Проблески: Ветер

На усыпанной пятнами солнечного света опушке Амаса опустился на одно колено возле своего малютки-сына и поправил его руку, державшую лук, показывая, как следует натягивать тетиву.

- Держи левую руку прямее, Алек. Не сгибай локоть, не то заденет тетивой и будет больно.

- Я сам, Папа!

Амаса с гордостью пронаблюдал, как Алек медленно оттягивает тетиву, почти до самого края уха. Левая рука у него ещё немного тряслась – лук был в половину алекова роста, но всё же, делая его, Амаса всё хорошо рассчитал, так что Алек сумел удержать положение в течение нужных секунд.

- Отлично, дитя. Ну, всё, теперь отпусти её.

Алеку было всего шесть, да и тех не дашь, но всё же он достаточно вырос, чтобы начинать учиться. Кто знает, как скоро ему придётся уже самому стоять за себя? Худенький, загорелый, в своей рубахе и этих штанишках, он был, как Амаса, густовлос, белокур и синеглаз, но всё же, чем старше он становился, тем больше в нём проявлялось от матери. Порой, глядя на своего сынка, Амаса ощущал, как сердце начинает обливаться кровью.

Поляна была полна стрекота летних цикад. Этим летом - спасибо быстрой весне - они что-то уж очень рано распелись. То был сезон, когда следовало держать ухо востро. Уже несколько недель кряду они не разжигали ночью костер, пили лишь ключевую воду, питались пропахшим дымом вяленым мясом да кореньями, какие могли найти.

Амаса велел Алеку ещё несколько раз подряд натянуть лук, и только потом вручил ему одну из коротких стрелок, что нарезал для него. Алек сам, без подсказки наложил её на тетиву: малыш был смышлён и проворен, к тому же он сотни раз наблюдал, как это делает его отец. С тех самых пор, как его младенцем привязывали к спине, звон тетивы заменял ему колыбельную.

- Пап, смотри! – Алек снова оттянул тетиву, стрела немного повиляла в его ручонке и понеслась прочь. Опереньем она задела о лук и, просвистев над самой землёй, зарылась в пучке высокой травы.

Амаса вручил сыну ещё одну стрелу.

- Давай-ка ещё раз. Подними руку выше.

Они стреляли, пока руки Алека не стали дрожать так, что он уже не мог сделать ни выстрела, и только после этого отправились проверять силки возле речного берега.

Денёк выдался на славу: уже к полудню у них было шесть шкурок ондатры и мясо, которое можно было навялить впрок. Амаса развесил на деревьях вокруг поляны шкурки мехом вниз и принялся чистить их и скоблить своим ножом и кусочком гладкого рога. Алек же, следуя за ним по пятам, натирал каждую шкурку до суха маслянистыми разваренными мозгами животных.

На остатках костра Амаса приготовил немного ондатрового мяса, затем закопал угли и утоптал ногами следы от кострища.

- Пора двигать дальше, дитя.

Он помог Алеку водрузить на плечи его маленький вещмешок, и повел сына по учебной тропе через густой сосновый лес на другую поляну в полумиле отсюда. Они никогда не оставались на ночёвку там, где проводили день. Если повезет, шкурки за день-два, когда уже будет можно без опаски сюда вернуться, никто не тронет. Как же Амаса скучал по зимнему затишью! Когда охотники Хазадриельфейе сидят по своим домам, а не дышат им спину.

В этом году они с Алеком ушли к югу от Перевала Дохлого Ворона на добрых тридцать миль, но как бы далеко они ни уходили, погоня, кажется, настигала их всюду. До сих пор Амасе удавалось от них уходить, хотя раз-другой он и успевал из укрытия увидеть их лица. Вожак их был серьёзным худощавым мужчиной с волосами, тронутыми сединой. Другие райдеры – обычно их было не меньше десятка – состояли из разновозрастной компании мужчин и женщин. И у всех – отличные луки и длинные мечи. У Амасы же были лишь самодельные ножик и лук. И если когда-нибудь дело дойдёт-таки до рукопашной, он не обманывался относительно своих шансов. Ни в одном из преследователей он пока не опознал никого из родни Ирейи, только что с того? Они охотились за его сыном, и Амаса не питал никаких иллюзий на счёт того, что случится, если их с Алеком когда-нибудь всё же настигнут.

***

Ещё каких-то семь лет назад Амаса не сильно заморачивался всеми этими сказками про Древний Народ, россказнями о путниках, якобы пропадающих без следа, стоит им оказаться слишком близко к Дохлому Ворону. Тропа та шла высоко в горах, до неё было почти не добраться, и, надо полагать, опасность вполне могла стоить жизни безумцам, отважившимся на то, чтобы всё же её разыскать. Что до него, так и у подножия гор было достаточно иных развлечений. Так кому это надо - рисковать своей головой?

