Приятно познакомиться

Глава 1

С недавнего времени меня замучила одна странная болезнь, которой я, не обращаясь к медицине, самостоятельно дал название — избирательная ретроградная амнезия. Лечиться я даже не пытался, так как понимал, что болезнь эта у меня крайне запущенная и, вполне вероятно, давно перетекшая в хроническую стадию.

Дело в том, что каждый вечер, выходя из дома, я утром оказывался в совершенно незнакомом мне месте, а воспоминания о том, что было накануне, исчезали бесследно, будто кто-то всесильный вырезал их, как фрагменты кинопленки, из памяти ножницами и складывал в специальный ящик, куда мне доступа не было. В кино такая процедура называется «монтаж» и применяется для того, чтобы, не утруждая зрителей просмотром необязательных деталей, сразу перейти к чему-то более значимому. Попытавшись однажды решить свои проблемы с помощью подобной логики, я потерпел полный крах, вспомнив, что ничего более или менее значимого в моей жизни попросту нет. Это открытие так неприятно поразило меня, что, выйдя в тот вечер прогуляться, я очнулся только через неделю в какой-то странной квартире, полностью лишенной мебели, зато тесно заставленной картинами и рисунками исключительно скабрезного содержания. Мне запомнился только розовый слон, вооруженный гигантским синим фаллосом, произрастающим из того места, где у всех нормальных слонов находится хобот.

Пройдясь по квартире, я застал в одной из комнат парня в домашнем халате и домашних тапочках. Парень молча сидел на полу, одной рукой приобняв ведро с мусором. Наученный горьким опытом моих предыдущих болезненных приступов, я немедленно смутился и стал извиняться перед хозяином квартиры за свое вторжение, хлопоты, которые я, возможно, причинил…

— Жена меня убьет теперь, — прервав меня, проговорил парень, тоскливо поглядев в потолок.

— За что? — смутившись еще больше, участливо спросил я.

— Я мусор ходил выносить, — ответил парень.

Я выразил сомнение — в том смысле, что как такое безобидное занятие вроде выноса мусора может повлечь за собой порицание?

— Так я еще три дня назад ушел, — пояснил парень. — А теперь и домой ехать боюсь.

И замолчал.

Я тут же поспешил ретироваться, не дожидаясь настоящего хозяина. А мой собрат по несчастью так и остался на полу в мягких тапочках возле мусорного ведра.

Понятно, что никакая общественно-полезная деятельность с моей болезнью была несовместима. Наверное, объясни я все подробно, начальство выписало бы мне отпуск по состоянию здоровья, но объяснять что-либо я не хотел и, главное, не мог.

Да, остался я без работы.

— Достукался, дурак, — сказала бухгалтер Мухина, выписывая расчет. — Чем жену с детьми кормить будешь?

Я хотел сказать, что детей у меня нет, жены тоже, но промолчал. Мухина, отделенная от меня толстыми арматурными решетками, закрывающими похожее на амбразуру окошко кассы, скрипела ручкой по желтым листам квитанций. Вытянув шею, я глянул на приготовленную Мухиной тоненькую пачку денежных купюр, и мне стало так тоскливо, что я все-таки произнес:

— Нет у меня детей и жены, нет.

— Ну, за квартиру платить… — не отрываясь от квитанций, проговорила Мухина.

Я чуть было не сказал, что и квартиры-то, собственно, не имею, а живу в безвозмездно предоставленной теткой Ниной комнате, но вовремя осекся. Мухина явно меня жалела, а я не люблю, когда меня жалеют.

В грязной пельменной, куда я заглянул через час после разговора с Мухиной, я выпил дрянной водки, после чего меня занесло в близлежащий старый сквер, похожий па просевший именинный пирог с полусотней голых свечек. Побродив по гулким асфальтовым дорожкам, рассекавшим сквер вдоль и поперек, я остановился у скамейки, брусья которой были покрыты граффити такого устрашающего содержания, что я тут же подумал о том, как опасно для жизни прогуливаться в этом парке в сумерках. Но до темноты было еще Далеко, а вокруг пока никого не было, кроме пожилой четы, голубиной походкой приближающейся ко мне. Так что я все-таки присел на скамейку, прикрыв спиной выцарапанную гвоздем надпись «Бей армян, спасай грузин», а задницей — Света, сука, не уйдешь ты от ножа». Кепку я положил на скамейку рядом с собой на вырезанный чем-то острым рисунок, схематично изображавший пару, довольно изощренным способом слившуюся в половом экстазе.

Я закурил и посмотрел вниз. На мокром асфальте пестрела причудливая мозаика из опавших осенних листьев. Некоторое время я рассматривал ее, а потом освежил узор двумя желтыми листочками квитанций. И достал из кармана пальто припасенную заранее бутылку портвейна.

Портвейн оказался отвратительным, настроение у меня было поганое, самочувствие ужасное, погода портилась, потому что и в этом году, судя по всему, сентябрь выдался на редкость паршивый.

Портвейн закончился довольно быстро. Я посидел немного на лавочке, ожидая воспетый Хайямом счастливый момент между трезвостью и опьянением, но момент все не наступал или, может быть, давно миновал, а я его не заметил. Скорее всего так оно и было, потому что в голове основательно шумело, и со дна сознания, как пузыри в закипавшем чайнике, стали подниматься мысли о бренности бытия и необходимости пойти и взять еще одну бутылку. Тем более что сумерки постепенно сгущались и парк оживал. Откуда-то из-за деревьев стали доноситься оживленные возгласы, кто-то засвистел. Я покинул скамейку и быстрым шагом направился туда, где, как я помнил, располагалась пельменная.

Я еще во время первого посещения этой пельменной обратил внимание на то, что никаких пельменей тут не было и в помине. Отпускали водку, пиво и портвейн в розлив, а на стойке располагалась глубокая емкость, похожая на небольшое корытце. Емкость до краев была полна мутным рассолом, в котором плавали мелко порубленные соленые огурцы. Соленые огурцы я терпеть не мог даже в качестве закуски, поэтому, купив бутылку водки, присоединился к одному из столиков, за которым, терзая засушенные трупики воблы, пили пиво два мужика. Вообще за тем же столиком сидел еще третий, но он в трапезе не принимал участия, поскольку дремал, положив голову на замурзанную поверхность стола. Как я и ожидал, меня приняли в компанию немедленно после того, как я выставил свою бутылку.

— Степан, — представился один из мужиков, разлив водку по стаканам. — Отчество Игнатьевич, но можно просто — Степан. Я с колбасного завода, — добавил он шепотом, будто посвящая меня в тайну какого-то заговора.

— Антон, — сказал я, пожав протянутую руку.

Второй мой случайный собутыльник по сравнению с первым выглядел более внушительно. Угловатая, лишенная всякой растительности голова торчала между утесоподобных плеч словно выброшенный на мель крейсер. Кулаки, лежащие на столе, напоминали булыжники, а выражение лица — вещающий о русской угрозе агитационный американский плакат времен холодной войны. Тем не менее звали собутыльника — Абрам. Представляясь, он сказал просто:

— Если надо кому-нибудь поблизости в контрабас пробить, зови меня. Пробью.

Я пообещал, хотя не был уверен в том, что это значит: «пробить в контрабас».

Мы выпили, закусив воблой. Некоторое время Степан Игнатьевич и Абрам молча смотрели на меня, видимо, ожидая каких-то слов, но так как я не успел еще придумать подходящую тему для разговора, Степан Игнатьевич разлил по новой. — Хорошо сидим, — выпив, проговорил я. к Абрам кивнул и пошевелил могучими плечами. А Степан Игнатьевич сурово поглядел вперед, крякнул, вытер ладонью рот и сказал, явно продолжая начатый еще до моего появления разговор:

— Так вот правильно говорят — в лесу медведь, а в доме мачеха. Как отец мой эту лярву привел в дом, так мое счастливое детство и закончилось. Представляете, за каждую двойку лупила и ремнем, и по-всякому. А однажды засветила скалкой по шее, у меня ноги отнялись. Она сама даже испугалась: «Степочка, Степочка… Покажи, где больно…» Как будто сама не знает. Еле отлежался. А когда отлежался, документы забрал, серьги ее золотые взял, и ноги в руки. Ну, не искала она меня. Отец пытался, да тоже не особенно активно. А я в ремесленное поступил. В общагу устроился. Ну а там, сами знаете, с однокурсниками выпей, старшим поставь, коменданту на каждый праздник пузырек… Вот я и пристрастился. Скатился ведь, братцы, под гору. Что ни день, я тут сижу. И получается — мачеха мне жизнь сломала. Вдребезги разбила скалкой своей…

— Скалкой по шее — это еще что, — высказался Абрам. — Мне вчера стулом по спине досталось. Стул в щепки, а я ничего.

— То тебе! — неожиданно разозлился Степан Игнатьевич. — На тебя самосвал наедет, ты даже не почешешься. А я тогда маленький был.

— Ну, если маленький… — уступил Абрам, после чего Степан Игнатьевич смягчился и спросил его:

— А за что тебя? Стулом-то?

— Да жена это, — с досадой прогудел Абрам. — За то, что я электрический чайник пропил. Не может, чтобы не ударить. Я ведь ее раньше тоже это самое… Врежем после работы по пузырю, я домой приду, начну с ней разговаривать по-хорошему, а она сразу к участковому. Синяки ему показывала на теле. И ведь не стыдно… У меня даже подозрение есть, что он ее улюлюкал на этой почве. Иначе с чего бы ему вдруг меня на пятнадцать суток закрывать? Два раза уже пыхтел. Как отсидел последний раз, заклялся ее трогать. Так она осмелела и сама начала. Чуть что — сразу за мебель хватается. Стульев уже в доме не осталось. Я вчера на эту тему с ней и пытался поговорить. А она из-под серванта выбралась и орет…

— Из-под какого серванта? — перебил Степан Игнатьевич.

— Я сервант на нее случайно уронил, — смутившись, сообщил Абрам. — После того, как она меня стулом шарахнула. Разоралась на весь дом. Снова к участковому побежала. Я не стал дожидаться, ушел. Телевизор вынес, Семену с первого этажа продал. Теперь и не знаю, куда мне…

— Некуда, — согласился Степан Игнатьевич. — Эх, пропащая наша жизнь. Давай, что ли?

Он разлил по стаканам остатки водки. Я выпил и вдруг почувствовал большое желание пожаловаться.

— А меня с работы выгнали, — сказал я.

Видимо, собеседникам мои проблемы в сравнении с собственными показались ничтожными, потому что Степан Игнатьевич презрительно усмехнулся, а Абрам заглянул в свой пустой стакан и меланхолично произнес:

— Меня четыре раза с работы выгоняли. За пьянку. А потом четыре раза принимали обратно. Тоже за пьянку. Я начальнику по кадрам нашему пузырь поставлю, он мое заявление снова и завизирует. А потом все сначала. Получается, круговорот меня в природе, а водка вроде движущей силы выступает. Аномалия такая. Все собираюсь ученым написать в институт какой-нибудь в Москву, пускай разберутся.

— Пускай разберутся, — подхватил Степан Игнатьевич. — Может, поймут, почему мы так хреново живем… Не во всем же одни евреи виноваты…

— Ну, ты не очень-то, — заволновался Абрам. — При чем здесь евреи? Почему всегда евреи виноваты? Откуда это пошло? Чуть что мы сразу евреев виним. А если мы сами евреи, кого тогда винить?

— Арабов, — подумав, сказал Степан Игнатьевич. Третий их приятель все так же спал, положив голову на стол. Мне видна была только его макушка с торчащими во все стороны жесткими светлыми волосами. Покинув увлеченных спором о проблемах наций Абрама и Степана Игнатьевича, я прошел к стойке и взял еще одну бутылку. Когда я вернулся, спор был в самом разгаре, хотя тема несколько свернула в сторону.

— А что тебе армяне?! — кричал Степан Игнатьевич. — Они работают и никого не трогают! Торговый народ! А грузины? Те ж совсем безобидные. Песни про Мимино поют по телевизору и вино делают. Вот азеров, чеченов всяких и дагестанцев, это да. Я их это, честно говоря, недолюбливаю… А за что их, спрашивается, любить?

— Дагестанский коньяк, — напомнил Абрам.

— Это не считается, — махнул рукой Степан Игнатьевич. — Он дорогой. Я его ни разу и не пробовал в жизни. А латыши…

— Не говори мне про латышей! — неожиданно и страшно вскипел Абрам. — Того участкового, который меня на пятнадцать суток два раза закрывал, фамилия Педалькис!

— Вот, — сказал я, ставя на стол бутылку. — Еще принес…

— Педалькис — это еще ничего, — принимая от меня бутылку, говорил Степан Игнатьевич. — Вот у нас на колбасном заводе завхоз работал — фамилия Рейган, а сам эстонец. А жена у него была, так это вообще чистая хохма. Всех на себя перетаскала, включая обслуживающий персонал подшефных магазинов…

— А у меня нет жены, — сказал я, снова пытаясь вклиниться в разговор.

Степан Игнатьевич в этот момент разливал водку по стаканам. Абрам покосился на меня, потом сказал, обращаясь к Степану Игнатьевичу:

— Я больше всего немцев уважаю. Если бы они в сороковых нас поработили, может быть, и жизнь у нас наладилась бы. Немцы, они порядок любят. Наш грузчик Валера Зайберт, он из поволжских немцев, даже на смену приходит в костюме и галстуке!

— Да ты что говоришь такое! — вспылил Степан Игнатьевич и яростно разодрал пополам воблу. — Да у меня один дед на фронте погиб, а другой — в концлагере! Его фашисты замучили!

— У Валеры тоже дед в концлагере погиб, — сказал Абрам, не глядя пододвигая ко мне стакан и кусок воблы. — Пьяный с вышки упал…

Я выпил, потом, не дожидаясь моих собеседников, налил себе сам и выпил еще.

«Странно, — думал я, ощущая, как тучей надвигается опьянение. — Может, я что-то не так говорю? Почему они понимают друг друга, горячатся, спорят о какой-то ерунде, а мне посочувствовать не хотят?»

Тут ход моих мыслей прервался. Во-первых, опьянение уже достигло той стадии, когда думать ни о чем не хочется, а во-вторых, я вдруг понял… вернее, почувствовал, что пришел в пельменную именно за тем, чтобы мне посочувствовали. Мне сначала стало немного стыдно, а потом все равно. Я выпил еще стакан водки — чего опять не заметили мои собутыльники — и закрыл глаза в желании немного подремать. Вокруг шумели, звенели стаканами и мелочью, кого-то, судя по всему, били громогласно, кто-то требовал вызвать милицию. Поняв, что поспать мне здесь не удастся, я открыл глаза, для чего, надо сказать, мне потребовались некоторые усилия.

Степан Игнатьевич и Абрам молча смотрели на меня. Безмолвный сосед по столику все так же спал.

— Ну, чего ты? — спросил Абрам, и я внезапно заметил, что глаза его светятся, словно электрические фонари. — Давай-ка…

У меня в руках снова оказался стакан. Повинуясь гипнотизирующему взгляду Абрама, я опрокинул содержимое стакана в глотку. Водка, прожурчав по извилистому серпантину моего пищевода, мягко толкнулась в стенки желудка, а потом вдруг стала разбухать, будто какой-то зверь, повинуясь Доисторическим биологическим законам.

Дальнейшие мои воспоминания туманны и расплывчаты. После того как меня стошнило, Абрам и Степан Игнатьевич оставили национальную тему и завели разговор о желудочных расстройствах, очень скоро перешедший в некое подобие филологического диспута. В частности, Степан Игнатьевич доказывал, что «сблевать» совсем не то же самое, что «вырвать», но то же самое, что и «срыгнуть». Абрам возражал на это, доказывая, будто «срыгнуть» — значит выпустить ненужный воздух. Свои доводы он подкреплял наглядной демонстрацией. Степан Игнатьевич пустился в рассуждения и объявил, что процесс выпускания ненужного воздуха не имеет ничего общего с отрыжкой, а является симптомом такого заболевания, как метеоризм, и тоже наглядно демонстрировал. Откуда-то появилась еще одна бутылка водки, но не успели мы выпить и по стакану, как дверь пельменной распахнулась настежь, и в прокуренном помещении появился самый настоящий священник — в рясе и с волосьями, но без бороды, с разбитой физиономией и безобразно пьяный. Под руку священник волок самого синюшного вида девицу, которая, только оглядевшись, прямым ходом направилась к нашему столику и без обиняков предложила Абраму продажной любви в подсобке пельменной.

К некоторому моему удивлению, Абрам согласился, встал из-за стола, но идти не смог. Когда с третьей попытки он поднялся с пола, к нам подлетел священник, схватил девицу за ухо и несколько раз ударил ее ногой в живот. Тут уж возмутился не только Абрам, но и я, и Степан Игнатьевич, и прочие посетители пельменной. Священника окружили плотным кольцом, явно собираясь бить, однако начать избиение человека в рясе никто первым не осмеливался. Батюшка, в первые минуты порядком перетрухав, довольно быстро пришел в себя и сказал, что, хоть его не далее как сегодня утром отлучили от церкви, он еще вполне обладает полномочиями предать всех присутствующих анафеме. Так как никто толком не понимал, чем грозит предание анафеме, священника все-таки начали бить. Но поскольку тот момент, когда точка кипения народного гнева достигала максимального градуса, уже миновал, били его как-то вяло и без особого удовольствия, поэтому очень скоро это занятие наскучило всем.

Батюшка, как только на него перестали сыпаться со всех сторон удары, неожиданно легко вскочил на ноги и стал благодарить своих истязателей за то, что они помогли ему достичь очищения, обеспечив страдание. При этом он повторял непонятное слово «катарсис» и обещал напоить всех шампанским.

Шампанского в пельменной не оказалось, тогда священник раскошелился на целый ящик портвейна, лично сдвинул три стола вместе и пригласил всех желающих разделить с ним застолье. Желающих оказалось ровно столько, сколько в пельменной на тот момент было посетителей. Я тоже присоединился. Отчасти из интереса, отчасти из-за того, что у меня денег оставалось совсем в обрез. Только тот загадочный незнакомец, дремавший за столиком, где сидел я с Абрамом и Степаном Игнатьевичем, остался недвижим. Я тогда усомнился было в том, что он вообще живой, но сомнение это быстро растворилось в мутных клубах хмельного дурмана.

Подробности общего застолья я помню довольно плохо. Отложился в моей памяти лишь бурный разговор Степана Игнатьевича со священником. Батюшка после третьего стакана портвейна стал доказывать, что бога нет, а есть только коллективное бессознательное. Степан Игнатьевич немедленно возмутился, полез было к батюшке с кулаками, но его остановили, и Степану Игнатьевичу пришлось доказывать свою позицию вербальным способом. Но с вербальным способом у него, в связи, очевидно, с немалой дозой выпитого, было туговато. Выпив что-то около полутора бутылок портвейна, Степан Игнатьевич разучился правильно выговаривать слова, и я лично из всей его речи понимал только нецензурные междометия, да и то не все. Отчаявшись объяснить священнику то, что хотел объяснить, Степан Игнатьевич рассердился и ударил бутылкой по голове первого попавшегося ему на глаза человека. Этим первым попавшимся оказался Абрам, который не только не пострадал от удара, но даже нисколько на драчуна не обиделся, даже после того, как Степан Игнатьевич обозвал его жидовской мордой и прямо обвинил в убийстве Христа. А тем временем батюшка, оказавшийся, несмотря на паскудный характер, довольно образованным человеком, во всеуслышание озвучивал христианские заповеди и тут же ловко трактовал их с точки зрения ницшеанства, страсбургского богословия, буддизма и религиозных мировоззрений сикхов. На третьей заповеди я все-таки уснул, а когда проснулся, с удивлением ощутил себя под столом в компании незнакомца — того самого, не просыпавшегося с момента моего появления в пельменной. Как выяснилось, сон меня нисколько не протрезвил — даже напротив. С величайшим трудом вскарабкавшись на стул, я застал за столом все ту же компанию во главе с витийствовавшим священником, который теперь рассказывал своим собутыльникам о традиции черного монашества на Руси. Абрам и Степан Игнатьевич уже не дрались, а, обнявшись, горько плакали и наперебой рассказывали друг другу о своей горькой судьбе.

— Эх, было бы, бля, бабло!.. — сокрушаясь, булькал Степан Игнатьевич. — По-другому было бы…

— Ни хера, хоть ты сдохни, — хрипел в ответ Абрам.

Ах как часто люди ведут себя безрассудно, неосмотрительно и глупо. «Ах, зачем глупо, неосмотрительно и безрассудно мы вели себя?» — стонут они, когда в большинстве случаев все-таки приходится расплачиваться за свою неосмотрительность, глупость и безрассудство..,

Предупреждали, предупреждали: «Никогда не разговаривайте с неизвестными…»

Окружающий мир дрогнул и поплыл перед моими глазами. Мне показалось вдруг, что нет никаких Абрамов и Степанов Игнатьевичей. Два обнявшихся силуэта заколыхались, как туманные китайские драконы, и слились в один большой и двухголовый. Я засмеялся и, прогоняя видение, замотал головой с такой силой, что едва не потерял равновесие и не рухнул на пол.

— Нет в жизни счастья, — всхлипывал Абрам. — Ну нет, и все. Вот веришь, готов обменяться судьбой с первым встречным забулдыгой. Хоть вот с тобой… Да ты не обижайся, не обижайся… Только кто согласится? Никто… Потому что я сам забулдыга, да еще какой…

Тяжесть этих слов больно отозвалась в моем сердце, и мне стало так тоскливо, что я снова упал под стол.

— Веришь, — сказал я спящему незнакомцу. — С кем угодно согласился бы обменяться своей судьбой. С первым попавшимся забулдыгой… Ну, хоть с тобой…

Спящий шевельнулся и поднял голову. Несколько минут он смотрел на меня мутными глазами, а я смотрел на него и видел худую небритую физиономию; на лбу причудливый шрам, очертаниями напоминающий японский иероглиф; крылья так называемого породистого носа нервно подрагивали, а немного косящие зеленые глаза смотрели неожиданно пронзительно.

— Чего ты сказал? — хрипло переспросил незнакомец.

— Поменяться хочу своей судьбой с кем угодно, — повторил я, обрадовавшись тому, что хоть кто-то сегодня отозвался на мои слова и согласился на разговор со мной. — Потому что нет в моей жизни счастья. Одно горе.

— Горе?..

Незнакомец прокашлялся и завозился на полу. Усевшись наконец по-турецки, почти упираясь взлохмаченной головой в доски стола, он снова уставился на меня внимательным, совсем не пьяным взглядом. Странно был он одет — это я сразу заметил, хотя зрение мое решительно отказывало функционировать в привычном режиме. Предметы, на которые я смотрел, множились и расплывались, приобретая самые причудливые очертания. Например, вычурного покроя кафтан, надетый на незнакомце, я принял поначалу за длинную болоньевую куртку, а бутафорского вида ботфорты — за большие болотные сапоги. Впрочем, немудрено было ошибиться даже в трезвом состоянии — одежда незнакомца была сплошь запачкана грязью и с расстояния двух шагов, наверное, казалась просто бесформенными лохмотьями.

«Актер он, должно быть», — решил я, вспомнив своего приятеля Бунинского, ведущего артиста местного театра, который был известен всему нашему городу по одному-единственному вопиющему случаю. Играя в авангардной постановке «Балуя в Думе» главу Российского государства Владимира Путина, загримированный до абсолютного сходства с оригиналом Бунинский после спектакля наметил спрыснуть успех, но не утерпел и зарядился еще в антракте, вследствие чего в ресторан поехал в изрядном подпитии, да еще и забыв снять грим. Поначалу очень удивлялся, когда официанты и швейцары, завидев его, едва не падали в обморок. Надо сказать, что актер Бунинский всегда любил в нетрезвом виде пошуметь, но на этот раз вел себя более или менее сдержанно, начиная бесчинствовать не сразу после появления в ресторане, а постепенно, так что вышколенный персонал ресторана осознал свою ошибку только тогда, когда Бунинский принялся швыряться десертом в оркестр и поливать пивом ошарашенных посетителей.

— А ты кто? — спросил я. — Актер, что ли?

— Актер, — не стал спорить он.

— Прямо с репетиции сюда? — продолжал расспрашивать я.

Незнакомец промолчал.

— Горе, — повторил он. — Какое у тебя горе?

— С работы выгнали, — начал перечислять я, — жены у меня нет, жилья тоже нет и вообще… Жизнь не задалась. Эх… А тебя как зовут?

— Небул-Гага Имсарахим Гдаламир семнадцатый…

— А меня — Антон, — сказал я. — Меня, говорю, с работы выгнали. А ты где работаешь?

— Я по туристическому бизнесу. Путевки всякие…

— А говорил — артист, — вспомнил я.

— Ну и артист, пожалуй, тоже, — согласился незнакомец.

— А я вот тоже в детстве хотел артистом стать, — сказал я, с удовольствием поддерживая разговор. — Только ничего у меня не получилось. Сказали — лицом не вышел. Кроме того, никакого артистического таланта во мне не нашли. Хотя я в театральном училище полгода проучился. Веселое время было… Представляешь, как-то в нашу аудиторию, прервав занятие по цирковому искусству, зашли люди с нашей киностудии. Искали фотогеничных молодых людей на место ведущего… программы новостей, по-моему.., и я попал в число кандидатов. Здравствуйте, дорогие телезрители, — целую неделю и на учебе и дома репетировал я, и мне казалось, что получается внушительно и красиво, как у внушительных и красивых дикторов центрального телевидения, — в эфире новости дня… Только никуда меня, конечно, не приняли. И вообще из театрального скоро выперли… А потом отовсюду почти выгоняли, куда бы я ни поступил… Эх, жизнь…

— Паршивое настроение? — осведомился незнакомец.

— Паршивое, — согласился я.

— Тогда выпей.

Он сунул правую руку себе за пазуху, покопался и вытащил небольшую плоскую темную бутылку вроде той, в которую фасуют поддельный коньяк «Белый аист». И протянул бутылку мне.

Пить мне больше, честно говоря, не хотелось, но ради поддержания беседы я принял из рук незнакомца бутылку и отхлебнул немного, заранее сморщившись. Однако жидкость, которую я пригубил, ни вкусом, ни запахом не обладала, зато была прохладна, так что я выпил едва ли не всю.

— А это что? — спросил я. — Бражка, что ли?

— Бражка, — снова согласился он, бережно пряча бутыль за пазуху.

Я кивнул и вдруг замер с открытым ртом, у меня сильно закружилась голова — так, что я повалился на бок и не упал только потому, что привалился спиной к ножке стола.

— Забористая штука, — хотел проговорить я, но ничего проговорить не смог. Зрение мое померкло медленно, как свет театральных ламп, в ушах зазвучала траурная, но в то же время торжественная музыка, и сам я будто погрузился в теплую воду. Я даже не испугался, решив, что снова засыпаю. Только удивился, когда в мое небытие нырнул Абрам. Рассекая тьму лучами своих электрических глаз, он, похожий на громадную глубоководную рыбу, подхватил меня на спину и куда-то повлек.

— Пусти, — попросил я.

— Не могу, — пробулькал Абрам. — В связи с создавшейся сложной международной обстановкой.

— При чем здесь международная обстановка? — снова спросил я.

На это Абрам мне ничего не ответил.

Когда-то я был писателем. И, представьте себе, писал. И меня даже издавали. Началась моя творческая карьера пять лет назад — неожиданно, а относительно недавно закончилась — печально. Тогда, пять лет назад, я жил в общежитии, поскольку учился на дневном отделении филологического факультета местного университета. Много читал классику, которую должен был читать по программе, и литературу последнего десятилетия двадцатого века. Одолев несколько произведений современных писателей с пышными, но абсолютно незапоминающимися фамилиями, я подумал, что могу не хуже. И, с детства уважая фантастические романы, решил тоже написать фантастический роман. Притом не просто отвлеченную историю о космических тарелках или псевдосредневековых воинах, а нечто такое приятное как можно более широкому кругу читателей, к тому же качественное и сдобренное солидной порцией юмора и жизненного опыта, которым, как я считал тогда, обладал в полной мере.

Сюжет и краткое содержание романа, на профессиональном сленге это, кстати, называется одним словом — синопсис, я придумал буквально за полчаса.

Образ главного героя своего романа я создавал, учитывая самые последние веяния народной литературы, а имя ему дал — Никита. Мне с детства нравилось это имя в отличие от собственного, которое любой невоспитанный и мало-мальски сведущий в стихосложении человек неизменно рифмовал с резиновым изделием номер два.

Итак, главный герой Никита, являющийся бойцом одной из бандитских группировок, решает коренным образом изменить свою жизнь. Другими словами, выйти из преступного сообщества. Толчком для этого послужила любовь девушки, которой для остроты интриги я придал характеристики человека из совершенно чуждой главному герою социальной группы — интеллигенции. Бывшие товарищи главного героя такого паскудства с его стороны перенести не могут и договариваются Никиту с его возлюбленной истребить. Бандиты нападают на влюбленных темной ночью на улице. Никита успевает накостылять двум-трем нападавшим, бросается за своей девушкой, которую волокут к машине, но сам получает кастетом по голове.

Сочинить такую завязку для меня не составило ни малейшего труда, поскольку ничего я не сочинял, а только записал, постаравшись не перепутать первое с десятым, то, что привык видеть в телевизионных сериалах соответствующей тематики. Это потому, что я был тогда юн и полагал, будто современный читатель, развернув для интереса мою книжку, не закроет ее тут же, а, пробежав глазами первые несколько абзацев, сразу войдет в привычный мутноватый фарватер криминального чтива. А дальнейшее повествование я решил перевести в область фантастическую, но, конечно, постепенно, а не сразу. И вот приходит в себя мой Никита уже на тюремных нарах. Решает, что его повязали подъехавшие менты, а рана на голове не опасна, тем более что в связи с ней никакого дискомфорта он не ощущает. Однако общение с сокамерниками, которые все бандиты, заставляет его задуматься. Они все из разных городов. Никого из них Никита не знает, хотя имя одного кажется ему знакомым.

Сокамерники тоже в недоумении. Оказались они все в одной камере при довольно странных обстоятельствах — после того, как потерял сознание в разгаре разборки, после того, как задвинул лошадиную дозу героина, ну и так далее. Находятся они в камере довольно давно, хотя точно сказать не могут — сколько времени. Их не кормят, не водят к следователю, ни на какие их стуки в дверь не отвечают, окно зарешечено и закрыто намордником так, что из него ничего не видно. Голод они ощущают, но слабый. Вообще обитатели камеры и главный герой в том числе приходят к выводу, что их подвергают особого рода прессовке. Неожиданно один из них, тот самый, имя которого Никите показалось смутно знакомым, в то время, пока другие спят, исчезает. Он больше не появляется, а Никита вдруг вспоминает давнишний мельком слышанный разговор о том, что этот человек вроде как недавно убит в одной из разборок.

Разъяснить эту загадку он не может — человека-то больше нет.

Никита мой, безусловно, беспокоится о судьбе своей девушки. Устав беспокоиться, засыпает, а проснувшись, вновь ощущает себя идущим по длинному тюремному коридору в строю таких же, как он, заключенных. Он поражается резкой смене декораций, но вдруг его внимание привлекает один из его соседей по строю — тот бандюга, с которым он схлестнулся в последнем смертельном бою. Вне себя, Никита на него бросается, избивает, требует, чтобы тот сказал ему, что случилось с его девушкой, но тот вообще ничего не говорит, а неизвестно откуда появляются огромные страшные двухголовые мужики — ифриты — и хватают Никиту. Вконец обалдевший от такого поворота событий, он вновь теряет сознание.

В очередной раз Никита приходит в себя и видит, что находится в клетке, подвешенной на гигантском дереве. Расстояние до земли такое, что внизу не видно ничего, кроме густого тумана.

Тут Никите ничего другого не остается, как прийти к выводу, что он просто-напросто сошел с ума. В этом мнении он утверждается полностью, провисев какое-то время в клетке, и поэтому появление маленького крылатого человечка воспринимает почти совершенно спокойно.

Маленький крылатый человечек, который, по всей видимости, пролетал мимо и заинтересовался узником, представляется странствующим полубогом и завязывает с Никитой разговор. Из разговора Никита узнает, что он вовсе не сошел с ума, а умер. И камера, куда он попал сначала, что-то вроде одной из бесчисленных ячеек приемника-распределителя загробного мира, которому придали форму привычного для Никиты и людей, сходных с ним по образу жизнедеятельности, места. После того как Никита дождался своей очереди, его отвели бы на пункт распределения, где он получил бы направление на какую-либо должность в структуре собственно загробного мира. Но Никита нарушил стройный порядок и был за это наказан — на неопределенный срок подвешен на дереве в клетке.

Далее, крылатый полубог рассказывает Никите о системе миров, в один из которых Никита попал. Загробные Миры представляют собой непрерывную бесконечную цепь. То, чем все управляется, находится где-то далеко от этого мира, а где именно, не знает вообще никто. Чтобы было проще, крылатый полубог взял за точку отсчета мир, где они с Никитой сейчас находятся. Этот мир — место загробной жизни землян и существ, населяющих некоторые измерения, где условия жизни сходны с земными. В следующем по цепи мире люди также присутствуют, но в меньшем количестве, потому что условия там для них не совсем привычны, но безопасны, так как вошедший в мир естественно приспосабливается к новой среде обитания — закон Загробных Миров. Короче говоря, основную концепцию этой теории я содрал у Желязны — чем дальше, тем страннее тени; чем дальше по цепи, тем непривычнее для землян.

