Путеводная звезда

Планы, которые она строила относительно моей скромной персоны, были совершенно очевидны…

Это была поэтесса с независимым доходом, обитавшая на моем этаже. Наши апартаменты разделяло всего несколько комнат. Никто бы не назвал ее ни молодой, ни привлекательной, скорее она попадала в разряд дам средних лет с ярко выраженными экстравагантными манерами.

На мой взгляд, ей было около тридцати. Она была чуть выше меня с длинными каштановыми волосами, горящим взором и острым носом.

Ее подчеркнуто потрепанные туалеты вызывали мое недоумение, хотя, должен предупредить, мне всегда было трудно понять вкусы землян, так же как и их представления о сексуальной привлекательности.

Если мы сталкивались в коридоре, она откровенно строила мне глазки. Скромность явно не была одной из ее добродетелей.

«Ты же несчастный, невзрачный человек, – недвусмысленно говорил ее взгляд, – позволь мне разделить бремя твоего одиночества.

Дай мне возможность открыть тебе тайну любви, и ты не пожалеешь об этом».

Разумеется, она не произносила ничего подобного вслух, но ее намерения были весьма прозрачны. В тот момент, когда она впивалась в меня взглядом, голодный блеск ее глаз был словно у каннибала, по меньшей мере месяц не видевшего человеческого мяса.

Звали ее Элизабет Кук.

– Как Вы относитесь к поэзии, мистер Кнехт? – спросила она меня в то утро, когда мы вдвоем поднимались в лифте к себе на этаж.

Не прошло и часа, как она постучалась в дверь моего номера.

– Не хотите почитать? – поинтересовалась она, протягивая мне солидную стопку пожелтевших листков, отпечатанных явно не в типографии. – Это должно заинтересовать вас. Мое собственное произведение. Я назвала его «Путеводная звезда». Ограниченный тираж. Всего 125 копий. Если хотите, то можете сохранить этот экземпляр для себя. У меня останется гораздо больше, чем хотелось бы.

Тонкие брюки в обтяжку наилучшим образом подчеркивали основные достоинства ее фигуры. То же самое можно было сказать и о полупрозрачной кофточке. Против воли, я критически обозрел ее фигуру. Заметив мой взгляд, она напряглась, словно молодая кобылка перед стартом.

Я прочел ее вирши. Наверное, лучше не высказывать своего мнения о них. Я никак не могу отнести себя к тонким ценителям поэзии, хотя прожил на этой планете уже одиннадцать лет и изъясняюсь почти на оксфордском английском.

В чем ее творчеству, однако, нельзя было отказать, так это в недостатке искренности. Передо мной лежал типичный опус начинающего автора, не слишком избалованного вниманием окружающих. Позволю себе привести лишь начало этой небольшой поэмы.

Думаю, дальше лучше не продолжать.

Примитивные, непритязательные эмоции, ничего больше.

Я добросовестно, от слова до слова, передал на свою планету содержание желтоватых листков, хотя не думаю, что там интересуются подобного рода вещами.

Тем не менее я чувствовал своеобразную гордость за Элизабет. Пусть на родине бедной поэтессы ее творения прочло не более дюжины человек, зато теперь полный список ее произведений отныне будет храниться в архивах империи, расположенной в девяноста световых лет от планеты Земля.

Следующий визит поэтессы не заставил себя долго ждать.

– Что вы думаете о моих стихах? – спросила она напрямик.

– Очень милые, – промямлил я. – Вам не откажешь в сочувствии героям, которых вы изображаете.

Не сомневаюсь, она была уверена, что на этот раз я обязательно приглашу ее зайти.

Я с трудом удержался от соблазна, стараясь не смотреть на маленькие упругие груди, призывно нацеленные на меня из-под прозрачной кофточки.

Наш отель был расположен на тридцать второй улице Запада.

Это было весьма древнее сооружение, которому было никак не меньше сотни лет, с фасадом в стиле барокко и обшарпанным вестибюлем, ориентированным на местную богему.

Большинство его постоянных обитателей принадлежало к неудачливым артистам, начинающим художникам, писателям и тому подобной публике. Сам я жил в этом месте уже более девяти лет.

Почти всех квартирантов я знал по имени, хотя, как правило, в отношениях с ними старался соблюдать определенную дистанцию.

Никто из них никогда не бывал у меня в гостях, хотя сам я порой принимал приглашения на дружеские вечеринки, когда того требовали интересы дела.

Элизабет была первой, кто вполне сознательно попыталась взломать невидимый барьер, который я выставил перед собой. Я до сих пор не вполне понимаю, как ей удалось преуспеть в своем намерении.

