Протока

[1]

В те дни Протока была шире, – сообщила Стелла Фландерс правнукам в последнее лето своей жизни, то самое лето, по прошествии которого ей стали являться призраки. Дети слушали, широко открыв глаза, и даже ее сын, Олден, что-то строгавший на крыльце, повернулся к ней. Случилось это в воскресенье, а по воскресеньям Олден не выходил в море, сколь бы высоко ни поднималась цена на выловленных им омаров.

– О чем ты, баб? – спросил Томми, но она не ответила. Она тихо сидела в кресле-качалке у холодной плиты, ее шлепанцы размеренно постукивали по полу.

– О чем она? – спросил Томми у матери.

Лоис только покачала головой, улыбнулась и отправила детей собирать ягоды.

Она забыла, подумала Стелла. Или даже не знала?

Протока была шире в те дни. Если кто и знал об этом, так только Стелла Фландерс. Она родилась в 1884 году, старше ее на Козьем острове никого не было. И за всю жизнь она так и не побывала на материке.

Любишь ли ты? Вопрос этот вновь и вновь возникал у нее в голове, а она даже не знала, что он означает.

Наступила осень, холодная осень, без привычных дождей, окрашивающих листву в удивительные цвета, как на Козьем острове, так и в Голове Енота, деревеньке на другой стороне Протоки. Порывы ледяного ветра обрушивались на остров, и каждый отдавался в ее сердце.

Девятнадцатого ноября, когда первые снежинки упали на землю с неба цвета белого хрома, Стелла праздновала день рождения. Почти все соседи пришли поздравить ее. Хэтти Стоддард, ее мать умерла от воспаления легких в 1954 году, а отец пропал вместе с «Танцовщицей» в 1941-м. Ричард и Мэри Додж. Ричард едва ковылял, тяжело опираясь на палку: его совсем замучил артрит. Сара Хейвлок: ее мать, Аннабелль, была ближайшей подругой Стеллы. Они вместе проучились в островной школе восемь лет, а потом Аннабелль вышла замуж за Томми Фрейна, который в пятом классе дергал ее за косички, доводя до слез. А мужем Стеллы стал Билл Фландерс, который однажды вышиб у нее из рук все учебники (они попадали в грязь, но Стелла не заплакала). Аннабелль и Томми давно уже покинули их, а из семерых детей Фрейнов на острове осталась одна Сара. Ее муж, Джордж Хейвлок, которого все звали Большим Джорджем, погиб на материке в 1967 году, том самом, когда не ловилась рыба. Топор провернулся в его руке, перерубил артерию, кровь вытекла, и три дня спустя его похоронили на острове. И когда Сара пришла на вечеринку и воскликнула: «С днем рождения, бабуля!» – Стелла тепло обняла ее, закрыла глаза,

(любишь ли ты любишь ли ты?)

но не заплакала.

Наступил черед и гигантского праздничного пирога. Испекла его Хэтти со своей лучшей подругой, Верой Спрюс. Все гости прокричали: «С днем рождения!» – и их голоса заглушили ветер… пусть и на какие-то мгновения. Даже Олден присоединился к общему хору, хотя обычно раскрывал рот лишь при исполнении гимнов в церкви, да так старался, что от натуги у него даже краснели уши. На пироге горели девяносто пять свечей, но даже громкие поздравления не помешали Стелле расслышать завывание ветра, хотя с годами слух ее потерял былую остроту.

Ей подумалось, что ветер зовет ее по имени.

Я вовсе не одна такая, хотелось ей сказать детям Лоис. В мое время многие жили и умирали на острове. Тогда не было почтового катера. Бык Саймс отвозил почту, когда получал ее. И парома не было. Если возникала необходимость попасть в Голову Енота, муж отвозил тебя на своей рыбацкой лодке. И унитазы со сливом появились на острове лишь в 1946 году. Первый – в доме сына Быка, Гарольда, в тот самый год, когда инфаркт хватил Быка в тот самый момент, когда он расставлял капканы. Я помню, как Быка несли домой. Я помню, как его завернули в брезент. Я помню, как из брезента торчал зеленый сапог Быка. Я помню…

И они спросили бы: «Что, баб? Что ты помнишь?»

