Сергей Катканов Приключения Ариэля, рыцаря двух миров. Том I

Посвящаю моим внукам Игорю и Константину


Да не смущается сердце ваше,

И да не устрашается (Ин 14;27)


Часть первая. Царство пресвитера Иоанна


Глава I, в которой мы впервые встречаемся с рыцарем Ариэлем


В царстве было много такого, к чему Ариэль никак не мог привыкнуть. Вот, например, самоцветная река. Для всех она была так же обычна, как небо, как деревья, как дома и дворцы, а он смотрел на бесконечное движение небольших драгоценных камушков и глаз не мог от них оторвать. По гранитному руслу этой реки вместо воды непрерывным потоком шуршали рубины, сапфиры, изумруды, топазы и ещёмножество разных камней, названия которым никто не удосужился придумать. Река протекала километрах в 30-и от столицы, у самых гор. Выныривая откуда-то из-под горы, она вскоре опять ныряла под гору, непонятно, где имея исток и куда потом впадая, да об этом никто и не думал.

От города до реки была прекрасная дорога, иногда люди приходили сюда небольшими кампаниями, чаще всего с маленькими детьми, которые ещё не утратили способности удивляться столь привычным и обычным для взрослых чудесам Божьего мира. Дети кричали от восторга, они погружали ручки в шуршащие камушки, обязательно набивали себе полные карманы этих «драгоценностей», чтобы потом растерять их в каких-нибудь детских играх. А родители, радостно улыбаясь, смотрели не столько на реку, сколько на детей, бесконечно восхищаясь своими малышами, которые и были настоящими драгоценностями царства.

Наверное, Ариэль, несмотря на свою суровую службу, так и остался ребёнком. Вернувшись из очередного рейда на границы царства, он любил иногда встать посреди ночи и скакал на берег самоцветной реки, чтобы встретить здесь рассвет. Ночью все камни серы, слышно только их бесконечное шуршание, словно мурлыкает большой и добрый зверь, но вот из-за горы стремительно вырывается первый луч солнца, и река разом вспыхивает фантастическим разноцветьем лучиков, которое отражается в серых стальных глазах рыцаря и наполняет его душу тихим восторгом.

Так было и сейчас. Закончился очередной поход, пришёл очередной отпуск, Ариэль ранним утром, когда здесь ещё не могло быть людей, сидел на гранитном уступе самоцветной реки и, глядя на шуршащие камушки, ни о чём не думая, глубоко вдыхал свежий утренний воздух, испытывая ни с чем не сравнимое ощущение полноты бытия.

На поверхности реки показался средних размеров фиолетовый сапфир, через мгновение он вновь исчез бы в глубине, но не успел – Ариэль лёгким стремительным движением выхватил камушек и, положив его на ладонь, вспомнил, как познакомился со своей невестой Иоландой.

Гуляя однажды по торговой площади столичного города Бибрика, где было множество различных мраморных павильонов, в которых чего только не предлагали, он зашёл в один из них. Здесь прекрасная юная мастерица предлагала всем желающим ковры с ручной вышивкой. Отвесив девушке вежливый поклон и едва взглянув на неё, он сразу же увидел большой ковёр тончайшей работы, на котором было изображено дерево Сифа. Ковёр не просто поразил его, а буквально поглотил всю его душу. Ариэль ошеломлённо рассматривал удивительную работу, ничего вокруг не замечая, он даже не знал, сколько времени прошло, а, может быть, время и вовсе исчезло. Потом рыцарь посмотрел на девушку и от растерянности задал бессмысленный вопрос:

– Это ваша работа?

– Конечно, моя, – тихо улыбнулась девушка. – В царстве торговцев нет.

– Но ведь это же невероятно. На дереветысячи листьев и ни одного одинакового, каждый из них – самостоятельное произведение искусства, а между тем они образуют столь гармоничное единство, что, кажется, убери один из них, и картина рассыплется. А ваши птицы? Их здесь сотни, и тоже все разные, и каждая достойна рая. Мне кажется, я слышу, как они поют.

– О, нет, любезный рыцарь, до создания звуковых картин моё мастерство ещё не продвинулось.