Она поселилась в своих апартаментах примерно три года назад, и скоро ее стремление завладеть моим внимание стало для меня достаточно очевидным. Со временем ее притязания становились все более настойчивыми и неприкрытыми. Я весьма педантичный человек, если к существу моего типа вообще применимо это понятие.

Каждый день я встаю ровно в семь часов. Затем завтракаю, принимаю душ, хотя мое обыденное тело, по сути дела, всего лишь обыкновенный муляж и, естественно, одеваюсь. С восьми до десяти я передаю сообщения в свое родное отечество.

Далее я совершаю обязательную утреннюю прогулку, читаю газеты, иногда захожу в библиотеку, чтобы навести необходимые справки. Ровно в час я возвращаюсь в мои апартаменты.

Традиционный ланч и второй сеанс связи с моим шефом. Вечером посещение театра или кино, в худшем случае, политического собрания. Как правило, не обходится и без спиртного, хотя мой организм абсолютно не приспособлен к потреблению такого рода напитков. К счастью, благодаря многолетней практике, мне удалось найти совершенно безотказный способ освобождения от избытка употребленного алкоголя. В двенадцать я снова дома.

Ужин. Очередной сеанс связи с часу до трех. Три часа сна и начало нового цикла.

Профессиональному агенту приходится сталкиваться и с более неприятными вещами.

Я точно не знаю, сколько еще моих соотечественников находится на Земле, но льщу себя надеждой, что являюсь наиболее трудолюбивым и добросовестным из своих коллег.

Я вполне доволен судьбой.

Конечно, вдали от привычного для меня мира, в окружении чуждых существ, мне приходится непросто. Среди землян я выгляжу некоммуникабельным, замкнутым, и потому временами подумываю о подаче прошения о переводе меня в родимые пенаты. Но, если подумать, чем я стану там зарабатывать на хлеб насущный? Много лет назад я сделал свой выбор и не в моих правилах сожалеть о свершившемся.

Конечно, существуют и другие неудобства. Например, физическая боль.

Гравитация на Земле почти в два раза превышает таковую в моем возлюбленном отечестве. Вопрос существенный, хотя и не смертельный. Мои естественные органы страдают от такой нагрузки, к тому же многократно увеличенной чуждым для меня человеческим телом. К концу дня мои мускулы невыносимо болят. Я уже не говорю о сердце. Каждое движение дается мне с огромным трудом. Можно было ожидать, что после одиннадцати лет пребывания на Земле, я полностью адаптируюсь к новым условиям, но этого не произошло. Хотя, кто знает, как примет меня моя отчизна, случись мне вновь увидеть ее пределы. Может быть, я затоскую по чужой теперь Земле. Как знать…

Теперь же у меня иные заботы.

Прежде всего, о моем искусственном теле. Это просто маскарадный костюм: десятки килограммов синтетической плоти, тысячи хитроумных приспособлений, призванных имитировать человеческие органы!

Какая это пытка – постоянно передвигаться в вертикальном положении, все мое естество решительно восстает против этого!

Смотреть на мир через мощные линзы!

Ежедневно потреблять пищу, противную самой природе моего организма!

Не хочу сказать ничего плохого о наших специалистах. Они поработали весьма успешно. Никто еще не усомнился в моей человеческой сущности. Все приборы работают безукоризненно. Но всему есть предел! Сколько раз меня подмывало сбросить этот ненавистный маскарадный костюм и, хотя бы ненадолго, вновь обрести свое природное естество.

Увы, это строжайше запрещено нашими правилами.

Одиннадцать лет я не снимаю своей искусственной оболочки.

Хожу на двух ногах. Ем, пью и веду дурацкие светские разговоры.

Иногда мне кажется, что я настолько привык к своей новой личине, что уже не мыслю себя в ином облике. Но это тоже самообман. Я остаюсь самим собой!

Помимо всего прочего, мне приходится думать и о поддержании собственных сил, что также требует немало усилий и времени. По меньшей мере три раза в день мне необходимо употреблять привычную для меня пищу. К сожалению, мне и тут приходится ограничивать себя, поскольку мой рацион включает лишь синтетические концентраты. Да и вкус их, и без того неважный, становится совершенно невыносимым после того, как приходится пропускать их через сложный механизм моего человеческого пищеварительного тракта.

Увы, даже самые лучшие модели человеческого тела пока далеко не совершенны.

Я не стану докучать вам описанием тех трудностей, которые ежедневно возникают у меня с удалением экскрементов. Придется поверить мне на слово, что этот процесс весьма болезненный и неприятный.

