Александр Золотько ПРОКЛЯТИЕ ТЕМНОЙ ДОРОГИ

Глава 1

Войско двигалось с неторопливой грацией змеи. От горизонта к горизонту. Отливающая сталью масса все тянулась, тянулась, и казалось, что это будет продолжаться бесконечно, что гигантская змея настигла свой собственный хвост, впилась в него зубами, замкнула круг, и теперь это живое кольцо будет вечно шуршать, шипеть, позвякивать чешуей…

Или то была гигантская сколопендра, которая вырвалась из старых сказок, обрела вдруг плоть и теперь устремилась к западу наперегонки с солнцем, вознамерившись добраться до огненных ворот раньше небесного светила и сожрать его.

Сколопендра казалась огромной, ног у нее было тысячи, сотни тысяч, и подкованы подошвы этих ног сталью и бронзой, дыхание этой болотной твари туманом окутывало всю долину Рубежной реки, а пыль, поднимаемая ногами сколопендры, липла к небу, застилала его, норовя превратить день в ночь.

Что-то нечеловеческое было в том, с какой невозмутимостью проходили войска мимо брошенных хозяевами хуторов, мимо сотен мертвых тел, не удосуживаясь даже обобрать покойников.

Латники и арбалетчики, за ними — колышущийся лес копий бронированной конницы, потом — пестрая толпа наемных варваров, но даже варвары, готовые обычно устроить потасовку за мало-мальски ценную побрякушку, сейчас шли в общем строю, не пытаясь отклониться в сторону.

На хуторе, что находился от Старого торгового тракта всего в половине полета стрелы, мычала корова, будто специально призывая на свою рогатую голову беду, но в колонне словно никто ничего не слышал.

Войска не собирались здесь останавливаться, а тем более идти в Последнюю Долину. Барс был прав, когда уговаривал, умолял старейшин отменить решение и не отправлять ополчение к Броду на Рубежной реке.

Барс даже готов был отказаться от знака вожака, если бы это могло повлиять на стариков, из умудренных опытом старейшин в одночасье превратившихся в толпу неумных крикунов.

Но ему сразу сказали, что он может и не идти, если струсил. Может остаться в своих Семихатках или вообще уходить в дикие земли, к своим любимым кентаврам.

Лучше пусть у ополчения вообще не будет предводителя, кричал Дарень из Моховки. Пусть свободные жители Последней Долины бьются за свободу каждый своей волей, вторил ему Старый Укор, все лучше, чем выполнять приказы труса…

Наверное, тогда и нужно было отказаться, встать с камня возле Очага Совета, бросить обезумевшим старцам что-нибудь обидное, выйти к людям и сказать, что… Ну хотя бы то, что он не верит в победу, что не хочет вести на верную смерть своих соплеменников, которых защищает уже почти десять лет. Может быть, нужно было показать свои шрамы, напомнить, как отбил почти сотню детей, захваченных работорговцами из диких земель, как день за днем сдерживал натиск кочевых, как неоднократно водил малую дружину в бой, как очертя голову бросался на зов самого крохотного хутора Последней Долины…

Может быть, это и помогло бы. Может быть.

Но он не ушел с Совета, не сорвал с себя серебряную цепь и не швырнул ее в огонь Очага. Тогда ему показалось, что еще есть надежда. Еще можно было спасти этих безумцев, даже вопреки их воле. Нужно было просто сдаться.

Это тогда, во время Совета, мальчишки, получившие надежду наконец-то совершить подвиг в настоящей битве, орали восторженно и размахивали оружием перед Домом Очага. А стоило им увидеть передовой отряд армии Востока… Всего лишь передовой отряд.

Ополчение собралось вовремя как никогда. Никто не припозднился, не отказался прийти, сославшись на каких-нибудь слизней, полезших вдруг из болот, или гарпий, прилетевших незнамо откуда. Отряды из деревень и одиночные бойцы с хуторов подходили к месту сбора один за другим, и Барсу оставалось только распределять явившихся по десяткам и сотням.

А потом — размещать эти десятки, в которых не насчитывалось десяти воинов, и эти сотни, в которых, дай бог, было по пять куцых десятков ополченцев. Самому себе ополчение казалось настоящим войском. Имелось даже почти две сотни конников, горделиво гарцующих перед недлинным строем ополчения, были лучники и пращники, и даже доспешная пехота.

Пожалуй, все эти три тысячи кое-как вооруженных поселян могли произвести впечатление на самую большую орду кочевых или справиться с набегом ополоумевших от весеннего гона молодых кентавров… Только предстояло им встретиться не с кентаврами, не с кочевыми, даже не с горными троллями, а с противником куда страшнее.

С Третьей армией Повелителя Востока.

Сколько Барс ни думал о том, за каким Хаосом понесло армию по Старому торговому тракту, так ничего придумать и не смог. От напуганных торговцев, изо всех сил улепетывающих на Запад, узнал только, что армия идет, что армия не щадит никого, кто пытается сопротивляться, что после себя армия оставляет руины и что на пройденные армией земли приходят имперские наместники, которые превращают бывших свободных поселян в подданных Благосклонного и Сокрушительного императора Востока.

Вот эти наместники и вызвали негодование старейшин. К набегам и нашествиям в Последней Долине относились с житейским спокойствием — так всегда было, так всегда будет. Только на памяти стариков трижды прокатывались по Последней Долине волны набегов, трижды приходилось уходить в леса и горы, один раз — прятаться почти целый год и даже пережить зиму в шалашах и пещерах, но всегда враг уходил. Не было в Последней Долине для чужаков ничего такого, за что стоило бы держаться.

Если бы не эти наместники… если бы не ужас старейшин перед налогами и прочими государственными поборами, от которых в свое время бежали предки… если бы не та стрела… Если бы…

Сразу после рассвета через Рубежную реку переправились дозорные, которых Барс накануне отправил на Восток. О том, что видели за рекой, дозорные рассказали только Барсу, но слишком взволнованными они выглядели, слишком страшным было то, что предстало их взору там, на Драконьей Пустоши.

Ополченцы сунулись к дозорным с расспросами, те отмалчивались, но это не успокаивало поселян, а тут еще черные дымные столбы, которые стали отчетливо видны на горизонте с восходом солнца. Десятки и сотни столбов — надгробных памятников над тем, что раньше было поселками, деревнями и хуторами Драконьей Пустоши. Местные жители селились прямо возле Старого торгового тракта, болота и дремучие леса не пускали в стороны, не давали расселиться шире.

