Про звезду

Путь

Зверь был огромным.

Гладкая шкура раздутого пузырём тела мокро блестела на солнце, длинная гибкая шея несла крошечную по сравнению с остальным туловом голову – не меньше лошадиной.

Николка замер: хотелось убежать на нижнюю палубу, забиться в тёмный уголок.

Наташка всунула тёплую ладошку, прошептала:

– Страх-то какой!

И присела, прячась за бортом.

Николка сглотнул комок, приосанился. Кому-то подражая, протянул басом:

– Не боись! Он травоядный.

И вправду, голова монстра вынырнула из воды с пучком водорослей в пасти. Зверь прикрыл от удовольствия и так маленькие глазки, начал жевать.

Наташка осторожно поднялась. Поглядела, спросила:

– Это как? Меня-то не сожрёт?

Наташка мала ещё. Читать толком не умеет. А Коля уже в школу ходит, есть там урок такой – «береговедение». Про разных зверей давеча учитель рассказывал.

Начал было объяснять малолетней, чем хищники от травоядных отличаются – подошёл дядька Опанас, прикрикнул строго:

– А ну, мальцы, чего тут шлындаете? Дуйте в курятник, дерьмо убирать.

Николка вздохнул. Внизу темно, всё знакомо и неинтересно, а в курятнике ещё и нещадно воняет. Сплюнул по-взрослому, произнёс:

– Ладно. Пошли, что ли?

Наташка доверчиво кивнула, двинулась следом.

Ладошку горячую так и не убрала из николкиной.

Куры на насестах сидят, бормочут сонно. Петух увидал людей, сердито заквохтал. Голову набок склонил, на Николку посмотрел: клюнуть или погодить?

Решил погодить.

Коля петуха побаивался, но присутствие Наташки обязывало. Прикрикнул:

– Но-но, не балуй!

Взял совок, начал дрянь в ведро собирать. Нашёл в сене яйцо – хоть и в какашках, а будто светится изнутри. Показал девчонке:

– Вот из него цыплёнок вылупится.

Наташка ахала, удивлялась. Учить её некому: у неё папка сгинул, ещё когда ящеры корабль штурмовали. А мамка после того совсем плоха: брагу пьёт да бойцов в свой закуток водит, не до ребёнка.

Николке страшно нравилось мир открывать, а кому-то про то рассказывать – ещё больше. Лучше Наташки друга и не придумаешь.

Вот и сейчас даже о вони забыл: говорил, а Наташка закрывала ладошками веснушчатые щёки, распахивала от удивления зелёные глазищи.

И про то, как плывёт Ковчег уже много лет, никто и не знает толком – сколько. Река сама несёт на своей бурой спине, только иногда приходится ворочать тяжёлыми вёслами – чтобы опасную мель миновать или перекат.

И про то, что если зима холодная – покрывается вода прозрачной бронёй. Тогда лёд сдавливает корабль так, что трещат сложенные из дубового бруса борта, а старшие ходят по нижним палубам со свечами, глядят – не протекло ли.

И про то, как пристают к земле, чтобы посеять жито и картошку, дождаться урожая и дальше плыть. Это – самое опасное: появляются сухопутные враги, на воде обычно нестрашные. И хищный зверь, и злой человек.

И про Хвалынское море, которое ждёт в конце пути.

Где вместо воды – сладкое молоко и мёд, а берега – из сахарных пряников.

Наташка внимательно слушала, задумчиво накручивая на розовый пальчик рыжие кудряшки.

Только один раз перебила.

Спросила:

– А в том море волшебном, на берегу – мой тятя ждёт меня?

Долго тёмный лес тянулся вдоль реки. Отпугивал мрачной стеной. Думал о своём, чужаков не ждал.

Лишь однажды прилетела из-за деревьев чёрная стрела. Вонзилась в борт, дрожа от злости. Ниткой береста к древку примотана, а на ней – страшные знаки нацарапаны. Неведомые, непонятные.