Я ведь еще ничего не сказал о постоянном гнетущем чувстве одиночества.

Смотреть на звезды и мечтать о таком далеком и любимом отечестве. О покинутых друзьях, об очаровательных представительницах прекрасного пола, которыми столь богата наша ни с чем не сравнимая планета.

Единственное мое утешение в том, что я делаю полезное и необходимое дело. Иначе бы мое положение стало совершенно нестерпимым.

Впрочем, есть в нем и некоторые приятные моменты. Конечно, Нью-Йорк ужасен с его бесчисленными грохочущими автомобилями и еще более назойливыми двуногими обитателями. Хуже не приснится даже в страшном сне. Но его атмосфера, насыщенная большим количеством гидрокарбонатов, необычайно привлекательна для существ нашего строения.

Пожалуй, для меня это единственное напоминание о моей незабвенной отчизне. Я с удовольствием брожу по улицам города, с наслаждением вдыхая его воздух. Он пьянит меня.

Возможно, аборигены считают меня сумасшедшим. Но какое мне дело до их мнения? К счастью, здесь достаточно строгие законы, надежно защищающие меня от их докучливого любопытства.

Элизабет Кук продолжает преследовать меня свои вниманием.

Улыбается мне в вестибюле.

Бросает на меня многообещающие взгляды.

– Может быть, вы пообедаете со мной наконец, мистер Кнехт?

У нас столько общего. Я могла бы показать вам наброски поэмы, над которой в последнее время работаю.

Господи, и что же общего она могла найти со мной?

Скорее всего, основным движущим мотивом ее поведения служило чувство острой жалости ко мне. Может быть, она мечтала стать неким солнечным лучом в жизни старого холостяка, незадачливого мистера Кнехта, влачившего жалкое существование во второразрядном отеле? Кто знает? Поведение земных женщин абсолютно непонятно.

Были ли у меня шансы избежать ее навязчивого внимания?

Или мне стоило подумать о срочной перемене места жительства?

Но я так долго прожил в этом отеле, что сама идея о смене привычной обстановки казалась мне совершенно неприемлемой. С какой стати мне испытывать судьбу! Можно подумать, у меня и без того не хватало неприятностей.

С другой стороны, не могло быть и речи о том, чтобы завязать с ней банальную интрижку. Высоким назначением Наблюдателей было следить за перипетиями жизни на Земле, а не ввязываться в интимные отношения ее обитателей. Мне оставалось только держать Элизабет Кук на должной дистанции.

Или позорно бежать от нее.

Невероятно, но факт. В отеле появился еще один из моих соотечественников!

Узнал я об этом совершенно случайно.

Я вернулся в отель около полудня, после обычной для меня второй прогулки по городу. Элизабет торчала в холле, для видимости беседуя с управляющим, но определенно поджидая меня.

Мои худшие опасения немедленно оправдались.

В тесной кабине лифта она просто атаковала меня своими вопросами.

– Иногда я начинаю думать, что вы просто боитесь меня, прошептала она, забыв поздороваться. – Если бы вы знали, как глубоко ошибаетесь. Величайшая трагедия человеческой жизни как раз и состоит в том, что некий индивидуум пытается отгородиться от общества в башне из слоновой кости. У вас нет ни малейших оснований опасаться меня.

Не мог же я откровенно объяснить ей мотивировку моих поступков. Чтобы закончить неприятный для меня разговор, я вышел из лифта этажом ниже моего собственного.

Черт с ней! Пусть думает, что хочет. Могу я навестить старого знакомого? Или, в крайнем случае, отправиться к своей любовнице?

Я медленно ступал по коридору, выжидая, пока неугомонная Элизабет не уединится в своем номере.

Мимо меня прошмыгнула горничная. Воспользовавшись обычным для служебного персонала запасным ключом, она открыла дверь ближайшего номера, даже не постучав в дверь.

На пороге вырос высокий мускулистый человек, обнаженный до пояса.

– О, простите за нечаянное вторжение, сэр, – промяукала опешившая девчонка и быстро захлопнула дверь.

Но этих нескольких секунд оказалось для меня вполне достаточно.

Непредвиденный случай свел меня с компатриотом, уже готовым к традиционному полуденному ритуалу приема пищи.

Ошалевший, я поднялся на следующий этаж. Слава богу, ни малейших следов Элизабет. Я проскользнул в свою комнату и плотно запер дверь.

Чтобы могла означать эта встреча?

Хотя было ли в ней что-то необычное? Ведь мне было прекрасно известно, что я далеко не единственный секретный агент империи на планете Земля. В одном Нью-Йорке их могло оказаться не менее сотни. Но присутствие одного из них в том же самом отеле показалось мне совершенно невероятным.

