Проверочный сигнал

Я кликнул на рабочем столе иконку с надписью «Продвинуть объект на следующий уровень» и поздравил себя с очередной маленькой победой. — Осталось поймать еще один, — произнес я вслух, — и можно идти в отпуск!

— Что там у тебя? — послышался голос Кейтлин из-за низенькой перегородки. — Что-то типа беличьей обезьяны, — сказал я, подразумевая генетическое родство.

— По-моему, такой зверь уже существует.

— Этот гибрид совсем другой. Прикольный. Хочешь посмотреть?

— Не-е. Мне некогда.

Мне, вообще-то, тоже. Надо совершать незапланированные открытия и притом выполнять план.

По чистой случайности было сделано немало открытий и изобретений: пенициллин, например, или, скажем, спички. Обычно из вежливости это называют интуицией, но когда начинаешь заниматься этим сам, понимаешь: тут дело в удаче пополам с отчаянием. Иногда самые интересные результаты дает именно неудачный опыт.

Во время учебы нам как-то раз показывали черно-белую пародию, где Дон Ноте играл чокнутого профессора. Он все время обо что-то спотыкался, ронял штативы с пробирками и разливал реактивы. А на вопрос журналиста, чем это он занимается, воскликнул:

— Стараюсь совершить случайное открытие!

«Интуитивность класса «Д», — гласила возникшая на экране надпись, пока этот придурок не опрокинул что-то и на нее.

Мы возвели случайные открытия в ранг искусства. «Гения» — наш суперкомпьютер — создает миллиарды комбинаций из генома человека, других организмов и первобытной мешанины всего на свете. То, что получается в итоге, направляется в подсистему-симулятор, который моделирует вид и пытается определить, будут ли у него врожденные проблемы, «несовместимые с жизнью».

Симулятор имеет право убивать. И чем совершеннее он становится, тем больше потенциальных жизнеформ вырывает с корнем. Прелесть в том, что в случае гибели объекта исследования никому до этого нет дела. Никто не заметит. Ведь это всего лишь информация, голые цифры. «Гения», разумеется, не сама выносит окончательный вердикт, этим занимаются живые люди. Предпочтение отдают недоучившимся медикам — неглупой и недорогой рабочей силе, — вот почему я и оказался здесь. Родители считали, что с моими руками мне сам Бог велел стать выдающимся хирургом, но спасибо случаю (несчастному): во время первого же посещения приемного отделения «скорой» выяснилось, что при виде крови я падаю в обморок. А вот здесь, в компании генетических разработок «Счастливый случай», я пришелся как нельзя кстати.

До отпуска мне оставалось найти всего один подходящий объект, и я погрузился в работу, не слишком заморачиваясь, насколько сомнительны стоящие на очереди варианты. Выберу что-нибудь более или менее — и свободен. Я уже обнаружил четыре виртуальных вида, представляющих потенциальный интерес. Правда, они не сулили исцеления от таких недугов, как мой синдром экологически зависимой мутации (СЭЗМ). Не обнаружилось среди них ни пресловутого «недостающего звена», ни йети. Но моя плюшевая панда будет хорошо продаваться; кожа свиножабы может помочь пострадавшим от ожогов; а уж на что сгодится эта беличья обезьяна, я и сам пока не знаю…

Загорелся сигнал вызова, и звонок завибрировал моим любимым гитарным рифом. Я аж подпрыгнул, решив, что кто-то завернул мой только что продвинутый объект. Потом прочитал имя звонившего: Тина Пеш. Эту девушку я раньше встречал на нашем этаже.

— Тина? — удивился я. За то время, что Тина здесь работала, она ни с кем не разговаривала, в том числе и со мной. Вот уж неожиданный звонок!

— Тебе звонит эта корова? — подала голос из соседней ячейки Кейтлин.

Я усмехнулся. Женщины в нашей конторе говорили, что у Тины на загривке растет вымя. Так они называли огромный кожный нарост. Но над Тиной насмехались не только из-за этого. Она была шлюхой, и тепленькое местечко в отделе особых проектов, по слухам, получила через постель. Мне трудно представить, кому захотелось переспать с этой «коровой».

— Ага, это Тина. Не веришь? Посмотри сама.

Хоть какой-то предлог, чтобы привлечь внимание Кейтлин.

— Нет уж, спасибо, — фыркнула она. — И что, ты ей отвечать не собираешься?

— И не подумаю!

Да, я не образец отзывчивости. Вот ради друзей готов расшибиться в лепешку, однако друзей у меня негусто.

Вскоре от Тины пришло сообщение: она просила меня зайти к ней в кабинет, чтобы взглянуть на необычный объект, который ей попался. Я соврал Кейтлин, что Тине нужна помощь, потому что она не понимает, как работает «Гения», и направился к лифту. На самом деле я был заинтригован: во-первых, из-за самой Тины, а во-вторых, потому что еще ни разу не был в Особых проектах.

Вообще-то, когда я только устроился на эту работу, Тина однажды пригласила меня поужинать. Я отказался. Меня всегда начинало мутить, когда она слишком быстро поворачивала голову и ее светлые волосы разлетались в стороны, потому что тогда становилась видна эта штука у нее на загривке. Хотя когда ее волосы оставались на месте, она была совсем не страшная, и, привыкнув, я, наверное, все же мог бы закрутить с ней роман. Но к тому времени я был уже наслышан о ее репутации корпоративной шлюхи.

Я отыскал офис Тины на четвертом этаже. Еще не там, где сидят большие шишки, но явно на ступеньку выше, чем в наших кубических сотах. Здесь в коридорах длинные лампы словно отодвигали потолок, а на симпатичных текстурных обоях змеился бесконечный узор из двойных спиралей. У Тины был настоящий отдельный кабинет — с дверью и окном, выходившим на полупустую автостоянку. Я вошел почти на цыпочках, и Тина обернулась не сразу. Шея у нее была прикрыта волосами. Так она ничем не отличалась от любой другой девушки, и я подумал: почему она не удалит этот нарост?

— Привет, — сказал я.

Она обернулась. На ней были джинсы и черная футболка с логотипом «Led Ventrickle». Никакой косметики. По вполне понятной причине тщательно она ухаживала только за волосами.

— Я запросила изображение, — сказала она, глядя, как мне показалось, сквозь меня. — Сейчас будет готово.

Иногда объекты получаются настолько странными, что нужно заказывать их детальное изображение. Некоторые просто неправильные. Какие-то нелепые, типа человекообразных брюхоногих моллюсков. Или саблезубых кишечных червей. Но чаще всего они ужасно забавные. Мы не раз собирались в чьем-нибудь кубе, чтобы поржать над этими картинками. Когда присмотришься, даже самые жуткие твари начинают казаться смешными. Сначала мы придумываем им разные идиотские названия, а потом уже пытаемся отыскать в них что-нибудь полезное.

Я окинул взглядом ее смартдеск, пытаясь понять, о чем она говорит. У всех рабочие столы устроены по-разному, но ее был самый дурацкий. Абсолютно плоский, вообще без наклона, поэтому чтобы разглядеть что-нибудь сквозь блики от окна, надо наклониться прямо над столешницей. К тому же кроме сенсорной панели и коммуникатора, вместо обычного множества разбросанных по периметру окон, открыты были только два. В одном из них было то, над чем Тина сейчас работала (один-единственный объект!), а во втором — папка под заголовком «На следующей неделе», закрытая и запечатанная виртуальной горгульей. При таком минимализме вполне можно было бы обойтись и древним вертикальным монитором.

— Что там у тебя? — спросил я.

Она кликнула объект, чтобы его активировать, и на экране появилось изображение. Я склонился над столом. Выглядело это именно так, как я и представлял по описанию: «Объект 9381093 — гуманоид, с горбом, конечности СН (сверх нормы), белок совместимый…» и т. д. У этого существа имелись две лишние руки, торчащие из недоразвитых ключиц на груди.

Ну и что тут особенного? Четырехрукий уродец, совсем как я.

Хотя нет, позвольте, какой уродец?! Прирожденный хирург — вот кем я должен был стать. И мои руки для этого подходили прекрасно. В отличие от желудка.

Сперва я решил, что это шутка, однако никто из моих приятелей не был настолько крутым хакером, чтобы совершить такой взлом. Скрестив на груди все двадцать пальцев, я уставился на знакомый че-тырехрукий образ. Черты лица были не проработаны, но портрет имел явное сходство со мной.

— Ну и что ты об этом думаешь? — спросила она.

— Похоже на меня.

— Жутко, правда?

— Что это еще за хрень?! — воскликнул я. — В смысле, откуда это взялось?

— Я правда не знаю, — сказала она, озадаченно сдвинув брови. Потом как-то неловко скользнула взглядом по моим рукам и предложила: — Слушай, может, пойдем куда-нибудь перекусим? Заодно и поговорим.

— Ладно, — согласился я. — Только у меня есть еще одна идея. Пойдем-ка спросим у Свами.

Этажом выше работал парень по имени Бен Лебински, которого все звали Свами. Прикованный к инвалидной коляске, умный и богатый. Мы все гадали, на кой ему вообще сдалась работа. С ним мало кто общался, потому что он умел становиться настоящей сволочью, к тому же невозможно было понять, о чем он сейчас думает. Но однажды мы славно с ним поболтали. И о чем бы вы думали? О ботанике!

Свами находился у себя кабинете, в котором, как и у Тины, были настоящие стены и дверь. Дверь оказалась открыта, а Свами сидел к нам спиной, уставившись на свой стол. На подоконнике стояли несколько деревьев-бонсаи, а на стене висела огромная картина: странное дерево. На настоящее дерево оно походило мало, скорее, на что-то фантастическое. Под картиной затейливым зеленым шрифтом значилось название: «Исцеление народов». Были здесь и другие постеры, все в старинном стиле. На одном изображалась Звезда Давида, состоявшая из звеньев тяжелой серой цепи на черном фоне, с загадочной красной подписью «80 000 беспечных эфиопов». Еврейский символ и странная отсылка к Африке… Еще одна картина представляла собой музыкальную партитуру, но если присмотреться, то вместо нот на линейках угадывались крошечные цепочки ДНК. Конечно, темой ДНК в нашей конторе никого не удивишь, но в остальном Свами был типом уникальным.

— Привет, Свами. Я Джимми Таннер. А это Тина Пеш.

Он наполовину развернул свое кресло — видимо, из-за того, что не мог как следует поворачивать голову. Увидев его анфас, я вспомнил, что у него церебральный паралич. Он сидел скособочившись, голова с жидкими черными волосами — набок, пальцы скрючены, так что я со своими лишними руками даже испытал что-то вроде чувства превосходства. Ему было не больше тридцати.

— Привет, ребята, — сказал он. Когда он говорил, голова у него немного раскачивалась, и казалось, что он настроен вполне дружелюбно. — Одно Дерево. Чем могу помочь?

— Тина сегодня наткнулась на довольно странный объект, и мы решили узнать, что ты об этом думаешь.

— Пути «Гении» неисповедимы, — изрек он. — Ну, что там у вас? Мы не принесли ему изображение, а просто описали шестиконечностный объект.

— Это Человек-паук, — заявил он на полном серьезе. Потом хихикнул и ткнул в меня скрюченным пальцем. — Твой родственник!

— Что-то уж больно подозрительное совпадение, — заметил я.

— Ирония и совпадение — это большая разница, — назидательно произнес он.

— И все-таки?

— Может, кто-то просто хотел свести вас с Тиной? Он снова состроил дружелюбную мину, но на этот раз я не купился. Его улыбка погасла.

— Ну и что вы собираетесь делать? Продвинуть объект на следующий уровень?

— Не знаю, — сказала Тина, неуверенно глянув на меня.

— Зачем кому-то столько париться, создавать фальшивый объект — и все только ради того, чтобы свести нас с Тиной? — спросил я.

Тина скорчила презрительную гримасу, а Свами приложил палец к поджатым губам.

— Не знаю, — сказал он, оборачиваясь к Тине.

— И нечего на меня ТАК смотреть! — воскликнула она.

Лицо у нее раскраснелось, и я решил сменить тему. Я не то чтобы стесняюсь смотреть, как люди сгорают от стыда, но в данном случае предпочел бы увидеть это с ней наедине.

— Так что там насчет деревьев? — спросил я.

На этот раз Свами улыбнулся совершенно искренне.

— Просто я люблю деревья, — сказал он. — Вы в курсе, что у них тоже есть недостающее звено?

— Нет…

Я уже пожалел, что спросил.

— Человек произошел от какой-то более ранней формы, и в этой головоломке есть недостающие детали. Если хорошенько подумать, то же самое и с деревьями. Они ведь не всегда были такими большими. Им приходилось состязаться с другими растениями в борьбе за солнечный свет, и некоторые росли все выше и выше. И тем не менее у них больше сходства, чем различий: в одно и то же время сбрасывают листья, и все такое, так что у современных деревьев должны быть общие предки. Возможно, даже один предок. Одно Дерево.

Я пристально вгляделся в картину на стене. Это была компьютерная графика. Ствол у дерева был извилистый, а декоративные, с несоразмерно большими листьями ветви делали его похожим на бонсаи. Листья росли широкие, разлапистые, с заостренными кончиками и зубчатыми краями.

Свами заметил, что я рассматриваю дерево.

— Оставлю это в качестве упражнения для нашей студентки, чтобы она вычислила вид Одного Дерева.

— Кажется, я понял, — сказал я. — Ты работаешь здесь не из-за денег, а ради своих ботанических интересов. Ты просто пользуешься «Генией», чтобы найти свое недостающее звено. Я угадал?

Он улыбнулся и кивнул одобрительно.

— Ты правильно плывешь. Пусть будет так. Тина нетерпеливо махнула рукой.

— Ладно. В любом случае, спасибо.

