Робот

АДАМ ВИШНЕВСКИЙ-СНЕРГ

Робот

Перевод: Марченко Владимир

Кристине Вавер

1. МЕХАНИЗМ

Стояла ночь. Была одна из ряда тех самых обычных ночей, когда я просыпался между бронированными стенами, множество месяцев уже плененный в не имеющей выхода камере, в темноте, освещаемой лишь отблесками экранов, и тишине, прерываемой писком динамиков, когда я застывал при мысли о неизвестной судьбе под низким мраморным потолком, с которого, даже в о сне, за мною следили бесчувственные механические глаза, и когда - все так же ошарашенный законами замкнутого мира - я спрашивал у машины, что все это значит, и тут же терял сознание в последующем тяжелом сне.

Этой ночью я уже никого и ни о чем спросить не успел. Разбуженный, словно артиллерийским залпом, скрежетом поднимаемой перегородки, я спрятался под одеялом, чтобы там закрыть рот, широко распахнутый угрозой близкой смерти, но грубая сила, которая при этом желала мне вывернуть челюсть, за время вырванного из груди крика отбирала у меня последние остатки иллюзий, впихивая в мозг леденящую мысль о видении присутствующего повсюду Механизма.

- Экземпляр шестьдесят шесть...! - тишина. - Немедленно в четвертую камеру! - раздался приказ из глубины раскрывшегося люка.

Я прыгнул туда, откуда раздался голос, послушно, словно пес к ноге своего хозяина. Совершенно голый и пораженный неожиданностью вызова, я погрузился в неведомую бездну. В средине никого не было. За мной с грохотом захлопнулся массивный стальной блок. Я находился в кубической тесной камере с гладкими стенками - и за исключением ледяного мрака не чувствовал и не видал ничего.

Камера с равномерным движением лифта опускалась в глубины неопределенной конструкции. Когда она добралась до цели, одна из ее стенок отодвинулась в сторону, открывая вид на обширный зал. В ней я увидал с пару десятков обнаженных людей. Мужчины и женщины с пятнами видимых издалека номеров, глубоко въевшихся в их бледные лбы, стояли рядком под цилиндрическими колпаками из толстого стекла.

Стена возвратилась на свое предыдущее место. При этом она заслонила загадочный вид столь поспешно, как будто сила - управляющая ею дистанционно - в этот миг сменила свое первоначальное намерение. Пол камеры свернулся в скользкую воронку. Ее отверстие вскипело смолистой чернотой, которая тут же все залила. Где-то вверху блеснул огонек. Прежде чем он погас, я увидал в его оранжевом отблеске просвеченную по всей длине вспененную волну, вытолкнувшую тонкую пленку потолка, которая, с шумом вторгшись в камеру, втащила меня в воронку.

Течение вырвало меня из нее и сложным путем, в массе плотно взбитой кремовой пены, понесло меня все выше и выше - к черной зенице. Я скользил по лентам движущихся датчиков, располагавшихся внутри длинной прозрачной кишки, опоясанной конвульсивно пульсирующим шлангом - словно первый проглоченный кусок в чреве долго голодавшего великана. Подкинутый в последний раз искусственной мышцей я наконец-то выкатился на высящуюся над всем серебряную вершину. У цели я окаменел: бездонная зеница, словно ствол чудовищного орудия в светящейся полосе сделала вокруг меня широкий круг. Когда же зеница схлопнулась, подхваченный массивными тяжами, я очертил дугу над пропастью и вновь возвратился на край воронки.

Я вновь стоял между стенками камеры. Теперь ее заливала голубоватая жидкость. В моей груди мерно бился пульс. Я поднимался в прохладном пространстве, а затем упал на дно, прижавшись к поверхности обширного зеркала.

Издалека плыл тихий, монотонный голос:

- По выполнению основного задания...

Голос заглушил краткий вызов и резкий приказ:

- Отбор!

- На посту!

- Отклонение от нормы превысило критическое значение. Ликвидировать!

Как из темноты возникает до сих пор заслоненный другими, более настойчивыми образами, скрывавшийся до сих пор среди них хрупкий силуэт, так и из тишины, воцарившейся после этого шума, выплыл и приблизился заглушенный поначалу первый, монотонный и тихий голос:

- Неустанная - пускай и приглушенная многочисленными заботами, имеющими второстепенное значение - будет мобилизовать тебя на аварийные действия; но не представляй, будто ценить следует лишь спешку, сломя голову. В немногочисленных ситуациях, которые бы потребовали воспользоваться нашим именем, не анализируя точности данного определения - называй нас Механизмом. И это все, чего ты мог от нас узнать - этого тебе будет вполне достаточно. Инструкция не предусматривает более глубокого ознакомления. Поддайся нашей воле!

На свободной поверхности жидкости, в которую я был полностью погружен, мерно качался большой белый пузырь. Его величина подвергалась периодическим изменениям: он то набухал, то сжимался, в соответствии с ритмом моего дыхания. Чуть далее, вверху - в центральной части, охваченной последующей метаморфозой - я увидал две пары горящих глаз. Одну из пар я узнал сразу же: это были мои собственные глаза. Их окружал образ отраженного словно в зеркале прекрасно известного мне лица. Второе лицо - посветлее, и более резкое - переместилось за край серебряного квадрата и исчезло. Но, прежде чем оно исчезло из поля моего зрения, я успел прочитать видневшуюся у нее на лбу черную четкую надпись: BER-64.

Я всматривался в свое изображение с любопытством, которое вскоре переросло в изумление: на собственном лбу я тоже прочитал крупные черные буквы и цифры. Это знамение отличалось от предыдущего одним небольшим, хотя и весьма существенным различием. У себя на лбу я носил неизвестно с каких пор начерченную надпись: BER-66.

В это мгновение стены камеры лопнули вдоль всех своих ребер и четырьмя толстыми стальными блоками беззвучно отодвинулись в открывшиеся за ними ниши. Вся масса голубой жидкости тут же стекла вниз. Отрезанный щелью от остального дна круглый фрагмент основания, на котором я стоял, будто мощный поршень поднял меня вовнутрь ожидавшего наверху цилиндра. Приняв живой груз, прозрачный колпак немедленно начал перемещаться на следующий оперативный пост. Многочленные захваты поставили его там на низенькую тележку и подтолкнули дальше.

Я двигался в своей тюрьме по рельсам, проложенным между двумя пластиковыми стенками, поднимавшимися на половину высоты узкого и длинного коридора. Передо мной, на расстоянии в пару десятков метров, в том же самом направлении катилась точно такая же тележка. Внутри стеклянного колпака находилось тело обнаженного мужчины. На повернутом профилем лице я прочел только вторую часть его порядкового номера, но и этого мне хватило, чтобы догадаться, каким было начало: он был обозначен номером BER-65.

Тележки двигались чрезвычайно медленно. В течении нескольких минут их неустанного перемещения с удивительными для самого себя беззаботностью и любопытством, находившими время заниматься столь несущественными подробностями, я сравнивал свисающие с потолочных частей обоих цилиндров два простых поручня. Наконец, придя к некоему неопределенному выводу, который в нечто исследующем подсознании представлялся облегчением после долгого гнета, я уставился на опоясанную стеклянной стенкой фигуру и сделал странное открытие. Этот человек - до сих пор я представлял его организмом из плоти и крови - за все это время ни разу не пошевелился. Только неподвижность его не имела ничего общего с недвижностью кого-либо, кто, по тем или иным причинам, пытается произвести впечатление статуи. Я изумленно глядел на его склоненное туловище, положение которого противоречило условиям длительного равновесия, на напрягшиеся мышцы разброшенных рук, искривленные пальцы и согнутые ноги. В этой неестественной позе, которая могла бы быть неподвижным образом какого-то отчаянного прыжка, двигавшийся передо мною человек окаменел настолько дословно, как прекрасно имитирующая человеческую фигуру восковая кукла.

Я застыл у стеклянной стенки в ожидании чего-то, что именно сейчас и должно было произойти. Их раструба, скрытого под крышкой колпака, раздался чистый женский голос:

- Экземпляр был обездвижен в последней фазе контрольных исследований во время удачной попытки вмешательства в ход процесса. Все помехи ликвидированы.

Мужской голос произнес всего лишь одно слово:

- Отбор!

И тут я услыхал самого себя. Совершенно чужим голосом, прозвучавшим с неизвестной мне до сих пор силой, я сказал:

- На посту!

Я уже держал руку на поручне, лишь ожидая сухого приказа. Он прозвучал из того же источника:

- Отклонения от нормы превысили критическое значение. Ликвидировать!

Не имея времени подумать над тем, что со мною происходит, я резко дернул рукою за поручень. Осмысленность этого движения показалась мне столь очевидной, что анализ его я посчитал бы чем-то абсурдным. В этот миг от пола движущейся передо мною тележки оторвалась и взлетела вверх тонкая словно игла полоса бледно-алого огня. И тут же ее окружили лиловыми задирами в направленные в выпучившееся уже от жара дно клубы густого дыма, словно могучим дыханием сверху прижавшиеся к стенкам цилиндра. На долю секунды никелированные части тележки охватило кровавое, искрящееся на заклепках сияние; истекшее из подвешенной под потолком движущегося передо мною цилиндра бесформенной туши ослепительно белая ее сердцевина скатилась несколькими каплями жидкого солнца на нижний уровень, где мгновенно набухло, заполняя внутреннюю часть всего цилиндра языками вспененного багреца. Тележка зашаталась на погрузившейся в направляющих главной оси и перевернулась кверху дном. Когда ее заклиненные на ходу полозья были освобождены от стального зажима и они перешли на нижнюю линию, тележка резко завернула в противоположную сторону. Промелькнув подо мною со скоростью массивного снаряда, довольно скоро она исчезла за поворотом.

Все еще занятый прослеживанием ее движения, все еще удивительно спокойный и наполовину отупевший от лавины нахлынувших на меня непонятных событий, то есть, практически безразличный к тому, что произошло, я заметил, что моя тележка вкатилась в тесный тоннель, после чего, очутившись на другой его стороне, неподвижно замерла под обширным куполом - напротив точно такой же тележки. Изнутри колпака, из-за разбросанных на глади стекла пульсирующих темным пурпуром черточек, которые рисовал на фоне полумрака изломленный кривизной цилиндра сноп света, появились черные буквы и цифры: BER-64, а так же подчеркивавшие этот ставшим знакомым номер такие же знакомые прямые брови над нацеленными на меня голубыми глазами.

- Свершилось: наконец ты прибыл, - губы обнаженного мужчины зашевелились; он говорил, глядя мне прямо в глаза, но голос доходил до меня из торчащего у меня над головой динамика.

Человек в соседнем цилиндре еще более выдвинул из полумрака свое лицо, пока лоб его не лег на непробиваемое стекло и не оперся на него столь сильно, что надпись BER-64 посерела и исчезла, как бы втиснутая под кожу черепа. Краем глаза я заметил, что вторая тележка уже захвачена у основания кронштейном громадного транспортера, направляющие которого вели прямо вверх, в глубину притаившегося под куполом мрака.

- Мы призвали тебя к жизни, - сильным и ровным голосом заговорил опять плененный в соседнем цилиндре мужчина, - дабы ты смог овладеть частицей великой тайны. Ты родился в некоем, точно определенном отделении нашей внутренней части, где тебе была дана человеческая внешность, внешность биологического существа со всеми многочисленными его достоинствами и недостатками. Ты уже закончил восьмимесячный период тщательного обучения, в течение которого с помощью известных тебе устройств ты смог овладеть необходимыми для дальнейшего познания навыками и умениями. Ты уже познал возможности собственного тела, посему уже не станешь ожидать от него больше, чем это возможно. Помимо того, ты отважился перейти некую границу, следовательно - ты оказался способен проявлять любопытство и - что самое главное - еще ранее оказался способен к восприятию страха. Можешь гордиться собой: ты - человек. Ты являешься им в такой степени, в какой это нам нужно, и в какой мы - менее тебя ограниченные - смогли тебя им сделать. Ты прошел через все этапы ускоренного развития, чтобы под самый конец поддаться проверяющим его результаты испытаниям. Ты сделался укомплектованным существом, индивидуумом, тщательно подлегающим законам того мира, в котором с этого времени будет проходить твое существование.

Ты проявил страх, но и любопытство, превысившее этот страх. Следовательно, ты выполнил начальное требование, что дает тебе право требовать ответ на вопрос, с какой же целью ты достиг равную человеку материальную и духовную организацию. И вскоре ты узнаешь, что окончательный ответ, такой, который бы не повлек за собой бесконечную череду последующих вопросов, ты вообще никогда не получишь. Этого требует охватывающая все наше высокоорганизованное действие великая тайна, которую и мы сами - такие же послушные орудия в руках большей чем мы сами силы - понять не смогли.

Но, чтобы, в соответствии с желанием, выраженным источником нашего знания, ты не чувствовал себя оскорбленным тем фактом, что мы оставляем тебе лишь роль живой машины, мы ознакомим тебя с малой частицей переданной нам информации.

Ты являешься одним из созданных и запрограммированных нами - тут следует признать: довольно сложных - орудий для получения нужных нам сведений. Территория твоих будущих действий уже была предварительно и бегло описана, но нам следует познать ее более тщательно, ибо этого требует стоящая над нами сила.

Задание же твое звучит следующим образом: выполнять все исходящие от нас и появляющиеся прямо в твоем собственном сознании приказы. Если ты получишь приказ "убить" - убивай, поскольку ты освобожден от всяческой ответственности. Управляемый на расстоянии, ты будешь исследовать все, что происходит в прилегающем к нашему организму и замкнутому девять месяцев назад пространстве. Любое знание, которым тебе удастся овладеть, с точно такой же скоростью, с какой ты сам будешь его добывать, будет поступать к нам совершенно загадочным для тебя образом; поэтому не трудись и не пытайся догадываться, как это будет происходить; достаточно того, что любая информация, которая станет тебе известна, не будет пропущена или же использованной понапрасну.