Я припомнил, что несколько раз мне уже приходилось видеть его: невзрачный угрюмый человек, чем-то похожий на меня самого.

Разумеется, мне и в голову не приходило интересоваться именем этого субъекта и родом его занятий.

Правила секретной службы строго запрещают нам любые контакты со своими соотечественниками за исключением случаев крайней необходимости. Полная изоляция – неотъемлемое условие нашей работы. Я не имел права не то что познакомиться, но даже заговорить с ним. Это обстоятельство оказалось для меня еще более трудным испытанием, чем уже вполне привычное чувство одиночества.

Но все-таки я выяснил его имя.

Его зовут Свенсон. Он музыкант, если верить нашему управляющему.

– Очень своеобразный человек. Скромный, замкнутый, никогда не улыбается, – охотно ответила на мои осторожные расспросы давешняя горничная. – Строго следит за тем, чтобы никто не вмешивался в его личную жизнь. Прекрасные манеры. Вполне возможно, что он является членом одной из королевских фамилий, вынужденных жить в изгнании.

Последнее предположение показалось мне излишне романтичным, но вслух подвергать его сомнению я, естественно, не стал.

Хотелось бы мне видеть лицо моей собеседницы, если бы она узнала правду о чопорном постояльце.

Я тоже, как мне казалось, принимал все меры против вторжения в мою личную жизнь. Но Элизабет была способна сокрушить любые бастионы.

– Вы бы не хотели послушать мои новые стихи? – как-то осведомилась она, настигнув меня у самого порога моей двери. – Мне кажется, что они должны вам понравиться. Если вы пригласите меня к себе, я с удовольствием вам почитаю.

– Элизабет…

– Жизнь так коротка! Почему вы боитесь хотя бы на минуту сбросить с себя свои доспехи показной добродетели? Что в мире может быть важнее любви? Разве это не единственный способ понять, что мы действительно живем? Только любовь – наша путеводная звезда в мире жестокой реальности!

Ее голос задрожал, и с этой минуты она больше не обращалась ко мне на «вы».

– У каждого из нас свой собственный путь. Но мы нужны друг другу. Поговори со мной, открой мне свою душу. Если ты скажешь мне «нет», я никогда больше не буду докучать тебе, но умоляю не делать этого. Сказав «нет», ты навсегда захлопнешь для себя дверь в мир. Это слово станет началом твоего конца, Дэвид.

В чем ей было трудно отказать, так это в настойчивости.

Конечно, я мог посоветовать ей катиться ко всем чертям со своими дружескими чувствами, но что бы я выиграл от этого? Я был так одинок, а она – так искренна и трогательна в своем наивном желании скрасить мое убогое существование.

Осознание того факта, что Свенсон был совсем рядом и тем не менее отделен от меня длинным перечнем запрещающих инструкций, делал категорический отказ еще более трудным. Я сдался.

Почему бы мне не позволить Элизабет стать на время моей подругой, разумеется, соблюдая при этом все необходимые предосторожности. Мое согласие сделает ее счастливее, на какое-то время избавит меня от ненавистного одиночества и наконец придаст моим донесениям на родину еще большую достоверность.

– Вы ошибаетесь, дорогая, – пробормотал я. – Я не хотел обидеть вас. Входите и чувствуйте себя, как дома.

Она не заставила себя упрашивать.

Мой первый гость за одиннадцать лет!

Мою холостяцкую квартиру трудно было назвать комфортабельной. Несколько дешевых книг в мягких переплетах, скромная мебель, ультракоротковолновый передатчик, искусно замаскированный под скульптуру – составляли все мое достояние.

Не ожидая особого приглашения, Элизабет живописно раскинулась на кушетке. Чисто условная миниюбка едва прикрывала крутые бедра. Должен признать, весьма аппетитная часть тела, если судить по человеческим стандартам.

Ее откровенная поза внушила мне новые опасения. Я не мог позволить себе никаких интимных отношений с землянками.

Это было строжайше запрещено правилами.

– Прочтите мне свою новую поэму, – предложил я, желая придать ее мыслям безопасное для меня направление.

Она с готовностью откликнулась на мое предложение и тут же открыла объемистую папку.

Только после двух часов непрерывной декламации, пока для нее окончательно не стало ясно, что я отнюдь не горю желанием немедленно уложить ее в постель, она покинула мои апартаменты.

– Я так счастлива, что не ошиблась в тебе, Дэвид, – нежно прощебетала она на прощание. – Наконец-то я нашла родственную душу, способную сострадать и любить. До скорой встречи, Дэвид.