Крылатый полубог становится одним из постоянных героев, спутником Никиты, так как может абсолютно свободно перемещаться по мирам. Он же, этот крылатый полубог, освобождает Никиту и спускает его вниз. Я долго ломал себе голову, как же назвать этого самого полубога, чтобы имя его и смешно было, и при сотом прочтении не вязло до тошноты в зубах. Но толком ничего придумать не смог, пока ко мне в комнату случайно не заглянул комендант общежития, в котором я проживал тогда, и не попросил сходить в ближайший магазин и взять пиво в долг, потому что ему самому уже не дают, а взамен, как самый настоящий могущественный бог, обещал все что угодно. Фамилия коменданта была одной из самых распространенных в моем городе — Полуцутиков, поэтому я, не думая больше, назвал крылатого полубога полуцутиком, сходил за пивом и засел описывать выдуманный мною дивный потусторонний мир. Дело пошло у меня гладко. Как, наверное, и все молодые люди, был я окружающей действительностью не удовлетворен, и потусторонний мир в моем романе все больше и больше обретал свойства утопического государства, где граждане покойники, прожив законную жизнь, получают возможность после смерти существовать так, как им вздумается, проще говоря, наверстывают то, что не удалось им при жизни.

На протяжении оставшейся части романа Никита и его новый приятель какое-то время вместе бродят по миру, крылатый полуцутик поначалу относится к Никите как к своей новой игрушке: подставляет его в разные комические и не очень ситуации, иногда помогая выпутываться. Но потом сам попадает и, будучи спасен Никитой, меняет свое к нему отношение почти на дружеское. Никита формулирует свою цель — вернуться обратно на Землю, найти девушку и жить нормальной жизнью, потому что, будучи на Земле, не приемлет ту пародию на жизнь, которую видит здесь. Крылатый говорит ему, что это совершенно невозможно. Разве что если Никите посчастливится добраться до того, чем все управляется, и решить свой вопрос, но и этого никак нельзя. Перемещаться между мирами он не может, так как вне закона в этом во всей цепочке миров. Но Никита выходит на старых знакомых, и после смерти оставшихся бандитами, и они после ряда перипетий контрабандой переправляют его в следующий мир. Здесь людей и человекоподобных существ совсем мало. Никита остается один, так как крылатый отлетел. Он проклят, и за свои грехи перед другими богами сослан скитаться по Загробным Мирам и постоянно находиться при Никите не может.

Никита предпринимает несколько попыток пересечь границу и этого мира, но у него ничего не получается. Тогда он совместно с вернувшимся крылатым разрабатывает план захвата в заложники правителя этого мира. Крылатый, обожающий всяческие авантюры, говорит ему, что условием выкупа может стать пропуск для Никиты в следующий мир, но Никита втайне надеется, что то или тот, чем все управляется, обратит на него свое внимание и Никита сможет попросить вернуть его обратно. В конце концов план им почти удается, но в самый последний момент проваливается. Крылатого как полубога отпускают с миром, а бедного моего главного героя представители местной госбезопасности готовят к суду. Никита думает, что болтаться теперь ему веки вечные в клетке, но специально собранный по такому вопиющему случаю совет нескольких миров приговаривает его к длительной ссылке в отдаленный и специально приспособленный для подобных целей мир. К удивлению Никиты, в том мире, по земным меркам, оказывается совсем неплохо. К тому же теперь Никита забрался довольно далеко и полон решимости продолжать начатый путь.

Вот так. В конце романа я задумал поставить многозначительное «продолжение следует…», с тем чтобы потом не утруждать себя созданием другой концепции, а продолжать разрабатывать уже имеющуюся, благо она меня во многом устраивала.

Итак, я выменял у своего сокурсника за годовую подшивку конспектов по старославянскому языку разваливающуюся печатную машинку «Листвица» и примерно через месяц, работая в основном по ночам, выдал на-гора роман объемом в несколько сотен страниц печатного текста. Вернее, не совсем роман, а довольно бессвязную, хоть и веселую болтовню на не вполне веселую тему: о смерти человеческой, то есть о приключениях своего лирического героя на бескрайних просторах Загробных Миров. Подобная идея, как я уже говорил, показалась мне крайне оригинальной. Закончив работу, я продал печатную машинку «Листвица», на вырученные деньги перевел свое произведение в электронный формат и разослал копии по всем столичным издательствам, адреса издательств я узнавал на книжных развалах, когда, делая вид, что собираюсь купить книгу, на самом деле прочитывал последнюю страничку, где сообщаются обычно сведения об авторе, технические характеристики издания и собственно координаты издательства.

Ответа ни от одного издательства я, как водится, не получил. Совсем я было хотел отчаяться и, конечно, отчаялся, если бы судьба не свела меня с самым настоящим заслуженным коммерческим автором, который, проливая бессонными ночами на бумагу капли творческого пота и литры хромолитографической крови, ежемесячно публиковал очередное свое произведение. Я поинтересовался секретом его успеха, и автор великодушно свел меня с фирмой-посредником. Фирма-посредник охотно взяла мой роман, дала взамен немного денег и быстренько определила рукопись куда-то. И вот меньше чем через полгода я уже держал в руках толстую книжку в яркой суперобложке с шикарным грифом на корешке — «Бестселлеры юмористической фантастики». Это был мой триумф! Правда, больше никаких денег за публикацию я не видел, презентации по поводу удачного дебюта мне никто не устраивал, в газетах объявления о появлении нового дарования я не нашел, как ни искал, фамилия на обложке была не моя, и фотография на форзаце тоже. Так что никто из моих знакомых не верил, что книжку написал я. Но это все были, разумеется, пустяки. Я успокоил себя тем, что многие писатели пользуются псевдонимами, а деньги и мирская слава меня всегда интересовали очень мало. Главное — я мог теперь подойти к первому попавшемуся книжному развалу, взять в руки тяжеленькое и приятно холодное издание, небрежно пролистать и положить на место со словами:

— Надо же, какое бездарное оформление… В следующий Раз ни за что не отдам рукопись этим халтурщикам… — и с Достоинством удалиться.

Вдохновленный успехом, я засел за новое произведение. Фирма-посредник вскоре разыскала меня сама. Я подписал договор, по которому обязывался сдавать каждый месяц новое произведение, а фирма в свою очередь обещала платить мне что-то вроде зарплаты. Да, по тем временам деньги совсем неплохие.

Но период везения продолжался недолго. Года три. Мой герой путешествовал по Загробным Мирам на протяжении пятидесяти двух книг, после чего созданный мною сериал прикрыли как изживший самое себя, и я прогорел. В отличие от того самого коммерческого писателя, моего, так сказать, крестника. Он собственноручно разработал модель идеального романа, легко членимую на ключевые эпизоды: «завязка», «интрига», «любовный треугольник», «пример противостояния героя окружающей среде» и более мелкие кусочки «драка», «погоня», «внутренний монолог №1», «внутренний монолог №2», «объяснение в любви», «временное торжество злодея»… Создал таблицу взаимозаменяемых эпитетов, метафор, имен собственных и афоризмов. Короче говоря, довел технологию создания романа до довольно простого процесса соединения в произвольном порядке уже существующих абзацев текста по созданной им же общей схеме среднестатистического современного произведения. Теперь, для того чтобы написать полнообъемный роман или повесть в любом жанре, у него уходило два-три дня. Писатель процветал, а меня перестали публиковать, фирма-посредник прекратила выдачу денег и посоветовала из фантаста переквалифицироваться в, например, мастера детективного или приключенческого романа. Или хотя бы найти для эксплуатации новый сюжет. Я честно пытался, но ничего у меня не получилось. Видимо, идея созданного мною на страницах бесчисленных произведений загробного мира, где умершим позволено все, чего не было позволено в мире живых, так прочно оккупировала мое сознание, что ни на какую другую тему я творить не мог. Фирма-посредник разорвала со мной отношения.

Армия мне не грозила, так как, не имея прописки, я в списках военкомата не значился. Тетка Нина предоставила мне угол в своей однокомнатной квартире и безропотно делила со мной однообразные и невкусные старушечьи обеды. Когда престарелая тетка надолго уезжала в деревню к своей не менее престарелой золовке, я на время ее отсутствия возобновлял давно перешедшие в вялотекущую стадию секретные интимные отношения с соседкой Катериной, некрасивой, а потому незамужней и бездетной женщиной, проживающей этажом ниже с родителями-иждивенцами и братом-инвалидом.

Я еще год помыкался без работы, пробавляясь копеечными репортажами в местной газетке, которая не брезговала и десятистрочными информациями о случаях бешенства среди бродячих городских собак или юбилеях мелких чиновников городской администрации, потом решил навсегда оставить творчество и поступил на службу — вторым заместителем редактора отдела доставки бесплатной газеты «Рекламный тилибом в каждый дом». Вот тогда-то меня и поразила странная болезнь, которой я, не обращаясь к медицине, самостоятельно дал название — избирательная ретроградная амнезия. А следствием течения болезни стали все вышеописанные, а также нижеприведенные события.

Глава 2

А свет в конце тоннеля ты видел? — Нет, — ответил сторож Семенов. — Не видел. Видел, как тараканы по плинтусам бегают.

— А жизнь промелькнула перед глазами?

— Это — да. Жизнь промелькнула. С самого начала. Как папка мне велосипед купил, как я три раза в пятом классе на второй год оставался. Как восемь месяцев в колонии сидел, как на Люське женился и как потом едва под трамвай не угодил, когда от нее убегал…

— Страшно было?

— Последнее, что я запомнил, — сказал сторож Семенов, — это как доктор говорит — мы его потеряли. Меня, значит.

— Тебе операцию делали? — осведомился внимательно слушавший охранник Леонид Переверзеев, которого все называли просто Ленчик.

— Нет, — помотал головой сторож Семенов. — Только еще везли на операцию. Я с каталки упал. Башкой треснулся, ты себе не представляешь. Главное — все сначала видел, слышал и ощущал. Как врачи вокруг меня суетились, как обратно на каталку втащить пытались… Не сразу у них это получилось, надо сказать. Я же тяжелый…

Ленчик хмыкнул, окинув взглядом Семенова. Семенов всю жизнь проработал тренером по дзюдо в женской гимназии и габариты имел соответствующие. Выйдя на пенсию, Семенов по знакомству устроился сторожем в морге городской клинической больницы номер один и считал, что ему здорово повезло. Работы, считай, никакой. Хочешь, спи, хочешь, пей — вверенное помещение все равно вряд ли кому придет в голову ограбить, да и охраняемые жмурики разбежаться тем более не могут. Семенов блаженствовал, бездельничая круглые сутки, но все равно часто долгими бессонными ночами вспоминал женскую гимназию. Охранник Ленчик, заходя на смену, дожидался того часа, когда персонал больницы отправлялся по домам, а больные засыпали неспокойным сном; наскоро делал обязательный обход территории, затем на всякий случай замыкал провода сигнализации, запирал входные двери и направлялся в комнатушку сторожа Семенова, прихватив с собой бутылочку, а то и две. С Семеновым Ленчик нескучно проводил время до самого утра, попивая принесенную водку и слушая рассказы пенсионера о былом. Особенно нравилось Ленчику, когда Семенов, захмелев, вскакивал со своего топчана и, размахивая руками, показывал, каким приемам он подвергал воспитанниц, дабы разжечь в них непристойную страсть к собственной персоне, Ленчик, несмотря на то что работал охранником, был робок, хил и немолод. По этой, кстати, причине от него на протяжении последних десяти лет Ушли одна за другой три жены, и ему, три года проживавшему в полном одиночестве, вовсе невыносимо было слушать Россказни престарелого сладострастника, но не слушать Семенова Ленчик не мог.

— Это, понимаешь, мой метод такой, — возбужденно вращая глазами, пыхтел Семенов. — Выглядываешь себе девушку пофигуристей, два дня увиваешься вокруг нес — типа, выделяешь из основной массы учениц, потом назначаешь время для индивидуальных занятий. А дальше все просто… Закрываешь гимнастический зал на замок, стелешь маты на пол и поехали. Берешь ее вот так… — Семенов обеими руками обхватывал одну из находящихся в комнатушке табуреток, — и р-раз! Опрокидываешь голубушку на себя. И лежишь на спине — типа, ушибся. А фифа на тебе лежит. Встать она не может, потому что я из захвата ее не выпустил, да и не хочет. Лежит, смущается…

— А почему не хочет-то, почему? — вскрикивал взволнованный Ленчик. — Почему смущается?!

— А потому что понимает уже что к чему, — отвечал Семенов, выпуская из объятий табуретку. — Я в карман штанов всегда банан клал. Или огурец побольше. Безотказный метод! Ни разу не ошибся. Ни одна краля жаловаться на меня не побежала. Как огурец нащупает, так покраснеет сначала, а потом ерзать начинает. Я тут на психологию давил. Гимназия, где я работал, была как это?.. Престижная. Девки в ней учились в основном козырные. Те, которых готовили на поступление в Москву. На дипломаток всяких учиться. Ну а когда девка к такому будущему готовится, то родители ей личной жизни не позволяют. Не говоря уже об интимной. А я, так сказать, являлся бесплатной отдушиной. Эх, жизнь была! — Семенов тяжело опускался на свой топчан и светлел лицом. — Как султан — каждый день индивидуальные занятия. На бананы, конечно, много денег уходило…

— А без них?

— А без них нельзя, — вздыхал Семенов. — Мой метод предполагал — сразу ошеломить. Как Суворов говорил — быстрота и натиск… Давай, кстати, еще выпьем. За Суворова.

— За Суворова не получится, — вздохнул Ленчик, — закусон кончился. Я без закусона не могу. Печень.

Семенов поставил свой стакан на дощатый ящик, служивший ему столом.

— Н-да, — проговорил он, — без закусона хреново. Смотаться, что ли, в круглосуточный на углу?

— Я схожу, — с готовностью поднялся с табуретки Ленчик. — Чего купить?

— Сосисок и пару бомж-пакетов.

— Сосисок и пару… чего?

— Бомж-пакеты, — повторил Семенов. — Не знаешь, что ли? Китайская лапша быстрого приготовления. «Анаком» называется.

— А-а… — сказал Ленчик, — знаю. — И совсем собрался было уже уходить, как вдруг Семенов его остановил:

— Отставить. Я вспомнил, у меня в мертвецкой колбаса нарубленная лежит. С завтрака еще осталось. Так что далеко ходить не надо. Смотайся в мертвецкую, притащи хавчика…

Ленчик передернул плечами и покосился на оклеенную газетами стену, за которой, как он знал, зловеще поблескивают в больничном полумраке металлические двойные двери хранилища трупов. Ленчик, как и всякий нормальный человек, особой приязни к мертвым телам не испытывал, а испытывал вполне объяснимый страх перед могучей силой, превращающей разумных индивидов в безмолвные и бесполезные манекены, но Семенову свою боязнь никогда не выказывал, опасаясь потерять расположение сторожа.

— Ага, — сказал Ленчик. — Пойду. А где там?.. Чтобы мне не плутать.

Семенов задумался.

— Как войдешь, — сказал он, — сразу налево. По левому Ряду. Там два мешка с расчлененкой, вчера привезли, в чемодане из реки выловили. Вот за расчлененкой свободный стол стоит — колбаса там и есть… Ну, еще нога чья-то. Она из мешка выпала, а тетя Дуся, когда полы мыла, ее на стол и сунула. Усек?

— Усек, — внутренне содрогнувшись, ответил Ленчик. Сторож Семенов кивнул и потянулся за сигаретами. Поняв, что дополнительных инструкций не будет, Ленчик отправился за колбасой.

Двери трупохранилища были не заперты. Семенов, кроме старого списанного сейфа, где у него хранилась водка, никогда ничего не запирал, считая лишним. Ленчик толкнул двери и, втянув голову в плечи, вошел в промозглое темное помещение. Длинные столы, похожие на надгробия, высились в полумраке. На столах бесформенно громоздились лиловые тела. Накрывать трупы простынями, как положено по инструкции, Семенов тоже считал лишним, хотя нужное число простыней исправно получал, относил тете Дусе, а тетя Дуся умело с них сводила кислотой больничные клейма. После этой процедуры тетя Дуся переправляла простыни себе домой и шила из них постельное белье, с продажи которого Семенов получал свой процент.

— Едрена бабушка, — поежившись, пробормотал Ленчик. Тишина в трупохранилище стояла какая-то необыкновенная — напряженная, будто живые, как вот и Ленчик случайно забредшие сюда, в любой момент могли ожидать, что трупам надоест стыть без дела на столах и они, расправив затекшие члены, встанут, чтобы прогуляться. Был ведь такой случай в прошлом году. Привели в хранилище студентов из мединститута, подвели к трупу и стали показывать, как правильно отрезать человеку голову. А труп, как только скальпель коснулся шеи, вздрогнул, открыл глаза, сел на столе и попросил закурить. Преподавателя хватил удар, четверо студенток лишились чувств, а у одной из них случился выкидыш. Даже в газете писали об этом. Летаргический сон, говорят. А тот, которому голову чуть не отрезали, вроде бы собирался в суд подавать на администрацию клиники, но не пел и попал под автобус и оказался на том же самом столе только уже в окончательно мертвом виде.

Припомнив все это, Ленчик решил свет не включать. Кто его знает… не дай бог еще что-нибудь случится… Мало ли летаргических товарищей в городе живут…

Ленчик шагнул через порог. Двери с грохотом захлопнулись за его спиной. Испугавшись грохота, Ленчик шарахнулся вперед и налетел на каталку, крепко приложившись коленом о металлическую ось. После столкновения охранник взвыл, а каталка унеслась куда-то в темноту и, уже невидимая, гулко ткнулась в противоположную стену.

— Спокойно, — самому себе сказал Ленчик. — Чего я так разволновался? Сейчас колбасу возьму и вернусь. Блин, а сам Семенов не мог сходить? Обязательно меня посылать надо было…

Учитывая инструкции сторожа, Ленчик свернул налево, отсчитал от начала два стола и остановился перед третьим.

Если близ дверей хоть какой-то свет выбивался из щели, то в глубине трупохранилища было совершенно темно. Едва только можно было различить очертания стола. Ленчик осторожно положил ладони на поверхность стола и обжегся о холодный металл.

Постанывая от неприятного холода, охранник пошарил руками по столу, нащупал что-то, что вполне могло оказаться батоном колбасы, но при дальнейшем изучении оказалось отрезанной человеческой ногой — холодной и застывшей.

Истерически выругавшись, Ленчик зашвырнул ногу в темные глубины трупохранилища и долго вытирал вспотевшие ладони о форменные штаны. Потом наконец, справившись с охватившим его омерзением, продолжил свои поиски и нашел-таки колбасу, порубленную на куски и завернутую в газетку.

Охранник схватил сверток под мышку и поспешно направился к выходу. Остановился и облегченно вздохнул только тогда, когда оказался у самых дверей.

И тут же испуганно подпрыгнул. Ему показалось, что там, в мглистых и холодных закоулках трупохранилища, куда улетела отрезанная нога, кто-то копошится.

«Крысы?» — непроизвольно подумал Ленчик, нащупывая на бедре кобуру, в которой вместо пистолета хранились складная походная ложка и маленький походный стаканчик.

Шорох нарастал. Потом что-то негромко стукнуло, и все смолкло.

— Крысы, наверное, — неуверенно проговорил Ленчик, но подтвердить или опровергнуть свое предположение не спешил. Пятясь, он задом открыл двери и выскользнул в скудно освещенный коридор.

«Семенову ничего говорить не буду, — решил Ленчик, шагая по коридору в направлении к лежащему на полу прямоугольнику желтого света, падающего из открытой двери в комнатушку сторожа. — Ничего говорить не буду. А то он еще устроит карательную экспедицию… А я в трупохранилку больше не пойду. Ну его к черту… Все-таки страшно там. Да и крыс я не уважаю. Не говоря уж о покойниках…»

Сторож Семенов давно разлил водку по стаканам и, ожидая Ленчика, от нечего делать, листал валявшуюся у него в комнатушке газету. Газета была позавчерашней, Семенов читал ее в первый раз, так как вообще не имел привычки регулярно знакомиться с новостями, предлагаемыми масс-медиа. Когда охранник вошел в комнату, Семенов сложил газету и переложил ее себе на колени.

— Нашел колбасу? — осведомился он. Ленчик кивнул.

— А чего такой бледный?

— Воздух спертый, — поспешно ответил охранник.

— А-а… — неопределенно протянул Семенов, развернул сверток и двинул к Ленчику стакан. — Давай.

Ленчик залпом выпил водку и поднял глаза на сторожа. Тот чавкал колбасой.

— А ты что же? — утерев рот, спросил он Ленчика. Охранник посмотрел на колбасу и внезапно вспомнил ощущение мертвой плоти в руках.

— Нет… — едва сдерживая тошноту, сказал Ленчик. — Что-то не хочется…

Семенов пожал плечами.

Ленчик несколько минут сидел молча, прислушиваясь к ощущениям внутри собственного желудка, потом все-таки решился.

— Слушай, — поинтересовался он. — А крысы у тебя есть?

— В трупохранилище? — переспросил Семенов, отправив в рот очередной кусок колбасы.

— Ага.

— Да вроде нет, — ответил Семенов. — А раньше были. Тетя Дуся кота своего приносила, так они и кота сожрали за милую душу. Потом отравой в подвале посыпали — и все. Крысы пропали. Да, кстати! Вот смотри, что я тут вычитал…

Сторож развернул на коленях газетку.

— Местная, — сказал он. — Слушай, что пишут. В одном городском рекламном агентстве «Попкорн» ЧП случилось… «Попкорн» знаешь? Агентство, которое принадлежит Андрееву — меценату известному, про которого говорили, что он новым мэром нашего города станет. Ты слушай, слушай… Водка все равно закончилась…

Ленчик слушал.

В рекламном агентстве «Попкорн», принадлежащем Андрееву, в тот злосчастный день творилось с самого утра нечто невообразимое. Точнее, не с самого утра, а по удивительному совпадению — с того самого момента, как в агентство по факсу переслали оригинал-макет газетного объявления, которое немного только надо было подправить и немедленно запустить на газетные полосы.

Впрочем, когда все началось, никто ничего особенно страшного не заметил. Главным образом потому что было не до того. В офисе постоянно, то появляясь, то исчезая, крутился удивительно маленького роста молодой человек в кожаном пиджаке и кожаных брюках. Человек этот называл себя Гариком, требовал от сотрудников «Попкорна» беспрекословного подчинения и беспрекословное подчинение получал, так как факс от начальника Андреева не только содержал заказ, который, кстати говоря, исходил от этого самого Гарика, но и устные рекомендации слушаться заказчика. Гарик сразу дал понять, что с Андреевым он на короткой ноге, знает его с детства и что Андреев доверяет ему, как родному, но так как Гарик советы давал самые бестолковые, то утро у сотрудников «Попкорна» выдалось суматошное, трудное, и никто не обращал особого внимания на то, что под ногами в рабочих кабинетах пару раз шныряли крупные крысы.

Крысы появлялись в «Попкорне» примерно раз в год из располагавшегося на первом этаже здания продуктового склада. В таких случаях Андреев звонил заведующему склада, тот своему начальству. Крыс травили, и все шло своим чередом до следующего нашествия.

Но сейчас это нашествие было явно внеочередное. Только-только у сотрудников агентства появилась свободная минутка, так оригинал-макет был закончен, а заказчик Гарик куда-то опять исчез, из приемной начальника Андреева с визгом прибежала секретарша— и сообщила, что две громадные крысы только что сожрали ее бутерброд с повидлом из греческих яблок. Кто-то из компьютерной пошел прогонять хвостатых нахалок и прогнал. Затем снова явился Гарик, ужасно разозленный тем, что его объявление нельзя пустить в газетный набор немедленно, и про инцидент забыли.

Крысы на время притихли, а может быть, их просто не замечали, потому что Гарика осенило довольно глупой идеей размножить объявления на листочках в невообразимых количествах и расклеить по столбам на территории Волжского района. Как Гарику ни объясняли, что это не престижно и никто так не делает, он ничего слушать не хотел. Угрожая Андреевым, он набрал себе помощников и, быстро размножив и откопировав что хотел, поехал на трех машинах в Волжский район.

И тут началось.

Откуда-то непонятно откуда крысы появились в совершенно фантастическом количестве, и не просто крысы, а какие-то сумасшедшие крысы, с неоправданной яростью бросающиеся на провода, бумаги и в мгновение ока и то, и другое изгрызающие в пыль.

Первой капитулировала женская часть рекламного агентства «Попкорн» во главе с той самой секретаршей, уже заходящейся в истерике и кричащей что-то о конце света. Женщины просто покинули агентство, как крысы тонущий корабль… то есть крысы как раз остались.

Ребята-компьютерщики поначалу пробовали бороться с невиданным нашествием, но после того, как троих крысы покусали так сильно, что пришлось вызвать неотложку, вынуждены были отступить.

Звонили в МЧС, но оператор посоветовал обратиться в санитарную службу. Позвонили и в санитарную службу, но там, судя по всему, их вызов не приняли как срочный и, соответственно, приехать не спешили.

А крысы уже полностью хозяйничали в конторе. Никто не смел им помешать, и сотрудники «Попкорна», сгрудившиеся на крыльце, молча бледнели, прислушиваясь к шуршанию и писку за плотно закрытой дверью.

Потом кто-то, быстрее других оправившийся от потрясения, вспомнил про продовольственный склад и позвонил заведующему склада с просьбой сделать хоть что-нибудь или хоть что-нибудь посоветовать, крысы-то со склада зашли, больше неоткуда. Заведующий возмутился и сказал, что крыс они травили только на прошлой неделе, а новое поголовье поспеет еще не скоро. Ну, может быть, два-три крысеныша и остались, но уж точно не целое полчище, как орали ему в трубку перепуганные «попкорновцы», и нечего тут бояться двух-трех. Ах, их больше? Ну так у страха глаза велики.

Так ничего и не сумев объяснить заведующему склада, сотрудники «Попкорна» от бессильной злобы нахамили тому и пообещали склад спалить. Заведующий положил трубку.

Больше делать было нечего, а делать надо было что-то, потому что крысы, судя по рвущимся из-за закрытой двери утробным звукам, разошлись вовсю. Позвонить начальнику Андрееву почему-то никому не пришло в голову, тем не менее, посовещавшись, «попкорновцы» решили послать своего охранника Митю к охраннику склада Русланычу с целью выпросить у того немного крысиного яда, если осталось с прошлой недели.

Охранник Митя к охраннику Русланычу пошел до крайности возбужденный непристойным поведением крыс и недостойным поведением заведующего продуктовым складом, поэтому ничего удивительного не было в том, что Митя с Русланычем просто подрались, а подравшись, схватились за служебные пистолеты.

Когда раздались первые выстрелы, попросту обезумевшие от такого вала событий сотрудники «Попкорна» стали звонить в милицию. Милиция приехала довольно скоро, но ни охранника Митю, ни охранника Русланыча на месте происшествия не обнаружила и поэтому усомнилась в факте самого происшествия. Сотрудники «Попкорна» опешили, а сотрудники милиции посоветовали им больше не беспокоить органы охраны правопорядка глупыми звонками. С тем и отбыли.

Кошмар, однако, начинал нарастать. Уже помимо сотрудников «Попкорна» под окнами рекламной конторы стали собираться зеваки, таращившиеся на вылетающие из окон стекла вместе с рамами и мелко-мелко перегрызенными кусочками бумаги, пластмассы и прочего…

Разгоравшуюся панику усилило появление охранника Мити и охранника Русланыча, которые заявились спустя час после того, как исчезли, оба в доску пьяные, и заявили о том, что помирились, так как оба настоящие мужчины и могут за себя постоять, не то что некоторые хлюпики-интеллигенты.

Кто-то из стоящих на крыльце хлюпиков-интеллигентов предложил новоиспеченным приятелям доказать свою доблесть на деле и кивнул на закрытую дверь, откуда доносился писк и скрежет бесчисленных тварей.

Охранники хотели было ускользнуть так же незаметно, но во второй раз у них это не получилось. Их дружно заклеймили позором, и когда они оба, Митя и Русланыч, пристыженные и доверху наполненные пьяной отвагой, решили с пистолетами на изготовку ворваться на территорию оккупированной крысами рекламной конторы — вдруг оказалось, что врываться вовсе не нужно.

Крысиное нашествие кончилось так же неожиданно, как и началось.

Сотрудники рекламного агентства «Попкорн» робко и боязливо, подталкивая впереди себя охранников Митю и Русланыча, вошли в коридор родной фирмы.

О, какое ужасное зрелище представилось им!

Все бумаги, которые находились в конторе, были изорваны острыми когтями и искромсаны острыми зубами в клочья. Уцелели только счета и деньги, и то благодаря тому обстоятельству, что лежали за металлической дверью в бронированной кабинке конторской кассы. Помещение кассы — единственное, надо сказать, что уцелело после этого дьявольского налета. А все остальное… про все остальное даже и говорить нечего. Стекла выбиты, столы и стулья перевернуты. Как, кстати, мелкие в общем-то животные — крысы — могли перевернуть столы и стулья? Непонятно. Непонятно было также, как крысы умудрились разбить абсолютно все бьющиеся и небьющиеся электрические приборы: от лампочек в патронах до массивных компьютерных мониторов? Да и системные блоки валялись на полу покореженные, с вывернутыми наизнанку сверкающими внутренностями. И все провода, какие были в конторе, оказались перегрызенными крысиными зубами.

Надо ли говорить о том, что никаких следов оригинал-макета, заказанного Гариком, не было? Если бы сам заказчик не придумал глупую и допотопную штуку — развесить объявления вручную, он бы остался ни с чем.

Так думали сотрудники рекламного агентства «Попкорн». А о том, что думал сам счастливец Гарик, они так и не узнали, потому что Гарик, развесив с помощью нескольких добровольцев свои объявления на территории Волжского района, никогда больше в «Попкорне» не появлялся. Да и если бы появился, сам господь бог не смог бы тогда поручиться за его безопасность, потому что «попкорновцы» все как один были уверены в том, что это он, Гарик, накликал на них ужасную и неслыханную беду.

— Во как было, — изрек Семенов, дочитав статью и сложив газету. — А ты говоришь — у нас крысы. Ну, может быть, и есть пара-тройка мышек. Чего беспокоиться?

Ленчик хотел было что-то ответить, но не успел оглушительно грохнули металлические двери трупохранилища, и в коридоре послышались неуверенные спотыкающиеся шаги.

Ленчик замер с открытым ртом и мгновенно посерел. Семенов нахмурился и отложил газету.

— Слышал? — дрожащим голосом осведомился Ленчик. — Кто-то ходит…

— Кто?

— Незнакомец, — шепотом ответил Ленчик. Семенов ничего не ответил, хотя шаги в гулком коридоре слышались явственно. Было похоже на то, что незнакомец топтался на месте, еще не определившись, какое из четырех возможных направлений ему выбрать.

— Точно кто-то ходит, — констатировал Ленчик. — Зуб даю. Может, кто забрался в больницу?

— Зачем? — проворчал тоже начавший нервничать Семенов. — Градусники тырить? Помнишь старого Иваныча, главврача? Которого на пенсию пихнули? До того, как его сняли, Иваныч половину больницы на рынок снес, — добавил он, умолчав о том, что самолично и на пару с уборщицей тетей Дусей вытащил из больницы все то, что не успел вытащить главврач Иваныч.

— Правда, правда, — судорожно закивал Ленчик. — Это верно… Тырить тут нечего. Да и как мог кто-то забраться в трупохранилище? Там же окон нет.

— Нет, — подтвердил Семенов. — А откуда ты знаешь, что этот… именно через трупохранилище забрался?

— Двери же хлопнули. И кто-то вышел.

Тут оба смолкли, потому что из коридора раздалось неясное покашливание.

— А если он не проникал… — осторожно начал Ленчик. — В смысле, если он там и был, в трупохранилище?.. Ну, встал и пошел.

После этих слов приятелям стало совсем жутко.

— А кто у вас там лежит-то? — после долгого молчания спросил Ленчик.

— А я почем знаю, — пожал плечами сторож, — в наше трупохранилище привозят в основном бомжей загнувшихся и всяких других прохожих, которые вышли на улицу без документов и умерли… Всякие типы попадаются. Черт его знает, кто это может быть.

Ленчик поморщился.

— Может быть, он и не это самое… и не из покойницкой вышел, — проговорил он.

— Ты же сам говорил…

— Я просто предположил. Может быть, это вообще уборщица ходит.

Семенов посмотрел на своего приятеля. Искра надежды мелькнула в глазах сторожа.

— Точно! — шепотом выкрикнул он. — Скорее всего это тетя Дуся опять спирта насосалась и топчется в коридоре. Забыла, как до дома дойти.

— А в трупохранилище?

— Уснула под столом, — наугад сказал Семенов. — И никто ее не заметил. А теперь проснулась. Фу-у, а мы напугались. Чего бояться-то? Не стоит бояться. Я сам видел, как она поддамши ходила с самого утра. Не стоит бояться, — повторил Семенов.

Страшное, нечленораздельное и хриплое восклицание, долетевшее из коридора, ясно дало понять охраннику и сторожу, что бояться стоит. Потому что тетя Дуся хоть и обладает грубым и прокуренным басом, но рявкнуть так ужасно никак не сможет.

И снова стало очень страшно.

— Иди посмотри, — предложил Ленчик Семенову. — Ты же сторож. Твоя обязанность следить за вверенной территорией.

— А ты — охранник, — возразил на это Семенов. — Силовая, так сказать, структура.

Ленчик расстегнул кобуру, достал оттуда походную ложку и тоскливо посмотрел на нее.

Шаги в коридоре между тем застучали вновь, приближаясь.

— Он сюда идет, — холодея от ужаса, предположил Ленчик.

— Почему сюда-то? — прохрипел побледневший Семенов. — Может, он просто по коридору прогуливается.

— Сюда идет, — прислушавшись, подтвердил собственные слова Ленчик. — Я слышу. Ой, мама. Вот тебе и крысы…

— Д-да, — согласился и Семенов, — это почище того, что в рекламной конторе было. Надо свет выключить. В коридоре-то темно, а у нас светло. И дверь открыта. Он на свет, может, идет.

