Приятный кошмар

Глава 13 Мне нет до этого дела

От слов миз Агилар у меня пресекается дыхание, я пытаюсь глотнуть воздуха, и глаза мои наполняются слезами. Зря я собрала волосы в узел, так что теперь у меня не получится спрятать за ними лицо, хотя сейчас мне очень, очень хочется это сделать.

Вместо этого я натягиваю на голову капюшон худи и прячу в нем лицо в отчаянной попытке скрыть свои слезы – и минутную слабость, о которой они говорят. Но сегодня я не была к этому готова, я уверяла себя, что смогу избегать Реми весь остаток этого учебного года. Хотя он тоже учится в выпускном классе, это вовсе не значит, что ему обязательно находиться в моей группе, изучающей курс английского языка и литературы. Тем более что я вела себя осторожно, стараясь поворачиваться и идти в обратном направлении всякий раз, когда видела его в коридорах.

Но сейчас я не могу этого сделать. Мне некуда отсюда деться, а он направляется прямо ко мне.

– Эй, ты в порядке? – спрашивает голос Джуда, он тих, на удивление мягок и словно доносится издалека. – Я могу сказать ей, чтобы она перевела его в другую группу.

Он не должен знать про Реми, не должен знать обо всем произошедшем. Он отказался от этой привилегии, отказался давно. Но он знает, и я не могу не предположить, что это Каспиан все ему разболтал. Вот придурок.

Я знаю, что они тоже дружили. Я знаю, что они до сих пор иногда разговаривают в кафетерии. Но все во мне буквально кричит, что Каспиан не имел права говорить ему об этом. Говорить о ней.

Я не хочу ему отвечать, но Джуд продолжает неотрывно смотреть на меня с беспокойством на лице, и в конечном итоге я качаю головой – хотя даже не знаю, на какой именно из его вопросов я отвечаю сейчас. Может быть, сразу на оба, потому что нет, я однозначно не в порядке. Но когда я обращалась к миз Агилар с подобной просьбой в прошлый раз, ей было плевать, как отношусь к членам своей мини-группы. Это еще одно так называемое «преимущество» того, что я дочь директрисы, которое я сейчас кляну на чем свет стоит.

– Со мной все путем! – рявкаю я на него за пару секунд до того, как Реми останавливается рядом с нашими столами.

Реми, самый близкий друг моей кузины Каролины в тюрьме и тот парень, о котором она написала мне, когда наконец сбежала из Этериума. Парень, которого она любила.

Реми, тот парень, который прибыл на остров три месяца назад, чтобы сообщить, что она погибла, что она пожертвовала собой, чтобы спасти его, что ее гибель – это его вина. Моя тетя Клодия – мать Каролины – сказала ему не винить себя, ведь мы все знаем, что, если она что-то твердо решала, ее было не остановить.

Но, хотя в теории я и могла бы с этим согласиться, я все равно не желаю видеть его снова. И однозначно не хочу с ним говорить.

Потому что в ту ночь, когда я узнала о гибели Каролины, во мне что-то разбилось, и как бы я ни пыталась, мне так и не удалось вновь сложить осколки моего сердца – моей души – так, как было прежде. Она была моей лучшей подругой, чем-то вроде моей второй половинки, до того, как ее увезли в Этериум, притом безо всякого предупреждения и безо всякого объяснения причин. С тех прошло три года, а я по-прежнему не знаю почему.

Отчасти причиной, по которой мне все эти последние несколько лет так отчаянно хотелось покинуть этот остров, было стремление найти ее и спасти из этой мерзкой тюрьмы.

И что же, теперь мне придется выполнять классное задание по поэзии вместе с парнем, которого она любила? С парнем, который просто взял и дал ей умереть?

Меня начинает сотрясать дрожь, но я подавляю ее так же безжалостно, как до этого подавила слезы.

Слабость – это не вариант; нельзя ни проявлять ее, ни иметь.

И все равно во мне бушует ярость, бушует даже до того, как Реми неторопливо подходит к нам и останавливается в двух футах от моего стола. Я знаю одно – я ни за что не останусь здесь все время до окончания двенадцатого класса. Это заведение и так уже отняло у меня слишком много.

Мне нужен новый старт.

– Вы не против, если я сяду здесь – тихо спрашивает Реми, показав кивком на незанятый стол, стоящий напротив Джуда. При этом его темные спутанные волосы слегка колышутся, а пристальный взгляд его травянисто-зеленых глаз совсем не вяжется с беспечной небрежностью его вопроса.

Я бросаю взгляд на Джуда, но его лицо ничего не выражает – это верный знак того, что в глубине его души происходит нечто такое, о чем он не хочет никому говорить. И я его понимаю. Мне не хочется этого признавать, но я знаю, что утрата Каролины причинила боль и ему. То что он сделал со мной – с нами, – не стерло воспоминаний обо всех этих годах игр в прятки, об исцарапанных коленках, о том, как мы вместе играли в «признание или исполнение желания» и о наших бесконечных проказах. Надо думать, включение в нашу группу Реми и для него стало ударом под дых.