Боже, за что мне такая мука!

Только теперь я по-настоящему осознал, в какую западню позволил себя завлечь.

С этого вечера мы ежедневно проводили вместе часа по два, иногда в моем номере, иногда в ее. Мне пришлось прослушать все ее вирши, что, само по себе, было нелегким испытанием, но я сумел добиться главного – держать ее на дистанции. После стихов мы перешли к обсуждению различных аспектов искусства, текущей политики и расовых проблем.

Элизабет обладала живым умом и обширными, хотя и поверхностными познаниями. Особенно ее интересовала моя персона: образ жизни, привычки и пристрастия. Мне пришлось немало попотеть, изобретая более или менее правдоподобные ответы на ее бесчисленные вопросы. К тому же она еще была не прочь выпить. Все настойчивее она приглашала меня пообедать, несмотря на мои постоянные отказы.

Я попробовал объяснить ей, что у меня слабый желудок, и поэтому я предпочитаю есть в одиночестве, но она не унималась.

По ее словам, в нашем отеле был прекрасный испанский ресторанчик. С каждым разом она становилась все настойчивее. Ее вопросы сводили меня с ума.

Где я родился?

Какой университет я окончил?

Есть ли у меня близкие родственники?

Был ли я когда-либо женат?

Чем я зарабатываю на жизнь?

Порой я начинал серьезно задумываться над тем, а не является ли Элизабет агентом наших потенциальных противников, специально приставленным шпионить за мной.

Ее любовные домогательства становились все более откровенными.

Кажется, она вполне искренне полагала, что мы должны обязательно спать вместе, если уж стали столь добрыми друзьями.

Очевидно, по ее мнению, секс был столь же обычной нормой социальной жизни, как ежедневный прием пищи и обмен мнениями о погоде на завтра.

Ее туалеты становились все более откровенными, а поведение до неприличия вызывающим. Ее миниюбки, и без того скандально короткие, превратились в чистую фикцию, а полный отказ от нижнего белья заставил бы покраснеть и прожженного циника.

– Почему ты отказываешься признаться, что влюблен в меня? – потребовала она однажды.

Было ясно, что мы приближались к кризису наших взаимоотношений. Я прекрасно понимал это, но не мог придумать ничего стоящего.

Между тем небывалая жара обрушилась на город. Мои нервы, впрочем, как и вся миссия, находились на грани срыва. Десятки раз я был готов сообщить в штаб-квартиру о своем преступном легкомыслии и подать прошение об отставке. Я подумывал даже о том, чтобы во всем сознаться Свенсону и смиренно просить его совета.

В этот вечер Элизабет задержалась у меня почти до часу ночи. Мне потребовалось немало труда, чтобы выставить ее за дверь. Час спустя у моей двери на полу оказался конверт, с вложенным в него листком бумаги.

Новые стихи!

Любовная поэма, адресованная мне.

Дэвид, ты для меня дороже жизни. В тебе вся Вселенная, весь смысл моего существования.

Разреши мне доказать мою любовь.

Прими неизбежное. Оно прекрасно.

Я обожаю тебя.

Черт побери! Какого джина я выпустил из бутылки!

103 градуса по Фаренгейту в тени!

Четвертый день подряд! Сущий ад!

В полдень встретил в лифте Свенсона и с трудом удержался от желания выложить ему все мои проблемы.

Мне следует быть более осторожным.

Мое ощущение самоконтроля притупляется с каждым днем.

Прошлой ночью, в самую духоту, я едва не поддался искушению сбросить свой маскарадный костюм. В таких условиях мне все труднее переносить повышенную гравитацию. Меня преследует опасение, что мое синтетическое тело может не выдержать. Сегодня я едва не упал на улице. Я был настолько неосторожным, что зашел в ближайший госпиталь и прошел рентгеноскопическое исследование.

И чего же я этим добился?

У вас очень странное строение скелета, мистер Кнехт. Вы должны немедленно обратиться к специалисту.

Только этого мне не хватало!

Я должен быть предельно осторожен…

Я должен…

Это произошло!!!

Одиннадцать лет честной службы пошли коту под хвост.

Я нарушил фундаментальное правило секретной службы.

Как такое могло случиться со мной? И кто поверит моим оправданиям?

Конечно, температура была слишком высока. Три недели непрерывной, небывалой, рекордной для Нью-Йорка жары. Я едва не изжарился в своей искусственной оболочке. Прибавьте к этому пылкую страсть знойной Элизабет. Неудивительно, что я потерял всякий контроль над своими поступками.

Как-то около полуночи она поскреблась в мою дверь.

У меня не хватило физических сил преградить ей дорогу.

