Рекламщик в ссылке для нечисти

Глава 1. Василий съезжает с горки

Тёплой октябрьской ночью (всю неделю стояла хорошая погода, никаких дождей) на третьем этаже многоквартирного дома, четырёхэтажного, кирпичного, в хорошем районе, кто-то завыл.

Время близилось к четырём утра. Горели, может быть, два-три окна. В одной из квартир смотрели футбол на большом экране, но вой шёл не оттуда.

Этажом ниже человек по имени Василий, двадцати трёх лет от роду, с гневом уставился в монитор. На столе перед ним стояли пустые чашки от кофе, четыре штуки. Все соседи, если бы их спросить, охарактеризовали бы Василия как вполне приличного молодого человека.

Тем не менее, выл именно он. Громко, с душой, запрокинув светлую кудрявую голову.

«Всё ок, но нужно переделать креатив, — гласило сообщение в мессенджере. — Клиент не одобрил фото. Ему не нравится, как он выглядит на этом».

«Клиент предоставил другое фото?» — уже успел спросить Василий, довольно вежливо, учитывая обстоятельства.

«Нет, но он сказал, что можно взять из интернета. Он публичное лицо, там много его снимков».

«Я уже шестой раз переделываю креатив именно по этой причине! Пусть в этот раз скинет фото, которое его устраивает».

«Ему некогда. И ещё, по языковым курсам... Они настаивают на тексте, который писал их копирайтер».

«Это на том, который с ошибками?»

«А вот здесь, — ответил руководитель, проигнорировав вопрос об ошибках, — просят сменить фон с бежевого на зелёный».

Тут-то Василий и завыл. А мессенджер продолжал щёлкать.

«Нам уже пора запускать рекламу».

«Это нужно сделать срочно, до семи».

«Ещё по маникюрному салону, поиграй со шрифтами, заказчика не устраивает».

Следом пришло пересланное сообщение: «Ну это колхоз какой-то».

Василий сорвался со стула, влетел в ванную, открыл кран и щедро плеснул в лицо холодной водой. Потом, приложив ладони к щекам, поднял взгляд. Даже слой пыли на зеркале не скрыл покрасневшие глаза. В остальном Василий сейчас был похож на картину «Крик», если прибавить шапку светлых кудрей. Он давно их не стриг. И не помнил, когда расчёсывал.

Месяц в таком ритме — тут и свихнуться недолго.

В ночной тишине в комнате щёлкнул мессенджер. Василий взвыл бы опять, но вовремя вспомнил, что в ванной хорошая слышимость. Он сдержался.

По паркету зацокали когти. Из коридора, с лежанки пришёл сонный Волк, зевнул и встряхнулся, а потом с вопросом посмотрел на хозяина.

Василий купил его на птичьем рынке три года назад. Крупный серый щенок с толстыми лапами обещал вырасти в большого пса — то, что надо. «Влчак, чистокровный, — божился хозяин. — Внеплановая вязка».

Волк с тех пор ещё немного подрос, а вот его лапы — нет. Маска на морде потемнела, и белые брови смешно выделялись на ней, как две точки, поставленные кистью. К тому времени, как стало ясно, что среди предков Волка явно затесалась такса, Василий уже не представлял, что мог завести какую-то другую собаку.

Мессенджер щёлкнул опять.

Василий набрал воздуха в грудь и решился.

— Гулять! — громко сказал он и махнул рукой. — Всё, Волк, идём гулять! Потом уволюсь к чёрту.

Волк радостно поскакал в коридор.

Они спустились по тёмной лестнице, пропахшей котлетами и борщами (Василий с досадой вспомнил, что второй день сидит только на кофе). Обошли дом, перешли дорогу, где в этот час не было машин, и оказались у старого школьного сада.

Волк, натягивая поводок, обнюхивал чужие метки на яблонях и ставил свои. Василий, спрятав руки в карманах толстовки, брёл за ним. Он изо всех сил пытался думать только о прохладном воздухе, о жёлтых листьях и падалице, и о том, как ветки качаются у фонаря...

Телефон пиликнул. Василий достал его — даже руки затряслись от злости — и отключил оповещения. Но он уже успел увидеть краем глаза: «...я на тебя рассчитываю, сделай и на сегодня свободен, только подготовь отчёт к утреннему собранию».

— Волк, — окликнул он. — А хочешь в парк?

Волк хотел.

Парк находился прямо за школой, и Василий затруднялся подсчитать, сколько раз прогуливал там уроки в своё время. Волк, спущенный с поводка, то уносился вдаль по длинной аллее, то, вывалив язык, летел обратно, делал круг и опять убегал. Василий брёл, пиная каштаны, и в уме составлял сообщение, которое напишет, когда вернётся. Вежливое, но твёрдое. Без жалоб, и чтобы сразу было понятно, что Василий ценит своё время, в отличие от некоторых. Да, твёрдое, и, главное, вежливое сообщение.

Он и сам не мог бы объяснить, зачем свернул в заброшенную часть парка. Там почти не горели фонари, и хотя район был хороший — старый, спокойный район, — а всё-таки ночью сюда бы ходить не стоило.

