Разрушающее напряжение[Breaking-Strain; Двое в космосе] перев. Н.И. Яньков

Грант делал запись в бортовом журнале, когда услышал, как за его спиной открылась дверь. Он даже не потрудился оглянуться — вряд ли это было необходимо — кроме него на борту корабля находился еще только один человек. Но почему-то ничего не происходило — Мак-Нил молчал и не заходил. Это удивило Гранта и он развернул вращающееся кресло.

Мак-Нил стоял в дверях с таким видом, словно увидел привидение. Грант и не подозревал, насколько эта мелькнувшая у него избитая метафора близка к истине. Мак-Нилу и впрямь, в каком-то смысле, виделся призрак, самый страшный из всех призраков — его собственный.

— В чем дело? — сердито спросил Грант. — Заболели, или случилось что-то?

Инженер покачал головой. Капельки пота оторвались от его лба и, сверкая, побежали по комнате по совершенно прямой траектории. Мускулы гортани шевелились, но с губ его не слетало ни звука. Казалось, он сейчас заплачет.

— Нам крышка, — просипел он наконец. — У нас нет больше запаса кислорода. — А потом действительно заплакал. Он был похож на дряблую куклу, медленно оседающую на землю. Упасть он не мог из-за отсутствия гравитации, поэтому просто сложился в воздухе.

Грант промолчал. Он стал совершенно машинально, яростно растирать тлеющую сигарету в пепельнице, пока не погасла последняя крошечная искорка. Казалось, воздух вокруг него уже стал сгущаться — извечный ужас космических дорог схватил его за горло.

Он медленно освободился от эластичных ремней, которые, пока он сидел, создавали некоторую иллюзию веса, и с автоматическим мастерством стартовал к двери.

Поравнявшись с инженером, он сердито похлопал его по плечу и велел немедленно прейти в себя. Но Мак-Нил даже не пошевелился, такое поведение было совершенно непростительным, даже в данных обстоятельствах.

Трюм представлял собой большое полусферическое помещение, в центре которого размещалась массивная колонна, по которой проходили кабели, связывающие пульт управления с остальными элементами растянувшегося более чем на сто метров гантелеобразного космического корабля.

Помещение было заполнено ящиками и коробками, расположенными в сюррреалистическом трехмерном беспорядке, возможном только при полном отсутствии гравитации.

Но даже исчезни внезапно весь груз, Грант едва ли заметил бы это. Он смотрел только на большой, выше его самого, резервуар с жидким кислородом, который был прикреплен к стене рядом с дверью шлюза.

С виду все казалось таким же, как всегда: тускло поблескивала алюминиевая краска, оставались неповрежденными отводные трубки. Все было в полном порядке, и только одна мелкая деталь указывала на беду — стрелка индикатора содержимого неподвижно застыла на нуле.

Грант смотрел на этот молчаливый символ, как много веков назад, во время чумы, мог смотреть какой-нибудь вернувшийся домой лондонец на входную дверь, перечеркнутую в его отсутствие грубо нацарапанным крестом. С полдюжины раз Грант постучал по стеклу индикатора, на всякий случай, даже не надеясь, что стрелка просто застряла, ведь в плохое всегда проще поверить чем в хорошее.

Когда Грант вернулся в рубку, Мак-Нил снова был уже самим собой. Причину столь быстрого выздоровления выдавала открытая аптечка. Инженер даже попытался сострить:

— Это был метеорит. Утверждают, что в корабль такого размера он должен попадать раз в столетие. Мне, кажется, по нам поторопились выстрелить, ведь впереди еще девяносто пять лет.

— Но почему не сработала сигнализация? Давление воздуха нормальное. Как такое возможно, если мы продырявились?

— А мы и не собирались, — ответил Макнил. — Метеорит, должно быть, разбил змеевики расположенные снаружи корабля, по которым циркулирует кислород, охлаждаясь, чтобы оставаться жидким.

Грант молчал, собираясь с мыслями. Случившееся было серьезно, чертовски серьезно, но не обязательно грозило гибелью. Как-никак больше трех четвертей пути осталось за плечами. — Значит вся надежда на регенератор?

Мак-Нил покачал головой:

— Цифры нужно конечно уточнить, но примерно около десяти процентов кислорода теряется при его восстановлении из углекислого газа. Вот почему мы должны иметь с собой резерв.

— Скафандры! — возбужденно воскликнул Грант. — Каковы в них запасы кислорода? — Он сказал не подумав, и от мгновенного осознания своей ошибки ему стало еще хуже, чем раньше.

— Там не может храниться сжиженный кислород — он закипит через несколько дней. Там аварийный запас сжатого воздуха примерно на тридцать минут.

— Какой-нибудь выход найдется — пожертвуем в крайнем случае грузом. В общем не будем гадать, давайте уточним обстановку.

Он был зол не меньше, чем испуган. Он был зол на Мак-Нила за проявленную тем слабость. Он был зол на конструкторов за то, что они не предусмотрели этой, пусть даже самой маловероятной, случайности. Но крайний срок ведь наступит не завтра, до этого еще многое может случиться. Не все еще было потеряно. Эта мысль помогла ему взять себя в руки.

Положение, несомненно, было критическим, но это было одно из тех критических положений, которые случаются только в космосе. Впереди еще будет время поразмыслить об этом — может быть, слишком много времени для горьких дум.

Грант закрепился ремнями в кресле пилота и вытащил блокнот.

— Давай разберемся с фактами, — сказал он с деланным спокойствием. — У нас есть воздух, который все еще циркулирует в корабле, и мы теряем десять процентов кислорода каждый раз, когда он проходит через регенератор. Брось мне руководство. Сколько кубометров в день мы расходуем?…

Сказав, что «Стар Куин» только раз в сто лет может столкнуться с метеоритом, Мак-Нил, бесспорно, упростил проблему. На самом деле это зависело от множества факторов. Три поколения статистиков лишь настолько приблизительно вычислили вероятность столкновений, что страховые компании дрожали всякий раз, когда метеоритные дожди шквалом проносились по орбитам планет.

Вопрос, конечно, в том, что понимать под метеором. У каждого куска космического шлака, достигающего поверхности Земли, есть миллион меньших собратьев, которые полностью погибают на ничейной земле, где атмосфера еще не совсем закончилась, а космос еще только начинается — в той призрачной области, где странное полярное сияние иногда гуляет по ночам.

Эти знакомые нам падающие звезды обычно размером с булавочную головку, и на каждую падающую звезду приходится еще миллион настолько мельчайших частиц, что, когда они догорают в небе, от них не остается и следа.

Бесчисленные пылинки, редкие валуны и даже блуждающие горы, с которыми Земля сталкивается, возможно, раз в миллион лет, — все это метеоры.

Для космонавтики интересен лишь тот метеор, который способен заметно повредить обшивку корабля. Здесь имеют значение как масса, так и скорость. Специальные таблицы позволяют судить о вероятности столкновений в разных участках Солнечной системы с метеорами разной величины, вплоть до таких, масса которых не превышает нескольких миллиграммов.

Метеор, врезавшийся в «Стар Куин», был настоящим гигантом — до сантиметра в поперечнике и массой целых десять граммов. Согласно таблице, такое чудовище могло встретиться здесь только один раз в три миллиона лет. Но мысль, что в истории человечества такое больше не повторится, была для Гранта и Мак-Нила слабым утешением.