Старшие уже стали нервничать: пора пахать и сеять, тёплая земля разнежилась в ожидании семени, а просвета в чащобе нет.

Когда потянулась поросшая зелёной весёлой травой целина – обрадовались. Вывалились на верхнюю палубу, опустили в тёмные буруны толстенные вёсла: каждое – на шесть человек.

Ватаман, дядька Сергий, ерошил седую бороду заскорузлыми пальцами. Орал то на кормчего, то на гребцов:

– Право, право держи, балбес! Эй, некузявые, правая – греби, левая – табань!

Столкнули в воду тяжеленный камень-якорь. Спустили баркас, на нём – одетые в доспехи разведчики. Глаза настороженно глядят сквозь личины, руки сжимают топоры и мечи.

Вышли на берег, осторожно ступая ичигами с отвычки: мокрый податливый песок так не похож на ровную сосновую палубу.

Рассыпались цепью, скрылись за береговым косогором.

Оставшиеся ждали, обхватив толстый борт побелевшими пальцами – жёны, дети и просто товарищи.

Уже к вечеру вернулись, старшой махнул рукой: всё в порядке.

Повеселели на Ковчеге, зашумел ватаман:

– Эй, пошевеливайся! Спускайте лодки.

Снял тяжёлый шлем, поклонился в пояс, перекрестился:

– Здравствуй, новый берег. Прими нас ласково.

– И на небо смотри. Всегда смотри. Коли темнеет посреди дня – жди беды, буря идёт.

Николай кивнул. Тронул отрастающую бородку. Навалился на кормило – Ковчег нехотя, неторопливо начал поворачивать тупой нос на стремнину.

– Толковый ты. Выйдет из тебя кормчий.

– Дядя Опанас, а в книгах про звёзды написано, про навигацию. Только я ни одного созвездия не узнаю, что там нарисованы.

Старый шкипер снял треуголку, почесал лысину.

– Нам штурманское дело сейчас без надобности. Плывём, пока река несёт. Вот до моря доберёмся – тогда, может быть, и пригодится.

– А звёзды?

Опанас вздохнул.

– Ты поменьше бы всякую ерунду читал. Эти книги в древнюю эпоху написаны. Когда небо ещё не менялось каждую неделю, и Луна всего одна была.

Коля не удержался. Спросил о том, что давно мучило:

– Получается, от нас и не зависит ничего? Направление-то только одно – вниз по течению.

Кормчий покачал головой.

– В незапамятные времена люди думали, что имеют свободу – куда плыть. И где они все?

Николай не знал, что ответить. Вгляделся – и вскрикнул.

– Дядя Опанас! Вон, видишь? Блестит.

Далеко впереди, над берегом, возвышалась сияющая сетчатая конструкция – высотой в полнеба.

Шкипер оттолкнул от кормила, прохрипел:

– Зови ватамана! И старосту Бориса. Бегом!

Охранник спросил строго:

– Куда, салага?

– К ватаману.

Поправил на груди автомат, кивнул:

– Дуй.

Вниз по трапам, скрипя рассохшимися ступенями. Вторая палуба, третья.

Пусто, сыро, только редкие крысы шныряют. Последняя остановка экипаж вчетверо проредила.

Сначала какие-то шальные напали. С пиками и аркебузами. Кричали на незнакомом языке, палили из пушек – еле отбились. Пшеничные поля все повытоптали; осталось ждать, когда овощи созреют, внутри ограды посаженные…

Потом – на железных повозках, плюющихся огнём. И – страшные птицы с ними. Ватаман велел с нижней палубы тяжеленный ящик притащить. Николка сам крышку топором сбивал – и сейчас помнит, как блеснули грозные железяки, густо смазанные маслом.