* * *

Мы с Тиной отправились пообедать. Это было мое первое свидание с тех пор, как я устроился на работу, и всего лишь третье с того момента, как я бросил медицинский. Вообще-то я и во время учебы редко встречался с девушками: отчасти из-за нехватки времени, отчасти из-за того, что ни одна из них не нравилась моей маме. По ее словам, женщины могли встречаться со мной лишь по двум причинам: либо из жалости, либо они сами имели физические недостатки.

— Высокие запросы — это, конечно, здорово, — однажды возразил я. — Но я тебя умоляю, что же ты хочешь, когда у меня тут болтаются четыре руки?!

— Когда-нибудь эти руки еще осчастливят приличную девушку, — ответила она.

Все они такие, эти матери — явно не от мира сего. Мой папаша был полной противоположностью. Однажды он посоветовал мне вообще не жениться, а вместо этого заводить романы только с замужними женщинами. Суть этой теории заключалась в том, что раз они замужем, то уже не будут предъявлять никаких претензий. Вообще-то до этого я думал, что отец с матерью счастливы вместе, но, наверное, они просто притерлись друг к другу.

— И твоя мать, и я были воспитаны в стремлении к счастью и независимости, — объяснял мне отец. — Не самые подходящие для брака принципы, особенно если сложить их вместе. Тысячи лет семейных ценностей и глупых любовных песенок — и все коту под хвост из-за одного поколения, которое решило, что разбирается в этом лучше других.

Мне было искренне жаль его, но он только хлопнул меня по плечу и подмигнул.

— И слава Богу! — хохотнул он.

Ланч с Тиной прошел нормально. Мы сели на метро и отправились в одно местечко на другом конце города, где мы оба еще никогда не были. Это такая итальянская закусочная в нью-йоркском стиле, где хозяин, ньюйоркец явно итальянского происхождения, постоянно орал на явно не итальянских иммигрантов, которые занимались доставшимся ему в наследство хозяйством. Официантов здесь не было, и нам пришлось ждать за прилавком, пока готовился наш заказ. Я взял рулет с пепперони, политый соусом-, а Тина — что-то вроде запеканки из макарон. Мы уселись под нарисованной на стене Пизанской башней, которая грозила обрушиться нам в тарелки.

Никакой особой романтики я не ожидал: мы слеплены из разного теста. Все это для идеальных парочек, которых на самом деле не существует. Некоторые мифы пережили свой практический смысл. И все же мое сознание не покидало ощущение, что меня испытывают. И оно подтвердилось, когда Тина завела разговор о моих руках.

— Почему ты их не удалил? — спросила она, пригвоздив меня взглядом.

Я выдавил из себя смешок:

— А ты не подумала, что так в два раза интереснее?

— Мне или тебе?

Тут уже я рассмеялся по-настоящему. Она самодовольно ухмыльнулась.

— И все-таки? — сказала она. — Неужели эти руки тебя еще не достали? Что-то не верится, чтобы тебе с ними было весело в детстве. Уж я-то знаю!

— В школе в меня тыкали пальцем. Нет, правда, когда я решил впервые пригласить девчонку на свидание, то надел бейсбольные наколенники — на случай, если ей придет в голову меня пнуть.

Тина рассмеялась.

— Я до сих пор ношу такую защиту. Не в прямом смысле, конечно, но ты понимаешь…

Я понимал. Для меня защитой стала маска циника, которую я надевал каждый день. Но когда меня пинали, все-таки было больно.

— Родители говорили, что мои руки — это дар, — сказал я. — Ну, знаешь, как будто я был изуродован не просто так, а с какой-то целью.

Тина громко расхохоталась.

— Ого! Какими же люди бывают идиотами!

— Это точно. Так вот, про божий дар. Мамочка думала, что с четырьмя руками я стану выдающимся хирургом. С чего она взяла, что этими бесполезными клешнями можно делать операции, я понятия не имею.

В ее глазах загорелся огонек.

— Ну, может, ими удобно было бы держать зажимы или что-нибудь в этом роде?

— Именно так она и говорила. Это просто смешно.

— Твои предки все еще живы?

— Оба откинулись пару лет назад.

Она не сказала, что ей очень жаль, потому что ей не было жаль. Нет ничего более тошнотворного, чем фальшь.

— Значит, теперь ты можешь избавиться от лишних рук.

— Даже не знаю… Я привык к ним. — И все-таки она была права, напомнив мне, что теперь я не обязан терпеть их. — А почему ты не удалишь этот нарост?

Я тоже попытался пригвоздить ее взглядом, но она уставилась в пол.

— Боюсь.

— Чего?

— Сама не знаю. Родители боялись, вот и я боюсь.

— По-твоему, у них была реальная причина для страха?

— Кажется, они считали, что со мной может случиться что-нибудь плохое, типа потеряю силу или что-то вроде того. А вдруг там спрятан какой-нибудь гормон? Ну, знаешь, как у Самсона.

— Самсон… Это такой древний супергерой?

— Ага. Когда его главная подружка отстригла ему волосы, он потерял свою силу.

— Значит, на самом деле, ты не знаешь, почему эту штуку нельзя удалять, — сказал я, вставая, чтобы убрать со стола грязную посуду.

— Да.

— Так почему же ты этого не сделаешь?

— Дурацкий вопрос, — сказала она. — Да кто будет со мной возиться, если что-нибудь выйдет не так?

— А как же твои друзья?

— Если бы… Знаешь, как тяжело ухаживать за человеком, которому очень-очень плохо? У меня таких друзей нет.

— Да ладно, может, ничего страшного и не случится. Она посмотрела на меня с презрением.

— А если произойдет? Ну ладно, и все-таки: как насчет тебя?

— Может, тебе стоит поговорить с родителями?

— А может, тебе стоит оставить меня в покое? О моей мамочке вот уже много лет ни слуху ни духу, а папаша сидит в тюрьме.

И она отодвинулась от стола ровно настолько, чтобы упрямо скрестить руки на груди.

— Отлично, — сказал я, не давая ей отделаться так просто. — Значит, начнем с твоего отца.

— Какой же ты кретин, — сказала она, пытаясь подавить усмешку.

— Без комментариев.

— Да пошел ты… А она молодец!

— В субботу утром я за тобой заеду, — сказал я.

* * *

Со времен старых черно-белых фильмов тюрьмы изменились не слишком. Порядки там по-прежнему жуткие, стены голые и пахнут крашеным цементом, а надзиратели — уроды, во всяком случае большинство. Отец Тины сидел именно в таком месте, а не в одном из этих заведений для «белых воротничков». По дороге Тина рассказала мне, что его поймали, когда он пытался взломать какую-то правительственную систему. У него не было привычки нарушать закон, но иногда вполне безобидные вещи, сделанные не в том месте и не в то время, могут оказаться серьезным преступлением. Например, если в самолете слишком громко произнести слово «угон». Отец Тины, Тайлер, получил пятнашку за то, что рылся в личном деле своего босса, выкопав его в архивах нацбеза. Вот такая история.

Нас обыскали и провели в комнату для свиданий. Тина заметно волновалась и то и дело поправляла волосы, а я не мог понять, радует ее предстоящая встреча с отцом или тревожит. Мне она ничего не говорила, но я чувствовал, что их разделяет нечто большее, чем его заключение. Тина села на жесткий пластиковый стул с железными ножками, стоявший перед стеной с толстенным плексигласовым окном, как в банке. Дырку, через которую нужно было говорить, закрывали прозрачные щитки, так что дотронуться друг до друга или что-нибудь передать никто не мог. Я встал у Тины за спиной.

Наконец конвоиры подвели к противоположной стороне перегородки человека в арестантской робе. Тайлер Пеш был среднего сложения, с сальными каштановыми волосами, слишком тщательно причесанными. Казалось, ему около пятидесяти, но лицо выглядело изнуренным, землистым. Увидев Тину, он встрепенулся. Конвоиры отпустили его и удалились сквозь заднюю дверь.

Тина сразу же растеряла свой стервозный имидж и готова была разрыдаться.

— Папочка… — произнесла она.

— Кристина! Как же я рад тебя видеть…

Чтобы избежать дальнейших сантиментов, она торопливо представила меня в качестве «просто приятеля». После этого они не так уж много друг другу сказали. Но словами они словно бы друг друга поглаживали. Никаких телячьих нежностей; все дело в том, как они говорили, как смотрели друг на друга.

Тине было явно не по себе, и она сказала:

— Джимми хочет задать тебе один компьютерный вопрос.

— Да, сэр, — сказал я, сам обалдевая от собственной вежливости.

Должно быть, я пытался как-то уравновесить возникшую неловкость. — Как вам, вероятно, известно, мы работаем в «Счастливом случае», и я хотел узнать, возможно ли взломать нашу сеть.

Я описал ситуацию с четырехруким объектом и смолк, не зная, какие еще детали необходимы папаше.

— Не вопрос, — отозвался он, не раздумывая. — Нужно время, только и всего.

— Отлично. — Я как-то не продумал следующий шаг, а полученный ответ был слишком прост.

Тина хотела, чтобы я сказал что-то еще, и по-прежнему теребила свои волосы. Тайлер смотрел на нее, почти не обращая внимания на мое присутствие.

— Зачем ты пришла, милая? — спросил он.

— Папа, — сказала она, запинаясь. — Я тут просто подумала… удалить вот это.

Она взмахнула рукой по направлению к шее.

— Не знаю, почему ты еще давным-давно этого не сделала.

— Правда? Забавно, но я помню, что мама этого очень боялась. Я почему-то верила в существование какой-то серьезной причины.

— Конечно, причина существовала. Твоя мамаша была идиоткой.

— Кстати, где она сейчас? Ты не знаешь?

— Без понятия, деточка. И на твоем месте я бы держался подальше от этой женщины. Хотя, с другой стороны, я тебя не виню, что ты хочешь ее разыскать. Если найдешь, не говори ей, где я, ладно? А то мне и тут не спрятаться.

Они поговорили еще немного, и Тайлер из вежливости даже задал несколько вопросов мне. Он явно решил, что Тина привела своего парня познакомиться с ее отцом, хотя оба мы это отрицали. Понять, как он отнесся к этой идее, мне так и не удалось.

Время вышло, и конвоиры вернулись. Тайлер твердо посмотрел на свою дочь.

— У меня к тебе один, последний вопрос, — сказал он. — Обещаешь сказать мне правду?

Она фальшиво улыбнулась, а потом фыркнула:

— Папочка, я слишком люблю тебя, чтобы врать.

— Ну, тогда это прозвучит довольно глупо, — сказал он в тон ее сарказму. — Ты меня ненавидишь?

— Конечно, да!

И тут случилось нечто очень странное. Тина, должно быть, смутилась, потому что щеки у нее стали пунцово-красными. Тайлер выпрямился и придвинулся ближе, чтобы разглядеть ее лицо. Поняв, что происходит что-то не то, Тина отвернулась от отца. И тогда я увидел это.

На ее щеках были вытатуированы ярко-красные сердечки. Через мгновение я догадался, что это эмо-макияж. Тина никогда не пользовалась косметикой, иначе я бы заметил, но сейчас ошибки быть не могло. Эмо-макияж — это такая штука, которая реагирует не то на температуру кожи, не то на электрическое сопротивление, не то еще на что-то. И меняет цвет в зависимости от настроения.

Тина так смутилась, что опрокинула стул, когда вскочила на ноги. Она подтолкнула меня кдвери, и железные ножки громко лязгнули по полу.

— Ну же! — сказала она. — Идем отсюда.

Я пожал плечами и взглянул на Тайлера, который остался сидеть ошеломленный.

— Ты что, даже не попрощаешься? — спросил я.

— Пока, папочка! — крикнула она, поправляя волосы. Она так и не обернулась.

* * *

По дороге в клинику мы остановились у банка, чтобы снять со счета деньги. Пока мы ждали в машине у окошка выдачи, я узнал от Тины, что слухи о ее доступности — сплошное вранье. Ни с кем у нас на работе она не спала. Я ей поверил: мужики обычно рассказывают такие байки, когда появляется девушка, которая, по их мнению, представляет угрозу для мужского самолюбия. Это происходит, либо когда она такая обалденная, что ее все хотят, но не могут получить, либо когда она такая страшная, что им стыдно признаться, что да, есть на свете существа женского пола, которых даже их суперлибидо отторгает. Вот они и распускают слухи, чтобы создать иллюзию закономерности этого отторжения. Я это испытал на собственной шкуре — меня самого слишком часто отвергали.

А все поверили, и другие женщины тоже. Кейтлин, например, обзывала Тину коровой. Это у нее была такая манера: разграничивать «телок» и «настоящих» женщин, чтобы мужчинам было проще понять, с какой стороны забора она сама.

Отыскать клинику оказалось нелегко, поскольку ни на одной компьютерной карте ее не было. Эти конторы с «гарантией 100 % стерильности» обычно не стремятся попадать в какие-то списки. Несколько раз пропустив нужный поворот, мы наконец нашли то, что искали — сомнительное заведение в дешевом районе города.

Еще до моего рождения взмывающие по спирали цены на медицинские услуги чуть не довели страну до банкротства. Грянул кризис. Медицину пытались сделать государственной, но не сумели до конца решить политические вопросы, поэтому вот уже больше двадцати лет мы имеем какую-то гибридную систему, которая не работает вообще. В государственной больнице хорошего лечения не получишь, если нет страховки, а в частном секторе — если не богат. Понятное дело, что страхование и было одним из основных истоков этой проблемы.

Еще одна проблема заключалась в плохой экологии. Все больше детей рождалось с уродствами, такими, как у Тины и у меня. Когда несколько компаний разорились, не выдержав судебных исков, остальных, по сути, оставили в покое. И все равно слишком много людей остались без работы и средств к существованию, что экономическую ситуацию тоже не улучшило. В общем, правительство все еще пыталось навести в этой сфере какой-то порядок, а тем временем большинство людей среднего заработка отправилось в нелицензированные клиники.

Врачи в таких больницах трудились только ради денег, а поскольку работа эта оплачивалась не слишком хорошо, то и сервис был довольно убогий. Судя по тому, как обращались с Тиной, они вообще не верили в успех собственных манипуляций.