Оказавшись в комнате, она немедленно бросилась к моим ногам. На ней была только короткая прозрачная рубашонка, которая при этом движении, естественно, задралась выше талии, предоставив мне без помех полюбоваться видом ее пышных форм.

– Я сгораю от любви, – прошептала она драматическим шепотом. – Не отвергай меня, Дэвид. Я не переживу этого.

Схватив меня за руки, она повлекла меня к кушетке. Мне стоило немалого труда освободиться из ее объятий. Отскочив в сторону, я с трудом перевел дыхание, а она так и осталась лежать, раскинув ноги и руки, жалкая и трогательная в своей наготе.

Ее маленькая грудь сотрясалась от рыданий.

– Но почему, Дэвид, почему? – всхлипывала она. – Как ты можешь быть таким бесчувственным? Ты человек или робот, наконец?

– Я покажу тебе, кто я такой! – взорвался я. – Смотри только, не пожалей потом об этом.

Так свершилось мое падение. Я рухнул в бездну. Скинул рубашку и брюки.

Она с надеждой наблюдала за мной.

Я нащупал секретные запоры на боках и спине. Жалкие остатки здравого смысла предупреждали меня не делать этого, но я уже не мог остановиться.

Сбросив на пол внешний каркас, я принял привычную для моего естества позу и обернулся к Элизабет.

– Что ж, теперь смотри. Это ты хотела увидеть? – спросил я горько. – Смотри и ужасайся.

Я не стану вам описывать, как выглядит краб. Большой разумный черный краб моего далекого отечества. Краб, он и в космосе краб. В любом случае, это зрелище не для слабонервных.

– Дэвид Кнехт – всего лишь оболочка того создания, каким я являюсь на самом деле. Ты воспевала реальность. Что ты знаешь о ней? Может быть, ты еще хочешь поцеловать меня? Или мне залезть на тебя, чтобы мы без помех могли заняться любовью?

Выражение ее лица менялось с поразительной быстротой.

Удивление… Страх… Недоверие… Наконец, любопытство.

– «Ничто человеческое не чуждо мне», – с чувством процитировала она. Ты на самом деле пришелец из далекой галактики? Как интересно! Просто потрясающе! Кто бы мог подумать!

– Я нарушил фундаментальное правило, – сказал я, – и заслуживаю мучительной смерти в морозильной камере. Люди не должны видеть мой реальный облик. Если в результате случайности или аварии я не сумею сохранить в тайне свою истинную сущность, то обязан немедленно уничтожить себя. Таков закон. Взрывное устройство вмонтировано в мою грудь и детонатор всегда у меня под рукой.

– Невероятно! Но тебе не испугать меня, Дэвид. Или я не должна больше называть тебя Дэвидом?

Теперь уже я почувствовал себя круглым дураком. Я ожидал всего, но только не любопытства.

– Разумеется, твой вид необычаен. Но какое это имеет значение? Личность превыше всего! Во всяком случае меня никогда не испугает краб из далекой галактики. В конце концов и без секса можно неплохо прожить. Теперь я понимаю, что полюбила прежде всего твою душу. Одевайся, Дэвид. Я понимаю, что тебе немного не по себе в твоем нынешнем облике. Все-таки мы находимся на Земле, а у здешних девушек существуют свои понятия о том, как должен выглядеть их избранник.

Я неловко проковылял к бренным останкам Дэвида Кнехта и напялил их на себя. Элизабет выглядела вполне удовлетворенной.

– Так лучше… – Она критически обозрела меня. – Гораздо лучше. Ты можешь полностью положиться на меня, Дэвид. Конечно, я понимаю, что твое пребывание здесь совершенно незаконно.

Возможно, что ты шпион, или, может быть, что похуже. Мне наплевать. Я не признаюсь никому. Расскажи мне о себе. Видишь ли, встреча с тобой – величайшее событие в моей жизни. Только теперь я понимаю ее истинный смысл и свое собственное подлинное назначение. Любовь не спорт, не физическое наслаждение, а высшее слияние душ, пусть и принадлежащих разным галактикам. В конце концов меня никто не назовет расисткой…

Мне потребовалось несколько часов, чтобы избавиться от нее.

Излишне говорить, что все эти часы были заполнены одним патетическим монологом Элизабет. Она не умолкала ни на секунду.

Я помалкивал, даже не пытаясь вникнуть в смысл неиссякаемого потока слов. Но ее последние слова я запомнил на всю жизнь.