Впрочем, дело могло быть и хуже. «Стар Куин» пробыл в пути сто пятнадцать дней, а осталось ему до цели всего тридцать.

Как и все грузовые суда, он летел по длинному эллипсу, который касался орбит Земли и Венеры по разные стороны от Солнца. Скоростные лайнеры преодолевали расстояние между планетами за втрое меньший срок, но тратили на это в десять раз больше горючего. А «Стар Куин» вынужден был тащиться по своей эллиптической орбите, словно трамвай по рельсам, и тратить на дорогу в один конец сто сорок пять дней.

«Стар Куин» даже отдаленно не походил на космические корабли, рисовавшиеся воображению людей первой половины XX века. Он состоял из двух сфер диаметром пятьдесят и двадцать метров, соединенных цилиндром длиной сто метров. Вся конструкция напоминала построенную из спичек и пластилина модель атома водорода. Большая сфера предназначалась для команды, груза и систем управления, меньшая — для атомных двигателей.

«Стар Куин» был построен в космосе и самостоятельно не мог подняться даже с поверхности Луны. Работая на полную мощность, его двигатели способны были за час развить скорость, необходимую для перелета от орбитальной станции Земли к искусственному спутнику Венеры.

Поднимать грузы с планет было задачей ракет на химическом топливе. Через месяц транспорты взлетят с Венеры, чтобы встретить «Стар Куин», но он не затормозит, потому что за его штурвалом никого не будет. «Стар Куин» продолжит свой полет, с каждой секундой уносясь от Венеры, и через пять месяцев вернется назад, на орбиту Земли, хотя с самой Землей встречи у него не будет.

Поразительно, сколько времени уходит на простое сложение, если от полученной суммы зависит твоя жизнь. Грант десять раз пересчитал короткий столбик цифр, прежде чем окончательно расстался с надеждой на изменение итога.

— Никакая экономия, — сказал он, — не позволит нам протянуть больше двадцати дней. То есть до Венеры останется еще десять дней пути, когда… — Он умолк на середине фразы.

Десять дней — невелик срок, но в данном случае и десять лет не могли бы значить больше.

Грант со злостью вспомнил фантастов, описывавших подобные ситуации. Эти писаки, из которых мало кто дальше Луны забирался, находили в таких случаях три возможных решения.

Популярным, ставшим почти шаблонным, выходом из положения было превратить корабль в оранжерею или гидропонную ферму, чтобы остальное доделал фотосинтез.

Другой способ — построить завод по производству кислорода. Для этого следовало сделать научное открытие и несколько изобретений (все это описывается подробно, заумно и скучно). Герой использует химическую и атомную энергию, благодаря чему не только спасет себя (а также, конечно, и героиню), но вдобавок становится обладателем баснословно ценных патентов.

Третьим решением была чудесная встреча с другим космическим кораблем, курс и скорость которого удивительным образом в точности совпали с вашими.

Но все это были весьма далекие от жизни фантазии.

Хотя первая идея была и здравой, в теории, но на борту "Стар Куин" не было даже пакета с семенами травы (и времени!).

Что до открытий, то двое людей, будь они хоть гении, ни при каких стараниях не совершат за несколько дней того, над чем столетиями бьются имеющие превосходную техническую базу научно-исследовательские институты.

И уж вовсе нельзя было ждать помощи от «случайно проходящего мимо» корабля. Если бы другое грузовое судно и следовало сейчас тем же курсом (чего, как знал Грант, на самом деле не было), то оно бы двигалось с точно такой же скоростью и догнать их не могло. Вполне возможно, что лайнер, мчащийся по своей гиперболической орбите, пройдет в пределах нескольких сотен тысяч километров от них — но на такой огромной скорости, что будет так же недосягаем для них, как Плутон.

— Если выбросить груз, — спросил Мак-Нил, — есть у нас шанс изменить орбиту?

— Вероятно, но нам это ничего не даст. При желании мы могли бы за неделю достигнуть Венеры, но тогда у нас не будет топлива для торможения, а на планете нет корабля способного догнать нас, когда мы будем пролетать мимо.

— Даже лайнера нет?

— Реестр Ллойда указывает, что на Венере сейчас только несколько транспортных судов. А для них вообще такой маневр неосуществим. Даже если спасающий корабль разовьет нашу скорость, как он сможет вернуться? Ни на одном из них нет необходимого для этого количества топлива.

— Если мы сами не можем ничего придумать, — сказал Мак-Нил, — надо посоветоваться с Венерой. Авось кто-нибудь подскажет.

— Я так и сделаю, — ответил Грант, — как только решу, что сказать. Наладьте, пожалуйста, связь.

Взглядом провожая Мак-Нила, он думал о заботах, которые тот ему теперь доставит. Как и большинство полных людей, инженер был уживчив и добродушен. До сих пор с ним вполне можно было ладить. Но теперь он показал свою слабохарактерность. Он явно одряхлел — и физически, и духовно — результат слишком долгого пребывания в космосе.

Бортовая радиостанция заработала. Параболическое зеркало на корпусе корабля, нацелилось на Венеру, которая была сейчас всего в десяти миллионах километров от «Стар Куин» и, двигаясь почти параллельно ему, совершала свой путь по орбите. Трехмиллиметровые радиоволны преодолеют это расстояние чуть больше чем за полминуты.

Горько было сознавать, что они всего в тридцати секундах[1] от спасения.

Автомат на Венере подтвердил готовность принять сообщение, и Грант начал говорить ровно и, как он надеялся, совершенно бесстрастно. Он дал тщательный анализ произошедшего и закончил просьбой о совете. О своих опасениях в отношении Мак-Нила он умолчал: несомненно, тот следил за передачей.

Грант знал, что еще никто на Венере не услышал этого сообщения, пока все сказанное им записано лишь в памяти машины. Но скоро дежурный связист прослушает его.

Сейчас он еще не догадывается о сенсации, которую первым узнает и которая затем прокатится по всем обитаемым планетам, вызывая бурю сочувствия и вытесняя все другие новости с телевизионных экранов и газетных полос. Такова печальная привилегия космических трагедий.

О вверенном ему грузе Грант, поглощенный вопросом собственного спасения, не думал. Морского капитана былых времен, привыкшего в первую очередь заботиться о своем корабле, такое поведение, вероятно, возмутило бы. Однако Грант имел полное право вести себя так.

«Стар Куин» в противоположность морским судам никакой опасности не подвергался. Он не мог ни затонуть, ни налететь на рифы, ни бесследно пропасть. Что бы ни стряслось с его командой, сам он останется невредим и, если ему не помешают, будет продолжать путь по своей орбите с такой точностью, что люди в течение столетий смогут проверять по нему свои календари.

Внезапно Грант вспомнил, что груз застрахован больше чем на двадцать миллионов долларов. В трюме было много товаров, достаточно ценных, чтобы их нужно было переправлять с планеты на планету. Ящики в трюме стоили больше, чем их вес (или, скорее, их масса) в золоте на Земле. Возможно, некоторые предметы могли бы пригодиться в этой чрезвычайной ситуации, и Грант направился к сейфу за перечнем груза.

Он как раз достал из сейфа документы на груз, когда вернулся Мак-Нил.

— Я уменьшил давление воздуха, — сказал он. — У нас немного нарушена герметичность. В нормальных условиях мы этого и не почувствовали бы.

Грант рассеянно кивнул и подал Мак-Нилу пачку бумаг.

— Давайте просмотрим накладные. Может быть, что-то из груза нам пригодится.

