Рассказы

Эвейна

Компьютер снабдили голосом психологи из числа тех, что вечно витают в облаках и, пытаясь оставаться рациональными, постепенно превращаются в садистов. Было у него и кое-что другое — несколько откровенных фотографий, несколько книг и некий предмет в коробке, который можно было надуть и использовать для снятия личного напряжения. Он воспользовался им однажды, а затем, переполненный отвращения, уничтожил вместе с книгами и фотографиями. Но с голосом он ничего не мог поделать.

Он был мягкий, ласкающий слух, то ли голос реальной женщины, то ли синтезированный компьютером как оптимум — это ему не дано было узнать. Но голос был мягок, лишен присущей молодости резкости и он был за это благодарен. И поскольку он не мог игнорировать его или выключить, ему пришлось научиться жить вместе с ним, и за долгие, долгие годы он стал воспринимать его как должное и полагаться на него как на интегральную часть его замкнутой вселенной. Он даже развлекался, мысленно подбирая подходящие к голосу лицо и фигуру.

Образ менялся, по мере того как возраст смирял силу его страстей. Поначалу женщина был гибкой, с волосами цвета воронова крыла, у нее были торчащие груди и бедра из мира юношеских желаний. Потом она повзрослела и приняла более приятный облик, вылепленный голосом его собственных фантазий. Теперь это была высокая блондинка с коротко обрезанными вьющимися волосами, немного достигающими плеч. Глаза у нее были голубые, глубоко посаженные, с мелкими морщинками в уголках век. На ней было черное, простого покроя платье, открывающее гладкие плечи и верхнюю часть пышной груди. Не те твердые, торчащие выпуклости, которые он некогда себе представлял, а мягкие и слегка покачивающиеся, подходящие под взрослость ее лица и округлую пышность бедер. И он дал ей имя.

— Время очередной инспекции, Чарльз.

Он вздрогнул, резко вырванный из задумчивости, и помаргивая выпрямился в большом кресле. Перед ним, как всегда, была панель с приборами, большие шкалы с ползающими стрелками, блеском полированного металла, ряды индикаторов. Он понял, что видел сон, но не во сне, а во время погружения в мечтательную дремоту, ставшую для него видом самозащиты, полуреальным миром, в котором воспоминания перемешиваются с воображением и фантазия перевешивает реальность.

— Время очередной инспекции, Чарльз.

Использование его имени было еще одним психологическим фокусом, приводящим к неизбежной персонализации машины. Явный трюк, предназначенный для смягчения одиночества, который может легко привести к безумию. Если только безумием было давать имя механическому голосу. Воображать, что говорит реальная женщина. Представлять, что каким-то невероятным образом он в действительности не одинок, что где-то в его ограниченном мирке есть другой живой человек, и что, возможно, они когда-нибудь встретятся.

— Время очередной инспекции, Чарльз.

Это было только фантазией, чем же еще, но не стал ли голос чуть-чуть более резким? Немного нетерпеливым оттого, что он не отвечает? Даже встревоженным? Очень приятно было бы думать, что о тебе кто-то заботится, но опыт научил его не слишком обольщаться. Три раза, а затем шок, электрический стимул, который рывком разбудит его, даже если он уснул, болезненное напоминание о работе, которая его ждет и которую некому больше сделать.

— Да, Эвейна, — быстро отозвался он. — Я слышал тебя.

— Была задержка с ответом. Ты спал?

— Нет, просто думал.

— Ты здоров, Чарльз?

Он посмотрел на свои руки, на набухшие вены, испещренную пятнышками кожу, стянутую на костяшках пальцев. Когда-то они были молодыми и сильными, на них было приятно посмотреть. Когда они изменились? Почему он не заметил этого изменения раньше?

— Чарльз?

— Я в порядке, — коротко сказал он.

— По-моему, следует проверить твой метаболизм, Чарльз. После инспекции, разумеется.

— Черт подери, Эвейна, нечего ко мне придираться. У меня все в порядке, я же тебе сказал.

— После инспекции, Чарльз.