– Теперь поговорим о деле, Дэвид. Сейчас я пойду прогуляюсь, потом поднимусь в свою комнату, чтобы записать основные впечатления. Этой ночью я должна создать главное творение моей жизни. Но я вернусь к тебе, когда наступит рассвет. Ночь уже на исходе. Полагаю ты будешь меня ждать и не попытаешь совершить какую-нибудь глупость. Ты не можешь представить, как я люблю тебя! Ты веришь мне, дорогой? До скорой встречи.

Это было что-то новое. Ее нежные слова, поцелуи, которыми она покрыла мое синтетическое тело никого бы не оставили равнодушным.

Происходившее казалось мне сном, невероятным и, в тоже время, удивительно приятным. Она знала, кто я и это обстоятельство ничуть не мешало ей любить меня!

Самостоятельно я не мог разобраться в своих мыслях. И направился к Свенсону. Он не сразу ответил на мой стук, без сомнения, заканчивая передачу последнего донесения.

– Свенсон! – рявкнул я. – Свенсон! Черт вас возьми! повторил я по-английски, добавив несколько выразительных слов на родном языке.

Он приоткрыл дверь и подозрительно уставился на меня.

– Все в порядке, – успокоил я его, – позвольте мне войти.

Похоже, я влип в крупные неприятности.

– Откуда вы знаете, кто я такой? – спросил он, продолжая блокировать проход.

– Несколько недель назад я случайно проходил по коридору, когда горничная без стука ворвалась в вашу комнату.

– Вы должны отдавать себе отчет в том, что ваше поведение не укладывается ни в какие рамки.

– Чрезвычайные обстоятельства! – ответил я весомо. – Если вы так хорошо знаете инструкции, то должны быть информированы и об исключениях из правил.

Он неохотно отступил в сторону, давая мне пройти.

Я коротко изложил мою историю.

Его явно шокировало услышанное, но он не мог отказать в помощи соотечественнику, попавшему в беду.

– Что вы собираетесь предпринять? – кисло осведомился он.

– Физическая расправа запрещена инструкциями.

– У меня и в мыслях нет ничего подобного. Я просто хочу освободится от нее. Лучший способ – заставить полюбить другого человека.

– Безнадежно! Если ее не остановил даже ваш внешний вид…

– Неверность! – отрубил я. – Если она увидит, что я изменяю ей с другой женщиной, ее любовь испарится, как лужа в солнечный день. А прочее, в принципе, и неважно. Согласитесь, что никто не поверит ее истории. В ФБР дамочку просто поднимут на смех. Но, если мой план провалится, я конченный человек.

– У вас есть подходящая кандидатура?

– Вы! – напрямик брякнул я. – Пусть утром она застанет меня в постели с вами. Если даже это не поможет, то рассчитывать больше не на что.

Эффект превзошел мои ожидания.

Все прошло, как по маслу. Разумеется, для этого нам пришлось на время избавиться от своих синтетических тел. Дверь я сознательно оставил незапертой.

Появление Элизабет разрушило инсценированную идиллию.

– Галактическая любовь может выглядеть несколько своеобразной для неискушенного глаза, – невозмутимо пояснил я.

– Извини, но я не ожидал тебя так скоро. Насколько продвинулась твоя поэма?

Взгляд ее глаз говорил сам за себя.

– Я не могу помешать тебе любить меня, – продолжал я, – но вполне естественно, что я предпочитаю особей своего собственного вида. Если хочешь, можешь присоединиться к нам.

– Как ты посмел притащить сюда свою шлюху, после того, что произошло между нами?

– Успокойся, это никакая не шлюха. Представители моей расы отдают предпочтение однополой любви.

– Ты омерзителен, Дэвид.

Листки бумаги посыпались на пол из ее внезапно ослабевших рук.

– А я так старалась. Цикл сонетов, посвященных нашей с тобой встрече. Между нами все кончено! Прощай навсегда! Она выбежала из комнаты, с шумом захлопнув дверь.

Вернулась она меньше, чем через десять минут. Мы даже не успели закончить наш туалет и, лежа на кушетке, лениво обсуждали детали моего донесения в штаб-квартиру секретной службы. Я признавал свою вину, но продолжал надеяться, что мне будет дозволено сохранить мой пост на Земле. К своему удивлению, я почувствовал, что по-своему свыкся с этой негостеприимной планетой.

– Прошу меня простить, – заявила Элизабет. – Я вела себя как глупая провинциалка. Мы, художники, должны быть выше условностей жалкой мелкобуржуазной морали. Я способна разделить вашу любовь. Люби меня, люби Свенсона. Я не стану препятствовать вашим сексуальным взаимоотношениям. У нас есть и другие точки соприкосновения. Не правда ли, мой дорогой?