Чтобы сделать тебя наиболее похожим на людей, среди которых тебе придется действовать, мы одаряем тебя еще и имитацией свободной воли. Это означает, что, вместо того, чтобы давать тебе последующий приказ только лишь тогда, когда предыдущее задание тобой уже будет исполнено, мы будем высылать в твой адрес несколько, а то и более десятка, приказов одновременно. Иногда это будут взаимодополняющие приказы; но, как правило, в поле твоего сознания будут появляться приказы друг другу противоречащие. Ты их станешь воспринимать в себе в виде более или менее запутанных шифров, в форме мимолетных капризов или постоянных желаний, имеющих неодинаковую силу и окраску; при чем, исполнение одних чаще всего автоматически будут исключать возможность исполнения других. Так что тебе многократно придется серьезно задумываться, прежде чем решить, что в данный момент тебе будет нужно сделать. Такая система борющихся друг с другом психических сил, которая при встрече противоположных друг другу, но одинаково настойчивых и притягательных желаний - вызовет в тебе впечатление неуверенности, называющееся колебанием; а тот факт, что практически всегда ты будешь делать выбор одной из, самое меньшее, двух возможностей - носит наименование свободной воли.

С субъективной точки зрения у тебя будет иметься возможность свободного передвижения; наша власть над тобой не будет тяготить тебя, на первый взгляд ты будешь ограничен всего лишь условиями, определяющими внешнюю ситуацию, но не внутренней необходимостью. Если же когда-либо твоя вера в силу собственных решений будет поколеблена, что вызовет помутнение сладкой иллюзии свободы, тогда тебя оздоровит очевидная мысль: "Я поступил так, но мог ведь поступить иначе". Тогда, при одновременном проявлении множества возможностей действия, всегда в тебе будет побеждать желание самое сильное то есть, то самое, в котором мы будем выражать свою волю, и следовательно, заслоненное иными, менее бросающимися в глаза необходимостями, наше истинное приказание.

И с этих пор всегда, когда будешь нас ненавидеть или нам поклоняться, прими во внимание, прежде всего, самое главное для тебя: неотвратимая, вплоть до смерти потребность сбора информации о мире, в который вскоре ты будешь перенесен на точно пока еще не установленный, но конечный период времени.

Только не следует строить иллюзий, будто ты когда-либо оттуда вернешься. Дело в том, что твоя судьба тесно связана с тамошним, герметично замкнутым миром; ты был сконструирован таким образом, что твое существование здесь не имело бы ни малейшего смысла. По выполнению основного задания - ты даже и не догадаешься, в чем оно будет состоять - тебя уничтожат. Следовательно, ты достигнешь состояния, называемого смертью. Неустанная пускай и приглушенная многочисленными заботами, имеющими второстепенное значение - будет мобилизовать тебя на аварийные действия; но не представляй, будто ценить следует лишь спешку, сломя голову.

В немногочисленных ситуациях, которые бы потребовали воспользоваться нашим именем, не анализируя точности данного определения - называй нас Механизмом. И это все, чего ты мог от нас узнать - этого тебе будет вполне достаточно. Инструкция не предусматривает более глубокого ознакомления. Поддайся нашей воле!

Как только мужчина оторвал уже освобожденный от знамения надписи лоб от стекла, его тележка дрогнула и плавно помчалась вверх. Мой же цилиндр перекатился на освободившееся место.

Я уселся на полу и, опершись спиной о низкую разделительную стенку, попытался собрать мысли. Их я обнаружил в состоянии далеко продвинутого хаоса. Мне захотелось приспособиться к монологу предшествующего меня на "конвейере" мужчины, и тут, с некоторой долей безразличия, я понял, что одновременно - и попытка представления его как инцидента, по каким-то принципиальным мотивам несущественного, и попытка приписать ему значения, решающего мою судьбу - обе эти крайние позиции застыли во мне в нормальном соседстве, без явной склонности к взаимному доминированию. В сопоставлении с содержанием выслушанного мною, ничто меня уже не могло тронуть сильнее. И, тем не менее, меня удивила странная его форма. И даже не то в нем, что окончательную форму ему придали уста типа, обезоруженного и плененного в ситуации, идентичной моей, но его жестокость. При этом я не мог избавиться от впечатления, будто данное сообщение имело типичный характер для всех мифов и легенд: оно было сознательно упрощенным, как будто было предназначено для слушателя, стоящего на низшем уровне умственного развития.

Долгое время ничего вокруг меня не происходило. Не обращая внимания на напрашивающиеся предположения, я недвижно ожидал дальнейшего развития событий. В конце концов голова упала на подтянутые под подбородок колени, и я поддался охватившей меня сонливости.

Меня разбудило дрожание пола. Я еще не открывал глаза, упорно уговаривая себя, что это еще не сигнал, взывающий меня к бодрости, но самое банальное, вызванное движением тележки покачивание. В конце концов я схватился с пола. Все вокруг выглядело точно так же, как и ранее. И тут же из глубин тоннеля возник и приблизился точно такой же, как и мой, цилиндрический колпак на тележке.

- Свершилось: наконец ты прибыл! - сказал я, распознав знак BER-67 на лбу сидящей под стенкой цилиндра обнаженной женщины.

Понятия не имею, почему я это сказал, только у меня уже не было ни малейших сомнений, что следует говорить дальше, когда после исполнения бессознательного движения я прижал лоб к холодному и сильно вибрирующему стеклу окружавшего меня цилиндра. Первое предложение я произнес собственным, несколько неуверенным тоном; звучание последующих модулировало во мне сильную дрожь как бы приросшего к моему лбу стекла.

- Мы призвали тебя к жизни, - слыхал я бесцветный, чужой голос, исходящий из моего собственного горла, - дабы ты смогла овладеть частицей великой тайны. Ты родилась в некоем, точно определенном отделении нашей внутренней части, где тебе была дана человеческая внешность...

Я попытался оторвать голову от стекла, только это оказалось совершенно невозможным. Только лишь после нескольких минут медленной декламации, когда я произнес предложение: "Поддайся нашей воле!", голова сама отскочила от прозрачной стенки.

И в тот же самый момент моя тележка поднялась вверх. Продвигаясь все выше по каналу узкой шахты, она попеременно проходила ясно освещенные и погруженные в темноте зоны. Резкие, проходящие в равные периоды времени границы между ними привели к мысли, что это последовательные этажи какого-то высотного здания. Остановился я под потолком самого последнего из них. Освобожденная от крышки верхняя грань цилиндра сошлась с круглым, вырезанным в потолке отверстием. Пол цилиндра по диаметру был идентичен этому отверстию. В этом я убедился в тот самый момент, когда меня выпихнуло из него движущееся вверх его дно, еще раз исполнившее роль поршня. Этот поршень плотно прижался к внутреннему краю отверстия и закрылся подо мною столь тщательно, что уже через минуту, ползая на коленях по полу нового помещения и царапая по нему ногтями, я не мог обнаружить места, в котором навсегда переступил внешнюю оболочку Механизма.

2. СОХРАНИТЬ ЖИЗНЬ

Запущенное в конечной фазе операции округлое дно цилиндра, закрывая пропасть глубочайшего колодца, вытолкнуло меня в темноту. Никакого следующего транспортного средства возле себя я не обнаружил. Дезориентированный полнейшей тишиной и мраком, я пытался догадаться, куда меня перенесли, и с какой целью. На голой коже чувствовался легкий сквозняк.

Вдали раздался стук запираемой двери. Его сопровождал отзвук приближавшихся шагов. Человек направлялся в мою сторону. Нас разделяла тонкая стенка. Звон ключей и скрежет замка заставили меня принять молниеносное решение: прежде чем двери успели открыться, я спрятался под стеной - в куче наваленного на полу мусора.

Человек вошел вовнутрь. Не зажигая света, он направился в глубину помещения. Какое-то время он еще прохаживался в абсолютной темноте. Казалось, мрак совершенно не ограничивает свободы его передвижений. В конце концов я услыхал шорох матраса: прибывший улегся на нем и застыл. Под напряжением ожидания неизвестной мне опасности я затаил дыхание, чтобы не выдать своего присутствия.

Вздрогнул я только при звуках динамика, который неожиданно раздался откуда-то из угла:

- Сообщение для пилота Реза Асурмара! Вы уже на месте?

- Да! Я перешел в ремонтный шлюз, - ответил мой сосед, повернувшись на матрасе.

- Я техник из оперативной группы, которая приготовила "крот" к старту. Мы получили сообщение, что термоскафандр удачно прошел все испытания. Сейчас его нам доставят. И через час начнем вас одевать.

- Жду.

- Рекомендую сразу же раздеться донага. Отдых вам не повредит, а под скафандр еще нужно будет надеть специальное белье и одежду. Слева под стенкой есть топчан. Лягте на ней и ни о чем не думайте.

- Уже раздеваюсь.

- Еще одно. Предыдущие пилоты, Раниэль и Вайс, были, по-видимому, не в самой лучшей кондиции.

- На меня можете положиться.

- Еще мы рассчитываем и на благоприятные обстоятельства.

- Мне бы хотелось поговорить с полковником Гонедом.

- Хорошо, я поищу его. Собственно, мы уже закончили последнюю проверку. Похоже, что полковник Гонед хотел вас немножко напугать. Обычная тактика в подобного рода случаях. Он должен был проверить, какими мотивами вы руководствовались, решившись на старт: ему хотелось бы иметь пилота, готового на все. Как только найду свободное время, сразу же свяжу вас с ним.

И вновь сделалось тихо. Человек разделся и снова застыл на своей лежанке. Успокоенный его ровным дыханием, я размышлял над собственным положением. Оно было тесно связано с судьбой встреченных мною людей - и в этом я был совершенно уверен: в противном случае транспортеры Машины меня сюда бы не направил. Механизм что-то предусматривал и анализировал, чтобы затем, в соответствии с заранее начерченным планом, распределить роли среди своих управляемых на расстоянии орудий. Про себя я взвешивал подробности подслушанного мною разговора. Итак, я находился в некоем неопределенном ремонтном шлюзе рядом с человеком (я верил, что самым настоящим) - пилотом, приготовившимся к опасному путешествию. Старт "крота" был соединен с определенным, подчеркнутым в разговоре, риском.

Я сразу же попал в самую сердцевину загадочных событий. После периода многомесячного одиночества, в переваривании которого и прошло все мое прошлое в камере среди динамиков и экранов, призванные прозвучавшим из темноты голосом техника, в моем воображении появлялись первые живые и свободные образы: пилот Рез Асурмар, Раниэль с Вайсом, и полковник Гонед при этом я еще удивлялся, как вообще запомнил все эти имена. Люди жили неподалеку от "конструкции" (только это я и мог сказать относительно объема, занимаемого источником направленных в мой адрес указаний), или же иначе: они жили "в прилегающем к какому-то сложному организму, замкнутом девять месяцев назад пространстве" как выразился Робот, предшествовавший мне на ленте транспортера. Неужели мне следует обратиться к ним прямо и спросить о цели путешествия? - исключено: я даже не пытался обосновать решительного нежелания заключать какие-либо знакомства; уже в самом начале не облеченная в какие-либо слова холодная необходимость заставляла меня удерживать дистанцию и скрываться. Еще я пытался представить себе, как долго будет продолжаться мое пребывание среди людей, а вместе с ним и то, чем одарила меня таинственная сила - жизнь.

Я лежал навзничь, плоско растянувшись в том месте, где обнаружил первое более или менее подходящее укрытие, положив голову на бухту жесткого кабеля, уставив глаза в одну точку, отупевший, полусознании - уже без каких-либо мыслей. Пропитанная сонной тишиной черная тьма вокруг меня не оживала в течение многих минут. Откуда-то сверху раздался слабый, похожий на шепот, женский голос и тут же прервался коротким криком. Я закрыл глаза - под веками располосованная алыми отблесками ночь, из глубин сознания не вовремя выудилась какая-то непереваренная мысль: я чего-то ждал, теряясь в догадках - о, сколько бы я отдал за то, чтобы знать.

Сгустившуюся тьму постепенно выпирало появившееся откуда-то робкое свечение. Пол покрылся серебристым налетом. На стене появились две параллельные, ослепительно-белые полосы. В окошке между ними повисло багровое солнце. Я продолжал лежать, все также недвижно, в усиливающемся сиянии, втиснувшись между стенкой и какими-то ящиками, под кучей тряпок, опалявших меня невыносимым жаром, но я был столь безразличен к их тяжести, что даже не подумал о том, чтобы сбросить их с себя.

Как долго могло это длиться - то ли я спал, то ли мне все это виделось? Я еще ничего не решил, и все же - внутренне мобилизовавшись и обострив все свое внимание, хотя и спокойны более, чем когда-либо - поднимал недвижное лицо и готовился к прыжку, поскольку уже знал, что сейчас произойдет нечто такое, чего мне никак нельзя пропустить.

В стене - где до сих пор виднелись медленно расширявшиеся щели внезапно распахнулась мощная дверь. Она открылась в одно мгновение, широко и бесшумно, показав сад. Деревья стояли под низким утренним солнцем, на склоне окруженного петлею реки холма, под редкими кучевыми облаками, подгоняемыми легким ветром. Ветки качались и шумели, влажные листья парили в тепле, посыпанная желтым гравием дорожка вилась среди цветов от горизонта до самого порога.

Однажды я уже видел этот пейзаж на стереоскопическом экране своей камеры. После этого я глянул на человека. Тот сидел голый, неестественно застывший и бледный, с многодневной щетиной на подбородке, отчаянно борясь с опадающими веками, которые не позволяли глядеть туда - в сторону света.

