Реверанс со скальпелем в руке

Глава 12

Возле двери в собственную квартиру накрыло чем-то таким… не входил бы вообще, если б мог. Не оттого, что не хотел. Просто… — тошно тащить на себе вину. Он и сознавал её, и виноватым себя не считал. Так вышло — сразу не туда пошло. В самый неподходящий момент, на самом пике молодости. Когда видишь цели и четко осознаёшь желания, когда впереди открываются бескрайние горизонты, а жизнь впереди видится полем из васильков, уходящим в синее небо!

Он встретил Машу.

Она не виновата и никто не виноват. И все-таки кто-то что-то сделал неправильно, иначе почему сейчас войти в собственный дом, как серпом… промеж ног? Знал он этого «кого-то»… видел в зеркале каждый день, мля…

Звонить не стал, открыл дверь своим ключом. Его никто не встречал, хотя Нуца не могла не услышать — он громко возился. Нечаянно скинул зонт… и на хрена он тут зимой?! Взглянул на часы — почти двенадцать. Понятно — у пацанов режим и мать загнала их спать в одиннадцать, отобрав гаджеты. Они слушались её.

И он — муж, тоже, если речь не шла о вещах глобальных и судьбоносных. Но и тогда прислушивался — его жена была женщиной практичной и здравомыслящей.

Соглашаясь на брак, Георгий был пьян от алкоголя и мужского желания — это понятно. И, как дурак, не уловил несоответствия между показательно-скромным образом застенчивой девственницы и словами бабки, что инициатива исходила от неё же. А дружная семья, похоже, только подхватила идею и помогла воплотить её в жизнь.

У Нуцы был характер. Пресмыкаться она точно не собиралась. И чтила, и хозяйкой была хорошей, и в постели — тоже порядок. Его все устраивало, и Георгий взял курс на семью. А жена привыкала на новом месте, знакомилась с его родными и друзьями, ждала гражданство, потом родила ему сына… и скрывала характер.

Ничего страшного, в принципе, в нем не было. Они и притерлись друг к другу довольно быстро, хотя даже любящим людям иногда сложно привыкнуть и подстроиться в быту под желания и привычки партнера. Все было почти идеально до тех пор, пока Нуца не обозначила свои цели. Они не устраивали Георгия, но уже родился Данька, а потом и Дато…

Раздевшись, он в одних боксерах прошел в ванную и принял душ с дороги. Постоял, посмотрел в зеркало — погано. Ну… что имеем. Накинул купальный халат и заглянул в комнату сыновей. Четырнадцать и тринадцать — взрослые почти ребята. Почти…

Старший, на удивление, уже спал. Уходился на тренировке? А младший Дато смотрел из полумрака спальни блестящими черными глазами — мамиными.

— Пап! — позвал шепотом и махнул рукой — давай, мол, ко мне. И Георгий прилег на край кровати и обнял сына. Тот пах его шампунем — мужским. И детским еще теплом, и доверием. И дрогнуло где-то внутри, уютно заворочалось что-то такое… непередаваемое.

— Мы тебя ждали, ты долго, — жался к нему мальчишка.

— На работу заскочил. Я предупреждал — на полчаса всего, — шепотом виновато признался отец, крепче прижимаясь щекой к голове сына.

— У тебя там полутруп? Неприятности в отделении, пап? — громко шептал мальчик.

Георгий чуть помолчал, потом отрицательно качнул головой: — Устаревшие данные, не бери в голову. Расскажи — как ты? Как Даня?

— Я — точно нормально, — раздался хрипловатый басок старшего, — а у вас, пап? Вы разводитесь?

— Не было такого разговора, — присел на кровати Георгий, — откуда такие сведения?

— Мама говорила с Грузией, не слышала, как мы вошли, так что… Про полутруп и правда было. И что ты деньги…

— Не нужно, Дань, мы разберемся с мамой. Не переживай раньше времени.