Под кроссовками хрустело битое стекло. Деревья ещё разрослись с тех пор, как Василий бывал здесь в последний раз. Ветки нависали над дорожкой. Тонкая берёза, надломившись, преграждала путь — то ли её повредила буря, то ли кто-то помог.

А площадка с горкой была совсем такой же, как Василий помнил. Разве что от лавочек теперь остались одни ножки, и одного из трёх петушков, качающихся на толстых пружинах, пригнули к земле. И жёлтая горка-труба казалась меньше, ниже, но так всегда кажется, когда вырастаешь и возвращаешься туда, где давно не был.

Здесь даже горел фонарь. Он мигал, когда дул ветер, и иногда потухал надолго. Тогда становилось видно, как ярко светит луна.

Василий прислонился к горке спиной, поднял лицо к небу и закрыл глаза. Они, когда сбегали с уроков, чаще всего сидели именно здесь, на спинках лавочек. Одну даже сами сломали, нечаянно. Старая доска не выдержала их веса.

Они были лучшими друзьями с первого класса: Пашка-Шпрот (кличку он получил из-за неудачного случая с бутербродом и масляного пятна в тетради), Макар (на самом деле Олег Макаров) и Василий, которого называли Щёткой.

«Что это у тебя за щётка на голове?» — однажды возмущённо спросила Ида Павловна, классная руководительница. Много ли нужно, чтобы прилипло прозвище, особенно если у тебя фамилия Щетинин? Вася даже дрался с одноклассниками, но с Щёткой ничего поделать не смог. В конце концов даже Паша с Олегом начали звать его так. Он у них, скорее всего, до сих пор так подписан в телефонах.

Глава 2. Василий идёт в баню

В Южном, когда Василий вышел на прогулку, стояла осень. Ещё тёплые, сухие дни, пропахшие жёлтыми листьями, и прохладные ночи. Убирай, не убирай, под ноги скакали каштаны, и глянцевитые жёлуди хрустели под подошвами.

В этом месте, где он теперь оказался, наступила уже весна, а может, даже и лето, только не жаркое. Трава на лугу, по которому они с Марьяшей шли, росла смешными пучками, прилизанными в стороны, и скользила под ногами. На луну то и дело наползали облака, но всё равно впереди, на холме, ясно проступали очертания невысоких домов на фоне более светлого неба. Там не горело ни одного огня.

Волк то убегал вперёд и к чему-то принюхивался, то возвращался и посматривал на хозяина, будто спрашивал: «Не пора ли уже отдохнуть?»

— А сковорода-то тебе в лесу зачем? — спросил Василий, чтобы поддержать вежливую беседу.

— Сковорода? Так я Гришке несла яишенку, — пояснила Марьяша. — Забыла её с утра на крыше оставить, он и осердился. Я-то сперва думала, ничего, обойдётся, а как коров с выпаса гнали, так одной и недосчитались, а у опушки, говорят, Гришку видели. Я и пошла.

— А, яишенку, — кивнул Василий. — Как это мне сразу в голову не пришло.

— Ты про него никому не говори, — попросила Марьяша, прижавшись грудью к его руке и глядя снизу вверх своими зелёными глазами. — Не скажешь? Он добрый. Я так думаю, он и корову не крал — забрела, должно быть, на кладбище за сочной травой, а там её и... Но с тех же не спросишь, потому чуть что, так и Гришка виноват! Ты уж молчи, что он с тобою играл, и так на него уже вилы точат.

— А что у вас на кладбище? — спросил Василий.

— Сразу видно, ненашенский! Ясно что: костомахи бродят, да с зимы воет там кто-то. А может, и ещё кто поселился, токмо мы туда без надобности не ходим.

— Понятно, понятно. А глаза у тебя почему светятся?

Марьяша даже остановилась, так и уставилась на него удивлённо.

— Да ты откуда? — настороженно спросила она. — Такого не знать!

— Да ладно, не такой я и тёмный. Линзы?

— Какие такие лимзы? Русалья кровь!

— Окей, — сказал Василий, которому, в общем, было без разницы.

Он перевёл взгляд на дорогу и, поскольку Марьяша всё ещё смотрела на него, первым заметил тёмную фигуру с длинными, до земли руками, тонкими ногами и горящими, как фонари, круглыми глазами.

— У вас тут у всех русалья кровь? — спросил он, указывая рукой.

Марьяша вцепилась в него и пробормотала:

— Ох, лишенько, ырка! Забыла я про него, думала, обратно-то с Гришкой пойдём...

Волк, отставший, теперь нагнал их и зарычал. Опустив голову к земле, он со злобным ворчанием начал подбираться к тому, кто стоял на пути. Тот, сгорбленный, безволосый, вскинул когтистую руку неуклюжим движением.

Облака разошлись, и луна осветила серое лицо с короткими тонкими губами и провалившимся носом. Ырка был мертвецом — раздутый живот, впалая грудь, обтянутые тонкой сморщенной кожей кости рук и ног и жёлтый оскал.