Что она могла им ответить? Помнила ли она что-то еще?

В первый день зимы, через месяц или около того после дня рождения, Стелла открыла дверь черного хода, чтобы принести дрова для печи, и увидела на крыльце мертвого воробья. Она осторожно нагнулась, подняла его за ножку и оглядела.

– Замерз, – произнесла она, но внутри у нее прозвучало другое слово. Последний раз она видела замерзшую птицу сорок лет назад – в 1938 году. Том самом, когда Протоку сковал лед.

По телу пробежала дрожь. Стелла поплотнее запахнула пальто и бросила мертвого воробья в ржавую бочку, которая служила печью для сжигания мусора. День выдался холодным. Небо сияло глубокой синевой. В день ее рождения выпало четыре дюйма снега. Но потом он стаял, оголив землю. «Скоро снова ляжет», – сказал накануне в магазине Ларри Маккин с таким умным видом, будто приход зимы зависел от его хотения.

Стелла подошла к поленнице, загрузилась дровами, направилась к дому. Тень, выхваченная солнцем, следовала за ней.

У самой двери черного хода, там, где лежал мертвый воробей, Стелла услышала голос Билла… хотя Билл уже двенадцать лет как умер от рака.

– Стелла, – промолвил Билл, и она увидела его тень, легшую рядом с ее тенью, более длинную, но такую же четкую, тень Билла с тенью шляпы, как всегда чуть сдвинутой набекрень. Она попыталась закричать, но крик застрял в горле, не добравшись до губ. – Стелла, – повторил Билл, – может, махнем на материк? Возьмем старый «форд» Норма Джолли и отправимся поразвлечься во Фрипорт? Что скажешь?

Стелла резко обернулась, едва не выронив дрова, но никого не увидела. Пустой двор, далее заросшая сорняками земля, а за ней край всего сущего, магическая граница – Протока… и материк.

«Баб, что такое Протока?» – могла бы спросить Лона… хотя так и не спросила. И она могла бы дать ответ, который каждый рыбак знал наизусть: «Протока – это полоска воды между двумя полосками суши, полоска воды, открытая с обоих торцов. Отсюда и старая шутка ловцов омаров: как определиться с показаниями компаса в тумане? По очень длинной Протоке между Джонспортом и Лондоном».

«Протока – это вода между островом и материком, – ответила бы она, угощая детей пирожками с мелиссой и горячим чаем, щедро сдобренным сахаром. – Это я хорошо знаю, так же хорошо, как знаю имя моего мужа… как знала его манеру носить шляпу».

«Баб? – спросила бы Лона, – как получилось, что ты так и не пересекла Протоку?»

«Лапочка, – ответила бы она, – я не видела в этом смысла».

В январе, через два месяца после дня рождения Стеллы, Протока замерзла, впервые после 1938 года. По радио предупреждали, как островитян, так и жителей материка, что лед непрочный, но Стиви Макклеланд и Расселл Боуи, как следует накачавшись яблочным вином, отправились покататься на снегоходе Стиви. Конечно же, снегоход провалился под лед. Стиви удалось выкарабкаться (хотя обмороженную ногу пришлось ампутировать), а вот Расселла Боуи Протока забрала к себе.