Я прождал больше часа, пока не внушающая доверия медсестра не вывела Тину из операционной. Голова у моей подруги была обмотана белым полотенцем, скрепленным полоской розовой липучки. Выглядело это так, будто она только что вышла из душа — никакой крови. Эта медсестра, негритянка то ли с африканским, то ли с островным акцентом и плохо сросшейся заячьей губой, была единственным человеком, который хоть как-то заботился о Тине. Она вручила нам обезболивающее и антибиотики, дала указания по дальнейшему уходу, на всякий случай еще раз проверила, не сочится ли кровь, и проводила нас к машине.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.

— Можно подумать, тебе не все равно.

— Конечно, не все равно. Иначе меня бы здесь не было. Она бросила на меня страдальческий взгляд.

— Больно? — спросил я.

— Мышцы на шее саднят. — Тина сделала глубокий выдох, словно все эти годы задерживала дыхание. — Вау! — сказала она. — Не могу поверить, что я это сделала.

Я отвез ее домой и предложил остаться с ней немного. Если бы она захотела, я мог бы переночевать на диване, но она в этом не нуждалась. Я видел ее беззащитной, но она могла быть и гордой, вот такой, как сейчас. Тина едва поблагодарила меня за помощь, словно это ставило под угрозу ее независимость.

— Не возражаешь, если я заеду тебя навестить? — спросил я.

— Не возражаю.

А после, уже заперев за мной дверь, Тина приоткрыла ее, насколько позволяла цепочка, и окликнула меня сквозь щелочку.

— Что? — спросил я.

— Извини за макияж.

— Хм… Не уверен, но, кажется, он это оценил.

— Слушай, ты правда тупой или прикидываешься? Это было для тебя.

И захлопнула дверь у меня перед носом. Что может сбить человека с толку сильнее, чем хлопанье дверями у него перед носом? Разве что пощечина. С этими дверями никогда не знаешь, что делать: то ли ломиться назад, чтобы успокоить обиженную девушку, то ли оставить все как есть. Могла бы получиться классическая мелодрама, и я бы вещал что-нибудь, стоя на половичке, как в старом кино. Но только ничего такого не получилось, потому что я от природы не сентиментален. Хлопнула дверью — ну и ладно.

* * *

Ни один из нас не спешил извиняться, поэтому некоторое время мы были просто сослуживцами. Что делать, иногда приходится держать дистанцию. Тина, которая всегда была довольно колючей особой, теперь, похоже, стала еще и ядовитой. Я подумал, что, наверное, пока заживает шрам на затылке, душевные раны тоже ноют. И решил не торопить события.

Однажды вышло так: Свами прислал нам обоим интересное письмо, и мы встретились у него в кабинете, чтобы это обсудить. Со мной Тина не разговаривала, я тоже едва удостоил ее кивка. Да я с ума сошел, что ли? Извиняться за то, что не смог прочитать ее мысли? Не надо было хлопать дверью у человека перед носом.

— Одно Дерево, — сказал Свами вместо приветствия. Он откатил свое кресло назад, и мы уселись на стулья по разные стороны от него. — Кажется, я вычислил, что там с этим вашим четырехруким объектом. Но сначала хочу задать вам один вопрос. Вы травку когда-нибудь курили?

— Нет, — разом ответили мы, несколько ошарашенные. Такие вопросы на работе задавать не принято.

— А какое это имеет значение? — спросил я.

— Если вы помните, — начал Свами менторским тоном, — на предыдущем занятии я говорил об Одном Дереве, так что вы в курсе.

— Недостающее звено для деревьев?

— Наивернейше! Но я не сказал о том, что Одно Дерево вполне может оказаться мифом. Я провел ряд исследований и пришел к выводу: оно слишком сильно генетически удалено от всего ныне существующего, чтобы его можно было восстановить.

— Дай-ка угадаю, — вмешался я. — А какое недостающее звено у марихуаны?

— Эй, а ты мне нравишься! Схватываешь на лету!

— Коляска, да я вообще талантливый. Он хихикнул.

— В общем, ты верно гребешь. Я не могу восстановить Одно Дерево, как полагал раньше. Но я обнаружил одного из его потомков: сенсимилья, мистическая праматерь марихуаны. Она вполне доступна, а ее действие обладает многими лечебными свойствами.

— Лечебным-прелечебным… — ехидно протянул я.

— Заткнись, придурок, — бросила Тина. — Я хочу послушать, что выяснил Свами.

— Такты вступаешь? — спросил ее Свами.

— Во что?

— В мой маленький клуб. Одному мне столько работы не потянуть. Каждый, кто поможет мне в реинкарнации предка травы, пожнет плоды.

— Отличную ты, наверное, куришь дрянь, — сказал я.

— Смешно, — сказал Свами со смущенной улыбкой.

Он мне нравился, потому что терпел мое ехидство. Люди частенько начинают огрызаться. Лично мне1 это говорит лишь о том, что их эго под угрозой. Свами же умел держать себя в руках, и за это я его уважал.

— Подумайте сами, — продолжил он. Человек выращивает и курит травку почти с того момента, как научился добывать огонь. Так что она эволюционировала вместе с человеческим мозгом, в симбиозе. Когда сознание у людей развилось сильнее, они стали меньше нуждаться в допинге, поэтому марихуана частично попала под запрет. И духовности в нас сразу поубавилось.

— Ну-ну.

— Нынешняя травка — слабенькая, кайфа от нее маловато. А вот сенсимилья вернет человеку самосознание, прямую связь с изначальным духом, который в него вдохнули в саду Эдема. Я не настаиваю, чтобы вы восприняли все это сразу. Но если хотите помочь — милости просим!

— Я подумаю… Так что там с объектом Тины?

— Все ясно, как день, — проговорил Свами и выдержал паузу для пущего эффекта. — Это проверочный сигнал.

— Что значит «проверочный сигнал»?

— Что-то типа выбраковки. Один способ заниматься наукой — это когда ты знаешь результат, которого хочешь добиться, и тщательно выстраиваешь эксперимент, чтобы получить этот результат. Но иногда эта так называемая методическая чистота эксперимента недостижима. В нашем случае мы не знаем, каков будет конечный результат исследований, поэтому не можем себе позволить игнорировать какие-то данные только из-за того, что они получены недостаточно скрупулезно. А руководство компании должно быть уверено, что «Гения» распознает те объекты, которые нужно, и что мы докладываем о них так, как нужно. Вот они и вводят в необработанные данные искусственный объект. Для проверки. А по-настоящему строго нашу работу проверяют потребители.

— Проверочный сигнал, — с сомнением протянула Тина. — То есть, ты хочешь сказать, они проверяют меня!

— Ну, в каком-то смысле… да.

Наконец хоть кто-то сказал об этом четырехруком объекте что-то толковое. Раз это не совпадение, попавшее слишком точно в цель, значит, кто-то должен был сделать это намеренно. Однако до этого момента я не мог понять — зачем. Теперь ясно: это что-то вроде этической проверки.

— И что мне теперь делать? — спросила Тина. — В смысле, продвигать его дальше или удалить?

— На твоем месте я бы не стал заморачиваться по этому поводу.

— И все-таки — как правильно?

— Не твоя проблема. Твоя задача — выявлять лучшие объекты, созданные «Генией». Критически относиться к твоему выбору должен кто-то другой. Старый научный метод был уж чересчур критичен. К рубежу тысячелетий этот негативизм по имени «критическое мышление» чуть не загубил науку, раскармливая лоснящихся книжных червей и предоставляя творчеству подыхать с голоду.

— Ну, не знаю… Сделаю что-нибудь не то — и прощай перспектива новой должности.

— Какая еще перспектива? Если бы она была, разве с тобой обращались бы, как с винтиком в механизме? Позвольте мне процитировать Невилла Ливингстона, также известного как Банки Уэйлер. Он сказал: «Мы не организации, мы организмы». Все корпоративные служащие — элементы системы, а система не заботится о своих элементах. Незаменимых нет.

— О да, — пробормотал я. — Как же я мог забыть… Ну все, пока!

— Нет, я серьезно. Если с тобой обращаются как с частью организации, то не заботятся о тебе самом. Если же с тобой обращаются как с организмом — тогда другое дело.

— Похоже на правду, — сказала Тина, улыбнувшись мне. Свами просиял.

— Конечно, это правда. Если не верите мне — сходите взгляните на наш совет директоров.

— Ладно, ладно, — сказал я, поворачиваясь, чтобы уйти, и складывая руки на манер молящегося Ганди. — Увидимся, Свами.

— Одно Дерево, — отозвался тот и, помахав мне рукой, откатился к своему столу.

— Спасибо тебе, — кивнула ему Тина и последовала за мной, шепнув: — Господи Боже, пошли уже отсюда.

* * *

Если проверить хотели Тину, то почему этот объект походил именно на меня? Может, изначально он был предназначен для моей проверки? А продвижение Тины по службе, как оно со всем этим связано? Свами направил нас по верному руслу, но знали мы по-прежнему немного. И все же, черт возьми, я собирался докопаться до сути.

В словах Свами промелькнула еще одна дельная мысль, и, вернувшись к своему столу, я решил взглянуть на совет директоров нашей компании. Собственно говоря, его не существовало. Акционеры проголосовали за то, чтобы заменить его компьютером.

Смысл заключался в том, что современная деловая среда, включающая в себя местную политику, местные и федеральные законы, контроль разнообразных агентств, огромные инвестиционные издержки, высокую степень риска, кошмары страхования и много чего еще, — слишком сложный лабиринт. Человек не в состоянии преодолевать его достаточно быстро, чтобы получать прибыль. Высокоадаптивная компьютерная программа, которая отслеживает мириады вариантов создает и моделирует стратегии, сделала нашу компанию в четыре раза более доходной, чем у ближайших конкурентов. Владельцы загружали в нее широкие бизнес-цели и предоставляли машине самой высчитывать, каким образом их достичь. Именно так, например, появилась существующая плановая система. Виртуальный совет директоров вычислил, что наилучший способ увеличить прибыль — сосредоточиться на конкретных показателях, как продуктивность работников, измеряемая количеством отобранных объектов в месяц. И не имело значения, что мы никак не можем повлиять на создание этих объектов — просто это позволяло держать руку на пульсе.

Существовала команда управленцев, которые реализовывали на практике решения машины. И здесь свободы действий у них было предостаточно, но если компания нуждалась в сокращении штатов, то увольняли эту команду, а не компьютер. Учитывая все это, слова Свами о том, что с нами обращаются, как с деталями машины, не были лишены смысла.

Это был один из тех редких случаев, когда я вошел в кабинет моего босса и задал ему прямой вопрос. Дейв Дил был симпатичным парнем, темноволосым, с седеющими висками. Низкий командный голос. Тот типаж, который безотказно действует на клиентов, но вовсе не обязательно — на подчиненных. Он был широк в плечах и мускулист, но прихрамывал после какой-то футбольной травмы — как будто он заслонил ворота своей задницей, и мяч оттуда так и не вытащили.

— В конечном счете, — сказал Дейв, когда я спросил его насчет совета директоров, — наша компания — это просто очередной вкус мяты.

— Что-то я не понял.

Он улыбнулся собственной шутке. Некоторым людям это нравится: они веселятся сами, и если, кроме них, не веселится никто, их это радует еще больше.

— В смысле, тот вкус мяты, который делает деньги. Конечно, мы их не печатаем, это всего лишь цифры. Но мы — не что иное, как очередной аппарат по изготовлению денег. В общем, очередной вкус мяты. Ясно?

— Да, Дейв, теперь все ясно. А ты от этого не чувствуешь себя винтиком?

— Ну и что с того? Деньги мне платят точно так же, как тебе и всем остальным. Иногда я чувствую гордость за то, чего нам удалось добиться. — Он пожал плечами. — Это всего лишь работа. Потом я иду домой, к своей семье, меня облепляют детишки — и для них я очень важный человек. Ты когда-нибудь возил ребенка в Диснейленд?

Я покачал головой. Вообще-то я сам был одним из таких детишек, которых возят в Диснейленд, когда меня окончательно списали со счетов как тяжелый случай. Это было отвратительно. Все эти фантастические, ненастоящие штуковины, на которые можно смотреть, но нельзя потрогать… Грандиозный памятник воображению — но чьему? Кто решил, что счастье — это каникулы в компании с оравой семилетних калек? Во всяком случае, не я.

— Да, совсем забыл: ты ведь не женат, — сказал он. — А на работе, к сожалению, с любовью напряженка.

— Это точно.

Я вышел из его кабинета, пытаясь отыскать дорогу назад, в Реал-ленд.

* * *

Я сделал первый шаг к примирению, спросив у Тины по мейлу, что она собирается делать с четырехруким проверочным сигналом. Ее ответ был краток и в целом сводился к тому, что это не мое собачье дело. Я ответил одним словом — «паршивка», на что она откликнулась игривым смайликом. Я собирался было послать в ответ что-то подобное, но передумал. Тина уже не была такой замкнутой, как в момент нашего знакомства. Не думаю, что до операции она стала бы посылать подобные письма.

Было в этой новоявленной самоуверенности что-то привлекательное. Если она решила задать жару этому миру, заставить его заплатить за то, как с ней обращались, я хотел это видеть. Нам не обязательно становиться любовниками, но и врагами тоже не обязательно. Возможно, Тина считала так же, потому что через пару дней, не получив от меня ответа, написала сама.

В своем письме она приглашала меня пообедать вместе и сходить в кино. Я взял с нее обещание не хлопать больше дверью, а она отозвалась в том духе, что сохраняет за собой это право, если я назову ее паршивкой или коровой… Так вот мило мы с ней и перешучивались. Ничего похожего на припоминание старых обид…

Обед был нормальный, фильм — тошнотворный, а потом она сказала:

— Не пойми меня превратно, но ты, случайно, не хочешь заняться любовью?