Теперь за это пришлось расплатиться. За это и еще за гордость и глупость князя Драконьей Пустоши. Он даже не попытался вступить в переговоры, бросился во главе своей дружины на дозор Третьей армии, порубил полтора десятка наемников и погиб, натолкнувшись на конных латников.

— Нужно уходить, — сказал Дрозд, старший среди дозорных.

— Нужно, — кивнул Барс, глядя на дымы.

— Ты убоишься старейшин? — с пренебрежением усмехнулся Дрозд.

Он давно подбивал вожака послать к бесам жалкое блеянье старцев и взять власть в Последней Долине в свои руки. Князь Барс — хорошо звучит, частенько говаривал он у походного костра, и малая дружина хором подхватывала: «Слава князю Барсу!» — но всякий раз Барс одергивал Дрозда.

Тот был из пришлых, не до конца понимал, что простые и не особо умные жители Последней Долины умеют не только пахать свои не слишком плодородные земли и выплавлять плохое железо из руды своих скудных рудников. Они умеют ненавидеть, и тот, кто по глупости или недомыслию вызывал эту ненависть, имел всего два выхода — бежать или умереть.

— Я не боюсь старейшин, — медленно произнес Барс. — Я могу увести ополчение от тракта в глубь Долины. Тутошние хутора пожгут — плохо, но терпимо. Если что — всем миром отстроим. А если они пойдут за нами? Сам посуди, Дрозд, вот сейчас армия пройдет по тракту, и это значит, что припасы и еду они будут получать по нему. А вдруг мы сбрендим окончательно и в самый неподходящий момент им тракт и перережем? Как думаешь, такая прорва людей и лошадей сколько на подножном корму продержится? Неделю? День?

Дрозд вздохнул, соглашаясь.

— Что бы там ни болтали старейшины, — сказал Барс, — а пути у нас только два. Либо подохнуть, либо…

— И да славится наместник Барс? — со своей обычной усмешкой спросил Дрозд.

— А что, тебе так меньше нравится? И самое главное — я потом смогу взять наших стариков, собрать их и свозить в Драконью Пустошь, дать посчитать костяки вдоль дороги… Показать, что они готовили для себя…

— Ну что, я с тобой, ты же знаешь, — Дрозд оглянулся туда, где отдельным станом стояла малая дружина. — И парни — тоже.

— Вот и славно. Когда, говоришь, армия доберется сюда?

— А уже, — сказал Дрозд, вскакивая на ноги. — Вот, смотри!

Над лесом, что доходил до самой Рубежной реки, взлетели птицы. Густые темные стаи с криками носились над деревьями.

— Прикажи строиться. — Барс набросил на плечи плащ, неторопливо застегнул фибулу и медленно побрел к своему коню.

Спешить, в общем, было некуда.

Ополченцы с криками и руганью бежали к значкам своих сотен, расставленных еще с прошлого вечера у самой вершины холма как раз напротив брода. Кто-то споткнулся и упал, кто-то, неловко повернувшись, разбил древком копья нос своего соседа, кто-то отбился от односельчан и звал тоскливо и тревожно Медвежатовых… Только малая дружина развернула строй быстро и без суеты.

Конный отряд, появившийся из леса на песчаном берегу Рубежной реки, не показался ополченцам ни внушительным, ни опасным. Сотня-полторы конников рассыпалась редкой цепью по берегу, высматривая брод.

А что его было высматривать? Каменные столбы на той стороне и на этой указывали не только место брода, но и как высоко сейчас стоит вода. Весенний паводок уже сошел, кони переходили реку бродом, не замочив колен.

Кони у разведчиков были махонькие, степных кровей, да и сами всадники не отличались ни особой статью, ни очень уж устрашающим видом — щуплые, низкорослые, с темными обветренными лицами.

— Тю! — закричал какой-то голосистый лучник из первого ряда. — Полурослики на собаках скачут!

Ополченцы загоготали, засвистели, надсаживаясь, заулюлюкали.

— Если кто стрелу пустит или пращой баловаться без приказа начнет — лично в клочья порву, — громко сказал Барс сотникам. — Идите к своим и каждому втолкуйте — только по моему приказу. Все рог малой сотни слышали? Вот по его двукратному сигналу — стрелять, по троекратному — вперед напуском, а если один раз, с переливами, то отступаем…

Сотники бросились в строй, крича и раздавая подзатыльники с пинками молодняку, вошедшему в раж и не желающему замолчать и выслушать волю предводителя ополчения.

А конные разведчики императорской армии на весь этот крик внимания не обратили. Осмотрев берег и каменные столбы, конники развернулись лицом к броду.

— А езжай сюда, косоглазый! — крикнул ополченец. — Уж мы тебя так приветим, что глазки-то на всю ширину откроются…

— Слышь, малыш! — подхватил второй. — Шишку в задницу хочешь? Очень от косоглазия способствует!

Можно было приказать, чтобы заткнулись. А можно было дать возможность выкричаться. Все равно, когда из леса к воде потекла сплошная масса закованных в сталь конников — гигантов на громадных, специально выведенных конях, крики и смех в рядах ополчения разом стихли.

И улыбки с загорелых лиц словно кто разом смахнул.

Конники, не останавливаясь, вошли в воду, не спеша, но и не мешкая, двинулись к противоположному берегу. Поверхность воды вскипела под ударами сотен копыт.

Над отрядом развевалось знамя с зеленым драконом. Барс вздрогнул, вспомнив, на что способен в бою легион Зеленого Дракона. И еще вспомнил, что в легионе — полторы тысячи опытных, закаленных годами боев воинов, укрытых сталью и защищенных магией.

— Дрозд! — окликнул Барс.

— Да! — громко ответил тот и добавил тихо, подъехав на коне поближе. — Что прикажет господин наместник?

— Рот закрой, — отрезал Барс. — Я сейчас поеду к ним… А ты… ты смотри, чтобы никто из селян…

— Я уже предупредил наших, присмотрим. Не сомневайся, — Дрозд поклонился с усмешкой. — Твоя милость…

Барс тронул шпорами коня и выехал из строя.

До реки как раз был один полет стрелы. Барс не хотел боя, собирался сделать все, чтобы избежать его, но место для ополчения все равно выбрал правильное. Стрелы его лучников с холма аккурат ложились на брод, а с того берега, с низкого берега Рубежной реки, не всякий лучник и не из всякого лука мог достать ополченцев на холме.

Барс медленно ехал навстречу легиону Зеленого Дракона, широко разведя руки в стороны жестом, ясным и понятным каждому воину. Он не желает боя, он хочет говорить. Десять тысяч ополченцев не смогло бы сделать того, что сделал Барс: легион замедлил шаг, конники разъезжались в стороны, как только выбирались на сухую землю.

