Прогулка (СИ)

1

Согласитесь, нет ничего банальнее, чем начинать повествование с какого-нибудь откровенного штампа. К примеру, с такого: «Стоял жаркий июльский полдень». Ну, или: «Это был обычный июльский день, и ничто не предвещало…» Банально! Но дело в том, что полдень и в самом деле был невероятно жарким, из-за чего на какие-то там предвестия, даже если они и были, никто не обращал ни малейшего внимания. Духота была такой, что создавалось впечатление, будто медленно тянущийся от раскалённого асфальта воздух по плотности не уступает круто сваренному киселю, а изнурённые прохожие, шагающие по центральной улице мегаполиса, не идут, а плывут внутри этой вязкой, тягучей жижи.

Калмыков не был исключением. Он неторопливо брёл в толпе взмокших и тяжело сопящих людей, мечтая о том, чтобы как можно быстрее добраться до спасительной прохлады подземки и скрыться, пусть и ненадолго, в её бесконечных сквозняках от беспощадно палящего солнца. В такие минуты он часто себя ругал за лишний вес. Приходилось жадно ловить каждый кусочек тротуара, укрытый спасительной тенью, замедлять в таких местах шаг, и ускоряться на тех участках, где тени не было в помине, а под подошвами лакированных туфель проминалось расплавленное дорожное покрытие. К тому же сводил с ума галстук, почему-то завязанный сегодня туже обычного, из-за чего ворот белой рубашки начал натирать мокрую, разгорячённую шею.

Сложно сказать, что именно вынудило Калмыкова впервые в жизни нарушить собственное главное правило, гласившее: «Никогда не нарушай собственных правил, а тем более — правил твоего работодателя!» Но факт остаётся фактом: Андрей Семёнович Калмыков, вопреки распоряжению начальства, посмел поступить так, как поступил. Он свернул с раскалённой городской улицы в тенистую прохладу городского парка и присел на свежевыкрашенную скамейку под раскидистым вековым дубом, с которой открывался сказочный вид на широкий пруд. Удавка галстука, казалось, душила все сильнее, а растёртую докрасна шею начало жечь от пота. Калмыков ослабил узел, расстегнул ворот рубашки и облегчённо вздохнул. От воды тянуло спасительной прохладой. Мимо него по тротуару то и дело проносились молодые люди на роликовых коньках, скейтбордах и велосипедах, неспешно проходили парочки постарше, проплывало бесконечное количество бабушек с пёстро одетыми внуками. И никто из них не удостоил сидящего Калмыкова даже мимолётным взглядом. Но самого Андрея Семёновича такое положение вещей уже давно не удивляло. Мало того, он прекрасно понимал, почему его не замечают.

Одинокий сорокалетний мужчина, имеющий явные проблемы с лишним весом, одевающийся если не старомодно, то уж точно не по моде. О причёске вообще нечего сказать. Её просто не было. Нет, волосы у Калмыкова были. Причёски не было. То есть, обращать внимание на такого человека было просто не интересно. Такой себе средний человек, среднего возраста, средней чистоплотности и средней же комплекции. Зарабатывает среднюю зарплату на средней должности в среднем банке. Он это понимал, но менять ничего не собирался. В конце концов, в том, что Андрея Семёновича никто не замечал, не было ничего плохого. Это было нормально. Даже хорошо! Комфортно. Живёт себе человек, никого не трогает. Ни своих, ни чужих правил не нарушает. Его, в свою очередь, тоже никто не трогает. Полная идиллия с окружающим миром!

И угораздило же такого среднего, законопослушного человека взять да и свернуть в парк в самый разгар рабочего дня!

Со стороны пруда потянуло влажной прохладой, по разгорячённой коже пробежали мурашки. Калмыков едва заметно улыбнулся и, с удовольствием, поёжился. Теперь возвращаться в офис не хотелось вовсе.

— Надо туфли снять.

Калмыков даже подпрыгнул от неожиданности. Голос, произнёсший эту фразу, был громким и раздавался над самым его ухом. Андрей Семёнович повернул голову, рассчитывая увидеть говорившего, сидящим рядом с собой, но на скамейке никого не было. Тогда он обернулся за спину, и его недовольному взору предстала фигура молодого человека, одетого в ярко-жёлтую футболку и с весьма хаотично, но очень стильно, торчащими в разные стороны волосами.

— А? — растерянно протянул Андрей Семёнович.

— Туфли, говорю, снять нужно. Тогда кайф будет несравненно круче.

— А-а-а… — понимающе протянул Калмыков, хотя все ещё не понимал, чем привлёк внимание столь молодой и яркой личности.

— Григорий, — незнакомец обошёл скамейку и приветственно протянул руку, — Можно просто Гриша. Ну, или Гриха. Короче, как удобно, так и называйте.

— Андрей… — неуклюже представился Калмыков, а, чуть помешкав, добавил: Семёнович, — а ещё, чуть подумав, снова добавил: Калмыков.

