Путь Богини Мудрой

Крушина Светлана Викторовна Путь Богини Мудрой

Глава 1

Величественный белокаменный храм пропал за стеной снегопада. Его стены из шершавого камня растворились в снежной круговерти, и только присмотревшись, можно было смутно различить их строгие очертания. Но снег залеплял глаза, и Лионетта не сразу поняла, что стоит перед храмом. Сначала она попросту растерялась: как же так, еще вчера на этом самом месте к небу вздымались сферические купола, а теперь осталось только клубящееся белое и холодное ничто? Колючей намокшей варежкой она стряхивала с ресниц снег, но тут же налипал еще и еще. Наконец, она догадалась подойти поближе, и из снежной каши проступили шершавые каменные стены, устремленные ввысь. Лионетта поднялась по старым истертым ступеням и вошла в галерею.

Тонкий слой снега лежал на каменных плитах пола. За Лионеттой оставалась узкая цепочка следов — единственные отметки на нетронутой белизне. Ряд простых, без украшений, колонн поддерживал крышу галереи. За ними продолжал падать снег, но сюда залетали редкие снежинки. Слева тянулась серая шершавая стена со множеством дверей из толстых, хорошо подогнанных досок. На них не было никаких отметок, и Лионетта машинально считала двери про себя. Через некоторое время она остановилась и, не постучавшись, потянула тяжелую дверь на себя.

Она перешагнула через невысокий порог и оказалась в маленькой полутемной комнате, или, вернее, в келейке. Здесь было ничуть не теплее, чем улице, и снег, налипший на накидку Лионетты, не спешил таять. Грубо оштукатуренные стены дышали зимой, а огонек одинокой свечи не мог прогнать стылый холод. Да и не для того горела свеча — она освещала страницы книги, помещенной на пюпитр. Перед пюпитром стоял темноволосый узкоплечий человек в рясе из тонкого серого сукна. При одном взгляде на его скудное, не по сезону, одеяние Лионетту тряхнуло ознобом. Человек был погружен в чтение и заметил гостью только тогда, когда она подошла и тронула его за плечо. Он сразу обернулся, и его бледное юношеское лицо с темным пушком над верхней губой и глубокими оспинами на щеках просияло улыбкой.

— Стрекоза! — сказал он негромко, но с искренней радостью. — Я не ждал тебя сегодня.

— Матушка прислала тебе гостинцы, — Лионетта показала маленькую корзинку, висящую у нее на локте. — Почему здесь так холодно? Почему ты не зажжешь жаровню?

— Холодно? Разве? Я не заметил.

— Ты ничего не замечаешь… — вздохнула Лионетта и поставила корзинку на топчан, накрытый шерстяным одеялом. Подошла к жаровне, которая оказалась задвинутой в угол, поворошила угли — они давно уже остыли и подернулись серым пеплом. — Можно развести огонь?

— Конечно, — юноша бросил последний взгляд на книжные страницы и переставил свечу с пюпитра поближе к топчану. — Отойди-ка чуть подальше, сестренка… — он протянул к жаровне тонкую руку, сложил пальцы в сложном жесте и вполголоса проговорил несколько отрывистых слов. На углях послушно вспыхнули и заплясали язычки огня. — Вот так-то, — с удовлетворением проговорил он.

Лионетта придвинулась поближе к теплу, протянула к нему ладони.

— А наставник не рассердится, если узнает, что ты тратишь магическую силу на такие мелочи? — озабоченно спросила она.

— Он не узнает…

Юноша встал рядом с ней, устремил взгляд на заалевшие угли; лицо его стало задумчивым. Глядя на него с тревогой и нежностью, Лионетта задалась вопросом: какие мысли сейчас бродят в его голове? Насколько далеки они от этой холодной кельи и заснеженного города?.. Он частенько витал в облаках, но даже Лионетте никогда не рассказывал о тех картинах, которые вставали в его воображении, и ее это безмерно огорчало. С самого раннего детства она мучилась своей непричастностью к его внутреннему миру.

— Пирожки же остынут! — воскликнула она с притворной тревогой, чтобы вернуть друга с небес на землю. Метнулась к корзинке, откинула сверху чистую тряпицу и извлекла из аппетитно пахнущих недр румяный пирожок. — Скушай, пока горячий, Лионель, — она протянула лакомство юноше. Тот вскинул на нее глаза, с явным усилием вынырнув из раздумий, и с извиняющейся улыбкой покачал головой.

— Спасибо, Стрекоза. Может быть, позже. Я не голоден.

— Мама непременно велела скушать, пока не остыли! — настаивала Лионетта. — Она говорит, что ты совсем исхудал.

И в глубине души она была полностью согласна с матушкой. Лионетте была хорошо известна строгость храмовых правил касательно пищи и напитков, и все-таки большинство служителей Двенадцати выглядели здоровыми и вполне упитанными. Лионель же, который еще даже не прошел посвящение, держал себя в такой суровой аскезе, что по сравнению с ней бледнели даже самые строгие храмовые посты. Глядя на его тонкие запястья и худые ключицы, выступающие в широком вороте ученической рясы, можно было заключить, что он вовсе никогда не вкушает земной пищи. Он, впрочем, всегда был худым, сколько Лионетта помнила, — но в его возрасте, как считала ее матушка, юноша должен много и хорошо питаться. И в этом Лионетта тоже с ней соглашалась. Правила правилами, но нельзя же так истязать себя.

— Нельзя же так, — огорченно сказала она вслух и опустилась на топчан. Потянула за рукав Лионеля, чтобы сел рядом. — Что ты с собой делаешь, Лионель? В спальне холод, есть отказываешься… Так ты заболеешь. Ну, я прошу тебя. Скушай хотя бы половинку, не обижай маму.

Лионель улыбнулся и взял пирожок. Разломил его пополам и половину вернул девушке.

— Хорошо, Стрекоза… М-м-м, как вкусно! Передавай от меня поклон матушке Аманде.

— Передам. Но почему бы тебе самому не зайти? Ты давно у нас не был.

— Прости, но, наверное, я не смогу, — Лионель сидел, вперив задумчивый взгляд себе в колени, и пальцем собирал крошки с серого сукна ученической рясы. — Я как раз хотел тебе сказать… Осенью я хочу пройти посвящение, и уже известил об этом наставника.

— Но тебе же только семнадцать будет! — изумленно ахнула Лионетта. — И наставник позволил тебе?

— Позволил. Мне придется много заниматься, чтобы быть готовым к осени… — добавил он почти виновато и поднял глаза.

Как это часто случалось в последнее время, Лионетта едва не задохнулась, встретившись с ним взглядом. Глаза у него были черные и такие большие, что удивительным казалось, как они умещаются на худом и узком лице. Они горели как уголья и обжигали самую душу. Увы, девушка прекрасно знала, что их жар никакого отношения к ней, Лионетте, не имеет. И все же он заставлял забыть и о глубоких оспинах, которые обезобразили лицо, и о несимметричности и неправильности его черт.

— Я буду мешать тебе, да? — с горечью спросила она.

— Нет, что ты, — ласково отозвался он. — Ты никогда не мешаешь мне. Но тебе будет скучно со мной, Стрекоза.

— Мне никогда не бывает скучно, когда мы вместе!

Он улыбнулся ей и опустил подбородок на сцепленные в замок руки. Широкие рукава соскользнули, открывая узкие запястья и тонкие предплечья. Руки у него были как у девушки. Но Лионетта как никто знала, насколько обманчиво впечатление хрупкости и слабости, и какая сила духа заключена в мальчишески худом теле.

— Так мне можно будет, как прежде, приходить к тебе?

— Конечно, приходи, когда захочешь, Стрекоза.

Украдкой Лионель бросил взгляд на пюпитр с оставленной книгой, и у Лионетты упало сердце. Ему не терпится вернуться к своим занятиям, а она мешает. Все-таки мешает, что бы он ни говорил…

Лионетта встала и, улыбнувшись через силу, с деланной бодростью сказала:

— Ну, я пойду. Матушка затеяла сегодня стирку, нужно помочь.

— Конечно, Стрекоза.

— А корзинку оставлю у тебя, заберу в другой раз.

— Право, мне ни за что не осилить такую гору пирожков, — смеясь, запротестовал Лионель.

— Ну, угости товарищей.

— Хорошо.

Неотрывно глядя на нее жаркими черными глазами (и от этого взгляда сердце проваливалось в живот), Лионель тоже встал и подошел к ней. Лионетта затаила дыхание, закрыла глаза и почувствовала прикосновение узких ладоней к своим вискам.

— До встречи, Стрекоза, — сказал он и поцеловал ее в лоб. Для этого ему пришлось приподняться на цыпочки, а ей — немного наклонить голову, потому что роста они были равного. Любой, кто увидел бы их теперь вместе, не усомнился бы ни на секунду в том, что они родные брат и сестра. Оба невысокие и хрупкие, с черными глазами и волосами, только у Лионеля пряди свободно падали на плечи, а у Лионетты две длинные косы змеились по спине. И поцелуй, хотя и нежный, дышал одной только братской любовью.

— До встречи, Лионель, — отозвалась она, стараясь, чтобы переполнявшая ее горечь не просочилась в слова прощания. Лионель протянул ей варежки. Они были мокрыми от растаявшего снега и холодными, но Лионетта молча надела их.

Она потянула на себя дверь и вдруг замешкалась на пороге. Обернулась через плечо и увидела, что он уже стоит у пюпитра, и огонек свечи озаряет страницы раскрытой книги.

Двухэтажный каменный дом мастера Риатта стоял на Тополиной улице, в торговом квартале Аркары. На первом этаже располагалась мастерская и небольшая лавка, на втором жил сам мастер с женой и дочерью. Узкий двухоконный фасад с обеих сторон был зажат такими же домами, где жили такие же ремесленники. Улица круто взбегала вверх, потом так же круто спускалась вниз, и зимой, когда булыжная мостовая покрывалась льдом и снегом, ребятишки с визгом и хохотом скатывались вниз на санках, поднимая тучи снежной пыли. Пять лет назад и Лионетта обожала эту забаву. У них с Лионелем были одни на двоих санки, и когда они неслись с горы, Лионетта, сидевшая сзади, замирала от восторга и страха, и крепче прижималась к другу, обнимая его за пояс. Дом мастера Германа стоял прямо напротив дома мастера Риатта, как зеркальное отражение. Из окон на вторых этажах выглядывали госпожа Ромили — мать Лионеля, — и госпожа Аманда — мать Лионетты, — и в голос кричали своим чадам, чтобы те шли домой, сушиться и греться. Дети, конечно, делали вид, что не слышат. Да и как услышать, когда ветер свистит в ушах, перемешиваясь с радостным смехом друга?.. Потом в Аркару пришла оспа, не стало мастера Германа и госпожи Ромили, дом их заколотили, а Лионель окончательно перебрался жить в храм и больше не катался на санках с горы.

Лионетта постояла немного, глядя на играющих ребятишек. На душе было тоскливо. Как ей хотелось, чтобы Лионель вернулся в дом своих родителей, оставил храм, оставил свою Богиню! Но если он примет посвящение, этого не случится уже никогда. Богиня не отпустит его, а дом перейдет во владение храма — в качестве взноса нового служителя Гесинды.

Снег, пока Лионетта шла от храма, прекратился. Облачный покров истончился, меж обрывков туч робко проглядывало солнце. Миллионы крошечных огней, ярче сияния бриллиантов, загорелись на белоснежных пушистых сугробах. Лионетта сощурилась и закрыла глаза варежкой — блеск слепил нестерпимо.

— Стрекоза!

Кто-то высокий и широкоплечий приблизился и встал перед ней, закрыв собою солнце. Лионетта убрала руку и подняла голову, по-прежнему щуря глаза. Перед ней стоял рослый юноша в распахнутом стеганом дублете и с непокрытой головой, его русые волосы были зачесаны со лба назад и собраны в конский хвост. Руки он держал за спиной и смотрел на Лионетту нерешительно, почти робко. Эта нерешительность настолько не вязалась с его высоким ростом и крепким сложением, что Лионетта не удержалась и бросила насмешливо:

— Не смей называть меня Стрекозой! Не для тебя это имя.

Юноша вспыхнул, покраснел и переступил с ноги на ногу.

— За что ты сердишься? Чем я тебя обидел?

— Ничем. И я не сержусь.

Лионетта бросила последний взгляд на играющих детей и тихонько вздохнула. Словно дерево, обошла юношу и направилась к дому. Юноша нерешительно двинулся следом.

— Ну, чего тебе? — нетерпеливо спросила Лионетта, обернувшись через плечо.

— Вот… возьми. Это тебе.

Он протягивал ей руку, в которой оказался зажатым маленький букет фиалок. Лионетта остановилась и даже ахнула от изумления — фиалки, зимой! Где только взял? Она непроизвольно потянулась к цветам, но спохватилась и отдернула руку. Взглянула исподлобья, сердито.

— С чего это тебе вздумалось, Ивон?

— Пойдем завтра на каток… — он коротко вскинул на нее просящие глаза и снова опустил их.

— Нет, я не могу. Я занята.

— Чем же? — Ивон опять вспыхнул, но иначе — на скулах его загорелись красные пятна, но лицо оставалось бледным. Говорил он тихо, напряженно. В ладони стискивал что было сил букетик фиалок.

— Не твое дело.

— Снова пойдешь в храм? К этому длиннорясому, магу-недоучке? Что тебе в нем? Ему ничего не нужно, кроме дурацких магических формул и пыльных книг! И ты ему не нужна! Зачем ты к нему ходишь, Стрекоза?

— Дурак! Что ты понимаешь! — закусив губу, Лионетта ударила его по руке. От неожиданности он разжал пальцы, и фиалки упали в пушистый снег.

— Ну вот, — потерянно сказал Ивон. — Посмотри, что ты наделала.

— Дурак! — повторила Лионетта громче и отчаянней и отступила на шаг. — Не нужны мне твои цветы! Не приноси мне их больше. И сам не подходи. Понятно?

— Значит, не пойдешь на каток? — тихо спросил он, не поднимая глаз от сиротливо лежащих в снегу никому не нужных цветов.

Вместо ответа Лионетта резко отвернулась. Подхватила юбки и быстро пошла, почти побежала к дому. Ивон вскинул голову и посмотрел ей вслед.

— Чтоб тебя бесы забрали, колдун проклятый! — процедил он сквозь зубы и длинно всхлипнул, как обиженный ребенок. И наступил башмаком на фиалки, давя их и впечатывая в снег.

— Не надо бы тебе ходить туда, дочка, — проворчала госпожа Аманда. Большими деревянными щипцами она ворочала белье в большой бадье и на Лионетту не смотрела. Бадья стояла на раскаленной дровяной печи, от которой шел жар по всей маленькой кухне.

Лионетта яростно выкручивала над тазом простыню, но при материных словах в сердцах швырнула ее в воду и предплечьем отерла вспотевший лоб.

— Мама! Что в этом плохого?

— О замужестве тебе думать пора, — вздохнула госпожа Аманда. — К женихам присматриваться, выбирать. А ты все к этому мальчишке бегаешь. Стыд-то какой!

— Где же стыд, если мы с самого детства всегда вместе?

— Добро бы он к тебе ходил, — продолжала гнуть свое госпожа Аманда. — Так ведь нет! Сама бежишь. На шею вешаешься, выставляешься. А он и не собирается на тебе жениться, и не женится никогда.

— Я и не думала об этом, — возмутилась Лионетта. — Да и почем тебе знать, что не женится? Сейчас ему всего шестнадцать, а через несколько лет…

— Через несколько лет он станет магом, — отрезала мать. — Видела ты женатого мага? А?

Лионетта не ответила. Стояла, опустив голову и повесив руки. На глаза наворачивались непрошеные слезы. Чтобы удержать их, она кусала губы. Госпожа Аманда отложила щипцы, вытерла о белоснежный передник руки и подошла к дочери. Мягко обняла ее за плечи, притянула к себе.

— Не думай о нем. Ты ведь давно знала, что будет так. Кого Богиня избрала себе в служители, тому уж не быть с людьми. А его она когда еще отметила! Он станет посвященным, так уж ему на роду написано. А ты не печалься, найди хорошего парня. Вон хоть Ивон — чем не жених? Отец ему мастерскую бы отписал, толковый ведь работник, мастером станет через год-два…

Лионетта рванулась из материнских объятий, бедром ударилась о таз с водой, едва не опрокинув его.

— Не нужен мне Ивон… не хочу…

— Глупенькая ты, — печально сказала госпожа Аманда. Она и сама едва не плакала — от жалости к дочке.

Кто же знал, чем обернется дружба детей, о которой мечтала она вместе со своей подружкой Ромили семнадцать лет назад? Им хотелось, чтобы у них родились дочки, тогда девочки могли бы стать неразлучными подружками — как их матери. Но когда у госпожи Аманды родилась девочка, а у госпожи Ромили три месяца спустя — мальчик, они решили, что вышло еще лучше: глядишь, дети не только подружатся, но и полюбят друг друга, а там и поженятся. Вот было бы славно! Они и назвали детей похожими именами, словно заранее намечая связь между ними. Сначала шло, как мечталось. Лионель и Лионетта с раннего детства были неразлучны, и с годами дружба их крепла. Матери смотрели на них и радовались. Только госпожа Ромили беспокоилась, что ее Лионель немного не от мира сего — все мечтает о чем-то, у отца из лавки книги таскает и читает тайком. Но все еще могло бы наладиться, если бы мастер Герман не решил вдруг отвести сына в храм Гесинды, Богини Мудрой.

Впрочем, случилось это далеко не «вдруг». Просто у мастера Германа однажды кончилось терпение.

Круглое безбородое лицо храмовника выражало крайнюю степень раздражения. Под нетерпеливым взглядом серых глаз покупателя мастер Герман, хозяин книжной лавки на Тополиной улице, чувствовал себя все более неуютно и вовсю проклинал мысленно медлительного отрока. С полчаса назад тот был послан с поручением в «кладовку» и до сих пор не вернулся.

— Мастер Герман! — храмовник поднялся со скамьи и размашистым шагом приблизился к прилавку. Хозяин поднял голову. — Мастер Герман, я хочу сказать, что наше братство, и я в том числе, очень уважаем вас и ваше дело. Мы всегда были рады сотрудничать с вами, но сегодня… Я не могу ждать дольше. Это уже переходит все пределы. Если вы не смогли достать заказанное нашим храмом сочинение, так и скажите, и прекратите морочить мне голову. Если же книга у вас, будьте добры доставить ее сюда немедленно.

— Прошу простить меня, — поклонился мастер Герман. Как и все обыватели, он испытывал к храмовникам почтение, гораздо более глубокое, чем к нобилям. К тому же, они заказывали очень много книг и потому являлись выгодными клиентами. — Книга здесь, но мой сын, вероятно, никак не может найти ее.

— Если она у вас, почему вы не приготовили ее заранее? — гневно вопросил храмовник. — Сколько еще можно ждать, пока вернется ваш бестолковый мальчишка?

— Пять минут, мэтр! Обождите еще пять минут, и я сам принесу вам это сочинение.

— Пять минут, и ни секундой дольше, — смилостивился храмовник. — И учтите, мастер Герман, что, несмотря на все наше уважение, мы помним, что в Аркаре имеются и другие книжные лавки.

Мастер Герман снова поклонился и отступил от прилавка к двери, которая вела в хранилище книг, или, попросту говоря, кладовку. Он так и кипел от гнева. Ну, сынок, думал он, на этот раз я уж точно тебя выдеру, клянусь Фексом! Не первый уже раз ты выкидываешь такие штуки, негодник. Долго я закрывал на это глаза, но всякому терпению приходит конец.

Мастер Герман любил сына, единственного своего отпрыска, и возлагал на него большие надежды. Он не держал мальчишку в особой строгости и даже обучил грамоте и письму, рассчитывая в будущем передать ему свое дело. И поначалу даже радовался тому, что мальчик растет таким тихим и смирным. Не шалит, не гоняет с другими мальчишками на улице, не лазает по чужим садам, а сидит себе да мечтает целыми днями вместе с соседской дочкой, своей подружкой, или читает книжки. Но чем дальше, тем больше времени он проводил за книгами и в мечтаниях. А о домашних обязанностях забывал. Не однажды случалось: мать или отец поручали ему какое-нибудь дело, а он забивался в укромный уголок с книжкой в обнимку. И теперь мастер Герман почти наверное знал, что найдет его за чтением.

В небольшой кладовке было сумрачно и прохладно. Она была так плотно заставлена шкафами, что впервые забредший в нее человек легко мог заблудиться. Мастер Герман вгляделся в сумрак и сердито крикнул:

— Лионель! Лионель, куда ты запропастился?! Ну, погоди, мальчишка, я с тебя шкуру спущу!

Ни звука в ответ.

— Лионель, где ты запропал, Безымянный тебя забери?!

Тишина пахла старыми книгами. Пахла бумагой, клеем, кожей и металлом. И пылью.

— В самом деле его, что ли, Безымянный забрал? — пробормотал обескураженный мастер Герман. Тихо ступая, двинулся вдоль ряда уходящих под потолок книжных шкафов.

Ему не пришлось блуждать долго. Вскоре он увидел впереди маленький огонек масляной лампы, с которой ушел сын. Мастер Герман ускорил шаг и вышел прямо на мальчика. Тот сидел на полу, прислонившись спиной к боковой стенке шкафа. На коленях у него покоился увесистый том, раскрытый посередине. Мальчик был увлечен чтением и не заметил подошедшего отца до тех пор, пока тот не схватил его за ухо, больно вывернув. В душе мастер Герман недоумевал: что могло заинтересовать десятилетнего отрока в труде, посвященном проблемам теократии в королевстве Касот времен правления Тарона Третьего? Мальчик вскрикнул, уронил книгу и вскочил на ноги, увлекаемый движением безжалостной отцовской руки.

— Больно, папа!

— Знаю, что больно! — сердито ответил мастер Герман. — И еще больнее будет. Ты что здесь делал, негодник? Я за чем тебя послал? Почему мэтр Нораб должен тебя ждать? А ну быстро, вытри сопли и отнеси книгу в лавку! И извинись перед мэтром как следует, почтительно. А потом мы с тобой еще поговорим.

Лионель быстро глянул на отца отчаянными черными глазами, ладонями стер с щек слезы боли. Молча поднял книгу и убежал в лавку. Мастер Герман вздохнул. Не лежала у него душа наказывать мальчишку, но на этот раз, видно, придется…

Когда храмовник мэтр Нораб ушел, унося злополучный труд по касотской теократии, мастер Герман запер лавку и позвал сына. Лионель явился и встал, покаянно повесив черноволосую голову.

— А теперь объясни, почему ты ослушался, — сурово велел мастер Герман.

Лионель тяжело вздохнул и поднял на него глаза.