Могло показаться, что каким-то неведомым колдовством воздвигнута перед ними невидимая стена, и о стену эту расплескалась волна живой стали.

Забрала на шлемах Драконов были опущены, но копья все еще подняты вверх, а мечи оставались в ножнах.

Барс проехал половину расстояния от холма до реки, остановил коня и снял шлем.

Так требовал обычай войны: можно попросить разговора, можно дать понять противнику, что хочешь договориться, но без его разрешения приблизиться к строю нельзя.

Теперь оставалось только ждать.

Строй Драконов расступился, и навстречу Барсу выехал облитый сталью гигант с треугольным флажком на копье. Приблизившись к неподвижному Барсу, левой рукой медленно поднял забрало на шлеме.

— Ты хотел говорить? — громким голосом спросил Дракон.

«Да», — хотел ответить Барс. Одно короткое слово. Всего один выдох, но даже для этого ему не было отведено времени.

Стрела с наконечником, выкованным в Последней Долине из местного железа, никогда не смогла бы пробить доспех Дракона. Мягкий металл размазался бы по полированному сплаву доспеха, смялся бы в комок, но стрела, вылетевшая откуда-то из-за спины Барса, ударила Дракона в незащищенное лицо.

Барс даже не заметил, как она ударила.

Один миг — и из глаза конника уже торчит древко с оперением: Дракон умер сразу, длинная стрела пробила через глазницу ему голову до самого затылка.

Барс выронил свой шлем.

Дракон умер, но остался неподвижно сидеть в седле. У них были особые седла, приспособленные для таранных копейных ударов. И, наверное, Драконы не сразу поняли, что один из них убит. Они видели, не могли не видеть полета стрелы, но что для их брони одна стрела, если легиону случалось прорываться сквозь град арбалетных болтов и выдерживать обстрел из баллист и катапульт.

Сзади кто-то заорал, надсаживаясь. Кажется, это был Дрозд, но что именно он кричал, Барс не понял. Не разобрал из-за грохота крови в ушах.

Это смерть, понял Барс. Смерть всех, кто стоит у него за спиной, всех, кого старики прислали к реке на убой. Смерть Последней Долины.

Копье в мертвой руке Дракона качнулось и стало медленно заваливаться набок.

Барс рванул повод, разворачивая своего коня, безжалостно ударил его шпорами и поскакал на вершину холма.

Дрозд выволок кого-то из строя лучников, толкнул его, повалил на колени и широким взмахом меча снес голову — кровь выплеснулась на траву, обезглавленное тело рухнуло вперед, дергая руками и суча ногами.

Бессмысленно. Теперь все это бессмысленно.

Легион не прощает. У них на знамени это вышито как девиз — легион не прощает.

А тут — подлость, которую не оставил бы без наказания даже отряд наемников. Ни одна разбойничья шайка никогда не опустилась бы до такой подлости, как убийство во время переговоров.

— Рогач! — взревел Барс, понимая, что все, что исправить больше ничего нельзя, что теперь можно только умереть прямо здесь, не побежав и не потащив за собой мстителей в Последнюю Долину. — Двойной сигнал!

Взревел рог — раз и еще раз.

Защелкали тетивы по кожаным наручам, стрелы с шорохом взлетели, и через мгновение будто град обрушился на Драконов. Частый стук металла по металлу сливался в сплошной грохот, словно обезумевший кузнец, десяток кузнецов, сотня — торопливо били по наковальням. Били-били-били…

Строй Драконов был неподвижен. Только двое из них, не обращая внимания на удары стрел, медленно подъехали к убитому, один из них взял коня под уздцы, а второй подхватил выпавшее на землю копье. Так же, не торопясь, Драконы вернулись в строй.

— Прекратить стрельбу! — крикнул Барс.

Прекратить-прекратить… — подхватили сотники и десятники. Грохот стих.

Наступила тишина.

Только фыркали кони малой дружины.

— Дрозд!

— Я.

— Что ж ты так?..

— А бес его знает, как он умудрился… Пацан совсем, из Трушинских, его отец еще с нами на дальнее стойбище ходил. Помнишь?

— Помню.

— Я на скрип лука обернулся, а он, даже почти не целясь, навскидку… так быстро…

— Ладно, чего там… Значит, смотри… Сейчас нас будут убивать. Ты это понимаешь? Не побеждать, а убивать. Пленных не будет, понимаешь?

— Понимаю, чего тут…

— Значит, дружину, когда все начнется, потащишь на левый край, и чтобы ни одна душа даже не вздумала в Долину бежать… Держать и не пускать. Иначе я мертвый тебя найду и порву, ты меня знаешь, я свое слово…

— Да знаю я, знаю… — отмахнулся Дрозд. — Только вот я еще думаю, когда совсем уже все будет, я, пожалуй, ударю с теми, кто уцелеет, во-он туда, к дальнему лесу, в сторону от Долины. Может, кто в суматохе и спасется?

— Например, ты? — спросил Барс.

— А хоть бы и я?! — с вызовом ответил Дрозд. — Не ты же?

Со стороны реки послышался звук трубы — не глубокий чистый звук меди Драконов, а хриплый, словно надтреснутый.

— Я так думаю — загонщики пожаловали, — вздохнул Дрозд и протянул руку предводителю. — Ты бы хоть шлем какой-никакой надел…

— И так сойдет. — Барс пожал руку Дрозду. — Если вернешься в Долину, там постарайся что-то придумать вместо меня… Тяжко будет мужикам…

— Постараюсь. А тебе нужно было князем становиться, точно тебе говорю. Сейчас бы всего этого — не было бы…

— Ты так думаешь?

— А какая разница, что я думаю… Тут до полудня бы дожить…

До полудня Дрозд не дожил.

Вначале из-за строя Драконов в обе стороны широкой дугой хлынули стремительные степные конники, охватывая строй ополчения.

Дважды, не дожидаясь команды Барса, взревел рог дружины, и стрелы ударили по степнякам. У тех не было доспехов Дракона — обычно они полагались на свою скорость, — но в Последней Долине с малолетства приучали стрелять именно по быстрой мишени. Кентавры были куда как быстрее любого человеческого конника.

Стрелы выбивали всадников из седел, поражали лошадей в головы, заставляя падать, переворачиваться через голову. Те из степняков, кому удавалось подняться невредимым, оказывались под копытами несущихся следом и снова падали, оглушенные и изломанные…

Крик, пронзительный визг бьющихся в агонии лошадей, хруст костей, предсмертные выкрики и вопли ярости…

Но ни одна стрела не полетела в ответ до тех пор, пока кольцо вокруг холма и ополчения не было замкнуто.