Я рассмеялся. Я был очень даже не против. Теперь, когда шея у Тины совсем зажила, выглядела она сногсшибательно. Я злодейски нахмурил брови, подкрутил воображаемые усы и спросил:

— К тебе или ко мне?

— Не сегодня, — сказала она. — Ты должен еще кое-что сделать, прежде чем твоя резина коснется моего шоссе.

— Я преисполнен нетерпения.

— Нет, ты преисполнен конечностей. Избавься от парочки — и я твоя.

Я вытаращился на Тину, но в ней сейчас было слишком много показного. Я еще не научился смотреть сквозь этот глянец, да и не собирался учиться до этого момента.

— Ты серьезно? — сказал я.

— Абсолютно. Я же ради тебя исправила свою шею, так что теперь твоя очередь.

— Так то была всего лишь косметическая операция! А руки — это, знаешь ли, совсем другой зверь.

— Вот именно. И я не хочу заниматься любовью со зверем. И знаешь, Джимми, если честно, не думаю, что кто-нибудь другой захочет.

Она была права. Я инстинктивно стиснул свои недоразвитые ручонки, что было почти на пределе их физических возможностей. Тем не менее чувствительностью они отличались прекрасной, и когда они сжимали друг друга, мне казалось, что эти проклятые штуковины ужасно дороги мне. Как же я их ненавидел!

Тина, конечно, меня зацепила, заставив ее захотеть, но я не собирался позволять вот так мною манипулировать. Я попрощался холодно, однако дверью не хлопнул.

Я как раз выполнил свой полугодовой план на работе, так что теперь мне полагался двухнедельный отпуск. У меня имелись кое-какие идеи насчет того, чтобы пригласить Тину поехать куда-нибудь вместе, но я не был уверен, что смогу выносить ее так долго. С другой стороны, две недели — это, пожалуй, достаточно для двойной ампутации. Может, и правда настало время выдернуть из моей жизни эти куски мяса.

Отрезать лишние руки — все равно что купить новую машину. Приняв решение, ты уже не можешь отвязаться от этой идеи, пока не доведешь дело до конца.

* * *

Из-за сложности операции я выбрал государственную клинику. Это ведь совсем не то, что срезать гигантскую бородавку на шее. К тому же так было намного дешевле, и в случае осложнений мне не пришлось бы ни с кем судиться: государство возместит ущерб. Оно всегда это делает — конечно, за боль и страдание платят не миллионы, но вполне достаточно для удовлетворения. Иначе ведь придется признать, что социальная программа провалилась, так что существовало множество политических махинаций, чтобы этого не допустить. И теперь у нас ничего не проваливается.

Тина изображала дружеское сочувствие, но я понимал: тут кроется что-то еще. Я не тешил себя обманом, будто я ей действительно нравлюсь, хотя соблазн был велик. Любовь, конечно, умерла, но ее призрак по-прежнему преследовал этот презренный мир. Черт! Тина сама завела эту пластинку про умершую любовь и про то, что если кто-то о ком-то заботится, то дело тут нечисто. Волновался я ужасно, и поэтому был благодарен Тине уже за то, что она рядом, какими бы мотивами она ни руководствовалась. Я не мог сфокусировать взгляд на бумагах, и она с готовностью помогла мне с этим справиться.

У меня была бредовая идея сохранить свои руки в банке с формальдегидом — в качестве сувенира, но Тина меня отговорила.

— Ты должен пожертвовать их для исследований, — настаивала она. — Это твой моральный долг, ведь они смогут послужить для развития медицины и тем самым помочь нашим ближним.

— С каких это пор ты беспокоишься о ближних?

В ответ она бросила на меня взгляд, исполненный фальшивого негодования. В общем, я подписал все бумаги, просто чтобы поскорее покончить с неприятной процедурой.

Пока меня готовили к операции, мы оба как-то притихли. Когда медсестра вышла, я увидел, что Тина пристально на меня смотрит. Я вообразил, что она, наверное, беспокоится обо мне, но тут она сказала:

— Ты не возражаешь, если я использую тебя в одной своей книге?

— Какой еще книге?

— Я пишу «черную» литературу, ну, ужасы.

Новость меня ошеломила, хотя это было вполне в ее стиле. Что-то вроде постготики. Она принадлежала к тому типу людей, которые могут писать книги в психотерапевтических целях.

— А про что книга?

— Про сиамских тройняшек. Я чуть не расхохотался.

— Знаю, — согласилась она, хихикнув. — Полный бред.

— Извини. Нет, правда, продолжай.

— Так вот, одна из тройняшек — самая жизнеспособная, та, что в середине — решает, что с нее хватит уже этих сестер-паразиток, и убивает их во сне.

— Ого!

Тина улыбнулась зловещей ухмылочкой и снова хихикнула.

— Дальше — лучше. Ну вот, и она тащит их в нелицензированную скотобойню, что, конечно, нелегко. Она дает на лапу доктору, чтобы тот отрезал ее мертвых сестер. Он отрезает, и все идет как по маслу, пока эти сестры не начинают ее преследовать. Ну, как фантомные конечности, понимаешь?

— Типа когда человеку отрезают ногу, а она все равно чешется?

— Точно. Только эти сестры не чешутся. Они ее избивают снова и снова. Причем по-настоящему. Они и всякие другие мерзости совершают, но я пока не хочу всего рассказывать.

— Ну, и что она предпринимает?

— А она ничего сделать не может. Чтобы убить себя, ей не хватает смелости, вот так и мучается до конца жизни.

— Действительно, ужасно, — согласился я. И это была чистая правда, хотя на самом деле я думал о том, что Тина сама довольно-таки ужасна. Впрочем, неудивительно — учитывая то, как с ней всю жизнь обращались.

— Правда? Ты действительно считаешь, что страшно? — Тина опять улыбнулась. — Спасибо! Только никому не говори. Ты единственный, кому я рассказала одну из своих историй.

На сей раз на ее лице сияла настоящая улыбка. Это было приятное чувство — прорваться сквозь маску, да и момент для этого выдался самый подходящий. Я даже простил Тине, что в данных обстоятельствах эта история выглядела, пожалуй, несколько неуместной.

— Ладно, не скажу, — пообещал я. — Только при чем тут я?

— Да ни при чем. Просто твои руки подали мне идею, вот и все.

Ну, я почти простил ее.

Тут вернулась сестра и выпроводила посетительницу. Меня повезли в операционную, где я собирался считать про себя до бесконечности, а сам отключился, как только перед каталкой с грохотом распахнулась дверь.

* * *

Мне снились навязчивые сны. Как будто мои родители были сросшимися близнецами, соединенными «брачными узами» в буквальном смысле. Потом родился я, но не нормальным способом, а вырос из них, словно еще один паразитический близнец. Даже вырастая, я по-прежнему был к ним прикован. Так мы и жили, слепленные втроем в большой гротескный ком. Когда отец с матерью умерли, они никуда не делись, так и остались висеть на месте, высохшие и сморщенные. Повсюду, куда бы я ни направился, мне приходилось таскать их за собой. И они, словно фантомные конечности, болели и чесались.

Я помню, что несколько раз просыпался и засыпал, глядя в потолок послеоперационной палаты. Так я лежал, не смея пошевелиться, и злился на себя за то, что боюсь взглянуть на свою грудную клетку Проснувшись ночью, я долго-долго лежал, набираясь храбрости. Я попробовал пошевелить своими нормальными руками и обнаружил, что могу вытащить их из-под одеяла. Выглядели они совершенно обычно, и я крутил ими снова и снова. Потом я крепко прижал их к туловищу, боясь подпустить их слишком близко к другой паре рук. Не хотелось чувствовать, там они или уже исчезли. «Утром», — сказал я себе

В эту ночь я с ужасом обнаружил, что эти паразитические ручонки все еще на месте. Они начали сами собой шевелиться. Сорвали с себя бинты и сбросили одеяло. Я хотел сесть, но они ударом повалили меня на кровать. Потом они начали меня душить. Я не мог вздохнуть, и даже мои нормальные руки не могли оторвать от шеи эти жалкие культяпки…

Как страшно, когда снятся кошмары, и никого нет рядом.

Тина так ни разу и не пришла меня навестить, что было довольно странно. Я тоже ей не звонил. Черт возьми, я лежал в больнице и не обязан был звонить кому-то в поисках сочувствия. Я провел там почти две недели, которые показались мне вечностью, особенно когда каждый день приходилось на завтрак есть такую гадость, как медовые кукурузные хлопья, а на ужин — черствые гамбургеры с соевым мясом. И весь день напролет тянулся мучительный телемарафон английской мыльной оперы.

Наконец врачи сняли повязки и показали мне мое новое туловище. Во всяком случае, паразитические ручки исчезли, это точно. Зашивая разрезы, хирурги постарались на славу, и когда заживут рубцы, ничего и заметно не будет. Так странно было трогать шрамы в том месте, где раньше росли мои скрюченные ручонки. Ощущение я испытывал двойственное, ведь они были привычной частью меня самого. Прикосновения к швам причиняли боль, словно меня не вылечили, а, наоборот, ранили. Зато теперь грудная клетка у меня стала ровной, как у всех нормальных людей, и от этого я ощущал себя так, как никогда раньше… Человеком.

Я испытывал эйфорию, все мои страхи улетучились, и я пытался представить, что сказали бы мои родители, если бы могли меня видеть. Мне нравилось думать, что им было бы приятно видеть сына нормальным человеком, даже если это означает, что мне никогда уже не оправдать их надежд и не стать суперхирургом.

Прошло почти три недели, прежде чем я смог вернуться на работу. Я перегулял отпущенный мне отпуск и теперь задолжал компании несколько рабочих дней. Если я перевыполню свой план, то смогу отработать это время. Было приятно вновь очутиться в офисе — наверное, Тина чувствовала себя так же, когда избавилась от своего нароста. Я даже казался себе выше ростом. Пройдя мимо ячейки Кейтлин, я сразу, как ни в чем не бывало, уселся за свой стол. Мне не хотелось хвастаться, хотелось, чтобы люди сами заметили произошедшую во мне перемену. Я сел и занялся какими-то делами. Где-то в середине утра грудная клетка начала болеть. Такой боли не возникало вот уже несколько дней.

От Тины писем не поступало. В обеденный перерыв я поднялся наверх, чтобы хотя бы пройти мимо ее кабинета. Ее там не оказалось. Я не хотел спрашивать о ней, но когда наткнулся на еще одного сослуживца, которого повысили и перевели на этот этаж, все-таки осведомился. Оказалось, Тина взяла небольшой отпуск, но на работу потом так и не вышла.

Это было настолько серьезно, что я убедил коллег позвонить копам. В ее квартире полиция никого не нашла. Все указывало на внезапный отъезд. Ее машина исчезла, а со счета в банке недавно сняли крупную сумму, что тоже походило на приготовления к путешествию.

Я почувствовал себя брошенным — и это как раз тогда, когда у нас все так хорошо могло сложиться. Грудную клетку ломило все чаще, и по мере того, как заживали два широких шрама пониже ключицы, под ними что-то набухало.

Мне все время снились кошмары о том, как призраки отрезанных конечностей пытаются меня удавить. Я просыпался, а грудь болела все сильнее. Пару раз я звонил в больницу, но доктор сказал, что на стадии заживления боль — это нормально, а сны рано или поздно пройдут. Еще он сказал, что зуд в ампутированных конечностях — тоже нормально, однако ничего подобного я не испытывал.

Прошла еще неделя, и я уже начал по-настоящему тревожиться за Тину. Вот тогда-то от нее и пришло письмо.

* * *

Джимми — надеюсь, ты в норме. Прости, что уехала, пока ты в больнице, но мне надо было куда-нибудь свалить. Я тебе сделала одну очень плохую вещь и теперь жалею. Это я виновата, но больше всего наша контора. Ты можешь у них отсудить триллион долларов. Я серьезно, ты можешь разорить этих подонков за каннибаллонизм. Они все знали, и Одно Дерево тоже был на верной реке. Проверочный сигнал был: стану я или нет, и мне стыдно, что я это сделала. ~Т.

* * *

Письмо отправили без обратного адреса и подписи, но послать его могла только Тина. Вот так: и руки мои пропали, и она. Проклятье! Что ж такое происходит? Как бы то ни было, я должен что-то предпринять. Нанять адвоката — неплохая мысль, но сперва нужно посоветоваться с человеком, которому я доверял.

Государственная исправительная система встретила меня железными решетками.

— Так-так-так, — пробормотал отец Тины, взирая на меня сквозь плексиглас.

— Да, — сказал я, все еще самоуверенно. — Я их отрезал.

— Вот и славно.

— Тина тоже отрезала свой нарост.

— Ну и как она теперь выглядит?

— Великолепно.

Отец Тины не знал, что она пропала, поэтому мне пришлось ему рассказать. Я передал ему копию ее письма и наблюдал за его лицом, пока он читал. Он предположил, что Тина отправилась на поиски матери. В этом был хоть какой-то смысл, особенно если я не ошибся по поводу ее возросшей самооценки. Что касается того, где сейчас может находиться мать Тины, Тайлер не имел представления. Мы израсходовали все отпущенное для свиданий время и договорились встретиться еще раз. Поскольку Тайлер сидел в тюрьме для хакеров, доступа к компьютеру у него не было, так что по «мылу» мы переписываться не могли. Телефон здесь имелся, но он прослушивался, и мы решили просто встретиться лично.

К концу нашего третьего свидания Тайлер просунул сквозь щель в окошке запечатанный конверт. Правилами это дозволялось. Я взял конверт, и он сделал мне знак, чтобы я пока не открывал его.

— Ты человек религиозный? — спросил он.

— Ну так, слегка.

— Я тоже. — И он подмигнул.

* * *

— Тина пропала, — сообщил я Свами, когда зашел в его кабинет. — Думаю, она скрывается от преследований компании. И это как-то связано со мной. Мне нужна твоя помощь, чтобы взломать «Гению» и попытаться выяснить, что к чему.