Ленчик вскочил на ноги, метнулся было к выключателю, но тут приоткрытая дверь комнатушки сторожа распахнулась, и на пороге возник человеческий силуэт. Ленчик вскрикнул, метнулся было обратно, но поскользнулся и растянулся на полу. Семенов выпрямился было во весь свой немалый рост и замер, точно окаменев.

Вошедший в комнатушку сторожа человек был высок, строен и хорошо сложен. Последнее обстоятельство прекрасно заметно было еще и потому, что человек этот не имел на себе никакой одежды, но, кажется, не испытывал по этому поводу никаких комплексов. А какие же все-таки мысли или чувства владели его сознанием, определить было трудно. Лицо человека сковывало какой-то отчужденностью, полуприкрытые веками тускло-синие глаза казались повернутыми вовнутрь, даже растрепанные светлые волосы торчали безжизненно, словно сожженная солнцем трава. Татуировка на плече — оскаленный черный зверь, навечно замерший в хищном прыжке, ножевой шрам на гру-Ди» крохотная точка родимого пятна на шее…

— Зомби, — прошептал Ленчик и, не вставая, упал в обморок.

Сторож Семенов рад был бы, наверное, последовать его примеру, но отчего-то остался стоять. Безмолвный пришелец неторопливо обвел комнату отсутствующим взглядом и пошевелил руками. Семенову показалось вдруг, что он уже где-то видел этого человека. Но где и когда?

— Ты кто? — хрипло проговорил сторож Семенов, чтобы хоть чем-то нарушить гнетущую тишину ночной больницы.

Незнакомец не ответил. И тут Семенов внезапно вспомнил, где видел его. Сегодня утром, в обычном порядке обмывая новопривезенные трупы из резинового шланга,

— Как это? — глупо спросил у самого себя сторож. — Ты же труп. Я тебя еще утром из шланга поливал. Готовил к вскрытию. Почему ты ходишь по больнице?

Незнакомец развел руками, словно пытаясь сказать: «И сам удивляюсь…» — но ничего не сказал.

Семенов слабо вякнул и закатил глаза. Когда он поднялся с пола, оказалось, что никого, кроме него и неподвижно лежащего рядом с табуреткой Ленчика, в комнатушке не было. Сторож окинул затуманенным взором две опорожненные бутылки из-под водки.

— Надо же такому привидеться, — проговорил он, потирая лоб дрожащей от слабости рукой. — Пить надо, наверное, меньше.

Чтобы хоть немного успокоиться, Семенов закурил. Табачный дым, синей струей заклубившийся в его крови, внезапно прояснил сознание. Семенов задумался и через несколько минут путем сложных умозаключений пришел к следующему выводу:

«Если мне все привиделось и никакого восставшего мертвеца не было, то почему тогда Ленчик валяется на полу? Да и я только что очнулся от обморока. Не могли же мы так упиться с двух пузырей. Или могли? Да нет, не может быть. Я только на прошлой неделе на дне рождения у деверя выжрал в одну харю два литра белой, и ничего. По полу не валялся и даже не дебоширил. Спел, конечно, чего-то там такого, набил деверю, старому козлу, морду и мирно ушел домой. Что-то здесь не так. Надо проверить».

Пошатываясь, двигаясь словно во сне, сторож Семенов направился в коридор. Добредя до трупохранилища, он нашел металлические двери настежь распахнутыми. У дверей сторож остановился, снова погрузился в напряженные размышления, но ничего существенного так и не придумал.

Тогда он, набравшись храбрости, шагнул в пахнущую мертвецким холодом темноту, нашарил на стене выключатель и щелкнул кнопкой. Ярко-синий больничный свет обрушился на голые кафельные стены. Тускло отсвечивающие металлические столы стояли ровными рядами, как кресла в зале ожидания вокзала, а на столах в смирных позах стыли ожидающие безвестного погребения покойники.

Семенов открыл рот и заморгал. Один из столов был пуст.

— Ой… — опускаясь на корточки, потому что его вдруг отказались держать ноги, пискнул Семенов. — И правда восставший мертвец это был… Зомби, вернувшийся с того света, чтобы отомстить…

Слова эти, произнесенные им в жуткой тишине, были так страшны, что Семенов пошатнулся, а затем и вовсе сел на задницу, точно придавленный сверху тяжелым грузом. Лихорадочные мысли с бешеной скоростью полетели в его голове.

«Бежать. Куда бежать? Это тебе не крысы, тут дело посерьезней. Уходить надо. Куда? По крайней мерс из трупохранилища — точно. И звонить надо. Куда? Наверное, в милицию».

Побоявшись подняться в полный рост, Семенов встал на четвереньки и, опасливо озираясь по сторонам, потрусил к своей комнатушке. Завидев неподвижного Ленчика, Семенов еще больше перепугался, распластался на полу и, двигаясь так, будто над ним свистали вражеские пули, на брюхе подполз к приятелю. Осторожно дотронулся до его белой, как сметана, щеки, расплющенной о бетонный пол. И позвал:

— Ленчик.

Ленчик не отзывался и, кажется, не дышал. Отирая со лба пот, Семенов помедлил немного, а потом решил перейти к более радикальным действиям. А именно: схватил охранника за волосы и несколько раз сильно дернул из стороны в сторону. А когда и эта мера не принесла никакого результата, ткнул охранника пальцем в глаз.

— Мама, — прошептал сторож, приподнимаясь. — Кажется, он тоже того. Леня. Леня, ты меня слышишь?

Слышал ли Ленчик своего приятеля или нет, осталось неизвестным, так как сам Ленчик никакого знака не подал. Семенов поднял его холодную и безжизненную руку и попытался нащупать пульс. Пытался он минут пять и так и не понял — наблюдается пульс у Ленчика или нет.

— Помер, — окончательно утвердился в своем предположении сторож. — Инфаркт шарахнул на нервной почве. А кто поверит, что это он от страха, что зомби увидал? Скажут, что я его грохнул. Пили-то вместе. Ой, что делать? Засудят ведь меня. Засудят как пить дать.

От последних своих панических мыслей сторож Семенов совсем обезумел. Теперь его терзали попеременно два желания — бежать отсюда куда подальше к чертовой матери или все-таки замести следы, чтобы менты, не поверив в сказку про зомби и раскручивая версию о причастности Семенова к гибели охранника Ленчика, не выбили из него признания. А как оперативные работники внутренних органов умеют выколачивать из подследственных чистосердечные признания, Семенов знал не понаслышке, будучи в юности привлекаем за мелкое и неудачное воровство.

Несчастный сторож то вскакивал на ноги, хватал с полки перочинный ножик, примериваясь расчленить тело и вынести его с территории больницы в продуктовой сумке, то даже принимался сооружать из старых газетных листов погребальный костер, чтобы спалить скончавшегося Ленчика, а заодно и всю клиническую больницу разом, наверняка избавившись от всяких улик.

Закончились метания Семенова тем, что, внутренне перегорев и уже смирившись с ожидавшим его длительным тюремным заключением, сторож поник головой и направился из подвала на первый этаж в вестибюль. Там он подошел к пустовавшему вахтенному столу, поднял телефонную трубку, набрал номер и скорбно сообщил дежурному милицейского отделения о случившемся ужасном происшествии, упомянув на всякий случай про зомби, по всей вероятности, подсунувшего охраннику отравленную водку. Затем Семенов вызвал бригаду «скорой помощи», повесил трубку, сел за стол и, сложив руки на коленях, мысленно стал готовить себя к предстоящему визиту людей в погонах.

Как того и следовало ожидать, милицейский дежурный, выслушав сбивчивое повествование Семенова о пакостях восставшего мертвеца, никакого наряда в больницу высылать не стал, а перезвонил в психиатрическую клинику и сообщил адрес, по которому находился заявитель. Дежурный в психиатрической клинике, разбуженный внезапным ночным звонком, тоже не спешил действовать. Зевая, он проверил адрес, выяснил, что предполагаемый пациент звонил из городской больницы, и вычеркнул только что записанную им заявку на вызов из журнала, рассудив, наверное, так: если больной уже находится в больнице, значит, и не стоит тратить время и усилия, чтобы везти его в другую больницу. Врачи, будь они терапевты, педиатры, хирурги или психиатры, — они все равно врачи. Каждый давал в свое время клятву Гиппократа и каждый, следовательно, должен помогать страждущему чем может.

Приезда бригады «скорой помощи» Семенов также не дождался. Телефонный сигнал, переданный им по городской линии, в течение долей секунды проделал путь по проводам из одного крыла больницы в другое крыло, где находился пункт «Скорой помощи», и возродился в качестве пронзительного звонка в аппарате дежурного, находящегося на расстоянии всего сотни метров от Семенова. Дежурный тот, с усилием моргая бессонными воспаленными глазами, бездумно записал адрес и передал его выездному врачу. Тот в свою очередь передал адрес шоферу, который, ругая проклятую ночную работу, взгромоздился на сиденье своей машины и поехал. Только через пару кварталов шофер догадался наконец, что адрес, по которому он едет, точно совпадает с тем адресом, с которого он выехал. Шофер плюнул, выматерил дежурного за неуместную шутку, высадил ничего не понимающих врачей, а сам развернулся и покатил в гости к одной своей подруге, проживавшей неподалеку. Вернувшиеся пешком врачи «скорой помощи» прямым ходом направились к дежурному, выяснять хоть что-нибудь из произошедшего, но ничего не выяснили, так как дежурный спал в своем кабинете, отключив телефон и заперев дверь на ключ.

К этому времени обессиленный и измученный Семенов давно спал и, конечно, не мог видеть, как мимо него спотыкающейся походкой прошел голый человек с тусклыми синими глазами и растрепанными светлыми волосами. Голый человек, потыкавшись в стены вестибюля, нашел-таки выход, нетвердой рукой отодвинул щеколду и, никем более не замеченный, покинул больницу.

Голый человек пересек больничный двор и уперся в запертые ворота. Ограждение и сами ворота выполнены были из спаянных между собой металлических планок и высотой приходились странному человеку чуть выше уровня грудной клетки, так что выбраться со двора, несмотря на замок на воротах, не составило бы труда даже для пятилетнего ребенка. Но голый, подергав замок, смущенно отступил. Он принялся бродить по двору, натыкаясь на скамейки, чахлые кустики и стволы осенних деревьев, пока не вышел к небольшому флигелю, где постоянно проживала уборщица тетя Дуся. Голый человек толкнулся в дверь, и дверь подалась.

Навстречу нежданному визитеру поднялась с постели встрепанная хозяйка флигеля. Сторож Семенов был прав, говоря своему приятелю Ленчику о том, что тетя Дуся с утра нализалась спирта, сторож Семенов не знал только о том, что, начав утро с выпивки, тетя Дуся не остановилась, а пробралась в лабораторию, выкрала оттуда склянку с заспиртованным трехголовым зародышем, приготовленную для питерской кунсткамеры, зародыша вытряхнула в мусорный ящик, а то, что осталось в склянке, выпила. И незамедлительно после этого вынесла на ближайший рынок две грелки, завернутые для конспирации в операционную простыню. Грелки и простыню тетя Дуся продала по минимальной цене, а на вырученные от этой финансовой операции средства приобрела в магазине хозтоваров средство для обработки автомобильных стекол «Стрелец», разбавила средство брусничным компотом и выпила ровно половину. Другую половину припрятала на утро, а сама, едва добравшись до своего флигеля, упала на кровать и заснула мертвым сном.

Разбуженная посреди ночи тетя Дуся долго смотрела на стоявшего в дверном проеме голого человека, пытаясь что-либо понять.

— Ты кто? — спросила тетя Дуся и для порядка строго Добавила: — Неприлично без штанов ходить по улицам. Чего молчите, гражданин? Объяснитесь!

Так как сам пришелец никаких объяснений давать не спешил, тетя Дуся решила, что раз человек обнажен, то пришел просить чего-нибудь, чтобы прикрыть наготу. Уборщица была доброй женщиной, поэтому недолго думая стащила с себя розовую ночную рубашку, доставшуюся ей в наследство от матери, и отдала гостю. Голый человек долго вертел в руках рубашку, явно не зная, что с ней дальше делать, потом, повинуясь, видимо, каким-то импульсам, идущим из глубины сознания, все-таки сообразил натянуть на себя тряпочку, одернул подол и отбыл в неизвестном направлении. Скорее всего он все-таки перелез через забор, потому что утром во дворе больницы ничего подозрительного обнаружено не было. А тетя Дуся, проводив взглядом молчаливого визитера, хряпнула остаток «Стрельца» и снова упала в постель, в ту же секунду начисто забыв о недавнем происшествии.

И на территории клинической больницы номер один стало тихо.

Через несколько часов, как и полагается, наступило серое осеннее утро. Стационарные больные унылой вереницей потянулись в сортир. Дежурный службы «Скорой помощи» проснулся, подключил телефон, отпер дверь кабинета и выбросил за окно ключ, чтобы потом иметь основания опровергнуть заявления кого бы то ни было о том, что он якобы, закрывши дверь, спал на рабочем посту. Неяркое солнце бледными отблесками скользнуло по отполированным тощими задами больных скамейкам, запуталось в костлявых голых ветвях облетевших деревьев и скрылось за низкими тучами, скоро затянувшими небо над всем городом. Тетя Дуся, проснувшись с ужасной головной болью, обнаружила пропажу своей ночной рубашки и отсутствие дозы «Стрельца», оставленной на утро, Тетя Дуся крайне огорчилась, но, не имея сил, чтобы возмущаться и принимать какие бы то ни было меры, снова опрокинулась на кровать и некрепко задремала.

Сменщик Ленчика охранник Даниил, пришедший на службу, очень удивился тому, что вместо Ленчика за вахтенным столом дремал, вздрагивая во сне, сторож Семенов. Еще больше Даниил удивился, когда разбуженный Семенов вдруг собрался с места и, опрокинув стол, с диким криком выбежал из здания больницы. Охранник Даниил посмотрел вслед взбесившемуся сторожу, но ничего не придумал сказать. Просто пожал плечами и уселся за стол дочитывать низкопробную порнографическую книжку «Конец — делу венец». И так увлекся, что не заметил, как мимо него прошла группа студентов-медиков во главе с преподавателем, которому пришлось отстать от своих питомцев, чтобы растолкать Даниила и растолковать ему о необходимости поставить отметку в пропускном удостоверении.

Студенты, не раз бывавшие в клинике, самостоятельно добрались до подвала и сгрудились у открытых дверей трупохранилища. Преподаватель явился через несколько минут, велел всем затушить сигареты и оправить халаты, а двум хихикающим девчонкам сделал строгое внушение, внутренне удивляясь тому, как можно быть медицинским работником, хотя бы и начинающим, и хихикать по поводу всем известных различий между мужскими и женскими обнаженными телами,

Однако вскоре выяснилось, что причиной веселья студенток являются вовсе не распростертые на металлических столах обнаженные тела, а вполне одетое тело, лежащее рядом с опрокинутой табуреткой и двумя пустыми водочными бутылками в близрасположенной комнатушке с распахнутой Дверью. Преподаватель нахмурился и направился в комнатушку с целью сделать внушение работнику персонала больницы, своим видом нарушающему порядок образцового государственного учреждения.

На начальственный окрик одетое в камуфляжную форму охранника тело никак не отреагировало. Морщась от густого запаха водки, плотно наполнявшего комнатушку, преподаватель наклонился над телом и тут заподозрил неладное.

Профессионально быстро осмотрев охранника, преподаватель установил наличие у того коматозного состояния, вызванного, очевидно, сильнейшим нервным потрясением, с медицинской точки зрения кома — случай довольно редкий, поэтому преподаватель поначалу увлекся, объясняя перекочевавшим в комнатушку студентам сущность физиологических процессов, вызвавших болезненный приступ, но скоро спохватился и, сам оставшись возле пострадавшего, послал двух ребят за помощью.

Через несколько минут явились санитары, покачали головами в ответ на взволнованные речи преподавателя, взвалили тело охранника Ленчика на носилки и унесли. Как только санитары с носилками покинули подвал, туда за выяснением обстоятельств несчастного случая спустился главврач —тучный седой мужчина, одевавшийся нарочито бедно, чтобы подчеркнуть свое принципиальное отличие от вороватого предшественника.

Исследовав комнатушку, главврач ничего экстраординарного не нашел. То, что охранник выпивал, было очевидно и совсем не сверхъестественно. В клинической больнице номер один время от времени выпивали все: и больные, получая выпивку от сердобольных родственников, и врачи, получая взятки от тех же родственников, и персонал, ничего, кроме зарплаты, не получавший, но имевший желание и возможность выносить на продажу все, что можно было вынести на продажу.

Главврач задумался, но глубоко погрузиться в раздумья ему мешал преподаватель, пристававший с расспросами. А тут еще и студенты, от безделья слонявшиеся по комнатушке, обнаружили собранную сторожем Семеновым богатую коллекцию порнографических журналов и устроили шумный дележ. Главврач рассвирепел, выгнал посетителей вон, а сам проследовал в трупохранилище. Пробыл он там недолго, а вышел крайне удивленный. Постояв немного в коридоре, он достал из кармана белого халата мобильный телефон, позвонил своему заместителю, потом охраннику Даниилу, долго что-то выяснял и у того, и у другого, затем, сопоставив полученные факты, отключил телефон и развел руками.

— Вот так штука, — проговорил главврач. — Труп сперли из мертвецкой, сторож сошел с ума, а охранник впал в кому. Что же это получается? Какой-то дурной бразильский сериал получается… Надо разобраться.

Тут затрещал в его кармане мобильный телефон. Звонила жена, звонила, чтобы сообщить, что ей по случаю предложили песцовое манто, а в каракуле уже давно никто не ходит. Главврач скривился и убеждающе засопел в трубку. Но все было тщетно. Выходящие за обычные рамки финансовые затраты его жены не волновали, а волновала только перспектива будущую зиму проходить в надоевшем каракулевом пальто. Главврач пытался сопротивляться, но жена его, видимо, обладала каким-то сверхъестественным даром внушения, потому что начальнику клинической больницы номер один пришлось отложить все свои служебные дела и ехать по родственникам занимать денег, а потом домой, где ждала его взволнованная супруга и чертово песцовое пальто.

Поднявшись на третий этаж в свой кабинет, главврач все-таки задержался, чтобы позвонить по служебному телефону в милицию. Через некоторое время его соединили с капитаном Ряхиным.

— Такое дело, — представившись, проговорил в трубку главврач, — у нас неразбериха в больнице закрутилась небольшая. Считаю своим долгом сообщить…

Глава 3

Папа опера Ряхина был милиционером, мама опера Ряхина была милиционером, поэтому сам опер никогда не задумывался — с кого ему делать жизнь. Да и как ему было задумываться, если он в младенчестве стандартным погремушкам предпочитал милицейские свистки с горошинками внутри и папину фуражку с кокардой. В детском садике для детей сотрудников МВД маленький Ряхин, которого тогда не звали еще опером, а звали Виталиком, был любимцем воспитательницы тети Тани, потому что своих проштрафившихся детсадовских приятелей лично ставил в угол и, вооружившись веником, охранял. В школе Виталика боялись даже учителя, потому что школьную форму он не носил принципиально, считая глупой, а ходил в перешитом папином парадном мундире да еще с резиновой дубинкой на поясе. И хотя учился он неплохо, учителя, директор и однокашники Виталика вздохнули с облегчением, когда тот закончил курс обучения и поступил в школу милиции.

Надо ли говорить, что это учебное заведение Виталик окончил блестяще? Все пророчило молодому милиционеру славную карьеру — успехи в учебе и учебной практике, моральная поддержка престарелых родителей и несомненное дарование прирожденного сотрудника Министерства внутренних дел.

После завершения обучения в школе милиции Виталику на выбор предложили сразу несколько должностей, открывающих прямые пути в синекуры милицейского канцелярского начальства, но он отказался, произнеся при этом фразу:

— За родное Отечество я готов проливать не чернила, а кровь!

Если бы Виталик Ряхин впоследствии совершил какой-нибудь подвиг и стал великим человеком, эти слова обязательно запомнили бы, выбили бы в камне у входа в школу, где он учился. Но никто не мог поручиться, станет ли героем молодой милиционер или нет, поэтому распределительная комиссия в ответ на его заявление покрутила пальцем у виска и отправила Виталика заместителем практиканта младшего следователя в областную прокуратуру.

Виталик Ряхин в тот же день прибыл в прокуратуру, огляделся, счастливо улыбнулся тому, что наконец-то дорвался до настоящего дела, и начал служить. Служил он добросовестно и честно, но больших успехов не добился, потому что круг его обязанностей охватывал только исполнения поручений вроде почистить пепельницы, заварить чай, сбегать за водкой и так далее. Но Ряхин не унывал. Воспитан он был в лучших советских милицейских традициях и свято верил в то, что когда-нибудь ему выпадет честь проявить себя.

И не ошибся.

Как-то раз, а именно в канун Дня защитника Отечества, Ряхин остался в помещении прокуратуры после окончания рабочего дня убирать последствия празднования. Управившись с делом, Ряхин решил по собственной инициативе сделать обход пустого здания и на третьем этаже услышал какую-то подозрительную возню. Ряхин встревожился и продолжил обход уже на цыпочках. Через несколько минут он выяснил, что шум идет из-за закрытых дверей кабинета генерального прокурора области. Ряхин понял — пришел его час.

Личного оружия ему еще не полагалось, но в кармане у него всегда была алюминиевая открывалка, которую ему подарили сослуживцы на двадцатилетие. Ряхин вытащил открывалку, подкрался к двери кабинета, бесшумно выдохнул и, выбив дверь могучим ударом ноги, ворвался в помещение с диким криком:

— Руки за голову, всем лежать мордой в пол! Что именно происходило в кабинете, никто так и не узнал, потому что, впоследствии вспоминая об этом случае, Ряхин мрачнел и погружался в себя. Но достоверно было известно следующее.

Спустя секунду после того, как Ряхин, выбив дверь, с открывалкой бросился обезвреживать предполагаемых шпионов, из кабинета с плачем выбежала испуганная секретарша генерального прокурора, оправляя на себе праздничное платье, а спустя еще пару минут показался сам прокурор — в новой форме, в мундире, застегнутом на все пуговицы, но без штанов. Прокурор влек за шиворот бледного Ряхина и при этом ругался такими словами, каких сам Ряхин не слышал даже от задерживаемых патрульными пьяных грузчиков. В следующем месяце бывшего заместителя практиканта младшего следователя Виталия Ряхина без объяснения причин перевели служить в патрульно-постовую службу.

Ряхин поначалу расстроился, но потом снова воспрял духом. На новой должности ему уже не надо было прислуживать в качестве виночерпия на следовательских застольях.

Теперь он день и ночь ходил по городу с напарником, личным оружием, резиновой дубинкой и охранял покой граждан, задерживая хулиганов и подвыпивших горожан и гостей города.

Работал Ряхин ударно, даже можно сказать, самозабвенно, не зная ни отдыха, ни сна. Очень скоро тот досадный случай в ночной прокуратуре забылся, тем более что тогдашнего прокурора уволили за взятки и несовместимое с положением поведение. Ряхина повысили в звании и перевели на должность оперуполномоченного в ставшем уже родным РУВД.

С невообразимым рвением Ряхин принялся за работу. С готовностью ездил на вызовы, упоенно проводил задержания и допросы, с наслаждением снимал показания. Через несколько лет примерной службы без выходных и отпусков, забывая даже иногда получить зарплату, Ряхин дослужился-таки до капитанского чина и только тогда позволил себе такую роскошь, как личная жизнь.

Женился он быстро и единственно потому, что его непосредственный начальник полковник Ухов в частном разговоре как-то вскользь заметил, что милицейскому капитану, которому уже давно за тридцатник, неприлично ходить холостым. Будущую жену Ряхин встретил в коридоре РУВД. Галина была молодой практиканткой, и больше всего капитана Ряхина поразило то, как ладно сидит на ее фигуре милицейская форма. На следующей неделе отпраздновали свадьбу по всем правилам: молодоженов осыпали пистолетными гильзами, регистрировали под музыку из кинофильма «Убойная сила» и прокатили по городу на «волге» полковника Ухо-Рва с эскортом из пяти машин ППС. Ряхин отгулял два дня медового месяца и снова принялся за работу.

После женитьбы служил он с тем же рвением, что и Раньше, только вот восторженный энтузиазм его сменился мрачным фанатизмом. Это было все от того, что никак не удавалось капитану Ряхину отдать Родине долг в том размере, который он сам для себя положил. Не то чтобы капитан много занимал у своего Отечества, нет, просто он мечтал раскрыть какое-нибудь такое дело, которое сразу бы поставило все на место. И все моментально увидели бы, что тот самый Ряхин не просто капитан, а славный герой и всегда был славным героем, только никто этого почему-то не замечал. Но дела капитану попадались все больше простые и доступные любому современному школьнику, воспитанному на криминальных сериалах. Может быть, настоящие преступники, сдерживаемые сверхъестественными предчувствиями, обходили курируемый капитаном район стороной? Капитан Ряхин отпраздновал уже сороковую годовщину собственного рождения и все больше мрачнел, разбирая дела о краже белья одной соседки у другой соседки, о пьяных драках студентов или о распрях управдома с жильцами, но надежды не терял. И вот раздался долгожданный звонок.

— Капитан Ряхин слушает, — проговорил в трубку капитан.

— Такое дело, — ответили ему, — у нас неразбериха в больнице закрутилась небольшая. Считаю своим долгом сообщить… Дело крайне запутанное… Видите ли, сторож трупохранилища не был сегодня утром обнаружен на своем рабочем месте. Вместо него — на его рабочем месте — был обнаружен охранник Леонид, который на своем рабочем месте обнаружен не был в силу того, что был обнаружен как раз на рабочем месте сторожа. Гм, да…

— Немедленно выезжаю с целью допроса охранника, — проговорил в трубку Ряхин, в голове у которого профессионально точно нарисовалась картинка возможной развязки. — Буду охранника допрашивать.

— Допросить охранника никак не возможно, — последовал ответ, — поскольку он находится в коматозном состоянии. А сторожа до сих пор не нашли. Хотя видели его утром выбегающим из больницы. Поймать не успели. И самое главное — из трупохранилища похищен труп…

— Чей труп? — деловито осведомился капитан.

— Наш труп. Видите ли, в наше трупохранилище свозят для медицинских опытов безымянные тела. Бомжи, знаете ли, нищие без документов, бродяги…

— Немедленно выезжаю, — сказал капитан Ряхин.

Но выехать не успел.

— Умер, что ли?

Голос, проговоривший эти слова, прозвучал спустя много тысяч лет после того, как закончилась жизнь одного отдельно взятого человека, последним фрагментом в которой была пьянка в грязной пельменной.

— Да нет, вроде дышит… — ответил другой голос, — хотя черт его знает…

Человек открыл глаза, и ослепительное солнце лопнуло у него в голове.

Застонав от невыносимой боли, он снова закрыл глаза.

— Пьяный, наверное, — предположил тот же голос, который произнес фразу «умер, что ли».

«О ком они говорят? — подумал человек и вдруг понял, что забыл значение слова „умер“, — умер, умер… Ага, — что-то начало проясняться у него в голове, — умер — это… Умирают, когда… Когда умирают, тогда… Нет, не то…»

Человек снова осторожно открыл глаза. Свет резанул по ним, но уже не с такой силой, как раньше. Перед собой человек увидел невысокое плоское строение, состоящее из вертикальных недлинных планок, по всей длине перечеркнутых Двумя длинными горизонтальными.

«Забор, — вдруг вспомнил человек, — ну да — точно, это забор».

На фоне забора стояли два странных существа. Подняв на них глаза, человек вскрикнул, попытался было отскочить но ударился обо что-то спиной и снова упал.

— Вот это нажрался! — воскликнуло одно из существ, и человек узнал его голос, потому что слышал его несколько секунд назад. — От людей шугается!

— Бывает, — произнесло второе существо, и человек тоже узнал его голос, потому что и его слышал несколько секунд назад. — Я вот, когда после запоя из дома выхожу, тоже трезвых людей боюсь почему-то.

Произнеся эту малопонятную для очнувшегося речь, существа замолчали.

Страх очнувшегося тем временем немного поутих. Приподняв голову, он огляделся вокруг. Странный и совершенно чужой мир простирался везде, где можно было бросить взгляд. Очнувшийся человек, кстати говоря, вовсе не подозревавший, что его можно называть словом «человек», помотал головой и изумленно вскрикнул.

Как он мог оказаться в этом жутком и непонятном мире? И кто такие эти существа, стоящие рядом и называющие себя…

— А кто такие «люди»? — спросил он у существ.

Те странно заквохтали. Он внезапно вспомнил, как называется это квохтанье: смех.

— Люди — это мы, — сказало первое существо, — и ты тоже.

— Я?

Человек сел на корточки, привалившись спиной к плоскому строению, состоящему из вертикальных недлинных планок, по всей длине перечеркнутых двумя длинными горизонтальными, то есть к забору! И посмотрел на себя.

Действительно, формой тела он был схож с заговорившими с ним существами, у него почти такие же конечности; кажется, две из них называются руками, а две — ногами.

«И откуда у меня эти знания? — подумал вдруг человек. — а же не был в этом мире никогда. А где я был? И кто я, собственно, такой…»

— И я — люди, — проговорил он, удивившись вдруг звуку своего голоса, потому что раньше его вроде бы никогда не слышал.

— Нет, надо же так нажраться, — снова повторило первое существо, — кошмар какой-то…

— Бывает, — успокоило второе существо и проговорило, обращаясь, судя по всему, к очнувшемуся, — ты сколько дней пил, браток?

Человек молчал. Он услышал столько совершенно незнакомых слов, что не знал, о каком из них спросить в первую очередь.

— Что такое — браток? — выбрал он наконец. Существа переглянулись.

— Это — ты, — сказало первое.

— Вы же говорили только, что я — люди? — не понял человек.

Существа снова переглянулись.

— Ладно, — проговорило первое существо, — пойдем отсюда, Паша. Странный он какой-то… Ненормальный. Вдруг еще бросаться на нас начнет. Смотри, какие лохмотья на нем! Кажется, женская ночная рубашка. Розовая.

— И точно, — удивилось второе, — я сначала думал, что это халат…

— Может, он из больницы бежал? — предположило первое существо. — Из психиатрической?

Человек в женской ночной рубашке попытался подняться на ноги. Как ни странно, у него это получилось. Существа тут же отшатнулись.

— Пойдем, пойдем, — заторопилось вдруг первое существо, — на футбол опоздаем…

И они ушли.

Пошатываясь и держась руками за строение из вертикальных и горизонтальных планок — забор, — человек пошел в том же направлении, где скрылись два существа. Он только что оказался в странном и непонятном чужом мире только вот никак не мог вспомнить, какой мир является ему родным и кто он такой на самом деле.

Очень скоро человек в женской розовой ночной рубашке оказался на довольно широкой проложенной между больших каменных прямоугольников линии. Внезапно он вспомнил, что эта линия называется «улица».

По обеим огороженным сторонам улицы ходили существа, подобные тем двум, что разговаривали с ним, когда он пришел в себя. В середине улицы ездили непонятные приспособления с металлическим корпусом и четырьмя совершенно круглыми конечностями.

Как человек ни старался, он все не мог вспомнить, как же называются эти приспособления.

Поначалу он пугался того шума, который они издавали, и той скорости, с которой передвигались, но потом немного привык. Просто старался не выходить на ту часть улицы, где они были.

Существа, окружающие его на улице, внешне были очень на него похожи, но, исходя из тех странных взглядов, что они бросали на него, и из непонятных восклицаний, которые они испускали, завидев его, он мог предположить, что был чужим среди этих существ.

Через какое-то время после того, как человек ощутил себя лежащим под забором, его стало беспокоить странное чувство. Как будто он забыл что-то очень важное и ему во что бы то ни стало нужно это вспомнить.

Перед человеком вдруг появилось какое-то существо — еще более отвратительное и пугающее, чем те, кого он встречал раньше. Растительности на его голове было исключительно немного, а на лице, закрывая смотровые щели, которые, кажется, назывались глазами, лежал удивительный прибор, который, кажется, назывался «очки».

«Вот опять, — мелькнула мысль. — Ну откуда мне известно название прибора, лежащего на лице этой твари?»

— Гражданин, — строго проговорило существо. — Вы все-таки оделись бы прилично, прежде чем ходить по улицам. А то ведь в таком виде можно и в милицию загреметь…

«Милиция!» — это слово отозвалось в сознании странного человека пугающим грохотом, Он попятился от существа, а потом повернулся и побежал — быстро. Почти так же быстро, как двигались в середине улицы приспособления на четырех круглых штуках, выполнявших, судя по всему, те же функции, что и его нижние конечности.

Существа, встречающиеся на дороге странному человеку, шарахались от него по сторонам, иногда с криками.

Один раз ему наперерез двинулось приспособление на четырех круглых конечностях, отличающееся от остальных подобных приспособлений знаками на своем корпусе. Приспособление остановилось, и из него вдруг высыпало несколько удивительно похожих друг на друга существ.

Это так напугало человека в женской ночной рубашке, что он тут же свернул с широкой улицы на узкую и побежал еще быстрее.

Вслед ему неслись странные крики, в которых рефреном звучала следующая фраза:

— Стоять!!! Милиция!

Еще человек механически отметил про себя два слова, Довольно часто повторяемые существами, которые его преследовали.

Первое было:

— Блядь!! Второе:

— Сука!!

Оба этих слова произносились существами с большей экспрессией, чем все остальные, используемые ими.

Кажется, существа хотели, чтобы странный человек остановился и подождал их, но ему отчего-то не хотелось останавливаться, да еще и терзало какое-то чувство… Словно очень нужно быть не в том месте, где он сейчас находился, а в каком-то другом. Только вот в каком именно?