— Щиты! — крикнул Барс, услышав сигнал трубы степняков.

Но щиты были не у всех.

Легкие тростниковые стрелы падали на строй ополчения, прореживая его, как град выбивает целые полосы во ржи.

Поселяне закричали от бессильной ярости, но не побежали — каждому из них случалось попадать под стрелы, и не раз, когда кентавры или кочевые вламывались в Последнюю Долину. Но никогда им не случалось попасть под такой частый дождь из стрел. Щиты, поднятые над головами, через несколько мгновений превратились в ежей, тела убитых и умирающих ополченцев были утыканы стрелами.

Барс спрыгнул с коня, хлопнул его ладонью по крупу, отгоняя, и побежал к дружине, прикрываясь щитом.

Несколько стрел пришпилили край его плаща к сухой земле, Барс рванулся, расстегнул фибулу и сбросил плащ. Он не заметил, как строй Драконов медленно сдвинулся с места и пошел вперед, растягиваясь в стороны.

Он почувствовал, как содрогается земля, оглянулся и увидел, что солнце отражается в склоненных к земле зазубренных наконечниках копий. Всего в нескольких саженях от первой линии ополчения. Вернее, того, что осталось от первой линии.

Драконы не атаковали на полном ходу, они не хотели просто смять и опрокинуть противника, они собирались убить каждого.

Строй дрогнул и рассыпался.

Селяне побежали, роняя оружие, бросились они в сторону Долины, к дому, но с той стороны были дружинники. Они гнали бегущих прочь, кричали, чтобы те бежали к лесу, к дальнему лесу, а ополченцы не понимали — зачем? Почему они не могут спастись в родных, знакомых местах?

Барс бросился наперерез бегущим, взмахнул мечом, отрубил по локоть руку крайнему, потом толкнул следующего вперед, схватил его за плечи, развернул и мечом распорол горло — так, чтобы все бегущие видели, чтобы эта кровь, это спокойное убийство испугало их больше, чем смерть от стрел или зазубренных копий.

Люди побежали к лесу.

— Вперед! — проорал Барс дружинникам, взмахнув рукой. — Прорвите кольцо к лесу!

Дрозд толкнул в бок Рогача, тот поднял рог к губам, просигналил один раз и рухнул, пронзенный несколькими стрелами сразу. Вот поэтому Барс для отступления всегда выбирал самый короткий сигнал.

Дружинники бросились вперед, вырвались из облака пыли, поднятого лошадьми Драконов и ополчением, броском преодолели расстояние до конных лучников и врезались в их строй.

Дрозду и еще троим не повезло — стрелы выбили их из седел. Или наоборот — повезло?

Тогда Барсу было недосуг размышлять. Он с остервенением пытался прорубиться сквозь сплошную завесу копий к Драконам. Или пытался заставить их нанести наконец смертельный удар, но тщетно.

Ему удалось перерубить два древка, но проскочить в брешь — не смог. Пеших ополченцев, по глупости или от храбрости не бросившихся на прорыв вслед за дружинниками, закололи почти сразу. Он слышал, как лезвие с хрустом вонзалось в живот ополченца — крик и чавкающий звук, издаваемый наконечником, выдирающим при обратном движении внутренности несчастного.

Раненых не добивали, не собирались прерывать их мучений.

Для Барса была уготована иная судьба. Он понимал это и попытался схитрить. Сделав вид, что хочет поднырнуть под нависшие копья, он стремительно изменил направление броска и полетел прямо на острия. Не допрыгнул он всего чуть-чуть, успел даже улыбнуться с облегчением, но зазубренная сталь вдруг ушла к земле, и он грудью и лицом ударился о древки.

Дыхание пресеклось, Барс захрипел и упал на колени.

На него навалились сзади. Он сумел встать на ноги, выпрямиться и отшвырнуть двоих насевших сзади степняков. Рванул из-за голенища нож, воткнул его в живот ближайшего, развернулся ко второму, тот попятился, заслоняясь кривым клинком.

— Давай! — закричал Барс, бросаясь на степняка.

Себе он это кричал или своему противнику, подбадривал себя или просил, умолял того о смерти — ни тогда, ни впоследствии, когда появилось время для размышлений, Барс понять не мог.

С нескольких сторон на него набросили арканы, растянули в стороны, повалили на землю. Ни на мгновение он не потерял сознания. Ни на крохотное мгновение.

Его подхватили на руки и отнесли на вершину холма.

Битва уже стихла. Да и не битва это была, а бойня.

Он видел, что кто-то из ополченцев все еще пытается добежать до леса, конные лучники на скаку расстреливают бегущих, а остатки малой дружины — его дружины — пытаются хоть как-то задержать противника, бросаются в атаку, теряя людей, отступают, снова теряя людей…

Барс даже испытал что-то похожее на гордость за своих дружинников. Успел испытать, прежде чем пришла боль.

Двое степняков быстро вырыли глубокую узкую яму на самой вершине холма. Откуда-то принесли бревно в три человеческих роста и толстую длинную доску.

Строй Драконов окружил холм.

Торопливо застучали топоры, но Барс поначалу не видел, что для него готовится, а когда понял — пугаться было уже поздно.

Его повалили на сколоченный крест, растянули в стороны руки. Он бы и сам подставил их, но ему не дали шанса проявить последнее мужество. И вправду, что ожидать от человека, подло убившего во время переговоров? И пусть это сделал не сам Барс. И пусть все видели, что стрелявший был казнен своими же — все это ерунда. Предводитель несет ответственность за своих людей. За каждого. И каждый несет ответственность за своего предводителя.

Все честно, подумал Барс.

Для него на свете оставалось важным только одно — не закричать.

Он не смог отговорить старейшин. Он не смог предотвратить резню. Он даже предать Долину ради ее спасения не смог. И умереть не смог в бою. Значит… Значит, он должен суметь не закричать.

И это было непросто.

Острие массивного четырехгранного гвоздя коснулось внутренней стороны его правой руки, чуть повыше запястья. Коснулось осторожно, будто палачи боялись причинить боль слишком рано.

Барс почувствовал, как острие прокололо кожу. По гвоздю еще не ударили обухом боевого топорика: степняк лишь осторожно направлял гвоздь между костями руки. Барс краем глаза увидел сосредоточенное выражение лица своего палача и торопливо поднял взгляд вверх, к небу.

Даже полдень еще не наступил, подумал Барс.

Гвоздь пропорол кожу, пошевелился в ране, нащупывая промежуток между костями.