Я ввел Свами в курс дела и показал Тинино послание. Он сочувственно покивал.

— Все равно помочь я тебе не могу, — сказал он, — потому что не представляю, как можно взломать местные компьютеры. Я не настолько крут.

— А если попросить помочь того, кто может это сделать? И я рассказал ему об отце Тины и его репутации матерого хакера. Свами переварил эту информацию и посмотрел на меня снизу, со своего инвалидного кресла.

— Может быть, — сказал он. — Но одно условие.

— Какое?

— Если мы прорвемся, ты поможешь мне создать объект для праматери «травки».

Это было логично. Задумавшись, я уставился на один из древесных постеров Свами.

— Слушай, — сказал я, — а тебе нравится новая песня группы «Got 2B Shvat»?

— Кого?

— Ну, знаешь, новая группа в стиле хасид-рок? У них еще в клипе такое здоровенное дерево. Шват — это же какой-то еврейский праздник деревьев, да?

Меня разбирало любопытство еще с того раза, когда я впервые оказался у Свами в кабинете, и наконец любопытство пересилило.

— Не знаю.

— Так… ты не еврей?

— Нет. — Он загадочно улыбнулся. — Раста Нова.

— А… — Тогда понятно, откуда все эти идеи насчет наркотиков. Джа — бог марихуаны и все такое. — Жаль. В один прекрасный день карта «У меня есть друзья-евреи» может оказаться джокером.

— Ну и болван же ты, Джимми.

Я шутливо поклонился, а затем согласился помочь Свами отыскать его всемогущую «траву».

* * *

Идея взломать «Гению» с помощью Тайлера имела один существенный недостаток: он сидел в тюрьме именно за хакерство. Все это заведение было устроено так, чтобы перекрыть заключенным любой доступ к Сети. Все входящие и исходящие линии связи экранировались, иметь компьютер любого типа не дозволялось, телефон прослушивался, почта прочитывалась, и не знаю уж, что там еще. Водопроводную сеть заизолировали так, чтобы невозможно было передавать какие-нибудь сигналы через трубы или через саму воду. Единственными местами, где Тайлер мог уединиться, были ванная и церковь.

— Закон провозглашает тайну вероисповедания, — сказал он, — поэтому в тюремных церквях нет прослушки. И я дал взятку фирме, которая устанавливала здесь окна.

Мы созвонились с Селией — той женщиной, чье имя было в записке Тайлера. Она работала в фирме, изготавливавшей витражи для церкви. Более того, она состояла в маленьком преступном синдикате, а эти окна служили частью масштабного плана, который заключался в том, что Тайлер мог взламывать компьютерные системы, не выходя из тюрьмы. Окошки эти были не совсем обычные. Их покрывал тончайший слой какого-то геля с уникальными свойствами. Этот гель от удара звуковой волны слегка сжимался, заставляя стекло менять цвет. Селия называла это «интерференцией тонкой пленки». «Вообще-то это довольно древняя и грубая технология, — сказала она. — Этакий секретный передатчик для бедных».

Другое свойство этих окон состояло в том, что они коротко вспыхивали, когда на них попадал свет. Управляемый компьютером лазер рисовал на таком окне буквы. Тайлер мог их считывать, а через несколько секунд они бесследно исчезали. Так что эта аппаратура обеспечивала двусторонний обмен информацией, не оставляя никаких следов.

Условились, что Селия снимет квартиру в пределах видимости тюремной церкви. План был такой: Тайлер будет делать вид, что молится, а телескопический цветоанализатор в квартире будет распознавать цветовые изменения на специальном оконном стекле. Затем он переведет эти изменения обратно в звук, и мы услышим, что говорит Тайлер. После этого мы сможем ответить ему с помощью лазера. Или внедриться в компьютерную систему, а Тайлер сможет выполнять в ней операции дистанционно, из тюрьмы.

— Надежность здесь высокая, поскольку прямой связи нет, — объяснила Селия. — Со стороны трудно даже догадаться о том, что мы тут делаем.

— Почему? — удивился Свами. — В Пентагоне ведь разрабатывались меры противодействия таким вещам. Там опасались, что шпионы считают вибрацию с окон комнат, где проводились засекреченные совещания. Они просто ставили на стекла радиоколонки, чтобы смазывать голосовые вибрации.

Селия понимающе улыбнулась.

— Я вижу, ты неплохо подготовлен. Но думаю, в тюрьме таких технологий никто не ждет. Они там слишком озабочены подкожными наночипами и беспроводными телефонами, спрятанными в зубных пломбах. А эта доисторическая уловка почти забыта. В принципе, мы могли бы попробовать считывать звук напрямую со стекла, но лучше использовать цветовые сигналы, и к тому же это дает возможность двусторонней коммуникации.

Тайлер уже пользовался этой системой для какого-то взлома, и ему не терпелось попробовать что-нибудь покрупнее. Свами не был хакером, но он много чего знал про «Гению» и другие корпоративные системы — те, что использовались для электронной почты, подключения к Сети и всего такого прочего. Под руководством опытного мастера он мог стать по-настоящему опасным. Теперь мы и сами были готовы посылать проверочные сигналы.

…В квартире на восьмом этаже было темно и пусто. Единственная настольная лампа, с тусклой флуоресцентной трубкой и без абажура, стояла на полу. В затхлом нутре холодильника —. несколько бутылок с водой, а на окне с видом на тюрьму — дешевые жалюзи. Возле окна на тяжелых треногах стояли два прибора, лазер и телескоп. Я, впрочем, не делал различия между ними. Несколько ноутбуков и разных других штук лежали на двух складных столиках, и все это соединялось висящими макаронинами проводов. Селия пояснила, что для таких рискованных дел они никогда не пользуются беспроводными системами. Кабельное соединение гораздо надежнее.

Согласно плану, Тайлер вошел в церковь, включил там свет и начал молиться. Свами, Селия и я сидели в затемненной квартире с нацеленным на церковные окна телескопом и подключенным к нему цветоана-лизатором. Селия показала Свами, как слегка подкручивать телескоп, чтобы обнаружить самую активную точку. Мы зафиксировали несколько очень отчетливых цветовых изменений, и анализатор показал множество структур, не видимых простым глазом. Когда модулированные частоты перевели в звук, из колонки заскрежетал голос Тайлера:

— Господи, ты меня слышишь? Проверка номер девять, номер девять, номер девять… Пройдет восемьдесят семь лет, и я стряхну с себя мрачные узы тюрьмы, наконец свободный, наконец свободный, наконец свободный…[ «Молитва» Тайлера — мешанина из разнообразных цитат: песня «Битлз» «Revolution № 9», геттисбергское обращение Авраама Линкольна, негритянский спиричуэлс. (Здесь и далее прим, перев.)]

— Получилось! — заметил Свами.

Селия улыбнулась удовлетворенно и еще подкрутила ручку настройки.

Голос Тайлера стал слышен яснее.

— Время пришло, все добрые люди, приидите к Уотсону! Вы мне нужны![ «Господин Уотсон, идите сюда, вы мне нужны» — первая фраза, переданная в 1876 г. Беллом по проводам своему помощнику.]

Мы набрали на клавиатуре ответ, и луч лазера затрепетал незаметно глазу, выписывая слова на стекле — или, как выразился Свами, «перст Господень выводит письмена на стене».

— Моя молитва услышана, — произнес Тайлер.

— Теперь пора молиться системе, — сострил Свами.

Забавно, подумал я. Мы хотим атаковать программу, которая изо всех сил трудится ради излечения таких уродов, как мы. Мы были в долгу перед Тайлером и Селией, и я пообещал себе щедро с ними расплатиться, если это дерево принесет какие-нибудь плоды.

К тому времени, когда мы встретились на квартире в следующий раз, Свами подготовил подключение к корпоративной локальной сети. Связь была беспроводная, но зашифрованная. Квартира была достаточно старая, и в ней сохранились наземные линии связи, но лишь аналоговые. Пока мы не продвинулись слишком далеко, Свами собирался оснастить офис адаптером. А сейчас нам требовалось выкрасть административный пароль. Мы выяснили, что существует масса способов это сделать, но большинство из них засечет служба безопасности. Имелся один простой способ, который обычно пробовал Тайлер. Когда все было готово, я позвонил ему и сказал, чтобы он шел произносить свои молитвы. Через несколько минут мы уже считывали их.

— Дойдите до того уровня, где предлагается ввести пароль, — велел он.

— Готово.

— О'кей. Введите следующие данные.

Тайлер продиктовал логин, который включал в себя что-то вроде префикса, корня и суффикса. Только средняя его часть походила на мой собственный логин, которым мне никогда не придется воспользоваться, если только мой биочип не выйдет из строя. Он подождал немного, после чего выдал навороченный пароль.

Свами засиял, словно тлеющий кончик косяка. Во всяком случае, мне так показалось.

— Я там! — воскликнул он со смехом. — Я проник внутрь!

— Что-то я не понял, — удивился я. — Неужели все эти окна, телескопы, компьютеры — все было только ради этого?

Оказалось, что нет. Тайлер предоставил нам всего лишь аккаунт суперпользователя и пароль, который был установлен на корпоративном сервере изначально. Никто не позаботился сменить установленный по умолчанию пароль: оплошность глупая, но распространенная.

— Попасть внутрь системы — это только начало, — констатировал Тайлер. — Вам еще понадобится моя помощь, чтобы обходить другие преграды, извлекать данные и прочая, и прочая.

Я мало что понимал из того, чем занимались Свами и Тайлер, так что вскоре перестал встревать в разговор. После полутора недель ежедневных, хотя и непродолжительных сеансов связи картина происходящего стала проясняться. Свами и Тайлер начали задавать мне вопросы по поводу работы компании, патентного права и других вещей. Моя часть работы заключалась в том, чтобы находить ответы. Иногда нужная информация извлекалась легко, особенно по наиболее противоречивым вопросам, поскольку государственные архивы были забиты соответствующими дебатами. А вот подробности о работе компании раскопать оказалось сложнее, но с несколькими допущениями и предположениями все постепенно прояснялось.

* * *

Тем временем одна важная вещь случилась, а другая — нет. Вторая: не было никаких вестей от Тины. А первая: мои паразитические ручки начали отрастать заново. Все началось с ноющей боли, затем появились опухоли, а потом начала лопаться кожа. Видимо, моя грудная клетка была не способна трансформироваться в клетки пальцев, поэтому кулакам приходилось буквально пробивать себе дорогу изнутри. В больницу я не пошел, и тому имелось много причин. Да и потрескавшаяся кожа быстро зажила, так что ничего страшного не произошло. Но чесалось просто адски.

Мои руки обладали способностью регенерировать — свойство для людей неслыханное. Я отрастил себе новые конечности, как ящерица хвост. Мне даже пришло в голову, что когда я только родился, эти ручонки, должно быть, уже пытались отрезать, но они отросли заново, и родители решили оставить все как есть. Отсюда перекомпенсация моей мамочки, которая всю жизнь твердила, что эти ручки — некий дар.

Я проработал в компании достаточно долго, чтобы знать цену самовосстанавливающимся костям, мышцам и коже. Этот дар действительно стоил целого состояния. Похоже, «проверочный сигнал», обнаруженный Тиной и так смахивающий на меня, был не просто подсунут ей умышленно. Он был жизнеспособным организмом, быть может, с уникальными стволовыми клетками. Отследить, откуда он взялся и кто поставил его в очередь к Тине, не представлялось возможным, но было ясно: кто-то подтолкнул ее обратиться ко мне.

В ее письме говорилось то же самое. Компания сделала мне что-то плохое, писала Тина, и она им помогла. Чем? Уговорила меня отрезать руки, вот чем. Причем не только отрезать, но и пожертвовать их на опыты. Такое впечатление, что это и было основной целью: заставить меня подписать отказ от ампутированных органов.

Не зная, чем именно я интересуюсь, мой босс Дейв прислал мне несколько интересных ссылок. Наш «Счастливый случай» и другие подобные компании находятся в жестких рамках патентного права. Нельзя запатентовать вещества или целые организмы, распространенные в природе как норма. Давным-давно лаборатории пытались получить патент на гены, созданные по образцам представителей племен третьего мира, а кто-то даже пытался присвоить себе весь человеческий геном. «Вампиры» — вот как их стали называть тогда. И тем не менее спрос на новые средства продления жизни оказался велик. Где же было взять деньги на дорогостоящие исследования в этой наполовину государственной индустрии?

Вот тут-то и появилась «Гения». Патентовать вымершие нечеловекообразные организмы законом не запрещалось, поскольку живых заинтересованных сторон уже не существовало. Если вам удалось регенерировать ДНК динозавра, вы могли либо присвоить его и оставить у себя в собственности, либо запатентовать и сделать на этом деньги. Еще одна вещь, которую разрешалось патентовать, это трансгенные организмы, созданные из нескольких видов, срощенных вместе. К этим двум типам, в основном, и принадлежало большинство наших объектов.

Проблема с трансгенами заключалась в том, что незаконно было создавать, так сказать, «действующие модели» — слишком велик был потенциальный биологический риск. Вымершие виды тоже находились под контролем, но меньшим. Одна школа научной мысли утверждала, что раз они когда-то обитали на планете, то по отношению к современным формам жизни они не являются взаимоисключающими, тогда как другое мнение гласило, что могут и являться. Эта неуверенность оставляла лазейки в законе.

Я попытался вычислить, являюсь ли единственным представителем какого-то вида (этот случай не подпадал под существующие законы) или же каким-то образом соответствую типичным категориям, с которыми имеет дело наша «Гения». Настало время проконсультироваться со специалистом по патентному праву.

Ее звали Маккензи, и из ее офиса в небоскребе открывался именно такой вид, какие обычно показывают по телевизору. Сам офис выглядел не слишком эффектно. Мебель стояла дешевенькая, а на смартдеске невозможно было что-нибудь разглядеть из-за сваленных кучей книг и бумаг. Маккензи оказалась симпатичной женщиной лет пятидесяти, с гладко зачесанными назад светлыми волосами. Я смущался, ерзал в потертом кожаном кресле, потирая бока и надеясь, что мои раны не начнут кровоточить.

