Софья Ролдугина История десятая. Пряный кофе

Неприятности частенько просачиваются в дом через бумагу.

Счета, не оплаченные вовремя; извещения о судебном заседании; клеветнические статьи в газетах; послания с угрозами и шантажом… Некоторые бумаги выглядят безобидно, но по сути своей являются предвестниками грядущих катастроф.

Таким было и письмо, доставленное в первый день октября – не слишком пухлое, в бледно-жёлтом конверте, запечатанное зелёным сургучом. Герб едва угадывался, но я слишком хорошо знала его, чтобы ошибиться – стилизованное вишнёвое дерево и первые буквы фамильного девиза.

– «Нагим человек приходит в этот мир и нагим покидает его, и лишь честь вечна», – по памяти процитировала я. Юджиния, корпевшая над бумагами за соседним столом, тут же вскинула голову и робко спросила:

– Вы… вы приказали что-то, леди Виржиния?

Кончики пальцев и нос были у неё сплошь в чернильных пятнах. Я подавила неуместный смешок:

– Нет, Юджи. Так, вспоминаю вслух… Передай-ка мне нож для бумаги. Была бы моя воля – я бы не вскрывала это письмо вовсе.

Юджиния потупила взор, отчаянно краснея. Любопытство боролось в ней с робостью и, кажется, побеждало.

– Не хочется вскрывать, потому что пишет неприятный человек? – наконец спросила она осторожно. Фразу можно было истолковать двояко – и как абстрактный философский интерес, и как прямой вопрос об адресанте.

Тем временем я вскрыла письмо и пробежала его глазами. У меня вырвался невольный вздох. Хмурый, туманный октябрь за окном не был и вполовину таким мрачным, как ближайшие перспективы.

– Не могу сказать, что такой уж неприятный. Всё же родная кровь… Но беспокойный и экстравагантный – это бесспорно. Юджиния, возьми, пожалуйста, мою тетрадь с напоминаниями и запиши на субботу: «Приезд К.Ч. с семейством, подготовить две гостевых комнаты и место в крыле для прислуги».

– «К.Ч.»? – неуверенно переспросила Юджиния.

– Клэра Черри. Вообще-то сам он настаивает на обращении «сэр Клэр Черри», но кому, как не мне, знать, что на самом деле он никакой не «сэр», – призналась я. – Его отец, Томас Черри, немало заплатил за то, чтобы его признали потомком баронета, а не рыцаря, на основании нескольких полуистлевших грамот… Собственно, именно это удовлетворение глупого тщеславия и сделало процветающее семейство Черри бедняками.

– Вы много знаете об этом сэре Клэре Черри, – уважительно заметила Юджиния, вероятно, полагая, что мне известны также и мельчайшие подробности биографий других знакомых.

– Ничего удивительного, – пожала я плечами. – Ведь Клэр Черри – мой родной дядя.

«Родное чудовище» – это, впрочем, прозвучало бы куда ближе к истине. И он приезжал с внуками, погостить на месяц-другой, могло означать только одно: чудовищу стало скучно. Я мысленно содрогнулась, предвкушая невыносимо долгие недели, наполненные советами по успешному замужеству и педантичным перечислением неподобающих леди поступков, из которых, на дядин взгляд, почти целиком и состояла моя жизнь.

К сожалению, на сей раз опасность угрожала не только мне.

В промежутке между ответами на деловые письма я набросала на клочке бумаги короткий список прислуги, которой не доводилось ещё испытывать редчайшее удовольствие от общения с Клэром Черри. Таковых набралось четыре человека – Юджиния, Паола Бьянки… то есть теперь, конечно, миссис Мариани, новый помощник садовника и приходящая горничная для «чёрной» работы. Затем я отчеркнула перечень неровной линией и вписала снизу ещё Магду, Стефана и мистера Чемберса – экономке и дворецкому, как в действительности исполняющему обязанности, так и «почётному», следовало как можно скорее узнать о надвигающейся опасности.

– Юджи, через полчаса все, кто указан в этом списке, должны собраться в моём кабинете. И сама не забудь прийти, – с улыбкой добавила я, глядя, как сосредоточенно вглядывается девочка в написанное, беззвучно шевеля губами. – А до этого загляни на кухню и скажи, чтобы мне подали прямо сюда горячий шоколад и пару тостов.

Разумеется, допить шоколад вовремя я не успела, но никого это не смутило – прислуга давно уже притерпелась к моим привычкам. К тому же вскоре мне пришлось бы надолго позабыть о подобных вольностях…

«Или переселиться на неопределённый срок в кофейню».

Затягивать с объяснениями я не стала и лаконично объявила:

– Клэр Черри.

Магда охнула и всплеснула руками; Стефан, до того пребывавший в сонном старческом онемении, очнулся и осенил себя священным кругом; мистер Чемберс несколько побледнел и тихо спросил:

– Когда, мэм?

– В эту субботу, – сообщила я, чувствуя себя немного виноватой. Магда тут же подобралась, бормоча себе что-то под нос о новом чепце и строгом платье. – На месяц или около того. С внуками. И с камердинером, полагаю.

– Мы будем готовы, мэм, – стойко пообещал мистер Чемберс.

– Всё в наилучшем виде устроим! – невозможно тонким от волнения голосом посулила Магда.

Стефан тяжко вздохнул, устремил на меня взгляд почти прозрачных от старости глаз и осведомился:

– Могу я съездить навестить своих внучатых племянников, леди Виржиния? У младшего свадьба, гм… в следующем месяце.

Учитывая, что в позапрошлый раз, ещё при жизни леди Милдред, Стефан после визита дяди Клэра на неделю слёг с сердцем, я возражать не стала. Судя по отчаянным вздохам Магды, она тоже не прочь была попросить об отпуске, но оставить меня наедине со зловещим родичем не решалась. Чемберс, кажется, уже начал мысленно составлять план обороны – и это после единственной короткой встречи с дядей Клэром на званом вечере в честь дня моего рождения!

– Прекрасно. Значит, решено… Остаётся прояснить некоторые детали – для тех, кто имеет удовольствие в первый раз слышать о моём дяде, – вздохнула я в унисон с Магдой и обернулась к Паоле Мариани. На полшага позади гувернантки выстроились по росту остальные слуги – от горничной, которая была на голову выше подмастерья садовника, до маленькой Юджи. – В субботу приезжает сэр Клэр Черри с внуками. Мальчиков зовут Кеннет и Чарльз; кажется, им уже исполнилось по шесть лет, но ручаться не могу. Они не так уж похожи друг на друга, поэтому конфузов, как с Дагвортскими Близнецами, не будет, – ободряюще улыбнулась я. – Ещё приедет дядин камердинер, но с ним вряд ли возникнут трудности. А вот сам дядя Клэр… Во-первых, обращайтесь к нему исключительно «сэр» или даже «милорд», если только не хотите испытать на себе его неудовольствие… – Магда при этих словах содрогнулась. Я сочувственно посмотрела на неё и продолжила: – Дядя Клэр сам весьма эксцентричен, но от прислуги требует безупречного поведения, в точном соответствии со справочниками и рекомендациями. Он может пригрозить кому-то из вас увольнением, но хозяйка здесь я, а значит все его угрозы – сотрясание воздуха, не более. Однако упаси вас Небо сообщить ему об этом! Экзотические пожелания дяди Клэра, например, относительно завтраков или поведения с его внуками, не стоит тут же исполнять. Сперва посоветуйтесь со мной, с Магдой или с мистером Чемберсом… Ах, да, не забудьте, что в присутствии дяди Клэра Магду следует звать «миссис Китс». А лучшая рекомендация – вовсе не попадаться ему на глаза, – закончила нарочито жизнерадостным голосом – слишком уж мрачными стали лица у юного садовника и у горничной. – Если ни у кого нет вопросов, то можете возвращаться к работе. Миссис Мариани, задержитесь, пожалуйста, ненадолго.

Дождавшись, пока прислуга после положенных реверансов и поклонов оставит мой кабинет, я указала Паоле на кресло напротив стола:

– Присаживайтесь. Когда мы одни, формальности теряют всякий смысл… Думаю, вы уже поняли, что за человек – мой дядя Клэр?

Паола позволила себе намёк на улыбку:

– Полагаю, мне уже доводилось встречать подобных ему.

– И чем обычно заканчивались встречи? – живо поинтересовалась я.

– Я освоила тонкую науку немного «не понимать» по-аксонски, – с теми же полусерьёзными интонациями ответила Паола. И по тому, как это было сказано, я поняла, что она не просто выходила победительницей из схватки с такими, как дядя Клэр (что не так уж и сложно), но целиком и полностью избегала и намёка на опасную напряжённость.

Впрочем, при одном взгляде на то, в какую женщину превратился «мистер Бьянки», сомневаться в её стойкости не приходилось.

В отрочестве Паола, возможно, и была дурнушкой, как ей казалось. Но те черты, которые в юности выглядят несоразмерными и резкими, в зрелости часто придают облику тот характер, который ценнее всякой красоты. Искусно подобранная одежда скрадывала недостатки фигуры. Новая причёска также шла Паоле необычайно – отросшие за полтора месяца волосы стали виться от влажного бромлинского воздуха, а подобранный Лайзо состав помог изменить их цвет с типично чёрного, как у большинства романцев, на тёмно-тёмно-каштановый. Серьги с янтарём в тон карим глазам довершили превращение, и теперь никто не узнал бы в миссис Мариани внезапно покинувшего Аксонию мистера Бьянки.

Точнее, предполагалось, что никто не узнает. Лиам, конечно, распознал лукавство сразу.

У нас с ним состоялся нелёгкий разговор. Мальчик был изрядно обижен на «мистера Бьянки»… и, что скрывать, смущён. Как выяснилось, с гувернёром Лиам не особенно стеснялся в выражениях, да и откровенничал нередко. И далеко не всеми из этих откровений он отважился бы поделиться с женщиной.

– Ну, Мэри-то Кочерга – одно дело, – пробормотал он тогда себе под нос. Густой румянец заливал уже не только щёки, но и шею, и уши. – Она сама так послать по матушке может – ух! Только говорит потом всегда: «Да простят Небеса меня, грешницу». Ну, и она с нами с во-от такого возраста нянькалась… Ей без разницы, что мы там в штанах были, что без штанов, что дохлых крыс в сапоги подкладывали, что улиток… – неловко закончил он и совсем скис.

– Сэр Лиам Сайер, – с показной строгостью произнесла я, нахмурившись. – Только не говорите мне, что вы показывались перед собственным гувернёром… будучи не полностью одетым.

Лиам смешно захлопал глазами и тут же начал горячо уверять меня, что про штаны сказал для красного словца. Первая неловкость постепенно ушла… Через некоторое время я смогла убедить его поговорить с Паолой. И, пусть не сразу, но они сумели всё же восстановить прежние отношения.

Паола же собственную метаморфозу приняла достаточно легко. Видимо, глубоко в душе она давно ждала этого… Единственным, что омрачало радость возвращения в дом на Спэрроу-плейс, была просьба маркиза – приглядывать за мною и докладывать обо всех подозрительных происшествиях. Паола сразу уведомила меня об этом.

– К сожалению, лгать маркизу Рокпорту или недоговаривать ему о чём-то я не могу, – добавила она. – И дело не только в слове чести.

Я слишком хорошо знала дядю Рэйвена, чтобы обижаться после такого.

Но осадок остался.

– …будут ли какие-то особые указания? – прервала Паола мои размышления. Я точно очнулась:

– Ах, да, конечно. Я хотела отдельно упомянуть о двух вещах. Во-первых, вам следует знать, что я почти полностью содержу дядю Клэра и его внуков – высылаю суммы, достаточные для скромного проживания в течение года, на каждое Сошествие. Так поступала ещё моя мать. Многие знают, как обстоят дела на самом деле, однако упоминать об этом… опасно, я бы сказала. Дядя Клэр может выглядеть всего лишь эксцентричным щёголем, но он намного… – я замялась, думая, какое слово лучше подобрать – …намного сильнее, чем кажется. И он более жесток, чем можно вообразить. Это первое. У дяди Клэра есть своё дело – мастерская по изготовлению шляп и перчаток. Но он считает, что настоящий аристократ интересоваться презренной торговлей не может, а поэтому…

– … лучше не упоминать и о мастерской, – понятливо закончила Паола. – Что-то ещё?

– Дети, – вздохнула я. – Его внуки. Мои племянники… Говорят, что они страшные непоседы; впрочем, так про всех детей говорят. И справляться с ними придётся именно вам. Постарайтесь, чтобы Лиам подружился с ними… Трое мальчишек под вашим началом – не слишком много?

– Надеюсь справиться, леди Виржиния, – скромно опустила взгляд она. – Однажды мне случилось работать в семье, где было девять сыновей-погодков. Смею надеяться, что мы расстались вполне довольными друг другом, и те мальчики до сих пор вспоминают меня с теплом. По крайней мере, я точно иногда скучаю по ним.

«Девять мальчишек! Святая Генриетта Милостивая! Теперь я понимаю, почему дядя Рэйвен отнёсся к Паоле с таким уважением», – подумала я с лёгким ужасом, а вслух сказала:

– Что ж, тогда все вопросы исчерпаны. Остальное обсудим, когда вы поближе познакомитесь с моими родственниками.

Честно говоря, мне было уже немного любопытно, что окажется сильнее – ошеломляющий манерный напор дяди Клэра или ироничное спокойствие Паолы.

Хотелось бы верить, что второе.

Отослав гувернантку, я мельком взглянула на часы и поразилась, как быстро пролетело время. Пора было отправляться в кофейню; Лайзо наверняка уже подогнал автомобиль к воротам, и…

Автомобиль.

О, какими невероятными оттенками заиграло для меня в последнее время это слово!

Мой прекрасный, лаково-чёрный «Бейкер» достать со дна Эйвона так и не удалось. Да и вряд ли бы он вновь заработал после такого купания… Первое время мне пришлось передвигаться на древней, тряской машине, давным-давно похороненной в недрах гаража. Лайзо продемонстрировал чудеса смекалки, воскресив почивший ещё, кажется, в прошлом веке газолиновый двигатель. Однако передвижение на этой, по меткому выражению Лиама, «громовонной штуковине» стоило мне постоянных головных болей. В конце концов я пересмотрела статью расходов на следующий месяц и вписала туда покупку нового автомобиля, полностью возложив бремя выбора на Лайзо.

И не прогадала.

Спустя всего неделю у меня появилась новая подруга – «Железная Минни», как прозвали в обиходе относительно дешёвый заокеанский автомобиль некоего конструктора Гарри Уорда. Лайзо уверял, что в Колони эта «Минни» выпускается даже не тысячами, а едва ли не миллионами. Цена на эту малютку за океаном равнялась примерно пяти месячным жалованиям человека среднего достатка. В Аксонии тоже был завод Уорда, так что автомобиль обошёлся мне не так уж дорого, хотя я соблазнилась возможностью заказать особую отделку. Салон – замша, окрашенная под кофе с молоком, и атласные вставки. Кузов – тёмно-синяя эмаль; цвет строгий, но в то же время очень приятный глазу.

Лайзо от этой новой игрушки был, похоже, в восторге – крутился около неё целыми днями, мурлыча себя под нос песенки. Я тоже не осталась разочарована – ездила «Минни» гораздо тише той древности, которой мне приходилось довольствоваться почти две недели после гибели «Бейкера».

– Виржиния, прошу.

Я оглянулась, проверяя, нет ли рядом посторонних, и только потом вполголоса выговорила с укором:

– Вы рискуете разрушить мою репутацию.

– Никто не слушает, – усмехнулся Лайзо и надвинул кепи на лоб, скрывая в тени выражение глаз. Бесполезно – воображение легко дорисовывало и лукавый прищур, и колдовскую зелень. – К тому же мне слишком нравится произносить ваше имя.

– Вот уж сомнительный комплимент.

– Зато искренний, – сказал он, помогая мне сесть в автомобиль. – В доме переполох, я гляжу… Старина Говард будто к осаде готовится.

– Так и есть, в некотором роде, – признала я, искоса наблюдая за Лайзо. Несмотря на то, что на улице в последние недели сильно похолодало, и лужи были затянуты прочной ледяной коркой, он по-прежнему ходил всё в тех же лётчицких свитерах. – В эту субботу приезжает мой дядя, Клэр Черри.

– О.

Лаконичный ответ – но какие изумительные интонации.

– Вам уже приходилось с ним сталкиваться?

Лайзо рассмеялся несколько принуждённо:

– Именно что «сталкиваться». Когда вы день рождения праздновали, он зачем-то начал по дому шнырять… Ну, и запнулся о меня. О мою ногу, точней. Зыркнул, помню, а бранить-то не стал – видать, понимал, что не там бродит, где ему дозволено.

«Вполне в духе дяди Клэра», – подумала я, а вслух сказала:

– Тогда вы примерно представляете, что он за человек. Попрошу вас об одном – не давайте ему поводов для претензий. Дядя Клэр может показаться очень скверным человеком, но по-своему он искренне заботится обо мне. За семью Черри и за Эверсанов он готов отдать жизнь, и это не пустые слова…

– Но при этом он делает вашу жизнь невыносимой, да? – понимающе хмыкнул Лайзо.

– Из лучших побуждений, – улыбнулась я.

– Значит, война отменяется, – подытожил Лайзо и вдруг нахмурился, точно припомнив что-то. – Илоро сегодня придёт… Эллис то есть. А может, и не придёт, если дела задавят. Он вроде как отчёты дописать должен, по утопленницам-то по своим, с которыми три недели носился. Успеет – так заглянет. Вроде поговорить о чём-то хочет, про театр какой-то.

– Что за театр? – насторожилась я. Ни о чём подобном Эллис в последнее время не упоминал. Да и меня тоже нельзя было назвать заядлой театралкой.

– Я и не понял толком, – сознался Лайзо. – Если он сам придёт, то расскажет, а сейчас-то что толку догадки городить?

В этом был свой резон. Мне ничего не оставалось кроме того, как набраться терпения, благо в кофейне всегда было чем занять свой ум. С приходом холодов в Бромли возвратилась и большая часть общества. Хотя официально Сезон начинался гораздо позже, ближе к Сошествию, на деле город оживал раньше. Столик для постоянных гостей редко теперь пустовал. К завсегдатаям, вроде ла Рона, миссис Скаровски или Эрвина Калле, присоединялась теперь зачастую леди Хаббард. После того, как мы сблизились во время путешествия на «Мартинике», она считала своим долгом навещать меня по меньшей мере раз в четыре дня. Сегодня, впрочем, её не было, зато Луи ла Рон пребывал в исключительно оживлённом настроении.

– Вы только посмотрите, леди Виржиния! – выкрикнул он вместо приветствия, потрясая смятой газетой. – Он наносит ответный удар!

– Кто наносит удар? Добрый вечер, – улыбнулась я присутствующим и вновь повернулась к журналисту. – Не томите же, отвечайте.

– Кто? Этот человек с тысячью лиц! «Обеспокоенная Общественность», «Ироничный Джентльмен», «Остроум», «Призрак Старого Замка», «Ворчливый и Саркастический, но искренне Ваш» – нынче у него новое имя. Вот, полюбуйтесь – «Любезная Ехидна»!

– Это вы ко мне так обращаетесь? – не удержалась я от шутки. Раздались смешки, и ла Рон побагровел – смущался он редко, но если уж попадал в неловкую ситуацию, то сразу же терялся. Воистину, странное качество для журналиста… – Простите, кажется, то была неудачная острота. На самом деле я поняла, что вы говорите о новом псевдониме. Прошу, не сердитесь и передайте мне газету – я горю желанием ознакомиться с новым опусом вашего зловещего оппонента.

Статейку я прочитала быстро. Почерк Остроума действительно угадывался с первых строк, но само содержание опуса не было таким уж вызывающим. «Любезная Ехидна» лениво покусывала за пятки самых известных журналистов Бромли, уделяя особое внимание некоему «любителю поиграть в детектива». По расплывчатому описанию в этом любителе не без труда угадывался ла Рон.

– Вы попытались его разоблачить? Остроума, я имею в виду, – поинтересовалась я, откладывая газету.

– Попытался, – ворчливо признал ла Рон. – По просьбе вашего друга, между прочим. Детектива Норманна. Но клятый Остроум просто неуловим! Мечтаю о том дне, когда кто-нибудь более проницательный, чем я, раскроет его инкогнито.

– Это было бы интересно, – согласилась я.

– Жду не дождусь… Ох, лёгок на помине! – воскликнул вдруг ла Рон.

– Остроум? – недоумённо поинтересовалась миссис Скаровски, сидевшая рядом со мною.

– Нет, – покачал головою ла Рон и указал на дверь. – Детектив Норманн.

На пороге кофейни действительно стоял Эллис – собственной персоной.

Мэдди, уже заранее предупреждённая о визите детектива, быстро накрыла столик за ширмой. Однако Эллис выглядел таким измученным, что даже запечённый в горшочке паштет под шапкой из картофеля и зелени не произвёл на него должного впечатления. Меланхолично вертя в руках вилку, детектив глядел в одну точку. Под глазами залегли свинцовые тени.

– Это из-за утопленниц? – посочувствовала я ему, когда Мадлен торопливо упорхнула на кухню. Эллис точно очнулся от раздумий.

– Утопленницы? Нет, не в них дело, хотя побегать мне пришлось изрядно… Дело было лёгкое. Убийства из-за денег особой изощрённостью не отличаются, если, конечно, мы говорим не о высшем свете. У меня… как бы выразиться… личный интерес.

Тут мне стало по-настоящему любопытно. Когда Эллис в последний раз говорил о «личном интересе», речь шла об убийстве воспитанников из приюта святого Кира Эйвонского. Неужели снова?..

– Личный?

– И ваш личный интерес тоже, пожалуй, – улыбнулся он, несколько оживая. – Я давно откладывал одно дело, а тут мне словно судьба намекает… Вы знали, что на месте театра Уиллоу собираются строить швейные мастерские?

– Мастерские на месте театра? Странно звучит, – откликнулась я машинально, вспоминая, где находится упомянутый театр. – Такой район… В какой-нибудь салон я бы скорее поверила.

– Ну, район там не настолько респектабельный, надо сказать. Неважно, впрочем, – отмахнулся Эллис и выжидающе уставился на меня. – Вы что, правда не помните, Виржиния? Ну и ну. Это же в Уиллоу чуть не сгорела ваша компаньонка, Мадлен Рич. То самое место, где для неё всё началось – и едва не закончилось навсегда. И знаете, что я думаю? Это лучшая точка отсчёта… для моего расследования.

Я отпила кофе и едва не поперхнулась – вместо сахара в нём почему-то оказалась соль. Соль и сливки – ужасное сочетание.

– И что же вы собираетесь расследовать?

Глаза у Эллиса стали что ноябрьский лёд.

– Мадлен признавалась, что частично потеряла память после того пожара. Она не знает, где её семья, откуда она родом… Я хорошо представляю, что это такое – не знать своих корней, и… и… На Сошествие я хочу сделать ей подарок. Виржиния, вы поможете мне докопаться до правды?

Я помедлила всего несколько секунд, прежде чем решительно ответить:

– Нет.

– Тогда я рассчитываю на вашу помощь. Мне бы перемолвиться словечком с… Виржиния, что-что вы сказали?

– Я сказала «нет», – у меня вырвался вздох. – Не уверена, что это хорошая затея, Эллис. Конечно, мне хотелось бы знать о Мэдди больше, но вот сама она не любит вспоминать о прошлом. Когда бабушка… то есть леди Милдред нашла её, то Мадлен была в ужасном состоянии. У неё до сих пор осталось множество следов от ожогов и ран, к счастью, не на лице. Вы ведь заметили, что она никогда не носит платья с коротким рукавом, даже в летнюю жару? – спросила я, и Эллис покачал головой. – Забудьте тогда… Леди Милдред немного расспросила о Мадлен тех, кто работал вместе с ней, но многие к тому времени уже разъехались по провинциальным театрам. Рассказы были весьма противоречивыми, а одна пожилая актриса даже назвала её «истерической особой» – это Мадлен-то! Сама Мэдди утверждала, что потеряла память, но… – я умолкла. Эллис понимающе кивнул:

– Но сейчас вы в этом сомневаетесь, – заключил он и подвинул к себе горшочек с паштетом. – А я уверен, что память Мадлен не теряла. И хочу понять, почему она утверждает обратное… У меня есть подозрения, Виржиния – пока только подозрения, поэтому излагать подробности я не буду, – что ваша Мадлен считает себя повинной в серьёзном преступлении. Поверьте, я многое повидал на своём веку и таких людей сразу узнаю.

Я задумчиво помешала несъедобный кофе. В чём-то Эллис был прав. Мне самой иногда казалось, что у Мэдди есть какие-то мрачные тайны. Слишком уж непохожа она была на обычных девушек. Не боялась преступников, могла ударить человека ножом… Ловкость её граничила с акробатической, а наблюдательность, умение держать лицо и явная осведомлённость о некоторых не слишком светлых сторонах жизни напоминали о повадках Лайзо.

– Предположим, расследование будет успешным. И что дальше?

Эллис откликнулся сразу, точно ожидал подобного вопроса и заранее продумал ответ:

– Зависит от результатов. Если тайна окажется такой, что её раскрытие навлечёт беды на Мадлен, я… я уничтожу все результаты. – Окончание фразы детектив точно через силу выговорил. – Если же раскрытие секрета пойдёт лишь на пользу, как в случае с Паолой Бьянки, я освобожу Мадлен от её ноши.

«Нужна ли ей такая свобода?» – подумала я, а вслух сказала:

– Но тогда расследование больше похоже на подарок вам, а не Мэдди.

– Что поделать, – развёл руками Эллис и улыбнулся. – Я страшный себялюбец.

– Шутите?

– Отнюдь. Виржиния… Поймите меня правильно. Мадлен может лгать о том, что она потеряла память, а может говорить правду, но ясно одно – она поставила на своём прошлом крест. Отказалась от всего – и от хорошего, и от плохого. И, поверьте, покоя ей это не принесёт.

– Вы судите по себе, Эллис? – вырвалось у меня. Я прикусила язык, но было поздно.

– Отчасти, – ровным голосом ответил детектив. Глаза у него сейчас были пугающе тёмные. – Я, наверное, разбалован вашей безусловной поддержкой, поэтому не ждал отказа и сейчас. Попрошу только об одном: подумайте о моём предложении. Я вернусь через неделю или около того. Если измените мнение – тогда поможете мне встретиться с одним человеком.

– С кем именно? – поинтересовалась я, уже готовая сдаться.

Эллис ослепительно улыбнулся; взгляд его оставался таким же тёмным.

– Тогда и скажу. А теперь мне, к сожалению, пора идти. Нужно ли упоминать, что разговор этот нужно держать в тайне от Мадлен?

– Не стоит, – ответила я.

Чувство вины к тому времени разрослось до размеров настоящего плотоядного чудовища откуда-нибудь из диких саванн Чёрного континента. Эллис неторопливо надел пальто, замотал вокруг шеи клетчатый шарф – подарок Мадлен – и вышел в холодную серую хмарь. Я осталась в корично-сливочном тепле кофейни, однако чувствовала себя так, словно моя душа тоже бродила где-то по сырым улицам.

Тосковать за работой было некогда. Это лишь со стороны кажется, что непринуждённое светское щебетание – развлечение, а на самом деле оно отнимает много сил. В конце концов, миссис Скаровски заметила, что со мной творится неладное. Я сослалась на скверное самочувствие, выслушала хор сочувственных восклицаний и пожеланий доброго здоровья, а затем с чувством выполненного долга удалилась на кухню.

Уже много позже, когда ушёл последний гость, и парадные двери кофейни были заперты, мы с Мэдди устроились за одним из столиков – с тарелкой мелких, тающих на языке печений и чайником превосходного бхаратского чая. Я никак не могла выбросить из головы разговор с Эллисом и всё думала, как бы расспросить подругу, но при этом не выдать намерения детектива.

– «Старое гнездо» совсем не похоже на то, каким оно было при леди Милдред, – произнесла я наконец, издалека подводя к опасной теме.

Мадлен пожала плечами, а затем ободряюще улыбнулась и свела указательный палец с большим почти вплотную – так, будто держала что-то крохотное.

– Думаешь, что оно изменилось ненамного? – предположила я, и Мэдди склонила голову в знак согласия. – Даже и не знаю… Мне кажется, что с тех пор прошло уже очень много лет. Ты хорошо помнишь леди Милдред?

Мадлен с жаром закивала. Щёки у неё порозовели. Она широко повела рукой, пытаясь выразить невыразимое, но почти сразу сдалась и достала из кармана тоненькую книжку для записей и карандаш. Аккуратно вывела несколько слов и передала мне.

«Я обязана леди Милдред даже не жизнью, а чем-то большим. Я буду помнить её всегда».

– А вот я начинаю постепенно забывать, – грустно призналась я, и отчасти это была правда. – Последний год слишком тяжело ей дался. Мне хочется помнить её здоровой и сильной, несломленной… Как ты думаешь, забывать то плохое, что с нами происходит – сила или слабость?

Мадлен сперва потянулась к своей книжке для записей, но потом задумалась, отложила карандаш и пожала плечами.

– Мисс Бьянки в итоге пришлось встретиться лицом к лицу со своим прошлым, – продолжила я осторожно, разглядывая Мэдди сквозь ресницы. – И это сделало её свободной и сильной, подарило новую жизнь, можно сказать…

Тут Мэдди не позволила мне договорить. Она резким движением раскрыла книжку и написала посередине чистого листа несколько фраз – кривые, съезжающие вниз строчки.

«Иногда прошлое и убить может. Ты делаешь неправильный выбор, а расплачиваешься потом всю жизнь. Забыть абсолютно всё – единственный выход тогда».

В свете нашего разговора с Эллисом эта запись показалась мне зловещей, точно монолог призрака в мистической пьесе. Однако я заставила себя улыбнуться беззаботно:

– Да, пожалуй, ты права… Но забавно, что вы с сэром Фаулером думаете почти одинаково. Он тоже говорил о чём-то подобном, когда был здесь с Дагвортскими близнецами.

От возмущения Мадлен побледнела и беспорядочно замахала руками, точно от мух отмахиваясь. Но потом мы с ней переглянулись – и рассмеялись.

В особняк я той ночью вернулась очень поздно. У меня разыгралась, по меткому определению Лиама, самая настоящая «хандрень» – головная боль вкупе с дурным настроением. И поэтому о вербеновом амулете Лайзо я напрочь позабыла. И уже на полшага по ту сторону линии между сном и явью вдруг спохватилась и испугалась.

Слишком поздно.

Мы сидим на крыше самой высокой башни и кутаемся в облака. Я раньше так не умела; меня научила дикарка из географического атласа. Ещё дикарка сказала своё настоящее имя – Абени, «та, которую ждали». Глупые хозяева зовут её Эбби. Она злится и насылает на них ночные кошмары.

…этому она тоже меня научила.

– Почему ты не заставишь их вообще отпустить тебя? – спрашиваю я, взбивая облако, точно пуховое одеяло. Жаль, что облака согревают только во сне. – Ты же очень сильная.

– Сильная, – кивает Абени. Сейчас она кажется мне очень красивой – чёрная тень в бледно-голубом платье. Волосы у неё длинные-длинные и вьются так сильно, что шаром стоят вокруг головы. – Могу наслать сон-смерть. Могу уйти в сон. Могу принести из сна в не-сон то, чего вовсе нет… Но пока он держит, мне свободной не быть.

О нём мы стараемся не говорить – может подслушать.

Спрашиваю осторожно, шёпотом:

– Зачем ты ему, Абени?

Она запрокидывает голову. Лунный свет льётся в глаза и стекает по щекам перламутровой водой.

– Он через меня живёт. Уйду я – и ему придётся… Вот он и не отпускает меня. Он злой колдун, Милли, злой мёртвый колдун.

Тянусь к Абени и стираю лунный свет с её лица.

– Я его развею. Как облако. Обещаю.

Абени почему-то пугается – сильно, так сильно, что бьёт меня по руке, а потом долго шепчет, уткнувшись лицом в мои ладони:

– …не ходи к нему, не ходи, не ходи, не ходи…

Через два дня я увижу её наяву, на станции. Абени посмотрит сквозь меня и пройдёт мимо. Она уедет в город вместе с хозяевами, но назад не вернётся уже никто.

Проснулась я ещё затемно – как раз, когда часы пробили половину седьмого. Разум был затуманен, и фантасмагорические образы сна мешались с тоскливым предрассветным сумраком. Абени, маленькая леди Милдред в лимонно-жёлтом платье… И он – воплощение всех страхов земных.

Человек с потрескавшегося медальона.

«О, святые небеса!»

Первым моим желанием было немедля послать за Лайзо. Я уже потянулась к колокольчику, когда осознала, что творю. Слуга… хорошо, пусть не слуга, а друг, но при этом взрослый мужчина – рано утром, в спальне у леди! Хватало и тех случаев, когда он пробирался в мои покои самовольно. Нет, обойдусь без советчиков. И так я стала в последнее время слишком сильно от него зависеть…

А ведь графиня Эверсан-Валтер не имеет права ни на кого полагаться. Особенно если дело касается семейных тайн.

Сперва я прошлась по комнате босиком – холодный паркет замечательно привёл разум в порядок. Затем приоткрыла окно и немного подышала сырым воздухом с привкусом вод Эйвона – вот уж что прекрасно избавляет от ночных кошмаров, мистических видений и прочих эфемерных материй. Когда образы стали блёкнуть, я вынула из ящика несколько чистых листов и начала записывать то, что показалось мне важным.

Для начала – сюжет.

Юная леди Милдред и загадочная Абени почти ничего не делали во сне, только говорили. Но вели себя они как настоящие подруги… Точнее, как наставница и ученица. Бабушка упоминала о своих новых умениях – насылать кошмары, создавать предметы в видении силой воли. Дикарка, судя по всему, могла даже больше. Убить во сне, уйти в сон, принести из сна в реальность то, чего…

Догадка точно молния поразила меня.

«…Мы договорились продолжить беседу наутро. Я тогда ещё подумал, что всё к лучшему, потому что второй редактор явно колебался и, кажется, готов был намекнуть на личность автора статьи… Однако утром он не явился на беседу.

– Сбежал?

– Нет. Он просто не проснулся…»

Мэтью рассказывал о том, что редактор газеты, где публиковались статьи «Мистера Остроума», умер во сне. Тогда это упоминание показалось мне зловещим, но не более. Теперь оно обретало смысл. Возможно, дело было в простом совпадении… Впрочем, как говорил Эллис, в совпадения верили только глупцы.

Я обвела написанное жирной линией, сильно вдавливая карандаш в бумагу. Самой мне было не по силам разоблачить истинную личность Остроума. Однако его связь с Колдуном – так я окрестила злодея из сна леди Милдред – представлялась всё более вероятной. Необязательно шпионить за людьми наяву, если можно то же самое сделать в ночных видениях. А уж в том, что сны о прошлом могут оказаться правдивыми, я убедилась уже на своём опыте.

Итак, с сюжетом всё было относительно понятно. Но вот детали…

Абени, судя по всему, познакомилась с моей бабушкой ещё полвека назад. Тогда же, вероятно, появилась и та лаковая миниатюра, о которой упоминал дядя Рэйвен. Девочка, похожая на леди Милдред, и была леди Милдред. Чернокожая служанка – наверняка Абени. И, скорее всего, миниатюру создали не в реальном мире, а во сне, а затем принесли сюда… Вопрос – кто и зачем. Если создала медальон бабушка, то, возможно, в нём таилась подсказка. Если Абени… Он мог оказаться и ловушкой.

Но всё это произошло давно, ещё во времена детства леди Милдред. И с тех пор, если верить свидетельству Эллиса, Абени ничуть не изменилась.

Я нахмурилась, припоминая давний разговор.

«…Халински сразу после смерти обожаемой супруги впал в меланхолию и сумел прийти в себя только через полтора месяца. И он однажды обмолвился, что ему в этом помог какой-то человек – благородный господин с чёрной служанкой…»

Речь Эллиса всплывала в памяти отрывками, бессвязными фрагментами. Но мне отчего-то сейчас казалось, что он упоминал именно седого светлоглазого мужчину, которого сумасшедший парикмахер называл «ночным гостем». Или «преследователем»?

«Нет, не вспомнить».

Дядя Рэйвен же считал, что именно тот седой был виновен в смерти моих родителей…

…и, возможно, в болезни леди Милдред?

Меня пробрало холодом.

Если Колдун мог продлить жизнь своей марионетки, Абени, – а в этом сомнений у меня почти не осталось – то он мог и свести в могилу свою противницу. И насколько тогда беспомощна была перед ним я сама?..

«Какая неприятная мысль».

И надо бы мне испугаться, осознав своё положение, но я отчего-то лишь рассердилась. А злость порождала жажду деятельности. Просмотрев ещё раз свои заметки, я подумала, что неплохо было бы поглядеть на медальон с лаковой миниатюрой, о которой упоминал дядя Рэйвен. Увы, пока это не представлялось возможным… Да и как обосновать такую необычную просьбу? Тоской по леди Милдред? Дядя Рэйвен вряд ли поверил бы в такую сентиментальность с моей стороны, однако попробовать стоило. Хорошенько обдумав планы на ближайшее время, я аккуратно сложила вместе исписанные листы, спрятала их в ящик под замок, а затем позвонила в колокольчик, вызывая Юджинию; девочка всегда поднималась очень рано, около шести, и сейчас это пришлось как нельзя кстати.

Завтрак подали прямо в мой кабинет – всё равно Лиам вставал позже, а миссис Мариани трапезничала вместе с ним. А в одиночестве я к тому же могла немного поработать с документами или проверить своё расписание на день, и никто не смотрел укоризненно и не забрасывал меня одновременно дюжиной вопросов об устройстве мира, аксонского парламента и большого холодильника в «Старом гнезде».

– Значит, в одиннадцать – встреча в кофейне с Дагвортскими близнецами, а затем – оформление заказов для благотворительного вечера по итогам обсуждений, – нахмурилась я. – Потом должна была состояться встреча с отцом Александром, но он не смог выкроить время… Печально. Не хотелось бы начинать подготовку к вечеру без учёта рекомендаций отца Александра. Юджи, дорогая, принеси мне ещё бумаги – я набросаю для него записку. Пусть потом Лайзо отнесёт её и тут же вернётся ко мне с ответом. И вот ещё что, – тут я задумалась, не зная, как лучше всё устроить. – Пускай примерно к полудню в кофейню придёт Лиам. В сопровождении миссис Мариани, разумеется. Он умный мальчик, хорошо знает приют, где у него осталось много друзей… Наверняка он посоветует что-то интересное. Да и с Дагвортскими Близнецами ему познакомиться не помешает.

Строго говоря, он уже был знаком с Кристианом и Даниэлем, точнее, представлен им, как и всем моим друзьям. Но произошло это на памятном вечере вскоре после поимки Душителя с лиловой лентой. Лиам тогда только-только начал отвыкать от своей прежней фамилии, О'Тул, не умел отличать десертную вилку от кокотной и очень боялся сказать в обществе что-нибудь не то. Поэтому беседы с близнецами не получилось. А жаль – мне казалось, что эти трое прекрасно подходили друг к другу, и Кристиан с Даниэлем не без удовольствия могли бы стать покровителями и учителями Лиама…

«Но, к сожалению, их собственным наставником стал не слишком приятный человек», – добавила я мысленно, вспомнив о Фаулере.

Вот кого бы мне точно не хотелось видеть на благотворительном вечере!

– …какое платье велите принести?

– Платье?.. – растерянно откликнулась я, выныривая из размышлений. Но почти сразу вспомнила, что Юджи ещё в начале недели подготовила несколько нарядов для разных случаев. – Ах, да, платье. Пожалуй, сегодня я надену то, новое, – улыбнулась я, подумав, что оно понравилось бы и Глэдис – из-за нескольких изумительных оттенков синего в основе и отделке, и Эмбер – из-за модного кроя суженной книзу юбки.

– Будет сделано, – сделала книксен Юджи и выскользнула из кабинета, оставив меня в обществе документов, кофе и хрустящих коричных печений. За окном висела унылая, серая хмарь – и не поймёшь, утро ещё или уже вечер. Я вздохнула, отставила в сторону полупустую чашку и придвинула к себе стопку свежей корреспонденции, увенчанную очередным пухлым конвертом от адвоката, мистера Панча. Судя по размеру письма, никаких хороших новостей не предвиделось…

Спустя несколько часов напряжённой, вдохновляющей работы, я наконец вышла на свежий воздух – насколько он может быть свежим на краю бромлинского «блюдца», разумеется. Невразумительная серая хмарь окончательно определилась, чем ей быть, и обернулась мелким холодным дождём вперемешку со снегом. Из-за ветра на дорожках тут же появлялась ледяная корочка, и садовник с подмастерьями даже не успевали её счищать. До машины мне пришлось идти, крепко вцепившись в руку Лайзо – вот уж кто проявил чудеса ловкости, удерживая одновременно и рвущийся в небо зонт, и леди, тяготеющую к земле!

К «Старому гнезду» мы подъехали незадолго до открытия. Миссис Хат как раз достала из печи свежую порцию земляничных кексов, Георг испытывал на Мэдди новый рецепт горячего шоколада с бхаратскими специями – словом, запахи на кухне стояли головокружительные. Лайзо почти сразу уехал обратно, чтоб вовремя привезти в кофейню Лиама, а я в нарушение всех правил этикета протянула озябшие руки к горячей плите.

– Ну и погода, – проворчал Георг после обмена приветствиями. – Даже для нашего Бромли октябрь слишком уж ненастным выдался. Прямо кара небесная – сначала жара летняя, теперь это вот… Ветер с ног сбивает. То-то накануне спалось так скверно.

– Вам тоже? – удивилась я и тут же прикусила язык, чтобы не сказать лишнего. Меня посетила немного пугающая мысль: а не знал ли Георг о тайнах леди Милдред? Или миссис Хат, то есть тогда – Рози Фолк? Они же столько времени путешествовали вместе, а потом – работали в кофейне… И если знал, то почему никогда не говорил о них, не намекал даже?

Георг, впрочем, моего замешательства не заметил. Гораздо больше его, кажется, интересовала реакция Мадлен на новый шоколадный шедевр.

– Ничего удивительного. Я теперь частенько страдаю бессонницей, не то, что в молодости. Как поговаривала тётушка Мэри, старость разумом благословляет, здоровьем откуп берёт… Тьфу! – рассердился вдруг он и тут же сам и рассмеялся: – Похоже, все мы постепенно перенимаем манеру говорить у вашего детектива, леди Виржиния.

Я невольно улыбнулась:

– Не худшая привычка.

В этот момент стрелка настенных часов с сухим щелчком перескочила на одиннадцать ровно. Мадлен с явным облегчением отставила чашку с шоколадом и, подмигнув мне, побежала открывать парадную дверь. Георг мрачно нахмурил брови, бормоча себе под нос что-то о дилетантах, ничего не понимающих в высоком искусстве, и отправился на помощь миссис Хат, которая воевала с очередной порцией пирожных. Улучив момент, я принюхалась к оставленной чашке Мэдди и едва не чихнула – такой густой запах аниса и мяты исходил от остывающего шоколада!

Впрочем, вскоре о кулинарных опытах Георга пришлось забыть, потому что близнецы явились на встречу без опозданий, как и подобает юным лордам. Оба – в безупречных и совершенно одинаковых чёрных плащах, изрядно вымокшие, замёрзшие, с тем обворожительным румянцем, который бывает лишь у белокожих и темноволосых аристократов в сотом поколении. Глядя на них, я в очередной раз подумала, что в ранней молодости Абигейл, наверное, была умопомрачительно хороша.

– Гинни, здравствуй! – разулыбался Даниэль и, убедившись, что поблизости нет посторонних, обнял меня крепко, как в детстве. – Признавайся, сколько ты сердец разбила, пока мы с Крисом прилежно учились жизни?

– Нельзя задавать леди такие вопросы, – в тон ему ответила я. От Даниэля пахло чистотой и чем-то древесным, острым; странно знакомый запах и, безусловно, приятный. – Ваша учёба, судя по слухам, состояла исключительно в обаянии высшего света.

– Не только высшего, – с ложной скромностью потупил взгляд Кристиан. – И не только света…

Я попыталась было состроить обеспокоенно-порицающую гримасу, подобно Абигейл, но почти сразу же рассмеялась.

Нет, близнецы не менялись со временем…

Немного позже мы расположились за круглым столом у окна – так, чтобы мне было видно весь зал, но вновь вошедшие не могли сразу нас разглядеть. Мадлен принесла кофе и свежайшие земляничные кексы миссис Хат – для мальчиков. Я голода не чувствовала, а потому ограничилась чашкой травяного чая, чтобы не отвлекаться от записей и подсчётов.

– …Итак, получается, что для получения необходимой суммы нам нужно будет либо поднять цены, либо установить в зале дополнительную шкатулку для пожертвований, – подвела я промежуточные итоги спустя полчаса. – Но слишком сильно поднимать цены тоже нельзя… Иначе, скажем, вместо порции кофе и десерта посетители будут брать только кофе. И, хотя он будет стоить дороже, по сумме выйдет меньше, чем если бы мы оставили прежние цены. Два плюс три – больше, чем четыре.

Кристиан покачнулся на стуле, с тоской глядя в потолок.

– Не думал, что всё это так сложно…

– Сложно? – Даниэль с трудом оторвал горящий взгляд от моих записей. – Ты что, это же так интересно! Может, мне податься в Бромлинский институт… Там преподают экономику, Гинни?

– Разумеется, – кивнула я.

– Вот бы тебя туда – профессором, – вздохнул он мечтательно. – Ты бы научила бездельников вроде меня и Криса правильно вести дела.

Несколько секунд я всерьёз размышляла над его предположением, а затем покачала головой:

– Пожалуй, я бы и не согласилась. Раскрывать посторонним секреты своего успеха – в высшей степени неразумно… А вам бы стоило поучиться у собственной матери. Леди Абигейл гораздо опытней меня. Я раньше часто советовалась с ней.

Близнецы одновременно скривились.

– Ну уж нет, – ответил за двоих Даниэль. – Она, может, и хорошо знает, как вести дела, только нам ничего серьёзного не доверяет. Как будто мы ещё мальчишки!

…Я смотрела на них – взъерошенных, улыбчивых – и чувствовала себя даже не взрослой, а старой.

«Если подумать, я была всего на год с небольшим старше, когда начала перенимать дела у леди Милдред».

– Это ненадолго. Ещё немного – и она доверит вам столько дел, что вы быстро раздумаете взрослеть. Однако вернёмся к расчётам, – спохватилась я и придвинула тетрадь обратно к себе. – Средняя выручка за обычный день – двести хайрейнов. Сразу после возвращения из Серениссимы кофейня приносила до четырёхсот хайрейнов… Один раз было даже четыреста тридцать, но рассчитывать на такую сумму глупо… Тем более что у нас благотворительный вечер, а не день. С учётом повышения цен получаем сумму примерно в триста двадцать хайрейнов. На ремонт приюта и церкви нужно пятьсот, по меньшей мере. Шкатулку для дополнительных пожертвований я, конечно, установлю, однако вам лучше подумать, сколько средств вы можете выделить из своего ежегодного дохода.

Последние слова заставили близнецов серьёзно задуматься. Конечно, Абигейл баловала их – но лишь в том, что касалось вещей, путешествий и книг. А вот сумма «рейнов на мелкие расходы» была весьма ограниченной. И до восемнадцати лет близнецы не могли даже и прикоснуться к наследству отца.

– Мы подумаем, – твёрдо пообещал Даниэль наконец. – Может, ма… то есть леди Абигейл сделает исключение на сей раз и разрешит нам взять немного из фамильной, гм, сокровищницы, – неловко пошутил он. – На крайний случай…

Взгляд Кристиана внезапно стал тяжёлым, мгновенно напоминая о том, кто из братьев – старший.

– Нет, Дэнни. К его помощи мы прибегать не будем.

Даниэль кивнул и отвернулся.

Несложно было догадаться, о ком говорят близнецы.

– У вас с сэром Фаулером вышла размолвка?

– Нет! – воскликнули они на удивление слаженно. – Не совсем, – признался Кристиан с неохотой. – Винсент странный в последнее время, честное слово. – Над дверью звякнул колокольчик; Мэдди метнулась навстречу новым гостям, чтобы проводить их за столик, и Кристин понизил голос: – Он всегда был весёлым человеком, Гинни. Мрачным, но весёлым в то же время – понимаешь, что я имею в виду? Он жизнь любил, даже самую мерзкую – принимал, как есть… А сейчас осталась только мрачность. И постоянное чувство вины.

– Если подумать хорошенько, то сэру Фаулеру есть из-за чего чувствовать себя виноватым, – осторожно заметила я. Даниэль только отмахнулся:

– Карты, дуэли, о которых все слышали, но никто не видел, и соблазнение невинных девиц? Даже не смешно, Гинни, – вздохнул он. – Раньше Винсент возвращался хмурым и поникшим только после встреч с сёстрами. А теперь он всегда такой… Послушай, а может, ты с ним поговоришь? – загорелся он вдруг идеей.

Я опешила:

– Почему именно я?

– Потому что он тебя уважает? – попытался подольститься Кристиан, однако оценил выражение моего лица и продолжил куда более искренне: – Ты, наверное, удивишься, но он часто о тебе говорит. И не хмурься, ничего особенно оскорбительного он не сказал…

– Очень странно, – не удержалась я от шпильки.

– Из всех женщин более лестно он отзывался только о своих сёстрах. И о нашей матери, после того, как мы ему задали хорошую трёпку, – сознался Даниэль немного смущённо. – Ты не волнуйся, ничего общего с романтическим чувством это не имеет… Думаю, он мог бы так же говорить о хорошем фехтовальщике, например. И ещё… Он в прошлый раз хотел непременно с тобой поговорить. Очень настаивал на этом.

У меня сразу пропало всякое желание шутить:

– И поговорил. Мне бы только понять, о чём.

– Вот! – воздел указательный палец Кристиан. – Он теперь постоянно так. То говорит о непонятном, то терзается, то напивается как сви… то есть предаётся изысканной грусти, – кашлянул Кристиан и посмотрел на брата. – В общем, мы его позовём на этот благотворительный вечер, а ты уже сама решай, Гинни.

Я хотела было возмутиться, но не успела – вновь звякнул наддверный колокольчик, и послышался звонкий голос Лиама.

– Обсудим это позже, – шёпотом пообещала я близнецам и добавила громче: – А сейчас к нам присоединится ещё один юный джентльмен. Вы его уже встречали, однако поговорить вам в тот раз так и не удалось.

– Догадываюсь, кто это, – улыбнулся Кристиан, однако взгляд его оставался мрачным; чувствовалось, что мы ещё обязательно вернёмся к разговору о Фаулере. – Тот светловолосый ангелок, баронет Сайер?

– Именно, – кивнула я.

Сразу после этого к столику подошёл Лиам в сопровождении миссис Мариани, сегодня облачённой в строгий тёмно-серый костюм. Насколько я помнила, нечто подобное она любила носить и в бытность свою «мистером Бьянки», только вместо брюк теперь надевала длинные, немного старомодные юбки в мелкую складку. Впрочем, блузка с кружевным воротником ручной работы, янтарные серьги и брошь выглядели достаточно изысканно и дорого, даже для гувернантки в моём доме. Очевидно, дядя Рэйвен выплачивал ей солидную прибавку к жалованию в обмен на слежку за мною, и поэтому Паола могла баловать себя обновками несколько чаще, чем учителя в других семьях.

И это, пожалуй, было неплохо – рядом с такой гувернанткой Лиам чувствовал себя гораздо увереннее, когда выходил в свет. А она ненавязчиво поддерживала его, умело делая вид, что со всеми трудностями юноша справляется сам.

Вот и сейчас, обменявшись полагающимся по случаю приветствиями и пожеланиями с Дагвортами, Лиам искоса бросил взгляд на Паолу, а та улыбнулась ему уголками губ и словно невзначай прикоснулась к своему воротнику. Юный баронет тут же поправил сбившийся набок шейный платок и вполне ожидаемо покраснел.

Я только вздохнула.

«Ещё учиться и учиться».

Что же касалось близнецов, то они не стали дожидаться, пока Лиам освоится, и сходу вовлекли его в беседу. Причём без поблажек вроде «домашнего» обращения по имени – с ним держались, как со взрослым.

– Значит, вы считаете, что от приглашения детей лучше воздержаться? – задал Даниэль самый коварный вопрос, когда Лиам начал отвечать немного увереннее.

Я с трудом подавила вздох; этот пункт в нашем плане мы обсуждали добрую четверть часа, но так и не сошлись во мнениях. Близнецы отчего-то хотели, чтобы воспитанники приюта обязательно присутствовали на благотворительном вечере. Мне это не казалось такой уж хорошей идеей, потому что места в зале было не так много; прибавь одного ребёнка – вычти гостя, а значит, и некую сумму пожертвований.

Лиам, который только начал осваивать математику, о подобных сложностях пока не задумывался. Его волновало другое:

– Только если девочек, – произнёс он после мучительных раздумий. – Девочки ругаются меньше, ну, плохими словами, а ещё им нравится одеваться в красивые платья, и чтоб на них потом разные люди смотрели. А мальчишки… Ну, я один раз так огорчился, что придётся целый день рядом с «благодетелями» по струнке ходить, что от расстройства зачем-то сунул крысиный хвост одной расфуфырке в карман. Отец Александр очень смеялся, но уши у меня потом неделю болели.

– От его смеха? – искренне полюбопытствовал Кристиан, однако Лиам почёл за лучшее промолчать. Я же решила, что исправлять «расфуфырку» на «элегантно одетую леди» пока не стоит, и вместо этого уточнила:

– То есть мальчики больше склонны к шалостям? Мне так не показалось. Когда я в первый раз посещала приют, самые каверзные вопросы задавали именно девочки. К примеру, о соотношении длины волос и сдержанности в романтических устремлениях у порядочных девиц.

Кристиан странно закашлялся, а Даниэль улыбнулся и произнёс:

– Кажется, я начинаю догадываться, почему леди Виржиния так холодно отнеслась к идее пригласить в кофейню детей. Но я не думаю, что на благотворительном вечере дело дойдёт до крысиных хвостов в карманах: всё же в приюте воспитанники, так сказать, на своей земле встречали врага, а здесь они будут в окружении, – позволил он себе ироническую усмешку. И почти сразу же посерьёзнел: – Меня больше волнует другое. Я правильно понимаю, сэр Лиам Сайер, что детство своё вы провели именно в стенах упомянутого приюта?

Взгляд миссис Мариани стал по-мужски жёстким.