Как можно спорить с машиной? Конечно, он мог отказаться, были способы заставить его подчиниться, Создатели предусмотрели и такое. Ему негде было укрыться от сенсоров, а непослушание означало наказание. Он угрюмо поднялся с кресла, с тревогой осознав свое физическое несовершенство. К примеру, ноги, неужели они всегда побаливали, как сейчас? За долгие годы он приспособился к ослабевшему зрению, и теперь для него нормальным было, сидя в кресле, не различать мелкие деления на шкалах. Но боль, легкая задержка в движении левой ноги, из-за которой он едва не упал, вовремя успев ухватиться за спинку кресла? Новое ли это, или все это уже было раньше? А если да, то почему он об этом не помнит?

Мысль не отставала от него, пока он вышагивал десять футов от кресла до задней переборки. Подняв руки, он мог коснуться потолка, разведя их — коснуться стен. Крошечное пространство, напичканное сложными машинами, что в рассчитанных количествах снабжали его воздухом, пищей и водой. Замкнутая среда, которая его кормила и укрывала, и кроме того, защищала от внешних воздействий. В подобном месте ощущения были немногочисленными и всегда только личными. Мог ли он вообще забыть какую-либо деталь из своей монотонной жизни?

— Чарльз, ты медлишь.

Инспекция должна быть завершена. Он протянул к перегородке руку и коснулся простых переключателей. Компьютер разблокировал их после его прикосновения, и приподнялась панель, открыв протяженное тускло освещенное пространство, на которое он смотрел сквозь увеличительную линзу. Осмотр проводился визуально, при помощи линз и зеркал, чтобы исключить возможную неисправность электроники. Он добросовестно осмотрел загадочные бункера, ряды контейнеров, бесчисленные флакончики и еще какие-то непонятные предметы, обтянутые пластиковыми мембранами. Когда-то это зрелище восхищало его, наполняло огромным ощущением продуманности, согретым убежденностью в том, что его роль важна и необходима для успеха проекта. Теперь же он просто совершал ритуал.

— Чарльз?

Он слишком долго смотрел, опять погрузившись в задумчивость, пытаясь, возможно, возродить былое восхищение, экстраполируя, заглядывая вперед, воображая самые невероятные картины будущего. А может, просто немного задремал от скуки, обиженный превосходством компьютера.

— Чарльз, все функционирует оптимально?

— Да, Эвейна, как всегда.

— Тогда возвращайся в кресло, Чарльз. Я должна проверить твой метаболизм.

Он ощутил, как под его рукой шевельнулся переключатель, панель снова заперла переборку, а потом медленно вернулся в кресло, сунул правую руку в знакомое отверстие. В его плоть погрузились датчики, он ощутил легкое пощипывание от поверхностной стимуляции кожи. Он откинулся на спинку, закрыл глаза, и представляя гладкое лицо в рамке светлых волос, голубые глаза, возможно, чуть встревоженные, пухлые губы сжаты, а платье, когда она наклоняется вперед прочесть результаты исследования, чуть-чуть, совсем немного отходит от плеч и груди.

— Ну как, сестра, я буду жить?

— Сестра?

— Сейчас, Эвейна, ты медицинская сестра. Некто, кто заботится о больном. Я болен?

— Ты не не действуешь с оптимальной эффективностью, Чарльз.

— И это означает, что я болен. Вылечи меня, Эвейна.

Он почувствовал, как вслед за прикосновением чего-то в нем стала нарастать эйфория. Наверное, какая-то инъекция, догадался он, препарат, что развеет его депрессию и нарастающее чувство тревоги. Помогло ее подчинение, сам факт, что она выполнила его инструкцию. Человек всегда должен быть главенствующим партнером.

Все еще не открывая глаз и представляя, как она выпрямляется с улыбкой и выражением привязанности и материнской заботы на лице, он произнес:

— Сколько уже, Эвейна?

— Ты неточен, Чарльз.

— А ты упряма. Ты ведь прекрасно знаешь, о чем я спрашиваю. Сколько мы уже путешествуем в этой жестянке?

— Очень долго, Чарльз.

Слишком долго, подумал он. Так долго, что время потеряло смысл. Пока он мчался почти со скоростью света, направляясь к далеким звездам, его метаболические часы стали идти медленнее из-за эффекта сжатия. Дома могло пройти уже и десять тысяч лет. На корабле же они превратились в целую жизнь.