Он хотел объяснить преследовавшим его существам, что спешит, но для этого надо было останавливаться и, тщательно подбирая и вспоминая слова, говорить, а на это у него совершенно не было времени.

К тому же что-то ему подсказывало, что лучше для него было бы убежать от этих существ, а не останавливаться и толковать с ними.

Поэтому он свернул на другую улицу, еще более узкую, чем та, по которой бежал до этого, и, перемахнув через несколько строений из вертикальных и горизонтальных планок (забор! забор!), убежал так далеко, что теперь уже не слышно было криков бегущих следом за ним существ.

Наконец он остановился у небольшого по сравнению с остальными каменного прямоугольника, высота и длина которого были примерно одинаковы. Целенаправленно ли он выбирал дорогу или прибежал сюда случайно, странный человек не знал. Знал только, что именно в этот прямоугольник, высота и длина которого были примерно одинаковы, ему и нужно.

Он обошел каменный прямоугольник кругом и заметил наконец вход в него.

Не похожим ни на какое другое было это чувство, не покидающее его с той самой минуты, как он очутился в этом мире, — почти все здесь казалось ему смутно знакомым.

«Но ведь тут ничто не может быть знакомым, — подумал он. — Я очутился в этом мире в первый раз — это я знаю точно».

Существа, встречающиеся ему на пути, пока он двигался внутри каменного прямоугольника, были более похожи на него, чем те, что остались снаружи. По крайней мере они не шарахались от него, не останавливались и не кричали вслед непонятные слова, как те, другие.

Он остановился перед светлым прямоугольником. Высота его равнялась его росту, а ширина превышала его ширину раза в три.

«Дверь», — всплыло в его памяти определение этого прямоугольника.

Человек толкнул дверь.

Она гулко скрипнула и подалась. Он шагнул в образовавшееся отверстие и очутился в каком-то отсеке, заполненном непонятными предметами. Ему вдруг подумалось, что весь этот каменный прямоугольник разделен внутри на подобные отсеки, как и остальные такие же каменные прямоугольники. С чего он вдруг решил, что остальные каменные прямоугольники подобны этому — высота и длина которого примерно равны, — он и сам не знал.

Капитан Ряхин поднялся из-за своего рабочего стола и в крайнем возбуждении прошелся по кабинету. Дело, о котором ему только что сообщили по телефону, представлялось очень интересным. Запутанное и непонятное, оно должно быть раскрыто, а вот когда будет раскрыто, несомненно, принесет капитану Ряхину заслуженную славу и справедливо Издаваемый почет.

Присев за стол, Ряхин подвинул себе папку с чистыми бумагами и на картонной обложке надписал аккуратным поярком:

— «Дело о мертвом теле, неизвестно кому принадлежащем».

Затем раскрыл папку и глубоко задумался над первым белым листом.

В дверь его кабинета постучали.

— Вследствие моего раздумья убедительно прошу не беспокоить, — не поднимая головы от бумаг, веско проговорил капитан Ряхин.

Дверь тем не менее, скрипнув, отворилась. Видно, тот кто намеревался войти в кабинет капитана, убедительной просьбы не понял. Что было, в сущности, немудрено, так как капитан Ряхин постоянно использовал в своей речи обороты и конструкции, созданные исключительно для составления милицейских протоколов. Поэтому даже сведущему в этом отношении человеку его зачастую понять было сложно. Даже молодая жена Галина поначалу удивлялась, когда вместо того, чтобы по-человечески попросить ужина, Ряхин вытягивался на кухне и, закатив глаза к потолку, вещал:

— Вследствие тяжелых умственных усилий, затраченных мною на моей повседневной деятельности, приказываю разогреть спичкой и газом кастрюлю с щами и сковородку с котлетами, предварительно нарезав на равные по весу куски половину батона белого хлеба, так как я испытываю острое чувство крайнего голода.

Вот и сейчас капитан Ряхин, строго глядя, проговорил:

— В случае непонимания рекомендую восстановить в памяти текст моего приказа, мысленно повторить его несколько раз, а затем высказать, что именно вызвало непонимание. В случае дальнейшего непонимания…

— Отставить! — прозвучало в ответ.

Капитан Ряхин поднял наконец глаза, выпустил из рук папку с делом о мертвом теле и, грохнув крышкой стола, вскочил на ноги, выпятив грудь.

— Отставить, — уже смягчаясь, повторил полковник Ухов и прикрыл за собой дверь. — Вечно ты, Виталька, гонору на себя напустишь. Сотрудник-то ты хороший, только больно много о деле думаешь. Отдыхать тебе надо чаще.

— Покой нам только снится, товарищ полковник, — строчкой из песни ответил Ряхин.

— Ну то-то… ети твою бабушку в тульский самовар… — ухмыльнулся Ухов.

Капитан Ряхин хотел было заметить полковнику, что не пристало милицейскому начальнику выражаться нецензурными выражениями, но в порядке субординации смолчал. Только два раза вне очереди моргнул своими круглыми, похожими на пуговицы глазами и едва заметно шевельнул вытянутыми по швам руками — что означало у капитана крайнюю степень возмущения.

Ухов снова усмехнулся, юмористически вытянув оседланную подковкой усиков верхнюю губу, но тут же построжел.

— Ладно, — сказал он, — тебе как передовику нашего производства поручается разобраться с одним странным заявителем. Понимаешь, утром в дежурку ворвался какой-то крендель, с ходу признался в убийстве, краже, обмане и потребовал немедленного суда, а затем приговора… И смертной казни через показательное развешивание себя на площадях столичных городов и периферии. Ты уж с ним поговори помягче. Глядишь, что-нибудь ценное вызнаешь, дело громкое раскроешь. А там уж и конец квартала близок — внеочередное повышение можешь получить или премию в размере одной второй от заработной платы.

Капитан Ряхин хотел тотчас же горячо выкрикнуть что-нибудь вроде:

— Честь служить Отечеству важнее наград! — но не выкрикнул, зная по своему горькому опыту, что подобные высказывания легко сходят с рук только общепризнанным героям, а рядовых оперативных сотрудников, не успевших еще Доказать собственную исключительность, но говорящих такие речи, почему-то не понимают. Поэтому капитан Ряхин ограничился только нейтральным:

— Служу России!

— Вот и хорошо, — кивнул полковник Ухов. — Сейчас явителя введут. Ты уж помягче с ним, — попросил напоследок полковник, направляясь к выходу, — а то он что-то больно того… ети его бабушку в тульский самовар… что-то он больно нервный.

— Служу России! — снова рявкнул капитан и встал по стойке «вольно» только тогда, когда полковник Ухов вышел, притворив за собой дверь.

В коридоре тотчас послышался гулкий бас полковника:

— Ведите к Ряхину! — и сразу после этого — бестолковый лошадиный топот и невнятные плачущие выкрики.

Отчаянно не любивший суету и неразбериху капитан Ряхин поморщился. Через секунду дверь его кабинета с треском распахнулась. Возникший на пороге встрепанный и оборванный человек тут же обрушился ниц и, дробя коленями служебный паркет, пополз к капитану.

— Отставить! — приказал изумленный Ряхин, но пришелец, кажется, не услышал его.

— Христом-богом! — заголосил стремительно приближавшийся заявитель. — Богородицей-заступницей! Молю, гражданин начальник, судите меня честным народным судом! Это я убил охранника Ленчика! Это я открыл врата ада и выпустил зомби наружу! Это я.

Капитан Ряхин указал коленопреклоненному заявителю на кресло напротив стола. Заявитель, молитвенно сложив руки, подполз к креслу, но садиться в него не стал, а униженно остановился рядом.

— Фамилия? — строго спросил капитан.

— Семенов — моя фамилия, — блуждая безумными глазами по кабинету, проговорил заявитель. — Сторож я. В клинической больнице номер один сторожем работал.

«Ага, — мысленно проговорил Ряхин. — Звонок, который мне был из больницы номер один, прямым совпадением совпадает с визитом заявителя».

— Сторож Семенов, — вслух сказал капитан. — Вы сегодня утром сбежали с поста, своим внешним видом поставив персонал клинической больницы номер один в состояние недоумения. Нам все известно. Так какие показания вы хотите дать по поводу незаконного открытия ворот?

— Каких ворот? — прохрипел сторож Семенов.

— Только что вы заявили, что, будучи сторожем в больнице номер один у ворот ада, вы по преступной халатности не закрыли вышеозначенные ворота, что привело к гибели охранника Ленчика, — напомнил капитан недавнее высказывание сторожа.

— Врата ада! — взвыл сторож и, вскинув руки, несколько раз тяжко бухнулся лбом в паркет. — Мир вечной скорби и зубовного скрежета огненной рекой входит в наш город! Зомби и вурдалаки ползут по обагренной кровью земле. Гражданин начальник! Я из больницы сразу в церковь побежал и причастился. Грех я на себя великий взял! Отвечать буду по земным и небесным законам сразу! Судите меня сначала земным судом! А потом меня ждет суд высший!

— Вас еще не судят, — нахмурился капитан, — следствие только начинается. Так что рано вам говорить о передаче Дела из районного суда в высшую государственную прокуратуру.

Очевидно, не поняв ни слова из речи Ряхина, Семенов заплакал и стал неумело, но истово креститься.

Капитан же опустился за стол и притянул к себе папку с надписью: «Дело о мертвом теле, неизвестно кому принадлежащем». И крупно вывел на первом листе: «Допрос».

— Итак, — поднимая глаза на всхлипывающего Семенова, проговорил капитан Ряхин. — Переходите прямо к даче показаний.

— Перехожу, — заголосил сторож, — Христом-богом… Богородицей-заступницей… Перехожу…

Человек в розовой ночной рубашке топтался в захламленном общем коридоре, не имея ни малейшего понятия о том, зачем он пришел сюда и что ему дальше делать. Клубящийся в его голове серый туман полностью скрывал сознание, а память казалось, отключилась в тот момент, когда он ощутил себя в этом новом мире лежащим под забором. Четыре двери располагались вдоль стен коридора — по две с каждой стороны. Странный человек прошелся по коридору, внимательно осматриваясь по сторонам. Ему вдруг показалось, что он уже когда-то бывал здесь — в этом месте, — и бывал не раз. Остановившись у одной из дверей, он задумался.

«Не может быть, — запульсировала в его отуманенном мозгу робкая мысль. — Я впервые в этом страшном мире. Значит, не могу ничего помнить. Однако… почему-то меня тянет открыть именно эту дверь».

Так он и сделал — толкнул ногой дверь. Когда она не поддалась, он толкнул сильнее, а потом отошел к противоположной стене, разбежался и в дверь ударился всем телом. Негромко хрястнув, она слетела с петель.

Человек в женской ночной рубашке переступил порог и двинулся дальше — к первой попавшейся комнате. У входа в комнату он замер.

В углу на небольшом возвышении, название которого вспомнил он почти сразу — «кровать», — человек внезапно заметил существо, похожее на которое еще не встречал в этом мире. Существо обладало не четырьмя конечностями, а восемью. Оно ритмично сокращалось и издавало нечленораздельные восклицания и вздохи.

Не зная пока, что же ему делать дальше, человек произнес вслух первое же всплывшее в его сознании слово, кажется, из тех, что кричали похожие друг на друга существа, недавно преследовавшие его.

— Блядь! — Он постарался передать ту экспрессию, которую существа в это слово вкладывали при произнесении. То, что произошло потом, напугало странного человека так, что он присел на корточки и закрыл лицо руками. Пыхтящее и ритмично сокращающееся существо распалось надвое. Каждая половинка теперь была очень похожа на тех существ, что он видел на улицах между каменными прямоугольниками. Половинки пыхтящего существа обладали четырьмя конечностями, круглым предметом сверху их туловища (голова!) и небольшим отверстием в нижней части головы (рот!), из которого стали доноситься громкие малопонятные звуки. Кроме того, человек заметил, что половинки пыхтящего существа были без всяких оболочек в отличие от него и существ на улицах. При общей схожести они имели значительные различия в районе между нижними конечностями. У одной из половинок между нижними конечностями располагалась еще одна конечность, уступающая по размерам остальным четырем, а у второй половинки ничего подобного не было.

— Вам чего, гражданин?! — закричала одна из половинок.

— По какому праву ты, урод, в квартиру врываешься? — закричала вторая половинка.

— Это моя квартира, понял? — добавила первая половинка.

Странный человек опешил. Слова «квартира» и «моя» показались ему очень-очень знакомыми. И он проговорил, с трудом выговаривая чуждые своему речевому аппарату звуки:

— Моя квартира.

— Что-о?! — взревела вторая половинка — то, что обладала дополнительной конечностью в нижней половине туловища. — Это наша квартира! Мы ее недавно купили! А ну Пошел вон, придурок, а то я тебе сейчас глаз на жопу натяну, понял, сука?

— Сука! — повторил странный человек услышанное раньте слово.

— Ну все, — принимая вертикальное положение, внушительно проговорила половинка с дополнительной конечностью. —. Сейчас я тебя мочить буду, урод.

Надо сказать, человек в женской ночной рубашке намерений половинки не понял, но как только эта половинка, размахивая всеми наличествующими конечностями, подскочила к нему, в мозгу человека сработал какой-то давний рефлекс — не размахиваясь, он врезал кулаком нападавшему в челюсть, от чего тот перелетел через кровать, грохнулся затылком о пол и затих.

— Мама! — взвизгнула первая половинка. — Убивают!

Пока человек в женской розовой рубашке находился в замешательстве, половинка быстро подбежала к аппарату, стоящему неподалеку, что-то такое с аппаратом сделала и опять принялась вопить, обращаясь вроде бы не к пришельцу, а к кому-то другому, к кому именно — человек в женской розовой рубашке так и не смог понять.

Он, пятясь, отступил из комнаты, напуганный поведением шустрой половинки, но далеко убежать не успел. Дробный перестук бегущих ног оглушил его, а навалившаяся откуда-то сзади темнота мгновенно скрыла от него окружающую действительность.

Очевидно, мозги сторожа Семенова помутились окончательно, поскольку сторож нес оперу Ряхину очевидную ерунду, что, впрочем, опера Ряхина нисколько не смущало.

«Чем непонятнее, тем лучше, — думал Ряхин, записывая слово в слово речь сторожа, — только запутанное дело может быть важным. Раскрыть запутанное дело значит доказать свою исключительную компетентность».

— Их было пятеро, — всхлипывая, говорил Семенов. — Все выходцы с того света. У первого в руках был топор, у второго кинжал, у третьего сабля, у четвертого двуручная бензопила, а пятый вооружен был автоматом Калашникова с подствольным гранатометом. Врата ада распахнулись, разверзлись хляби небесные, огненный дождь пролился на землю. Я сражался с демонами, как лев, но они оказались сильнее.

Туг раздался стук в дверь кабинета. Семенов вздрогнул и снова сверзился со стула на пол. Опер Ряхин поднял голову от бумаг, отложил ручку и заранее строго нахмурился.

— Так как в кабинете проходит напряженная работа с подследственным, убедительно прошу не входить, а заявление оформить в письменном виде и передать позже, — громко проговорил Ряхин.

Дверь тем не менее открылась, и в кабинет вбежал низенький — не более полутора метров ростом — человечек, с ног до головы обряженный в дорогую кожаную одежду. Не обращая внимания на стонущего от страха Семенова, человечек резво вскочил на стул, причем оказалось, что ноги его не достают от пола сантиметров двадцать, брякнул на стол толстенную папку с бумагами и деловито посмотрел на Ряхина. Сторож Семенов, опасливо оглядываясь по сторонам, отполз к стенке, не выказывая никакого желания отвоевать обратно оккупированный человечком стул.

— Вот, — визгливо произнес человечек, — как вы и просили, уважаемый капитан, принес все необходимые документы.

Опер Ряхин посмотрел на незваного посетителя, досадливо поморщился и тут же перевел взгляд на допрашиваемого сторожа, потом снова на посетителя и чуть приподнялся из-за стола, будто хотел сунуть кожаного человечка в карман и без дальнейших помех продолжить допрос. Однако человечек, нетерпеливо пощелкав совсем крохотными пальчиками по принесенной с собой папке, поерзал на стуле и проговорил:

— Моя фамилия Полуцутиков, если вы помните, уважаемый капитан. Гарик Полуцутиков. Я по поводу происшествия в рекламном агентстве «Попкорн». Так как вы ведете это дело, я к вам и пришел. Помните, вы меня просили документы предъявить?

Конечно, Ряхин все прекрасно помнил. Но теперь голова его полностью была занята восстановлением хода событий, произошедших вчера в городской клинической больнице номер один. Тем более что коротышка Гарик Полуцутиков мало того что явился не в назначенное время, так еще и вторгся в кабинет во время важного допроса. Такого неуважения к порядку капитан Ряхин не терпел.

— Свидетель Полуцутиков, — свистящим от ненависти голосом начал опер, — настоятельно требую вашего отсутствия в принадлежащем мне служебном кабинете, так как ваше присутствие мешает мне вести дело в рабочем состоянии и наводит меня на подозрения, при подтверждении которых может произойти возможное осуществление перехода вашего лица из разряда свидетелей в разряд подозреваемых.

Свидетель Цутиков вытаращил глаза и окаменел, ничего совершенно не поняв из речи капитана.

— Мне бы только документики предъявить, — сглотнув, тихонько проговорил он, — И все, А то ведь неприятно в самом деле, когда тебя в башибузуки записывают. Разве я виноват, что крысы устроили в «Попкорне» погром? А все на меня сваливают. Абсолютно бездоказательно, прошу заметить. Престиж моей фирмы падает. Я просто объявления заказал в «Попкорне», заплатил сполна, а тут эти крысы. Как они могут быть связаны с моей фирмой? Просто бредом было бы подобное предположить. Престиж моей фирмы падает. Иностранные инвесторы, между прочим, волнуются. А дело-то, простите, глупое. Я знаю, что рекламщики крысиный налет отчего-то связывают с моим заказом — это же глупо! Заявление на меня написали. Там этот Андреев суетится, который большая шишка. Даже мой главный иностранный инвестор прибыл в наш город, чтобы разобраться. У меня крупная фирма, очень престижное положение на рынке. Мы унитазы производим. А мой инвестор, когда узнал об этой дикой истории, лично захотел встретиться с вами. Я бы документики только… Или…

Коротышка неловко захихикал, потер ладошки и подозрительно покосился на сжавшегося у стены Семенова.

— Или, может быть, как-нибудь по-другому бы вопрос решили, — несмело закончил он. — Ну… вы понимаете…

— Ваших намеков я не понимаю, — железным голосом отрезал Ряхин и выразительно указал взглядом на дверь.

— Только документики, — пискнул коротышка и втянул голову в плечи, отчего стал похож на деревянного садового гномика. — Я все что нужно собрал.

Ряхин открыл рот, чтобы выгнать надоедливого Полуцутикова, но, подумав о том, что, повышая голос, он роняет престиж российской милиции, сказал:

— Пожалуйста, прошу предъявить необходимые документы, только в исключительно ускоренном темпе.

— Сию минуту, — тут же с готовностью отозвался коротышка и раскрыл папку.

«Все равно, — мысленно проговорил Ряхин, — все до единого документы, положенные по закону, собрать никак не возможно».

И достал список на шести листах.

— Паспорт, — начал зачитывать капитан.

На столе перед ним появился новенький паспорт. Ряхин Раскрыл красную книжицу и углубился в ее изучение.

— Удостоверение личности с фотографией и печатью, — закрыв и отложив в сторону паспорт, проговорил, сверившись со списком, опер.

Коротышка не стал протестовать, как обычно протестовали все встречавшиеся Ряхину по долгу службы посетители, и говорить: мол, зачем предъявлять какое-то удостоверение, если все равно есть паспорт, а без разговоров достал из папки и положил на стол искомое удостоверение.

Тщательно проверив печати и сверив фотографию с оригиналом, капитан снова заглянул в список.

— Справка из налоговой службы.

— Вот.

— Отчет об уплате государственных пошлин за последние десять лет.

— Пожалуйста.

— Прилагающиеся к отчету подробные счета.

— Сию минуту…

— Справка от коллегии адвокатов.

— Секунду, вот!

— Справка от городской экологической лаборатории о безопасности для окружающей среды выпускаемой продукции.

— Получите.

— Справка от государственной комиссии по качеству и ценам.

— Не извольте беспокоиться.

— Реестр пожарной безопасности.

— Здесь.

Ряхин с изумлением посмотрел на коротышку и на волшебную папку, откуда молниеносно появлялись безупречно исполненные документы.

— Это все? — лучезарно улыбаясь, осведомился Полуцутиков.

Капитан Ряхин посерьезнел и продолжил чтение списка. Но все без малейшего исключения документы, которые даже очень удачливому предпринимателю не удалось бы собрать года за два, вылетали из принесенной Полуцутиковым папки, как только капитан оглашал очередное название.

Закончив, опер сгреб в кучу бумажки и суховато кивнул коротышке.

— Можете идти.

— Так я могу надеяться на благополучный исход моего дела? — вкрадчиво осведомился тот.

Тут капитану Ряхину кстати подвернулась на язык фраза, которая очень пошла бы ему, если бы он был не простым ментом, а героическим: «Я сделаю только то, что велит мне сделать закон», но Ряхин вовремя проглотил просившиеся наружу слова и сказал строго:

— В рамках отечественной законности.

После чего коротышка вздохнул и, спрыгнув со стула, отбыл из кабинета.

— Итак, — проговорил капитан, повернувшись к притихшему Семенову. — Продолжим.

Но продолжить им не удалось. На столе капитана затрещал телефон.

— Это Ухов, — услышал капитан в трубке взволнованный голос полковника. — Такое дело, Виталик… у тебя этот… предприниматель Полуцутиков был?

— Так точно, — ответил Ряхин.

— Сейчас ко мне евонный иностранный инвестор приперся, — сообщил полковник. — Я его к тебе направил. Прими по высшему разряду.

— Нахожусь под непосредственным впечатлением дела больничного сторожа, — твердо проговорил капитан Ряхин. — Считаю нецелесообразным распределять служебную энергию на решение второстепенных вопросов.

— Ититская сила! — вскричал полковник. — Иностранный инвестор — это тебе второстепенные вопросы?! Меня и так Андреев, меценат гребаный, напрягает из-за поганых крыс и паршивого своего рекламного агентства, так еще гости из-за рубежа беспокоят. Давай своего сторожа суй в обезьянник, а сам базарь с интуристом. Доступно?

— Доступно, — хмуро ответил Ряхин.

— И это самое, — добавил еще Ухов, — иностранца-то по высшему разряду принимай, но не обнадеживай, если права качать начнет. Тем более что в России прав у него никаких Нет. А с Андреевым, который владелец «Попкорна», лучше не связываться. Знаешь, ведь он теперь меценат известный и в мэры метит — слух такой идет. Так что, короче, выкручивайся как знаешь. Доступно?

— Доступно, — повторил капитан.

Андреева, известного бизнесмена, владельца рекламного агентства «Попкорн» и еще нескольких предприятий, работавших в других сферах бизнеса, звали Андрей. И отчество он имел Андреевич. Поэтому ничего удивительного не было в том, что с самого детства Андреева Андрея Андреевича называли просто по фамилии — Андреев. Так как-то получалось, что все его знакомые, услышав «Андреев», сразу понимали, о ком идет речь.

Лет примерно до пятнадцати Андреев жил, как жили все подростки его времени. Ходил в школу, получал удовлетворительные отметки, мечтал о десятикласснице Рите и игровой телевизионной приставке «Денди», которую так и не получил, потому что отец его работал на пошивочном комбинате техником, а мать — одной из уборщиц в местном правительственном здании. Как это принято в подростковом возрасте, юный Андреев стеснялся таких непрезентабельных родителей, вернее, их непрезентабельных профессий, но сам не прикладывал никаких усилий к тому, чтобы чего-то добиться в собственной жизни. Учился он посредственно, ни к какой отрасли знаний особых склонностей не имел и вообще о будущем задумывался редко и нехотя. Его отец, тоже Андреев Андрей Андреевич, видя ежедневно у себя перед глазами пример лучшей жизни в лице своего начальника цеха Никифорова, на протяжении какого-то недолгого времени пытался залучить сына к себе на работу, чтобы как бы между прочим продемонстрировать ему обитую черным кожзаменителем представительную дверь личного кабинета Никифорова, а если повезет, и самого Никифорова, сияющего в зените своей служебной славы, с целью указать сыну достойный образец для подражания. Но экскурсия не удалась. Андреев-младший наотрез отказывался посещать место отцовской работы, предпочитая такому времяпрепровождению посиделки с друзьями в родном подъезде с портвейном и гитарой. Не то чтобы юный Андреев был откровенным бездельником, просто, как свойственно людям его возраста, пока мало интересовался еще очень далеким, взрослым отрезком своего существования.

Однако плавное течение его жизни вдруг резко переменилось в один день. Хотя в тот самый день Андреев даже и помыслить не мог ни о каких позитивных изменениях и радужных перспективах. Скорее наоборот. Мать его воскресным вечером как-то занемогла, причем серьезно, и утром в понедельник выяснилось, что на работу она выйти не может. А выходить на работу было надо. В правительстве города ожидался визит каких-то высоких московских гостей, собирающихся приехать с какими-то высокими целями, поэтому администрация правительства (у любого правительства, между прочим, есть своя администрация) кинула весь персонал уборщиков на приведение правительственного здания в идеальный порядок. И невыход на работу для матери Андреева был равносилен завизированному заявлению об увольнении по собственному желанию, если не чему похуже.

Андреев-старший был занят на своем производстве, поэтому заменять матушку семейным советом послали Андреева-младшего. Чему юный Андреев, конечно, не обрадовался.

Утром в понедельник, вместо того чтобы идти в школу, полный самых мрачных мыслей, он потащился к правительственному зданию. Пройдя черным ходом, Андреев оказался во владениях вахтера, который и выдал ему, спросив фамилию, ведро, швабру и тряпку.

Андреев принял реквизит и, сопровождаемый группой уборщиц, проследовал к участку работы. И начал работать.

Да, работал, хоть и нерадостно и без огонька, но довольно качественно целый день.

А в конце дня неожиданно сделал для себя открытие. Доверху полные деловитой и сановной гордостью ходили мимо него люди. Вначале Андреев, стыдящийся поднимать глаза, видел только сияющие ботинки и концы отглаженных брючин, а потом, все чаще и чаще разгибая спину и оглядываясь по сторонам, и самих обладателей безукоризненных брюк и ботинок, расхаживающих по красным ковровым дорожкам коридоров с видом таким хозяйским и властным, с каким его отец — Андреев-старший — не расхаживал даже у себя дома. Кто-то из небожителей, как выяснилось позднее, младший заместитель второго специалиста по связям с общественностью, громогласно распоряжался насчет неофициальной части встречи московских гостей — с шашлыком, водкой, шампанским, поездкой в сауну и тому подобным. Распоряжался небожитель по телефону и на какой-то вопрос своего собеседника ответил словами, навсегда врезавшимися в память юному Андрееву:

— А я почем знаю, сколько все это стоить будет? Я что — математик? У меня в школе по математике трояк был! Сам считай.

После этой фразы Андреев долго не мог прийти в себя. Возвращаясь домой, он повторял ее на разные лады, но все никак не умел точно воспроизвести тот начальственный тон, которым была произнесена фраза.

«Даже троечники могут стать богатыми и знаменитыми», — таким было открытие Андреева.

Начиная со вторника, он стал прилежно учиться, рассуждая, что у отличников шансы подняться еще больше. И только тройку по математике не стал исправлять, а донес ее до самого выпускного вечера — как талисман, хотя математику, то есть алгебру и геометрию, выучил назубок, что и показал на вступительных экзаменах в экономический институт.

А в стране Россия давно уже грянула перестройка.

Только-только Андреев успел с отличием закончить второй курс, как началось то самое дикое и прекрасное время, когда обстановка в центре страны и в регионах уже немного стабилизировалась, но еще было «все можно». Андреев с упоением принялся создавать собственную фирму. И создал. Фирма, просуществовав две недели, пала жертвой обычного в то время бандитского беспредела, но Андреев начал заново, учитывая полученный в боях с криминалом опыт. А точнее — завел знакомства в сфере преступной, сам став почти что бандитом. Однако и вторая попытка закончилась провалом, организованным милицейским беспределом, борющимся с экономической преступностью. Андреев учел и этот опыт. Не расторгая старых нелегальных знакомств, он женился на дочери областного прокурора, правда, впоследствии поспешно развелся, когда областного прокурора посадили за взятки и развращение малолетних.

Но дело Андреева тем не менее жило и побеждало. Уже миновали дни разнузданной экономической и политической свободы. Андреев заматерел и полностью легализовался, официально зарегистрировав три строительных кооператива, два комбината по производству горячего хлеба и одну рекламную контору с громким названием «Попкорн». Андреев понял, что пришла пора становиться истинным хозяином жизни — собственной и общественной. И стал напрямую собирать справки, знакомства и финансовые средства для того, чтобы занять пост мэра города. Дело, правда, в этом направлении у него продвигалось туговато, но Андреев знал, что «терпение и труд все перетрут».

Озаботившись созданием себе имиджа, он взвалил на себя тяжкое бремя меценатства, раскручивая местные коллективы песни и пляски, городских даровитых детей и других бездельников среднего и пожилого возраста, не потому что любил народное творчество, а потому что вкладывать деньги в объекты, так сказать, наглядного качества было для него в свете последних его решений выгодно.

И фотографию его в окружении разнообразных талантливых выкормышей уже два раза помещали в региональной прессе. Все вроде бы складывалось удачно и весело, но тут случилась эта безобразная история с крысами в рекламном агентстве «Попкорн», а историю раздули то в ярко-юмористических, то в мрачно-обличительных красках охочие до подобных эксцессов журналисты, которых Андреев еще не успел взять себе на подкорм.

Взбешенный Андреев, узнав у попкорновцев, кого они считают ответственным за происшествие, поклялся отомстить и недолго думая подал заявление в милицию на производящую унитазы фирму того самого Гарика, заказывавшего в «Попкорне» рекламные объявления.

Иностранный инвестор оказался крепеньким мужичком, плотно упакованным в буржуазный клетчатый костюм. Круглая физиономия, вопреки представлениям Ряхина об иностранцах как о людях сплошь интеллигентных, утонченных и воспитанных до извращенности, была какой-то очень простецкой, даже не очень тщательно выбритой.

— Привет, — по-импортному слегка грассируя, поздоровался инвестор, войдя в кабинет без стука.

— Здравствуйте, гражданин зарубежный гость, — вежливо, хотя и хмуро отозвался, приподнимаясь, Ряхин. И добавил, демонстрируя знание иностранного языка: — Хау ду ю ду.

— Капитан знает англиски? — удивился иностранец и обнажил в широкой улыбке крепкие металлические зубы.

— Йес, — опять-таки на чужеземном наречии ответил Ряхин. — Английский язык входил в программу обучения школы милиции.

— Милиция! — выдохнул иностранец и сладко прищурился, как будто попробовал на вкус кремовый торт. — В России любят свою милицию. Я изучал милицию и милиционеров. Много смотрел ваши передачи и фильмы. Позвольте представиться — Фил Мак-Фил.

После оглашения собственного имени иностранец присел на стул, а затем без всякого перехода вытащил из внутреннего кармана клетчатого пиджака бутылку водки и поставил ее на стол.

— Что это? — строго нахмурился капитан Ряхин.

— Водка, — добросовестно прочитал этикетку Фил Мак-Фил, — зерновой очищенный спирт, настоянный на рябине со вкусовыми добавками. Поразительно мягкий вкус, приятное состояние легкого опьянения. Очень много как это… эпитетов, — закончив чтение, заметил иностранец. — Я к вам, как вы уже догадались, по делу моего инвестируемого партнера Полуцутикова Гарика. Он у вас уже был?

— Так точно, — искоса глядя на водруженную на стол бутылку, проговорил Ряхин.

— Да. Значит, его обвиняют в том, что именно он устроил крысиный налет на рекламное агентство «Попкорн»? Извините, но я не вижу смысла в этом обвинении. Если он создавал с помощью этого агентства объявления для своей фирмы, то почему он должен желать зла агентству? Чтобы не платить им? Он им заплатил все. И документы соответствующие имеются, да. Я вам так скажу — этим людям из «Попкорна» просто хочется взять с кого-нибудь деньги на ремонт помещения. Вот они и подали заявление. А теперь Давайте выпьем, — неожиданно предложил иностранец, — как это у вас говорится — давай за них, давай за нас, и за Сибирь, и за Кавказ, за золотые ордена давай поднимем, старина…

— Распивать спиртные напитки при исполнении служебных обязанностей строго воспрещается, — выговорил Ряхин.

— Как это? — очень удивился иностранец. — Позвольте тут у меня…

Приподнявшись, сунул руку в карман брюк, достал груду измятых бумажек и принялся копаться в них.

— Где это? Ага, тут. «А нам бы просто по сто грамм и не шататься по дворам, но рановато расслабляться операм…» Готовясь к встрече с вами, уважаемый Виталя, переписал с первоисточника. Кстати, не хотите ключевой воды?

— Не Виталя, — так же хмуро поправил Ряхин. — Капитан Ряхин. По званию рекомендуется называть лицо, находящееся при исполнении служебных обязанностей. Можно еще — товарищ капитан. А при чем здесь вода?

Иностранец еще больше удивился. Он снова зашуршал своими шпаргалками, нашел наконец нужную и прочитал:

— Вот пожалуйста. Все с первоисточника. «Позови меня тихо по имени, ключевой водой напои меня..,»

Капитан Ряхин вдруг подумал о том, что зарубежный гость, цитируя глупые кинопесни, просто дурачит его. Поэтому, подобравшись, он проговорил: «С вашего разрешения…» и смахнул со стола груду шпаргалок в мусорную корзину.

— Итак, — деловым тоном начал капитан. — Какое у вас ко мне дело, уважаемый Фил Мак-Фил?