Конечно, мы не считали себя глупцами и понимали, что Лиаму часто придётся слышать этот вопрос. «На каждый роток не накинешь платок», – приговаривал Эллис, и был прав. Поэтому, когда дядя Рэйвен выправлял мальчику документы, мы смешали правду с вымыслом, и получилась трагическая история для публики о потомке ветви Сайеров, подброшенного в приют. Не обошлось без предателей-слуг, завистливых родственников и коварных адвокатов, но в итоге справедливость, разумеется, восторжествовала, и судьба якобы столкнула меня в приюте с мальчиком, удивительно похожим на моего давно потерянного племянника – в шестом колене.

Так что законность получения титула была обеспечена самым надёжным способом. Но как леди Вайтберри до сих пор попрекали случаем с кузеном Джервисом, так и Лиам был обречён на вопросы о детстве под крылышком святого Кира Эйвонского.

Разумеется, мы заранее продумали и сотню раз отрепетировали ответ.

– Да, провёл, – ответил Лиам, опуская взгляд, и даже сумел практически не покраснеть. – Небесам было угодно, чтобы на мою долю выпало это испытание, которое закалило волю, научило меня смирению и состраданию. Но судьбу нельзя обмануть, и тот, кто рождён в благородной семье, однажды непременно найдёт дорогу к…

Кристиан не дал ему договорить. Он молча накрыл руку Лиама своей.

Разница была очевидна.

Длинные, изящные пальцы с вытянутыми ногтями, светлая и безупречно ровная кожа – у будущего герцога в Небеса знают каком поколении.

Широковатая ладонь, крупные суставы и некрасиво куцые, хотя и ухоженные ногти – у новоявленного баронета.

– Я спрашивал не об этом, – мягко произнёс Кристиан, но в этой мягкости таилась та сталь, которая делала полноватую Абигейл, обожающую розовый цвет, одной из самых влиятельных леди Аксонии. – Хорошая речь, бесспорно, и слишком острые языки сплетников она укоротит. Но меня больше интересуют ваши чувства. Скажите, сэр Лиам Сайер, после вашего преображения вы уже встречались со своими бывшими друзьями?

Только после этих слов я поняла, к чему он клонит.

Лиам растерянно моргнул и отвёл взгляд – на сей раз не играя роль «хорошего мальчика в замешательстве», а совершенно искренне.

– Нет. Как-то… не сложилось, – ответил он до обидного взросло.

– Понимаю, – кивнул Кристиан и искоса взглянул на брата. Даниэль пока не вмешивался, хотя обычно заводилой был именно он. – И как, по вашему мнению, они воспримут превращение своего друга… в человека совершенно иного статуса? В того, к кому они, возможно, будут потом наниматься на работу горничными, садовниками, водителями?

Вопрос был точно удар в сердце.

Взгляд у Лиама забегал.

– Мне слуги не нужны. Я, это… сам. Стану детективом и буду жить, как Эллис.

Кристиана, однако, было не так-то просто сбить с мысли. Я пригубила травяной чай и молча переглянулась с Паолой Мариани, готовая в любую секунду прийти воспитаннику на помощь… если понадобится. Сейчас его окружали не враги, а друзья, и даже если они говорили неприятные слова, то дурных целей не преследовали.

– Но они этого не знают, – заметил Кристиан негромко. На Лиама он не смотрел. – Мы с Дэнни… с Даниэлем однажды на всё лето оказались буквально запертыми в одном из дальних поместий недалеко от моря. Леди Абигейл вынужденно осталась в Дагворте. С нами были только слуги и гувернантка, но на деле мы были предоставлены сами себе. Не слишком чистая одежда, неаккуратно остриженные волосы, завтраки и обеды – исключительно на бегу… Дети из ближней деревни вскоре начали принимать нас за своих. Не совсем ровню, конечно, скорее, кого-то вроде горожан, чьи родители приехали на побережье ради целебных прогулок на морском воздухе. Два месяца мы были друзьями. Ровно до тех пор, пока гувернантка однажды не отчитала мать одного из этих детишек и не проговорилась о нашем… статусе, – поморщился Кристиан. Пауза была короткой, едва заметной, но говорила она о многом. – И с того момента мы точно в призраки превратились. Никто из прежних «друзей» и не глядел на нас, кроме двух смышлёных девушек постарше, которые отчаянно пытались услужить то мне, то брату, и никак не могли нас различить. Нам тогда, к слову, было по одиннадцать лет.

На мгновение мне стало страшно, что Лиам не выдержит и сорвётся. Или закричит, или с кулаками бросится, или просто обругает так, как могут только приютские мальчишки, пьяные извозчики или оскорблённые художники. Однако он дослушал историю Кристиана до конца – всё так же сидя неподвижно, уставившись в чашку с горячим шоколадом.

– Я, видно, для вас ну дурень дурнем, – сказал он наконец на удивление ровным голосом. – В приюте вырос, руки у меня корявые. Миссис Мариани, вон, вчера слово такое хорошее сказала – «дичок». Это такое деревце, которое само по себе из семечка выросло, и чтоб оно пользу приносило, к нему потом прививают что-нибудь хорошее и ждут – прирастёт, нет? Вот и я такой же дичок, по-вашему. – Лиам глянул исподлобья на Кристиана. – Да только я повзрослей вас буду. Я уже четыре года работаю, а кто-то из наших, бывает, и раньше начинает. И всякий видел, что я работы не боюсь. И крыс дохлых тоже, – неприятно улыбнулся он. – Так что мои друзья от меня не отвернутся, не такие они. А кто отвернётся, позавидует – тот, значит, не настоящий друг был, и щелбан ему от святого Кира за это!

У меня вырвался вздох облегчения.

Похоже, именно таких слов от Лиама и ждали близнецы. Даниэль обменялся с братом взглядами и продолжил уже сам:

– Если вы так считаете – хорошо. Но извольте быть готовым, сэр Лиам Сайер, к тому, что «ненастоящих друзей» окажется гораздо больше, чем вы думаете, и никакие святые их не накажут, – усмехнулся он по-доброму. В этот самый момент, правда, звякнул недовольно наддверный колокольчик – притом, что никого на пороге не было.

– Я готов, – с вызовом вскинул подбородок Лиам.

– Чудесно, – улыбнулся Кристиан обворожительно. – Тогда помогите нам убедить эту несговорчивую леди в том, что вы вполне вынесете присутствие на благотворительном вечере ваших старых друзей, оберегать вас от них не нужно… и уж тем более не нужно их лишать праздника!

У меня едва чашка из пальцев не выскользнула. Вот ведь хитрецы!

– Но на самом деле всё совсем не… – начала было я, но мои слова утонули в целом ворохе горячих возражений Лиама.

Миссис Мариани беззвучно смеялась, отвернувшись и прикрыв губы перчаткой. Близнецы поглядывали на меня с торжеством.

Как чувствовала, что нельзя было знакомить этих чудовищ с моим милым приютским мальчиком – ещё неизвестно, кто кого испортит!

Так или иначе, сам Лиам новым друзьям был очень рад. Близнецы покорили его – бунтующие, но одновременно светские; жестокие, но заботливые; сияющие той особой чистотой семнадцатилетних юношей с безупречной родословной, но уже перенявшие у Фаулера повадки изысканной порочности. Наверное, такими мечтают быть все мальчишки… Да и вполне взрослые джентльмены – тоже, что греха таить.

В тот день эта троица просидела в кофейне около двух часов, а затем близнецы узнали, что Лиам не умеет держаться верхом, и тут же решили, что обязаны его научить. Он страшно смутился и попытался отговориться тем, что-де в наши дни полезнее водить автомобиль, но Дагворты были неумолимы. Заручившись моим согласием, они усадили мальчика в свой старомодный экипаж и увезли в Дейзи-Раунд. Паола Мариани поехала с ними, поэтому я не волновалась о том, что на горизонте появится баронет Фаулер и завлечёт Лиама в какое-нибудь неподобающее заведение…

Почти не волновалась, разумеется.

Но, к счастью, остаток дня прошёл на удивление спокойно. Лиам возвратился домой ровно к ужину – в порванных брюках, со свежими синяками, пропахший лошадьми, но такой счастливый и сияющий, что у меня язык не повернулся читать ему лекции о надлежащем поведении юных джентльменов. В «Старом гнезде» тоже было тихо и уютно, даже Георг не пытался больше опробовать на бедняжке Мэдди новые рецепты… Словом, ничего не предвещало катастрофы.

На следующее утро я, как обычно, уехала в кофейню за несколько часов до открытия. Но не успела переступить порог, как навстречу мне выбежала миссис Хат, терзая в руках огромный жёлтый платок, и выдохнула:

– Телефонный аппарат звонил! Телефонный аппарат, леди Виржиния!

– Неужели? – искренне удивилась я. Признаться, телефоном мы пользовались настолько редко, что иногда напрочь забывали о его существовании. Как тогда, с документами «Детей красной земли» – помню, дядя Рэйвен был весьма недоволен тем, что я повезла их лично вместо того, чтобы воспользоваться телефонным аппаратом и позвать на помощь. – И по какому же вопросу?

– Этот ужасный человек приехал! Мистер Черри! – испуганно округлила она глаза. – Леди Виржиния, он ведь не придёт сюда?

– Надеюсь, что нет, – нахмурилась я. – Странные новости… Дядя Клэр обычно пунктуален, как никто другой. И не называйте его «мистером», он этого не выносит, – спохватилась я. Миссис Хат расстроенно закивала. – Мистер Маноле, мы возвращаемся. И чем скорее, тем лучше.

На обратном пути Лайзо ехал с просто неприличной скоростью, однако мне казалось, что автомобиль ползёт, точно переевшая улитка. Когда мы остановились, я сама распахнула дверцу и побежала по скользкой дорожке к дому, не обращая внимания ни на ледяную морось, ни на пронизывающий ветер – но всё равно опоздала.

Клэр уже начал в холле свой излюбленный спектакль.

– …и оказаться на улице без рекомендаций. А оттуда вам прямая дорога в публичный дом.

– Дядя! Какой приятный сюрприз! – воскликнула я, распахивая двери. Трость звучно ударилась металлическим наконечником о порог, привлекая всеобщее внимание. – Не ждала вас раньше субботы… Юджиния, ступай ко мне в кабинет. Миссис Китс, вы тоже, и действуйте, как обычно, – выделила я голосом последние два слова. Магда понятливо кивнула и, взяв рыдающую Юджи под локоть, повела её вверх по лестнице. Кабинет был единственным местом, куда дядя Клэр не заглядывал никогда – под угрозой немедленного разрыва всех связей. – Мистер Чемберс, позаботьтесь о багаже сэра Черри, пожалуйста. Миссис Мариани, возьмите мальчиков и отведите их в библиотеку к Лиаму.

Постепенно холл начал пустеть. Паола Мариани, единственная из моих домочадцев, кто сохранял абсолютное спокойствие, взяла за руки подозрительно молчаливых детей и повела к библиотеке. Подмастерья садовника под руководством мистера Чемберса занялись багажом – четыре больших сундука, два чемодана и поцарапанный чёрный саквояж, принадлежащий, очевидно, камердинеру. Едва заметив мой предупреждающий взгляд, кухарка юркнула обратно в крыло для прислуги, шикнув на любопытных горничных.

Итак, мы с дядей Клэром остались наедине… почти наедине, если не считать его камердинера и моего… гм, Лайзо.

– Дорогая племянница?.. – выгнул тонкую бровь дядя.

Повисла многозначительная пауза. Я только вздохнула: в чём в чём, а в умении делать и улавливать намёки отказать ему было нельзя; дядя Клэр обладал невероятно изворотливым и острым умом – жаль, что на этом добродетели его и заканчивались… Но на первый взгляд всё выглядело ещё хуже.

…Честно признаться, в детстве мне казалось, что дядя Клэр похож на сахарного ангела с праздничного торта – белые тонкие запястья, ворох взбитых кудрей цвета сливок, вычурные костюмы, где обилие кружев балансировало между эксцентричностью и безвкусицей… Чуть позже я узнала, что дядя сделан не из хрупкого сахара, а из твёрдого мрамора, которому не страшен ни кипяток чужого сарказма, ни острые зубы любителей откусить голову ближнему своему. Его редко кто принимал всерьёз; в молодости, вероятно, из-за маленького роста и кукольных черт лица, а позднее он сам с удовольствием поддерживал это заблуждение – жеманством и манерой выбирать нежные, инфантильные цвета в одежде. Время, кажется, остановилось для него, и, лишь приглядевшись со всем тщанием, можно было заметить морщинки в уголках глаз.

Когда-то молодую Ноэми Черри называли точной копией старшего брата; сменив фамилию на «Эверсан-Валтер» и получив титул графини, она старалась об этом не вспоминать.

– Добро пожаловать, дядя Клэр, – светски улыбнулась я, пытаясь не показывать открыто неприязнь. Родственник есть родственник, в конце концов.

Он капризно закатил глаза.

– А я, признаться, уже подумал, что вы не рады мне, дорогая племянница. Вижу, у вас… новая прислуга?

Последнее слово прозвучало слишком похоже на то, как Лиам говорил «грязюка».

– У вас тоже, – ровно ответила я, намекая на рыжего камердинера, которого прежде не видела ни разу. Он был полной противоположностью Клэра – высокий, одетый во всё чёрное, с невозмутимым лицом библиотекаря или армейского священника. Волосы у него были жёсткие, прямые, того тёмно-рыжего оттенка, который граничит с красным.

– Это Джул, – произнёс дядя таким тоном, словно это объясняло всё на свете. – И он сейчас займётся моими вещами.

Слова Клэра прозвучали как приказ. Джул, кем бы он ни был, вежливо поклонился и всё так же молча направился к лестнице. Мы с дядей остались вдвоём. Точнее, он думал, что вдвоём, так как не мог видеть Лайзо, который любовался на нас в щель между косяком и приоткрытой входной дверью.

Меня наблюдатели, однако, не смущали.

– У вас прескверная привычка, дядюшка, – перешла я сразу к делу.

– Их много, – скромно опустил ресницы Клэр Черри, мгновенно теряя последнее сходство с солидным сорокалетним баронетом и превращаясь в жеманного прелестника лет двадцати. – Грешен, каюсь.

– Я имею в виду – грозить увольнением моим слугам.

– Эта простушка заслужила, – скривился Клэр. – Она предложила Кеннету сладкий пирог. Как своему дружку! До завтрака! Дурно воспитанная девчонка, вот кто она.

– Не вижу ничего дурного в том, чтобы предложить ребёнку угощение после долгой дороги, – возразила я, стараясь не терять спокойствия. Пальцы уже свело от напряжения – так сильно они сжимали трость. – Тем более что Кеннет, насколько я помню его привычки, наверняка расплакался, и Юджиния всего лишь захотела его утешить.

– Это не повод вести себя с ним как ровня, – манерно взмахнул рукой дядя Клэр.

– Вы думаете, с детьми где-то обращаются по-другому? – не выдержала и вспылила я. – Даже меня в пансионате монахини называли «милой девочкой», а не «юной леди» и уж тем более не «леди Виржинией»!

– Прискорбная грубость со стороны монахинь, – печально вздохнул он и вдруг поймал мой взгляд. Я вздрогнула; глаза у Клэра были как синяя эмаль, такие же блестящие и невыразительные. – Видимо, это монахини пристрастили вас к вольностям… Какая досада. Но не волнуйтесь, заниматься женским воспитанием никогда не поздно. Лучше всего для этого подходит строгий супруг. Маркиз Рокпорт, при всём моём уважении к нему, вряд ли справится. Он был слишком привязан к вашему отцу, дорогая племянница… я бы даже сказал непозволительно. Но, к счастью, я могу дать вам хороший совет. У меня на примете имеется четыре кандидата, достойных вашей руки.

В ушах у меня зазвенело. Но прежде чем я сказала нечто непростительное, вроде «Вон из дома!», наказывая одновременно и ни в чём не повинных племянников, на весь холл прозвучало насмешливое:

– Моя матушка всегда говорила, что тот горазд советовать, кто в своих делах не преуспел. Бедный богатого поучает торговлю вести, одинокий женатого – жену выбирать, а если кто ни в чём вообще успеха не знал, так от такого неудачника и вовсе отбоя не будет – зальёт советами по самое горлышко… Вы меня простите, леди Виржиния, – весело закончил Лайзо, ступая через порог и оказываясь в шаге от меня. – Но уж никак я не смог удержаться и матушку не вспомнить. Очень она у меня разумная.

Я взглянула на него – и мне самой стало смешно. Гнев улетучился, точно по волшебству.

…и тут мы ошиблись почти одновременно.

Сперва я сказала:

– Спасибо, Лайзо.

А он с улыбкой передал мне забытую в салоне шляпку и сказал, как ни в чём не бывало:

– Автомобиль-то отогнать или пускай стоит пока? В кофейню позже поедем?

Дядя коротко и свистяще выдохнул.

Теперь он был похож не на сахарного ангела, а на раскалённую добела металлическую фигурку.

– И что это значит, дорогая племянница? – сощурился он.

…Да, в наблюдательности и в остром уме отказать Клэру было нельзя.

– Это мой водитель. Мистер Маноле, – ответила я как можно более спокойно.

Клэр произнёс ровно два слова:

– Маркиз знает?

И я поняла, что скандал… да что там скандал, любое возражение окажется фатальным. Но не для меня и не для Клэра.

Вариантов действий оставалось не так много.

Хрупкий мир с маркизом Рокпортом зиждился на том, что Лайзо остаётся посторонним – одним из слуг, всего лишь водителем, способным в опасных обстоятельствах защитить мою жизнь. Любое сближение, пусть даже и дружеское, грозило разрушить непрочное равновесие. И тогда никакие угрозы, в том числе и разрыв помолвки, не смогли бы помешать дяде Рэйвену «решить проблему» тем способом, который больше подходил главе Особой службы, нежели аристократу.

Я, разумеется, не была слепа и забывчивостью тоже не страдала. Тот злосчастный приворот, порою двусмысленные комплименты, прикосновения и взгляды на грани дозволенного… Лайзо, безусловно, видел во мне не только графиню, свою нанимательницу, но и молодую женщину. Однако пока я сама не показывала, что замечаю его притязания, всё это оставалось просто знаками внимания – даже более невинными, чем со стороны робкого сына полковника Арча…

Невыносимо трудно сохранять полную отстранённость в отношениях с тем, кто дважды – или уже трижды? – спас тебе жизнь; с тем, с кем ты связана общей мистической тайной… Но ещё труднее, почти невозможно, объяснить это такому человеку, как Клэр Черри.

Решение далось мне нелегко.

– Мистер Маноле, – позвала я негромко. – Автомобиль должен быть подан к воротам через два часа. Дополнительных распоряжений ожидайте в своей комнате.

Больше всего я боялась, что Лайзо по обыкновению улыбнётся, кивнёт или ответит, как равный, как друг… но, к счастью, переоценила его нахальство. Он отвесил безупречный поклон и вышел.

Я подавила вздох облегчения.

– Дядя Клэр, давайте пройдём в библиотеку… Нет, лучше в голубую гостиную, там теплее. Кеннет и Чарльз завтракали?

– Нет, – с искренним огорчением ответил Клэр Черри. – Мы уезжали в некоторой спешке и очень рано.

– Тогда я прикажу приготовить плотный ланч.

– Это было бы весьма кстати… хитроумная моя племянница, вы ведь не пытаетесь сменить тему?

«Плохая попытка», – мысленно признала я, а вслух возразила:

– Разумеется, нет, дядя. Но мне кажется, что такие разговоры не стоит вести в холле.

– Похвальная предусмотрительность, – заметил он, жеманно улыбаясь.

…Самое неприятное в Клэре было то, что он действительно видел меня насквозь, а не просто изображал всеведение.

Оказавшись в гостиной, я тут же вызвала звонком прислугу, чтобы отдать распоряжение о ланче. Явился мистер Чемберс – Магда, видимо, всё ещё утешала Юджинию, а приходящие горничные благоразумно держались в стороне. Дядя Клэр всё это время легкомысленно улыбался и любовался на обивку кресел, безупречно подходящую к тону его костюма.

Начинать диалог, видимо, полагалось мне.

– То, что вы не одобряете мой выбор прислуги, не новость, – произнесла я, тщательно выбирая слова. – Но до сих пор, кажется, мы обходились без вмешательства маркиза Рокпорта.

– До сих пор… – эхом откликнулся Клэр и уставился на меня, не мигая. – Виржиния, вы притворяетесь или действительно?.. Нет, похоже, не притворяетесь. Что ж, тогда я должен признаться, что недооценил влияние монахинь из пансиона святой Генриетты.

– И что это значит?

– Всего лишь то, что вы совершенно не умеете читать намерения мужчин. Как будто вас окружают исключительно бесполые и безупречные джентльмены, – язвительно ответил дядя Клэр. – Которые никак не могут возжелать леди. Ни при каких обстоятельствах, сохраните их небеса!

Щёки у меня точно кипятком ошпарило.

– Дядя, я…

– Повремените с возражениями, Виржиния. – Клэр Черри сцепил пальцы в замок и откинулся на спинку кресла, глядя на меня из-под ресниц. – Я воспитал двух сестёр и дочь, да и женился отнюдь не по любви – на женщине, которая была мне абсолютно чужой. Поверьте, я прекрасно осознаю, когда можно следовать правилам этикета и держать юную леди в блаженном неведении, а когда необходимо говорить прямо, чтобы не допустить трагедии… Скажите мне, вы осознаёте намерения этого вашего Лайзо Маноле?

– Да, – твёрдо ответила я, хотя сейчас уже такой уверенности не чувствовала.

– Хорошо, – кивнул дядя Клэр. – Тогда вы понимаете, что я никак не могу допустить, чтобы он разрушил вашу жизнь.

В висок мне словно ввинтилась ледяная игла. Голубая обивка кресел показалась невыносимо яркой, а едва ощутимый запах старого дерева и влажноватой ткани – отвратительным.

– Вы обо мне такого невысокого мнения, дядя? Думаете, что мне так легко вскружить голову? Или полагаете, что мистер Маноле способен подтвердить свои намерения силой?

– Он гипси, – спокойно ответил дядя Клэр. – И он отнюдь не чувствует себя слугой. Вы всегда поощряли в прислуге самостоятельность, Виржиния, потому что вам отчаянно не хватало младших друзей. Все ваши подруги – наследство леди Милдред. Вот вы и собираете вокруг себя тех, к кому можете одновременно проявить покровительственное отношение и с кем можете быть в значительной степени откровенной. С такими, как эта новенькая, Юджиния Смолл, подобный подход себя оправдывает, хотя не поручусь, что свободомыслие потом не обойдётся бедняжке весьма дорого. Но когда речь заходит о таких, как Маноле, в опасности уже вы, дорогая племянница. Одиночество, уверенность в себе и фамильный авантюризм Валтеров может сыграть с вами злую шутку.

«Решающий момент», – подсказало мне чутьё – или опыт, полученный за два года содержания кофейни.

– Этого не произойдёт, – ответила я твёрдо и спокойно. – Вы правы, дядя Клэр. Я отношусь к мистеру Маноле не как к прислуге. Он много путешествовал, знает несколько языков, умеет располагать к себе людей. Его советы разумны, он ненавязчив, – тут я немного покривила душой, но исключительно ради дела. – Так же я могла бы относиться к исследователю неизведанных земель в дальней Колони или к профессору из Алмании, вынужденному по стечению обстоятельств взяться за неподобающую ему работу. Разница в том, что Лайзо Маноле хорош собой и молод, а потому мой интерес может быть понят превратно… Не только вами, дядя Клэр, но и им самим, и я осознаю это. Но мистер Маноле никогда не перейдёт черту. Как и я.

Клэр Черри вдохнул и подался ко мне, широко распахивая глаза. В зрачках его я видела своё отражение, и оно мне не нравилось – маленькое, искажённое, тёмное.

– Значит, маркиза вы вмешивать в это дело не желаете?

– Как и вы, полагаю, – ответила я уверенно. – Он терпит вас только потому, что уверен в вашей преданности семье. Однако планы подыскать мне подходящего жениха ему совсем не нравятся. Настолько не нравятся, что в этом году, после вечера по случаю дня моего рождения, маркиз предложил мне взять на воспитание Кеннета и Чарльза Андервуд-Черри, а содержание, назначенное моей матерью, леди Эверсан-Валтер, отменить.

– Туше, – приподнял Клэр ладони и улыбнулся. – Согласен, несвоевременное вмешательство может дорого стоить не только вам, но и мне. Но я переживу разлуку с Кеном и Чарли, потому что буду знать, что они получат лучшее образование и воспитание… А как вы перенесёте потерю своей ставки?

Отец говорил, что иногда нужно отступить, чтобы получить преимущество. И я потупила взор, вздохнула, а затем спросила покорно:

– Чего вы хотите, дядя Клэр?

– Сначала – понаблюдать, – удовлетворённо откликнулся он, возвращаясь к прежней жеманной манере. Буду сопровождать вас, дорогая моя племянница, в поездках в кофейню и обратно. И в других, если это будет возможно. Я не хочу, чтобы вы оставались с этим человеком наедине.

– Что ж, я не возражаю, – согласилась я, пока он не выдвинул других требований, и быстро спросила: – К слову, о поездках… почему вы прибыли в Бромли раньше? Я ожидала вас в субботу.

Тут смазливое лицо Клэра обрело такое детски невинное выражение, что стало ясно – случилось что-то ужасное.

– Ничего особенного. Просто Чарли, возможно, пытались похитить, а я не знаю места безопаснее, чем ваш дом.

В моей голове за одну секунду промелькнул десяток версий – месть «деток», Финола Дилейни, недобитые сектанты, родственники «Душителя», сторонники Рольфа Чендлера, обычные грабители, шантажисты, мошенники, сумасшедшие, отвергнутые посетители кофейни… Я резко поднялась, цепляясь пальцами за спинку кресла.

– Что именно произошло?

– В итоге – ничего страшного, по счастью, – с улыбкой ответил дядя Клэр, глядя на меня снизу вверх. Его густые светлые локоны едва доставали до плеч и казались мягче ванильного крема, но я знала, что на ощупь они жёсткие, точно конский волос. – Вчера посреди ночи меня разбудило странное ощущение. Как будто я вдохнул табачного дыма – неприятно, надо сказать… Но в спальне, разумеется, никакого дыма не было. И тут послышался скрежет, словно кто-то пытается открыть щеколду на двери, весьма тугую, к слову. Я подозвал Джула, и мы вместе спустились вниз. Очень вовремя, надо сказать – Чарли уже был в саду. Босиком – немыслимо! Мне показалось, что у ворот, за решёткой, стояла какая-то женщина в светлом платье. Только лицо у неё было в тени. Я окликнул её, и она ушла. Потом Чарли рассказал, что женщина позвала его из спальни… Возможно, он выдумал всё, ведь его брат ничего не видел и не слышал. Но, кто знает, вдруг это действительно было похищение? Джул ту женщину тоже не увидел. Впрочем, у нас вдоль ограды такие густые заросли можжевельника и рябины, что за ними трудно что-либо разглядеть. Не берите в голову, дорогая племянница, всё это наверняка нелепое совпадение, не более того.

Клэр рассказывал – и я представляла, более живо, чем хотела бы. Ночь, жёлтая луна за пеленой облаков, старый дом Черри в глухом пригороде, заброшенный сад – яблони вперемешку с горькой рябиной, густые заросли можжевельника вдоль ограды… И там, за переплетением ветвей – женский силуэт. Светлое платье – и тёмный провал вместо лица.

И мальчик в саду – босой, сонный, беспомощный…

Все споры с Клэром показались мне эгоистичными и глупыми.

– А что было дальше?

– Дальше? Ничего особенного, – пожал он плечами. – Я уложил мальчиков спать, послал Джула искать кэб, разбудил горничную и вместе с ней начал собирать вещи. Прислуге ведь ничего нельзя доверить, – капризно добавил он. – Но и совсем без неё обойтись нельзя. Прискорбно.

Только когда он прижал пальцы к губам и отвернулся, щурясь, точно попытался подавить зевок, я осознала:

«А ведь, скорее всего, дядя так и не ложился спать с тех пор».

И пусть не сочувствие к нему, но нечто похожее шевельнулось в моей душе.

– Что ж, ничего особенного – значит, ничего особенного, – согласилась я, подыгрывая Клэру. – Мне надо отдать ещё несколько распоряжений насчёт ланча и вашей комнаты. Во избежание недоразумений с прислугой… не могли бы вы побыть пока здесь, в гостиной? Всего полтора часа, не больше.

Он посмотрел на меня с лёгким подозрением во взгляде.

– А как же мальчики?

– О, они пока побудут с гувернанткой. С миссис Мариани. Она романка. У неё прекрасные рекомендации, к слову, даже маркиз Рокпорт её одобрил, – бросила я словно бы невзначай и отступила к двери.

– Одобрил… – рассеянно повторил дядя Клэр, обводя взглядом гостиную. Камин, книжные полки, глубокие мягкие кресла… – Одобрил, значит… – Взор его остановился на шерстяном пледе, перекинутом через спинку. – Что ж, пусть мальчики развлекутся. А я пока… почитаю, – с едва заметной запинкой произнёс он.

Я улыбнулась:

– Приятного чтения. Здесь неплохой выбор литературы.

В коридоре я растерялась, замерла на полминуты, решая, куда пойти сначала – в кабинет, к Паоле Мариани, к Лайзо… А потом – напоследок – заглянула в гостиную, беззвучно приоткрыв дверь.

Клэр Черри спал, закинув одну ногу на ручку кресла и крепко обняв свёрнутый плед. Маленький, смертельно усталый человек в бледно-синем костюме…

Он терялся в Голубой гостиной, как неоткрытое письмо в стопке таких же писем.

Времени у меня, однако, было уже не так много.

Оставив Клэра отдыхать в гостиной, я вернулась в холл, а затем прошла в крыло для прислуги. Сейчас оно пустовало – садовник с подмастерьями заблаговременно скрылся в пристройке, Магда утешала Юджинию в моём собственном кабинете, а приходящих горничных кухарка увела вниз. Так что ничто не могло помешать встрече с Лайзо… кроме его собственного безрассудства.

Но на сей раз он, к счастью, в точности выполнил приказ и действительно вернулся в свою комнату.

Признаться, я ожидала, что там будет холоднее – по крайней мере, прежде слуги частенько жаловались на ледяную сырость зимой, даже предпоследний водитель-альбиец, горький пьяница. Однако по сравнению с коридором в крошечной каморке оказалось не просто тепло, а жарко. У окна стоял небольшой треножник, и в медной чаше потрескивали багровые угли; кажется, к ним были примешаны благовония, потому что застарелый запах мокрого дерева, затхлой ткани и пыли без следа растворился в незнакомом сладковато-щиплющем аромате, слегка напоминающем лаванду.

Сам Лайзо, босой, в одной рубашке и брюках, дожидался меня, сидя на колченогом стуле, и нисколько не удивился, когда я постучалась.

Он тотчас поднялся:

– Мне поздравлять вас с победой или сочувствовать поражению?

– Виселица вам пока не грозит, если вы об этом, – резко ответила я и тут же усовестилась: – Простите. Не лучшая тема для шуток.

– Ну, шутки – это не беда. Беда, коли не до шуток, – протянул Лайзо и добавил уже нормальным голосом: – Виржиния, у меня такое чувство, что вы сейчас себе пальцы сломаете. Эта кукла вам угрожала?

– Кукла? – на мгновение растерялась я, с недоверием глядя на собственные пальцы, так крепко сцепленные в замок, что костяшки были белее снега. – Ах, да. Дядя Клэр. Нет, он не угрожал, всего лишь проявлял беспокойство. Его манеры могут ввести посторонних наблюдателей в заблуждение, однако в большинстве случаев он действительно желает мне и моим домочадцам исключительно добра.

– Разумеется. Был один такой в Писании, который всем добра желал, – расслабленно покивал Лайзо, и вдруг оказался близко ко мне – слишком, невыносимо близко. А я почему-то вместо того, чтобы отшатнуться, на мгновение сама склонилась к нему.

И рассердилась на себя.

– Не вам говорить о Писании, мистер Маноле, – сухо заметила я и отступила на шаг к порогу. – Однако вынуждена согласиться. Представления дяди Клэра о добре… несколько отличаются от моих. В частности, он полагает, что я слишком мягко обхожусь с прислугой, а потому горничные, дворецкие и даже некоторые водители начинают манипулировать мною, – неловко пошутила я. – А молоденьким служанкам вроде Юджинии я, по его мнению, разрушаю жизнь, поскольку приучаю их к самостоятельности. А горничная в нашем обществе отнюдь не самостоятельна… – У меня вырвался вздох.

Лайзо пожал плечами.

– Это ещё поглядеть надо, какая горничная и какая хозяйка. Помню, в доме у одного дельца, что с Бхаратом торговал, прислуживала до того бойкая девица, что без её одобрения даже в дом никого не приглашали, неугодных на пороге держали. Правда, кончилось всё тем, что она от хозяина понесла, а хозяйка этого не стерпела… да и подсыпала ей мышьяку в суп, – добавил он, сощурившись. – И как вы его терпите-то, дядюшку своего? По мне, он как подгорелое молоко. Проку нет, а вони на весь дом.

– Грубо, Лайзо, – заметила я, а потом указала рукой на кровать: – Присядьте, история долгая… – и осеклась, сообразив, что жест выглядел двусмысленно, особенно учитывая то, как Лайзо был одет. Но гипси молча послушался, никак не отметив мою оплошность. Я также почла за лучшее принять вид сосредоточенный и деловой, как в кофейне, на переговорах с поставщиками дешёвых товаров вроде зелени, и сама присела на колченогий стул. – Возможно, вы уже слышали о том, что брак моих родителей называли мезальянсом… – начала я и вновь замолчала; отчего-то говорить было тяжело.

Лайзо покачал головой:

– Нет, никогда. Слуги о вашей семье доброе говорят, горожане только леди Милдред и знают, а про сына её помалкивают. Среди бромлинских зазнаек с родословной я никогда подолгу не жил, а в провинции другие темы для куртуазных бесед.

Эти «куртуазные беседы» настолько выбивались из общего ряда просторечий, что я невольно улыбнулась. Иногда мне казалось, что щитом искусственной неотёсанности Лайзо прикрывался точно так же, как я – холодностью и этикетом. И, как любой талантливый актёр, постепенно срастался со своей маской.

«И с каких пор меня это огорчает?» – пронеслась в голове пугающая мысль, и я поспешила вернуться к рассказу:

– Что ж, неудивительно. Зато в столице брак блистательного наследника Эверсанов и Валтеров и девицы с весьма сомнительной родословной в своё время прогремел, как пушечный выстрел во время воскресной проповеди. Особенно если учесть, что на момент, когда Иден Эверсан делал предложение, моя мать уже была помолвлена с альбийским виконтом на тридцать два года старше её самой… Ей тогда едва исполнилось шестнадцать, а брак с виконтом устроил именно Клэр Черри.

– Выдать юную красавицу за мешок с деньгами – старая как мир сделка, – задумчиво пробарабанил Лайзо пальцами по колену. – Но тогда странно, что этого Черри потом вообще пускали на порог. Тоже мне, любящий братец…

– Подождите осуждать его, – улыбнулась я. – Клэр Черри всего лишь пытался исправить грандиозную ошибку своих родителей. Точнее, отца, Томаса Черри. Сам себя мой дед именовал «сэром Томасом Черри» и утверждал, что у него есть титул баронета. На самом же деле Черри были в лучшем случае потомками какого-нибудь захудалого рыцаря, не имевшего особых заслуг. Однако смириться с этим знанием Томас Черри не смог и спустил всё состояние, накопленное предками, на то, чтобы заполучить титул. И заполучил его – как и фальшивую родословную. На исполнение мечты мой дед положил не только семейные сбережения, но и здоровье своих детей и жены. От переживаний и постоянного недоедания Мэри Черри начала слепнуть и полностью лишилась зрения, когда старшему ребёнку только-только исполнилось одиннадцать. Одна из дочерей, Руфь, страдала хромотой – левая ступня у неё была словно высушенная. Самая младшая девочка, Ноэми, уже тогда мучилась от мигреней и часто падала в обморок. Единственным относительно здоровым ребёнком был Клэр. Во многом именно потому, что ещё с детских лет он пытался обеспечивать семью вместо полубезумного отца и большую часть времени проводил вне дома. Правда, ростом Клэр не вышел, как и его сёстры, зато был, как говорят, невероятно красив.

Я остановилась, чтобы перевести дыхание – из-за жары и запаха благовоний подолгу говорить было тяжело, в горле пересыхало. А снаружи, за маленьким окошком, висела непроглядная белая хмарь – то ли туман, то ли снег с дождём, то ли дым из бабушкиной трубки.

– Красив? Верю, – хмыкнул Лайзо, отводя взгляд. Из-за причудливого освещения тень от длинных ресниц казалась слишком чёрной и резко очерченной, будто прорисованной. – То, что в детстве премиленьким кажется, в зрелости только отвращение и вызывает. А бывает и наоборот – в детстве угловатый, чёрный, как воронёнок, а подрастёт – и стать появится, и взгляд хищный. И самое редкое – когда и в детстве, и в юности, и в зрелости любоваться – не налюбоваться, – заключил он, искоса взглянув на меня.

– Дядя Клэр – из первых, – со вздохом согласилась я. – Хотя и сейчас он не то чтобы отталкивающе выглядит… Скорее, странно. Вы сказали, что он похож на куклу – и я, пожалуй, соглашусь. Знаете, такие куклы были в моде во времена детства леди Милдред – белые, фарфоровые, в кружевных детских костюмчиках и жуткими глазами, как у злых стариков… Впрочем, я отвлеклась. Так вот, Клэр Черри в свои шестнадцать был более чем хорош собой, очень умён, изысканно вежлив. Не знаю, как судьба свела его с Элизабет Фицпатрик, богатой женщиной двадцати девяти лет, однако закончилось это свадьбой. Через год Элизабет родила дочь и вскоре умерла. Её младший брат Роджер Фицпатрик был адвокатом. Он с лёгкостью завладел состоянием покойной сестры. Клэр пытался бороться, но безуспешно – знакомства и связи и тогда, и сейчас решают слишком многое, а какие связи у наследника фальшивого баронета? Словом, когда Клэру исполнилось восемнадцать, он вынужден был содержать не только слепую мать и безнадёжно помутившегося рассудком отца, но и двух младших сестёр, семнадцати и пятнадцати лет, и ещё ухаживать за младенцем.

Тут Лайзо не выдержал и присвистнул:

– Да уж, не везёт – так не везёт… Начинаю догадываться, откуда у него эта навязчивая идея удачно выдать вас замуж.

– Это вы ещё не дослушали рассказ, – со всей серьёзностью уверила его я. – Почти сразу Клэр понял, что честным способом обеспечить достойное существование своей семье он не может. И применил свой острый ум и невинную внешность… чтобы играть в карты на деньги.

Я ожидала, что Лайзо рассмеётся, но он промолчал. Только появилось у него странное выражение – взгляд в сторону, слегка опущенные ресницы, тень улыбки, но в этом можно было прочитать всё, что угодно, кроме веселья.

– Относительно честный способ.

– Относительно, – согласилась я. – И вспоминать об этом дядя Клэр не любит, как и о том, что именно на заработанные азартными играми деньги он сумел открыть собственную перчаточную лавку… Моя мать однажды упомянула, что с будущим мужем Руфи, старшей сестры, Клэр познакомился именно за партией в карты. Некий марсовийский торговец задолжал крупную сумму, но оказался человеком чести и действительно принёс долг Клэру через пару дней. Правда, дверь открыла Руфь. Вскоре спустился и сам Клэр. Он заметил интерес должника и обернул дело так, что спустя несколько недель бедняга посватался к старшей из сестёр Черри. Свадьба была неприлично скорой. Сама Руфь, кажется, вовсе не хотела выходить за какого-то марсовийского торговца, пусть и состоятельного, и нашла свой действенный способ отомстить брату. Через месяц после свадьбы она уговорила свежеиспечённого супруга вернуться на родину, в Марсовию. И Клэр, который всерьёз рассчитывал на поддержку сестры, остался без рейна в кармане, а мать, как назло, тяжело заболела…

Тут я осеклась, раздумывая, что можно рассказать дальше, а о чём следует умолчать. Историю с виконтом в нашей семье обсуждали неохотно. Моя мать, Ноэми, была очень доброй, искренней… и слишком мягкой, даже, пожалуй, жертвенной по характеру. Возможно, она сама и предложила брату устроить эту глупую помолвку. А когда в уже почти свершившуюся сделку вмешалась судьба в лице Идена Эверсана-Валтера, виконту это весьма и весьма не понравилось. Ещё бы – анемичный двадцатилетний мальчишка, пусть и наследник графского титула, внезапно вырывает добычу прямо из рук! Дело грозило обернуться скандалом, который дорого стоил бы всем участникам… Что произошло тогда – я не могла сказать точно. Однако вспоминалось, как леди Милдред обмолвилась однажды, что «эту досадную неприятность устранил Клэр Черри». А отец упоминал, что из-за Ноэми «кое-кто устроил дуэль».

Да и ежегодное содержание, перечисляемое семейству Черри, было слишком велико для простой «родственной помощи»…

Лайзо, видимо, устал ждать, пока я продолжу рассказ, и ненавязчиво подтолкнул меня:

– Ну, как уж тут не понять, почему он сестру за виконта решил выдать… Тут и дочка на руках, и матушка больная, – сказал он так, что, если бы не абсолютно серьёзное выражение лица, то я решила бы, что это жестокая шутка. – И как, прекратились его злосчастья?

– Если бы, – подхватила я, с лёгкой душой выпуская самый трудный эпизод. – Через полтора десятка лет, когда Клэру исполнилось тридцать пять, а его дочери Роуз – шестнадцать, история вновь пошла по кругу. Памятуя о судьбе сестёр, Клэр позволил дочери выйти замуж по любви. Однако ни к чему хорошему это не привело. Роуз унаследовала хрупкое сложение отца и слабое здоровье матери, и, когда была в тягости, то даже по дому передвигалась с трудом. Она умерла родами, подарив супругу двух мальчишек, Чарльза и Кеннета. А он бросил их и, прибрав к рукам приданное покойной жены и часть сбережений Клэра, сбежал на материк. После этого выбор достойного мужа для родственниц стал для Клэра… навязчивой идеей, – запнулась я на мгновение, выбирая слово помягче. – Как и воспитание девиц в целом. Обратите внимание, Лайзо, на слуг-мужчин он никогда не ругается. Он просто увольняет их – или вынуждает меня это сделать.

Воцарилось тягостное молчание. Лайзо сидел на кровати, разглядывая собственные колени. Я смотрела то на белую хмарь за окном, то на удушающе жаркие угли… По всей комнате были развешаны пучки трав, деревянные кругляши с бессмысленными узорами, шнурки из разноцветных нитей – точно в знахарской лавке, которую я видела однажды мельком, проезжая мимо площади на том берегу Эйвона.

…Чужой мир. Совершенно чужой для меня.

– Что я должен сделать, Виржиния? – спросил наконец Лайзо.

Я невольно вздрогнула – он стоял рядом смотрел прямо на меня, хотя только секунд назад сидел на краю кровати.

– Быть просто одним из слуг. Не давать ему повода увидеть нечто большее.

– А оно есть, это большее? – прямо спросил Лайзо и протянул руку, словно хотел удержать меня за подбородок, но в последний момент удержался от непростительного деяния.

– Дядя Клэр отныне сопровождает меня во всех поездках. Узнавать распорядок дня вы будете у мистера Чемберса. И лучше не покидайте крыло для слуг лишний раз. Не пытайтесь говорить с Клэром Черри, больше отмалчивайтесь. Разумеется, никаких упоминаний о колдовстве и прочих суевериях. О том, что ваша мать – гипси и гадалка, тоже не упоминайте.

– Может, мне вообще на время уехать? – прервал меня Лайзо. Глаза у него при таком освещении должны были выглядеть чёрными, но вместо этого отсвечивали яркой зеленью, как на солнце.

– Мистер Маноле, прекратите. Кажется, это вполне разумные правила, к тому же… – Я разозлилась, что мне и здесь приходится оправдываться, встала и отступила к двери. И приказала: – И оденьтесь наконец. Я уже привыкла к вашим манерам, однако в доме есть ещё и дети. И Юджиния.

А после этого – гордо развернулась и вышла, отстукивая тростью шаг по паркету.

Меня не покидало ощущение, что в последнюю минуту я наговорила какой-то бессмыслицы, и выглядела сейчас крайне глупо.

К счастью, остаток дня прошёл мирно и тихо. Вопреки слухам, Кеннет и Чарльз оказались премилыми мальчиками, очень спокойными и прекрасно воспитанными для своих шести лет. Паола Мариани сказала, что учить их было бы одно удовольствие. К появлению за ланчем Лиама в качестве «сэра Лиама Сайера, баронета», Клэр отнёсся на удивление спокойно, хотя потемневший взгляд говорил о том, что нам ещё предстоит беседа о трагически потерянных и неожиданно обретённых родственниках. Юджиния, выплакав все слёзы, усвоила новые правила поведения и даже немного повеселела: я запретила ей представляться своей горничной и велела называться отныне секретарём, что в её глазах было равносильно едва ли не дарованию титула из рук самого короля.

Эхо будущей грозы достигло меня лишь на следующий день. Уже вечером, около восьми, черноглазый мальчишка-посыльный, немного похожий на гипси, занёс коротенькую записку, гласившую:

Клэр Черри в этом время сидел в той самой маленькой комнатке между кухней и чёрным ходом, то ли читая газету, то ли изучая счета своего перчаточного магазина.

Я представила в красках, что меня ждёт вечером, и вознесла молитву святой Роберте и святому Киру Эйвонскому, чтобы первая даровала мне стойкость духа, а второй надоумил Эллиса прийти пораньше, до закрытия кофейни, когда в зале ещё будут посетители.

Объяснить дяде, почему некий детектив задерживается за обсуждением крайне важных дел, было бы гораздо проще, чем оправдать появление того же детектива после закрытия и с чёрного хода.

Однако полночь близилась, кофейня пустела, а Эллис так и не показывался. Я постоянно корила себя за то, что не догадалась задержать мальчишку-посыльного до того, как прочту записку, и не отправила с ним ответ. И даже идея через Мадлен приказать Лайзо навестить детектива и предупредить его теперь не казалась мне такой уж невыполнимой… Но было слишком поздно.

Миссис Хат, словно почувствовав моё состояние, попыталась отвлечь Клэра от слежки и попросила составить ей компанию за чаем. Георг после этого стал в три раза мрачнее обычного и начал поглядывать на незваного гостя с просто неприличной кровожадностью. Клэр же по-прежнему цедил мелкими глотками крепчайший кофе с перцем и шоколадом и вполуха слушал пространные рассуждения миссис Хат о скверной аксонской погоде, сохраняя капризно-скучающее выражение лица. Мадлен прибиралась в зале, напоследок расправляя на столах скатерти и сворачивая салфетки к следующему дню…

А потом в дверь с чёрного хода отчётливо постучали.

На часах было четверть первого.

– Вы кого-то ждёте, дорогая племянница? – сладким голосом осведомился Клэр. Сна у него не было ни в одном глазу, несмотря на поздний час.

– Возможно, – ответила я холодно. – Однако дела кофейни не должны вас заботить, дядя; прошу, оставьте их мне. Мадлен, будь любезна, открой.

Она счастливо кивнула, и по коридору шустро простучали каблучки. Скрипнула щеколда…

В зале воцарилась мёртвая тишина. Миссис Хат тискала жёлтый платок и то и дело открывала рот, не произнося ни звука, с таким растерянным видом, словно вовсе позабыла человеческую речь. Клэр Черри выжидал. А Георг стоял в дверях кухни, скрестив на груди руки, и из полутьмы коридора фигура его казалась мистической и зловещей.

– А, Мадлен! – послышался вдалеке весёлый голос Эллиса. – Как же я рад вас видеть, просто словами не передать. А есть пирог? А с чем? А когда вы вот так руками показываете – это рыба или мясо? А-а, рыба, потому что плавает. Понял-понял. А можно два? О, спасибо, вы меня спасли! Как говорила моя тётушка Молли, не зови ласково, а угощай, как в сказке… Шучу! А Виржиния здесь?

У дяди Клэра дёрнулся уголок рта.

Шаги всё приближались, и вот в зал не вошёл – влетел, едва касаясь паркета, Эллис, на ходу перебрасывая через локоть отсыревшее пальто. Дарёный шарф был обмотан вокруг шеи так много раз, что торчать остались только самые его концы, а сама шея стала похожа на мельничный жернов.

– Доброй ночи, Виржиния, – заулыбался Эллис, отсалютовав мне кепи. И, даже не оглядываясь, быстро добавил: – Вижу, у нас сегодня посторонние?

– Ещё надо подумать, кто здесь посторонний, – тихо, но отчётливо произнёс Клэр. Я поспешила громко ответить, чтобы не допустить перепалки:

– Посторонних здесь нет. Дядя, рада представить вам знаменитого детектива Алана Алиссона Норманна, но учтите, обычно его называют Эллисом. Эллис, познакомься – мой дядя по линии матери, сэр Клэр Черри, баронет. И, да, дядя, маркиз знает.

Клэр всего лишь на секунду поджал губы и сощурился, но этого было достаточно, чтобы лицо его из капризного и инфантильного стало пугающе жестоким. Я уже мысленно ощетинилась, готовясь ответить резко и уверенно на любые претензии, когда Эллис вдруг произнёс с улыбкой, будто сам себе удивляясь:

– Паучий… Цветок?

Реакция дяди была молниеносной и совершенно неожиданной для меня:

– Где?

– Грин-Гроув, – не замедлил с ответом Эллис. Кажется, детектива всё происходящее изрядно веселило.

– Кто? – так же холодно поинтересовался дядя Клэр.

Эллис выгнул брови и ответил ещё более загадочно:

– Точно здесь?

Дядя Клэр взглянул на меня и произнёс спокойно:

– Разумеется, нет. У вас найдётся минутка?

– Для вас – всегда! – расщедрился Эллис, кучей сваливая пальто и шляпу прямо на один из столиков. На скатерти тут же проступили мокрые пятна.

Дядя Клэр отставил чашку с недопитым кофе, быстро провёл ногтем по припухшей нижней губе, всё также хмурясь, поднялся и степенно вышел из зала; Эллис подмигнул мне и направился следом.

Щёлкнул замок в комнатке у чёрного хода.

– И что это было сейчас? – задала я вопрос в пустоту. Миссис Хат всё так же сидела, прикладывая платок то к одной щеке, то к другой. А Георг неожиданно ответил:

– Это было ваше ручное чудовище, леди Виржиния, которое столкнулось с фамильным монстром. И вот что я вам скажу: кто бы там кого ни съел, я буду доволен, – заключил он и скрылся на кухне, едва не столкнувшись в дверном проёме с Мэдди. Та резко отпрянула, едва не расплескав кофе, и недоумённо оглядела зал.

– Не спрашивай, куда все разошлись, – вздохнула я. – Поставь поднос на дальний столик, за ширму. И ступай с миссис Хат на кухню. А когда Эллис вернётся… Сможешь сделать так, чтобы нас не подслушал… – я запнулась и понизила голос – …никто?

Мадлен прекрасно поняла, кто такой «никто», и кисло кивнула.

Правда состояла в том, что на самом деле я не хотела бы, чтоб разговор с Эллисом слышала сама Мэдди, а избежать этого можно было лишь одним способом – дав ей сложное и важное задание.

«Маленькое предательство?» – шепнула на ухо совесть.

Ради собственного блага я не стала развивать эту мысль.

Долго томиться в одиночестве мне, к счастью, не пришлось. Вскоре снова щёлкнул замок, и Эллис, насвистывая, вышел в коридор. За ним, очевидно, последовал и Клэр, но, к моему удивлению, он не стал проходить в зал, а свернул на кухню.

– Мне начинать вас бояться? – полушутя-полусерьёзно спросила я, когда детектив занял своё место за столом.

– Вам? Нет, рано ещё, – успокоил меня Эллис. – Вот когда повзрослеете и заимеете десяток-другой страшных тайн, тогда и начнёте бояться. Но только не меня, – хмыкнул он и подвинул к себе блюдо с пирогом. – Меня вы надёжно подкупили своей волшебной выпечкой и кофе.

– Хотелось бы верить, – вздохнула я и обвела взглядом пустой зал. Приглушённый свет, уединённость и хищная темнота в арке коридора заставляли невольно понижать голос. – Что за «паучий цветок»?

– Цветок такой, – туманно пояснил Эллис, отламывая кусок пирога прямо руками. Крошки посыпались на светло-бежевую скатерть, за отвороты рукавов детектива… – Его ещё называют «осенний крокус», «луговой шафран» и, будете смеяться, «нагая леди». Красивый, нежный, но очень ядовитый. И противоядия, к слову, не нашли даже в наш прогрессивный век, – добавил он и замолчал, явно намереваясь посвятить всё своё внимание пирогу, словно важнее ничего на свете и не было. Я терпеливо промолчала несколько минут, но, так и не дождавшись продолжения рассказа, наконец задала следующий вопрос:

– И какое отношение луговой шафран имеет к Клэру Черри?

– Не луговой шафран, а Паучий Цветок, – поправил меня Эллис, многозначительно воздев палец.

– Прозвище?

– Браво, Виржиния! Я в вас не сомневался, – то ли похвалил он меня, то ли посмеялся надо мною. – Об остальном не спрашивайте.

– Не буду, – согласилась я. – Тем более, что Грин-Гроув – наверняка отвратительно скучный город.

– А причём здесь какой-то го… тьфу, вы меня подловили, – искренне огорчился Эллис. – Виржиния, правда, не спрашивайте больше. У нас с любезным сэром Клэром Черри обоюдовыгодный договор, и мне отнюдь не хочется нарушать его первым.

– Надеюсь, вы не шантажируете моего родного дядю?

– Святой Кир, как грозно! – Эллис шутливо заслонился от меня кофейником и посмотрел поверх блестящей серебряной крышки. – Я же образцовый детектив, позор и ужас… то есть честь и совесть Городского управления спокойствия. О каком шантаже может идти речь? Наберитесь терпения, однажды вы всё узнаете. Насколько я понял, Клэр Черри намерен задержаться у вас по крайней мере до Сошествия, а за пару месяцев вы способны докопаться до сути любой тайны.

Я перевела взгляд на тусклую картину на дальней стене – скошенные поля, мельница на холме, пустая дорога…

Избавиться от неуместной улыбки полностью так и не удалось.

– Вы мне льстите.