Он резко склонил голову к плечу — кажется, даже позвонки хрустнули — и опять застыл.

— Это чего, зомби? — спросил Василий.

Зомби — это уже понятнее. Может, прилетит и космический корабль... А может, у него и суперспособности имеются?

— Хья! — воскликнул Василий, выбрасывая руку вперёд. Он сделал ещё несколько движений, но паутина так и не полетела. Тогда он сжал кулаки.

— Вшух!

Но и когти не появились. Усилием воли он попробовал вызвать лазеры из глаз, но не вышло и это.

Марьяша тяжело дышала у него за плечом. Она боялась, а у него, как назло, ни палки, ничего. Только Волк, но справится ли Волк с...

— Ах ты ж нечисть поганая! — завопила Марьяша, бросаясь вперёд, и огрела ырку по голове сковородой, аж звон пошёл. Ырка пошатнулся, отступил на шаг и издал то ли рёв, то ли стон.

— Бежим, чего стоишь! — крикнула Марьяша и первой, не дожидаясь, припустила по тропе. Василий, не раздумывая, побежал за ней.

— Волк! — крикнул он на бегу. — Ко мне!

Марьяша, даром что в платье до земли, неслась так, будто бежала стометровку. Её сковорода со свистом рассекала воздух. Волк догнал хозяина и перегнал, и Василий оказался в хвосте.

У него закололо в боку. Он задыхался, проклинал сидячую работу и жалел, что так и не начал бегать по утрам с понедельника. Быстро обернувшись, краем глаза Василий увидел за плечом тёмную тень и горящие глаза: ырка не отставал.

— Подождите! — выкрикнул он из последних сил. — Подождите меня-а!

Но его не стал ждать даже Волк.

С холма кто-то бежал навстречу: человек с огнём. Или не человек. Раньше, чем Василий успел решить, нужно ли сворачивать в поля, Марьяша закричала:

— Тятя! Тятенька-а!

Василий, ощутив облегчение, сделал последний рывок, запнулся ногой о невидимую в темноте канаву и полетел на землю.

Чьи-то ноги в сапогах пронеслись мимо. За спиной раздался крик, а потом шипение. Залаял Волк — впрочем, Волк оставался по эту сторону канавы и в бой вступать не спешил.

— Да что ж ты за увалень такой! — с досадой воскликнула Марьяша и потянула Василия вверх. — Сказывала же, родничок у нас туточки! Ну, вставай, чего разлёгся!

Он поднялся и тут же оглянулся. Мужик, прибежавший на помощь, гнал ырку прочь, в поля, грозя ему факелом. Ырка шипел, щёлкал, тянул когтистые лапы, но огня, видно было, боялся страшно.

— Ну, чего зенки пялите? — крикнул мужик. — Дуйте за ограду, да живо!

Дважды ему повторять не пришлось. Василий захромал вверх по холму, к частоколу, торопясь изо всех сил. Ворота он миновал третьим, следом вбежал мужик, притворил створку и запер перекладиной.

Пока Василий пытался отдышаться, мужик поднял крик, размахивая руками — и свободной, и той, что с факелом. Лицо у него было красное, безбровое, усы русые, борода совсем седая, а волосы до плеч, перехваченные ремешком, серединка наполовинку, русые с сединой. Здоровый, крепкий, в вышитой подпоясанной рубахе навыпуск, он возвышался над Марьяшей, как гора.

Глава 3. Василий пьёт медовуху

Проснулся Василий от того, что на грудь ему что-то ритмично давило.

«Точно, я же вырубился на площадке, — вспомнил он, ещё не открывая глаза. — Значит, меня нашли. Или Волк привёл кого-то».

Вроде бы и сам Волк рычал неподалёку, негромко и зло, как будто у него отбирают кость.

«Откачивают, — продолжил размышлять Василий. — Непрямой массаж сердца... Так, я же дышу. И лежу на мягком. Уже в больнице, что ли? А Волка что, со мной пустили? Или я пока в машине?..»

Вопросов было много, потому Василий разлепил глаза.

Вопросов стало ещё больше.

Начать хотя бы с того, что на его груди прыгал кто-то с кота размером, с крошечным хитрым человечьим лицом, сморщенным, с кулачок, только вместо носа свиной пятак. Заметив, что Василий проснулся, свинорылый перевернулся и задрал хвост, показывая розовый голый зад, покрытый реденькой серой шерстью. Ещё и покрутил им во все стороны.

Василий даже опешил на мгновение. Потом тыльной стороной ладони шлёпнул свинорылого по заду, аж звон пошёл.

— Ай, дяденька! — взвизгнул тот, укатываясь. — За что?

Василий отдёрнул занавеску, решительно встал с постели, провалился ногами в пустоту и растянулся на полу.

«А спать полезай, вона, на полати, — с опозданием вспомнил он Тихомировы слова. — Само царское место!»

Волк уже суетился вокруг него, обнюхивая и повиливая хвостом. Василий решил ещё немного полежать. Прижавшись щекой к полу, притрушенному соломой, он печально размышлял о жизни.