И в этот момент ожил динамик. Я узнал голос техника:

- Асурмар, слушайте внимательно. У нас были сложности...

- Я вижу небо, - произнес мужчина и поднялся с топчана. Он сделал несколько шагов вперед, но тут же отступил, как бы сражаясь с охватившим его искушением. Все это время он не отрывал глаз от прямоугольника двери. - Там солнце и... - он замолк.

- Что?

- Я нашел проход! - он отскочил в сторону и подбежал к столику. Низко наклонившись над микрофоном, мужчина прохрипел:

- Поспешите!

- Проход?

- Тропа в парк!

- Вы с ума сошли? Сейчас мы у вас будем!

Больше мужчина уже не отзывался. Он, неуверенно, направился в сторону необычайно убедительного образа, немного поколебался, а затем - уже решившись - переступил порог. Я видал его в течение еще нескольких секунд, когда, не касаясь ногами поверхности земли, которая, по мере удаления от порога, спадала вниз не очень крутым склоном, шел прямо перед собою по плоскости, составляющей продолжение пола и выглядящей с моего места как абсолютно прозрачное стекло. Узенькие щелочки его сильно сощуренных глаз, таких беспомощных, как будто впервые в жизни боролись с напором света, нацелились на уже пройденный путь, а на лице нарисовалось изумление, которое мне еще удалось заметить, прежде чем массивные, отлитые из одного стального блока двери захлопнулись.

Сделалось темно. У входной двери заскрежетал замок. Кто-то поворачивал ключ и отодвигал засовы. Я мигом сбросил с себя тряпки и одним прыжком добрался до топчана, заняв место голого мужчины.

- Асурмар! - услыхал я резкий, переполненный давно копившимся упреком голос. А потом вошедший человек медленно приблизился ко мне. - Уже пора, на сей раз мягко произнес он. - То был только сон, мираж во мраке. Одна из тех иллюзий, которые позволяют нам здесь жить.

Тут вошел другой мужчина и сунул мне в руки скафандр.

Я надел тяжелые доспехи и без слова отправился за людьми, опережавшими меня в темноте. С ними я добрался до открытой крышки, а потом - уже сам протиснулся в узкий лаз. Вел я себя, по-видимому, достаточно искусно и соответственно программы подготовки, потому что мужчины никак не проявляли своего нетерпения.

В кабине тоже царил совершенный мрак. Я повернул найденный на стенке выключатель, только без какого-либо результата. Не спрашивая о причине отсутствия света, чтобы не впутаться в рискованный разговор, из которого тут же - и это в самом лучшем случае - могло бы стать ясным, что я не могу справиться с мелочами, я руками исследовал внутренности маленького тетраэдра, после чего занял предназначенное для пилота место в глубоком сидении, втиснутом между двумя рядами рычагов. Теперь-то у меня не было ни малейших сомнений: меня окружали точно такие же устройства, с которыми я многократно имел дело во время статического тренинга, проведенного не так давно в глубинах Механизма. Я тут же вспомнил и то, что подобные хлопоты с отсутствием света у меня были и в макете механизма (предназначенного для бурения каналов в земле), и подумал, что, возможно, та (запрограммированная Механизмом) неисправность могла быть указанием, где следует искать причину аварии.

Я поднял крышку в полу за сидением. С пульта управления, среди писков и тресков, отозвался скрежещущий голос техника:

- Соединяю вас с полковником Гонедом... - шум заглушил последующие слова. - Как я и обещал, - прибавил он.

Через мгновение я услыхал предсказанного полковника:

- Рез, старт через десять минут.

Этого человека я боялся. Он должен был знать Асурмара, раз инструктировал его перед стартом, что вытекало из предыдущего разговора, к тому же он обращался к нему по имени. Вполне возможно, что он даже был для него кем-то близким. Я опасался, что меня выдаст звучание моего голоса.

- Я готов, - кратко отозвался я.

- Ты найдешь дорогу, Рез. Найдешь ее! Я верю, что выход из этой преисподней существует.

Опираясь о край прямоугольного люка, я погрузился в нем до пояса и сунул руку с отверткой в тесную щель, образовавшуюся между нижней частью пола и выгнутым жестяным кожухом. Как я и ожидал, винт был не затянут. После этого я снова услыхал Гонеда:

- Может я немного и волнуюсь, придираюсь и действую на нервы, но пойми: это наш последний "крот". Тут дело идет не только о твоей собственной жизни. Будь осторожен. Внимательно исследуй южное направление, и если безопасного прохода не найдется - возвращайся. Лучше повторить попытку через несколько дней, чем сразу же влипнуть в безвыходную ситуацию. Мне кажется... - он замолчал и довольно долгое время размышлял. - По-моему, Раниэль с Вайсом пересолили с температурой. Ничего другого с ними случиться не могло. Они просто рискнули, надеясь, что успеют протиснуться в более прохладную зону, и слишком далеко направились по фальшивому пути. Прежде всего, помни о том, что при двух сотнях градусов в кабине ты сможешь выдержать только три часа. Скафандр рассчитан приблизительно на такое время.

Я внимательно слушал, не прерывая манипуляций с винтом. Опуская крышку, мне пришло в голову, что отсутствие света в соседних помещениях, возможно вызвано точно такими же неисправностями, которые можно было бы легко исправить. При этом я никак не мог понять людей, которые предпочитали вслепую толочься о стенки, вместо того, чтобы немного поискать. Я влез на сидение, так как помнил, что в верной копии "крота" распределительная коробка находилась под самым потолком кабины. Уже поддернул захлопнутую крышку...

- Рез!

- Слушаю.

- Молчишь. В чем-то сомневаешься?

- Нет.

- И все же, нес технику какую-то чушь. Он рассказывал, будто ты приглашал их в парк.

- Это я кричал во сне.

Тишина. Потом я услыхал какое-то откашливание. Если микрофон не искажает мой голос... - подумал я.

- А ты не считаешь, что это странно? - спросил он после долгого молчания, когда ко мне уже пришел страх.

- Что?

- Ну, эта серия галлюцинаций, или как ее назвать.

- Как раз об этом и я задумался.

- У Раниэля они тоже были, хотя с ним было чуть по-другому. Потом Вайс. Когда перед стартом его на несколько минут оставили одного, он заорал, что видит оазис и многоэтажный дом.

- Сонные видения.

- Это так, все перед стартом ложились, вот только как можно объяснить сон, который в абсолютно идентичных обстоятельствах повторяется у различных людей, а именно - у пилотов во время подготовки к бурению шахты, которая бы вела на поверхность? В этом имеется еще одна загадка. Только... тебе уже пора. Камера свободна. Отправляйся и... возвращайся!

Странное дело: я совершенно не думал о неизвестной дороге. Меня поглотило нечто совершенно иное. Вначале я нажал на кнопку предохранителя. Кабину залил яркий сноп света. В голове у меня была чудовищная каша. Значит я не ошибся! Здесь не было никакой серьезной аварии. Так почему же...? В первый момент, еще немного, и я повел бы себя как последний сопляк, который, обнаружив ошибку в примере товарища, бежит с румянцем гордости на щеках к учителю, чтобы похвалиться собственной исключительной наблюдательностью. Я даже выскочил уже через лаз и захлопнул за собой крышку. И только лишь на рампе пришел в себя: да какое мне дело до хлопот этих людей, их чудачеств или же обычнейшей тупости. У меня было свое задание, к выполнению которого меня призывал Механизм. Призывал? Я положил руку на ручке наполовину прикрытых дверей. Решение никак не приходило.

И тут я услыхал шорох. Он исходил из закрытой кабины "крота". Одновременно, с противоположной стороны - из-за открытых дверей ремонтного шлюза - я услыхал сильный шум: отзвук резкий метаний, сопровождавшийся женскими всхлипами. Я вздрогнул. Что-то заставляло меня немедленно вернуться. Но я все ждал. Все вокруг: глубокая ночь, затаившаяся в ней угроза, вызванное непонятной ситуацией напряжение и эти люди, которых я не мог понять - все это был какой-то неприятный сон. У меня больше не было необходимости смотреть его - можно было вырваться из него одним движением акселератора. Тем временем изнутри шлюза вновь послышались глухие удары о пол, затем короткий, как бы заглушенный рукой стон. Теперь я, не теряя ни мгновения, вошел туда и сразу же споткнулся о лежащее на полу тело обнаженной женщины.

Обнаружил я ее точно в том самом месте, куда час назад меня выпихнул поршень моего цилиндра. Она была еще одним плодом Механизма. Мысль о столь близком родстве между нами поразила меня в тот самый момент, когда, передвигая свои пальцы по ее лицу, а потом по натянувшимся и зацепившимся за пол длинным волосам, я открыл, что их зажало щелью между дном транспортера и полом шлюза.

- Называй меня Резом, если мы еще когда-нибудь встретимся, бесцеремонно заговорил я с женщиной и присел рядом.

Я поднял с пола кусок заостренной железки, до которого она не доставала рукой - и теперь легко мог вернуть ей свободу. Я резал волосы, прядь за прядью, у самого пола, размышляя при этом о людях, поддерживаемых на духу фактом, что вместо числовых номеров они носят в своих именах те же самые номера, образованные из буквенных комбинаций, и о том, что вот и эта женщина тоже могла бы называться как-нибудь по-простому.

- Ина, - еще раз обратился я к ней. - Я крещу тебя. Это первое имя, пришедшее мне в голову. Оно тебе подходит?

Не говоря ни слова, женщина переползла н новое место, отодвигаясь на длину последних еще плененных волос.

- Хочешь ехать со мной? - спросил я у нее в последний раз.

Тишина. Когда острие железки отделяло от пола последнюю прядку ее волос, я внезапно вздрогнул от пронзительной боли. На тыльной стороне ладони, которой опирался возле самого ее лица, я вдруг почувствовал острые и крепкие зубы. Она вонзила их мне в руку и сразу же скрылась в темноте. С ее стороны это был столь идиотский поступок, что, по-видимому, она и сама должна была и удивиться, и перепугаться, заметив, что обрела свободу. Какое-то время во мне вскипал гнев и желание укротить этого неблагодарного звереныша, каким девушка неожиданно оказалась, но, не успел я вскочить с места, как соседние стенки задрожали от рева сирены.

Какофония длилась несколько секунд. В неожиданной тишине, наступившей сразу же после нее, я услыхал скрежет отодвигаемых запоров. В стартовую камеру возвращаться было уже поздно. Проклиная себя за то, что столь рискованно оставил "крот", я припал к стене, чтобы убраться с дороги приближающихся людей. Казалось, что темнота вовсе не мешает им двигаться: они перемещались с абсолютной уверенностью, так быстро, что только лишь прекрасное знакомство в расположении всех переходов и оборудования могло объяснить их отсутствие опасения врезаться в невидимую преграду. Прижав ухо к стене, я вслушивался в бухающие по рампе шаги. Еще мгновение - понял я - и они доберутся до лаза.

Они добрались. Поначалу до меня оттуда дошел краткий возглас изумления. Во втором голосе я ухватил только лишь тон: в нем присутствовал неописуемый гнев. И наконец прозвучал явный, наполненный укором вопрос:

- У него что, крыша поехала?

На первые голоса наложился площадными ругательствами еще один. Все сразу же успокоились.

Истекла долгая минута молчания. Со стороны рампы приближался кто-то новый.

- Что там?

- Доложи Лендону, что Асурмар зажег свет в кабине и сбежал. Минут пять назад, понял? Этого хватило. И за это время... магма вылезла из всех щелей и вгрызлась во все передачи. Она заблокировала приводной вал, рули и буры. Не исключено, что она пробралась и в резервуары, тем самым разорвав их. Сейчас она уже полностью застыла. У меня прямо руки опадают, когда подумаю, кто и чем станет собирать эту дрянь.

- То есть как? Асурмар зажег свет?

- Арестуй его! Чего ты ждешь? Далеко он сбежать не мог. Теперь уже нет смысла выяснять, зачем он это сделал. Если будет сопротивляться, можешь его пристрелить. Ведь это не обычное сумасшествие, а саботаж. Теперь можно оставить все надежды, связанные с последним "кротом".

Разговор продолжался и дальше, только я уже перестал слушать. Мне казалось, что я пытался отпихнуться от стенки, которая со страшной силой вновь притянула меня к себе словно магнит, но это было иллюзией, потому что на самом деле я не сделал ни малейшего движения, хотя собирался куда-то убегать. Я стоял, расплющившись на стенке, ибо, помимо уверенности в том, что являюсь биологическим организмом, на самом деле чувствовал себя паяцем, отрезанным от приводной силы и ожидающим, когда свяжут управляющие нити, а в голове копошилась какая-то ужасно дурацкая мыслишка. Нет, наверняка это был не страх. Скорее всего, крайний паралич, обезоруживший все клетки тела, последний глубокий вздох перед приступом гнева, нацеленного в пустоту, который нарастал во мне, накапливаясь тем сильнее, чем дольше я не мог определить какую-либо цель или направление.

- Как здесь темно.

Это заговорила женщина.

- Ина? - шепнул я, вырвавшись из предыдущего настроения.

Ответа я не получил. Если следовало спасаться бегством, то было самое время. В коридоре шлепали босые ноги. По-видимому, Ина нашла выход. Направляясь за нею, я обнаружил открытую дверь и захлопнул ее за собою. В замке торчал ключ. Я повернул его и вместе с пучком других спрятал в карман.

В темноте я помчался прямо, до того места, где только что услыхал грохот. На полу под стенкой тупичка я обнаружил Ину с разбитым носом. Столкнувшись со стенкой, она потеряла сознание. Я взял ее на руки и перекинул через плечо. Решившись быстро отступить из этой ловушки в другой переход, я повернулся на месте. Только это мне и удалось сделать в этой необычной ситуации, поскольку идти было некуда. В одно мгновение я утратил все остатки уверенности в себе, которые еще оставались: со всех сторон мы были окружены четырьмя гладкими стенками; и самое паршивое - даже некого было спросить, как мы сюда вообще попали.