– И вам это нравится, – усмехнулся Эллис. – Но давайте лучше перейдём к делу. Пирог, конечно, чудесен, но лучше я возьму его с собой и оставлю немного на завтрак… Скорей бы Нэйт возвращался! Впрочем, надеюсь, что в этом деле мне понадобятся только его кулинарные навыки, а не профессиональные, – добавил он, понизив голос. – Я сумел отыскать пару свидетелей. Тех, кто работал в театре Уиллоу. Одна из них – женщина по имени Эбби Нотс, которая шила для актёров костюмы. Другой – подсобный рабочий, Джо Макмиллан. Рабочий говорить со мной отказался, сказал, что не хочет ворошить «то клятое дело». Но из его оговорок я сумел узнать, что театр был тем ещё змеиным гнездом. Одну актрису отравили, другому актёру в лицо ткнули раскалённой кочергой… В последние месяцы перед трагедией интриги достигли такого размаха, что пожар или иное бедствие были только вопросом времени. Макмиллан так и сказал: «Всё к этому шло, ей-богу, а виновата была маленькая мерзавка». И вот когда я попытался узнать, какую мерзавку он имеет в виду, Макмиллан как с цепи сорвался и едва не разорвал меня на десяток маленьких Эллисов, друзья в пабе его аж впятером оттаскивали, – скривился он и машинально потёр плечо.

– Да уж, загадочно, – согласилась я и задумалась. Леди Милдред мало говорила о том, при каких обстоятельствах она забрала Мадлен к нам в дом. Сама я почти не принимала участия в тех событиях – слишком многое тогда легло на мои плечи. Юную актрису, избитую, раненную, запуганную, поместили в один из частных госпиталей за наш счёт. Мы время от времени навещали подопечную, но потом здоровье подвело уже саму леди Милдред… Несмотря на помощь Магды, на безупречное поведение мистера Спенсера, на поддержку миссис Хат и мистера Белкрафта, всё же я не справлялась. И, когда пришлось при весьма некрасивых обстоятельствах уволить двух служанок из «Старого Гнезда», Мэдди, ещё не до конца оправившаяся, вдруг предложила мне свою помощь.

Я обратилась за советом к леди Милдред. И она произнесла тогда очень странную фразу:

«Соглашайся, Гинни. Даже если потом ты пожалеешь, потому что не согласиться – гораздо хуже».

Тогда я поняла эти слова, как ещё один урок милосердия: доверяй людям, позволяй им проявить себя с лучшей стороны; лучше ошибиться и быть преданной, чем погубить искренний благой порыв в человеке. Но теперь стала сомневаться.

– Вижу, я вверг вас в пучину размышлений, Виржиния, – без улыбки произнёс Эллис. – И о чём же вы думаете?

Поколебавшись немного, я рассказала ему о совете леди Милдред, ещё раз вспомнив обстоятельства, при которых Мэдди попала в мой дом. Детектив слушал внимательно и время от времени перебивал меня, уточняя ту или иную деталь. Особенно его заинтересовало то, что Мадлен в госпитале навещали «гуси».

– Это произошло всего однажды… или дважды, – неуверенно пожала плечами я, отвечая на вопрос. – У неё пытались выведать, не знает ли она, куда могла подеваться некая Хэрриэт… Вероятно, тоже актриса. Но Мэдди чувствовала себя тогда настолько скверно, что леди Милдред запретила «гусям» её беспокоить.

– А потом Мадлен всегда ссылалась на потерю памяти, – подхватил Эллис и отвёл взгляд. – Безупречный предлог, ничего не скажешь… Что-то мне это нравится всё меньше и меньше. Знаете, Виржиния, я ведь поговорил и со второй свидетельницей. Ну, с Эбби Нотс. Она сейчас швея на фабрике Шивера. Так вот, миссис Нотс рассказала прелюбопытную вещь. По её словам выходит, что Мадлен Рич погибла во время пожара.

В первый момент я, признаться, растерялась. Но затем взяла себя в руки и ровно заметила:

– Возможно, миссис Нотс ошибается. Вы спросили её, почему она решила, что Мадлен мертва?

– Разумеется, спросил, – кивнул Эллис и наклонился ко мне через стол, понижая голос. – Она говорит, что лично видела её труп. Эбби Нотс не посчастливилось заночевать в театре именно тогда, когда начался злополучный пожар. Однако она сумела спастись. И, как водится в нашем славном Бромли, тут же присоединилась к зевакам и потом из первых рядов наблюдала, как тушили огонь и позднее – как выносили обгорелые тела. И в одном из трупов Эбби Нотс опознала Мадлен Рич – по приметным туфлям с металлическими пряжками и по кулону в виде трилистника.

– У этой Эбби Нотс глаз, видимо, как у орла, если она умудрилась разглядеть такие подробности в темноте на обгорелом теле, – усомнилась я.

– Просто сказочная наблюдательность, – согласился Эллис, задумчиво тыкая вилкой в целый пирог. – Что-то подобное я и сам сказал миссис Нотс, и в ответ она понесла сущую околесицу про блики света на шее и про большие, яркие фонари у «гусей». Думаю, дело обстояло гораздо проще. «Гусь», который выволок труп наружу, спросил, не знает ли кто покойную. Эбби Нотс приметила туфли и вызвалась её опознать, а заодно и прикарманила тот самый кулон в виде трилистника. И, возможно, серьги, кольца и что там ещё было при хорошо прожаренном трупе, – заключил он.

Вилка наконец с глухим хрустом проломила румяную корочку пирога. На скатерть брызнул мясной сок начинки.

К горлу подкатила тошнота.

– Судя по всему, миссис Нотс – не самая приятная особа, – произнесла я, с трудом сохраняя невозмутимое выражение лица. Эллис понимающе усмехнулся:

– Не самая чистоплотная, верно. Однако именно нечистоплотность и делает её полезной свидетельницей. Эбби Нотс не сомневалась, что Мадлен Рич мертва, и у меня есть некоторые основания поверить в подобный расклад.

– А в архивах Управления есть какие-либо документы, подтверждающие это? – спросила я, поразмыслив.

– В архиве вообще нет ни одного документа, который бы касался пожара в Уиллоу, – вздохнул Эллис. – Но это не такая уж большая беда. Ведь документы легко подделать, доверять им в столь щекотливом деле нельзя. Если бы я мог опросить хотя бы нескольких свидетелей, сопоставить показания, то правда тут же явила бы себя. Однако свидетелей осталось не так уж много, а добраться до них очень сложно. По сути дела, Нотс и Макмиллан – единственные, с кем можно перемолвиться словом без лишних церемоний, – нехотя признался он. – А самую главную свидетельницу я вообще не могу привлекать к расследованию.

– Мэдди?

Он кивнул.

– Если кто и знает правду, то лишь она. Но вряд ли поведает её вам или мне… Не стоит даже тратить время. Взгляните лучше на это, Виржиния.

Эллис сунул руку во внутренний карман пиджака, извлёк сложенный вчетверо лист бумаги и передал мне.

Это оказался список. Венчало его чётко выписанное чернилами «Мадлен Рич», напротив которого стоял вопросительный знак. Ниже была проведена жирная черта красным карандашом, под которой выстроились в столбик ещё десять имён, начиная с Джо Макмиллана и Эбби Нотс, а заканчивая неким «Стивеном Г. Уиллоу-мл».

– Владелец театра? – предположила я, постучав ногтём по самому последнему имени.

– Его сын, – уточнил Эллис. – Стивен Гордон Уиллоу-старший погиб вскоре после пожара, не перенеся потери слишком многих из своих обожаемых актёров. Видите ли, несчастье случилось после громкой премьеры. Труппа отмечала успех обильными возлияниями, и именно поэтому было столько жертв – пьяный сон крепок, многие просто не почувствовали запаха дыма, пока не стало слишком поздно. Однако о мистере Уиллоу можно забыть, потому что он проживает в Альбе. Я, конечно, отбил ему телеграмму, но не слишком надеюсь на ответ. Меня больше интересует это имя, – и он постучал вилкой по четвёртой строке в списке.

Я вчиталась.

– Сара Барнелл? Что-то знакомое… Кажется, я уже слышала о ней, причём совсем недавно.

Эллис взглянул на меня с той самой особенной неотразимой улыбкой, которая означала, что за ней последует весьма неудобная просьба.

– Возможно. Видите ли, Виржиния, мисс Барнелл сейчас управляет домашним театром леди Уотермилл, родной сестры виконтессы Анны Хаббард.

– Той самой, с которой мы вместе плыли на «Мартинике»! – ахнула я. И тут же сообразила к чему он клонит. – Эллис, нет.

– Почему? – удивлённо выгнул брови он и сцепил пальцы в замок. – Вы ведь обещали помогать мне.

– Не припомню такого, – решительно ответила я, мысленно возвращаясь к последнему нашему разговору.

– Вы совершенно точно обещали, – проникновенно уверил меня Эллис.

Я понизила голос до шёпота:

– Обещала подумать. И, Эллис, обстоятельства изменились! Приехал дядя Клэр, и я теперь не настолько свободна в своих действиях.

– Вы даже не выслушали, чего я хочу от вас! – искренне возмутился он.

Мы уже склонились друг к другу настолько близко, что издали нас, наверно, можно было принять за влюблённую пару.

– Так скажите.

– Проведите меня на спектакль у леди Уотермилл и помогите разговорить Сару Барнелл.

– Невозможно. Я сама не представлена леди Уотермилл.

– Зато Анна Хаббард от вас в восторге, – сердито возразил Эллис. С такого близкого расстояния разница между седыми и тёмными прядями была видна ошеломляюще чётко, и оттого весь образ детектива распадался на строгие контрасты. – Птички насвистели, что она хвастается знакомством с вами. Будет нетрудно уговорить её отвести вас на спектакль к сестре.

– Меня, но не вас. Мы с виконтессой Хаббард чужие друг другу. Это леди Клэймор или леди Абигейл могли бы уступить моей просьбе, но здесь совершенно иное дело.

– Тогда допросите Сару Барнелл самостоятельно! – сказал Эллис, и это больше походило на приказ, чем на просьбу. Впрочем, детектив тут же смягчился: – Виржиния, не подумайте только что я на вас давлю… Просто мисс Барнелл, возможно, наш последний шанс. Она лично знала Мадлен Рич. Говорят, их связывала крепкая дружба.

– Дружба? – откликнулась я эхом – и задумалась.

За те годы, что Мадлен проработала у меня, её не навестил никто из бывших друзей. Конечно, многие уехали из Бромли или погибли в злополучном пожаре, но не все ведь! Эллис разыскал десять человек, так или иначе соприкасавшихся с театром Уиллоу. Хотя бы один из них мог заглянуть в кофейню, пусть не ради дружеских чувств, а из любопытства…

Внезапно мне вспомнилась страшная сказка из тех, что в пансионе святой Генриетты рассказывали после того, как дежурная сестра гасила свет – история о кувшине с горем.

…А теперь – тс-с! – никому ни слова, иначе не дорасскажу. Моя кузина Лили живёт далеко-далеко, на зелёных холмах. И у неё, честно-честно, есть нянюшка, а у нянюшки нет одного глаза. Лили спрашивала: «А где твой глаз?» – а нянюшка отвечала: «В кувшине». А кувшин, оказывается, стоит в погребе на самой нижней полке, и горло у него залито красным воском. Когда нянюшка была маленькая, ей запрещали брать кувшин и не говорили, что внутри. И тогда она нагрела гвоздик и сделала в воске маленькую-маленькую дырочку. Заглянула в кувшин через дырочку – и вдруг как высунулась оттуда тоненькая-тоненькая ручка и как вырвала у нянюшки глаз! А матушка ей сказала потом, что в кувшине сидит горе для любопытных.

– Вы что-то побледнели, Виржиния.

Голос Эллиса вернул меня к действительности. Я зябко передёрнула плечами и придвинула к себе чашку с остывшим кофе, хотя пить не собиралась.

– Вспомнила что-то не очень приятное.

Взгляд у детектива вдруг стал безнадёжным и сумрачным, как самая долгая ночь в году.

– Я понимаю, что вы чувствуете. Вам страшно узнать о близком человеке то, что может разрушить все связи? То, чему лучше бы навсегда оставаться в тёмном-тёмном прошлом? – Эллис вздохнул и отвернулся, надевая сырое кепи. – Знаете, Виржиния, девять лет назад я едва не женился. Был влюблён в одну… А, впрочем, всё равно вы её не знаете. А за пять дней до свадьбы мне пришлось лично отправить свою невесту на виселицу. И знаете, что я вынес из той поучительной истории? – спросил он, по-прежнему глядя в сторону. – Что бы ни случилось в прошлом, только в вашей воле прощать и принимать. Никто – ни общество, ни закон – не в силах навязать вам решение. А сам я жалею только об одном – что не узнал раньше… Время позднее, Виржиния. Попрощаемся на сегодня. Я зайду как-нибудь ещё.

Он поднялся и направился к коридору, на ходу надевая пальто. Некоторое время я сидела неподвижно, а затем спохватилась и вскочила порывисто:

– Подождите! Я… я поговорю с леди Хаббард.

Эллис замер на мгновение, а затем развернулся, подошёл ко мне, и сжал мою руку, глядя в глаза. Я только тогда поняла, какие у меня холодные пальцы.

– Мадлен другая. Совсем не такая, как… как та женщина. Но её гнетёт что-то, и чем скорее мы разберёмся с этим, тем будет лучше, поверьте. – Улыбка у него получилась какой-то изломанной. – Всё будет хорошо, обязательно.

Мы стояли рука в руке, а где-то совсем рядом, на кухне, миссис Хат жизнерадостно рассказывала что-то Георгу и Мадлен. В груди сладко щемило предчувствием неминуемой беды – а может, виновато в этом было старое воспоминание о пугающих сказках в пансионе и слишком тёмные и холодные осенние ночи.

Эллис продолжал смотреть мне в глаза.

– Вы страшный человек, – с чувством произнесла я, заставляя себя улыбнуться. – К слову, о страшном… Я не спрашиваю о сути вашего договора с дядей Клэром, скажите только, когда вы успели подготовиться к встрече? Ни за что не поверю, что это импровизация.

– А вы наблюдательны, – расцвёл искренней улыбкой Эллис. – Честно говоря, я не ожидал встретить здесь вашего дядю, и всё могло бы кончиться куда как более грустно, если бы не одно «но». Помните дело о парикмахере-убийце? Тогда я только-только повстречался с вами и за время расследования перебрал множество версий. Мне пришлось ознакомиться с жизненными обстоятельствами и привычками всех, кому могла быть выгодна ваша смерть – от прямых наследников по завещанию до последней служанки в доме… И, конечно, вашего родного и вечно бедствующего дядюшку я обойти вниманием не мог. Правда, очень быстро выяснилось, что к покушению он не причастен по очень простой причине: если бы Клэр Черри хотел бы вас убить, вы бы уже давно были мертвы. К счастью, он, напротив, готов защищать вас всеми силами, – подмигнул мне Эллис. – И вот тогда-то мне захотелось обезопасить себя на всякий случай, и я разузнал немного о его… слабостях, так скажем.

– Похоже, мне надо радоваться, что вы не играете против меня, – пошутила я, чувствуя, как отлегло от сердца, хотя в словах Эллиса не было ничего смешного.

– Радуйтесь, – великодушно разрешил он. И вдруг заметил на столике злополучный пирог, слегка надколотый вилкой. – Святой Кир, как я мог забыть! Самое важное, – подмигнул он мне.

Тут я наконец рассмеялась, отпуская призраков этой ночи – и подозвала Мэдди, чтоб она принесла вощёной бумаги.

Иначе начинка пирога грозила нанести и без того потрёпанному пальто Эллиса непоправимый урон.

Дядя Клэр о визите детектива не обмолвился ни словом. Он любезно распрощался с Георгом и миссис Хат, церемонно кивнул Мадлен и направился к автомобилю, не дожидаясь меня. Когда же я наконец вышла из кофейни, то застала прелюбопытную картину: Клэр, устроившись на заднем сиденье прямо за водительским местом, с мрачной отстранённостью тыкал в плечо Лайзо длинной булавкой наподобие шляпной. Сам Лайзо сохранял пугающую неподвижность и делал вид, что он всецело поглощён чтением перевёрнутой газеты в темноте.

– Дядя, вам не кажется, что это уже слишком? – с укором поинтересовалась я, оказавшись в автомобиле.

Клэр всё с тем же рассеянным выражением лица уколол булавкой собственную ладонь и вздрогнул.

– Такой же терпеливый, как Джул, – произнес он ровным голосом загадочную фразу и умолк уже до самого прибытия в особняк, где тут же пожелал доброй ночи и поднялся в свою комнату.

В пустом холле остались мы втроём – я, Магда и Лайзо.

– И что это нашло на дядю Клэра? – вырвался у меня вопрос. И, хотя ни к кому конкретно я не обращалась, ответил Лайзо:

– Задумчивость на него нашла, вот что. Вы, леди Виржиния, слыхали, как тем летом в зоологический сад к пантере в клетку собака бродячая забралась?

– Я слыхала! – неожиданно откликнулась Магда, разом стряхивая сонливость. – У нас все об этом только и говорили, вот ей-ей!

Лайзо посмотрел на меня, но я лишь покачала головой – прошлым летом после смерти Эвани мне было не до зоологических садов.

– Так вот, забралась собака, значит, в клетку. А пантера, видно, в печали была, загрустила вдали от дома-то, – продолжил Лайзо задумчиво. – Сцапать-то собаку она сцапала, но задирать не стала. Прижала лапой вот эдак и то когти выпустит, то снова втянет… И так целый час.

– А что собака? – полюбопытствовала я.

– А собака смирно лежала, – невозмутимо ответил он. – И живая осталась. А начала бы дёргаться и скулить – тогда б её точно загрызли.

– Занимательная история, – согласилась я. – Однако не могу сообразить, к чему вы её рассказали, мистер Маноле.

Он белозубо ухмыльнулся:

– Да просто так, позабавиться. Доброй ночи, леди Виржиния.

– Доброй ночи, – эхом откликнулась я.

Затем он поклонился и вышел на улицу – видимо, чтобы перегнать автомобиль в гараж. Магда вздохнула с восхищением; я посмотрела на неё, но спрашивать ничего не стала.

Успех Лайзо у особ женского пола был воистину необъясним.

В тот вечер я пренебрегла указаниями доктора Хэмптона и отказалась от чашки горячего бульона перед сном. Видимо, на голодный желудок ложиться всё же не стоило, потому что на ум стали приходить исключительно неприятные мысли – о пожаре в театре, о Мадлен, о смерти леди Милдред… Несмотря на запредельную усталость, мне долго не удавалось заснуть. Перины казались жёсткими, точно набитыми соломой; подушки быстро нагревались под щекой, и приходилось всё время переворачивать их на другую, прохладную сторону; одеяло то сбивалось в ком, то вообще уползало под кровать… Промучившись с час, я поднялась, чтобы попить воды, и внезапно заметила, что контур двери словно очерчен ярким светом. Из коридора, к немалому моему удивлению, раздавались незнакомые голоса, и один из них, женский, высокий и красивый, выделялся особенно.

Беззвучно переступая по ледяному паркету, я подошла к двери, толкнула её…

…и оказалась в совершенно незнакомой комнате.

Точнее, в каком-то странном зале с необыкновенно высокими потолками, разгороженном длинными плотными занавесями. Яркий свет исходил от деревянного настила на полу – доски словно были охвачены пламенем, но никакого жара не ощущалось. Голоса по-прежнему раздавались поблизости. Недолго поколебавшись, я откинула ближайшую занавесь – и едва не столкнулась с высокой мрачной дамой в карнавальной маске Чумного Доктора.

У меня сердце едва не остановилось.

Но прежде, чем я сумела пролепетать что-либо в своё оправдание, дама, шелестя чёрными юбками, прошла сквозь меня и скрылась в лабиринте пропылённой ткани.

«Сон, – догадалась я с опозданием. – Всего лишь сон».

После этого стало отчего-то спокойно.

С каждой отдёрнутой занавесью голоса становились громче. Вскоре уже можно было различить не только интонации, но и отдельные слова. Особенно одно, которое повторялось снова и снова:

– Дрянь! Ты посмотри, какая дрянь!

Последнюю занавесь я прошла насквозь – и выскочила в комнатушку, сплошь уставленную напольными вешалками, сундуками и шкафами. Даже стена, вплоть до самого потолка, была испещрена крючками – железными, медными, грубыми деревянными, простыми гвоздями… И всюду висели платья, разодранные лифы, нижние юбки, панталоны и шляпки всех цветов.

А в центре комнаты метались три человеческие фигуры – две пылающие и одна чёрная, точно погасший уголь.

Одна яркая, точно пламя, женщина, избивала помелом другую, тёмную, и вопила, не переставая:

– Не бери! Не бери, кому сказала, дрянь! Не бери чужого!

Женщина на полу уже даже не пыталась прикрываться, только вздрагивала каждый раз и хрипло всхлипывала. Высокий мужчина в маске быка наблюдал за ней, скрестив руки на груди.

– За что на сей раз? – Голос его звучал пресыщенно и устало.

– Платье! Эта мерзавка надела моё платье! – прошипела женщина и резко отвернулась, закрывая лицо руками. – У-у-у, ненавижу! Смотри, не подохни, тебе ещё убираться здесь, – бросила она своей жертве сквозь зубы и тут же обратилась к мужчине уже другим, пленительно нежным голосом: – Я устала. У меня болит голова. Дашь мне лекарство?

Он обнял её, прижимаясь чудовищной бычьей маской к пылающему лицу.

– Конечно, я дам тебе лекарство. Дорогая моя Мадлен…

И в то же мгновенье пара вспыхнула, как брошенное в камин письмо – сначала силуэт почернел, затем посерел и начал расползаться рыхлыми хлопьями. Отчётливо потянуло горелым жиром.

Дыхание у меня перехватило. Я отшатнулась, расцарапывая ногтями собственное горло, оступилась, запуталась в занавесях и начала заваливаться на спину – чудовищно медленно. В глазах начало темнеть. И последним, что отпечаталось в помутнённом разуме, была та самая чёрная женщина: она стояла на коленях, горстями сгребала белёсый пепел и запихивала его себе в рот, давилась, кашляла, но глотала, глотала…

Проснулась я в мокрой насквозь сорочке, словно всю ночь меня била лихорадка, и долго не могла заставить себя вызвать Юджинию. Затем кое-как облачилась в пеньюар, пригладила взъерошенные волосы и позвонила в колокольчик. Но вместо того, чтобы распорядиться о тёплой ванне и поскорее смыть с себя липкое ощущение кошмара, я зачем-то приказала в первую очередь принести мне новую тетрадь для записей – на ремешке, с крохотным замком. Умница Юджи не стала задавать лишних вопросов – сделала книксен и убежала исполнять поручение. И лишь получив вожделенную тетрадь, я задумалась, зачем вообще это мне понадобилось.

Пока сон ещё ярко стоял перед глазами. Запахи затхлой ткани, ощущение живого огня под ногами, першение в горле из-за жирного пепла… Но мне было хорошо известно, что пройдёт час, другой, третий – и детали начнут стираться из памяти, а образы поблекнут. Сейчас я бы уже не вспомнила сны о приюте святого Кира Эйвонского и о детстве Эллиса.

«И Лайзо позвать нельзя, – пронеслась в голове мысль. – А ведь он мог бы подсказать, как лучше истолковать сон».

С другой стороны, доверить нечто настолько личное бумаге… И страшно, и неразумно. Любые тайные записи можно расшифровать, а вписывать свои видения между строк, подобно леди Милдред, я не умела – и некому было научить меня этому искусству.

Решение пришло неожиданно.

Если нельзя записать и зашифровать, то можно… зарисовать.

Действительно, я и раньше черкала на полях черновиков – схематичные картинки, наброски интерьеров кофейни… Правда, люди выходили у меня не слишком правдоподобно, но главное ведь – привычка. А некоторые детали можно подписать и словами, как делал Фредерик Эверсан в путевых дневниках.

Через полчаса упорных трудов на первой странице тетради появились два человекоподобных монстра с помелом – результат попытки изобразить сгоревшую парочку. Угол листа украсила маска Чумного Доктора. Одежду, развешанную по стенам, я набросала схематично, а затем перешла к несчастной женщине, лежавшей на полу. И, лишь вырисовывая профиль, осознала, что она похожа на свою мучительницу, точно родная сестра. Те же пропорции, та же форма носа, чётко очерченные брови, те же мелкие кудряшки-пружинки, обрамляющие лицо…

– Совпадение? – пробормотала я растерянно. – Нет, не похоже.

Тут в дверь робко поскреблась Юджиния и сообщила, что ванна готова. Я к тому времени уже напрочь забыла о собственном указании, а потому немного удивилась. Пришлось спешно заканчивать рисунок и надписи. Получилось весьма небрежно, но в целом я осталась довольна работой – настолько, что, уходя, даже позабыла закрыть тетрадь на замок. Она так и осталась лежать на столе, открытая на первой странице.

Следующие несколько дней я провела словно в тумане – несмотря на огромное количество срочных дел, связанных с грядущим благотворительным вечером, мысли постоянно возвращались к странному видению. Тетрадь переселилась в мой кабинет, и даже Юджиния, кажется, стала замечать, что я подолгу смотрю на странный рисунок.

Мадлен же виделась теперь похожей и одновременно непохожей на тех женщин и сна. Да, у неё были те же кудряшки, та же форма носа, те же тонкие запястья… Но вот надлом, что явственно чувствовался и в жертве, и в мучительнице, бесследно исчез. Мэдди выглядела сильной, пускай в последнее время и уставала больше, чем обычно. Утром она подолгу зевала украдкой в ладонь и просыпалась окончательно только после большой чашки крепкого кофе.

Впрочем, неудивительно – поздней осенью сколько ни спи, а всё мало.

Из-за Клэра мы теперь не засиживались допоздна в кофейне и разъезжались вскоре после закрытия. Дома я бегло проглядывала документы, оставляя основную долю работы на утро, и ложилась спать в надежде, что увижу продолжение того странного и пугающего видения. Но из-за постоянной усталости вместо снов была сплошная, непроглядная чернота, из которой поутру приходилось выбираться через силу, как из густой смолы.

Однако на четвёртый день, накануне в который раз перенесённого визита в приют к отцу Александру, привычное течение событий изменилось. Посреди ночи я вдруг отчётливо услышала, как меня зовут по имени… по имени, которое я уже успела позабыть.

– …леди Метель, просыпайтесь.

– Благодарите Небеса, что у меня нет привычки кричать, когда меня будят таким образом, – строго отчитала я неурочного визитёра и только затем окончательно проснулась.

Первое, что бросилось в глаза – потайной фонарь на краю стола. Металлическая пластина более чем наполовину заслоняла выпуклую голубую линзу, и холодный свет рассеивался, не доходя до противоположной стены. Зато он вполне позволял разглядеть стопку тёмной одежды, увенчанную мужской шляпой-котелком и бархатной маской.

– Я бы никогда не стал навещать леди с такими привычками, – продолжил беседу голос из темноты. Впрочем, если отвести взгляд от фонаря, можно было заметить очертания знакомой фигуры и отблеск медной маски, искажающей голос.

– Это должно прозвучать как комплимент? Вы весьма самонадеянны, – пожала я плечами, стараясь не выдать своего волнения.

Крысолов! Сколько же времени он не появлялся? Два месяца, три? Пожалуй, с самого возвращения из Серениссимы… Иногда мне даже казалось, что ночной карнавал – плод чересчур богатого воображения. Пожалуй, если бы вот так пропал любой другой мой знакомый – без весточки, без единого объяснения – потом я бы вовсе не пустила его на порог.

Но, во-первых, странно ожидать соблюдения этикета от мистического видения.

А во-вторых, Крысолов не спрашивал у меня дозволения войти.

И это было весьма удобно – так я могла холодно смириться с его присутствием, не теряя лица.

– Не будь я настолько самонадеян, мы бы никогда не встретились, леди Метель, – повинно склонил голову Крысолов. – И тем более не отважился пригласить бы вас нынче в театр.

Я насмешливо выгнула бровь:

– Не поздно ли? Вряд ли театр будет открыт посредине ночи.

– О, этот театр открыт для вас всегда, – возразил Крысолов; голос его звучал немного насмешливо. – Я говорю об Уиллоу. Вы ведь хотели туда попасть?

От удивления я даже забыла о том, что вроде бы должна холодно смиряться с присутствием незваного гостя.

– Откуда вы знаете? – Версии проносились в голове, одна нелепее другой. – Вы… Вам Эллис рассказал? – выдохнула я наконец самую бессмысленную из несуразиц, и Крысолов вдруг закашлялся. Из-за металлической маски звук больше всего походил на сдавленный хохот. Но это было невозможно – даже такой наглец не осмелился бы смеяться надо мною сейчас… Я надеюсь.

– Нет, не он, – наконец проговорил Крысолов, откашлявшись. – Я просто умею слушать, смотреть… и делать выводы. Вы примете моё приглашение, леди Метель?

– И как мы доберёмся до театра? – поинтересовалась я, чтобы потянуть время.

Следовало, конечно же, тотчас ответить отказом, но проклятый сон никак не выходил из головы. И от Эллиса, как назло, в последние дни не было даже записки о том, как продвигается расследование. А Мадлен из-за беспрестанных тревожных размышлений начала казаться мне усталой, и за обычной её живостью всё яснее проступала некая тень.

Только вот чья – вздорной женщины из сна или её жертвы?

Мэдди не была похожа ни на ту, ни на другую… или, точнее, сочетала в себе черты обеих. Жестокость, но без капризности; упрямство, но без жертвенности. Словно её слепили из двух теней и отсекли недостатки, а голос забрали в уплату, как в старой сказке.

– Нас довезёт один экипаж, – ответил между тем Крысолов, и не подозревающий о моих сомнениях… или, напротив, знающий о них слишком хорошо, а потому и уверенный, что я соглашусь. – А обратно доставит другой.

– А вдруг меня кто-нибудь узнает? – вновь задала я вопрос, думая совершенно об ином.

Может, просто потребовать завтра, чтобы Лайзо отвёз меня к Уиллоу? И не страшно, что придётся захватить с собой Клэра, я ведь не обязана объяснять ему свои поступки. На крайний случай можно сказать, что мне любопытно, что за театр такой сносят… Нет, не пойдёт. Мадлен наверняка узнает, даже если я попрошу Лайзо держать поездку в секрете, потому что Клэру прекрасно известно, откуда леди Милдред взяла компаньонку для меня. И, зная его характер, молчать он не станет. Или обронит за завтраком при всех многозначительное замечание, или нотацию прочитает о неподобающем леди поведении. А слухи распространяются быстро, даже если прислуга в доме верна и неболтлива. Да и к тому же автомобиль у меня приметный, и вполне может найтись человек, который захочет узнать, почему графиня Эверсан-Валтер так заинтересовалась старым театром, и тогда пойдёт сплетня, и Мадлен точно узнает, что…

Святые небеса, да почему я так боюсь, что она узнает?!

– …В Серениссиме никто не заметил отлучки, хотя за вашим домом присматривали, – невозмутимо ответил Крысолов.

– У меня сейчас гостит дядя Клэр. Он наверняка заметит, если я отъеду посреди ночи.

– Не сегодня, – многозначительно возразил он.

Я грозно расправила плечи, поддерживая рукой сползающее одеяло:

– Вы ведь не отравили его?

– Конечно, нет. – Мне показалось, что Крысолов произнёс это с улыбкой, хотя маска скрывала его лицо, и узнать наверняка было невозможно. – Он всего лишь получил записку, которую не смог оставить без внимания. И до утра теперь будет гоняться за призраками… Однако нам так или иначе придётся вернуться к шести, до того, как проснётся прислуга.

– Вижу, вы всё предусмотрели, – рассеянно откликнулась я.

Решиться или нет? Ставка высока, и однажды мне уже случилось оступиться – и в буквальном смысле рухнуть в катакомбы под городом…

Внезапно я поймала себя на мысли, что хочу видеть на месте Крысолова другого человека – того, кого могу звать по имени и доверять ему при свете дня. И это напугало меня больше всех теней Бромли вместе взятых.

– Всё? – с сомнением склонил голову Крысолов. – Одного я не предусмотрел – того, как вы изменились. Кажется, в первую нашу поездку вы больше страшились остаться наедине с мужчиной, а теперь вас волнует только возможное разоблачение?

Меня бросило в жар.

– Доброй ночи, – произнесла я унизительно тонким голосом, чинно легла и накрылась с головой одеялом, как бывало раньше в пансионате.

Некоторое время в комнате царила тишина, нарушаемая лишь неровным дыханием и загадочным царапающим… кашляющим… свистящим звуком…

Смехом?!

– Мало того, что вы позволяете себе оскорбительные намёки, так вы ещё и потешаетесь надо мною, – холодно произнесла я и тут же прикусила язык: фамильный ледяной тон Валтеров из-под одеяла звучал совсем не так, как хотелось бы.

– Ни в коем случае, – заверил меня Крысолов. Голос его раздавался совсем близко. – Вы не так поняли, леди Метель. Я всего лишь порадовался, что вы стали мне доверять.

– Не стала. Я возьму револьвер и трость.

– Значит, вы всё же поедете?

Нет, он точно насмехался!

– По удивительному совпадению у меня как раз есть дела в театре Уиллоу, – уведомила я его, разрываясь между здравым смыслом и женской гордостью. Здравый смысл подсказывал, что никак иначе я в театр не попаду, тем более – тайком от Мадлен. А если и доберусь до него незаметно, то вовсе не обязательно, что меня впустят внутрь. Даже у сгоревших зданий есть владелец, а владелец часто нанимает охрану…

Женская же гордость обиженно шептала, что сдаваться так быстро нельзя, и порядочную леди добрый час умоляют даже о невинной прогулке в парке.

«Впрочем, если он станет упрашивать меня целый час, то на осмотр театра останется всего пятнадцать минут», – вынуждена была я признать, услышав, сколько ударов отбивают часы в гостиной.

– В таком случае, относитесь ко мне как средству для исполнения ваших желаний, леди Метель, – вкрадчиво предложил Крысолов.

Щёки у меня невесть отчего запылали ещё сильнее. Возможно, это просто воздуха под одеялом стало не хватать.

– Если вы настаиваете, буду считать именно так, – равнодушно согласилась я. – Надеюсь, что поездка обойдётся без сюрпризов.

– Один сюрприз всё же будет, – усмехнулся Крысолов. – Леди Метель, вам никогда не приходилось надевать мужской костюм?

Я резко села – так, что голова закружилась:

– Вы же не имеете в виду, что…

Крысолов стоял рядом с кроватью и протягивал мне стопку тёмной одежды с видом заправского соблазнителя.

– Именно это и имею в виду, леди Метель. В брюках, жилете и мужском котелке вы будете обворожительны. А вот пальто я, пожалуй, отдам вам у чёрного хода – имею же я право полюбоваться на вас немного?

Мне очень захотелось сказать: «А если я не приду?» – но я сдержалась. Крысолов вполне мог ответить: «Вы придёте», – и этого моя гордость бы уже не выдержала.

– Благодарю, – кивнула я с улыбкой.

И – приняла стопку одежды, из рук в руки.

Пути назад не было.

Крысолов любезно оставил мне потайной фонарь и вышел, бесшумно притворив за собой дверь. Я выждала с полминуты, затем на цыпочках пересекла комнату и выглянула в коридор. Поблизости никого не было – ни полуночного гостя, ни, к счастью, прислуги…

Стопка мужской одежды и манила, и пугала одновременно.

Вспомнились служанки вдовы О'Бёрн – нелепые и грузные. Буду ли я выглядеть так же? И не разочаруется ли Крысолов в леди Метели, если увидит её в подобном наряде?..

…за размышлениями я сама не заметила, как разворошила стопку – и с изрядным удивлением обнаружила кроме рубашки, жилета и брюк… корсет.

– А это ещё зачем? – пробормотала я, вертя корсет и прикладывая его к себе то так, то эдак. Нет, завязки у него были достаточно удобные, чтобы обойтись без служанки, но… Зачем? Разве мужская одежда не предназначена для того, чтобы скрыть фигуру леди? Зачем же наоборот – подчёркивать?

У меня появилась пугающая мысль, что Крысолову просто понравилось видеть меня в необычных нарядах.

Впрочем, одно преимущество у корсета всё же нашлось – плотные пластины основы. Пожалуй, если бы меня ударили сейчас ножом, то лезвие бы наверняка соскользнуло.

«Буду думать об этом как о доспехах», – решила я наконец.

Как ни странно, одежда села безупречно, словно её шили для меня. Даже забавная шляпа-котелок не жала лоб и не сползала. Одёрнув жилет напоследок, я подхватила потайной фонарь и вышла из комнаты, стараясь не стучать каблуками по деревянному полу. Конечно, Юджиния и Магда крепко спали в другом крыле, но по ночам звуки далеко разносились по особняку… Пожалуй, без фонаря я могла бы споткнуться, упасть и тогда на шум точно сбежалась бы вся прислуга.

На половине пути к чёрному ходу выяснилось, что и револьвер, и трость остались в спальне.

Пришлось возвращаться.

Из-за всех этих неурядиц до Крысолова я добралась одновременно смущённая и злая. Щёки горели, точно к ним приложили по пригоршне снега. Корсет немилосердно жал, рубашка топорщилась… Словом, тёплый широкий плащ показался мне истинным спасением, вот только Крысолов не торопился его отдавать.

– Что-то не так? – осведомилась я холодно, размышляя о том, что выглядит пристойнее: нынешние узкие юбки чуть выше щиколотки или брюки из тёмной плотной ткани.

– Наоборот, всё слишком «так», – ответил Крысолов. Голос у него был немного более низким, чем обычно. – Забавно – попасться в собственную ловушку…

– Простите, что?

– Ваш плащ, леди Метель, – невозмутимо откликнулся он.

Мне оставалось только склонить голову и в который уже раз произнести:

– Благодарю, вы очень любезны.

Ночь выдалась холодная. Пока мы добрались до кэба, поджидающего в переулке, я успела замёрзнуть. Привычные юбки, безусловно, были теплее; с другой стороны, в платье не получилось бы перебраться через ограду по лестнице, не зацепившись подолом за кованые верхушки прутьев. Путь до театра прошёл в молчании. Мне не хотелось разговаривать, чтобы кэбмен не запомнил мой голос. Почему безмолвствовал Крысолов, оставалось только догадываться.

Так или иначе, когда возница уныло сообщил: «Прибыли, господа!», – у меня отлегло от сердца.

– По-другому я представляла себе эту поездку, – вздохнула я, зябко ёжась, и обернулась к театру.

Увиденное поразило меня настолько, что ответ Крысолова я даже не услышала.

Театр Уиллоу был… маленьким. Маленьким и чёрным, точно обгорелый дровяной ящик. Он ютился между двумя длинными приземистыми зданиями, обнесёнными глухой оградой. Крыльцо его обвалилось, часть передней стены тоже рухнула. Двор безобразно зарос ежевикой вперемешку с шиповником. Единственная узкая тропа была сплошь в мусоре – битый камень, гнилые доски, подозрительное гнильё, запах которого не могли пригасить даже ноябрьские холода…

– Какой ужас, – вырвалось у меня искреннее. – Ботинки потом придётся выбросить. Так непрактично!

– Непростительное упущение с моей стороны, – развеселился Крысолов и протянул мне руку, предлагая опереться: – Пойдёмте, леди Метель. Здесь раньше жили бездомные, однако новый владелец разогнал всех. А если кто-то и остался, я сумею вас защитить.

– Надеюсь, – вздохнула я и втайне нащупала револьвер, привязанный к поясу.

Идея посетить театр Уиллоу казалась мне всё менее и менее удачной.

До крыльца мы с горем пополам добрались, оскальзываясь на обледенелой тропе. Однако уже на крыльце я поняла, отчего Крысолов обрядил меня в мужской костюм: в юбке, даже самой удобной, пробраться по таким завалам не получилось бы. Внутри театра было ещё хуже. Пожар не пощадил ни лестниц, ни деревянных перекрытий. Кое-где через огромные провалы в полу тянулись хлипкие мостки. Сверху капала вода – даже в такой холод.

– Это вы хотели увидеть? – тихо спросил Крысолов, сдвигая заслонку потайного фонаря. Света разом стало больше.

– Не знаю, – честно ответила я, переводя взгляд с остатков каменных ступеней на неровный дверной проём, с обгорелых досок, торчащих, как оголённые рёбра, на кучи подозрительного тряпья по углам. Над ухом словно вилась противная мошка – иллюзорный зуд то становился громче, то стихал. – Сэр Крысолов, а где здесь была гримёрная?

– За сценой, – так же вполголоса ответил он. – Желаете пройти? Не боитесь призраков?

– Призраков не существует, – покачала я головой, затем вспомнила странную тень в замке леди Абигейл и крепче сжала руку своего спутника. – Куда опаснее дыры в полу.

– Попробуем пройти под сценой, – предложил он после недолгих раздумий. – Вы не боитесь грязи, леди Метель?

– После долгих скитаний в туннелях под Бромли? Увольте, – резко ответила я.

– А крыс?

На сей раз я предпочла промолчать.

Спуск под сцену, к моему удивлению, был относительно цел. Кто-то удосужился починить хлипкие ступени, частью заменив доски, частью укрепив старые. Дерева здесь оказалось значительно меньше, поэтому огонь не причинил столько вреда помещению, как наверху.

– Говорят, тут раньше был особняк – с огромным подвалом и тайным ходом, – шёпотом пояснил Крысолов, крепко удерживая меня за руку, пока я осторожно спускалась по отвратительному подобию лестницы. – Когда-то он тоже горел, и уже на его обломках построили театр Уиллоу.

– Весь Бромли построен на пепелище, – эхом откликнулась я, но между тем подумала, что это место словно проклято. Дышалось здесь тяжело, и не только из-за сырости.

И вдруг в темноте кто-то сипло закашлялся.

Крысолов резко потянул меня за руку, заставляя отступить к нему за спину, и поднял фонарь повыше, освещая подвал.

– Вы же говорили, что бродяг отсюда разогнали, – едва слышно прошептала я, поудобнее перехватывая трость.

– Кое-кто мог и вернуться, – возразил Крысолов и спросил громче: – Кто здесь?

– Нихто, – просипела обиженно темнота. – Ходют и ходют, покою нету… То девки, то ряженые… И-их… Покою нету… ой, нету…

Пока я лихорадочно размышляла, как бы выяснить, что за «девки» приходили сюда раньше, Крысолов загадочно хмыкнул, шепнул:

– Простите меня, леди Метель… А лучше уши заткните, – и, не дожидаясь, пока я выполню его совет, обрушил на бродяжку поток такой грязной брани, что понятными для меня оказались только два слова – «матери» и «конём».

Бродяжка, впрочем, смысл прекрасно уловила – и, не дожидаясь, пока я хоть немного приду в себя, затараторила:

– Да Бетси я, Бетси! Чаво языком трепать-то? Живу я тута, вот. И раньше вот жила, пока не погорел театыр-то. Полы тута мыла… Чего вам надоть?

А я внезапно осознала, что мы, того не понимая, вытянули козырную карту. Это существо… Эта женщина, Бетси, не была упомянута в списке Эллиса. Но она работала в театре и, возможно, знала Мадлен.

Настоящую Мадлен.

Крысолов, к счастью, догадался о причине моего волнения без слов. Он приложил палец к своей маске, намекая, чтоб я помалкивала, и сам принялся за расспросы.

– Значит, ты здесь поломойкой работала, Бетси? Хорошо помнишь то время? – поинтересовался он вкрадчиво. В голубоватом луче фонаря сверкнула монетка в четверть рейна – и вновь исчезла, но этого хватило, чтобы отворить поток красноречия бродяжки.

Память у неё оказалась не хуже, чем у королевских библиотекарей, которые могут наизусть цитировать необъятные своды законов времён Железного Фокса или головоломные философские трактаты. Или, по меньшей мере, Бетси старалась произвести такое впечатление, влёт пересказывая случайно подслушанные диалоги трёхлетней давности. Наверняка она частью додумывала, частью привирала, однако общая канва вырисовывалась достаточно правдоподобная – и весьма занимательная.

…Мадлен Рич привёл в театр сам Уиллоу-старший, когда ей едва сравнялось пятнадцать лет. Она буквально сияла – красивая, дерзкая и очень талантливая – и уже тогда, как поговаривали, была его любовницей. Пожалуй, в труппе бы её крепко невзлюбили, если б юная мисс Рич не оказалась…

– Блаженная? Это как? – перебил рассказчицу Крысолов, когда я, забывшись, стиснула от волнения его ладонь.

– Тьху ты! Не блаженная, а блажная! – охотно пояснила Бетси и шумно высморкалась в рукав. – Эх, кажись, так… В башке-то у ней одни блажи были. Чуть какая беда – и она прям в слёзы, рыдаить – не нарыдаиття! И всё на грудях у господ-то.

«Господами» Бетси называла владельца театра, его сына и тех счастливчиков, которые были в трупе Уиллоу самыми ценными актёрами и актрисами. Женщины, похоже, через некоторое время проникались сочувствием к несчастной мисс Рич, особенно когда узнавали её трагическую семейную историю: отец выставил бедняжку из дома, а вскоре сам скончался. Мать примерно тогда же переехала к старшим дочерям в Марсовию. Судя по всему, семейство Рич было весьма состоятельным. Из-за чего родители всерьёз разозлились на младшую дочь, никто не знал – Мадлен не спешила делиться подробностями, но, напротив, щедро рассыпала загадочные намёки. Впрочем, основных версий было две. Либо праведный, но не слишком крепкий здоровьем отец устал от истерических «блажей» драгоценного чада и прогулок с женатым мужчиной, либо невинная девица оказалась жертвой деспотичных родителей, слегка повредилась умом от переживаний и с горя связалась с мистером Уиллоу.

Те, кто сочувствовал Мадлен, настаивали на второй версии. Те, кто её недолюбливал, говорили о врождённой порочности новой фаворитки. Но все сходились в одном – талантом актрисы её щедро наделили сами Небеса.

– Как она пела, ох! Как пела, птичкой прямо! – заключила Бетси и вдруг протянула руку. – Ты, эта, монетку-то сперва дай, после дорасскажу. А то вдрух тебе дальше не понравится, а мне с голоду помирать?

Крысолов усмехнулся, однако четвертушку всё же кинул. Бетси схватила её на лету и продолжила рассказ, пятясь куда-то вглубь подземелья:

– Воть, значицца… Была у энтой Рич страстишка одна. Сам господин Уиллоу её научил, эх ты ж… Капли она какие-то пила, а после них была сперва спокойная-спокойная, а потом ка-ак начинала на людей кидаться! – Бетси всё отступала и отступала, хотя Крысолов следил за ней лучом потайного фонаря. – Потом-то ужо, под конец, всем от ней перепадало. И мне, и Хэрриэт, и Эбби, и даже старику Макмиллану, а он-то уж до того дюжий был! И вот что я вам скажу… Рич кой-кого убила, да не до конца, вот её и заживо сожгли! – выкрикнула Бетси – и вдруг с неожиданным проворством начала карабкаться по некоему подобию лестницы.

Раз, два, три – и бродяжка очутилась наверху. Крысолов метнулся было за ней, но на него посыпались обломки, а потом рухнула и сама «лестница».

– Ужо я вам покажу! – прохрипела Бетси. – Будете тут мне грозить! Вот я кой-кого позову, вы у меня получите! Один раз меня, дуру, обманули, а второй – не выйдет! Чтоб вас хряк колченогий сожрал, ух, окаянные!

Скрипнуло гнилое дерево, и послышался удаляющийся топот. Крысолов обернулся ко мне, одновременно проворачивая заслонку в фонаре, чтоб приглушить свет.

– Сбежала? – громким шёпотом спросила я, хотя это было уже ясно. Он кивнул. – Но почему?

– Скорее всего, ей угрожали незадолго до нашего визита. Помните, она упоминала «ряженых» и ещё какую-то женщину? – поинтересовался Крысолов и продолжил, не дожидаясь ответа: – Возможно, кто-то из них тоже заставил Бетси рассказать о театре, а затем избил её.

– Почему вы так думаете? – спросила я, зябко обхватывая себя руками. Мне стало не по себе, и холодная сырость подвала словно бы начала просачиваться сквозь одежду.

– Слишком гладкий у неё рассказ. И она хромала. Поверьте, я знаю, как двигается человек, которого поколотили совсем недавно, – со смешком откликнулся Крысолов. – Однако задерживаться нам здесь не стоит. Конечно, от толпы бродяжек мы отобьёмся, но лучше не доводить до драки. Место неудобное, могут сверху кипятком или помоями плеснуть – приятного мало.

Меня передёрнуло от подобной перспективы.

– Согласна, надо уходить. Но сперва всё же найдём гримёрную. Я… я должна кое-что оттуда забрать.

К чести Крысолова, он не стал уточнять, что именно, и ставить меня в неловкое положение – я ведь и сама не знала, что ищу.

– Что вы думаете о рассказе Бетси? – спросил он вместо этого. – Прошу за мной, леди Метель.

В тусклом свете фонаря мы пересекли подвал и вышли к изрядно обгоревшему дверному проёму. За ним обнаружилась каменная лестница, ведущая наверх, и узкий коридор, упирающийся в каморку.

– Это не та Мадлен, – растерянно произнесла я, вглядываясь в темноту. Коридор отчего-то выглядел очень знакомым. – Она просто не может быть… ей.

– Вы сейчас говорите сердцем или разумом, леди Метель? – спросил Крысолов, словно испытывая меня. Я на мгновение зажмурилась – сильно, до боли – и только затем ответила:

– Разумом. Не сходится описание. Бетси говорила о глупой, но хитренькой девице. А моя Мадлен очень умна, хотя порой ей не хватает хитрости… и гибкости, пожалуй, – заключила я, немного поразмыслив.

Ощущение комариного зуда над ухом постепенно становилось сильнее. Голос Крысолова донёсся точно издалека:

– Мне тоже так кажется. К тому же Мадлен из рассказа Бетси зналась с мужчиной – и, похоже, не с одним. А та Мадлен, которую видел я, пока ещё девица.

– Вы это на взгляд умеете определять, сэр Крысолов? – резко ответила я, чувствуя, как меня кидает в жар. А Крысолов только рассмеялся из-под маски – гулким металлическим смехом, от которого немели ноги.

– Умею. И не только… – Он вдруг обнял меня со спины, прижимая к себе, и склонился к уху, шепча: – Я знаю, что вы никогда не целовали никого, леди Метель. А вам целовали только руки… запястье. Я угадал?

Мир, кажется, готов был опрокинуться в любое мгновение.

– Не угадали, – улыбнулась я только губами. Вспомнился давний визит в замок Дагвортов, когда леди Милдред была ещё жива. В то время мне едва исполнилось шестнадцать, а близнецам – по двенадцать лет. После затворничества в пансионе свобода изрядно кружила голову. Мы, кажется, играли в рыцаря, дракона и принцессу… Вот тогда я и получила свой первый поцелуй – в щёки, одновременно от обоих. – И отпустите меня, сэр Крысолов. Вы выбрали не то время и место, – и с этими словами я несильно стукнула его тростью по мыску сапога.

Впору было поблагодарить небеса за корсет – сквозь жёсткие пластины чужие объятья почти не ощущались.

Крысолов отступил и отвесил мне полупоклон:

– Прошу прощения. Я забылся, леди Метель… Вы уверены, что нам сюда? – спросил он, посветив фонарём в каморку. Запах лежалого мусора ощущался здесь сильнее всего.

От света в стороны прыснули крысы. Одна пробежала рядом с моими ногами, и я так растерялась, что даже не успела испугаться.

– Не уверена, разумеется. И поднимите фонарь повыше, ничего не видно, – распорядилась я и шагнула в каморку.

То, что это комната из моего сна, стало ясно сразу же.

Крючки, вешалки и гвозди… Не хватало только платьев, развешанных по стенам, и сполохов огня под ногами. Из-под дальней кучи мусора виднелась рукоять помела. Призрачный зуд над ухом стал нестерпимо громким. Мир перед глазами стал расплываться в золотом сиянии, как перед обмороком, голубой луч фонаря задрался вверх…

– Не бери! Не бери, кому сказала, дрянь! Не бери чужого!

Я не сразу осознала, что крики раздаются не только в моём воображении.

– Пора уходить, леди, – тихо произнёс Крысолов. – Будет скверно, если нас запрут тут в углу.

– Да, вы правы, – точно очнулась я от беспамятства. Дурнота отступила так же неожиданно, как и появилась. – Только возьму кое-что… что-нибудь отсюда. Крючок, кусочек деревяшки…

Крысолов протянул руку и сорвал какой-то бархатный клочок с верхнего гвоздя.

– Это подойдёт?

Я присмотрелась – кажется, то был тряпичный цветок, какими украшали шляпки, только грязный до невозможности.

– Вполне.

Крики и топот стали ближе. Крысолов выругался сквозь зубы и погасил фонарь.

– Придётся идти так. Следуйте за мной, леди Метель. Я знаю, как отсюда выйти, минуя главный вход. Правда, там грязновато…

– Грязнее, чем здесь? – Голос у меня позорно дрогнул.

Крысолов только усмехнулся и сжал в темноте мою руку.

Бетси не зря грозила привести «кой-кого» – она вернулась с целой толпой. Судя по гаму, там было не меньше шести человек, в основном, мужчины, хотя до слуха доносились и визгливые женские восклицания. К счастью, пока эта толпа не торопилась спускаться в подвалы. Бетси громко уговаривала своих спутников оставить постыдный страх, недостойный настоящих джентльменов, и ринуться на защиту чести бродяжки… Так перевёл для меня её брань Крысолов.

Наверх мы выбрались благополучно. Дальше было немножко сложнее – пришлось едва ли не вслепую пройти по узеньким мосткам. Но Крысолов чувствовал себя весьма уверенно, и это чувство передалось мне. Затем мы пробрались сквозь дыру в стене и оказались снаружи…

…и я сразу же по колено провалилась в какой-то дурно пахнущий мусор.

– Только не падайте в обморок, леди Метель, – со смешком попросил Крысолов, помогая мне выбраться.

– Не надейтесь, – стойко ответила я, хотя ужин подступал к горлу. – Лучше наступить в… в… в это, чем связываться с подобными людьми.

– Не думаю, что им польстили бы ваши слова, – развеселился Крысолов неизвестно отчего. – Потерпите, леди Метель. Немного осталось.

Мы обошли театр Уиллоу по широкой дуге, вдоль стены. Иногда приходилось протискиваться сквозь ежевичные заросли, однако эскапада наша завершилась благополучно – если не считать разодранного плаща. Когда я оказалась на относительно чистом тротуаре, то перевела дух с облегчением. Крысолов отвёл меня до угла улицы, а сам заговорщически прошептал:

– А теперь маленький розыгрыш.