– А я слышу…

– Вы, должно быть, видели настоящее дерево Сифа? Ведь вы из пограничных рыцарей?

– Почему вы так решили? Все рыцари нашего Ордена носят белые плащи, не только пограничные.

– У вас удивлённые глаза. Мне кажется, такие глаза могут быть только у человека, который на приграничных территориях часто видит много удивительных и необычных вещей.

– Да чьи же глаза не станут удивлёнными, если он увидит вашу удивительную работу?

– Дело не в моей работе. Я однажды видела вас на улице. Вы куда-то спешили и вообще не смотрели по сторонам, а глаза ваши были такими же удивлёнными.

Только теперь, тронутый этими словами, Ариэль посмотрел девушке в глаза. Они были глубокого фиолетового цвета. Потом он увидел и тонкие черты лица, достойные самой благородной принцессы, и густые белые волосы, словно седые, хотя такая юная особа, конечно, не могла быть седой. Но пока перед ним были только огромные фиолетовые глаза поразительной глубины, в которые он смотрел, не отрываясь, кажется, ещё дольше, чем рассматривал её работу. И она, так же не отрываясь, смотрела в его серые стальные глаза. В её глазах Ариэль прочитал счастье обретения. Наконец он прошептал очень тихо и медленно, словно во сне:

– Я никогда не видел настоящее дерево Сифа. Оно растёт на столь отдалённой окраине царства, что я, должно быть, не скоро до него доберусь. Но теперь в этом нет необходимости, настоящее дерево не может быть прекраснее вашей вышивки.

– Значит вы берёте эту работу? – так же тихо прошептала девушка. – Она висит здесь уже давно и до сих пор никого не заинтересовала. Может быть, из-за большого размера, а может быть потому, что никто не увидел в ней того, что увидели вы.

– Господь всем закрывал глаза на ваше рукотворное чудо, чтобы оно могло дождаться меня.

– И в вашем доме есть достаточно большая и свободная стена, чтобы разместить такой ковёр? – голос девушки звучал так нежно, что Ариэль слышал не столько слова, сколько саму нежность, а она, должно быть, именно этого и хотела.

– В моём доме есть такая стена, а если бы её не было, ради вашего ковра я бы построил новый дом.

Девушка наконец смутилась, и они оба почувствовали, что подошли к той грани, переступать которую не стоило. Ариэль аккуратно снял со стены ковёр, бережно его свернул, положил на плечо и сказал на прощание:

– Может быть, наши пути ещё пересекутся?

– Они уже пересеклись, – еле слышно сказала девушка, опустив глаза.


***


Незадолго до этой встречи Ариэль увлёкся ювелирным делом. Некоторые камушки из самоцветной реки он шлифовал, некоторые гранил. Для начала он сделал себе чётки на сто бусин из кроваво-красных рубинов, которые больше всего любил. Потом украсил такими же рубинами рукоятку кинжала. На этом его фантазия иссякла, а теперь он точно знал, что должен сделать. Ранним утром он поскакал на берег самоцветной реки, присел на гранитном уступе и начал высматривать фиолетовые сапфиры. Они встречались здесь реже, чем остальные камни, так что Ариэлю потребовалось немало терпения. В реку нельзя было заходить, как в зыбучие пески, ласковое шуршание навсегда поглотило бы человека, а с берега сложно было высматривать редкие сапфиры, к тому же они появлялись на поверхности лишь на мгновение, сразу исчезая в глубинах реки, но реакция опытного фехтовальщика была не просто мгновенной, а молниеносной, движения его руки, столь стремительные, что их трудно было уловить взглядом, время от времени выхватывали из реки фиолетовые сапфиры.