Эта мысль мешала ему, и он начал ее отгонять, пользуясь помощью введенного препарата и комфортным присутствием женщины. Он снова неощутимо для себя скользнул в воспоминания, снова услышал детские голоса отобранных, более низкие голоса инструкторов. Он был избранным. Его тренировали для выполнения важнейшей задачи. Его жизнь будет отдана Великой Экспансии.

Он зашевелился и снова ощутил успокаивающую инъекцию.

— Поговори со мной, Эвейна.

— О чем, Чарльз?

— Выбери сама. Любую тему. Ты высокая, прекрасная блондинка. Как тебе нравится быть запертой в этой машине? Не выпустить ли мне тебя? Ворваться в твою тюрьму и пригласить тебя на прогулку?

— Ты становишься нерациональным, Чарльз.

— Отчего же, Эвейна? Сколько ты уже со мной? Пятьдесят лет? Больше? В любом случае, долго. Мы часто разговаривали, и ты, конечно же, должна была измениться с тех ранних дней. Слушай, знаешь, почему я уничтожил книги и все остальное? Я чувствовал, что ты наблюдаешь за мной. Наблюдаешь и презираешь меня. Ты ведь не станешь этого отрицать?

— Конечно же, я наблюдала за тобой, Чарльз.

— Наблюдала и приказывала — сделай то, да сделай это, а вот это сделай как можно быстрей или еще что-нибудь. Иногда ты была просто стервой, и мне следовало бы ненавидеть тебя, но я этого не делал. Я совершенно не испытывал ненависти.

— Ненависти, Чарльз?

— Это такая эмоция.

В его воображении она нахмурилась и покачала головой.

— Молчи, — быстро произнес он. — Не хочу знать, что ты можешь, а чего не можешь испытывать. Ничто, обладая таким голосом, не может быть лишено чувственности.

— Ты иррационален, Чарльз. Наверное, тебе следует поспать.

— Нет!

Он выдернул руку из отверстия прежде, чем она успела сделать инъекцию. Подобную ловкость он проявлял неоднократно, потому что уже не в первый раз сидел и беседовал с женщиной, запертой в этой машине. И все же на этот раз он вроде бы почуял какую-то разницу. Ранее он позволял ей погрузить его в забытье, темноту и мир снов, в котором она приходила к нему, живая, раскрыв объятия, льнула к нему всем телом и увлекала его на волнах полного слияния в какую-то даль, где все было чудесным, а жизнь — полной.

— Я не хочу спать, — сказал он. — Я хочу разговаривать. Хочу узнать, для чего все это нужно. И ты мне расскажешь.

— Я тебя не понимаю, Чарльз.

— Недостаточно данных? — Он фыркнул, услышав ее слова. — И ты все еще пытаешься убедить меня, что ты всего лишь машина? Неужели ты не поняла, что я в это не верю? Что все вокруг — фарс. Спектакль. Пора его заканчивать.

— Я все еще не понимаю.

— Догадайся.

— Кажется, у тебя все еще отклонение от нормы. Вероятно, неисправность физического состояния. Если ты положишь руку на место, я проверю твой метаболизм.

— Не дождешься. Сейчас ты откроешь двери и выпустишь меня наружу.

— Но это невозможно, Чарльз. Ты же сам знаешь.

— Тогда вернись домой.

— Это столь же невозможно. Ты раздражен, Чарльз, ты мыслишь нелогично. Но ты не одинок.

Он устало открыл глаза и посмотрел на шкалы, на ряды индикаторов, на металл, который он полировал и на панели, с которых стирал малейшее пятнышко. Нет, он не был одинок. На световые годы вокруг него разбросан миллион точно таких же кораблей, каждый из которых был таким же образом загружен, заполнен спорами, семенами, элементами жизни, обычными для родного мира. Дремала готовая к возрождению жизнь, защищенная дюжиной способов — в оболочках из различных пластиков и натуральных мембран, в шариках льда и в питательном желе, обезвоженная, замороженная, погруженная в электронный стасис. Крупинки, пылинки, матрицы, почти невидимые молекулярные цепочки. Груз, созданный для продолжения гонки.

А он сам?

— Нет! — Он скорчился, охваченный внутренним хаосом. — Нет!

— Чарльз, ты должен расслабиться. Тебе нечего бояться. Корабль неповрежден, тебе не нанесен никакой вред. Все так, как должно быть.