Неторопливым шагом он вернулся к театру… и снял маску. Я ахнула и совершенно неприлично уставилась на него, однако в темноте не смогла разглядеть ничего. Затем Крысолов поднёс руку к губам, и раздался пронзительный свисток – в точности такой же, с каким «гуси» гонялись за преступниками. Потом хлопнуло несколько раз что-то, отдалённо похожее на выстрелы, и комично гнусавый мужской голос пригрозил:

– Эй, слева заходи, слева! Окружай их!

И тут же ему ответил другой голос, более низкий и хриплый, смутно знакомый:

– Иду-иду! По головам стреляй, по головам! – и вновь что-то захлопало и затрещало.

Бродяжки слаженно взвыли и запричитали.

Наконец ярко вспыхнула спичка, Крысолов размахнулся, кидая что-то в сторону театра – и прогремела целая череда «выстрелов». «Пальба» ещё продолжалась, пока он бежал ко мне, на ходу надевая маску.

– Да вы смеётесь! – с удивлением осознала я, когда Крысолов достаточно приблизился. – Вам весело!

– Каюсь, леди, – гулко хмыкнул он из-под маски. – Однако не будем медлить – кэб нас ждёт. Надо торопиться, если мы хотим вернуться в особняк до утра.

…И вскоре мы ехали в кэбе мимо театра – уже в другую сторону. Бродяжки, напуганные представлением, только-только начали выбираться на улицу, когда снова послышался грозный окрик – на сей раз возницы. Я даже невольно посочувствовала Бетси. Вот ведь невезучая женщина!

«Нужно рассказать Эллису о ней», – вертелось в голове всю обратную дорогу.

Единственным, что омрачило возвращение, была грязная одежда. Я с опозданием сообразила, что в особняке мне некуда её деть, особенно корсет. Прокрасться в спальню, переодеться и передать Крысолову свёрток? А если кто-то из слуг застанет меня за этим? Пять утра – не три ночи, кухарка может уже и проснуться…

– Сперва подъедем к «Старому гнезду», – распорядилась я тихо. – И не спорьте, мне надо переодеться.

– Это неразумно, – прошептал Крысолов.

– Я настаиваю.

Выяснилось, что без одеяла фамильный тон Валтеров и ледяной взгляд действуют по-прежнему замечательно – даже на мистических духов.

Крысолов сказал вознице пару слов, и кэб свернул на знакомую улицу. До самой кофейни мы, разумеется, не доехали – остановились в тупике неподалёку. Запасным ключом я открыла дверь чёрного хода и велела Крысолову дожидаться меня на улице. На цыпочках прокралась в комнатку между кухней и выходом – там, в комоде, лежало скромное тёмное платье на случай, если очередной кофе или десерт окажется на корсаже, а не на столике.

Тут-то я и обнаружила, что трость пропала.

Самое ужасное заключалось в том, что из памяти начисто стёрлось, где я могла потерять трость. В кэбе? Или ещё раньше, в подвалах театра? Конечно, на ней не было ни инициалов, ни клейма – недорогая поделка на каждый день. Если её кто-то найдёт, то не сможет ни в чём меня обвинить, но всё же…

Стало не по себе.

Переодевание обратилось в пытку. Из-за тревожности и усталости мне постоянно мерещились странные звуки – то шёпот, то скрип двери. Я то и дело замирала, прислушиваясь, но неизменно обнаруживала, что вокруг стоит мёртвая тишина. Руки у меня стали дрожать, чего не случалось уже несколько лет – пожалуй, с похорон леди Милдред. Поэтому к Крысолову я вышла гораздо позже, чем хотела.

– С вами всё в порядке?

Он провёл кончиками пальцев, очерчивая контур моего лица. Но на сей раз жест этот ощущался не вызывающе-непристойным, а… заботливым?

Или мне лишь показалось?

– Да, – ответила я уклончиво. Трость – только моё дело. Моя вина… Хорошо, что это не был подарок дяди Рэйвена! – Просто устала. Пойдёмте скорее в особняк, не так много времени осталось.

В голове водили хоровод кошмары – вот Клэр застаёт нас на пороге; мы сталкиваемся с Магдой; нам преграждают путь люди маркиза Рокпорта, молчаливые и хмурые… Однако беды прошли мимо. Видимо, святая Роберта решила вознаградить мою смелость. Я незаметно вернулась в свою комнату, легла спать и пробудилась только около одиннадцати часов.

Гром грянул только через два дня, во время завтрака, когда принесли утреннюю газету.

Тогда как раз подали чай. На одном конце стола сидела я, по правую руку от меня – Лиам и Паола Мариани. По левую руку – Кеннет и Чарльз, необычно тихие и спокойные для своего возраста. Дядя Клэр расположился напротив меня. Он отказался от чая и предпочёл крепкий кофе без молока и сахара, зато со щепоткой перца и с шоколадом. Ставни были распахнуты настежь, и солнце, изредка выныривая из-за туч, скользило по зеленовато-коричневому убранству столовой. На подставке в углу пылали ослепительно-жёлтые астры; накануне безымянный поклонник прислал их в «Старое гнездо», но я решила, что в общем зале такой роскоши делать нечего.

– Погода сегодня отменная, – заметил Клэр, пригубив кофе.

– Действительно, на удивление солнечно, – согласилась я, глядя сквозь него на астры.

Затем вошёл Джул – по-прежнему весь с ног до головы в чёрном – и с лёгким поклоном вручил Клэру газету, а после удалился. Дядя углубился в чтение, а я, воспользовавшись моментом, начала вполголоса обсуждать с Паолой успехи Лиама и братьев Андервуд-Черри. Честно признаться, в последние дни я чувствовала себя немного виноватой, потому что из-за суеты вокруг приём не могла уделить внимания собственным племянникам. И даже сейчас, когда выдалась свободная минута, не знала, как подступиться с ним. Младший Кеннет пошёл в своего отца – высокий, с рыжевато-каштановыми волосами и крупными чертами лица. А старший, Чарли, очень напоминал самого Клэра в молодости – хрупкий светловолосый ангел. Одно роднило братьев – молчаливость и замкнутость. Они прилежно делали уроки, не ломали игрушек; так же, как и обычные дети, носились по комнате, но лишь до тех пор, пока Паола не просила их быть осторожнее. Тогда они сразу хором извинялись и успокаивались.

– Они очень умны, леди Виржиния, – задумчиво произнесла Паола, подводя итог весьма пространной речи. – Но я привыкла видеть… более дерзких мальчиков, пожалуй. Непослушных, капризных. А Кеннет и Чарльз словно сошли со страниц нравоучительной книжки для детей. При этом они не запуганные, у них есть свои игрушки. В родном доме их явно любили, они привыкли к вниманию и заботе. Словом, загадка для меня.

В эту самую секунду на другом конце стола чашка непозволительно громко звякнула о блюдце. Мне даже сперва показалось, что оно раскололось.

– Миссис Мариани, я думаю, что наш разговор… – начала было я, справедливо полагая, что Клэр недоволен тем, что мы так открыто обсуждаем его ненаглядных внуков.

Однако договорить мне не позволили.

– Виржиния, вы не откажете мне в маленькой просьбе? – в высшей степени вежливо и спокойно обратился ко мне Клэр.

Я кивнула:

– Если это будет в моих силах, разумеется.

– Мы не могли бы пройти в гостиную? – улыбнулся Клэр. Глаза у него были совершенно стеклянными. – Прямо сейчас, дорогая племянница.

Меня пробрало ознобом. Что-то подсказывало – лучше не спорить.

– Конечно, дядя.

Проходя мимо вазы с астрами, он машинально вытянул один цветок и стиснул в пальцах. Мы проследовали в гостиную – мимо бледной Юджинии, мимо пугающе неподвижного Джула с его невозможно красной шевелюрой, по изматывающе длинным коридорам… Потом Клэр закрыл дверь, провернул ключ в замке и обернулся ко мне.

– Присядьте, Виржиния. И прочитайте, пожалуйста, это. На третьем развороте.

Я протянула руку, холодея.

Кажется, мне уже было ясно, кто расстроил Клэра.

Статью дополняла расплывчатая фотография перчаток и трости, красиво разложенных на столе.

Полагаю, выражение лица у меня было не самым дружелюбным, потому что Клэр не стал метать громы и молнии, а лишь поинтересовался сухо:

– У вас есть, что сказать, Виржиния?

Я перевела дыхание и медленно сосчитала про себя до десяти.

– Перчатки на фотографии не мои.

Клэр словно закаменел – он понял намёк правильно.

– Ещё что-нибудь? – осведомился он светски.

– Думаю, даже вы способны догадаться, что у Валтеров и Эверсанов не принято горько рыдать из-за несвоевременной встречи.

– У Черри тоже. Я бы, скорее, поверил в трость, сломанную о хребет шантажиста, – всё тем же ровным тоном произнёс Клэр.

Воцарилась тишина. Наверно, в такой тишине можно было бы различить даже тиканье часов на другом этаже или разговоры в столовой, однако я слышала только сумасшедшее биение собственного сердца. По голубым стенам гостиной расплывались призрачные алые пятна.

Пахло ржавчиной.

– Вы даже не станете читать мне нотации, дядя Клэр?

– На войне не до нотаций, дорогая племянница, – ответил он странно звонким голосом. Я повернулась и едва сдержала испуганный вздох: Клэр с почерневшими от гнева глазами и сжатыми в ниточку губами меньше всего походил на сахарную куклу. Скорее, на жестокого, вечно юного духа из-под холмов Альбы. – Только я имею право учить вас жизни, запугивать ваших слуг, шпионить за вами и превращать ваше существование в кошмар. Только я, потому что я никогда не сделаю ничего вам во вред. Ни вашей репутации, ни… Виржиния, – позвал он вдруг меня, глядя исподлобья. Я похолодела. – Вы не будете против, если я позабочусь о том, чтобы этот мерзкий газетчик не докучал вам больше статьями?

Я чувствовала себя так, словно целилась из револьвера в совершенно незнакомого мне и безоружного человека.

Выстрелить или нет?

– Прошу вас, дядя Клэр. Окажите мне такую любезность.

…Разумеется, выстрелить.

Никто не имеет права шантажировать графиню Эверсан-Валтер и думать, что какая-то газетная статья может её запугать.

– А к разговору о ночных прогулках мы вернёмся, когда я прибью над камином голову этого газетчика, – продолжил Клэр уже обычным сахарным тоном и покинул гостиную, с грохотом распахнув двери. – Джул! Джул, немедленно сюда.

Я так и стояла, прижав пальцы к губам.

Кажется, после этого разговора у меня разыгрался совершенно недостойный леди аппетит. Интересно, с чего бы?

Перед уходом я отдала несколько распоряжений мистеру Чемберсу. В основном они касались неожиданных посетителей и газетчиков. Вряд ли, конечно, кто-то посторонний узнал бы в той статье меня, однако перестраховаться стоило. Паола Мариани тоже решила отказаться от прогулок в ближайшем парке и отправиться куда-нибудь в новое место, чтобы никто не нарушил покой её воспитанников. Лиам и так много вынес, а Кеннет с Чарльзом были слишком юны для интриг… Я надеялась, что «Ироничный Джентльмен» – ради его же блага – ограничится нападками на меня и не станет трогать детей. Однако надежды исполняются лишь тогда, когда мы взращиваем их не только словами, но и делами.

– Вы, леди, такая красивая нынче, просто глаз не оторвать, – прощебетала Магда, подавая мне пальто в холле. Юджиния в это время была на уроке географии вместе с Лиамом и мальчиками Андервуд-Черри; дядя Клэр, к счастью, возражать против занятий не стал, снисходительно заметив, что если уж его драгоценным племянникам придётся иметь дело со столь фамильярной горничной, то пусть тогда она будет хорошо образована.

– Неужели? – рассеянно откликнулась я.

– Прямо красивая-раскрасивая, – искренне ответила Магда. – И платье как то, любимое у старой леди было, только у ней воротничок повыше, а юбка подлиньше… – Тут я непонятливо нахмурилась, и она покаянно опустила голову: – Ох, простите, коли не так что сказала, не серчайте уж на меня.

Я поспешила улыбнуться и успокоить её:

– Нет-нет, Магда, верное наблюдение – леди Милдред любила носить тёмно-зелёное с серебром. Пожалуй, в тяжёлые времена мне хочется быть похожей на неё, потому что она всегда казалась неуязвимой для житейских мелочей.

– А сейчас времена тяжёлые? – с осторожностью спросила Магда.

– Скорее, неприятные, – со вздохом уточнила я. – К слову, если кто-то на улице подойдёт к тебе и станет расспрашивать обо мне или о моих домочадцах…

– Рот на замке будет, ей-ей, – гордо откликнулась она. – Мы люди учёные.

Невольно я ощутила гордость за Магду. Леди Милдред нанимала прислугу так же, как заводила друзей – собственно, каждый в особняке на Сперроу-плейс, начиная с управляющего и заканчивая последней горничной, был в какой-то степени её другом. Возможно, поэтому её никогда не предавали, и ни одна сплетня никогда не выходила из-за дверей этого дома….

«А ведь Мадлен тоже привела леди Милдред», – подумалось вдруг.

Эта мысль оказалась странно притягательной. Всю дорогу до «Старого гнезда» я возвращалась к ней. И даже на вопрос Лайзо, куда подевался мой «грозный страж», лишь отмахнулась, хотя в другой раз, наверное, не удержалась бы и рассказала о выходке газетчика.

В кофейне, несмотря на ранний час, две трети столиков были уже заняты. Луи ла Рон тоже пришёл, хотя не собирался появляться раньше следующей недели. Вокруг него собрались завсегдатаи, которые не особенно ладили между собою, как полковник Арч и Эрвин Калле, леди Клампси и сэр Хофф. Это показалось мне подозрительным, потому я вошла не через главные двери, а с чёрного хода. Георг на кухне поспешно варил три порции разного кофе одновременно, а миссис Хат как раз украшала солидную порцию медовых пирожных кремом и цукатами. Мэдди тоже трудилась – расставляла на подносе чашки, чайник и корзиночки с печеньем. Когда я подошла ближе, то увидела, что лицо у неё бледное, а глаза покрасневшие, словно заплаканные.

– Что с тобой? – спросила я чуть позже, когда мы с ней уже шли в зал. – Тебя кто-то обидел?

Она покачала головой и попыталась улыбнуться. Затем перехватила поднос одной рукой и сделала вид, что чихает.

– Простудилась? – догадалась я. – Неудивительно, погода в последние дни совсем скверная… Ты можешь пока отдохнуть на кухне. В зале сейчас в основном завсегдатаи, а они скорее друзья, чем посетители, и принести для них кофе самой не будет таким уж преступлением… А потом можно послать за временной помощницей. Джейн Астрид, кажется? Она неплохо себя показала – услужлива, молчалива и усердна.

Тут Мадлен так яростно замотала головой, что едва не разлила чай на подносе, а затем гордо вздёрнула подбородок с таким видом, точно готова была умереть на месте, но не позволить какой-то там Джейн Астрид заменить её даже на день.

Когда я вошла в зал, то Луи ла Рон наградил меня столь многозначительным взглядом, что трудно было удержаться и не подойти к столику завсегдатаев сразу. Однако сперва следовало поприветствовать гостей новых или редких, перекинуться с каждым словом-другим. Заняло это не менее получаса. Ла Рон к тому времени окончательно извёлся. Глаза у него блестели, точно у пьяного.

– Прекрасный денёк, леди Виржиния, воодушевляющий, можно сказать, – поздоровался он преувеличенно жизнерадостно.

– Прекрасный – если только речь идёт не о погоде, – ответила я в тон ему и присела за столик.

Пока все мы обменивались подобающими приветствиями, ла Рон молчал, и лишь затем спросил, тщательно скрывая нетерпение:

– Леди Виржиния, вы случайно не читали последние «Бромлинские сплетни»?

– Газета попалась мне на глаза не далее чем сегодня утром, – подтвердила я осторожно, ничем не выказывая своего волнения.

Похоже, начиналось то самое «неприятное», о чём мы утром говорили с Магдой.

– И никакие статьи не показались вам… – продолжил ла Рон осторожно, однако я прервала его:

– Прошу, говорите прямо. К чему эти уловки?

Ла Рон побагровел. Затем он длинно вздохнул и протянул мне злополучную газету, раскрытую, разумеется, на третьем развороте.

– И что вы думаете об этом?

Голос его был полон мрачных предчувствий.

– Я «об этом» не думаю вовсе, – ответила я, собрав всё своё хладнокровие, и аккуратно закрыла газету. На первой странице, к счастью, была вполне безобидная статья, что-то там о новых военных машинах в Алмании. – Зато вспоминаю одиннадцатую главу поучений святой Генриетты Милостивой.

Луи ла Рон недоумевающе взглянул на меня. Леди Клампси укоризненно вздохнула, прикрыла глаза и процитировала по памяти:

– «Ложь обитает не в ухе, но на кончике языка. Не повторяй лжи, услышанной по случайности, и она не пристанет к тебе. Повторение лжи есть умножение яда». Скверно, юноша, что вы этого не помните. В наши дни сии поучительные слова затверживали наизусть, – добавила она с укоризной.

– Снимаю шляпу перед вашей великолепной памятью, – покаялся ла Рон. – И перед вашей тоже, леди Виржиния, как и перед вашим самообладанием. Конечно, мы все понимаем, то этот ядовитый выпад – безусловная ложь, но… – он запнулся.

– Но ложь правдоподобная? – закончила я за него и опустила взгляд. – Да, «Скорбящий Обличитель» знал, куда бить. Более того, он знал, что его намёки распознают лишь те, кто хорошо знаком со мной. Это не просто удар по мне, но по моим близким, по друзьям… по вам. Он хочет, чтобы вы стали его орудием, а статья – лишь средство.

Ла Рон виновато опустил взгляд, однако не всех можно было убедить так же легко, как и его.

– Леди Виржиния, ответьте прямо, – вступил в разговор Эрвин Калле, прибывший сегодня без спутницы, зато с новым цветом волос, пронзительно-синим. – Вас действительно кто-то подкараулил ночью и схватил за руку, когда вы шли в мужском наряде?

Я почувствовала себя в ловушке. Откровенная ложь мне претила. Однако говорить полуправду таким проницательным людям, как ла Рон, Эрвин Калле или мистер Хофф было слишком опасно… И на кону была не только моя честь, но и всего рода Эверсан-Валтер.

– Разумеется, никто не ловил меня улице, – ответила я, глядя Эрвину в глаза. – И уж тем более – в мужском наряде. Это ложь, и ложь искусная…

– Леди Виржиния, – перебил теперь уже ла Рон – меня. – Мы беспокоимся о другом. Этот негодяй, кем бы он ни был, утверждает, что сумел схватить вас за руку, ночью, когда рядом с вами никого больше не было…

– …а если бы в его руке оказался револьвер или отравленный нож? – подхватил Эрвин Калле с неожиданной горячностью. Волосы у него сейчас стояли дыбом, и выглядел он скорее маленьким бойцом, нежели изнеженным художником. – Мы беспокоимся о вас. В следующий раз мерзавец может не ограничиться невнятным выпадом в газете, а пойти дальше. Можем мы что-нибудь сделать для вас, кроме, разумеется, попыток разыскать и призвать к ответу этого бесчестного человека?

Мне стало стыдно. По-настоящему стыдно, как не было уже давно. Все они – и прожжённый журналист, и легкомысленный художник, и почтенные престарелые особы, знавшие ещё леди Милдред в молодости, беспокоились лишь о моём благополучии. Им не было дела до ночных прогулок, мужских нарядов и прочего – нет, их беспокоило то, что неизвестный подлец мог покуситься на мою жизнь.

– Вы уже сделали своим вопросом больше, чем я надеялась, – ответила я, чувствуя, что заливаюсь румянцем. Леди Клампси понимающе улыбнулась высохшими губами. – Искать газетчика не нужно. Мне пообещал устранить эту… неприятность один человек, в компетенции которого я не сомневаюсь. Не думаю, что Ироничный Джентльмен – Обличитель, Общественность или какие там у него были имена – успеет написать ещё хоть одну статью.

– Отрадно слышать, – прошамкал сэр Хофф и постучал по газете десертной вилкой: – Ибо сие – возмутительно. Возмутительно!

– Соглашусь, – кивнула я. – Что ж, думаю, теперь можно оставить эту пренеприятную тему…

Договорить я не успела, потому что послышался грохот – это Мадлен потеряла сознание, когда несла кофейник и чашку новой гостье.

Разумеется, после этого мы сразу же послали за временной помощницей. Лайзо отнёс Мэдди наверх и привёл её в чувство, растерев ладони. Георг приготовил согревающее питьё. Когда она проснулась и увидела меня, то беззвучно расплакалась. Я просидела рядом с Мэдди целый час, пока она не успокоилась и не заснула, и всё это время держала её за руку. А когда спустилась вниз, сама уже порядком утомлённая, то меня поджидал сюрприз.

– Добрый день, – заулыбался Эллис, едва увидев меня. – А я сегодня рано. Не возражаете? Мне отчего-то показалось, что сегодня вы обязательно захотите со мной поговорить.

Рядом с ним я наконец-то позволила себе выглядеть настолько усталой и встревоженной, насколько была на самом деле.

– Хотела. Утром, – уточнила я, опускаясь на стул. Подождала, пока служанка переставит с подноса на столик лимонные пирожные и бхаратский чай с кардамоном и гвоздикой, и лишь затем продолжила: – Сейчас, признаться, уже ничего не хочу… Мадлен заболела.

– Простуда? – быстро спросил Эллис деловым тоном. Серо-голубые глаза потемнели, как небо перед дождём.

– Не думаю. Жара нет… Она потеряла сознание, а потом расплакалась и долго не могла успокоиться, – тихо произнесла я, оглянувшись по сторонам. Почти никто в кофейне, впрочем, не прислушивался к нашему разговору. Завсегдатаи давно привыкли к визитам детектива, а новые гости, с любопытством поглядывающие на столик за ширмой, к счастью, сидели слишком далеко. – Откровенно говоря, это отнюдь не похоже на Мадлен. Она всегда была такой сильной духом… Я не помню, чтобы она плакала даже в больнице.

Эллис подцепил двумя пальцами рассыпчатое пирожное и откинулся на спинку. Свет от лампы теперь падал только на его изящные ладони и обтрёпанные манжеты пиджака, остальное было в полутени, и оттого выражение лица казалось то болезненным, то сердитым.

– Сильный духом человек, Виржиния, не тот, который ничего не чувствует, а тот, который хорошо умеет скрывать свои чувства. Справляться со страхами, усмирять страсти, утаивать боль, – произнёс он размеренно. – Кто-то умеет отбрасывать опасные чувства, а другие словно бы запирают их в сундуке. Но сундук ведь не бесконечный, пусть он и существует лишь в воображении. Если будешь с силой утрамбовывать в него лишнее – крышка спружинит и ударит по лбу.

У меня горло перехватило. Я отвернулась, скользя взглядом по залу – мягкий свет, шелковистые скатерти кремового цвета, сухие букеты, пузатый серебряный кувшин в руках у коренастой девушки-разносчицы, так непохожей на Мадлен…

– Хотите сказать, что у Мэдди слишком много тайн?

– Я ничего не хочу сказать, – вздохнул Эллис. Он поднёс пирожное к губам, но потом так и отложил на тарелку, нетронутое. – Давайте оставим неприятное напоследок. Сначала поговорим о газетной статье. Там есть хоть толика правды?

– Мне и от вас ждать нотаций? – выгнула я бровь. Эллис фыркнул:

– Скажете тоже. Какие нотации от человека, который затащил чопорную графиню в трущобы, чтобы познакомить с гадалкой-гипси? Ну же, Виржиния, не томите. У меня есть одна мыслишка, и не терпится узнать, насколько она близка к истине, – сказал он и подмигнул мне.

Невольно я улыбнулась. Нет, от Эллиса невозможно было держать никаких секретов.

Детектив слушал рассказ внимательно. Дважды он прерывал меня, чтобы уточнить, в какое время я покинула особняк и затем – когда вернулась. При описании Крысолова Эллис выругался в сторону; я умолкла и вопросительно посмотрела на него, он извинился и попросил продолжить с того же места и больше не делал замечаний по ходу.

– Удалось подтвердить или опровергнуть ваши догадки? – поинтересовалась я, закончив историю.

– Немножко то, немножко другое, – усмехнулся Эллис и наконец принялся за чай с пирожными. – М-м, я даже повеселел. Честное слово, с вами и театра не нужно, – отвесил он мне сомнительный комплимент, смягчив его улыбкой. – Могу вас успокоить, Виржиния: никто на улице вас в мужском костюме не видел, а если и видел, то не узнал. Просто не мог узнать. Судите сами: погода была не самая лучшая, с Эйвона выполз туман. Крысолов ловко замаскировал вашу фигуру с помощью мужской одежды. Лицо было спрятано за маской. Уж поверьте, даже я не узнаю вас в таком костюме, если встречу ночью, скажем, в пабе на окраине Смоки Халлоу. В кэбе вы не говорили, вопросы Бетси задавал Крысолов, так что опознание по голосу тоже исключается. Остаются три уязвимые точки. Первая – собственно, сам Крысолов. Он имел возможность продать новости газетчикам, но не имел мотивов. Наоборот, ему выгодно, чтобы ваши прогулки оставались в тайне… – Эллис умолк ненадолго и затем махнул рукой, рассыпая крошки от пирожного: – Впрочем, забудьте. Вот вам моё частное мнение – Крысолов тут ни при чём, я упомянул его лишь для очистки совести. А вот две другие уязвимые точки весьма существенны. Первая – это ваш особняк. Вас могли видеть, во-первых, слуги, во-вторых, люди маркиза Рокпорта.

– Слуги… С трудом представляю Магду или Юджинию за продажей сплетен газетчикам, – позволила я себе усомниться. – А вот мистер Чемберс мог обмолвиться, например, в пабе, после пинты-другой пива… Тоже вряд ли, впрочем. Может, что-то видели подмастерья садовника? Тоже маловероятно… Но всё это ещё куда ни шло по сравнению с версией, что сплетнями торгуют люди маркиза!

– Почему же сразу «торгуют»? – искренне удивился Эллис и осторожно подвинул к себе мою тарелку с пирожным. Сковырнул с него марципановую розу и принялся делить вилкой на мелкие кусочки. – Перечитайте ещё раз статью на досуге. Ваше имя не упоминается. По намёкам узнать в ней вас могут только очень близкие друзья или домочадцы. Например, мой уважаемый начальник сегодня утром прочитал статью и даже не подумал, что она может быть посвящена вам. Впрочем, после неудачной помолвки дочери он стал крайне рассеян… Однако я отвлёкся от темы. Итак, узнать вас в статье могут немногие. Единственный, кто точно поймёт, куда направлен удар – это вы сами. Общий тон… я бы сказал, что он, скорее, предостерегающий, нежели угрожающий. То есть кто-то хочет отбить у вас охоту к ночным прогулкам. Кто может желать этого больше, чем маркиз?

– Никто, пожалуй, – согласилась я. – Пожалуй, поговорю с ним позднее.

– Поговорите, только на меня не ссылайтесь, – попросил Эллис шутливо и вновь нахмурился: – Не сходится в этой версии одно. Тот, кто видел вас выходящей из дома в мужском наряде, не мог не заметить рядом с вами мужчину. А в статье никакие мужчины не упомянуты. Это косвенно говорит в пользу той версии, что сплетни газетчику передал Крысолов… косвенно и теоретически, повторюсь, не берите в голову. Гораздо вероятнее, что вас подловили в тот момент, когда Крысолова рядом не оказалось, а вас можно было легко опознать даже в мужском наряде. Догадываетесь, где?

Догадка неприятно кольнула сердце.

– Кофейня, – произнесла я тихо. Эллис смотрел в сторону; впрочем, встречаться с ним взглядом мне и не хотелось.

Только не сейчас.

– Верно, кофейня, – кивнул детектив. То ли освещение было виновато, то ли глаза у меня устали, но сейчас казалось, что у него седых волос куда больше, чем тёмных. – Некто видел, как вы открывали запасным ключом дверь с чёрного хода. И этот некто точно знал, что перед ним не Георг Белкрафт и не тайный любовник девицы, живущей на втором этаже кофейни… Но это всё цветочки.

Невысказанное повисло в воздухе ядовитым дымом. К ушам у меня словно приложили пуховые подушки; мелодия граммофонной пластинки отдалилась и чудовищно исказилась, как в болезненном забытьи.

– Вы хотите сказать что-то ещё, Эллис? – Непослушные губы едва двигались.

– Не хочу, – деревянно кивнул он. – Однако скажу. Ваша трость, Виржиния. Вы не теряли её ни в театре, ни в кэбе.

Я поднесла к губам чашку с остывшим бхаратским чаем. От острого привкуса кардамона защипало язык.

– Почему вы так думаете?

– Эта трость, Виржиния, ничем не примечательна. На ней нет ни вензелей, ни особых царапин, вся отделка – тёмное дерево и ручка из слоновой кости, таких тростей в Бромли пара сотен точно найдётся. Куда чаще вы ходите с зонтом-тростью или с той, что подарил вам маркиз Рокпорт. – Эллис сделал паузу, позволяя мне обдумать его слова. Я уже понимала, к чему он клонит, но признаваться себе в этом не хотела. – Нет, тот, кто передал трость, точно знал, что она ваша. Скажите, Виржиния… Запасной ключ спрятан ведь снаружи кофейни? – внезапно спросил он.

– Да.

– Тогда второй вопрос. – Эллис поймал мой взгляд и удержал. Линия его губ была странно жёсткой; редко мне приходилось видеть у него такое выражение. – Чтобы достать ключ, вам нужны обе руки или только одна?

– Обе, – едва слышно выдохнула я и отвернулась.

Эллис был прав, прав во всём. Если бы трость потерялась в театре, то её не нашёл бы там и целый отряд «гусей» – среди куч мусора, проваленных полов, обгоревших перекрытий. Она могла остаться в кэбе, и тогда возница очень скоро наткнулся бы на неё; однако не смог бы догадаться, что она принадлежит именно графине Эверсан-Валтер. Нет, скорее всего, трость я оставила у тайника с ключом, когда заехала в кофейню переодеться. Только свидетель из «Старого гнезда» мог видеть, как я вошла в двери в мужской одежде, а вышла уже в женской. Крысолов же держался от кофейни на расстоянии…

Тут меня поразила ещё одна пренеприятная мысль.

– Перчатки… – пробормотала я.

– Что? – встрепенулся детектив.

– Перчатки, – повторила я с горечью. Теперь у меня уже не осталось сомнений. – Видите ли, Эллис, в кофейне я держала не только запасное платье, но и несколько пар старых перчаток, на крайний случай. Одну из них я выложила на стол, хотела надеть, но потом так расстроилась из-за потерянной трости, что совершенно о них забыла. Мужской костюм я унесла, но перчатки остались на столе. Готова спорить, что именно они потом попали на фотографию… и решить, что я надевала их той ночью, мог только один человек. Тот же, который подобрал трость у тайника с ключами. Тот же, который видел, как я переодеваюсь из мужского костюма в платье…

Я умолкла, не в силах больше продолжать. Эллис избавил меня от мучений, сказав всего два слова:

– Мадлен Рич.

– Да, – кивнула я, чувствуя одновременно и облегчение, и острую боль в сердце. – Осталось только понять, зачем она это сделала.

– Спросите у неё? – меланхолично поинтересовался Эллис, катая пальцами опустевшую чашку по безупречно гладкой скатерти. Крошки хрустели под фарфоровым боком.

– Да… Нет. Не сейчас, – поправилась я. Глупая боль в сердце никуда не делась, словно там раз за разом проворачивали тонкую пружинку. – Не могу понять, почему…

– Причина может быть любая, – вздохнул Эллис, так же старательно не глядя на меня. – Шантаж. Обида. Страх, что вы раскроете её тайну. Давнее притворство. Деньги. Безумие. Да что угодно, Виржиния, и я сейчас вам не помощник в разгадке этой тайны, потому что слишком заинтересован лично, слишком хочу верить в лучшее, – неопределённо повёл он рукой и вдруг поднялся и начал одеваться. Клетчатый плащ, видавшее виды пальто, кепи, надвинутое на самый лоб… Взгляд оставался таким же болезненно-сумрачным. – До встречи, Виржиния. Загляну через денёк-другой. Спасибо за наводку на Бетси, обязательно побеседую с той бродяжкой. Не забудьте своё обещание провести меня в домашний театр леди Уотермилл и познакомить с мисс Барнелл, – с натянутым весельем улыбнулся он и добавил тихо: – И, пожалуйста, не дайте Паучьему Цветку добраться до Мэдди из-за этой дурацкой статьи. Пусть ваш дядя прижмёт газетчиков, если уж у него так разыгралась жажда крови… Доброго вам вечера.

– Доброго вечера, – эхом откликнулась я.

После этого разговора у меня разыгралась мигрень. Извинившись перед гостями, я ушла в комнатку между кухней и чёрным ходом и присела там в кресло, чтобы подремать немного. Вскоре тихо вошла миссис Хат, пробормотала что-то вроде: «Что за несчастливый день», – оставила на столе кувшин с тёплым травяным чаем, закрыла ставни и удалилась, оставив меня в полумраке и тишине. Лишь издали доносились приглушённые разговоры, смех и едва слышно шелестела граммофонная мелодия. Запертую дверь очерчивал желтоватый световой контур. Прикрыв глаза, я размеренно дышала запахами корицы и травяного чая, стараясь унять боль, но мысли всё время возвращались к разговору с Эллисом, и от этого становилось только хуже.

Что мне было известно о Мэдди прежде? Улыбчивая, весёлая, с выразительными жестами и взглядом, смышлёная, грамотная и готовая всегда прийти на помощь – вот, пожалуй, и всё. Я знала, что обычный чёрный чай она предпочитает самому изысканному кофе, а простой кэмширский пудинг, который может себе позволить даже самый бедный горожанин, для неё милее любых диковинок, вроде ягнёнка в винном соусе по-марсовийски. Платья она себе покупала скромные, тёмных невзрачных цветов и очень смущалась, когда я дарила ей что-то более яркое. Пальцы у неё были ловкие, однако руки даже после нескольких лет безбедной жизни выглядели неухоженными, как у дочки фермера, которая лишь за неделю до того впервые отмыла их дочиста. Глядя на такие ладони, никто бы не перепутал её с аристократкой. Мадлен побаивалась незнакомых мужчин, легко пунцовела от комплиментов и смущалась от взглядов. Однако она хорошо знала, с какой стороны браться за нож, и, похоже, смогла бы ударить человека с немалой силой, если бы это потребовалось.

Вышла бы из неё хорошая актриса?

О, да, несомненно.

Была ли моя Мэдди той самой Мадлен Рич, о которой рассказывала Бетси?

Пожалуй, нет.

Сейчас, когда у меня почти не осталось сомнений в том, что именно Мэдди отдала газетчику трость и перчатки, я никак не могла сопоставить этот поступок с тем образом, что сложился в моей памяти. Та, прежняя Мэдди хранила свои тайны, но была верной подругой. А теперь… теперь я не знала, что думать.

«Надо поговорить с ней, – вертелось в голове непрестанно. – Поговорить и спросить прямо, Мадлен не станет лгать, только не она… И леди Милдред доверяла ей, и просила доверять и меня».

Накатил новый приступ мигрени. Я прижала к вискам пальцы и с силой нажала, словно пытаясь выдавить боль, но это, конечно, не помогло. С кухни, как назло, потянуло дымом. Сперва мне казалось, что пахнет подгорелым коржом, но затем гарь исчезла, корично-медовый запах стал более мягким и терпким, и к нему словно бы примешался табачный дым. Внезапно я услышала вздох совсем рядом, испуганно распахнула глаза…

…и обнаружила себя не в комнатке у чёрного хода, а в собственной спальне на Спэрроу-плейс.

– Неужели заснула в кофейне? – пробормотала я, с удивлением оглядывая кружевные рукава ночной сорочки. – Настолько крепко, что меня пришлось относить в особняк? И…

«…Меня нёс Лайзо?» – закончила я мысленно, не решаясь произнести это вслух, и щёки у меня обдало жаром. Мысль была приятной и пугающей одновременно.

Внезапно за окном вспыхнула молния, затем другая, и резко хлынул дождь. Я потянулась было за колокольчиком, но решила, что быстрей будет сделать всё самой, и поднялась с постели. До окна было шагов десять, не больше, но пол так обжигал холодом пятки, что это короткое расстояние обернулось настоящей мукой. Высунувшись в окно, я ухватила сначала одну ставню, затем другую, и потянула на себя. Тугие струи дождя терзали едва распустившиеся листья на яблонях и в голубоватых вспышках молний становились похожими на натянутые между небом и землёй металлические струны. Ветер перебирал их невидимыми пальцами, извлекая пугающую мелодию под аккомпанемент раскатов грома и тихого звона водосточных труб.

Закрыв плотно и ставни, и створки окна, я развернулась и собралась было отправиться в постель, как вдруг увидела за письменным столом женщину в ярко-зелёном платье с серебряной отделкой. Она курила изящную трубку; лицо её было в тени, особенно глаза – их словно закрывала чёрная повязка.

– Бабушка? – выдохнула я, чувствуя, как перехватывает горло от подступивших слёз и нежного запаха вишнёвого дыма.

Леди Милдред улыбнулась кончиками губ.

– Гинни, милая моя Гинни… Ты так сильно изменилась сама, но по-прежнему не веришь, что и другие могут меняться?

Облако вишнёво-табачных ароматов обвилось вокруг меня пушистым кольцом. Леденящий холод, исходивший от каменного пола, отступил.

– Люди не меняются, – с трудом выговорила я. Звук получился не громче шёпота и почти затерялся за шелестом ливня и раскатами грома. – Они только могут обнажить свою истинную сущность со временем.

– Неужели? – улыбнулась леди Милдред и выдохнула новое облако вишнёвого дыма. Оно легло поверх старого, делая меня ещё более лёгкой и тёплой. – Тогда скажи, какая же ты была ненастоящей? Та, что взахлёб слушала истории о моих с Фредом путешествиях? Та, что засыпала на руках у Рэйвена Рокпорта и любила его едва ли не больше, чем собственного отца? Или та, что потом ненавидела маркиза всей душой? Та, что стала лучшей воспитанницей пансиона святой Генриетты – молчаливой, усердной и чопорной, и по памяти читала Писание и целые главы из житий? Или, может, та, что лазала по деревьям с сорванцами Абигейл, пренебрегая учёбой? Та, что зачитывалась романами о приключениях? Та, что за два года не притронулась ни к одному роману? Та, что подражала мне во всём, полгода носила старомодный траур и научилась разбираться в финансовых бумагах лучше управляющего? Та, что завела знакомства, которые я бы никогда не одобрила? Та, что поверила в колдовство гипси и в правду снов?

Я в смятении прижала холодные ладони к пламенеющим щекам, и леди Милдред рассмеялась.

– Знаю, мои взгляды меняются со временем, – беспомощным голосом ответила я и смутилась ещё больше. – Но я ведь пока только взрослею! Мне всего двадцать лет, и я…

– Думаешь, что другие люди чувствуют себя иначе? – мягко перебила меня леди Милдред. Третье дымное кольцо венцом сомкнулось на моей голове, изгоняя мигрень. – Приютский мальчик, ненавидевший любое учение, теперь с усердием занимается каждый день. Бродяжка, уверенная, что она убьёт за кусок хлеба, узнала, что такое любовь и доброта. Не все могут измениться, милая моя Гинни, однако ради тех, кто может, мы не должны закрывать сердце. Пусть лучше тебя предадут десять раз, чем однажды ты холодностью и недоверием скинешь обратно в пропасть того, кто впервые решился сделать шаг к свету. У света просят совета… Советов число несметно… Сметано незаметно… Заметь, но не клеть… В клеть и заклясть, клясть за злость, трость и перчатки, трость, трость, трость…

Бормотание её становилось всё тише и неразборчивей, покуда не превратилось в полную бессмыслицу. Слова срывались с губ струйками дыма и вплетались в облако вокруг меня, а улыбка начала постепенно скручиваться в спираль на лице, превращая его в чудовищную маску. Пол в спальне накренился, и мебель поехала вниз – шкафы, комод, кровать, письменный стол; книги летали вокруг, взбивая страницами воздух, как птицы – крыльями. Я сперва пыталась удержаться на наклонном полу, затем вынуждена была вцепиться в ковёр ногтями, прижимаясь щекой к грубому ворсу, и вдруг…

…проснулась.

Я была всё в той же комнатке между чёрным ходом и кухней. Чай в кувшине ещё даже не успел остыть. В зале кто-то разговаривал и негромко смеялся, звякала посуда, а о странном сне напоминал только запах вишнёвого дыма, причудливо смешавшийся с ароматом выпечки и кофе. От мигрени не осталось и следа, и я чувствовала восхитительную лёгкость и в теле, и в мыслях.

«Там была весна», – подумала я вдруг, вспомнив, как ливень омывал за окном едва раскрывшиеся листья, и от этого на душе стало отчего-то очень хорошо.

После гнусной, грязной осени и холодной зимы мир всегда расцветает.

Я налила себе чашку тёплого чая из кувшина и осушила её медленно, маленькими глотками. Затем тихо покинула комнату, стараясь не тревожить Георга и миссис Хат на кухне, и поднялась по лестнице. Беззвучно отворила дверь, вошла в тёмную спальню Мадлен и присела у изголовья кровати.

– Спи и набирайся сил, – негромко, но ясно попросила я и положила руку Мэдди на горячий лоб. – Не знаю, кем ты была раньше, да мне и всё равно, но сейчас ты мой друг. Я люблю тебя, как родную сестру. Пожалуйста, поправляйся скорее. Милая Мэдди…

Она не пошевелилась, однако дыхание у неё сбилось – едва заметно. Пожалуй, если бы я не следила нарочно, то и не поняла бы ничего. Впрочем, спустя несколько минут оно снова выровнялось. Я встала с пуфа, наклонилась к Мадлен и поцеловала её в лоб, словно больного ребёнка, а затем так же тихо вышла из комнаты, притворив за собой дверь.

Кажется, я окончательно приняла решение.

Эллис должен был закончить расследование. Никого тайны Мадлен не тяготили более, чем её саму. А сейчас я знала, что приму её любую, потому что какой бы она ни была раньше – она изменилась. И сегодня Мадлен заболела не потому, что переутомилась, а потому, что собственные поступки причиняли ей страдание. Я не понимала ещё, зачем ей понадобилось отдавать газетчику трость и перчатки, но уверилась теперь, что у неё была причина.

– Ступайте домой, леди Виржиния, – от души посоветовал мне Георг, когда я появилась на кухне. – Гостей сегодня немного, завсегдатаи уже разошлись. Эта новенькая, мисс Астрид, вполне справляется, а к девяти часам мы закроемся.

Миссис Хат тоненько чихнула в необъятный платок и подтвердила, что они с Георгом непременно справятся со всем, а мне нужно отдохнуть.

– Пожалуй, сегодня последую вашему совету, – улыбнулась я. Мне пришла в голову одна идея. – Благодарю за заботу.

Лайзо ничего не сказал по поводу раннего возвращения, но на полпути к особняку заметил:

– А вы сегодня будто светитесь… Точнее, светитесь-то сейчас, а поутру вы были мрачнее мрачного. Случилось что-то хорошее? – спросил он, поймав мой взгляд в зеркале.

– Случилось нечто плохое. Но мне наконец стало ясно, как поступить, – честно ответила я.

Лайзо с деланным удивлением присвистнул, и тут мы вместе рассмеялись. А затем он вдруг завёл автомобиль на обочину дороги, заглушил мотор и обернулся, перегнувшись через кресло. Взял меня за руку – и застыл, ничего не говоря, только глядя в глаза неотрывно.

Я почувствовала, что вновь заливаюсь краской. Сердце забилось чаще, и губы отчего-то стали горячими и сухими. Лайзо внезапно показался мне похожим не на гипси, а на морского офицера из тех, что изредка приходили на званые вечера к леди Вайтберри. Та же скрытая сила в движениях, тот же оттенок загорелой кожи и зелёное-зелёное изменчивое море во взгляде…

Внезапно осознав, что я невольно склонилась ближе к нему, я отпрянула, высвободила руку и спросила:

– В чём дело?

Мне хотелось, чтобы это прозвучало холодно, но голос был извиняющимся… и разочарованным?

– Ни в чём, – ответил Лайзо негромко и вернулся на своё место. – Простите, я… Правда, простите. Не знаю, что на меня нашло.

До особняка оставалось всего десять минут пути. Они длились бесконечно… но, признаться, я и не хотела, чтобы они заканчивались, и это меня пугало.

Лайзо кусал губы, не смотрел на меня и ничего не говорил.

К счастью, дома стало не до странных происшествий. Мистер Чемберс доложил, что сэр Клэр Черри только что вернулся в особняк.

– Очень хорошо, – с облегчением вздохнула я. – Пусть он зайдёт в мой кабинет перед ужином. Скажите, что это по поводу утренней беседы.

– Будет сделано, мэм, – поклонился мистер Чемберс и поспешил выполнить просьбу.

Клэр постучался в дверь кабинета уже через десять минут.

– Вы хотели поговорить со мной, дорогая племянница?

– Что-то вроде того, – согласилась я. – Присядьте, пожалуйста… Скажите, как продвигается ваше… ваше дело?

– Поговорил со старыми друзьями. Надеюсь поговорить с новыми друзьями завтра ночью, – уклончиво ответил Клэр, усаживаясь на край кресла с идеально прямой спиной. От него отчётливо пахло каким-то дорогим и сладким ликёром, явно не домашним и не фруктовым. – Вы спрашиваете с определённой целью?

– Да, – не стала я отпираться. – Видите ли, у меня есть к вам небольшая просьба. Не могли бы вы сообщить мне о результатах прежде, чем, гм… свершится наказание? – с трудом подобрала я пристойный синоним к тому, что вертелось на языке. Вряд ли Клэр стал бы нежничать с газетчиком и его сообщниками, а методы у дяди, судя по оговоркам леди Милдред, а теперь и Эллиса, были не самые гуманные.

– Желаете приобщиться к зрелищу, дорогая племянница? – чопорно выгнул бровь Клэр.

– Возможно. Так могу я рассчитывать?..

– Зависит от обстоятельств… но скорее да, чем нет. И мы с Кеннетом и Чарльзом погостим до весны, пожалуй, – кивнул он и поднялся. – Встретимся за ужином, возлюбленная моя племянница.

И только когда Клэр прикрыл за собой дверь, я осознала, что в обмен на своё согласие он выторговал право оставаться в особняке ещё почти полгода.

Ужин прошёл спокойно – словно бы и не появлялась в газете злополучная статья. Лиам вполголоса рассказывал братьям Андервуд-Черри об экзотических животных Чёрного континента; особенно яркой была история о «жутких пятнистых лошадях с шеей в человеческий рост». Похоже, что сведения из географического атласа Лиам щедро разбавлял собственной фантазией, но Кеннету и Чарльзу это явно нравилось. Клэр тоже выглядел удовлетворённым и даже изволил завязать дружескую беседу с Паолой Мариани. Пока речь шла о классической аксонской литературе, я благоразумно помалкивала. Но потом, слава Небесам, подняли нормальную, человеческую тему – изменение земельного налога, и я с удовольствием присоединилась к разговору.

Сны в ту ночь были на удивление светлыми, наполненными запахом вербены и тихой музыкой. Поднялась я рано, ещё затемно, и чувствовала себя прекрасно отдохнувшей. Быстро разобрала текущую почту – помощь Юджинии оказалась воистину неоценима – и отправилась в кофейню, намереваясь позавтракать там же. По дороге меня одолевали страхи, что Мэдди заболела ещё сильнее или наоборот сбежала под покровом темноты, но, к счастью, они не оправдались.

– Доброе утро, леди Виржиния, – сердечно поприветствовала меня миссис Хат ещё в коридоре. – Как вы нынче себя чувствуете?

– Спасибо, хорошо, – улыбнулась я. Лайзо, бесстыдно пользуясь отсутствием Клэра Черри, тут же вклинился:

– Леди Виржиния просто цветёт, не иначе, весна в октябре наступила, – по-разбойничьи ухмыльнулся он. Миссис Хат, как обычно, благосклонно закивала – Лайзо ей с самого начала нравился.

– А как поживает Мадлен? – спросила я, делая вид, что не замечаю обмена взглядами.

– Сегодня встала, как ни в чём не бывало. Но по-прежнему бледна, – вздохнула миссис Хат огорчённо. – Бедная птичка! Как утомилась-то… Видно, не пошло ей на пользу морское путешествие.

– Как знать, – пожала я плечами, стараясь не выдать волнения. Лайзо, впрочем, заметил коротенькую паузу перед словами, и улыбка его померкла. – Возможно, путешествие напротив было слишком приятным, а приезд обратно в наш сырой Бромли подкосил её здоровье.

«Или встреча с тем человеком, который вынуждает её шпионить за мною», – добавила я мысленно.

Миссис Хат тем временем нахмурила лоб, словно припоминая что-то, потом запунцовела и прижала пухлые ладони к щекам:

– Совсем позабыла, леди Виржиния! Вчера вечером, уже после вашего ухода, пришёл молодой человек… Забыла, как его имя, но на лорда Эверсана, я имею в виду, молодого лорда, Идена, он похож как брат. Хотел с вами увидеться, а как узнал, что вы занедужили, то велел передать, что маркиз Рокпорт заедет нынче утром.

«Неужели из-за газеты?», – подумала я с досадой, а вслух сказала:

– Рада буду увидеть его. Сделайте, пожалуйста, кунжутных и сырных печений к кофе, дядя Рэйвен их любит.

Миссис Хат пообещала тотчас же пойти на кухню, но и шага сделать не успела, как в парадные двери ещё закрытой кофейни постучались. Лайзо в одно мгновение очутился в зале и тут же вернулся назад:

– Ваш маркиз прибыл. Лёгок на помине, – с непередаваемой интонацией произнёс он, так, что мне стало смешно. – Пожалуй, пойду, глаза ему мозолить не буду.

Я вспомнила, чем кончилась беседа с другим моим «опекуном», Клэром Черри, и содрогнулась:

– Да, разумное решение. Миссис Хат, печенья готовить уже не надо, подайте крекеров… И, если можно, сделайте мне овсянки, после беседы с дядей Рэйвеном я хочу позавтракать.

«Если кусок в горло после этого вообще полезет», – добавила я мысленно.

Маркиз сегодня прибыл в одиночестве: Мэтью с ним не было. Зато в автомобиле, кроме водителя, я разглядела незнакомого седого толстяка в коричневом костюме и, к моему огромному удивлению, миссис О'Дрисколл, экономку. Одет был дядя Рэйвен не по погоде легко, всего лишь в тёмно-синий сюртук из плотной ткани; впрочем, плащ мог остаться в машине. На ботинках виднелись следы подсохшей грязи, как после долгой прогулки по не слишком чистому тротуару. Цилиндр также выглядел немного влажноватым.

– Тяжёлое выдалось утро? – сочувственно поинтересовалась я, когда мы садились за столик.

– Скорее, длинное и раннее, – пошутил дядя Рэйвен, снимая очки с круглыми зелёными стёклами. На переносице остались две маленькие отметинки. – А вы, насколько я вижу, счастливы и полны сил? Откровенно говоря, мне представлялась иная картина.

– Гнев, уныние или страх? – понятливо кивнула я и улыбнулась: – Вы немного опоздали, всего на день. Накануне было вдоволь и гнева, и уныния.

– И что же вернуло вам доброе расположение духа? – поинтересовался дядя Рэйвен.

У меня от сердца отлегло. Я боялась немного, что он тоже станет читать нотации, сердиться, угрожать слежкой – словом, воспитывать. Однако маркиз выглядел хоть и усталым, но пребывающим в отличном настроении.

– Забота друзей и родственников, – шутливо ответила я, имея в виду сцену в кофейне и обещание Клэра найти газетчика. – Дядя Рэйвен, не буду тянуть с вопросом. Скажите, ваши люди не имеют отношения к той статье, что появилась недавно в «Бромлинских сплетнях»? О падшем идеале?

Дядя Рэйвен сделал маленький глоток из чашки и только затем ответил:

– Разумеется, нет. Что могло навести вас на такие мысли, дражайшая моя невеста?

– Статья предостерегает от глупостей, вроде ночных прогулок, а кто больше вас хотел бы отучить меня от них? К тому же прямо моё имя не названо, распознают намёки только близкие друзья и я сама, так что репутации в обществе ничего не угрожает… – начала было я перечислять доводы Эллиса, но затем увидела, как помрачнел дядя Рэйвен, и поспешила добавить: – Впрочем, это всего лишь глупое предположение, я даже всерьёз о нём не думала.

– Хорошо, – ровным голосом ответил он. – Право, я чувствую неловкость при мысли, что вы могли поверить в мою способность действовать подобными методами… в отношении вас, драгоценная невеста.

Пауза в его словах была маленькой, но очень многозначительной. Я по достоинству оценила её и продолжила:

– Однако та статья не стоит беспокойства. Сэр Клэр Черри, который, как вы знаете, гостит сейчас вместе с внуками на Спэрроу-плейс, любезно пообещал мне встретиться с автором публикации и поговорить с ним о некоторых семейных традициях.

– Вот как? – выгнул бровь дядя Рэйвен. – Отрадные новости. Виржиния, – произнёс он вдруг тише и теплее. – Скажите, вы действительно разгуливали ночью по Бромли в мужском костюме?

Я сделала вид, что очень увлечена кофе и печеньем – полуправда, впрочем, потому что позавтракать дома мне не удалось.

– Будете говорить мне о репутации и о вреде ночного воздуха?

– Не буду, – на удивление сдержанно ответил маркиз и с усилием потёр пятнышки от очков на переносице. – В какой-то степени это и моя ошибка. Я лично подбираю людей для вашей охраны, Виржиния, и готов поручиться, что на сей раз за вас отвечают сколь опытные, столь и деликатные мастера своего дела. Однако вы снова умудрились просочиться мимо них, точно тень. Впору поверить в колдовство.

– Если это и колдовство, то не моё, – со вздохом призналась я, чувствуя себя виноватой. Дядя Рэйвен столько сил потратил на то, чтоб меня обезопасить, а я опять поддалась романтическому порыву… И сейчас даже не могу объяснить, почему подвергла себя такой опасности. Иначе Мэдди окажется в большой опасности, а то и вовсе… Нет, не хочу об этом думать. – Дядя Рэйвен, поверьте, я крайне сожалею о своём поведении.

– И обещаете в дальнейшем поступать осмотрительнее.