Иностранец растерянно посмотрел на корзину и пожал плечами.

— Хотел как лучше, — негромко проговорил он, — наладить взаимопонимание для наилучшего контакта. Нанял консультанта. Между прочим, выпускника филологического факультета.

— А-а, — пренебрежительно отозвался капитан Ряхин, как и всякий милиционер, недолюбливавший филологов, — филфак.

— Что?! — бледнея, воскликнул иностранец. — Кто вам дал право? Что вы сказали?

— Филфак, — повторил капитан. — А что такого?

Фил Мак-Фил вскочил со стула. Физиономия его приобрела прямо-таки мертвенный оттенок.

— Ну знаете! — прошипел он, мгновенно превращаясь из иностранца-добряка в злобного, взъерошенного буржуа с рисунков Кукрыниксов. — Надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, что минуту назад разожгли межнациональный конфликт! Я вам этого так не оставлю, уважаемый капитан Виталя.

Круто развернувшись, Фил Мак-Фил вылетел из кабинета, крепко хлопнув дверью.

— А что я такого сказал? — прозвучали в пустом кабинете слова Ряхина.

Ресторан «THE BEST OF» вовсе не был лучшим рестораном в городе, как можно было предположить по названию. Хотя все атрибуты действительно престижного ресторана имел. Располагался на центральной улице в большом двухэтажном здании с колоннами, охранялся взводом омоновцев и швейцаром Романом, свирепым отставным полковником артиллерийских войск, да и цены в «THE BEST OF» не поддавались никакой калькуляции. Правда, кормили в ресторане паршиво, а санитарный инспектор, который по долгу службы обязан был проверять состояние кухни и склада с запасами, всегда подъезжал к черному ходу, останавливался у двери, опасаясь ступить на загаженную пищевыми отходами лестницу, и ожидал, пока Метрдотель вынесет ему конверт с ежемесячной данью. На кухню или на склад инспектор не являлся никогда, объясняя это тем, что человек он впечатлительный и больших потрясений может попросту не перенести.

Тем не менее ресторан «THE BEST OF» исправно функционировал и даже процветал. Каждый вечер посетители — в основном гости города, привлеченные яркой вывеской и удобным месторасположением ресторана — заполняли до отказа единственный зал и угощались творениями местных поваров, славящихся своей изобретательностью по части придумывания общеизвестным блюдам экзотических названий Заказав порцию жареной картошки, удачно замаскированной под названием «плоды земляного яблока с провансской подливой», или куриные окорочка по тридцать пять рублей килограмм под видом «заокеанской натюрель», гости города наслаждались увеселительной программой вокально-инструментального ансамбля «Хлеборезка», в конце вечера неизменно исполнявшего хит собственного сочинения «Однажды два ежа, бля, упали с дирижабля».

Правда, после первого же посещения «THE BEST OF» гости города сюда уже не возвращались, зато прибывали другие гости, которых в городе, где происходят описываемые события, всегда было великое множество.

Когда у парадного входа в ресторан «THE BEST OF» остановилась приземистая иномарка, настолько крутая, что се полное название приводить бессмысленно, потому что его все равно никто никогда не слышал, швейцар Роман, завидев вылезающего из иномарки пухлого господина удивительно низкого роста, дрогнул и согнулся пополам. Господин чинно поднялся по ступенькам, позволил Роману открыть перед собой дверь и направился прямиком на второй этаж, где располагались VIP-кабинеты. Дородный швейцар мигом запер входные двери и резво подбежал к телефону, стоящему в вестибюле на трехногом столике. Сняв телефонную трубку, Роман позвонил по внутренней линии и, услышав в трубке протяжное: «Алло-о» голосом метрдотеля, оглянулся по сторонам, словно опасаясь, что его кто-нибудь услышит, и дрожащим шепотом выговорил:

— Прибыли-с.

Метрдотель Арсен, очень длинный и сутуловатый старик, похожий на складной нож, обеими руками дернул себя за висячие кавалерийские усы, наспех отряхнул и без того безукоризненно чистый фрак и, шумно выдохнув, кинулся встречать посетителя.

Пухлый низенький господин едва показался на лестничной площадке второго этажа, а Арсен уже, как и швейцар при входе, согнулся вдвое и, приложив руки к груди, ласково проговорил:

— Добро пожаловать, уважаемый господин Гарик Полуцутиков.

— Лифт надо бы вам построить, — отдуваясь, произнес тот, кого Арсен назвал Полуцутиковым, — загребешься по этим лестницам ползать.

Метрдотель согласно кивнул и стремительно засучил худыми ногами, демонстрируя желание немедленно бежать и строить лифт.

— Ладно, — вздохнул Полуцутиков. — Давай веди. Да скажи этому придурку на входе, чтобы он и моего гостя встретил подобающим образом. А то знаю я этих.

— Слушаюсь, — ответил метрдотель, под локоток довел господина до обшитой обоями «под красное дерево» двери отдельного VIP-кабинета, почтительно усадил за стол, пятясь, вышел, осторожно притворил за собой дверь и полетел на первый этаж давать указания Роману.

А господин Полуцутиков, отослав метрдотеля, поудобней расположился в кресле, достал из внутреннего кармана лоснящегося кожаного пиджака сигару толщиной в руку, с некоторым трудом затолкал сигару в рот и попытался закинуть ноги на стол, что у него не получилось вследствие несоразмерности высоты стола и длины собственных ног.

Тем временем у входа в ресторан на ступеньках под презрительным взглядом швейцара топтался молодой человек в Застиранных брюках и куцем пиджачке, застегнутом наглухо.

— Позвольте пройти, — третий уже раз повторял молодой человек.

— Ресторан закрыт, — цедил отставной полковник. — у нас учет. Вечером приходи.

Швейцару Роману этот посетитель совсем не нравился Помимо неказистого облачения молодой человек обладал лицом типичного школьного учителя русского языка и литературы: вздернутый короткий нос, слабо выраженный подбородок и высокий лоб с залысинами, разве что очков недоставало.

— Но мне пройти нужно, — сказал молодой человек. — Меня ждут.

— Сказано тебе — ресторан закрыт, — устав препираться, рявкнул Роман. — Пошел отсюда, морда! А то спихну вниз башкой.

И руками показав, как будет спихивать, если нежеланный посетитель сию минуту не удалится, добавил несколько непечатных слов.

Молодой человек на мгновение опешил, но внезапно лицо его неузнаваемо и страшно исказилось, верхняя губа домиком поползла вверх, обнажив крупные желтоватые зубы, брови сдвинулись на переносице, а глаза устрашающе сверкнули. — Шаг в сторону сделай, дятел, — блатной скороговоркой захрипел посетитель. — И руки из карманов вынь, педерастина, когда с человеком разговариваешь. Понял? А то нос откушу и прямую кишку вместо него вставлю.

Свирепый Роман открыл рот и, поспешно вытащив из карманов руки, тут же вытянул их по швам. Изумленно глядя на молодого человека, он явно пытался что-то сообразить, мучительно морщась вследствие напряженной мыслительной деятельности, и, вполне возможно, нашелся бы что ответить, если бы входная дверь ресторана с треском не распахнулась и на пороге не возник метрдотель Арсен.

Отодвинув в сторону Романа, Арсен привычным жестом дернул себя за усы, скользнул взглядом по фигуре собеседника швейцара и осведомился:

— Пришли к кому-нибудь?

— К Полуцутикову, — потирая подбородок, буркнул молодой человек.

Роман ахнул и шумно сглотнул. Метрдотель мысленно послал швейцару страшное проклятие, метнулся вниз по ступенькам и учтиво взял молодого человека под локоток.

— Пойдемте, пойдемте, — забормотал метрдотель, увлекая посетителя в глубь ресторана. — Господин Полуцутиков вас уже ожидает. Вы, ради бога, извините Романа, — говорил Арсен, сопровождая молодого человека на второй этаж. — Бывший военный. Хоть и фрак надел, а кирзой от него за версту несет. Нет в нем верного глаза ресторанного работника. Я вот сразу в вас приличного и уважаемого человека признал, а Роман… Да что с него взять. Правильно ведь?

— Правильно, — сказал молодой человек, едва поспевая за метрдотелем.

— Отставной полковник, сами понимаете, — дернув себя за ус, продолжал тараторить Арсен.

— Понимаю, — так же хмуро сказал молодой человек. — А нельзя ли сделать так, чтобы он был и отставным швейцаром?

Арсен моментально захихикал, словно услышал крайне забавную шутку, и всем своим видом показал, что претворить в жизнь предложение молодого человека для него теперь важнее всего на свете. Впрочем, молодой человек не настаивал.

Поднявшись на второй этаж, Арсен остановился, поклонился сначала молодому человеку, потом двери и шепотом выговорил:

— Вот-с.

Толкнув дверь, гость вошел в кабинет.

— Насчет закусочки я сейчас распоряжусь, — успел вякнуть метрдотель в образовавшуюся и тотчас исчезнувшую щель Дверного проема. Затем вытер пот со лба и, сжав кулаки, побежал вниз, чтобы немедленно устроить проштрафившемуся бывшему полковнику служебную выволочку.

— Фу ты, черт, — передернул плечами Полуцутиков. — Никак не могу к твоему новому обличью привыкнуть. Думал, что это за крендель ко мне пожаловал. Проходи.

— Ты тоже, между прочим, изменился, — сказал вошедший в VIP-кабинет молодой человек.

Они помолчали, разглядывая друг друга.

— Паршиво выглядишь, — сказал господин Полуцутиков,

— Ты тоже, — усаживаясь за стол, ответил молодой человек. — Привет, Полуцутиков.

— Привет, Никита, — весело отозвался господин. Молодой человек поморщился.

— Сколько раз тебе повторять, — сказал он, — не Никита. Антон мое имя. Понял? Антон меня зовут. Запомни.

— Антон, — послушно повторил господин Полуцутиков и спросил: — А почему это я паршиво выгляжу?

— Наряд у тебя какой-то нестандартный, — объяснил молодой человек, которого, как выяснилось, звали Антоном. — Стремно смотрится.

— Стремно? — обиделся господин Полуцутиков. — Да ты знаешь, сколько все это стоит? — И начал перечислять: — Пиджак кожаный «Риччи» восемьсот баксов, брюки кожаные «Стьюдент» — шестьсот! Рубашка — триста с полтиной, ботинки…

— Между прочим, — прервал его Антон. — Бизнесмены в таком прикиде не ходят. Я же тебя учил! А ты вырядился в кожу. Ты бы еще сапоги со шпорами надел и шляпу ковбойскую.

— Сапоги со шпорами? — живо заинтересовался господин Полуцутиков. — Это такие с подковками и железными мандулами? Я такие видел и хотел купить, только размера моего не было.

— Сколько раз тебе можно повторять, — поморщился Антон, — бизнесмены одеваются так: костюмчик приличный, рубашечка белая, ботиночки сияют, галстук. Пистолет в кобуре и мобила.

— Мобила и у меня есть, — похвастал Полуцутиков. — д пистолет я еще не приобрел. Мне люди сказали, что надо лицензию какую-то выправлять. В общем, геморрой и тоска, как тут у вас выражаются. А ты вообще на себя посмотри, как ты одет! Позор! Да и цвет лица у тебя того, сероват. Хотя… — хохотнул Полуцутиков. — Для покойника ты довольно прилично выглядишь.

— Тихо! — цыкнул Антон и оглянулся по сторонам. — Растрещался.

— Да чего ты! — ухмыльнулся Полуцутиков. — Никто нас тут не услышит. А если бы кто каким-нибудь чудом и подслушал, все равно ничего не понял бы.

— Все равно, — строго проговорил Антон. Потом покашлял и попросил: — Прикажи этому, с усами, чтобы он чего-нибудь похавать притаранил. Все-таки, — заметно оживляясь, добавил он, — как это прекрасно — есть. И пить. И курить. Даже в сортир ходить по-нормальному — и то хорошо. А ведь я два года был всего этого лишен. Подумать только! Знаешь, я вчера выпил шесть бутылок пива подряд и все терпел, со стула не вставал. А потом, как до унитаза добежал… Нет, ты себе не представляешь, какой это кайф.

— Не представляю, — согласился господин Полуцутиков. — Потому что никогда этого не испытывал. Ну и не Жалею. Я, как ты знаешь, немного по-другому устроен, чем ты и вес вы остальные здесь. Ладно. Сам же говорил, что я треплю много, а сам! Ладно. Как у тебя жизнь-то?

— Жизнь прекрасна! — с воодушевлением проговорил Антон. — Хотя… — Он, вероятно, хотел что-то добавить, но осекся.

— У меня тоже ничего, — усмехнулся господин Полуцутиков, расслышавший лишь первую половину фразы. — де. нег у меня навалом. Позавчера купил я этот ресторан. Теперь вечерами здесь сижу. И ведь что интересно, я одну штуку понял.

Он оглянулся по сторонам, сунул дымящуюся сигару в пепельницу и, навалившись локтями на стол, двинулся поближе к своему собеседнику:

— Оказывается, — заговорщицким голосом прошипел Полуцутиков, — самое главное — это деньги.

Антон хмыкнул.

— Когда мы сюда собирались, я тебя об этом предупреждал.

— Одно дело — слова! — отмахнулся вновь поднятой из пепельницы сигарой Полуцутиков. — А совсем другое дело в действительности убедиться в верности этих слов. Я думал, что мне это не понравится, а мне понравилось. Нет, в этом мире лучше, чем у нас дома.

— У тебя дома, — уточнил Антон. — Это ты был дома — там. А я в гостях, так сказать. А теперь я дома, а ты в гостях. Два года… — Антон вздохнул. — В моем мире прошло только два года с тех пор, как я отлучился.

— Это прекрасно, — поддакнул Полуцутиков, — возвращаться оттуда, откуда вернуться нельзя.

— А ты мне говорил, что это невозможно. Говорил — против правил, что сам не можешь это допустить как представитель расы, призванной охранять спокойствие загробного мира.

Господин Полуцутиков усмехнулся и выпустил изо рта и из носа два облака синего табачного дыма.

— Я тут у вас одну поговорку услышал — нет правил без исключения. Выходит, то, что ты все-таки вернулся, — это исключение. И хорошо. Если бы это было правилом, в вашем мире не продохнуть было от покойников, соскучившихся по дому.

— Ну хватит, — нахмурился Антон, — правда мы растрепались. Договорились же — ни слова о нашей тайне.

Они помолчали.

— Как ты думаешь, — спросил вдруг господин Полуцутиков. — А нас будут искать?

— Кто? — удивился Антон. — Менты? Да нет, в этом плане нам беспокоиться нечего.

Господин Полуцутиков помотал головой.

— Не здешние менты, — шепотом проговорил он, — а тамошние.

Антон задумался.

— Следы мы замели хорошо, — сказал он. — Особенно я. Да и что мы такого сделали? Разве есть что-то плохое в том, что я просто очень хочу домой? Просто хочу обратно к своей невесте? Ведь тогда, два года назад, как глупо все получилось! Просто вышел со своей любимой девушкой прогуляться перед сном и получил по башке, да еще так крепко, что никогда после этого не очнулся. Ни за что не поверю, что тогда все было по правилам. Всего-навсего случайность.

— Не бывает в таких делах случайностей, — внезапно посерьезнев, сказал господин Полуцутиков, — это я точно знаю, не бывает.

— Бывает, — убежденно проговорил Антон. — Ну, кому я мешал? Ну конечно, был я, что называется, бандитом. Так ведь у каждого свой род занятий. И уж душегубством конкретным я не занимался. Так, всякие разборки, стрелки и тому подобное. И еще. Ты говоришь, что случайности Не было никакой в том, что меня два года назад убили. А в том, что я сумел вернуться в мир живых, случайность наблюдается?

— Вообще-то, — начал господин Полуцутиков и не окончил.

— Вот-вот! — Антон поднял вверх указательный палец и стал очень похож на учителя, объясняющего урок. — Если б я тогда, два года назад, был бы правильно умерщвлен, в силу, так сказать, вселенских законов, то никто бы мне вырваться обратно не позволил. Никакая высшая сила. Ты мне сколько твердил, что против всяких правил мое желание покинуть мир мертвых и вернуться в мир живых?

— Постоянно твердил.

— Ага, — кивнул в такт собственным мыслям Антон. — Но ведь у меня все-таки получилось! Да и ты, который никогда не был ни живым, ни мертвым, проскочил в мой мир вместе со мной. Значит, высшее вселенское правосудие признало свою ошибку и все-таки допустило меня обратно. Правда, и я сам очень постарался.

Господин Полуцутиков надолго задумался.

— Ну не знаю, — неохотно проговорил он. — Любое правосудие можно обмануть, не только районное, но даже и высшее вселенское. Все-таки не забывай о том, что мы нелегальным путем здесь оказались.

— А легальных путей перемещения между мирами живых и мертвых не существует, — брякнул Антон.

Полуцутиков снова погрузился в размышления.

— Ну не знаю, — снова сказал он, — мне трудно предположить, что высшему вселенскому показалось мало того беспредела, который ты в период своего законного существования творил. Или вот еще что. Может быть, тебя с какой-то целью определенной пропустили сюда. Ну там убить кого-то или замучить?

Антон вздохнул.

— Во-первых, — произнес он, — я и в период, как ты говоришь, законного существования не особенно-то беспредельничал. Почти никого не мучил и почти никого не убивал. К тому же…

Дверь отдельного кабинета, где находились собеседники, скрипнула, приотворяясь, а в образовавшуюся щель просунулся метрдотель.

— Закусочки, — умильно проговорил метрдотель, — закусочки принес. Подавать?

— Пошел вон! — рявкнул Антон.

— Стучаться надо! — добавил господин Полуцутиков. Он исчез мгновенно; дверь быстро, но бесшумно закрылась.

— Идиот, — сказал Полуцутиков. — Вот уволю его, будет знать. Так что ты мне сообщить хотел?

Антон пошарил в карманах, вытащил мятую пачку болгарских сигарет, спички и закурил.

— Такое дело, — шепотом проговорил он. — Я одну странность заметил, как только оказался снова в мире живых. В себе странность. В общем, когда я получил вот это тело, — он обеими ладонями похлопал себя по груди и животу, — я вроде бы изменился. Ну, не получается у меня быть таким, как раньше. Недавно хотел развлечься, как обычно, нажраться и пойти кому-нибудь морду набить, так ведь не получилось.

— Может, ты мало выпил? — предположил господин Полуцутиков.

— Два литра — это тебе мало?! — повысил голос Антон. — Да не в выпитом дело! Вышел я, короче, на улицу, пристал к какому-то типу, мол, дай закурить, а то пива купить не на что и денег нет настолько, что снимай свою шапку. Ну как обычно. И только я, значит, типа за грудки взял и рот открыл, как сразу все желание подраться пропало. Ну вот ни на столько, — Антон показал господину Полуцутикову мизинец, — ни вот на столько драться не хочется. Спросил только, который час, и отпустил типа с миром. Вот. И к бабам меня не тянет. Тянет книжки читать и… стыдно сказать…

— Что? — заинтересовался Полуцутиков.

— Писать, — заметно покраснев, едва выдавил из себя Антон.

— Что писать?

— Ну книжки. Самому. Да и не нормальные книжки тянет писать про братву или маньяков, а фуфло всякое. О любви и чувствах разных.

Полуцутиков присвистнул.

— Н-да, — сказал он, — осложнение. Слушай, это, наверное, на тебя так полученное тело влияет. Если бы ты был в своем теле…

— Если бы я был в своем теле, я бы оставался в мире мертвых, — напомнил Антон. — Забыл, что ли? Небул-Гага говорил, что, только поменяв тела, можно переместиться.

— Небул-Гага из фирмы «Глобальный туризм» зря говорить не станет, — согласился господин Полуцутиков, — он лучше знает. Это ведь благодаря ему мы…

— Д-да, — сказал Антон и снова вздохнул. — Я вот что думаю. Наверное, тот, кому мое бандитское тело досталось, в обмен на это вот, — он снова погладил себя по груди и животу, — наверное, он стал бандитом. А у бандитов жизнь короткая. Так и получится, что тот, с которым я посредством Небул-Гага обменялся, очень скоро попадет в мир мертвых. А я в мире живых останусь надолго. Это ведь что получается — ни подраться теперь, ни чего другого.

— Правильно, — кивнул господин Полуцутиков. — Со… со… соблюдется закон вселенского равновесия. Если ты тут, то кто-то должен быть там. Ну ладно, давай эти вопросы оставим пока. Как у тебя на личном фронте?

— Что значит на личном фронте? — переспросил Антон, хотя по лицу его было видно, что вопрос собеседника он прекрасно понял.

— То и значит, — несколько удивленно проговорил господин Полуцутиков. — Ты же мне все уши прожужжал в мире мертвых. Мол, если я и хочу вернуться назад к живым, так это потому что у меня там невеста осталась. Антон помолчал немного. А потом сказал:

— Что там, кстати, насчет закусок? Почему этот старый хрыч не несет?

— Момент, — откликнулся господин Полуцутиков и зычно позвал: — Арсен!

В тот же момент раздался осторожный стук в дверь.

— Да-да, — подбоченившись, проговорил господин Полуцутиков. — Войдите. Арсен, это ты, что ли? Чего скребешься-то? Давай заходи, а то жрать хочется.

Вошел Арсен, неся в руках большой поднос с двумя дымящимися тарелками и графинчиком, в котором плескалась какая-то прозрачная, умопомрачительной хрустальности жидкость.

— Пожалуйте, — сказал Арсен, поставил поднос на стол и низко поклонился. — Чего-нибудь еще изволите?

— А это что? — кивнув на тарелки, спросил у него Антон.

— Фирменное блюдо-с, — почтительно разъяснил метрдотель, — тушеное мясо панды с побегами молодого бамбука. Чего-нибудь еще изволите?

Антон подцепил на вилку кусок из тарелки.

— Ничего! — рявкнул господин Полуцутиков. — Не видишь, мы уже трапезничать начали. Пошел вон. Не порть аппетит!

Арсен снова поклонился и исчез. Господин Полуцутиков закурил новую сигару и стал смотреть сквозь клубы синего дыма на то, как сидящий напротив него Антон поглощает Мясо панды с побегами бамбука, то есть замаскированную под громким названием солдатскую тушенку с капустой.

— Ну как? — спросил он, когда Антон проглотил последний кусок.

Тот пожал плечами.

— Нормально. Только вкус какой-то специфический. Ты будешь свою порцию есть?

— Нет, — ответил господин Полуцутиков. — Ты же знаешь, что для поддержания жизнедеятельности мне не требуются такие глупости, как поглощение пиши. Я же не человек.

— Ну да, — хмыкнул Антон, подвигая к себе вторую тарелку, — это ты там не был человеком, а был представителем господствующей расы, а здесь ты вполне даже человек. Интересно, чье тело тебе Небул-Гага всучил?

— Ничье тело, — немного даже обидевшись, проговорил господин Полуцутиков. — Это вам, людям, нужны такие процедуры. А мне достаточно одной маскировки.

Антон перестал есть.

— Так это что — парик? — спросил он, кивая на голову господина.

— Ну да, — ответил тот и приподнял курчавый парик, обнажив голую поверхность собственного черепа, обтянутого чуть зеленоватой кожей, из которой где-то в районе макушки торчала пара острых рожек.

— Ничего себе, — проговорил Антон. — А все остальное?

— А все остальное скрыто под одеждой, — сварливо ответил господин Полуцутиков. — И хватит уже об этом. В баню я ходить не собираюсь. И плотские удовольствия меня не интересуют. Потому что я бесполый.

— Слушай, — спросил вдруг Антон. — А зачем тебе тогда надо было со мной в мой мир перемещаться? Еда тебе не нужна, девки тоже.

— А новые впечатления? — удивился Полуцутиков. — И потом, мы же с тобой, кажется, друзья. К тому же здесь у вас гораздо легче стать важным человеком. Достаточно только иметь много денег. А заработать их проще простого. Вот и я организовал фирму по производству унитазов, нашел себе иностранного инвестора, кстати, редкого дурака, И теперь денег у меня, что называется, куры не клюют. И все это в рекордно короткие сроки.

— Так зачем же тебе деньги-то? — усмехнулся Антон. — Тебя ведь девки и жратва не интересуют.

— Как это зачем? — привстал с кресла Полуцутиков. — Помнишь придурка, который у входа стоит? Псина такая, отставной полковник.

— Еще бы не помнить, — темнея лицом, проговорил Антон. — Он, гад, пускать меня не хотел. Измывался, через губу разговаривал. С-сука.

— Ага! — торжествующе подтвердил господин Полуцутиков. — А теперь смотри. Арсен! — заорал он во весь голос. — Арсен!!!

За дверью зашелестели торопливые старческие шаги, а через полминуты дверь в кабинет открылась, и на пороге возникла согбенная фигура метрдотеля.

— Давай срочно сюда барбоса своего со входа, — приказал господин Полуцутиков. — Срочно!

Испуганно кивнув, метрдотель отбыл.

— Так ты не говорил, — обратился снова к своему собеседнику господин Полуцутиков. — Что у тебя там с твоей невестой? Как ее…

— Анна.

— Вот, Анна. Она что, замуж успела выйти за то время, пока ты был мертвым?

— Да нет вроде. Я к ней заходил. Хотел ее поразить. А она…

— Замуж вышла?

— Нет, — неохотно проговорил Антон. — Хуже. Намного хуже. Я к ней заходил несколько раз. Самое удивительное, Что она меня признала в моем новом обличье. Я так думаю, Что она была знакома с тем козлом, у которого Небул-Гага забрал тело и мне отдал в обмен на мое. Но это в принципе ерунда. Городок тут маленький, так что все друг с другом знакомы. Так вот, зашел я к Анне и застал у нее одного типа Сигизмунд его зовут.

— Сигизмунд? — нахмурился господин Полуцутиков. — Я что-то про него слышал.

— А я с ним был знаком в своей прошлой жизни, когда был бандитом, — заявил Антон. — Он занимается тем, что работает посредником между киллерами и заказчиками.

— Ух ты, — удивился Полуцутиков.

— Вот так, — вздохнул Антон. — Как я заметил, отношения Анны и Сигизмунда сугубо деловые. А на заказчика Анна никак не тянет, не похожа она совсем на бизнесвумен.

— Ты хочешь сказать, что твоя бывшая невеста стала киллером? — ахнул господин Полуцутиков.

— Похоже на то, — развел руками Антон. — Как это ни странно.

— Интересно, — сказал господин Полуцутиков и о чем-то задумался.

— А ведь была аспиранткой, — ковыряя в блюде вилкой, — медленно говорил Антон. — Знала много умных слов. Нонсенс. Экзистенциализм. И другие. А стала кем? Понимаешь, когда еще в моей прошлой жизни мы с ней завязывали отношения, я ее поразил тем, что одного преподавателя-кобеля, который ей проходу не давал, отловил с пацанами, дюлей ему вставил, в жопу петушиных перьев воткнул и без штанов выпустил возле университета погулять. Смеху было!

— Ну и сейчас бы тоже морду отрихтовал кому-нибудь во имя прекрасной дамы, — предложил Полуцутиков.

— Не могу, — вздохнул Антон. — Не могу никому морду рихтовать. Что-то мешает мне. Я как-то вдруг изменился после того, как воскрес. Все, наверное, из-за того, что нахожусь в чужом теле. Меня на какие-то дикости вообще тянет. Я Анне ни с того ни с сего два сонета посвятил и три повести про любовь.

Полуцутиков крякнул.

— Это серьезно, — только и смог сказать он. — А она что?

— Посмеялась.

— Ну, может быть, она и не киллер, — после долгой паузы сказал господин Полуцутиков.

— А что тогда у нее Сигизмунд делал?

— Мало ли. Может, они просто друзья. Или у них, извини, любовь.

— Я же говорил, невооруженным глазом видно, что у них чисто деловые отношения. И Сигизмунд, он человек такой — ненужных знакомств не заводит. К тому же он голубой.

— А что такое голубой? — поинтересовался господин Полуцутиков.

— Это которые не с девками, а друг с другом. Это самое, — объяснил Антон.

— А зачем?

— Так. Для прикола.

— А что, это в самом деле прикольно? — оживился господин Полуцутиков. — А может быть, и мне попробовать? С девками-то у меня все равно ничего не получится.

— Вообще-то голубых принято презирать, — заметил Антон.

— Почему? — удивился Полуцутиков.

— Потому что, потому что. Отстань! Мы о чем говорили? Об Анне. Так вот — я боюсь, что она на самом деле киллером стала. Не верится, конечно, она же так была далека от всего этого.

— Ну, может, и не стала она киллером. Мало ли. Может, она замаскированная бизнесвумен? Хочет конкурентов устранить? Сам знаешь, какие теперь законы в бизнесе. Мне бы тоже не помешало. Кстати.

И тут в дверь кабинета снова постучали.

— Можно! — крикнул господин Полуцутиков, а когда, сутулясь, вошел швейцар Роман вместе с бледным и потерянным метрдотелем, грозно нахмурился и рявкнул: — Пляшите!

Арсен и Роман переглянулись.

— Что плясать? — робко осведомился Арсен.

— Что плясать? — спросил Полуцутиков у Антона.

— Цыганочку, — наугад сказал тот, думая о чем-то другом.

— Слыхали? Цыганочку пляшите!

— Какую цыганочку? — подал голос Роман. — С выходом или без?

Полуцутиков посмотрел на Антона.

— С выходом, — сказал Антон.

— Ну?! — страшно сдвинул брови Полуцутиков. — Чего стоите?

Арсен и Роман снова переглянулись, взялись за руки и неловко затоптались на месте.

— И пойте еще что-нибудь бодрое, — добавил Полуцутиков.

Арсен дребезжащим козлетоном немедленно затянул что-то протяжное и заунывное, а Роман, сбиваясь с ритма несуразного танца, стал ритмично подпрыгивать на месте и выкрикивать в такт своим подпрыгиваниям:

— Соловей! Соловей! Пта! Шеч! Ка! Канареечка!

В общем, в кабинете поднялся такой невообразимый шум, что Антон вынужден был закрыть уши ладонями.

— А?! — весело выкрикнул господин Полуцутиков, которого, кажется, творящееся безобразие нисколько не смущало. — Как тебе?! Понял теперь, зачем мне деньги нужны? А ты говорил. Да не унывай, брателло! С Анной твоей мы разберемся! Знаешь, я придумал способ узнать, киллер она на самом деле или нет!

— Как? — стараясь перекричать топочущих и завывающих работников ресторана, спросил Антон.

— А очень просто! — проорал в ответ Полуцутиков. — Дать ей заказ! У меня как раз в бизнесе временные проблемы! Один козел в ментуру заяву на меня катанул! Ну, историю с крысами в рекламном агентстве слышал? — Ага!

— Так вот! Ты от меня передашь своей бывшей невесте и аспирантке заказ и бабки в качестве аванса! И посмотришь, как она себя вести будет! Понял?

— Понял! — крикнул в ответ Антон и добавил много тише: — А если она этот заказ примет? Что тогда?

— И еще, — добавил Полуцутиков. — Я тебе одну штучку дам, мировая штучка. Передашь ее Анне. Если она на самом деле киллер, то тогда вражине моему не поздоровится. Слышишь меня?

Антон не слышал. Положив подбородок на скрещенные руки, он смотрел куда-то мимо господина Полуцутикова.

Глава 4

Запри его в «обезьянник», — отдал полковник Ухов по отношению к сторожу Семенову небрежное приказание. Ряхин, повинуясь, тут же позвонил по служебному телефону и вызвал старшего лейтенанта, обладающего комплекцией настолько внушительной, что даже обезумевший от страха и желания покаяться сторож Семенов без всякого ропота покинул кабинет капитана и, направляемый старшим лейтенантом, пошел по коридору, заложив руки за спину.

Конечно, сторож Семенов прекрасно знал, что такое «обезьянник», да и немного, наверное, найдется теперь людей, которые ни разу не побывали в этом заведении или хотя бы ни разу не слышали о нем.

А между тем «обезьянник» — одно из самых гуманистических и гениальных изобретений человечества. Как все гениальное, он прост и представляет собой почти точную копию другого обезьянника, который пишется без кавычек и предназначен для содержания обезьян.

«Обезьянник» для людей тоже имеет четыре стены, одна из которых вовсе и не стена, а прочная металлическая решетка от пола до потолка, то есть преграда практически непреодолимая, хотя и полностью прозрачная. «Обезьянник» снабжен также нарами, забранным решеткой окошком под самым потолком и неизменной лампой дневного света, тоже заключенной в металлический намордник. Обстановка, прямо скажем, неприхотливая, зато сколько жизненного опыта можно набраться, проведя в «обезьяннике» от нескольких часов до нескольких дней! Наверное, годы обучения в университете не дают столько знаний, сколько можно получить, просидев всего сутки в вышеозначенном заведении в компании веселых и умных людей.