— Я не поеду в Грузию, как бы вы там ни разбирались — независимо, — напряженно ответил Даниил, садясь на кровати: — Можете делать все, что хотите… Школу я закончу тут и поступлю — тоже.

— Я уже сказал… — начал отец, подбирая слова.

— А у меня секция. И я тоже хорошо учусь… я — с Даней.

— Зря вы, — поднялся с кровати Шония, — у женщин иногда бывает… под настроение.

— Ага! — отвернулся Даня к стене.

— Спокойной ночи. Все будет хорошо. Помните, что ваши интересы для нас главное.

— Иди, папа… она ждет там — нарядилась.

Шония неловко кашлянул и вышел из детской. Заглянул в спальню — никого. Быстро переоделся в домашнюю одежду и пошел на кухню. Стал в дверях. Жена сидела у окна с бокалом вина в руке. И стол празднично накрыт. Быстро взглянул — бутылка практически полная. Непонятно чего испугался — Нуца не употребляла крепкое спиртное, даже вино пила крайне редко. И она правда ждала его в красивом платье.

— Здравствуй, — подошел и слегка прислонил её к себе, поцеловал в висок, — такси долго ждал, извини, пожалуйста.

— Здравствуй, — кивнула.

— Мальчишки в панике, не спят. Что ты им сказала?

— Нечаянно вышло, — отставила она бокал, а потом опять взяла в руку: — Налей себе — выпьем и спокойно поговорим.

Дождалась, когда муж наполнит свой бокал, потянулась к нему и легонько коснулась. Хрусталь тонко запел…

— Я не хотела, чтобы они услышали, Гоги… — помолчала и невесело улыбнулась: — Надо же — и не возмущаешься. Эти четыре месяца мне можно все — называть тебя как мне нравится, говорить дома по-грузински, готовить, как я люблю…

Та-ак… Георгий отставил бокал.

— Только я не понял — это ты радуешься или злишься? Сто раз говорил — я думаю по-русски. И не люблю, когда меня так называют. Имя Георгий редко сокращают, оно вообще не грузинское. Что еще?

— Дети должны знать родной язык, — выдохнула Нуца.

— Они знают. Я предлагал тебе выделить один день в неделю — любой выходной, и будем говорить только на грузинском. В другое время — нет. Я не хочу, чтобы у них был акцент — жить им здесь.

— С каких это пор они должны стыдиться своего акцента, если бы он и был? Они гордиться должны, что…

— Гордиться, что просто где-то родился — глупо. И хватит об этом, — сцепил руки на столе Георгий, — не желаю поднимать национальную тему. Твоя бабка говорила — когда собака лает, ей в ответ не поют колыбельную. Есть настороженное отношение, даже предубеждение и это факт. Нужно понимать это. Зачем ты снова…? Нечего предъявить, кроме недостаточного патриотизма? Честное слово, Нуца — надоело.

— Это я тебе надоела, — всхлипнула она и залпом допила вино: — Никогда не была нужна.

— Неправда, — дернулся он навстречу, — мы хорошо жили. Могли еще лучше, если бы ты не собирала сплетни в больнице.

— Если бы я не знала, считаешь — жили бы лучше? — вздернула она бровь.

— Что — ты не знала бы? Я обижал тебя когда-нибудь словом или делом? Пренебрегал тобой, не уделял внимания, прятал деньги, оскорблял, поднимал руку, повышал голос, пил, гулял?

— Да лучше б ты гулял! Я просто уехала бы, — отвернулась она.

— Ты помнишь, как мы женились, — помолчав, глухо произнёс Георгий.

— Помню. Всё я помню… — улыбнулась она сквозь слезы, — я еще раньше много слышала о тебе — разговоры… видела фото, потом вас ждали в гости. И я ждала. Увидела и пропала… — всхлипнула она.

Георгий потрясенно застыл. Поднял голову, открыл рот и… захлопнул — вспомнил как сам… Тихо спросил:

— И молчала. Почему?