Солгать, глядя ему в глаза, я не смогла.

– Постараюсь. Возможно.

В глазах у него появилось странное выражение. Какое бывало у Эллиса прямо перед тем, как он выдавал очередную шутку о своих несуществующих родственниках, но не мог же дядя Рэйвен тоже… шутить?

– Говорят, что если безумие нельзя остановить, его нужно возглавить… Когда вы пожелаете ещё куда-либо прогуляться ночью, драгоценная невеста, просто сообщите мне – я настаиваю. Если я не смогу составить вам компанию, то хотя бы выделю подобающее сопровождение. Миссис О'Дрисколл уже согласилась побыть вашей компаньонкой, если понадобится. Собственно, именно это я и хотел вам сообщить, а теперь позвольте откланяться, – и он вновь надел очки и цилиндр. – Благодарю за кофе, мои комплименты мистеру Белкрафту.

– Непременно передам, – только и сумела ответить я. Долила себе кофе, уже порядком остывшего, и осушила чашку в пару глотков.

Ночная прогулка в компании экономки маркиза и пары «ос»!

Нет, пожалуй, действительно стоит проявить осторожность хотя бы в ближайшие месяцы. Иначе с дяди Рэйвена станется действительно приставить ко мне эту Клару О'Дрисколл. И что-то мне подсказывает, что она вряд ли сойдётся с Крысоловом характерами…

Допив кофе, я вернулась на кухню. Миссис Хат как раз приготовила кашу и украсила её свежайшими фруктами от мистера Салливана и орехами. Мадлен размешивала крем для эклеров. Увидев меня, она слабо улыбнулась, шагнула было навстречу – но словно наткнулась на невидимую стену, помрачнела и отвернулась. Я попыталась поговорить с нею, но не преуспела. В ответ Мэдди лишь качала головой, кивала и – изредка – протягивала руку, словно желая дотронуться до меня. Однако пальцы вновь и вновь смыкались на пустоте.

Она словно бы хотела решиться на что-то очень важное – но пока не имела сил. Пока.

Значит, ей нужно было время.

После завтрака я сердечно попрощалась со всеми до вечера, обняла Мадлен и пообещала вернуться как можно скорее. Затем позвала Лайзо, чтобы он взял заранее приготовленную корзинку гостинцами – с пирожными, печеньем и прочими сладостями, и проследовала с ним к автомобилю.

Нужно было ненадолго отстраниться от размышлений о Мадлен и вернуться к другим насущным делам – всё-таки до благотворительного ужина оставалось не так много времени, а я сумела найти минутку для разговора с отцом Александром лишь сегодня.

– Что-то вы погрустнели после разговора с этим вашим маркизом, – заметил Лайзо, выводя автомобиль на оживлённую улицу.

Несмотря на скверную погоду, людей вокруг хватало. Спешили с рынка служанки с объёмными корзинами, размеренно прохаживались по тротуарам благополучные леди и джентльмены, сновали туда-сюда торговки зеленью, чаем и пирожками. В опасной близости от автомобиля прошмыгнули двое мальчишек, одетых дорого, но не по погоде легко. В руках у одного была красивая кукла.

«Наверное, сбежали от няньки», – подумала я рассеянно и попыталась улыбнуться Лайзо:

– Нет, что вы. Дядя Рэйвен напротив повеселил меня. Дело… в другом.

Он бросил на меня быстрый взгляд в зеркало. Автомобиль выехал с большой улицы в узкий, грязноватый переулок. Людей здесь почти не было, а те, что встречались, не поднимали на нас глаза.

Так, словно красивая блестящая машина была призраком.

– Возможно, это и не моё дело, Виржиния… Но вы ведь о Мадлен говорите сейчас? – мягко спросил Лайзо без обычного своего простонародного говорка.

– Нет, – резко ответила я, но почти сразу же исправилась: – Да. Простите, я не могу говорить об этом пока, слишком всё сложно… Эллис с вами обсуждал расследование?

– Так, попросил кой о чём, – неопределённо пожал плечами Лайзо. Похоже, моё нежелание откровенничать его обидело.

Но не рассказывать же о том, что Мадлен, возможно, уже долго предавала меня и даже связалась с бессовестным газетчиком?

Нет, не сейчас. Только не сейчас, пока я сама ещё толком не понимаю, в чём дело.

– Тогда и я попрошу, – решительно произнесла я наконец. Губы Лайзо дрогнули в намёке на улыбку. – Пожалуйста, присмотрите за Мадлен. Не дайте ей совершить ничего… необдуманного и необратимого, – скомканно закончила я, не в силах выговорить то, что действительно было на кончике языка.

Лайзо должен был сказать «постараюсь» или «сделаю всё возможное», но он ответил тихо:

– Обещаю. Она не сделает ничего, за что себя не простит. Вы ещё встретите вместе счастливое Сошествие, даю слово.

Он понял.

Он действительно понял, чего я боялась.

– Спасибо, Лайзо.

– Да чего уж там, леди, – хмыкнул он и вновь уставился на дорогу.

Губы у него были покрасневшие и искусанные.

Отец Александр встретил нас на пороге приюта в окружении толпы младших детишек. Зелёный шарф священнического облачения выглядел ещё более потрёпанным, чем полгода назад. На лбу, справа, у отца Александра красовалась внушительная шишка – видимо, он снова пытался отремонтировать что-то своими руками, но не рассчитал сил.

– Леди Гинни приехала, леди Гинни! – заголосили ребята, стоило мне выйти из автомобиля. В последний раз я заглядывала в приют больше месяца назад и пробыла здесь совсем недолго, но, кажется, сласти и книжки с иллюстрациями произвели на маленьких сорванцов очень сильное впечатление.

– А где мисс Мэдди? – пропищала одна девчушка с голубой лентой в косе. Кажется, именно с этой малюткой Мадлен играла в прошлый раз.

Я замешкалась с ответом, но мне на помощь пришёл Лайзо.

– А ну – цыц, детвора! – шутливо прикрикнул он и поднял повыше корзинку с гостинцами. – Глянь-ка, что у меня есть. Кто сластей хочет, пока леди будет с отцом Александром разговоры разговаривать?

– Я! – грянул дружный хор.

В это время из дверей выглянула сестра Мэри и пригрозила детишкам страшными карами за шум, но её, кажется, никто всерьёз не испугался. Воспользовавшись моментом, мы с отцом Александром поприветствовали друг друга, а затем он увёл меня по холодному коридору в маленькую комнатку, служившую ему кабинетом. К моему приходу была уже растоплена жаровня, однако снимать накидку я так и не решилась – от окон ощутимо несло холодом.

– Давненько вас не видать было, леди, – прокряхтел отец Александр, с трудом усаживаясь на лавку. Заметил мой встревоженный взгляд и пояснил басовито: – Вы тут не извольте беспокоиться, это всё сущая ерунда. Хотел дыру в крыше подлатать да свалился маленько… Лесенку вот поломал, ну да старшие детки её быстро починили.

– Может, вам стоит обратиться к доктору? – предложила я, раздумывая, что лучше сделать – попросить о помощи доктора Хэмптона или вызвать врача из госпиталя.

– Да ну их, докторов, – заулыбался отец Александр. – Кости-то целы, а для прочего Лайзо, добрая душа, позавчерась припарок и мазей приволок. Сам, поди, и намешал… Ну, да что я вам тут всякое рассказываю, держу зазря на холоде, давайте лучше к делу. О чём этаком вы хотели со мной поговорить?

– О многом… Но главных вопросов – всего два, – уверенно ответила я. В последние две недели мне не раз случалось вечером набрасывать в записной книжке план этого разговора, и большая часть вопросов отсеялась сама собой. – Во-первых, у меня с собой расчёты с окончательной суммой. Можете взглянуть на них и уже начинать планировать. На что вы потратите собранные деньги. Если на благотворительном вечере собрать достаточно не удастся, сыновья герцогини Дагвортской возместят недостающую сумму, – и с этими словами я передала отцу Александру бумаги. Он взглянул на цифру, обведённую в кружок, и тихо охнул. – Кроме того, мы с лордом Дагвортом и его братом решили, что будет интересно установить особую корзину для именных подарков. Не все гости захотят… точнее, не все смогут пожертвовать на приют деньги. Кто-то с большей охотой принесёт игрушки или книги.

– Любая помощь во благо, – пробормотал отец Александр, продолжая изучать расчёты. Брови его задирались всё выше и выше. – Что игрушки, что одёжки, что табачок для святого Кира…

Последние слова прозвучали совсем неразборчиво.

– Что вы сказали? – переспросила я недоумённо.

Отец Александр свернул бумаги и смущённо поскрёб затылок:

– Да так, с языка сорвалось, не обращайте внимания, леди Виржиния… Ну, с расчётами-то понятно, а второй какой вопрос? – ловко перевёл он разговор на другую тему.

Я мысленно сделала пометку, что нужно будет положить в корзину с подарками кисет хорошего табака, вроде того, что любила леди Милдред, а вслух ответила:

– Мне хотелось бы узнать, какие из ваших воспитанников лучше всего бы подошли на роль гостей на вечере.

Отец Александр понял намёк правильно и помрачнел.

– То есть – кого можно как зверушку в зоопарке выставить? Но чтоб они не кусались, не рычали и вели себя, точно котятки домашние?

– Нечто вроде того, – виновато признала я. – Отец Александр, мне действительно жаль, что до этого дошло. Я была против того, чтобы приводить самих детей на благотворительный вечер, хватило бы и Лиама – он научился прекрасно держаться в высшем свете. Но Дагвортские Близнецы… То есть лорд Дагворт с братом настояли на том, чтобы привести детей, а Лиам поддержал эту затею. Потому я рассчитываю на ваше благоразумие и добрый совет.

Священник тяжко вздохнул и вновь почесал в затылке, на сей раз – целой пятернёй.

– Ну, дело сложное, чего говорить… Кое-кто у меня на примете есть. Две девчушки смышлёные, они в писчей лавке подрабатывают – почитай, невесты уже. Можно ещё Берти отправить, он мальчуган разумный, читает хорошо, стихи наизусть знает. Выглядит опять-таки благообразно, – добавил отец Александр рассудительно – и низко опустил голову: – Да только всё одно, не нравится мне эта затея. Чую, добра из неё не выйдет. Детишки-то особые, да вы и сами знаете, что о нашем приюте в городе говорят.

– Мы справимся, – твёрдо ответила я.

Но, откровенно признаться, настоящей уверенности при этом не чувствовала….

Ещё некоторое время мы обсуждали детали. Уговорились на том, что перед благотворительным вечером миссис Мариани немного позанимается с выбранными детьми и пару раз выведет их «в свет» – на полуденный чай в кондитерскую и на прогулку в парк. Я пообещала заранее заказать новые платья для девочек и костюм – для мальчика.

– А мы с ребятками поговорим, – подмигнул мне отец Александр. – Лили и Дейзи – девчушки славные, но уж больно до нарядов охочие. Если посулю им, что платья, мол, в подарок за хорошее поведение достанутся, так они весь вечер сущими паиньками будут. Глядишь, и Берти с них пример возьмёт… Вы только, того, заранее-то не проговоритесь, что платья и так, и сяк их будут.

– Спасибо за совет, – искренне поблагодарила я, сдерживая неуместную улыбку. – Что ж, если других вопросов не осталось, я вернусь в кофейню.

– Я провожу до ворот, – тут же поднялся отец Александр. Опасливо глянул на жаровню, убедился, что угли почти погасли, и шагнул ко мне. – У нас тут и заблудиться немудрено.

Возвращались во двор мы другой дорогой, не вокруг здания, а насквозь по холодным, но уже относительно благоустроенным коридорам. Отец Александр открывал то одну, то другую дверь, показывая, что и где в приюте уже починили на деньги, которые я отправляла в последние месяцы. Выходило на удивление много. Хотя от сквозняков избавиться пока не удалось, но проваленную крышу уже везде подлатали, а полы заново выстлали хорошей доской. В спальне для самых маленьких поставили новые окна и переложили печь. Последнее, впрочем, было мерой временной – только до того момента, как получится провести обогрев по всему приюту.

В холл отец Александр меня вывел каким-то хитрым ходом, из-под лестницы. Ещё издали, из-за запертой двери, я услышала то ли глухую ругань, то ли плач, но не успела ни сообразить, что это может быть такое, как оказалась на самом настоящем поле боя.

Сестра Мэри по прозвищу Кочерга в голос кричала на тощую светловолосую девицу в поношенном сизом платье и ослепительно белой пуховой шали.

– Откуда ты это взяла? – срывалась на визг сестра Мэри. Лицо её покраснело, как варёный рак, рот искривился, но это выглядело не смешно и не противно, а по-настоящему страшно, точно за спиной у разгневанной монахини стоял кто-то ещё, сияющий и огромный. – Откуда взяла, я тебя спрашиваю? И не смей врать, паскудница!

– А не скажу! Крыса ты, крысятина вонючая! – со злыми слезами в голосе орала в ответ девица, бледная, как полотно. Глаза её были черным-черны. – Ты здесь гниёшь, и все гниют, а я не хочу! И не буду!

– Откуда ты шаль притащила, мерзавка? – Мэри-Кочерга сжала руку, скомкав в кулаке блёкло-серую ткань своей юбки. – Кто тебе дал?

Голос её сделался громоподобным и, кажется, заполнил весь приют, от ступеней и до самых укромных углов. Девица отшатнулась, прикусила губу – а потом выдохнула, словно в омут кидаясь:

– Мужчина дал! Подарил, слышишь? А ты мне завидуешь! Крысятина ты, вот ты кто! А я актрисой буду, он мой голос хвалил и говорил, чтоб я подошла к ночи на премьеру, и уж он тогда меня обязательно хозяину…

Мэри не дослушала девицу – наотмашь отвесила ей пощёчину.

– Дурой ты родилась, дурой и помрёшь, – в сердцах произнесла монахиня уже тише. Девица так и стояла недвижимо, только моргала часто-часто. – А ну-ка, сымай эту свою клятую шаль, надевай плащ и пойдём-ка со мной. Покажу тебе одну такую дурёху… И покуксись у меня тут, покуксись! Я и не так задам! Ишь, актрисой… в ночь прийти… Вот мерзопакостный кобель, ужо я ему задам…

Бросив на меня настороженный взгляд, но не переставая причитать, сестра Мэри подхватила всхлипывающую девицу под локоть и буквально поволокла её за собою – бедняжка едва успевала ноги переставлять.

– Святые Небеса, – вырвалось у меня еле слышно.

Отец Александр виновато покряхтел – и произнёс вполголоса смущённо:

– Вы плохого не думайте, леди Виржиния. Мы тут детей не поколачиваем… Просто очень уж у сестры Мэри за Флоренс сердце болит. Мать-то Флоренс тоже из нашего приюта была, – ещё тише признался он и скосил на меня глаза. – Да Мэри за ней не уследила. Та в четырнадцать лет возьми да и окажись, это… на сносях, – неуклюже закончил он.

– Тоже актрисой хотела быть? – негромко спросила я. Сердце у меня отчего-то сжималось.

– Певицей, – ворчливо отозвался он. – Оперной. Ей хремпрессарио кривозубый голову задурил. А она возьми и помри потом родами… Её так же звали, леди Виржиния, – добавил он надтреснутым голосом. – Флоренс. И волос у ней тоже светлый был… А, что я вам говорю. Пойдёмте за Лайзо. Его, небось, дети уже совсем уморили.

Отец Александр развернулся и медленно пошёл через холл, сгорбив плечи и немного прихрамывая. Я смотрела ему в спину и чувствовала, как под платье пробирается сырой, затхлый холод. Истории Флоренс и Мадлен Рич были похожи, как два отражения одного человека в разных кривых зеркалах. А сколько ещё таких девочек попадало в сети большого города…

Задумавшись, я не заметила, как мы добрались до большой тёплой гостиной, где Лайзо развлекал детей. «Уморённым» он, вопреки опасениям отца Александра, не выглядел. На плечах у него сидела совсем маленькая девочка, отдалённо похожая на меня – с гладко зачёсанными волосами цвета кофе и серо-голубыми глазами. Лайзо сосредоточенно рисовал что-то в альбоме цветными карандашами, которые Мэдди подарила приюту ещё в прошлый раз. На том же столе, поджав ноги, сидел мальчик лет шести, черноволосый и смуглый, и сосредоточенно закрашивал что-то жёлтым цветом в углу листа. Остальные дети толпились вокруг – кто-то улыбался восхищённо, кто-то взахлёб просил добавить «башенки» или «дерево вон тут», кто-то просто молча наблюдал, уплетая пирожок, а Лайзо умудрялся отвечать каждому ребёнку, не прекращая рисовать:

– Башенку? Тут? Сейчас дорисую. А какую крышу сделать? Мост, говоришь? Будет мост…

А я внезапно вспомнила, как отец отсылал меня из кабинета со словами: «Иди, поиграй, я занят. И не беспокой леди Эверсан, у неё мигрень».

Конечно, тогда мне это не казалось ужасным. Ведь все дети, которых я знала, росли под присмотром нянек и гувернанток. Наоборот, было удивительно, что леди Милдред так часто проводила время со мною. А визиты с отцом к маркизу Рокпорту и вовсе становились волшебным праздником… Но сейчас это «я занят» вместо «побудь со мной» и «леди Эверсан» вместо «мама» казалось мне таким пронзительно… холодным? Болезненным?

Пожалуй, и то, и другое.

– Я… подожду на улице, – вырвалось у меня. – Что-то голова кружится. Мистера Маноле не торопите, пусть дорисует.

Растерянно улыбнувшись отцу Александру, я вышла из комнаты с неприличной поспешностью. Почти не осознавая, как, выбралась на улицу и замерла на крыльце.

С неба сыпал, как через сито, мелкий дождь, колючая водяная взвесь; он налипал на лицо маской, и кожа немела. Голые ветки яблонь зябко тянулись к сумрачному небу – чёрные, изломанные; ветви плакучих ив беспомощно клонились к земле, и с каждым порывом ветра слегка раскачивались, словно пытаясь себя обнять – так же, как раскачивались и обнимали себя душевнобольные. От Смоки Халоу отчётливо тянуло гарью, и весь Бромли, смутно угадывающийся за дождевой пеленой, напоминал заброшенное, отсыревшее по осени пожарище.

– …Виржиния?

Я вздрогнула и обернулась. Лайзо отдёрнул пальцы от моего плеча, как вор, застигнутый на месте преступления, но не отвёл взгляда, а посмотрел мне прямо в глаза.

– Мы же договорились, что вы не будете пока звать меня по имени, – напомнила я и попыталась улыбнуться, но губы не слушались.

– Вашего чудовища пока нет рядом, значит, можно и не бояться расплаты, – ответил Лайзо неожиданно серьёзно. – Что с вами, Виржиния? Вы в последнее время – что то пёрышко. Куда ветер дунет, туда и летите – то к печали, то к радости.

– А раньше было иначе? – На сей раз улыбнуться уже почти получилось.

Вместо ответа он легонько дотронулся кончиками пальцев до моей щеки. Я вздрогнула – прикосновение было огненным. Мы стояли и смотрели друг на друга – кажется, бесконечно, и даже тихий скрип двери не мог заставить меня очнуться от странного полузабытья.

– Я хочу, чтоб вы на меня полагались, Виржиния, – произнёс Лайзо вдруг негромко, но ясно. – Без уловок и масок. Мне ничего взамен не надо, правда.

– Когда люди говорят, что им ничего не надо взамен, это значит, что им нужно всё без остатка, – откликнулась я механически, вспомнив слова леди Милдред, и тут же сама смутилась. – Впрочем, довольно. Мне пора в кофейню. Извольте пройти к автомобилю.

Прозвучало это настолько неестественно и смехотворно, что Лайзо не выдержал и фыркнул, да и я сама улыбнулась – наконец-то искренне.

Уже подъезжая к «Старому гнезду», я спохватилась и поинтересовалась, что такого Лайзо рисовал в приюте. Он коротко ответил: «Дом», но пояснять ничего не стал, а расспрашивать мне было неловко.

«Дом».

Звучало, как мечта – не моя.

… – А о чём ты мечтаешь? Тоже актрисой быть?

Голос звонкий и немного манерный. Тень на стене изящно изогнута; над ней парит призрачный венец, принцессина корона, и капли на отсыревшей стене переливаются жемчугом.

Вторая тень, изломанная и тонкая, качает головой:

– Не-а. – Голос её другой, более глубокий, и есть в нём нечто пленительное – изобилие оттенков, полнота и скрытая страсть. – Нужно оно больно, актёрство это. Морока одна. Я дом хочу свой. Вот скоплю денег и куплю. Во дворе посажу пионы и жасмин, много-много кустов. Чтоб летом запах стоял густой…

Первая тень начинает дрожать и расплываться; издали волнами набегает смех, как прибой – на каменистый пляж. Свет искажается и желтеет, появляется запах гари.

– Пионы! Вот придумала тоже. Так и знала, что ты дурочка. Ну купишь ты себе этот дом, а потом как жить будешь? Может… – голос коварно затихает – …поклонника найдёшь? Я могу тебе своего старого одолжить, всё равно он мне надоел.

Жемчужные капли начинают сползать по стене и тускнеть.

Вторая тень мотает головой.

– Не надо мне чужих и старых. На что жить буду… а там посмотрю. Плохо без дома, тягостно так.

– А ты-то откуда это знаешь? – Голос грубеет. Свет делается уже не жёлтым, а оранжевым, и дымом пахнет сильнее. – У тебя же никогда не было его. Ты шваль приютская.

– Я же не всегда бродяжкой была. – Вторая тень не обидчива.

– Вот врать чего? Думаешь, год служанкой у леди проходила и теперь учёная стала? Говоришь как по-писаному? А-а-а-а… – тянет вдруг она длинно; то ли вздох, то ли стон. – Я поняла. Ты вообще всё врёшь. На самом деле хочешь вместо меня быть звездой, да? Он ведь тебя хвалил…

Свет становится красным; воздуха не хватает, и гарь дерёт горло. Жемчужные капли на стене с шипением испаряются, и первая тень прорастает язычками пламени, а вторая сереет и сыпется, как обугленный лист на ветру.

– Хвалил только за то, что я пьесу наизусть знала… Да какая из меня актриса. А ты сердишься, что я согласилась?

– Нет.

Стену испещряют трещины, чёрные и глубокие, а за ними – всё та же огненная бездна.

– Ну миленькая, ну не злись! – Голос умоляет, звенит, чарует, но вторая тень – огненный силуэт? – лишь разгорается ярче. – Я же не хотела! Он сказал, что скандал будет, если совсем никто… Видишь, тебя уже не мутит, значит, вечером ты на спектакле будешь…

Колючие искры взмывают снопом.

– Какая я тебе миленькая! Молчи! Ты мне должна за всё, слышишь? – Она всхлипывает. – Ты меня предала, да? Это ты мне подсыпала чего-то? Твои штучки уличные?

– Неправда! – От второго силуэта остаётся один намёк, зыбкое воспоминание, пепельный контур на растресканной стене. – Да я лучше умру, чем тебя предам! Ты ведь меня спасла… Ну не сердись, миленькая, ну пожалуйста… я что хочешь сделаю…

– Ну так умри.

Вспышка.

Я очнулась резко и окончательно. Сна не осталось ни в одном глазу. Сквозь ставни пробивался болезненно-бледный осенний свет.

А в руке у меня был зажат бархатный цветок – тот самый, из каморки под театром Уиллоу. И я не могла вспомнить, когда и как достала его из шкатулки в столе.

Всё утро я была сама не своя. Даже Клэр заметил это и спросил, спокоен ли был мой сон, не мешали ли мне порывы ветра – верх деликатности с его стороны, учитывая, что обычно он бы с изысканной ядовитостью добавил, что-де правильный, лично им подобранный супруг, не позволил бы мне так прискорбно подорвать здоровье.

В ответ, к сожалению, я проявить любезность не смогла и коротко признала, что да, спала плохо, но это не совсем то, о чём дорогому дядюшке следует беспокоиться. Леденцовый взгляд Клэра стал тогда на мгновение ледяным.

– Вижу, вы действительно скверно себя чувствуете, милая племянница, – вздохнул Клэр и опустил ресницы. – Жаль, старой графини Эверсан-Валтер сейчас нет с нами. Она наверняка смогла бы помочь.

Меня настигло странное чувство, что он имел в виду гораздо больше, чем сказал, и крылось некое второе дно в простых словах, но переспросить я отчего-то не решилась. Клэр, очевидно, считал, что мне известно, о чём идёт речь, и обнажать собственное незнание было бы не слишком разумно.

«Зачем он вообще приехал в особняк так надолго?» – промелькнула мысль в голове.

Вспомнился некстати его рассказ о том странном случае с Кеннетом и Чарли. Был то случай обычного лунатизма? Маловероятно. И ещё эта тень за живой изгородью – женщина с тёмным провалом вместо лица…

…вместо лица…

– Что вы делаете, Виржиния?!

Дядя Клэр изумлённо воззрился на меня с другого конца стола. Не менее удивлёнными выглядели и Паола Мариани с Юджинией, и только Лиам, увлечённый разговором с мальчиками Андервуд-Черри, кажется, только сейчас заметил, что произошло, а потому не успел испугаться.

– Ничего, – ответила я ровным голосом и бросила в лужицу кофе на столе смятую салфетку. Осколки тончайшей фарфоровой чашки белели среди коричневых потёков, как первый лёд в ноябрьской грязи, лопнувшей под тележным колесом. Между большим и указательным пальцем багровел росчерк глубокого пореза. – Мне пора в «Старое гнездо». Юджиния, проследите за тем, чтобы скатерть почистили.

Я вышла из столовой шагом, непозволительно размашистым для леди, и замерла в коридоре, прислонившись спиной к стене.

Вчера, перед самым сном, мне привиделся в углу у окна тот же самый силуэт – женщина с темнотой на месте лица. И сейчас, чем дольше я об этом думала, тем сильнее прояснялось воспоминание. Та темнота была иной, чем в снах о леди Милдред. Лицо моей бабушки словно скрывала пелена, наподобие вуали, а у той женщины вчера оно было…

…тёмным само по себе?

– Абени, – проговорила я тихо, точно пытаясь одним именем подчинить себе страшное видение. – Абени. Та самая, что учила леди Милдред.

Могла ли Абени явиться к Кеннету и Чарльзу, увести их из дома?

Да, могла. Если сон о леди Милдред был правдив, то сил у Абени хватило бы и не на такое.

Но почему тогда она не увела их, а только напугала? Ведь в итоге Клэр, который, похоже, что-то знал о талантах леди Милдред, пришёл за защитой для мальчиков ко мне… И почему она явилась вчера? Связан ли мой последний сон с её появлением? Ведь сама я точно не доставала того лоскутка и не засыпала с ним…

«Да она ведь меня учит, – обожгла разум пугающая мысль. – Учит. Как Лайзо совсем недавно учил, как распознать в Паоло Бьянки – Паолу, переодетую женщину. Но… зачем?»

Ответов было два, и оба до крайности неприятные.

Во-первых, Абени могла действовать самостоятельно. Тогда, скорее всего, она хотела вылепить из меня вторую леди Милдред. Для того чтобы я могла защититься от седого чудовища, или для того, чтобы я попыталась его уничтожить – неважно. Ведь в любом случае мне пришлось бы… вновь столкнуться с ним лицом к лицу.

При воспоминании о единственной встрече с седовласым по спине пробежал холодок. А если бы тогда рядом не оказалось Лайзо?..

Второй ответ звучал ещё хуже.

Седовласый хозяин сам мог приказать Абени испытать меня… или… или… подобраться ко мне через Кеннета и Чарльза?

– Леди Виржиния?

Я опустила взгляд. Передо мною стояла до смерти перепуганная Юджиния, баюкая на сгибе локтя шкатулку с медицинскими принадлежностями.

– Как плохо ничего не знать о своих талантах, – вырвалось у меня. – Чувствую себя так, словно руки связаны.

– Простите, леди Виржиния… – совершенно потерянно пробормотала Юджиния. – Я ничего не понимаю… просто ваша рана…

– Ах, да, – тихо откликнулась я, переведя взгляд на окровавленную ладонь. Порез едва ли болел, но кровоточил очень сильно. – Спасибо, Юджи.

Рану обработали быстро. А потом, чтобы отвлечься от неприятных мыслей, я поднялась в кабинет и принялась отвечать на письма. Они были аккуратно рассортированы Юджинией: приглашения, счета, деловая переписка, просьбы о посещении кофейни, отчёты от мистера Спенсера и его помощников… Взяв стопку приглашений, я принялась проглядывать их. Некоторые были уже просрочены; другие рассылались явно без надежды на ответ; на третьи следовало ответить вежливым отказом…

Тут внимание моё привлёк надушенный розовый конверт, к которому подклеилась пригласительная карточка четы Уэстов на очередную выставку. Письмо было от Хаббардов, точнее, от леди Хаббард. Она, рассыпаясь в многословных любезностях, словно бы сплошь переписанных из пособия по этикету, просила меня не отказать в чести посетить «благородный поэтический вечер миссис Скаровски, представляющей новый венок сонетов в классическом романском стиле».

С трудом поборов желание поискать в справочнике, чем обычный венок сонетов отличается от романского, я собралась уже было отложить письмо Анны Хаббард в сторону, когда вспомнила вдруг о поручении Эллиса… Точнее, о том, что родной сестрой леди Хаббард приходилась леди Уотермилл. Та самая, в чьём домашнем театре и блистала сейчас мисс Барнелл, одна из бывших актрис Уиллоу.

Похоже, судьба решила подбросить мне счастливых карт.

Я взяла тонкий лист бумаги с вензелем в верхнем углу и начала так же многословно расписываться в том, как мне-де было бы приятно посетить творческий вечер леди Хаббард, любезно приютившей блистательную миссис Скаровски.

Эллис был бы мною доволен, право слово.

Венок сонетов оказался пыточным приспособлением, которое миссис Скаровски медленно, по одной строке, вкручивала в наши уши. Некоторым – подозрительно многим, честно признаться – это пришлось по вкусу. Поэтессе аплодировали, её осыпали комплиментами. Увидев меня среди гостей, миссис Скаровски приветственно воздела руку и ослепительно улыбнулась. Я вздохнула, призвала на помощь всё своё самообладание и громко восхитилась строками «И расцветают даже мхи седые – от непокорной разуму любви». Леди Клэймор, помнится, в таких случаях советовала говорить, что «образ прозрачен и одновременно загадочен, свеж и исполнен вековой непреложной мудрости, а также взывает к внутренней духовности поэтических колебаний» – якобы эта бессмыслица неизменно выручает её в сложных случаях.

Грех было не воспользоваться советом.

– Ах, ваши чувства неизменно тонки и возвышенны! – расстроганно воскликнула хозяйка вечера, Анна Хаббард, и промокнула глаза платком, поданным услужливой служанкой.

– Право, я смущена… Мои чувства – лишь зеркало прекрасных стихов миссис Скаровски, – деликатно улыбнулась я, оглядывая между тем гостиную. Внимание моё привлекла дама в пепельно-голубом платье, отдалённо похожая на хозяйку вечера. Только выглядела незнакомка стройнее и строже. – Скажите, леди Хаббард, кто та дама в голубом? – спросила я небрежно, уже подозревая, каков будет ответ. – Мы не представлены друг другу, увы…

И оказалась права.

– Ох, досадное упущение, – спохватилась леди Хаббард. – Это моя младшая сестра… Ах, кажется ещё недавно она была совсем девочкой, и мы звали её нашей милой Идой, а теперь она баронесса Уотермилл. Пойдёмте, я представлю её вам.

Леди Уотермилл, разумеется, была наслышана и о леди Милдред, и обо мне, что весьма упрощало дело. Мы немного поговорили о погоде, затем о грядущей свадьбе Его Величества и Рыжей Герцогини, затем о поэзии, о моде и о вышивке бисером, и лишь после этого я отважилась словно бы между делом поинтересоваться:

– Скажите, а вы тоже увлекаетесь вышивкой, как леди Хаббард?

Светло-карие глаза леди Уотермилл засияли от удовольствия.

– Нет, увы, я недостаточно терпелива для этого, – скромно произнесла она. Голос её был ниже, чем у сестры, а речь – спокойнее и размеренней. – У меня небольшой любительский театр. Прислуга под моим чутким руководством разыгрывает спектакли для малюток Лидии и Люсии. Девочки слишком малы и боятся ещё бывать в настоящем театре, но к искусству нужно приучать с ранних лет.

«Малюткам», насколько я помнила, было по двенадцать лет.

– Вы абсолютно правы, леди Уотермилл. И какие же пьесы вы ставили?

Баронесса, кажется, искренне обрадовалась моему вопросу:

– О, разные. Поначалу детские сказки, разумеется, только рекомендованные Обществом благочестия имени святой Мартины. Затем перешли на классические пьесы. А нынче хотим поставить рассказ Артура Монро «Кошка Суинбруков». – Тут она помрачнела. – Только вот не знаю, чем заменить главный сюжетный поворот. Само решение с громадной тропической кошкой, которую привезли на болота Суин, чтобы запугать лорда Суинбрука, мне нравится. Весьма поучительная метафора: страх превращает обычных зверей в мистических чудищ. Но как быть с убийством? Мои девочки слишком малы, чтобы смотреть на подобные жестокости, пусть и на сцене домашнего театра. Мы с мисс Барнелл уже и не знаем, что думать…

Тут я поняла, что настал мой счастливый час.

– Леди Уотермилл, – ослепительно улыбнулась я, вкладывая в эту улыбку всё своё обаяние и светский лоск. – Видимо, сами Небеса послали меня к вам, чтобы помочь. Видите ли, я знакома с самым настоящим детективом, знаменитым мистером Норманном. Его одобряет и принимает у себя даже маркиз Рокпорт, – подчеркнула я, умолчав о причинах, по которым Эллис частенько беседует с дядей Рэйвеном. Вряд ли бы они понравились благочестивой баронессе. – И я могу представить его вам… Ах, как бы мне самой было любопытно взглянуть на ваш театр, к слову! Когда будет репетиция?

– Во вторник, если мы придумаем, как поправить пьесу, – растерянно откликнулась леди Уотермилл. – А этого вашего настоящего детектива действительно одобряет лорд Рокпорт?

– Безусловно, – уверенно кивнула я. – А ещё он был представлен самой герцогине Дагвортской, и она нашла его весьма занимательным собеседником. А с леди Клэймор он в своё время поддержал разговор об искусстве.

Самое смешное, что всё это было чистой правдой.

– Действительно, сами Небеса мне помогают, – несмело улыбнулась леди Уотермилл. – Думаете, что мистер Норфолк…

– Мистер Норманн.

– …что мистер Норманн даст мне дельный совет, как без вреда изъять убийство из сюжета?

– Разумеется, – выгнула я бровь. И многозначительно добавила: – Он ведь настоящий детектив.

В конце концов леди Уотермилл сама не заметила, как пригласила меня, а заодно и «мистера Норманна, настоящего детектива» взглянуть на репетицию в своём домашнем театре.

А сможет ли Эллис на самом деле переделать сюжет без убийства так, чтобы ни одна благородная леди не упала в обморок… Право, то не мои трудности.

Главное – поговорить с мисс Барнелл.

Тем же вечером я отослала Эллису записку, где подробнейшим образом рассказала о своей интриге. Ответ, начёрканный на обороте, был сколь краток, столь же и выразителен:

До вторника оставалось два дня, а успеть нужно было много.

Во-первых, пришла пора высылать приглашения на благотворительный вечер в «Старом гнезде». Но с этим я бы вполне справилась: карточки и конверты, подготовленные по заранее составленным и многажды оговорённым спискам, ждали своего часа в письменном столе, оставалось только заполнить пропуски с датой и временем, а уж Лайзо доставил бы послания за один день.

Во-вторых, я должна была срочно найти компаньонку для визита к леди Уотермилл.

Навещая близких друзей, я давным-давно не беспокоилась о глупых формальностях, благо мы уже не в девятнадцатом веке жили. Но сейчас мне предстояла поездка не к хорошей знакомой, а к совершенно новому человеку, к тому же весьма чопорному и чуткому к правилам хорошего тона. Обаять такую особу – дело нелёгкое, а испортить всё можно одним неверным шагом – например, прибыв к порогу в автомобиле с двумя мужчинами. И если Лайзо ещё умел становиться незаметным, когда хотел, то Эллис…

Обычно в таких ситуациях я брала с собою Мэдди. Но сейчас ей совершенно точно нельзя было и показываться в доме леди Уотермилл.

Расправившись с самыми срочными делами, я наслаждалась очень поздним чаем в библиотеке. Часы недавно отзвонили полночь, приглашения Лайзо забрал только сорок минут назад и торжественно пообещал развести до двух дня. Спину у меня слегка ломило от долгих часов, проведённых за письменным столом, но даже эта усталость казалась приятной. Очередной травяной сбор, составленный кем-то из семейства Маноле, слегка горчил, но с каждым глотком тревоги отступали всё дальше, и меня начинало клонить в сон. Я уже почти решила, что подумаю о компаньонке завтра, когда над ухом вдруг раздалось вкрадчивое:

– Вижу, вы снова в задумчивости, дражайшая племянница?

Клэр был облачён в дорогой с виду светло-голубой костюм-тройку; в дверях застыл изваянием Джул, бережно держа в руках серый плащ. Дядя жеманно махнул рукой, и камердинер удалился, коротко поклонившись.

– В задумчивости, – кивнула я и неожиданно призналась: – Не знаю, что мне делать с компаньонкой. Я должна послезавтра быть в гостях у одной леди весьма строгих правил, на которую нужно произвести самое благоприятное впечатление, а меня сопровождает детектив Эллис. Мадлен я взять не могу.

Клэр тяжело облокотился на спинку моего кресла. Меня обдало странным запахом – не то чтобы неприятным, но слишком уж пряным.

– Визит деловой?

– По сути – да, но по форме исключительно светский.

– И о чём пойдёт беседа? – устало поинтересовался Клэр.

– О театре… О литературе и, возможно, о детективных ходах в пьесе. Леди Уотермилл пригласила меня на репетицию домашнего спектакля для своих дочерей, и ей нужен совет…

– Тогда позовите миссис Мариани, – перебил он меня, не дослушав. – Она считается вдовой, так что вполне сойдёт за компаньонку. И, если уж речь идёт о детском спектакле, можете прихватить своего пригретого сиротку… Я имею в виду юного баронета, Лиама Сайера. Прислугу, детей и собак можно брать с собой в гости, не предупреждая хозяев.

Я отметила про себя это многозначительное «считается вдовой», не удостоила внимания выпад в сторону Лиама – раз уж дядя позволяет ему играть со своими мальчиками, значит одобряет его – и с благодарностью кивнула:

– Да, пожалуй, так поступить лучше всего. Жаль, нельзя пригласить леди Клэймор – она прекрасно разбирается в искусстве. Однако она может быть уже занята во вторник, да и леди Уотермилл не ожидает её визита, а мы слишком мало знакомы, чтоб я могла преподносить такие сюрпризы…

– Домашний театр – не искусство, а баловство, – поморщился Клэр.

И замолчал.

Пространство заполнила тишина – вязкая, ощутимая, тяжёлая. Дядя всё так же стоял, глядя в одну точку; я мелкими глотками пила остывший травяной чай, пока чашка наконец не опустела. И тут бы вызвать Юджинию и приказать ей отнести посуду на кухню, но рука не поднималась.

А в пряном запахе, исходившем от Клэра, мне чудился то дорогой ликёр, то модный нынче ядовито-зелёный полынный настой.

– Как… как продвигаются ваши дела? – с трудом вымолвила я наконец.

– О, прекрасно, – механически ответил он. – У младших клерков в газетах столько долгов. Бедные мотыльки… А ещё им отчаянно нужен кто-то старший, с кем можно поговорить… И они совсем не умеют пить. У них острый слух, цепкий взгляд, но они совершенно не способны всем этим пользоваться и страшно боятся начальственного гнева, а я… а я такой старик, Виржиния. Мне, наверно, лет сто.

Он вдруг гибко перегнулся через спинку кресла и, запустив руку в волосы на затылке, поцеловал меня в щёку, а затем уткнулся лицом в шею, дыша глубоко и размеренно.

Мягкие, влажноватые кольца его светлых волос на ощупь были как зефир.

– Вы… пьяны? – тихо спросила я.

Клэр поднял голову и посмотрел мне в глаза; взгляд у него был холодный и ясный.

– К сожалению, недостаточно, Виржиния… Вы похожи на Идена, но и на свою мать тоже так похожи. Я действительно сделаю для вас всё.

Он ещё раз поцеловал меня – в висок, и распрямился, а затем вышел, держа спину безупречно прямой.

Голова у меня была отвратительно пустая.

Я позвонила в колокольчик и, когда явилась Юджиния, приказала ей тихо:

– Чашку – на кухню. А мне в спальню – бокал любимого вина леди Милдред, Магда знает, где оно. Завтра раньше девяти меня не будить.

Юджиния, сделав книксен, удалилась. А я ещё некоторое время просидела в кресле, думая только о том, что уж сегодня точно не хочу видеть никаких снов. Вообще.

Так и вышло.

Паола приняла идею Клэра более чем благосклонно.

– Лиаму давно пора начать выходить в свет. Пускай он ещё ребёнок, но этот опыт ему очень нужен. Другие дети его круга знакомы с жизнью высшего света с пелёнок, пусть и больше по рассказам. А он до прошлого года не знал даже, чем гувернантка отличается от горничной.

Я хотела было возразить, что Лиаму вовсе не обязательно укрощать свою натуру и совсем отказываться от прошлого. Но затем осознала, что сама так легко нарушаю правила именно потому, что знаю их безупречно.

– Вы правы, – согласилась я со вздохом. – Скажите Лиаму, что завтра в четыре мы выезжаем.

– Непременно, миледи, –склонила голову Паола. – К тому же одна из юных леди, вроде дочерей баронессы Уотермилл, может потом стать его женою.

Перед внутренним моим взором возникло лицо Юджи, и я вздрогнула.

– Что вы сказали?

– Ничего, миледи, – скупо улыбнулась Паола.

Лиам новость о визите к Уотермиллам принимал со смирением – до тех пор, пока не узнал, что Эллис едет тоже, а дальше поездка в его воображении, видимо, превратилась в весёлый праздник, потому что одной живой кометой в особняке на Спэрроу-плейс стало больше. Я всё ждала, когда послышится вкрадчивый выговор от Клэра, но дядя с того памятного вечера так и не появлялся.

Эллис постучался в двери особняка ровно за секунду до того, как Лайзо открыл передо мною дверь.

– Прекрасный день для прекрасных свершений, – возвестил детектив с порога. Я с лёгким удивлением взглянула на серую морось снаружи, но за лучшее почла кивнуть и улыбнуться.

– Да, вечер обещает быть интересным. Могу я надеяться, что в гостях у леди Уотермилл вы поведёте себя как джентльмен?

– Я пообедал заранее и бродить по особняку в поисках кухни не буду, если вы об этом, – хмыкнул он. – А ещё я принарядился в более-менее целый костюм, чтобы не пугать обносками тонко чувствующих леди. Вам нравится? – и он на секунду распахнул поношенное, но чистое пальто.

Под ним оказался относительно новый тёмно-серый пиджак в мелкую клетку, брюки из той же ткани, светло-серый жилет – и рубашка удивительно глубокого синего цвета. И этот цвет настолько ему шёл, что я даже не задумалась о том, насколько допустимо носить подобное. Точнее, о том, насколько это недопустимо…

– И откуда такое роскошество? – не удержалась я от улыбки.

– Не спрашивайте, – по-лисьи хитро сощурился Эллис. – Впрочем, насчёт рубашки – сознаюсь. Лайзо одолжил. Она мне безбожно велика, но под пиджаком этого не заметно, так что – тс-с-с, моя репутация в ваших руках.

– А почему не белая?

– Я детектив, мне полагается быть эксцентричным, – искренне возмутился Эллис.

Кажется, Лиам немного ошибся.

Нам предстоял не «весёлый праздник», а цирк.

В автомобиле мы разместились достаточно комфортно: Лиам сел между мною и Паолой Мариани на заднем сиденье, а Эллис устроился рядом с Лайзо. Правда, спокойной поездки не получилось: юный баронет, взбудораженный первым светским визитом к абсолютно незнакомым людям, вертелся юлой, то заглядывая в окна, то перевешиваясь через переднее сиденье. В конце концов он случайно оторвал оборку с юбки Паолы, расстроился донельзя и затих между нами, дрожа, что та мокрая мышь.

– Сэр Лиам Сайер… – начала я было строго, но тут Лайзо непочтительно фыркнул. – Лиам, – поправилась я. – Успокойся. Никто тебя там не обидит. Леди Уотермилл – благонравная и добрая женщина, она не станет выискивать промахи в твоём поведении.

– А если я вас, это, опозорю? – кисло откликнулся он.

Эллис покатился со смеху:

– До того, чтобы опозорить леди, ты ещё немного не дорос… А, вот и особняк! Ужасный вкус у этих Уотермиллов, я вам скажу.

Повнимательней оглядев дом, я не могла не признать – детектив был прав. Особняк барона выделялся среди других построек на улице, точно кремовый торт на хлебном прилавке в пост. Выкрашенная в розовый цвет штукатурка на фасаде, засилье ангелочков на карнизе вдоль второго этажа, гирлянды искусственных цветов, вьющиеся вокруг окон и дверных проёмов… По отдельности это, возможно, смотрелось бы премило, но в таком количестве даже от одного взгляда появлялся затхлый приторный вкус на языке.

– Я туда не хочу, – подозрительно бесцветным голосом произнёс Лиам.

– Никто не хочет, – согласилась я, чувствуя острое желание прикусить какой-нибудь кислый леденец. – Но дело есть дело.

Не успели мы выйти из автомобиля, как на порог выскочил дворецкий – маленький круглый человечек в кудрявом парике, но зато с таким звучным басом, что ему мог бы позавидовать и оперный певец. Нас четверых повели на крыльцо, а Лайзо, получив указания, поехал оставлять машину немного ниже по улице – и, святые Небеса, я ему почти завидовала.

Благородное семейство Уотермиллов встретило нас в гостиной, отделанной, разумеется, в розовых и кремовых тонах. Рюшками, лентами и кружевами был обшит каждый кусочек ткани, а ткань укрывала всё, что только можно: столы, полки шкафов, светильники, рамы картин, декоративные карнизы под потолком и даже ножки кресел. От обилия чехлов и чехольчиков у меня запершило в горле, однако я нашла в себе силы поприветствовать леди Уотермилл и представить ей Лиама, Паолу Мариани и Эллиса. Баронесса в свою очередь представила мне своих робких дочерей – слишком крупных и пышных для своего возраста девиц в пене кружев и рюш. Гувернантка, хрупкая черноволосая женщина с тёмными глазами усталой львицы, носила фамилию то ли Лэнг, то ли Лауд и старалась держаться в стороне. На Лиама она глядела настороженно, словно он в любую минуту мог подхватить юных наследниц и со зловещим хохотом умчаться в трущобы Стим-Энда.

– Ах, большая честь для меня! – любезно произнесла леди Уотермилл, хотя внешний вид Эллиса её явно озадачил. – Как жаль, право, что мой супруг не смог сегодня поприсутствовать здесь. Он большой поклонник историй о Моланде Хупере, вы понимаете, всех этих детективных рассказов Монро. Несомненно, он был бы счастлив лицезреть самого настоящего детектива.

– Кто знает, – весело отозвался Эллис. Когда леди Уотермилл отвлеклась, он подмигнул гувернантке, повергнув её в ужас, и теперь наслаждался эффектом. – Настоящие детективы отличаются от книжных ровно так же, как клятва у алтаря – от ежедневной семейной жизни.

При словах «семейная жизнь» девицы Уотермилл любопытно вскинулись.

– Праведные люди не позволяют себе отходить от клятв у алтаря, – возразила леди Уотермилл нарочито громко, поглядывая на дочерей. – И получают за это вознаграждение от Небес.

– Праведные детективы тоже получают вознаграждение от Небес, – не моргнув глазом, ответил Эллис. – Причём прямо на Небесах и не позднее двух месяцев с начала службы.

– Простите, я не совсем понимаю, о чём вы говорите, – светски улыбнулась леди Уотермилл.

– О праведности, разумеется. О чём же ещё следует говорить в присутствии столь прелестных малюток? – чопорно ответствовал он, обводя рукой Лиама и девиц Уотермилл.

– Да, действительно, – поспешила я вмешаться, пока детектив не зашёл слишком далеко. Наблюдать за ним было одно удовольствие но, боюсь, если бы так продолжилось и дальше, то к театру нас бы и близко не подпустили. А значит, Лиам бы зря пожертвовал целым днём занятий, а я – несколькими часами, которые можно было бы потратить на документы или на кофейню. – Леди Уотермилл, право, вы так заинтриговали меня рассказом о представлении, что теперь мне не терпится взглянуть на сцену! Простите эту неподобающую настойчивость, однако можем ли мы пройти к театру? Я так взволнована!

Лиам, который редко видел меня вне кофейни или дома, смотрел со всё возрастающим недоумением, пока Паола тихонько не уколола его в бок затуплённой булавкой. Впрочем, я могла понять мальчика: в приюте он видел только две манеры разговора, грубовато-обыденную и простовато-вежливую, для высоких гостей. Умению располагать к себе людей иначе, чем смирением, праведностью и трудолюбием, сирот не обучали. Леди Милдред же подсказала мне этот простой секрет ещё много лет назад: перенимай понемножку манеру речи и жесты у собеседника, и он почувствует к тебе симпатию. Каждый в глубине души любит своё отражение – почему бы и не притвориться им? Главное только почувствовать меру, иначе отражение станет дурной пародией, а вот пародии не любит никто.

На леди Уотермилл, впрочем, моих скромных способностей к обаянию вполне хватило.

– Конечно-конечно, – расцвела она улыбкой. – Под театр мы приспособили большой каминный зал. Этот дом слишком велик для скромной и благочестивой семьи. Балов и танцевальных вечеров мы с супругом не любим, поэтому идея с театром была воистину счастливой. Пройдёмте же.

Длинной вереницей мы направились в путь по коридорам: впереди шли мы с леди Уотермилл, следом – мисс Лэнг с юными леди, затем Лиам и Паола, а замыкал процессию Эллис, вышагивающий важно, как председатель учёного совета на церемонии чествования академиков. Когда мы проходили мимо приоткрытой двери в тёмное помещение с задёрнутыми шторами, я заметила, как детектив вытащил что-то у себя из кармана и бросил через порог какой-то мешочек или кулёк. К счастью, больше никто на это внимания не обратил, кроме, возможно, Паолы, но она хранила безупречное спокойствие и отстранённость. Мною же овладело предчувствие неприятностей; впрочем, что бы ни было в том загадочном мешочке, пока оно себя никак не проявило, и до «театра» мы добрались без происшествий.

Любимое детище леди Уотермилл воистину поражало воображение.

Хоть размеры её особняка были куда скромнее, чем моего, театральный зал превосходил самое большое помещение на Спэрроу-плейс. Примерно пятая часть была выделена под подмостки – грандиозное сооружение в человеческий рост, сколоченное, кажется, из лучших сортов дерева, а спереди ещё и обитое бархатом. Над сценой нависали три ряда занавесей из плотной матовой ткани – ближайшая, кажется, тёмно-красная, а остальные разглядеть толком в полумраке не получалось. У задней стенки громоздился реквизит вперемешку с декорациями: «деревья» и «кусты» из досок в полотняных чехлах, «морские волны» из дешёвого голубого ситца, натянутого между стойками, «валуны», скипетр в мишуре, трон и какая-то варварская корона-шлем с двумя козлиными рогами.

А прямо посреди сцены восседала кошка – огромная, точно корова, пошитая на манер гигантского чехла из овечьих шкур и неумело раскрашенная под леопарда. Внутри неё кто-то копошился – судя по силуэтам, два человека ростом повыше среднего. У кошки были непропорционально большие уши с розовыми кистями на кончиках и устрашающие алые глаза из стеклянных полусфер.

– Это вазы, – с гордостью пояснила леди Уотермилл, заметив мой изумлённый взгляд. – Я сама придумала. По пьесе кошка представляется герою исчадием преисподней, но сначала на репетициях над ней почему-то все смеялись.

– Суньте ещё в эти вазы по горящей свече, – невинно посоветовал Эллис.

– Смеяться не будут? – обеспокоенно поинтересовалась леди Уотермилл.

– Нет, что вы, – с полной серьёзностью ответил он. – Разве что люди, склонные к нервическим припадкам. У вас ведь таких нет?

– Разумеется, нет, – прозвучал исполненный достоинства ответ.

Я представила эту громадину со светящимися красными глазами, и мне сделалось самую малость дурно.

Эллис, поймав взгляд Паолы, быстро прикоснулся к виску пальцем, а затем постучал по запястью. Выглядело это естественно и непринуждённо, если не следить нарочно – и не обратишь внимания. Паола так же равнодушно отвернулась, но уже через полминуты завела тихую беседу с мисс Лэнг.

«Заговор», – мысленно подвела я итог и стала готовиться к худшему.

В тот самый момент занавесь на сцене всколыхнулась, и из-за неё вышла женщина с большой тетрадью в руках.

– А вот и мисс Барнелл, о которой я вам говорила, – расцвела улыбкой леди Уотермилл и засеменила к сцене.

Эллис замер, вытянувшись в струну, как нетерпеливая гончая.

Мисс Барнелл оказалась холодной красавицей средних лет. Она была маленькой, тонкой и белой, как одна из дорогих фарфоровых статуэток, в изобилии украшавших ныне витрины и каминные полки. Светлые волосы её были уложены анцианской раковиной, а нитка крупного жемчуга на шее безупречно гармонировала с голубовато-розовым оттенком платья.

О, да, мисс Барнелл как нельзя лучше вписалась в обстановку этого пастельно-кружевного особняка.

Когда нас представляли друг другу, на меня она посмотрела тем самым восхищённо-польщённым взглядом, на дне которого таился жёсткий расчёт: «Что я получу от знакомства? Где слабые места этой девочки? Куда я могу привязать нитки, чтоб потом за них дёргать?» Таких взглядов вдоволь было в первые дни, после смерти леди Милдред, когда светские пауки размышляли, сумеют ли они опутать своими сетями юную и наивную графиню.

У меня ни на мгновение не возникло сомнение в том, кто на самом деле правит в особняке Уотермиллов.

Когда же прозвучало имя и род занятий Эллиса, мисс Барнелл по-настоящему испугалась – и так сильно, что даже позволила этому страху отразиться на лице.

А Эллис с головой окунулся в светскую болтовню, пуская в ход всё своё невероятное обаяние.