— Как скажете, — широко улыбнувшись, сказал Григорий и как-то очень уж лихо плюхнулся на скамейку рядом с Андреем Семёновичем. Затем, без особого энтузиазма, окинул взглядом окружающие пейзажи и снова обратился к Калмыкову, кивая на его ноги: — Я серьёзно, туфли снять нужно.

— Да я как-то… — неуверенно промямлил тот, — Какое вам вообще дело до моих туфель?

Начинало раздражать, что какой-то незнакомый человек, явно моложе его, беспардонно нарушает комфортное времяпровождение. Да, к тому же, ещё и начинает… Нет! Не советовать! Указывать, что ему — Калмыкову — делать! И Калмыков искренне понадеялся, что последняя фраза даст красноречиво понять невоспитанному наглецу, что эта его навязчивость весьма некстати.

— Как хотите, — не меняя жизнерадостного тона, сказал Григорий и, с прежней улыбкой на лице, сбросил с ног собственные кроссовки, затем блаженно откинулся на спинку скамейки, раскинул в стороны руки и с удовольствием выдохнул: — Жизнь прекрасна!

Понимая, что повлиять на пришельца с помощью слов вряд ли удастся, Андрей Семёнович решил пересесть от греха подальше на другую скамейку, но, окинув взглядом парк, в очередной раз испытал раздражение — все посадочные места в поле зрения были заняты. А возвращаться в духоту расплавленных улиц ещё ой как не хотелось. Понимая, что ситуация патовая, Калмыков скривился и посмотрел на непрошеного гостя. Тот продолжал сидеть, раскинув руки, с закрытыми глазами и что-то тихонько напевал себе под нос. Как только взгляд Калмыкова упал на Григория, тот открыл глаза, слегка потянулся всем телом и с неизменной улыбкой уставился на Андрея Семёновича.

— Вот вы сейчас думаете: «Ой, ай! Какой хамоватый молодой человек! Мешает мне отдыхать. Умничает».

От этих слов Калмыков заметно заёрзал задом на скамейке, словно что-то под этим самым задом зашевелилось, и нервно кашлянул.

— Ну, не юлите. Так и есть. А ведь что я сказал? Всего лишь порекомендовал поступить так, как того вы и сами желаете! Ну, признайтесь, вам же нестерпимо хочется разуться и пройтись босиком по прохладной траве. Так что сдерживает?

Григорий выдержал паузу и по-приятельски легонько толкнул Калмыкова локтем в бок.

— Ну же! Все просто! Снял тесные, душные туфли и выдохнул. Всё!

Андрей Семёнович, чувствуя приливающую к лицу кровь, напрягся и посмотрел на босые ноги собеседника, затем огляделся вокруг, понял, что никто на него не глядит и, сам не понимая, как он на это вообще решился, развязал сначала один шнурок, затем другой и лёгким движением стащил туфли с распухших от жары ног. Носки слетели также быстро, и по коже снова поползли мурашки удовольствия. Калмыков вопросительно посмотрел на Григория, как бы спрашивая: «Ну что? Теперь доволен?», а тот в ответ лишь в очередной раз улыбнулся и слегка развёл руками, мол: «Вот видите! Ничего сложного!»

Андрей Семёнович пошевелил пальцам ног, в очередной раз осмотрелся по сторонам и только решил расслабиться, как тот же громкий, назойливый голос сказал:

— Споттинг. Вы знаете, что такое споттинг, Андрей Семёнович?

— Понятия не имею, — тяжело вздыхая, ответил Калмыков.

— Это хобби такое. Суть его заключается в наблюдении и фотографировании самолётов.

— Да? Странное хобби, как по мне.

— На первый взгляд — да. Казалось бы, чего тут интересного? Но если вдуматься… Вот вы, Андрей Семёнович, летали?

— Летал.

— А видели когда-нибудь со стороны, как взлетает, или садится, большой пассажирский лайнер?

— Не помню, — мрачным голосом ответил Калмыков, всем видом давая понять, что ни этот разговор, ни этот собеседник ему не интересны.

— Значит, не видели! Потому что, если бы хоть разочек увидели, на всю жизнь запомнили бы!

И тут произошло нечто, вовсе уж выпадающее за рамки восприятия «нормы» Андрея Семёновича! Григорий вскочил со скамейки, отбежал на несколько метров в сторону пруда, почти до самой кромки воды, расставил руки в стороны и с громким воем «У-у-у-у!» на полусогнутых побежал обратно к лавке. Калмыков сильно занервничал и даже решил, на всякий случай, поджать босые ноги. Он снова огляделся по сторонам, но с удивлением отметил, что, ни странное поведение Григория, ни даже его пронзительное «у-у-у» не привлекло и толики внимания посетителей парка. А, тем временем, странный молодой человек нёсся в его строну, явно имитируя снижающийся лайнер, так как ноги его с каждым шагом подгибались все сильнее и уже перед самой скамейкой, он, вдруг, плавно распластался животом на траве! Калмыков даже позволил себе скудный смешок. Зрелище и в самом деле было впечатляющим. Но не величием снижающегося лайнера, которое, по всей видимости, хотел передать Григорий, а именно своей комичностью.