Солнце светило Барсу прямо в глаза, было неприятно и больно. Потекли слезы, и Барс торопливо закрыл глаза.

Удар, грани гвоздя скрипнули о кость. Двумя ударами степняк загнал гвоздь сквозь руку в доску и перешел к левой руке.

«Не больно», — прошептал Барс. Когда копье в позапрошлом году пропороло ему бок — было гораздо больнее. А когда пять лет назад ударом дубины орк из приблудившейся шайки сломал ему правую руку, то было гораздо больнее…

Второй гвоздь прибил левую руку к перекладине.

С Барса быстро стащили сапоги, положили ноги одна на другую в щиколотках, но одним ударом пробить обе ноги не получилось: гвоздь скользнул в сторону, разрывая плоть.

«Не больно», — прошептал Барс, чувствуя вкус крови из прокушенной губы. Совсем не больно.

Гвоздь выдернули, приставили еще раз и теперь забили.

Вот когда крест подняли и его нижний край опустили в яму, вот тогда больно стало по-настоящему. Но Барс не закричал.

Крест повернули лицом к Старому торговому тракту.

Барс видел, как Драконы медленно объехали холм и двинулись по тракту на запад. За ними — конные лучники, наскоро сложив холм из своих товарищей, погибших в бою. Один из всадников задержался, протянул руку к мертвецам, с его пальцев сорвалась невидимая в солнечном свете молния, и громадный погребальный костер вспыхнул у подножия холма.

Все-таки мы не просто так погибли, подумал Барс, попытался посчитать, сколько было убито степняков, сбился несколько раз, прежде чем сообразил, что в любом случае это намного меньше, чем три тысячи его ополченцев, чьи тела были разбросаны на холме и вокруг.

У него было время, чтобы понять, что это его товарищам повезло. Что и Дрозд оказался счастливчиком, и Рогач. И вечному неудачнику Перстню, которого прикололи к земле двумя копьями, на самом деле повезло. Хоть он и не сразу умер, а еще почти до самого конца дня стонал и скреб пальцами по земле.

К закату он уже умер, а Барс все еще был жив.

Было трудно дышать, суставы на плечах вывернулись, грудь сжалась, и каждый вдох давался с трудом. Прилетели мухи. Потом — птицы.

Ворон попытался клюнуть Барса в лицо, но тот плюнул, и птица, обиженно каркнув, улетела. Тогда у Барса во рту еще могло набраться слюны на плевок.

Стемнело, из лесу пришли трупоеды, Барс не видел их, только слышал, как они рвут мертвую плоть и грызут кости. Какая-то небольшая тварь попыталась достать Барса, но не допрыгнула, скрипнув когтями по бревну.

Странно, но Барс смог уснуть. Или просто забылся, устав от боли?

Когда он открыл глаза, солнце уже снова встало. Черных дымов над Драконьей Пустошью уже не было — то ли уже все выгорело, то ли погасили.

У большинства тел, насколько мог видеть Барс, были объедены лица. Некоторые мертвецы были разорваны почти на куски.

Это не страшно, подумал Барс. Было бы гораздо хуже, если бы мертвецы встали. Он в юности участвовал в битве на Проклятом поле и сам видел, как в ночь после битвы мертвецы встали и набросились на живых. И был одним из немногих, кто смог тогда выжить.

Он снова терял сознание и снова приходил в себя. Птицы, обожравшиеся мертвечины, уже не взлетали: тяжело переваливаясь, они бродили от трупа к трупу, выбирая кусочки повкуснее.

К вечеру пошел дождь, Барс попытался поймать хоть несколько капель, но не мог поднять голову — затылок упирался в бревно. Капли били его по лицу, стекали по щекам, а он мог только слизывать влагу с губ.

Третий день наступил внезапно, без ночи. Солнце только-только коснулось горизонта на западе, как вдруг снова оказалось на востоке и медленно, очень медленно, поползло вверх по небосводу.

А войска все шли и шли по Старому торговому тракту, мимо холма, мимо креста на холме и мимо человека на этом кресте. Никто даже не подошел к кресту, не поинтересовался, кто же именно оставлен здесь умирать.

К полудню третьего дня Барс понял, что мимо него идут обозы. Громадные быки тянут осадные орудия на массивных деревянных колесах, пастухи гонят стада коров, отары овец и коз.

Сплошным потоком в три ряда шли фургоны с полотняным верхом, из них выглядывали женщины и дети, но и они не подошли к Барсу, хотя он так надеялся…

Он не хотел просить воды или спасения. Он мечтал только о смерти. Разве это так трудно — просто ткнуть ножом в сердце? Или перерезать горло? Он бы обязательно выполнил такую пустяковую просьбу. Он бы — выполнил.

Он моргнул, и дорога опустела. Только пыль осторожно опускалась на камни древнего тракта. Пыль устала висеть в воздухе. Пыли очень хотелось спать. Пыли не суждено умереть, ей повезло еще меньше, чем Барсу — ему осталось жить совсем немного. Мало кто, распятый на кресте, проживает три дня. Только очень упорные и сильные проживают дольше. Самые сильные и самые упорные. И самые невезучие.

— А он еще жив, — услышал Барс и попытался открыть глаза.

Солнце до половины опустилось за горизонт, и тени стали длинными.

Вокруг креста белели голые кости, лишь кое-где покрытые клочьями почерневшей плоти.

— Он смотрит! — произнес тот же голос.

Женский голос. Девичий.

Веки присохли к глазам и не могут подняться, с ужасом подумал Барс. Он заставит их подчиниться… Он заставит… Он умеет добиваться своего.

Ну? Открывайтесь… Открывайтесь… пожалуйста…

Три всадника поднялись почти на самую вершину холма. На крупном вороном жеребце — молодой человек не старше двадцати пяти… Или даже младше. В кольчуге, со щитом и полуторным мечом у седла.

Глаза Барса видели плохо, перед ними плавал туман, смазывая черты. Второй мужчина, гораздо старше, на лошади попроще… в одежде скорее торговца, чем воина — бурая куртка с капюшоном, серые штаны и высокие кожаные сапоги. И, кажется, знакомое лицо.

И девушка в темно-зеленом мужском костюме, по-мужски сидящая в седле. Овальное лицо обрамлено длинными волнистыми светлыми волосами.

Барс напряг глаза, но черт лица рассмотреть не смог.

— Он смотрит, — сказала девушка.