– Мисс Барнелл! Какая удача! Польщён, очень польщён. Неужели та самая мисс Барнелл, которая блистала в Уиллоу? Та самая, что основала Общество Опеки Детской Нравственности? – Тут она снова вздрогнула. – Не томите, ответьте, прошу вас. Мои уши меня не обманули?

Ошеломлённая, мисс Барнелл начала отвечать, то и дело сбиваясь:

– Право, вы слишком хорошего мнения обо мне, и я…

Проходя мимо меня, Эллис шепнул – так тихо, что я, скорее, угадала смысл по движению губ, чем расслышала:

– Через две минуты помогите мне, – и, поравнявшись с леди Уотермилл, продолжил нести вдохновенную чушь о театральном мире, премилых детишках, милосердии и «таланте – даре небес». Я же терялась в догадках о том, что же он имел в виду, когда просил о помощи – ровно до того момента, как в глубине дома послышался женский визг.

Леди Уотермилл разом побледнела; она бросила взгляд на дочерей, которые вместе с обеими гувернантками и Лиамом стояли у сцены и взахлёб объясняли что-то; затем – на меня, и снова на дочерей.

– Ступайте и проверьте, что случилось, – шагнула я к ней решительно и взяла её за руку – небольшое нарушение этикета и лёгкий способ надавить и войти в доверие. – Долг матери выше, чем долг хозяйки дома перед гостями, – прошептала я и с тревогой оглянулась на Лиама. Крики вдалеке повторились. – Дети не должны ничего заподозрить, они могут испугаться. Ступайте, леди Уотермилл, и да пребудут с вами Небеса!

Бедняжка Ида Уотермилл и не заметила, как уже оказалась в коридоре, пребывая в абсолютной уверенности, что это она сама решила проверить, что случилось.

Стоило ей выйти за дверь, как благодушное выражение на лице Эллиса сменилось хищным.

– У вас было прекрасное детское общество, мисс Барнелл, – вкрадчиво заметил он, подходя к ней вплотную. Скулы у актрисы полыхнули румянцем. – И особенно хорош был его председатель, ваш страстный поклонник… У меня дома совершенно случайно оказалась статья из «Бромлинских сплетен» за тот год. Точнее, две статьи.

Мисс Барнелл отступила и глубоко вздохнула, словно всеми силами пыталась удержаться в сознании.

– Чего вам нужно? – спросила она тихим и странно высоким голосом. – Денег?..

Эллис усмехнулся.

– Так сразу сдаётесь? Даже скучно, мисс Барнелл. Нет, деньги мне не нужны. Расскажите о Мадлен Рич. Вы ведь дружили?

Лихорадочный румянец мисс Барнелл слегка выцвел. Она рассеянно обмахнулась веером, немного приходя в себя.

– Мадлен… Я помню её. Мы были одно время как сёстры.

– Одно время? – Эллис поощрительно выгнул брови. – А потом?

Сара Барнелл отвела взгляд в сторону.

– Мадлен была очень сложной девушкой. С непростым… характером. Как Клара Нортон, если вы понимаете, о чём я.

В глазах детектива промелькнула тень уважения – видимо, он прекрасно понял, о чём говорит актриса.

В отличие от меня.

– Значит, диссоциация личности… – задумчиво протянул он. – И сколько их было? Три, четыре?

– Две, – так же тихо ответила Сара Барнелл и поморщилась, словно разговор причинял ей физическую боль. – Одна – милая и немного запуганная девочка, но вот вторая… Я называла её просто «Мэд». Она была… сумасшедшая.

Взгляд Эллиса потемнел – похоже, показания мисс Барнелл изрядно спутали планы. Я тоже готова была услышать что угодно, но только не это. О загадочной «диссоциации личности» мне довелось сегодня услышать впервые, однако даже абсолютно далёкая от медицины особа уже поняла бы по оговоркам, что речь идёт о двух индивидуальностях в одном теле.

Пожалуй, это бы объяснило все странности Мадлен.

– Любопытно, – произнёс наконец детектив. – А вы помните некую Хэрриет?

– Да, – кивнула мисс Барнелл. – Совсем молоденькая девочка из трущоб. Трудилась у нас – то костюмы стирала, то декорации поправляла. Лазала по стропилам она не хуже мальчишек-рабочих. Голос у неё был чудесный, пела даже лучше Мадлен. Иногда режиссёр и просил её «подменять» некоторых актрис, сидя за занавесом или за декорацией. Знаете, тогда были в моде пьесы с романсами, когда посреди второго акта вставляли несколько песен, – пояснила она торопливо, когда Эллис начал недовольно хмуриться. Похоже, само наличие у детектива статей с неким компрометирующим материалом повергало её в ужас. – Но не все актрисы умеют петь. А Хэрриет могла, и на разные голоса. Правда, она подворовывала по мелочи – у кого зеркальце заберёт, у кого расчёску. Но возвращала по первой просьбе. Сама стыдилась.

– Ясно, – кивнул Эллис сам себе. И вдруг уставился на мисс Барнелл в упор: – Четыре дня назад я поговорил с некой прачкой по имени Бетси. Знакомое имя? – Сара Барнелл затравленно кивнула. – Так вот, она утверждает, что Хэрриет и Мадлен были похожи настолько, что их даже часто путали издали. Могла ли Хэрриет после пожара назваться именем Мадлен Рич?

…Где-то в глубине души я ждала подобного вопроса. И думала, пожалуй, что Сара Барнелл начнёт мяться и прятать глаза. Однако она ответила ясно и твёрдо, пусть гримаса неподдельной боли на мгновение и исказила её лицо.

– Нет. Не могла. Понимаете, Мадлен, то есть та сумасшедшая, Мэд, убила Хэрриет. Как раз за два дня до пожара. Из-за этого мы с ней и поссорились. Я просто поняла, что могу быть следующей, вот и всё.

– Но как?.. – вырвалось у меня изумлённое. Эллис по-прежнему сохранял спокойствие, только на виске у него выступила испарина.

– Из-за пустяка, – пожала плечами мисс Барнелл. – Хэрриет любила чужие вещи. Я даже не могу назвать её воровкой – она ведь никогда не забирала что-то насовсем. За три дня до премьеры она забралась в гримёрную и надела платье Мадлен. А языки у людей длинные… Словом, Мэд с чего-то решила, что Хэрриет метит на её место в группе. У Мэд был… поклонник, – с некоторым трудом выговорила мисс Барнелл и поёжилась. – Не спрашивайте, я о нём мало знала. Он ходил за ней следом и молчал. Мэд натравила его на Хэрриет, и вдвоём они сильно избили её, а затем заперли в кладовке под сценой. Бедняжка провела там почти два дня, без еды и питья… Словом, когда Бетси обнаружила её, она была уже мертва. Мы страшно перепугались, но решили не говорить ничего мистеру Уиллоу до премьеры и закрыли кладовую вновь. А потом была премьера и страшный пожар… Уж не знаю, каким чудом спаслась Мадлен, но Хэрриет выжить не могла.

– У меня есть свидетель, утверждающий обратное, – заметил Эллис ровно.

Мисс Барнелл изящно выгнула бровь:

– И кто же? Бетси? Она была всё время пьяна, дня от ночи не отличала.

– Нет. Эбби Нотс, – без улыбки произнёс Эллис. – Она утверждала, что на обгорелом трупе, извлечённом из подвалов театра, были туфли Мадлен и приметный кулон в виде трилистника.

– Хэрриет часто носила чужие вещи. А миссис Нотс могла и солгать, – резко обмахнувшись веером, ответила Сара Барнелл.

– А «вечно пьяная» Бетси сумела безошибочно определить, что Хэрриет мертва? С одного взгляда? – едко произнёс Эллис. Я взглянула на него повнимательнее, и мне стало не по себе. Он злился, да так, что едва себя сдерживал: пальцы слишком сильно стискивали полу пиджака, билась жилка на виске, а зрачки были огромными. – Кто-нибудь осмотрел труп? Врач? Констебль? – Сара Барнелл пошла красными пятнами. – Просто кто-нибудь трезвый и не пугливый, как…

– Мистер Норманн, – прервала я его и, поймав взгляд, предостерегающе покачала головой. – Вы говорили, что к мисс Барнелл у вас лишь короткий деловой разговор, и лишь потому я оказала определённое содействие. Однако это уже выходит за грань допустимого. Немедля принесите извинения.

Эллис дважды глубоко вздохнул, прикрыв глаза. А затем посмотрел мисс Барнелл в лицо и произнёс:

– Простите меня. Я сказал лишнее.

– Извинения приняты, – обмахнулась веером мисс Барнелл. Взгляд её был далёк от доброты и понимания. – У меня, кажется, разыгралась мигрень. Как только появится леди Уотермилл, с её позволения я покину вас. И, да, кстати… мёртвую Хэрриет никто не осматривал. Мы просто оставили её там.

И тут меня накрыло гневом – словно чувства Эллиса, презрев законы мира, хлынули прямо в мою душу.

«Мы просто оставили её там».

Избитую. Умирающую – или уже мёртвую. В тёмной холодной комнате.

Они. Оставили. Её.

Не знаю, что бы я сказала или сделала, но тут, наконец, вернулась леди Уотермилл. От неё исходил незнакомый, но на редкость неприятный запах. Даже мисс Барнелл не выдержала и отшатнулась, прижимая сложенный веер к губам. Эллис же, очевидно, уже справился со своими чувствами и вновь превратился в бесконечно обаятельного эксцентрика.

– Простите за вольность, но по вашему виду можно решить, что вы заметили привидение, – весело произнёс он.

– Вы почти угадали, – слабым голосом произнесла леди Уотермилл. Она была бледна, как сама смерть. – Одна из комнат, совершенно пустая, вдруг наполнилась невероятно смрадным белым дымом. Служанке сделалось дурно, а когда на помощь пришли мужчины, им тоже… – Она содрогнулась. – Прощу прощения, я до сих пор, точно в тумане. Сейчас комнату проветрили, и слуги убираются там после… после… Но что это было, и предположить не могу.

Эллис изящно оттеснил в сторону мисс Барнелл, приблизившись к леди Уотермилл на непозволительное для джентльмена расстояние.

– Я думаю, – произнёс он тихим и серьёзным голосом, – что это было проклятие сэра Артура Монро.

– Проклятие? – ахнула леди Уотермилл и зашаталась так, словно могла вот-вот лишиться чувств.

– Вы же знаете, что я детектив. А среди нас, детективов, сэр Артур Монро – персона легендарная, – тем же скучным, а оттого ещё более зловещим голосом продолжил Эллис, глядя немного исподлобья. – Когда он писал рассказы о Моланде Хупере, то совершил множество открытий в области криминалистики, за что мы и почитаем его. Однако в своего персонажа он вложил душу… Говорят, что если кто-то скверно отзывался о сэре Артуре Монро, то вскоре нечестивца находили в собственной постели в луже… Нет, при леди я продолжать не могу, – резко отстранился Эллис, заложив руки за спину. Лицо его сделалось скорбным. – И, кажется, я догадываюсь, чем вы могли прогневать дух Моланда Хупера.

– Чем же? – спросила леди Уотермилл, затаив дыхание.

– Небрежением к «Кошке Суинбруков», – ответил он и зябко обхватил себя руками. – Нет, убийство из пьесы исключать нельзя… Иначе может случиться кое-что пострашнее. Попробуйте-ка не упоминать о том, что Суинбрук мёртв. Пусть он просто упадёт, а слуга скажет, что с ним «случилось несчастье». Дети ничего не поймут, а у взрослых не будет испорчено удовольствие от пьесы.

– Всего лишь? – болезненно улыбнулась леди Уотермилл. – Мисс Барнелл, вы только послушайте… Как вам это решение?

Сара Барнелл поймала лукавый взгляд Эллиса и содрогнулась всем телом.

– Прекрасное решение, – не моргнув глазом, сказала она. – Гениальное, не побоюсь этого слова.

Эллис трогательно и абсолютно естественно покраснел. И в тот же момент послышался звонкий голос Лиама, выводящий какую-то нелепицу о пташках, «вкушающих нектар благоразумья и попадающих на небеса». Неизвестный поэт, видимо, пожелал рассказать историю о том, как вознаграждается добродетель, но получилась, увы, пародия, в которой бедные птички отравились ядом и издохли.

После разговора с мисс Барнелл я чувствовала себя измотанной, словно после бессонной ночи. С трудом удавалось воздерживаться от смеха не к месту или приступов острого раздражения. Да и Эллис не особенно старался смягчить свой язвительный нрав… И потому, когда леди Уотермилл после чаепития сослалась на скверное самочувствие, я с удовольствием воспользовалась этим предлогом, чтобы завершить визит. Мы обменялись уверениями во взаимном уважении и искренней симпатии, а затем распрощались.

– Что за белый дым? – спросила я, едва оказавшись в машине. Лайзо многозначительно хмыкнул – видимо, сразу догадался, о чём речь.

– Изобретение Нэйта, – с ухмылкой ответил Эллис. – Специально изготовленная смесь из человеческих волос, ацетона, минерального масла и твёрдых парафинов. При горении выделяет дым столь отвратительно пахнущий, что любой свидетель немедля избавляется от содержимого желудка. Капсулу, скорее всего, выбросят во время уборки, так что никто ничего не заподозрит. Прекрасное средство для отвлечения внимания.

У Лиама загорелись глаза.

– Научишь?

– Подрасти сначала, – снисходительно откликнулся детектив. – К тому же у тебя сделать ничего не получится. Ты не патологоанатом Управления, чтоб так легко заполучать нужные ингредиенты. Человеческие волосы в том числе.

– Мистер Норманн! – Это мы с Паолой Мариани произнесли в один голос.

– Извиняюсь, извиняюсь, – развёл руками Эллис. – Но я подумал, что уж вас-то это шокировать не должно. Кстати, о средствах для отвлечения. Что за морализаторский ужас ты читал малышкам Уотермилл?

– Нравоучительные стихи Перси Годвина, – ответила Паола вместо Лиама. – Это я ему подсказала.

– Но зачем? – не сдержалась я. – Учить чему-то настолько глупому… Не похоже на вас.

– А для безопасности, – пояснил Лиам, довольно болтая ногами. Глаза у него были хитро сощурены. – Миссис Мариани вот сказала, что когда девицы себя непонятно ведут, а убежать или в зубы дать нельзя, надо читать моральные стишки.

– Помогает избежать ранних браков, – добавила Паола Мариани с полным самообладанием и поправила шляпку.

Я не знала, смеяться мне или плакать.

– Что ж, – произнесла я наконец. – Для благотворительного ужина это тоже подойдёт. Если благородные гости начинают вести себя непонятно, то лучше, разумеется, не убегать и не драться, а читать стихи… Я в таком случае, правда, цитировала Писание, спасибо пансиону святой Генриетты Милостивой.

– Истинно так, – согласилась Паола.

Разговор был окончен.

Эллис попросил высадить его, не доезжая до площади: оставаться наедине и обсуждать показания Сары Барнелл не хотелось ни мне, ни ему. И без слов было ясно, что мысли у нас сходятся.

Сара Барнелл в той же мере была «убийцей» Хэрриет, как и Мадлен, как и любой из труппы. А Хэрриет могла выжить… и отделаться потерей голоса – самая малая цена. Что же до чужого имени… Хэрриет любила брать чужие вещи.

Но точно так же Мэдди могла оказаться и Мадлен, оклеветанной менее успешной подругой.

Сара Барнелл лгала… Но вот в чём?

Однако вскоре тягостные мысли отступили на второй план, и виною тому были хлопоты перед благотворительным ужином.

Хотя, казалось бы, мы успели согласовать заранее все детали, случалось то одно, то другое. Партия бхаратского чая, доставленная аккурат за несколько дней до торжества, пришла отсыревшей и совершенно негодной. И невелика беда, однако торговец наотрез отказался заменять товар. Мистер Спенсер, изрядно заскучавший в последнее время из-за промедления на судебном процессе, набросился на беднягу вместе со своим помощником – да так рьяно, что на следующее же утро торговец заявился с витиеватыми извинениями и заверениями в глубочайшем почтении к роду Эверсан-Валтер – и лично доставил замену.

Близнецы же словно поселились в кофейне. И, слава святой Генриетте, сейчас они хотя бы не таскали за собой Фаулера. Но каждое моё действие отныне сопровождалось вопросами:

– А почему ты не хочешь украсить зал живыми цветами?

– Думаешь, что в эту корзину влезут все подарки?

– Может, сделать для детей отдельный уголок?

– Почему твой повар всё время хмурится?

Из-за последнего вопроса Георг рассвирепел и на целый день отказался варить юным Дагвортам кофе. Этим пришлось заниматься Мадлен и мне. Однако некоторые из придирок пошли на пользу: например, я подготовила несколько одинаковых запасных корзин, чтоб незаметно подменить первую, если она слишком быстро переполнится. Съездить за подарком для святого Кира в табачную лавку я не успела, зато нашла в бабушкином кабинете небольшую коробку с вишнёвым табаком, который Лайзо оценил как «превосходный».

Эллис же с той самой поездки не давал о себе знать ни единым словом. И лишь ранним утром, за день до благотворительного ужина, мальчишка из Управления принёс запечатанный пакет.

Это само по себе было весьма необычно – как правило, детектив отсылал исчёрканные клочки, сложенные в несколько раз и наскоро заклеенные полоской измятой бумаги. На пакете же была самая настоящая сургучная печать, правда, сломанная, и вновь залитая поверх воском. А вместо обратного адреса значилось только «Альба».

– Можешь идти, – рассеянно отослала я Юджинию, и, как только дверь кабинета затворилась, тут же потянулась за ножом для бумаги.

Внутри оказалась коротенькая записка от Эллиса, начертанная поверх выцветшего обрывка газеты, небольшое письмо на плотной, дорогой бумаге и множество распечатанных пухлых конвертов.

«Бесценная В., – гласила записка. – Вчера пришёл ответ от Уиллоу-младшего. Вы имеете столько же прав на эти послания, сколько и я».

Подписи он не поставил.

Второе письмо жгло мне руку. Но прочитать его я решилась не сразу, точно предчувствовала, что оно лишь усложнит всё.

Конверты в пакете были адресованы «мистеру С. Г. Уиллоу», а отправителем значилась «миссис Рич». Однако в самих письмах звучали куда как более тёплые варианты имён: «дорогой Стиви» и «навсегда твоя, любящая сестра Луиза». Тексты были скупы и наполнены неподдельным страданием. Оно проскальзывало в коротких фразах: «обними за меня Мэдди», «…снятся её тонкие запястья», «не могу никак переставить мебель в комнате у неё».

Ближе к концу Луиза Рич всё чаще писала, что у неё болит сердце. А однажды проскользнули слова: «…когда же ты уже скажешь мне правду, милый мой Стиви?». И я поняла, что в какой-то момент она догадалась – благодаря ли материнскому чутью, по иной ли причине… Но продолжала писать и выспрашивать вымышленные подробности о замужней жизни «Мадлен».

– Я должна поговорить с Мэдди наконец, – произнесла я вслух, словно давая зарок. – Обязательно. Скоро… После благотворительного вечера.

Отреставрированный бабушкин портрет одобрительно улыбнулся со стены.

Письма я убрала в ящик стола, прикрыла сверху планами по ремонту замка и заперла на ключ. Мне следовало обдумать всё это позднее, возможно, посоветоваться с Эллисом… Но, святые небеса, как же страшно было разрушить то хрупкое равновесие, которое установилось пока между мною и Мадлен!

В дверь робко поскреблась Юджи и доложила, что пришёл отец Александр «с детьми».

– Проводи их в Голубую гостиную, – со вздохом распорядилась я, припоминая о старой договорённости со священником. Вероятно, «детьми» были те самые девочки, Лили и Дейзи – смышлёные работницы писчей лавки, и их младший друг Берти. Я обещала, что ночь накануне званого ужина они проведут в особняке, чтобы привыкнуть к атмосфере высшего света. – И прикажи, чтоб им подали горячий шоколад с печеньем. А для отца Александра – классический бхаратский чай с кардамоном. Я спущусь через десять минут… нет, через полчаса.

Юджиния посмотрела на меня необычно проницательным взглядом.

– Я прошу прощения, миледи… Но, может быть, вам тоже бхаратского чаю?

Губ моих коснулась улыбка.

– Спасибо. Но тогда лучше не чая, а тех трав Маноле. На кухне знают.

Она сделала безупречный книксен и выскочила в коридор.

Мне подумалось, что за тот недолгий срок, что мы были знакомы, Юджиния сильно изменилась. И дело было не только в том, что она научилась правильно делать книксен, сортировать письма или расширила свои знания о мире.

Юджиния, с которой я столкнулась несколько месяцев назад, никогда не отважилась бы второй раз взглянуть на сэра Клэра Черри после той лекции, которую он ей устроил.

Новая же – выучила его любимые сорта чая и научилась улыбаться Джулу, получая неуловимую улыбку в ответ.

Она… повзрослела?

Почему-то это делало меня самую капельку счастливой.

Я выпила мелкими глотками травяной отвар и просмотрела письма от адвокатов, постепенно возвращая себе душевное равновесие. И лишь когда ощутила вновь спокойствие и силу – решилась выйти из кабинета…

…и почти сразу столкнулась лицом к лицу с Клэром.

– Доброе утро, – произнесла от неожиданности первое, что пришло в голову.

– Уже почти день, – изысканно зевнул он, прикрывая рот перчаткой. Глаза у него были покрасневшие. – И снова бессонная ночь… смею надеяться, что последняя.

– Вы поймали этого «Ироничного Джентльмена»? – искренне обрадовалась я.

– Почти, – уклончиво ответил Клэр, но от меня не укрылись нотки самодовольства в его голосе. – Интересно, знаете ли, бывает идти по следу человека, который использует те же методы. Интересно для меня и печально для него – в грязных играх опыт куда важнее врождённого таланта, – жестоко усмехнулся он. – Не извольте беспокоиться, прелестная моя племянница. Ручаюсь, что больше этот «джентльмен» не успеет вас побеспокоить.

И надо было бы мне обрадоваться и поблагодарить заботливого дядю, но грудь вдруг кольнуло что-то. Точно оказались на краю стола три хрупкие фарфоровые статуэтки, и одной из них была Мэдди, другой – сам Клэр Черри, а третьей – его таинственный противник. И любая могла разбиться от легчайшего прикосновения.

Или две.

Или все три.

Заливистый детский смех я услышала задолго до того, как подошла к гостиной. В галерее внимали ему – кто с умилением, кто с улыбкой, кто с лёгкой грустью – помощница повара миссис Рэй, Юджиния и Лайзо. Воздух был напитан запахами моего детства – горячего шоколада, воздушных слоёных рулетов со сливочной начинкой и солёных ореховых печений под смешным названием «кроличьи ушки». Миссис Рэй шептала что-то Лайзо; лицо её, похожее на грушу и формой, и фактурой, раскраснелось.

– …давно пора мужа найти, ей-ей. Старая-то леди не дожила до тех пор, как правнуков повидала, а нынче-то и вовсе от семьи никого не осталось. А как бы славно, ежели не только чужие карапузы бы тут хохотали, так ведь?

Я невольно застыла. Все трое стояли ко мне спиной, обернувшись к двери гостиной, а толстый ковёр на полу заглушал шаги.

– Так, – тихонько вздохнула Юджиния и смущённо заалела. – Наша леди ласковая такая. И умная. У соседки моей, у Пегги Горбоноски… я вам рассказывала, да? Так вот, у неё ни ума, ни доброты, зато детей нарожала – шесть живые, а ещё четверо во младенчестве погибли, а одна девочка в прошлом году пропала. И она их бьёт, и кричит на них… Мне их так жалко! А у добрых людей, на кого ни посмотри, то одно дитя, то два… У тётушки Магды вот трое было.

Кухарка мечтательно вздохнула:

– Да ты уж с нашей-то хозяйкой их не ровняй… Я её совсем крохой помню, потому и детишек ну как вживую представляю, ей-ей. Будут миленькие, красивенькие, волосики тёмные, а кожа – что молоко… А глазки, наверно, в старого лорда Эверсана пойдут. Они у него были коричневые, что та земля. Или будут как у покойной леди Ноэми… Голубые-голубые. А вы что думаете?

– Серые, – тихонько предположила Юджиния.

– Зелёные, – ухмыльнулся вдруг Лайзо разбойно и, обернувшись, отвесил мне поклон: – Доброго утра вам, леди Виржиния! Детки в гостиной с маленькими господами-то сдружились, слышите? Вон, хохочут.

А я покраснела вдруг – сама не понимая, отчего.

– Кеннет и Чарльз с детьми из приюта? – Голос прозвучал холоднее, чем мне хотелось бы. – Что ж, надеюсь, сэр Клэр Черри недоволен не будет.

– Вы не бойтесь, леди, они плохому не научатся, – подмигнул мне Лайзо. Кухарка и Юджиния смущённо переглядывались: ни той, ни другой находиться сейчас в галерее не полагалось. – Да и к тому же за ними отец Александр приглядывает, а уж кому, как не ему, спасать юные души? Да и все прочие – тоже… Впрочем, пойду я. Вы уж не серчайте, что я старого друга до гостиной проводил, – с ловкостью бывалого проходимца сменил он тему.

– Ступайте, – великодушно разрешила я и уже через несколько секунд оказалась в галерее одна: кухарка с Юджинией воспользовались моментом и тоже ушли.

Мне только и оставалось, что толкнуть тяжёлую, обитую голубым бархатом дверь.

Никогда ещё эта гостиная, пожалуй, не видела столько детей.

Здесь был Лиам, в одном из своих прелестных «взрослых» нарядов – синие брюки и жилет в клетку с классической рубашкой; Кеннет и Чарльз в детских, но очень скромных костюмчиках тёмно-коричневого цвета; две весьма уже рослые девочки в новых платьях нежных лавандовых оттенков, с упоением внимающие рассказу Лиама; и, наконец, черноволосый мальчик, похожий на гипси, с таким восторгом глядящий на сливочные рулеты, словно он видел их в первый и последний раз в жизни.

– …А шея у него длиной в человечий рост, и пятнами, пятнами! А рычит он, как сто слонов! – зловещим голосом рассказывал нараспев Лиам свою любимую историю о «длинношеих лошадях о пяти рогах».

Паола и отец Александр смотрели на этот детский цветник с одинаковым мученически-влюблённым выражением лица.

Громко пожелав всем доброго утра и получив в ответ неслаженный хор приветствий, я сделала знак Паоле, чтобы она отвела юных Андервуд-Черри и Лиама в сторону: мне хотелось ещё раз посмотреть, как станут держаться приютские дети при леди. Взгляд мой после случайно подслушанного разговора наверняка был холоден как лёд.

– Ну, это, с благословения Небес, мисс Лили Страут, – неуверенно начал отец Александр, представляя мне официально старшую из девочек, весьма миловидную особу с лицом-сердечком и крупными каштановыми кудрями. – И мисс Дейзи Пинк, – указал он на вторую угловатую и долговязую девочку, застывшую в неловком полукниксене. – Ну, и Берти Бриггс, то есть Бертрам. Мистером его не назову, простите уж, – попытался разрядить обстановку шуткой отец Александр.

Я улыбнулась и кивнула, глядя в чёрные, невыразительные глаза Берти:

– Дети вели себя подобающе?

– Как сущие ангелы! – с жаром подтвердил священник и удостоил предупредительного гневного взгляда всю шуструю троицу. Девочки разом оробели, и только Бертрам продолжал смотреть на меня пристально, не отводя глаз. – Они вас завтра не подведут. Вон, и стихи поучительные затвердили…

Тут я уже не смогла выдерживать строгое выражение лица и улыбнулась:

– Что ж, в таком случае, пусть они возвращаются к чаепитию. Миссис Мариани последит за ними. А мы с вами пройдём… пожалуй, к окну.

Гостиная была слишком мала, чтобы обеспечить хотя бы условное уединение, однако благодаря громкому разговору детей мы могли сохранить иллюзию приватности.

– Скажите откровенно: они готовы к благотворительному ужину? – спросила я, глядя в серую хмарь за окном. В саду вездесущий Лайзо что-то рассказывал старому садовнику, и тот хохотал, прихлопывая себя по бокам. – Если они испуганы… Хватит и Лиама. А ваших воспитанников мы покажем гостям, а затем уведём прочь.

– Ручаюсь за них, – так же тихо, но серьёзно ответил отец Александр, скрестив на груди руки. Пальцы его были сплошь в царапинах и ссадинах, а над костяшкой виднелся большой синяк: видимо, опять сорвался молоток во время очередной попытки подлатать церковное имущество. – Они робеют, может, но глупостей не творят. Девочки, вон, не расплачутся, даже если их в лицо обозвать, – помрачнел он, видимо, вспоминая о каком-то неприятном инциденте. – А Берти и вовсе на Эллиса в детстве похож – такой же, себе на уме, вроде как и живчик, а молчать умеет да подмечает всё… Вот что я вам скажу, леди Виржиния: к лучшему, что детишки-то с Лиамом повидались. Я-то, грешным делом, боялся, что они ему завидовать станут, а они порадовались. Представляете? – Взгляд у священника просветлел. – Вот как у нас бывает, живут два богатых соседа, а одному возьми да и привали наследство. Так второй весь на зависть изойдёт. А у этих-то детишек, кажется, и нет ничего своего, однако ж они чужое счастье не хулят.

Я обернулась и устремила взгляд на юных мисс Страут и мисс Пинк. Обе слушали Лиама с нескрываемым восхищением.

– Это потому, что он мечта для них, – вырвалось у меня. – Мечта… Каждый из них наверняка хотел иметь настоящую семью – и одновременно не верил в это. Ведь дети умны, как говорит миссис Мариани. Они ясно различают осуществимое и неосуществимое, хотя со стороны всё выглядит совсем не так. А тут вдруг их друг получил звезду с неба, семью и благородное происхождение разом. Раньше они любили в Лиаме – Лиама. Сейчас они любят в нём свою мечту. Ведь он показал, что она может сбыться.

– Пожалуй, что и так, – вздохнул отец Александр. И внезапно улыбнулся, поймав мой взгляд: – Что ж мы это всё о грустном да о грустном… Дайте-ка, я вас повеселю.

– Попробуйте, – благосклонно кивнула я, предвкушая занятную историю.

В комнате повеяло лёгким запахом трубочного табака и ладана. Черноглазый Берти, единственный из всех детей, не слушал Лиама, а поглядывал на нас, сопя, как деловитый ёж.

– А дело было нынче утром, – азартно начал священник. – Прихожу я, значит, до зари, церковь к службе подготовить. И тут, на подходе ещё, слышу вдруг – бах-шарах, грохот, звон! Ну, я – за топор, думаю, вдруг в храм вор какой забрался? А двери вдруг как распахнутся, да оттуда как выбежит франт! Хоть и молоденький совсем, а чудак чудаком. Красивый такой, знаете, лощёный, только лицо белое, как у больного. А из штанов торчит позади во-от такой клок, а на лбу у франта самая настоящая шишка. И бежит он ко мне! Я топор спрятал за спину, говорю, чин по чину: «Благословляю тебя, чадо, ты, значит, зачем сюда пожаловало? Али тебе помочь чем?» А он вдруг просиял весь и говорит: «Можете мне не верить, но я раскаялся. Никогда бы не подумал, что… А, впрочем, вам не понять». Ну, я-то молчу: коли чадо великовозрастное считает, что кой-какие вещи мне не по уму, значит, тому и быть. А потом говорю: «Как же это на тебя вразумление снизошло, отрок?» Думал, он на «отрока» взбеленится, а он задумчивый стал. «Было мне, – говорит, – видение… Я теперь часто хожу ночами по городу. Притоны опостылели, пьянствовать я никогда не любил – да и не хочется перед воспитанниками предстать в жалком виде». Ну, мне это показалось любопытным. «Реки, – говорю, – чадо». И франтишка этот дальше стал рассказывать. Мол, ворюга-кэбмен его обманул и завёз не туда, и в поисках тепла забрёл он в наш храм. Сперва ему показалось, что храм был пуст. А затем к франту вроде как подсел незнакомец и стал его спрашивать, почто он такой печальный. «И меня, – говорит франт этот, – как повело. Выложил я ему, как на духу, всё, о чём бы предпочёл умолчать. О том, как ради дорого мне человека занялся игрой и шантажом, как предавался разврату…» – тут отец Александр на меня взглянул искоса и смущённо кашлянул. – Словом, наговорил он много. И больше всего этого франта якобы тревожило, что предал он доверие своих то ли сыновей, то ли племянников, словом, воспитанников, и друга их дорогого в грязь макнул. «Не могу, – говорит, – больше жить во лжи. Может, застрелиться…» А тот незнакомец ему якобы сказал: «Погоди стреляться. Ты исправь то, что натворил, а там, глядишь, само всё образуется. От души каешься?» Франт подтвердил, что, мол, от самой что ни есть души. «Ну, тогда я тебе пособлю», – заключил незнакомец… а потом ка-ак вдарил ему прямо в лоб доской. Ну, франт и повалился, где стоял. А очнулся уже под утро – штаны за гвоздь в лавке зацепились, целый клок выдрался, а доска рядом лежит – видать, со свода упала, я там крышу починял, – смущённо добавил отец Александр. – Я это всё выслушал – и недоумеваю. В чём же, говорю, благость видения? А франт возьми и ответь: «Да мне, понимаете, ничего не снилось. До самого утра. И такая лёгкость, будто у меня на плечах до этого сидел злобный карлик, а тот незнакомец его доской тогда сбил. Понимаете?» Я киваю – понимаю, мол. Отчего ж не понять, я и не такого наслушался… А франтишка-то расчувствовался отчего-то да как обнял меня, да сунул мне свои часы и всё, что у него в бумажнике было. «Жертвую, – говорит, – на храм. Как он называется, кстати?» Я и сказал. А он с лица спал, потом зарумянился вновь. «Судьба», – шепчет. Да и ушёл, шатаясь, точно пьяный. Вот ведь бывают люди, а?

Я искренне посмеялась, не зная, кого мне больше жаль – «франтишку» или священника, вынужденного иметь дело с такими посетителями.

– Что ж, будем надеяться, что жизнь того раскаявшегося грешника пойдёт на лад, – заключила я. – Если это правда случится, то доску и гвоздь можно будет объявить чудотворными.

– Да у меня таких «чудотворных» досок да щепок – полон храм, – грустно почесал в затылке священник. – В сильный ветер чудотворность так и сыплется, так и сыплется…

После разговора мне стало немного легче; ушла странная давящая тяжесть, которая появилась после изучения писем от Уиллоу и миссис Рич. И лишь тиканье часов напоминало о неумолимом течении времени.

Благотворительный вечер должен был состояться уже завтра.

В мае город с высоты птичьего полёта похож на кучу старья, беспорядочно поросшую цветами. Шляпные коробки богатых домов – в лентах лепнины, под блестящей эмалью черепицы. Грязные, наспех сбитые ящики – бедняцкие лачуги. Груды нераспознаваемого хлама, громыхающее нагромождение железа – фабрики и заводы. Блестящие струны рек. Зеркальные извивы Эйвона. Серая короста мостовых.

И флёром поверх всего – шиповник и рябина, сирень, гортензии, розы королевских садов, хризантемы, тюльпаны и ромашки. Что-то вспыхивает и осыпается раньше – яблони, вишни и груши, что-то наполняет воздух благоуханием ближе к лету, как жасмин.

Но самые приторные и густые цветочные ароматы всегда витают над кладбищем.

Я прикрываю глаза и позволяю себе опуститься ниже.

Сегодня хоронят старуху, но одета она, словно юная невеста – вся в белом и розовом, и вокруг – белые и розовые цветы, и даже лилии выглядят не холодными и восковыми, а нежными, воздушными. Вокруг гроба – целая толпа, и женщин, юных девушек и совсем ещё маленьких девочек в ней куда больше, чем мужчин. У каждого из гостей – аккуратный букет. Форменный шарф священника трепещет на ветру – драгоценный шёлк похож на зелёный дым.

– …скорбим о ней, и помним её, и наследуем делам её…

Людей так много, что я не сразу замечаю среди них леди Милдред. И леди Абигейл рядом с нею, и леди Клампси… И ещё многих-многих, чьи лица кажутся мне знакомыми. Гости смотрят на ту, что лежит в гробу – на старуху-невесту в безупречном белом атласном платье.

Все, кроме Милдред.

Я невольно следую за её взглядом и понимаю, что красивые букеты достались отнюдь не каждому скорбящему, как чудится на первый взгляд. Их пятеро, обделённых – три мальчика, старший из которых может уже считаться юношей, и две девочки. Я медленно опускаюсь на землю за их спинами и позволяю ветру поднести меня ближе.

Теперь видно, что в глазах у старшего из мальчишек – злость, такая горячая, какой её делает только юность и невольное предательство.

«…ушла… Ушла, а как же мы? Этот мерзкий гнус, Мэй, отберёт всё, он уже сказал, чтоб мы убирались. Но она ведь говорила про наследство, может, он лжёт? Лжёт ведь?.. А как же мы с Джилл?»

Двое мальчишек помладше, явно братья, пытаются выглядеть юными джентльменами, однако ногти у них в земле, а глаза – мокрые.

«Леди Нора, леди Нора, ну пожалуйста, ну проснитесь, проснитесь…»

От них веет холодком безнадёжности.

У старшей девочки волосы цвета мёда.

«…я выйду замуж за Джима. Пусть он не уедет. Пусть не забудет. Пусть…»

У самой младшей – рыжие волосы-пружинки, россыпь веснушек на молочно-белой коже да густой запах лилий в душе – и больше ничего.

Она не может поверить.

На какую-то долю мгновения леди Милдред сталкивается с ней взглядом – и, кажется, собирается сделать шаг навстречу, но затем видит меня – и замирает. Лицо её приобретает растерянное выражение. И я пугаюсь тоже, шарахаюсь в сторону, смешиваюсь с зелёным газом священнического шарфа, переступаю по лепесткам цветов у гроба – и падаю в небо. Земля становится невыносимо маленькой, хрупкой, в прекрасном голубом дыму, а вокруг неё – густая чернота.

Небесный свод на ощупь – как мыльная плёнка, влажная и упругая. Я погружаюсь в него, замирая – а затем вновь начинаю падать, ещё быстрей, чем прежде, и уже не вверх, а вниз. Закаты и рассветы – как вспышки света и тьмы, и город подо мною – то чёрный, то зелёный, то ало-золотой, то белый, и туманы поднимаются из долин мерно, точно дышит погребённый под землёю великан. И всё ближе крыши домов, они несутся навстречу, точно брошенные в лицо детские кубики, растут, растут – пока я не проваливаюсь в один из них…

…и не оказываюсь в палате.

Здесь холодно и чисто. Женщины и девочки спят под тонкими шерстяными одеялами. Пахнет болезнью и лилиями.

Леди Милдред стоит у кровати, что под самым окном. Это не слишком удобное место, открытое для сквозняков, занимает совсем ещё юная девушка. Её рыжие волосы-пружинки выглядят иссохшими, обожжёнными, как солома. Веснушки – точно пятна грязи.

– Я должна была сделать это раньше.

Голос у леди Милдред одновременно глубокий и надтреснутый, какой был незадолго до смерти. Меня пробирает холодком. Я зябко кутаюсь в густой запах лилий и застываю в полутени, невидимая.

Девушка молчит. Вокруг неё – чернота, столь густая и плотная, что кажется живой плотью…

…или мёртвой.

– Я дам тебе дом. Ступай со мной.

Девушка трясёт головой и зажимает уши руками.

А лилии вдруг начинают выпирать из вазы; их становится всё больше. Толстые зелёные стебли извиваются на полу, узкие листья вспарывают сероватую пену одеял на кроватях, белые восковые цветы прорастают сквозь женские тела. И через ядовитый, сладкий запах проступают слова:

«Не могу. Ведь я…»

– Я знаю. – Леди Милдред улыбается и накрывает её дрожащую ладонь своей. – Вот только он недооценивает тебя. И нас всех. Пойдём со мной. Есть кое-кто, кому твоя защита и поддержка очень нужны … Правда, этот кто-то ещё и сам об этом не знает.

У меня за спиной скрипит тяжёлая входная дверь. Рыжая девушка вскидывает голову на звук. Зрачки её расширяются.

От леди Милдред остаётся только улыбка – и свет, который пронизывает всё, от густых зарослей лилий до мрака вокруг рыжей девицы.

– Пойдём со мной.

Рыжая долго глядит на что-то за моей спиной – а затем кивает. Раз, другой, третий… И – крепко сжимает пальцы леди Милдред.

Я оборачиваюсь и вижу нечто очень красивое, тонкое и ломкое – статуэтку изо льда, обещание необоримой силы зимы, холодной и властной.

Нечто уязвимое – пока ещё.

Нечто со взглядом, так похожим на мой.

Благотворительный вечер должен был начаться через час. Однако в кофейню уже прибыли близнецы в компании Фаулера, Паола Мариани с приютскими детьми и Лиамом, Эллис, дядя Рэйвен с Мэтью Рэндаллом и, в довершение ко всему, супруги Клэймор, которые перепутали время.

Сперва я пыталась изолировать опасных гостей друг от друга, чтобы Фаулер – да не допустят этого Небеса! – не наградил меня сомнительным комплиментом в присутствии дяди Рэйвена, Глэдис насмерть не заговорила близнецов, а дядя Рэйвен не запугал бедных сироток грозными взглядами поверх синих очков. Вдобавок ко всему Георг пытался командовать отряжённой ему в помощь миссис Рэй, миссис Рэй – Магдой, Магда – до смерти уставшей Мадлен, Мадлен – чрезмерно бодрой Джейн Астрид и ещё целой компанией временных служанок, нанятых для вечера.

Когда происходящее вокруг меня начало напоминать первозданный хаос вкупе с весенними заседаниями в парламенте, я извинилась, отобрала у Георга недоделанную порцию кофе и уединилась на втором этаже, у окна.

Кофе отдавал мускатным орехом и миндальным ликёром: похоже, эта чашка предназначалась Мэтью.

– Леди Гинни, леди Гинни… А вы в любовь с первого взгляда… Ну, того, верите?

От неожиданности я поперхнулась самым неподобающим леди образом и едва не облила себя кофе.

– Интересный вопрос, сэр Лиам Сайер, – улыбнулась я, растерянно поправляя складки нежно-зелёной юбки. Мальчик стоял рядом со мною, невинно потупив взгляд. Но щёки пылали – поднеси к ним свечу, и она вспыхнет. – И чем же вызвано такое любопытство?

– Ну… – совсем не аристократически понурился он и ковырнул паркет мыском ботинка. – Понимаете, миссис Мариани читала книжку, и я в неё посмотрел, а потом она мне ухо выкрутила, потому что рано мне такое. А потом сегодня тот, который в коричневом и с кислой улыбкой, сказал, что так не бывает, когда эти, двое, которые одинаковые, того, про любовь, когда красивая леди со стёклышками вошла, ну и я, того… Миссис Мариани ведь не будет ухо почём зря выкручивать, да?

На мгновение я призадумалась, заново выстраивая последовательность событий. Итак, Лиам сунул нос в роман Паолы о первой любви, за что и получил нагоняй. Близнецы, встретившись с Глэдис, отвесили ей комплимент в своём стиле, вероятно, нечто вроде «чувства вспыхнули с первого взгляда», а Фаулер сделал циничное замечание. Судя по тому, что ни шумных ссор, ни холодных отповедей я не слышала, дядя Рэйвен и лорд Клэймор в это время были увлечены личной беседой, а Мэтью скромно стоял в стороне и изображал незримую, но всеведущую тень.

А раз Лиам напрочь позабыл имена гостей и правила хорошего тона, вопрос о любви с первого взгляда волновал его очень сильно.

– Сложно сказать, – начала я осторожно, стараясь не разбить детские иллюзии, но одновременно и не создать новых, губительно-романтических. – Глупо было бы отрицать, что порою с первого взгляда на незнакомца нами овладевает множество разных чувств, от глубочайшей необъяснимой симпатии до столь же безосновательной и неодолимой ненависти. Чувства эти могут быть как знаком некоего высшего понимания, предчувствием судьбы, так и бессмысленным самообманом.

Лиам вздохнул так безнадёжно и грустно, что даже моё ледяное сердце затрепетало.

– И как их различить, ну, самообман с дыханием судьбы?

– Время показывает, – улыбнулась я. – А у некоторых счастливцев есть особое чутьё.

– Может, и у меня есть? – воспрянул духом Лиам. – Ну, это самое чутьё. Я же вас, леди Гинни, как увидел – сразу понял, какая вы хорошая. И что когда я взрослый буду, то защищать вас стану, как Эллис! Выучусь на детектива, вот.

Я не выдержала и рассмеялась:

– А что же ты тогда мне крысу подкинул?

– От большой любви, – выкрутился Лиам и виновато на меня посмотрел. – А вы, того, сердитесь?

– Нет, – покачала я головой. И вспомнила вдруг – совершенно некстати – Лайзо с его неудавшимся приворотом. – Но мой тебе совет, если ещё к кому-нибудь почувствуешь искреннюю симпатию – обойдись без крыс. Без любых крыс, не только дохлых.

Он воодушевлённо закивал, и я приготовилась было высказать ещё несколько советов, касающихся уже прямо поведения с Юджинией, когда внизу вдруг послышался грохот; доносился он с кухни и напоминал звук от падения доброго десятка сковород и кастрюль.

Чашка из-под кофе была пуста.

Оправданий, чтобы тихо сидеть на втором этаже, ни во что не вмешиваясь, у меня не осталось; пришлось спускаться.

Жуткий грохот, впрочем, объяснился обыденно: мисс Астрид приказала служанке просушить десертные ложки, а та рассыпала всю коробку с приборами на противень, подготовленный для следующей порции выпечки и уже смазанный маслом. В итоге ложки, вилки и ножи пришлось заново мыть, но, к счастью, нанятые девушки оказались работящими и справились в срок. Правда, мне пришлось взять на себя командование прислугой, и на гостей до самого приёма времени не осталось.

Дважды со мной пытался заговорить дядя Рэйвен; я молитвенно складывала руки и знаком просила его подойти позже. Однажды подошла Паола, чтобы узнать, где Лиам, и я отослала её на второй этаж. Фаулер четырежды заглядывал на кухню и в зал, однако баронету отчаянно не везло. Сперва он столкнулся с дядей Рэйвеном, затем – с более чем недовольным Георгом, на третий раз его окликнули и вернули близнецы, а на четвёртый он едва не сбил с ног приютских детишек и удостоился ядовитого замечания от Паолы.

И впору бы посмеяться над таким невезением, если бы не взгляды Фаулера. В них было нечто настолько несвойственное ему, что у меня кровь леденела в жилах. Словно слепец шёл по узкому карнизу, а я бессердечно наблюдала за этим издалека – и молчала.

За десять шагов до резкого поворота.

За пять шагов.

За шаг.

Но, как бы то ни было, за десять минут до начала благотворительного вечера в зале – жаль, не в кофейне – воцарился идеальный порядок. Отец Александр, Паола и дети заняли место напротив входа, в окружении цветочных гирлянд и букетов. По правую сторону расположились дядя Рэйвен, Мэтью и Клэйморы. По левую – близнецы, ослепительно красивые и изрядно воодушевлённые, и мрачный, как ноябрьский день, Фаулер. Я поставила граммофонную пластинку с необременительно-воздушной мелодией и приготовилась ждать…

Наконец, дверной колокольчик звякнул.

Первыми прибыли, конечно, не благотворители, а те, для кого присутствие на этом вечере было частью работы – Луи ла Рон с юношей в огромных очках, который назвался Джеремией. То, очевидно, был обещанный мне фотограф. За ними последовали те, кто искал развлечений. Сначала – Эрвин Калле, на сей раз в сопровождении не трепетной девицы, а богатой вдовы. Минуту спустя прибыли супруги Вайтберри, едва не столкнувшись в дверях с миссис Скаровски, на ходу перебирающей листы с новыми сонетами. И не успела я поприветствовать старых друзей, как гости начали приезжать один за другим. В какой-то момент в толпе померещилась зефирно-белая шевелюра Клэра, но тут меня окликнула Абигейл. Я отвлеклась, а когда обернулась вновь, то увидела только прелестнейший цветник из дам всех возрастов; вероятно, одну из них, светловолосую коротышку в голубом платье, я и приняла за Клэра.

Предчувствие опасности нахлынуло с новой силой.

– Вы чем-то встревожены, дорогая? – сочувственно поинтересовалась Абигейл, касаясь моего локтя. – Или это наши мальчики вас так утомили своим незрелым поведением?

– О, что вы, Кристиан и Даниэль сегодня держались безупречно, как и подобает Дагвортам, – поспешила я успокоить её. – Просто мне почудился здесь человек, который должен быть в совершенно другом месте.

– Нежелательный гость? – нахмурилась она.

– Отнюдь нет. Это мой дядюшка, сэр Клэр Черри. Он собирался нынче вечером побыть в особняке, потому что почти всю прислугу и гувернантку вдобавок мне пришлось отправить сюда, – пояснила я. – С моими племянниками оставалась только Юджиния, а она сама ещё слишком юна… Впрочем, забудьте. Скажите лучше, что это за семейство поклонников коричневого цвета? – и я указала веером на пару у граммофона.

Мужчина был облачен в кофейного цвета костюм по последней моде. Вытянутое лицо, жгучие тёмные глаза и тоненькие усики навевали мысли об опереточных злодеях, однако сдержанные манеры и умение улыбаться, глядя сквозь собеседника, заставляли предположить в нём человека разумного и безупречно воспитанного. Спутницей его была женщина с одухотворённым лицом монахини в миру, взирающей на несовершенства сего мира со скорбью и надеждой. Тон землисто-зеленоватого платья идеально гармонировал с рыжеватыми волосами, уложенными в аккуратную высокую причёску.

Ни одного из этой пары мне прежде не доводилось встречать.

– А, это виконт Уицлер с супругой, – громким шёпотом сообщила Абигейл и обмахнулась веером. – До замужества леди Уицлер была мисс Фанни Хайнц. Говорят, что по алманской линии у неё родственники через одного – бароны, графы и герцоги, но я сомневаюсь.

– Вид у неё – воплощённой добродетели, – заметила я вскользь.

– Вид соответствует содержанию, дорогая, – вздохнула Абигейл. – Леди Уицлер словно помешалась на благотворительности. Интересно, кто их привёл… Наверное, кто-то из старых друзей леди Милдред.

– К слову, о старых друзьях, – зацепилась я за последние слова. – Скажите, вам не знакомо имя некой «леди Норы»? Кажется, она была подругой моей бабушки или нечто вроде того…

Лицо Абигейл осветилось.

– А! Маркиза Фойстер! Конечно, знакомо, да пребудет она на Небесах… – осенила она себя священным кругом. – Леди Нора умерла двенадцать лет назад. В Бромли, впрочем, я её последние лет двадцать вовсе не видела. Она переехала в пригородное поместье, навезла туда с десяток воспитанников… Её жених умер за два месяца до свадьбы, а ни о ком другом Нора и слышать не хотела. Титул и имя унаследовал сын её сестры, – пояснила Абигейл и досадливо нахмурилась. – Его звали…

– …Мэй? – предположила я осторожно. Абигейл кивнула и брезгливо поджала губы:

– Да. Полное ничтожество! Впрочем, его сыновья – вполне достойные молодые люди, так что хочется верить, что род Фойстеров – в надёжных руках… А почему вы сейчас вспомнили о леди Норе?

– К слову пришлось, – пожала я плечами. – О, а вот и виконт Брейвхарт с супругой. Нужно поприветствовать их. Вы позволите?

– Ступайте, дорогая, – махнула веером Абигейл и хищно сощурилась. – Я тоже вижу знакомых, с которыми не прочь перемолвиться словечком. Да, как раз кстати! – и она двинулась сквозь море гостей – как огромный корабль под розовыми парусами.

Спустя два часа после начала вечера доверху наполнились уже три корзины с подарками, хотя начиналось всё с горсти сластей, двух книжек и кисета вишнёвого табака для Святого Кира. Время от времени с кухни мне доставляли записки с общей суммой благотворительных сборов. Она неизменно оказывалась не так велика, как бы хотелось: посетители куда охотнее жертвовали для детей недорогие безделушки, нежели деньги, да и кофе с десертами заказывали не так много. Гости приходили и уходили, за ними следовали новые; некоторые, впрочем, оставались надолго, например, Клэйморы или Эрвин Калле со своей новой подругой. Миссис Скаровски зачитала несколько стихотворений и покинула нас, сославшись на обещание присутствовать в другом месте. Я же пыталась успеть везде – кого-то развлечь беседой, кому-то рассказать о несчастной судьбе детей из приюта, но до самих детей так и не дошла. Издали смотрела, как Дейзи Пинк и Лили Страут отвечают на очередную порцию расспросов от сердобольных леди и джентльменов, видела, как опекает Берти отец Александр, как меняется выражение лица Паолы – с непринуждённости на тщательно скрываемую усталость, а затем и досаду. В какой-то момент из поля зрения пропал Фаулер, так настойчиво искавший встречи со мною; но не успела я забеспокоиться об этом, как случилось то, чего мы все боялись с самого начала.

Зал вдруг накрыла тишина, распространяясь, точно круги от брошенного в воду камня. И в центре внимания внезапно оказались две приютские девочки – и чета в коричневом. Дейзи Пинк пунцовела под стать своему имени; Лили Страут была бледна и держала спину настолько прямо и напряжённо, что при одном взгляде на неё начинало тянуть эфемерной болью вдоль хребта.

– Простите, что вы сказали, сэр? – необычайно тонким голосом произнесла Лили. Краем глаза я заметила, как к ней с разных сторон протискиваются отец Александр и Паола; ни Эллиса, ни близнецов, ни хотя бы дяди Рэйвена поблизости не было.

– Я сказал, что это ширманский бред. – Тонкие губы виконта Уицлера ещё сильнее расплющились – в кислой улыбке. – Что значит – ты мечтаешь обучаться и стать доктором? Женщина-доктор? Приютская замарашка – доктор? Кто внушил тебе такую вредную идею? Я бы выпорол этого человека на площади.

Судя по тому, как замер, гневно ловя воздух ртом, отец Александр, идея принадлежала именно ему.

– Если не получится стать врачом – стану хотя бы медицинской сестрой. Уж это, кажется, даже церковь одобряет? – сделала неумелую попытку примириться Лили, но слова её прозвучали с вызовом.

Виконт Уицлер покрылся красными пятнами.

– Сестры при монастырях только и могут, что поднести чашку воды, унести горшок или обтереть больного лихорадкой… Точнее, больную, потому что к мужчине им прикасаться запрещено. И чему здесь учиться? Какой ещё Университет Бромли? Да одна шапочка для студента стоит больше, чем жизнь побирушки…

Лили Страут вздёрнула подбородок.