— Ждала, Го… Георгий. А что — и так не видно, непонятно? Что люблю, что ревную? Твоё имя… в универе парней звали Гео, Гоги, Гоча… так теплее.

— У тебя тоже… имя, — не решился он продолжить.

— Да я его ненавижу! — махнула она рукой, — родовое, блин…

— Не важно… мелочи, — мялся мужчина, не зная, что сказать в ответ на признание. Нужно и даже хотелось что-то теплое, благодарное: — Мы поспешили тогда, вернее я поспешил, но совсем не жалею, Нуца, ни малейшего сожаления. Зачем ты узнала? И ела себя. Сколько?

— Да-а… — вспоминала она, — лет двенадцать, наверное. А ты серьёзно считаешь, что могла не узнать? Если все в курсе. Раньше или позже… раскрыли бы глаза. Ты же не особо и скрывался там, не считал нужным.

— Я никогда не давал тебе понять…

— Другие дали. А ты не дал мне того, что я ждала, — горько скривилась женщина, — а я так старалась, Гоги. А потом ты все-таки дал понять — когда нашел её… сдыхающую.

— Нуца, — мучительно сдвинул брови Георгий, — ты можешь ненавидеть меня сколько угодно…

— Да мне все равно уже! Я написала заявление на работе, отработаю еще десять дней и уеду. Отец купил мне студию в Ваке.

— Еще раз, — не понял Георгий, — ты уедешь?

— Я не кукушка, Го… — запнулась Нуца.

— Да Бог с ним! Валяй — пусть будет Гоги. Что за бред с Ваке?

— Я не кукушка! Но жить с тобой больше не могу и другого выхода просто не вижу — я очень много и долго думала. Мальчикам нужен отец, я не справлюсь с ними в переходном возрасте, особенно после развода. И тащить их туда пришлось бы силком. А мы им не так и нужны… уже сейчас важнее друзья, увлечения, девочки! И с каждым годом будем нужны все меньше. Ты — дольше, они уважают тебя, хотят в хирургию. Я буду часто приезжать…

Георгий молча смотрел на нее, пытаясь найти и предложить другой выход. И не получалось. Здесь Нуца однозначно не останется, это ясно. Ему просто нравилась Грузия, а она воспитана в фанатической преданности ей. И ничего в этом будто бы плохого…

Тогда, в первые годы брака у них и правда всё было очень неплохо. Встречи с Машей в больничных коридорах только поддерживали в нём желание жить полной жизнью, все сделать для того, чтобы она такой стала. Он понимал, что его больное чувство мешает этому и крепко мешает. Поэтому, закончив ординатуру, всерьез задумался о переводе. Отец звал в Питер, обещал золотые горы… А без Маши он проживет — уже живет. Так казалось.

Он давил её в себе — безо всякой жалости. Пытался смотреть критично, будто со стороны или чужими глазами. Разум отмечал одно, а сердце, если так может сказать хирург… сердце говорило другое — вырасти у Маши хвост — он любил бы и его. Все бесполезно! Нужно было бежать от неё и подальше.

А когда Нуца узнала о его планах на переезд, все и началось — демонстрация характера и целей. Только в Тбилиси, только на Родину! Её можно было понять. Но в ход пошел прямой шантаж, потом она сразу же забеременела повторно… пошли разговоры о патриотизме, в доме постоянно звучала грузинская речь, музыка, готовились блюда… Зачастили родственники…

Но мужчина в семье сказал — нет. И решался на переезд в северную столицу, уже готов был к нему морально. И тут…!

И тут Машке взбрендило идти в хирургию.

Шония не был шовинистом или сторонником патриархата, он даже не осуждал феминисток — чем бы бабы ни тешились, всё чем-то заняты. Но искренне считал — женщина не должна работать грузчиком, шпалоукладчиком и стоять за операционным столом со скальпелем в руке. Последнее — категорически!