От того, что я это знаю, мне не становится легче. Но прежде, чем я успеваю придумать подходящий ответ на вопрос Реми, небо раскалывает огромная молния. За ней сразу же следует раскат грома, такой громкий, что он сотрясает все здание, и через считаные секунды, две люминесцентные лампы в классе взрываются.

Стекло разлетается везде и осыпает пол перед столом миз Агилар.

Она вздрагивает – судя по всему, она та еще трусиха, – затем верещит:

– Никому не двигаться, пока я уберу все эти осколки. Просто сосредоточьтесь на выполнении ваших заданий и не беспокойтесь обо мне.

Можно подумать, что кто-то беспокоится из-за нее. В общей неприглядной картине всего того, что происходит в этой школе, взрывающиеся лампочки – это пустяк, на который вообще можно не обратить внимания.

Она подходит к стенному шкафу, расположенному в задней части класса, и достает из него небольшую щетку и совок. Я не обращаю на нее внимания и вместо этого смотрю на свой стол, не в силах заставить себя заговорить с Реми. Джуд тоже не произносит ни слова, а просто смотрит на меня этими своими глазами, подмечающими все.

Когда становится очевидно, что скорее ад замерзнет, чем Джуд пригласит Реми присоединиться к нам, – и что вся группа вдруг начала питать куда больший интерес к тому, что происходит в нашем углу, чем к миз Агилар, – я пожимаю плечами и показываю кивком на незанятый стол. Это не самое дружелюбное приглашение, но это больше того, чего я от себя ожидала.

– Спасибо, Клементина, – говорит Реми официальным тоном и с печальной улыбкой на красивом лице.

У меня падает сердце. У меня с ним была только одна встреча, и недолгая, однако он хорошо знает, кто я, и я с ужасом осознаю – скорее всего, он знает обо мне куда больше, чем мне бы хотелось. Они с Каролиной были очень, очень близки. Не значит ли это, что она рассказала ему мои секреты? Те, которыми мы с ней осмеливались делиться только в темноте?

Внезапно я не могу не ощутить себя поруганной. Но теперь уже поздно что-то делать.

Если я позволила Реми присоединиться к нашей и без того зашедшей в тупик группе, это вовсе не означает, что я обязана разговаривать с ним или иметь с ним дело. Джуд, возможно, может устроить сцену, наплевав на последствия – ведь связываться с ним дураков нет, – но сама я не могу позволить себе такую роскошь.

Поэтому я перестаю спорить с ним об отношениях между Джоном Китсом и Фанни Браун, а вместо этого сосредоточиваюсь на ответах на вопросы об образном языке и стихотворном размере. Чем скорее мы выполним это задание, тем скорее я смогу выбраться из этого ада.

Поначалу Реми пытается помогать, но после того, как я несколько раз намеренно игнорирую его, сдается.

К плюсам можно причислить то, что Джуд в кои-то веки не отказывается от сотрудничества.

Возможно, потому, что он слишком занят слежкой за Реми, с которого он не сводит прищуренных недоверчивых глаз. А может, потому, что он чувствует, как близка я к тому, чтобы сорваться. Первые семь лет, которые он провел на этом острове, мы с ним были неразлучны, и он знает меня лучше, чем кто-либо как в настоящем, так и в прошлом, – если не считать Каролины. Однако к нам точно совершенно неприменимо изречение, гласящее, что «враг моего врага – мой друг».

После того как как в напряженной атмосфере проходит целая вечность, когда я стараюсь избегать взглядов как Джуда, так и Реми, наконец звенит звонок.

– Сегодня я буду пребывать в самом лучшем, самом позитивном своем настроении. И на сегодня это все! – бодро восклицает миз Агилар, сидя за своим собственным столом в углу класса и качая головой. – Надеюсь, вы почувствовали себя в приподнятом расположении духа, прочитав и разобрав эти великолепные стихи!

Никто не отвечает ей, когда мы все вскакиваем с наших мест, как чертики из табакерки и начинаем засовывать наши вещи в рюкзаки.

– Я возьму это, – говорит Джуд, протянув руку к записям на моем столе.

Я киваю, но делаю это молча, потому что, если заговорю, в моем голосе зазвучат слезы от давящего меня горя. Вместо того чтобы что-то сказать, я застегиваю молнию на своем рюкзаке и чуть ли не бегу к двери.

И торопливо выхожу в теперь уже запруженный народом коридор, отчаянно желая как можно дальше убраться и от Джуда, и от Реми. Мой мозг перегружен, и мне кажется, что я вот-вот развалюсь на части.

Я обхожу чем-то разозленного ведьмака, явно ведущего себя вызывающе, и прохожу между двумя перевертышами-драконами, которые однозначно здорово обдолбаны. Я начинаю было гадать, чего они нанюхались и как им удалось добыть на острове эту дурь, когда кто-то позади меня зовет меня по имени.

