Прикованный

Барри Молзберг «Прикованный» Barry N. Malzberg «Chained» (1982)

И вот, наконец, приходит этот молодой дурак, и я перегибаюсь через парапет и выкладываю ему всё. Яд в ухе. Предательство. Ложь. Кровосмешение и развращённость Гертруды. Молодой дурак, разумеется, потрясён, и месть его будет ужасной и быстрой, если верить его крикам. Наобещав всякого, он уходит, но вряд ли стоит на него рассчитывать. Он всегда много говорит, но мало делает. Иногда я задавался вопросом, сын ли он мне, и, учитывая последующие события, возможно, что и нет. Гертруде никогда нельзя было доверять.

Тем не менее, альтернативы у меня нет, поэтому я жду. Я жду и жду, пока он суетится, молится, бичует себя, бормочет о возможности греха, флиртует с этой дразнящей, никчёмной сучкой Офелией, у неё же чувств меньше, чем у лебедя. Клавдий процветает. Он валяется в кабинете. Он занимается кровосмешением с Гертрудой, но перед всеми корчит святошу. Это совершенно невыносимо, а когда Гамлет не решается зарезать его в коридоре во время молитвы, я чувствую, что моё терпение лопнуло. У меня и так слишком тяжкие условия пребывания, и не будет мне никакого покоя, вообще никакого покоя, если всё так и будет продолжаться. Рыча от ярости, я притаскиваюсь в покои Гертруды, пока он с ней ругается, и хватаю его руку. Глаза его становятся круглыми, блестящими от недоверия, зато выглядит он решительней. Услышав шорох, он выхватывает меч и пронзает им занавеску, избавляясь от этого болтливого, подслушивающего старого дурака Полония, отца легкомысленной стервы. Его потрясение велико, но не идёт ни в какое сравнение с моим.

Именно в этот момент — и не раньше, обращаю внимание, ни на мгновение раньше — я окончательно теряю всё отцовское терпение и решаю довести дело до конца.

Мы с Клавдием никогда не ладили. Тут дело не столько в престолонаследии, сколько в его испорченности, я её ощущал с самого начала, в мелкой жестокости, в слабости, в подлостях человека, что всю свою жизнь понимал, что его старший брат — король не только по факту, но и по духу. Он шпионил за слугами в замке, натравливал их друг на друга мелкими кражами, давил лягушек во рву, стащил шутовской колпак с бубенцами; но вся эта грязь не прилипала к моей броне уверенности и презрения. Гертруда сразу же влюбилась в меня; она никогда не обращала на Клавдия внимания, пока в интересах государства я не отвлёкся от нашего союза и не дал Клавдию возможность его разрушить. Я уверен в этом. Однако, я не придавал значения всем его порокам и смертоносным чертам характера, пока тёплая жидкость не проникла глубоко мне в ухо, вызывая тошноту и заставляя кричать от боли, так быстро прекратившейся; никогда до этого момента я не понимал, как он ненавидит меня; я считал, что его жестокость — от зависти, а зависть — от восхищения.

Но когда он отравил меня, отправив в серую Данию прикованных душ, замученных и неотмщенных, я разозлился и решил исправить ситуацию; но для меня уже было поздно, о чём я и сообщил этому сопливому принцу, возложив на него исполнение данной обязанности.

Конечно, мне стоило внимательно присмотреться к Гертруде. Если чем и богат мир неотмщённых душ, так это временем для раздумий, и я уже прозрел, что этой женщине никогда нельзя было доверять. Глупые, легкомысленные сучки вроде Офелии носят свои сердца на рукавах (то есть не скрывает свои чувства), но Гертруда добилась всего хитростью; возможно, она якшалась с Клавдием ещё до моего убийства. Вполне возможно, что именно она и подговорила его на убийство, дала ему мотив. «Всего лишь капля яда, и я буду вся твоя, а ты будешь моим маленьким пухлым королём», — могла бы прошептать она. Моё подвешенное состояние навевает самые жуткие мысли и предположения; и никогда я не ненавидел людей так, как сейчас. Неотмщенное убийство приковывает человека к этим бесконечным коридорам, мятущимся, не знающим, к кому взывать, что сделать, дабы выбраться из этого ужасного нижнемирья; я никогда бы не обратился к тому балбесу, что зовётся моим сыном, если бы не отчаяния; если бы у меня была сила, я сам проткнул бы Клавдия; зачем мне метаться по крепостным стенам, взывая о помощи, если бы я был способен на что-то, кроме просьб и молитв?

Я был справедливым, мудрым, сострадательным королём; моя жена — шлюхой, сын — бедой, брат — предателем, тем не менее правление моё в этих краях было спокойным и порядочным; лишь на этой стадии своего существования я был доведён до таких крайних и разрушительных мыслей; умереть и не быть мёртвым — это… как бы это сказать? — чрезвычайно озлобляет. И пока принц уклоняется от своей миссии, отдаваясь риторике или дешёвой, отвлекающей похоти, я постоянно остаюсь наедине с этим обречённым и прикованным призраком: самим собой.