Я посадил Ину в уголке. Никак не хотелось соглашаться с таким финалом удачно начавшегося побега, но ничего, кроме путаницы, в голову не приходило. С бессмысленным автоматизмом всегда склонного искать хоть малейшие удобства тела, в любой ситуации ищущего возможности отдохнуть, я вытянулся между стенками, попав неожиданно рукой на ряд кнопок. Одна из них поддалась нажиму пальца. Эффект этого мелкого события превысил все самые смелые ожидания: я выяснил, что мы очутились внутри уже включенного лифта, широкие двери которого закрылись в тот момент, когда я подбежал к Ине.

Мы поднимались вверх. Через несколько секунд кабина лифта остановилась. Если это многоэтажное здание - пришло мне в голову - людям не скоро удастся определить, где мы вышли. Двери бесшумно раздвинулись. Ина вышла сама. Все время передвигаясь в темноте, я спешно исследовал окрестности входа в лифт. Справа была стена с двумя округлыми люками посредине, слева же - открытый одним из ключей склад. Мы спрятались в нем, запирая за собой двери на два оборота. Нас окружали кучи различнейших запасов: среди них еда, одеяла и одежда.

Еще несколько минут, погруженные в царящем здесь мраке, но который чего я мог опасаться - не гарантировал нам полной безопасности, мы стояли рядом друг с другом, вслушиваясь в дальние и ближние шорохи. И вдруг, в каком-то моменте наполненного беспокойством ожидания, я сполз на пол и практически мгновенно заснул.

3. У ИСТОКА НОЧИ

Через несколько десятков часов, прошедших для меня в темноте с момента первого моего пробуждения, я без каких-либо мыслей в голове валялся на полу и пассивно поддавался охватывающей меня время от времени сонливости.

Я не знал, что с собою делать. Но, даже если бы мне это было прекрасно известно, то все равно - я бы не стремился исполнять какой-либо план, потому что никакой план не смог бы мобилизовать меня к действиям в пустоте, ибо я не испытывал в себе самом каких-либо потребностей, которые бы меня куда-то подталкивали, и разве только что пассивное желание сохранения жизни, удлинения ее хотя бы на один вздох, всего лишь на еще один удар сердца потребность самого только существования в той статичной и примитивной форме, в которой я ее удовлетворял - еще лениво дремала тогда в моем наполовину уснувшем теле; а еще мне было совершенно плевать, сможет ли эта чуть ли не мертвая форма жизни обеспечить саму себя на длительный период. Посему я был одним лишь существованием в темноте и тишине - и нечем более.

Иногда, после множества часов летаргии, я вскакивал на ноги, в последующем глубоком вздохе или временном напряжении появившейся мысли неправильно распознав предсказание окончательного пробуждения. В такие моменты я долго стоял будто загипнотизированный. Но, не находя никакой причины, по которой следовало бы выносить страдания любого усилия, я вновь ложился на пол.

Иногда, по причине, вызванной каким-то неопределенным чувством (только это ни в коем случае не было любопытство), я поднимался, чтобы пошарить по углам. Один раз я наткнулся на сидящую на столе Ину. Она была одета в легкое, перевязанное ленточкой пальто; она что-то говорила мне, чего я даже не пытался понять, потому что все свое внимание сконцентрировал на ее протянутой в мою сторону руке, из которой доносился какой-то соблазнительный запах. Не успев даже найти для него подходящее название, только теперь осознав чувство ужасного голода, граничащее с болью, я вырвал из ее руки открытую консервную банку. По-моему, сразу же после ее опорожнению я рухнул на пол, сбитый с ног последующей волной необоснованной усталости.

Проснулся я посреди глубокой тьмы, абсолютная чернота которой свинцовой плитой валилась мне на грудь. Я не знал, кто я такой и где нахожусь. В разорванных в клочья мыслях я не находил никакой опоры - мне даже не удавалось сложить их в примитивный вопрос: все они кружились на привязи, связанной из кошмаров уверенности, будто я вообще перестал что-либо значить в расчетах Механизма.

Тут же я почувствовал на лбу теплую руку и услыхал шепот Ины:

- Рез, ты еще долго будешь так лежать?

Ина жила здесь в течение всего времени моего духовного отсутствия жила в полнейшем сознании и очень просто. Она выходила и возвращалась, чем-то занималась, желая при этом пообщаться со мной. Впервые я подумал о ней, но только на какое-то мгновение. В тот же самый миг, то ли под воздействием ее голоса, то ли под влиянием некоего внутреннего разрешения, я без слова поднялся и направился прямо - во тьму.

У меня не было никаких трудностей с обнаружением дверей, поскольку дорогу мне указывал легкий сквознячок. Выходит, дверь была открыта. Только лишь в коридоре до меня дошло, что факт этот должен был меня удивить. Я сунул руку в карман скафандра. Встреча пальцев с пучком холодных ключей меня успокоила и даже изменила направление моих мыслей. Я остановился в конце коридора, неподалеку от входа в лифт, в том месте, где уже ранее наткнулся на две большие металлические заслонки. Обе находились в глубоких нишах, каждая из них обслуживалась одинаковым устройством для запора ригелей, но, помимо всего, здесь же были замки с отверстиями для ключей. Почти час мне потребовался, чтобы открыть одну из заслонок. В конце концов - после обнаружения нужного ключа - мне удалось освободить скрытые подвески и запустить пружину. Заслонка отскочила с резким скрежетом. Я перелез на другую сторону.

Какое-то время я стоял неподвижно и лишь пялился, ожидая, что широко раскрытые зрачки ухватят хотя бы один заблудившийся лучик света. Только все понапрасну, потому что ни единого очертания, просвета или пятнышка не оживило единообразного мрака темноты. Я осторожно направился прямо перед собой. Более дести минут я продвигался в лабиринте очень узких и низких коридоров. Из-за тонких стенок до меня доносились различные звуки. Пространство вокруг меня заполнилось ими по мере того, как я удалялся от заслонки. Я слышал бульканье переливающихся в трубах жидкостей, шум вентиляторов, звуки музыки, удары падающих предметов, тончайшие шорохи и резкий скрежет, отзвуки шагов, волочение подошв по полу, шепот, крики, понятно или небрежно выговариваемые отдельные слова и целые предложения, содержание которых касалось дел, имеющих различное значение и бывших для меня, в большинстве своем, непонятными.

Первый же встреченный мною у оборотных дверей человек молча сошел с моего пути. Впоследствии, в путанице многочисленных, пересекавшихся под различными углами коридоров, в узких проходах я сталкивался и с многими другими. Все они - вне зависимости от того, шли они медленно или же спешили - проходили мимо с таким безразличием, как будто бы меня вообще здесь не было.

Идя вдоль долгого ряда узких дверей, сбившихся по обеим сторонам чуть ли не одна рядом с другой, в какой-то момент я нажал на первую попавшуюся ручку. Дверь оказалась закрытой. С другой стороны мне раздраженно ответил какой-то мужской голос:

- Ошибка! Кабинка занята.

Вскоре после этого где-то вдалеке передо мной тишину разорвал пронзительный вопль. К нему тут же присоединились доносящиеся с различных сторон другие, такие же пронзительные вопли. Усиливающийся балаган продолжался несколько минут. Замолк же он совершенно неожиданно, после того, как раздался выстрел. Он пронзил гортани коридоров усилившимся из-за многократных отражений грохотом, заморозив на какое-то время все остальные источники звуков. Повисла мертвая тишина, которую постепенно начали вытеснять доносящиеся из-за стен шорохи. Шепот приглушенных разговоров все нарастал. Вскоре ситуация вернулась в предыдущее состояние. Я попытался было добраться до места, откуда раздался первый крик, сигнал, вызвавший весь инцидент, но путь мне преградила стена.

Несмотря на долгое кружение, ориентации в пространстве я еще не потерял. Мне казалось, что еще смогу довольно точно указать направление на заслонку. Сейчас же я находился в большом, заполненном толпой холле. Я обошел его весь. Отираясь о проходящих людей, я исследовал стены, пока не обнаружил широкий проход. Он привел меня к поворотным дверям. За ними находился небольшой треугольный предбанник, в котором сходилось три узких коридора. Я пошел по одному из них. Где-то в стороне, в темной глубине кто-то кого-то звал. Я слышал быстрые нервные шаги и смех: отдаленный, временами срывающийся хохот, который, ослабленный всем окружением доносился так тихо, что я едва мог о нем догадываться. Прослеживая за его изменениями, я сконцентрировался исключительно на отзвуках, доносящихся с большого расстояния, и не сразу осознал, что фоном для того истерического хохота с определенного момента сделалось мерное близкое дыхание. Когда же сопение приблизилось к моему уху на столь малое расстояние, что вынести его было просто невозможно, я протянул руку, попав прямо в лицо идущего бесшумно за мною мужчины. Тот даже не дрогнул.

- Я уже давно слежу за вами, - шепнул он, мягким движением отнимая мою руку со своего лица.

- Ах, так...

- ...и не без причины. Поскольку... Только не уходите! Прошу мне поверить. Я вас не выдам, если... Мне хотелось бы узнать лишь одно: что дальше? Какова наша ситуация!

- А с чего вы взяли, будто мне она известна лучше, чем кому-либо? попытался я перебить его. Тот конвульсивными движениями вонзал мне ногти в запястье.

- Нет! Не та, что несколько дней назад, - продолжал тот на одном дыхании, говоря одновременно со мною, как бы считая, что не успеет договорить, из за чего оба предложения, его и мое, слились в одну, практически непонятную мешанину звуков, - а нынешняя, после повреждения последнего "крота". Можно ли будет его исправить? Каковы шансы пробить отверстия в заблокированных выходах? Имеется ли возможность пробурить шахту? И наконец - только не надо мне рассказывать сказок! - хватит ли нам воздуха, ну и жратвы? На сколько долго?

После этого он тяжело пыхтел. Приблизив губы к моему уху, он дышал в него разгоряченным шепотом:

- Все! Все сходится. Вы нас обманываете! Оболваниваете надеждой, которой нет и быть не может. Вы пришли с нулевого этажа. О, я знаю. Пошататься, повынюхивать... чтобы... здесь на месте пошарить по всем коридорам. Вас прислал Лендон!!! Ну и что же?

Он продолжал говорить, только я его слушал совершенно невнимательно. Неважно, каким образом он установил, что я чужой в этой части конструкции, хотя, скорее всего, меня выдал скафандр. Или же, несмотря ни на что принимая меня за кого-то, более его посвященного - он ожидал слов утешения? Я чувствовал, что эта встреча может закончиться для меня плохо. В течение всего времени его беспомощной атаки я размышлял, каким образом от него отцепиться. Он же напирал на меня все настырнее. Его возбужденная речь уже обратила внимание нескольких прохожих. Они остановились. Сейчас они забросают меня вопросами - по-настоящему перетрусил я.

- Или же вы перекроете нам кислород?...

В тоне этого вопроса уже содержалась провокация. Следовало хоть как-то отреагировать. Я не был тем, за кого он меня принимал. Но кем я был? Бежать? - глупо. Вокруг уже собиралась толпа. Что бы я ни сказал, прозвучало бы глупо. Все - я прекрасно чувствовал это - были склонны к обвинениям. Я нашел голову этого типа и захватил ее рукой, чтобы он не смог уйти. Прижав губы где-то в области его шеи, я ждал мгновения тишины. В конце концов мне просто не хватило дыхания.

- Вы, - перешел я на шепот, - вы не знаете всей, к сожалению не самой приятной, правды. Мне неприятно в этом признаваться, но спасутся лишь те, которые... - ту т я понизил голос не для усиления эффекта, но просто потому, что еще не придумал сообщения, способного вызвать достаточно сильное впечатление. Он склонил голову и подставил уши с такой неожиданной готовностью, как будто бы ожидал услыхать оправдательный для него приговор. - ...которые будут знать, как вести себя в случае... Но если бы я выдал вам результат наиновейшего открытия... хотя и не знаю... может мне и разрешено сделать исключение. Вы, как мне кажется... - молол я, понапрасну пытаясь мобилизовать ум на то, чтобы выдавить хоть какую-нибудь мыслишку, в то время как мужчина тяжелел под моею рукой, застывший не столько из-за моего зажима, сколько от переполненного напряжением ожидания. - Но не сейчас. Не здесь! По-видимому это понятно. Собирается толпа, а я спешу. Достаточно и этого...

Я уже отошел на несколько шагов.

- Где? - бросился он за мной.

Я обернулся и шепнул ему на ухо:

- В лифте.

Я ляпнул это совершенно не думая. Именно это слово уже готово было сорваться с моего языка, и я выплюнул его в сторону мужчины, чтобы чем-нибудь, хоть чем-нибудь, переломить тишину, которая - после его вопроса - напряглась, словно снабженная снарядом пружина, будто игла, нацеленная в барабанные перепонки моих собственных ушей. Но тут же я взял себя в руки. Сейчас он продолжит меня пилить: а в каком лифте? - спросит - а когда?

Он не спросил ни о чем. Я уже подходил к основному коридору, когда меня догнало одно-единственное тихое слово:

- Приду.