Однако той роковой зимой он напал в горах на помёт белой рыси. Всего одной пятнистой шкурки было бы достаточно, чтобы на золото, вырученное за неё, прожить безбедно целых полгода, да ещё хватило бы на новое снаряжение, ну и на женщин - время от времени, да. Он распознал следы полудюжины кошек: должно быть, то была мать с котятами-подростками, и пошёл за ними на своих снегоходах. Шёл он несколько дней, забираясь в горы всё выше и выше, подходя всё ближе к той заветной тропе. Предгорья постепенно стали горами, горы – покрытыми лесом вершинами, возвышающимися на фоне кристальной чистоты зимних небес.

На крутом, засыпанном снегом уступе, с разбросанными тут и там глыбами льда и окруженном со всех сторон густым лесом, он, наконец, приметил в отдалении рысь и её детенышей. Они нежились на солнышке, лежа на одном из скалистых плато. Примерно два часа он медленно крался к ним на расстояние выстрела, день меж тем, клонился к закату, унося с собой солнечный свет. Он уже нацелился в кошку, когда вдруг услышал чей-то пронзительный крик, и что-то холодное и твёрдое ударило его по затылку. И ещё раз. Когда же он обернулся, чтобы посмотреть, кто это посмел напасть на него, снежный ком угодил ему прямо в лицо, чуть не сломав нос. Его словно огнём обожгло, а на губах он почувствовал привкус крови. Отпрянув, он споткнулся снегоступом о снегоступ и, кувыркаясь, полетел вниз по склону, вскарабкаться на который стоило ему стольких трудов. Кошки, конечно же, разбежались, а он, падая, посеял шапку и лук.

Сплюнув кровь и кое-как раскопав свои снегоступы, он огляделся в поисках лука. Колчан был полон снега, большинство стрел превратилось в жалкие обломки. И что это за оружие такое – снежки - скажите на милость?! Он в ярости принялся карабкаться наверх обратно, чтобы разыскать того, кто сыграл с ним такую дурацкую шутку, в один миг лишив его ценной добычи. Взобравшись же, он подумал, что то мог быть какой-нибудь заплутавший путник, что слегка охладило его пыл, впрочем, не до конца. Если кому-то нужна была помощь, то для чего было сначала так злить его?

Он разыскал свою шапку и собирался уже вернуться туда, где уронил лук, как вдруг что-то мелькнуло сзади, у одного из валунов на вершине, возле того места откуда он собирался стрелять. Вооруженный одним лишь ножом, он быстро припал к земле, следя, не высунется ли нападавший снова. Спустя какое-то время там кто-то шевельнулся и прямо возле его головы опять просвистел снежок.

- Эй ты, хватит! Довольно!– закричал он в ярости. – Выходи, как положено мужчине! Я не причиню тебе зла.

Сначала повисла тишина. Потом его невидимый противник прокричал из-за валуна:

- Уходить отсюда!

То был голос женщины, и голос с чужеземным акцентом.

Амаса был слишком упрямым юношей, чтобы какая-то негодяйка, кидающаяся снежками, могла заставить его отступить. К тому же, он положил слишком много труда, выслеживая тех кошек, и он разыщет их снова, даже если ему придётся пройти ту чёртову тропу, и будь проклята любая опасность!

- Уходить! – прокричала она опять.

Не обращая внимания на приказ, он побежал на голос, туда, где было её убежище. Он был от неё в дюжине шагов, когда она вдруг шагнула из-за своего укрытия. В руках – натянутый лук и ужасная стальная стрела целилась остриём прямо ему в грудь. На боку у девицы висел длинный нож. Амаса поднял вверх руки, показывая, что не собирался нападать на неё.

А она была совсем молоденькой, и одета по странной моде: длинная белая туника, разрезанная от пояса до подола и надетая поверх штанов, сверху - длинный белый плащ. Голова её была обмотана бело-голубой тканью, наподобие головного убора с двумя хвостами. Длинные волосы, падавшие из-под него, были тёмными, глаза же, наоборот – светло-серого цвета. И хотя в этих глазах он сейчас читал свой смертный приговор, он вдруг понял, что красивее женщины ещё не встречал.

Рука, державшая лук, была тверда, девица упрямо держала его на прицеле.

- Убираться отсюда. Это не твоя земля, ты, рёва!

Рёва? И что это значит, скажите на милость? Он и не собирался плакать, даже намёка не было!

- Ты кто такая? – спросил он, не опуская рук.

Она до сих пор не выстрелила, а ручки-то, должно быть, уже устали.

Она снова прокричала ему что-то, но он не понял ни слова из сказанного ею, разве что, то, что она в ярости, да, должно быть, сама слегка напугана этой всей своей бравадой.

Только теперь до него дошло, что все эти истории про Древний Народ, оказывается, не были просто досужими вымыслами. А ведь они, кажется, владеют и магией. И она пока ещё не воспользовалась ею против него

Он медленно опустился на колено в снег и вытянул из-за пазухи мешочек с вяленой крольчатиной. Достав кусочек, сунул его в рот, прожевал, затем кинул мешочек ей. Она с подозрением осматривала его какое-то время, затем пнула обратно.

- Убираться, рёва! Мой фей таст!

- Не знаю, что ты там такое говоришь, кроме той части, где я должен отсюда убраться, - сказал он ей. – Как тебя звать?