Труд хирурга, если сравнить физические нагрузки, ничем не отличается от работы простого рабочего горячего цеха, а зарплата у него чаще всего на порядок ниже, чем у рабочих высокой квалификации. В отличие от рабочих, хирургу приходится постоянно контактировать с гноем, мочой, калом и другими выделениями человеческого организма.

Но не это… высокая эмоциональная и физическая нагрузка, сопутствующее рентгеновское излучение, повышенные концентрации анестетиков в воздухе операционной неблагоприятно влияют на работу яичников и бывают причиной самопроизвольных выкидышей и других патологий беременности у женщин-хирургов. А почти повальная гипертония, хронический варикоз? Это просто перечисление возможных последствий, просто слова… если относиться к ним, как к списку возможных осложнений в инструкции к таблеткам.

Но Шония столкнулся с этим. Вернее, его семья. Он был единственным ребенком, у его матери — хирурга-маммолога случилось два выкидыша. Она ушла из операционной, но потом вернулась, потому что надежды родить уже не было.

Когда-то отец тоже не пускал её в хирургию, приводя «серьезные» доводы:

— Женщина-хирург может уйти в декрет.

— А мужчина — в запой! И что?

— В нашей профессии нужен здоровый цинизм.

— Допросишься у меня… организую тебе цинизм.

Потом отец жалел. Как же он жалел, что серьёзный разговор велся в таком… юмористическом ключе.

Шония не собирался пускать Маню за операционный стол. Просто не мог. Хватит с неё и тех факторов, которые уже влияют на неё, как и на весь персонал операционной. Услышав новость, он почувствовал какую-то обалделость — Маня? Тонкая, хрупкая, прозрачно-фарфоровая… и часами — согнувшись, на пределе всяких сил? Да сейчас! Эйфория от овладения профессией очень быстро пройдет и тогда нахлынет реальность. Кто-то должен был остановить её, уберечь и просто — спасти. Кто-то умнее и опытнее неё. И он нашел способ. И сделал. А потом Серов выговаривал ему:

— Для чего, скажи, эти сложности? Рокировки с травмой, замены? Зачем она тебе, Гоша?

— Да для любовных утех, Евгений Дмитриевич! Что за вопросы? Я набираю бригаду — свою, надолго.

— То есть…

— Я остаюсь.

— А отец что?

— Перетопчется, значит, отец, — проворчал Шония.

О любовных утехах было не всерьез. Но Серов даже не улыбнулся. У каждой работы есть своя изнанка. Была и здесь… и даже в вариациях. А касаемо конкретного вопроса… состоявшийся, успешный мужчина, а если он еще и внешне интересен, всегда окружен женским вниманием, а когда и настоящим поклонением. И редко кто откажется воспользоваться таким отношением «по назначению». И речь не только о медиках — совсем нет! Артисты, например, испытывающие настоящий драйв на сцене, уходят за кулисы во взвинченном состоянии. Возбуждение это сродни сексуальному, чем часто все и заканчивается.

По той же причине в древности силой брали женщин побежденных городов — в крови, грязи, среди трупов и буквально под свист стрел и лязг мечей. Гормоны, подстёгнутые риском и опасностью, бушевали, рождая яростную потребность снять нечеловеческое напряжение, выплеснуть его… Самый легкий и приятный способ реализовать её — секс.

Операционная? Не так часто, но иногда вполне даже сравнима с полем битвы. Потому что порой тоже — сражение, до почти полного физического и эмоционального истощения. А когда в конце — победа? Драйв буквально поднимает на крыльях. Чувство, что оседлал удачу возвращает силы сторицей. Эйфория! Кратковременная, но такой силы…! В кровь яростно впрыскивается эндорфин… А дальше или холодный душ или сто грамм боевых и сон. Или секс — да пояростнее. Можно обойтись без него и даже нужно, но иногда не отказывали себе…

Шония застал как-то Стаса и Веру. Нечаянно вошел туда, куда не должен был. Женщина не заметила его, а взгляд Стаса Шония запомнил надолго — вздумай он помешать ему в тот момент и хрен его… выжил бы или не совсем? Это был взгляд животного, голодного хищника, терзающего добычу. Георгий тихо прикрыл за собой дверь. Вера была замужем, Стас женат… Между ними не было влюбленности и не было отношений. Но случился этот момент.