Я направился вдоль узкой, круто поднимающейся рампы. Держась поближе к левой стенке, я вел по ней рукой, чтобы не потерять с ней контакта, и чтобы - по крайней мере, этим единственным доступным мне образом ограничить неприятное впечатление напирающей отовсюду магмы и задержать в себе ускользавшую уверенность, что темнота - разлившаяся в бесконечность бездна нереальных звуков - обладает некоей твердой, материальной границей. Справа, у самого края толстого, губчатого тротуара, по которому я шел, с металлическим писком крутились ролики и шестерни какого-то устройства. Снизу до меня доходил пронзительный до боли в ушах, ни на мгновение не умолкающий бешеный лязг. Где-то на высоте моего правого плеча подвешенный на вертикальных опорах скользил подвижный поручень. Его монотонному перемещению не мешали сжимающие его сотни сбившихся в единую массу рук, потных, и в то же время холоднющих пальцев, вцепившихся в поручень так цепко и онемело, как будто бы пальцы этих рук - словно корни - после длительных и безуспешных поисков, утратив уже надежду на безопасную опору, обнаружили уже верную опору - плодородную почву - и пали на нее в тревожной спешке, углубившись в ее глубину и там застыли в самой удобной для длительного существования позиции. Какое-то время без всякой потребности (а может и в поисках свободного места на поручне) я проводил по этим окаменевшим ладоням своими пальцами. И вдруг тут же отвел их как можно быстрее, ибо возможность, что одна из этих рук вдруг разожмется, затем стиснется на моем запястье и дернет, чтобы затянуть меня в шестеренки, не показалась мне совсем уж исключенной.

Возле моего левого локтя перемещалась стенка с длинным рядом плотно закрытых дверей. Я проходил мимо, машинально считая их, машинальным касаниям ручек приписывая соответственное порядковое числительное, пока наконец - уже запыхавшись от бега, в который превратился мой все ускорявшийся марш - я добрался до вершины рампы. Здесь я очутился на чем-то вроде окруженной балюстрадой террасы. Вполне возможно, что я попросту неправильно оценивал поверхность под ногами, которая могла быть бетонной плитой балкона, полом следующего этажа или каким-то иным фрагментом окружавшей меня конструкции достаточно того, что если не считать пройденной сюда дороги, выбраться отсюда я мог единственным только образом: переходя по переброшенному между двумя противоположными стенками металлическому мостику.

Сопровождающий меня на рампе шум утих, покидая меня еще ранее вместе с удалявшимся в плавном развороте поручнем. Здесь, на террасе, царила относительная тишина: кроме сонного, доходящего снизу урчания ее нарушал лишь приглушенный разговор двух мужчин. Я не сразу обратил на них внимание. Как я убедился через некоторое время, они стояли перед ходом, ведущим с террасы на мостик. Вполне возможно, что я бы и прошел мимо них безразлично, как до сих пор проходил мимо стоящих на обочине или же отиравшихся о меня людей, если бы не заметил лица одного из них. Нет, я не ошибся. Наконец-то случилось нечто такое, что позволило сделать заключение, что я не слеп. Из черного словно смола пространства в нескольких метрах передо мной внезапно на секунду проявился ярко-красный профиль. Рядом с ним находилась освещенная тем же самым отблеском поднятая ко рту рука. Ее пальцы сжимались вокруг небольшого источника света. Образ погас, когда я даже не успел приглядеться к нему поподробнее. С того места, где образ лица исчез, упала вниз и остановилась на высоте с метр раскаленная искра.

- Прикрой! - услыхал я предупреждающий шепот. - Там кто-то стоит.

Я так давно не курил сигарет, что даже с такого расстояния мне удалось подхватить ноздрями тонкую струйку табачного дыма. Он курит, вопреки суровому запрету, - подумал я, удивляясь одновременно собственной уверенности в том, будто здесь такой запрет имеется, ведь для такой уверенности у меня никаких оснований не было.

Он подобрался ко мне так тихо, что я и не успел заметить, как он положил мне руку на плече.

- Ты с сорок второго? - прозвучал вопрос. Ответа моего, по-видимому, и не ожидалось, он был так в нем уверен, что еще до того, как я что-то смог промямлить, прибавил тоном, в котором звучало желание дружелюбного согласия: - Тебе тоже хватит. - И опустил руку.

Сразу же после этого мужчина поднес к лицу что-то шелестящее.

- Закуришь?

- Охотно.

- Я думаю! - Сигаретную пачку он отвел, когда я только-только успел к ней прикоснуться, и тут же рассмеялся с тоном сожаления. - Ладно, ладно, свой. Только не так резко двигай костылями. Ты смотри какой, словно молния. Заработать надо сначала.

- А как?

- Мы едем на сорок пятый. Подходит тебе? - Он приблизил свое лицо к моему. Это я почувствовал по резкому спиртовому запаху, бухнувшему у него изо рта. - А ежели нет, то и тебя тоже уже здесь нет. Уматывай отсюда!

Я размышлял, что он, собственно, имеет в виду.

- Ладно, поедешь с нами, - решил он за меня. - Врубись: там стоит немного поколупаться, прежде чем другие об этом дошурупают. Если повезет, так еще и бутылочку какую выцарапаем. А может и на запасец наткнемся. Тогда поделимся как следует.

- Было бы чем, - изобразил я сомнение.

- Ну ты и доставала! - протяжно свистнул тот. - У меня прям кишки сворачивает. Люди ведь держали по углам самое разное барахло, и прятали, в основном, не одеколон. Алин никак не наплачется, какая мол жалость, что не успел расправиться с последней бутылкой, что была у него спрятана в шкафчике на черный день. Когда все это началось, он торчал как раз на сорок пятом. Прикинь, он собственными глазами видел все, как оно было, и пускай эти типы с нулевого нам не впаривают...

Теперь я мог хоть за что-то зацепиться.

- Имеются различные версии... - попытался я ответить ему тоном хорошо информированной особы. - А вы, значит, считаете...

- Тут не может быть двух мнений! - обрезал тот.

- Неужто же эти типы с нулевого не правы?

- Чего? - разозлился он. - И ты еще тоже будешь ля-ля? Станешь мне талдычить, будто эту пудру им развеял ветерок через вентиляционные каналы?

- А почему бы не могло быть и так?

- Ой, успокойся, а то я сейчас не выдержу.

- Ну, в каком-то смысле вы правы, - поспешно начал я отступать. Каналы здесь вообще не причем.

- Так какого же ляда человека расстраиваешь?! Алин сам мне рассказывал, что у него только и было, что выскочить из дверей в коридор. Так бы и остался детишкам на показ, как тот жук в стекле в музее за витриной. Но, по счастью, какой-то маньяк перед тем выкрутил все лампочки в коридоре, потому что хотел сделать запас на тот случай, если бы в его берлоге перегорела. Шустрый коллекционер, не считаешь? Потому-то им двери и не заблокировало снаружи. Правда, они растащили это свинство по всем сегментам. Теперь это уже черная могила. И, если есть с чего, то и потянешь - то уже тебе и достанется. Там уже было несколько исследователей, пока не поставили стекло. Самая большая лажа именно с ним. Каждую дыру следует вскрывать как консервную банку, вот как двери держат. По мне, так полазить стоит, даже если и доведется найти лишь пару чинариков в пепельнице. По крайней мере, хоть разомнешься. Ага, вон и Алин тащится.

К нам кто-то приблизился. Я почувствовал, как он ощупывает мой скафандр.

- Что это еще за придурок? - услыхал я голос другого мужчины.

- Любитель подымить, - отвечал мой новый знакомый. - Возьмем его с собой, пригодится. Какой-то он приторможенный, но сойдет. Где надо будет, поможет.

Он произнес это таким тоном, как будто отвечал товарищу на вопрос: "Стоит ли забирать эту дворнягу?"

- Это далеко? - неосторожно спросил я. Меня даже начало беспокоить, а смогу ли я найти дорогу назад, к своему убежищу. Как будто мне было не все равно, где бедовать. А потом еще и споткнулся о какой-то мусор.

- Ты только послушай, Алин! Он еще спрашивает, далеко ли, - фыркнул над моей головой приглушенным и явно деланным хохотком первый, что даже подавился и закашлялся. - Эти, с сорок второго... у них явно едет крыша. Ты уж, парень, спасайся, потому что начало уже имеется.

Он подтолкнул меня на мостик.

- Ладно, поехали... Бери инструменты и валяй к лифту.

Он сунул мне в руку несколько толстых и тяжелых металлических ломов. Его товарищ шел первым.

С тех пор у меня уже не было времени поддерживать постоянный контакт со стенками, которые облегчали мне ориентацию в темноте и позволяли запомнить пройденную дорогу. Пол под нашими ногами был покрыт глушащей звук эластичной массой, поэтому, не слыша отзвука шагов опередивших меня мужчин, я мог бы и заблудиться, если бы вовремя не сумел их догнать. В какой-то точке запутанного пути мы уселись в лифт. Судя по времени подъема, остановились мы двумя этажами выше. Вскоре после того, как мы покинули лифт, Алвин дал мне знак, чтобы я протиснулся в какой-то узкий лаз. За ним потолок был настолько низким, что нужно было ползти на четвереньках. Пол покрывал толстый слой пыли. На ощупь эта пыль напоминала тальк. Только наши скользящие по ней руки и колени не поднимали ее в воздух, который оставался чистым. Лавируя среди свисающими с потолка толстыми сплетениями кабелей, мы добрались до прямоугольного отверстия в полу. У одного из его краев на рельсах лежала стянутая с отверстия массивная плита. Мои товарищи не ожидали обнаружить свободный проход: они уже были готовы потрудиться, взламывая замок. Прислушиваясь к отзвукам из глубины, они застыли над опадающей вниз металлической лестницей, как будто открытый лаз возбуждал их недоверие. В конце концов они таки решились спуститься. Я направился вслед за ними. Небольшая длина лестницы свидетельствовала о том, что спустились мы всего на один этаж ниже. Сойдя с последней ступеньки, я очутился на сильно поморщенной поверхности. При этом я тут же инстинктивно насторожился, чтобы никакая неожиданность не застала меня врасплох. Тем не менее, пройдя буквально пару шагов, я грохнулся на пятую точку. Поверхность горба, на который я взобрался по несглаженной поверхности, с другой стороны была будто намыленная: настолько скользкая, что достаточно было небольшого угла наклона к горизонтали, чтобы уже никто не смог удержаться на месте. На спине я съехал метров на десять - до небольшого углубления, где с разгона столкнулся с лежащими там своими товарищами.

Сверху вокруг нас свисали массивные словно колонны осклизлые сосульки. Их концы неравномерно расщеплялись на множество ответвлений потоньше. Хватаясь за них, нам удалось вскарабкаться на вершину преграждавшего нам путь возвышения - чуть ли не к потолку, где нас окружил неописуемый хаос как бы застывших в момент наивысшего бурления волн. Их поморщенные глубокими трещинами, заполненные выпуклостей склоны, поднимаясь вертикально вверх, местами достигали покрытого застывшими пузырями потолка.

Мы продвигались вперед, метр за метром, с огромным трудом удерживая равновесие на скользкой поверхности загадочного вещества. Кое где пальцами рук я нащупывал свободную от наплывов поверхность стенки. Съехав со следующего холма, метров, возможно на тридцать, я столкнулся с ровной и шершавой плоскостью пола. Стены и углы между стенами и полом были все так же залиты неровным, где потолще, где потоньше, слоем стылой массы, зато средина коридора была от нее уже свободна. Идущая там борозда в поморщенном и твердом словно стекло веществе нерегулярностью своих краев напоминала выдолбленное в твердых породах речное русло. Через десяток метров ее ширина сравнялась с шириной коридора; там же, прикоснувшись к стенке, я заметил, что и ее тоже уже не покрывают никакие натеки или неровности.

Одна из встреченных мною дверей была незначительно приоткрыта или же, скорее - что составляет существенную разницу - частично взломана напирающим изнутри давлением, о величине которого я мог только догадываться. Через образовавшуюся у дверной коробки щель к нам вытянулся искривленный и явно выдавленный изнутри длинный гриб скользкой наросли. Мы сунули ломы в узкую трещину и попытались выломать двери. После нескольких бесплодных попыток наросль переломилась, коробка была поломана растерзана на острые щепки, но сама дверь осталась на своем месте. Только после этого мы перешли к другой. Здесь уже не имелось местечка, куда можно было бы сунуть лом, поскольку все щели были забиты выдавленным через них веществом, что само по себе было тверже древесины. Поверхность двери напоминала огромный потрескавшийся тюбик с клеем, который, под воздействием чудовищной давящей силы был вытиснут наверх через многочисленные дырки в упаковке. Мы попытались пробить дыру прямо в средине двери, и те - наконец-то - упали, открывая литую плиту окаменелой магмы; тогда мы плюнули и пошли дальше, к перекрестку двух коридоров.

Выдвинутое мною предложение расстаться и вести поиски поодиночке, что увеличивало шансы обнаружить более легкий проход, мои товарищи приняли без каких-либо протестов. Сент - именно так звали приятеля Алина - предупредил меня при этом, чтобы я не тратил времени на поиски внутри уже открытых ранее кабинок, потому что они - по его мнению - были тщательно прочесаны первыми экспедициями. Еще мы договорились, что в случае обнаружения не слишком сильно заклиненных дверей обнаруживший их даст знать остальным, а уже после того мы их совместными силами взломаем.

Я свернул в правый коридор. Ведя рукой по шершавой поверхности стенки, раз за разом я встречал очередные дверные коробки, довольно редко не покрытые скользкой, местами сильно набухшей скорлупой. Чаще всего двери были тщательно закрыты. Длинный ряд их шел как по одной, так и по другой стороне коридора. Изнутри же тех помещений, двери которых были сорваны с петель и брошены на средину коридора, выпирали выпуклые словно бока цистерны, но при этом полопавшиеся массы застывшего вещества.