Лук её начал понемногу дрожать. Она медленно ослабила тетиву, но стрелу не сняла, по-прежнему держа наготове.

- 'Вать?

Он указал на свою грудь:

- Я - Амаса.

Затем указал на неё:

- Ты?

На сей раз она размышляла чуть дольше.

- Ирейя.

Похоже, это и было имя.

- Ирейя, я не причиню тебе зла.

Он подобрал с земли мешочек с солониной, достал ещё кусочек и кинул ей, улыбнувшись:

- Ешь. Вкусно.

В его краях поделиться едой означало знак доброй воли. И он очень надеялся, что для неё это означает то же.

Всё ещё с явным подозрением она убрала лук и достала нож. Присев на корточки, отрезала кусочек, пожевала, потом сунула в рот оставшееся.

- Пасибо.

- Значит, язык мой ты немного знаешь. Отлично.

Он указал на стремительно заходящее солнце.

- Скоро ночь. Полагаю, мы застряли тут вместе до утра.

Она посмотрела на солнце, потом склонила голову к плечу, словно пытаясь понять, что он такое говорит.

- Огонь? – он потёр ладони а потом сделал вид, что поднял их над костром.

Она снова немного поколебалась, потом махнула, чтобы он подходил, хотя и не подпустила его ближе вытянутой руки.

Теперь он смог заглянуть за валун: цепочка одиноких следов уходила вдаль, теряясь в ближнем лесу. Она указала ножом, предлагая ему идти первым. Кожа между его лопаток покрылась мурашками, когда она отправилась за ним следом.

Следы привели их к лагерю прямо за полосой деревьев. Там, возле кострища с кучкой хвороста рядом, на утоптанном снегу был устроен лежак из шкур и расстеленных одеял. Ясно, значит, она собралась тут остаться на ночь.

Она обошла кострище и строго оглядела Амасу. Теперь, находясь к ней ближе, он разглядел её серебряные сережки в форме полумесяцев, свисающие с мочек ушей. Интересно, что это женщина из богатых делает здесь в одиночку?

Она не стала возражать, когда он кинул свои вещи рядом с её и тоже распаковал свой спальник.

Она развела огонь, достала из кожаной сумки краюху хлеба и немного сушёной рыбы. Разломив всё это на куски, она предложила еду и ему. Хлеб, хоть и чуть зачерствел, но оказался из мёда и великолепной муки. Рыбу коптили в пряных травах и с солью.

- Здорово! – сказал он,уплетая за обе щеки. – Ирейя, спасибо.

Значит, она приняла его жест гостеприимства и ответила ему тем же.

Она закинула длинные концы своего головного убора за спину через плечо и слегка улыбнулась ему.

О Создатель, как же она была красива!

- Так ты из Древних? – спросил он, вытянув руки над огнём.

Она вроде бы задумалась над его вопросом, но ничего не сказала.

Учитывая, что ей было знакомом всего несколько слов на его языке, а он не знал на её ни слова, беседа, похоже, на этом исчерпала себя.

Солнце скатилось за вершины гор и меж деревьями ярко засверкали звезды. Ночка обещала быть студёной.

Ирейя уселась у костра напротив и принялась подбрасывая хворост в слабеющий огонь, но не торопилась убирать далеко свой нож. Похоже, она по-прежнему не доверяла ему, однако, он больше не чувствовал рядом с ней никакой угрозы. Он пытался бороться со сном, но денёк выдался слишком длинный, так что сон его всё-таки одолел. Когда же он проснулся на рассвете следующего дня, Ирейи не было. Огонь всё ещё полыхал, она оставила для него немного рыбы и хлеба.

***

Несколько дней спустя, когда они с Алеком нанизывали на струну ондатровые шкурки, неподалёку послышался знакомый свист. Он, быть может и не услышал его, дуй ветер в другую сторону. Всадники. Они были не далее мили отсюда.

- Забирай-ка свой мешок, Алек.

Мальчик привык к подобным коротким приказам и не стал задавать лишних вопросов. Они похватали своё снаряжение и заспешили к берегу реки. Подхватив Алека, Амаса кинулся прямо в поток, вместе со шкурами и со всеми вещами.

- Это опять медведь, Пап? – прошептал Алек, крепко обвив ручонками отцовскую шею, пока тот, борясь с течением, пробирался вперед по скользким валунам.

- Да, дитя.

Алек глянул через его плечо, разумеется, надеясь разглядеть медведя, которого придумал Амаса для таких вот поспешных их бегств.

***

Алеку жутко хотелось, наконец, увидеть плохого медведя. Но как только тот объявлялся, отец отводил Алека в город и оставлял там, пока сам уходил охотиться на него.