– Я не побираюсь. Сэр. Я работаю. Честно работаю.

– Неужели? – выгнул бровь виконт. Добродетельная супруга взирала на него с ужасом; глаза у неё повлажнели. – Неужто кто-то взялся… проспонсировать столь дерзкую особу? Что ж, люди порой лишаются чувства вкуса и меры.

Лили дёрнула головой, словно получила пощёчину. Дейзи стояла рядом, покачиваясь; губы её были плотно стиснуты. О, виконт не сказал ничего предосудительного – если смотреть лишь на слова. Но обмануться в том значении, что он вкладывал, было невозможно…

Мне оставалось только три шага до того, чтоб прийти девочкам на помощь, и, поймав взгляд Паолы, я сделала ей знак оставаться на месте. Но сама ничего сделать не успела – меня вдруг придержали за локоть, и сквозь кольцо напряжённо замерших гостей шагнул…

Лиам.

Маленький рыцарь в сером костюме вместо сияющих лат.

– Люди лишаются вкуса? Может быть. Но некоторые лишаются чувства собственного достоинства и разума в придачу.

– У дерзких девиц не менее дерзкий юный покровитель? – скривился виконт Уицлер. Лицо его супруги было уже бело, как мел, словно она могла прямо в следующую секунду лишиться сознания.

Лиам сделал ещё шаг, заслоняя Лили и Дейзи собою. Он был ниже их на добрых полголовы, но сейчас казалось, что макушкой он касается потолка.

– Я всего лишь неразумное дитя, – произнёс он, и голос его дрогнул. – И серьёзных книг читал не так уж много. Может, потому и помню пока ясно, что говорится в Писании: «Не тот больший злодей, кто под мостом с дубиной путника стережёт, а тот, кто с ядом на языке людей от добрых дел отворачивает». Или у вас, сэр, Писание не в почёте?

Порядочный семьянин, каждое воскресенье посещающий церковь, коим являлся виконт Уицлер, заявить такое не мог, разумеется. Да и соратники по консервативной партии в Парламенте ему это наверняка бы припомнили.

– Я уважаю мудрость Писания, – сдержанно ответил он. – Но не понимаю, какое отношение сии, без сомнения, значительные слова имеют отношение к вздорному желанию некой девицы учиться медицине в университете.

Лиам растерялся всего на мгновение. А затем сощурился и произнёс нараспев:

– А помните ли вы, что об этом говорил святой Игнатий?

– Не имел чести встречаться с ним лично, – попытался было отшутиться виконт, но никто из гостей даже не улыбнулся, включая весьма циничного ла Рона.

Тут над ухом у меня послышался шёпот, от которого по спине пробежали ледяные мурашки:

– Полагаю, мне сейчас стоит вмешаться.

– Подождите, – почти беззвучно шепнула я в ответ, вслепую касаясь руки дяди Рэйвена.– Ещё не время.

А Лиам, не замечая, кажется, никого вокруг, говорил и говорил:

– «…и если увидишь страждущего – остановись и помоги. И если в травах целебных не разумеешь, то спроси того, кто разумеет; и если будет он веры другой, но лечить и учить станет всякого без оглядки на родину страждущего и помыслы, то знание его – от Небес, и умение его – от Небес, и нет никакого посрамления в том, чтобы учиться у него. А если кто от такого лекаря отвернётся, и страждущему не поможет либо уморит его дурными травами, то такие помыслы и такое знание суть глупость и грех…». Вот скажите, сэр, по-вашему святой Игнатий ошибался?

– Не мне об этом судить, даже если и ошибался, – вынужденно признал виконт, глядя на Лиама уже с откровенной неприязнью.

– А если так, то посудите сами. Сперва в позапрошлое лето с прочими подарками в приют была пожалована книга о врачевании, – начал Лиам загибать пальцы с умным видом. – И первой её увидела мисс Страут. А затем младшая дочь у хозяина писчей лавки, где она работала, захворала, и хозяин мисс Страут приставил за ней ухаживать. И врач, который приходил, оказался совсем старенький, а потому Лили… то есть мисс Страут за него всё делала: он говорил, а она порошки растирала, как по-писаному. А нынче летом принёс студент из самого университета тоненькую, но разумную книжицу, и тоже о медицине, и попросил список сделать. И опять мисс Страут эту работу доверили! Что же это, если не Небеса, направляющие её на путь истинный?

– Случайность? – предположил виконт, пожав плечами.

– А знаете, что святой Кир о случайностях говорил? – воодушевлённо спросил Лиам, и виконт Уицлер поспешил ответить:

– В деталях не помню, но цитировать нужды нет. Итак, к чему вы ведёте?

Лиам незаметно перевёл дыхание с облегчением: то ли он не знал нужную цитату наизусть, то ли она не вполне подходила для употребления в обществе, но ответ виконта явно стал большой удачей.

– А к тому, что раз уж мисс Страут сами Небеса к врачебной науке ведут, и святой Игнатий велел страждущим помогать и науке врачевания у знающих людей учиться, и к тому же в Университет нынче на курс и девиц пускают, то что это всё вместе, как не истинно доброе дело? А вы, получается, мисс Страут от этого доброго дела отворачиваете. И кто же вы теперь, как не искуситель зломышиный… злоумыслячий… в общем, совсем не добрый, с какой стороны ни глянь? – вывернулся Лиам и устремил горящий взор на виконта.

Тот выпрямился, как перетянутая струна; сам воздух, кажется зазвенел.

– Сейчас, – шепнула я дяде Рэйвену и разжала пальцы, только теперь осознав, что всё это время, оказывается, стискивала его ладонь.

Виконт выглядел так, словно его одновременно мучила тошнота и прострел в спине. Но прежде, чем он успел сказать что-либо непростительное, в круг, образовавшийся подле спорщиков, ступил дядя Рэйвен.

– Прекрасное знание Писания и житий, сэр Лиам Сайер, – сдержанно похвалил он мальчишку, и тот зарделся и страшно смутился, разом растеряв весь свой задор. – А вы… виконт Уицлер, кажется, – без намёка на вопросительную интонацию произнёс он, глядя поверх непроницаемо-синих стёкол круглых очков. – Думаю, нам надо поговорить. Да, позже мы определённо побеседуем.

Виконт ничего не сумел сказать в ответ; кажется, он настолько обмяк, что, если бы не поддержка насмерть перепуганной жены, в следующую секунду растёкся бы у ног маркиза лужицей бессмысленной слизи. Я скосила взгляд, наблюдая за реакцией невольных зрителей, большая часть которых смотрела на Уицлеров с явным неодобрением, и встретилась глазами с Мэтью, который стоял всего в шаге от меня, чуть позади.

– Леди Виржиния, – позвал он тихонько, обращая на себя внимание. Я кивнула, и он подошёл ближе. – Понимаю, момент не очень удобный… Но детектив Норманн очень просил передать, что четверть часа назад сэр Клэр Черри отыскал сэра Винсента Фаулера в комнате у чёрного хода, что-то сказал ему, и они вдвоём взяли кэб и уехали куда-то. Детектив Норманн уверял, что вам это покажется важным, и просил добавить, что он пойдёт следом.

Сердце у меня пропустило удар.

– Когда это случилось? – только и смогла выговорить я, отчаянно размышляя, нельзя ли как-нибудь уйти с вечера или закончить его пораньше. Выходило, что никак.

– Четверть часа назад, – повторил Мэтью. – С вашего позволения, я вернусь на кухню, леди Виржиния. Не стоит нам находиться рядом. Не в этом обществе.

– Почему?.. – эхом откликнулась я и с усилием заставила себя успокоиться и вновь начать мыслить разумно. – Ах, да. Понимаю. Наше сходство непременно породит сплетни. Ступайте.

– Не изводите себя беспокойством, – попросил он едва слышно, отступая на шаг. – Не совершайте опрометчивых поступков.

– За кого вы меня принимаете? – надменно откликнулась я, вздёрнув бровь. Мэтью только улыбнулся – и спустя мгновение уже растворился в толпе гостей; один из многих, тень среди теней, без особенных примет, кроме разве что запаха восточных благовоний, пропитавших весь дом дяди Рэйвена.

Мэтью был прав; я не имела права на беспокойство и на слабость. Только не сейчас, не на этом вечере, особенно после отвратительного выпада виконта Уицлера.

Куда и зачем увёл Клэр Фаулера… В первую очередь, разумеется, думалось о плохом: баронет мог быть связан с «Ироничным Джентльменом» или вовсе являться одной из его ипостасей. Это объяснило бы многое. «Призрак старого замка» знал о происшествии в Дэлингридже; Мадлен там не было, зато был Фаулер. Зато Мадлен и только Мадлен могла бы рассказать ему о моём намерении посетить приют в компании Эллиса, что и легло в основу статьи. Если вспомнить, то Клэр говорил, что идёт по следу человека, «действующего теми же методами».

Мог ли это оказаться Фаулер?

Вполне. Кто, как не он, прекрасно знал низкие методы вроде шантажа, угроз и обмана, которыми в совершенстве владел также и дядя Клэр?

Оставалось лишь два вопроса. Зачем это вообще всё понадобилось Фаулеру – и что означала та, последняя статья…

Надеюсь, не последняя в его жизни. Близнецы бы мне такого не простили.

– Ещё не меньше часа… – прошептала я.

– Простите? – недоумённо качнула Глэдис лорнетом. Я поспешила улыбнуться:

– Нет-нет, ничего, продолжайте. Должна признаться, что это происшествие несколько выбило меня из колеи.

– Удивительно невоспитанный юноша, этот Уицлер, – возмущённо прошамкал сэр Джон Хофф и обвёл взглядом зал, словно в поисках леди Клампси, возлюбленного своего врага. Не нашёл – и вздохнул, прикрыв водянисто-серые глаза морщинистыми веками. – Мало его пороли в колледже.

– Но как же так, сэр!.. – экзальтированно воскликнула леди Хаббард и прижала к губам платок, на сей раз ярко-зелёный, с изящной серебристой вышивкой. Безликая служанка с саквояжем, доверху заполненным Крайне Необходимыми Вещами, стояла на полшага позади, готовая подать другой платок, веер или нюхательные соли, если понадобится.

– А так, – с вызовом вздёрнул острый подбородок Хофф. – В наше время молодёжь секли, и вздорные мальчишки не позволяли себе портить благотворительные вечера. Вот, помню, на приёме у Её Величества Катарины Четвёртой, как мне рассказывали…

Леди Клампси уже ушла, и остановить поток красноречия почтенного сэра Джона Хоффа было, увы, некому. Поэтому я воспользовалась привилегией хозяйки вечера и перешла к другой компании гостей, чтобы занять беседой и их, а затем наконец добралась до невольных героев вечера – приютских девочек и Лиама. Виконт Уицлер, к счастью, отбыл почти сразу, но детям это мало помогло: теперь каждый из присутствующих в кофейне считал своим долгом подойти и высказать своё одобрение. Паола и отец Александр же не отступали от своих маленьких подопечных ни на шаг.

Близнецы тоже старались держаться поближе.

– Леди Виржиния, этого больше не повторится, мы обещаем. Гинни, прости, – понизив голос до шёпота, добавил Даниэль. – Крис ни при чём, правда. Я виноват. Заметил, что Винс куда-то делся, предложил его поискать… И выпустил из виду этого пьяного идиота.

– Вы об Уицлере? – удивилась я. Кристиан усмехнулся:

– Он выпил три порции сладкого кофе по-колонски, с ромом. Причём только потому, что жёнушка сказала ему этого не делать.

У меня вырвался вздох:

– Опьянение его не оправдывает… Хотя и объясняет многое. Лиам, – окликнула я мальчика, который любопытно прислушивался к нашей беседе. Глаза у него были осоловелые: похоже, он опьянел не от рома, но от слишком ярких впечатлений. – Ты поступил как настоящий джентльмен. Я тобой горжусь. Дома поговорим подробнее… Мисс Пинк, мисс Страут – вы держались с достоинством, чего нельзя сказать о моём госте. Приношу за него извинения.

– Я прослежу за тем, чтобы подобного не случилось, – пообещала Паола. Она была бледна, и её загорелая романская кожа казалась на вид оливковой. Похоже, не только девочкам пришлось пережить несколько неприятных минут.

– Рассчитываю на вас. И на вас, отец Александр, – сказала я, а затем сделала то, что мне подсказывала совесть – отозвала близнецов в сторону.

Они без слов догадались, о чём пойдёт речь.

– Что натворил Винс? – виновато спросил Даниэль, пока Кристиан стоял в шаге от нас, у ширмы, готовый перехватить любых гостей, если они решат вдруг присоединиться к беседе.

– Пока не знаю, – честно призналась я. – Эллис велел передать, что видел, как Клэр, то есть мой дядя, сэр Клэр Черри, выходил из кофейни с Фаулером. Затем они якобы взяли кэб; Эллис последовал за ними…

Даниэль ринулся к выходу, явно готовый бежать, искать, разубеждать, нести справедливость и творить прочие глупости, которые больше подобают сказочным героям-спасителям. Брат едва успел остановить его.

– Погоди! – Кристиан придержал его за полу пиджака. – Может, они просто старые друзья. Решили выпить вместе, сходить в… – он покосился на меня и умолк. – В общем, прогуляться.

– Ты сам-то в это веришь? – мрачно поинтересовался Даниэль и вздохнул. А затем обернулся ко мне и продолжил серьёзно: – Гинни, я понимаю, что у тебя нет причин относиться к нему хорошо, но Винсент не так уж плох, честное слово. У него свои представления о рамках дозволенного, но он верен семье… и тем, кого считает своей семьёй. Он для нас много сделал, и для матери…

– Для Абигейл? – не смогла я сдержать удивлённого возгласа.

– И всего рода Дагвортов заодно, – хмуро подтвердил Даниэль. – Служанка утащила мамино кольцо. Видимо, думала, что такой старой и невзрачной вещи никто не хватится. А это была реликвия нашей прапрабабки по материнской линии. Красное золото с розовым бриллиантом – грубоватая, но дорогая работа. Кольцо даровала сама королева в благодарность за спасение наследника. Был там какой-то случай…

– На охоте мальчик провалился в волчью яму и чудом выжил, – пояснил Кристиан, когда брат замешкался. – И первой нашла его как раз баронесса Райфорд. Спешилась, усадила наследника на свою лошадь и час бежала рядом с ней, держась за повод.

– Никогда не видела кольца с розовым бриллиантом у Абигейл, – покачала я головой. Надо же, сперва вытащить ребёнка из волчьей ямы, а потом час бежать рядом с лошадью! Неудивительно, что леди Милдред с Абигейл сошлись характерами. Есть нечто схожее между женщинами Валтеров и Райфордов.

– А оно ей ни на один палец не налезает, – хмыкнул Кристиан и посмотрел на свою руку. – Вот мне или Дэнни – запросто. Но мы не любим розовое, – добавил он с неуловимой иронией. – Так или иначе, но кольцо пропало, а вернул его Винс. Не знаю, что он сделал, но через два дня служанка пришла с повинной. А ещё один раз, когда мы решили сыграть партию-другую…

Даниэль кашлянул и ткнул брата локтем в бок. Я едва сдержала улыбку.

– Вижу, что сэра Винсента Фаулера вы готовы защищать до последнего. И мне тоже не хочется, чтобы дядя Клэр совершил что-то непростительное или пострадал. Но не стоит впадать в уныние раньше времени.

– Не стоит, – согласился Даниэль. – Я пойду на кухню и хорошенько расспрошу этого, как его… Мэтью. А вы, будьте любезны, изображайте тут беззаботность и радушие.

Он был прав – больше нам ничего не оставалось. Но, право, никогда ещё светские разговоры не казались мне такими пустыми и бесконечными! Минуло не меньше часа прежде, чем гости начали расходиться. Последними ушли Уэсты; мне очень хотелось поговорить с Джулией, но сейчас я просто не имела на это права. Закрыв за Уэстами двери, я бросилась на кухню с непростительной для леди поспешностью, едва не сбив с ног отца Александра и девочек.

Эллис ждал меня в глубине коридора, подпирая стену.

– Есть две новости – хорошая и плохая, – сходу начал он, глядя исподлобья. – С которой начать?

– В хронологическом порядке, – выпалила я на выдохе. Эллис улыбнулся:

– Тогда нет смысла говорить здесь. Предлагаю созвать срочный военный совет в той прекрасной тесной комнате между кухней и чёрным ходом. Обязательно приведите Мадлен. Я хочу, чтобы она была у меня на глазах – по вполне понятным причинам. Ещё позовите Дагвортов, уж коли их наставника это касается напрямую. И маркиза Рокпорта, раз я позаимствовал его мальчика на побегушках… И вашего тоже, кстати, но об этом позже. И, ради всех святых, уведите куда-нибудь детей, – поморщился он. – Если ещё и они в это ввяжутся, я с ума сойду, честное слово. Лиам хотя бы начал на вас оглядываться и рассуждать с умом, но Берти – это просто какая-то копия Лайзо в детстве. Наверняка по уши влезет в чужие секреты при первой возможности.

– Бертрам? – не поверила я, вспомнив тихого мальчика, чем-то похожего на ежонка.

Эллис удостоил меня сумрачного взгляда.

– Виржиния, только не говорите, что вы не узнали сорванца, которого я уже второй год посылаю к вам с записками.

Я прикусила язычок.

На деле самым трудным оказалось уговорить близнецов не нестись сломя голову по следу Фаулера и Клэра, а выслушать сперва, что скажет детектив. Дядя Рэйвен правила игры принял сразу, словно ожидал чего-то подобного. Мадлен сама стала ходить за мной, держась за рукав платья; выглядела она так, словно не спала несколько дней кряду. Паолу и отца Александра я попросила увезти детей в особняк и оставаться там, пока я не вернусь. Возвращение домой, правда, откладывалось, потому что Лили переволновалась на вечере, и ей сделалось дурно; безотлагательная же поездка в кэбе только усугубила бы её состояние.

Но, так или иначе, уже спустя пять минут все, кого хотел видеть Эллис, собрались в комнатке за кухней. Он прикрыл дверь, привалился к ней спиной и начал рассказ:

– Как многие уже, возможно, знают, у нас тут крупные проблемы с двумя вздорными баронетами. Винсент Фаулер, похоже, изрядно напакостил леди Виржинии, а Клэр Черри решил по-родственному за неё вступиться. – Тут Мадлен с такой силой сжала мою руку, что я едва не вскрикнула от боли. Но никто, к счастью, этого не заметил. – Нынче вечером эти двое наконец-то обрели друг друга и решили уединиться. Я справедливо решил, что два новых трупа мне совершенно ни к чему, отвлёк Лайзо от полировки его ненаглядной машины и пристроил к делу. Мы проследовали за баронетами до съёмной квартиры Фаулера. Там он с Черри провёл около получаса за душевными разговорами и сожжением улик в жаровне… Не надо бледнеть, юноши, я говорю всего лишь о бумагах, – хмыкнул он, быстро взглянув на Дагвортов. – Все пока что живы, и в этом состоит хорошая новость. Плохая же заключается в том, что затем к Фаулеру с Черри присоединилось какое-то чудовище с красными волосами, которое едва не заметило нас с Лайзо…

– Это Джул, его камердинер, – быстро пояснила я для близнецов, и впрямь уже изрядно бледных.

– Неважно, – отмахнулся Эллис. – Важно, что упомянутый Джул притащил футляр с чем-то примерно такой длины, – и он расставил руки примерно на метр.

– Шпага, – спокойно кивнул дядя Рэйвен, словно рассуждая сам с собой, и снял очки, чтоб протереть стёкла. Взгляд его был устремлён вниз. – Как старомодно. Узнаю сэра Клэра Черри.

– Вот и я подумал, что дуэль – вполне в его духе, – согласился Эллис. – А поскольку трупы, как я уже говорил, не входят в список моих любимых зрелищ – вот тут Нэйт бы со мной непременно поспорил; он отчего-то считает, что мне по душе не загадки, а именно вид мёртвых тел – я решил, что дуэль допустить нельзя. Нам с Лайзо остановить этих троих, учитывая чудовищного Джула, было бы не под силу, а «гусей» привлекать опасно – не так поймут, опозорят и вообще испортят развлечение. Лайзо выяснил, куда собирается отправиться наша прекрасная пара баронетов, и я поспешил обратно в кофейню, за помощью. Ваш помощник, кажется, вооружён? – обратился Эллис к дяде Рэйвену.

– Револьвер у него есть, – ответил он тем особенным тоном, который явно показывал, что у Мэтью имеется наверняка и ещё кое-что.

– Ну, и Лайзо с пустыми руками не ходит. Так что до нашего прибытия должно обойтись без жертв, – мудро подытожил Эллис. – План таков. Предлагаю позаимствовать автомобиль леди Виржинии и вчетвером – я, двое Дагвортов и один Рокпорт – поехать в Черривинд, дабы остановить бравых дуэлянтов. Черри в Черривинде, символично, вы не находите?

– Я тоже еду.

Три следующие реплики прозвучали в унисон:

– Драгоценная моя невеста, вы не едете. Шестерых мужчин, право, абсолютно достаточно, чтобы удержать двоих.

– Гинни, ну там ведь опасно будет, не глупи! Мы с Крисом справимся. Винс нас послушает, честно.

– А я так и знал, что именно это она и скажет! Не спорьте с леди, господа, берегите силы. Они нам понадобятся.

Я переглянулась с ухмыляющимся Эллисом, сжала руку дрожащей Мэдди…

– Если кого и следует оставить в кофейне, то Кристиана и Даниэля, – произнесла я твёрдо. – Леди Абигейл мне не простит, если мы вовлечём её сыновей в сомнительную историю.

– А что мешает нам нанять кэб и поехать в Черривинд следом за вами? – вкрадчиво поинтересовался Даниэль. Светлые глаза были вызывающе прищурены.

Разумеется, в итоге мы отправились в путь вшестером.

Автомобиль, чистый и блестящий, несмотря на мелкий ледяной дождь, стоял на своём месте. Не хватало, правда, одной маленькой, но важной детали.

– Ну-с, господа… И кто поведёт? – весело полюбопытствовал детектив.

Он единственный из нас был одет по погоде – в тёплый свитер под непромокаемым плащом, шарф и кепи. Мех на воротнике моей роскошной, но, увы, непрактичной накидки намок почти сразу, близнецы мёрзли в своих тонких пальто, а дядя Рэйвен вообще приехал, кажется, в одном сюртуке – очаровательно старомодном, но не рассчитанном на ноябрьскую морось.

– Мы не умеем, – мрачно сознался Даниэль за двоих. – А, проклятье, Винс ведь говорил, что надо научиться! Как некстати…

Эллис с любопытством обернулся к маркизу. Тот снял невидимую пылинку с перчатки и деликатно ответил:

– Не стоит так на меня смотреть.

– Неужели пас?

– Увы.

– А я-то думал, вы совершенство, – с грустью склонил голову Эллис.

– Отнюдь. Более того, в отличие от уважаемого сэра Клэра Черри, я не знаю, с какого конца взяться за шпагу. А также совершенно не разбираюсь в скачках и современной поэзии.

– А в винах и ядах? – любопытно вытянулся Эллис.

– У вас практический интерес?

– Как знать, – зловеще улыбнулся Эллис и нервно взъерошил волосы; седых сейчас на взгляд было куда больше, чем чёрных. – Что ж, если добровольцев нет, поведу я. Возражения?

Возражений не нашлось ни у измученных ожиданием близнецов, ни у осторожного маркиза. Мы не без некоторых трудностей разместились внутри и покатили по ночным улицам.

О, я в полной мере оценила искусство вождения Лайзо – в сравнении!

Эллис вёл, низко пригнувшись к рулю и распахнув глаза в том восхищённом удивлении, с каким дети кидают живых жуков в огонь и наблюдают за их агонией. Дорога отчаянно бросалась навстречу автомобилю в неизбывном желании разбиться, но каждый раз чудесным образом виляла и оказывалась под колёсами; голые ветви ив и рябин хлестали по капоту и стеклу, перепуганные собаки и бродяжки разбегались в стороны. Я прижимала к себе дрожащую Мэдди и молилась всем святым, каких знала, дядя Рэйвен сидел с неестественно прямой спиной и время от времени бился головой о потолок; цилиндр давным-давно закатился под сиденье, но очки ещё держались на носу, съехав с одного уха. Близнецы, стиснув друг друга в братских объятьях, попеременно хохотали, ругались и настороженно замирали, словно предчувствуя очередной невероятный поворот.

Автомобиль протестующе ревел – но всё же ехал вперёд.

Когда мы достигли парка Черривинд, я как раз добралась до святой Роберты, а потому справедливо посчитала, что уберегла меня именно она. Дядя Рэйвен выскочил из машины подозрительно быстро, стряхнул с веток холодные капли на руки, умылся – и лишь затем с поклоном открыл передо мною дверцу.

– Прошу, – ледяным голосом произнёс он.

Эллис заглушил мотор и откинулся на сиденье.

– Ничего не говорите, – выдохнул он, уставившись в потолок. – Вот просто ничего не говорите. Мы ведь доехали, да?

– Кажется, – придушенно подтвердил Кристиан. И наябедничал: – А Дэнни мутит.

– Неправда, – слабо отозвался Даниэль – и пробкой выскочил из автомобиля.

– Потрясите кусты, юноша, – посоветовал дядя Рэйвен. – Холодная вода вас освежит.

– Я вас всех ненавижу! – простонал Даниэль и пнул иву. На него обрушился град капель.

– Дети, – пожал плечами Эллис, натянул кепи на лоб и наконец вышел на улицу. – Времени нет. Я не знаю, где сейчас баронеты. Но надеюсь, что ничего фатального ещё не произошло. Будем искать, ориентируясь на шум.

Все согласились.

С неба сыпалась мерзкая, вязкая смесь дождя со снегом; под скользким льдом на обочинах таилась жидкая грязь. Ботинки у меня быстро измазались по самую щиколотку, но я ни разу не споткнулась и не упала. С одного бока меня поддерживал бледный в прозелень Даниэль, с другого – Мадлен, несколько воспрянувшая духом. Первым шёл Эллис, кажется, абсолютно наугад, за ним – Кристиан, не рискующий пока приближаться к брату, а замыкал шествие, на ходу заряжая револьвер, дядя Рэйвен.

Но, как ни странно, первой нужное место заметила Мадлен, указав на трепещущий красноватый огонёк на дальней поляне, за еловой аллеей.

– А теперь – тише! – шикнул Эллис и немного сбавил ход.

Но появление наше, разумеется, не стало неожиданностью для тех, кто находился на поляне. Зато лично я была поражена происходящим до глубины души.

Какой-то худенький и забитый мальчишка в весьма приличном, впрочем, костюме, прижимал к груди два тяжёлых футляра, длиною чуть более метра. Красноволосый Джул, одетый лишь в рубашку, жилет и весьма тонкие на вид брюки держал на мушке револьвера Мэтью. Лайзо напряжённо замер, прижав нож к горлу Фаулера. Клэр Черри безмятежно наблюдал за этим, сидя на бревне, застеленном чёрным пальто. Зефирно-белые кудри были собраны в тугой пучок, щегольские перчатки лежали рядом.

– А вот и вы, господа, – вздохнул он. – Как раз вовремя. Видите ли, у нас пат. Я не могу позволить какому-то грязному гипси зарезать мою жертву. С другой стороны, гипси не пошевелится, чтобы не подвергнуть опасности эту презренную копию Идена Эверсана. Вы не разрешите наше маленькое затруднение?

Кристиан сдавленно выдохнулся и рванулся было к Фаулеру с явным намерением освободить его от Лайзо, однако Эллис с тем же любопытным выражением лица поставил подножку, и наследник герцогского титула Дагвортов рухнул в грязь во всём своём аристократическом великолепии.

– Так тебе и надо, – мстительно хмыкнул Даниэль, явно прикидывая, сумеет ли он сам добежать на помощь учителю.

– Лежи спокойно, – посоветовал Эллис, наступая Кристиану на плечо, и сузил глаза. – Только драки не хватало. Лорд Рокпорт?

– Сэр Клэр Черри у меня на прицеле.

– Дядя Рэйвен! – возмущённо оглянулась я. – Не смейте целиться в моего родного дядю! Другого больше нет.

– И слава Небесам, – заключил дядя Рэйвен. – Итак?

Клэр зевнул, изящно прикрыв рот ладонью.

– По-прежнему пат, господа. Ещё предложения?

– Гм… Поговорим? – спросила я светски.

– У вас тоже есть револьвер? – заинтересованно улыбнулся Клэр.

Лайзо ощутимо напрягся.

– Увы, не с собой, – пожала я плечами. И холодно взглянула на него: – Это что-то меняет?

– Ничего, – вздохнул он. – Что ж, поговорим.

– Погодите! – выкрикнул вдруг Фаулер и опасно вывернул голову, едва не пропоров шею лезвием ножа. Даниэль вздрогнул, словно сам ощутил боль. – Погодите. Я сам. Леди Виржиния, я должен извиниться. Не важно, простите вы или нет… Но, поверьте, мне нечем гордиться, и я… сожалею. Действительно сожалею.

Мадлен в моих объятьях похолодела. Я прижала её к себе, уже не скрываясь, и погладила по плечу. На мгновение наши с ней взгляды встретились – и меня пробрала дрожь.

То были глаза человека, ожидающего смерти – точно такие же, как у Фаулера.

– Слушаю вас, – произнесла я. Губы онемели и едва двигались. – Лайзо, опустите нож.

Он повиновался беспрекословно. И, странное дело, ни дядя Рэйвен, ни Клэр ни выказали ни тени неудовольствия тем, как я обратилась к своему… водителю.

А с неба всё так же сыпалась вязкая, пронзительно холодная смесь воды и снега, в красноватом свете переносного фонаря похожая на бесконечный поток искр, словно все мы очутились на костре или в жерле вулкана.

Фаулер отвёл со лба намокшую каштановую прядь волос – она, впрочем, тут же извернулась и прилипла обратно – выпрямил спину и ясно выговорил, глядя мне в глаза:

– Уже почти два года, леди Виржиния, я работаю на очень странного человека. Он щедр, даже слишком, и очень опасен. Его желание заключается в том, чтобы я не давал вам ни минуты покоя. Статьи в газетах, порочащие сплетни в обществе, вовлечение в опасные дела… Главный заказ, правда, я выполнить так и не сумел, – болезненно усмехнулся Фаулер, и порочное лицо его на мгновение стало притягательно-красивым. – Он хотел, чтобы я совратил вас и заставил страдать.

– Дурак, – простонал Кристиан, уткнувшись лицом в сгиб локтя. Эллис сочувственно цокнул языком и слегка ослабил нажим, уже не придавливая мальчишку к земле, а лишь слегка удерживая. – Какой же ты дурак…

– Дурак, – спокойно подтвердил Фаулер. Даже в красноватом свете фонаря лицо его выглядело слишком бледным. – А потому прошу вас об одном: позвольте нам с Клэром закончить то, что мы начали. Он и так делает мне одолжение, не вынося это дело на всеобщее обозрение.

– Как учитель – ученику, – ровно заметил Клэр, и в глазах его промелькнула странная тень. – Лучшему ученику, к сожалению…

Я прикрыла глаза, спокойно выдохнула и вновь посмотрела на Фаулера. Гнев, довольство собственной догадливостью, обида, стыд, сентиментальность и злость на себя же – словом, все чувства, не подобающие истинной леди, не исчезли полностью, но сделались глуше.

Сейчас у меня не было права на ошибку.

– Итак, «Скорбящий Обличитель» – это вы?

– Да, – кивнул он с достоинством. – А также – Обеспокоенная Общественность, Ироничный Джентльмен, Остроум, Призрак Старого Замка, Ворчливый и Саркастический, но искренне Ваш и многие другие. Я ни разу не писал дважды под одним и тем же псевдонимом, так что всех, пожалуй, и сам не помню.

Мадлен попыталась шагнуть назад, но я только крепче прижала её к себе. Красноватый свет фонаря мигнул и пригас.

– Вы писали не только обо мне и о событиях, связанных со мною напрямую, как случай в Дэлингридже, – произнесла я нарочито размеренно, пытаясь ровной речью успокоить саму себя. – Почему?

Фаулер пожал плечами:

– Иногда он сам выбирал темы. Но никогда не говорил, о чём именно писать. «Твоя гнилая природа сделает всё за тебя», – сказал он.

Дождь припустил сильнее. Низкое небо осветилось вспышкой молнии; я отсчитала секунды – одна, две, три… но и через полминуты грома всё не было. Лишь шелестели струи воды и натужно скрипели от ветра промёрзшие деревья.

– Кто ваш наниматель? – Голос у меня звучал так холодно, что я едва узнавала его. А сердце колотилось, как безумное, и кровь словно бы кипела. Контраст был столь разительным, что исчезало ощущение твёрдой земли под ногами, точно мы все проваливались в некий кошмарный сон без начала и конца.

Фаулер медлил с ответом. Он посмотрел на Мадлен – та сжалась в комок, то ли прячась от него, то ли закрывая меня. Затем перевёл взгляд на близнецов, сперва на лежащего в холодной грязи Кристиана, нелепо запрокинувшего голову, потом на Даниэля, который хоть и не шевелился, но так яростно стискивал кулаки, что казался сгустком воплощённого движения, порыва.

И лишь тогда ответил:

– Вы можете не верить мне, леди Виржиния, но он никогда не называл мне своего имени. Внешность его я подробно описал старине Клэру, мы даже сделали несколько набросков. Позже он расскажет вам… Впрочем, кое-что я упустил, – нахмурился вдруг Фаулер, и выражение его лица стало болезненным. – Однажды… при очень странных обстоятельствах я видел рядом с ним женщину. Мулатку или негритянку, точно не скажу… Она назвала его Валх.

– Достаточно, – резко прервал Фаулера дядя Рэйвен. – Остальное расскажете в другом месте. Мистер Норманн, разыщите кэб для леди Виржинии, мисс Рич и лордов Дагвортов. Остальных я попрошу отправиться со мной в Рокпорт-холл. Рассчитываю на ваше благоразумие, господа.

Время точно растянулось.

Дыхание у близнецов стало абсолютно синхронным, а выражения лиц – неотличимыми: упрямо сжатые губы, потемневшие глаза, неуловимо заострившиеся черты. Даниэль слегка сгорбился и подался вперёд, и было в этом нечто звериное, а Кристиан упёрся рукой в землю, немного сдвинув корпус в сторону, так, что нога Эллиса теперь соскальзывала с плеча, а не давила на него. Лайзо словно превратился в тень; я смотрела на него вновь и вновь, но никак не могла зацепиться взглядом. Поза Мэтью казалась теперь более расслабленной, за исключением того, что он странно вывернул запястье. Между пальцами свободной руки Джула блеснуло нечто металлическое. Мальчишка-прислужник застыл, и лицо его исказилось от животного страха. Клэр сидел в том же положении, медленно проводя большим пальцем по нижней губе, раз за разом, пугающе и механически, и меня не покидало ощущение, что он даже более опасен, чем его вооружённый револьвером камердинер. Мадлен отчего-то перестала дрожать и выпрямила спину, теперь уже явно не прячась, но защищая.

И только Эллис продолжал улыбаться, но всё больше его улыбка напоминала оскал.

С леденящей ясностью я осознавала постепенно, что никто не уступит добровольно. Близнецы не позволят увезти Фаулера туда, откуда он, скорее всего, не вернётся. Клэр не отдаст своего ученика ненавистному маркизу Рокпорту. И завяжется драка, возможно, перестрелка. Кто-то будет ранен или погибнет.

Мадлен? Близнецы? Дядя Рэйвен? Мэтью? Лайзо?

У меня был только один способ переиграть этот пат – расставить фигуры заново, и не в том порядке, который понравился бы мне самой.

– Дядя Рэйвен, велите своему секретарю отойти в сторону, – сказала я со светской улыбкой, хотя каждое слово вызывало почти физическую боль. – Эта дуэль состоится.

Лайзо неуловимо изменил позу, но теперь он угрожал не Фаулеру, а Мэтью. Баронет словно почувствовал это и обернулся к близнецам:

– Мальчики?

Кристиан оттёр с лица грязь и жутковато усмехнулся:

– Мы уже не дети, Винс.

И Даниэль сказал:

– Конечно, да.

Я украдкой погладила Мадлен по плечу и переглянулась с Эллисом. Тот выгнул брови, вздохнул – и неохотно произнёс:

– В Лайзо я стрелять не дам, уж извините, маркиз. Старушка Зельда меня потом разделает на фарш, начинит пирожки и будет продавать их на площади. По три рейна за штуку.

Дядя Рэйвен оглядел поляну и принял единственно верное решение:

– Мэтью, иди ко мне. Если этим людям угодно творить глупости – пусть творят.

– Вы просто не понимаете, друг мой, – повеселел Клэр. – Есть оскорбления, которые смываются только кровью. Небо решит, кто прав, кто виноват, кому жить, а кому умереть в расплату за свои грехи.

– Да вы романтик, который притворяется циником, – заметил дядя Рэйвен вскользь.

– А вы нянька, которая притворяется женихом, – не остался в долгу Клэр и наконец поднялся с бревна. – Мальчик, шпаги. Винс, иди сюда, пора выбирать оружие. И достаньте уже кто-нибудь из лужи молодого Дагворта, не могу без слёз смотреть на эту позорную картину. Ну и ученики у тебя.

– Бед не познали, – пожал плечами Фаулер и принялся расстёгивать пуговицы на пальто, оставаясь в рубашке и жилете.

– Оранжерейные цветы, – вздохнул Клэр и гибко потянулся, щурясь, как кот. – Ты был другим.

– О, да. Сорняк?

– Живучий и колючий сорняк… Я не буду снисходителен, Винс.

– Я знаю, – улыбнулся он и добавил негромко, словно прощаясь: – Клэр.

Мы расступились, освобождая место. Признаться, я чувствовала не только страх за близких людей, но и любопытство. Дуэли были давным-давно запрещены. Конечно, при университетах и колледжах существовали клубы, практикующие поединки, однако эти сражения, скорее, напоминали спортивные соревнования. Редко кто дрался настоящим оружием. Конечно, в высшем свете шептались о незаконных дуэлях, но если какая-нибудь из них влекла за собой фатальный исход, «победителя» судили как обычного убийцу… Если только ловили, разумеется. Обычно участники старались предупредить подобный исход, заранее обставляя возможные смерти как случайное происшествие или как самоубийство, и некоторые пользовались этой лазейкой, чтобы избавиться от соперника в политике или любви. Поговаривали даже о профессиональных бретёрах…

Тем временем Фаулер и Клэр выбрали каждый по шпаге. Клинки, на мой взгляд, были совершенно одинаковыми, однако Лайзо, похоже, заметил какие-то важные отличия и прошептал: «Поддаётся». Я так же беззвучно, одними губами, спросила: «Кто?».

– Твой дядя, – ответил Лайзо еле слышно и умолк.

Приготовления почти завершились.

– Подвижная дуэль. За границы поляны не заходить. Чужой клинок не хватать, но можно защищаться плащом, намотанным на руку. До смерти, – скучным голосом перечислил правила Клэр и поднял на Фаулера взгляд: – И не смей по-глупому нарываться на клинок или жалеть меня. Небо рассудит. Если ты действительно достоин этого, ты останешься жив.

– Всё будет честно.

– Честно, – эхом откликнулся Клэр. И вдруг обернулся к нам, переводя взгляд с Мэтью на Лайзо, с Кристиана на Даниэля. – Если кто-то вмешается – убью.

– Никто не вмешается, – пообещал Эллис мрачно и скосил глаза на Лайзо. – Дураков тут нет.

– Дураков – нет, – согласился дядя Рэйвен, и в его интонациях послышался упрёк. Щёки у меня вспыхнули.

А потом дрожащий мальчик-прислужник с пустыми футлярами из-под шпаг в охапке вдруг крикнул:

– Начали!

Клэр метнулся вперёд и вбок. Фаулер отступил-качнулся – и контратаковал. Из-под ног летела грязь и ледяное крошево, красный фонарь то угасал, то разгорался ярче. Дождь почти прекратился, но беззвучные молнии вспыхивали у горизонта с пугающей размеренностью. Лайзо, уже не скрываясь, встал передо мною вплотную, защищая от случайного выпада, а с другой стороны к нам с Мадлен точно так же примкнул Эллис.

Кристиан и Даниэль держались за руки, не скрываясь.

Выпад – и веером взметнулись брызги глинистой жижи. Выпад – и Фаулер отшатнулся, вскользь касаясь ладонью своего бока.

– Один, – коротко произнёс Клэр.

В сыром воздухе парка мне почудился запах ржавого железа и соли.

Фаулер, стиснув зубы, совершил какой-то головокружительный финт, который я и разглядеть не смогла; Клэр быстро переступил в сторону, гибко прогнулся, избегая удара – и сам ударил в ответ.

На белой рубашке Фаулера появилось второе пятно.

Близнецы рванулись к поляне, но Джул сгрёб их обоих, как щенят, и отволок в сторону. Кристиан зашипел, но вскоре прекратил вырываться; руки брата он так и не выпустил.

– Два.

Мадлен обняла меня и прижалась щекой к плечу. Только тогда я осознала, что повторяю еле слышным шёпотом непрестанно: «Нет-нет-нет».

В горле у меня было сухо.

Клэр двигался невообразимо быстро – и совершенно непредсказуемо. Сейчас у меня и мысли не закрадывалось, что Фаулер поддаётся. Разница в мастерстве была настолько очевидной, что дуэль представала казнью.

Выпад – и Клэр поднырнул под неловко вытянутую руку противника; шпага ударила в ногу, и Фаулер рвано вскрикнул.

Кристиан зажмурился.

Даниэль продолжал смотреть.

– Три.

Лицо Фаулера, пусть и искажённое болью, казалось теперь почему-то светлым, словно он находился в другом месте, где не было ни дождя, ни ледяной ноябрьской грязи под ногами.

В разрыве между тучами промелькнул ноздреватый диск луны.

А потом случилось сразу несколько событий.

Фаулер оступился.

Клэр ринулся в атаку, выбивая шпагу из его рук.

Фаулер начал медленно заваливаться навзничь, спиной на бревно, и врезался каблуком сапога в голень противника.

Клэр на мгновение потерял равновесие, и шпага его соскользнула, вонзаясь…

…в бревно.

В двух пальцах от живота Фаулера.

Лезвие обломилось у самой рукояти.

Дождь затих окончательно.

Клэр стоял, тяжело опираясь на бревно, и глядел на Фаулера сверху вниз. Тот лежал неподвижно, открывая беззащитное горло, и ждал. Луна с любопытством глазела на них через прореху в плотных облаках, разбавляя тревожный красноватый свет фонаря.

– Ну, что ж, – произнёс Клэр тихо. – Полагаю, это знак.

Он отвёл прядь мокрых волос с лица Фаулера, распрямился – и протянул ему руку.

Фаулер крепко сжал её, попытался встать, но тут же со сдавленным стоном осел в грязь.

Я слышала, как дядя Рэйвен негромко приказал: «Мэтью, кэб»; видела, как Джул разжал стальные объятья, и близнецы на заплетающихся ногах побрели к дуэльной поляне, остановившись в шаге от неё; чувствовала, как дрожит Мадлен, изо всех сил пытаясь скрыть свой испуг и казаться сильной, как прежде. Но лишь одна картина въедалась в память намертво, как некое знамение с неясным смыслом, который мне только предстояло ещё прочувствовать и понять: Клэр Черри, сейчас не похожий ни на сахарную фигурку, ни на ледяную – нет, просто смертный мужчина, очень красивый и встревоженный, расстёгивал жилет Фаулера, бережно отирал кровь собственным шейным платком, ощупывал рану, а Фаулер смотрел сквозь него – на меня, прямо в душу, и одновременно цеплялся негнущимися пальцами за его рубашку.

Предательство и прощение?

Искупление греха?

Чудо неслучившейся смерти?

Да существовало ли вообще слово для того, что происходило сейчас?

Я, графиня Эверсан и Валтер, никогда до стих пор не могла признаться самой себе, насколько боюсь оступиться. Моим кредо было действовать согласно необходимости, в соответствии с титулом и происхождением – так, как ожидали друзья, знакомые и те бесчисленные другие, которых я не знала вовсе; огромное, бурное человеческое море, над которым приходилось идти как по канату – шаг в сторону, неверное движение, смерть. Того же я ждала и от других – безупречности.

Но сейчас Винсент Фаулер, человек, который должен был бы уже умереть от руки своего учителя в дуэли без шансов на победу – жил, дышал и точно светился изнутри.

Если он мог свернуть с тёмной дорожки – значит, исправить ошибку может каждый?

Значит, ошибка – это ещё… не смерть?

– …кровь не останавливается, – бледнея, пробормотал Кристиан и шагнул на поляну, размешенную в жижу короткой, но жестокой схваткой. Грязь сыто чавкнула под ногами. – Не останавливается… А Винс…

– Жить будет, – коротко одёрнул его Клэр. В голосе послышались прежние манерные нотки, и у меня отлегло от сердца. – Право же, нынешние юнцы даже основ не знают. Чему ты их вообще учил?

– Распознавать мерзавцев, – слабо улыбнулся Фаулер. – Самый полезный навык… для честных людей.

– Господа, оставьте раненого в покое, – негромко произнёс дядя Рэйвен, также ступая в дуэльный круг. Ощущение причастности к чему-то невероятно важному и сложному растворилось и исчезло; я постепенно возвращалась к прежней себе, размышляя, что же делать с этим новоприобретенным знанием. – Если он слишком слаб для разговоров, то шутки его утомят. Если достаточно здоров – пусть лучше расскажет что-либо полезное, – добавил он и удостоил близнецов таким взглядом, что и круглому дураку стало бы ясно, что «больной слишком слаб» и разговаривать не может.

Но что запрещено джентльмену – дозволено леди.

– Тот, кого вы назвали Валхом… – начала я, но сбилась, и продолжила уже иначе: – Где вы с ним встретились?

Фаулер нахмурился. А затем лицо его стало отстранённо-задумчивым.

– Вы, пожалуй, сочтёте меня сумасшедшим… Но первой встречи я не помню. Точнее, уже тогда я принял его за старого приятеля… В тот раз, когда он меня нанял, всё происходило как во сне. Я, кажется, последний раз ночевал в Бромли перед отъездом в Дэлингридж, незадолго до дня рождения Криса и Дэнни. Мне не спалось, и я решил немного прогуляться. Ноги сами привели меня в какой-то странный паб близ Золотой площади, который я прежде никогда не видел. Там за крайним столом, у спуска в подвал сидел человек, который выглядел очень знакомо… Так мне казалось.

Я начала догадываться, что произошло тогда с Фаулером. Лайзо и Эллис, знавшие достаточно о моём загадочном седом преследователе, также обменялись взглядами понимающими и мрачными.

– Это и был старик, которому подчиняется Абени… Валх, – кивнула я механически, мысленно воссоздавая всё то, о чём рассказывал Фаулер. – Точнее, не старик, а высокий седой мужчина неопределённого возраста. Черты лица его трудно запомнить, однако он определённо выглядит пугающим и смутно знакомым.

– Абени? – быстро переспросил дядя Рэйвен. Клэр и бровью не повёл, но мне отчего-то показалось, что имя это он слышит отнюдь не впервые.

– Чернокожая служанка, – пояснила я, пожав плечами. Имя сорвалось с языка крайне не вовремя, но ничего уже нельзя было поделать. – Продолжайте, сэр Винсент Фаулер, – светски обратилась к нему я, словно мы находились на каком-нибудь званом ужине и вели необременительную беседу. – Вы остановились на встрече с Валхом.

Фаулер бледно улыбнулся; теперь он показался моложе и красивее, чем раньше, выглядел почти ровесником близнецам, хотя черты его лица заострились от боли, а вокруг глаз залегли тёмные круги.

– Вы очень точно описали этого человека, леди Виржиния… Да. Всё было именно так. Он показался мне знакомым, потому я подошёл… и он источал опасность, поэтому я не смог отказать ему в небольшой просьбе – сыграть в карты.

– И ты проиграл, – ничуть не удивлённо заключил Клэр. В нём словно бы вновь разгоралось то жутковатое мстительное пламя, которое погнало его на поиски моего обидчика после злополучной статьи, только ещё ярче, злее и опаснее. – Проиграл. И он вместо денег попросил об услуге.

– Хорошо оплачиваемой услуге, – добавил дядя Рэйвен. Заметив мой взгляд, он вскользь заметил: – Вы стали больше денег отсылать сёстрам и даже оплатили целиком карточные долги своего зятя.

Фаулер невесело усмехнулся:

– Есть ли здесь хоть кто-то, осведомлённый о моих делах хуже меня? Кроме вас, мальчики, – уточнил он, и Кристиан вспыхнул, а Даниэль отвернулся. – Впрочем… добавить мне нечего. Тот старик приказал… да, я понимаю сейчас, что это был именно приказ… приказал доставить как можно больше неприятностей одной леди. Так, чтобы пробудить в ней одновременно жажду мести и любопытство… Я проснулся уже в поезде, но никак не мог вспомнить, как туда попал. То мне казалось, что я рано лёг спать и утром отправился на вокзал, то смутно вспоминалась игра и обещание седому незнакомцу… А потом в дорожном саквояже я обнаружил деньги. Много денег. И это убедило меня, что паб и седой наниматель действительно существуют… – Фаулер хрипло выдохнул и закашлялся. Лицо его было мокро уже не от дождя, а от испарины.

Он попытался заговорить снова, но Клэр ему не позволил. Фаулера укутали в тёплый плащ, принадлежавший, кажется, Джулу. Затем вернулся Мэтью и сообщил, что нашёл два кэба. Недолго проспорив, мы решили, что я буду возвращаться на своём автомобиле вместе с Мадлен и Лайзо. А в кэбах поедут близнецы, маркиз, Джул, Мэтью, Клэр и Эллис: близнецы отказались расставаться со своим другом и учителем, а Клэр собирался поведать маркизу свою часть истории. Эллис же утверждал, что без него они-де безнадёжно запутаются, но я поняла, что он всего лишь хочет защитить Мадлен, если всплывёт её имя.

Однако Фаулер, похоже, и не собирался подставлять Мэдди под удар. Лишь в самом конце, уже подле кэба, он позвал меня и, придержав за рукав, произнёс тихо, но ясно:

– Я… я только делал свою работу, леди Виржиния. Я не… не притворялся вашим другом. Никогда. Но есть человек…

– Знаю, – опустила я взгляд. – Знаю. Но этот вопрос мы решим сами. Нельзя… так, – неуклюже закончила я, не найдя нужных слов.

Но Фаулер понял.

– Она должна… сама.

После этого ему стало совсем плохо. Джул бережно перенёс его в кэб, где устроил на лавке между собой и Клэром. Я подозвала Лайзо и тихо спросила:

– Если Валх – то чудовище из снов, что охотится за мной, то нет ли опасности для Винсента Фаулера? Редактор газеты, который тоже мог быть марионеткой Валха, уснул и не проснулся…

Лайзо качнул головой; даже сейчас, в почти что полной темноте, зелень его глаз была столь же яркой, как и при дневном свете.

– Его нынче хранят такие силы, до которых мне далеко, Виржиния. Да и вам тоже.

– Силы? – удивлённо переспросила я.

Он улыбнулся.

– Вы о том лучше отца Александра спросите. Заодно узнаете, чего он на Фаулера весь вечер посматривал… Пойдёмте-ка в автомобиль. Вы промокли и замёрзли, про Мадлен вовсе молчу – вон, как дрожит. Вам бы скорей в особняк – да согреться чем-нибудь.

Мэдди действительно дрожала, но не от холода. Когда мы оказались в автомобиле, и я накрыла её пледом, который всегда держала в салоне осенью и зимою, она вдруг расплакалась и обняла меня так крепко, что это было почти больно. И, хотя мы жались друг к другу, как два озябших котёнка, никогда я ещё не чувствовала Мэдди настолько… отдалившейся, словно между нами пролегла бездна.

– Всё будет хорошо, – уговаривала я эту бездну, пока мы ехали домой. – Непременно. Всё будет хорошо, я тебя не оставлю. Ни за что. Всё будет хорошо.

Лайзо косился на нас в зеркало, но благоразумно молчал. Возможно, он уже тогда понимал, насколько наивны мои чаяния. Или предчувствовал беду… Именно Лайзо заподозрил неладное, когда мы подъехали к особняку.

Окна не горели, кроме одного, в детской. Массивная входная дверь покачивалась на петлях, точно ещё мгновение назад её с силой распахнули.

Посреди холла на полу лежала Юджиния, бледная, как сама смерть, с широко открытыми глазами. Лайзо кинулся к ней, провёл рукою около лица и крикнул нам с Мэдди, замершим у порога:

– Жива она, без чувств только… Эй, да вы куда? Погодите!

Но я уже бежала вверх по лестнице, подобрав юбки.

Детская была заперта, причём снаружи. Ключ торчал в замочной скважине. Изнутри била кулаками в дверь и кричала Паола – хрипло, с сильным романским акцентом:

– Откройте! Откройте! Кеннет! Чарльз! Откройте! Юджиния!

Голос у неё был сорван.

Я трясущимися руками провернула ключ в замочной скважине и рванула на себя дверь. Паола буквально вывалилась на меня, раскрасневшаяся и заплаканная, а следом за нею – Лиам.

– Юджи внизу, она цела, цела, – выдохнула я, ловя Паолу в объятия. Лиам шагнул вперёд, настороженно озираясь; в одной руке у него была кочерга, а другой он накрепко вцепился в мою юбку. – Где Кеннет и Чарльз? Где мои племянники?

Но Паола, кажется, впервые за всё время нашего знакомства потеряла самообладание – и разразилась надрывным плачем, бормоча что-то вперемешку на аксонском, романском и алманском. А Лиам вдруг выронил кочергу и обернулся ко мне – бледный и осунувшийся, но отчаянно храбрящийся.

– Их кто-то забрал, леди Гинни. Очень страшно было… Отец Александр с девочками и с Берти в кофейне остались, девочкам совсем худо стало… Мы, значит, вернулись домой. Миссис Мариани хотела мальчишек-садовников или меня за доктором Хэмптоном послать… Но мы как вошли, слышим – крик наверху, дети кричат. То ли Чарли, то ли Кен, а то и оба… Мы – сюда. А как вошли, крик прекратился, и дверь захлопнулась. А внизу Юджиния закричала, страшно так, отдай да отдай… А потом замолчала.

В голове у меня зазвенело.

