Рэй Брэдбери

Фантастика Рэя Брэдбери

В нашей стране самые разные читатели знают и любят творчество американского писателя Рэя Брэдбери — и те, кому дорого его волнение, волнение современника великой эпохи перемен, и те, кто видит в нем лишь рассказчика удивительных фантастических историй.

Творчество Брэдбери неповторимо своеобразно Он — автор нескольких повестей: “Марсианские хроники”. “451° по Фаренгейту”, “Вино из одуванчиков”, “Надвигается беда” — и сборников рассказов. Но что бы он ни писал — рассказ, повесть или сценарий, — он всегда остается самим собой, узнаваемым с первых строк — удивительным поэтом мира превращений, мира тревог и надежд. Трагические конфликты окружающей действительности, исторические сдвиги, судьбы людей — все это Брэдбери воспринимает лирически, эмоционально. В его пересказе фантастическая история покорения Марса — это не хроника событий, а пестрая вереница человеческих жизней, встреч и разлук, смертей и надежд, любви и боли. Внешне “Марсианские хроники” — это сборник новелл, не связанных между собой ничем, кроме названия, да и то очень условного, ибо Марс у Брэдбери разный от рассказа к рассказу. Но внутренне все новеллы скреплены единым чувством, настроением, одной всепобеждающей мыслью о горечи человеческих утрат, тяжести человеческого пути и радости торжествующей, человечности. “Марсианские хроники” — это поэма о человеке и его борьбе за подлинно человеческий мир больших чувств, против всего злобного, равнодушного, жестокого.

Таков Брэдбери во всем. Он пишет о будущей истории, но не как историк, последовательно и методично, а взволнованно и потрясение, как очевидец людских страданий и радостей, ибо, по существу, он пишет о своем времени. Ему бесконечно важнее всех дат и открытий передать чудо человеческой улыбки или жеста, рассказать о простой и вечной радости жизни или о такой же простой и бездонной глубине человеческого горя. Из этих атомов существования для Брэдбери складывается история. Подлинным героем фантастики Брэдбери являются не наука и техника, изменяющие мир, а человек, живущий в этом исподволь меняющемся мире. Он пишет о том, что чувствует человек, когда чудо — радостное или грозное — входит в его жизнь. Удивительно пишет Брэдбери о человеке и о том, что его окружает, — будь то Земля, или космос, или холмы Марса, — с такой бережной чистотой, с такой пронзительной нежностью или печалью, что рассказы его кажутся плывущими в памяти строчками стихов или идущей неизвестно откуда музыкой. Да они и в самом деле напоминают поэзию, музыку: так же сливаются, отражаются друг в друге, переплетаются их настроения, темы, повторы, образуя настойчивые глубинные мотивы чувств и мыслей.

Фантастика Брэдбери всегда немного печальна. Это чувство рождено сознанием неизбежности утрат на том трудном пути, которым идут люди. Это чувство рождено и грустью расставания с “остановленным мгновением”, в которое вместились человеческие надежды, радость, боль, тоска. Всего лишь несколько минут из жизни человека, по имени Холлис, показал нам Брэдбери в рассказе “Калейдоскоп”, но в них вместилась и вся его бессмысленно одинокая жизнь, и мечты, и разочарования, и последний полет — к смерти, и закономерный итог мучительных размышлений: “если бы, если бы сделать что-нибудь хорошее теперь, когда все кончено, если б сделать что-то хорошее и знать про себя: я это сделал”. “Когда я врежусь в воздух, я вспыхну как метеор. Хотел бы я гнать, увидит меня кто-нибудь?” — вот последняя мысль Холлиса, за которой следует удивительный по светлой печали конец: “Маленький мальчик на проселочной дороге поднял голову и закричал:

— Мама, смотри, смотри! Падучая звезда!

Ослепительная яркая звезда прочертила небо иканула в сумерки над Иллинойсом.

— Загадай желание, — сказала мать. — Загадай скорее желание!”

В рассказах Брэдбери время — почти всегда остановленное время, из которого выхвачены ослепительным лучом воображения мгновения жизни. В этой мгновенной вспышке все кажется остановившимся, застывшим — жаркое солнце и Неподвижный летний зной над просторами полей, прохлада в комнатах старинных пустых домов, стеклянный звон воды в марсианских каналах; звуки тоже застыли, они длятся, нарастают, заполняют мир; и люди чаще всего застыли в задумчивости, прислушиваясь к звону воды, шуму ветра, шагам на лестнице или внутреннему голосу. Все в мире Брэдбери словно прислушивается к чему-то приближающемуся, готовому совершиться. Этот мир пронизан настроением тревожного ожидания чуда, и герои Брэдбери тоже ждут чуда или беды со всей силой надежд и отчаяния, на которую способны только люди. Так земные люди прислушиваются к непонятным, рождающимся в них словам давно исчезнувшего марсианского языка, к тому, как неотвратимо входит в их тела что-то большое и прекрасное. И чудо совершается — в этих заброшенных марсианских городах они превращаются в смуглых золотоглазых марсиан (рассказ “Смуглые и золотоглавые”).