Отец долго нёс его вдоль реки, покуда они не дошли до водопада. Алеку было отлично знакомо это место. Там, под падающей водой, был небольшой грот - отличное укрытие от медведя. Отец пронёс его под струями воды и сунул в пещеру, а сам возвратился за вещами. Алек сидел тихо, как мышка, чтобы медведь не мог услышать его. Они провели там весь день. После полудня Алек немного поспал, положив голову отцу на колени, а когда проснулся, то был ужасно голоден и весь промок. Но они просидели там и всю ночь. Отец несколько раз выходил в лес, чтобы посмотреть медведя. Это всегда было очень страшно, но Алек знал, что лучше помалкивать. Папа говорит, никогда не надо бояться, потому, как это делает тебя слабым и лишает рассудка.

***

На другой день, выслеживая своих пятнистых кошек на вершине снежного склона, Амаса, случайно обернулся и увидел, что Ирейя вернулась. Она бежала по направлению к нему и размахивала руками, желая снова распугать его кошек.

- Вот чертовка, - прорычал он, стараясь не дышать.

Один из котят был уже почти на расстоянии выстрела, как на ладони, вон там, возле скалы, чуть выше по склону. Он двинулся вперёд, чутко прислушиваясь к ветру. Наконец, подобравшись достаточно близко, он, мягко ступая в снегу, сделал выстрел. Стрела вонзилась коту точнехонько под лопаткой – в самое сердце…. Тот рухнул вниз и покатился по склону, прямо к нему, пока древко стрелы не воткнулось в снег. Закинув лук за плечо, Амаса кинулся вверх по склону, чтобы забрать трофей. Он уже слышал звон монет, сыплющихся ему в ладони. Оглянувшись опять, он увидел, как Ирейя, остановившись невдалеке, снова отчаянно машет ему руками, призывая его вернуться.

Ну уж нет, сначала ценная добыча. Амаса был уже совсем рядом с кошкой, как вдруг пласт искристого снега подломился у него под ногами и понёсся лавиной вниз, увлекая его за собой. Глыбы снега, жёсткие, как стена, были к тому же полны камней. Они накрывали его собой, как тонущего белыми волнами. Его левое предплечье пронзила ужасная боль и он услышал противный хруст ломающейся кости. А потом он и снег всё падали, падали, падали….

***

Едва только рассвело, отец Алека возвратился в пещеру.

- Идём, дитя, мы должны уходить.

- А медведя ты видел, Пап? – спросил Алек, дрожа в своей волглой одежде.

- Да, огромный и отвратительный, но теперь он ушел. Ты был умницей, так долго сидел тихо-тихо.

Он вынес из-под водопада его и их пожитки и потом долго вёл Алека вдоль реки, прежде чем они остановились перекусить. И хотя медведь ушёл, отец постоянно был настороже. Алек старался не шуметь, чтобы не мешать ему слушать. Отец Алека был великий охотник: так говорила женщина, которая время от времени приглядывала за Алеком. Алек знал, что то, должно быть, был очень хитрый медведь, раз его никак не убить. А ещё очень умный, ведь он всё время находит их снова и снова.

- Теперь мы пойдём в город, да, Пап? – прошептал Алек, жуя кусок холодного мяса ондатры.

- Да. Ты должен будешь побыть там какое-то время.

- Пока ты будешь охотиться на медведя?

- Да, малыш.

- Пап, а сколько стоит медвежья шкура?

В ответ на это отец сдержанно усмехнулся, как он делал иногда.

- Этого медведя-то? Больше, чем ты можешь себе представить.

Когда они в этот раз добрались до города, отец выменял шкуры на серебро и накупил еды на несколько недель. Потом они отправились на постоялый двор, где провели несколько ночей ещё осенью. Двор назывался «Кроль» и над дверью была прибита вывеска в виде зайца с нарисованными глазами и усиками.

Женщина, которая держала его, была весьма добросердечной, так что Алек не возражал пожить здесь немного, вот если бы только не переживал из-за того, что отцу снова приходится уходить.

Но Папа же всегда возвращается обратно.

***

Амаса проснулся от сильной боли. Его грудь, голова и левая рука дико ныли, даже хуже, чем всё остальное тело. Ощущение было такое, словно его исколошматили с головы до ног. Воспоминание о лавине прогнало остатки сна. Однако он не был погребен под толщей снега. Он лежал возле огня, завернутый в одеяла и теплые шкуры. И то был не тот бивак, что они делили с Ирейей, а какая-то неглубокая пещера, устье которой было наполовину засыпано снегом. Скинув здоровой рукой с себя шкуру, он увидел, что его левая рука была заботливо привязана к палкам обрывками бело-синей ткани, такой, из которой был сделан головной убор Ирейи. В середине предплечья, там, где кость прошла сквозь кожу, повязка была перепачкана кровью. А ещё у него было сломано несколько ребер.

Послышался скрип снега под чьими-то шагами и вскоре у входа в пещеру показалась Ирейя, притащившая пару освежеванных кроликов. Не взглянув на него, не улыбнувшись, она опустилась на коленки у очага и принялась резать мясо.

- Ирейя, это ты притащила меня сюда? – спросил он, хотя каждое слово причиняло невыносимую боль.

И снова – ни слова от неё, ни взгляда. Она была зла.