А если и нет, подумал он про себя, во всяком случае на какое-то время это нас отвлечет.

Просматривая длинный перечень, дающий полное представление о межпланетной торговле, Грант старался понять, что кроется за этими маловразумительными обозначениями. Номер 347-1. Книга — 4 кг.

Он присвистнул, заметив проставленную рядом сумму страховки: сто тысяч долларов. Ага, вспомнил он, радио недавно сообщало, что музей Венеры приобрел первое издание «Семи столпов мудрости».

А чуть позже ему попалась не совсем понятная запись: разные книги — 25 кг — простое отправление. — Пересылка этих книг на Венеру обошлась в небольшое состояние, а застраховать их не смогли.

Грант на миг дал волю воображению. Наверно, кто-то, навсегда покидая Землю, не захотел расстаться с любимыми книгами — своим самым дорогим (но не для страховой компании) сокровищем.

Номер 564-12. Бобины кинопленки.

Это, конечно, «Пока Рим горит» — чудом проскочивший цензуру супербоевик о Нероне. На Венере его ждут с нетерпением.

Медикаменты — 50 кг; коробка сигар — 1 кг; точные приборы — 75 кг, и все в таком роде: либо какая-нибудь редкость, либо что-то, чего более молодая цивилизация сама еще не производит.

Груз резко делился на две категории: явная роскошь или явная необходимость. Между ними почти ничего не было. И ничто, абсолютно ничто не давало Гранту ни малейшей надежды. Он понимал, конечно, что странно было бы ждать иного результата, но это не избавило его от чувства горького разочарования.

Потребовался почти час, чтобы прочитать на дисплее пришедшее наконец с Венеры послание. В нем содержалась такая уйма вопросов, что что Грант угрюмо подумал, проживет ли он достаточно долго, чтобы ответить на них? Большинство вопросов были чисто техническими и касались корабля. Эксперты двух планет ломали голову над тем, как спасти «Стар Куин» и груз.

— Ну, что вы об этом думаете? — Спросил Грант Мак-Нила, когда тот закончил читать сообщение. Он внимательно следил за инженером, ожидая новых признаков нервного расстройства.

После долгой паузы Мак-Нил, пожав плечами, — заговорил, и первые его слова прозвучали эхом собственных мыслей Гранта:

— Без дела мы, конечно, сидеть не будем. За один день я со всеми их тестами не управлюсь. В основном мне понятно, к чему они клонят, но некоторые вопросы поистине дурацкие.

Грант думал так же, и молча дал собеседнику продолжить.

— Скорость утечки из корпуса — вопрос достаточно разумный, но зачем им понадобилось знать, надежно ли мы защищены от радиации? По-моему, они пытаются или поддержать наш дух своими заумными вопросами… Или просто отвлечь работой от тревожных раздумий.

Невозмутимость Мак-Нила успокоила Гранта и вместе с тем раздосадовала. Успокоила, потому что он опасался новой тягостной сцены, а раздосадовала, потому что противоречила уже сложившемуся о Мак-Ниле мнению. Как же все-таки рассматривать тот его нервный срыв? Показал ли он тогда свою истинную натуру или это была лишь минутная слабость, которая может случиться с каждым?

Грант, воспринимавший мир в черно-белом изображении, злился, не понимая, малодушен или отважен Мак-Нил. Возможность сочетания того и другого ему и в голову не приходила.

В дальнем космическом полете у человека пропадает чувство времени. Ничего похожего нигде больше не испытаешь. Даже на Луне о времени напоминают лениво переползающие с уступа на уступ тени, а со стороны, обращенной к Земле, перед глазами всегда огромный вращающийся циферблат, на котором в определенный час появляется тот или иной континент.

Но в гиростабилизированном космическом корабле одни и те же солнечные узоры неподвижно лежат на стене и на полу, а хронометр отсчитывает свои бессмысленные часы и дни.

Грант и Мак-Нил давно приспособились к определенному ритму. В глубоком космосе они двигались и думали с неторопливостью, которая достаточно быстро исчезнет, когда путешествие подойдет к концу и наступит время для маневров торможения. Вот и сейчас, несмотря на близкую, неминуемую смерть, все шло привычным, проторенным путем.

Грант регулярно вел бортовой журнал и выполнял все прочие свои многочисленные обязанности. И Мак-Нил, по крайней мере внешне, держался, как обычно, хотя Грант подозревал, что некоторые технические наблюдения он делает спустя рукава.

После столкновения с метеоритом прошло три дня. Последние двадцать четыре часа Земля и Венера не прекращали совещаться, и Грант гадал, каковы будут результаты этой дискуссии. Он не верил, что лучшие умы в Солнечной системе смогут спасти их (не мог представить себе такого варианта), но и совсем отказаться от надежды было трудно, — с виду все выглядело совершенно нормальным и воздух оставался по-прежнему чистым и свежим.

На четвертый день Венера снова подала голос. Очищенное от технической шелухи, ее сообщение звучало по сути как некролог.

Гранта и Мак-Нила, уже вычеркнутых из списка живых, подробно наставляли, как им поступить с грузом.

На далекой Земле астрономы трудились, вычисляя орбиты, на которых в ближайшие несколько лет можно будет встретить «Стар Куин». Был, правда, вариант поймать его гораздо быстрее, но выполнить такой маневр мог лишь скоростной лайнер без полезного груза, что обойдется в огромную сумму.

Мак-Нила не стало видно после последнего сообщения. Сперва Гранта устраивало, что инженер не беспокоит его, — нужно было написать много разных писем, да и документ «последняя воля и завещание», хотя его можно составить и попозже.

Была очередь Мак-Нила готовить ужин, что он делал всегда с удовольствием, так как весьма заботился о своем пищеварении. Однако на сей раз сигнала с камбуза все не поступало, и Грант отправился на розыски своего экипажа.

Мак-Нила он нашел лежащим на койке и весьма благодушно настроенным. В воздухе над ним висел большой металлический ящик, носивший следы грубого взлома. Рассматривать содержимое не требовалось — все и так было ясно.

— Просто безобразие тянуть эту штуку через трубочку, — без тени смущения заметил Мак-Нил. — Эх, увеличить бы немного гравитацию, чтобы можно было пить по-человечески.

Сердито-осуждающий взгляд Гранта оставил его невозмутимым.

— К чему эта кислая мина? Угощайтесь и вы! Какое это теперь имеет значение?!

Он кинул бутылку, и Грант подхватил ее на лету. Вино было баснословно дорогое — он вспомнил проставленную на накладной цену: содержимое этого ящика стоило тысячи долларов.

— Не вижу причин даже в данных обстоятельствах вести себя по-свински, — сурово сказал он.

Мак-Нил не был еще пьян. Он достиг лишь той приятной стадии, которая предшествует опьянению и в которой сохраняется определенный контакт с унылым внешним миром.

— Я готов, — заявил он с полной серьезностью, — выслушать любые убедительные возражения против моего нынешнего образа действий, на мой взгляд в высшей степени разумного. Но если вы намерены читать мне мораль, вам следует поторопиться, пока я не утратил еще способности воспринимать ваши доводы.

Он нажал на пластиковую грушу, и бордовая струя хлынула ему в рот.

— Даже оставляя в стороне сам факт хищения принадлежащего компании имущества, которое было бы рано или поздно спасено (если бы вы его не выпили), не можете ведь вы пьянствовать несколько недель!