Взять хоть то, что случилось в бане — стыд, да и только. Василий, конечно, сказал, что разбирается, и от помощи отказался, а как мыться, не понял. Бадья с водой стоит, только вода ледяная. Пар этот, дым ещё, хоть задохнись, ничего не видно. Ни мыла, ни мочалки. Василий кое-как растёрся веником (а что было делать?), ополоснулся холодной водой, потом опять взялся за веник, а это и не веник вовсе, а чья-то борода. Зелёная. Василий как дёрнул, не ожидая подвоха, да и выдернул из клубов пара какого-то голого деда. Ох, как тот верещал... Так ведь и убежал в ночь в чём мать родила.

Стыдно. Наверное, это сосед был. Старенький, не понял, что баня не для него топилась. Деменция — такая беда, что и врагу не пожелаешь.

Пёсий язык прошёлся по лицу, и Василий отвернулся, но подниматься не стал. Он грустно вздохнул, лёжа на животе, и подул на соломинку. Та отлетела.

Про соседа он никому не сказал. Понадеялся, что и тот не станет жаловаться. Поспешно домылся, оделся в чистое, думал вернуться в дом — а где нужный дом, и не понять. Их вон сколько, и ни одного указателя. Сделали бы хоть «К дому старосты», что ли. Так и бродил по окрестностям, пока не повстречал одного из местных, высоченного такого. Тот как уставился, у самого глаза жёлтые. Слова не сказал, а к нужному дому вывел.

Волк зашёл с другой стороны и опять лизнул в щёку. Василий закрыл голову руками.

Пёс-то не дурак, вернулся в дом, и когда хозяин сбил все ноги и пришёл, злой-презлой, Волк уже и напился, и наелся, и спал в тёплом месте у печного бока. А Василию остался только хлеб и квас. Перебродивший. Он-то сразу и не понял, а потом... Два дня на одном кофе, когда нормально спал, и не вспомнить, сам устал как собака. Ой, что же он пел?.. Что-то про вампира на старом погосте?.. Блин, зачем только вспомнил!

Кто-то маленький перекатился через его поясницу, и Волк тут же насторожился и прыгнул. Не догнал — тоненький дробный смех раскатился горошинами и умолк под лавкой. Слышно было, как Волк, повизгивая от нетерпения, скребёт когтями, да лапы коротки.

Василий ещё раз вздохнул, громко и протяжно, прямо всю душу вложил, и решил вставать. А то ещё хозяева войдут, а он на полу валяется.

А они сидели за столом. Видно, как он пролетел перед ними, так и застыли с кружками в руках. Марьяша ещё на руку щекой опёрлась, и оба на него уставились.

— Доброе утро, — хмуро сказал Василий, отряхивая солому с одежды, и осмотрелся в поисках кроссовок.

— Обувка твоя под лавкой, — подсказала Марьяша ласковым голосом, каким говорят с идиотами.

— Спасибо, — ответил Василий ей в тон и полез под лавку.

Кроссовки с носками там и нашлись. И рядом же возились два чёртика со свиными рыльцами. Один, нетерпеливо переступая копытцами, понюхал носок — и тут же притворился, что корчится в муках. Рожа вся сморщилась, поперёк кроссовка упал, задрыгался, скатился на пол и затих. Второй потянул его за хвост — ноль реакции. Поднял лапку — упала.

Василий кашлянул, и чертенят как ветром сдуло.

— Нашёл, али подсобить? — спросила Марьяша. Ласково так спросила, опять же, будто всерьёз думала, что он не справится. Василия аж досада взяла.

— Что это у вас тут за черти бегают? — недовольно спросил он, выбираясь из-под лавки, и сел обуваться.

— Кто? А, так это шешки. Не видал никогда, что ли?

— Да пока кваса твоего не выпил, и не видал, — проворчал Василий.

Пока он проверял, не сделали ли черти чего с его носками (кто их знает), Марьяша взялась печь блины. У неё уже всё было готово, только лей тесто на сковороду да ставь на огонь.

Дверь успели починить, подпёрли и оставили распахнутой, видно, чтобы выгнать чад и дым, а то печь какой-то чудо-умелец сложил без трубы, всё в дом и шло. Хозяева распахнули и окна, хотя, если по правде, вовсе это были и не окна, а просто два проёма в бревенчатых стенах. Ни рамы, ни стекла, вместо створок — дощечки, теперь сдвинутые в сторону.

В щелях темнел мох, на длинных полках круглили бока глиняные горшки, простые, не расписанные. С балок свисали пучки трав — то ли для еды, то ли для запаха. Всю обстановку составляли лавки, стол под белой скатертью, одинокий сундук да высокая печь. И вместо кроватей — вот эти полати за тканевыми занавесками, как верхние полки в поезде, только шире и длиннее, во всю стену. Не то место, откуда приятно падать.

Василий потёр поясницу.

