Ракета 1955 года

Проект этот полностью принадлежит Файну. Я лишь довел его до ума внес кое-какие поправки, после чего он стал вполне реальным. Не знаю, как долго Файн над ним работал. Рассказал он мне о нем в один прекрасный весенний день. Я сразу обнаружил в нем некоторые слабые места и посоветовал, как их поправить и сделать так, чтобы комар носа не подточил. Но я сразу же предупредил, что в такие игры не играю. Однако мне пришлось тут же изменить свое решение: Файн пригрозил сообщить кое-куда о моих проделках, совершенных несколько лет назад.

По этой причине мне пришлось провести несколько месяцев в Европе, где я занимался поисками материалов, имевших отношение к пресловутому проекту. Я вернулся в Штаты с папкой письменных свидетельств, старых газетных вырезок и фотокопий разных компрометирующих документов.

Затем у нас состоялся короткий спокойный разговор с известным профессором астрономии — популярной личностью, уроженцем Вены, а ныне безобразным, заросшим волосами стариком. Собранные мною доказательства помогли нам припереть его к стенке, так что по здравом размышлении он согласился нам помочь.

Всем известно, что произошло потом: состоялось историческое выступление профессора по радио. Файн составил набросок этой речи, а я ее подредактировал и посоветовал профессору во время выступления стараться говорить с немецким акцентом. Некоторые его фразы были просто великолепны: «Американское владычество над всеми планетами!.. Покровы тайны наконец сорваны… Человек преодолевает земное притяжение… Путешествие сквозь безграничное пространство… Водрузить красно-бело-синее знамя на поверхности Марса!..»

Посыпались желанные пожертвования. Редакции газет и журналов показухи ради выписывали чеки метровой длины на несколько тысяч долларов каждый. Правительство «отслюнило» приятненьких полмиллиона. Значительный вклад последовал от Недели сборов на ракету, которая прошла в средних школах. Однако наиболее весомыми оказались частные даяния. Мы огребли чистоганом семь миллионов долларов и тут же приступили к строительству космического корабля.

Вирджиниум, на который пошла якобы бо́льшая часть собранных средств, был обыкновенным листовым железом. Моноатомный флюорин, который должен был обеспечить фантастическую скорость корабля, был просто водородом.

Старт корабля превратился в праздник для средств массовой информации. Огромный сверкающий корпус корабля был необычайно красив. Ласкали глаз формы обтекателя и стабилизаторов. Профессор астрономии произносил речи. Пилот Фарли, который должен был лететь на нашем корабле на Марс, широко улыбался в объективы репортерских камер. По стремянке он поднялся до обтекателя корабля и скрылся в рубке управления. Я намертво завинтил за ним звуконепроницаемый люк, и лишь улыбнулся, услышав, как пилот дубасит по обшивке изнутри: он требовал, чтобы его выпустили. К удивлению Фарли, в рубке не оказалось органов управления, к которым он привык за несколько месяцев тренировок.

Я предупредил корреспондентов, чтобы они отошли подальше, в укрытие. Профессор астрономии должен был замкнуть контакты рубильника, включавшего зажигание двигателей ракеты, стартовавшей в космос. Старик слитком долго колебался, так что Файну пришлось прошептать ему на ухо: «Анна Парелофф из Кракова, герр профессор…»

Щелкнул тройной контакт. Сверкающий металлическими гранями корабль с грохотом подбросило на сотню метров в воздух. Там он угрожающе накренился и… взорвался!

Фотограф, пытавшийся сделать снимок о близкого расстояния, пал бездыханным. Такая же судьба постигла нескольких детей. Стальное перекрытие убежища спасло всех прочих зрителей. Мы с Файном пожали друг другу руки, а корреспонденты бросились к телефонам.

Однако профессор, будучи не в силах пережить ту роль, которую он сыграл в марсианском проекте, признался во всем газетчикам и отравился. Мы с Файном бросили выручку и попытались улизнуть на самолете. Нас выследили члены «Комитета бдительности» и сняли с рейса («Комитет бдительности» возглавлял человек, который на афере с ракетой потерял… пятьдесят центов). Файн был в шоке и не смог отвечать на их вопросы ни устно, ни письменно. Поэтому они повесили его первым. Мне же дали бумагу и карандаш, чтобы я в подробностях описал все случившееся.

Вот они уже идут ко мне с отвратительной толстой веревкой в руках…