— Это мы еще посмотрим, — задумчиво отозвался Мак-Нил.

— Ну уж нет! — обозлился Грант. Опершись о стену, он с силой вытолкнул ящик в открытую дверь. Выбираясь затем из каюты, он слышал, как Мак-Нил крикнул ему вдогонку:

— Это уже предел хамства!

Чтобы отстегнуть ремни и вылезти из койки, да еще в его теперешнем состоянии, инженеру потребовалось бы немало времени. И Грант, беспрепятственно вернув ящик в трюм, запер дверь. Поскольку до сих пор в космосе закрывать трюм на замок никогда не приходилось — своего ключа у Мак-Нила не было, а запасной ключ Грант спрятал.

Мак-Нил, сохранивший все же парочку бутылок, пел, когда Грант немного спустя снова проходил мимо его каюты. Он услышал, как инженер горланил:

Гранту песня показалась смутно знакомой.

Пока он стоял, прислушиваясь, на него вдруг словно накатило чувство, природу которого он, надо отдать ему справедливость, понял не сразу.

Чувство это исчезло так же мгновенно, как и возникло, оставив после себя дрожь и легкую дурноту. Впервые Грант осознал, что его неприязнь к Мак-Нилу начинает переходить в ненависть.

Одно из основных правил длительного космического полета — экипаж должен состоять не менее чем из трех человек.

Это необходимо прежде всего по соображениям психологии.

Но правила для того и существуют, чтобы их нарушать, и «Стар Куин» с согласия Комитета космического контроля и страховых компаний был отправлен на Венеру без своего постоянного капитана. Тот в последний момент заболел, а подходящей замены не было. Но планеты, как известно, не считаются с людскими заботами: корабль, не стартовавший вовремя, вообще уже не полетит.

Дело шло о миллионах долларов — и «Стар Куин» отправился в очередной рейс. Грант и Мак-Нил, оба знатоки своего ремесла, не возражали против двойного заработка за совсем небольшой дополнительный труд. Несмотря на полную противоположность характеров, они при нормальных обстоятельствах достаточно хорошо ладили. А в том, что обстоятельства оказались весьма далеки от нормальных, ничьей вины не было.

Говорят, трехдневный голод способен превратить цивилизованного человека в дикаря. Грант и Мак-Нил физических страданий не испытывали. Но их воображение было слишком живым. Уже сейчас у них было много общего с двумя голодными островитянами, затерянными в утлой лодчонке посреди Тихого океана, и с каждым днем общего становилось все больше и больше. Ведь самым главным было то, о чем вслух еще не было произнесено. Когда последние цифры в блокноте Гранта были проверены и перепроверены, оставалось сделать простой логический вывод и каждый из их его сделал.

Все было до ужаса просто и выглядело жуткой пародией на задачи по арифметике для первокурсников, которые начинаются словами: «Если шесть человек производят монтаж за два дня, сколько…»

Для двоих кислорода хватило бы на двадцать дней, а до Венеры оставалось лететь тридцать. Не надо было быть математическим гением, чтобы сообразить: добраться до Утренней звезды живым может один, только один человек.

И, рассуждая вслух о двадцатидневном сроке, оба сознавали, что вместе им можно лететь только десять дней, и на оставшийся путь воздуха хватит лишь одному из них. Положение было, что называется, пиковое.

Ясно, что долго длиться такой заговор молчания не мог. Но даже в лучшие времена двум людям нелегко решить по-дружески, кто из них совершит самоубийство. Еще труднее это, когда люди в ссоре и не разговаривают друг с другом.

Грант намерен был действовать честно. А потому оставалось одно: выждать, пока Мак-Нил протрезвится, чтобы откровенно поговорить с ним.

Лучше всего ему всегда думалось за своим столом, поэтому он отправился в рубку и пристегнулся ремнями к креслу пилота. Некоторое время он задумчиво глядел в пространство. Под конец решил, что лучше всего объясниться письменно, особенно с учетом нынешних натянутых отношений. Открыв блокнот он начал: «Дорогой Мак-Нил…» Затем вырвал лист и начал по-другому: «Мак-Нил…»

Даже через три часа трудов ему все еще не нравилось написанное. Некоторые вещи так дьявольски трудно изложить на бумаге. Все же он кое-как дописал письмо и спрятал в сейф. Денек-другой дело еще могло потерпеть.

Лишь немногие на Земле и Венере догадывались о все возрастающем напряжении на борту «Стар Куин». Газеты и радио наперебой строили самые фантастические планы спасения. Миллионы людей, кажется, только об этом и говорили. Но лишь слабое эхо этого шума доносилось до тех двоих, чья судьба так взволновала населенные миры.

Венера имела возможность в любое время беседовать со «Стар Куин», но сказать-то было по сути нечего. Не станешь ведь говорить пустые слова утешения людям, приговоренным к смерти, даже если дата ее известна лишь приблизительно.

Итак, Венера ежедневно проводила только обычные короткие сеансы радиосвязи и блокировала неистощимый поток бессмысленных предложений хлынувших с Земли.

Попытки же некоторых частных радиокомпаний напрямую связаться с кораблем были тщетны: ни Гранту, ни Мак-Нилу не приходило в голову настраиваться на какую-то другую волну, кроме той, что тянулась к мучительно близкой Венере.

Когда Мак-Нил выбрался из своей каюты, произошла встреча при которой оба они чувствовали себя неловко, но затем отношения вроде бы наладились и, хотя атмосфера на корабле была далека от сердечной, внешне жизнь потекла почти по-прежнему.

Грант целыми часами сидел в своем кресле, производя навигационные расчеты или сочиняя бесконечные письма жене. При желании он мог бы поговорить с ней, но мысль о миллионах чужих ушей останавливала его. Межпланетным переговорам вообще-то полагалось быть приватными — но верилось в это с трудом.

Через пару дней, заверил себя Грант, он передаст свое письмо Мак-Нилу, и они смогут решить, что делать дальше. Такая задержка также даст Мак-Нилу шанс самому поднять эту тему. То, что у него могли быть другие причины для колебаний, сознание Гранта все еще отказывалось признавать.

Он часто задавался вопросом, как Мак-Нил проводит свое время.

У инженера была большая библиотека микрофильмов, так как он много читал, и круг его интересов был необычен. Грант знал, что его любимая книга — «Юрген», и, возможно, даже сейчас он пытался забыть о своей судьбе, потерявшись в ее странной магии. Другие книги Мак-Нила были менее респектабельны.

Мак-Нил с его широчайшим кругом интересов вообще был слишком тонкой и сложной натурой, недоступной пониманию Гранта. Инженер любил жизнь и жаждал наслаждений, тем более что месяцами был отрезан от них. Но он отнюдь не был тем моральным слабаком, каким его считал лишенный воображения и несколько пуританский Грант.

Действительно, вначале Мак-Нил совершенно пал духом, а его выходка с вином заслуживала, по стандартам Гранта, самого строгого осуждения. Но Мак-Нил не был сломлен — он перенес нервный срыв и выздоровел. В этом и заключалась разница между ним и твердым, но хрупким Грантом.

Хотя по молчаливому согласию заведенный порядок был восстановлен, на натянутость в отношениях Гранта и Мак-Нила это не повлияло. Оба всячески избегали друг друга и сходились только за столом. При этих встречах они держались с преувеличенной любезностью, усиленно стараясь вести себя как обычно, что ни одному из них не удавалось.