Двадцать пятого января состоялось поминальное богослужение по Расселлу. Стелла стояла, опираясь на руку своего сына Олдена, подпевавшего громовым голосом. Потом Стелла сидела рядом с Сарой Хейвлок, Хэтти Стоддард и Верой Спрюс в зале муниципалитета, освещенная пламенем камина. Поминали Расселла пуншем и сандвичами с сыром, нарезанными аккуратными треугольниками. Мужчины то и дело выходили за дверь, чтобы приложиться к кое-чему покрепче пунша. Вдова Расселла Боуи, потрясенная случившимся, с красными от слез глазами, расположилась рядом с Эвеллом Маккракеном, священником. Она была на седьмом месяце (ждала уже пятого ребенка), и Стелла, пригревшись у огня, подумала: Наверное, скоро она пересечет Протоку. Переселится во Фрипорт или Льюистон, пойдет в официантки.

Она повернулась к Вере и Хэтти, послушала, о чем те толкуют.

– Нет, я этого не слышала, – говорила Хэтти. – Так что сказал Фредди?

Речь шла о Фредди Динсморе, старейшем мужчине на острове (Он, однако, на два года моложе меня, с удовлетворением отметила Стелла), который в 1960 году продал свой магазин Ларри Маккину и с тех пор удалился от дел.

– Он сказал, что не припоминает такой зимы. – Вера достала вязанье. – Он говорит, что теперь многие заболеют.

Сара Хейвлок посмотрела на Стеллу и спросила, была ли на ее памяти такая зима. Первый снег давно стаял, обнажив голую, смерзшуюся бурую землю. Днем раньше Стелла прошла тридцать ярдов по полю, что начиналось за двором, держа руку на высоте бедра, и трава при соприкосновении с рукой ломалась со звуком, напоминающим бьющееся стекло.

– Нет, – ответила Стелла. – Протока замерзала в 1938 году, но тогда выпал снег. Ты помнишь Быка Саймса, Хэтти?

Хэтти рассмеялась.

– Думаю, у меня еще остался синяк на заднице после его щипка на новогодней вечеринке 1953 года. Ущипнул от души. А чего ты его вспомнила?

– Бык и мой благоверный в тот год пересекли Протоку по льду. В феврале. Надели снегоступы и потопали в таверну «Дорритс» в Голове Енота. Выпили по стопке виски и вернулись тем же путем. Они еще и меня с собой звали. Все равно что мальчишки, решившие на салазках прокатиться.

Они в изумлении смотрели на нее. Даже Вера, хотя она-то наверняка слышала эту историю раньше. Если верить сплетням, Бык и Вера когда-то жили вместе, хотя, глядя нынче на Веру, с трудом верилось, что Вера когда-то была молодой.

– И ты не пошла? – спросила Сара. Возможно, перед ее мысленным взором возникла Протока, белая до голубизны в холодном свете зимнего солнца, сверкающая ледяными кристаллами. И Стелла, шагающая по океану, словно Иисус по водам, покидающая остров единственный раз в жизни, не на лодке, а на своих двоих…

– Нет, – ответила Стелла. Внезапно она пожалела о том, что не захватила с собой вязанье. – Не пошла с ними.

– А почему? – в недоумении полюбопытствовала Хэтти.

– Потому что стирала, – отрезала Стелла, и в этот момент Мисси Боуи, вдова Расселла, разразилась рыданиями. Стелла обернулась и увидела Билла Фландерса, в его клетчатом красно-черном пиджаке, сдвинутой набекрень шляпе, с сигарой «Герберт Тейритон» во рту и второй, засунутой про запас за ухо. Она почувствовала, как на мгновение остановилось сердце, потом забилось вновь, и даже тихонько ахнула, но никто из женщин ее не услышал, потому что все смотрели на Мисси.

– Бедняжка, – проворковала Сара.

– Может, оно и к лучшему, – буркнула Хэтти. Она порылась в памяти в поисках слов, достойных Расселла Боуи, и нашла их. – Никчемный человек. Ничтожество. Можно сказать, что ей просто повезло.

Стелла ничего этого не слышала. Здесь же сидел Билл, так близко от преподобного Маккракена, что тот мог бы ущипнуть его за нос, если бы захотел. Выглядел он лет на сорок, черноглазый, во фланелевых брюках, в прорезиненных ботинках и в серых шерстяных носках.