Сквозь распахнутые окна и двери пролетал ветерок. Где-то далеко блеяла коза, гоготали гуси, а в остальном было непривычно тихо. Ни тебе проезжающих под окном машин, ни гудков, ни соседа с дрелью. Ни тарахтения стиралки за стеной, ни звуков работающего телевизора, ни музыки из колонок, ни разговоров, ни криков — ничего, как будто мир почти опустел.

Глава 4. Василий пересекает границу

Перед тем, как уходить, Марьяша прихватила сеть, висевшую на стене под полкой.

— Ты чего, думаешь, того?.. — загадочно спросил староста и кивнул на Василия.

— А вот и поглядим, — хмуро ответила она.

На улице, само собой, Василий первым делом спросил про сеть, но Марьяша только отмахнулась.

— Там видно будет, — рассеянно сказала она, а потом, оживившись, спросила: — Куда путь-то держать станешь?

— Там видно будет, — ответил ей в тон Василий.

Он и сам пока не знал ответа. Просто надеялся, что всё это кончится, и он очнётся, и всему найдётся простое объяснение. Он точно знал только то, что уволится. И, может, вообще никогда в жизни не будет работать в рекламной сфере, ну её к чёрту.

При дневном свете деревушка оказалась совсем жалкая, грязная. Дома, низкие, бревенчатые, серые от дождей и ветра, стояли близко друг к другу, образуя кривую неширокую улицу. Крыши — все, как одна, без труб — покрыты были тонкими досками, разъехавшимися в стороны и до того измочаленными, что признать в них доски удавалось не сразу.

За домами виднелись огороды, заросшие по большей части сорной травой до пояса. Среди этой травы кое-где печально стояли яблони и вишни, да ещё в одном месте, кое-как расчищенном, торчала ровными рядками какая-то хилая поросль, видно, культурная, раз исчахла без полива.

Заборов тут не ставили, вместо них сажали подсолнухи. На их золотых шапках качались шешки, как воробьи, набивая щёки. А дорогу, похоже, и впрямь использовали как свалку. Василий, осматриваясь, заметил даже старый валенок, утопленный в подсыхающей луже. Рядом греблись куры, поклёвывая его.

Всю эту красоту обнимало тёплое синее небо, большое, какого Василий никогда и не видел, живя в городе. Наверное, такое небо только в деревнях и бывает.

— Чем вы тут живёте-то? — спросил Василий, осматриваясь. — Огороды, вон, запустили... Рыбу ловите?

И покосился на сеть.

— Царь-батюшка своей милостью не оставляет, — ехидно ответила Марьяша. — По его указу нам раз в четыре десятка дней провизию подвозят, непутёвым. У нас же тут ни зерна, ни мельницы, ни сеять, ни жать не умеем — нечисть, одно слово. Так и живём от обоза до обоза.

И добавила уже без насмешки:

— А то и рыбу ловим. Лес ещё выручает, грибы там, орехи, ягоды да мёд. Нешто нам много надо?

У крайнего дома Василий огляделся, надеясь увидеть дядьку Добряка, который превращается в медведя, но не заметил его. Зато по другую сторону дороги на занозистой рассохшейся лавке сидели двое парней, вытянув ноги с копытами, и лузгали семечки. У обоих тёмные волосы до плеч, ремешками перехваченные, и одинаковые рубашки без вышивки.

Василий посмотрел на свою — а у него с вышивкой, — вспомнил, что забыл джинсы и толстовку в доме старосты, да и махнул рукой. Если это всё не по-настоящему, то и какая разница?

Один из парней свистнул заливисто, а второй окликнул:

— Эх, хороша Марьяша, да не наша! Жениха нашла? Что за чёрт косматый?

— Сами вы черти, — беззлобно ответил Василий.

Парни рассмеялись, как будто он сказал что-то глупое и потому смешное.

— Не заговаривай с ними, ну их, — сказала Марьяша и даже головы не повернула.

На дорогу, брошенная им вслед, упала ощипанная шапка подсолнуха. Волк залаял, а парни опять загоготали.

— А чего вы тут порядок не наведёте? — поинтересовался Василий, когда они уже вышли за ворота и спускались с холма. Луг отсюда казался зелёным, как изумруд, а вдали, у леса, паслись коровы. Небольшое стадо, голов десять.

— Порядок? — переспросила Марьяша, остановилась даже. — А это и есть порядок для мест, где нечисть обитает. За это нас от добрых людей и отселили.

Она пошла дальше, широко шагая, и Василий поспешил за ней.

— А домовые? — не согласился он. — Я же помню, в сказках читал, они хорошие, людям помогают.

— Хорошие? — прищурилась Марьяша. — Так зашёл бы к дядьке Молчану да проверил. Может, ещё доведётся.

Они ещё немного прошли в молчании, и Василий спросил, оглядываясь:

— А ырка этот где, ты его не боишься? А то сковороду не взяли...

Марьяша фыркнула.

— Днём-то? Днём он прячется.

Говорила она теперь коротко и сухо, как будто что-то испортило ей настроение. Может, обиделась, но Василий не мог взять в толк, что он сделал не так.

— Случилось что? — спросил он.

Спросил, и самому смешно стало. Если ему это всё мерещится, то какая разница вообще?