Неожиданно я ударился головой в острый край и услыхал протяжный, пискливо вибрирующий скрип. Я пошатнулся и для того, чтобы удержать равновесие, сделал несколько шагов, заскочив при этом через открытую дверь в какую-то не занятую магмой квартиру. Я тут же вернулся, чтобы закрыть за собой эту слегка покачивающуюся на петлях дверь. В момент исполнения этого совершенно бестолкового в данном месте действия, выполняемым исключительно по привычке, второй рукой я оперся о стенку и тут же увидал перед собой белую плоскость и медленно проявляющийся на ней образ электрического выключателя, на котором уже лежала нажимающая на него моя ладонь. Я резко оглянулся и тут же выключил свет.

В течение нескольких долгих минут, в абсолютной тишине, расплющившись спиною по стенке, я анализировал запечатленную сетчаткой глаз и зафиксированной мозгом картины. Чем дольше я убеждал себя в мыслях, что следует немедленно отсюда убираться, тем сильнее крепла во мне уверенность, что не покину этого места, пока не узнаю его тайну. В конце концов я зажег свет еще раз. Теперь меня ослепило не так сильно, хотя понадобилось какое-то время, чтобы пораженные излишне резким светом, слишком расширенные зрачки смогли приспособиться к внезапно изменившимся условиям.

Я находился в низкой, заставленном самой различной мебелью комнатке, имеющей форму вытянутого прямоугольника. Если бы не шикарный интерьер, тогда - принимая во внимание царящую здесь тесноту, а прежде всего, две пары теснившихся под стенкой двухэтажных кроватей, своим способом подвески напомнивших нары - я подумал бы, что попал в тюремную камеру. В глубине, за широко раскрытой на противоположной стене дверью, блестели голубой глазурью кафельные плитки, частично прикрытые снежно-белой ванной. Из нее на меня глядела лежавшая в ванне женщина. Мне был виден фрагмент ее обнаженных плеч и голова со смоченными волосами, прилегавшими к голове столь плотно, как будто их хозяйка, только что промыла их, погрузившись в заполненную водой ванну. В первый раз, когда я глядел в ту сторону, прикрывая глаза перед чудовищным ударом разрывающего зрачки света, все подробности увиденной мною в ванне сцены: поднятая и указующая на меня рука женщины, незначительная гримаса ее готовящегося закричать или же только произнести более спокойное замечание рта - представились мне абсолютно естественной реакцией, инстинктивным поведением раздражения или даже гнева купальщицы, которая чуть раньше могла услыхать мои шаги и скрип двери, но теперь ее все-таки застали врасплох. Сейчас же, присматриваясь к ней длительное время, у меня родилось странное чувство, будто время это было остановлено на бегу и продолжено в бесконечность. Если бы не реализм перспективы, красок и форм, можно было бы посчитать, будто я нахожусь перед стереоскопическим, растянутым на огромный экран изображением, проецируемым на него единственным, застрявшим в аппарате кадром фильма, перфорация которого застряла в зубчатых барабанах, одновременно с нажатием на выключатель показавшим мне последний фрагмент действия, неожиданно прерванного в момент зажигания света. Охватив взглядом внутренности всей комнаты, я заметил съежившуюся на краю кровати фигуру мужчины, занятого снятием туфли, а дальше, под стенкой, еще одну окаменевшую как и предыдущие две - фигурку склонившегося над игрушкой ребенка.

В этой необычайной картине присутствовала некая неуловимая особенность, которая, без какой-либо рациональной мысли заставляла меня предположить, что как только я выключу свет и выйду в коридор - действие, прерванное моим неожиданным вторжением, продолжилось бы, ее герои, замороженные светом, ожили бы, продолжая ненадолго прерванные занятия. Сейчас же я застыл в той, что и они волшебной недвижности, как будто та же самая немочь зажала меня своими тисками, и только лишь благодаря сверхчеловеческому усилию воли я смог сделать несколько шагов вперед, из-за чего - уже с другого места увидал сразу две новые вещи.

С потолка и до самого пола под резким углом - словно слегка поморщенная наклонная плоскость - была переброшена через три четверти помещения почти что абсолютно прозрачная пленка. Я отошел в сторону: нежные полосы отблесков затрепетали радугой преломленного света, наложились друг на друга, разошлись при переходе через тончайший слой зеленоватой тени и вновь разлились широкими, стекающими в мою сторону по всей глади серебряными лужицами. С этого места после незначительного шевеления головой, ползущие, еще более чем перед тем туманные рефлексы моментально поднялись к потолку, чтобы тут же возвратиться и еще раз подтвердить наличие отсутствующей, казалось бы, поверхности, когда я совершенно незначительно переместился в сторону. Правая стена комнаты приблизительно до половины своей высоты была покрыта различной величины прямоугольниками, которые на самом деле были плотно прилаженными к отверстиям дверками скрытых в стене шкафчиков. Грань предполагаемой прозрачной поверхности пересекала их наискось сверху вниз, разделяя сену на две неравные части. Все дверки, находящиеся на большей и отдаленной от меня части, были закрыты и не тронуты, те же, что располагались на стенке перед блестевшей то тут, то там пленкой, имели самый жалкий вид. Лишь некоторые, вскрытые без использования силы, висели на петлях - все остальные лишились рамок или самих дверок. Чуть ниже валялась куча вываленных из ящиков мелочей, содержимое опорожненных ящиков шелестело под ногами.

Я положил руку на загораживающую мне дорогу прозрачную поверхность. Она была такой же твердой и скользкой, как застывшие склоны возвышений в коридоре. Направляясь к выходу, я пнул ногой в переложенную отдельными бумажными листками стопку книжек. Из средины выскочила и упала на пол толстая тетрадь. Я взял ее в руки. Четкие, написанные от руки слова заставили меня прочитать несколько строк. Потом я закрыл тетрадь и скользнул взглядом по плененной в ванной комнате женщине. Ничего нового я не увидал: то же самое положение влажных, слегка приоткрытых губ, сейчас напоминающее застылость перед поцелуем, чем реакцию на какое-то потрясение; тот же самый слегка побледневший лоб, на котором застыло заблудившееся пятнышко тени; те же самые лишь на первый взгляд устремленные на меня глаза, оживленные тем же самым, что и ранее блеском.

Я спешно пролистал тетрадку до самого конца. Затем, уже намного внимательнее, начал перелистывать страницы в обратной последовательности. То тут, то там на глаза попадались фрагменты предложений, которые возбудили мое любопытство. Под датой четвертого июня я полностью прочитал такую запись:

Убежище, 4 VI 92.

Все пережитое за последние несколько часов кажется мне кошмарным сном. Нервы мои сдают почти совершенно, и даже не знаю, откуда берутся силы, чтобы еще писать.

Ночью меня разбудил крик Марка. Еще сквозь сон я слыхала, как он сбежал по лестнице и ворвался ко мне в комнату. Он был крайне взволнован. А вел себя так, будто нажрался как свинья. Я не могла понять, что ему нужно, тем более, что толком даже не успела проснуться. Когда я открывала глаза, то первая моя мысль была - пожар. Только никакой это был не пожар. Я огляделась по сторонам. Предметы отбрасывали странные, темно-синие тени; вся комната была залита вливавшимся через окно мертвенным синим светом. Вначале меня успокоило робкое предположение: это только луна. Марк стоял у окна и молча пялился в небо, затем он нетерпеливо призвал меня к себе. Мой взгляд сразу же был прикован к крышам домов с противоположной стороны улицы. Стекающее сверху сияние был намного сильнее лунного блеска. Крыши отражали его словно покрытые серебряным инеем зеркала. Тогда я объяснила сама себе, что иллюминация за окном это всего лишь кульминационный момент какого-то не объявленного вчера торжества или гуляния. Сидя на оконном парапете, я пыталась определить, где же этот источник света находится. Он висел где-то очень высоко, казалось, что прямо над нашими головами. Его заслоняла верхняя часть нашего дома, из-за которой проглядывала лишь светло-фиолетовая, с розовыми прожилками на краях сияющая корона. По стенам расположенных напротив домов стекали попеременно то серые, то грязно-синие полосы. Прямоугольники окон были до краев залиты стылым темным пурпуром. Каждый выступ стены, каждая неровность на их поверхности были подчеркнуты смолистой чертой абсолютно черной тени. Время от времени сверху катились кратковременные порции сияния. Это напоминало работу гигантской фотографической лампы-вспышки. В такие моменты приходилось даже прикрывать глаза, потому что в этом световом заливе дома превращались в неподвижные глыбы из отполированного алюминия.

Теперь-то я извлекаю из памяти многие ужасающие подробности этого явления, но тогда я была далека от того, чтобы им восхищаться. Я была удивлена, ошеломлена, но еще до какой-то степени спокойна. Только лишь через пару минут, руководствуясь крайним любопытством, мы вышли на балкон, откуда и сделали ужасное открытие. Высоко над городом в зените висел светящийся шар. Где-то с минуту я не могла оторвать от него взгляда. В то время, как в голову приходили самые разнообразные объяснения, из которых ни одно не могло виденного мною явления, в которое, несмотря на свидетельство собственного зрения поверить я ну никак не могла, шар постепенно вырастал. Он падал на город. Его сияние, погасившее звезды на всем небе, было для меня тем, чем для ночной бабочки становится зажженный в темноте костер: центром, фокусирующим на себе всю энергию распыленных до сих пор чувств, пространственным узлом, предсказанием исполнения одновременно сладчайшей тайны рая и адских мучений, таящегося на самом дне восхищения, а прежде всего - целью безумного стремления, кроме которого не остается уже никаких чувств, а на все остальное - наплевать, ибо это уже не шар падал на меня, а совсем даже наоборот: я на него - планируя в хрустальной бездне, в то время как Земля осталась далеко позади.

Через мгновение я поняла, что поддалась иллюзии, ну и что же с того. Поднимаясь навстречу шару или стоя на балконе - все равно, все мои чувства отшибло от ужаса надвигающегося чудовищного удара. Ничто уже не могло нас спасти. До сих пор возможность полного истребления казалась мне настолько абсурдной, что одно это уже делало его невозможным. Как же трудно было мне поверить в космическую катастрофу! Ибо, почему она развивалась столь медленно? Тут же в голову пришла мысль: а что я вообще знаю на эту тему? Через какое-то время я начала уже размышлять обо всем этом столь холодно и отстраненно, как будто обдумывала нечто такое, что меня совсем перестало касаться. Потому что страх мой постепенно превратился поначалу: в парализующее оглупление, а потом - в чудовищную увлеченность. Может в этом была еще и щепотка мазохизма, потому что мне хотелось досмотреть все до самого конца. Высоко задрав голову, я приглядывалась к различным подробностям на диске падающего шара. Поверхность его не была единообразной: она состояла из нескольких изолированных друг от друга источников жара, из которых вниз выстреливали фонтаны дыма. До моего лица дуновения горячего воздуха не доходили; по каким-то непонятным причинам жар фокусировался где-то в центре города, откуда, на фоне апельсиново-багрового зарева в небо вздымались гейзеры серебряных и голубых искр.

Понятия не имею, что тогда произошло с Марком. В себя меня привел рев сирен. Впоследствии оказалось, что сирены начали выть в пять минут четвертого. Только вот, какое это значение могло иметь для меня - этот встревоженный вопль перепуганного города. Я с трудом удерживала дрожь в коленках. Пошатываясь на ослабевших ногах, я побежала к Генрику. Он сидел в своей кроватке и плакал. С того мгновения, как я пришла в себя от гипноза, все мои мысли были теперь направлены на него. Любой ценой необходимо было найти для него какое-нибудь безопасное место. При этом я вполне понимала свое абсолютное бессилие. Не представляю себе, смогла бы я пережить еще большее, чем тогда, отчаяние. В какой-то миг у меня вдруг родилась неопределенная, слабенькая надежда: раз уж объявили тревогу - сказала я себе - значит имеется и какая-то возможность спасения. И вот тогда-то я вспомнила про убежище. Марк тоже о нем подумал. Пробегая мимо меня, он крикнул, чтобы я немедленно садилась в машину. В одной руке он уже держал упакованные еще вчера чемоданы, потому что завтра мы планировали выехать в Санлен, второй он схватил Генрика. Вниз мы сбежали точно так же, как стояли - в халатах, накинутых на пижамы.

Во всем городе уже не было электричества. На улицы сверху лился чудовищный свет. Из черных окон раз за разом выглядывали окрашенные в синий цвет лица перепуганных людей. Скрещивались оставляемые без всякого ответа вопросы. Под нашим домом какой-то мужчина возбужденным голосом заявил нам, что все без исключения мы уже поражены смертельной дозой радиации, в связи с чем нам уже некуда спешить. Одни прятались в местных убежищах в подвалах домов, другие, более дезориентированные, выбегали в неглиже на улицы, где пытались хоть что-то выяснить. За несколько десятков секунд (именно столько времени понадобилось, чтобы добраться до перекрестка Аллеи Освобождения и Шестой Поперечной, где находился вход в назначенную нам шахту) улицы заполнились разгоряченной толпой. Уже были заметны все признаки молниеносно распространяющейся паники. Вокруг подъезда образовался и продолжал расти буквально на глазах гигантский затор, образовавшийся из брошенных лишь бы как припаркованных машин. Я видела обособленные группки людей, стоявших на тротуарах с задранными вверх головами, подальше от разгоряченной толпы. Могло бы показаться, что их неподвижность свидетельствовала о совершенном безразличии, вытекавшем из полнейшего отказа действовать или же из странным образом понятой храбрости, но, скорее всего, все эти люди были загипнотизированы тем, что видели вверху. Сама же я уже не осмелилась поднять глаз: в каждое мгновение я многократно переживала чудовищный удар сверху, размазывающий меня по асфальту и вдавливающий в глубины земли. При всем этом, попытка бегства в укрытие казалась мне жалким и совершенно напрасным трудом. Но вот Марку наша ситуация вовсе не казалась в такой уж степени безнадежной. В последний момент ему удалось завести автомобиль в узенький проход стискивающейся уже перед нами пробки, благодаря чему мы добрались почти что до самого входа. Остановленные в куче брошенных машин, мы оставили наш автомобиль на средине мостовой, напротив ресторана "Циприада". Именно там я чуть ли потеряла сознание, когда произошло нечто, чему я понапрасну подыскивала соответствующее наименование.