Только там можно услышать доподлинные истории самых настоящих резидентов и понять наконец причины всех без исключения мировых войн и военных конфликтов. Только там можно встретить секретного агента, замаскированного под обычного алкаша, который после недолгих уговоров все-таки расскажет вам свою, безусловно, захватывающую биографию и ради конспирации попросит на бутылку портвейна. Да что там секретные агенты! Именно в «обезьяннике» можно услышать истории из жизни самых обыкновенных людей, попадавших в такие передряги, какие никаким секретным агентам даже и не снились. Именно в «обезьяннике» Можно встретить человека, который купил турпутевку в Японию, пошел помочиться в тамошний общественный сортир и выловил в унитазе микропленку, за которой охотятся все шпионы мира во главе с Джеймсом Бондом, повез микропленку в полицию, но, не зная ни слова по-японски, неверно сообщил таксисту адрес и в результате уехал за город, чем спас свою жизнь, потому что Токио в одночасье был снесен мощным бомбовым ударом из ядерной установки, спрятанной в правом рукаве пиджака Самуила Маршака, который вовсе не скончался, потому что на пару с Корнейчуком изобрел эликсир вечной жизни и подарил на радость детям всей Земли заводную куклу, известную под именем Майкл Джексон, которая, кстати, нечаянно засветила злополучную микропленку, из-за чего на следующий день началась Третья мировая война, а потом Четвертая и Пятая…

И самое удивительное, что посетить «обезьянник», это интереснейшее место, можно почти бесплатно. Твердой цены на билеты не существует. Просто отдаешь обслуживающему персоналу ровно столько, сколько у тебя на данный момент есть в кармане, и прохлаждаешься хоть три часа, что особенно приятно, если на улице жара под сорок градусов, а тебе муторно и тошно после литра крепкого спиртного напитка и не хочется жить. А если постараться, можно задержаться в «обезьяннике» и подольше — это отлично знал сторож Семенов, который раз по глупости пытался поднять бунт в «обезьяннике». То есть пытался задержанных алкашей и бомжей подвигнуть на триумфальное шествие по улицам и последующее свержение правительства. Только ничего у него, конечно, не получилось. Поднять-то он кого-то и поднял — тех, кто еще ходить мог, но бунтовщиков из «обезьянника» не выпустили. Пришлось ограничиться только пением революционных песен. А как раз таких песен Семенов знал немного. Ну, спел он «Интернационал» и еще что-то. А больше ничего никто и не знал на тему революции. Тогда Семенов завел «По тундре, по железной дороге», потом — «Сторонись, мусора, босота гуляет». Потом — «Как-то мусора дубиной по башке, по башке…». Обслуживающий персонал «обезьянника» это еще стерпел, а когда Семенов завыл «Яйца, прыщ и экскремент — вот и получился мент», ему навставляли таких, что он не то что петь — как разговаривать забыл. Не говоря уж о разумении грамоте, держали его за решеткой ровно десять суток, пока к Семенову не вернулась способность самостоятельно расписываться в протоколе. Ну, где еще в цивилизованном мире можно за попытку вооруженного переворота получить всего десять суток? Нет, все-таки в гуманности гениальным создателям «обезьянника» отказать нельзя.

Примерно так думал сторож Семенов, когда за ним надежно захлопнулась решетчатая дверь.

— Сиди, — сказал старший лейтенант, как и все дежурившие сегодня в отделе милиционеры, уже наслышанный о приключениях сторожа. — Тут тебя не то что зомби или дьявол с рогами, тут тебя даже жена не достанет.

Сторож Семенов утер слезы благодарности и опустился на протянутые вдоль одной из стен нары.

Родная атмосфера вполне обычного и земного «обезьянника» и вправду очень успокоила Семенова. Он уже старался не думать о всяких потусторонних вещах, так круто изменивших его недавно еще мирно текущее пенсионное существование, а думать, например, о чем-нибудь обыденном и сиюминутном. И у него получалось.

«Вот решетка, — размышлял сторож. — Из арматурных прутьев сварена. Крепкая, наверное. Это хорошо, что крепкая. А вон на стуле старлей дремлет. Здоровенный, как Майк Тайсон, и надежный, как отечественный экскаватор. Этот точно никаких посторонних сюда не пропустит. Да и какие посторонние могут быть в „обезьяннике“? Вон два студента сидят на нарах напротив. Выпимши, конечно. Иначе с чего бы их в „обезьянник“ поместили? Сидят себе болтают. Хорошо им. Молодые, здоровые. Умные. Мозги еще только-только начали пропивать. До полной этой самой… деградации личности им далеко. А какие веселые! Болтают чего-то и совсем не думают о том, что в деканат того вуза, где они обучение проходят, им ксивы из ментовки пришлют. Типа — примите меры и проследите за моральным обликом своих студентов. Ой, а у них еще и бутылка заначена. И они оттуда прихлебывают. Как это они умудрились протащить пузырь в „обезьянник“? На входе ведь обыскивают. Да, — глубокомысленно заключил сторож Семенов, — как много еще неизведанного и удивительного можно обнаружить в обычной жизни, если не заморачиваться на посторонних потусторонних фактах!»

— У меня батя тоже недавно отличился, — продолжая разговор, хмыкнув, проговорил один из студентов, — он с корешами, с которыми на стройке работает, бухал три дня, а на четвертый водка и другие спиртосодержащие напитки в ближайшем ларьке закончились. Они решили сгонять в магазин, который подальше. Дело было ночью. Никакой вид общественного транспорта не функционировал, так кто-то из шибко умных батиных корешей предложил за водкой сгонять на кране. Знаешь, такой строительный кран, громадный, на гигантского жирафа похожий. Всей компанией и поехали.

— И что? Привезли водку? — поинтересовался второй.

— Не только водку, — усмехнулся студент, — но и закуску.

— Молодцы!

— Не только закуску, но и все остальное. Вместе с телкой-продавщицей. У них денег не хватило, так они, чтобы два раза не бегать, то есть не ездить, подцепили краном ларек и утащили его к себе на стройку. А утром такой шухер начался! Мусора понаехали. Ларька-то нет на том месте, на котором был. Стали искать, опрашивать свидетелей. Сначала полная белиберда у них получалась: то свидетель — дед старый, на девятом этаже живущий, говорил, что действительно ночью видел, как ларек пролетал мимо его окна, то кто-то рассказывал, что слышал ночью женские крики — «помогите, меня крюком цепляют!». Кто-то говорил, что слышал, как громко пели — «Эх, дубинушка, ухнем» и «Не кочегары мы, не плотники». Потом, конечно, разобрались. Одного кренделя, который за рулем сидел, сразу в СИЗО. Двух или трех еще тоже в СИЗО.

— А твоего батю?

— А его-то за что? — удивился студент и отхлебнул еще портвейна. — Он так нажрался, что в кабину крана залезть не мог. Не поехал за водкой. Так расстроился, что плакал даже. Потом уснул на шлакоблоке. Ну а когда протрезвел, конечно, радовался. С него только подписку о невыезде взяли — и все,

«Милые мои, — снова прослезившись, подумал сторож, — как хорошо сидеть рядом с ними, как у потрескивающего поленьями костра. И греться, ощущая биение молодой, здоровой и озорной жизни».

Милицейский старшина Ефремов и милицейский прапорщик Галыбко были очень похожи друг на друга внешне, но значительно различались характерами. Старшина Ефремов, как и прапорщик Галыбко, имел массивную физиономию вполне кирпичного цвета, жесткие усы веником и круглые глаза, похожие на гайки три восьмых, но старшину Ефремова никто и никогда не видел смеющимся или улыбающимся, тогда как прапорщик Галыбко постоянно похохатывал, даже разговаривая с вышестоящим начальством, такая уж у него была привычка. Наверное, поэтому прапорщик Галыбко и считал себя оптимистом. А старшина Ефремов в отличие от него был полнейшим и законченным пессимистом, хотя никогда бы и не подумал назвать себя «пессимист», поскольку не был знаком с семантическим значением этого слова.

Как это часто бывает с людьми противоположными по характеру, прапорщик и старшина дружили. То есть не то чтобы дружили, а так — имели, как говорится, приятельские отношения. И когда выпадало им дежурство на пару, всегда Галыбко и Ефремову было о чем поговорить, поскольку мировоззрение прапорщика неизменно вызывало у старшины удивление и некоторый интерес. И наоборот, прапорщик, выслушивая высказывания старшины, недоверчиво ухмылялся и качал головой, точно при виде какой-то диковины. Правда, бывало, что из-за несхожести характеров беседа приятелей накалялась до степени возможного мордобоя, но конфликту разгораться не давал капитан Ряхин, который, заслышав крепнущие голоса собеседников, по густым слоям ненормативной лексики в их речи понимал, что дело пахнет дракой, проверив личное оружие в кобуре, покидал свой кабинет, спускался на первый этаж к проходному пункту и давал строгого нагоняя и Галыбко, и Ефремову, хотя и тот, и другой наперебой доказывали ему свою правду. Капитан Ряхин не внимал ни правде Галыбко, ни правде Ефремова, поскольку имел правду собственную, воспитанную в нем родителями и Уставом милицейской службы.

Но до конфликта дело доходило редко. Обычно прапорщик Галыбко и старшина Ефремов сидели рядышком в стеклянной будке пропускного пункта РУВД на стульях со спинками и разговаривали, через каждые несколько минут разговора не сходясь во мнении и от этого привычно возбуждаясь.

Например, разговор касался насущных политических проблем. Старшина Ефремов по обыкновению мрачно говорил, покачивая на коленях автомат.

— Вот взять нашего президента. Он хороший президент, ничего против него не имею. Но почему же он никак не разгонит эту голубую эстрадную шарашку?

— Какую шарашку? — переспрашивал Галыбко улыбаясь, потому что слово «шарашка» показалось ему забавным.

— А такую, — пояснял Ефремов. — Моисеевых всяких, Трубачей. И других этих самых, гомо…

— Гомосексуалистов, — подсказал Галыбко.

— Ага, — хмуро кивнул Ефремов. — Пидоров, по-русски говоря. Нет, как ты себе представляешь, а? Ведь у этих утконосов тоже охрана своя есть. Представляешь, пидора охранять?! А?! Нормальные мужики берегут пидараса от других пидарасов, чтобы те пидарасы на концерте от избытка чувств этого пидараса на лоскуты не порвали. И все делают вид, что так и надо.

— Мода! — хохотнув, высказался Галыбко.

— Да какая, на хрен, мода! — разозлился старшина. — Это заговор, понял? Вот смотри.

Ефремов спустил с колен автомат и прислонил его к стене. Затем принялся ожесточенно жестикулировать.

— Вот смотри. Которые пидарасы, они с бабами не могут. Так? А в стране нашей сейчас что?

— Сентябрь, — подумав, проговорил прапорщик.

— Демогра… демографический кризис, дурак! — сильно возвысив голос, выговорил Ефремов. — Это когда населения не хватает! Я по телевизору вчера передачу смотрел, там ведущий прямо так и сказал — вымрем скоро, братцы, как мамонты. А все почему?

— Хрен его знает, — беспечно ответил Галыбко и пожал плечами, демонстрируя полное равнодушие к серьезной проблеме демографического кризиса в России.

— А-а! — поднял вверх корявый указательный палец Ефремов. — Вот ты не задумываешься, и никто не задумывается. А между тем я понял, в чем причина кризиса! Я после той передачи переключил на другой канал — а там «голубая луна, голубая луна…». Вот сразу мне все и стало ясно. Если половина страны — пидарасы, а вторая половина — бабы, то откуда тогда детям взяться?

— Ну, ты что-то хватил, — благодушно возражал Галыбко, — неужто в России мужиков не осталось? Неужто все пидоры?

— Ну, не все, — неохотно уступил Ефремов. — Но много. А настоящие мужики, которые детей клепать могут… Вот ты, например. Сколько у тебя детей?

— Один, — похвастал Галыбко. — Пацан.

— Один. А у меня трое гавриков растут. И все жрать просят и штаны в школе рвут по паре в неделю. Я и то — не против, вырастут скоро, зарабатывать будут, помогать. Я и жене говорю ночью после той передачи — давай, мол… это самое. А она ни в какую. Устала, говорит. Если еще один спиногрыз получится, говорит, руки на себя наложу. Сил никаких нет. На трех работах пашу, да еще и на дом беру. Сначала, говорит, тебе — это мне то есть — дом надо построить или дерево посадить. А ты, говорит, на даче два года не был, не то что дерево, помидоры как полоть — не знаешь. А квартира, в которой живешь, говорит, от моих родителей досталась. А ты даже на полуторку заработать не можешь в своей милиции, говорит. Ну и все такое. Я ей — ты что, дура, демографический кризис в стране полыхает, а ты жмешься! Куда там! Разошлась так, что соседи по трубам стучать стали. А ты говоришь. У этого Моисеева, может быть, две сотни тонн баксов на ежедневные расходы, а у меня зарплата — три штуки деревянных. А кто, спрашивается, страну от кризиса спасать будет? Я или он? Где справедливость? А пока справедливости не будет, кризис не закончится. Понял теперь, почему я о заговоре базарю?

— Понял, — зевнув, ответил Галыбко, — слушай, я хохму вспомнил. Настоящий мужчина должен в своей жизни посадить печень, вырастить брюхо и построить тещу. Ха-ха.

— Тьфу! — символически сплюнул Ефремов. — Я тебе серьезные вещи говорю, а ты опять со своими смехуечками.

— А ты со своим нытьем, — парировал Галыбко, — я тебе Бот что скажу. Демографический кризис из-за таких, как ты, происходит. Всякие чудики по телевизору для того и кривляются, чтобы своим поведением страсти разжигать у нормальных людей. Посмотришь вечером ящик, позлишься, напряжение скинешь. И уже не хочется с женой ругаться или там… бить ее. Хочется другого. Я, например, пацана своего два года зачинал — все никак не получалось, потому что жена моя, Анька, была того, слишком скованная. Она даже после свадьбы мне не очень-то и давала. А как-то мы на концерт Петросяна сходили, она домой пришла веселая, расслабилась — тут-то я ей и влупил. Так и Васька у нас получился.

— Да ну тебя! — всерьез разозлился Ефремов. — Разговаривать с тобой… — И старшина хотел добавить что-то еще, но тут снабженная могучей пружиной дверь в помещение РУВД с натужным скрипением отворилась, и на пороге возник старший лейтенант Елин, которого за мясистые, похожие на березовый гриб-паразит губы и за многократно превышающий размеры среднестатистического человеческого кулака нос прозвали Холодец.

— Мужики! — наклонившись к окошку пропускной кабинки, начал Холодец. — Такое дело. Сейчас одного хрена повязали, требуется ваша помощь, чтобы его до «обезьянника» дотащить.

Ефремов посмотрел на Галыбко, и Галыбко посмотрел на Ефремова. Ни тому, ни другому перспектива волочить задержанного в «обезьянник» не улыбалась.

— Испачкаешься еще, — сказал Ефремов, обращаясь к прапорщику. — Он, наверное, пьяный.

— Или обкуренный, — сообщил Холодец. — Ни черта не соображает. Нам при задержании пришлось его вырубить Демократизатором по башке, так он еще в себя не пришел. Помогите, мужики, — попросил он, безуспешно пытаясь просунуть чудовищный нос в окошко. — Я один не управлюсь, а напарник мой руку в спортзале потянул, он тоже не может. А водила вообще мудак. Говорит, я, кроме того, что баранку крутить, ни на что другое не подписывался. Ефремов тяжело вздохнул.

— А ты задержанного демократизатором по жопе, — посоветовал он Елину. — Сам побежит.

— Да не побежит он! Я же говорю — он еще в отключке. А сам тяжелый, гад.

— Ну ладно, — хмыкнул Галыбко и поднялся со стула. — Надо помочь, никуда не денешься. Много хоть у него из карманов нападало?

— Да нет у него карманов, — с досадой поморщился Холодец. — Он в женскую ночную рубашку одет. Розовую.

— Ночную рубашку? — удивился Ефремов.

— Розовую, женскую, — подтвердил Елин, — Больше никакой одежды нет. Даже трусов.

— Та-ак, — протянул старшина. — О чем я и говорил. Расплодилось пидарасов. Мало того что их по ящику каждый день показывают, мало того что их почитают, как героев России и даже больше, так еще их и на себе таскать?! Как хотите, а я не пойду.

Проговорив это, Ефремов поерзал на стуле, как бы устраиваясь поудобнее, скрестил на груди руки и с деланно равнодушным видом стал смотреть через пыльное зарешеченное окно на патрульных, уныло курящих возле крыльца в ожидании сменщиков.

— Может, он не из этих, — предположил Елин, — может, он просто псих. А говорят, старшего сына нашего полковника Ухова видели в ночном клубе «Звездное небо» в компании как раз таких, нетрадиционных.

— Нет, — забрасывая автомат за спину, опроверг Галыбко. — Это не нетрадиционные были. Это были трансвеститы. Он сначала их подснял, а потом не разобрался.

— А мне тесть из деревни два литра самогона прислал, — высказался Елин без всякой связи с темой разговора. — Помогли бы, а?

Ефремов пошевелился, но остался сидеть. Галыбко широко улыбнулся и открыл дверь кабинки.

— А я пойду помогу, — сказал он, ни к кому специально не адресуясь. — Ну и что с того, что у этого задержанного ничего с собой нет? Хватит уже нашей милиции карманы алкашей чистить. Все-таки за зарплату работаем. Кстати, ночная рубашка-то хоть хорошая?

— Почти новая! — обрадовался Елин, — Пойдем, а то я его один не дотащу. Кстати, знаешь, за что его забрали? Ворвался в своей, то есть не в своей, а в женской ночной рубашке в квартиру и стал там мешать молодоженам совершать законное половое сношение.

— Я и говорю — пидор! — вновь подал голос Ефремов. — Еще и идейный!

Галыбко еще раз посмотрел на Ефремова и вышел вслед за Холодцом.

А сторож Семенов, почти вполне оправившись от недавних потрясений, подсел на нары к задержанным студентам и завел с ними содержательную беседу о преимуществах запрещенной законодательством системы вытрезвителей над сменившей ее системой административных задержаний. Он просто старался не думать о страшных потусторонних вещах, До состояния безумия взволновавших его накануне, — и это ему удавалось.

— Вот раньше как было, — увлеченно рассказывал он. — Меня поднимут где-нибудь тепленького, отвезут в трезвяк и до самого протрезвления там держат. Отоспишься на коечке, даже простынкой тебя укроют. А сейчас? Три часа на нарах — и выгоняют. Не отдохнешь, не поспишь.

Студенты, которые поначалу заговорившего с ними Семенова восприняли с некоторой долей подозрительности, поняв, что он не собирается покушаться на их портвейн, ус. покоились и стали поддерживать беседу.

— А я не знаю, — говорил один из них. — Когда трезвяки отменили, я еще пить не научился. Я еще в школе был тогда, в восьмом классе. Так что ничего определенного вам по этому поводу сказать не могу.

После этого высказывания студент замолчал, потому что к «обезьяннику», сопровождаемая молоденьким милиционером-практикантом, подошла медсестра, для того чтобы, как полагается по закону, определить степень опьянения задержанных.

— Лучше поздно, чем никогда, — высказался по этому поводу Семенов.

Студенты припрятали портвейн под нары и принялись спешно приводить себя в порядок, но так как дежурный сержант, охранявший задержанных, от скуки затеял с медсестрой игривый разговор, студенты успокоились, справедливо предположив, что если медосмотр и будет, то еще не скоро, Об этом можно было судить по тому, с какой молниеносной готовностью медсестра согласилась сначала на общение, а потом и на предложенное сержантом свидание.

— А она ничего, — шепнул, подмигнув студентам, Семенов. — Только косенькая немного, а так все на месте. Даже более того.

— Более того, это точно, — подтвердил один из студентов.

Медсестра, стоящая у стола дежурного, поправила длинные обесцвеченные кудри и в очередной раз улыбнулась сержанту.

— Массивная женщина, — оценил и второй студент. — Но правда косая. Ой, смотри, она на меня смотрит.

— Ну нет, — обиделся его приятель. — Она на меня смотрит!

— Она вообще в другую сторону смотрит, — примирил их Семенов. — Это глаза у нее такие — раскосые. Она же с ментом говорит, чего ей на вас оглядываться?

Дежурный сержант тем временем окончательно вошел во вкус общения с прекрасной дамой и с присущей подобным людям прямотой свернул разговор непосредственно на обсуждение собственных половых статей, причем, разгорячившись, повел дальнейшее повествование так громогласно и откровенно, что ожидавший процедуры медосмотра практикант покраснел, спрятал в карман приготовленный блокнот и ручку и поспешил удалиться.

— Это еще что! — затормошил заслушавшихся студентов сторож Семенов. — А я вот работал когда в женской гимназии тренером по дзюдо…

Но перейти на излюбленную тему он не успел. В коридоре раздалось заглушающее все остальные звуки натужное пыхтение, и очень скоро с решеткой «обезьянника» поравнялись Галыбко и Холодец, волочащие бесчувственного задержанного, одетого только в розовую ночную женскую рубашку.

— А ну, сержант, открывай дверь, — свалив бесчувственного на пол, как сваливает усталый дровосек вязанку дров, скомандовал Холодец. — Живее!

Сержант, вскочив со стула, повиновался. Холодец, успевший наскоро ущипнуть медсестру за бок, схватил задержанного в женской ночной рубашке за ноги и с помощью Галыбко втащил его в «обезьянник» и водрузил на освобожденные студентами нары.

— Вот чучело, — отдуваясь, проговорил Холодец. — Надо же, так врезали ему демократизатором по тыкве, когда задерживали, до сих пор не оклемался. Бревно бревном.

— А ты его не убил случаем? — запоздало обеспокоился Галыбко.

— Нет, — уверенно ответил Холодец. — Он же пьяный. Я с этим народом давно вожжаюсь. Пьяного бог оберегает — это всем известно. Ему хоть два дня подряд рельсиной стучи по макушке, он, как протрезвеет, встанет, опохмелится и хоть бы что. Я знаю.

— А что это он у вас так одет странно? — осведомился сержант.

— В чем был, в том и привезли, — сказал Холодец. — Ты об этом не беспокойся. Ты о том беспокойся, что у тебя в «обезьяннике» народу полно. Не продохнешь. — Он скользнул взглядом по задержанным и сунул руку в карман. — Вот молодежь мог бы и отпустить. Если они, конечно, штраф заплатят за административное правонарушение. С этого-то, — он кивнул на Семенова, — взять нечего.

— С нас тоже нечего взять, — вякнул один из студентов. Холодец достал из кармана сигареты, прикурил и открыл рот, явно для того, чтобы вступить со студентами в дискуссию, но вдруг осекся, заметив странное поведение сторожа Семенова, который, приглядевшись к лежащему на нарах неподвижному телу, вдруг поднялся на ноги, полуприсел и развел руками, приняв вид человека чем-то крайне изумленного.

— Эй! — позвал Холодец. — Мужик, ты чего?

Семенов не ответил. Лицо его вдруг плаксиво перекосилось, он всплеснул руками и отступил на несколько шагов назад.

— Мама, — прошептал он, уперевшись спиной в стену. — Этого не может быть. Это же мне почудилось спьяну. Живых мертвецов не бывает. Это же я нафантазировал, а потом понял, что ошибся. Ой, неужели это все правда?

— Чего-чего? — нахмурившись, переспросил Холодец. — Чего ты плетешь-то?

Но сторож Семенов и на этот вопрос не дал никакого ответа. Громко всхлипнув, он оттолкнулся ладонями от стены и рванул в открытую дверь «обезьянника» с такой скоростью, что никто из присутствовавших милиционеров даже и не попытался ему помешать.

— Эй-эй, куда? — только и успел проговорить Холодец.

Сержант крякнул и пожал плечами. Галыбко неопределенно хмыкнул. Холодец обеими руками взялся за голову. А косоглазая медсестра взвизгнула и схватилась за свой зад, который вследствие, вероятно, движения воздушных потоков, поднятых вылетевшим из «обезьянника» Семеновым, колыхался еще минут пять.

Узнав о неожиданном бегстве главного свидетеля и потенциального обвиняемого сторожа Семенова, опер Ряхин сделал то, что на его месте сделал бы любой опер, — схватился за голову. После чего, конечно, одумался и решил действовать по уставу. А именно — передал данные беглеца в отдел розысков, а сам позвонил в клиническую больницу номер один главврачу. Но того на месте не оказалось. Опер Ряхин получил номер его сотового телефона и радостное известие о том, что охранник Ленчик внезапно вышел из комы и сейчас находится в одной из палат больницы, окруженный медперсоналом.

— Ага, — положив трубку, сказал себе капитан и тут же набрал номер сотового телефона главврача.

Главврач ответил немедленно и сообщил, что находится в ломбарде, где пытается выручить деньги за свой телевизор и кофемолку, чтобы жена его могла купить вожделенных песцов, следовательно, встретиться с представителем власти пока не может. На это капитан Ряхин только корректно усмехнулся и сказал про Ленчика.

Как того и следовало ожидать, в душе главврача профессионал оказался сильнее мужа. Он прокричал в телефон, что немедленно будет, и сразу после этого застенчиво попросил У капитана взаймы.

Ряхин молча повесил трубку, вызвал служебную машину и покатил к больнице, у ворот которой и встретился с главврачом, в это время подъехавшим на место своей работы на старенькой «шестерке».

Увидев человека в форме на «газике» с надписью по борту «ППС», главврач безошибочно признал в нем милиционера,

— Капитан Ряхин, — тем не менее представился капитан Ряхин. — Мы с вами говорили сегодня по телефону.

— Да-да, — закивал головой главврач. — Доктор Книгин. Кстати, не желаете приобрести у меня телефон? Подключенный и совсем новый — «Мицубиси Т-200». Отдам недорого. Понимаете, у жены есть каракулевая шуба, а она говорит, что в этом году в каракуле ходить совсем не…

— Товарищ Книгин, — внушительно и по обыкновению витиевато проговорил не признававший новомодного обращения «господин» капитан Ряхин. — Вследствие того, что я нахожусь на этапе процесса исполнения служебных обязанностей, различного рода спекулятивные действия, предлагаемые с вашей стороны моей стороне, несовместимы не только со званием сотрудника правового милицейского ведомства, но и с должностью врача; исходя из предписанных…

— Да-да, — опомнился доктор Книгин, — конечно… Так вы говорите, больной Ленчик очнулся?

— Свидетель Ленчик пришел в себя, — подтвердил Ряхин. — Я и приехал с целью снять с него показания в присутствии вас.

— Понятно, — робея, проговорил главврач. — Прошу вас… Главврач и оперативный милицейский работник вместе проследовали к зданию больницы. Завидев начальство, охранник вскочил из-за своего стола и, заметив Ряхина, засуетился еще больше, спрятал за спину книжку «Конец — делу венец» и зачем-то поклонился, сначала одному вошедшему, потом другому.

— Ленчик в себя пришел, — сказал Даниил. — Вы знаете, — добавил он, обращаясь уже к доктору Книгину, — интересный случай. Побывав на пороге смерти, Ленчик открыл в себе удивительные способности.

— Прорицает будущее? — живо заинтересовался главврач.

— Нет, он…

— Разговаривает с духами?

— Да нет.

— Читает с закрытыми глазами? — предположил и капитан Ряхин.

— Он…

— Ничего не говори! — остановил опешившего охранника доктор Книгин. — Сейчас сами узнаем! Надо же, какое дело! — взбудораженно говорил он, кидаясь к лестнице, поспешавшему за ним Ряхину. — А я давно искал тему для своей докторской. А тут такое счастье прет!

— Ленчик в шестнадцатой палате! — прокричал вслед охранник Даниил.

У дверей шестнадцатой палаты толпились около десятка медицинских сотрудников. Главврач бодро разогнал толпу и, увлекая за собой капитана, ворвался в палату.

Несмотря на то что клиническая больница номер один, как и все без исключения клинические больницы, была переполнена находящимися на стационарном лечении больными, шестнадцатая палата содержала только одного — того самого Ленчика, — хотя была рассчитана на шестерых. Пять коек пустовали, а на лучшем месте, у окна, в окружении рогатых капельниц сидел благополучно вернувшийся из комы Ленчик.

Главврач Книгин ахнул и всплеснул руками. Капитан Ряхин огляделся. Кроме Ленчика — к моменту их появления, — в палате находились еще трое: медсестричка в сильно декольтированном халате с полами, обрезанными по середину бедра, и двое лаборантов с блокнотами.

— Вы что здесь делаете? — нахмурился Книгин. — Больному нужен покой! Ну-ка. Прошу посторонних удалиться!

— Мы не посторонние, Игорь Иванович, — обиделся один из лаборантов. — Мы научные эксперименты проводим. Довольно нехорошо с вашей стороны становиться на пути прогресса.

— Всей больнице известно, что вы четвертый год ищете тему для докторской, — добавил второй лаборант.

Книгин покраснел и смешался и, словно в ожидании поддержки, оглянулся на Ряхина. Однако тот взглядом его не удостоил, изучая свидетеля, с которого собирался снять показания.

Охранник Ленчик, осунувшийся и похудевший за то короткое время, что находился в коме, полусидел в койке, опираясь на железную спинку, с видом страдающего боязнью высоты пассажира самолета. Страшно покрасневшие глаза охранника часто-часто моргали, а губы подергивались, словно Ленчик собирался расплакаться. Капитан Ряхин только сейчас ощутил и отметил в своем сознании странный, совсем не медицинский запашок, плотно сгустившийся в палате.

— Итак, — строго проговорил один из лаборантов, — Начнем.

Он отложил свой блокнот в сторону и подошел вплотную к Ленчику, тогда как второй лаборант, напротив, присев на одну из пустовавших коек, взял ручку и блокнот на изготовку.

— Я готов, — сказал, обращаясь к несчастному охраннику, лаборант без блокнота, — халат расстегнуть?

— Не надо, — с натугой выговорил Ленчик и достал из-под одеяла какой-то странный предмет, оказавшийся плотным бумажным пакетом, наполовину заполненным непонятной жидкой субстанцией.

— Могу я поинтересоваться, — подал голос главврач. — Что здесь происходит?

— Тише, пожалуйста, Игорь Иванович! — округлив глаза, шикнул лаборант с блокнотом.

— Вообще-то я являюсь главным врачом этой больницы, — повысил голос доктор Книгин. — Так уж право на информацию, кажется, имею.

— Через секундочку! — оборачиваясь, попросил лаборант без блокнота. — Опыт уже начался. Ну? — повернувшись к Ленчику, проговорил он. — Видишь что-нибудь?

Ленчик опустил страдающий взгляд на уровень живота лаборанта.

— Ну?

— Картофельные чипсы, — плывущим голосом пролепетал Ленчик, — стакан чая без сахара.

Главврач с видом человека, ничего не понимающего, развел руками и метнулся в сторону медсестры.

— Зиночка! — зашептал он ей на ухо. — Вы-то хоть в курсе того, что здесь происходит?

Медсестра Зиночка что-то хотела ответить, но не успела — Ленчик издал протяжный отвратительный гортанный рык и поспешно склонился над пакетом.

— Еще булочка с повидлом, — простонал он, поднимая голову и вытирая с губ липкую слюну, — отстаньте от меня, пожалуйста, а? Как противно.

— Мы не пристаем, — тоном не допускающего шалостей учителя проговорил стоящий перед ним лаборант. — Исключительно в научных целях.

— Еще две конфеты… шоколадные, — с тяжелым вздохом добавил Ленчик. — И сосиска.

Второй лаборант строчил в своем блокноте.

— Позвольте! — воскликнул вдруг первый лаборант. — Никакой сосиски я сегодня не ел!

— Вижу сосиску, — повторил Ленчик, — длинную и Прямую.

— Он что? — горячо шептал на ухо медсестре главврач. — Способен видеть содержимое желудка?

— Не только! — шепотом ответила Зиночка. — После того, как больной побывал в коме, он может видеть человека насквозь! В прямом смысле слова. Даже внутренние органы!

— Так мне сосиску записывать или нет? — вопросил лаборант с блокнотом.

— Погоди! Я ведь не ел сосиску?

— Но он же видит сосиску!

— Вижу, — подтвердил Ленчик. — Толстая такая. Как раз под булочкой с повидлом. Вы, наверное, сосиску позже завтрака съели. Она абсолютно не переваренная. О господи…

Он икнул и снова нырнул головой в пакет.

— Так! — звонко раздался голос главврача, решившего, видимо, перехватить инициативу научных изысканий. — Скажите, больной, в каком именно месте вы видите сосиску в животе у объекта исследования?

— Вот тут, — снова утерев губы, ткнул пальцем в лаборанта Ленчик.

— Все понятно, — констатировал главврач, — это не сосиска, а прямая кишка. Выводом данного опыта можно считать то утверждение, что больной способен видеть внутренние органы человека, а не только содержимое желудка.

— Вообще-то такой вывод уже имел место, — начал было один из лаборантов, но главврач, внезапно подобравшись, крикнул:

— Молчать! — И лаборанты заткнулись.

— Как старший и более опытный, — продолжал доктор Книгин, — требую передать бразды правления исследованием в мои руки.

С этими словами он выхватил из рук растерявшегося лаборанта блокнот, наскоро пробежал глазами исписанные листки и подошел поближе к койке Ленчика.

— Итак, больной, — ласково выговорил главврач. — Переходим ко второму этапу опытов.

— Не надо больше, — проскулил Ленчик. — Думаете, мне приятно на ваши желудки любоваться? Никогда не думал, что внутри человека такая гадость. Мне плохо. Мне бы чего-нибудь успокаивающего.

— После, — бодро пообещал доктор Книгин. — А сейчас, Зиночка, подойди сюда!

Зиночка процокала каблучками по истертому больничному линолеуму и остановилась рядом с Книгиным.

— Посмотрите, — попросил Ленчика главврач, проведя рукой по упругому, обтянутому тесным халатом, животику медсестры. — Что вы здесь видите?

Ленчик закашлялся, мучительно дергая кадыком, протер кулаками воспаленные глаза и послушно уставился туда, куда указал ему доктор Книгин.

— Ну? Чем Зиночка… э-э… то есть объект исследования завтракала?

— Сметана, — проговорил Ленчик, теребя в руках пакет. — Или йогурт. Не пойму… Или кефир.

— А вот и нет! — защебетала медсестра. — Я вообще сегодня не завтракала. Ко мне вчера мой знакомый зашел — француз Пьер, так он сегодня утром сказал, что настоящие женщины завтракают любовью.

— Но я же вижу, — запротестовал было Ленчик, но лаборанты, переглянувшись с Зиночкой, хихикнули, и доктор Книгин кашлянул, а Ленчик смолк.