— Да, милая, — ответил молодой человек. — Он еще жив. Казнь на кресте подразумевает именно медленную смерть от удушения… обезвоживания… боли…

— И безысходности, ваша милость, — сказал пожилой мужчина, подъезжая к кресту поближе. — А я его знаю, ваша милость… И вам про него рассказывал. Вот глазливая у меня натура. Если чего-то, значит, захочу, то молчать об том нужно, как покойнику. Или немому. В прошлом годе в своих вещах рылся, смотрю — куртец старый кожаный. Я про него совсем забыл, а он в мешке остался. Вот я подумал тогда, что, стало быть, как обновка у меня выходит. Давно ненадеванное — все одно что новое. Мне бы и промолчать, а я нет, возьми да и ляпни Стряпуну, что повезло мне, значит, и курточка-то как раз к морозу кстати подвернулась. И что? На следующий день господин наместник изволил на феникса охотиться, а тот, не будь дурак, огнем пылкнул, мой мешок и обгорел. И ведь досада: все остальное уцелело, а куртка, на которую я уже надеялся, — в пепел. Ну, там еще десятка три егерей вместе с его милостью господином наместником на дым ушло, из ловчих, почитай, только я да моя лошадь и уцелели…

— Ты сказал, что знаешь его, — напомнил его милость.

— А таки знаю, — мужчина встал в стременах, лицо его оказалось почти на уровне лица Барса. — Барс это, вожак малой дружины. Я вашей милости про него рассказывал, а вы изволили сказать, что обязательно с ним повидаетесь, как только в Долину прибудете. Вот и повидались… Извини, Барс, доброго дня я тебе не пожелаю, да и здравствовать тебе сейчас не сподручно. Умираешь ты, парень… А жаль… Не узнал меня, что ль? Я торговец, зовусь Коготь… Да ты меня с караваном малым до Дикой речки сопровождал и обратно.

Барс пошевелил губами. Запекшиеся губы треснули, по подбородку потекла кровь.

Коготь тяжело опустился в седло и отъехал в сторону.

— Он, наверное, хочет пить, — сказала девушка.

Коготь быстро глянул на нее и отвернулся.

— Милый, давай дадим ему воды? Или даже лучше — у меня во фляге есть вино, — девушка сняла с луки седла деревянную флягу, обтянутую сукном, и встряхнула ею. — Вот. Коготь сможет дотянуться до его губ?

— Хорошо, милая, — молодой человек взял у девушки флягу. — Ты езжай к обозу, скажи капитану Картасу, чтобы он поворачивал направо, во-он сразу за тем холмом. Мы тут задержимся немного, а потом вас догоним. А ты проследи, чтобы твои девушки не разбрелись, как позавчера, по лесу за цветами… Хорошо, Канта?

— Слушаюсь, ваша милость, — девушка отсалютовала молодому человеку, тронула бока своей лошади шпорами и помчалась к подножию холма.

— Я надеюсь, ваша милость, вы не собираетесь поить беднягу вином? — спросил Коготь.

— Я похож на палача? — с брезгливыми нотками в голосе осведомился молодой человек.

— Зачем палач? Тут и просто добрый человек справится… — Коготь снова подъехал к кресту. — Парень не пить хочет, парень умереть желает, я так понимаю… Может, ваша милость, я его быстро по горлу чикну, и поедем себе? А ее милости скажем, что напоили беднягу, можно сказать, осчастливили… А? Может, и мне в мой смертный час кто такую же милость окажет? А, господин наместник?

Наместник?

Барс встрепенулся, перед глазами на мгновение прояснилось. Наместнику было чуть больше двадцати. Сильные волевые черты лица, широкие плечи… Спокойный голос, властный тон человека, уверенного в своем праве повелевать.

— Значит, это с ним ты советовал мне договариваться? — спросил наместник.

— С ним, ваша милость.

— Значит, и мне, и ему не повезло… — с искренней грустью в голосе проговорил наместник. — Он и раньше был таким… худым?

— Да что вы, ваша милость? Тут только половина от него, считай, и осталась. Притом меньшая. Так что — ножичком?

— Нет, — спокойно ответил наместник тихо, но так, что даже Барс понял — спорить с ним бессмысленно. — На кресте — значок. Прямо над головой этого… Барса. Видишь?

— Не слепой, чай, вижу, — с обидой ответил Коготь. — Дракон зеленый, и что?

— А это значит, что крест и то, что на этом кресте, — собственность легиона Зеленого Дракона. И никто не имеет права нарушить эту дарованную императором привилегию. А всякий нарушитель теряет право на защиту и становится законной добычей Драконов.

— Ну, нет так нет, — легко согласился Коготь. — Что он мне — брат, сват или, упаси Светлый Владыка, сын? Так, жизнь когда-то спас… Ну и что с того, если разобраться? Спас и спас. Вы вот что, ваша милость, вы езжайте за ее милостью да обозом, а я тут осмотрюсь и за вами… Гляну, как тут оно…

— Коготь… — тихо сказал наместник.

— Я тут, конечно, бывал, и не один раз, но только нелишне еще разок глянуть… Там вот омут такой неприятный… Пока люди здесь жили да без покойников, так оно и ладно было, а вот как здесь столько народу погибло, так в том омуте теперь…

— Сотник Коготь! — стальным голосом отчеканил наместник. — Вы действительно полагаете, что сможете меня обмануть? И надеетесь, что наместник, представитель власти императора в этой провинции, позволит вам нарушить императорские законы?

— Нет? Не позволит? — Коготь наклонился к самой шее своего коня и посмотрел на наместника снизу вверх.

— Ты же его добить хотел, Коготь.

— Добить… А если и добить? А если хотите начистоту, ваша милость, то вам бы его самому нужно было бы снять с креста, на белых ручках своих до самой Последней Долины и отнести. И своему лекарю строго-настрого приказать, чтобы тот бедняге жизнь возвернул. Вот так я вам скажу, ваша милость! По-стариковски да по-честному, как вам никто больше и не скажет.

— Ну, ты же понимаешь, что я никогда не смогу так поступить…

— Не понимаю, ваша милость! — выкрикнул Коготь так резко, что вороной жеребец наместника мотнул головой и шагнул в сторону. — Вы же наместник! Вы же хотите настоящим наместником быть, а не абы кем.

— Да, — наместник успокоил жеребца, похлопав его ладонью по шее. — И что?

— Ничего, ваша милость! Я уж не знаю, чего у них тут вышло, за каким бесом их Хаос в бой попер, только теперь вам придется всю Последнюю Долину от диких земель защищать, да дорогу от Рубежной реки до самого Нагорья, да леса здешние как-никак чистить, да за рудниками приглядывать… Вы это на самом деле собираетесь моей сотней управиться да сотней болванчиков капитана Картаса? Или свою личную охрану в дозор да в провожатые к обозу пошлете?