Так вот, неподалеку от нас, возле самого тротуара, в тротуаре было круглое отверстие с отодвинутой в сторону крышкой. Это был люк для сантехников или что-то в этом же духе. Все случившееся произошло со скоростью быстрее скорости мысли. Я как раз захлопнула за собой дверцы машины, как вдруг углом глаза увидала, как от упомянутого люка оторвалась какая-то расплывчатая тень, затем припала ко мне, закружилась вокруг моего тела и со скоростью молнии понеслась в сторону входа. Я даже и мигнуть не успела, как она вновь очутилась рядом со мной. В течение какой-то мельчайшей доли секунды образ сделался резким, и тогда мне показалось, что я даже узнала в нем что-то знакомое, нечто вроде притормозившей в бешеном порыве человеческой фигуры, сильно контрастирующей со всем окружающим, которая пятном абсолютной тьмы зарисовалась на фоне серебристой стены дома, завибрировала словно сильно дернутая струна, а потом помутнела и тут же пропала в глубине улицы. Явление - иначе я не могу этого назвать - длилось не более одной пятой доли секунды. Ход явления не сразу дошел до моего сознания, ибо мысль о том, что я увидала и что смогла через мгновение проследить в собственном воображении лишь благодаря определенной инерции изображения на сетчатке глаза, скристаллизовалась в моем мозгу лишь тогда, когда все давно уже закончилось.

До находящейся неподалеку станции лифтов мы добрались бегом. В холле царили неописуемая толкучка, балаган и нервная грызня. Хватало и отвратительных сцен, которые я пытаюсь как можно скорее стереть из собственной памяти. В конце концов нам удалось вскользнуть в один из лифтов, на котором, спрессованные в чудовищной толкотне, мы спустились вниз. Остатки подавленных под ногами чемоданов остались в холле. Спасти мне удалось лишь этот дневник, чему я радуюсь гораздо сильнее, чем если бы сохранила всю бижутерию. Впоследствии мне сообщили, что внизу мы оказались в восемнадцать минут четвертого. Самое время, потому что - как стало известно позднее буквально через пару десятков секунд после нашего прибытия все ведущие в наше убежище шахты были закрыты. Через минуту после отключения лифтов мы услыхали слабое сотрясение земли. Кратковременная дрожь подействовала на все предметы, но - насколько мне известно - в нашем сегменте ничего не случилось. В этот страшный момент все наши мысли обратились наверх, к гибнущему городу. Умершие навечно застыли в моих глазах, которые сами спаслись, похоже, лишь затем, чтобы сохранить и зафиксировать этот чудовищный образ. И теперь он будет мучить меня до самого конца жизни.

В то время, как я продолжал читать, вокруг моей головы в пространстве формировалась тонкая серебристая паутинка. В мерном движении воздушных потоков она покачивалась словно нерастворимая взвесь одной жидкости в другой, чуточку темнее, похожая на сплетающуюся петлю из прозрачного тумана или же образовавшуюся из нескольких слоев дымовой струи. Едва воспринимаемое присутствие этого ритмично пульсирующего творения регистрировал какой-то самый чувствительный и настороженный центр в моем мозгу, из которого, лениво сочась, перетекала прямиком в центр памяти, даже не преобразованная и самое главное - еще не осознанная информация обо всем этом, Не отрывая глаз от текста, я несколько раз махнул рукой возле головы, как бы отгоняя щекочущую по лицу настырную муху, и вернулся к тетради.

Кабина 861, 9 VI 92.

У нас уже имеется собственный уголок, слишком тесный, чтобы назвать его комнатой, но достаточно обширный, чтобы каждый из нас троих мог сесть на отдельном месте. Выделили его нам после массы неприятных действий. При оказии выявились скрываемые до сих пор организационные недочеты. Некоторые утверждают, что в укрытие удалось попасть лишь четверти из обладателей права на вход. Тем временем, в главных залах такая толкучка, как будто на каждое место претендуют как минимум три человека. Скорее всего, места здесь продавались как участки на Луне; одно - десятку обманутым покупателям. Почему бы не построить укрытие, в котором могли бы поместиться буквально все горожане? Ведь у каждого имеется одинаковое право на жизнь.

Меня постоянно мучает неуверенность, страх не отпускает меня даже во сне. К счастью, наше беспокойство не передается Генрику, который чувствует себя превосходно. Он немножко возбужден и, скорее всего, доволен. Мы сумели создать вокруг него атмосферу искусственной безопасности. Со свойственной ребенку наивностью он охотно принял наши объяснения, будто ночное приключение, случившееся несколько дней назад, и все случившееся потом - это нечто вроде интересной игры, что все мы участвуем во всеобщей тренировке организационной готовности, которая закончится в тот момент, когда всем надоест. Вот если бы каким-то образом я смогла обмануть еще и себя. Но, несмотря на самое откровенное желание, у меня нет доверия к тому, что мне говорят. Я выслушиваю самые разные утешительные мнения, обладающие одним и тем же принципиальным недостатком - в них невозможно поверить. Все это совершенно свободные и при этом фиктивные конструкции, родившиеся в разгоряченных умах. Они рождаются и распространяются в атмосфере огромной потребности в самоуспокоении. Их порождает реакция на всеобщий страх. Я знаю, что нам грозит смертельная опасность, ибо, похоже на то, что мы захоронены живьем. За это говорят четыре факта:

Во-первых, с самого момента сотрясения операторам ни разу не удалось установить контакта с поверхностью земли: ни по телефону, ни с помощью радио. Таким образом, мы лишены какой-либо информации. По мнению специалистов, отсутствие радиосвязи можно объяснить наличием громадного металлического тела, какой-то гигантской глыбы, которая, лежа над нашим Укрытием, образует барьер для радиоволн. Кстати говоря, те же самые специалисты не хотят или же не могут однозначно определить, что же, собственно, произошло, и тем самым оставляют нам лишь туманные предположения. Два других факта я узнала лишь сегодня утром. Так вот, вне зависимости от того, затыкает ли эта космическая глыба, как ее - из-за отсутствия лучшего наименования - все называют, либо ее там вообще нет, потому что покатилась куда-нибудь дальше - покинуть укрытие с помощью лифтов мы не сможем вообще, поскольку, за минуту перед сотрясением, в связи с нашей же безопасностью, они были (все сразу и по всей своей длине) залиты чем-то вроде молниеносно застывающего бетона. Этот путь спасения отрезан раз и навсегда - впрочем, в соответствии с замыслом строителей, которые предусмотрели другие выходы, продуманные таким образом, чтобы дать возможность безопасно покинуть укрытие после термоядерной атаки. Я узнала, что отсюда выходит несколько обширных и очень длинных коридоров. Это горизонтальные, проделанные на огромной глубине и расходящиеся в различные стороны тоннели с выходами, находящимися в десятках километров от центра города. Могло бы показаться, что их крепления должны будить доверие. Но тут становится известным совершенно скандальный факт. При первой проверке, сразу же после сотрясения, оказалось, что все они за границами города забиты. Их затыкают очень твердые породы, которых - до сих пор - не удалось ни пробить, ни убрать даже с помощью взрывчатки. Администрация укрытия объясняет нам, что произошел совершенно непредвиденный сдвиг пород, в связи с чем мы должны теперь рассчитывать на спасение снаружи. И наконец, последний факт, по-видимому, самый загадочный из всех....

Я собрался перевернуть страницу, но не сделал этого. Рука, которой я опирался на фрамугу двери, отказалась повиноваться. Мелово-белая, без капельки крови, она даже не дрогнула, когда я дернул ею изо всей силы, до боли в мышцах. Тогда я дернул еще раз. Где-то под стенкой упала лежащая на самом верху стопки какая-то книжка - и все. Все тело находилось в твердом словно сталь, не отпускающем ни на миллиметр захвате. Я застыл в прозрачной, прорезанной лишь несколькими трещинами стеклянной глыбе, которая еще не успела достать до потолка. Изнутри это выглядело иначе - будто со дна аквариума. Все испарения уже исчезающего тумана, студенистые полосы лиловых водорослей и щепы уже размазывающихся трещин своими остриями нацелились в меня. Я еще мог шевелить глазными яблоками. Видел, чем являюсь. Я был коконом, ядром клетки, кристалликом конденсации - сам даже не знаю, чем. Или, может, я лишь терял сознание? На как долго? Или вообще навечно?

Я глянул в другой угол, где навечно были пленены они. Нет! - завопил я про себя. А потом еще раз: Нет - подумал я столь спокойно, как будто бы готовил очевидную ложь, вообще не требующую отрицания - это пройдет. Должно же пройти! А пока что я дал себя обмануть, сделать себя дураком - я, который уже догадывался, ба: наверняка знал.

Проходили века. Чем было пространство, чем было окаменевшее время - во мне, в пучке застывших нервов, в которых играли токи страха. Вот этого я опасался более всего. Началось: надо мной склонялись бесформенные фигуры. Мне даже не нужно было их видеть. Я знал, что они меня окружают, что они существуют. Их долгие хороводы метались то туда, то сюда; временами они следили за мной, следили откуда-то из за спины, сбоку - даже не знаю. Я уже давно не мог шевелить глазными яблоками, которые сейчас были свернуты в сторону и застыли, как были при последнем повороте. В них стоял несколько затуманенный образ электрического выключателя. И вдруг к горлу подступил давящий страх - именно теперь, когда я понял, что какой-то ничтожный шанс у меня еще имеется. От клавиши выключателя до пальца, которым мне хоть как-то удавалось шевелить, оставалось где-то с полсантиметра. Преодолевая это расстояние, я чувствовал боль сдираемого ногтя. Наконец мне удалось нажать на кнопку. Сделалось темно, а вместе с этим - кратковременное ослабление прижима, который тут же усилился. Я зажег свет - тот же самый эффект: легкий рывок, а потом конвульсивный зажим окружающей со всех сторон стеклянной массы. Свет - темнота - свет - темнота - и снова свет: я жал на кнопку. Все быстрее, в ритме пульсирующей в висках крови, как будто передавал какое-то сообщение азбукой Морзе. Обезумевший палец трясся в приступе малярии. Скорлупа вошла в резонанс. Периоды колебаний подстраивались друг к другу.

И наконец у самого уха грохнул оглушительный, сухой треск, будто разряд в камере высоких напряжений. Я бросился назад. На меня упал обильный дождь блестящих искр. Я глянул на себя: с ног до головы я был обсыпан серебряной пылью. Через выбитые одним пинком двери я выскочил в коридор.

4. АПОРИЯ

- Ина!

Звук имени прозвучал в моих ушах так глухо и чуждо, как будто их произнесли не мои уста. Я лежал у края ковра, за столом, в том месте, куда приполз много часов назад, поскольку, не имея возможности вынести бремени тишины, навязанной дыханием Ины, к тому же усиленной ударами ее сердца, я вырвался из ее объятий, чтобы сбежать в самый дальний угол.

Но тут же, пораженный углубляющейся до самой бесконечности пустотой черноты вокруг меня, я вновь пожелал услышать ее голос, пускай даже потом мне пришлось бы об этом пожалеть.

- Ина!

Она лежала там, где я ее и оставил: неподвижная, с вытянутыми вдоль туловища руками, словно мертвая.

- Где мы находимся? Ина, ты знаешь?

Она пошевелилась и прижалась ко мне, но по движению ее век, которое я почувствовал под своими, лежащими у нее на лице ладонями, мне стало понятно, что она меня не понимает.

- Я слушаю тебя, Рез, - тихо шепнула девушка.

Она меня не понимала и, естественно, понимать не могла. Ведь этот вопрос я задал, скорее, себе, а не ей; задавая же его Ине, я прекрасно знал, что отвечать на него придется самому же.

Или же нужно было удовлетвориться тем, что я узнал к этому моменту: жила-была себе "земля" и "город Каула-Зюд", под ним же - "укрытие", держащее меня, как и множество других плененных в нем. Насколько же гладко родилось у меня подобное предложение - теперь - когда после посещения сорок пятого уровня, я мог оперировать терминами. Вот только что заключалось в этих терминах? Понятное дело, мне они были знакомы: неоднократно я ласкал в себе глупую уверенность, позволяющую считать, будто достаточно дать какому-либо явлению название, и ты уже навсегда освобождаешься от необходимости его понимания. И к тому же... разве эти термины что-то объясняли мне? Способны ли они были навести порядок в хаосе мыслей, способных - самое большее упорядочиться всего лишь в одну шеренгу: последовательность слов, требующих нового ответа?

Так что, поставив себе этот вопрос - себе или Ине, это не важно - я, по крайней мере, понял, из чего вытекало мое бессилие: можно было опасаться того, что в собственном незнании я остаюсь одиноким.

И вот тогда, как можно быстрее, я спросил во второй раз:

- Ина, а знаешь ли ты, где мы находимся?

- Тут, Рез, ты же и сам знаешь, - очень просто ответила она.

Тут, это значит где? Или ты сама на что-то надеешься?

- А, так вот что ты имеешь в виду... - в ее голосе все так же звучала нотка рассеянности, - про это я как-то и не думала. Для меня это как-то и не имеет значения.

- А для меня имеет!

Она приподнялась на локте, как бы желая что-то сказать. Несколько мгновений, подпирая голову одной рукой, другой она искала мою ладонь. После чего она придвинула свое лицо к моему так близко, что я почувствовал ее дыхание у себя на лбу.

- Здесь так жарко. Принести тебе чего-нибудь попить, - спросила девушка.

- Принеси.