Маккензи сразу же уловила суть, едва я рассказал ей про свои ампутированные и присвоенные кем-то конечности.

— Когда вы подписали отказ от образцов ткани, — заключила она, — они стали собственностью нового владельца, при условии, что они используются в соответствии с условиями договора.

— И это означает?

— Если ваши ткани в норме не встречаются в природе и если обладают тем потенциалом, которым, как мне кажется, они обладают, это означает, что ваша компания может их запатентовать. На их основе они могут разрабатывать медикаменты и методы лечения и собирать барыши. Вы же не получите ничего.

Она продолжала, увлеченно перечисляя прецеденты подобных дел, как удачных, так и проваленных. Мур, Слейвин, Йорк против Джонса и прочие славные имена. Килрой против Джорджа Вашингтона. Прямо как в университете, ей-богу. Все это началось, когда до людей вдруг дошло, что информация, необходимая для лечения многих серьезных болезней, на самом деле доступна и совершенно бесплатна. В скопившихся за десятки лет военно-медицинских архивах имелись достоверные данные, по которым можно было установить взаимосвязь между всевозможными болезнями и генетической историей, пищевыми привычками, воздействием вредных веществ и так далее. Все, что нужно было сделать — сопоставить эти данные, и революция в медицине обеспечена. Некоторое время министерство обороны и медики сражались за сохранение врачебной тайны (а уж сражаться они умеют), пока кто-то не нашел способ использовать эту информацию анонимно.

Просто убрать имена было недостаточно. Предстояло выстроить целый ряд совершенно иных данных, используя не только вымышленные имена, но и вымышленное место рождения, вымышленные лекарства и вымышленные болезни. Эта «продезинфицированная» информация выставлялась на продажу, и такие компании, как наша, пользовались ею постоянно. Обнаружив что-нибудь интересное, мы обязаны были представить открытие в Министерство обороны, которое переводило этот результат в реальный мир, используя специальный декодер. Мы платили установленную мзду, и нам предоставлялись эксклюзивные права'на открытие.

Однако сама идея того, что кто-то хочет запатентовать образцы моих тканей, выбила меня из колеи. Должно быть, вид у меня был озадаченный, потому что Маккензи отложила перо, скрестила руки на груди и вздохнула.

— Попробую объяснить доступнее, — сказала она. — Если бы законы были немного другими, вы могли бы запатентовать себя сами. Это не совсем точно, но для простоты позвольте мне выразиться так. Физический недостаток может быть запатентован, поскольку он не является нормальным человеческим состоянием. Вы — единственное заинтересованное лицо, так что можете получить патент на свои плохие гены, или хорошие стволовые клетки, или на что-то еще, что делает вас уникальным. Однако в нашем случае произошло, по-видимому, то, что компьютер вашей компании создал… э-э… Как это у вас называется?

— Объект.

— Да, объект, похожий на вас. И тогда кто-то вдруг обнаружил, что вы уже существуете.

— Меня трудно не заметить. Она кивнула из вежливости.

— Другой вариант: они знали, что ваши руки могут регенерировать, и создали этот ваш проверочный сигнал в качестве ловушки. В любом случае, они выстроили ситуацию так, чтобы заставить вас удалить лишние конечности и отказаться от них.

— Черт возьми, они постарались на славу.

— Эта ваша система, «Гения», сама по себе не в состоянии что-либо запатентовать. Чтобы получить патент, нужно доказать, что изобретение является полезным. Для этого должна существовать другая программа.

— Симулятор. Система, которая создает виртуальные организмы и забавляется с ними, как хочет, чтобы посмотреть: помогут они вылечить рак или что-нибудь в этом роде.

— У вас там, я вижу, все предусмотрено, — она улыбнулась. — Теперь что касается договора, по которому вы отказались от отчужденных тканей. Какие там были условия?

— Я его не читал.

— Копия у вас имеется?

— Нет.

— Ладно, я его отыщу, — пообещала она. — Договор мы подошьем к делу. Вам нужно только написать доверенность, чтобы я могла его получить.

Я поскреб грудь в том месте, где два комплекта костяшек пальцев пробивали себе дорогу наружу.

— Если я подписал отказ от всех прав, это означает, что я не могу подать в суд на компанию?

— Вовсе не обязательно, — сказала Маккензи. — Вы можете доказать, что в момент подписания бумаг находились не в здравом уме и твердой памяти?

— Пожалуй, — протянул я задумчиво. В тот день голова у меня действительно была, как в тумане. — Да, наверное, могу.

— Как именно?

— Во-первых, меня готовили к операции. Мне ставили капельницу.

— Одному Богу известно, что там было, — сказала она.

Да нет, какие-то медицинские записи, к которым имел доступ не только Господь Бог, там имелись. Но ее слова прозвучали так, словно она уже репетировала свою речь в суде. Она начинала мне нравиться.

— Потом была еще Тина. Это она уговорила меня подписать отказ. Чуть ли не ручку за меня держала.

— Мошенничество и принуждение, — кивнула она. — Что еще?

— Думаю, Тина даст показания в мою пользу, — сказал я. Она коротко улыбнулась и тут же вновь посерьезнела.

— У вас очень хорошие шансы, мистер Таннер. Вы сделаете на этом много миллионов.

— Сколько именно?

— Пока не могу сказать точно. Но чем больше я об этом думаю, тем выше, мне кажется, можно поднять ставки. Сотни миллионов, вне всякого сомнения.

Голова у меня поплыла, и в груди что-то кольнуло.

— Вы шутите!

Она положила ручку на стол и захлопнула блокнот.

— Эта компания пойдет ко дну.

— Здорово, — сказал я не слишком уверенно.

* * *

Маккензи собрала целую команду, чтобы сделать все необходимое. На следующей неделе она связалась со мной по телефону. В больнице моих слов никто не смог подтвердить, сказала она, так что исход дела теперь зависел от показаний Тины. Маккензи прислала ко мне частного детектива по фамилии Ланд. Он был маленький, но крепко сбитый и накачанный. Еще его отличали складки на черепе и короткие, редкие волосы, торчащие в разные стороны, как у панков времен моего дедушки. Вместе с сыщиком мы отправились навестить Тайлера за решеткой.

— Ланд считает, что Тина могла поехать на поиски матери, — сказал я.

Ланд сдвинул брови в сторону чего-то незримого, затем взгляд его прояснился и уперся в Тайлера.

— Мы рассчитывали, что вы поможете нам отыскать вашу экс-супругу.

Тайлер скривил рот, и вид у него стал такой, словно он разжевал горькую пилюлю.

— Прошло двадцать три года.

— Все, что мне нужно, несколько зацепок.

— Типа чего?

— Любимые места, вымышленные имена, родственные связи, мечты юности… Сколько продолжался ваш брак?

— Нисколько. Прожили вместе семь лет.

После этого Тайлер накидал нам несколько случайных идей. Ти-нина мамочка любила Бродвей, терпеть не могла холод, и ей нравилось в Атлантик-Сити. Так значит, Лас-Вегас? Другими возможными местами и по другим причинам оказались Батон-Руж и Южная Калифорния. Ланд уже засобирался уходить, но мне нужно было еще кое-что обсудить с Тайлером.

— Как там дела с волшебными травками Свами?

— Не особенно, но сдвиги есть.

— Лучше, чем с поисками Тины?

— На этот счет не беспокойтесь, — вставил Ланд.

— А как поживает «Гения»?

— Она у меня в кулаке, — сказал Тайлер. Мы делали вид, что «Гения» — это имя какой-то женщины, чтобы надзиратели не заподозрили причастность Тайлера. — Если вы не сможете оставить свою компанию без штанов, то по крайней мере я посажу «Гению» в лужу.

— Вы говорите так, словно делали это раньше.

Тайлер многозначительно промычал мотив бетховенского «ди-ди-ди-да» из Пятой симфонии. Я оглянулся на Ланда, который даже не пытался делать вид, что уважает конфиденциальность нашей беседы.

— О'кей, Ланд, — сказал я. — Приступайте-ка к поискам Тины.

На следующий день детектив сообщил мне по телефону, что он проверил всю служебную информацию по автомобилю Тины. Машина не была снабжена радиомаячком и замечена оказалась единственный раз — когда Тина проезжала пост на въезде в Делавэр через пару дней после моей операции. Не слишком много толку. По словам Ланда, это вовсе не означало, что Тина все еще в Делавэре. Она могла быть где угодно.

Еще он попытался проверить ее банковский счет, но не сумел ни купить, ни выкрасть какой-нибудь ценной информации.

— Ваша подружка и правда хорошо замела следы, — сказал он мне.

— На нее это не похоже, — возразил я. — А может, их и не было, этих следов? Вдруг она никуда не ездила?

— Да, — сказал он обиженно. — Вполне возможно.

* * *

Я прошел мимо кабинета Тины — не то чтобы надеялся увидеть ее там, а просто меня туда тянуло. Пусто. От скуки и одиночества я забрел к Свами.

— Как продвигаются дела с твоей «травой»? — спросил я.

— Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, — ответил он в своем духе. Потом встрепенулся и крутанул коляску на триста шестьдесят градусов. — Но мы найдем ее. Тайлер помог мне проникнуть в алгоритм создания объектов. Уничтожительную функцию симулятора я тоже смогу обойти. Это огромное подспорье, но приходится отсматривать чертову тучу объектов.

— И сколько времени это займет?

— Кто его знает. Может, годы.

— У-у… — Только теперь до меня дошло, что перед Свами стояли противоречивые цели. Ему требовалась помощь Тайлера в собственном проекте, но Тайлер был связан со мной, а я занимался тем, что гробил компанию. — Свами, можно я тебя кое о чем спрошу? Помнишь, как-то раз ты сказал: мы организмы, а не организация, верно?

Он улыбнулся, польщенный тем, что я запомнил.

— Да, точно.

— Зачем такому человеку, как ты, работать в таком месте?

— Потому что нет такой революции, которая могла бы перевернуть эту страну. Бороться с системой — пустая трата времени. Единственный способ что-то изменить — начать изнутри, выйти отсюда тем же способом, которым мы здесь оказались.

— Выжигать огонь огнем, да?

— Ну, да, кто-то может сказать, что это тупик. Но понимаешь, ведь компания — это не враг. У нас с ней одна цель — исцеление болезни. Только я делаю это искренне, а у компании цели исключительно материальные. Но если ты знаешь другой способ — получше, я буду рад.

* * *

Позвонила адвокат и назначила мне встречу в своем офисе. Судя по всему, она владела какой-то информацией, которую нельзя обсуждать по служебному телефону. Когда я вошел, Маккензи сидела в кресле, слегка наклонившись вперед. И хотя она по-прежнему взирала на меня высокомерно, а ее костюм был так же строг, как и раньше, эта непринужденная поза позволила мне почувствовать себя скорее партнером, чем клиентом. Перед ней на Г-образном смартдеске, усеянном виртуальными документами, лежали две стопки бумаги.

— Вы что-нибудь слышали о биоколониальном режиме? — спросила она с оттенком злорадства в голосе.

— Нет.

— Государству принадлежат патенты на генетический материал народа.

— Кажется, вы об этом уже говорили.

— Да, но на этот раз добавилось кое-что еще. Все начиналось с малых народов с вымирающим населением, типа островных культур, якобы для того, чтобы предотвратить исчезновение этих народностей. Но потом начались отвратительные вещи…

Она стала говорить о том, что я есть часть масштабного коллективного иска, которым они занимаются. Он выходит далеко за границы моего отдельно взятого случая и займет гораздо больше времени, зато в результате справедливость восторжествует для многих.

Мне все это не понравилось. Я-то думал, с моим делом все просто и ясно: я легко его выиграю, и жизнь пойдет своим чередом. И я смогу щедро отблагодарить тех, кто мне помог, а сам заживу по-человечески. Но чем дальше, тем сложнее становилась эта затея, и тем больше народу в нее втягивалось. Торжество справедливости — это, конечно, замечательно, но задержки в этом деле не входили в мои планы.

Судебный процесс становился масштабнее, чем простая тяжба против тех, кто хитростью лишил меня патента. Во-первых, Маккензи навела кое-какие справки и выяснила, что у моих тканей большой лечебный потенциал, а не только способность к регенерации. Нервная система у меня была не такой, как у нормальных людей, и, возможно, на ее основе будут созданы средства для лечения болезней спинного и головного мозга. Но случись это со мной, я же буду вынужден платить за лечение.

— Вы понимаете, что это означает? — спросила она.

— Да. Меня могут обокрасть снова.

— Думайте шире. Для нас это очень интересная сфера деятельности. В нашей профессии это называется «гиперсобственность».

— Какая разница?

Она многозначительно улыбнулась.

— Я знаю, это звучит несколько сложно, но во время дачи показаний нам придется называть вещи своими именами. Неважно, чем вы владеете — целым человеческим телом или его частью, но если вы используете его для получения выгоды без разрешения и без выплаты компенсации законному владельцу, то это самое настоящее рабство!

Тут со мной случился приступ неудержимого хохота, до жжения в ключицах. Потом я закашлялся и надсадно хрипел так, что вся грудная клетка выворачивалась наизнанку вместе с этими проклятыми ручонками.

Маккензи тоже посмеялась из вежливости, потом поморгала, не зная, что предпринять.

— С вами все в порядке?

— Да, — сказал я, переводя дух. — Уф! Вы это серьезно?

— Абсолютно. Мы докажем, что ваша компания путем манипуляций, мошенничества и психологического давления пыталась поработить вас ради получения выгоды. Кроме того, мы обвиним ее в злоупотреблении служебным положением, принуждении к хирургической операции и — особенно — в принудительном расчленении. Так что вы немало получите и за это тоже… Есть и кое-что еще.