Двери палаты вдруг распахнулись, и строевым шагом вошли двое одетых в неприметные темные костюмы и аккуратно подстриженных людей среднего роста и неопределенного возраста. Главврач Книгин резко обернулся к вошедшим, но один из них достал из кармана красную книжечку удостоверения и показал — сначала Книгину, а потом всем присутствующим. «ФСБ» — мелькнули большие золотые буквы на красном картоне.

Главврач тотчас сник, Зиночка прекратила глупый смех и оправила на себе халат. Один только капитан Ряхин строго нахмурился и шагнул к пришельцам.

— РУВД Волжского района, — щелкнув каблуками, представился он, — капитан Ряхин. С кем имею честь?

Один из вошедших так же молча ткнул под нос милиционеру свое удостоверение, а второй с грохотом развернул к выходу койку, на которой страдальчески морщился и таращился по сторонам явно ничего не понимающий Ленчик. Ряхин погрузился в изучение удостоверения, а пришельцы, пользуясь всеобщим замешательством, ловко выкатили койку за пределы палаты.

Доктор Книгин опомнился первым. Он кинулся к захлопнувшимся за похитителями дверям палаты, но на половине пути наткнулся на Ряхина, который все еще словно зачарованный смотрел в раскрытую книжку удостоверения.

— Товарищ милиционер! — задыхаясь, закричал главврач. — Что же это делается такое? Как только нечто интересное происходит, пригодное для докторской диссертации, так сразу федералы на это лапу накладывают! Они же и вам не позволят расследование закончить, засекретят от народа все данные! Видели фильм «Никита» — про французские спецслужбы? Вот и у нас то же самое, только хуже!

Ряхин странными какими-то глазами глянул на раскрасневшегося доктора и тряхнул головой, точно просыпаясь.

— Скорее! — завопил доктор Книгин. — А то уйдут! Уйдут, и никогда мы больше Ленчика не увидим! Мы их по закону должны остановить, а то потом никто ничего не докажет! Никакого права они не имеют живого человека похищать.

Капитан Ряхин снова тряхнул головой и уже вполне осмысленным взглядом огляделся, будто для того, чтобы лучше оценить сложившуюся ситуацию.

— Оружие! — танцуя вокруг капитана диковинный танец, завизжал доктор. — Оружие доставайте — и вперед! Они не имеют права! Да они вообще кто такие? Они точно из ФСБ?

— Спокойно, — расстегивая на поясе кобуру, проговорил Ряхин. — Спокойно. Сейчас мы выясним, кто они такие на самом деле.

И четким размеренным шагом — быстро, но не сбиваясь на бег — он устремился в погоню. За ним, сопя, бежал, торопливо перебирая коротенькими ножками, тучный главврач — доктор Книгин.

Черт знает, как удалось загадочным пришельцам скатить снабженную колесиками койку по лестнице со второго этажа на первый, не угробив при этом сидящего на койке Ленчика, — но факт остается фактом. Растолкав любопытных, толпящихся у палаты и в коридоре, двое в темных костюмах, прогромыхав койкой по больничному линолеуму, миновали два лестничных пролета и оказались на первом этаже.

Капитан Ряхин, по-спортивному бодро пробежав вниз по лестнице, почти настиг похитителей на входе в вестибюль и даже протянул руки, чтобы ухватить за рукав одного из них, и, конечно, ухватил бы, если б доктор Книгин, беспорядочно скатившийся по ступенькам вслед за капитаном, не зацепился бы халатом за перила и не рухнул бы ничком на пол, между прочим, увлекши за собой и самого Ряхина.

— Извините, — простонал доктор, пытаясь подняться. — Помогите мне, а то, кажется, ногу вот тут…

Но Ряхин не извинил и не помог — было некогда. Он вскочил на ноги и увидел, что похитители уже подкатывают койку с Ленчиком к большой стеклянной входной двери больницы. Охранник Даниил, который в это же самое время находился не на своем посту, а в курилке возле женского туалета, где рассказывал двум практиканткам-медичкам содержание недавно прочитанной книги «Конец — делу венец», понятно, не мог остановить таинственных незнакомцев.

Тем не менее капитан Ряхин, вызвав в своей памяти соответствующие страницы милицейского Устава, крикнул:

— Охрана! Ко мне! — и вытащил из кобуры пистолет чтобы произвести предупредительный выстрел в воздух.

Похитители лихо объехали пустовавший стол охранника Даниила и помчались дальше. Потрудиться открыть стеклянную входную дверь они не пожелали, а прошли насквозь, да еще с такой скоростью, что осколки стекла со звоном обрушились на крыльцо только за их спиной.

Ряхин чертыхнулся и, подняв пистолет над головой, спустил курок. Все еще лежавший на полу доктор Книгин зажал ладонями уши, но выстрела не последовало. Капитан опустил руку, недоуменно оглядел пистолет, щелкнул затвором и, вспомнив, что в этом месяце всему составу Волжского РУВД опять не выдали патроны, с досадой топнул ногой.

— Уйдут! — воскликнул он. — Уйдут!

Похитители бодро катили койку с Ленчиком к открытым воротам больницы. Неподалеку от ворот стоял большой черный джип, а всего в нескольких метрах — служебная машина ППС, на ней приехал капитан Ряхин.

Дверцы джипа призывно отворились. Сунув пистолет обратно в кобуру, капитан побежал вслед за похитителями, хотя ясно было, что они успеют добежать до джипа быстрее, чем сам Ряхин достигнет ворот. Койка, влекомая таинственными незнакомцами, летела как птица-тройка. Прохожие, как обычно в таких случаях, с интересом оглядывались на несуразное действо, но вмешиваться не спешили. Да и на водителя машины ППС, как справедливо полагал Ряхин, надеяться было нечего. Не успевший отгулять положенное ему после ночного дежурства время отдыха водитель скорее всего спал, положив голову на руль,

— Попрошу вмешаться и предотвратить незаконные действия! — надрываясь, крикнул на бегу Ряхин.

Койка остановилась у джипа. Незнакомцы с обеих сторон взяли под руки Ленчика и приподняли его, чтобы затем закинуть в темные недра джипа. И тут случилось то, на что капитан Ряхин уже и не рассчитывал. До этого пассивный и безмолвный Ленчик вдруг завертел головой во все стороны и с воплем забился в руках незнакомцев. А те, явно не ожидавшие подобной диверсии, замешкались на мгновение, и этого мгновения Ленчику хватило на то, чтобы отчаянным прыжком выбраться из двойного захвата.

Капитан Ряхин, от неожиданности забывший об отсутствии боезапаса, снова выхватил из кобуры пистолет и, крикнув:

— Стой, стрелять буду! — произвел три выстрела на поражение.

Боек «Макарова» три раза подряд звонко щелкнул. Похитители дрогнули и, отшвырнув в сторону ненужную им койку, полезли в джип. Охранник Ленчик с пронзительным криком:

— Спасите! — влетел на территорию больницы, сверкая худыми голыми икрами под полами больничного халата. Капитан Ряхин опять вскинул пистолет, но джип взревел и, стремительно набирая скорость, понесся по улице к ближайшему повороту, за которым и скрылся. Ряхин рванулся было к машине ППС, чтобы начать автомобильную погоню по улицам города, но на половине дороги понял всю несостоятельность своего плана и, махнув рукой, повернул обратно.

Навстречу ему спешил доктор Книгин, на шее которого, подвывая от страха, висел голоногий Ленчик.

— Надо было сразу кричать и обращать на себя внимание прохожих, — сурово и наставительно проговорил Ряхин, обращаясь к Ленчику. — Во избежание создания ситуации, опасной для жизни собственной и окружающих.

Ленчик всхлипнул и спрятал лицо на груди главврача.

— Испугался он, — пояснил за него доктор Книгин. — а вы, товарищ капитан, молодец. Если бы не вы, только бы мм и видели нашего ценного больного.

— Служу России, — ответил Ряхин и, утерев пот со лба сунул пистолет в кобуру. — Кто все-таки это были такие?

Доктор Книгин с трудом оторвал от себя сотрясавшегося в рыданиях Ленчика, поставил его на ноги и повернул лицом в сторону Ряхина.

— Скажи товарищу капитану то, что сейчас мне сказал, — ласково попросил Книгин Ленчика. — Ну, про этих. Только поспокойнее.

Ленчик шмыгнул носом.

— Я-то сначала не разобрался, — приглушенным и дрожащим шепотом проговорил он, — а потом присмотрелся, обратил внимание. В желудки их глянул. А там…

— Что там? — спросил Ряхин.

— Нет никаких желудков, — втянув голову в плечи, прошипел Ленчик. — И других внутренних органов тоже нет. Эти двое внутри целые, как картофелины. Я тогда так испугался, что рванулся… и… и…

Не в силах говорить больше, Ленчик закрыл лицо руками и, резко отвернувшись от милиционера, поник головой на груди доктора Книгина.

Ряхин нахмурился.

— Я вот что думаю, — поглаживая рыдающего Ленчика по затылку, заговорил главврач. — Это у федералов такая защита стоит. Или очень крутые бронежилеты, через которые даже рентгеновский взгляд нашего больного проникнуть не может.

— Не было у них бронежилетов! — глухо прорыдал Ленчик. — И никаких внутренних органов тоже не было. Даже позвоночника я не увидел.

Главврач развел руками.

— Кстати, — проговорил капитан Ряхин, — насчет внутренних органов. Тут у меня удостоверение ихнее осталось.

Он сунул руку в карман, чтобы достать удостоверение, но друг замер, лицо его вытянулось и побледнело, приобретя цвет точно такой же, как халат доктора Книгина.

— Потерял? — шепотом спросил главврач.

Ничего не отвечая, Ряхин вытащил из кармана руку и разжал кулак. На ладони капитана, потирая розовые передние лапки, сидела небольшая крыса. Доктор Книгин ахнул. Ленчик прервал рыдания и повернулся посмотреть. Крыса, пискнув, не торопясь смерила обалдевших присутствующих презрительным взглядом, цапнула капитана Ряхина за палец и спрыгнула с его ладони в жухлую осеннюю траву больничного двора.

— Аи, стерва, — совсем не уставным от изумления голосом произнес капитан Ряхин.

— Надо заявить, — убежденно проговорил доктор Книгин. — Точно вам говорю — надо заявить. Эти двое, наверное, вовсе и не из ФСБ. Вы их приметы запомнили?

— Запомнил, — хотел ответить капитан Ряхин, но осекся. Он попытался было снова представить в уме с помощью тренированной своей памяти лица похитителей, но ничего у него не получилось. Странное дело: лица как лица — нос, рот, уши, — все как обычно. Но вот при попытке свести все компоненты воедино, чтобы получить более или менее характерные облики, все расплывалось, словно зеркальное отражение в клубах банного пара.

— Ой, — испуганно сказал доктор Книгин. — Я тоже не могу вспомнить приметы. Может быть, они в масках были? Вы не помните?

Глава 5

Два года назад это было. Анна Волкова училась в университетской аспирантуре и встречалась с молодым человеком. Последнее обстоятельство неизменно вызывало чувство прямо-таки угольной зависти у подружек Анны, потому что избранник ее имел дорогую машину, не имея при этом какого-либо образования и отнимающей много сил работы, массу свободного времени, был юн, хорош собою и, по слухам, принадлежал к активно действующей в то время организованной преступной группировке, то есть вполне мог считаться настоящим мужчиной, способным постоять и за себя, и за свою девушку.

Однако саму Анну криминальная сторона жизни жениха не устраивала. Она-то, обладающая богатым словарным запасом и природным даром красноречия, сумела убедить своего молодого человека бросить уголовные дела и заняться легальным бизнесом.

Молодой человек, видимо, действительно испытывал искренние чувства по отношению к Анне — он согласился. Согласиться-то согласился, но по простодушию поделился своими планами на будущее с товарищем по группировке, а товарищ повел себя совсем не по-товарищески, а именно — настучал пахану и от пахана получил конкретный приказ — провести с молодым человеком профилактическую беседу. А если беседа не поможет, тогда… решать по обстоятельствам.

В тот злосчастный летний вечер Анна со своим женихом вышла прогуляться. Лето выдалось на редкость жарким, но зной к вечеру угас, и прогулка обещала быть приятной, тем более что направлялись молодые люди в городской парк, где исправно функционировали лотки с мороженым, прохладительными и прохладными горячительными напитками. С собой жених Анны тащил тяжеленькую позолоченную антикварную астролябию. У него не было наличных, и он намеревался по дороге зайти к знакомому скупщику и обменять товар на деньги — астролябия стоила недешево. Да, хотя прогулка обещала быть приятной, закончилась она, не успев даже начаться.

Анна со своим кавалером только вышли из подъезда, как дорогу им перегородил большой черный джип, откуда один за другим вышли трое коллег жениха Анны и завели с ним разговор. В ходе беседы бандиты из джипа, которые волею судеб в университетах не обучались, допустили по отношению к Анне такие определения, как «телка», «бикса», «сука» и «бабец». Жених Анны в подобных обращениях не усмотрел ничего необыкновенного, а вот сама Анна от внезапной обиды даже забыла свой страх, Она заговорила с обидчиками сама, используя полученный за годы обучения в университете лексикон.

— Позвольте! — сказала она. — Потрудитесь разговаривать со мной в более уважительном тоне! Ваши манеры просто нестерпимы! Это нонсенс!

Бандиты сначала не поняли и обратились за объяснениями к своему собиравшемуся отколоться побратиму. Тот и сам не слишком точно знал, что означает это загадочное слово «нонсенс», поэтому ничего определенного ответить не смог. Мужской разговор продолжался дальше, а когда разгорячившаяся Анна, устав от длительных словоблудии, именовавшихся «пацановским базаром по понятиям», открыто заявила, что ее избранник действительно готов порвать со своей прошлой жизнью и сбросить с себя груз ошибок, наступила недолгая, но довольно тягостная тишина, завершило которую высказывание одного из бандитов, общий смысл которого заключался во фразе «не хрен бабе в пацанские дела путаться». Высказывание адресовалось Анне и содержало обращение покрепче «телки», «биксы», «суки» и «бабца» вместе взятых. Тут уж жених не стерпел и отвесил бывшему своему братку такую оплеуху, что тот улетел в кусты, не успев даже вякнуть.

— Как знаешь, — зловеще выдохнул тот из бандитов, который был за главного, и медленно-медленно потащил из кобуры неправдоподобно большой пистолет.

В дальнейшие мгновения жених Анны не думал ни о чем. Отточенный годами бандитской жизни инстинкт взметнулся в нем. Избранник аспирантки поднырнул под занесенным кулаком, но добраться до заглавного все-таки не успел. На пути его возник тот самый бандит, выбравшийся из нокдауна и кустов. Бандит обхватил его поперек туловища, как делают страстные, но грубоватые любовники перед долгим поцелуем, и сильно ударил лбом в переносицу.

Анна вскрикнула. Жених ее отлетел в сторону и наткнулся на каменный кулак, который врезался в его челюсть так мощно, что молодой человек как подкошенный рухнул на колени и замотал головой, словно бык, отгоняющий слепней.

— Вот так, — возник в сыром ночном воздухе голос заглавного. — Не надо было рыпаться. А теперь телку.

Расслышав последние слова, жених зарычал и вскочил на ноги. На него снова бросился, но он мгновенно отпрыгнул в сторону, а когда нападавший пролетел мимо него, зарядил тому каблуком ботинка под колени. Нападавший с проклятиями ухнул под колеса джипа.

— Держи ее!

Анна, окаменевшая от испуга, даже и не поняла поначалу, что восклицание это непосредственно относится к ней, а вот возлюбленный се соображал быстрее. Браток, которого все звали Сорвиголова за то, что он за последние три года четырнадцать раз отвалялся в больнице с диагнозом «сотрясение головного мозга», схватил Анну за волосы, за прекрасные золотистые волосы, и тащил девушку к угрюмо молчащей машине. На потном лице Сорвиголовы застыла натурально идиотская ухмылка, поглядев на которую, жених Анны вдруг вспомнил, что в руках у него зажата массивная астролябия. Он широко размахнулся.

Сорвиголова поздно заметил опасность. Возможно, он вообще ничего не заметил бы, если бы не предостерегающий окрик заглавного. Но и в том, и в другом случае ничего сделать не смог. Позолоченная махина астролябии со свистом рассекла стылый воздух и тяжко опустилась на знаменитую голову бандита.

Сорвиголова раскрыл рот, выпустил золотые пряди и снопом повалился на асфальт.

Позолоченные лопасти астролябии были неисправимо изувечены. Вокруг головы неподвижно лежащего на земле стремительно расплывалось темное пятно.

— Это неслыханное безобразие! — заголосила полоумная от страха Анны. — Государство, которое дает возможность каждому добропорядочному гражданину право на самосовершенствование, кажется, забывает о наличии индивидуумов, которым незнакомо само понятие моральных принципов, Государство…

Неизвестно что наговорила бы поколебленная в своих светлых убеждениях девушка, если, бы ее не прервал хриплый голос заглавного:

— Ну хватит, бляди! Доигрались!

Анна и ее возлюбленный замерли. Черное дуло пистолета покачивалось перед их лицами.

— Гоша, — сглотнув слюну, позвал заглавного жених Анны. — Ты чего?

— А того, — деревянным голосом сказал заглавный бандит Гоша и прищурил левый глаз. — Ты железяку-то брось, все равно она тебе не понадобится.

Тот шевельнул правой рукой. Гоша скосил глаза на полетевшую в кусты астролябию, и в этом была его ошибка, в которой не раз раскаивался и он сам, и не подозревающие об этом печальном случае официанты многих ресторанов, которые на протяжении всей последующей Гошиной жизни не раз и не два имели неосторожность предложить Гоше в качестве блюда к завтраку «яйца всмятку».

Как только Гоша на мгновение отвел от него глаза, жених Анны прыгнул вперед и нанес мощнейший удар ногой Гоше между ног. Гоша выронил пистолет, свел вместе колени, закатил глаза к равнодушному небу и тихо-тихо что-то пропищал перед тем, как ничком свалиться к подъездным ступеням.

— Готово, — хрипло сказал молодой человек, поворачиваясь к Анне.

— Готово! — ухмыльнулся вовремя подоспевший третий бандит.

Анна хотела крикнуть, предупреждая, но сильная рука рванула ее за волосы и швырнула на землю. Девушка упала, приложившись спиной об асфальт так крепко, что у нее перехватило дыхание, а ее молодой человек в то же время отступил назад, стараясь понять, куда подевалась Анна, и пропустил тот момент, когда бандит размахнулся астролябией. Старинный позолоченный прибор второй раз за минуту взлетел в вечернем воздухе и опустился прямо на темя жениха Анны.

Дальнейшее сама Анна почти не помнила. Помятые уголовники, ухватив бесчувственное тело своего подельника, поместились в джип и скрылись, что называется, в неизвестном направлении. Анна кое-как поднялась на ноги и, шатаясь, подошла к распростертому на земле возлюбленному и снова опустилась на асфальт.

Потом было запоздалое явление милиции, бесплодные показания, опознание в морге, похороны.

Анне пришлось больше года скрываться за пределами родного города. А что ей оставалось еще делать, если заглавный бандит Гоша, озлобленный до крайности из-за полученной постыдной травмы, дважды являлся к ней на квартиру со своими мордоворотами, орал, угрожал, бесчестил словесно и хотел обесчестить действием, но по понятным причинам у него это не получалось. За помощью в милицию, конечно, обращаться было бесполезно, и поэтому Анна в один день собрала свои нехитрые пожитки, кое-какие сбережения и скрылась. Кто-то говорил, что она уехала в Москву, кто-то — что за границу, а кто-то и припоминал, что видел как-то на городском кладбище у одной из свежих могил невысокую тоненькую фигурку, закутанную в темный плащ, а из-под капюшона плаща якобы выглядывали золотые локоны.

Да. Все это было два года назад. А за это время многое переменилось в жизни Анны. Тот ужасный вечер поселил в ее душе темный клубок переплетенных друг с другом страхов. Как это часто бывает со слишком впечатлительными людьми, Анна, испытав на себе грубое насилие, стала опасаться не только потенциальных обидчиков, но и просто совершенно незнакомых людей с тяжелым взглядом и небритым подбородком. Хотя в принципе бояться уже было нечего — она переехала в другой город, отделенный от родного парой тысяч километров, сняла квартиру и прожила почти полгода, выходя из дома только за тем, чтобы купить себе еды и маленьких книжек с пистолетами, бензопилами и гранатами на обложках. К этим книжкам Анна пристрастилась еще во время встреч с женихом. И когда ощущение постоянной опасности стало совсем невыносимым, бывшая аспирантка приняла смелое и, как могло показаться с первого взгляда, безумное решение. Начала она с того, что впервые за несколько месяцев надолго покинула свое убежище, купила ворох местной прессы, старательно проштудировала ломкие газетные листы, после этого прогулялась по городскому вокзалу, прошлась по магазинам и рынкам, вслушиваясь в разговоры всеведущих барыжников, и очень скоро была в курсе всех внутригородских тем, а в частности, тех, которые лежали в области криминальной.

Приняв во внимание полученные сведения, Анна довольно скоро нашла выход на представителей местной преступной группировки, так называемой бригады. Конечно, к людям, высоко стоящим в этой организации, ее никто сначала не пустил, но Анна что-то уж такое нашла сказать криминальным представителям, что бандиты после первой минуты разговора ее не избили, не убили и даже не изнасиловали, а спокойненько, хотя и с некоторой оглядкой сопроводили к другим бандитам — рангом повыше. Анна и с этими бандитами нашла общий язык, после чего ей пообещали устроить встречу с самым-самым главным бандитом — и устроили.

Самый-самый главный бандит в том городе, где скрывалась Анна, жил в кирпичном пятиэтажном доме, который с виду был как обычная многоквартирная пятиэтажка, только с одним подъездом, а внутри представлял собой причудливое переплетение комнат, лестниц, тренировочных залов, бассейнов, гаражей и прочей атрибутики. Кроме того, в доме имелись три домашние киностудии, где снимали, понятное дело, порнографические фильмы и монологи похищенных заложников; зверинец с тиграми, предназначенными для охраны территории; две пыточные камеры в подвале, а на крыше — посадочная площадка для вертолетов и малогабаритных самолетов. Звали самого главного бандита Сергей Геннадьевич, а как этот Сергей Геннадьевич выглядел — знали очень немногие. В число очень немногих попала и Анна.

Пробившись в кабинет владельца пятиэтажного мегахауса, она прямо с порога, впрочем, тщательно закрыв за собой дверь, чтобы избежать подслушивания, заявила Сергею Геннадьевичу примерно следующее:

— Хочу работать на вас. Могу быть киллером.

Удивительно, но самый главный бандит Сергей Геннадьевич за подобные слова Анну не избил, не убил и даже не изнасиловал — только очень удивился.

— Объясни, — потребовал он.

— Объясню, — охотно согласилась Анна. — Я ознакомилась с литературой, где описывается деятельность так называемых профессиональных киллеров, и нашла их методы неубедительными, тупыми и пошлыми. А что насчет собственного мнения по поводу киллерского ремесла… Могу сообщить кое-какие наработки и задумки.

— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовался Сергей Геннадьевич. Никто не знает о том, что именно говорила в кабинете самого главного бандита Анна. Доподлинно известно только одно — после разговора Анну сразу безоговорочно приняли в штат местной ОПГ с предоставлением жилья, автомашины и прочих материальных благ.

А неделю спустя стали в том городе происходить странные вещи. Например, бессменный руководитель трикотажной фабрики, который эту самую фабрику вот уже второй год никак не соглашался передать в собственность Сергея Геннадьевича, пал жертвой несчастного случая, просто решив прогуляться со своими телохранителями по городскому парку. Позже, когда тело директора уже увезли в морг, обескураженные телохранители, а по совместительству еще и очевидцы происшествия, сообщили следствию, что директор самолично, то есть без всякого принуждения прыгнул в парковый пруд, чтобы спасти прекрасную золотоволосую незнакомку. Останавливать босса телохранители, как они сами рассказывали милиционерам, не пытались: во-первых, потому что он сам запретил, очевидно, желая покрасоваться перед незнакомкой, а во-вторых, пруд глубиной был всего полтора метра и непонятно вообще, как незнакомка могла там тонуть. Сама же тонувшая — Анна Евгеньевна Валентинова — тоже ничего существенного следствию сказать не могла, только рыдала, сокрушаясь по поводу нелепой смерти такого уважаемого человека, винила во всем себя и требовала судить ее самым строгим судом. Никто, конечно, несчастную Анну Евгеньевну судить не стал, а некоторое время спустя областной прокурор, которому каким-то чудом удалось завести дело на одного из ближайших сподвижников Сергея Геннадьевича, принял на работу личной секретаршей очаровательную Евгению Валентиновну Анн. И через неделю был с особой жестокостью насмерть задавлен принтером. Единственный свидетель — новая секретарша — показания давала сугубо конфиденциально, и следователь, прекрасно зная о любви покойного прокурора к молоденьким сотрудницам, только диву давался, записывая за Евгенией Валентиновной подробности интимных party облпрокурора с участием очередной секретарши и предметов офисной техники. А саму Евгению Валентиновну следователь отпустил с миром, никак не заподозрив ее в том, что именно она являлась на только косвенной, но и прямой причиной смерти прокурора.

В этом-то и заключался метод новоявленного киллера Анны. Изучив по бульварным книгам и газетным публикациям богатые традиции русского киллерства, Анна решила отринуть традиционные способы истребления жертв и пойти собственным путем. Прежде всего ее новаторский метод заключался в том, что она входила в непосредственный контакт со своей будущей жертвой, используя природное женское обаяние, легко втиралась в доверие, а после фабриковала несчастный случай так ловко, что никто из милицейских работников не мог ни к чему придраться. Еще Анна каждый раз меняла не только документы и историю своей жизни, но и собственную внешность.

Правда, очень скоро в милицейских кругах стала ходить легенда про неуловимого и очень хитрого киллера. Легенда эта, просочившись невесть как в прессу, была раздута вездесущими журналистами, а загадочный киллер получил имя — Киллер с Изюминкой. Анна, всегда следящая за публикациями на подобные темы, долго смеялась и завела себе собаку, которую назвала Изюминкой.

А через год Сергея Геннадьевича все-таки посадили. Столичные фээсбэшники, раскручивая какое-то громкое дело, вышли на регионального крестного отца, а тот не смог отвертеться. Анна, к тому времени состоявшийся и уважаемый профессионал, почуяв опасность, исчезла из поля зрения команды Сергея Геннадьевича и, как следствие, из поля зрения федералов.

В суматохе, поднявшейся после ареста Сергея Геннадьевича, ее не очень-то и искали. А она спокойно вернулась в родной город, потому что, понятно, никого и ничего уже не боялась.

Когда он очнулся в освещенной ослепительным электричеством камере, где одну из стен заменяла фигурная металлическая решетка от пола до потолка, он не сразу вспомнил, кто он такой и как здесь оказался.

Впрочем, и по прошествии некоторого времени, на протяжении которого он молча лежал с открытыми глазами на узких нарах, он так и не восстановил в своей памяти связную картину последних событий. Слова, фразы и образы медленно всплывали на поверхность его сознания, как потревоженные случайным купальщиком обитатели мглистого лесного озера всплывают с глубокого илистого дна.

Он вспомнил имя — Никита — и по непонятным для себя причинам решил, что это его имя, хотя и не был в том окончательно уверен. Немного погодя вспомнил драку, за которую очутился здесь. Вот, находясь в странном сумеречном состоянии, он бредет домой, поднимается на привычный этаж, но почему-то не открывает дверь своей квартиры ключом, а вышибает ее. А почему не ключом? Потерял?

Он садится на нарах и с изумлением ощупывает единственную деталь собственной одежды — грязную женскую ночную рубашку.

Н-да, потерял. И не только ключи.

Потом… Потом какая-то пара — мужик с бабой — кувыркается на его собственной кровати. Он возмущается, мужик лезет драться и сам получает по морде, да еще так крепко, что перелетает через кровать и уже бесчувственным приземляется на пол, как раз между стеной и шкафом. Баба что-то орет и куда-то звонит. Вообще-то понятно куда. А подъехавшие менты по своему обыкновению разбираться не спешат. Бьют резиновой дубинкой, так называемым «демократизатором», по башке и тащат в машину.

Он нащупывает на затылке большую шишку.

Немудрено после такого удара забыть все на свете. Даже собственное имя. Впрочем, имя-то он вспомнил — Никита, хотя и не был до конца уверен, что его на самом деле так зовут. Во всяком случае, это имя ничем не хуже других, а напрягать извилины, вспоминая, сейчас трудно.

И все-таки — что делали совершенно незнакомые мужик с бабой в его собственной квартире? И где это он так надрался, что сменил вполне приличную свою одежду на эту розовую женскую дрянь?

«Ничего не помню, — подумал Никита, поглаживая шишку на затылке, — нет, кое-что все-таки… Выгнали меня с работы. С какой? Хрен его знает. Пошел я выпить. Куда? Не важно. А там… Там, наверное, и нажрался до той запредельной степени, когда смог без всякого стеснения разгуливать по городу в женской ночной рубашке. С кем это я пил? Помню какого-то верзилу… Абрам… и его приятеля… кажется, с колбасного завода. Потом… потом я упал под стол».

Дальше ничего вспомнить не удавалось.

Никита протяжно вздохнул и снова улегся. Но не успел он вытянуться на нарах, как решетчатая дверь загромыхала, открываясь, и на порог камеры ступил милиционер в форме с погонами старшего лейтенанта. Никита снова спустил босые ноги на пол.

«Сейчас поведут куда-нибудь, — почти равнодушно подумал он, — судить меня, наверное, будут за драку и дебош…»

Однако милиционер оказался неплохим парнем, хоть и обладал устрашающе гигантским носом, губищами, похожими на березовый гриб-паразит, и ушами такими мясистыми, что в больной голове Никиты сразу всплыл образ свиного холодца.

— Выметайся отсюда, — сказал милиционер. — Утро уже. Только протокол сначала подпиши.

— А что я сделал-то? — спросил Никита, не совсем уверенный в том, что драка в его собственной квартире не была Результатом его пьяного бреда.

— Вот русский народ! — горько изумился Холодец. — Как пьет! Ты что, ничего не помнишь?

— Нет, — признался Никита.

— А как в чужую квартиру вломился? Как хозяина избил и хозяйку хотел изнасиловать?

— Не помню! — испугался Никита. — То есть точно помню, что насиловать никого не собирался, — зачем-то соврал он.

— Скажи спасибо, что они на тебя заяву не кинули, — проворчал милиционер, вытаскивая из кармана сигареты. — А то подсел бы на пару годков за злостное хулиганство. Пошли за мной.

Никита поднялся на ноги и, обжигаясь босыми ступнями о ледяной пол, вышел из камеры.

«Какой сейчас месяц? — подумал он. — Кажется, сентябрь. Холодно, черт. Как я опять по улице пойду в таком виде?»

Холодец запер дверь камеры и опустился на пустующий стул дежурного. Взял со шкафчика, куда складывались личные вещи задержанных, лапку с формами протокола, достал из кармана голенький синий стержень и посмотрел на Никиту.

— Ну? — сдвинув брови, спросил он.

— Что? — переспросил Никита, не зная, как расценивать это «ну».

— Имя и фамилия.

— Никита, — неуверенно проговорил Никита. — А фамилия.,. Не помню, гражданин начальник.

— Как это не помнишь? — удивился Холодец. — Ну уж не ври. Вот в пьяном виде ты бы не вспомнил точно, это я знаю, а сейчас ты протрезвел, следовательно, должен все помнить хорошо. Фамилия?

Никита поморщился, стараясь вызвать в своей памяти хотя бы какую-нибудь знакомую фамилию, но так ничего и не вспомнил. Зато придумал достойный выход из положения.

— Ты мне мозги не это самое, — угрожающе проговорил милиционер, — не канифоль мне мозги, понял? Вспоминай давай. А то закрою тебя еще на трое суток без пайка, живо все расскажешь.

— Да не помню я! — с отчаянием воскликнул Никита. — не от пьянки у меня, между прочим, в башке помутилось, а оттого, что… вот! — и наклонил коротко остриженную голову, демонстрируя большую шишку на затылке.

Холодец заметно смутился. Он поиграл стержнем, постучал им о лист протокола, потом решительно кашлянул и убрал лист в папку, а стержень в карман.

— Все, — сказал он. — Вопросов больше нет. Вали отсюда и больше не попадайся. Сейчас пять утра, народу на улицах мало. Имеешь шанс более или менее спокойно добраться до дома в своем идиотском прикиде. И смотри у меня, если еще раз ко мне попадешь, вообще без башки останешься. Понял?

— Понял, — ответил Никита, не веря в удачу.

— Пошел вон.

Как ни плохо соображал в те мутные рассветные часы Никита, он прекрасно понимал, что в таком наряде, в каком он сейчас, далеко по городским улицам он не уйдет. Первый же попавшийся патруль привезет его обратно, а снова видеть грозного милиционера ему не хотелось. К тому же ужасно холодно было бродить стылым осенним утром босиком и в одной только женской ночной рубашке. Поэтому недолго Думая он, выйдя из отделения, завернул в первый попавшийся подъезд.

«Батареи отопления в подъезде быть должны, — мрачно подумал Никита. — Отогреюсь, а дальше… Дальше посмотрим».

Подъезд был темным и промозглым, на первом этаже никаких батарей отопления не наблюдалось, поэтому Никита пошел на второй этаж, с ужасом прислушиваясь — не стукнет ли где дверь и не выйдет ли на лестничную клетку какой-нибудь ранний трудяга, который, конечно, не преминет сообщить в милицию о странном полуголом проходимце, благо отделение находится всего в двух шагах.

На втором этаже батарея была, а рядом с ней, на подоконнике, помещался бомжеватого вида седоусый мужик а ватнике. Услышав шаги Никиты, мужик испуганно вздрогнул и вскочил на ноги, стараясь прикрыть своим телом разложенные на подоконнике бутылку водки и два плавленых сырка.