— Сам не знаю, как так получилось, папа. Я только мельком заглянул в книгу, краем глаза, и уже не мог оторваться…

— Ты не мог оторваться от политического трактата? Что ты вообще мог понять в этой книге?!

— Но это же очень интересно, папа.

— Интересно?!

Ну что ты будешь с ним делать? — спросил себя мастер Герман. Десятилетнему мальчишке интересно, видите ли, читать политическое сочинение. Что творится с нашими детьми? Куда катится мир?

— Я должен наказать тебя, Лионель.

— За то, что я читал книгу? — чуть удивленно спросил Лионель.

— Нет, — возразил мастер Герман и достал из угла розги. — За то, что ты читал вместо того, чтобы выполнить мое поручение. Читай, пожалуйста, по вечерам, сколько тебе угодно. Но не тогда, когда нужно работать. У нас в лавке бывают важные господа, вельможи и храмовники, и мы не должны вызывать их недовольство. Мы не можем терять покупателей, иначе нам не на что будет жить. Ты понимаешь меня, Лионель?

— Понимаю, — ответил Лионель и снова повесил голову. — Я слишком увлекся.

— Вот именно. Нужно больше думать о деле, Лионель, а не витать мыслями в облаках. Иди сюда…

Ужинал Лионель стоя. Госпожа Ромили заметила это и с беспокойством спросила, что случилось. Лионель улыбнулся беззаботно и весело ответил, что хочет поскорее подрасти.

Последующая за вечером экзекуции ночь оказалась для мастера Германа бессонной. Жена давно уже спала, а он все ворочался с боку на бок, и никак не мог придумать, что же ему делать с непутевым сыном. Ясно было, что наказание ничего не даст. Уж характер-то своего сына он хорошо изучил. Через день, когда новая книга привлечет его внимание, он позабудет о наказании и снова с головой уйдет в чтение. И так будет повторяться снова и снова. И что с этим можно поделать? Пороть сына каждый раз, чтобы розгами выбить страсть к чтению? Но мастер Герман сам обучил сына грамоте и объяснил, какое богатство скрывается в книгах. Богатство, которое влечет в книжную лавку на Тополиной улице таких разных людей.

Беспрестанно ворочаясь и вздыхая, мастер Герман так ничего и не придумал. А добился только, что проснулась жена.

— Чего тебе не спится? — сердитым и сонным голосом проворчала она. — Что ты скачешь?

— Думаю, к какому делу нашего Лионеля приставить, — пожаловался мастер Герман. — Не знаю, что лучше будет.

— О, Двенадцать! — вздохнула Ромили. — Нашел тоже время! Ночь на дворе! Спи! — она снова опустила голову на подушку и закрыла глаза.

Но мастеру Герману по-прежнему было не до сна. При упоминании Двенадцати неясная еще мысль закралась ему в голову. Сначала она ему не очень понравилась. Но чем больше он над ней думал, тем больше утверждался во мнении, что это единственно верное решение. Если уж Лионель так любит читать, пусть получит хорошее образование, станет ученым человеком. Глядишь, и поднимется в жизни выше, чем его дед и отец, оба торговцы. В храме уж наверное сумеют оценить по достоинству и развить его живой и быстрый ум.

К утру решение окончательно созрело. За завтраком мастер Герман сообщил супруге, что решил отдать сына на обучение в храм Гесинды. Сообщил как о чем-то незначительном, намазывая маслом ломоть хлеба. Но известие так поразило ее, что она едва не выпустила из рук кувшин с молоком.

— В храм Гесинды? — переспросила она со священным ужасом. — Отдать Лионеля долгополым храмовникам, чтобы они научили его колдовским наукам? Чтобы он навсегда остался во власти Богини? Ты думаешь, что говоришь?

Мастер Герман сердито ударил себя ладонью по колену.

— А ты думаешь ли? Какие еще колдовские науки? У Лионеля нет никаких магических способностей. Такие ученики Богиню не интересуют. Из него нельзя сделать колдуна. Я только хочу, чтобы он стал ученым человеком. Все равно толку от него в лавке все меньше. При любой возможности он утыкает нос в книгу и сидит так часами. Что из него вырастет? Так и будет всю жизнь витать в облаках. А в храме его хоть к делу приставят.

— К какому делу? — застонала госпожа Ромили.

— Храмовники решат, к какому, — отрезал мастер Герман. — И не спорь со мной, Роми. Я так решил. Сегодня же отведу Лионеля в храм.

Слезы и уговоры супруги не заставили его переменить решение. После завтрака он взял сына за руку и отправился с ним в храм Богини Мудрой.

Глава 2

— Что ты творишь, мальчик, что ты творишь? Предупреждаю: если будешь продолжать в том же духе, не допущу тебя до посвящения! Так и знай!

Старческий дребезжащий голос звенел от гнева. Но Лионель ничуть не боялся — привык к вспышкам своего наставника. Мэтр Эйбел был одним из сильнейших магов в Медее, но он же слыл и самым раздражительным. Угодить ему было ох как нелегко. Лионель помнил, как крепко досталось ему от учителя года три назад. Тогда мэтр Эйбел учил его ставить щит, а он, вместо того чтобы ограничиться глухой защитой, сам без позволения начал магическую атаку. Вернее, попытался начать. Мальчишеская дерзость вывела из себя старого мага, и он обрушился на ученика со всей силой. Задавил его слабенькие, хотя и горячие атаки, сломил и беспощадно смял выставленные щиты, и заставил Лионеля выжать себя до капли. Целую неделю после Лионель был опустошен и болен. Не мог даже наколдовать простенький магический огонь. Теперь он стал сильнее и осторожнее, мэтру Эйбелу пришлось бы повозиться, чтобы совладать с ним. И все же старик часто бывал недоволен своим лучшим учеником. Его раздражала нетерпеливость и горячность юноши — качества, недопустимые для человека, которые собирается пройти посвящение и стать магом.

— Что я сделал не так, мэтр? — спросил Лионель, опуская руки.

— Ты еще спрашиваешь? — фыркнул мэтр Эйбел и пальцем указал на место перед собой. — Подойди сюда. Сядь.

Лионель послушно приблизился, на ходу разминая пальцы, и опустился на колени перед наставником. Старик сверху вниз смотрел на него из деревянного резного кресла с подлокотниками. Это кресло всегда казалось Лионелю страшно неудобным, несмотря на подложенные на сиденье подушечки. Но мэтр Эйбел предпочитал его всем прочим предметам мебели в храме. Он сидел на кресле, как на троне, строго выпрямившись и не касаясь узорной спинки. Капюшон алого храмового балахона был откинут назад, и Лионель видел, что худое лицо с резкими морщинами у рта и между бровей подергивается от гнева. Многие в братстве Гесинды не любили мэтра Эйбела за его неумение (или нежелание) сдерживать сильные проявления чувств, но Лионель искренне был привязан к вспыльчивому старику, почитал его почти как отца. Хотя никому и никогда не признался бы в этом.

— Ты в самом деле не понимаешь, что делаешь не так? — резко спросил мэтр Эйбел.

Лионель молча опустил глаза. Он старался дышать тише и ровнее, но воздуха не хватало. Грудь рвалась, как будто он только что пробежал лигу или две.

— То-то же! все ты понимаешь. Сколько раз можно тебе повторять одно и то же? Или считаешь, что сам себе голова? Сам все знаешь? Так вот, мальчик, ничего ты не знаешь. Ну, куда ты все время рвешься? Что хочешь доказать? Зачем каждый раз выкладываешься, как будто это твое последнее в жизни заклинание? Слишком уж ты горяч, поостыть бы надобно. Холодная голова, острый разум — вот что нужно настоящему магу. У тебя получаются сильные и точные заклинания, но зачем ты отдаешь себя им целиком? На что годен маг, который теряет сознание после первой же формулы?

— Я не… — вскинулся было Лионель, но учитель осадил его яростным взглядом.

— Молчи! — хрипло крикнул он. — Не смей перебивать. Верно, сознания ты еще не терял. Но будешь продолжать в том же духе — рано или поздно это случится. Ты должен уметь контролировать текущие через тебя силы, управлять ими, а не позволять им овладеть тобою. Разве ты сам не чувствуешь, что заклинания выпивают тебя?

— Чувствую, мэтр…

— Так почему же не пытаешься противостоять этому? Сосредоточься! Не позволяй себе витать в облаках, пока творишь заклятье. Держи себя в руках, иначе сам себя погубишь еще до посвящения. Дозируй силу! Пока она идет через тебя неуправляемой лавиной, любой сильный маг, если окажется поблизости, без труда подхватит поток и обратит его против тебя.

— Я знаю, мэтр. Но у меня не всегда получается.

— А должно получаться всегда! — сухие старческие ладони с силой, яростно ударили по резным подлокотникам. Мэтр Эйбел с усилием поднялся и принялся расхаживать перед юношей туда и сюда. Лионель опустил голову еще ниже и теперь только слышал едва различимое шуршание алого шелка и чуть шаркающие шаги. — Иначе грош цена тебе как магу. Пойми, мальчик, этому тебя никто не научит. Ты должен сам. И я уже ничем не могу тебе помочь, разве только советом. С формулами ты управляешься изрядно, но не это главное. Идеально сотворенное заклинание ничего не стоит, если не умеешь совладать с потоком. Понял?

Старик вдруг остановился рядом с Лионелем и запустил пальцы в его свободно рассыпавшиеся темные волосы. Захватил в горсть несколько прядей и изрядно дернул. Лионель тихо ойкнул.

— Много себе позволяешь, мальчик, — проворчал мэтр Эйбел. — Ты не нобиль и не посвященный, чтобы носить волосы распущенными. Будь добр подвязывать. Ну а теперь, если ты уже отдышался, поднимайся и повтори всю серию с самого начала. Да не забудь, о чем я говорил только что.

В храмовом дворике цвели вишни. Плыл по воздуху сладкий аромат. Ветерок качал облитые белой пеной, клонящиеся к земле ветки. Лионель сидел на вытоптанной траве, подобрав босые ноги под длинный подол балахона (старые башмаки стояли рядом), и ухитрялся делать несколько дел сразу. Одним глазом следил за двумя мальчишками, младшими послушниками, которые мели двор. Старались они не очень, больше дурачились, но Лионель не стал их одергивать. Сам давно ли был таким? Вторым глазом он ласкал цветущие деревья и вспоминал, какие вишни росли в палисаднике за отцовским домом на Тополиной улице. Он уже научился думать о родителях, не испытывая боли. Осталась только грусть, которая — Лионель знал, — станет вечной спутницей воспоминаний. Что ж, так и должно быть.

К одному только дню он старался не возвращаться мыслями. К тому дню, когда, едва поднявшись после болезни, он сбежал из храма домой. И увидел, что дом пуст и, судя по всему, давно. Оставалась надежда, что родители уехали из города прежде, чем оспа коснулась их. Этой надеждой он себя и подбадривал, когда стучался в дверь мастера Риатта (после он узнал, что сосед с семьей успел покинуть город незадолго до того, как накрепко заперли городские ворота и объявили карантин, поэтому болезнь обошла его — будь благословенна Рондра!). Открыла ему Лионетта, и по ее лицу, по испуганным глазам он понял — надеяться не на что…

Вдруг он встрепенулся и приподнялся, встав на колени. Мальчишки затеяли шуточное сражение, орудуя метлами, словно копьями. Так недолго было и покалечиться.

— Эй, эй! — крикнул он. — А ну, прекратите. Вот я вам!

Мальчишки прыснули, а один показал ему язык.

— Ах так! Нате!

Лионель схватил башмак и запустил его в озорников. Целился он нарочно мимо, а для красоты снабдил башмак длинным огненным хвостом, как у кометы. Заклинание потребовалось самое простенькое, а эффект получился что надо. Мальчишки восторженно взвыли.

— Еще, еще!

— Обойдетесь. Давайте, тащите сюда башмак.

— Фигушки!

Да, в них еще явно не начали вбивать розгами послушание. И почтительного трепета по отношению к Лионелю, как к старшему, не испытывали. Да и с чего бы? Балахон на нем точно такой же как на них, ученический. А что ему подвластны магические силы… так мало ли! может, лет через пять они станут магами еще получше, чем он.

— Безымянный на ваши головы! — проворчал Лионель, натягивая башмак. Неловко поднялся и, придерживая длинный подол балахона, на одной ноге попрыгал в дальний угол двора, где сиротливо валялся в пыли второй ботинок. Вырос он в городе, и босиком ходить не привык. Но на половине пути ему в голову пришла мысль получше. Он остановился посреди двора, поджав одну ногу, скрестил пальцы в сложном жесте и пробормотал соответствующую формулу. Башмак взмыл в воздух и неспешно, величаво поплыл к владельцу.

— Ух ты, здорово! — с завистью сказал один из мальчишек.

— Сила! — согласился второй.

— Вот так-то, — удовлетворенно сказал Лионель, принимая башмак из воздуха.

Вообще-то, до посвящения пользоваться магией в личных целях строго воспрещалось. Но не было в храме ни одного ученика, который хоть раз не нарушил бы запрет. Слишком уж велик был соблазн, хотя и за ослушание карали строго.

С учениками, даже с самыми маленькими, не нежничали. Едва переступив порог, взыскующий мудрости Гесинды подвергался испытанию.

Впервые маленький Лионель вошел в обитель Богини, держась за руку отца. Его сразу поразил свет, который наполнял алтарную залу и лился, казалось, отовсюду. Со стены над алтарем на входящих смотрело женское лицо неземной красоты. Лионель встретился взглядом с огромными сияющими глазами и застыл на месте. Горло сжало от восторга. Отец стоял рядом и тоже глядел на фреску, подняв голову. И молчал, как будто позабыл, зачем пришел.

— Какая красивая… — прошептал Лионель, справившись со сдавившей горло спазмой.

— Богиня столь же прекрасна, сколь мудра, — раздался рядом незнакомый мужской голос.

От неожиданности Лионель едва не подпрыгнул. Повернулся и увидел высокого, еще не старого мужчину в синей мантии. На шее у него висел медальон в виде змеи. Змеиные браслеты обвивали запястья поверх широких рукавов.

— Какой милости ищете вы в доме Богини Мудрой? — спросил храмовник, без улыбки переводя взгляд с Лионеля на мастера Германа и обратно.

Мастер Герман сбивчиво объяснил. Он явно чувствовал смущение и растерялся перед неулыбчивым храмовником. Лионель же без всякого волнения разглядывал строгое убранство алтарной залы. Ему было хорошо и покойно под взглядом Богини.

Он и не заметил, как мужчина в синем ушел, а вместо него в зале появился старик в алой мантии. Жестом он велел мастеру Герману отойти. Взял Лионеля за подбородок, приподнимая его лицо, и принялся спрашивать. Глаза у него были горчичного цвета и очень внимательные. Он спрашивал, сколько Лионелю лет, умеет ли он читать, одарила ли его Богиня уже своей милостью, зачем он пришел в храм. Лионель отвечал спокойно и с охотой. Наконец, старик повернулся к мастеру Герману и сказал:

— Мы допустим вашего сына к испытанию.

Испытание сначала показалось Лионелю не слишком сложным. Желающий поступить в обучение должен был сутки оставаться наедине с Богиней. Ему строго запрещалось есть, пить, спать.

— Что же я должен делать? — спросил Лионель у старика в алом.

— Молись Богине, чтобы она обратила на тебя свой взор, — ответил тот и запер за ним дверь.

Лионель остался один в маленькой холодной комнатке, один на один с каменной маской Богини, которая взирала на него со стены. Он опустился на колени. На полу стояла плошка, где в масле плавал фитилек. Копоти от такого светильника было гораздо больше, чем света, и тьма подступала к Лионелю со всех сторон. Отмахнуться от нее было нелегко. Впрочем, оказалось, что тьма и одиночество — не худшее из того, что его ожидает. Лионель долго стоял на коленях, а пол был холодный и жесткий. Через какое-то время его зазнобило, а ноги затекли. Переменить позу на более удобную он не решался — боялся уснуть. Потом дала знать о себе жажда, да и голод не заставил долго ждать. Лионель не знал, сколько времени прошло, но ему казалось, что гораздо больше суток. Может быть, о нем забыли? Впервые в сердце заворочался страх. Сама темнота шептала в уши: закричи, позови на помощь, иначе погибнешь в темноте и одиночестве. Лионель упрямо сжимал губы и в поисках защиты поднимал глаза к лику Богини. Фитиль в плошке с маслом то разгорался, то почти погасал, по каменной маске бегали пятна света и тени. Казалось, что Гесинда гримасничает. Слова молитвы замирали на губах…

Темнота, холод, пост и, в особенности, особый ритм молитвенных стихов сделали свое дело. Лионель начал погружаться в странное состояние сродни полусну или трансу. Реальность почти неощутимо сместилась, каменная маска на стене открыла мертвые веки. Под ними засветились необычайно яркие, как звезды, золотые глаза. Живые глаза. Лионель восторженно вскрикнул и потянулся к Богине, а она улыбнулась ему ласково. Ее улыбка заставила его забыть и про страх, и про одиночество, и про голод, и про холод. Он понял, что даже если люди его оставят, Гесинда о нем позаботится.

По сей день Лионель не знал, привиделась ему Богиня, или же она в самом деле ему улыбалась — давала понять, что отныне он под ее покровительством. В темноте, со страху и с голодухи десятилетнему ребенку могло примерещиться что угодно. Гильдмастер — тот самый старик в алом одеянии, — которому он после испытания пересказал увиденное, сказал, что то было знамение.

— Ты еще мал, — добавил он, положив большую костистую ладонь на голову Лионеля. — Но в будущем Богиня одарит тебя своей милостью. Вот увидишь.

Так и случилось. Милость Гесинды снизошла на Лионеля спустя год — очень рано. Даже слишком. Обычно дар проявлялся не раньше тринадцати лет… Как тогда перепугалась бедная мама. И в страшном сне ей не могло присниться, что ее мальчик станет магом. Отец хмурился, кусал губы, но что он мог сделать? А еще через полгода Лионель лишился их обоих — и отца, и матери. Как будто Гесинда желала, чтобы ничто и никто не стоял между нею и ее учеником. Ему было трудно принять это, но отказаться от дара он не мог. Уже не мог. Да и не спрашивала Богиня о желаниях смертных.

В храмовом саду у Лионеля был свой уголок. Он не любил возиться с землей, но нуждался в травах. Бережно ухаживал за ними, собирал и сушил, делал настои и вытяжки. Никаких особенных травок на его грядках не росло, любую из них он мог бы легко найти в полях за воротами Аркары. Но покидать город ему до посвящения запрещалось.

Травами он интересовался давно. Сначала наставники выказывали недовольство: немногие маги занимались врачеванием, да и то предпочитали пользоваться для этого даром Богини, а травы оставляли служителям Перайны, ведунам и знахарям. Но вскоре обнаружилось, что Лионель искусно сочетает врачевание травами с высокой магией. Такое редко кому удавалось, и ему позволили продолжать занятия. Даже поощряли. Мэтр Эйбел, тот прилюдно отзывался с одобрением о лекарском искусстве своего подопечного. И даже дал разрешение понемногу практиковать в городе. Несмотря на юный возраст Лионеля, горожане охотно шли к нему за помощью.

Но никто не знал, что с травами он возился не только ради врачевания.

Упреки мэтра Эйбела нелегко было проглотить. Горьки они были, вдвойне горьки потому, что не вполне справедливы. Лионель не был рассеян или легкомыслен — магический поток пересиливал волю разума. Не всегда, но часто. И ничего не мог Лионель с этим поделать. Необузданный магический поток был все равно что горная лавина или камнепад — как им противостоять? Тут не бороться, а прятаться надо… Но Лионель знал, что если спрячется единожды, то магом ему не быть: ничего не стоит тот маг, который боится собственной силы. И он поднимался против лавины раз за разом, и раз за разом его погребало под толщами снега и камня. Добро, что живым оставался.

Бесконечно отчаянная игра со смертью продолжаться не могла. Мэтр Эйбел верно говорил, что любой сильный маг, настроенный враждебно, сумел бы подхватить поток стихийной силы и обратить его против незадачливого заклинателя. Могло случиться и иное: сама неуправляемая магия умела убивать.

В аркарском храме Гесинды у одного только Лионеля случались прорывы — слишком мощный поток шел через него. Человеческих сил не доставало совладать с ним. И юноша искал сил нечеловеческих. Сверхчеловеческих. Сил, самолично взятых у природы сверх того, что было даровано ему Богиней. Вопреки запретам, тайно он готовил все новые настои из трав и выпивал их. Правда, в небольших дозах. Он был осторожен.

Присев на корточки, Лионель выбирал из гряды травки и бережно передавал их Лионетте. Та сидела рядом, аккуратно подоткнув между коленей подол светлого платья — чтобы не запачкать. Складывала травы в корзинку. Лионель, когда работал один, бросал их в подол своего балахона, приносил так к себе в лабораторию и там разбирал. Но Лионетта любила, чтобы все было аккуратно. Зачем пачкать землей доброе сукно? Хотя добрым сукно Лионелевой рясы назвать можно, только покривив душой. Добрым оно было по осени, а теперь истрепалось так, что смотреть стыдно.

— Ты похож на нищего или бродягу в этом тряпье, — вздохнула Лионетта.

Он улыбнулся, бросил на нее быстрый взгляд.

— Правда?

— И отощал совсем.

— Тебе кажется, Стрекоза.

Лионетта снова вздохнула. Может, и впрямь казалось. Из-за непривычно убранных назад волос Лионель выглядел старше, и острее выступали скулы на узком лице. Лионетте не нравилась такая прическа. Она привыкла, что волосы падают ему на лицо, оттеняя блеск глаз.

— Зачем ты убрал волосы, Нэль?

— Мэтр Эйбел велел. Ему кажется, что я веду себя слишком дерзко.

— Ему тоже кажется?

— Он так считает, — спокойно поправился Лионель.

— И что, он неправ?

Лионель немного подумал, склонив голову набок.

— В чем-то, пожалуй, прав. Он говорит, что я слишком часто нарушаю правила. Но некоторые правила невозможно не нарушать… Что делать, если, допустим, мне не позволяют проводить самостоятельно опыты в лаборатории? Правилами предписывается, что ученик имеет право только ассистировать. А мне этого недостаточно…

— Ты же скоро пройдешь посвящение, — напомнила Лионетта.

— Да, но сколько времени будет потеряно до этого дня, — с досадой возразил Лионель. — И сколько уже потеряно…

— Куда ты так торопишься, Нэль? У тебя вся жизнь впереди.

— Кто знает, много ли лет жизни нам отпущено?

Лионетту вдруг окатило волной страха. Она судорожно схватила друга за руку и взмолилась:

— Не говори так! ты будешь жить долго-долго.

Ласково усмехнувшись, он накрыл ее руку испачканной в земле ладонью.