— А что это за затея с коллективным иском?

— Вы не единственная жертва подобных махинаций. Мы собираем доказательства, что есть и другие люди, оказавшиеся в похожей ситуации. Один мой партнер хотел бы встретиться с вами, чтобы побеседовать о медицинской биографии вашей матери. Здесь тоже возможно получение компенсации. И весьма серьезной.

Все становилось серьезнее и серьезнее, и я вернулся на работу с сильной головной болью. Я направился прямиком к Свами и пересказал ему свой разговор с адвокатом. Я думал, что перспектива торжества справедливости будет музыкой для его ушей, но он только отмахнулся:

— Просто теперь тобой завладеет не компания, а юридические фирмы. Они будут полностью контролировать процесс, а твоя задача будет заключаться в том, чтобы сделать для них побольше денег, так?

Этого я не мог отрицать.

— Либо ты полностью принадлежишь себе, либо нет, — подытожил Свами.

— За сотню миллионов баксов я готов принадлежать кому угодно.

* * *

Ланд не терял времени даром. Он разыскал мать Тины и связался с ней. Она была замужем и жила на каком-то озере в Теннесси. По ее словам, она не виделась с дочерью больше двадцати лет, и Ланд ей верил.

Еще он предложил мне снова написать Тине. Возможно, она все же проверяет свой почтовый ящик, и хотя она никак не отреагировала на мое предыдущее письмо, но коли новое составить правильно, сказал Ланд, то можно вынудить ее ответить. Я послал ей сообщение с одноразового аккаунта, который невозможно отследить. Намекнул, что готов отсудить у компании сотни миллионов и что для этого необходимо ее присутствие. Еще я солгал, что ее отец серьезно болен. Я был против, но Ланду виднее.

К моему удивлению, ответ пришел через пару минут.

* * *

Джимми — врать ты не умеешь. В пристегнутом файле мой роман ужасов, помнишь я тебе говорила. Я бы ни за что его не закончила если бы не забилась в нору. Я хочу, чтобы ты попытался его продать, поэтому обещай, пожалуйста, что не забьешь на это дело, пока его не напечатают. И не слушай этих козлов, если тебе скажут, что книжка плохая, потому что это не так. Да, и еще иди до конца и засуди эту компанию, но без меня. ПНТТ.

* * *

К письму был прикреплен файл под названием «Зловредность Aeterna», автор Кристина Пеш. Я начал читать, но никак не мог сосредоточиться и уловить какой-то смысл. Быть может, там объяснялось, что означает ПНТТ. По-настоящему страшно мне стало не от романа, а от письма Тины. Я не смог дождаться конца рабочего дня, ушел с работы пораньше и пошел к ее дому. Может, теперь, когда книга закончена. Тина вылезла из своего укрытия?

Ее машина стояла перед домом. Я вздрогнул, и сердце молотом забилось в груди. Кисти на недоразвитых руках рефлекторно сжались. Дверь была заперта, и на стук никто не отозвался. Я стал ломиться в дверь, так что чуть не сломал бедро, но преграда была железная, и я вспомнил, что там еще были засов и цепочка. Тогда я выбил окно, не думая о том, что меня увидят соседи. Забравшись внутрь, я стал кричать и бегать кругами, как идиот, не зная, куда броситься первым делом.

В квартире царили темнота и духота. Горел свет, стол на кухне был завален какой-то рекламной макулатурой. В раковине лежало несколько грязных тарелок с остатками спагетти, на кресле в гостиной валялась блестящая фиолетовая сумочка. Я тихонько, на цыпочках, зашел в гостиную. На панели домашнего кинотеатра горели какие-то лампочки, но ни изображения, ни звука не было.

— Тина? — позвал я почти шепотом. Сквозь приоткрытую дверь пробивался свет из ванной комнаты. — Тина? — Я ни разу не заходил в ванную и теперь, перешагивая порог, чувствовал себя так, словно оскверняю святыню.

Потом я услышал, как что-то капает. Тина была в ванной, но все, что я видел, оказалось красным. В мои уши ворвался шум тысяч настойчивых голосов. Он ревел, как рассерженная вода, и я словно очутился над Ниагарским водопадом.

Очнулся я замерзший и дрожащий. Голова кружилась, пот стекал со лба на волосы. Голоса превратились в эхо. Я попробовал встать, но чуть не грохнулся снова. Так и остался сидеть на пороге ванной, боясь посмотреть внутрь.

Ночь я провел там же, на полу. А утром вызвал полицию и выполз из дома, так и не заглянув в ванну еще раз. Полицейские приехали раньше, чем я успел уйти, и когда они начали меня допрашивать, я почувствовал какой-то странный голод и снова потерял сознание.

* * *

Свами подкатил к моему кабинету, чтобы принести свои соболезнования. Его электрическое кресло было довольно компактным, но сквозь дверь моей ячейки оно не пролезло. И вот он сидел тут и говорил какие-то ожидаемые, но бесполезные слова. А я чувствовал себя запертым, потому что он загородил собой дверь. Я видел, что он хочет о чем-то побеседовать, но не знает, с чего начать. Он опустил глаза, катнул свое кресло туда-сюда на несколько дюймов, а потом шумно вздохнул.

— Слушай, Джимми, — сказал он, озираясь, чтобы убедиться, что в коридоре никого нет. — Как там твой объект? Ну, ты знаешь, о чем я…

Я кивнул и указал глазами на перегородку, отделяющую нас от Кейтлин. Он кивнул.

— Я сам к тебе зайду, — сказал я.

Немного позже, убедившись в надежности его кабинета, я рассказал Свами, что, по словам адвоката, я и теперь могу легко выиграть дело, даже без показаний Тины. Уже одно то, что я подписал эти бумаги в таком состоянии плюс та правовая ситуация, которая возникла в результате, все это явный случай гиперсобственности, полученной обманным путем. Они называют это рабством.

— Значит, ты подаешь в суд?

— Надо только подождать, пока юристы выяснят, есть ли у родителей Тины основания для иска.

Свами мрачно поджал губы и кивнул.

— Значит, пора мне искать другую работу.

Это был камень в мой огород, но я слишком устал, чтобы сопротивляться:

— Ты и правда думаешь, что наша контора накроется?

— Конечно. В этом же весь смысл, разве не так?

— Ну а чего ты от меня хочешь? — спросил я, повышая голос. — Эти идиотские руки отрастают обратно, все остальное так же паршиво, как и всегда, за исключением того, что Тина умерла — хотя всем на это наплевать, — и ты хочешь, чтобы я спокойно стоял и смотрел, как наша компания на всем этом наживается?

Он молча сидел с довольно глупым видом перед постерами с деревьями.

— Либо они меня поимеют, либо я их, — сказал я. — Ты сам это сказал. Посмотри, что они сделали с Тиной. Да, черт побери, я подаю в суд.

* * *

Когда жаждешь крови, обычно не целишься туда, где ее будет больше. Просто берешь ее — всю и сразу.

— Когда я получу компенсацию, — сказал я Тайлеру через стекло, — я разорю этот «Счастливый случай».

— Значит, больше никаких случайно найденных лекарств? — уточнил он.

— И никаких украденных органов и патентов на человеческое нет счастье, — сказал я.

— А как же Свами со своим деревом?

Я раздраженно запыхтел. У меня не было ответа. Выходило так, что я мщу не организации, а тем людям, которые там работают, но ведь я вовсе не считал, что деревья Свами — это полная ерунда. Я и сам, бывало, обнаруживал хорошие объекты, и это было приятно.

— Тайлер, — сказал я, закипая снова. — Эти типы виноваты в том, что случилось с вашей дочерью. Вы предлагаете все забыть?

— Нет. Это слишком хорошая возможность, чтобы ее упускать.

* * *

Во мне теплилась иррациональная надежда, что теперь, когда у меня не торчат лишние руки, Кейтлин наконец согласится со мной пообедать. К тому же мне нужно было спросить у нее кое-что важное.

— Нет, спасибо, — сказала она, изогнув губы в якобы вежливой улыбке, в которой не было ни капли дружелюбия.

— Это же просто обед, — настаивал я.

— Джимми, я тебе уже давным-давно сказала: мне это не интересно. Как мне объяснить, чтобы ты понял?

— Экстренное сообщение: я приглашаю тебя на обед не потому, что ты меня интересуешь. Если хочешь, можем расплатиться каждый за себя.

На лице Кейтлин появилось замешательство. Похоже, она и сама не знала, радоваться или обижаться.

— Просто я хочу кое-что с тобой обсудить и не могу этого сделать на работе.

— Насчет Тины?

Уже тепло. Не совсем в точку, но пусть так, если это заставит девушку сказать «да». Я кивнул.

Ее глаза сканировали меня, словно детектор лжи.

— Ладно, — согласилась Кейтлин.

Я решил отвести ее в ближайшую закусочную, чтобы она не вообразила, что я хочу куда-то ее затащить. Сюда частенько заскакивали пообедать наши сослуживцы, и я подумал, что это ее успокоит. Но Кейтлин еще больше разнервничалась — думаю, она не хотела, чтобы нас видели вместе. Я тоже нервничал и не снимал куртку, чтобы она не заметила выпуклостей там, где отрастали руки. У меня, конечно, не было скрытых мотивов, но я был вовсе не против, если бы они получили тайное продолжение.

Подошла официантка и посмотрела на меня.

— У нас просто бизнес-ланч, — торопливо сказала Кейтлин. Я улыбнулся в подтверждение, и мы сделали заказ. Официантка ушла, и Кейтлин сразу перешла к делу.

— Так что там такого важного? — спросила она.

— Вообще-то мне нужен твой совет.

Она молча взглянула на меня, ожидая продолжения и показывая всем своим видом, что не намерена поддерживать светскую беседу.

Я уже давно выказывал интерес к Кейтлин и несколько раз приглашал ее куда-нибудь сходить. На работе мы бывало мило болтали, но только не наличные темы. В основном, все наши разговоры крутились вокруг найденных кем-то безумных объектов или других профессиональных вопросов. Помню, однажды я даже тешил себя мыслью, что нравлюсь ей, — и только потом понял: ей просто нужно было изображение одного моего объекта, чтобы сделать из него забавную открытку. Что-то вроде морщинистого пасхального зайца без шерсти. И вот наконец у нас с ней что-то вроде свидания, а я чувствую себя, как мешок со льдом.

— Как ты думаешь, — сказал я, — это правильно — подавать в суд на фирму, в которой работаешь?

— Не знаю… К чему это ты?

— Не могу сказать точно, но предположим, какая-нибудь фирма делает тонну денег на том, что эксплуатирует своих сотрудников. Нескольких.

— Ну конечно, они должны подать в суд.

— Вот и я так думал. Но мой друг, который работает в этой конторе, боится ее разорения.

— Ну и что?

Все как-то слишком просто…

— Что-то вид у тебя не радостный, — заметила она. — Ты совсем не это хотел услышать?

— Наверное, нет. Наверное, я как-то не так рассказал эту историю, а мне хотелось услышать честный ответ.

Она нахмурилась и сказала очень тихо и отчетливо:

— Как ты можешь ожидать от меня честного ответа, если я даже не знаю, о чем речь?

— Ты права. — Я с примирительным видом занялся изучением своих коленок. — Просто не могу рассказать тебе всего.

— Ты имеешь в виду нашу компанию, да? Они что-то сделали с Тиной, и ее семья хочет подать на них в суд, да? — Ее глаза вдруг округлились от ужаса, и она громко выдохнула: — Ты что, хочешь сказать, что она не сама себя убила?

— Да нет, сама. Это же я ее нашел.

— Ой… — Кейтлин поглядела на меня со страдальческим выражением. — Извини, — сказала она. — Должно быть, это было ужасно.

— Да.

— Ну, если «Счастливый случай» каким-то образом причастен к ее смерти, то процесс может его разорить.

— Знаю.

— Хотя это уже ничего не изменит… А как же мы? Ты хоть представляешь себе, как тяжело сейчас найти работу? — Чуть не плача, Кейтлин ждала от меня ответа. Сам я человек не слишком чувствительный, но мне тяжело было видеть ее в таком состоянии. — Представляешь? — повторила она.

— Нет. Честно говоря, у меня никогда не было проблем с поиском работы.

— А-а, — сказала она, начиная понимать. Ей не обязательно было знать, что мое уродство возникло из-за того, что матушка лечила поврежденный позвоночник нейротрофическими стволовыми клетками саламандры, зато всем было известно о программах распределения, которые гарантированно обеспечивали работой таких, как я. — Как это подло! Пустить компанию по миру, самому разбогатеть и оставить всех остальных без работы!

Принесли еду, и Кейтлин принялась яростно ее пережевывать. Не думаю, что она злилась на меня, ведь она не знала, что иск подаю я. И все же мне не хотелось, чтобы она так переживала по моей вине.

— А ты видела новую рефальсификацию «Волшебника из страны Оз»? — спросил я, пытаясь оживить трапезу. — Джуди Гарланд там помолодела на восемь лет, зато доброй волшебнице забабахали вот такенную грудь…

— Все женщины в этом фильме — полные идиотки, — отрезала она.

Вот так. Хотел просто поболтать, а вместо этого задел больное место. И все же, кажется, я услышал то, что хотел. И мне это не понравилось.

* * *

На следующий день позвонила Маккензи. Никаких новостей, просто дежурный звонок. В этом смысле она вела себя профессионально, даже чересчур. Для нее моя жизнь была всего-навсего очередной деловой операцией. Видимо, почувствовав недоброе, она спросила, в чем дело. Я в ответ промычал нечто невразумительное.

— В подобных делах частенько кошки скребут на душе, и это нормально, — сказала она. — Послушайте, у меня отличная мысль. Не хотите присоединиться ко мне за обедом?

Господи! Вот же лиса!

— За ваш счет?

— Конечно! Я заеду за вами на работу. Хочу вас кое с кем познакомить.