Грант надеялся, что Мак-Нил сам заговорит о необходимости кому-то из двоих принести себя в жертву. И то, что инженер упорно не желал начать этот трудный разговор, еще больше усиливало неприязнь и презрение Гранта.

В довершение всех бед Грант страдал теперь ночными кошмарами и почти не спал.

Кошмар был постоянно один и тот же. Когда-то, еще мальчишкой, Грант, захваченный какой-нибудь интересной книгой, часто продолжал чтение в постели. Делать это приходилось, конечно, украдкой, и он, накрывшись с головой, светил себе карманным фонариком. Каждые десять минут в этом уютном гнездышке становилось нечем дышать, и мгновения, когда он высовывался, чтобы наглотаться свежего, прохладного воздуха, доставляли ему особое удовольствие.

Теперь, через тридцать лет, он расплачивался за эти невинные детские шалости. Ему снилось, что он не может выпутаться из простыней и мучительно задыхается от недостатка воздуха.

Письмо Мак-Нилу он все еще не отдал. Вообще такая манера тянуть была совершенно ему несвойственна, но он сумел убедить себя, что в данном случае она единственно правильная.

Он ведь давал Мак-Нилу возможность искупить прежнее недостойное поведение мужественным поступком. И ни разу ему не пришло в голову, что Мак-Нил может ждать подобного проявления мужества от него самого.

Когда до последнего, буквально крайнего срока оставалось только пять дней, Грант впервые начал подумывать об убийстве. Он сидел после «вечерней» трапезы, с раздражением слушая, как Мак-Нил гремит в камбузе посудой.

Кому в целом свете, спросил себя Грант, нужен этот инженер? Он холост, смерть его никого не осиротит, никто по нем не заплачет. Грант же, напротив, имеет жену и троих детей, которых он умеренно любит, хотя по непонятным причинам видит от своих домочадцев лишь обязательную почтительность.

Непредубежденный судья без труда выбрал бы из двоих более достойного. Имей Мак-Нил хоть каплю порядочности, он сделал бы это и сам. А поскольку он явно не намерен ничего такого делать, он не заслуживает, чтобы с ним считались.

Мысль, которую Грант уже несколько дней отгонял от себя, теперь назойливо ворвалась в его сознание, и он, отдадим ему справедливость, тут же с ужасом ее отбросил.

Он был честным и благородным человеком с очень строгим кодексом поведения. И желание убить, возникающее порой даже у вроде бы нормального человека, редко приходило в его голову. Но в те дни — те немногие дни, которые ему еще оставались, — оно будет приходить все чаще и чаще.

Воздух теперь стал заметно грязнее, это не создавало особых трудностей для дыхания, но постоянно напоминало о предстоящей беде и лишало Гранта сна. Он не считал это большой потерей, так как бессонница избавила его от кошмаров, однако физически он чувствовал себя все хуже и хуже.

И нервы его тоже быстро сдавали, что усугублялось поведением Мак-Нила, который держался теперь с неожиданным и бесившим Гранта спокойствием. Откладывать объяснение дальше становилось уже опасно.

Достав из сейфа письмо, в котором оно пролежало, казалось, целую вечность, Грант помедлил еще, раздумывая, не надо ли прибавить что-нибудь к написанному. Но затем, осознав, что просто ищет новый предлог для отсрочки, он решительно двинулся к каюте Мак-Нила.

Даже один нейтрон вызывает цепную реакцию, способную вмиг погубить миллионы жизней, искалечить даже тех, кто еще не родился и уничтожить труд многих поколений. Точно так же иной раз достаточно ничтожного толчка, чтобы круто изменить образ действий и всю судьбу человека.

Гранта остановил у двери Мак-Нила совершеннейший пустяк — запах дыма, табачного дыма. Ничто не могло быть более тривиальным, в обычной ситуации он бы этого даже не заметил. Но сейчас мысль, что этот сибаритствующий инженер транжирит на свои прихоти последние бесценные литры кислорода, привела Гранта в бешенство. Он был так разъярен, что в первый момент не мог двинуться с места.

Затем он медленно скомкал в кулаке письмо. Побуждение, которому он вначале противился, над которым потом нехотя размышлял, было наконец признано и одобрено. Мак-Нилу предоставлялась возможность равноправия, но он доказал своим невероятным эгоизмом, что недостоин этого. Что ж, если так — пусть себе умирает.

Быстрота, с какой было принято это решение, не обманула бы и начинающего психолога. Именно облегчение, а не ненависть, заставило Гранта уйти прочь. Он убедил себя в том, что нет никакой необходимости совершать благородный поступок, предлагать какую-то азартную игру, которая даст им обоим равную вероятность остаться в живых.

Это был тот самый предлог, в котором он нуждался, и он ухватился за него, чтобы успокоить свою совесть Потому что он принадлежал к людям, которые хоть и способны задумать и даже совершить убийство, но и в таких случаях остаются верны собственным представлениям о чести и морали.

Между тем Грант — уже не впервые — глубоко заблуждался насчет Мак-Нила. Последний был заядлым курильщиком, и ему даже в нормальных обстоятельствах для поддержания душевного равновесия требовался табак. Насколько же важнее это было ему сейчас. Грант, куривший от случая к случаю и без особого удовольствия, не мог этого понять.

После тщательных расчетов Мак-Нил пришел к выводу, что четыре сигареты в день существенно на расход кислорода не повлияют, но для его собственных нервов, а отсюда косвенно и для нервов Гранта роль их будет огромна.

Поскольку объяснять это Гранту было бы бесполезно, инженер курил тайком и это помогало ему держать себя в руках.

Только роковая случайность позволила Гранту застигнуть его за курением.

Для человека, лишь сейчас решившегося на убийство, Грант действовал на удивление целеустремленно. Не раздумывая, он поспешил обратно в рубку и открыл аптечку с четко обозначенными отделениями, предназначенными почти для любой чрезвычайной ситуации, которая могла произойти в космосе.

Даже самая крайняя необходимость была предусмотрена — крошечная бутылочка, удерживаемая эластичными лентами, которую он сейчас искал, и чей образ все эти дни прятался глубоко в неведомых глубинах его сознания. На белой этикетке под изображением черепа и скрещенных костей стояла четкая надпись: «Примерно полграмма вызовут безболезненную и почти мгновенную смерть».

Безболезненная и мгновенная смерть — это было хорошо. Но было еще одно важное обстоятельство, на этикетке не упомянутое: яд не имел вкуса.

Еда, которую готовил Грант, не имела ничего общего с произведениями кулинарного искусства, выходившими из рук Мак-Нила. Человек, любящий вкусно поесть и вынужденный большую часть жизни проводить в космосе, приучается хорошо готовить. И Мак-Нил давно уже освоил эту вторую профессию.

Грант же, напротив, смотрел на еду как на досадную необходимость, с которой он всегда старался справиться побыстрее. И это естественно отражалось на его стряпне. Мак-Нил уже давно перестал ворчать по этому поводу. Но сейчас за столом он заметил все возрастающую нервозность Гранта, и ему было очень интересно узнать, какие неприятности доставляет Гранту именно эта трапеза.

Ужин протекал почти в полном молчании, но это стало уже обычным: все возможности непринужденной беседы были давно исчерпаны. Когда с едой было покончено, Грант отправился на камбуз готовить кофе.

Это отняло у него довольно много времени, потому что в последний момент ему вдруг вспомнился некий классический фильм прошлого столетия: легендарный Чарли Чаплин, пытаясь отравить опостылевшую жену, перепутывает стаканы.