— Долго-долго жить, может, еще и не лучше. Подумай, сколько горя придется изведать…

Лионетта хотела возразить, но промолчала. Серьезного горя она еще не знала, только печалилась о друге, который не желал или не мог увидеть, что ее любовь к нему — вовсе не любовь сестры к брату. И самым горьким горем ей казалась разлука с ним.

— А есть средство, чтобы приворожить к себе человека? — сменила она тему. Отодвинувшись, принялась перекладывать в корзинке стебельки. Хотела показать, что спрашивает просто так, из пустого любопытства, и ответ ее вовсе не интересует.

— Есть такие чары, — кивнул Лионель, не удивившись. — Только нехорошо это. Все равно что цепью приковать.

— Ну а чтобы наоборот? Чтобы человека от себя прогнать? — продолжала пытать Лионетта.

Теперь он удивился.

— Есть и такое. Но почему ты спрашиваешь, сестренка? Тебе разве нужно?

— Может, и нужно. Ходит тут один и ходит, — скучным голосом сказала Лионетта, отвернув лицо. — Надоел уже. Говорю ему: не ходи! — не слушает. Жениться хочет…

— Ты про Ивона говоришь? — спросил вдруг Лионель, и она так и раскрыла рот от изумления. Она-то думала, что он и не знает о существовании такого человека. Конечно, юноши виделись в доме мастера Риатта — когда еще Лионель приходил к ним. Но Лионетте казалось, что он настолько занят своими мыслями и храмовыми делами, что никого вокруг не видит и не замечает. И если она перестанет вдруг ходить к нему, он и о ней позабудет.

— Ты разве знаешь Ивона?

— Конечно, — приподнял брови Лионель. — Он ведь помогает в мастерской твоему отцу. И что, он к тебе сватался?

— Сватался… Да я отказала.

— Может быть, напрасно? — тихо спросил он и снова наклонился к грядкам. А у Лионетты глаза защипало от слез. — Может быть, стоит к нему присмотреться? Мне кажется, он достойный человек.

Вот так вот. Лионетта резко распрямилась, едва не опрокинув корзинку с травами.

— Что с тобой?

— Ничего. Ноги затекли.

И ладонью, быстро, чтобы не заметил, она смахнула со щек слезинки. А может, пусть бы заметил? Понял бы, наконец… Лионетта сверху вниз взглянула на его склоненную темноволосую голову, на неторопливые и аккуратные движения тонких рук. Нет, ничего он не понял бы. Душа его принадлежала Богине, и никакой земной любви не суждено было потревожить ее. Как ни юна была Лионетта, она прекрасно это понимала.

— Я никогда не выйду замуж, — сказала она тихо, но решительно.

— Ну что ты, Стрекоза. Ты еще встретишь человека, которого полюбишь, — мягко отозвался Лионель. И даже головы не поднял.

— Я уже встретила, — прошептала Лионетта, но он не услышал.

Тогда она спросила громче:

— Так ты дашь мне такое средство, чтобы Ивон перестал за мной ходить?

Лионель молчал целую минуту, потирал ладонью лоб, оставляя на нем грязные полосы. Лионетта уже поняла, каким будет ответ, но все чего-то ждала. Пока он, наконец, не уронил руки, зажав их между коленями, и не поднял на нее глаза.

— Прости, сестричка. Этого я не могу сделать. Не имею права.

— Ну и ладно, — с показной легкостью отозвалась Лионетта. — Я и сама справлюсь.

Глава 3

Учились в храме только мальчики. Впрочем, девочек принимали тоже, но никто из горожан что-то не торопился отдавать своих дочерей в обучение. Да и Богиня редко наделяла даром женщин. А если и случалось такое, то обычно девочка, взрослея, становилась ведуньей или знахаркой. И знать не знала ничего о храмовых премудростях. Управлялась с даром, как сама знала.

Среди мальчиков были и такие, как Лионель — плебеи и простолюдины, горожане и даже вилланы, — были и нобили. Учился в храме, например, сын одного аркарского тана. В возрасте двенадцати лет у мальчишки проявился дар, и перепуганный папаша привел его в храм. Едва не на коленях гордый тан умолял храмовников сделать что-нибудь, избавить наследника от непрошенного подарка Гесинды. Избавления ему не обещали, а на обучение юного тана приняли. Способности, правда, оказались слабенькие, не чета Лионелевым. Так что о посвящении в маги и речи не заводилось. Достаточно было научить парнишку управлять своим даром, чтобы по неосторожности не наделал бед. И таких, как этот юный тан, со слабенькими способностями, среди учеников было много. Еще больше — около половины всех мальчишек — тех, кто даром вовсе не обладал. Этим по окончании обучения предстояло вернуться в семьи и заняться делом, которое выбрали для них родители.

И только немногие собирались пройти посвящение и остаться при храме служителями Богини.

Конечно, силой новопосвященных магов никто в храме не удерживал. Никто не запрещал селиться в городе. Но они сами предпочитали оставаться в доме своей покровительницы. Потому что — кто из простых смертных поймет стремления мага, кто его поддержит? Обыватели кланялись им с уважением, смотрели почтительно, но старались держаться подальше. Мало ли что…

Лионелю и вовсе нечего было делать в городе. Родных у него не осталось, отцовский дом переходил к храму. Да Лионель и сам не хотел в него возвращаться. Зачем? Все время вспоминать, как жил там с родителями? Самого себя обречь на вечную скорбь?

Лионетте, милой сестричке, очень хотелось, чтобы он вернулся. Это он знал, хоть она и не высказывала желания вслух. Но даже ради того, чтобы доставить ей радость, он не готов был переступить порог опустевшего, давно мертвого дома. Он старался и не смотреть на заколоченные окна, когда проходил мимо.

За неделю до посвящения Лионель прекратил все занятия. Большего за оставшееся время ему все равно не достигнуть, а голова нужна была свежая и ясная. Отдохнувшая. Испросив разрешения у мэтра Эйбела, он покинул храм и вышел в город. С зимы он не заглядывал к матушке Аманде и мастеру Риатту, всю весну и все лето провел внутри храмовых стен, и теперь почувствовал укол совести. Нехорошо… Нехорошо забывать тех, кто был к тебе добр.

Солнце еще пригревало, но в осеннем воздухе ощущался холод, предвестник зимней стужи. Спрятав руки в широкие рукава балахона, Лионель неспешно пошел вниз по улице. Сколько раз в детстве он бегал этой дорогой! Он улыбнулся, вспомнив, как в первые недели мешались, путались в ногах длинные полы непривычного ученического одеяния, и как уличные мальчишки дразнили его длиннорясым. Теперь о нем почтительно говорят: послушник Гесинды. А скоро будут говорить: посвященный.

Лионель даже не сомневался, что пройдет посвящение. Кому, как не ему, носить синюю мантию мага? Порог его силы, хотя и размытый (Лионель до сих пор не знал толком, на что способен, хотя помалкивал об этом), был весьма высок. Необычайно высок. Недаром все наставники давно согласились, что Лионель — один из самых способных учеников за все время существования храма, и что его ждет большое будущее. Один только мэтр Эйбел был скуп на похвалы. Потому что хорошо знал, что честолюбие юноши отнюдь не уступает по величие его способностям. А честолюбие, если его подогревать похвалами, может до большой беды довести. И уже доводило, и не раз, магов поопытнее семнадцатилетнего мальчишки.

Еще издалека Лионель заметил, что в дверях лавки кто-то стоит. Подошел поближе и увидел высокого плечистого юношу в простой рубахе с закатанными рукавами и замшевой жилетке поверх нее. Юноша стоял, прислонившись плечом к косяку и скрестив руки, и мрачно глядел на улицу. При виде подошедшего Лионеля он потемнел лицом еще сильнее.

— Здравствуй, Ивон, — сказал Лионель и хотел войти в лавку. Но Ивон, выше его на голову, загородил дорогу.

— Нету ее.

— Кого?

— Лионетты. Ушла.

— Куда же?

— Почем мне знать? Может, в храм. Может, на рынок.

— Ну так я подожду ее.

— Едва ли она скоро вернется.

— А я никуда не тороплюсь, — улыбнулся Лионель.

Ивон неохотно посторонился и пропустил его. Шагнул вслед за ним в лавку, не разнимая скрещенных на груди рук. Смотрел исподлобья, но молчал.

У прилавка мастер Риатт разговаривал с посетителем, который крутил в руках отполированное арбалетное ложе. Обернувшись к вошедшим, он прищурил глаза, вгляделся. И окликнул не слишком приветливо, сурово даже:

— Лионель! Ты, что ли? давно тебя не видать было.

Черноглазый и темноволосый, мастер Риатт очень походил на свою дочку. Лионель, поклонившись, подошел.

— Занятий было много. Через неделю состоится посвящение…

— Знаю, — проворчал мастер Риатт. — Дочка говорила. Но минутку, наверное, мог бы и уделить, а? Навестил бы нас, стариков.

Лионель развел руками.

— Пришел, как только смог.

— Ладно, ладно. Проходи в дом. Моя старуха будет рада тебя видеть.

"Старуха", как называл мастер Риатт свою вовсе еще не старую супругу, и впрямь обрадовалась гостю. У самого же хозяина приход Лионеля вызвал сложные чувства. Храмовникам вообще и магам в частности он не доверял и добра от них не ждал. И на дружбу дочери с одним из длиннорясых, на ее частые походы в храм Богини смотрел с неудовольствием. Но запрещать не пытался — никогда и ни в чем он не ограничивал свою любимую дочь. Хотя предпочел бы, чтобы Стрекоза подобрее смотрела на Ивона и была с ним поласковее. Ведь хороший парень, надежный, работящий — и собой ладен, не то, что этот мальчишка-колдун. Тощий, черный, рябой, и глазищи бесовским огнем сверкают. В одних только глазах, разве, красота и есть. Да и красота-то какая — страшная, лютая…

Лет пять назад, когда Лионель осиротел, Лионетта долго осаждала отца с просьбами взять мальчика к себе в дом. Подкатывалась и так, и этак, и подлизывалась, ласкалась, как кошечка, и слезу пускала, на жалость давила. Хитрая девчонка! И мать уже на свою сторону переманила.

— Ведь не чужой он нам, — однажды робко сказала госпожа Аманда. — Бедняжки Ромили теперь нет, и Германа тоже. Кто о мальчике позаботится?

— А маги на что? — буркнул мастер Риатт. Он колебался — очень не хотелось брать в дом мальчишку, меченного Богиней Мудрой. Хотя и жалко его было чисто по-человечески. — Пусть маги и заботятся. Лионель вроде и сам в посвященные метит, так что при храме ему самое место. Да и не маленький он уже, двенадцать лет парню.

Госпожа Аманда не посмела настаивать. Но упрямая Лионетта своих попыток переубедить отца не оставила. И добилась того, что мастер Риатт, вздыхая и проклиная про себя всех храмовников, поплелся в храм Гесинды. Разговор с гильдмастером, высоким стариком с глазами горчичного цвета, состоялся в алтарном зале. Мастер Риатт чувствовал себя очень неуютно под взглядом Богини, который наковальней давил на затылок. То и дело сбивался и путался в объяснениях, так что в конце концов рассердился на себя. Это всего лишь фреска, намалеванная на стене! Почему же она заставляет его тревожиться? Или дело все-таки не в ней, а в старом гильдмастере, который неотрывно и пристально смотрел ему в лицо?

— Так вы отец Лионетты, — мягко проговорил храмовник, когда мастер Риатт, окончательно сбившись, умолк. — Раз знакомству с вами. Лионель говорил, что вы для него как второй отец.

— Ну уж… — проворчал мастер Риатт, насупившись.

— И о дружбе мальчика с вашей дочерью знаю, — чуть улыбнулся маг. — Славная девчушка! И умница, кажется. Если желаете, наши наставники могли бы позаниматься с ней.

— Да Стрекоза ни одной книжки не прочитала, кроме азбуки, — со свойственной ему грубоватой прямотой бухнул мастер Риатт. — Чего ей у вас в храме делать…

— Тем более дивлюсь я их дружбе… Как вы назвали девочку? Стрекоза? И впрямь похожа.

— Непоседлива больно.

— Нет, она славная. И Лионель к ней тянется. Только… — гильдмастер значительно шевельнул седыми бровями.

— Что? — мастер Риатт вскинул голову.

— В храме ему будет все-таки лучше. Простите. Я очень ценю ваши добрые намерения и желание позаботиться о мальчике. Но Богиня наделила его даром, которым он еще не совсем хорошо научился управлять. Мы здесь поможем ему и поправим, если что не так. А в вашем доме… всякое может случиться. Лионель может натворить бед даже без злого умысла. Так что не просите, мастер Риатт, я мальчика с вами не отпущу.

Мастер Риатт вздохнул украдкой. Обошлось! Молча поклонился и покинул храм. Лионетта поплакала и успокоилась, а Лионель даже ничего не узнал.

— Совести у тебя нет! — с упреком проговорила госпожа Аманда. — Бессовестный, бесчувственный мальчишка! С зимы глаз не казал, надо же! Негодник!

Лионель рассмеялся, поймал ее руку и поцеловал в ладонь.

— Не ругайте меня, матушка Аманда. Что же делать, так надо было.

Она с показной сердитостью выдернула у него руку.

— Надо! на минутку мог бы и заглянуть. А то только о тебе и знаем, что Лионетта рассказывала. Да от нее разве чего толкового дождешься? Пять минут спокойно не посидит. Слово, два — да и вскочит, и понесется куда-то. Стрекоза, стрекоза и есть! Верно, мешает тебе, когда крутится вокруг?

— Ничуть не мешает.

— Да ну? — недоверчиво проговорила госпожа Аманда. — Что ж, она и правда при тебе вроде как притихает. Ну, погоди, я сейчас на стол соберу, — спохватилась она.

— Право, матушка Аманда, не нужно. Я не голоден, — улыбаясь, отозвался Лионель.

— Не голоден? — она неодобрительно покачала головой. — А и худющий же ты, сынок, словно год тебя не кормили. Совсем отощал с зимы, одни глазищи остались. Нет уж, я тебя покормлю сейчас. Глаза бы мои на твои мослы не глядели.

Она подхватилась и ринулась было в кладовую, но Лионель удержал ее.

— Не беспокойтесь, матушка Аманда. В эти дни мне следует быть воздержанным в пище.

Она посмотрела на него очень внимательно и вздохнула, медленно вернулась от двери. Опустилась на стул. Лионель присел рядом на корточки, обхватив руками колени, став похож на серую птичку, взглянул снизу вверх и улыбнулся.

— Что же, — тихо проговорила госпожа Аманда. — Значит, скоро ты станешь магом?

И почти судорожным движением притянула к себе его голову. Лионель прижался к ее ногам, замер.

— Я уже маг, — пробормотал он едва слышно. — Посвящение — просто формальность. Такая же, как синяя мантия и браслеты.

— И за что тебе такая ноша, сынок…

Он быстро вскинул глаза. Проговорил удивленно:

— Что вы! это вовсе не тяжело. Это радость…

Кому радость, а кому и слезы, подумала госпожа Аманда, вспомнив печальные глаза дочери. Но промолчала.

Через час Лионель с Лионеттой сидели на пустыре, где часто играли в детстве. Пустырь прилегал к заброшенному дому и когда-то был садом. Теперь он зарос, плодовые деревья, за которыми давно никто не следил, состарились, стволы их искривились самым причудливым образом. Под наполовину засохшей яблоней лежал большой плоский камень. Как камень оказался в саду, кто и зачем принес его, на протяжении лет оставалось загадкой.

Лионель лежал на камне навзничь, закинув руки за голову, и смотрел в переплетение ветвей, сквозь которое просвечивало высокое осеннее небо. Лионетта сидела рядом и щекотала травинкой ему нос. Вернувшись домой и увидев Лионеля рядом с матушкой, она удивилась и так обрадовалась, что с визгом ринулась ему на шею и совсем его затормошила. Теперь она уже немного успокоилась, но на лицо ее то и дело против воли выползала счастливая улыбка.

— Ну, будет баловаться, — Лионель дунул на травинку, которая легонько щекотала его ноздри. — А то ведь я и разозлиться могу!

— А что тогда будет? — с любопытством спросила Лионетта. — Ни разу не видела, как ты злишься.

— Тогда будет страшно, — пообещал Лионель, приподнимаясь на локтях. — Я ведь очень сильный маг, знаешь ты об этом? Очень опасный!

— Я знаю, что ты очень большой задавака! — расхохоталась девушка.

— Ах так! — в притворном гневе он быстро наклонился к ней, но не удержал равновесия, и оба кувырком полетели в траву. Спустя мгновение Лионетта поняла, что лежит на спине, а перед самым ее лицом смеются черные глаза юноши. Волосы его растрепались, прядями лежали на бледном лбу, щекотали ей губы. Никогда он еще не был так близко, Лионетта даже чувствовала сквозь одежду тепло его худого тела. Обмирая от собственной храбрости, она закинула руки ему за шею, и…

Он засмеялся и гибко откинулся назад, вынуждая ее разорвать объятия. Упал на спину в траву рядом с ней.

— Ох и попадет тебе от матушки Аманды за платье! Посмотри, оно все в травяном соке…

— Ну и пусть, — Лионетта досадливо закусила губу. Ей снова хотелось плакать, а отчего — она и сама не знала.

— Погоди, — Лионель извернулся, быстро поднялся на колени. Протянул к ней руки. — Сейчас я все почищу. Будет как новое.

— Не надо! — торопливо возразила она. — Тебе ведь сейчас нельзя напрасно тратить силы…

Он вдруг стал серьезным, почти печальным. Исподлобья взглянул на нее, откинул с лица волосы. Что-то мелькнуло в его темных глазах, чего Лионетта не поняла.

— Меня от этой силы просто распирает… с одного маленького заклинания не убудет.

— Ну… давай тогда.

На всякий случай Лионетта зажмурилась. Ей до сих пор становилось немного не по себе, когда при ней Лионель прибегал к дару. А теперь чары и вовсе были направлены на нее. Точнее, на ее платье…

Она не почувствовала абсолютно ничего. Только услышала, как Лионель вполголоса пробормотал несколько непонятных слов, а потом вдруг фыркнул от смеха.

— Можешь открывать глаза, трусиха!

Когда после смерти мастера Германа и его жены Лионетта начала ходить в храм, на нее смотрели косо и послушники, и храмовники. Они не любили, когда в их владения вторгались посторонние, тем более — мирские. Одно дело, когда люди приходили в храм помолиться, и другое — когда по внутренним покоям шаталась девчонка, которая едва арифметику-то знала. Многие открыто выражали недовольство, жаловались гильдмастеру — только он своей волей мог прекратить это безобразие, прогнать дерзкую девчонку из святая святых Богини. Но старый маг, понаблюдав немного за детьми, сказал — пусть. Вреда от девочки нет, а для мальчика она — как сестра.

В самое короткое время Лионетта сумела очаровать почти всех поголовно суровых храмовников. Не говоря уже о послушниках. Когда было нужно, она умела сдерживать свой капризный и порывистый нрав. Умела становиться незаметной. Мастер Риатт верно подметил, что рядом с Лионелем его неуемная дочка притихает. Она могла часами молча сидеть рядом с другом в его келейке, пока тот погружался в дебри мудреных фолиантов. (случалось иногда, что она так и засыпала, уткнувшись носом в его тощую подушку). С разрешения гильдмастера Лионетту допускали даже в лабораторию и библиотеку — при условии, что она никому не будет мешать. И она послушно держалась поближе к Лионелю и никогда не путалась под руками у магов (а маги очень не любили, когда кто-то путался у них под руками, особенно когда они творили чары). Видя, с какой охотой и смирением она помогает Лионелю раскладывать травы и расставлять пузырьки с минералами и другими ингредиентами, многие ученики стали обращаться к ней за помощью. И Лионетта с очаровательной улыбкой откликалась на просьбы. Некоторые наставники даже шутя предлагали ей поступить в храм ученицей. Лионетта только хохотала и думала про себя, что умрет от скуки, если ей придется просидеть всю жизнь среди пыльных фолиантов.

Иногда она ловила себя на мысли, что ревнует Лионеля к книгам… и к Богине. В самом деле, за пюпитром он проводил гораздо больше времени, чем со своей верной подругой. Но что с этим можно было поделать? Только смириться.

И Лионетта почти смирилась.

Родителям не нравилось, что она через день бегает в храм. "Не дело это", — ворчал мастер Риатт, но Лионетта делала вид, что к ней его слова не относятся. Госпожа Аманда время от времени подступала к ней с мягкими укорами, но и это не помогало. Про себя Лионетта твердо решила, что оставит Лионеля, если только он сам ее прогонит. И никак иначе.

— Через три дня посвящение, — сказал Лионель. Он снова лежал на спине, на любимом плоском камне, раскинув в стороны руки и согнув ноги. Серое реденькое сукно обтягивало его острые колени. Волосы он распустил, и они черной тучей разлетелись по белому камню. Лионетта, лежа рядом на животе, накручивала на палец одну из шелковистых прядей. У нее волосы были совсем не такие мягкие, как у Лионеля, и она об этом всегда жалела. Ей было даже немного завидно.

— Ты боишься? — спросила она.

— Не-а.

— Ни капельки?

— Чего мне бояться, глупенькая? Все и без посвящения знают, на что я способен. Или думают, что знают…

— Нэль, — озабоченно сказала Лионетта. — В последнее время ты стал ужасным хвастунишкой. Смотри, как бы не зазнаться!

— Я не хвастаюсь, — очень серьезно отозвался Лионель. — К сожалению, нет…

— Почему "к сожалению"? — удивилась она.

Он вздохнул и перевернулся на бок. Подпер голову рукой, взглянул печально из-под ресниц.

— Иногда я начинаю желать, чтобы мои возможности были поскромнее…

— Почему? Я не понимаю…

— Потому что, чем мощнее поток, тем сложнее с ним совладать…

Лионетта смотрела озадаченно, и он вдруг улыбнулся и щелкнул ее по носу.

— Не бери в голову.

— Так значит, все-таки ты чего-то боишься?

— Нет, сестренка, нет. Все хорошо.

Последние три дня прошли в посте и молитве. Лионель соскользнул в особое состояние сознания, когда реальность неуловимо менялась, обретая остроту и пронзительную прозрачность. Впервые он испытал это состояние в детстве, вовсе того не желая — крайнее напряжение нервов в часы его первого бдения перед ликом Богини сделали свое дело. После он, как и остальные ученики, неоднократно входил в измененную реальность усилием разума. Это была необходимая часть магической практики. Обычно погружение в это состояние и пребывание в нем давалось Лионелю тяжело, он очень уставал и долго восстанавливал силы. Но в этот раз он испытал почти физическое наслаждение. Ему было хорошо, легко и солнечно. Даже возвращаться не хотелось. Словно сама Богиня меня поцеловала, — подумалось ему.

