Привилегия

Каждый день с восьми до девяти вечера Рудольф смотрел новости. Когда его жена Клара замечала, что муж снова включает телевизор, она демонстративно усаживалась перед компьютером и загружала Интернет. Стол с компьютером стоял в противоположном углу комнаты, они сидели другу к другу спиной, до жены доносился голос диктора, до Рудольфа ― озлобленное щелканье клавиш. Примерно чрез три минуты она просила приглушить громкость. Рудольф беспрекословно подчинялся. Дальше происходило приблизительно следующее.

«Во время терракта в метро погибло тридцать человек», ― говорил, к примеру, диктор. На экране двое спасателей задвигали окровавленные носилки в уже заполненную машину «скорой». Внизу, примостившись у колеса, врач делал искусственное дыхание пожарному, наглотавшемуся дыма. На заднем плане другие пожарные тянули в подземный переход заведомо короткий шланг. Кто-то кричал, что в гидранте нет воды и надо вызвать машину с цистерной.

«Тридцать семь», ― поправляла диктора Клара, просматривавшая в это время какой-нибудь новостийный сайт. При этом она многозначительно хмыкала.

На экране телевизора появлялись дымящиеся руины.

«Из-под завалов торгового центра удалось спасти пятерых», ― комментировал диктор.

«Одного, и то в коме», ― говорила Клара и ругала Интернет за то, что тот медленно работает.

«Поэтому у него меньше выходит», ― отвечал Рудольф. И тогда Клара оборачивалась, чтобы смерить его спину уничижительным взглядом. Ни за чем иным она никогда не оборачивалась.

Тем временем диктор переходил к новостям экономики.

«За неспособность справиться с экономическим кризисом правительство в полном составе было отправлено в отставку».

«Второе за этот год, ― уточняла Клара, пользуясь все тем же источником, ― наворовали, и хватит, дайте наворовать другим».

Прогноз погоды предрекал наводнение на юге страны.

«Опомнились, ― язвила Клара, ― уже пятьдесят человек утонуло!»

Ровно в девять Рудольф выключал телевизор, минутой ― двумя позже Клара покидала Интернет. Напоследок она бросала замечание, что как всегда ни один иностранный сайт не доступен. Об иностранных телепрограммах, газетах и журналах и говорить не приходилось.

Рудольф подходил к окну и смотрел на закат. Проткнутое шпилем колокольни, солнце медленно сдувалось, удлиняя тени, погружая их тихую улицу в розоватый сумрак.

«Взойдет ли оно завтра», ― думал Рудольф о солнце, и перед его глазами возникал заголовок главной завтрашней новости: «Солнце сегодня не взошло и больше никогда не взойдет». А он этим утром купил новые солнцезащитные очки. Зачем? Разве не приятно смотреть на солнце?

«Ну, она-то никуда не денется, ― подумал он о луне, когда уголок ее молодого серпа появился над зданием городского совета. ― Разве что добавится двоеточие».

Но пока неприятности обходили их городок стороной. Может и солнце в каждом городе свое, для кого-то оно восходит, для кого-то уже нет.

«Доберутся и до нас», ― поговаривали в конторе, где он работал. Когда именно это произойдет, строились самые разные предположения. Рудольф не любил участвовать в их обсуждении.

В один из последних дней августа к ним приехал дальний родственник; ни Рудольф, ни Клара никогда о нем раньше не слышали. На старике было теплое пальто, вязаная шапочка и туристические башмаки, в разной степени стоптанные, ― так, словно его правая нога прошла второе больше, чем левая. О своем родстве старик сообщил таким образом, что каждый из супругов решил, что гость является родственником другого, и никому из них не пришло в голову переспрашивать. Двоюродный дядя жены (так условно определил его Рудольф) сказал, что он у них проездом и что назавтра он, конечно же, уедет. Клара, не высказав по этому поводу ни радости, ни огорчения, приготовила ему спальню над гаражом.

―Ты обратила внимание на его ботинки? ― спросил ее Рудольф.

―Обратила. Иначе и не могло быть в нашем искривленном мире, ― ответила Клара.

Как обычно, в восемь часов вечера Рудольф включил телевизор. Старик уселся рядом, он с недоумением посмотрел, как хозяйка устраивается к ним спиной и загружает компьютер, но промолчал.

Передавали военные сводки: вот уже два года шла кровопролитная война на границе с Усканией. Корреспондент сидел на искореженном корпусе танка и говорил, что число убитых и раненых в этой войне уже перевалило за пять тысяч и конца этому не видно.

«Десять», ― вставила Клара.