И Георгий, наверное, мог бы… во всяком случае хотел — точно. Потому что часто видел в Машиных глазах и восторг, и восхищение. Не тот, который хотел бы, но и его можно было вывернуть в определенный ракурс — он был почти уверен. Но не стал, ни разу даже вида не подал, что не отказался бы. Да что там — хочет! Потерял бы… стопроцентно ушла бы, а он не готов был совсем её терять.

Дома затрахивал Нуцу до белых звезд в глазах, или, если драйв уже ушел, просто падал без сил, но с чувством, как говорится — глубокого удовлетворения и выполненного долга. Тоже неплохо.

Нравился Шония многим, кто-то даже хотел его и предлагал себя. Бывает такое в смешанных коллективах и не только медицинских. Но у него были сразу две женщины. Нуца — для тела, для души — Маша… Маня…

Неправильно это — понимал. Дикость какая-то, даже извращением слегка попахивало… но он втянулся, приспособился. Научился получать от такой жизни своеобразное удовольствие — комплексное.

Хорошо устроился, мужик?

Получи теперь бумеранг. Ощути отдачу — страдают обе. И ты в глубокой жопе.

Нуца стала убирать со стола, понимая, что ужинать никто не собирается. Георгий будто очнулся:

— А работа? Сейчас трудно с работой — везде.

— Прошлый раз я встретила одногруппника, он старший администратор в Ваке… в самом парке. Приглашал работать по профилю — экономистом.

— Хороший район, — пробормотал Шония растерянно, — а этот одногруппник…?

— Я нравлюсь ему, — просто ответила женщина, — знаю, вижу, понимаю.

— А он тебе? — сглотнул Шония.

— Я присмотрюсь к нему, обязательно. Ты обрадуешься, если у меня сложится? — вскинула она голову.

— Нет, — огрызнулся Георгий, — Даниилу и Дато нужна мать. Мы могли бы разменять квартиру.

— У нас больше нет на это денег — на достойный размен, — так же жестко ответила Нуца, — все ушли на твой полутруп! И не скрипи зубами. Я все оставлю сыновьям и тебе, уеду с одним чемоданом. Может тогда ты почувствуешь ответственность и поймешь, что должен только своей семье.

— Я просто уйду, Нуца, если скажешь. Оставайся. И ты неправа — вся больница сбросилась, ты неправа.

— Всей больницы хватило… они сбросились одноразово, а ты… и похороны возьмешь на себя?

— Уезжай, — хлопнул рукой Георгий, вставая из-за стола: — Мы справимся. Сами.

— Я найду хорошую домработницу, почти нашла, — подхватилась и женщина, — и на развод уже подала.

— Спасибо, мне будет некогда, — прикрыл Георгий кухонную дверь.

— Подожди… — потянула она её на себя, — ну подумай сам — он даже имя изменил, как только это стало возможно. Вы не считались со мной — совсем.

— Кажется, на Кавказе имя сыну дает отец? — напомнил он ей, — если бы со мной хотя бы посоветовались, Дане и не пришлось бы… И ты пережала с патриотизмом.

— А ты не поддержал меня!

— А должен был? Я предупреждал — все хорошо в меру.

— Ты же совсем не любил меня, правда? — задыхалась она от слез.

— Я тебя уважал и ценил. Это много — правда. Давал все, что мог. Мог бы — дал больше, с радостью, — отрывисто вырывалось у Георгия, — не смог — виноват! Я буду рад, если у тебя сложится.

— Сволочь… — с рыданием донеслось из-за закрытой двери.