Собрали пулемёт, установили на треноге. Первую же огромную птицу сбили. Разглядывали с ужасом кожистое полотно, натянутое на чёрные трубы – удивительно прочные и лёгкие. И скорчившегося мёртвого пилота: лицо без носа и глаз, мелкие кривые зубы-шипы, синей кровью сочащиеся пулевые отверстия…

Половина бойцов осталась у ограды лежать. Лёгкие времянки полыхали, швыряя горстями искры – много домашней птицы погибло в огне, а скотина – вся.

В перерыве между атаками ватаман приказал отходить к берегу, бежать на Ковчег. Тогда-то вода реки забурлила – толстые чёрные хлысты хватали за ноги, утаскивали в глубину, разбивали лодки…

Николай успел краем глаза увидеть, как упала за борт Наташка – бросился за ней, как был, в ободранном бронежилете и тяжёлых берцах. В непроглядной тьме, кишащей безглазыми тварями, нащупал тонкую руку, выдернул на поверхность. Грёб к высокому борту корабля, каждую секунду ожидая, что вцепятся в тело шипастые зубы.

Уж сколько времени прошло – а и сейчас забилось сердце, покрылась кожа пупырями от жутких воспоминаний.

Добрался до нижней, командирской, палубы. Шёл на ощупь – под ногами хлюпало, воняло плесенью. Наконец, забрезжил огонёк.

Злобный голос заставил остановиться.

– Чего?! Чего ты добиваешься, командир? Куда мы плывём, зачем?

Это – староста. Ватаман ответил не сразу:

– Прекрасно сам знаешь, Борис, куда. Река впадает в море, это неизбежно.

– Да такое было в прошлом мире, до катастрофы! Я проанализировал бортовые журналы. Даже если скорость Ковчега не превышает пять километров в час, за эти века корабль проплыл не меньше двенадцати миллионов километров. Какое, к едреней матери, море?! Во всей Вселенной нет объектов с такими размерами.

– Но ведь река не может никуда не впадать! Должен быть конец всему этому.

– Да. Только если она не течёт по кругу, впадая в саму себя.

– Борис, это всё схоластика.

– Это жизнь, командир! То динозавры, то танки, то гунны, то войска маршала Тоца. Ты понимаешь, что время и пространство перемешались к чёртовой матери?

Ватаман кашлянул. Сказал сердито:

– Что ты предлагаешь? Конкретно? Ковчег существует уже сорок поколений, и не мне давать команду на прекращение Пути.

– Я не знаю. Но нельзя поддаваться обстоятельствам и плыть по течению. Надо остановиться. Или, вообще, попробовать повернуть вспять. Для чего нам вёсла? Учти, Серёга – я не один. Многие думают так же, как и я. Хлеба осталось на месяц, а на мясо и забивать нечего. Почему ты не хочешь использовать всё оружие и механизмы из запасников?

Дядька Сергий начал говорить непонятное: про структуру времени, про какой-то континуум и неправильность нарушения последовательности…

Николка бесшумно отошёл назад. Потом зашагал, нарочито топая по лужам.

– Дядька Сергий, дядька Борис! Кормчий наверх зовёт, там что-то странное.

Ватаман пробурчал сердито:

– Во новости, странное там. Можно подумать – остальное всё ясно-понятно.

Команды «свистать всех наверх» не было – все сами поднялись на палубу, чувствуя что-то.

Воздух сгустился настолько, что стало трудно дышать. Небо потемнело, и потемнела вода.

Молча взирали на гигантскую конструкцию, похожую на поставленный вертикально рыбий скелет. По серебряным костям пробегали синие искры.

Николай вздрогнул: Наташа подошла сзади, прижалась к спине.

– Я боюсь.

Повернулся, обнял при всех.

– Я с тобой, маленькая.

За девушкой толпились подопечные – малышня, оставшаяся без родителей после роковой стоянки.

Коля подхватил на руки черноглазую Полинку:

– Как поживаешь, птичка?

Девочка рассмеялась громко – все на палубе вздрогнули от неожиданности, кто-то обернулся, осуждающе покачал головой.