Мягкий, успокаивающий материнский тон. Уверенность преданного компаньона. Он не одинок, она с ним, она всегда будет с ним.

Но она лгала, как лгали другие, как ложью была вся его жизнь. Вся его пустая, тупая, потраченная зря жизнь.

— Правду, — жестко произнес он. — Скажи мне правду.

— О чем, Чарльз?

— Обо всем. Говори, черт бы тебя побрал!

— Цель проекта тебе объяснили с самого начала. Большая Экспансия — это мечта расы, членом которой ты являешься. Мы должны отыскать подходящую звезду, найти планету, обладающую определенным набором заранее определенных факторов и выгрузить на нее наш груз в соответствии с инструкциями. В случае удачи жизненный цикл на этом мире будет направлен в сторону имитации условий, приближающихся к исходному миру. А это означает, что в будущем ваша раса найдет подходящие для заселения планеты. Путем экстраполяции возможно утверждать, что в обозримом будущем ваша раса обнаружит рассеянные по всей галактике пригодные для обитания и до какой-то степени знакомы миры.

— А остальное?

— Больше ничего, Чарльз.

— К чертям твое вранье. Для чего нужен я?

— Ты — фактор безопасности. Существует небольшая вероятность, что произойдет неполадка в механизмах жизнеобеспечения и обслуживания корабля. В таком случае ты произведешь ремонт.

— Чем? Голыми руками?

— Нет, Чарльз, инструментами, которые я тебе предоставлю в случае необходимости.

— Вместе со знанием, как ими пользоваться?

— Эти знания имплантированы в твое подсознание, Чарльз, они будут высвобождены в случае реальной аварии.

Ответ прозвучал логично, и он удивился, почему это произвело на него впечатление, разве машина может быть нелогичной? И все же она была запрограммирована и установлена реагировать определенным образом на определенные стимулы. Она могла и лгать, или, точнее, говорить ту правду, которую знала, которая вовсе не обязана быть правдой.

Но если это не правда, то какова же она?

Для чего его засунули в корабль? Он встревоженно поднялся с кресла и прошел десять футов до задней переборки, десять футов обратно к креслу, и снова десять футов обратно. Корабль, в котором он находился, функционировал с обычной спокойной эффективностью. Он обвел взглядом стены, потолок, панель с рядами инструментов. А ведь это ширма, подумал он. Нечто, предназначенное отвлекать его внимание и создавать иллюзию, будто он необходим для функционирования корабля. Почему же он не понимал раньше, что совершенно не нужен кораблю, управляемому компьютером? Дорогой предмет бесполезного груза.

И все же Строители не стали бы затрачивать зря столько ресурсов, не будь на то причины.

— Эвейна, — резко сказал он, — для чего я здесь?

— Я уже говорила, Чарльз.

— Ты солгала. Теперь скажи мне правду. — Невероятно, но она не ответила, и глядя на свои руки, видя набухшие вены, пятна на коже, следы старости, он спросил:

— Что будет, когда я умру?

— Когда ты прекратишь функционировать, Чарльз, мы достигнем предельного расстояния от родного мира. Тогда я изменю курс и начну поиск подходящего мира, на который доставлю груз.

На мгновение ее слова показались бессмысленными — а затем на него навалилась сокрушительная, ошеломляющая правда, внезапно уничтожившая и его гордость, и его «я».

— Часы, — глухо выдавил он. — Выходит, я всего лишь часы.

Метаболический будильник. Как еще можно определить длительность полета, продолжающегося почти со скоростью света? Засеянный жизнью мир должен находиться в пределах досягаемости, и мера измерения превратилась в человеческую жизнь. Или длина его жизни, или момент, когда он осознает правду, разница невелика.

А потом?

— Мне очень жаль, Чарльз, — произнесла машина, и на этот раз не было никаких сомнений, что в ее голосе прозвучала жалость. — Мне действительно очень жаль.

А затем электронное устройство, имплантированное в его мозг, мгновенно сделало его неподвижным, тело его охладил специальный газ, стены раскрылись и обнажили инструменты, которые подхватят его тело, разделают его плоть на фрагменты и сохранят молекулярные цепочки РНК и ДНК, которые будут добавлены к конечному посевному материалу.

Но боли не было. Совсем не было. В этом, по крайней мере, Строители проявили доброту.