— Пошлю, если будет нужно. А если будет нужно, то и сам…

— И супругу свою…

— Коготь!

— Да молчу я, молчу, ваша милость. Велено подыхать — пусть подыхает. Только и вы имейте в виду, ваша милость, что вот тут, вдоль тракта, таких крестов тысячи сейчас вкопали…

— Кто вкопал?

— Да вы, ваша милость, и вкопали. И на крестах тех оставшиеся жители Долины, арбалетчики Картаса, мои парни, я сам и вы, простите, с супругой, с краешка. И всем нам помирать, только не три дня, как Барсу, а чуток дольше. И похуже. Такое мое мнение. Хотите — в глотку мне его забейте, хотите в спальне над кроватью приколотите вместе с языком. — Коготь махнул рукой, поклонился Барсу и поехал прочь.

— Я не могу, — сказал наместник, оставшись перед крестом в одиночестве. — Я понимаю, что он прав. Я понимаю, что для всех — это было бы правильно. Но это будет нарушением закона. А он не может быть нарушен. Не может — ни при каких обстоятельствах. Ничто не может послужить оправданием для отступления от закона. Если хотя бы в мелочи… из самых лучших побуждений я преступлю закон… или закрою глаза на его нарушение, то это будет значить, что… Будет значить, что я… Я не могу так поступить. Не имею права.

Наместник тронул коня и скрылся в темноте, которая уже заполонила все вокруг.

Сволочи, подумал Барс… И этот мальчишка, и тот старик… Один не может нарушить закон, а второй… второй что, не мог привстать в стременах и ударить ножом? Всего один удар, он ведь умеет.

Барс вспомнил его, только тогда сотник Коготь выдавал себя за купца, лазил по Последней Долине почти все лето, а к осени собрался вести караван в дикие земли, нанял Барса и его людей. Так очень даже уверенно купчина тогда у Дикой речки отмахивался ножиком во время ночного нападения речных разбойников. Троих положил. А тут мальчишки испугался… Да чтоб тебе пусто было… Чтоб в твой смертный час и тебе так же помогли, как ты помог мне…

Барс закрыл глаза.

Уснуть. Уснуть и не проснуться. Должна же в этом мире быть какая-то… если не справедливость, то хотя бы жалость…

В небе медленно плыли две луны. Еще несколько дней, и останется только одна. И наступит лето. А он обещал младшему брату, что пойдет с ним в начале лета за перьями зоревых птиц.

Ну тут уж пусть Котенок простит.

И за то простит, что с собой его старший брат на битву славную не взял, а отправил к кентаврам, чтобы от имени старейшин позвать в ополчение, а от имени Барса запретить им туда даже появляться.

А могли кентавры переломить бой? Конных лучников они бы точно выбили, да и доспехи Драконов для стрел кентавров не такие уж и непробиваемые… Окружения бы не получилось, Драконам пришлось бы вылавливать ополченцев по одному, отступали бы кентавры через Долину и привели бы Легион как раз за собой… Так что прав Барс, как бы потом это ни назвали поселяне — предательством или подвигом. Прав.

От таких мыслей даже боль отступила. И даже на несколько мгновений жить захотелось. Вернуться в Долину, найти Дареня и Старого Укора, взять за кадыкастые глотки да спросить, отчего это они в одночасье такие вдруг воинственные стали, отчего послали соплеменников своих на верную смерть? И чуть не погубили всех жителей Долины?

Как же так вышло, что старцы, у которых невероятно трудно было выпросить разрешение на самую малую и недалекую вылазку, которые даже на прямые оскорбления соседей норовили большей частью ответить укорами да уговорами, вдруг возомнили, что можно сражаться против войск императора и победить?

Сейчас, на грани смерти, Барс вдруг понял, что все время последнего совета он был словно в каком-то угаре, воздух вокруг него будто струился, мельтешил перед глазами, не давая сосредоточиться и понять: вот сейчас возле Очага совершается вовсе даже не глупость и не ошибка, а преступление. Предательство. И предатели — самые уважаемые жители Последней Долины.

Если бы он мог…

Если бы ему кто-нибудь — пусть бог, пусть демон — даровал жизнь… Не жизнь, нет, всего несколько дней. Месяц. Он бы нашел старцев, заставил бы их все рассказать, объяснить людям Долины, ради чего все это было сделано.

Старики. И еще… Еще…

Парень с Трушина хутора… Это он пустил стрелу, когда еще все можно было остановить.

Барс вспомнил хлюпающий удар. Стрела пронзила глаз Дракона. Они находились друг против друга. Барс — между Драконом и ополчением. И все-таки стрела попала. Почти на пределе дальности, в мишень не больше ладони.

Навскидку стрелял, напомнил Дрозд, подойдя к кресту. Я на скрип лука оглянулся, а он выстрелил… Быстро…

«Я помню», — сказал Барс Дрозду. «И толку? — спросил Дрозд, который и при жизни не упускал возможности поспорить с вожаком. — Моим пацанам с того что? Не, ты все правильно решил, когда приказал поселян в Долину не пускать, но ведь обидно, что мы все подохли, а та тварь, которая все это устроила, — еще жива… Тебе не обидно?» — «Обидно…» — «Еще скажи, что если бы ты мог…» — «Если бы я мог…» — «Знаешь что?..» — спросил Дрозд, усмехнувшись. — «Что?» — «Пошел ты в задницу со своими хорошими мыслями… Давай, подыхай скорее… Или еще лучше…» — «Что?» — «Выживи, Барс! Честное слово — трудно тебе, что ли?» — «Смеешься?» — «Точно тебе говорю — выживи. Нет для тебя места среди мертвых, слышишь? Нету! Вон, смотри, парни стоят, наши… И поселяне тоже… Видишь? Нет среди них для тебя места. И пока мы не разрешим — не будет. Ты должен…» — «Я хочу умереть…» — «Ты должен!»

И ночь тремя тысячами мертвых голосов пророкотала: «Ты должен!»

Боль пронзила все тело Барса — от кончиков пальцев до самого сердца.

— Я… — выдохнул Барс. — Я…

«Ты должен!»

— Я смогу, — выдохнул Барс.

— Вот и славно, — сказал кто-то над самой его головой.

Барс открыл глаза и не сразу понял, что с ним происходит. Он смотрел на звезды. И на обе луны, висевшие над трактом. И это значило, что он лежит на земле.

— Руки я тебе перевяжу, — сказал тот же голос. — У меня есть немного бальзама, я раны залью, но лучше бы тебе к опытному лекарю-травнику поскорее попасть.