Совершенно неуместное воспоминание полностью выбило Гранта из колеи. На миг им овладел тот самый «бес противоречия», который, если верить Эдгару По, только и ждет случая поиздеваться над человеком.

Впрочем, Грант, по крайней мере внешне, был уже совершенно спокоен, когда внес пластиковые сосуды с трубочками для питья. Ошибка исключалась, потому что свой стаканчик инженер давно пометил, крупными буквами выведя на нем: «Мак».

При этой мысли Грант едва удержался от истерического смешка, признавшись себе, что совсем уже не владеет своими нервами.

Как зачарованный, наблюдал он за Мак-Нилом, который, угрюмо глядя в пространство, вертел свою чашку, не спеша отведать напиток. Потом он все же поднес трубочку к губам.

Когда он, сделав первый глоток, поперхнулся, сердце у Гранта остановилось. Но инженер тут же спокойно произнес:

— На этот раз вы сварили кофе, как полагается. Он горячий.

Сердце Гранта медленно возобновило прерванную работу, но на свой голос он не надеялся и только неопределенно кивнул. Инженер осторожно пристроил чашку в воздухе, в нескольких дюймах от своего лица.

Он глубоко задумался. Казалось, он подбирал слова для какого-то важного заявления. Грант проклинал себя за слишком горячий кофе: такие вот пустяки и приводят убийц на виселицу. Он боялся, что не сможет долго скрывать свою нервозность.

— Я полагаю, — тоном, каким говорят о самых обыденных вещах, начал Мак-Нил, — вам ясно, что только для одного из нас здесь хватит воздуха до самой Венеры.

Неимоверным усилием воли Грант оторвал взгляд от гипнотической чашки и выдавил из пересохшего горла слова:

— Эта… эта мысль у меня мелькала.

Мак-Нил потрогал свой сосуд, нашел, что тот еще слишком горяч, и задумчиво продолжал:

— Так не будет ли всего правильней, если один из нас выйдет через наружный шлюз или примет… скажем, что-то оттуда? — Он ткнул большим пальцем в сторону аптечки, едва различимой с того места, где они сидели.

Грант кивнул.

— Вопрос, конечно, в том, — прибавил инженер, — кому это сделать. Я полагаю, нам надо как-то бросить жребий.

Грант смотрел на Мак-Нила с восхищением, которое почти перевешивало его растущую нервозность. Не верилось, что инженер может так спокойно обсуждать эту тему.

Заподозрить он ничего не мог — в этом Грант был уверен. Просто оба они думали об одном и том же, и по какому-то случайному совпадению Мак-Нил сейчас, именно сейчас, затеял этот разговор.

Инженер пристально смотрел на него, стараясь, видимо, определить реакцию на свое предложение.

— Вы правы, — услышал Грант собственный голос. — Мы должны обсудить это.

— Да, — безмятежно подтвердил инженер, — должны. — Он взял свой стакан, зажал губами трубочку и стал медленно потягивать кофе.

Ждать конца этой сцены Грант был не в силах. Облегчения, на которое он надеялся, он вовсе не испытывал. Скорее его даже кольнуло нечто похожее на жалость, хотя с раскаянием это не имело ничего общего. Было уже немного поздно думать об этом сейчас, но он внезапно вспомнил, что будет один в «Стар Куин», преследуемый своими мыслями, больше трех недель, прежде чем придет спасение.

Он не хотел видеть Мак-Нила умирающим, чувствовал себя нехорошо. Не оглянувшись на свою жертву, он поспешил к выходу.

Раскаленное солнце и немигающие звезды со своих постоянных мест смотрели на неподвижный, как и они, «Стар Куин». Невозможно было заметить, что эта крохотная гантель несется с почти максимальной для нее скоростью, что в меньшей сфере скопились миллионы лошадиных сил, готовых вырваться наружу, и что в большей сфере есть еще кто-то живой.

Люк на теневой стороне корабля медленно открылся, и во тьме повис яркий круг света. Почти тут же из корабля выплыли две фигуры. Одна была значительно массивнее другой, и по очень важной причине — из-за скафандра. А скафандр не из тех нарядов, которыми можно пренебречь, ничем особо не рискуя, скафандр — вещь важная и необходимая.

В темноте происходило что-то непонятное. Потом меньшая фигура начала двигаться, сперва медленно, однако с каждой секундой набирая скорость. Когда из отбрасываемой кораблем тени ее вынесло на слепящее солнце, стал виден укрепленный у нее на спине небольшой газовый баллон, из которого вился, мгновенно тая в пространстве, легкий дымок.

Эта примитивная, но эффективная ракета позволила телу преодолеть ничтожное гравитационное поле корабля и очень скоро бесследно исчезнуть вдали.

Все это время другая фигура неподвижно стояла в шлюзе.

Теперь наружный люк закрылся, яркое круглое пятно пропало, и на затененной стороне корабля осталось лишь тусклое отражение бледного света Земли.

Следующие двадцать три дня ничего не происходило.

Капитан «Геркулеса», облегченно вздохнув, повернулся к первому помощнику:

— Я боялся, что он не сумеет этого сделать. Какой невероятный труд одному справиться с кораблем, да еще когда и дышать-то почти нечем! Сколько времени нам нужно, чтобы добраться до него?

— Около часа. Он все еще несколько отклоняется в сторону, но тут мы сможем ему помочь.

— Хорошо. Просигнальте, пожалуйста, «Левиафану» и «Титану», что мы идем на сближение и чтобы они тоже стартовали. Но я не стал бы до завершения стыковки давать информацию вашим приятелям из отдела новостей.

Помощник вспыхнул.

— Я и не собирался, — сказал он слегка обиженным голосом, набирая сообщение. Ответ, мгновенно вспыхнувший на дисплее, вызвал у него неудовольствие. — Нам лучше самим вывести Королеву на круговую орбиту, прежде чем вызывать других, иначе они зря израсходуют много топлива. У нее еще превышение скорости почти на километр в секунду.

— Вы правы. Скажите, чтобы «Левиафан» и «Титан» были наготове, но не стартовали без нашего сигнала.

Пока это сообщение пробивалось сквозь толщу облаков к планете, первый помощник задумчиво спросил:

— Интересно, что он сейчас чувствует?

— Могу вам сказать. Он так рад своему спасению, что все остальное ему безразлично.

— Но ведь такая душевная рана, такие переживания — оставить своего товарища в космосе, чтобы самому вернуться домой.

— Да, никому такого не пожелаешь. А где другой выход? И вы же слышали радиопередачу — они все спокойно обсудили, и проигравший вышел из шлюза. Это было единственное разумное решение.

— Разумное — возможно… Но как ужасно позволить кому-то спасти тебя ценой собственной жизни!

— Ах, не сентиментальничайте. Уверен, случись это с нами, вы вытолкнули бы меня в космос, не дав даже перед смертью помолиться!

— Если бы вы еще раньше не проделали этого со мной. Впрочем, «Геркулесу» такое едва ли угрожает. До сих пор мы ни разу не были в полете больше пяти дней. Толкуй тут о романтике космических дорог!

Капитан промолчал. Прильнув к окуляру навигационного телескопа, он пытался отыскать «Стар Куин», который должен был уже быть в пределах видимости. Пауза длилась довольно долго: капитан настраивал резкость. Потом с удовлетворением объявил:

— Вот он, километрах в девяноста пяти от нас. Велите экипажу приготовиться, и пошлите сообщение, чтобы подбодрить его. Мы будем там через тридцать минут, даже если это не совсем так.