Сотни тысяч беженцев заполнили палаточные лагеря в приграничных провинциях, им не хватает питьевой воды и элементарных медикаментов.

«Поэтому четверть из них давно погибла. И каждый день уносит еще по сотне человек, половина из которых ― дети».

Родственник отвечал на каждую реплику поворотом головы. Мгновение он рассматривал Кларин затылок, затем переводил взгляд на Рудольфа. Тот, безо всякого выражения на лице, смотрел в экран. Еще через мгновение туда же направлял свой взор и родственник.

Один раз ― видимо, специально для гостя ― она добавила к фактам суждение:

―Нам никогда не скажут всей правды!

Теперь они встретились взглядами, и родственник счел, что промолчать будет не вежливо.

―Никогда, ― сказал он, ―за одним исключением.

―За каким? ― в один голос спросили Рудольф и Клара.

―Приговоренный к смертной казни имеет право узнать правду. Это его привилегия ― привилегия приговоренного.

―Мы все приговоренные, ― сказала Клара, ― следовательно, у нас у всех есть право знать правду.

―Вы это точно знаете? ― спросил Рудольф.

―Точно, ― ответил родственник.

После новостей он удалился к себе в комнату. Рудольф подошел к окну. Солнце уже закатилось, стояли уютные августовские сумерки. Соседка из дома напротив вышла в сад, чтобы выключить поливальную машину. Она что-то сказала качавшейся на качелях девочке, и девочка ушла в дом. Наверное, она сказала, что пора укладываться спать. Зеленщик с громким стуком запирал лавку.

«Клара права, ― размышлял Рудольф, ― так или иначе, мы все уже приговорены. И я, и она, и этот старик, и та девочка».

Рано утром, когда хозяева еще спали, родственник уехал.

В этот же день в контору Рудольфа позвонил неизвестный и сказал, что в здании заложена бомба. Служащие тотчас выбежали на улицу. Приехавшая полиция оцепила квартал. Потом приехали саперы, они обыскали здание, но ничего не нашли.

«Это только начало», ― поговаривали вокруг Рудольфа. Никто не захотел возвращаться в контору. Когда Рудольф заметил, что остался на улице один, он тоже отправился домой.

На следующий день он не пошел на работу. Ему позвонили, и он сказал, что болен. «Да, ― ответили ему, ― нам всем нужно время, чтобы прийти в себя». Клара была настолько тактична, что не сделала никакого подобного намека.

«Они считают меня трусом, ― думал Рудольф, ― но они ошибаются. И скоро они это поймут».

После долгих поисков в Интернете он нашел закон о привилегиях для приговоренного. Родственник их не обманул: закон, о котором он говорил, существовал с восемнадцатого века и никто его не отменял. Удостоверившись, что все обстоит именно так, Рудольф отыскал чертеж портативной бомбы и связался с теми, кто мог бы продать ему взрывчатку и другие необходимые детали.

Они встретились на дороге, в трех километрах к северу от города. Хмырь с наклеенными усами вытащил из багажника двухкилограммовый сверток и передал Рудольфу. Рудольф отсчитал деньги.

―Там действительно взрывчатка? ― спросил он.

―О, да, ― сказал хмырь, ― по части взрывчатки вы можете доверять мне полностью.

―С какой стати? ― удивился Рудольф.

Хмырь помахал перед его носом жетоном с эмблемой одной известной спецслужбы.

―У нас только качественный товар, ― произнес он не без гордости.

―И вам не стыдно торговать этим?

―Мне тоже нужно кормить семью, ― ответил хмырь и укатил.

Рудольф собрал две одинаковые бомбы. Одну он испытал далеко от города, в лесу. Взрыв выворотил несколько деревьев; на укрывшегося в овраге Рудольфа обрушился дождь из ветвей и листьев. «И хмырь не обманул», ― подумал он, поднимаясь и отряхиваясь. Его заняла мысль о происхождении лжи. Является ли она продолжением природной мимикрии или возникла много позже ― тогда, когда слово отделилось от вещи и, будучи гораздо более изменчивым, чем вещь, пошло по пути собственного естественного отбора? Либо так, либо эдак.

Третьего сентября он отправился в столицу. Полдня ушло на то, чтобы выбрать подходящий ресторан ― не пустой и не полный, с местами, куда можно спрятать бомбу, без детей и, желательно, без женщин. Наконец, выбор был сделан. Он наугад заказал еду, притронулся к ней только для вида, оставил официанту щедрые чаевые, бомбу спрятал у окна, за доходившую до пола штору.