Тело сделалось легче пушинки – и одновременно тяжелее гранитной глыбы; я, кажется, могла вот-вот взлететь к потолку, но сил не хватало даже на то, чтобы повернуть голову. Взгляд бездумно скользил – распахнутые глаза Лиама, жёлтая лампа, сбитые в кровь кулаки Паолы, отстранённо-спокойное лицо Мадлен, колеблющиеся стены детской, Лайзо, застывший с Юджинией на руках на верхней ступени лестницы…

– Ничего не потеряно, – сказала я громко и чётко, а затем всё померкло.

Грохочут барабаны – звук глухой, рокочущий, утробный. От запаха дыма в горле першит. Темнота липнет на веки шматками глины – тяжёлая, душная. Ещё несколько часов назад здесь было холодно и сыро, но сейчас каменные стены источают призрачный жар.

Рядом кто-то дышит, неровно и тихо.

– Свет, – приказывает спокойный женский голос, искажённый эхом.

Почти в то же самое мгновение в воздухе рассыпается ворох мерцающих искр – и взмывает к потолку. Я поспешно отступаю и сливаюсь с тенями, насколько это возможно в каменном мешке десять на десять шагов.

Нас здесь четверо. Высокая леди с каштановыми волосами стоит на ступенях, опираясь на трость. У противоположной стены, между двумя связками жердей разной длины, восседает на большом тюке чернокожая девушка в жёлтом платье. А на полу лежит то, что я сперва принимаю за ворох рваной одежды и лишь затем опознаю под лохмотьями очертания человеческого тела.

Вглядываюсь более пристально и вздрагиваю: там, под тряпьём, тоже девушка, но совсем молодая, почти девочка. Лицо её распухло до неузнаваемости; рука изогнута под странным углом; болезненно-бледная кожа – сплошь в подсохших кровяных струпьях, и стоит мне только осознать это, как волной накатывает солоновато-ржавый гнилостный запах.

Рваное, слабое дыхание принадлежит именно девочке. Тем, другим, дышать не нужно, кажется, вовсе.

– И зачем ты меня позвала? – спрашивает леди. Голос её холоден и отстранён.

Девушка с тёмной кожей улыбается невинно, как старуха, потерявшая рассудок и память.

– Мне показалось, что ты могла её знать.

Леди смотрит на бродяжку, распростёртую на полу, и пожимает плечами:

– Ты ошиблась.

Она шагает со ступени вбок; долю мгновения виден ещё полупрозрачный силуэт – вполоборота, с занесённой рукой; веет призрачным запахом вишнёвого табака. А потом нас остаётся только трое.

Улыбка темнокожей девушки меркнет. В рокоте барабанов мне слышится мужской голос, то свистящий, то дребезжащий, то низкий и глубокий, то режуще-высокий: «…и посей их, и взрасти их, и собери урожай, а как иссохнут они, как иссякнут они, отдай их огню, и брось их семена в землю. И взрасти их…»

А потом темнокожая спрыгивает со своего тюка и встаёт на колени рядом с бродяжкой. Гладит её по лбу, обводит скулы, касается разбитых губ.

Дымом пахнет всё сильнее.

– Они забыли тебя, оставили здесь. Ты пойдёшь со мной?

Издалека доносится женский крик – надрывный, полный ужаса; он сливается с рокотом барабана, с пробирающим до костей «…а как иссохнут они, как иссякнут они…», и с неровным дыханием бродяжки.

Надвигается что-то страшное – настолько неимоверно жуткое, что я не выдерживаю. Отталкиваюсь ногами, что есть силы – и взмываю, точно всплываю со дна. Сквозь искрошенную каменную кладку, сквозь ревущий огонь, и проваленную сцену в клубах дыма, и обугленную лестницу, и девичий будуар – когда-то устеленный голубыми шелками, а теперь чёрный, чёрный; мимо искажённого девичьего лица, знакомого и незнакомого одновременно, сквозь облизанный пламенем потолок, через наклонные балки, дрожащую крышу, по которой улепётывает драная кошка, выше, выше…

Горло сводит; я раскашливаюсь, жмурюсь, утираю непрошенные слёзы, но когда снова открываю глаза, то обугленные развалины подо мною уже топорщат рёбра балок, а дым обращается вонючим эйвонским туманом.

«Театр Уиллоу», – шепчет ночь над Бромли.

На выщербленной мостовой напротив театра замерла женщина в жёлтом платье; за спиной у неё большая плетёная корзина, а в корзине – два мальчика.

Я перевожу взгляд в сторону – и вижу, как в конце улицы с подножки кэба спрыгивает девушка, прижимая к груди что-то чёрное, металлически блестящее.

Вглядываюсь в её лицо.

Вспоминаю, кто я.

И спокойно открываю глаза.

Моя собственная комната выглядела пугающе чужой. Ловец снов раскачивался в изголовье кровати, точно от ветра; лопнувшие нити свисали с почерневшего кольца основы.

– Интересно…

– И это первое, что вы говорите, очнувшись, – нервно усмехнулся Лайзо. Я скосила на него глаза и с трудом удержалась от гримасы: в голову точно пружинами ввинчивалась боль.

– Сколько прошло времени?

– Почти час, – откликнулся другой голос, нежный, девичий. Мне с трудом удалось узнать его.

– Юджиния, – выдохнула я и попыталась встать, опираясь на постель. Руки тонули в перинах. – Юджи, как ты себя чувствуешь? Что произошло?

– Ох, леди Виржиния… Такой страх тут творился… такой страх!

Она обняла меня, помогая хотя бы сесть – для начала. Тело сковала болезненная слабость. Всё вокруг казалось ненастоящим, и люди, и предметы. Лиам, замерший в изножье моей кровати, напоминал куклу. Юджиния – призрачное видение, мираж, и даже тёплые её руки не могли разрушить этого впечатления. Лайзо, в нарушение всех мыслимых правил, стоял около моей кровати, опираясь рукою на изголовье. Впрочем, некому было попенять на такое бесстыдство – больше никто не нарушал покой моей спальни.

Лишь два ребёнка, я и он.

– Где миссис Мариани? И Мэдди?

– Паола Бьянки в своей комнате. Спит, – коротко ответил Лайзо и отошёл к рабочему столу. Сцедил из глиняного кувшина дымящийся отвар через ситечко, поставил чашку на поднос и протянул мне: – Пейте. Вам силы нужны. А я покуда расскажу, что знаю.

– Будьте так любезны, – светски кивнула я, не столько для него, сколько для Юджинии с Лиамом, бледных, но отчаянно храбрящихся.

История выходила не слишком приятная.

Около десяти вечера Юджиния уложила детей спать, а сама осталась в смежной комнате – взяла книгу и решила повторить последний урок Паолы по аксонской литературе. Около половины одиннадцатого навалилась неодолимая сонная истома. Затем во входную дверь громко постучали. Удостоверившись напоследок, что мальчики крепко спят, Юджи спустилась в холл.

Оказалось, что это вернулись из кофейни Паола и Лиам.

Внезапно наверху раздался детский крик. Гувернантка кинулась вверх по лестнице, Лиам – следом. Юджиния, всё ещё сонная, замешкалась, прикрывая дверь. А когда обернулась – увидела…

– Собаку я увидела, леди Гинни, – виновато перебила она Лайзо, опуская глаза. Присловье Лиама слетело с её губ так легко, что сразу стало ясно – общаются они куда больше, чем полагается простой горничной и юному баронету. – А у меня на собак всегда такой страх был… Братика задрала большая собака, ему два годика только было, а мне семь. А эта псина точь-в-точь оказалась, как та. Большая, серо-бурая, как волк, уши обрезанные, хвост метёлкой, а пасть во всю голову. Я закричала. Собака на меня прыгнула. А дальше не помню…

– Примерещилось, – качнул головой Лайзо. – Нет внизу собачьих следов.

Что случилось потом, я знала частично.

Мы вернулись после дуэли Клэра Черри и Фаулера и обнаружили Паолу и Лиама, запертых в детской. После этого сознание меня оставило. Лайзо привёл в чувство Юджинию, отправил спать гувернантку, которая всё никак не могла успокоиться, оставил меня на попечение Лиама и отправился на кухню – заваривать укрепляющие травы из тех, что продавала Зельда.

Затем я очнулась.

– И что же мы теперь будем делать, леди Гинни? – рассеянно спросил Лиам, глядя на меня исподлобья.

Я вспомнила усталое лицо Клэра, напряжённую линию плеч Эллиса…

И она мысль поразила меня, как молния: на второй вопрос никто так и не ответил.

– Так где же Мэдди? – произнесла я тихо.

Лайзо отвёл глаза.

– Убежала она. Не доглядел… Я верну её.

Горло мне сжало чувством вины. Если бы не мой обморок, Лайзо бы никогда не позволил Мадлен скрыться. Но, выбирая между мной и ею, он не мог поступить по-другому.

«Не всё потеряно», – повторила я про себя и, преодолевая дурноту, выпрямила спину:

– Мистер Маноле, приготовьте машину. Лиам, будь любезен, иди вместе с Юджинией к миссис Мариани. Присмотрите за ней несколько часов, а мы пока возвратим Кеннета, Чарльза и Мадлен… – «до того, как вернётся Клэр» – это осталось недосказанным.

– Ну уж нет! – неожиданно вспылил Лиам. – Один раз я проворонил, когда малявок со двора увели, второй раз – когда Мадлен дёру дала… А теперь вас одну отпустить? Ещё чего!

– Мистера Маноле вполне хватит, чтобы меня защитить, – спокойно ответила я, что наверняка польстило самолюбию Лайзо. Он, впрочем, этого не показал – только забрал у меня пустую чашку и отнёс её на стол.

– Ну, да… – глаза у Лиама забегали. – А… это… оно самое… – мучительно выискивал он предлог, чтобы поехать с нами. Капризы и угрозы никогда не помогали убедить меня, лишь факты – это он усвоил накрепко. – В общем…

Юджиния отчаянно покраснела, стиснула юбку на коленях… и пискнула:

– А ваша репутация?

От неожиданности я даже не нашлась, что сказать. Уж от кого, а от детей подобное слышать было странно.

– Что, простите?

– Репутация и девичья честь, – произнесла Юджиния твёрдо. Щёки её в этот момент цветом напоминали вишню, а на висках выступила испарина. – Если вы с мистером Маноле только вдвоём поедете… ну, как же тогда ваша честь?

Очи у Лиама загорелись:

– А точно! Вот Эллис всегда рассказывал, что Лайзо девиц… Ай! А-а-а!

С невозмутимым лицом Лайзо выкрутил ухо Лиама, а потом заметил в сторону:

– Вот сплетничать мужчине не след.

– Но это же правда! – с искренней обидой возмутился Лиам, а я поняла вдруг, что сама не прочь если не вывернуть ему ухо, то хотя бы стукнуть веером по руке: слышать в одном предложении слова «Лайзо» и «девицы» мне отчего-то совсем не хотелось.

Впрочем, на споры и глупые перепалки времени уже не оставалось: если сон о театре Уиллоу был правдив, то ничего хорошего не ждало ни Мэдди, ни моих племянников. Поэтому я не стала тратить время на разубеждение Лиама и Юджинии, тем более что Паоле вряд ли что-то грозило в доме. Лайзо подогнал машину к воротам, мы втроём устроились на заднем сиденье и отправились в дорогу.

Лишь одно меня беспокоило: я нигде не смогла найти свой револьвер.

– Доехали почти, – негромко произнёс Лайзо, отвлекая меня от размышлений. – Лучше тут автомобиль оставить. Вроде и идти недалеко, и со стороны его не видать – вон, как ивовые ветви спускаются.

Улица в этом месте сильно сужалась. Когда-то она была весьма широкой, но теперь слева её теснили громоздкие постройки заброшенной швейной фабрики, а справа – разросшиеся за много лет деревья. Гибкие, длинные ивовые ветви свисали до земли и шатром укрывали часть обочины. Фонари не горели; зато ветер наконец развеял тучи, и луна, уже клонясь к горизонту, жадно вылизывала светом окрестности. После выматывающего дождя со снегом небо задышало морозом, и отсыревшие мостовые покрылись блестящей, точно лаковой корочкой.

Если бы мы поехали на автомобиле и дальше, то наверняка привлекли бы внимание рёвом двигателя и светом фар.

– Остановимся здесь, – приняла я решение.

До театра оставалось ещё около трёхсот шагов, но уже издали веяло бедой – и гарью. Дыма видно не было, как и языков пламени. Сам рассудок, кажется, противился мысли о том, что в такую сырую погоду могут гореть даже сухие поленья в камине, однако последний сон воскресал в памяти вновь и вновь.

Предчувствие? Или беспочвенные страхи?

Лиам, шедший последним, вдруг остановился и повёл носом, как дикий зверёк.

– Леди Гинни, там пожар, что ли?

Я обернулась к Лайзо. Он лишь плечами пожал:

– Пока не скажу. Может, нищие у костра греются, а может, от фабрики несёт…

«Святые небеса, неужели всё повторится? – пронеслось у меня в голове, и по спине пробежали мурашки. – Мадлен, театр, огонь… Только не это!»

– Вы же не пытаетесь меня успокоить? – спросила я – слишком резко, пожалуй.

Лайзо усмехнулся в сторону.

– Если уж вас самый крепкий отвар не успокоил, то куда мне…

Но когда мы обогнули последнее здание и подобрались к театру Уиллоу почти вплотную, сомнений уже не осталось: это был пожар. Из провалов в крыше вырывался дым, однако он не поднимался к небу, а словно бы льнул к земле. В глубине тёмного здания виднелись тревожные оранжевые отсветы.

Нервно стиснув кулаки, я до боли выпрямила спину и произнесла уверенно и спокойно, стараясь не выдавать ни страха, ни удушающего отчаяния:

– Лиам, Юджиния, вы дальше не идёте. Входить в театр я вам запрещаю. Вы – моя последняя надежда, если у нас ничего не выйдет… – я сделала многозначительную паузу и посмотрела Лиаму прямо в глаза. Он, вопреки ожиданиям, не стушевался, а наоборот вздёрнул подбородок. – Если что-то пойдёт не так, вы должны привести помощь. Вот здесь – шесть хайрейнов мелочью, – я наклонилась, вложила в его руку небольшой кошелёк «для милостыни», как называла такие изящные бесполезные вещицы Глэдис. – Найдёшь два кэба. На одном Юджиния поедет к маркизу Рокпорту, адрес она знает. На другом ты отправишься к отцу Александру, в кофейню. «Гусей» привлекать нельзя. Всё понятно?

Он молчал и смотрел куда угодно, только не на меня и не на дрожащую, безмолвную Юджинию. В блестящей мостовой отражалась ущербная луна, и такие же призрачные луны светились в его глазах.

У меня вырвался вздох. Я мельком посмотрела на Лайзо, помимо собственной воли ища одобрения и поддержки – и он улыбнулся, едва заметно, краешками губ, а затем качнул головой в сторону театра, одновременно выпрямляя на мгновение указательный и средний пальцы.

«Мы справимся и вдвоём. Обещаю».

Более не колеблясь, я обернулась к Лиаму – и взяла его за руку, заставляя посмотреть на меня.

– Сэр Лиам Сайер, – произнесла я негромко, но тем особенным тоном, который заставлял умолкнуть и прислушаться самого вздорного собеседника, самого эгоистичного хама, самую экзальтированную девицу. – Пообещайте мне, что в случае опасности вы исполните мою просьбу и поедете за помощью, а не броситесь к развалинам. Мне больше не на кого положиться. Пообещайте немедленно.

– Ну ладно, – ответил он неохотно и явно не от чистого сердца.

– Лиам…

– Да пусть перед святым Киром поклянётся, – посоветовал вскользь Лайзо. Лиам вспыхнул:

– Да что я вам, дитё, что ли? Ну, хорошо, святой Кир свидетель – клянусь! Побегу за помощью! Юджи в кэб посажу! – выдохнул он зло, и только сейчас я заметила, что глаза у него влажные. – Но вы… только попробуйте там… оплошать!

«Оплошать» вместо «сгореть», «искалечиться» или «задохнуться в дыму» – похоже, юный баронет постепенно учился светской деликатности.

– Вот и хорошо, – кивнула я и выпрямилась, отпуская его руку.

Уже когда мы пробирались по заваленному хламом участку перед самым входом в театр, я запнулась и едва не упала. Однако Лайзо успел подхватить меня и удержать.

– Вы правильно поступили, Виржиния, – негромко произнёс он и добавил лукаво: – Одну-то мне всяко легче оборонить, чем троих.

– Говорите так, словно бы я только обуза!

Он вдруг прикоснулся к моей щеке, на мгновение; взгляд его стал пугающим и тёмным.

– Нет. Нисколько.

Крыльцо с тех пор, как я побывала здесь, провалилось, кажется, ещё больше. Когда очередной клок юбки остался на остром сколе деревянной балки, торчащей прямо из дыры между разрушенными ступенями, меня охватило острое сожаление, что на сей раз не получилось надеть мужской костюм вроде того, что раздобыл Крысолов. Определённо, брюки – намного более удобная вещь, чем длинная юбка. Чтобы пробраться внутрь здания, Лайзо пришлось вытащить из мусорной кучи несколько не слишком крепких досок и бросить их поперёк самых широких и опасных провалов.

Внутри театра было куда больше дыма, чем снаружи – и света: похоже, горела сцена в зале, сразу за холлом.

Лайзо стянул с себя шейный платок и передал мне:

– Оберните вокруг носа и рта, а то ещё надышитесь. Я пойду вперёд и поищу – может, кто в этом дыму и схоронился… Виржиния, – позвал он вдруг с пугающей нежностью в голосе. – Вы ведь так и не сказали, кто, по-вашему, детишек увёл.

– Одна женщина. Чернокожая служанка. Она мне… – я запнулась, но всё же сумела выговорить – …снилась.

Платок Лайзо пах сухой травой и ещё чем-то, незнакомым и очень приятным. Ткань щекотала губы.

«А ведь минуту назад это было на него надето», – пронеслась в голове полуоформленная мысль, и меня обдало жаром.

Слишком похоже… на поцелуй.

– Снилась, значит, – эхом откликнулся Лайзо, не подозревая об охватившем меня смятении. Хотелось немедленно сдёрнуть платок, но я почему-то наоборот прихватила его губами – и тут же выпустила, испугавшись. – А куда Мадлен сбежала – вам тоже приснилось? Прямо сейчас, когда на ловце снов нити лопнули?

– Да.

– Не нравится мне это. – Лайзо отвернулся, глядя на проём двери, подсвеченный языками пламени. Где-то совсем близко дерево потрескивало в огне – как дрова в камине. Огромные сырые балки, гнилые доски, что вовсе не должны гореть. – Слишком всё выходит одно к одному. И детей сперва попугали, чтоб дядя ваш их сюда привёз, а потом и вовсе увели. И Мадлен сманили туда, куда она сама б ни за что не вернулась. Если бы вам сон вещий не приснился, как бы мы их искать стали?

– Не знаю, – ответила я. На мгновение меня охватил такой ужас, что все смущающие мысли исчезли. – Нет. Даже думать не хочу. Если с ними что-то случится… Я должна была что-то сделать!

– То-то и оно, – едва слышно произнёс Лайзо. – Кто-то хочет, чтоб вы не выжидали, а делали. Чтоб вы в этих снах были, что рыба в воде… Нет. Чтоб сны стали для вас тем же, что и железо в горне для кузнеца. И Фаулер опять же…

Договорить он не успел.

Все звуки – треск дерева, рёв пламени, шорохи, стуки и скрипы – вдруг перекрыл один пронзительный, нечеловеческий крик. Сиплый, болезненный – и страшный.

Кричали в зрительном зале.

– Стойте здесь, – приказал Лайзо и кинулся к дверному проёму, перескакивая через дыры в полу.

Естественно, я тут же рванулась следом, пусть и куда медленнее.

Зал был охвачен огнём – почти весь.

Тлели уцелевшие стулья; жутковато мерцали и, треща, выдыхали ворохи искр стены; горели потолочные балки; а на месте сцены пылал и чадил вонючим дымом огромный провал, словно кто-то сгрёб туда угли, а затем охапкой высыпал сверху весь мусор, какой нашёл.

Внезапно часть стены с грохотом обвалилась под собственной тяжестью, и огонь на мгновение притих, а затем вспыхнул ярче, с утробным урчанием набрасываясь на ворох подсохших обломков.

Лайзо стоял, запрокинув голову. Я проследила за его взглядом – и едва смогла удержаться на ногах. Дыхание перехватило.

На толстой потолочной балке под самой крышей двое сцепились в драке.

Мадлен… и ещё одна Мадлен, точь-в-точь похожая, только в жёлтом платье.

– Святая Роберта, – выдохнула я и закашлялась, наглотавшись дыма.

Это была самая нелепая – и самая жуткая схватка из тех, что мне приходилось видеть. Каждая из противниц пыталась скинуть другую вниз, в огненную бездну, при этом стараясь удержаться на балке. Моя Мадлен, вцепившись одной рукой в опору, пнула соперницу, метя в ноги – но промахнулась и сама едва не упала. Мадлен в жёлтом платье – о, святые Небеса, то же лицо, те же повадки, тот же ореол мелких кудряшек! – извернулась и ударила её пяткой по лицу…

– Нет! Мэдди! – крикнула я, бросилась к сцене – и чуть не рухнула в дыру, сквозь прогнившие доски пола.

Лайзо наклонился, подобрал что-то небольшое, но увесистое, размахнулся – и кинул в ту, вторую «Мадлен». Она отшатнулась, босыми ногами переступила по балке назад, чтобы не потерять равновесие, и на долю мгновения за поддельным лицом проступило настоящее, так ясно, словно она стояла прямо передо мною – или снилась мне.

Тёмные глаза – одновременно и слегка раскосые, и на выкате. Острые скулы. Безупречные полные губы. Волосы, такие длинные, лёгкие и скрученные в мелкие кудряшки, что они шаром стоят вокруг головы. Чёрная кожа…

Абени.

А потом Мэдди, моя Мэдди, извернулась змеёй, вытянула что-то из-за пазухи – и грянул выстрел. И ещё один. И ещё.

– Мой револьвер, – ошарашенно прошептала я, осознавая.

Абени прижала руки к пробитой груди – и рухнула вниз, прямо в клубы дыма, но звука падения я не услышала.

Мадлен оглянулась на меня, словно только сейчас замечая, и лицо её болезненно исказилось. Кажется, она пыталась улыбнуться, но брови были нахмурены, как от плача; прочем, я едва различала её черты в полумраке, и отсветы пламени могли сыграть дурную шутку с моим зрением.

– Мадлен! Спускайся! Пожалуйста, спускайся! – крикнула я.

Она, точно опомнившись, сперва встала на колени, а затем поднялась на ноги, торопливо запихивая револьвер обратно за лиф платья. Ловко переступила по балке, ближе к нам и дальше от пылающей сцены, добралась до перекрестья, где виднелся огромный свёрток… нет, корзина. Мэдди нагнулась и достала из неё первого ребёнка, Чарльза, судя по светлым волосам и хрупкому сложению, а затем с трудом распрямилась, пошатываясь от напряжения.

Лайзо мгновенно оценил положение – и шагнул ровно на то место, над которым сейчас была Мадлен.

– Кидай мне ребёнка! – крикнул он. – Не бойся, я поймаю!

Мэдди оглянулась на уже дымящуюся балку, на хлам под сценой, который уже не дымился, а горел – и, встав поустойчивее, отпустила Чарльза.

Я сбилась с дыхания.

Лайзо подхватил мальчика, одновременно прижимая к себе, резко отступил назад, удерживая равновесие, но всё же устоял, а затем бережно уложил ребёнка на пол немного в стороне.

– Теперь второго!

Кеннет был тяжелее, но и с ним Лайзо справился, хотя одна из досок и сломалась прямо под ногой. Потом Мадлен зачем-то скинула корзину – и застыла.

– Теперь ты! Не бойся, я поймаю! – крикнул Лайзо, улыбаясь и раскидывая руки в стороны. Если он и сомневался, то никак не показывал этого. – Ну же, смелее!

Ещё часть стены опасно затрещала – и осыпалась горой дымящихся обломков. Огонь ревел уже, кажется, повсюду, оставляя единственный путь отступления – через холл и провалившееся крыльцо. Дым разъедал глаза.

– Мадлен, скорее! – позвала я и закашлялась. – Пожалуйста, не бойся!

А она вдруг посмотрела на меня, прижала руку к груди, комкая платье так, словно хотела выскрести сердце сквозь рёбра – и покачала головой.

– Мадлен! – закричала я снова. – Мадлен, пожалуйста! Я тебя умоляю, скорее! Мэдди!

Она отступила на шаг, а затем развернулась и пошла по балке обратно, к сцене. И с ужасающей ясностью я осознала, что Мадлен не собиралась спускаться.

Она хотела остаться там.

– Лайзо… – прошептала я, но он услышал и обернулся. По лицу у меня текли слёзы и впитывались в платок. – Лайзо, пожалуйста… сделай что-нибудь… Лайзо, прошу, я…

Взгляд его на мгновение потемнел. А затем лицо снова озарила улыбка, спокойная и уверенная, как у человека, который собирается совершить невозможное, потому что другого выхода нет.

– Если вы так желаете… если ты этого хочешь, – ответил он со странной интонацией. – Иди сюда. Уложишь детей в корзину и вынесешь на улицу. Постарайся не провалиться в дыру, – добавил он пугающе ровно и, оглянувшись, направился к наполовину обвалившейся балке около помоста. Одним концом она упиралась в стену немного ниже от потолочных перекрытий, а другим – в пол. Похоже, именно по ней Мэдди поднялась наверх, но сейчас нижний край, слишком близко расположенный к сцене, уже тлел и дымился. – Леди Виржиния, да не стойте вы на месте! – рявкнул вдруг он, не оглядываясь, словно видел меня даже спиной, и ускорил шаг.

Я точно очнулась.

У корзины было две ручки с одного бока – видимо, для того, чтобы нести её за спиной. Кеннет и Чарльз, кажется, крепко спали. Попытки разбудить их ничего не дали, и тогда я наконец последовала совету Лайзо и уложила мальчишек обратно в корзину, а затем попыталась взвалить её себе на плечи. Удалось мне это далеко не с первой попытки.

Сцена к тому времени заполыхала так, что больно было смотреть.

С трудом я различала за клубами дыма силуэт Мэдди, стоящей у дальнего конца балки. Лайзо только-только добрался до потолочных перекрытий…

Доска хрупнула под ногой; я отшатнулась и едва не свалилась в провал вместе со своей драгоценной ношей.

«Нельзя отвлекаться, – пронеслось в голове. – Смотреть только вниз. Вниз».

Преодолеть холл мне помогло чудо, не иначе. А ещё – понимание, что если я временно оставлю хоть одного из мальчишек здесь, то за вторым могу уже и не успеть вернуться. Всё здание театра уже трещало так, словно его раздирали на части великаны. От дыма грудь кололо, а на языке было горько, и даже платок не помогал.

По гнилым доскам, переброшенным через дыру меж ступеней, я сбежала из последних сил, повторяя про себя беспрестанно: «Святая Генриетта, святая Роберта, святой Кир… хоть кто-нибудь… Святая Генриетта…», и, едва добравшись до твёрдой земли, рухнула на месте.

– Лиам! Юджи! – позвала я, не надеясь, что меня услышат. – Сюда!

Но они услышали.

После сухого, дымного жара в пылающем здании воздух обжигал грудь. В глаза словно песку ветром насыпало. Я стояла на коленях и надрывно кашляла, растирая лицо ладонью, и когда меня подхватили сразу две пары горячих рук, то это показалось видением, галлюцинацией.

– Ты полегче, полегче, – раздался дрожащий голосок Юджи. – Мальчиков отнеси к машине, а я леди Виржинии дойти помогу. Ну же, леди Виржиния, поднимайтесь, пожалуйста. Тут уже угли сыплются, стена вот-вот рухнет, страшно же…

Едва осознавая происходящее, я позволила забрать у себя корзину и поднялась на ноги, едва ли не повисая на Юджинии. Земля рывком поднималась на дыбы и раскачивалась, как палуба корабля в шторм. Запах гниющего мусора уже даже не казался противным, наоборот, успокаивающе-сладковатым. В горле словно стоял ком.

Но не успели мы сделать и два десятка мучительно трудных шагов, как раздался оглушительный грохот, пробирающий до самых костей. Смаргивая слёзы, я обернулась через плечо – в тот самый момент, когда здание театра сложилось внутрь, и смешались в одном пылающем горниле раскалённые камни, обугленные балки и доски, остатки реквизита и растрескавшаяся черепица.

Лайзо остался внутри. Как и Мадлен.

Кажется, я закричала, когда осознала это. И, может быть, рванулась из рук Юджинии туда, были похоронены два безмерно дорогих мне человека. Подруга, которую я не сумела удержать от гибельного пути, и тот, кто отправился в огонь по моему эгоистичному приказу.

Если бы я тогда промолчала… если бы я промолчала, то спасся бы хотя бы один!..

– Ты держи её, – донёсся, как сквозь пуховую перину, голос Лиама. – Она, знать, дымом надышалась. Я вот когда в Смоки Халоу забрался…

Это немного отрезвило меня. Я не имела права поддаться сейчас чувствам. Под моей опекой было четыре ребёнка, пусть два из них в определённых кругах и могли уже считаться почти взрослыми. Абени, похоже, ускользнула, и она могла вновь нанести удар – тогда, когда ей заблагорассудится.

Внезапно меня настигло запоздалое осознание.

– А ведь это её вина, – прошептала я беззвучно, едва шевеля губами. – Это она устроила. Абени и её господин.

Валх.

«Я найду их – и уничтожу, – стучало в висках навязчивое, как мигрень. – Найду и уничтожу. Найду и уничтожу. Чего бы мне это ни стоило. Чего бы это ни стоило…»

Ресницы у меня слиплись, точно от воска. С трудом открыв глаза, я в последний раз обернулась на театр – без надежды, глухим отчаянием питая собственную ярость. Огонь уже стихал, словно та сверхъестественная сила, которая давала ему пищу, развеялась, как ночной туман на ветру. В багровом свечении догорающих развалин, в дыму и в чаду темнели очертания чудом уцелевшей восточной стены, а справа от неё…

…справа от неё виднелся фантасмагорический силуэт, отдалённо напоминающий человеческий.

Я снова моргнула и тыльной стороной руки протёрла лицо.

– Юджиния, посмотри туда, – указала я рукой направление. – У меня что-то с глазами, кажется. Всё плывёт… Кто там?

Юджи – умница! – не стала ничего спрашивать, а старательно сощурилась, вглядываясь в дымовую завесу, подсвеченную тлеющими развалинами. Я из последних сил удерживалась от того, чтобы не повалиться наземь прямо там, и цеплялась пальцами за её плечо. Обожжённым и исцарапанным пальцам даже мягкая ткань пальто была что пемза.

– Мистер Маноле, думаю, – ответила Юджи наконец. – Несёт кого-то на спине. Жуть какая, мне-то сначала примерещилось, что двухголовое чудище идёт.

Мир вокруг окончательно смазался. Щекам стало сперва мокро и горячо, а затем – холодно.

– Он не обманул. Он действительно справился, – прошептала я, чувствуя, что улыбаюсь, несмотря на саднящую боль в груди и опустошающую усталость. – Юджи, милая, помоги лучше Лиаму. Я вполне могу стоять и сама.

– Правда? – недоверчиво переспросила она.

Выпрямить спину и расправить изрядно обгорелую накидку на плечах было невообразимо трудно, однако я сделала это – и кивнула, уверенно и светски:

– Разумеется. Я ведь леди – значит, я справлюсь с чем угодно.

И пусть такие самоуверенные слова были откровенным преувеличением, до автомобиля мне действительно удалось добраться без посторонней помощи.

А Лайзо уцелел, и, более того, особенно и не пострадал, умудрившись выбраться в очередной раз сухим из воды – или, точнее, невредимым из огня. Впрочем, тогда я едва ли осознавала это. Поездка прошла точно в лихорадке. Запомнилось, как Лиам, сидя рядом с водительским местом, постоянно тараторил, вновь и вновь рассказывая, как они с Юджи терпеливо ждали, как боялись и как были рады увидеть меня, как удивились, обнаружив мальчиков Андервуд-Черри в корзине… Запомнился чёткий профиль Лайзо на фоне светлеющего неба, и собственное изумление – неужели ночь закончилась так быстро?

Но ярче всего отпечаталось в памяти, как я обнимала Мадлен, гладила её по спине и рукам, вздрагивая каждый раз, когда натыкалась на ожоги и раны. А она всхлипывала, тяжело дышала, но никак не могла расплакаться, только открывала рот, словно рыба, выброшенная на берег. Из трещинки на губе сочилась кровь.

– Ххха-а… Хха-а-а… – выдыхала Мэдди, и брови её были заломленным болезненно острым углом. – Ха…

– Тише, тише, – повторяла я. – Всё уже позади.

А потом она вдруг словно вовсе лишилась способности дышать – и закаменела. Взгляд её застыл. И когда я похолодела от ужаса при мысли, что самая близкая подруга умерла у меня на руках, она вдруг произнесла тихо, сдавленным, сипящим голосом:

– Хэрриэт. Я Хэрриэт.

И наконец расплакалась.

Когда мы вернулись домой, Паола уже проснулась и успела перепугаться до седых волос. Я, к несчастью, пребывала в таком состоянии, что даже успокоить её не смогла. Моего самообладания хватило лишь на то, чтобы отдать несколько коротких приказов: Клэру Черри ничего не говорить, слуг не пугать, немедля послать за доктором Хэмптоном, чтоб он осмотрел детей и Мадлен. А меня не будить до вечера и никому не входить в мою спальню, даже если приедут одновременно Его Величество Вильгельм Второй, святой Игнасиус – покровитель Бромли, мой адвокат мистер Панч – и все разом потребуют аудиенции.

– А причём здесь адвокат? – робко поинтересовалась Юджиния.

– Не знаю, – царственно ответила я и закрыла дверь спальни, потом забралась на кровать – и, кажется, тут же заснула.

И проснулась даже не вечером, а на следующее утро – в совершенно другом мире.

Юджи явилась на звон колокольчика незамедлительно. После тёплой ванны разум у меня достаточно прояснился, чтобы я могла говорить о делах.

– Ох, леди Виржиния, как же хорошо, что вы очнулись! – воскликнула Юджи со слезами на глазах, помогая мне облачиться в домашнее платье из тонкой шерсти в серо-голубую клетку. – Сэр Клэр Черри… – и она захлебнулась вздохом, так и не договорив.

Я представила, что могло устроить моё родное чудовище за целые сутки ничем не ограниченной свободы – и содрогнулась.

– Он сейчас в особняке?

– Да-а, – всхлипнула Юджиния и с неожиданно мстительным выражением сузила заплаканные глаза. – Но к Мадлен я его не пустила. Просто заперла дверь на замок и села там, а ключ давала только доктору и миссис Мариани. Он сказал, что я глупая, и уродливая, и неблагодарная, и счастья у меня никогда в жизни не будет, и что место мне в бор… в бор…

– Он тебя ударил? Или только ругался? – уточнила я, разглядывая драгоценности в шкатулке. Обычно мне казались вульгарными слишком дорогие украшения, но сейчас изящные серьги с сапфиром, точно по волшебству, притягивали взгляд. Как если бы я на праздник собиралась, право слово!

– Ущипнул меня за щёку. Два раза. Очень больно, – вздохнула Юджиния. Левая щека у неё действительно была слишком румяная. – А этот его Джул так страшно смотрел!

Что ж, за несколько недель безупречного поведения я слегка отвыкла от обычного Клэра Черри.

– Видишь, раз он только ругался, значит, не слишком-то и злился. Не бойся, раз я проснулась, он станет вести себя немного поосторожнее… Как себя чувствуют мальчики?

Юджиния расцвела – возиться с детьми ей определённо нравилось.

– Не помнят ничего. Ближе к полудню проснулись. Но доктор сказал, что они здоровенькие, совсем-совсем.

– Хорошо, – кивнула я и улыбнулась, скрывая волнение. Следующий вопрос задать было куда сложнее. – А… Мадлен? Как она?

– Побилась сильно, – вздохнула Юджиния и потянулась за расчёской, чтобы привести мои волосы в порядок. – Руки и спина у неё в ожогах и в ушибах, но доктор говорит, что она поправится скоро. Ходить нормально ещё с неделю не сможет, подвернула ногу. Но, леди Виржиния, она не ест почти ничего! Только чашку бульона выпила – и всё!

Утренняя лёгкость исчезла, точно её и не было.

– Понятно, – произнесла я негромко. Наверняка Мэдди – или Хэрриэт? – ждала моего визита, а я проспала целые сутки. И выглядело это так, словно её бросили. – Что ж, сходи на кухню и подбери что-нибудь на завтрак. На двух человек. Я сама отнесу поднос к Мадлен. Клэру, если он опять привяжется, скажи, что через два часа я жду его на чашку кофе в голубой гостиной.

– Будет сделано! – откликнулась Юджиния, правда, без воодушевления: похоже, её вновь стала пугать сама мысль о разговоре с Клэром.

Время завтрака, разумеется, уже миновало, однако на кухне нашлось всё для плотной, пусть и не слишком изысканной трапезы. Свежий хлеб с семенами подсолнуха и тыквы на хрустящей корочке; холодный телячий паштет с грибами, приправленный базиликом; горячие помидоры, фаршированные рыбой, яйцом и сыром – весьма сытное блюдо, приготовленное на скорую руку из остатков вчерашней трапезы; на десерт – миска крохотных пирожков, начинённых вишней и грецкими орехами.

И, разумеется, целый кофейник превосходного, только что сваренного кофе с розмарином и имбирём, бодрящего и согревающего одновременно.

Юджиния прикатила тележку с завтраком прямо ко мне в спальню, а затем прислушалась – и пробкой выскочила в коридор. Через мгновение я услышала, как она тараторит где-то за углом, что «леди Виржинии» не здоровится, но сейчас она вкушает прописанный доктором бульон по особому рецепту, и примерно через два часа непременно найдёт в себе силы, чтобы спуститься в голубую гостиную и…

Клэр ответил что-то резкое и наверняка неприятное, но всё же ушёл – под аккомпанемент любезных предложений принести ему кофе – или чая, или свежего печенья, или кексов, или чего ещё он пожелает.

Я воздала должное изобретательности Юджи и, выждав достаточно времени, выкатила тележку в коридор, стараясь не шуметь.

Мадлен разместили в гостевой спальне для близких родственников – на том же этаже, но гораздо дальше, почти у самого перехода в другое крыло.

Дверь в комнату отворилась беззвучно. Мадлен сидела на кровати, опираясь на подушку, но, кажется, спала. На столике у изголовья лежала тетрадь в жёсткой обложке, а рядом – карандаш.

Сердце у меня сжалось: неужели то имя, тот тихий шёпот – всё было сном?

Заперев дверь на ключ, я подвезла тележку поближе, придвинула к кровати стул и лишь затем позвала:

– Мэдди, проснись.

Она открыла глаза почти сразу, но сперва её взгляд лишь рассеянно бродил с предмета на предмет. Заметив меня, она вздрогнула и испуганно вжалась в подушки. Я поняла, что ходить кругами ещё дольше уже нельзя.

– Мне известно о Валхе и об Абени. О седом джентльмене и его чернокожей служанке. Не знаю, что прежде произошло между вами, но вчера ты спасла моих племянников, рискнула своей жизнью… Не важно, что было до того. Ты навсегда останешься моей подругой, почти сестрой, и, прошу, больше никогда не пытайся убежать. Я слишком часто теряла близких людей… боюсь, если потеряю тебя, то не выдержу.

В уголках глаз у неё вновь появились слёзы. Она кивнула – и отвернулась, прикусив губу.

– Позавтракаем? – предложила я с улыбкой, чувствуя, что ещё немного – и сама расплачусь.

Мы трапезничали в полной тишине, передавая друг другу хлеб или сливки по одному лишь жесту, словно читали не движения, а мысли друг друга. Пылинки то взмывали вверх по солнечному лучу, то опускались на паркет. Часы на большом комоде равнодушно отмеривали время.

Наконец, когда пришёл черёд кофе, Мадлен резко отставила чашку, потянулась за своей тетрадью и написала размашисто:

«Меня зовут Хэрриэт».

Я пригубила кофе, едва сдерживаясь от того, чтобы не закричать: «Знаю!», но вместо этого кивнула с улыбкой:

– Прошу, продолжай.

…Она родилась в несчастливый год, в семье бедной и простой. Старшие братья и сёстры пропадали на заработках. К отцу часто приходили незнакомые люди и громко бранились, требуя что-то вернуть. После одной из таких стычек он исчез; несколько дней мать делала вид, что так и надо, а затем взяла пятилетнюю Хэрриэт за руку и отвела далеко-далеко, на незнакомую площадь, и оставила там на ступенях храма. Пообещала возвратиться – но, конечно, солгала.

Хэрриэт прождала два дня.

На утро третьего рядом с нею остановилась седая благообразная леди, посмотрела – и вскользь приказала служанке забрать бедную девочку.

Так Хэрриэт попала в особняк маркизы Фойстер, леди Норы.

Воспитанников там было около десятка, дети разных возрастов, от совсем ещё крох до почти уже взрослых юношей и девушек. Жених леди Норы погиб незадолго до свадьбы, а никого другого она знать не пожелала. Однако желание иметь семью переродилось в нечто иное, и с возрастом маркиза ударилась в благотворительность: подбирала на улицах города сирот, растила их, сама учила чтению, письму, математике и географии, а затем устраивала прислугой в хорошие дома.

Однако идиллия закончилась, когда леди Нора умерла, и её владения унаследовал племянник по имени Мэй, будущий маркиз Фойстер. Возиться с детьми он не пожелал. К счастью, один из воспитанников, Джим Хеннинг, был к тому времени уже достаточно взрослым. Он устроился на работу, женился на одной из подруг по несчастью, девице по имени Джилл Уорлонд, и собирался, вероятно, приютить в своей комнатушке под крышей и других названных братьев и сестёр, но не успел.

Хэрриэт вновь оказалась на улице – и потерялась теперь уже, как ей казалось, навсегда.

Грамота, счёт и знание географии мало помогали в трущобах. Куда важнее была смекалка, умение сильно бить и быстро бегать. Пропитание девочка добывала воровством или выполняя мелкие поручения, но слишком часто её обманывали – настолько, чтоб вовсе отбить желание верить людям. Но однажды, подружившись с прачкой по имени Эбби, Хэрриэт попала в театр.

И поняла, что у неё появилась мечта – стать актрисой.

– Там ты и встретила настоящую Мадлен Рич? – спросила я тихо, дочитав очередной отрывок.

Хэрриэт кивнула и вновь потянулась к тетради.

…Мадлен была милой и невероятно талантливой. Схожесть с бродяжкой, помощницей прачки, её изрядно позабавила – и заинтересовала. Мисс Рич, пользуясь благоволением хозяина театра, настояла на том, чтоб Хэрриэт отмыли, приодели и приставили к какой-нибудь работе, например, к установке декораций. Ловкая и проворная бродяжка справлялась с любыми поручениями легко и быстро, а большой платы не просила, довольствуясь хотя бы тем, что может прикоснуться к волшебному миру театра. А Мадлен частенько пользовалась тем, что они похожи, как близняшки, и ускользала с утомительных примерок, чтобы покататься по городу.

Так продолжалось до тех пор, пока у юной актрисы не появились странные головные боли. Доктор назначил ей сперва одно лекарство, затем другое… Ничего не помогало. И лишь последнее снадобье, дорогое и, похоже, не слишком законное, подействовало. Но характер Мадлен начал из-за него меняться. Она стала легко впадать в ярость, часто капризничать. Перепало каждому в театре, но чаще всего – безответным и беззащитным. Прачкам, швеям, уборщикам… и Хэрриэт, конечно.

«Я брала её вещи. Часто, – написала Хэрриэт в конце очередной страницы. Затем словно испугалась, отобрала у меня тетрадь и добавила: – Но всегда возвращала! Я больше не воровала, правда!»

– Знаю, – успокоила её я и погладила по плечу. – Ты не такая. Продолжай, пожалуйста.

…Мадлен, конечно, всегда замечала пропажи и сердилась, но почти никогда не переходила черту. Ругалась, порой охаживала по плечам тем, что под руку попадалось, от бутафорской шпаги из раскрашенного орешника до швабры – и почти сразу же остывала, раскаивалась, начинала извиняться.

Но не тот раз, когда Хэрриэт надела её платье и туфли.

Мадлен словно с ума сошла. Она приказала личному слуге, который постоянно ходил за нею по приказу Уиллоу-старшего, «наказать воровку», и хладнокровно наблюдала за избиением. А когда Хэрриэт почти лишилась сознания – вдруг расплакалась и убежала.

Испугавшись неприятностей перед премьерой, одна из актрис подговорила остальных запереть избитую бродяжку в кладовке под сценой. Лишь однажды за два дня к бедняжке спустилась та самая прачка, Эбби, и принесла воды. Но позвать доктора, конечно, никто и не подумал.

И когда Хэрриэт уже впала в странное, подобное смерти оцепенение, ей привиделся жутковатый сон. Будто бы одна из теней превратилась в седого и высокого джентльмена, а другая – в чернокожую девушку, одетую горничной. Эти двое выглядели даже более реальными, чем всё остальное вокруг – сырые стены, сбитые ступени, тюки с хламом… Джентльмен предложил сделку: он обещал спасти Хэрриэт, но в обмен девушка становилась его «слугой» и обязалась помогать также и другим слугам.

«А в качестве залога я заберу твоё имя… и голос», – добавил он с улыбкой.

Чернокожая служанка просунула руку сквозь стену и достала горсть пылающих углей, а затем заставила Хэрриэт запрокинуть голову – и затолкала их ей в горло.

– Что было потом? – тихо спросила я, перевернув страницу.

Мадлен пожала плечами.

«Я очнулась в больнице и все почему-то называли меня «мисс Рич». Говорить я не могла».

– А сейчас? – Сердце у меня замерло.

Она покачала головой:

«Больно».

Я провела кончиками пальцев по шершавому тетрадному листу; карандаш так сильно продавил бумагу, что последнее слово ощущалось, скорее, как гравировка.

«Больно»… Боль – то, что Мадлен чувствовала всё это время, живя под гнетом вымученной клятвы, нося чужое имя. Валх, кем бы он ни был, не просто лишил её голоса, но отнял само право раскаяться и рассказать о том, что её тяготило. Одно дело – расплакаться, шепча на ухо близкому человеку свою постыдную и страшную тайну, и совсем другое – хладнокровно записать её, доверив бумаге.

О, да, Валх был не просто жесток, но и расчётлив.

Он сумел не только заполучить ещё одну «служанку», но и обманул леди Милдред, обратив против неё добродетели – милосердие и ответственность. Моя бабушка не могла бросить на произвол судьбы девочку, которую уже однажды оставила без должной помощи и тем самым обрекла на страдания.

Могла ли она поступить иначе?

Пожалуй, нет.

Смогла бы я?

…Солнце за окном сияло так ярко, словно посреди ноября внезапно наступила весна.

– Послушай… Как мне тебя называть теперь?

Она прикусила губу, напряжённо размышляя, и нахмурилась. Но постепенно складка между бровей разгладилась. Пальцы качнули затупившийся карандаш – а затем крепко сжали.

«Пусть я буду Мадлен Рич – до тех пор, пока я не отомщу этому Валху».

Я улыбнулась и накрыла рукою её тёплую ладонь:

– Пока мы не отомстим, Мэдди… С возвращением домой.

Остаток дня прошёл суматошно. Я поговорила с дядей Клэром, точнее, выслушала поток язвительных жалоб на неподобающую подготовку прислуги. За бесконечной чередой колкостей просматривалась искренняя тревога за меня – и за мальчиков Андервуд-Черри. Хотя Юджи, Лиам, Паола и Лайзо держали рот на замке, а состояние Мэдди объяснили тем, что она якобы очень устала и от переутомления упала в обморок прямо на каминную решётку, Клэр явно что-то подозревал.

В конце разговора он вскользь упомянул о том, что у Фаулера якобы имелся личный информатор в моём доме, но к такому повороту я давно была готова.

– О, мы с детективом Эллисом уже решили это небольшое затруднение, – с деланной легкомысленностью улыбнулась я. И тут же добавила, нанося ответный удар: – Кстати, давно хотела спросить, дорогой дядя. Откуда у вас прозвище «Паучий Цветок»? И как вы познакомились с сэром Винсентом Фаулером? И почему…

– Ужасный характер, – жеманно поморщился Клэр, не позволяя мне заговорить. – Дорогая племянница, с сожалением констатирую, что вы пошли в отца. Как я скучаю по своей прелестной Ноэми!

Я едва сдержала усмешку, совершенно не подобающую леди.

– Но позвольте, дорогой дядя, ваше прозвище…

Но Клэр уже стоял в дверях, капризно поджимая губы.

– Джул! Джул! У меня болит голова. Найди кэб, хочу прокатиться в парк. Джул!..

Затем мне пришлось наведаться в кофейню. И только там я осознала, насколько успешным оказался благотворительный вечер! Сборы на целых пятьдесят хайрейнов перекрыли намеченную сумму, а подарки пришлось увозить в телеге. Отец Александр радостно потирал руки, рассчитывая, что сможет не только отремонтировать здание, но и пристроить небольшой тёплый флигель.

Луи ла Рон настрочил огромную статью о благотворительном вечере – на целых два разворота, снабдив её тремя фотографиями, на одной из которых Лиам, смиренно скрестив руки на груди, взирал на перекошенного виконта Уицлера.

Слог потрясал воображение остроумностью и прочувствованностью.

– Посмотрим, что он ответит на это… посмотрим… – бормотал ла Рон, вспоминая, вероятно, «Ироничного Джентльмена».

Я не стала разочаровывать его и говорить, что соперник, скорее всего, не примет ни этот вызов, ни любой последующий.

Ближе к вечеру в «Старое гнездо» заглянул Эллис, довольный, как лягушка в дождливый день.

– Нэйт вернулся! И устроил мне роскошный обед. Родственники насовали ему столько гостинцев в дорогу, что мы с ним рискуем располнеть от такого изобилия, – удовлетворённо улыбнулся он, глядя поверх чашки кофе с мятным ликёром. А затем посерьёзнел: – Ну, рассказывайте. Вы поговорили с мисс Рич?

Я зябко передёрнула плечами, невольно вспоминая события той страшной ночи – и рассказала Эллису всё, что знала. Он слушал молча, а под конец спросил только одно: оставлю ли я Мадлен в кофейне?

– Разве есть причины поступить иначе? – выгнула я бровь, выказывая этим сдержанное неодобрение. Эллис, впрочем, продолжал смотреть в свою чашку, не обращая внимания больше ни на что. – Мадлен или Хэрриэт, но она мой близкий и дорогой друг. Каждый из нас может ошибиться. Каждый может стать жертвой злодея, шантажиста или негодяя… Вы что, не можете простить ей тайну? – переспросила я недоверчиво.

Эллис болезненно улыбнулся:

– Нет, что вы, Виржиния. Я просто очень рад и… спасибо вам. Правда, спасибо. Я немного так посижу, вы только ничего не говорите.

Он откинулся на спинку стула, прикрыв глаза, и провёл в таком положении с четверть часа, не меньше, а когда вновь заговорил, то ни жестом, ни словом не напомнил о том, что случилось с Мадлен.

Кажется, им двоим ещё предстояло многое обсудить – но уже без моего посредничества.

– Ах, да, кстати, чуть не забыл, – прищёлкнул пальцами Эллис, когда собрался уходить и даже надел пальто. – А Фаулера-то ваш маркиз прибрал к рукам.

– В самом деле? – от удивления я даже не нашлась, что сказать.

– Ну, да. Оставлять его в Аксонии нельзя, после такого-то скандала, а зарывать – в буквальном смысле – талант в землю не позволили некие заинтересованные лица… Я имею в виду Дагвортов и вашего ненаглядного дядюшку, не надо делать такое лицо. Так что Фаулер получил официальную работу в газете и уехал на материк, кажется, в Алманию. Уже как репортёр, а не как простой путешественник… Впрочем, зная маркиза, могу гарантировать, что Фаулер ещё не раз проклянёт своё поспешное согласие.

Я только головой покачала.

– Странно, что Клэр так вступается за него… И даже называет учеником. Что бы это могло значить?

Эллис отмахнулся:

– Да проще простого. Вы же знаете, как ваш дядюшка в молодости деньги зарабатывал? Нет? Ну, у него было два любимых способа. Первый – сыграть в горячего глупого юнца и нарваться на поединок, припереть жертву к стене и потребовать выкуп. Второй – банально обыграть в карты. До сахарной внешности вашего Клэра находилось много охотников, и поток дураков никогда не иссякал. Но Клэр-то мог постоять за себя, если партнёр по картам не желал признавать проигрыш и пытался перевести игру в иную плоскость… Тогда-то его и прозвали «Паучьим Цветком» – красивый, выглядит нежным, но на деле страшно ядовитый. А Фаулер в юности не умел рассчитывать свои силы, хотя тоже пытался действовать теми же методами… Видимо, Клэр его пожалел и начал о нём заботиться. Это потом Фаулер заматерел и превратился в очень плохого мальчика.

У меня было чувство, что Эллис рассказал о прошлом Клэра далеко не всё – или, по крайней мере, изрядно приукрасил действительность. Однако часы уже пробили полночь, и расспросы пришлось отложить на другой день. Но, верно, из-за того, что напоследок мы поговорили о Фаулере, мне приснился престранный сон.

…Будто бы мы втроём – леди Милдред, святой Кир Эйвонский и я – сидели на летней террасе над рекой. На столе, укрытом белой полотняной скатертью, исходил горячий кофейник, над водяной гладью носились ласточки, предвещая близкий дождь… Леди Милдред курила трубку, глядя на город, расстилающийся на том берегу – высоко задранный край «бромлинского блюдца» в затейливом орнаменте домов и дорог, фабрик и садов, трущоб и роскошных парков. Достопочтенный святой тоже неторопливо набивал свою трубку, доставая табак из новенького кисета, и рассказывал какую-то невероятно смешную историю о том, как он, святой Кир, задал пороху «седому простофиле», который-де покусился на его воспитанника.

– Он ведь неплохой мальчик, Милдред, – вздохнул святой. Цилиндр у него слегка съехал набок, а пуговицы жилетки были застёгнуты неправильно. – Винс-то. Больно шебутной только. И из моих подопечных, если уж по правде говорить. Родители-то его… – тут он заметил мой заинтересованный взгляд и заманчиво качнул полным кисетом: – Что, тоже хочешь?

– Рано ей ещё, – усмехнулась леди Милдред. – Пусть лучше кофе попьёт. Тоже хорошее дело.

И, честно говоря, в глубине души я была с ней согласна.