“Чудо преображения” или “чудо беды” совершаются в мире Брэдбери с величайшей непроизвольностью, естественностью. Необычное таится в обычном — в природе, в людях. Оно пронизывает окружающее, дремлет в нем, готовое пробудиться. Это “двойное бытие” природы и человека, это дремлющее существование перемен придает рассказам Брэдбери их трепетное, неуловимое очарование. Так дремлет беда в мрачной тишине ночи “Дракона”, прерываемой лишь тревожными, отрывистыми словами рыцарей. Так тревожит воображение чудовищный рубец пустынной автострады, пересекающий необъятные, застывшие поля в “Большой дороге”.

Но в сказочном мире Брэдбери нет самого характерного для сказки — нет тех потусторонних сил, которые порождают чудо или беду. Судьба героев Брэдбери — это не слепой рок. Перемены, превращения, чудеса вызваны к жизни мечтой или страхом, любовью, добротой или равнодушием, отчужденностью людей, то есть человеческими чувствами, поступками.

В рассказе “Калейдоскоп” история гибели выброшенных из взорвавшейся ракеты космонавтов звучит как проклятие одиночеству, отчужденности людей, порожденным обществом, где правит погоня за местом, за личным благополучием. О в то же время это рассказ о преодолении отчужденности, о горькой, слишком поздно пришедшей радости взаимопонимания, любви к людям. Сытый и бездушный мир машинной цивилизации Брэдбери сравнивает с бетономешалкой (рассказ “Бетономешалка”). Она перемалывает в своих челюстях человеческую индивидуальность, уродует и опошляет все прекрасное. Герой рассказа бесконечно одинок, и это одиночество чувствующей и мыслящей личности неизбежно в мире земных и марсианских мещан. Фарс мещанского общества оборачивается трагедией личности и в конечном счете трагедией истории. Полицейская машина увозит последнего на земле прохожего в психиатрическую больницу: он осмелился уйти от телевизионных стен, от одури радио, от кондиционированного воздуха, от оболванивающего стандартного расписания мещанского капиталистического рая, ушёл просто гулять, просто дышать ночью и прохладой (рассказ “Прохожий”). Точно так оке гонится полиция за героями рассказа “Кошки-мышки”: они пытались бежать из кошмарного атомного и бактериологического человеконенавистнического общества. Так из рассказа в рассказ все сильнее звучит мотив трагической неустроенности мира, его внутреннего разлада.

В повести “451° по Фаренгейту” Брэдбери, как бы спроецировав в будущее современные США, показал мир, лишенный творчества, созидания, его технику, приспособленную только для того, чтобы набивать желудки и оболванивать умы, чтобы наживаться на голоде миллионов и угрожать атомной смертью миллиардам. Это мир, в котором пожарники сжигают книги, ибо самое опасное для существования этого мира -свободное чувство и свободная мысль. Это мир, отгороженный телевизионными стенами от природы — источника прекрасного и возвышенного. Это мир, в котором самые близкие люди бесконечно далеки друг от друга, разделены стеной непонимания, обречены на одиночество и покорность.

Так постепенно уходят из жизни чувства, знания, красота, культура, уступая место отчужденности, жестокости, равнодушию. И тогда неминуемо приходит расплата. Над городом Гая Монтэга беззвучно и стремительно проносятся атомные бомбардировщики, и город так же беззвучно тает в огне. А в рассказе “Завтра конец света” не менее трагичный конец Брэдбери поясняет словами: “Если подумать, как мы жили, этим должно было кончиться”.

Брэдбери никогда не объясняет, каковы первоисточники катастроф: жуткая убедительность его рассказов сильнее всяких объяснений: окружающий его мир настолько бесчеловечен, что он не может не погибнуть. Вот почему в его рассказах порой слышится мотив неизбежного конца, огня, в котором гибнет и все злое и все дорогое сердцу.

В рассказе “Вельд” львы, порожденные воображением детей, пожирают людей. В рассказе “Урочный час” дети ведут страшных пришельцев к месту, где прячутся родители. Дети — беспощадные разрушители, — этот образ словно преследует Брэдбери. Он видит этих детей, искалеченных, изуродованных капиталистической действительностью. Для него это символ растоптанности самых естественных человеческих чувств, их извращения в самом зародыше и в то оке время — символ погибающего мира, в котором его будущее — дети — обращается против него самого.