Ночью, накануне посвящения, он пришел в алтарную залу и опустился на колени перед алтарем. После трех дней бесконечных молитв следовало хотя бы немного поспать, но сон не шел. Зала была пуста и темна, на стенах и на гладком полу лежали пятна лунного света. Убывающая луна светила прямо в полукруглые окна, проделанные высоко под куполом. Было так тихо, что Лионель слышал биение крови в ушах. Богиня молча взирала на него со стены. Ее лицо не двигалось, полуулыбка замерла на губах, будто приклеенная.

Она тоже устала.

…Лионель остановился перед огромными коваными дверьми, ведущими в Залу Торжеств. В этой зале проходили все церемонии, связанные с продвижением магов по храмовой лестнице. Лионелю еще не приходилось переступать ее порог, и он немного волновался.

На двери было наложено заклятие — это он понял, едва протянул руку к тяжелому бронзовому кольцу. Пальцы обожгло, словно крапивой. Ни один силач, даже самый могучий, не смог бы сдвинуть створку двери ни на дюйм. А возможно, вовсе не сумел бы к ней прикоснуться. Лионель улыбнулся и ударил по двери освобождающим заклинанием. Кованые изображения цветов и зверей, украшающие бронзовое полотно, вспыхнули яростным белым светом. Лионель снова улыбнулся. Что ж, похоже, защиту поставил лично мэтр Эйбел — юноша узнал его манеру плести чары. А значит, над дверью придется поработать.

На снятие заклятья ушло минуты две. Лионель остался собой недоволен — слишком долго возился. Впрочем, и защита была рассчитана не на желторотого юнца, а на матерого и хитроумного мага. Так что, пожалуй, он мог бы и погордиться собой. Чуть-чуть.

Створки разошлись медленно и торжественно. Велик был соблазн заставить их распахнуться резко и стремительно, чтобы с оглушительным грохотом они впечатались в содрогнувшиеся стены. Но такая мальчишеская шалость едва ли понравилась бы старым магам — могли и выгнать взашей.

Лионелю открылось богатое убранство залы. Солнечные лучи скользили по золотым и эмалевым округлым бокам драгоценных ваз. По стенам висели перевитые атласными лентами гирлянды из белых поздних лилий. Тяжелый, сладкий аромат наполнял воздух. За длинным столом, покрытым златотканой парчой, сидели полтора десятка магов в алых и белых одеждах. Эти цвета свидетельствовали об их высоком положении в гильдии. Лионель узнал пятерых: здесь были гильдмастер Аркары, мэтр Эйбел и еще трое магов из аркарского храма. Остальных он никогда не видел. Он ступил на белоснежный ковер — ноги утонули в ворсе по щиколотку — и поклонился. Несколько магов едва кивнули ему в ответ.

Старый гильдмастер поднялся со своего места и проговорил медленно и торжественно:

— Братья! Сегодня мы собрались здесь, дабы испытать послушника Аркарского храма Богини Мудрой, Лионеля сына Германа, взыскующего высокого звания мага, и дабы решить, достоин ли сей юноша этого звания. Прошу, братья, без лишних слов приступать к испытаниям.

Минуло несколько дней, а в доме мастера Риатта не было от Лионеля никаких вестей. Он не прислал ни слова, ни строчки, чтобы сообщить о себе. Идти в храм Лионетта не решалась. В последнюю их встречу, прощаясь, Лионель обещал навестить ее, как только появится возможность, а до той поры просил не приходить в храм. Лионетта обещала быть терпеливой.

И как трудно оказалось сдержать слово!

Дня посвящения она страшилась больше, чем последнего дня своей жизни. Знала, что каким бы ни был исход испытаний, друга она потеряет. Посвященный маг никогда не назовет ее своей невестой. Служители Гесинды не давали обетов безбрачия, но женатых среди них не было ни одного. Человек, чья душа и чьи помыслы полностью принадлежали Богине, не мог думать о семейных радостях… Конечно, далеко не все маги соблюдали целибат. Многие заводили связи с одинокими (а то и замужними — и тогда связь держалась в строжайшей тайне) женщинами, у кого-то даже имелись дети. Но Лионель был не такой. Да и на Лионетту смотрел, как на сестру, а как заставить его изменить свое отношение к ней, она не знала.

Если же он провалит испытания… О таком было и вовсе страшно подумать. Лионель не представлял жизни вне своей бесценной магии. Трудно даже представить, что с ним сталось бы, если бы его выставили из храма.

Лионетта печалилась, и день ото дня худела и бледнела. Ивон ходил вокруг нее кругами, не решаясь подойти. И, судя по его мрачному виду, сам жестоко мучился от сознания собственного бессилия. Мастер Риатт, глядя на дочку, темнел от гнева. Больше всего ему хотелось выдрать бессовестного мальчишку за уши. Подумаешь, маг! За своей высокой наукой и истуканом-богиней не видит живых людей. Мастер Риатт стал вдруг особенно ласков с Ивоном. Чуял в парне верное сердце и горько жалел, что дочка на него и глядеть не хочет. Однажды он даже жене проговорился:

— Вот бы Ивон к нашей Стрекозе посватался, вот славно было бы. Я бы его благословил, и дело ему передал бы…

Госпожа Аманда только завздыхала. Видно, и сама о том же думала.

— Пропадет ведь девка, — мрачно добавил мастер Риатт, и жена испуганно замахала на него руками.

— Что ты говоришь! Что ты говоришь!

— То и говорю, что от любови этой проклятой добра не жди…

На каждый стук в дверь Лионетта бросалась испуганной птицей. А то сидела у окна и смотрела, смотрела на улицу. Несколько раз Ивон подходил и вставал у нее за спиной. Но не решался ни заговорить, ни коснуться плеча. Только сжимал и разжимал кулаки.

Однажды вечером Лионетту сморил тяжкий, липкий сон. Погода стояла хмурая, серенькая, и у девушки с утра болела голова. И она не видела, как к дому в сумерках подошел невысокий узкоплечий человек в просторной мантии.

Ивон закрывал лавку и вышел на стук. И замер на пороге. Из сумерек на него в упор взглянули два черных глаза. Тускло блеснула зубами улыбка.

— Добрый вечер, Ивон! Позволишь войти?

Охотнее всего Ивон отвесил бы гостю такую оплеуху, после которой он уже не поднялся бы. Но вместо этого молча развернулся и бросился вглубь лавки, а оттуда — вверх по лестнице, прыгая через две ступеньки.

— Лионетта! Просыпайся, к тебе гость!

Все собрались у горящего камина. Даже Ивон не спешил уходить. Пристроился в уголке, и оттуда то и дело украдкой бросал взгляды на Лионетту. А она смотрела только на Лионеля. Не могла наглядеться, снова и снова трогала шелковистую ткань его новенькой синей мантии. Отблески огня играли на змеиных браслетах, обхвативших рукава на запястьях.

— Ты теперь маг? Настоящий маг, Нэль?

— Я и прежде был магом, — улыбался он.

— Но где ты пропадал? Почему не приходил так долго?

— Ох, Стрекоза… столько всего свалилось…

И впрямь, вместе с положением храмового мага на него свалилось множество новых обязанностей. Занятия с младшими учениками, дежурство в библиотеке и лаборатории, работы в библиотечном архиве и прочее, прочее. Кроме того, ему пришлось принимать целые делегации из храма Перайны. Тамошние братья, с которыми он работал и ранее, приходили поздравить его и заодно обсудить свои, лекарские дела.

— Работы будет очень много, — вроде бы вздохнул Лионель, но в глазах его светилось явное удовольствие. — Да, еще мне позволили наконец пользоваться лабораторией, когда необходимо. Наконец-то закончатся эти глупые препирательства.

— Ты нас только не забывай, — жалобно попросила Лионетта.

— Как я могу забыть вас, сестренка?

— А мне можно будет приходить, как раньше?

— Дочка! — укоризненно шепнула госпожа Аманда.

— А что такого?..

— Конечно, можно, — улыбнулся Лионель. — Я всегда тебе рад.

— Наверное, она тебе очень мешает, — с извиняющимся видом повернулась к нему госпожа Аманда.

— Нет, что вы, напротив. Лионетта мне очень помогает.

— Ох уж, помогает…

— Я, пожалуй, пойду, — громко сказал Ивон, поднимаясь. — Уже поздно.

Лионетта даже головы к нему не повернула. Смотрела неотрывно на Лионеля. А тот сидел, подавшись к огню и задумавшись о чем-то. Острые локти упер в колени, а подбородок утвердил на сцепленных в замок руках. И думал явно не о Лионетте. Глупый мальчишка! Ивон так и скрипнул зубами. И почему некоторые люди в упор не видят собственного счастья? И мало того, мешают счастью других. Лучше бы он не приходил. Ведь не стала бы Лионетта горевать о нем вечно…

Глава 4

Ивон входил в храм не без внутреннего волнения. С Гесиндой до этого дня он не имел никаких дел, за помощью и с молитвами обращался к другим богам. Тайные знания Богини Мудрой его не интересовали. Он и сегодня не пришел бы, если бы не решился, наконец, объясниться с Лионелем. И не в доме мастера Риатта, где к магу тут же приклеилась бы Лионетта. А там, где им никто не помешал бы. В святилище Богини Мудрой.

С объяснением Ивон и так тянул слишком долго. Три года прошло со дня посвящения. Каждому жителю Аркары знакомо было имя Лионеля — не безвестного послушника при храме Гесинды, но самого сильного из молодых медейских магов и способного врачевателя. У него была обширная лекарская практика в городе, и братья из храма Перайны приходили к нему за советами.

Высоко вознесся — больнее падать будет, — повторял про себя Ивон известную присказку. Но мысль эта не утешала. Падать Лионель не собирался. Напротив, возносился все выше. И кто знает, каких высот он мог достичь? Место гильдмастера — далеко не предел его возможностей — так о нем говорили.

В доме мастера Риатта он почти не показывался. Занимался делами гильдии и магическими изысканиями. И Лионетта целыми днями пропадала в храме, ходила за своим другом тенью. Если кто-то и пытался пустить сплетню на их счет, Лионель быстро позатыкал всем рты. Во всяком случае, до Ивона не доходило никаких непристойных слухов. В храме на Лионетту смотрели уже как на свою.

Мастер Риатт если и говорил о Лионеле, то не иначе как сквозь зубы. Если же тот вдруг заходил, смотрел мрачно и удалялся в мастерскую — чтобы не горячить сердце. Госпожа Аманда и то стала с ним как будто холоднее. Но Лионелю и дела не было. Он как будто и не замечал ничего.

…У порога Ивон встретился взглядом с Гесиндой и запнулся. Строгое лицо без намека на улыбку, тонкие черты, пронзительные желтые глаза… Богиня смотрела на пришельца пристально и беспощадно, словно спрашивала: зачем явился? Чего тебе надо в моем доме? Ивон трудно сглотнул и обругал себя. Болван! Это же только фреска. Тонкий слой краски на штукатурке. Нет ничего в этих нарисованных глазах.

Он перевел дыхание и обвел взглядом алтарную залу. В этот час храм пустовал, только у стены какой-то храмовник вполголоса беседовал со сгорбленным стариком в бедной одежде. Ивон деликатно остановился поодаль, терпеливо ожидая, пока храмовник (судя по синему одеянию и змеиным браслетам — маг) освободится. У него Ивон хотел спросить, как найти Лионеля.

Старик вдруг схватил собеседника за руку и подобострастно припал к ней, желая поцеловать. Маг резко отпрянул назад.

— Прекратите! — сказал он, возвысив голос. Ивон вздрогнул и присмотрелся к храмовнику. Невысокий, по-мальчишески тонкий — это видно даже под свободной одеждой. Голова непокрыта, темные волосы гладко зачесаны и завязаны в хвост на затылке. Бледное лицо, мелкие и неправильные черты, да к тому же один глаз прищурен сильнее другого.

— Лионель… — тихо выдохнул Ивон, но маг неожиданно его услышал. Повернулся к нему, кивнул приветственно. Вновь склонился к старику, сказал несколько слов и, кажется, вложил что-то ему в руку. Потом резко повернулся и, не слушая благодарностей, быстро направился к Ивону. Его шаги сопровождало только легкое шуршание шелковой мантии.

— Ивон! Ты — здесь? Что-то случилось?..

Двадцатилетний Лионель выглядел младше своих лет. Ивон подумал, что со дня посвящения он ничуть не изменился. Безбородый мальчишка, тощий, как комар. И он — самый сильный в Аркаре маг? Только вот глаза у него… ух и глаза!

— Поговорить надо… — выдавил Ивон, вперив взгляд в носы своих башмаков. — Наедине… можно это?

— Можно. Пойдем.

Без лишних слов Лионель легко повернулся и заскользил к неприметной боковой двери. Край его мантии мел по полу, и казалось, что он летит и вовсе не касается земли ногами.

За дверью оказалась крытая галерея. Слева в стене темнели прямоугольники дверей. Ивон оглянулся, слегка удивленный. В эту галерею можно было попасть и с улицы, но он никогда не думал, что в нее выходят двери личных покоев.

Ивон ожидал увидеть светлую просторную комнату со множеством книжных шкафов, но вместо этого попал в сумрачную келейку. Всего обстановки в ней было: деревянный топчан, пюпитр для книг, табурет, холодная жаровня в углу и огарок свечи в стенной нише. Забранное частой решеткой окошко смотрело в галерею, но света сквозь него проходило всего ничего. Ивон в растерянности остановился на пороге. Это и есть жилище известного мага? Да каморка любого ремесленника богаче и уютнее этой кладовки.

— Садись, — пригласил Лионель, но сам остался стоять. Ивон тоже не торопился сесть. Возвышался над юным магом, сумрачно на него глядя.

— Что ж, мы одни… нас никто не слышит.

— Я… — Ивон часто задышал. — Я пришел поговорить о Лионетте… о Стрекозе.

Лионель молча ждал.

— Я… люблю ее.

Лионель опустил ресницы.

— Знаю.

На скулах Ивона проступили красные пятна.

— И хочу жениться на ней.

— И это знаю. Я был бы счастлив за свадебным столом поднять кубок за ваше с Лионеттой счастье, — негромко откликнулся Лионель.

И тогда Ивона прорвало.

— Так оставь ее! — крикнул он, так что маг вздрогнул и отшатнулся. — Оставь ее, колдун! Отпусти! Не мешай нам — добром прошу!

— Ивон! Что ты говоришь? Опомнись!

— Скажешь, что на ней нет твоего заклятья? Что ты не приворожил ее к себе чарами или зельем?

— Нет!

— Я тебе не верю! — Ивон весь дрожал, ноздри его дико раздувались. — Не верю тебе, колдун. Почему Стрекоза рвется к тебе? Почему не слушает ни отца, ни мать? Почему целыми днями пропадает в храме?

— Спроси о том у Стрекозы, — медленно проговорил Лионель. — Клянусь, я не удерживаю ее ни чарами, ни приворотом. Моей власти над ней нет.

— Есть! Даже если ты сам о том не ведаешь — есть!

— Ты ошибаешься, Ивон.

— Ошибаюсь? Нет. Неужели ты так глуп и так слеп, что не видишь очевидного? Ты, великий маг?

Лионель пропустил мимо ушей "великого мага". И бровью не повел.

— Чего ты от меня хочешь, Ивон? Повторяю, я искренне радовался бы вашему с Лионеттой союзу. Но чем я могу помочь? Не о привороте же ты пришел просить.

— Нет! — гневно возразил Ивон. — Это по твоей части, колдун. И если ты честен со мной, если не неволишь Лионетту, вели ей не приходить к тебе больше.

— Велеть не приходить больше? Но ты говоришь, что она не слушает ни мать, ни отца. Так отчего же думаешь, что послушает меня? что значит для нее мое слово?

— Глупец! — снова взорвался Ивон. — Глупец! Не видишь ничего дальше своего носа! Спрашиваешь, что значит для нее твое слово! О Боги! Да ведь она…

— Что?

Ивон стиснул кулаки и шагнул к магу. Но тот быстро вскинул глаза — и Ивон словно споткнулся об его взгляд. Дернулся и бросился вон из кельи. Хлопнула тяжелая дверь. Лионель — встревоженный, с глухо колотящимся сердцем, — остался один.

Он остался один. Ноги вдруг превратились в кисель, а когда он глянул на руки, то увидел, что пальцы мелко дрожат. Такое было с ним впервые. Он опустился на топчан, обхватил руками голову. Разговор с Ивоном неожиданно напугал его. Оставил после себя ледяную иглу в сердце. Что Ивон хотел сказать ему? За что хотел ударить — и почему не ударил?

Напугала Лионеля не сила Ивона, и не боль, которую он мог причинить. Защитить себя Лионель сумел бы. Но ему стало страшно потому, что он понял: он не знает о Лионетте чего-то важного. Не знает того, о чем, по мнению Ивона, он должен, обязан знать. А ему-то казалось, то он видит Лионетту насквозь! Они ведь выросли вместе…

Он долго думал, пересказывать ли Стрекозе разговор. И решил — нет, не нужно ее беспокоить. Да и Ивона было жалко. Судя по всему, ему и без того доставалось от безжалостной Лионетты. Характером она была горяча, на язык — несдержанна. Если что было не по ней, рубила сразу, сплеча. И ласкова была только с Лионелем. Если бы она узнала, что Ивон угрожал ее другу, совсем бедолагу со света сжила бы. А ведь он виноват только в том, что влюблен горячо и, кажется, безнадежно. Его пожалеть бы…

Минуты шли, и Лионель постепенно успокаивался. Ясно было, что все поступки и слова Ивона продиктованы отчаянием. А в отчаянии чего только не наговоришь. И вскоре Лионель бросил ломать голову над недоступными его пониманию загадками. Пусть Лионетта поступает, как ей угодно. А он не станет ни к чему ее принуждать.

Ивон тоже не стал говорить с Лионеттой. Что толку? Все равно она смотрит на него, как на пустое место. И если в том действительно нет вины мага, то… то плохо его дело.

И все-таки Ивон не мог думать о Лионеле иначе как о сопернике. Возвращаясь из храма, он досадовал на себя, что сдержался и не ударил мага. Струсил его чар! Да он мог бы сколько угодно бормотать свои заклинания, Ивон все равно успел бы разукрасить его рябую физиономию багровыми и фиолетовыми разводами. И тогда колдунишке стало бы не до чар. Слишком занят был бы, сплевывая выбитые зубы.

Ивон размышлял об этом, и в душе поднималось презрение к себе, которое почти вытеснило злость на Лионеля. И так он стал себе противен, что несколько дней избегал встречаться со Стрекозой. Ему казалось: стоит ей разок взглянуть ему в глаза, и она сразу поймет, какой он жалкий трус.

Мэтр Эйбел уехал в Карнелин после того, как Лионель получил мантию мага, и с тех пор уже в Аркару не наведывался. И вдруг нагрянул в храм, никого не известив — и произвел своим появлением большой переполох. Старика по-прежнему побаивались, с годами его характер не улучшился. Яду и желчи в нем даже прибавилось.

Едва обменявшись приветствием с аркарским гильдмастером, мэтр Эйбел потребовал, чтобы к нему позвали Лионеля. Несколько послушников тут же бросились разыскивать юношу. Обнаружили его в лаборатории, где он объяснял Лионетте, а заодно нескольким старшим ученикам, особо сложный абзац в алхимическом трактате.

— Я приду сейчас же, — объявил он запыхавшемуся отроку. И повернулся к подруге: — Без меня не продолжайте. Проследи, пожалуйста, чтобы никто без меня ничего не трогал.

Он поспешил за мальчиком, на ходу развязывая тесемки толстого кожаного фартука. Перед дверью класса, где ждал его мэтр Эйбел, скинул тяжелый фартук на руки послушнику и постучал. Ему ответил знакомый брюзгливый голос:

— Лионель? Входи.

— Учитель! — от самых дверей Лионель низко поклонился. А распрямившись, увидел перед собой мэтра Эйбела. Без лишних церемоний старик обхватил его голову и расцеловал в обе щеки. Лионель покраснел от смущения и радости. Поймал сморщенную ладонь мага и хотел было коснуться ее губами, но мэтр Эйбел сердито оттолкнул его.

— Ну, будет, будет! Что это еще такое! — проворчал он. У стены, на прежнем месте стояло то самое резное кресло, которое казалось Лионелю таким неудобным — храмовники не посмели убрать его, и оно три года дожидалось старика. И, наконец, дождалось. Мэтр Эйбел привычно опустился в него и окинул взглядом юношу. — Слышал о тебе, мальчик, много чего слышал! И до нас уже молва дошла. Что ж, не приходится мне, старику, за своего выученика краснеть. Молодец.

— Благодарю вас, мэтр, — тихо отозвался Лионель.

— Только хвалят тебя больно много. Смотри, не возгордись, мальчик. Помни, что ты добился всего через одну только милость Богини.

Лионель ничего не ответил.

— Что молчишь? — нахмурился старик. — Или не так?

— Я много потрудился, — сказал Лионель. — Богиня Мудрая милостива ко мне, но я и сам кое-чего стою.

— А! все такой же. Гордец, честолюбец! Когда-нибудь погибнешь ты через свою гордыню, мальчик.

Лионель слегка улыбнулся.

— Надеюсь, это случится не скоро, учитель.

— Мало тебя розгами драли! — резко сказал мэтр Эйбел. — Мало в тебе смирения!

— Так ведь если всю жизнь к земле пригибаться, в небо не взлететь, — заметил Лионель.

— А тебе в небо захотелось?

— А вам, мэтр, разве не хочется?

Некоторое время старик молчал, меряя его взглядом. Ноздри его дрожали.

— Что ты задумал? — спросил он почти шепотом.

— О чем вы, учитель?

— Что ты задумал?! — повысил голос мэтр Эйбел и вдруг вскрикнул: — Не смей лгать мне! Я тебя знаю как облупленного! Говори — что за мысли такие у тебя завелись?!

Лионель молчал. Старик действительно хорошо его знал и угадал насчет тайных мыслей. Свой замысел Лионель вынашивал долго, но не доверил бы его никому, даже бывшему своему наставнику. Потому что знал: осуществить задуманное ему не позволят. А целил он не куда-нибудь, а прямо в небо.

То есть, выражаясь фигурально.

Ему не давалась магия творения. Не та, которая была доступна многим сильным магам (в том числе и мэтру Эйбелу). Слепить из кажущегося «ничто» камень, комок глины, кусок руды — проще говоря, неорганический предмет — мог почти каждый, кто носил синюю мантию. Умение создавать растительную органику давалось немногим. Лионель умел и это.

Творить живое — дышащее, чувствующее, — по преданиям, способны были только и исключительно Боги.

Но Лионелю в это не очень верилось.