Я слышал, как она ступала своими босыми ногами, направляясь к полкам, внимательно прислушиваясь к каждому ее движению. Затем пришел скрип задетой лопасти вентилятора, осторожный стук посуды, скорее, касание, чем просто небрежное столкновение, после этого тонкий писк нажатого краника и, наконец, шорох переливающейся жидкости. Руки Ины безошибочно попадали на каждый разыскиваемый предмет. Меня изумляла точность ее движений, столь контрастирующая с моей неоднократно проявившейся неуклюжестью. Мрак (одинаково черный для нас обоих) никак не объяснял этих различий.

- Мы находимся в переходном состоянии, - услыхал я голос приближающейся Ины.

Тут я заколебался, не понимая, к чему эти слова относятся. Я столь далеко отошел в мыслях от темы нашего разговора, что теперь уже сам не смог понять Ину.

- Ты так считаешь?

- А разве тебе самому не кажется, что наша ситуация какая-то временная?

Странное дело, только сам я ничего по данному вопросу сказать и не мог. Мне хотелось его продумать и сохранить мысли для себя. Я уже настолько наотдыхался, что когда вновь улегся на ковре рядом с сидящей там Иной, то перспектива дальнейшего валяния показалась мне совершенно невыносимой. Тем не менее, с места я не трогался. Может меня удерживала иллюзорная надежда на то, что собственным бездействием мне удастся перечеркнуть планы Механизма? Вот только рассчитывать на успех при подобной тактике смысла не было, поскольку временное бездействие могло быть одним из важнейших пунктов этого плана.

Но из указаний Механизма следовало, что моим предназначением была активность. Активность? - повторил я это слово про себя раз с десяток, всякий раз придавая ему различные оттенки, которые от нежелания вели к раздраженности, и выглядело это так, будто я держал в руках какой-то странный, неизвестный предмет с подозрительным запахом, вложенный мне в руки кем-то, воспользовавшимся мгновением моей собственной невнимательности, и вот теперь я перебрасываю его из руки в руку, до сих пор не понимая, что отвращение мое вытекает из реального безобразия этого предмета. Я находился "тут" как правильно определила Ина, воспользовавшись самым универсальным определением - и, дабы дополнилась мерка определений, к этому сам я мог добавить, что нахожусь "тут" еще и "теперь". Таким образом, я существовал "тут" и "теперь" - во всяком случае, это не порождало каких-либо сомнений; словом: совершенно точно определяло лишь то, что само по себе ничего не значило.

Я до сих пор находился под впечатлением инструкций, сообщенных мне на "конвейере", и теперь представлял, что ожидаю приказа, возможно, первого импульса; знака, вызывающего действие, который, наконец-то должен был появиться в каком-то виде, пускай даже и самом закрученном, но, явно, лишь тогда, когда все ткани моего тела, достигнут состояния максимальной готовности; сигнала, который - в плане той же инструкции - обязан был пробудить во мне неотвратимость желания или необходимость действия, совпадающего с замаскированной программой Механизма. Но сколь же наивным было это представление, сколь бесплодным было долгое ожидание, то внутреннее подслушивание, установка на сигнал в сознании; я прекрасно понимал происходящее внутри меня: там не было ничего чрезвычайного, чего бы ранее я не распознал как собственное, разве что заливающие меня тупое безразличие и сонливость. Тем не менее, я ожидал, что раньше или позже во мне замкнется какой-то контур, включится некий комплекс безусловных рефлексов, проявляющийся в сложной операции напряжения и расслабления мышц (снаружи это выглядит так незаметно), которая на простом языке называется подъемом с места.

Приходится встать, хотя и не вижу в этом ни малейшего смысла; я поднимусь не для того, чтобы что-либо предпринять, ни - тем более - чтобы реализовать какую-то программу, но встаю с пола лишь затем, чтобы изменить положение тела. Из этого дурацкого факта может вытекать и все остальное, столь же абсурдное, как и сам факт. Итак, переползу на новое место, затем улягусь в каком-то новом местечке, опять же, могу выйти в коридор, чтобы подпереть стенку там, поскольку даже сама перспектива приближения к Ине, возможность опереться на интуиции чувств как на последней спасительной соломинке не смогла пробудить во мне запала к выполнению многочисленных действий, которые - в иных обстоятельствах и в другое время - носят имя проявлений жизни. Я мог быть уверен в том, что нечто подобное произойдет в будущем; пока же что мне такая опасность не грозила..

Я размышлял о Механизме. Пытался отступить к самым отдаленным по времени событиям, в глубины опыта, на самое дно памяти, где под осаждающимися поочередно отложениями множества анализов располагался самый ранний слой, а в нем - первая мысль о Механизме. Я не обещал себе, будто смогу извлечь эту мысль на гора с помощью единственной и сонной операции интроспекции; потому-то и пережил разочарования, когда мне вообще не удалось до этой мысли добраться. Возможно, что она была навсегда скрыта за таскаемым временем барьером для памяти, который затер контуры образов и покрыл густеющим туманом все, что когда-то происходило - если, конечно, происходило - но, может, это и не было даже мыслью, а всего лишь ее первое, еще не осознанное обещание, которое должно было дать начало бесконечному процессу изменений моего воображения.

Память позволяла мне отступить приблизительно на шесть месяцев; далее уже воспоминания начинали топтаться на месте: они крутились вокруг нескольких искалеченных и беспорядочно разбросанных в пустом пространстве образов, а еще далее - встречали одну только пустоту. Данные регионы памяти я пытался исследовать уже неоднократно; иногда даже терялся в догадках, когда, располагая лишь выцветшими фрагментами статичных как правило образов или же вырезками этих фрагментов, я с громадным трудом пытался заполнять отсутствующие места, чтобы воспроизвести загадочное целое. В подобные мгновения я видал себя в различных случайных и мало чего выражающих позах: как я задерживаюсь перед заполняющим мою кабину оборудованием, как склоняюсь над блестящими на панелях рядами разноцветных кнопок, как всматриваюсь в экраны, либо, лежа на топчане, прислушиваюсь к звучащим в динамиках голосам.

В те наиболее отдаленные времена меня, по-видимому, не мучили никакие сомнения (во всяком случае, так мне потом казалось); впрочем, даже если бы тогда некая неясная ситуация и родилась, то, думаю, что у меня бы не нашлось ни времени, ни решительного желания, чтобы такую ситуацию рассматривать. Ведь все, что меня окружало, что вокруг меня происходило, было новым, привлекавшим свежестью первой встречи и в одинаковой степени необычным для еще не притупленных чувств. Тогда я еще не классифицировал вещей по степени их важности; для меня существовало единственное деление - на вещи интересные и скучные. Таковых последних в те времена еще не существовало. Лишь только я проскальзывал над поверхностью какого-то интересного явления, как уже переносил взгляд на новое, исследование которого бросал на полпути ради следующего, в данный момент еще более занимательного. Поначалу наибольшее впечатление во мне вызывали неожиданные звуковые и визуальные эффекты, затем я немедленно переходил к поискам в различных уголках кабины, вытаскивая все более новые, все более необычные предметы, или же разбирался с приборами; впоследствии же я все чаще засиживался перед экранами. Это было просто чудесно: пробовать на вкус, щупать, глядеть и слушать, испытывать силу мышц, представлять и вновь, до головокружения, чувствовать всеми имеющимися у меня чувствами, поглощать волну напирающих отовсюду впечатлений и самому быть такой же волной, омывающей формы, запахи и цвета, проникающей сквозь поверхности явлений и вымывающей из них восхищение и страх в неустанном стремлении ко следующей кульминации, до самого конца, который вовсе не был окончательным барьером, а новым началом, указателем, ведущим к невообразимым пока что взлетам. Я всегда ложился спать с верой в то, что следующий день принесет мне такую же порцию еще неизвестных мне впечатлений.

Все это время герметически замкнутый мир, в котором я существовал, не требовал какого-либо дополнения: он был миром абсолютным. В нем царила лишь сиюминутная потребность, а все необходимости и желания замыкались в круге взаимообуславливающих причин и следствий. Одно непосредственно вытекало из другого, столь тщательно вписывающееся к соседствующим элементам, что создавало впечатление непоколебимого совершенства.

Но уже с самых ранних моментов во мне дремала потребность в систематизации впечатлений. Она не проявилась в какой-то единственный миг, не сразу приняла ту форму, которую сам я мог бы назвать стремлением к осознанному синтезу. Почти всегда она проклевывалась на почве более или менее откровенного любопытства. Все чаще и чаще я задавал вопросы. Их я задавал при самых различных оказиях, целыми сериями, нечасто при этом задавая себе труд выслушать ответы до конца. Ведь случалось и так - особенно в самом начале этой гонки за знаниями - что динамики, не принимая во внимание ограниченность способности моего понимания, становились чертовски нудными. На каждый вопрос они пытались дать максимально исчерпывающий ответ, что вызывало в моих мыслях хаос и нетерпение. Единственным спасением в этом случае было задать следующий вопрос, из совершенно иной области, не имеющий абсолютно никакой связи с предыдущим, а если это не помогало - тогда целую серию вопросов, что на какое-то время запирало поток красноречия, истекающий из динамиков.

Под конец моего пребывания в кабине ситуация кардинально переменилась мне во вред, потому что переменились роли. Теперь я уже не удовлетворялся лишь бы каким - лишь бы отвязался - ответом; наоборот, я требовал все более и более подробных объяснений, дополнительной информации, провоцировал динамики на предоставление подробнейших анализов - они же в своих суждениях сделались сонными и менее дружелюбными, частенько меняли тему, умолкали, когда я затрагивал наиболее существенные для себя темы, либо вообще уклонялись от ответа, ограничиваясь ничего не стоящими отговорками. Постоянная программа экранов ограничилась исключительно лишь трансляцией указаний физиологической природы; достаточно подробно они отвечали на вопрос, что следует делать, чтобы выжить, и сделать подобное существование наиболее комфортным, не выясняя при этом, а чем мне следует заполнить такую удобную и безопасную жизнь.

Я снова подумал о Механизме. Собственно говоря, я не переставал думать о нем ни на мгновение; но теперь мои размышления о нем сделались совершенно иными. Я уже не приписывал ему никакой формы, ни локализовал его положения в каком-то строго определенном месте. Я размышлял о нем так, как размышляют о некоем абстрактном понятии, например, о распределении сил или же о судьбе, который среди конкретных, материальных вещей никакого соответствия не имеет. Я размышлял и о том, что передаваемая из уст в уста информация о его существовании, которую я воспринял и, не вникая в ее содержание, передал дальше, по необходимости должна была содержать массу упрощений, ибо была вынуждена снизиться до ограниченной способности моего понимания.

Наибольшим бременем для меня было предположение, родившееся под влиянием заключенного в инструкции внушения, будто я лишен воли. Был ли столь очевиден факт, будто я не мог изменить того, что уже произошло (неважно, было ли это незначительное шевеление руки или же порождающий массу последствий долговременный процесс), что принадлежало к прошедшему времени, отстоящему от настоящего пускай даже на малейшую долю секунды, будто я был столь же бессилен, если бы речь шла о придании формы будущим событиям - то ли хорошим, то ли плохим? Наверняка будущее тем и отличалось от прошлого, что было мне еще неизвестно. Но было ли кроме этого какое-то другое различие между ними? Ведь все могло быть именно так, как во время демонстрации кинофильма, когда какой-то (произвольно выбранный) момент зритель, утратив сознание факта, что перед ним разыгрывается всего лишь необычайно правдоподобная иллюзия, соглашается с окончательной формой той части действия, которое уже прошло, но одновременно этот зритель верит в полнейшую свободу поведения героев, когда на самом деле - объективно - она давным-давно определена во всех своих подробностях вплоть до самого последнего кадрика фильма. Меня не убеждал сам собою напрашивающийся аргумент, будто бы можно было спокойно вырезать фрагмент действия, чрезвычайно важный для дальнейшей судьбы героя, будто бы в этом фильме можно было бы что-то изменить или же снять его заново. Детерминизм ограниченного мира, рассматриваемый на примере фильма, ни в коем случае не отрицал существования сил внешних, в равной степени детерминированных, но существующих вне экрана, способных в любой момент совершить какое угодно изменение - совсем наоборот: довольно четко на их существование этот детерминизм и указывал, приоткрывая при этом ту банальную истину, что на самом экране, в рамках определенного действия, его герои не имели никакой возможности внести в свое поведение каких-либо изменений.

И ведь именно так все могло и быть: все заранее аранжировано внешней силой, через ее собственные законы - заранее установленное будущее во всех его подробностях. Но если бы я принял существование вольной воли, не понимая, что она всего лишь постулат, плод тоски по таковой, всего лишь желание - то, в таком случае, можно было бы спросить у себя самого, в какой же период времени стало бы возможным мое собственное влияние на формирование своей судьбы, когда могло появиться свободное решение, где находилось то действие, которое не было бы вынуждено последующим звеном цепи необходимости - словом, в какое время мог бы совершиться тот самый феноменальный акт: свободный выбор. Ответ был очень простой и одновременно единственный, поскольку звучал так: сейчас. Ну конечно же, даже ближайшие прошедший и будущий периоды времени в расчет здесь не принимались, ибо нежелательная частичная деятельность из прошедшего времени могла быть самое большее - лишь повторена еще раз, а хотя бы даже и бесчисленное количество раз, чтобы вызвать иной эффект, что вовсе не меняло установленного уже раз и навсегда физического факта, что то первое действие уже произошло, и любое влияние на него было бы невозможным, а совершение чего угодно в будущем (уже сейчас - то есть на -"временном отдалении") то ли путем введения в него определенного элемента случайности, то ли исключение из него предусмотренного случая - с позиции настоящего времени также было невыполнимым без одновременного вмешательства в события этого будущего времени.