Кто бы мог подумать, что его опередит пожар на нефтеперерабатывающем заводе. Вечерние новости только о нем и твердили. Клара, заняв привычное место, высказалась:

―Нарочно подожгли, чтобы оправдать попадание химических отходов в почву. Теперь все свалят на пожар.

Рудольф ее не слушал ― он ждал, когда скажут о взрыве в ресторане. Бомба, безусловно, сработала. Стесненный высокими домами, звук взрыва проник в переулок, прячась в котором Рудольф набрал на мобильном телефоне нужный номер. Он не вернулся к ресторану и даже не посмотрел в его сторону. Он сразу же направился к метро, и поезд довез его до станции, где он бросил машину. Ему хотелось скрыться, хотя цель его была в точности противоположной.

Ну, вот и ресторан. Выбитые стекла, искореженные рамы, обугленная вывеска, кровь на тротуаре, пять или шесть машин скорой помощи, пожарные и спасатели. Четверо погибших, одиннадцать в тяжелом состоянии отправлены в больницу.

―О нем есть что-нибудь? ― спросил он Клару.

Раньше он никогда не спрашивал. Клара смутилась оттого, что отличия в сообщениях были незначительны.

―Из одиннадцати двое уже скончались. Женщина и грудной младенец.

В ресторане не было грудных младенцев. Может, женщина с младенцем вошла после того, как Рудольф его покинул? Сколько прошло времени, прежде чем он позвонил? Минут пять он петлял по ближайшим улицам, затем, в глухом переулке, он от волнения несколько раз набирал не тот номер, вспотевшие пальцы соскальзывали с кнопок. После четвертого набора ему ответили: «Руди, это ты?». У него помутнел рассудок, он крикнул: «Взрывайся, сволочь», и швырнул телефон ― к счастью, в мусорную кучу, и телефон не разбился. Или же он крикнул это после пятого набора, в ответ на длинные гудки? Сейчас он уже не мог точно припомнить. В одном Рудольф был уверен твердо: он не хотел убивать детей. Несмотря на то, что они тоже приговорены, они не в состоянии осознать свою привилегию.

Непонятно с чьих слов полиция составила словесный портрет подозреваемого. Между портретом и Рудольфом не было никакого сходства. У Рудольфа не треугольное лицо, не крупный нос и не жесткие, коротко стриженые волосы. И зовут него не Мухаммед ― это видно с первого взгляда. Какой-то Мухаммед собрался занять место Рудольфа, собрался присвоить себе его привилегию. Этого нельзя было допустить.

На утро Рудольф сдался властям. Сначала ему не поверили. Он настоял на обыске, и полиция нашла в его доме детали бомбы. Затем он указал место испытательного взрыва. Идентичность взрывчатки и других частей бомбы не вызывала сомнений. Шестого сентября ему предъявили обвинение и отправили на психиатрическую экспертизу. «Вменяем», ― признали доктора, не подкупленные казенным адвокатом. (Он предлагал, но Рудольф отказался).

Через две недели Рудольфу вынесли смертный приговор, дату казни назначили на первое октября. Сразу после объявления приговора Рудольф пожелал воспользоваться привилегией. Узнав об этом, его адвокат разорвал черновик апелляции. Рудольфа передали ведомству, заведующему исполнением наказаний. Они же заведовали и привилегиями. В анкете, которую ему предложили заполнить, была графа: «владение иностранными языками». Рудольф указал английский.

День проходил за днем.

―Когда же? ― спрашивал Рудольф.

―У вас нет основания жаловаться, ― отвечал чиновник, навещавший его каждое утро.

Утром тридцатого он так не ответил. На стол перед Рудольфом легла бумага, в которой говорилось, что осужденный принимает всю ответственность за предоставляемую государством привилегию. Рудольф бумагу подписал.

―Вносите! ― крикнул чиновник в сторону двери. В камеру, один за другим, вошли три охранника. Первый нес опечатанную картонную коробку, второй ― компьютер, третий ― телевизор с видеомагнитофоном. Коробку поставили на кровать, аппаратуру ― на стол. Когда они вышли, четвертый охранник втянул в камеру длинные провода для телевизора и компьютера.

―Пользоваться умеете? ― спросил чиновник. Рудольф кивнул.

―Распишитесь.

Неумение не служит оправданием незнанию, ― таков был примерный смысл подписанного Рудольфом документа.

―Обратно сложите в том же порядке, ― указал на коробку чиновник. Перед тем как уйти он подвигал дверью туда-сюда, проверяя, не зажимаются ли провода.