Все дело в том, считал он, что маги искусственно ограничивали поток, который пропускали через себя. А происходит это от неуверенности в себе и своих силах. И Лионеля с детства учили сдерживать поток магии, нарочно зажимать его, чтобы не допустить стихийного прорыва. "Никогда не выкладывайся полностью", — повторяли наставники. Лионель и сам долгое время боялся, что магия, если однажды ослабить барьеры, захлестнет его с головой, выпьет его силы и уничтожит рассудок.

Но что, если однажды раскрыться для магии полностью? Если вложить в заклинание всего себя? Как знать, может быть, именно полная самоотдача поможет ему овладеть умением, которое до сей поры было доступно лишь Богам?

Конечно, было страшно. Лионель понимал, что может погибнуть, не справившись с потоком. Но ведь рисковать будет он один. Лионель рассудил, что лучше нарушить храмовые правила, которые запрещали начинать сложные эксперименты в одиночку, чем подвергать опасности братьев-храмовников. По правилам, требовалось присутствие хотя бы одного ассистента, который экранировал бы заклинание при необходимости, но все молодые маги были много слабее Лионеля и могли пострадать. А к старшим обращаться он не смел. Знал, что сочтут его замысел богохульством. И, пожалуй, запретят доступ в лаборатории.

И он заранее знал, что мэтр Эйбел тоже его не поддержит. Потому и молчал.

Распалившийся же старик покинул свое место и подскочил к нему с удивительной для его лет резвостью.

— Молчишь? Выдрать бы тебя хорошенько! Или отдать ментальным магам. У них, небось, живо заговорил бы! Да, да, к ментальным магам тебя!

— У вас нет оснований подвергать меня ментальному допросу, — очень спокойно возразил Лионель.

— Основания тебе нужны? — мэтр Эйбел занес было руку, чтобы отвесить ему подзатыльник, но спохватился. Вспомнил, что перед ним стоит не послушник, а посвященный маг. — Будут тебе основания.

Лионелю стало слегка не по себе. Встреча с ментальными магами грозила большими неприятностями. Кому понравится, когда в твоих мыслях роются бесцеремонно, как в платяном шкафу? Ментальный допрос — процедура унизительная и болезненная, а потому прибегали к нему в крайних случаях. Да и ментальных магов было очень мало, на всем материке — два-три человека. Со всякими глупостями к ними не обращались, но если мэтр Эйбел сочтет, что дело достаточно серьезное…

Значит, откладывать осуществление задуманного дальше было нельзя.

— Право, вы напрасно волнуетесь, — тихо проговорил Лионель.

— Не держи меня за дурака, — раздраженно фыркнул старик. — Я тебя учил и знаю, на какие прожекты ты способен замахнуться. Ишь, в небо ему захотелось! Учти, мальчик, насчет ментальных магов я не шутил.

— Я и не думал, что вы шутили, учитель.

Мэтр Эйбел беспокойно расхаживал по классу. Лионель спрятал невольную улыбку: ему вспомнилось, как мальчиком во время уроков он сидел, не смея поднять головы, и слушал эти нервные стариковские шаги и шелест шелковой мантии. Но, по-видимому, ему все-таки не удалось сохранить серьезное выражение лица. Старый маг глянул на него, и светлые глаза сыпнули искрами.

— Ты еще здесь? Чего скалишься? Тебя разве дела не ждут? Так чего же ты тут прохлаждаешься? Иди, я еще позже с тобой поговорю!

Лионель поклонился и повернулся к двери.

— Нет, погоди! Что-то я еще хотел… А! — мэтр Эйбел гневно на него воззрился. — Я слышал, что эта девица, как ее там… Лионетта?

— Да, мэтр.

— Так вот, я слышал, что она по-прежнему состоит при тебе. Правда это?

— Правда.

— Ты жениться на ней, что ли, надумал?

— Нет, учитель. Лионетта мне как сестра.

— Да? а я вот слышал другое. Как сестра, да ведь не сестра…

Лионель, до сих пор внешне спокойный, вспыхнул.

— Учитель! Неужели… вы поверили сплетне?

— Дыма без огня не бывает, мальчик, — проворчал мэтр Эйбел. — Она девица, она хорошенькая, а ты — мужчина, молодой и тоже не урод. Вы часто бываете вдвоем — и в библиотеке, и в классах, и… в спальне…

— Мы вместе росли…

— Но крови вы разной. И даже если между вами ничего нет…

— "Если"?! — возмутился Лионель.

— Хорошо, хорошо. Прости. Я тебе верю. Но посуди сам: что девице делать среди братьев?

— Богиня не запрещает женщинам искать знаний, — резко сказал Лионель.

— Допустим. Но есть еще и устав гильдии… Надеюсь, ты не забыл его?

Лионель долго молчал.

— Раньше вы не возражали против того, чтобы мы с Лионеттой виделись, учитель.

Не ответив, старик отвернулся.

— Иди, мальчик, возвращайся к своим делам. А я еще побеседую насчет тебя с гильдмастером.

Лионель рванул было ртом воздух… Но вовремя одумался и проглотил все слова, какие вертелись уже на кончике языке. Хуже не придумать — спорить и возражать мэтру Эйбелу, когда он в столь раздраженном настроении. И Лионель вышел из класса, так и не сказав ничего. И даже не поклонился.

Но чем же не угодила старику Стрекоза? Правда, он и раньше никогда не был с ней ласков. Не заговаривал с ней запросто, как другие наставники (особенно те, кто помоложе), едва удостаивал взгляда, проходя мимо. Но его не было и среди тех, кто донимал гильдмастера просьбами о выдворении Лионетты из храма. Обращать внимание на какую-то девчонку было ниже его достоинства. Что же изменилось теперь? Неужели он рассердился только потому, что обнаружил вдруг — Лионетта перестала быть ребенком?..

Глава 5

Приступать к опасному эксперименту вовсе без помощника Лионель все-таки побаивался, а потому рассудил: лучше Лионетты ему никого не найти. Во-первых, она не обладала даром Богини, а значит, была неуязвима для магии изнутри. Правда, помочь в сотворении заклинания она не смогла бы, как не смогла бы и подстраховать Лионеля, создав защитный экран. Но зато, если он не рассчитает своих сил и потеряет сознание, она сможет привести его в чувство. И тем самым убережет от разрушительного воздействия вырвавшейся на свободу неуправляемой магии. Или, в крайнем случае, позовет на помощь кого-нибудь из братьев (хотя Лионель предпочел бы не доводить до такой крайности). Во-вторых, он знал, что Лионетта ему предана, а значит, сохранит эксперимент в тайне.

В нескольких словах он объяснил ей суть своего замысла. И с досадой увидел в ее глазах беспокойство.

— Это не опасно? — спросила она, пытливо глядя ему в лицо.

— Не опаснее, чем другие мои опыты, — соврал Лионель.

— Но разве тебя не должен подстраховывать кто-нибудь из магов? — продолжала она тревожиться. — Что, если…

— Ничего не случится! — нетерпеливо воскликнул Лионель и тут же добавил мягче. — Поверь, Стрекоза, я знаю, что делаю. Неужели ты думаешь, что я посмел бы просить тебя о помощи, если бы опыт был опасен? Я ни за что не стал бы рисковать твоей жизнью, сестренка.

— Да, я знаю, — покаянно прошептала Лионетта.

— Но если ты не хочешь участвовать в этом…

— Нет, нет! Я сделаю все, о чем ты попросишь. Прости, что усомнилась…

— Спасибо, сестренка, — благодарно сказал Лионель и с братской нежностью поцеловал ее в лоб. — Тогда слушай, что нужно будет сделать. Мы начнем вечером, чтобы никто нам не помешал…

Вечером Лионетта не вернулась домой. Осталась в храме дожидаться оговоренного часа. А чтобы не вызывать у храмовников лишних вопросов своим присутствием в храме в неурочное время, она удалилась в келью Лионеля. Он уговорил ее поспать, чтобы ночью быть свежей и бодрой.

— Тебе тоже нужно отдохнуть, — заметила она. — У тебя усталый вид.

В самом деле, Лионель был очень бледен, хотя глаза его блестели ярче обычного. Но он покачал головой.

— Я не устал. Лучше немного почитаю.

Засыпая, Лионетта видела его освещенный свечой профиль, склонившийся над страницами книги.

Он разбудил ее, когда вечер уже почти перетек в ночь.

На ночь лаборатория запиралась, но некоторым храмовникам, в том числе и Лионелю, были доверены ключи от нее. Он отпер дверь и ступил в темноту. Высокие окна были сплошь закрыты тяжелыми занавесами, которые не пропускали ни лунный, ни солнечный свет. Открывали их очень редко, и даже днем в лаборатории было сумрачно, там и тут дрожали на столах огоньки свечей.

Теперь свеча была только одна — в железном подсвечнике, который держал Лионель. Огонь ее горел ясно и ровно, как заколдованный. Не колыхался даже в такт шагам. Лионель шел меж спрятавшихся в темноте алхимических столов спокойно и легко. Лионетта изо всех сил старалась не отстать. Он хотя и шел не быстро, но на ноги ей как будто навесили по гире. Стараясь сдержать нервную дрожь, Лионетта обхватила себя за плечи. Уверениям Лионеля, будто никакой опасности ни для него, ни для нее нет, она поверила сразу и безоговорочно. Но было еще что-то, что заставляло ее вздрагивать и испуганно оглядываться по сторонам. Темноты она никогда не боялась, но — странно! — ей мерещилось, будто где-то между столов, реторт и перегонных кубов затаилось древнее и кровожадное чудовище, которое жадно следило за ней глазами, вывесив из зубастой пасти язык. Как ни уговаривала себя Лионетта, что у нее просто воображение разыгралось, она никак не могла избавиться от ощущения нависшей опасности.

— Начнем, пожалуй, — сказал Лионель, остановившись у своего стола. Ровный свет заколдованной свечи выхватывал из темноты пузатые бока разнокалиберных склянок. — Зажги свечи, сестренка, будь добра.

Лионетта с радостью бросилась исполнять его просьбу. Одна за другой зажигались свечи в рогатых подсвечниках, и тревога немного улеглась. Свет разогнал ее.

Лионель не сразу понял, что произошло. Порыв холодного, колючего ветра ударил его в грудь, опрокинул на спину, протащил по полу. Он даже вскрикнуть не успел. Взбесившийся ветер метался по комнате над его головой, завывая. Крушил все на своем пути. Трещало и стонало под его напором дерево, с жалобным звоном лопалось тонкое алхимическое стекло; глухо ударяясь об пол, падали с полок книги. Лионель перевернулся на живот, приподнял было голову, и тут же снова ткнулся лбом в каменные плиты: с оглушительным дребезгом разлетелись на осколки стекла в высоких окнах, как будто кто-то ударил по ним кувалдой.

В груди было тесно, во рту — сухо. Перед глазами плавали красные пятна, голова пылала. Все-таки не удержал поток! — пронеслась мысль. Вот, значит, как бывает, когда стихийная магия вырывается из-под власти заклинателя… И тут же другая мысль, паническая: Лионетта!

Он силился приподняться и окликнуть девушку, то тело его не слушалось. Руки и ноги разом ослабли, голова налилась горячим свинцом. Из носа на плиты пола закапала кровь. Лионель почувствовал во рту ее соленый, ржавый вкус. Ураган бесновался. Рядом, прихватив край мантии Лионеля и едва не придавив ноги, рухнул с грохотом шкаф с лабораторной посудой. По полу разлетелись осколки, что-то острое болезненно царапнуло лицо. Лионель сделал еще одну попытку привстать. Ветер, почти неощутимый внизу, налетел с воем и хохотом, стоило ему поднять голову. Подхватил, рванул его волосы. По стенам метались багровые отблески. Неужели пожар? Но как?.. Ах да, спохватился Лионель, зачарованные свечи. Свечи, затушить которые не под силу ни ветру, ни воде… Но где же братья? Почему никто не спешит на помощь? Неужели не слышат ничего? Но такой грохот мудрено не услышать! Лионелю казалось, что барабанные перепонки вот-вот лопнут. Неистовый свист, вой, хохот терзали его слух…

Он потерял сознание.

Но вскоре чувства к нему вернулись. Едкий дым ел глаза и рвал в клочья горло. Лионель обнаружил себя среди языков пламени. Он не сразу понял, что подол его мантии занялся. И потерял несколько драгоценных минут, высвобождая его из-под упавшего шкафа и сбивая огонь. На четвереньках отполз в сторону — туда, куда пламя еще не добралось, — и поднялся на колени. Рот и нос он закрыл рукавом мантии, но продолжал сотрясаться от кашля.

Вся лаборатория была охвачена огнем.

— О Боги… — прошептал он. — Что я наделал…

Кое-как Лионель встал и, шатаясь, побрел через комнату. Он звал Лионетту, но за треском пламени не слышал своего голоса. Огонь бросался на него справа и слева, сыпал искрами сверху. Лионель едва ощущал его жар. Им завладела одна мысль — отыскать Лионетту. Живую или мертвую.

Будь он полон сил, попытался бы совладать с пламенем, унять его магией. Но он сам открылся потоку, нарочно пренебрег всеми мерами предосторожности, и выложился полностью. И теперь был пуст и беспомощен. Не мог бы сотворить и пригоршню воды…

Лионетты нигде не было. Неужели успела убежать? О, если бы так!

Но Богиня, кажется, окончательно отвернулась от дерзкого мага. Лионель прошел еще несколько шагов и увидел разметавшиеся по полу черные косы. Огонь их еще не тронул. Лионель бросился в угол, где неподвижно лежала Лионетта. Ее одежда тлела, а черное от копоти лицо казалось страшной мертвой маской.

— Стрекоза!

Он упал на колени рядом с девушкой, обхватил ее руками и приподнял. Черноволосая голова безвольно запрокинулась. Но, кажется, Лионетта еще дышала. Одежда ее была порвана, обуглена и так грязна, что невозможно было определить, ранена девушка или только оглушена. Лионель поднял ее на руки и выпрямился. Куда идти, он не знал, поскольку в густом дыму совершенно потерял направление. Тогда он пошел наудачу, пошатываясь под тяжестью своей ноши и под ударами горячего ветра, который до сих пор не улегся. Потрескавшимися от жара губами он снова и снова шептал молитву Богине.

Бесконечно долго он шел сквозь пламя. Казалось, горел весь храм. В клубах дыма мелькали какие-то призрачные фигуры, а может, это только мерещилось Лионелю, который уже почти не сознавал себя. Он механически переставлял ноги и отстраненно удивлялся, почему еще не упал, не потерял сознание от удушья и жара.

Неожиданно кто-то схватил его за плечи, затряс. Лионель остановился. В лицо дунуло прохладным воздухом. Он повел вокруг ослепшими глазами, смутно различил темные силуэты, которые беспокойно сновали вокруг.

— Кто вы? как ваше имя? — прорвался сквозь треск пламени и вой ветра чей-то голос.

— Лекаря… — Лионель разлепил спекшиеся губы. — Позовите лекаря…

Кто-то принял у него с рук бесчувственную девушку. Лионель глубоко вздохнул обожженным горлом… Земля закружилась под ним. Где он стоял, там и упал. Его даже подхватить не успели.

— О-хо-хо, парень, ну и угораздило же тебя… о-хо-хо…

Вздрогнув при звуках смутно знакомого голоса, Лионель с трудом разлепил веки, по глазами резанул дневной свет. Он хотел спросить: кто здесь? — но только замычал невнятно. Горло мучительно болело, а язык распух и стал как бревно. Он пошевелился — грудь и руки обожгло болью.

— Не двигайся! — чьи-то руки легли ему на плечи, мягко надавили. — И молчи. Вот, попей немного.

В губы легко ткнулся закругленный край деревянной чаши. Лионель сделал глоток. По языку, утоляя боль и жажду, заструилась кисловатая жидкость.

— Спа…сибо.

— Прошу же, молчи.

Глаза понемногу привыкли к свету — который оказался вовсе не ярким. Лионель увидел небольшую комнату с оштукатуренными стенами. За куском плотного полотна угадывалось полукруглое окно. Никаких украшений в комнате не было, только со стены прямо напротив Лионеля смотрела Перайна-Целительница.

Около кровати — довольно высокой, — стоял мужчина лет тридцати, русый, с короткой ухоженной бородкой. Витой шнур на его шее оттягивала книзу подвеска из серебристого металла. Изображала она аиста, раскинувшего крылья. Мужчина озабоченно смотрел на Лионеля.

— Я Лекад. Узнаешь меня? Кивни, если узнал. Это можно.

Лионель кивнул.

— Ты в храме Перайны. Во время пожара ты пострадал, но твои раны заживут со временем. И даже очень скоро, если будешь аккуратно выполнять мои предписания.

Лекад говорил мягко и убедительно — точно так же говорил со своими больными Лионель. И этот ободряющий тон его не обманул. Ожоги, вероятно, очень серьезные, иначе и быть не может. Ведь он так долго оставался в огне… Мелькнула паническая мысль: руки! что, если… Но ее сменила другая мысль, гораздо более страшная.

— Девушка… — с усилием приподнялся на постели Лионель, проигнорировав запрещающий жест Лекада. — Со мной была… девушка…

— Она жива и сейчас тоже находится в нашем храме.

— Но?.. — Лионель продолжал пристально смотреть на него. Глаза сухие, ни слезинки, взгляд горячечный.

— Она очень плоха, — Лекад хмуро поджал губы. Кому другому он мог бы солгать, но Лионель был свой, причастный врачебной тайны.

Юноша молча кивнул и откинулся на подушки. Он мог бы продолжать спрашивать, но к чему мучить ни в чем не повинного человека? Ясно же, что и солгать, и сказать правду ему будет одинаково больно.

— А храм Богини… Мудрой?..

— Сгорел, — мрачно отозвался Лекад. — Вместе с Храмовым кварталом и торговыми рядами…

Лионель задохнулся.

— Что?!

— Тише, тише! — Лекад успокаивающе положил руку ему на лоб. Лионель мотнул головой и застонал от резкой боли. — Сейчас я дам тебе сонного зелья. Тебе нужно отдохнуть. Поговорим после.

Лионель попытался оттолкнуть чашу, но Лекад ловко влил ему напиток в рот. Пришлось глотать. Сразу же по телу разлилось сонное тепло, боль отступила и затаилась. Лионель покорно закрыл налившиеся свинцом веки и отдался во власть тяжелого, жаркого сна.

Лекад сдержал слово. Когда Лионель проснулся, то чувствовал себя гораздо лучше. Осмотрев его, Лекад решил, что разговор юноше не повредит. Если б он только знал!..

После того, как Лионеля принесли к целителям из храма Перайны, он оставался в забытье около десяти часов. За это время полностью выгорел храм Гесинды и прилегающие к нему кварталы.

— Поднялся ужасный ветер, — пояснил Лекад. — Никогда ничего подобного в жизни не видел. Кажется, только этого ветра хватило бы, чтобы сравнять с землею два-три города… Он и разнес огонь. Все произошло в один миг. Пожар распространялся с невероятной скоростью, и пламя никак не могли потушить. Как будто какая-то магия была во всем этом.

— Это и была магия, — прошептал Лионель. — Заколдованный ветер и заколдованный огонь…

— Да? — Лекад глянул на него пристально. — Может быть. Я в магии ничего не смыслю.

— Много ли раненых?

— Наш храм полон. Храм Борона — тоже…

На минуту Лионель закрыл глаза. Потом открыл и спросил:

— Почему же я в комнате один?

Лекад отвел взгляд.

— Так распорядился ваш гильдмастер.

— Ах вот как… значит, они уже все знают…

— Девушка, которая была с тобой, все еще не приходила в сознание, — переменил разговор Лекад. — Сначала никто не мог взять в толк, как она оказалась в храме ночью. Потом кто-то из ваших предположил, что это, должно быть, Лионетта, дочь мастера Риатта. Кажется, это обстоятельство многое сделало для них ясным.

Лионель промолчал.

— Уже приходила мать девушки, — ровным тоном продолжал Лекад. — Мы ее не пустили…

— А мне — можно ее видеть?

— Нет.

С минуту они помолчали.

— Пойми, Лионель, помочь ей ты все равно ничем не сможешь. К тому же, тебе самому нужно сначала поправиться.

Лионель посмотрел на свои руки. От локтей до кончиков пальцев их плотным слоем покрывали пропитанные мазью повязки. Такие же повязки стягивали и грудь. Но это его не беспокоило. А вот руки…

— Они заживут, — сказал Лекад. — Останутся ожоги, но колдовать ты сможешь. Только потребуется время.

По правде сказать, о возможности превратиться в калеку и навсегда утерять способность творить заклинания Лионель думал не очень много. В груди по-прежнему было пусто, присутствия силы он не ощущал. Да и не знал, решится ли прочесть хоть одно заклинание после случившегося в храме, даже если сила вернется к нему. Слишком свежи были воспоминания о хохочущем и воющем ветре, о пламени и жаре. О почерневшем лице Лионетты. А еще, стоило ему закрыть глаза, он видел сотни людей, которые бродят среди обгорелых обломков, которые некогда были их жилищами. Плач и стоны терзали его слух…

А ведь он не видел воочию никого из тех, кто по его вине потерял дом и близких. Комната в храме Перайны стала его темницей. Даже когда он начал вставать, ему не позволяли покидать ее. Лекад, один только навещавший Лионеля, сказал, что такова воля гильдмастера магов. Лионель стал узником, ожидавшим приговора.

Уцелевшие в пожаре маги и служители Гесинды остались без святилища и нашли временное пристанище в храме Перайны. Ни один из них не пришел навестить Лионеля. Он уже не сомневался: его собратья знают, кто стал виновником пожара. Требовалось разве уточнить обстоятельства. И он готов был, если его призовут к ответу, изложить все подробно и честно.

Что до горожан, то им оставалось только строить предположения. О причинах пожара прилюдно пока не извещали. Все-таки Лионель принадлежал к братству Богини, братство же предпочитало не отдавать виновного городскому суду, а разбирало его проступок в приватном порядке, в кругу своих. Лионель, впрочем, предчувствовал, что для него дело добром не кончится, и гильдия выдаст его городу. Слишком большая на нем лежала вина. Предел же снисходительности братства существовал вполне определенный.

— Тебя желают видеть братья, — сказал Лекад. Неподвижно сидящий на кровати Лионель вскинул глаза.

— Наконец-то! Еще немного, и я спятил бы от ожидания.

— Пойдем, я провожу тебя, — Лекад протянул руку, чтобы поддержать его.

Юноша осторожно отстранился.

— Ты знаешь, зачем меня зовут?

— Догадываюсь, — спокойно ответил лекарь.

— Меня будут судить.

Лекад, не шевельнув ни одним мускулом, разглядывал его лицо. С опаленными и не отросшими еще бровями и ресницами, оно имело весьма странный вид. Черные глаза блестели сухим лихорадочным блеском.

— А ты знаешь, за что?

— Догадываюсь, — повторил Лекад, — что ты причастен к пожару.