По-прежнему чувствуя дурноту, он лежал и смотрел, как она готовит крольчатину на костре, на сырой ветке. Свободные от этой её повязки волосы её отливали тёмной бронзой и сияли в свете костра. Даже сердитая она была необыкновенно красива.

Она злилась, пока они ели крольчатину, заедая её сушёными яблоками. А ещё у неё была с собой фляжка с пивом, которым она тоже неохотно поделилась с ним.

Быть может, она и чудная, но сердце у неё доброе, раз она выкопала меня из-под той лавины и притащила сюда, - подумалось ему, пока он лежал там, в своём гнёздышке из шкур и одеял. Её шкур и её одеял. Потому что его собственные, конечно же, канули в небытие, сметенные вместе со всем снаряжением снежной лавиной.

- Спасибо тебе, - наконец произнёс он. – Спасибо за то, что спасла мою жизнь.

Должно быть, она поняла его, но это только рассердило её ещё больше. Она резко заговорила что-то на своём языке, так, словно он был обязан её понимать. А когда стало ясно, что он ни черта не понимает, крикнула:

- Автаса!

- Я не понимаю, Ирейя.

Она схватила обугленную головешку и в несколько штрихов накидала на земле контур пятнистой кошки.

- Автаса.

- А, так это рысь! И ты злишься на меня, за то, что я убил её?

Так вот почему она тогда испортила ему охоту. Она охраняла рысей.

- Значит, я укокошил твою автасу. Прости. Я же не знал, что они твои.

Она молча стёрла рисунок и вернулась на свою половину возле костра, но, должно быть, она всё же его поняла: теперь она была скорее грустна, чем злилась.

- Благодарю вот за это, - он с трудом, морщась от боли, поднял забинтованную руку.

Она снова протянула ему фляжку с пивом и кивнула, чтобы он выпил:

- Тураб.

Он сделал долгий глоток и почувствовал, как внутрь полилось тепло. А он был крепкий, этот её тураб, и, пожалуй, получше, чем всё пиво, что ему доводилось пробовать раньше.

В эту ночь она решительно удивила его, скинув вдруг свой тяжёлый плащ и набросив его на него, а потом забравшись к нему в постель, распихав его, чтобы освободил ей место. Что-то бормоча себе под нос, она повернулась к нему спиной и натянула плащ и мех до самого своего подбородка.

Амаса же слишком был измотан болью, чтобы испытать какое-либо желание. Вместо этого он принялся прикидывать, что успел потерять. Походная постель, нож, лук, запасная одежда, кремни, силки – всё, без чего было просто не выжить. И если бы не Ирейя, он теперь был бы уже давно мёртв.

Три дня она выхаживала его, кормила, заботилась о сломанной руке, растирая её снегом и какими-то травами, запах которых был ему незнаком. У неё их был с собой целый мешок и она ежедневно меняла ему припарки.

На утро четвертого дня она принесла запас дров, полдюжины освежеванных кроликов и ушла.

Она не вернулась ни в тот день, ни на следующий тоже, ни позже. И хотя он экономил еду, запасы скоро начали подходить к концу, да и пиво кончилось тоже. Она оставила ему чашку и он растапливал над огнём снег, чтобы раздобыть воды.

Его грудь и рука всё ещё нещадно болели, но он уже был в состоянии немного передвигаться вокруг пещеры. Он не знал, что это были за припарки, но они уберегли его и от лихорадки, и от нагноения. Кожа уже почти зажила, но он отлично знал, что для того, чтобы срослись кости, понадобится месяц, если не больше, чего уж говорить о том, чтобы рука обрела силу и могла управиться с луком.

Он уже начал терять веру в то, что сумеет протянуть так долго, когда вернулась она, притащив с собой тяжеленный мешок с едой и чистой одеждой, вроде той, что носила сама, только туника покороче. Ещё там были нож, бечевка, которой как раз хватало на новые силки, а также связка с кремнями, огнивом и обрезками трута. Она вручила ему хлеб и тонкий кусок твёрдого острого сыра и дала отхлебнуть тураба из фляжки, затем осмотрела его руку, пощупав и обнюхав рану.

Хорошо, - сказала она, наконец.

- Да, - боль нынче почти совсем унялась, остались лишь отголоски.

Она пристроилась рядом с ним и принялась обучать его словам своего языка. И хотя для серьёзной беседы этого было маловато, но он постепенно стал узнавать, что она за человек. Народ её назывался Хазадриельфейе, и жила она на каком-то хуторе там, за горами. Похоже, для женщин её племени не было ничего необычного в том, чтобы вот так уходить на охоту.

То и дело смеясь, она сидела с ним рядом и чертила на земле картинки, чтобы проиллюстрировать слова. Он делал то же самое своей здоровой рукой, а потом вдруг обнаруживал, что тоже смеётся с ней вместе над своими неуклюжими потугами. А порой он ловил на себе её взгляд и, было что-то такое в её глазах, что заставляло его сердце вдруг биться немного сильнее. Он знал уже достаточно женщин, чтобы понять, когда женщина желает его.