— Да что ж могло случиться? Всё ладно, — ответила Марьяша ещё суше, блеснув глазами.

Василий пожал плечами. Не хочет говорить, её дело.

Они шли по лугу, который при ближайшем рассмотрении оказался не таким уж изумрудным. Приходилось смотреть под ноги, чтобы не вступить в коровью лепёшку, а то кроссовки белые, жалко. Тут Василий сообразил, что вчера прошёл этот луг, не разбирая дороги, а после бани ещё петлял по деревне, но с утра его обувь оказалась чистой. Не иначе, Марьяша постаралась.

И опять подумал: если он в коме или вроде того, то и зря ищет логику. Может, кроссовки каждое утро будут становиться чистыми сами по себе.

А всё же этот бред затянулся. Чего доброго, так он здесь и целую жизнь проживёт, пока очнётся.

Не может же это быть реальностью? Ну, есть городская легенда про горку в старой части парка. Ну, съехал он по трубе. Ну, полнолуние было, и ворона каркнула, и облако закрыло луну, и что? И что?..

Никаких других миров не бывает, это же и дураку ясно.

Василий погрузился в раздумья. Если он продолжает видеть всю эту фигню, значит, его мозг ещё работает, и он жив. Значит, он может очнуться. Осталось только понять, как это сделать. Пока что он действовал так, как казалось логичным в таких обстоятельствах, но, может, нужно сломать эту схему?

Первым делом в голову пришла мысль, что нужно умереть, но Василий её отмёл. Это на потом, если больше ничего не сработает.

Он остановился, упёр руки в бока, подвигал локтями, как крыльями, и закричал петухом:

Глава 5. Василий составляет план

Старуха шла первой, и Волк держался рядом с ней, то забегая вперёд, то останавливаясь, чтобы понюхать что-то на земле. Ясно, чем интересовался: коровьими лепёшками. Но у Василия даже не было сил его шугнуть.

Мудрик молчал, только шмыгал носом, зато Марьяша причитала:

— Ой, лишенько, что ж ты неразумный такой! Ведь сказывали же тебе, граница — нет, скакнул, расшибся... А ежели б убился?

— А мне, может, и надо убиться, — мрачно ответил Василий. — Ты лучше другое скажи: значит, этот Казимир — такой сильный колдун, что выставил границы, за которые не пройти?

— Он и поболе того может!

Марьяша огляделась, как будто боялась, что Казимир залёг неподалёку, в загаженной коровами траве, и подслушивает. Потом потянула Василия за руку, заставив его наклониться.

— Нешто, думаешь, домовых так легко с места погнать? А водяниц, а лозников? Что там, в нашем лесу двое леших уживаются, один тутошний, а другой пришлый. Нету дружбы промеж ними, так порою лес ломают, так ломают... Невиданное это дело — лесного хозяина из родных мест выжить, ведь лес — это он сам и есть! Как такое возможно? Нет у нас ответа.

— А что, в вашем царстве всего два леса было? Если он всех сюда гнал, почему леших только двое?

— А он, Вася, — совсем уж испуганно зашептала Марьяша, — говорят, изводить нечистую силу умеет. Совсем. И кто сбежать не успел, а сюда своею волей не пошёл, тех он... Понимаешь?

Василий понял.

— Круто, — сказал он и задумался: а может, у этого бреда есть особая логика, бредовая? Может, это вроде квеста, и нужно не через границы ломиться, а придумать, как пройти?

Вот этот колдун, к примеру, мог бы его вернуть домой?

— А Казимир этот ваш сюда приезжает вообще? — спросил Василий.

— Как же! Да на что ему это? В Белополье он сидит, в стольном граде. Была ему охота сюда соваться!

— Окей, никто не говорил, что будет легко, — пробормотал Василий.

Он заметил под ногами тропку, неширокую, но хорошо утоптанную, как будто кто-то часто ходил мимо кладбища к озеру — уж не костомахи ли?

Василий с подозрением взглянул на холм, но там всё было тихо. Неподвижно стояли серые камни, грубо отёсанные. Какие-то вытянутые, как столбы, какие-то квадратные, кверху чуть шире, и все накренились то вбок, то вперёд. Попадались и округлые валуны, которым, похоже, не придавали форму, а как нашли, так и поставили.

Вот и дом старухи, такой же тёмный и обветшалый, как избы в деревне. Его оживляла земляная крыша, поросшая ярким мхом и редкими пучками длинных трав с метёлками на концах, которые гнул ветер.

В доме, несмотря на открытые окна, было мрачно. Может, как раз потому, что два окна из трёх выходили на кладбище. Топилась печь, такая же нескладная, как и у старосты, тоже без трубы.

— У вас что, мастеров нормальных нету? — спросил Василий, моргая заслезившимися глазами. — Кто же так печи ставит! Весь дым в комнату идёт. Нужно приделать трубу, чтобы дым выходил наружу.

— Каков умник! — хмыкнула старуха. — А от гнуса как спасаться будешь? Ишь, печной мастер сыскался.