— Григорий, вам не кажется, что это уже перебор? — голос Калмыкова заметно потеплел, в сравнении с тем, как он обращался к собеседнику до этого.

Тот перевернулся с живота на спину и, не вставая с травы, уставился в голубое небо:

— А что такое перебор? — на этот раз голос Григория был тихим и задумчивым, — Может быть перебор — это выход за рамки приличия? За рамки общепринятого? Нечто не среднее?

— Так и есть.

— Тогда чему вы улыбались только что?

— Вашему поведению, Гриша. Чему же ещё?

— Так значит моё поведение не столь уж и плохо, если оно заставило такого хмурого человека улыбнуться?

— Ну, это как сказать… — не находя что ответить, стушевался Андрей Семёнович.

— Да как ни говори, — Григорий уселся на траве, сложив ноги по-турецки, — Который час?

Калмыков, обратив внимание на то, что у парня на руке есть собственные часы, нахмурился:

— А твои, разве время не показывают?

— Неа, — пожал плечами Григорий, — Позавчера остановились.

— Остановились? — с недоверием спросил Андрей Семёнович, — Электронные часы?

— Да, остановились. Сам удивляюсь. Я в субботу под автобус попал. Представляете? Прямо на пешеходном переходе. И откуда он там взялся — ума не приложу! Только шаг делаю и тут — бац! А в следующее мгновение — лежу на обочине. Вот после того удара часы и остановись. А на мне ни царапины! Представляете? Бывает и такое.

Для наглядности, он протянул руку Калмыкову и тот посмотрел на циферблат. На экране и в самом деле были цифры, и они, в самом деле, стояли. Даже секунды замерли.

— М-да… Странно. В ремонт надо отнести.

— Да фиг с ними. Пусть стоят. Я ведь часы эти так ношу… Больше для понта. Куда мне спешить?

— Но время у меня все равно спрашиваешь.

— Спрашиваю. Но не для себя.

— Для кого же?

— Для вас, конечно! Чтобы вы успели. Сегодня в 21:14 в аэропорту совершает посадку самый впечатляющий лайнер, который когда-либо принимал наш захудаленький аэропорт. И вам обязательно нужно на это посмотреть!

Калмыков округлил глаза и удивлённо уставился на Григория.

— А что вы на меня так смотрите? Вам сорок лет! Вы каждый день в восемь тридцать приходите на работу, каждый день торчите в душном офисе, делая скучную работу, а вечером возвращаетесь в такие же четыре стены. Не правда ли? Иногда, конечно, удаётся вырваться из офиса по какому-нибудь мало-мальски важному заданию руководства, но вы даже в этом случае не позволяете себе туфли снять. Даже, когда этого очень сильно хочется! Вам сорок, Андрей Семёнович! Ну, сколько вы ещё проживёте? Десять? Двадцать? Тридцать лет? А может через неделю — того…? И, позвольте спросить, какой из оставшихся дней вы собираетесь посвятить тому, чтобы увидеть, как садится самолёт? А? Нет такого дня? Не запланировали?

Калмыков смотрел на эмоционального молодого человека и боролся с переполнявшим его чувством негодования. Григорий продолжал:

— То есть, вы хотите сказать, что готовы помереть даже приблизительно не прочувствовав то, от чего некоторые люди получают космическое удовольствие? Так и не поняв, в чем оно заключается? Просто посмотреть! Проще некуда!

— Да не собираюсь я помирать! — не сдержавшись, вдруг, вспылил Калмыков, — Что за чушь ты тут несёшь?

— Послушайте, — заметно сбавив обороты, сказал Григорий, — Помирать никто никогда не собирается. Даже очень старые, или смертельно больные люди, которые знают, что скоро умрут, просыпаются каждое утро с надеждой, что этот день будет прожит также, как и все предыдущие. Но последний день наступает для всех. Почему вы думаете, что Калмыков Андрей Семёнович — исключение?

— Я себя исключением не считаю. Просто считаю, что смотреть на самолёты — глупая, никчёмная затея.

— А какая затея не глупая? Может быть не глупо ходить каждый день на скучную, неинтересную работу, чтобы заработать немного денег, чтобы купить на них еды и съесть? Или не глупо после этой скучной работы вернуться в пустую квартиру, включить телевизор и погрузиться в просмотр очередной серии какого-нибудь мыльного киселя, заливающего мозги похлеще любого наркотика? Что не глупо?

— Знаешь, Гриша, мне пора, — Калмыков торопливо натянул обратно на ноги тесные туфли и, дрожащими от возбуждения непослушными пальцами, с третьей попытки завязал шнурки.

— Я буду ждать вас у входа во второй терминал сегодня в 20:30. Не опаздывайте, если не хотите пропустить посадку.

— Всего хорошего, — чуть заметно поклонился Калмыков и, не оборачиваясь, двинулся к выходу из парка. Шея снова неприятно зудела.