Когда же она улеглась спать рядом с ним этой ночью, Амаса был уже вполне здоров, чтобы засомневаться в том, что она так прижимается к нему лишь за тем, чтобы было теплее. Ответ нашёлся довольно быстро: она вдруг развернулась к нему лицом и прижалась губами к его губам, затем погладила его по заросшей бородой щеке и, рассмеявшись, спросила:

- Хорошо?

- Хорошо, - он ответил ей поцелуем.

Прикрыв глаза, она поднялась на колени и стянула через голову свою тунику. Амаса зачарованно уставился на неё. Её гладкая кожа, маленькие округлые груди казались отлитыми из золота в свете костра. Соски её были похожи на две маленькие ягоды дикой земляники.

У него уже так давно не было женщины, что он едва не задохнулся, когда, протянув правую руку, он накрыл ладонью её грудь. Им больше не нужно было никакого общего языка. Она поднялась и стянула с себя свои штаны, открыв его взору стройные ноги и тёмный треугольник волос, отмечавший промежность. Потом помогла ему тоже избавиться от его штанов, посмеиваясь над тем, какой он неуклюжий, и снова вытянулась с ним рядом, лаская его бедра.

Он запустил пальцы здоровой руки в её длинные мягкие волосы, провел ими по гладкой нежной коже её шеи и снова накрыл её грудь. Она выдохнула и прильнула к нему поцелуем, всхлипнув, когда он легонько сжал ей сосок. Он улыбнулся и скользнул рукой к её талии, пояснице, на ягодицы. Она ничуть не сопротивлялась, напротив, она принялась ласкать его напряженный член и мошонку, и своими прикосновениями сделала его член ещё твёрже.

- Хорошо! – выдохнул шёпотом он.

Наконец, она развела для него свои бёдра, и он смог коснуться влажных губ её влагалища. О, какой жаркой и скользкой она уже была там, как застонала, когда он, зажав губами её правый сосок, и, нащупав пальцами меж её ног заветный маленький бугорок, от которого зависит удовольствие женщины, принялся нежно массировать его. Одна вдовушка из Серебряного Моста обучила его этому трюку, едва он вошёл в нужный возраст, и с тех пор он ни разу не оставил неудовлетворённой ни одну женщину. Ирейя снова застонала, стиснув бедрами его руку и сжав пальцами его член. Лёгкий мускусный запах её промежности достиг его ноздрей и он едва не кончил только от одного этого аромата. Однако Ирейя опередила его, откинув голову, она забилась под его пальцами в долгом оргазме. И как же ему теперь не хватало второй здоровой руки, чтобы придержать её, как надо. Стон её обратился счастливым смехом. Ирейя убрала его руку из своей промежности и прильнула к его губам долгим поцелуем. Опрокинув его на спину, она оседлала его бёдра и удерживая его вздыбленный член, медленно опустилась на него, забирая внутрь, в тёмную тесноту своего жаркого тела. Амаса зарычал от удовольствия, когда она принялась раскачиваться на нём. Втиснув руку между нею и собой, он снова нащупал бугорок и принялся играть с ним, пока она всё яростнее насаживалась и на его член. Вскоре она снова вскрикнула, достигнув вершины блаженства, и нескрываемое удовольствие на её лице заставило его самого содрогнуться в таком мощном оргазме, что он едва не задохнулся.

Потом, когда они лежали, переводя дыхание и смеясь, Амаса прижал её крепко к себе здоровой рукою. Он уже знал, что то чувство, которое он испытывает к этой женщине, было не просто обычной страстью.

***

Ирейя оставалась с ним примерно неделю, охотясь днём, а ночью занимаясь с ним любовью, потом, как обычно, она исчезла, и возвратилась ровно тогда, когда начали заканчиваться съестные припасы.

- Я хочу на тебе жениться, Ирейя, - прошептал он однажды ночью, когда они снова лежали вместе. – Ты должна стать моей женой. – Он сплёл свои пальцы с её. – Ты понимаешь? Уйдёшь со мной?

Она посмотрела на него, на их переплетенные пальцы, рассмеялась и поцеловала его.

- Мой тали.

На сей раз, когда она уходила, он чувствовал себя уже достаточно хорошо, чтобы выйти и проводить её. Её снегоступы глубоко утопали в свежевыпавшем сверкающем снежном пухе и вздымали в воздух небольшие облачка, пока она уходила, растворяясь на склоне вверху, а потом совсем исчезла в узком проходе меж двумя остроконечными вершинами. Где-то там, должно быть, был город. В следующий раз, когда она снова вернётся, он отправится туда с ней, решил Амаса.

Но когда она вернулась, то не захотела даже слышать об этом. Более того, её, очевидно, пугала сама такая возможность.

- Нет, нет! Тебя убить.

- Ирейя меня убьёт? – переспросил он, уверенный, что не совсем её понял.

Она отрицательно помотала головой, потом взяла заточенную палочку, которой они обычно чертили рисунки и, нарисовав человечка, указала на себя. Значит, это была она. Затем она быстро накидала ещё четыре таких же фигурки с луками в руках, и две фигуры, покрупнее. Указав на четыре фигурки, она сказала ему:

- Мои. Они убить! – и ткнула его в грудь пальцем.