— И ты так спокойно со мной разговариваешь?! Зная, сколько людей погибло по моей вине?

— Я служу Перайне, — сказал Лекад, — а не Прайосу. Я лечу людей, а не сужу их. Ты готов идти?

— Готов, — Лионель спрыгнул с кровати.

Вместе они подошли к двери. Лекад легко тронул его за плечо.

— Когда братья отрекутся от тебя, начнется самое трудное. Крепись, парень. Знаю, тебе и так нелегко, но будет еще хуже.

— Куда уж хуже… — тихо отозвался Лионель.

Лекад тогда смолчал, но очень скоро выяснилось, насколько он был прав.

Судить преступника собрались старейшие маги Аркары и Карнелина. Среди них Лионель увидел своего гильдмастера, мэтра Эйбела, прочих своих наставников. Было и одно незнакомое лицо (как юноша узнал вскоре — ментальный маг, специально приглашенный для разбирательства его дела). Все глядели на него сурово и холодно, без тени сочувствия. Лионель встал перед собранием, с трудом сдерживая нервную дрожь. Вперил глаза в носки своих башмаков. Поднять голову сейчас было бы для него непосильным испытанием.

Заговорил гильдмастер. Непререкаемым тоном он велел юноше рассказать, где он был и что делал в ночь пожара. Предупредил, что среди них находится ментальный маг, который сразу распознает ложь.

— Я не посмел бы солгать вам, мэтр, — выдавил Лионель.

— Говори же!

Он начал говорить. Его выслушали в мертвом молчании. Лишь когда он закончил, в тишине прозвучал тихий яростный голос мэтра Эйбела:

— Глупый, тщеславный мальчишка!

…Судьбу его решали без него, за закрытыми дверями. Лионеля выставили в смежный покой, где он провел час или полтора, в тоске расхаживая от стены к стене. Молиться он не мог, да и не знал — о чем. Всю жизнь Богиня благоволила к нему, а теперь он больше не ощущал ее незримого присутствия.

Постепенно им овладевало душевное оцепенение. Ему даже начало казаться, будто решение суда ему совершенно безразлично. Но от равнодушия и следа не осталось, когда отворились двери, ведущие в импровизированный зал суда. Закаменев, Лионель сделал шаг навстречу старому гильдмастеру, для которого почтительно придержал дверь маг помоложе. Старик смерил преступника ледяным взглядом.

Никаких споров относительно судьбы Лионеля среди братьев Гесинды не возникло. Никто, даже расточавшие ему похвалы наставники, не выступил в его защиту. Общее мнение было таково: подобные Лионелю дерзкие юнцы своими делами бросают тень на всю гильдию и, помимо прочего, могут послужить источником неисчислимых несчастий. Доказательство чему — недавний пожар.

Услышав приговор, Лионель понял, что именно этого он и ждал все последние дни. В уставе гильдии не было положения о смертной казни. Большее, что могли сделать храмовники с преступником — исключить его из рядов братства и передать дело в руки городского суда. Суда Прайоса. Таким образом, дело Лионеля приобретало публичную огласку.

В тот же день храмовники провели ритуал отлучения над бумажно-белым, оцепеневшим Лионелем. Его мантию, медальон и змеиные браслеты забрали, волосы остригли. Над ним прочитали проклинающее слово Гесинды. Дело его, не мешкая, передали в суд Прайоса.

Теперь ему позволили покидать комнату, на время ставшую для него и больничной палатой, и узилищем. Но он по-прежнему не имел права переступать порог храма Перайны.

Как ни странно, в запрете этом сказалась и забота городских властей о безопасности преступника. Весть о покаявшемся поджигателе в мгновение ока облетела Аркару. И те люди, которые месяц назад в знак благодарности хотели целовать ему руки, теперь посылали ему проклятия и с готовностью разорвали бы его в клочья.

Глава 6

Свидание с Лионеттой едва не добило юношу. Лекад, которому поручено было следить за здоровьем Лионеля, не зря колебался, допускать ли своего пациента к подруге. Но молодые люди изо дня в день донимали его вопросами друг о друге. И он решил — пусть встретятся. Сколько ни прячь девушку от Лионеля, рано или поздно он увидит, что с ней сталось. Ну а не увидит — расскажут. А это еще хуже.

— Отца и мать я к ней не пускаю, — вполголоса сказал Лекад. Он вызвался проводить Лионеля в палату девушки и заявил, что наедине их ни за что не оставит. Мало ли что может случиться с бедняжкой от избытка чувств. Лионель только молча кивнул. Он вообще все больше молчал в последние дни, и целые часы просиживал на постели, зажав меж колен руки. Лекад и жалел его, и злился. И все чаще подумывал о том, чтобы приставить Лионеля к делу. Пусть он временно утратил дар магии, но лекарские его умения никуда не подевались. А храм был полон людьми, которые нуждались в помощи целителей. Рук не хватало. Другой вопрос, согласились бы несчастные принять помощь от человека, ставшего виновником их бед. И этот вопрос Лекад никак не мог разрешить.

— Я объясняю им, что состояние здоровья не позволяет девушке принимать посетителей. И это правда.

— За что же мне выпала такая честь? — ровным голосом спросил Лионель, имея в виду дозволение увидеться с Лионеттой.

Лекад на ходу покосился на него.

— Рассчитываю на твою выдержку. Мать ударится в слезы, закатит истерику… это вовсе ни к чему. Девушка недостаточно окрепла.

— Понятно.

— Еще каждый день приходит какой-то парень. Рвется к девушке, а сам не может объяснить, кем ей приходится. Его я тоже не пускаю. Он, мне кажется, слегка… не в себе.

— Это, наверное, Ивон. Он… сватался к Лионетте.

— Ах вот как, — сказал Лекад и замолк.

Перед дверью он остановился и повернулся к спутнику. Он все-таки решился на разговор. Бледное, застывшее лицо Лионеля ему решительно не нравилось.

— Послушай, Нэль… хочу предложить тебе кое-что. Я знаю, что ты искусный целитель, а у нас так много работы сейчас. Ты мог бы нам помочь… если хочешь.

В глазах Лионеля мелькнуло что-то вроде страха.

— Я… не знаю. Кажется, я все еще не могу использовать магию…

— Лечить ведь можно и без магии. Не так ли?

— Ко…нечно. Просто я… никогда не пробовал… так.

— Вот и попробуешь. Так ты согласен?

Лионель взглянул ему в лицо. В глазах юноши лекарь не увидел ничего, кроме своего отражения. Ни малейшего чувства. Ни единой мысли.

— Согласен. Я попробую.

Когда они вошли в комнату, Лионетта спала. Под спиной у нее громоздилась целая гора разноразмерных подушек. Лекад тихо встал в углу у двери, сложив руки. Лионель подошел к постели. Едва взглянул на девушку, тут же судорожно втянул воздух и закрыл лицо руками. Но почти сразу справился с собой, медленно отнял ладони и впился в Лионетту долгим взглядом. С нее еще не сняли все повязки, но уже и теперь было видно, что от красоты ее ничего не осталось.

— Она… знает? — Лионель быстро обернулся к Лекаду. — Ей сказали?

Целительно покачал головой. Закусив губу, юноша склонился к Лионетте. И она вдруг открыла глаза, словно почувствовала его близкое присутствие. Прошептала радостно: "Нэль!" — и протянула к нему слабую руку. Лионель мягко взял ее за запястье. Отвел в сторону, не позволил прикоснуться.

— Здравствуй, Стрекоза.

Покинув комнату несчастной, Лионель прошел несколько шагов и вдруг пошатнулся. Привалился спиной к стене.

— Тебе нехорошо? — со спокойным участием спросил Лекад.

— Да… мне нехорошо. Боги! За что ее… так? Наказывать нужно было меня… не ее. Меня!

— Твое искупление еще ждет тебя, — заметил Лекад. — Предстоит суд Прайоса, помнишь?

— Как не помнить… Скорей бы уж.

В глубине души Лионель надеялся, что суд вынесет смертный приговор. Слишком страшным казалось жить с ежеминутным ощущением непосильной вины. За работой он еще забывался, но когда оставался один в своей комнатушке, становилось совсем тяжко. Поэтому он изнурял себя работой и уходил в спальню только тогда, когда готов был свалиться в постель замертво. Так еще можно было как-то существовать, не сходя с ума от тоски.

Его заботам поручили несколько несчастных — из тех, кто не мог узнать его. И все же на всякий случай Лионель постоянно прятал лицо под капюшоном и никогда не смотрел людям в глаза. Боялся. И мучился виной. Одежду — серый храмовый балахон — ему одолжил Лекад, и теперь юноша ничем не выделялся среди служителей Перайны. Разве только стрижеными волосами (но их он скрывал под капюшоном) и отсутствием медальона с аистом.

Он молча выполнял свои обязанности, никогда ни с кем не спорил и ни о чем не просил. Впрочем, одну просьбу все-таки высказал: чтобы ему позволили ухаживать за Лионеттой. Храмовники, посовещавшись недолго, решили его просьбу удовлетворить.

— Что случилось с твоими волосами, Нэль?.. — спросила Лионетта между глотками горячего травяного отвара, которым поил ее Лионель. Чашка в его руке заметно дрогнула.

— Пожалуйста, пей чай, Стрекоза. Нужно выпить, пока горячий.

— Они обгорели в пожаре?

— Н-нет, — ответил он с запинкой.

— И браслетов у тебя нет, и мантию ты не носишь, — продолжала Лионетта, с мукой глядя в лицо друга — бледное, осунувшееся. С черными кругами под глазами. — Я бы спросила раньше, но все ждала, что ты сам расскажешь. Глупая! Тебе, наверное, больно об этом говорить. Скажи только: тебя изгнали из храма?

— Храма больше нет, — тихо и ровно ответил Лионель. Поставил опустевшую чашку на стол. — А я больше не служу Гесинде. Меня отлучили.

В последнее время он был крайне сдержан, почти холоден. Не улыбался. И Лионетту это пугало. Раньше он часто бывал рассеян, витал мыслями в облаках, но никогда не старался скрывать свои чувства, держался непосредственно. Во всяком случае, наедине со своей «сестренкой». И вдруг… такая перемена. Причины ее отчасти были Лионетте ясны. Но она отдала бы все на свете, только бы на его губах появилась улыбка. Такая же, как прежде — ясная и немного растерянная.

— Бедный… — Лионетта кончиками пальцев (они одни только и торчали из-под повязки) коснулась его щеки. На глаза навернулись слезы. Лионель считал храм своим домом, а в служении Богине и магии видел смысл жизни. А теперь… — Как же ты теперь будешь?

И тут его вдруг прорвало. Он вскочил, лицо его исказилось. Маска безразличия и показного спокойствия исчезла без следа.

— Не жалей меня! — выдохнул он. — Не смей меня жалеть! Ты не знаешь, что я натворил!

— Знаю, — кротко отозвалась Лионетта. Поймала его изумленный взгляд и добавила: — Правда, я мало что помню. Только помню, как вдруг зашумел ветер. Что-то ударило меня, и я упала. Я хотела встать, но почему-то не могла пошевелиться. А потом… потом была темнота. И голос. Твой голос. Ты звал меня, я пыталась ответить, но будто онемела. Мне было страшно — так страшно! — хотя я знала, что ты рядом и не оставишь меня…

С коротким стоном Лионель припал к ее ногам и ткнулся лицом в одеяло.

— Прости меня… — послышалось приглушенно.

— Я так тебя люблю, Нэль, — сказала Лионетта и удивилась себе. Она не собиралась говорить ему таких слов — никогда, ни при каких обстоятельствах, — и вдруг они вышли сами собой, так просто и свободно.

Но на Лионеля они произвели неожиданно сильное впечатление. Он вскинул голову, сухим блеском сверкнули глаза.

— Так вот что он хотел сказать… — прошептал он словно про себя. — А я, дурак, не понял… ах, какой же я дурак! Глупый, тщеславный мальчишка! — добавил он, явно повторяя чьи-то слова. Лионетте даже показалось, будто она узнала интонацию.

А он медленно поднялся и отступил на шаг. Скрестил на груди руки (на запястьях и выше розовели пятна заживших ожогов; Лионетте все время хотелось поцеловать их, но она не смела). Его лицо вновь застыло маской. Только губы чуть кривились. Он взглянул прямо в глаза Лионетте.

— Ты знаешь, что в городе той ночью случился пожар?

Она покачала головой.

— Разумеется, нет. Лекад не стал бы говорить… Ну, так я скажу. Сгорел Храмовый квартал, торговые ряды и примыкающие к ним дома. И повинен в том я. Это мое заклинание разнесло огонь. Я не рассчитал силы, поддался потоку… Едва тебя не погубил… а многие погибли или лишились крова. Судить меня будет Прайос. Вот… — он перевел дыхание. — Я хотел, чтобы ты знала, Стрекоза.

Лионетта закрыла лицо руками.

— Двенадцать да смилостивятся над тобой…

— Это вряд ли, — услышала она его голос. Уже совершенно спокойный. — У божественного терпения, как и у человеческого снисхождения, имеются границы.

Магия, быть может, и могла бы разгладить безобразные шрамы на лице и руках Лионетты. И Лионель каким-то особенный чувством ощущал уже присутствие силы. Мало помалу она просачивалась в него, наполняла собой, как подземный ключ наполняет колодец. Но Лионель боялся обратиться к ней. Ненавидел себя за страх — и ничего не мог поделать. Заставлял себя смотреть в стянутое ожогами, когда-то хорошенькое личико бедняжки Стрекозы. Не помогало. Внутри как будто что-то заклинило.

Лекад пытался его успокоить.

— В любом случае, сейчас уже поздно что-либо делать, — сказал он, как-то раз застав Лионеля в одной из храмовых внутренних комнатушек. Юноша в одиночестве расхаживал от стены к стене и в ожесточении грыз костяшки пальцев. Лекад уже изрядно навострился угадывать его мысли по выражению лица. Не ошибся и теперь — Лионель думал о Стрекозе.

— Если бы прибегнуть к врачеванию магией сразу, с первого дня, могло бы и получиться.

— Что тогда, что теперь, толку от меня нет, — бросил Лионель с горечью.

— Знаешь что, Нэль, — сказал Лекад. — Следующие два-три дня я сам посмотрю за ней. Нужно ей уже и с матерью повидаться. Выздоровление затянется надолго, но за жизнь ее я больше не беспокоюсь. А бедная женщина вся извелась.

— Да, — тихо отозвался Лионель. — Конечно.

И отвернулся. Снова вцепился зубами в кулак.

В самом деле, подумал Лекад, скорее бы уже суд. Сил нет смотреть, как человек изводится.

Горожане тоже с нетерпением ждали суда над Поджигателем — так уже прозвали Лионеля. Впрочем, в вину ему вменялся уже не один только пожар.

— Люди рады, что маги отказались от тебя, — во время трапезы вполголоса сказал как-то Лекад на вопрос юноши о том, что происходит в городе. Лекад знал многое — умел слушать и запоминать, а в храм Перайны стекались вести со всей Аркары. И он не видел смысла таить их от Лионеля. — Говорят, что теперь ты не улизнешь от правосудия. Ответишь за все свои преступления. Знаешь, в чем именно тебя обвиняют? Я ушам не поверил, когда услышал.

Лионель взглянул вопросительно.

— Чего только не болтают… Утверждают, например, что ты выкупал у служителей Борона трупы, вываривал их и на костях готовил свои эликсиры. Будто именно кости мертвецов придавали им особую силу.

— Что?!

— Еще болтают, что ты забирал у нищенок новорожденных младенцев…

— И пил их кровь? — скрипнул зубами Лионель.

— Вроде того, — серьезно ответил Лекад. — Чего же ты хочешь? Воображение у людей богатое. К тому же ты знаешь, как они относятся к вам, к магам. Теперь будут рассказывать о тебе Безымянный знает что. Между прочим, еще я слышал, будто ты поджег храм Богини намеренно.

— Вот как? А зачем я это сделал, ты не слышал?

— Причины обычно никого не интересуют… Однако у суда Прайоса против тебя только одно обвинение.

— И того довольно…

— Верно.

Лионель вздохнул и подпер голову кулаком.

— И почему они так долго тянут с разбирательством? Ведь я все рассказал, чего же им еще…

— Вовсе не тянут, всего-то неделя и прошла. Я слышал, к бургомистру приходили горожане, как делегация от всех жителей Аркары. И не какие-нибудь нищеброды, а почтенные люди. Требовали ускорить разбирательство… Так что через день или два жди уже посланцев от Прайоса.

Лекад хотел еще сказать, что среди просителей была и мать Лионетты, госпожа Аманда. Но едва ли это имело какое-то значение. И он смолчал.

Рано утром в храм явились четверо служителей Прайоса со спрятанными под капюшонами лицами. Они должны были препроводить Лионеля в зал Бога-Солнца, вершителя правосудия.

Лекад вышел к ним вместе с юношей. Сложил руки на груди и бесстрастно смотрел, как Лионель склонил непокрытую голову и безропотно позволил рослым молодцам связать за его спиной руки и накинуть на шею веревку. Веревка означала, что вина его не подвергается сомнению. И дело только за приговором.

Лионель был совсем белый, но держался спокойно. Мысленно он уже находился в подземельях Прайоса.

За свободный конец веревки взялся один из служителей Прайоса, и процессия вышла на улицу.

На ступенях храма собралась небольшая толпа. Над нею разносился разноголосый гул, но при появлении Лионеля наступила тишина.

— Дорогу! Дорогу! — громко и требовательно покрикивал один из храмовников. Но и без того люди в тяжелом молчании расступались перед преступником и его конвоирами. Провожали их взглядами.

Улица начиналась у ступеней храма Перайны, вилась меж домов (от многих ныне остались одни почернелые печные трубы) и вскоре выворачивала на широкую площадь. Посреди площади возвышалось огромное, пышное, раззолоченное святилище Бога-Солнца. И улица, и площадь были запружены народом. Люди, правда, повсюду покорно и тихо расступались перед процессией.

Недобрые взгляды давили на плечи, как камни. Хлестали, как пощечины. Лионелю хотелось ссутулиться, съежиться, припасть к земле — только бы на него перестали смотреть. Лучше бы обсыпали бранью, закидали камнями, наплевали в лицо! Все лучше, чем эти тяжкие, обвиняющие взгляды. Но он заставлял себя выпрямиться. Смотрел прямо в лица обступавших его людей. Он невольно искал среди множества лиц знакомые черты. Однажды ему показалось, что в толпе мелькнули черные глаза госпожи Аманды. Другой раз примерещилось бледное, искривленное лицо Ивона.

Путь был недолог, но показался вечностью. Наконец, Лионель остановился перед храмом. Поднял глаза на сверкающий в солнечных лучах стеклянный купол. Над входом висело огромное медное солнце. В нем отражался свет солнца настоящего — оно стояло уже высоко в небе.

Лионель вошел в алтарный зал, следом хлынула толпа желающих своими ушами услышать приговор Поджигателю. Со всех сторон набежали проворные и неслышные служители Прайоса, оттеснили народ к стенам.

Справа от алтаря, на возвышении сидели пятеро судей. Все — уважаемые, честные горожане. Лионель знал их всех. В свое время ему даже приходилось лечить одного из них. А у другого, седого и полного, как-то захворала внучка… Теперь все пятеро смотрели на Лионеля сурово и холодно. Будто не узнавали.

Он стоял перед ними, словно оцепенев. Спиной чувствовал враждебные взгляды.

— На колени, — вполголоса обратился к нему один из храмовников (четверо их так и стояли вокруг, склонив головы). Несильно толкнул в спину. Лионель повиновался.

Откашлявшись, Первый судья развернул перед собой свиток и заговорил. Его слова с трудом достигали сознания юноши. Он мало что слышал и еще меньше понимал.

…Дерзкий, возомнивший о себе юнец… недостойный милости Богини… непозволительная гордость… пренебрежение советами старших наставников… преступная самоуверенность и легкомыслие… запрещенные опыты… неисчислимые беды… жертвы и разрушения… множество погибших и лишившихся крова… мужья, потерявшие жен… матери, потерявшие детей… дети, оставшиеся без родителей…

— Дайте подсудимому воды! — вдруг громко проговорил Второй судья. Один из четверки храмовников заколебался, бросил взгляд на белого, застывшего в оцепенении Лионеля. Шагнул было в сторону… Юноша, который до того смотрел в пол, поднял на судей глаза. И сказал тихо, но внятно:

— Благодарю вас, мэтр, но не стоит беспокоиться. Воды мне не нужно, я чувствую себя хорошо.

По толпе прошел рокот. Второй судья с сомнением скосил глаза на Лионеля.

— Кхм… воля твоя, воля твоя, юноша.

Чтение возобновилось.

— Ввиду всего сказанного, подсудимый, по имени Лионель сын Германа, был отлучен от братства Богини Мудрой и передан в руки правосудия Прайоса… Мы же, служители справедливого Бога-Солнца, постановили: названный Лионель сын Германа, в прошлом — аркарский маг… приговаривается к смерти!

Многоголосый вздох всколыхнул пропитанный солнцем воздух высокой залы. Даже стекла дрогнули в округлом куполе! Лионель тоже глубоко вздохнул. Вот оно! Искупление.

Но судья переждал и заговорил снова.

— Однако, принимая во внимание прежние заслуги преступника перед городом — ибо многие из нас знают этого человека как искусного лекаря, перед которым, бывало, отступал сам Борон, — а так же прислушавшись к голосам, прозвучавшим в его защиту… суд постановил заменить смерть пожизненным изгнанием.

Толпа взревела. Лионель качнулся назад, и кто-то из храмовников схватил его за плечи. Такого исхода юноша никак не ждал…

— Преступник должен покинуть город в двадцать четыре часа. Ему дозволяется взять с собой все, что он почитает нужным: деньги, личные вещи, документы. Дозволяется так же попрощаться со всеми, с кем он пожелает. Преступнику не дозволяется ни под каким предлогом возвращаться в город никогда, до самой его смерти. Понял ли ты ясно мои слова, Лионель сын Германа? — бесстрастно обратился Первый судья к Лионелю.

— Да, — тихо, но отчетливо ответит тот.

— Имеешь ли ты что-нибудь сказать суду?

Лионель приподнялся было, но чужие руки властно надавили ему на плечи. Он снова упал на колени.

— Я прошу суд о снисхождении…

Толпа зароптала, судьи нахмуренно запереглядывались.

— Тихо! — перекрывая гул голосов, крикнул Второй судья. — Тихо! — он наклонился к Лионелю. — Приговор ты слышал. Обжалованию он не подлежит.

— Я только хотел бы просить отсрочить его исполнение. И дозволить мне остаться в Аркаре на время, потребное для полного излечения девицы Лионетты…

— Негодяй! — послышалось отчетливое восклицание. Лионель узнал голос Ивона.