И она, убрав с лавки какую-то резную доску на ножке — на её верхушке, на зубцах висело волокно, — пригласила гостей садиться. Сама захлопотала у печи, что-то у неё там варилось в горшке.

Местным, похоже, было вообще плевать на комфорт. Ни кроватей, ни кресел, ни диванов — захочешь днём прилечь, так и негде. Только полати и жёсткие лавки, на таких долго и не просидишь. Они, наверное, и не сидели, что им сидеть, если ни интернета, ни телевидения, ни приставки. Книги тоже не почитаешь. Вот только чем ещё заниматься? Даже огородов не держат, и как только не скисли от скуки.

Василий осмотрел дом: вот, может, кружки и тарелки вырезают из дерева. Горшки лепят. Грибы на нитку нанизывают, травы сушат. Одеяла из лоскутков шьют. Вот эта доска с волокном — прялка, что ли? Прядут. И всё? И вот так всю жизнь?

Тут он понял Тихомира, который варит медовуху и пьёт с чертями. Что ещё, и правда, делать?

Старуха поставила перед ним деревянную кружку с травяным отваром, некрашеную, без ручки. И Марьяше такая досталась, и Мудрику.

— Пейте, — сказала хозяйка и тоже подсела за стол. — Силы прибавится.

И, посмотрев на одного только Василия, прибавила задумчиво:

— Может, и ума...

— Ума у меня и своего хватает, — хмуро ответил он и осторожно сделал глоток. — Учитывая обстоятельства, я действую логично. Кто-то из вас в курсе, граница насколько широкая? Если, скажем, прыгнуть с шестом?

— Ты пей, Вася, пей, — ласково сказала Марьяша, явно с намёком.

— А если кто-то с той стороны на телеге подъедет, — упрямо продолжил Василий, — и я сяду, а он меня увезёт, то я выберусь за пределы границы?

— Может, токмо в другое царство если, — задумчиво сказала хозяйка, а потом внимательно посмотрела — глаза большие, чёрные, взгляд жгучий, — и спросила:

— А выберешься, что делать станешь?

— Мне домой нужно, что ещё, не могу же я тут всю жизнь торчать. Значит, найду вашего колдуна и договорюсь, чтобы он меня назад отправил.

— А что взамен предложишь?

Василий почесал в затылке и поморщился: ударился, будет шишка.

— Ты же не думал, что он даром помогать станет? — насмешливо спросила старуха. — Да тебя к нему и не допустят.

— Нет, вы не понимаете, — сказал Василий.

И, вертя кружку в пальцах, всё им рассказал. Как жил в своём Южном, как в школу ходил, как дружил с Пашкой и Олегом. Рассказал про легенду, и про ту ночь в детстве, когда они проверили, можно ли попасть в другой мир, но ничего не вышло.

Кое-как, потирая лоб и жестикулируя, объяснил про свою работу. И как вышел на прогулку с Волком, а там полнолуние, парк, облако, ворона, горка эта проклятая. И как съехал с горки, и Гришка его выплюнул, рассказал.

— Вот такая фигня, — закончил Василий, разводя руками, и допил остывший отвар. — Что я теперь должен думать, по-вашему? Что вы настоящие? Неа, я думаю, это бред. Может, мне нужно тут умереть, чтобы очнуться в своём мире...

Глава 6. Василий говорит с народом

Василий смотрел на мир в щель между плохо пригнанными досками. Мир отсюда казался совсем маленьким: бревенчатый угол, бурьян в человеческий рост и кусочек дороги с рытвиной, где поблёскивала вода.

Он отмахнулся от мухи, стукнул по двери кулаком и опять с досадой посмотрел в щель, но никого не заметил.

Когда он вернулся к старосте, тот как будто и не удивился. Ожидал, что никуда Василий отсюда не денется. И про заповедник выслушал. Ему понравилось.

— Ничё у тя, правда, не получится, — сказал он, — но ежели с народом хошь потолковать, я созову. А, конечно, жаль. Посмеялся Казимир надо мною, да и от побратима я этакого не ждал. Отослали меня, будто злыдня какого, обрекли на жизнь бесславную...

Староста ещё посокрушался — тема для него была больная. Обидно, конечно, что не поверил в успех идеи, но хорошо уже то, что палки в колёса не совал. А, наверное, мог, раз он тут главный.

— Я вот чего, в колокол ударю на площади, — предложил он. — Оно, конечно, Богдаша коров пасёт, да дядька Мокроус не покажется, и Молчан в избе отсидится. Люта тож... Мрака с Сияной белым днём не увидишь, а Злобыня, я чаю, не услышит, да он нам тут и не надобен. Ну, а остальные-то явятся, ежели захотят, да вот хоть на тебя поглядеть. Тут уж слух пошёл про добра молодца, который банника за бороду оттаскал, какая-никакая, а слава. Ток мыться тебе, я чаю, отныне в озере придётся.

Эта новость Василия совсем не обрадовала. Он решил, что озеро надо бы расчистить первым делом, и не помешает купальня на берегу. Или даже две, а то ещё и там заведётся какой-нибудь купальник...