Значит, её люди убьют его. Впервые за долгие недели ему припомнились все эти истории, что он слыхал прежде. Но тогда зачем же она сделала его своим другом, если это идёт вразрез с обычаями её народа?

- Ну ладно, ладно, - вздохнул он. – Хорошо. Не уходи ты. Уйдёшь со мной, когда моя рука будет в порядке.

В ответ она поцеловала его, но глаза её были полны печали А у него не хватило слов, чтобы выяснять, почему.

***

Этим летом медведь приходил ещё не один раз, и отец Алека уходил охотиться на него, но всякий раз возвращался с пустыми руками. Пришла зима, медведь, как обычно, залёг в спячку под снег. Отец всегда казался зимой счастливее, несмотря на все тяготы зимнего бытия. Они расставляли свои силки, а потом в городах продавали шкурки ондатры, выдры, норки и ласки.

Но лето снова пришло, и вместе с ним – медведь.

Отец снова отвёл Алека в «Кроля» и Алек, убираясь в доме и работая в саду и конюшнях на хозяйку постоялого двора Карси, отрабатывал своё пребывание там. В награду ему было позволено спать вместе с её двумя малолетними сыновьями, которые были чуть старше, чем сам Алек. Они спали в душной каморке под самой крышей, где каждую ночь наверху, над самой головой возились в соломе мыши. Мальчишки, Орс и Олум, играли с ним, когда он бывал не занят. Они вместе ходили собирать ягоды на лесных лужайках, ловили рыбу, купались в реке. Ему очень нравилось всё это, но он начинал волноваться, где же отец. Тот никогда прежде не уходил так надолго.

***

В этот год всадник был только один, тот самый, высокий вожак, которого Амаса видел раньше. Хазадриельфейе был очень осторожен, и было ясно, что он в курсе, что за ним следят, хотя и сам он шёл по следу Амасы.

Найдя укромное местечко, Амаса лёг спать, и ему снилась Ирейя и то, что случилось той далёкой весной.

Когда она пришла к нему в последний раз в ту пещеру, прошло уже несколько недель с тех пор, как он снял с руки повязку. Они любили друг друга на пропахших мускусом шкурах, а потом она вдруг расплакалась. Когда он принялся уговаривать её рассказать ему, в чём дело, она взяла его руку и положила себе на живот. Чего уж тут было не понять.

- Малыш? – горло его сжалось в спазме эмоций. Дитя!

- Да, - прошептала она, всхлипнув. – Убить. Они убить!

- Убьют малыша?

Она кивнула.

- Так ты должна уйти вместе со мной. Уйдём вместе!

Она положила свою голову на его широкую грудь и кивнула:

- Уйдём с Амаса.

Но на другое утро она снова исчезла.

Он так и не узнал, передумала она или её схватили по дороге за новыми припасами. Без разницы! Теперь он достаточно окреп, чтобы отправиться за ней по следу, что он и сделал, пойдя за ней – всё время вверх, потом через узкий проход, такой узкий, что он едва протиснулся через него, и затем вниз, в долину. На всём протяжении дороги были разбросаны хижины из камня и какие-то хуторки, а там, вдали, виднелся, похоже, город. Фей Таст, как она назвала его в тот самый первый их день вместе. Глянув вниз с высоты, он увидел всадников и телеги, двигавшиеся по дорогам, а когда спустился вниз, пробравшись сквозь заросли деревьев, то понял, что все они носят на голове такие же бело-голубые уборы – сен’гаи, как назвала это Ирейя.

У него не было никакого желания оказаться убитым до того, как он разыщет её, а потому он, словно волк, рыскал в темноте ночи и в итоге всё же увидел её однажды, в садике на одиноком хуторе недалеко от той узкой тропы.

Он следил за ней не одну неделю, но она никогда не выходила из дома одна, без провожатых – скорее всего, то были её братья. А ночами она спала в комнате с окнами, запертыми железными засовами.

Однажды поздно ночью он подкрался к самому её окну и негромко поскребся в ставень. Через какой-то миг появилось её лицо, и взгляд её, брошенный на него, был полон ужаса.

Она протянула к нему руку через засов.

- Уходить! – прошептала она в панике.

- Нет. Без тебя не уйду!

- Они убить тебя, Амаса. Они меня убить! Ты уходить!

- Я убью их!

Её рука вцепилась в него:

- Нет, Амаса. Не убить мои!

И по её голосу он понял, что она никогда не простит ему, если он убьёт кого-то из её родни, даже если он сделает это ради того, чтобы помочь ей.

- Они знают про меня?

- Нет, - прошептала она. – Они ждать, чтобы видеть ребенок.

- Убедиться, что он Тир?

О да, он выучил это слово, которое означало у них «чужак».

- А когда увидят, то что?

- Уходить, - негромко взмолилась она, но он успел увидеть сверкнувшие на её глазах слёзы, когда она отходила и закрывала окно.