Я инстинктивно поворачиваюсь и вижу Реми, бегущего ко мне трусцой, и, судя по его пристальному напряженному взгляду, он больше не позволит мне игнорировать его. Он высок – он даже выше Джуда, – и как из-за его роста, так и из-за того, что он бежит прямиком ко мне, мы явно начинаем привлекать к себе внимание.

Это не то место и не то время, которое я бы выбрала для выяснения отношений с ним, но если это то, чего он хочет, то так тому и быть.

Мои колени дрожат, потому что я голодна – батончик мюсли, которым я позавтракала, был съеден давным-давно, – а вовсе не потому, что я хоть сколько-нибудь нервничаю.

Вот только Реми явно не хочет выяснения отношений. Потому что он останавливается передо мной с этой своей грустной улыбкой и тихо говорит:

– Мне жаль, что так получилось.

– Чего именно тебе жаль? – вопрошаю я намного более воинственно, чем того требуют его слова или его тон.

Он качает головой, и по взгляду, который он устремляет на меня, видно, что он знает, что я лгу.

– Я могу доделать это задание своими силами. – Его тягучий новоорлеанский акцент смягчает его слова – и то, что он имеет в виду.

– Ты можешь делать, что хочешь, – отвечаю я, пожав плечами. – Мне нет до этого никакого дела.

Вообще-то, мне есть до этого дело, мне это важно, и еще как, но сейчас не время – и однозначно не место – все это обсуждать.

У Реми делается такой вид, будто он не прочь разоблачить мой блеф, но вместо этого он просто качает головой.

– С тобой все будет в порядке.

Я холодно смотрю на него.

– Ты не можешь этого знать. – И тут впервые после того, как он явился на урок английского языка и литературы, в его глазах зажигается лукавый огонек.

– Мне известно много такого, чего, по мнению других, я знать не могу.

– За исключением тех случаев, когда тебе это не известно, – огрызаюсь я. И, хотя я не произношу ее имя, внезапно, образ Каролины возникает между нами так ясно, будто она и впрямь находится здесь.

Свет гаснет в его глазах, и его красивое лицо темнеет. Я напрягаюсь, готовясь к тому, что сейчас набросится на меня – я это вполне заслужила, учитывая то, что я только что ему сказала, но уже в следующее мгновение понимаю, что эта тьма направлена вовсе не на меня, а внутрь него самого, что это торнадо из горя и ярости, который сокрушает его изнутри.

Похоже, мне не нужно упрекать его в гибели Каролины – судя по всему, он достаточно свирепо упрекает себя за это сам. Даже если это становится заметно, только если как следует приглядеться.

Быть может, меня должно беспокоить, что от зрелища его страданий мне становится лучше, но нет, меня это ничуть не беспокоит. Каролина достойна того, чтобы он из-за нее страдал. И чтобы страдала я сама. Она вообще достойна куда большего.

И все же тот факт, что он тоже страдает, что он не просто игнорирует ее смерть, как это сделала моя семья, – заставляет меня чувствовать к нему бо́льшую симпатию, чем я ожидала. И сочувствовать ему, потому что я знаю, какую невыносимую боль вызывает ее потеря.

Возможно, поэтому я и протягиваю ему крошечную оливковую ветвь, а может быть, это потому, что он единственный человек, с которым я могу поговорить о ней. Единственный человек, который может по-настоящему захотеть услышать то, что я желаю сказать. Чаще всего даже тетя Клодия ведет себя так, будто просто хочет обо всем забыть.

Как бы то ни было, я шепчу:

– Она пекла по-настоящему замечательные печенья.

Он осторожно улыбается, и какая-то часть тьмы медленно уходит из его глаз.

– Она рассказывала по-настоящему потрясающие истории.

– Да. – Кулак, сдавливавший мое сердце, немного разжимается, и я ловлю себя на том, что тоже улыбаюсь. – Да, она была в этом мастерица.

Звенит предварительный звонок – наш разговор занял почти всю перемену – и я смотрю туда, где находится комната групповой психотерапии. Это последнее занятие этого дня.

Но прежде, чем я успеваю сделать шаг в эту сторону, мое внимание привлекает Джуд, идущий по коридору в компании своей подруги, Эмбер. Она намного ниже него, так что он слегка наклоняется, чтобы расслышать ее в шумном коридоре, и кивает в ответ на то, что она говорит.

Но его взгляд устремлен не на нее, он направлен на меня и Реми. И вид у него недовольный.

Но у него нет никакого права выглядеть так из-за меня или из-за того, что я делаю, – ведь мы с ним не друзья, как бы он ни вел себя со мной в конце сегодняшнего урока английского языка и литературы. Я начинаю отводить от них глаза, и тут светильники начинают мигать опять – этот шторм действительно здорово влияет на нашу энергосистему, – и в это мгновение Эмбер истошно вопит.

Этот вопль – громкий, пронзительный, душераздирающий – оглашает коридор, когда ее охватывает пламя.