— А где у вас, как бы выразиться, отхожее место? — деликатно поинтересовался он. Кто знает, надолго ли затянется встреча с местными.

Тихомир указал на покосившуюся дощатую будку, почти незаметную в зарослях бурьяна, обозначающего его сад, и клятвенно заверил, что там никто не водится, кроме разве что мух. И ещё, с сомнением поглядев на гостя, посоветовал нарвать лопухов.

И вот теперь Василий сидел внутри, запертый, потому что кто-то снаружи повернул деревянную защёлку, ехидно расхохотался и зашумел по бурьяну прочь.

Где-то в стороне, за домом, глухо ударили по металлу.

Василий опять хлопнул по двери и крикнул:

— Эй! Не смешно, откройте.

Он, конечно, мог навалиться плечом, и защёлка бы его не удержала. Дерево некрашеное, прогнившее уже от дождей, серое, и будка эта кое-как построена — толкни, развалится. Эта мысль и останавливала.

Вдалеке опять послышался глухой звук, как будто били в рельсу.

— Да блин! — рассердился Василий. — Какого фига? Меня кто-то слышит вообще?

Что-то зашумело, и защёлка скрипнула, открывая путь на свободу. Снаружи стоял Мудрик.

— Что ж ты закрывся? — тихо спросил он, глядя в сторону, и шмыгнул носом. — Там уж народ созывають. Пойдём?

Василий хотел высказаться насчёт того, почему оказался закрыт, но сдержался.

Площадь у них оказалась, конечно, вовсе никакой и не площадью. Просто дома разошлись в стороны и баня стояла особняком, вот и получилось пустое место. Всё тут поросло цепкой сорной травой и по краям, и даже в середине кое-где. По луже лёгкой лодочкой плыла высохшая тыквенная корка. Кто-то недавно бросил и ощипанную шапку подсолнуха, разорвав надвое, ещё свежую, ватно-белую на сломе.

Окружённый бурьяном, посреди площади стоял навес на двух ногах, с двускатной крышей, а под ним железный котёл на бочке. В этот-то колокол, видно, и бил Тихомир. Сам он стоял рядом с молотком в руках.

Народу собралось негусто, меньше двух десятков. Сидели на поваленных колодах, переминались с ноги на ногу, пересмеивались, толкая друг друга плечами. На первый взгляд люди как люди — болтают, лузгают семечки, шелуху плюют, а присмотришься — нет-нет да и заметишь свиное рыло, или копыто вместо ноги, или и вовсе куриную лапу. Кто в одежде, а кто и без.

На Василия, конечно, сразу уставились, развеселились, зашумели:

— Гляди-кось, каков!

— А патлы-то, патлы! Токмо гребни ломать...

Какой-то темнолицый старичок с торчащей во все стороны бородой, будто из колючих колосьев, подался вперёд и спросил:

— За что угодил-то сюда, добрый молодец? Не нашенского ты роду-племени! Али Казимиру дорожку-то перешёл?

— Ничего я не переходил. Я этого вашего Казимира и не видел, — ответил Василий, останавливаясь у навеса, возле старосты. — Я, это, вообще из других земель.

— Из других? — выкрикнула старушка в платке, тощая, с утиным лицом. — Не из тех ли, откуда Казимира, змея чёрного, к нам занесло? Приглядывать он тя послал, сознайси! Вынюхивать послал, а то и вредить! Ишь...

Народ зашумел. Тихомир стукнул в котёл, призывая к порядку.

Дверь бани со скрипом отворилась, и оттуда отчётливо донеслось:

— У-у, бестолочь! Злыдень!

— Я не вредить, а помочь! — возмутился Василий. — Вы тут как живёте? Вот, посмотрите...

Он повёл рукой.

— Грязно, бедно, а главное, обидно, что Казимир этот ваш...

Он машинально посмотрел на листья лопуха, ещё зажатые в руке, с досадой бросил их и пожалел, что не подготовил речь как следует. Хоть бы пункты набросал. Хотя на чём тут запишешь?..

— С вами поступили несправедливо, — сказал Василий. — Вот вообще не по совести.

Говоря о несправедливости, он вспомнил, что собирался провести ближайшее время за приставкой и заказать пиццу.

— Здесь же и заняться нечем! — с жаром произнёс он. — Смотреть не на что! У вас нет круглосуточной доставки, у вас даже поля не родят. Вон, семечками одними питаетесь — у вас ещё эти семечки поперёк горла не встали?

Он указал рукой. Парень с копытами, сидящий на бревне, замер и кашлянул. К оттопыренной губе прилипла шелуха.

Рядом с ним заёрзал полурослик с плутовским лицом, с кошачьими усами, с кисточками на острых ушах и мягкими, похожими на шерсть волосами, торчащими хохолком между маленьких рожек. Бросил накручивать хвост на руку, прислушался.

— И что, нравится вам такая жизнь? — продолжил Василий. — Сколько вы так существовать собираетесь, до самой смерти?.. Вы, кстати, вообще смертные?