Тысячеметровые нейлоновые канаты медленно натягивались, поглощая относительную инерцию кораблей, затем начали вращаться электрические лебедки и «Геркулес», словно паук, ползущий по своей нити, поравнялся с грузовиком.

Люди в скафандрах с мощными реактивными двигателями потели — это была сложная, тяжелая работа, — пока шлюзы не совпали и не были соединены вместе.

Когда это было сделано, двери скользнули в сторону и в образовавшейся переходной камере свежий воздух смешался с удушливо-тяжелым.

Первый помощник с «Геркулеса», стоя с кислородным баллоном в руках, ожидал появления спасшегося космонавта и старался представить себе, в каком тот окажется состоянии. Вот уже открыта и внутренняя дверь «Стар Куин».

Остановившись в противоположных концах короткого коридора, мужчины несколько мгновений молча смотрели друг на друга. Первый помощник с удивлением и некоторым разочарованием отметил про себя, что элемент драматизма здесь отсутствует начисто.

Как много всего произошло, чтобы сделать этот момент возможным, а когда он наступил, вдруг стало обидно, что все заканчивается так просто. Первый помощник капитана «Геркулеса» — неисправимый романтик — хотел сказать что-нибудь очень значительное, что вошло бы потом в историю, как та знаменитая фраза: «Доктор Ливингстон, я полагаю?»[2]

Но на самом деле он сказал только:

— Привет, Мак-Нил, рад вас видеть.

Заметно похудевший и осунувшийся Мак-Нил держался, однако, вполне нормально. Он с удовольствием глотнул свежего кислорода и отказался от предложения лечь поспать. Он сказал, что последнюю неделю ничего другого почти не делал — только спал, экономя остатки кислорода.

Часть товара была перегружена, за оставшимся с Венеры спешили сюда еще два транспорта.

Первый помощник мог вздохнуть с облегчением — он и не рассчитывал, что так скоро сможет услышать все подробности!

Мак-Нил рассказывал о событиях последних недель, а первый помощник украдкой включил запись.

Все говорилось спокойным, эпическим тоном, словно все случившееся произошло не с рассказчиком, а с кем-то посторонним или вовсе не имело места в действительности. Так оно отчасти и было, хотя нельзя сказать, будто Мак-Нил сочинял.

Нет, он ничего не выдумывал, но он об очень многом умолчал. Он готовился к этому отчету целых три недели и постарался не оставить в нем слабых мест.

Грант был уже у двери, когда Мак-Нил тихо окликнул его:

— Куда вы спешите? Я думал, мы собирались кое-что обсудить.

Чтобы остановить свой полет, Грант схватился за дверной проем и медленно, недоверчиво обернулся. Инженеру полагалось уже умереть, а он удобно сидел, и во взгляде его читалось что-то непонятное, какое-то новое, особое выражение.

— Сядьте! — резко сказал Мак-Нил , и с этой минуты власть на корабле как будто переменилась.

Грант подчинился против воли. Что-то здесь было не так, но он не представлял, что именно.

После длившейся целую вечность паузы Мак-Нил почти грустно сказал:

— Я был о вас лучшего мнения, Грант.

Грант обрел наконец голос, хотя сам не узнал его.

— О чем вы? — просипел он.

— А как вы думаете, о чем? — В тоне Мак-Нила едва слышалось раздражение. — Конечно, об этой небольшой попытке отравить меня.

Итак, для Гранта все кончилось. Но ему было уже все равно. Мак-Нил сосредоточенно разглядывал свои ухоженные ногти.

— Интересно, — спросил он так, как спрашивают «который час», — когда вы приняли решение убить меня?

Гранту казалось, что все это происходит на сцене — в жизни такого не могло быть.

— Только сегодня, — сказал он, веря, что говорит правду.

— Гм-м… — с сомнением произнес Мак-Нил и встал.

Грант проследил глазами, как он направляется к аптечке и ощупью отыскивает маленький пузырек. Тот по-прежнему был полон: Грант предусмотрительно добавил туда порошка.

— Наверно, мне следовало бы взбеситься, — тем же обыденным тоном продолжал Мак-Нил, зажав двумя пальцами пузырек. — Но почему-то это не так. Может быть, потому, что я никогда не питал особых иллюзий относительно человеческой натуры. И я ведь, конечно, давно заметил, к чему идет дело.

Только последняя фраза полностью проникла в сознание Гранта:

— Вы… заметили, к чему идет?!

— О боже, да! Для настоящего преступника вы слишком простодушны. А теперь, после краха вашего маленького замысла, положение у нас обоих неловкое, вы не находите?

Сдержаннее оценить ситуацию было невозможно.

— По правилам, — задумчиво продолжал инженер, — я был должен сейчас прийти в ярость, связаться с Венерой и разоблачить вас перед властями. Но в данных обстоятельствах это лишено смысла, да и ярость мне никогда по-настоящему не удавалась. Вы, конечно, скажете, что это из-за лени, но я считаю иначе. — Он криво усмехнулся. — О, ваше мнение мне известно — с присущей вам аккуратностью вы четко определили, что я за тип, нет разве? Я слабохарактерен и распущен, у меня нет понятия о нравственном величии, да и вообще о нравственности, и мне ни до кого нет дела, я люблю только себя… Что ж, не спорю. Может быть, на девяносто процентов все так. Но какую огромную роль играют оставшиеся десять процентов, Грант!

Грант чувствовал себя не в том состоянии, чтобы предаваться психологическому анализу, — сейчас было не самое подходящее время для этого. К тому же мысли Гранта все еще были целиком заняты неожиданным и загадочным ходом событий. А Мак-Нил, отлично понимая это, явно не спешил удовлетворить это любопытство.

— Ну и что же вы намерены теперь делать? — Спросил Грант, желая поскорее покончить с этим делом.

— Я, — спокойно ответил Мак-Нил, — продолжил бы дискуссию с того места, на каком она была прервана из-за этого кофе.

— Не думаете же вы…

— Думаю! Думаю продолжить, как если бы ничего не произошло!

— Чушь! — вскричал Грант. — Вы хитрите!

Мак-Нил со вздохом поставил на место пузырек и твердо посмотрел на Гранта.

— Не вам обвинять меня в интриганстве. Итак, я повторяю мое прежнее предложение, я предлагаю решить, кто из нас примет яд. Только решать мы теперь будем вдвоем. И яд, — он снова приподнял пузырек, — будет настоящий. От этого порошка остается лишь отвратительный вкус во рту.

У Гранта наконец мелькнула догадка.

— Вы подменили яд?

— Естественно. Вам, может быть, кажется, что вы хороший актер, Грант, но, по правде говоря, вас насквозь видно. Я понял, что вы что-то замышляете, пожалуй, раньше, чем вы сами отдали себе в этом отчет. За последние дни я обшарил весь корабль. Было даже забавно перебирать все способы, какими вы постараетесь от меня отделаться. Мне это помогло скоротать время. Яд был настолько очевиден, что прежде всего я позаботился о нем. Но с сигналом опасности я, кажется, переусердствовал и чуть не выдал себя, поперхнувшись первым же глотком: соль плохо совместима с кофе.

Он снова невесело усмехнулся.