Единственный выход, который может подсказать Брэдбери, это бегство. Герои Брэдбери бегут из механизированного, равнодушного мира к природе, красоте, к людям. Уходят негры из “линчующих штатов Америки” на Марс. Измученный и затравленный, бежит из города восставший Гай Монтэг — бежит в леса,к людям, хранящим в памяти книги и в сердце — чувство творчества и красоты. В камере для сумасшедших прячется от механизированного безумия окружающей действительности герой рассказа “Убийца”. Бегство и погоня — таков круг, в котором видит Брэдбери мечущегося, затравленного человека, пытающегося в мире отчужденности, насилия и равнодушия сохранить свое человеческое достоинство.

Философия Брэдбери вопреки трагическим мотивам внутренне оптимистична. Не случайно с такой любовью рисует Брэдбери простого человека, воспевает силу и естественность его переживаний. Не случайно с таким уважением и вниманием всматривается он в простейшие “атомы жизни”, открывая в них прозрачную глубину сильных и мужественных чувств. Он не только любит человека — он верит в него. Верит наперекор отчаянию, верит в победу доброго, светлого, прекрасного над злым, уродливым, темным. Верит в то, что восстановится связь времен, и человеческая история устремится в бесконечность. Космонавт, герой рассказа “Икар Монголъфье Райт”, ощущает себя сразу всеми этими героическими, дерзкими своими предшественниками. Брэдбери углубляет реальность, сообщая ей новую историческую перспективу: воочию видишь, как смыкаются эпохи, чтобы на своих крыльях понести человечество к Луне. Только в этих объединенных усилиях вечной человеческой мечты о счастье, о свободном полете видит Брэдбери путь к будущему. “Сегодня конец начала, — размышляет перед стартом первой ракеты старик в рассказе “Конец начальной поры”. — Сегодня начинается время, когда большие слова — вечность, бессмертие — приобретают смысл”.

Брэдбери жаждет этого времени. Поэтому он жаждет перемен. Он ощущает их разлитыми в воздухе своей эпохи, не знает, какими они будут, но зовет их. Именно поэтому в его фантастике так двойствен лик бытия, в котором сквозь настоящее проступает фантастическое будущее. В бесконечных повторах, возвращениях он страстно ищет все новые и новые обличья перемен, их контуры, пытается угадать лицо будущего, донести до нас его свет, его радость. И в то же время скорбно видит, что перемены и обновления приходят через трагическую гибель старого. И картины этой гибели тоже преследуют его в бесконечных кошмарных вариациях, в ужасном калейдоскопе деталей. Брэдбери — это поэт возрождения, идущего путем отрицания старого, злобного, человеконенавистнического, обреченного общества. Сознание неизбежности этой трагедии делает его оптимизм героическим.

Но в противоречивом, сложном потоке времени одно остается для Брэдбери постоянным и главным — человек. Человек — мера ценностей. В бесчеловечном мире американской действительности простые люди низведены до уровня придатков к машинам и потребителей машинной культуры. Они ощущают себя игрушками в руках непонятных, кажущихся им иррациональными жестоких “сил”. Так теряется вера в значение своей личности для других, для мира, для истории, так начинается разобщенность, а за ней — духовное оскудение, мещанство, обывательщина. Брэдбери заново дарит людям огромный мир чистых и светлых чувств, восстанавливает величайшую ценность неповторимой человеческой жизни, веру в торжество доброты, мечты и справедливости ценой разрушения механизированного “рая”, ценой возвращения к первоосновам жизни — труду, природе, культуре, человеческой солидарности. В своем отрицании чуждого человеку мира “отчужденных людей” Брэдбери близок великим традициям американской литературы Хемингуэя, Фолкнера, Стейнбека. Он не идет так глубоко, как они, в социальном, психологическом анализе духовного обнищания масс — этой американской общественной трагедии. Но он идет дальше, доходя в своем отрицании до логического конца, до пророчества полной гибели этого мира.

Он пытается заглянуть за перевалы этих катастроф и видит там солнечный край человечности. И дарит его улыбку боящимся поверить в это людям. Дарит им трудную, полную борьбы и испытаний веру в себя, в расцвет их задавленных бесчеловечным строем чувств.

Конечно, он не знает путей в эту страну, не знает путей созидания и лиц созидателей — недаром всего этого нет в его фантастике. Тем она и противоречива, что отрицание жестокой реальности и утверждение светлого фантастического идеала разорваны в ней зияющей пропастью смутных, неясных надежд. В этом — слабость фантастики Брэдбери. Ее сила — в страстности отрицания главного зла современности — механизированного, буржуазно-мещанского “рая” и его порождения — войны; в удивительной поэтичности человеческих чувств, мечты, мысли; в остром, пронзительном ощущении идущих перемен и их неповторимом фантастическом выражении; в утверждении величия человека-труженика, творца.

Вот в чем суть этой удивительной фантастики.

Р.НУДЕЛЬМАН