Амаса, конечно, никуда не ушёл. Он приходил ночами снова и снова, однако ответ её оставался прежним. Засовы были вделаны в крепкий камень. Этим путём её не вытащить, так что ему оставалось лишь рыскать вокруг, продолжать следить и тянуть время.

Её ни разу не отпустили дальше колодца, да и то не одну. Он уже начал узнавать четверых её братцев, а также родителей, с которыми они жили вместе. По мере того, как весну сменяло лето, Амаса, несколько раз, едва не столкнувшись с братьями Ирейи, следил, как растет, как округляется живот Ирейи под её длинной туникой.

А однажды летней ночью до его убежища в горах долетел женский крик, полный боли. Прокравшись вниз, он увидел, что во дворе собралось слишком много народу, чтобы пройти до окна, но по несмолкающим крикам он понял, что здесь, среди врагов, появляется на свет его дитя. Он уселся в высокой траве на краю леса, и неся свою одинокую бессонную вахту среди ночных сверчков, лил слёзы по ним обоим.

Так он и сидел до самого появления солнца, как вдруг увидел Ирейю, которая выскользнула из притихшего дома с небольшим свертком в своих руках. Она была босая, юбка в крови, лицо – словно маска отчаяния. Она направлялась к нему, а увидев, как он спускается ей навстречу, замахала ему, чтобы он возвращался в деревья, и сама припустилась бежать по лугу вверх, по склону, к нему. Она почти успела добежать до него, когда появились её братья, скакавшие верхом, в руках у них были луки.

Подбежав к нему, Ирейя сунула завернутого в пеленки младенца ему в руки и зашептала:

- Бежать! Бежать, тали!

И не успел он её остановить, как она развернулась и кинулась обратно, широко раскинув руки, словно могла остановить летевшие в них стрелы. Амаса в ужасе увидел, как она падает ниц, потом развернулся и кинулся к узкой тропе.

Всё, что он успел увидеть у себя в крошечном свёртке – это маленькое красное личико младенца и голубые глаза – такие же, как у него самого.

***

Это было лето, когда Амаса выследил охотника-хазадриельфейе, а тот выследил его. И то был лишь вопрос времени, кому из них, наконец, повезет в этом состязании.

Должно быть, Создатель был в курсе безутешного горя Амасы и сжалился над ним.

Стоял тот самый месяц, когда погибла Ирейя, когда однажды утром, как раз перед самым рассветом, он, наконец, встретился со своим преследователем лицом к лицу. Сегодня Амаса уже не был беспомощен и безоружен, как семь лет назад.

Охотник Хазадриельфейе был верхом и, не успел он достать свой лук, как Амаса прострелил ему лёгкое. Упав на шею коня, тот послал свою зверюгу в галоп, пытаясь укрыться среди деревьев.

Такому охотнику, как Амаса не составило никакого труда пройти за ним по кровавым следам. Ближе к полудню он нашёл на земле окровавленный лук, а чуть позже и брошенный мешок. И не успело солнце перевалить за полдень, как он обнаружил на небольшой поляне умирающего мужчину. Коня его нигде не было видно.

Вытащив лук, Амаса подошёл ближе. Человек взглянул на него спокойно, хотя он не мог не знать, что глядит в глаза собственной смерти.

- Ты не ведаешь, что творишь, - прошептал он с тем же самым акцентом, что был у Ирейи.

На губах его была кровавая пена из-за пробитых лёгких, кровь запеклась на его подбородке.

- Ребенок…, - от усилий говорить в уголке его губ снова вспенилась кровь, - не может быть…

- Он уже есть, - прорычал Амаса.

- Другие придут…

Боль, ненависть и давняя, давняя скорбь вскипели в сердце Амасы, и он плюнул в лицо чужаку, а потом схватил за волосы, запрокинул ему голову и перерезал горло.

Остаток дня прошёл для него как в жутком тумане, а когда далеко за полдень он рассеялся, Амаса был весь в крови и какая-то шкура, очень похожая на медвежью, была прибита гвоздями к высокому дереву, выскобленная и натёртая мозгами. Освежеванная туша была подвешена за ноги на другом дерево, маня к себе мух.

Что ж, пускай те, кто придут, посмотрят на это.

***

Алек мёл конюшенный двор, когда увидел отца, появившегося у ворот. Тот был одет в новое платье и такой исхудавший, каким Алек сроду его не видел. На поясе его висела связка лисьих и норковых шкур.

- Папа! – радостно завопил Алек и со всех ног бросился к нему. – Что, медведь снова удрал?

- На сей раз нет, малыш.

- Так ты убил его?! А где шкура? За сколько мы сможем её продать?

- Она оказалась никуда не годной, - отвечал отец.

Опустившись рядом с ним на колено, он вдруг взял Алека за плечи и какое-то время смотрел на него с такой нежностью, какой Алек прежде не видывал.

А потом он заметил слёзы в отцовских глазах.

- Что такое, Папа? Что случилось? – встревожился он.

Отец улыбнулся:

- Ничего, Алек. Ни-че-го. Ступай-ка, собирай свои вещи. Нам ещё нужно успеть расставить капканы.