Рудольф набросился на коробку. Сорвал печать, сначала ногтем потом черенком ложки подцепил клейкую ленту. Открыл. В коробке лежали газеты, журналы и видеокассеты. Названия иностранных изданий еще не стерлись из его памяти, он вспомнил, что когда-то давно видел их в газетных киосках, а некоторые журналы ― в основном о политике ― он даже читал. Включив телевизор, он на первом же канале обнаружил прямой эфир CNN; домашняя страница Интернета давала ссылки на другие, не менее авторитетные, информационные агентства. Видеокассеты содержали архивные записи, относящиеся к стране Рудольфа.

Когда Рудольфу исполнилось десять, родители подарили ему сборную модель яхты. Две недели он мучился, подгоняя и склеивая непослушные детали, разбирая, казалось бы, уже готовые части и собирая их заново. Родители сжалились над ним и подарили уже собранную, точно такую же, яхту. Они стояли рядом ― идеальных линий красавица и кособокая в пятнах клея поделка. Десятилетнего Рудольфа наполнила злость на обеих; и та и другая служили напоминанием о его беспомощности, и первая оттеняла то, чему свидетельствовала вторая. И если заводской экземпляр, склеенный более надежно, еще как-то сопротивлялся узкому жерлу мусорного бака, то поделка провалилась в преисподнюю отверженных вещей с издевательской податливостью, и ее хрупкость была как бы его, рудольфовой хрупкостью.

Этот эпизод возник в памяти Рудольфа, когда он заканчивал читать, смотреть и слушать. Не было ничего ― ни взрывов, ни пожаров, ни беспорядков на улицах. Страна благоденствовала, экономика процветала, и на международные встречи ездил все время один и тот же премьер-министр. Ускания еще два года назад согласилась со всеми территориальными претензиями своего могучего соседа и даже не думала воевать. Все свидетельства рукотворных и нерукотворных катастроф снимались за рубежом, для съемок привлекались иностранные, в основном, актеры. Ракета с астронавтами, взорвавшаяся полгода назад, благополучно вернулась на Землю.

Без новостей спорта разоблачение выглядело бы неполным, а значит и сомнительным. Сборная страны по футболу не только вышла из подгруппы, но и заняла второе место на чемпионате мира…

В семь утра чиновник вернулся в камеру. Арестант спал перед включенным телевизором. Чиновник его разбудил.

―Зря вы заснули не досмотрев, ― сказал он потиравшему глаза Рудольфу, ― во втором тайме наши забили еще два мяча.

Пока Рудольф силился понять, не приснилось ли ему вчерашнее откровение (реплика чиновника заставляла сомневаться, что это так), два охранника взяли его под руки и потащили в коридор, затем ― в какую-то комнату, где Рудольфу выбрили правый висок и нарисовали на выбритом месте светящейся краской пятно размером с каплю. Затем был новый, незнакомый коридор, длинный, с единственной дверью в самом конце. Рудольфа уже не вели под руки, он шел самостоятельно; чиновник держался позади. Рудольф обернулся, чтобы спросить, какой смысл в подмене хорошей правды отвратительной ложью.

―Не то, ― отвечал чиновник, ― не то вы говорите. Вы еще спросите, почему милосердный Бог создал мир, полный зла. Или почему автор, человек безупречный с точки зрения закона и морали, заставляет своих героев страдать. У вас, между нами говоря, не осталось времени на метафизику. На вашем месте я бы спросил о том, что касается непосредственно вас.

―О чем же? ― Рудольф был сбит с толку.

―К примеру, о ресторане, в котором вы якобы устроили взрыв…

―Якобы?! ― Рудольф остановился. ― Что значит «якобы»?

―Идите, здесь нельзя останавливаться. Вы никого не взорвали. Мы заменили бомбу хлопушкой. Пострадал один официант ― так, пустяки, царапина. Сейчас с ним все в порядке.

―И меня все равно казнят?

―А разве вы не этого добивались? Спору нет, мы допустили оплошность. Неразбериха случается везде. Пока судья ждал, что вы подадите апелляцию ― и тогда бы он, без сомнения, отменил бы приговор, ― мое начальство позволило вам воспользоваться привилегией. А после этого пути назад нет…, ― и чиновник подтолкнул Рудольфа в спину. Привыкший ко всякому, чиновник отметил, что спина этого преступника необычайно податлива.

―Надо думать, у вас нет оснований жаловаться, ― сказал он, распахивая перед Рудольфом последнюю дверь.

В душе Рудольф не мог не согласиться. Он получил больше, чем хотел. Открытая им истина была прекрасна, и совесть его была чиста