— Привет, — тоже немного оторопев от неожиданности проговорил Никита, углядев мужика.

Тот всмотрелся в Никиту и вдруг хохотнул.

— Вот раздолбай! — весело воскликнул он. — А я уж думал, менты подъезды шерстят. Я, понимаешь, вчера за воротник заложил, как говорится, а сегодня меня жена домой не пустила. Вот я и решил тут поправиться. А ты живешь здесь?

Никита отрицательно покрутил головой.

— Гы, — еще больше развеселился мужик. — Тогда чего ты тут в таком костюмчике разгуливаешь? Тоже жена из дома поперла? У меня вот такое дело постоянно. Как я нажрусь, жена утром все мои шмотки в узел и с собой на работу. А я голый по квартире прыгаю, как папуас. Без шмоток-то за опохмелкой не выйдешь. Пару раз ходил в ейном платье. Думал, заберут. Нет, вроде обходилось. Менты-то уже ко всему привыкли, да и продавцы не возмущаются.

Никита неопределенно пожал плечами. Какая-то смутная мысль зародилась в его сознании, и была та мысль настолько дика, но в то же время так своевременна, что он никак не мог решить — додумывать ее до конца или сразу отбросить?

«На улице холодно, — мелькали в его голове бессвязные мысли. — А одежды у меня нет. То есть, конечно, есть, но не одежда, а ерунда какая-то. Из-за этой ерунды можно снова в ментовку залететь. Не хочу больше в ментовку. А у этого кретина теплый ватник. Довольно приличные брюки, только мятые, рваные и грязные. И ботинки. Ботинки совсем еще хороошие — зимние. Правда, с оторванными подошвами и освочкой подвязанные, но вообще-то вполне еще годные».

— А у меня и не такое еще с похмела бывало, — растрепался вовсю седоусый, — Жена как-то к родным в деревню поехала, а я бухал две недели без просыпу, пропил все, что было. А как-то утром, когда ничего не оставалось уже, и из того, что пропить можно, и из того, что… можно пить, решил вынести трюмо бабушкино. Старинное. Это… Как это… Антиквариат. Трюмо у меня стояло в прихожей — подарок от бабушки покойной. Я его пропивать зарекся, но раз такая ситуация — поправиться надо, то тогда можно. Короче, подхожу я к трюмо, заглядываю в него последний раз и вижу в зеркале три своих отражения. Не одно! А три. И одно из них вдруг так строго посмотрело на меня и говорит — пошел на хрен! Я глазами похлопал-похлопал, а второе отражение добавляет: пошел в манду! Тут я чувствую, что ноги у меня подкашиваются, и думаю о том, что если и третье отражение чего-нибудь такое ляпнет, то я точно грохнусь в обморок. А что, с похмела это вполне возможно. Один мой дружок с похмелья крутого в кому впал. Сначала в канализационный люк это… впал. А потом в кому. Так вот, лупаю я глазами, а третье отражение, которое больше всех остальных на меня похоже, говорит важно так — нельзя, говорит, человека на хРен посылать, А второе ему — а я не на хрен, а в манду! А какая разница? — это первое отражение спросило. А большая! — третье отвечает — манда, говорит, это женское начало символизирует, а хрен — мужское. Свет и тень, ночь и День, Солнце и луна. Инь и янь. Как они про эти самые ини и яни завели, я все-таки опустился на пол. Ноги меня держать перестали. И начал потихоньку отползать. А первое отражение — они-то, отражения, остались в зеркале, как будто я стоял перед трюмо, а не валялся на полу, — первое отражение кричит — даешь каждой Зине по ини, каждой пьяни по Яни! Я с пола вскочил и в ванную. Надо, думаю, рожу умыть, чтобы от холодной воды беляк успокоился. Смотрю, а в ванне плавает Владимир Владимирович Путин! Голый! А на лбу у него пятно, как у Горбачева. Лежит в ванне и пузыри пускает, а пузыри размером с его голову, а на каждом багровое родимое пятно. Я в туалет, а там на унитазе сидят Белоснежка и семь гномов — и тужатся одновременно. Я глаза протер и вздохнул с облегчением — нет гномов и Белоснежки. Зато Али-баба и сорок разбойников сидят. И тоже тужатся. И туг я понимаю, что если все разбойники в одно и то же мгновение залп дадут из всех своих орудий, наша планета разлетится к едрене фене! Заорал я, выскочил из сортира и в трюмо башкой!

Мужик перевел дыхание и вытер пот со лба.

— Ну а дальше, — договорил мужик. — Ничего дальше не было. Очнулся я только под вечер. Башка в кровище, все в кровище, зеркало в трюмо вдребезги разбитое. И похмелиться уже не хочется, как будто я и не пил вовсе. Тем более жена приехала. Только вот до сих пор интересно, что такое инь и что такое янь. Ты не знаешь случайно? — спросил он у Никиты.

— Нет, — ответил тот.

— Ну и ладно, — согласился седоусый. — Ты кем работаешь?

Никита ничего не ответил.

— Ты вообще, брат, что-то того… Ты вообще нормальный? Никита опять промолчал.

— Может быть, ты не русский? — предположил мужик. Никита пожал плечами.

— Я, — мужик приложил ладонь к груди и стал произносить слова четко и раздельно, как обычно говорят с иностранцами, — Я слесарь. Я есть слесарь. А ты кто есть?

— А я, — неожиданно для себя произнес Никита. — А я бандит.

Мужик гулко расхохотался. Эхо покатилось вниз по пустой лестнице и смолкло где-то во тьме первого этажа.

— Ну, бандит так бандит, — покладисто кивнул седоусый. — На, махани немного. Только стаканов у меня нет, придется из горла.

И протянул Никите открытую бутылку водки. Никита принял бутылку и, словно не понимая, чего от него хотят, вопросительно посмотрел на мужика. Тот крякнул и засуетился.

— Тебе закусить, что ли, сразу? Сейчас. У меня сырок вот тут.

Он отвернулся, вероятно, движимый целью взять с подоконника сырок, а Никита, вместо того чтобы выпить, заткнул горлышко бутылки пальцем, размахнулся и с силой опустил бутылку на плешивый затылок седоусого.

Бутылка почему-то не разбилась, хотя удар был крепкий. Мужик что-то коротко вякнул и искривил шею, будто силясь обернуться, но обернуться так и не смог. Ноги его подкосились, и он точно упал бы прямо на бетонный пол, но Никита подхватил тяжелое ускользающее тело и аккуратно Уложил его, прислонив к стене.

«Вот так дела, — думал Никита, лихорадочно расстегивая на мужике ватник, — откуда у меня это? Взял и ударил человека. Чтобы отобрать у него одежду. Грабеж называется. Ну и Дела. Выходит, и правда по мне милиция плачет. А чего это я сказал, что я бандит? Я же вроде никакой не бандит. По крайней мере не был им до тех пор, пока не шарахнул бутылкой человека по башке. А может, был? Я ведь ни черта не Помню из того, что в моей жизни происходило до пьянки с этими… Абрамом и другим… с колбасного завода. Да и события после пьянки с большим трудом припоминаются. И то не все».

— Так, — натягивая на себя брюки седоусого, вслух проговорил Никита. — Валить надо отсюда. А то зашухерюсь.

Это ж полные вилы ломятся! А нары утюжить и шелюмку хлебать у меня особого желания нет.

Он поспешно покинул подъезд, почти бегом пересек улицу и только через два проходных двора подумал о том, что, кажется, не знает значения слова «шелюмка».

Антон ткнул пальцем в белую кнопку звонка, на зеленой поверхности стены напоминающую пижамную пуговицу, Коротко отзвучал мелодичный сигнал, и Антон поспешно отпрянул от двери, стараясь не смотреть на темную точку дверного глазка.

Из-за двери полетел звонкий лай.

— Изюминка, место! — раздался из запертой квартиры знакомый-знакомый голос. — Кто там? Опять ты?

— Я, — хрипло ответил Антон, теребя в руках большой букет декоративных ромашек.

Последовала пауза. Антон, опустив голову, смотрел на свои не совсем чистые ботинки, стараясь не думать о том, что его сейчас скорее всего рассматривают в глазок.

Наконец щелкнул замок, со скрипом повернулись его секретные и невидимые металлические механизмы, и дверь отворилась.

— Входи. Только ненадолго, ко мне люди должны зайти.

Свет в гостиной не горел. Антон шагнул через порог, наугад ткнул в полутьму букет и поднял голову только тогда, когда понял, что никто цветы его принимать не собирается. Вспыхнуло электричество у него над головой.

— Слушай, — проговорила Анна. — Я так и не поняла, чего ты ко мне таскаешься? Если когда-то давно что-то такое у нас с тобой и было, теперь это ничего не значит. Цветы эти дурацкие…

Она стояла, уперев руки в бока, тонко охваченная дорогущим японским халатом. Золотистые волосы, аккуратно уложенные в высокую прическу, отливали электричеством, а лицо ее было такое… Впрочем, Антон боялся поднять глаза на ее лицо.

— У меня создалось такое впечатление, — тихо заговорил он — что ты меня с кем-то перепутала. Я тебе уже пытался сказать, но ты меня не слушала. Видишь ли, я… Ты, наверное, забыла. Мы когда-то с тобой встречались…

Анна хмыкнула.

— И даже собирались пожениться.

— Ну, вот этого не было, — твердо выговорила Анна.

— Было. Только я с тех пор, как бы это… изменился. В то время я выглядел совсем не так. И звали меня по-другому.

— И как же, интересно знать, тебя звали? — осведомилась девушка.

— Никита, — проговорил Антон.

— Так, — сказала Анна. — Все. Хватит.

— Да не хватит! — неожиданно для себя крикнул Антон и хрустнул в кулаке ломкими цветочными стеблями. — Неужели ты забыла? Мы вышли прогуляться. Потом братки на джипе! Ты меня уговорила с криминалом завязать, я и завязал. Потом разговор с моими бывшими коллегами. Потом Драка. Позолоченная астролябия. Меня по голове… Меня убили тогда. Но я вернулся. Я не мог вернуться в том виде, в котором был, понимаешь? Но внутренне-то я тот самый остался!

— Я тебя сейчас с лестницы спущу, — негромко и зло заговорила Анна. — Откуда ты про моего Никиту узнал? Сволочь. Он настоящий мужчина был. И погиб, потому что спасал меня! А ты со своими цветочками и сонетами ни капли на него не похож. Черт… — Закашлявшись, она замолчала.

— Я и есть он, — дрожащим голосом подтвердил Антон. — Просто выгляжу по-другому. Ну и, если быть честным, внутренне немного изменился. Сам не знаю, откуда во мне эти все Цветочки и сонеты. Анна! Ты послушай меня. Ты ведь и сама изменилась! Я помню тебя совсем другой — университет, аспирантура. Филология.

— Не твое дело! — отрезала Анна.

— И я еще слышал, что говорят, будто ты… киллер.

— Кто говорит? — нехорошо прищурилась Анна.

— Погоди! — спохватился Антон. — Я тут вспомнил, Он сунул руку за пазуху и вытащил кипу измятых листов,

— Я вчера ночью совсем не спал, — торопливо говорил он. — Все думал о тебе, а к утру сел писать. У меня получилось что-то вроде эссе.

— О-о, — застонала Анна. — Не надо.

— Пять минут! — умоляюще воскликнул Антон. — Ты послушаешь и все поймешь. Я ведь писал, как бы это, кровью из сердца.

— Пошел вон! Я занята!

— Одну минуту! Полминуты! — воскликнул Антон и, не дожидаясь разрешения, начал читать:

«В воздухе были разлиты ароматы благоухающих трав, которые росли на газоне. Антон закрыл окно и окунулся в атмосферу тончайшего шарма. Замечательный вечер подходил к концу, но он ощущал необычайный прилив своих душевных сил.

— Анна, — сказал он, радостно улыбаясь навстречу Анне. — Мое сердце искрится, как шампанское, а сердце бьется в такт этой музыке. Мы сегодня столько танцевали с тобой, что я счастлив. Но этим счастьем нельзя насытиться, как нельзя в жаркий день досыта напиться чистой и холодной воды из горного родника…»

Зазвонил телефон. Анна, сделав знак Антону замолчать, шагнула к тумбочке, где стоял аппарат, и сняла трубку.

— Здорово, Сигизмунд, — выслушав приветствие, проговорила она, потом прикрыла трубку ладонью и свистящим шепотом приказала: — Заткнись немедленно!

Антон, увлеченный чтением, конечно, не понял категорического протеста и продолжал:

«Она посмотрела на него своими лучистыми глазами из-под своих пушистых ресниц и со всей нежностью своего прекрасного голоса сказала:

— Я понимаю твое желание, Антон. Давай танцевать.

— Давай! — пылко воскликнул Антон, подскакивая к Анне со всей страстью своей души.

И, закружившись по комнате, они слились в восхитительном экстазе прекрасного танца…»

— Базара нет, — тем временем говорила в телефонную трубку Анна. — Да, Вялый сам напросился. Слушай, Сигизмунд, я не в курсах немного, это ваша тема, но Вялый в натуре чехню лепит беспросветную. Что? Да это у меня приемник работает. Радиопостановку передают.

«Подобно черной птичьей тени, на мгновение падающей на обласканную полуденным солнцем землю, в тревожных мозгах Антона промелькнуло страшное подозрение», — сильно возвысил голос Антон.

«— А ты не обманываешь меня, Анна? — спросил он Анну, с пытливостью ревности вглядываясь в ее прекрасное лицо, одухотворенное вдохновенностью их пылкого танца.

— О чем ты говоришь? — воскликнула Анна, порывисто всплескивая своими красивыми руками.

Антон вдруг остановился, как столб. Музыка, как поток солнечного света, льющаяся из динамиков магнитофона, все еще звучала, но она перестала звучать для него. Антон посмотрел в глаза Анне, и со всей откровенностью этого понимания встала в его глазах ужасно страшная мысль…»

— Пацанов светить не надо было, — говорила Анна невидимому собеседнику. — Сейчас ему вышак корячится, а тогда-то он с пустого понта накосорезил. А что общак сказал? Так сразу и мочить? Нет, не думаю я, что слишком круто. За такой косорез только кровью платить надо. Что? Потише Приемник сделать? Сейчас. Так Вялый, ты говоришь, перекрывается где-то. На мобилу ему звонили? Ответил? И что сказал? Заболел? Забурел он, а не заболел.

«— Ты вовсе не больна была вчера, когда я звонил тебе по телефону, — тихо прошептал он. — Ты была здорова, потому что и сегодня выглядишь здоровой.

Музыка звучала из динамиков магнитофона, словно лился по земле серебряный ручеек, но музыка больше не звучала для Анны.

— Ты мне не веришь, Антон, — тихо прошептала она, отстраняясь своей рукой от Антона и делая шаг назад, к правой стене своей комнаты.

— Я верю тебе, Анна, — сказал он Анне, глядя прямо в ее глаза, — но я не могу не верить румянцу на твоих щеках и блеску твоих удивительных зрачков.

— Блеск моего румянца принадлежит тебе! — с пылкой страстью своего голоса воскликнула Анна, но Антон печально опустил свои руки и уныло нахмурил свой лоб.

Он отошел к окну. Он открыл его. Благоухающий аромат восхитительной вечерней травы несся в его ноздри. Каждая травинка благоухала по-своему, внося отдельную ноту в удивительный оркестр прекрасного и волшебного вечера. Антон приложил свою руку туда, где горячо билось под рубашкой его пылающее сердце».

— Нет, как обычно. На мой счет переведешь в банке. Ага. Вы местонахождение Вялого вычислили по звонку? Нормально. Когда? Как получится. Ну, ты же знаешь мои методы, я со снайперкой не работаю. Да. И с тэтэшкой тоже. Ага, ага. Проблем нет.

«Антон повернулся назад. Там, сзади, стояла Анна. Его волосы развевал ветер, потому что он стоял у окна. Его сердце вдруг больно сжала сильная жалость к этой женщине.

— Анна, — тихо прошептал он Анне. — Скажи мне, что я не прав. Скажи мне, что я напрасно только обидел тебя. Скажи, и давай забудем весь этот неприятный разговор.

Лина долго молчала, пораженная в самую грудь тревожным предчувствием.

— Да, — вдруг с решительной внезапностью сказала она. — Я не могу этого сказать. Ты прав, мой Антон, я виновата.

— Нет! — воскликнул Антон и обхватил своими руками свою голову…»

— Нет, — проговорила Анна в трубку, — базара нет. Вялый не нужен, это я поняла. Все. Отбой. До связи.

Она положила трубку и повернулась к Антону, который, ничего вокруг себя на замечая, продолжал чтение. Распавшийся букет лежал у его ног.

— Эй! — позвала Анна. — Полоумный! Ты ешс долго тут ломаться будешь?

Антон осекся, проглотил последнее прочитанное слово и влажными, как у собаки, глазами посмотрел на Анну.

— Там совсем немного осталось, — тихо сказал он. — Сорок четыре страницы.

Анна вытащила из-за спины маленький никелированный пистолет. Антон вздрогнул и попятился.

— Т-ты чего? — запинаясь, проговорил он.

— Что ж ты не читаешь? — поигрывая пистолетом, осведомилась Анна.

— «С-скоро начнется гроза, — послушно прочитал Антон. — С тоской в своей душе подумал он, посмотрев в небо, которое сильно потемнело, — уже в воздухе пахнет острым запахом предстоящего дождя. Скоро начнется гроза. Но как все-таки прелестно благоухают травы, эти безвинные жертвы будущих грубых капель грязной воды».

— Ну хватит! — крикнула Анна. — Комедиант. Смотри — Р-раз!

Она нажала на спусковой крючок. Антон вскрикнул, схватившись за грудь. Измятые листки разлетелись по всей прихожей. На кончике дула пистолета цвел маленький язычок пламени.

— Зажигалка, — сказала Анна. — Эх ты. А еще про Никиту говорил. Он бы сейчас… У тебя штаны-то сухие?

— Сухие, — совсем шепотом ответил Антон. — Все-таки не надо так. Страшно.

— Ты уйдешь или нет, графоман несчастный? — спросила Анна, пряча пистолет в карман халата. — Мне работать надо.

Антон опустил голову и повернулся к двери. Но, взявшись за дверную ручку, вдруг замер, словно что-то вспомнив, и двинулся обратно.

— Я тут еще… — пробормотал он. — Я ведь и по делу тоже заходил. Мне велели заказ передать для тебя.

— Заказ? — изумилась Анна. — Это что — шутка? Ты сам понимаешь, что говоришь?

— И деньги.

— Покажи, — потребовала она.

Антон вытащил из внутреннего кармана потрепанного пиджака толстенную пачку купюр и большой запечатанный конверт, в котором что-то угловато топорщилось под серой бумагой. Анна взяла деньги, наскоро пробежала пальцами купюры и присвистнула.

— Ладно, — сразу становясь серьезной, проговорила она. — Кто передал заказ?

— Полуцутиков Гарик, — ответил Антон.

— Ладно, — снова сказала Анна. — Слышала о таком. Иди. — Что?

— Иди, — глядя на него в упор, повторила Анна. — Свободен.

Не говоря больше ни слова, Антон вышел. Заперев за ним дверь, Анна с треском вскрыла конверт, достала оттуда листок бумаги и какой-то странный приборчик, похожий на металлическую модель таракана. Повертев в руках приборчик, она сунула его в карман халата и развернула листок.

— «Уважаемая Анна, — складывались в слова корявые буквы. — Извините за ошибки. Со своим другом передаю лавэ и эту записку. В записке позвольте выразить восхищение и уважение. А теперь к делу. Андреев Андрей Андреевич — плохой человек. Пожалуйста, убейте его, но сделайте это как можно более жестоко. И предоставте мне атчет. Инструкции».

Далее следовали еще несколько строк. С некоторым трудом прочитав записку до конца, Анна пожала плечами и задумалась.

«Странно все как-то, — размышляла она. — Об этом Полуцутикове я уже слышала. Серьезный бизнесмен и, по слухам, очень богатый человек. И оригинальный — судя по письму. Кто же так заказ делает? Да еще заказывает такого влиятельного человека, как Андреев. Нет, не соглашусь. Деньги надо отдать».

Последняя мысль не успела скрыться с поверхности ее сознания, как Анна рванулась к двери, одновременно доставая из кармана пачку купюр. Но вдруг остановилась. Наскоро пересчитала деньги и снова спрятала их в карман.

— Нет, — вслух проговорила она. — Заказ серьезный и бабки серьезные. Здесь почти в два раза больше обычной таксы. Черт его знает, что за человек на самом деле этот бизнесмен Полуцутиков, но платит он хорошо. Придется выполнить заказ. Хм… как можно более жестоко — это что-то новенькое. Надо подумать, как бы это ловчее выполнить. Ладно, сначала необходимо прощупать почву.

Задумчиво мыча что-то неразборчивое, Анна побрела в спальню. Там она остановилась перед большим шкафом-купе, на одной из дверец которого вместо обыкновенной ручки наличествовал сейфовый замок. Набрав только ей известную комбинацию цифр, Анна отперла замок. Дверца шкафа с неожиданным металлическим грохотом отъехала в сторону, обнажив темное пропыленное нутро, полностью забитое аккуратными матерчатыми свертками.

Подумав, Анна выбрала один из свертков с надписью «экипировка сантехника».

— То что надо! — просияла она. — Начнем с простенького. Как уважаемый господин Андреев отнесется к тому, что в его рекламном агентстве «Попкорн» прорвет сразу две трубы? С горячей водой. Нет, с горячей водой и с холодной, для симметрии. Надо, пожалуй, узнать, как он реагирует на подобные бытовые неурядицы.

Она на мгновение задумалась.

— Да, и еще вот что, — медленно проговорила Анна, провела пальцем по сверткам, чуть задержалась на «сексуальная блондинка-пешеход», потом на «иностранная загадочная туристка» и наконец решительно выбрала «психолог — ученая, но не лишенная привлекательности». — Так-так, — усмехнулась Анна. — Значит, решено. Люди обращаются к психологу тогда, когда у них много проблем. Психолог есть, а проблемы Андрееву мы в скором времени устроим.

Она снова усмехнулась и достала из кармана только что полученную штучку, похожую на таракана. Там, где у натурального таракана должно располагаться брюшко, у штучки выделялась красная кнопка.

— Хм, — покрутив штучку в руках, сказала Анна, — первый раз такое вижу. Посмотрим инструкции.

Развернув снова послание господина Полуцутикова, она углубилась в чтение и только спустя несколько минут подняла голову.

— Надо же, — проговорила она. — Усилитель потусторонней активности. Интересно, как именно он действует? Впрочем, это не я буду выяснять, а сам Андреев — моя жертва.

— Что со мной такое? — бормотал себе под нос Антон, уныло бредя по осенним улицам. — Был я нормальный пацан, ничего не боялся, а сейчас перед лицом любимой девушки едва не обделался при виде пистолетика-зажигалки. Сонеты идиотские пишу, повести, которые даже сам без отвращения читать не могу. Но не могу не писать.

Он пнул попавшуюся под ноги кучу опавшей листвы. Листья порхнули в стороны, а Антон как вкопанный остановился посреди улицы.

Карусель желтых листьев,

как картина известного художника кисти, —

мелькнули в его голове удачно сложившиеся строки.

— Тьфу! — сплюнул он, прогоняя охватывавшее его вдохновение.

— Идиотизм. Правду Анна говорила — графоман я. Интересно, это лечится?

— Что со мной такое? — присев на парапет набережной, тоскливо проговорил Никита. — Был я нормальным парнем, даже, как говорили, не лишенным таланта. Писал себе книжки, стишки. Может быть, со временем и писатель из меня получился бы самый настоящий, если бы не акулы бизнеса. А сейчас я прямо бандит какой-то. Мужика ограбил. С другой стороны, если бы не ограбил, куковал бы сейчас в отделении. Далеко в том наряде, в каком я был, я б не ушел. А сейчас куда?

На этот вопрос у Никиты был только один ответ — домой.

Он спрыгнул с парапета, сунул руки в карманы и пошел в нужном ему направлении.

«Тетка Нина в деревню укандехала опять, — крутились в его голове мысли. — То есть что это я говорю — не укандехала, а уехала. Откуда у меня этот дурацкий жаргон? „Укандехала“ какая-то. Черт, а откуда тогда з нашей с ней квартире мужик, который на моей кровати бабу харил? Ой, а может быть, тетка Нина каких-нибудь знакомых своих пустила? А я приперся пьяный и разогнал их? За что в ментовку и угодил? Вот стыдно-то будет. А может быть, я вообще не в свою квартиру попал? К соседям, например. Или вообще в другой дом меня занесло. Ладно, выясним. Идти мне все равно больше некуда».

Стараясь больше ни о чем не думать, он ускорил шаг, А потом вскочил в какой-то ранний трамвай и, не имея денег на проезд, неожиданно для себя отлаял контролера, полезшего к нему с вполне законными требованиями.

Перед самым домом Никита остановился, словно колеблясь. Потом оглянулся на стылую безлюдную улицу и, решительно мотнув головой, вошел в подъезд,

— В конце концов, если что не так, извинюсь и все. Все-таки идти мне больше некуда. А если и правда тетка Нина каких-то своих родственников на постой пустила, что ж, поговорю с ними по-родственному и все. Надо же мне где-то жить? А тетка Нина тоже хороша! Про то, что в деревню уезжает, сказала, а о новых постояльцах даже не заикнулась. Ага, вот и пришел.

При виде знакомой двери Никита привычно полез в карман за ключами, но тут же вспомнил, что никаких ключей у него быть не может. Он смущенно прокашлялся и почесал затылок. Поднял руку, чтобы постучать, и вдруг заметил, что дверь-то стоит как-то косо и косяки наполовину вывернуты из стены.

«Вот дела, — мелькнуло в его голове. — Выходит, я к себе домой и вломился. Надо же, как дверь разворотил. Постучать? Или уж уйти отсюда во избежание скандала? А куда мне идти-то? Ладно, постучу. Может, тетка Нина уже приехала. Что-то не помню, чтобы она говорила, когда вернется».

Никита постучал. Прислушался. Потом снова постучал. — Кто там? — спросил за дверью совершенно незнакомый женский голос.

«Что сказать? — заметалось в голове у Никиты. — Правду? Так ведь не откроют. Еще и ментов опять вызовут. Соврать надо что-нибудь. А что?»

— Денежки за уборку подъезда платить, — ляпнул Никита первое, что пришло ему на ум.

— Минутку. Паша! Иди открой, а то я неодета.

— Пронесло, — неслышно выдохнул Никита. — А что это, интересно, за Паша? Тот самый, которому я в торец прислал? Опять дурацкий жаргон. По морде то есть дал.

Через минуту скрипнул явно покореженный замок, и дверь открылась. Возникший на пороге толстый мужик в нечистой майке и классических тренировочных штанах с пузырящимися коленками прищурился на пришельца и вдруг, охнув, ринулся обратно в квартиру. Никита едва успел сунуть ногу в стремительно сужающуюся щель между дверью и дверным косяком.

— Маша! — заорал мужик, безуспешно пытаясь закрыть дверь. — Опять этот явился! Который дебоширил! Звони в милицию!

Тут опять что-то щелкнуло и соскочило в голове Никиты, Вместо того чтобы спокойно объяснить ситуацию и извиниться, Никита вдруг сильно толкнул дверь коленом, схватил за грудки перепуганного мужика и вместе с ним влетел в прихожую. С треском захлопнулась дверь за его спиной.

— Помогите! Милиция!

Никита обернулся. В кухне промелькнула перекошенная женская физиономия. С рыком:

— Я тебе сейчас покажу милицию! — Никита отвесил мужику затрещину такой силы, что тот только крякнул и полетел на пол, а сам кинулся в кухню, выволок оттуда за волосы визжащую и путающуюся в длинной комбинации женщину, втолкнул ее в туалет и задвинул шпингалет. — Поори мне еще! — угрожающе прорычал он в дверную щель. 6*

Женщина тут же смолкла.

Никита повернулся к мужику. Толстый сидел на полу, потирая затылок, и изумленно округлившимися глазами глядел на встрепанного агрессора.

— Так, — быстро проговорил Никита, хватая мужика за химок и вздергивая на ноги. — Отвечать скоро и точно. Как ты в этой квартире оказался?

Мужик открыл рот, но ничего членораздельного произнести не смог. Только оглушительно икнул, вероятно, вследствие нервного и физического потрясений, потеряв дар речи.

— Отвечай! — рявкнул Никита и несильно, но чувствительно двинул кулаком в мягкий живот.

— Я снял, — пискнул мужик.

— Что снял? — оторопел Никита.

— Квартиру снял, — икнув, пояснил мужик. — Т-такое дело. Я сюда в командировку приехал, к любимой женщине. Только у нее муж, а у меня жена в другом городе. В гостинице нам неудобно встречаться. А я т-тут объявление на столбе прочитал, что сдается квартира со всеми удобствами. На месяц. И совсем недорого.

«Тетка Нина обычно на месяц в деревню и уезжает, — успел подумать Никита. — Но кто ее квартиру сдал этому хмырю? Не она сама — это точно. Что она — сумасшедшая?»

— Кто квартиру сдавал? — сдвинул брови Никита.

— Па… парень какой-то, — два раза подряд мучительно икнув, ответил мужик. — Я его даже и не знаю. Он сказал, что здесь с тетушкой своей живет. Он документов не показывал. Он только деньги взял, и все. И договор мы никакой не оформляли. Зачем, ведь на месяц только сняли. Я н-ни-чего. У меня ведь муж, а у Машки — жена. То есть у меня жена, а у Машки…

«Что за чертовщина? — ошарашенно подумал Никита. — Это кто квартирой тетки Нины так распоряжается? Парень какой-то. Какой?»

— Это я здесь с тетушкой живу, — рыкнул Никита, схватив мужика за горло. — Что за парень был? Внешность, принты. Быстро!

— Я не помню! — корчась от страха и икоты, простонал мужик. — Я его не рассматривал. Не бейте меня, пожалуйста. А я вам тогда тайну открою.

— Какую еще тайну? — изумился Никита. Мужик снова икнул.

— Отпустите, шею больно!

Никита разжал пальцы. Мужик тотчас сполз по стенке на пол и заскулил, растирая обеими руками онемевшее горло.

— Тайну говори! — грозно напомнил Никита.

— Вчера, — беспрестанно икая и стуча ногами, заговорил мужик, — заходили двое каких-то. В темных костюмах. Показали корочку фээсбэшную. Искали вас.

— Меня? — поразился Никита.

— Ага, — кивнул мужик и икнул. — Точно вас. Ваши приметы досконально описали. Прошарили всю квартиру и ушли. Ой, я тоже уйду. Съеду отсюда к чертовой матери. Хотел спокойно пожить месяцок с любимой женщиной. А то ведь у нее жена, а у меня муж.

— Что за мужики-то? — спросил Никита. — Они точно из ФСБ?

— Точно, — кивнул мужик. — Сами серьезные такие и в строгих костюмах. И корочки у них очень серьезные. А лица я их тоже не запомнил. Какие-то незапоминающиеся лица. Даже странно, вроде посмотришь — нос есть, глаза есть, уши тоже и рот. А отвернешься, и черты лица расплываются в памяти начисто. Наверное, они ко мне психологический приборчик применили. Как в фильме «Люди в черном».

— Ага! — догадался наконец Никита. — Врешь, поди?

— Нет! — вскрикнул мужик. — Не вру! Зачем мне врать? Я ведь просто хотел… У меня муж и жена. У Машки тоже. Вот! — вдруг встрепенулся он. — Они мне фотографию вашу оставили, можете посмотреть.

Мужик вдруг изогнулся и достал из заднего кармана тренировочных штанов измятую фотографию и протянул ее Никите.

«Это ж не я!» — хотел крикнуть Никита, но вдруг осекся, Он медленно подошел к зеркалу, воткнул фотографию в рамку и принялся тщательно сличать отражение и фотоизображение.

Сомнений быть не могло. На фото изображен именно он — Никита. Светлые волосы, синие глаза, волевое лицо с правильными чертами.

«Что со мной? — в который уже раз подумал Никита. — Почему мне кажется, что раньше я выглядел по-другому? Да и имя мое мне странно. Никита, Никита. Черт, надо завязывать с пьянкой. А все-таки что ФСБ от меня надо? Уж не натворил ли я по пьяни что-то совсем из ряда вон выходящее?»

— Мы тотчас же уедем, — засуетился, пытаясь подняться на ноги, мужик. — Уедем, и все. Встречаться и в гостинице можно, правда? А здесь хлопот не оберешься. То ФСБ, то, извините, вы. А у меня жена, а у Машки муж. Нет, наоборот — у меня муж, а у Машки жена.

— Сидеть! — приказал Никита, и мужик послушно замер. «Оставаться в этой квартире нельзя, — подумал Никита. — Точно нельзя. Не знаю уж, что я там такого натворил, но сдаваться на милость победителю мне точно не хочется».

— Эй ты! — позвал Никита. — Может быть, еще что-нибудь вспомнишь?

— Я? Вспомнил! — радостно воскликнул мужик. — Вспомнил! Они, эти, которые из ФСБ, говорили, что еще зайдут сегодня с утра. Да, так и говорили.

— Что ж ты молчал, паскуда! — взревел Никита. — Я тебя! Утро! Сколько сейчас времени?

— Не надо! — запищал мужик, закрыл лицо руками, а вот коленками и в результате этих действий съежился едва ли не в половину нормального размера. — Я вам хотел все сразу сказать, а вы… За горло хватали и били. А я так не могу, когда бьют. У меня жена, и Маша, и муж.

Никита поглядел на настенные часы — около десяти утра. Он метнулся к двери, потом к зеркалу, протянул руку к фотографии, но внезапно вскрикнул.

Никакой фотографии не было. Вместо нее на подзеркальнике сидела большая крыса и насмешливо скалила ослепительно белые клыки.