Мне оставалось только развести руками.

Мы со Свенсоном одновременно подали прошение о переводе.

Он – в Африку, я – на родину. Ничего лучшего придумать мы так и не смогли.

Можно было только гадать, как скоро сработает огромная бюрократическая машина секретной службы. А до этого момента мы оставались в полной власти Элизабет. Свенсон пребывал в ярости, но у него тоже не было выбора. Больше всего его злила необходимость постоянного общения с новой знакомой.

Что касается самой Элизабет, то она, напротив, окружила нас самым нежным вниманием. Похоже, она искренне верила в свое предназначение скрасить своей любовью наше прозябание в чужой стране.

Нам приходилось посещать театр, концерты, даже нудные вечеринки в Гринвич Вилладже.

– Это мои лучшие друзья, – неизменно представляла она нас обществу, недвусмысленно давая понять, что живет с нами обоими.

Нам приходилось безропотно сносить все ее фривольные намеки и откровенные колкости светских бездельников.

Свенсон скрежетал зубами, но не мог ничего поделать.

Специально для нас Элизабет напечатала и распространила новое издание своих поэм под скандальным названием «Любовь втроем».

Ответ штаб-квартиры, по обыкновению, запаздывал.

Наступила осень. Элизабет и не думала скрывать своего глубокого удовлетворения новым положением.

– Я никогда еще не была так счастлива, – простодушно призналась она мне, обнимая правой рукой Свенсона, а левой меня. – Я никогда не расстанусь с вами. Для меня вы больше, чем родные братья. Страшно подумать, как плохо было бы вам без меня в этом чужом угрюмом городе. Иногда меня посещает мысль, что я вообще единственное человеческое создание в десятимиллионном Нью-Йорке.

Вы разведчики, не правда ли? Ваши сородичи собираются вторгнуться на нашу планету. Как я жду этого момента! Мы установим на Земле царство вечной любви.

– Долго я этого не вынесу, – стонал Свенсон, когда мы оставались одни.

В конце октября он получил долгожданный ответ. Его внезапный отъезд более походил на бегство. Он не сказал мне «до свидания», не оставил адреса.

Где он сейчас? Найроби? Аддис-Абеба? Киншаса?

Что до меня, то я полностью покорился своей судьбе. Отныне все внимание Элизабет было полностью сконцентрировано на мне. У меня не оставалось времени даже для регулярных сеансов радиосвязи. Я жил под угрозой постоянного разоблачения.

Скрытность отнюдь не являлась главным достоинством Элизабет.

Я мечтал о свободе. Уже и призрак неизбежного наказания на родной планете не казался мне столь ужасным.

Ответ пришел только 13 ноября.

Мое прошение было категорически отвергнуто. Мне было предписано оставаться на Земле и добросовестно выполнять свое задание.

Я едва не заболел от отчаяния.

– Почему ты сегодня так печален? – ласково поинтересовалась Элизабет. – Что тебе еще надо? Разве я не нахожусь постоянно с тобой?

Право, я был готов ее убить в эту минуту.

– Открой мне свою душу, Дэвид. Сбрось еще раз свою искусственную оболочку.

Пришлось повиноваться.

– Могу я поцеловать тебя? – продолжала она.

Самое удивительное заключалось в том, что этот поцелуй доставил мне настоящее наслаждение.

Если бы Свенсон был рядом со мной! Я так нуждался в его совете, особенно теперь.

Совершенно очевидно, что мне придется сделать выбор между Элизабет и моей горячо любимой отчизной.

Я не могу больше работать.

Приходится снова обратиться с просьбой о немедленном переводе.

Прошение снова отвергнуто.

– Когда я застала тебя со Свенсоном, – призналась как-то она, – то испытала шок. Я испугалась, что отныне в твоей жизни не будет места для меня. Как я счастлива, что ошиблась.

Хотите верьте, хотите нет, но на ее глаза навернулись слезы радости.

Теперь мое положение изменилось. Мне не нужно ежедневно напяливать свое искусственное тело.

Вчера Элизабет заговорила со мной о возможной поездке на Багамы. В наше полное распоряжение предоставлялся большой комфортабельный коттедж ее старых друзей.

Как жаль, что я не имею права покинуть свой пост без особого разрешения. А для его получения может потребоваться несколько месяцев.

Пора признаться: я люблю Элизабет.

1 января. Начало нового года. Я подал прошение об отставке. Черт с ним, с нашим благословенным отечеством.

Обойдется и без меня. Последняя связь с домом порвана.

Завтра утром, едва откроются городские учреждения, я собираюсь подать заявление о регистрации брака с Элизабет.