– Дядя Николка, разве же я птичка? Я ребёнок. Птички – они летучие.

– А ты?

– А я… Я – ходючая, вот.

Коля наклонился к Наташе, тихо сказал:

– Уведи их вниз. Тут опасно.

Девушка молча кивнула, повела малышню к надстройке. Обернулась, посмотрела на любимого. Прикусила губу; кивнула, прощаясь.

Ватаман прохрипел:

– Бойцам – на нос. Остальные – вниз.

Мужчины зашевелились, снимая оружие с предохранителей.

По обе стороны тянулись безжизненные берега – будто и птицы, и зверьё попрятались от ужаса.

Висящая низко луна вдруг раскололась, поплыла двумя половинами в противоположные стороны.

И началось.

Вскипела вода, бросилась на борт чёрными щупальцами.

Над рекой повисли ослепительные жгуты, плюющиеся огненными шарами – один ударил в лицо стоящего на носу ватамана. Рухнуло обезглавленное пылающее тело.

Бойцы, крича от ужаса, стреляли длинными очередями вниз – чёрные безглазые морды визжали, взрываясь зловонными брызгами, но на место одного погибшего чудовища река выбрасывала десяток новых.

Били в горящую палубу комки огня, бились в конвульсиях искромсанные тела, верещали ощеренные шипастые пасти, вгрызающиеся в человеческую плоть.

Николай не услышал – почувствовал. Обернулся: осиротевшее кормило медленно ползло по планширу. От дядьки Опанаса остались одна нога да кровавая лужа.

Побежал к корме, меняя на ходу рожок. Навалился на толстое бревно, подгоняя Ковчег ближе к берегу, в тень обрыва, скрывая корабль от обстрела сверху.

Чёрные ползли по скользкой от крови палубе, лавируя между очагами пожара. Николай стрелял короткими, но и последний магазин опустел.

Разглядел песчаную отмель, направил Ковчег на неё.

Ловко пнул берцем безглазую тварь, откинул прямо в огонь – предсмертный визг ударил в перепонки.

Гигантская туша корабля возмущённо заскрипела по песку. Хоть и мала была скорость – всё равно на ногах не устоял, упал на палубу.

Вскочил, подобрал чей-то автомат. Распахнул дверь в надстройке, крикнул в темноту:

– Наташка! Поднимайтесь сюда, быстрее.

Уцелевшие столпились у борта, со страхом смотрели вниз.

– Высоко ведь!

– Прыгайте. Прыгайте, вашу мать.

Нашёл канат, привязал, сбросил. Поцеловал Наташу:

– Давай.

Подхватил Полинку.

Поглядел на горящую палубу, прощаясь.

Костёр потрескивал уютно, успокаивая. Маленькие перестали хныкать, заснули.

Николай вслушивался в ночь, вздрагивая от каждого шороха. Сжимал перемазанный чужой кровью автомат.

Старик баюкал сломанную руку, наспех стянутую самодельной шиной. Сказал:

– Хорошо, что я топор захватил. С утра плот рубить начнём.

– Зачем?

– Как зачем? – удивился старик, – дальше плыть.

– Куда?

Дедок заперхал, рассмеялся.

– Будто и не знаешь, Николка? К морю. Река всегда впадает в море.

Отвечать не стал.

Поднялся, скинул кожух. Прикрыл спящую Наташку. Поцеловал в испачканную щёку.

Не открывая глаз, улыбнулась. Прошептала:

– Любимый мой.

Рассветное солнце расплавленным овалом выплывало из-за горизонта – в этот раз на северо-западе.

Николай оглядел своё племя: старика, полдюжины женщин да дюжину ребятишек.

– Значит, так. Пойдём от реки прочь. Нет по воде пути ни вниз, ни вверх.

Старик ахнул, забормотал что-то.

Женщины испуганно зажимали рты ладонями.

И только Наташка безмятежно улыбалась.

Взял на руки Полинку и зашагал по высокой траве, сверкающей алмазами росы.