— Я не смогу идти…

— Тебе кажется, что ты не сможешь идти, — поправил его голос. — Я думаю, что ты ошибаешься. Лежи, не дергайся, не пытайся доказать себе, что лишился сил окончательно. Подожди. Вначале — попей.

Фляга приблизилась к губам Барса, он почувствовал странный горьковатый запах, исходивший от нее.

— Не торопись, делай маленькие глотки. Ты же не хочешь захлебнуться? Потихоньку… — Тонкая, мерцающая в лунном свете струйка протянулась от фляги к губам Барса. — Вот, глоток. Еще один. Еще. Передохни. Твои ноги и руки я перевязал. С ногами немного хуже — прилила кровь, еще эта рваная рана… Уже и прибить толком человека к кресту не умеют. Раньше все делали чисто и аккуратно. Палач — это не тот, кто любит убивать, а тот, кто делает это строго по приговору, так, чтобы наказание было не меньше и не больше приговора. А иначе это уже не палач, а судья, выносящий и изменяющий приговоры. Тебя приговорили к распятию — прекрасно. Ты, наверное, заслужил. Заслужил?

— Да, — прошептал Барс, с удивлением ощущая, что теплая волна прокатывается по его телу, заставляя ровнее биться сердце, прогоняя гнилостный привкус смерти с языка.

— Вот, заслужил, был приговорен… к распятию, так я понимаю?

— К распятию… — ответил Барс в полный голос. — К распятию.

— Ну а получил из рук недоумка что? Распятие, которое, кстати, можно было провести без этих гвоздей, а при помощи обычной веревки. А еще раны, потерю крови… И эту жуткую дыру на ноге, будто тебя демоны рвали… Тебя не приговаривали к пыткам?

— Нет… Не знаю… Мне не зачитали приговор.

— И еще одно нарушение, — радостно провозгласил голос. — Ты разве не знаешь, что наш Благосклонный и Разрушительный император в непостижимой милости своей повелел… сколько лет тому назад? Сейчас у нас весна? Первая пора двух лун… значит, повелел он это ровно пятьсот семьдесят восемь лет назад.

Барс осторожно тряхнул головой, ожидая, что мир закружится и рассыплется. Но ничего не произошло, и голос, говорящий странные вещи, тоже не исчез.

— Император повелел, чтобы всякий, осужденный именем его, а значит, всякий, кто подвергся наказанию от военных или гражданских имперских властей, перед приведением приговора в исполнение, обязательно услышал свой приговор. В противном случае приговор считается недействительным, а приговоренный — оправданным. Для повешенного или четвертованного с нарушением правил это, конечно, ерунда, а вот для его родственников, уходящих от конфискации имущества, очень даже неплохой выход. Сколь я народу так спас — тысячи. Так что можешь не бояться, а спокойно являться хоть в императорский дворец: никто тебя даже пальцем не тронет и не упрекнет за то, что ты остался живым. Еще пару глоточков. Давай…

Барс с готовностью открыл рот.

Странный спаситель совсем заболтал его, но то, что было сказано, отчего-то успокоило Барса, будто какой-то полузабытый закон мог защитить его от мести Зеленых Драконов.

— Глоток, другой… Хватит. Ты сам доберешься до Долины? — спросил спаситель.

— Доползу, — замешкавшись лишь на мгновение, ответил Барс.

— Вот и славно. А мне, понимаешь, туда нельзя… Пока ты на кресте висел, туда прошел отряд…

— Наместника?

— Нет, отряд наместника ты видел, наверное. Гартан из Ключей — человек молодой, но достойный.

— Я это понял.

— А вот когда ты вряд ли что-то мог видеть, с тракта в Последнюю Долину свернул отряд в серых плащах. Слышал о таких?

Барс почувствовал, как ледяные пальцы сжали его сердце.

— Служители ордена инквизиторов, — сказал спаситель. — Я не служитель Хаоса и не занимаюсь черной магией, но инквизиторы рано или поздно начинают испытывать ко мне не самые лучшие чувства. Так что будешь идти — двигайся осторожно. Инквизиторы предпочитают разбивать лагерь на вершинах холмов, на чистой местности.

— Я пройду, — сказал Барс и попытался встать.

— Не так быстро, герой! — засмеялся спаситель, и Барс почувствовал, как сильные руки подхватили его и поставили на ноги. — Постой, привыкни. Голова не кружится?

— Нет. Нормально…

— Вот и хорошо. Только имей в виду: до восхода солнца тебе в любом случае нужно добраться до места. То, что ты сейчас чувствуешь себя почти здоровым, — это иллюзия. Настой из плодов черного дерева — штука очень коварная. И тебе больше пить ее нельзя. Иначе — умрешь. Ты меня понял?

— Понял.

— Ладно. Ступай.

Барс оглянулся — под локоть его держал высокий худой старик с длинной окладистой белой бородой и длинными белыми волосами. В лунном свете изрезанное морщинами лицо выглядело странной маской, поврежденной временем. Будто старая глина потрескалась… Или темнота рвалась наружу из-под слоя обожженной глины.

— Запомни, — сказал старик. — Указ, по которому ты оправдан, называется «Сто третьим Указом о правах». Его упоминание должно быть в архивах нового наместника. Запомнил?

— Сто третий. О правах.

— Молодец. Ты должен попасть к лекарю до рассвета. Или хотя бы к тому, кто тебя сможет к лекарю доставить.

— До рассвета, — повторил Барс.

— Ступай, мне тоже нужно торопиться…

Барс двинулся с холма. Сделав несколько шагов, он спохватился, что не поблагодарил своего спасителя, оглянулся, боясь, что тот исчез, но старик все еще стоял у поверженного креста, только набросил на голову капюшон плаща.

— Как тебя зовут? — спросил Барс.

— А разве у нас есть имена? — спросил в ответ старик. — Все мы — всего лишь безымянные путники. И я путник, и ты.

— Спасибо, — Барс поднял руку над головой.

— Может, когда-нибудь отплатишь, — засмеялся старик. — Может, не мне, а кому-нибудь другому.

Барс сделал еще несколько шагов, под ногой хрустнула кость. Кто-то из ополченцев. Или из дружины.

Барс снова оглянулся на вершину холма — высокая темная фигура неподвижно стояла в свете двух лун.

На мгновение Барсу показалось, что в темноте под капюшоном горит голубой огонь. Словно два огненных глаза смотрят на Барса.

Барс отвернулся и пошел быстрее.

Он знал, что нужно спешить.

Он знал.

«Помни!» — многоголосый шепот настиг его, когда он уже пересек тракт.

«Я помню», — прошептал Барс.

Загрузка...