Итак, я являюсь Розенкранцу и Гильденстерну, неотличимым весёлым наёмникам с лицами, похожими на гладкие перегородки, ограждающие от всякого разума.

— Я знаю, кто ты! — говорит один из них — я не могу их различить — и хватает второго. — Мы всё слышали.

— Хватит об этом, — говорю я. — Выбросьте его за борт. Затем поспешите обратно в Данию и скажите, что он был убит наёмниками Полония. Это весьма огорчит Клавдия, и у него не возникнет никаких подозрений, когда вы попросите о частной аудиенции дабы сообщить важную информацию. Уединитесь в его покоях, и я пронжу его насквозь.

Строго говоря, это, конечно, ложь. Проклятие не позволяет мне действовать физически. Но по крайней мере, наконец что-то начнётся, и это меня займёт. Бездействие принца просачивается в меня.

— Я хорошо заплачу вам за ваши услуги, — говорю я. — В конце концов, я всё ещё король. У меня всё ещё есть слуги.

Они смотрят на меня с непроницаемыми лицами.

— Ты призрак, — говорит один из них. — Как ты можешь заплатить нам?

— Я обладаю великой мистической силой. Просто поверь.

— Мы с ним учились, — замечает один из них. — Мы связаны клятвой верности.

— Он намерен убить тебя, — указываю я. — Приказ уже подброшен в ваш багаж.

— Ваши слуги чрезвычайно коварны.

— О, тут я могу согласиться, — киваю я. — Разумеется, с этим я могу согласиться.

Дело налаживается — они услужливая парочка, глубоко верящая в призраков, — но, тем не менее, ничего не выходит; принц пронюхивает о заговоре и бежит с корабля. Тем временем бездельники не могут отыскать чёртов приказ в своём багаже. Ситуация безнадёжно запутана, и по возвращении ко двору я узнаю, что Офелия ещё больше усложнила ситуацию, утопившись. Кажется, в этой легендарной трагедии покончено со всеми, кроме настоящего преступника. В покоях я сталкиваюсь с принцем, он натягивает перчатки, поправляет клинок, бормочет что-то о срочных делах.

— О, — говорит он, глядя на меня с тусклым и рассеянным выражением лица, — это снова вы. Постановка была великолепна. Вы сыграли отменно; правда я желал бы лучшего результата. Вы пришли за кошелём? Я уверен, вы будете довольны.

Я понимаю, что в тусклом свете и из-за своей озабоченности он принимает меня за актёра, игравшего короля. Мои цепи не слишком заметны.

— Да, нам заплатили, — говорю я. — И король признался во всём в ваше отсутствие. Он умоляет об освобождении.

— И он его получит. — Гамлет внимательно смотрит на меня. — У вас другой акцент, — говорит он. — Быть может, вы самозванец?

— Ничто не изменилось, — реку я, — и изменилось всё. Но только ты можешь положить этому конец.

— Меня не запугать, — говорит Гамлет. Выражение его лица становится угрюмым. — Убирайся отсюда, пока я не проткнул тебя насквозь.

— Ты никого не проткнёшь. В вашем мире никогда ничего не происходит, пока кто-нибудь не бросится в пруд.

— Мерзавец, — говорит он и обнажает свой меч. — Этого я не приму.

Я смеюсь ему в лицо и ухожу, оставляя его в бормотании. Лучшая вещь в нижнемирье, хотя и несколько болезненная, — это исчезание по желанию.

Я угрюмо удаляюсь, дабы понаблюдать за последующими событиями. Я знаю, что ничего не произойдёт, и всё же надеюсь. Всё, что угодно, предпочтительнее, чем шастать и бренчать цепями о паркет. Удивительно, но происходит много чего. Гертруда отравлена. Клавдий пронзён насквозь. Сам Гамлет, в ужасе от своей активности, подставляется под удар. В финале, что самое удивительное, Фортинбрас благословляет их всех. Я мог бы лучше, но воздерживаюсь от комментариев. Иногда лучше выглядеть неуверенно. Кроме того, теперь я знаю, что до избавленья от моих цепей осталось совсем немного.

Клавдий присоединяется ко мне на башне, доверительно приобняв за плечи.

— Не так быстро, дурачок, — говорит он. — Это ещё не конец.

Гертруда, стоящая в углу, подмигивает.

— Помнишь трёх ведьм? — шепчет он. — Помнишь призрак Банко? Теперь мы повеселимся по-настоящему.

— Повеселимся? — удивляюсь я. — По-настоящему?

Гертруда царственно приближается ко мне, звеня своими цепями.

— Точно, — говорит она. — Как только Лир выйдет на пустошь, мы выбьем из него всю дурь.

— А ещё заставим Калибана немного поёжиться, — мечтательно произносит Клавдий.

Я чувствую, как хладные ветры нижнемирья пронзают меня насквозь, подобно хихикающим ножам.

Прогнило что-то в датском королевстве. Определённо.

Перевод — Антон Лапудев