Должно быть, Маккензи действительно хотела устроить эту встречу, потому что мы отправились в дорогой ресторан. Я ехал на переднем сиденье. На заднем расположилась какая-то несуразная тридцатилетняя тетка по имени Мэйзи. После короткого представления она погрузилась в печаль и за всю дорогу не промолвила ни слова. Когда мы подъехали к ресторану, швейцар в смокинге распахнул перед нами двери, а другой отогнал машину на стоянку. Мэйзи была какая-то заторможенная и как будто не в себе, словно она шла за нами лишь потому, что была к нам приклеена.

Мы уселись за круглым столиком в центре роскошного зала. Окна были затемнены и покрыты золотыми огоньками, которые стекали вниз, словно струйки дождя. Стены были укрыты драпировками цвета темного золота, а с потолка свисали огромные светящиеся шары — несмотря на свои размеры, очень тусклые.

Мы с Маккензи о чем-то поболтали немного и сделали заказ. Поскольку названия многих блюд я видел впервые в жизни, то заказал обычный стейк на косточке.

— Я хотела, чтобы вы познакомились с Мэйзи, — начала Маккензи, — потому что она один из истцов в нашем коллективном иске. Я расскажу Джимми о вашем случае, вы не возражаете?

Та кивнула, и Маккензи продолжила:

— Мэйзи только что потеряла ребенка во время родов. Как и вы, она подписала какие-то документы в неподходящий момент, не получив четкого объяснения, что они означают. Впрочем, не мне вам рассказывать, как это бывает.

— Да, — кивнул я. — Когда отправляешься рожать ребенка и что-то идет не так, вряд ли ты в состоянии читать, что написано мелким шрифтом.

Маккензи слащаво улыбнулась.

— Вы очень проницательны. К сожалению, бумаги, которые она якобы подписала, дают «Счастливому случаю», а вернее, его материнской компании, все права на то, что они называют «удаленными тканями».

— Это был мой сын. — Самая длинная фраза из всего, что Мэйзи произнесла до сих пор. — Я держала его на руках. Я знала, что все зря, но я уже придумала имя…

Губы у нее задрожали, рот приоткрылся, и ниточка слюны протянулась между губ. Когда она моргнула, из обоих глаз вытекло по слезинке. Говорить она больше не могла. Я молча смотрел туда, где на скатерти осталось мокрое пятнышко от упавшей слезы.

— Они добились значительных успехов в лечении болезни, убившей ее сына, — сказала Маккензи. — И сделали это благодаря телу маленького мальчика, от которого ее заставили отказаться. На лечении они заработают сотни миллионов.

Мэйзи сумела взять себя в руки.

— Честно говоря, я рада, что эту болезнь теперь можно вылечить, — сказала она. — Но иногда мне так жаль, что я его не похоронила. — Она с трудом подыскивала слова. — Как будто он все еще где-то там, среди чужих людей, которые его используют…

— Вот видите, Джимми? Дело не только в деньгах, не только в собственности. Дело в основополагающих правах человека. И случай Мэйзи — не единственный. Но с вами все по-другому, поскольку вы живы. Вы можете дать веские показания. Вы нужны нам для борьбы за ваши права от имени всех этих людей — таких, как Мэйзи.

И она пригвоздила меня к месту пристальным взглядом — какой обычно бывает у учительницы, если не сделаешь домашнее задание. Когда принесли тарелки с едой, стейк уже не лез мне в горло.

* * *

В ночном кошмаре меня снова мучили мои собственные руки. Отец с матерью уже умерли, но все еще были связаны с моим телом, как и в прошлом сне. Пока руки душили меня, последние куски родителей наконец отвалились. Тут, словно привидение, явилась Тина, и мои руки неподвижно обвисли.

— Ты что, хочешь занять место моих предков? — спросил я ее. Она не ответила, только указала на мои ручонки.

— Я знаю, как сделать, чтобы они перестали тебя мучить.

— Отрезать я уже пробовал. Не помогает.

Она лишь рассмеялась и заскользила прочь, как это принято у духов.

— ПНТТ, — бросила она через плечо. — Прощай навсегда! Твоя Тина.

Я проснулся весь в поту и с температурой: может, из-за прорезывания новых кулачков. Я стиснул крошечные пальчики с еще нетвердыми костями, наполовину скрытые коростами, которые чесались, как ненормальные. Я лежал и думал о том, что имела в виду Тина, сказав, будто знает, как заставить их перестать меня душить. Не нравился мне ее способ решения проблем.

* * *

Заупокойную мессу собирались служить в тюремной церкви, чтобы Тайлер мог на ней присутствовать. Даже мать Тины обещала приехать. Чтобы не думать обо всем этом, я продолжал заниматься взломом компьютерных систем нашей компании. Я уже и сам не знал — зачем, но мне все еще хотелось выяснить, кто именно подсунул Тине тот объект. Я пришел к Свами за помощью, но каким-то образом кончилось все тем, что он прочитал мне лекцию о быстром эволюционировании конопли, вызванном какой-то штукой под названием полиморфизм.

— Пророк Иезекиль и некоторые священники использовали матриархальный штамм под названием «паннаг», но в основном трава приберегалась для умашения Ковчега Завета, — сообщил он мне. — Если бы только мы смогли повернуть вспять развитие ДНК, это было бы уже неплохо.

— Ты похож на студента-медика гораздо больше меня, — заметил я.

— Я не учился в медицинском.

— Знаю, знаю. Слушай, я хочу попросить тебя кое-куда заглянуть. Посмотри, сможешь ли ты получить доступ к административной, а не технической части компании. Ну, знаешь, там, где деньги.

— Не думаю, что я захочу это сделать, — сказал Свами. Глаза выдавали его замысел.

— Да ладно, Тайлер — умница. Никто ничего не узнает.

— Дело не в этом. Понимаешь, Джимми, если ты потопишь компанию, то уничтожишь шансы на совершение важных открытий.

— Каких, например? Как твоя священная политура для ковчега? Он нахмурил лоб и облокотился на рукоять кресла-каталки. Кресло накренилось и поползло по кабинету ко мне.

— Думаешь, я это все делаю для себя? — сказал он. — Все это — ради исцеления народов! То есть ради всех, включая таких, как ты. Ради людей с лишними конечностями, с изуродованными конечностями или вообще без конечностей. Людей, родившихся с висящими наружу кишками, которым бессердечная наука сохранила жизнь, думая, что совершает доброе дело.

Он мог бы продолжать и дальше, но изображенные мною рвотные позывы его отрезвили.

— Избавь меня от этого, — взмолился я. — Обещаю подождать, пока ты не получишь верных шансов найти свое проклятое дерево. Или, по крайней мере, прабабушку марихуаны… Такты поможешь мне или нет?

— Нет.

Он откатился назад.

— Слушай, — сказал я, — дружище, мне без тебя не обойтись. Не думай, что обязательно: все или ничего. — Мне вспомнилась Кейтлин, кое-какие ее слова и то, что Свами говорил про организмы. — Может, мы сможем просто немножко подпортить им жизнь, не равняя с землей всю фирму?

— Джимми, тебя что-то не поймешь… Что у тебя на уме? Какая-то дремлющая мысль зашевелилась в моем сознании, что-то по поводу административных систем компании.

— Я знаю, что нужно искать! — выпалил я. — Мы можем влезть в совет директоров?

Свами долго созерцал одно из своих деревьев, после чего снова обернулся ко мне.

— Это слишком крепкий орешек. Я не представляю, как… И вместо того чтобы закончить фразу, повернулся к своему смарт-деску и начал поиск.

* * *

Несмотря на то, что Тайлер много лет отсутствовал в жизни дочери, их недавнее воссоединение, а затем ее внезапная смерть стали для него большим потрясением. Это он настоял, чтобы заупокойную мессу служили в тюремной церкви, где он мог еще хоть немного побыть с ней. Согласно Закону о свободе вероисповедания, тюремное начальство было обязано позволить проведение похорон в тюремном приходе.

Я однажды уже был в церкви — на похоронах моей бабушки. Тогда церковь казалась почти тюрьмой. Мне было лет девять. Странно, но в этой церкви, которая на самом деле была тюрьмой, царило ощущение полной свободы, как будто, находясь там, я очутился в раю.

Странно было стоять с Тайлером по одну сторону перегородки. Странно было представлять прах Тины в узорчатой урне перед нами. Урна была выполнена в технике клуазоне — россыпь разноцветных кусочков эмали, разделенных медными проволочками — и походила на витражные окна над незатейливым алтарем. Странно смотреть вверх, на эти окна, и представлять, как Тайлер отсюда проникал в наш компьютер.

Пришли несколько товарищей Тайлера по заключению, похлопали его по плечу и сели, оставив одного. В этой церкви я был единственным пришельцем, пока не появилась мать Тины.

— Смотри-ка, — сказал Тайлер, — дьявол в темно-синем платье.

Это была женщина не первой молодости, но еще привлекательная, с высоким начесом из светлых волос и декоративным шрамом на губах. При виде урны с прахом она заплакала, а затем громогласно сообщила Тайлеру, что он преступник. Кроме этого ехидного замечания и последовавшего за ним презрительного ответа, они не обменялись ни словом. Я сидел на передней скамье, рядом с Тайлером. Не хотелось ни на кого смотреть, потому что если бы кто-нибудь начал плакать, я тоже мог разреветься. И я сосредоточился на урне.

Пока мы дожидались появления священника, я тихо пробормотал себе под нос:

— Почему Тина это сделала?

— Думаю, она искала любовь, но так и не нашла, — ответил Тайлер. — Есть одна старая песня у «Битлз» — про то, что в мире без любви жить не хочется.

— Не знаю. Это же так старомодно. В смысле, любовь. И Тина, насколько я понял, думала точно так же. Она считала, что любовь — это непрактично, некультурно, нереально, и все такое. Когда тебе кто-то нужен, разве это не признак слабости?

— А, все ясно. Это она тебе говорила?

— Ну да.

В глазах у Тайлера что-то блеснуло.

— Значит, неслабо она в тебя втюрилась.

— Очень смешно…

— Я слышал, у азиатов не принято демонстрировать свои чувства, потому что это накладывает бремя обязанности на того, кого любишь. Некоторым людям приходится любить вот так, тайно.

— Ну, это уж слишком, — сказал я. — Если любовь приходится еще и прятать, то какой в ней тогда смысл?

Тайлер не ответил, только слегка сощурился, словно от боли.

— Нет, дружище, — сказал я. — Любовь умерла.

И это была правда, вот только слова были не самые подходящие. Я виновато прикусил язык, а тут как раз и священник пришел.

Когда началась служба, нам пришлось замолчать. Я не слишком-то вслушивался в то, что говорил священник, — боялся разреветься. Поэтому я сосредоточился на разглядывании окон, которые складывались в разноцветный узор, доходивший до самого верха А-образной конструкции, которая должна была изображать сводчатый потолок. Никто, кроме меня и Тайлера, не знал, что это за окна на самом деле. И только одному мне было известно, что на другом конце линии молитву слушает Свами.

«Отправляй и помолись» — так говорят, когда посылают письмо, не зная, будет ли оно получено адресатом. Это выражение очень подходило к моему маленькому плану, вот только в данном случае лучше было бы сказать: «Помолись и отправь». Как будто кладешь пятачок в игровой автомат и надеешься, что сорвешь банк.

Служба закончилась, и все разошлись. Вот и конец. Никому, собственно, и дела нет. Мы с Тайлером помедлили, а когда он тоже собрался уходить, я остановил его.

— Сделайте мне одолжение, — сказал я.

— Что еще?

— Помолитесь системе. — Вид у Тайлера стал озадаченный, и я добавил: — Свами всемогущий слышит нас на небесах.

— О, нет!

Мы оба с самым серьезным видом преклонили колени перед алтарем, с молитвенно сложенными руками и, как выражался Свами, «с обалдевшими лицами». Тайлер принялся нараспев читать пароли, после каждого поглядывая вверх, на витражи. Три цветных стекла пульсировали радужными узорами, и только одно на самом верху оставалось небесно-голубым. После нескольких попыток на синем окне появились бледные буквы: ДОСТУП К СИСТЕМЕ ПОЛУЧЕН.

— Готово, — сказал Тайлер.

— Хочу вознести свою собственную молитву, — сказал я, вытаскивая из кармана листок бумаги.

Мой босс Дейв как-то разослал нам по экземпляру книжки под названием «Фараоны вверх ногами», про расширение полномочий служащих. Идея ее состояла в том, чтобы перевернуть корпоративную пирамиду с ног на голову, отсюда и название. Разумеется, это была пропаганда, призванная заставить нас поверить в заботу компании, тогда как все, что они сделали на самом деле, так это купили вшивую книжонку. «Служащие — самые важные люди» и прочая дребедень. Что ж, раз им так хочется, я совсем не прочь поставить их с ног на голову.

На моем листке был записан тщательно сформулированный набор параметров для программы виртуального совета директоров. Я молился о новом понимании прибыли. Молился о новом определении человеческого капитала — того, что принесет нам такие дивиденды, которые с лихвой окупят все расходы. Я молился об отмене гиперсобственности и переоценке корпоративных приоритетов. Это был мой проверочный сигнал, встроенный в самое сердце компании. Быть может, в конечном счете результат даже принесет больше прибыли. Кто знает?

Тайлер глядел вверх, на окно.

— Смотри, — сказал он, — надпись.

Это был экран обратной связи, где на моих глазах возникли слова: ДАННЫЕ ПРИНЯТЫ.

Тайлер посмотрел на меня, как гордый отец на сына.

— И что же? Все-таки любовь умерла?

Я пожал плечами. Какая уж тут к черту любовь? Никакой любви я не чувствовал, это точно. Я только думал о том, что было бы неплохо, если бы Кейтлин удалось сохранить работу, если бы Свами смог найти свой священный Грааль и если бы я получил не все деньги компании.

А еще было бы здорово случайно сделать какое-нибудь действительно важное открытие. Я, кажется, начал просекать фишку этого дела.