— Тихо! — призвал к порядку Третий судья. Воздел руки к стеклянному куполу, сквозь который струился яркий солнечный свет. — Больше почтения к Богу-Солнцу в его собственном доме.

Судьи наклонились друг к другу, сблизив головы. Пошептались. Вдруг толпа всколыхнулась, и какая-то растрепанная женщина протолкалась сквозь плотную массу людей и бросилась к основанию возвышения. Покрывало на ее голове сбилось, открыв бледный лоб, запавшие глаза и неубранные черные волосы. Сердце Лионеля учащенно заколотилось — он узнал госпожу Аманду. Изменилась она ужасно. Иссохла, почернела. При виде ее выражение лиц всех пяти судей разом изменилось. На несчастную женщину они смотрели с жалостью и сочувствием.

— Это моя дочь, он говорит о моей дочери! — вскричала госпожа Аманда, протягивая к ним исхудавшие руки. — Лионетта, моя девочка, моя единственная дочь! По вине этого негодяя она едва не погибла! Умоляю, позвольте ему остаться. Пусть вернет мне мое несчастное дитя! А после убирайся, слышишь? — она резко обернулась к Лионелю. Черные неистовые глаза сверкнули. — Убирайся, и не смей никогда впредь с ней заговаривать! Не смей даже взглядом касаться, колдун! Злодей! А я-то еще привечала тебя в своем доме! Так-то ты отплатил мне за все добро! Убийца!

Если бы Лионель мог, он бы спрятал лицо в ладони. Но его запястья по-прежнему были связаны за спиной. И он мог только наклонить голову. Невыносимо хотелось провалиться сквозь пол, прямо в подземные казематы. И остаться там навсегда, в темноте и холоде. Каково было слышать это «убийца» от женщины, которая была ласкова с ним, как мать!..

Судьи еще немного посовещались. Потом выпрямились на своих местах.

— Хорошо. Пусть будет так. Лионель сын Германа может остаться в Аркаре до того дня, пока братья Перайны не признают, что для исцеления девицы Лионетты нельзя сделать большего, чем им уже сделано. Встаньте, добрая женщина. Ступайте домой. Помолитесь милостивой Перайне.

Служитель Прайоса шагнул было к госпоже Аманде, чтобы помочь ей подняться. Но его опередил Ивон. Стремительно пересек залу, на ходу опалил Лионеля яростным взглядом. Бережно подхватил женщину под руки.

— Пойдемте, матушка Аманда. Пойдемте.

Тяжело опираясь на руку Ивона, госпожа Аманда направилась к выходу. Лицо она до самых глаз закрыла покрывалом.

Лионеля сопроводили обратно в храм Перайны. Еще на выходе из зала суда ему освободили руки и сняли с шеи веревку. Но его это не очень-то обрадовало.

Глава 7

— Ты что-то не слишком весел, — заметил Лекад, когда встретил Лионеля после суда.

— Чего же веселиться?

— Как это — чего? Тебе жизнь сохранили!..

— Вот уж, в самом деле, веселиться нечего, — вздохнул Лионель. — Думаешь, нужна она мне? Такая жизнь-то? Лучше бы уж к Борону в царство…

— Э, парень, — жестом остановил его Лекад. — К Борону ты еще успеешь. А жизнью не кидайся, она у тебя одна. Боги тебе ее дали, а уж ты будь добр, распорядись ею наилучшим образом.

— Я уж распорядился, — тихо сказал Лионель и отвернулся. — Чего же больше…

Лекад мог бы ответить, что он еще очень молод. И впереди у него много дней и ночей. И неизвестно еще, как повернется судьба. И вполне может оказаться, что нынешние несчастья — ни что иное как испытания Богов. Да, Лекад мог бы найти разумные, веские слова. Но будь они хоть трижды разумными и вескими, вряд ли они убедили бы Лионеля. Очень уж тошно ему было. Тяжело, тоскливо на душе. И Лекад не стал тратить слова, просто сжал плечо юноши. Пройдет время, сам все поймет. Время, как говорится, все рассудит.

Тем же вечером к юноше пришел гость. Сначала его проводили к Лекаду, который по-прежнему наблюдал за здоровьем (как физическим, так и душевным) молодого мага и даже стал для него вроде наставника. Гостя Лекад узнал сразу. Этот рослый русоволосый парень с красивым, хотя и сумрачным лицом, давно уже буквально осаждал храм. Пытался пробиться к Лионетте. А теперь вдруг попросил о встрече с магом. Лекаду не очень понравился недобрый блеск серых глаз гостя, но отказать в просьбе он не мог — не по чину. Попросил посетителя подождать и отправился на поиски юноши. Пусть Лионель сам решает, хочет он встречаться со своим соперником или нет.

Лионель, отыскавшийся в палатах врачевания, неожиданно легко согласился.

— Мне кажется, он пришел с дурными намерениями, — предостерег его Лекад.

— Он ничего мне не сделает, — возразил Лионель.

— На твоем месте я бы не был так в этом уверен.

По губам юноши, обычно плотно сжатым, проскользнула грустная улыбка.

— Он меня боится и не посмеет причинить мне вред…

— Боится? — удивился Лекад.

Лионель вновь наклонился к больному, который лежал в забытье.

— Проводи его, пожалуйста, в мою спальню. Я приду через несколько минут.

Ивон сидел на краю лежанки. Ссутулился, опустил голову. Большие красивые руки сжал между коленями, стиснул их так, что побелели пальцы. Когда Лионель вошел и тихо встал в дверях, гость не сразу его заметил.

— Я слушаю тебя, Ивон, — проговорил юноша.

Ивон вскинул голову, покраснел, потом побледнел, и встал. Быстро выпрямился во весь рост, в первую секунду подавляя Лионеля своим физическим превосходством. Но неуютное ощущение, нечто вроде робости, быстро прошло.

— Меня не пускают к Лионетте, — отрывисто сказал Ивон. — Матушка Аманда говорит, что ее лицо… сильно… что она обезображена. Так это?

— Так.

— И она… знает? Видела?.. ей… сказали?

— Да… — выдавил Лионель.

Когда Лионетте разрешили, наконец, вставать с постели, она всеми правдами и неправдами выпросила у Лекада зеркало. Долго разглядывала обезображенное лицо — до конца жизни придется прятаться под покрывалом, — потом отложила зеркало и тихо заплакала. Она ничего не сказала, не упрекнула Лионеля ни словом, ни взглядом, но ее слезы были ему горше любых проклятий. И даже пожалеть ее он не мог — слов не находилось.

— Я хочу ее видеть, — потребовал Ивон.

Лионель вскинул было на него глаза, но долго не выдержал и снова потупился.

— Хорошо. Пойдем.

Ивон шел за ним, дрожа от глубокого волнения. Никто и вообразить себе не мог, как сильно ему хотелось положить обе руки на тонкую шею, торчащую из круглого воротника серого бесформенного балахона, и сжать пальцы. Каким-то чувством он знал, что колдунишка даже не стал бы сопротивляться. Одна минута — и все было бы кончено.

Чтобы бежать искушения, Ивон сунул обе ладони за пояс. И вовсе не ради проклятого колдуна он так поступил. Его жизнь в глазах Ивона стоила не больше, чем жизнь какого-нибудь жучка-древоточца. Но Лионетта могла думать иначе…

— Могу я поговорить с ней наедине? — хрипло спросил Ивон.

Лионель, не оборачиваясь, кивнул.

— Конечно.

Он остался ждать в коридоре. Отошел от двери подальше, чтобы не слышать, о чем будут разговаривать Ивон и Лионетта. О чем бы ни шла у них речь, его это не касалось.

Не прошло и четверти часа, как Ивон вышел из комнаты. С мрачным видом надвинулся на мага.

— Жаль, тебя не выгнали из города раньше! — зашипел он. — Скольких бед можно было бы избежать! Чем провинилась перед тобой Стрекоза, за что ты ее погубил? Ты рисковал своей жизнью — ладно! с собой ты волен делать, что пожелаешь. Но кто тебе дал право рисковать ее жизнью?

Лионель постоял немного, не отвечая. Потом развернулся и медленно побрел по коридору. Вспыхнув, Ивон в несколько шагов нагнал его, схватил за плечо и развернул к себе.

— Колдун проклятый! Тебе и ответить нечего? Ну, если ты проглотил язык, то слушай, что я тебе скажу. Вскоре ты должен будешь убраться из Аркары. И лично я этому безумно рад. Но если я узнаю, что ты звал Стрекозу с собой… намекал ей хоть словом, хоть взглядом… не обессудь — я тебе шею сломаю. Честное слово.

Лионель бесстрастно посмотрел на его руки — Ивону действительно хватило бы силы, чтобы выполнить угрозу.

— Я тебе верю, — кивнул он. — Но я и не думал звать Лионетту с собой. И никогда не позову. Даю тебе в этом мое честное слово.

— Вот и хорошо. Довольно с нее уже горя. Оставь ее, колдун.

Лионель заколебался, словно какие-то слова никак не шли у него с языка. Важные слова, которые обязательно должны быть сказаны. Наконец, он переломил себя и нашел достаточно сил, чтобы взглянуть прямо в лицо Ивону.

— Ну а ты, Ивон? Ты ее не оставишь?

— Никогда… никогда я ее не оставлю.

— Спасибо. Я бы очень хотел, чтобы она тебя полюбила. Правда.

Ивон слегка опешил от этих слов. Ожидал он явно чего-то иного. Пользуясь его замешательством, Лионель поспешно ушел, пока его не успели остановить.

К угрызениям совести добавился подлый страх за собственное будущее (и за этот страх Лионель яро себя ненавидел). Он прожил на свете без малого двадцать лет, и ни разу не покидал родной Аркары. Более того — большая часть его жизни прошла в стенах храма Гесинды. Здесь Лионель обрел второй дом, который после родителей стал единственным. Сюда, за стены храма, не проникала суета мирской жизни. Здесь над всем царила милость Богини. В храме Лионель ел, спал, учился сам и учил других, принимал пациентов. И в город выходил только по необходимости.

Правда, довольно часто он совершал вылазки за городские стены — в поисках лечебных трав. Как правило, с ним шел кто-то еще, обычно Лионетта или ученики. Он мог бродить по полям и лесам часами, но окружающий мир интересовал его только в той мере, в какой соприкасался со служением Богине и магии. Например, Лионель никогда не смотрел на дерево только ради того, чтобы полюбоваться им. Он думал о том, как его кора и листья могут быть полезны для магических эликсиров… Почти вся его жизнь сосредоточена была в лаборатории и библиотеке. И покидая храм, он заранее предвкушал возвращение… домой.

Другие отлучки, например, путешествия с помощью телепорта, и вовсе не стоило принимать в расчет. Именно телепортом было удобнее и быстрее всего добраться до любого храма Гесинды на материке. И Лионель часто это проделывал ради встреч с медейскими, касотскими или лигийскими братьями. Но порог храма он не переступал. Его никогда не тянуло побывать в дальних краях, погулять по улицам незнакомых городов.

И вот всю оставшуюся жизнь ему придется скитаться по дальним дорогам, в чужих краях. В родной город, в храм, который его воспитал, он вернуться никогда не сможет. И никакой другой храм на материке его не примет. Изгнание из рядов братства захлопнуло перед ним все двери. Богиня отказалась от него окончательно.

Лионель решил не говорить пока о приговоре Стрекозе. К его удивлению, и Ивон ничего ей не рассказал. Вероятно, понимал ничуть не хуже, что разговор получится нелегкий. И, пожалуй, без слез не обойдется, а ей и без того довольно горя. Лионель держался с ней ровно и ласково, как будто ничего не случилось. Отправляясь в спальню Лионетты, скручивал в себе тоску и страх. Это было все, что он мог для нее сделать.

Каждый раз Лионетта спрашивала, скоро ли суд, и он врал, что скоро. Так продолжалось до тех пор, пока к Лионетте не пришла матушка. В отличие от Ивона, она не стала церемониться и подробно передала девушке все, что произошло в храме Прайоса. И даже не скрывала злой радости: наконец-то проклятый колдун оставит их в покое!..

Едва дождавшись прихода Лионеля, девушка накинулась на него с упреками. Схватила его за руки, зашептала отчаянно:

— Почему ты не сказал мне?! Почему? Почему? Зачем ты меня обманывал?!

Лионель — бледный, усталый, — отнял у нее руки, повернулся спиной. Принялся раскладывать на столе принесенные с собой лекарские принадлежности.

— Не хотел тебя огорчать раньше времени. Тебе сейчас нельзя волноваться.

Она ничего не сказала, но он спиной ощущал ее пристальный взгляд.

— Пожалуйста, не смотри так! — взмолился он. — Я заслужил это, правда. Я заслужил и худшего. Не знаю, за что мне было сделано такое снисхождение.

— Как же ты теперь будешь? — тихо спросила Лионетта.

— Не знаю… Я еще не думал об этом, — соврал Лионель. Не рассказывать же ей о бессонных ночах и бесконечных горьких мыслях, о неотступном страхе перед будущим.

Заскрипела кровать — девушка встала и подошла к нему. Ласковые руки обхватили его за плечи, и он закаменел. Не смел пошевелиться, не смел высвободиться из объятий, на которые не имел права. А Лионетта склонила голову и прижалась щекой к его плечу.

— Если тебя выгнали из города, я пойду с тобой, — просто сказала она.

Вспомнились слова Ивона, которые показались тогда дикими. Позвать Лионетту с собой, обречь на бездомную, голодную жизнь? Да за кого Ивон его принимает?

…Ну а предполагал ли он, что Лионетта сама попросится за другом в изгнание?

— Никуда ты не пойдешь, Стрекоза, не выдумывай… — устало сказал Лионель.

— Ты думаешь, я позволю тебе уйти одному?!

Преодолевая сопротивление ее рук, Лионель повернулся вокруг себя. Чуть откинулся назад, ладонями уперся в столешницу — словно искал опору.

— А ты думаешь, я позволю тебе скитаться по дорогам, словно бездомной бродяжке, словно нищенке? Что это будет за жизнь?

— Если ты сможешь так жить, то и я смогу, — тихо, но твердо заявила Лионетта. — А здесь для меня все равно не будет жизни, если ты уйдешь.

— А со мной ты будешь несчастлива. Послушай, Стрекоза, я ведь даже не знаю, что со мной станется к вечеру того дня, когда я выйду за ворота Аркары. От гильдии помощи ждать не приходится, ни один храм Гесинды меня не примет.

— Есть и другие храмы. Разве Перайна откажется от твоего служения? Ты мог бы пойти к целителям… — возразила Лионетта.

Лионель яростно затряс головой.

— Ты не понимаешь! Жить в храме чужой Богини… постоянно ощущать поблизости присутствие Мудрой… и знать, что ты лишен ее милости… Думаешь, это легко вынести? Нет, Стрекоза, мне придется держаться подальше от любых храмов. Моей Богини больше нет со мной, а другие мне не нужны. Да и я им не надобен.

— Тем более я не позволю тебе уйти одному…

— Чем беспокоиться обо мне, подумай лучше о своих родителях. Что с ними будет, если ты уйдешь? Твоя матушка и без того истаяла от горя. Нет, ты должна остаться в Аркаре. Здесь твой дом, твои мать и отец, и… и человек, который тебя любит. Это все драгоценные блага, Стрекоза. Ты даже не представляешь себе, насколько драгоценные. Не отказывайся от них.

— А ты?.. — горько спросила Лионетта.

— А что — я? К одиночеству я привык. Проживу как-нибудь. Кое-что я умею, и на кусок хлеба заработаю.

— И мы никогда больше не увидимся?

— Так было бы лучше. Я уже достаточно несчастий тебе принес, Стрекоза.

— Неправда! Ты… ты… — Лионетта все-таки не выдержала и расплакалась. Глаза ее уже давно блестели слезами, но она кое-как с ними справлялась. Но новое горе оказалось слишком большим и горьким, горше даже, чем утраченная красота.

— Я… не смогу… без тебя… — вырвалось у Лионетты сквозь слезы.

Лионель стоял у стола, вцепившись в столешницу пальцами, и мучился собственным бессилием. Он не мог сказать бедняжке ни слова утешения. И до сих пор не понимал ясно, почему так важен для нее. Да, они росли вместе и дружили с самого детства. Да, ему тоже будет горько и тяжело жить в разлуке с Лионеттой (не говоря уже о неистребимом чувстве вины перед ней). Но со временем боль разлуки обязательно сгладится! Ведь улеглась же боль от потери родителей… Лионель хотел было выдать банальное: "Ты меня скоро забудешь", — но спохватился. Даже если бы Лионетта и забыла его — захотела бы забыть! — зеркало ей тут же напомнило бы. Шрамы от ожогов останутся на всю жизнь. А значит — останется и память.

Как раньше он желал отдалить день прощания с Аркарой, так теперь страстно торопил его наступление. Покончить с этой мукой, порвать разом все связи… Когда быстро — кажется не так больно.

Ежедневные встречи с Лионеттой стали пыткой для них обоих. Девушка донимала его уговорами, и не понимала — или не желала понять, — чего стоят ему отказы. Бесконечные «нет» он повторял уже и во сне. И с болезненным нетерпением ждал дня, когда братья Перайны объявят: большего для исцеления Лионетты сделать нельзя, пора ей возвращаться домой.

…Свое заключение храмовники озвучили вечером. На следующее утро собирались послать с известием к мастеру Риатту и госпоже Аманде мальчишку-послушника.

Лионель решил уйти на рассвете, не прощаясь со Стрекозой. Довольно они уже мучили друг друга.

Вещи он собрал заранее. Впрочем, и вещей-то у него было всего ничего. Тощая дорожная сумка, полностью уложенная, казалась пустой. Добрый Лекад предложил ему немного денег, и Лионель, поколебавшись, с благодарностью их принял. Стыдно было брать милостыню (а ничем иным он эти деньги считать не мог), но страх перед неизвестностью, бесприютной будущностью, пересилил стыд.

Он вышел на ступени храма, едва небо начало светлеть. Его вызвался проводить Лекад — он молча стоял рядом. Поеживаясь от утренней прохлады, Лионель смотрел на темные улицы Аркары и думал о том, что сегодня в последний раз пройдет по ним. Это была страшная в своей простоте и очевидности мысль. Лионель несколько раз повторил про себя: никогда, никогда, никогда… Какое простое и жестокое слово. До самого дня суда Лионель и не думал даже, что настолько любит свой родной город. Город, в который он никогда не вернется.

— Проводить тебя до ворот? — своим обычным спокойным и участливым тоном спросил Лекад.

Лионель встряхнулся.

— Нет, не нужно. Спасибо.

— Ну, тогда ступай, — Лекад взял его за плечо, заглянул в лицо. — Не буду желать удачи: тебе не удача потребуется, а терпение. Много терпения и много смирения.

Юноша согласно наклонил голову. Да… смирение. Сколько раз о смирении толковал ему мэтр Эйбел. Прав был старик. Тысячу раз прав.

— Может быть, ты все-таки хочешь что-нибудь передать на словах Лионетте? — вдруг вкрадчиво спросил Лекад.

— Нет… ничего.

— Так-таки и уйдешь, не попрощавшись?

— Так и уйду, — подтвердил Лионель. — Не хочу больше ее мучить. Она опять будет проситься со мной… а что я могу ей сказать?

Лекад глянул на него очень внимательно, но промолчал.

Лионель вздохнул и начал медленно спускаться по ступеням.

Стражники только-только отпирали ворота, и Лионелю пришлось несколько минут подождать поодаль. Не хотелось привлекать к себе внимания. Но желающих покинуть город в столь ранний час, кроме него, не было, и солдаты его заметили. Поглядывали на него то и дело, пока возились с воротами. Лионель старался не поднимать голову и уповал на то, что капюшон скрывает его лицо. Однако, приблизившись к воротам, он услышал, как один стражник сказал другому (и даже голос не очень постарался приглушить):

— Смотри-ка — Поджигатель!

— Да ну?

— Точно, он. Я его узнал. Значит, вышибли его таки из города. Ну, и скатертью дорога… Не надобно там здесь таких, которые с бесами знаются да младенцев ре…

— Ты что! — зашикал на него второй стражник. — Тише! А ну как услышит, да и огнем в тебя пальнет…

— Ничо, не пальнет. Говорят, Богиня в наказание своей милости его лишила… и ничего он больше не может.

Лионель ускорил шаг.

Спустя несколько минут он стоял на обочине дороги. За спиной поднимались стены Аркары. Впереди простирались поля, чуть дальше темнели скошенные крыши крестьянских домов. Еще дальше, у самого горизонта, тянулась кромка леса.

Лионель посмотрел на камни, которыми вымощена была дорога. На запылившийся край своего балахона. Поднял взгляд к горизонту. Впервые в жизни он отчетливо понял выражение "идти, куда глаза глядят".

Глава 8

Лионетта вернулась домой и теперь уж почти не выходила на улицу. Госпожу Аманду вовсе не радовало, что дочь стала вдруг такой страшной домоседкой. Она с тревогой присматривалась к Лионетте — та ходила скучная, сонная, равнодушная ко всему. От домашних дел не отлынивала, но работу — которая была еще в ее силах, — выполняла механически, бездумно, кое-как. Упрекать ее в небрежности госпожа Аманда не решилась бы. Она вообще не знала, как подойти к дочке, и что ей сказать, как утешить, чем порадовать. Не Лионетта вернулась домой — а ее тень. Когда она была не занята делами, то часами могла сидеть в углу, наклонив голову и о чем-то размышляя. Хмурый, похудевший Ивон проводил возле нее все свободное время, словно дежурил у постели больной. Но она его даже не замечала. А ведь раньше у нее всегда было запасено для него едкое словечко, злая насмешка… Казалось, ей стало безразлично, кто находится с ней рядом.

Окрестные кумушки тотчас решили, что проклятый колдун приворожил Лионетту. Присушил, да и ушел из города. Шептались меж собой: "Пропадет девка, высохнет вся". И госпожа Аманда, которая никогда, даже после пожара, не думала, будто Лионель способен намеренно причинить зло ее дочке, — госпожа Аманда начинала верить слухам и шепоткам. Потому что тосковала Лионетта по нему, по колдуну проклятому. Это было ясно, как летнее небо.

Но сама Лионетта знала, что никакого приворота не было. Не было, и все тут. Никогда Лионель не пытался ее приворожить, никогда! А ей даже легче было бы, если б пытался. Потому что это означало бы, что она хоть сколько-нибудь ему интересна, хоть сколько-нибудь нужна! А он ушел, ни сказав ни слова. Даже не поцеловал напоследок. Даже «прощай» Лионетта от него не услышала. Не позволил ей пойти с ним — ладно. Лионетта и сама понимала, что в дороге будет для него только обузой: и он-то непривычен к бродячей жизни, и она избалована домашней заботой. Просилась она с ним только от одного отчаяния. Но ведь заглянуть к ней, чтобы попрощаться, он мог бы! Лекад объяснил, что он будто бы не хотел бередить сердце ни ей, ни себе. Но Лионетта видела, как он отводил глаза, утешая ее, и не поверила ему. Лионель просто не хотел ее видеть, вот и все.