— Я рассчитал и более тонкие варианты. Я нашел уже пятнадцать абсолютно надежных способов убийства на космическом корабле. Но описывать их сейчас мне не хотелось бы.

Это просто фантастика, подумал Грант. С ним обходились не как с преступником, а как со школьником, не выучившим урока.

— И все-таки вы готовы начать все сначала? — недоверчиво спросил он. — И в случае проигрыша даже сами принять яд?

Мак-Нил долго молчал. Потом медленно заговорил снова:

— Вижу, вы все еще мне не верите. Это не соответствует вашему представлению обо мне, не так ли? Но, возможно, я смогу заставить вас понять меня.

В сущности все очень просто. Я брал от жизни все, что мог, не о чем не сожалея, не слишком терзаясь угрызениями совести.

Грант… Большая часть моей жизни уже позади, но я не цепляюсь за то, что осталось, так отчаянно, как ты считаешь. Однако кое-что, пока я жив, мне совершенно необходимо. Вас это, может быть, удивит, но дело в том, Грант, что некоторые принципы у меня имеются. В частности, я… я всегда старался вести себя как цивилизованный человек. Не скажу, что это всегда мне удавалось. Но, сделав что-либо неподобающее, я всегда старался загладить свою вину.

Он опять помолчал, а затем так, точно не Грант, а он сам нуждался в оправдании, объяснил:

— Я никогда не питал к вам симпатии, Грант, но я часто вами восхищался. Вот почему мне очень жаль, что все так случилось. Особенно я восхищался вами в тот день, когда корабль получил пробоину.

После этих слов Мак-Нил запнулся и не смог сразу подобрать нужные слова. Когда он заговорил снова, то избегал встречаться взглядом с Грантом.

— В тот день я показал себя не с лучшей стороны. Случившееся потрясло меня. Я всегда был уверен, что выдержу любое испытание, но… в общем удар был слишком силен, он сбил меня с ног, я не выдержал…

Он попытался шуткой скрыть смущение:

— Такая же история случилась со мной в моем первом полете. Я был слишком уверен, что никогда не заболею космической болезнью, а в результате именно из-за излишней самоуверенности мне было особенно тяжело. Но я переборол себя — переборол тогда и переборол теперь…

Большим сюрпризом, мало что в моей жизни так сильно удивляло меня, стало то что я увидел, что именно вы, вы — «Стальной Грант», начинаете ломаться… О, конечно, история с вином! Я понимаю, вы сейчас думаете о ней. Так вот, это — единственное, в чем я НЕ раскаиваюсь. Я сказал, что всегда старался вести себя как цивилизованный человек, а цивилизованный человек должен знать, когда напиться. Но вам этого, пожалуй, не понять.

Между тем, как ни странно, именно сейчас Грант начал его понимать. Только сейчас он почувствовал, как сильно заблуждался насчет Мак-Нила. Нет, «заблуждался» — не то слово. Во многом он был прав. Но он скользил взглядом по поверхности, не подозревая, какие под ней скрываются глубины.

В первый и — учитывая обстоятельства — последний раз ему стали ясны истинные мотивы поведения инженера. Теперь он понимал, что перед ним не трус, пытающийся оправдаться перед миром: никто и не узнает, что произошло на борту «Стар Куин». Да и Мак-Нилу с его так часто раздражавшей Гранта самоуверенностью, вероятнее всего, наплевать на общественное мнение. Но ради той же самоуверенности ему необходимо любой ценой сохранить собственное доброе мнение о себе. Иначе жизнь утратит для него всякий смысл, и на такую жизнь он ни за что не согласится.

Инженер пристально наблюдал за Грантом и, наверно, почувствовал, что тот уже близок к истине, так как внезапно изменил тон, словно жалея об излишней откровенности:

— Не думайте, что мне нравится проявлять донкихотское благородство, подставляя другую щеку. Подойдем к делу исключительно с позиций здравого смысла. Какое-то соглашение мы ведь вынуждены принять. Приходило ли вам в голову, что, если один из нас спасется, не заручившись соответствующими показаниями другого, оправдаться перед людьми ему будет нелегко?

Это обстоятельство Грант в своей слепой ярости совершенно упустил из виду. Но он не верил, чтобы оно могло чересчур беспокоить Мак-Нила.

— Да, — сказал он. — Пожалуй, вы правы.

Сейчас он чувствовал себя намного лучше. Ненависть испарилась, и на душе у него стало спокойнее. Даже то, что дело приняло совсем не тот оборот, какого он ждал, уже не слишком его тревожило.

— Ладно, — сказал он равнодушно, — покончим с этим. Где-то здесь должна быть колода карт.

— Я думаю, нам сначала нужно сделать заявления для Венеры — нам обоим, — с какой-то особой настойчивостью возразил инженер. — Надо зафиксировать в письменном виде то, что мы действуем по полному согласию — на случай, если потом придется отвечать на разные неудобные вопросы.

Грант безразлично кивнул. Он был уже на все согласен. Он даже улыбнулся, когда десятью минутами позже вытащил из колоды карту и положил ее лицом вверх рядом с картой Мак-Нила.

— И это вся история? — спросил первый помощник, соображая, через какое время прилично будет начать передачу.

— Да, — ровным тоном сказал Мак-Нил, — это вся история.

Помощник, кусая карандаш, подбирал формулировку для следующего вопроса:

— И что Грант воспринял это совершенно спокойно?

Капитан одарил его свирепым взглядом, а Мак-Нил холодно посмотрел на первого помощника, будто сквозь него читая крикливые газетные заголовки, и, встав, направился к иллюминатору.

— Вы ведь слышали его заявление по радио? Разве оно было недостаточно спокойным?

Помощник вздохнул. Слабо все же верилось, что в подобной ситуации двое людей сохранили такое достоинство, так бесстрастно вели себя. Помощнику рисовались ужасные драматические сцены: приступы безумия, даже покушения на убийство. А в рассказе Мак-Нила все выглядело так гладко. До обидного гладко!

Инженер заговорил снова, точно обращаясь к себе самому:

— Да, Грант очень хорошо держался… исключительно хорошо. Как жаль, что… — Он умолк; казалось, он целиком ушел в созерцание вечно юной, чарующе прекрасной планеты. Она была уже совсем близко, и с каждой секундой расстояние до этого белоснежного, закрывшего полнеба серпа сокращалось на километры. Там, внизу, были жизнь, и тепло, и цивилизация… и воздух.

Будущее, с которым совсем недавно надо было, казалось, распроститься, снова открывалось впереди со всеми своими возможностями, со всеми чудесами. Но спиной Мак-Нил чувствовал взгляды своих спасителей — пристальные, испытующие… да и укоризненные тоже.

Всю жизнь его будет преследовать шепоток. За его спиной будут раздаваться голоса: «Не тот ли это человек, который?..»

Ну и пусть! Хоть однажды в жизни он совершил нечто такое, о чем не стыдно вспомнить.

Быть может, придет день, когда его собственный безжалостный внутренний голос, разоблачая тайные мотивы его поведения, тихонько шепнет ему: «Альтруизм? Не валяй дурака! Ты старался исключительно ради собственной гордыни — тебе необходимо было нравиться самому себе, самого себя уважать!»

Но сейчас этот внутренний голос, постоянно портивший ему жизнь, цинично над всем издевавшийся, молчал, и Мак-Нила ничто не тревожило.

Он достиг затишья в самом центре урагана, и пока оно длится, он будет наслаждаться им в полной мере.