Нет, она его не винила. Она и раньше знала, что занимает в его жизни не такое уж и большое место. Знала, что он вполне может обойтись без нее. Магия и служение Богине наполняли его жизнь до краев. И вполне естественно, что, когда он утратил и магическую силу (пусть хотя и на время), и милость Гесинды, Лионетта не стала значить для него больше. Что она могла предложить ему взамен утраченного? У нее не было ничего, в чем бы он нуждался. Он не искал даже сочувствия…

Я — ничтожество, удрученно повторяла про себя Лионетта. Разве такая подруга ему нужна? Нет! будь я сильнее, умнее, я придумала бы, чем ему помочь. Да что там — я могла бы заранее понять, догадаться, что он задумал, и отговорила бы его от опасного эксперимента…

Мысли о собственной никчемности, о полном своем бессилии изменить что-либо, многопудовыми гирями давили на измученный рассудок. Душа застыла в оцепенении. Дни без Лионеля тянулись серые и тоскливые, хотя за окном светило летнее солнце. Из всех лиц, слившихся в одно, Лионетта кое-как выделяла лицо Лекада. И то потому, что помнилось еще: именно он врачевал Лионеля, да и к ней заходил.

Госпожа Аманда перед гостем робела, как перед самой Перайной. Очень уж суровым он ей казался. Но втайне она надеялась, что Лекад сумеет вылечить ее дочурку от непонятного недуга. Храмовник и впрямь поил девушку какими-то травяными настоями (Лионетта покорно их глотала, однако же лучше ей не становилось). Но, в отличие от госпожи Аманды, он прекрасно знал, что недуг, который не отпускает девушку, вовсе никакой не загадочный. И зовется он просто — тоска.

А против тоски никаких лекарств еще не придумали…

Ему очень не нравилось, что Лионетта никогда не плачет. Слезы, какими бы горькими они ни были, приносят облегчение. Лионетта же не пролила ни слезинки, не проронила ни слова жалобы. Молча и тихо она с каждым днем все глубже погружалась в себя. Лекад советовал ей сходить в храм Травии, помолиться. Говорил, что нельзя так любить, нехорошая это любовь, неугодная Богине Любящей. Лионетта смотрела на него прозрачным взглядом, задумчиво кивала… и уходила все дальше.

Лекад печенками чуял, что будет беда. Похоже, что даже время, этот великий врачеватель, было бессильно. Неужели впрямь — приворот? Но Лионель, сколько его знал Лекад, не мог так поступить с девушкой, которую называл сестрой. Да и зачем бы ему это понадобилось?

Но и поверить, что эта любовь послана самой Травией, Лекад тоже не мог. Очень уж она походила на проклятие…

Первые дни Лионель много думал о том, как будет добывать себе пропитание. Но вскоре оказалось, что это последнее, о чем нужно волноваться. В деревне, куда он завернул, чтобы купить хлеба, он услышал о женщине, которая занемогла. Ее муж собирался посылать сынишку в соседнюю деревню, за знахарем. Идти было далеко, да делать нечего… Лионель тут же предложил свои услуги. Сначала его внимательно оглядели, но мага не признали. Маги не слоняются по деревням с тощей котомкой за плечами и не носят пыльные серые балахоны.

— А ты, что ли, знахарь будешь? — мрачно вопросил муж занемогшей крестьянки. Это был здоровенный мужичина, с широченными плечами и мясистым красным лицом. Руки у него были как колоды. Лионелю подумалось, что самому ему знахарь в ближайшем будущем едва ли понадобится.

— Да, я знахарь, — ответил юноша, не вдаваясь в подробности.

Его снова смерили подозрительным взглядом. Такое недоверие вполне можно было понять и оправдать: слишком уж юным казался Лионель.

— Больно молод… — подтвердил его догадку мужик. — Ты дело, правда ли, знаешь?

Лионель заверил, что лечить ему уже приходилось, и много.

— Ну, пойдем тогда… Только денег я тебе не дам. Дед-то наш, — (под «дедом» он, вероятно, подразумевал знахаря из соседней деревни), — денег никогда не берет. Ему кто хлеб несет, кто яйца, или там сыр… Так что вот так вот, парень. Не обессудь.

— Хлеб и сыр вполне меня устроят, — кивнул Лионель.

Из деревни он уходил, унося в сумке краюху хлеба, несколько вареных яиц и ломоть сыру. А еще его пустили переночевать на сеновал — уже кое-что после ночевок на лесных опушках.

С этого дня так и повелось. Мысли о том, что он — маг, Лионель затолкал поглубже, хотя магическая сила к нему вернулась. Он ее чувствовал всем существом. Но открываться потоку боялся. Казалось, если он шепнет самое простенькое заклинание, его барьеры рухнут под натиском магической стихии, и повторится огненный ужас. О нем слишком ясно напоминали розовые шрамы ожогов на руках и на груди. Кроме того, ту страшную ночь он раз за разом переживал во сне, а смог бы пережить еще раз наяву — Безымянный знает. Не то чтобы Лионель так боялся смерти, нет. Он боялся боли. И боялся страха.

Врачевание одними только травами было не так эффективно, как с магической подпиткой. Но зачастую этого оказывалось достаточно. Лионель многое знал о растениях, а Лекад научил его извлекать из них всю возможную пользу.

Днем он бродил по полям, разыскивая травы. От человеческого жилья старался держаться подальше — очень тяжело было разговаривать с людьми, смотреть в их лица. Даже перед теми, кого видел первый раз, он чувствовал себя виноватым (впрочем, и наедине с самим собой было не легче…) В деревню Лионель входил, только когда голод совсем прижимал. Он стучался в дома, спрашивал, не нужна ли кому помощь лекаря. Обычно его приводили в низкую, темную, дымную хижину, где какой-нибудь бедных умирал от лихорадки. За месяц Лионель побывал в стольких подобных убогих жилищах, что почти забыл, какие на свете бывают светлые, чистые, каменные дома. Зачастую бедняга даже не мог ему заплатить, не мог предложить в награду даже корку хлеба. Лионель все равно не отказывал никому в помощи. Двигали им жалость или долг — он и сам не знал. И не пытался разобраться. Какая разница? Он умел лечить — и лечил.

Иногда, случалось, его прогоняли, и тогда приходилось потуже затянуть пояс. Перетерпеть голод неожиданно оказалось труднее, чем в храме, где, бывало, он по нескольку дней пил одну только воду… Может быть, потому, что образ жизни при храме не подразумевал сколько-нибудь серьезных физических усилий. И вообще прежнее житье, при всей своей видимой скудности, было гораздо комфортнее нынешнего. Раньше Лионелю не приходилось часами брести по солнцепеку, или под дождем, не приходилось глотать дорожную пыль и сбивать ноги в кровь.

А главное, рядом не было никого.

Никого.

Еще совсем недавно Лионель наивно думал, что любит одиночество. Что ему хорошо одному. Оказалось — ничего подобного. Одному было плохо. Просто ужасно.

В обществе людей было тяжело, наедине с собой — жутко. Душевный разлад нарастал. По ночам Лионель лежал без сна, глядя в небо или (в удачную ночь) в щелястый навес над головой, и думал, думал, думал… Никакого будущего он для себя не видел.

К тому же, приближалась осень. Летом, когда тепло, можно пережить ночевку под открытым небом. А осенью, когда зарядят дожди? А зимой? Следовало бы позаботиться о зимовке. Но Лионель просто не мог заставить себя думать об этом. Не мог заставить себя прилагать усилия к тому, чтобы продлить никому — и в первую очередь себе самому — не нужную жизнь. Гораздо проще было отдаться на волю Борону, который никогда не упускал возможность заполучить в свое царство пару-тройку новых душ.

Но инстинкт самосохранения, кажется, все-таки работал, несмотря ни на что. Незаметно для себя Лионель в своих странствиях продвигался на юг. Туда, где никогда не бывает снега и круглый год тепло.

На исходе лета Лионетта пришла в храм Перайны, отыскала Лекада и попросилась к нему в помощницы.

— Не могу больше оставаться дома, сил нет, — пожаловалась она. — Целыми днями маешься средь четырех стен, от мыслей с ума впору сойти. А здесь для меня, быть может, найдется работа. Вы ведь знаете, мэтр Лекад, я многое умею. Лионель… научил меня.

На имени друга голос Лионетты чуть дрогнул. Лекад внимательно взглянул в ее лицо, до самых глаз прикрытое покрывалом. Печальный и потухший взгляд, невыразительный и тихий голос… А ведь какая славная, смешливая была девочка! Даже когда после пожара она жила при храме, трудно и долго выздоравливая, в ней было больше жизни, больше света… потому что рядом оставался Лионель. А нынче Лионель ушел, и вместе с ним ушла и жизнь, угас свет.

Но девочка, однако, права. Если она будет занята делом, времени на слезы и воспоминания не останется. Глядя на страдания несчастных, которые будут окружать ее, она скорее позабудет о собственном горе. Правда, госпоже Аманде вряд ли понравится, что ее дочь снова покидает родной дом ради храма. Но Лекад сам решил поговорить с ней и объяснить, почему Лионетте лучше быть среди людей и заниматься делом.

— Хорошо, — сказал он девушке. — Твоя помощь будет кстати. Пойдем, покажешь, что ты умеешь.

— Прямо сейчас? — она взглянула на него почти обрадовано.

— Конечно.

Обнаружилось, что Лионель действительно многому научил свою помощницу. Она отлично умела накладывать повязки, сохраняя присутствие духа при виде самых страшных ран и гнойных язв. Разбиралась в травах. Знала, где какие травки нужно искать и когда срывать, умело разбирала их и раскладывала для просушки. Лионель, как видно, поручал ей не только ступку и пестик, но и полагался в более важных и ответственных делах. Для любого лекаря такая помощница, как Лионетта, стала бы просто подарком небес. Кроме того, она была терпелива и приветлива с больными, как мало кто из посвященных служителей Перайны. И хотя некоторых из ее подопечных поначалу отпугивало ее увечье, они вскоре переставали его замечать и искренне привязывались к девушке.

Лекад присматривался к Лионетте с неделю, а потом предложил ей пройти посвящение и остаться в храме насовсем. По его мнению, так было бы лучше для всех. Занявшись делом, Лионетта немного ожила и повеселела. Во всяком случае, на людях. Замуж она идти не хотела, и откровенно призналась в том Лекаду. Ивон, правда, пытался опекать ее, но она по-прежнему не обращала на него никакого внимания. Лекаду она сказала, что Лионель был единственным человеком, которого она согласилась бы назвать своим мужем. Но союз с ним невозможен, а ни за кого другого она замуж не пойдет.

Предложение Лекада неожиданно ее удивило.

— Мне — принять служение Перайне? — переспросила Лионетта. — Нет, что вы, это невозможно.

— Почему? Ты обладаешь качествами, которые угодны Богине, ты многое знаешь и умеешь.

— Вы лучше меня знаете, что этого недостаточно. Чтобы служить Богине, нужно любить ее. А этого я не могу.

— Хочешь сказать, что твоя любовь к Лионелю настолько велика, что не оставляет места для другого чувства? — догадался Лекад. — Но любовь к человеку не может тебе помешать любить Богиню. Эти чувства отнюдь не исключают друг друга — напротив, дополняют.

Лионетта печально покачала головой.

— Вы не понимаете, нет. Лионель для меня и есть Бог.

Лекад мягко накрыл ее маленькую, стянутую ожогами руку своей ладонью.

— Нельзя так говорить. Это ересь, девочка.

— Неважно, как вы это назовете, мэтр Лекад. Для меня так есть и так будет всегда.

К осени Лионель с ужасом обнаружил, что отказ от использования магической силы ни от чего его не убережет. Поток, подобно бурной реке, запертой плотиной, давил на его закрытое наглухо сознание и грозил вот-вот сокрушить преграду. Магическая энергия требовала выхода. Трудно было даже представить, чем обернулось бы это стихийное истечение силы, которое началось бы против его воли.

Ее давление Лионель ощущал даже во сне. Его буквально с ума сводила мысль, что магия вырвется из-под его контроля ночью, когда он будет спать.

Что же ему делать? — вопрошал он Гесинду (ничуть не надеясь на ответ). Воспользуется он магией или нет, все равно как ее носитель он потенциально опасен. Любое его заклинание может обратиться стихийным бедствием. Если же он откажется от использования заклинаний, рано или поздно его взорвет изнутри. Вечно избегать людей невозможно… Так что же ему делать?

Богиня молчала. Лионель, который с детства ощущал рядом ее присутствие (вроде ласкового материнского взгляда), теперь чувствовал только пустоту.

Не получив никакой поддержки от Двенадцати, он свернул с дороги и пошел через сырой от росы луг. Спустился в неглубокий овраг, по дну которого бежал ручеек. От мокрой земли тянуло осенним стылым холодом. Лионель огляделся — вокруг никого. Медленно, через силу, он вытянул перед собой руки.

Мог ли он когда-нибудь вообразить, что ему придется заставлять себя прибегнуть к магии? Она всегда была частью него. Он ощущал ее течение в себе так же, как ощущал бег крови в жилах… Непослушными губами он выговорил слова самого простого заклинания, которое только мог вспомнить. Его Лионель выучил самым первым — это было заклинание магического света. Мальчишкой, вопреки запретам наставников, он частенько выколдовывал по ночам волшебный огонек и при его свете, накрывшись с головой одеялом, читал книжки…

…В воздухе перед лицом Лионеля послушно завис сгусток желтоватого света; а он едва успел захлопнуть створки сознания перед потоком, почуявшим слабину. В глазах потемнело. Наверное, он на секунду лишился сознания, потому что, очнувшись, обнаружил, что стоит на коленях в размякшей земле у самого ручья, а по щекам катятся слезы.

И все же он почувствовал небольшое облегчение. В следующий дни он несколько раз повторял попытки уменьшить давление силы, сбрасывая магию через небольшие простенькие заклинания. Приходилось все время быть начеку, но напряжение все-таки понемногу спадало. Увы, спадало недостаточно, чтобы вернулось прежнее ощущение единения с магической силой. Лионель начал опасаться, что так, как раньше, уже никогда не будет.

Уже спустя несколько времени он сообразил, что существует универсальное средство покончить со всем разом: и с чувством вины, и с бесприютностью, и с вечным страхом. Средство это было удивительно простое и очевидное. Странно даже, как он не додумался до этого раньше. Впрочем, вернее все же, просто не решался подумать. В полях и лесах можно было отыскать множество растений, которые содержали в себе смертельный для человека яд. Если, конечно, принять его в достаточном количестве — но Лионель без труда сумел бы рассчитать нужную дозу. Не потребовалось бы даже никаких изысков: бледная поганка, допустим, росла повсеместно. У Лионеля, правда, не было полной уверенности, что этот простой природный яд убьет его. В течение последних четырех лет он проглотил изрядное количество опытных эликсиров, в составе которых, среди прочего, имелись и растительные яды — слабые или в небольших дозах. Организм мог напитаться ими и обрести определенную устойчивость к их воздействию.

Тем не менее Лионель серьезно размышлял на эту тему в течение нескольких недель. Он не располагал лабораторным оборудованием, но при большом желании мог бы, пожалуй, составить сильнодействующий яд и в полевых условиях. В голове уже крутились подходящие формулы… Выпить всего лишь несколько капель, лечь где-нибудь на дно оврага и тихо ждать конца… Придется, правда, пережить несколько неприятных минут — Лионель знал, что ни один яд не убивает совершенно безболезненно, — но это вовсе недолго в сравнении с годами и годами душевной боли и бесплодной борьбы с самим собой…

Он закрывал глаза и отчетливо представлял, как лежит на прохладной влажной земле, рядом бормочет ручей; глаза его застилает тьма, сознание гаснет… Думать об этом было приятно. Но почему-то он никак не решался перейти от мечтаний к делу. Раньше он мог бы подумать, что его удерживает рука Богини. Но теперь?..

Лионетта тоже разбиралась в ядах. Составлением их, правда, на практике никогда не занималась, но знала рецептуры некоторых. Лекад частенько доверял ей работу с ядовитыми настойками, поскольку считал ее ответственной и аккуратной девушкой. Ему и в голову не могло прийти, что она когда-нибудь, нарочно или случайно, глотнет не из той склянки. Он служил Перайне ради сохранения и продления человеческих жизней и искренне полагал, что всякий, кто приходит в храм, преследует ту же цель. Лионетта сама пришла к Целительнице, а значит, человеческая жизнь для нее священна, и она никогда не прервет ее самовольно, во всем положившись на волю Двенадцати.

Поэтому, когда однажды утром перепуганная девочка-послушница сказала ему, что госпожа Лионетта лежит в постели и не дышит, мысль о яде даже у него даже не промелькнула. На взволнованные вопросы Лекада девочка сообщила, что лицом госпожа Лионетта очень уж нехороша, жутко смотреть. Но он и этому не придал значения. Немногие в храме видели лицо девушки — она все время прятала его под покрывалом. Маленькая послушница могла увидеть ожоги и испугаться.

Но дело было вовсе не в ожогах. Сердце Лекада екнуло, когда он увидел посиневшее лицо, закатившееся глаза и оскаленные зубы. Одного взгляда на искаженные судорогой черты хватило, чтобы понять причину смерти. Лекад поискал вокруг постели и без труда обнаружил маленький пузырек, аккуратно помеченный рукой Лионеля… Эта настойка была еще из его запасов. Когда Лионель уходил из Аркары, он многое передал Лекаду. Посчитал, что незачем таскать с собой бесполезный груз… (Промелькнула злая мысль, которой Лекад тут же устыдился: так или этак, а Лионель довел-таки свою названную сестру до могилы…)

Госпоже Аманде он рассказал о смерти девушки сам. Не стал только упоминать, что яд, который проглотила Лионетта, был приготовлен Лионелем. У бедной женщины и без того было довольно причин для ненависти. Да и не хотел он, чтобы по городу пошла молва о новом злодеянии молодого мага.

Госпожа Аманда поверила ему сразу. Простонала надрывно:

— Чуяло ведь мое сердце, чуяло беду!

И зарыдала так, что мастеру Риатту пришлось обхватить ее за пояс. Вместе с Лекадом они усадили ее в кресло. Мастер Риатт, потемневший и буквально на глазах осунувшийся, мрачно взглянул на лекаря:

— Можете дать ей что-нибудь, чтобы она успокоилась?

— Не стоит, — покачал головой тот. — Слезы приносят облегчение, утишают горе.

Но эти слезы, похоже, были не из тех, которые приносили облегчение. Слишком уж бурные рыдания… Такие, что сердце, кажется, вот-вот остановится. Прикусив губу, Лекад отошел к стене и стал глядеть в окно, чтобы не видеть белого искривленного лица госпожи Аманды. Впрочем, легче не стало — до него то и дело доносились хриплые вскрики, в которых только и можно было разобрать несколько слов: "проклинаю тебя, колдун, проклинаю…" В конце концов, Лекад не выдержал. Попросил у мастера Риатта стакан воды, накапал туда немного красной жидкости из пузырька, который предусмотрительно прихватил с собой. Подступил к госпоже Аманде, наклонился:

— Выпейте…

Она яростно оттолкнула его руку.

— Уйди! Оба уйдите… оставьте меня…

Лекад призвал на помощь все свое терпение и все сострадание. Долго и ласково уговаривал госпожу Аманду, как больного ребенка, и наконец она согласилась выпить несколько глотков.

— Теперь она немного успокоится… — шепнул Лекад мастеру Риатту. — Я вам оставлю пузырек… Когда действие напитка начнет ослабевать, дайте вашей супруге выпить еще немного. Буквально две капли, этого будет достаточно…

Вероятно, мастер Риатт переусердствовал с красной жидкостью. А может, просто слишком бурное горе перегорело, а вместе с ним сгорели и чувства. Когда гроб с телом Лионетты опускали в землю, госпожа Аманда стояла странно безучастная, с потухшим взглядом. С одной стороны ее поддерживал под руку мастер Риатт, с другой — Ивон, который сам был бледнее покойника. Она даже не двинулась с места, когда могилу начали закидывать землей. И только когда служитель Борона стал прилаживать на могилу сломанное колесо, она вдруг вся затряслась, вырвалась из рук мужчин и упала на колени. Горстью захватила комковатую подмороженную землю. Лекад встретился взглядом с ее загоревшимися ненавистью глазами, и вздрогнул. Ему показалось, что сейчас произойдет что-то страшное…

— Будь ты проклят, колдун, погубивший мою дочь… — тихо, но отчетливо проговорила коленопреклоненная госпожа Аманда. Откинула назад голову, закутанную черным покрывалом. — Не найти тебе в этом мире ни покоя, ни любви… Проклинаю тебя, колдун, и да услышат меня Двенадцать…

Ивон бросился к ней.

— Встаньте, матушка Аманда, встаньте, не надо… — бормотал он, как потерянный, пытаясь приподнять госпожу Аманду с земли. — Ну, хотите, я пойду за ним следом и отыщу его? он за все ответит, за все… Богам все равно, а я найду его, клянусь, найду…

Лионель редко видел сны. Точнее, видел их, вероятно, каждую ночь, как и все люди, но почти никогда не запоминал.

Но той ненастной осенней ночью ему приснился сон, который он запомнил от начала до конца. Ему снилось, что в разгар солнечного летнего дня он сидит на аркарском пустыре, на плоском камне, и ждет Лионетту. Она уже давно должна была придти, но почему-то задерживается, и он нервничает и злится. Наконец, из-за яблоневых стволов выходит тонкая девичья фигура. Лионель радостно вскрикивает и приподнимается навстречу подруге. Она подходит ближе, и он видит, что это не теперешняя Лионетта, которая прячет под покрывалом обезображенное ожогами лицо. Этой Лионетте пятнадцать лет, она грациозна и прелестна, черные косы змеями вьются по спине. На ней белое платье, которого он не узнает — отделанное кружевом, с длинным шлейфом, как у дамы. Улыбаясь, она знаком велит Лионелю не вставать и садится рядом. Долго глядит ему в лицо и вдруг становится печальной. Он хочет спросить, почему она загрустила, но Лионетта не дает ему сказать ни слова. Она наклоняется к нему и молча целует в губы, потом так же молча встает и уходит. Лионель остается один. Он и хотел бы догнать Лионетту, но что-то мешает ему двигаться, как будто какая-то цепь обвила его и приковала к месту. На ясное небо набегают тучи, поднимается ветер… И ветром издалека приносит серебряный девичий смех и тихие, едва слышные слова: "Прощай, любимый… не забывай меня…"

Тучи сгустились, летний день потемнел, и хлынул дождь. В одно мгновение Лионель промок насквозь… И проснулся.

Конец