Ариэль набрал целый мешочек камней – с большим запасом, чтобы потом отобрать самые лучшие. Прискакав домой, он, не отдыхая, сразу же принялся за работу. Сначала отобрал камни с самым глубоким цветом, такие же, как глаза девушки, имя которой он даже не догадался спросить. Потом начал подбирать их по размеру, не одинаковые, но такие, чтобы они подходили друг другу. Он хотел создать ожерелье той гармонии, которая отражала бы гармонию души его новой знакомой. Его сердце переполняло радостное волнение. Неужели он не ошибся, и ему действительно удалось обрести свою половинку? Ответ на этот вопрос зависел сейчас от того, удастся ли ему ожерелье. Если эта девушка суждена ему Богом, он сможет почувствовать гармонию её души, и Бог поможет ему вложить эту гармонию в ожерелье. А если нет, то нет. Ему лишь надо будет увидеть её глаза, когда её взгляд упадёт на его работу. Увидев ожерелье, которое должно принадлежать ей и только ей, она сразу его узнает. Или не узнает. Вскоре всё прояснится.

Он не знал, сколько просидел за работой, может сутки, а может больше. О еде он даже не вспоминал, при этом испытывал удивительный прилив сил, а его и без того зоркое зрение, кажется, многократно обострилось, и способность одновременно удерживать в сознании бесчисленное множество самых разнообразных деталей, без чего не может быть ни фехтовальщика, ни художника, сейчас вышла у него за обычные, и так довольно широкие пределы. Срезая едва заметную глазу грань, надо было видеть всё ожерелье, в котором тысячи таких граней и которое пока существовало только в его воображении. И вот наконец работа была закончена. Ожерелье безусловно получилось, но главное было не в этом. Есть ли в нём её душа? Это оставалось неизвестным. Он едва взглянул на ожерелье, ему не было смысла его рассматривать, имело значение лишь то, что увидит она. Вскочив на коня, он поскакал к её беломраморному павильону.

Её могло там и не быть, мастера иногда подолгу не появлялись в своих павильонах, если сидели за работой и пока им нечего было предложить, а предлагали всегда только свою работу. Но она была на месте. Казалось, она и не сходила с него. Девушка стояла у стены, где ещё совсем недавно висел ковёр с деревом Сифа. Её ресницы были опущены, судя по всему, она молилась. Ариэль только сейчас заметил, какая стройная и хрупкая у неё фигура. На ней было удивительное сиреневое платье очень простого, но элегантного и благородного фасона. Увидев её в этом платье, Ариэль уже не сомневался, что его ожерелье ей понравится, потому что он смог её понять и не ошибся в том, что её душе суждено слиться с его душой. Они были созданы друг для друга, и она, конечно, должна была понимать это так же хорошо, как и он.

– В прошлый раз я так и не спросил, как вас зовут, – смущённо спросил рыцарь.

– Иоланда, – тихо, без улыбки ответила девушка.

– А меня – Ариэль.

– Я так и знала, – Иоланда смотрела на него по-прежнему не улыбаясь, словно переживая глубокое потрясение. – Значит мне удалось вас понять?

– Вам это удалось, ещё когда вы вышивали дерево Сифа. Ещё не зная меня, вы делали эту работу для меня. А я хочу подарить вам эту безделицу, – Ариэль протянул Иоланде ожерелье.

Иоланда взяла сапфиры и смотрела на них так, будто держит в ладонях весь мир, всё, что было вне этой работы, перестало для неё существовать. Ариэлю казалось, что под её взглядом камушки начинают переливаться как-то совершенно по-особому, что только теперь сапфиры ожили и начали говорить, её губы тронула чуть заметная улыбка, она посмотрела на него, словно возвращая ему свет сапфиров.

С этого момента слова уже не были нужны. Ариэль с облегчением выдохнул:

– Мне 29 лет. Через год я достигну брачного возраста, и мы поженимся.

– И мы поженимся, – чуть слышно повторила Иоланда, опустив ресницы.


Глава II, в которой канцлер говорит магистру непонятное


В большом зале дворца, стены которого были отделаны эбеновым деревом и слоновой костью, сидели за массивным дубовымстолом два крепких седобородых старика. Один из них, одетый в тёмно-серый хитон свободного покроя, был явно хозяином этого дворца и хозяином положения. Это был канцлер царства пресвитера Иоанна. Второй – в белоснежном плаще, надетом на такую же белоснежную тунику, безусловно, стоял в иерархии ниже канцлера, это было заметно даже по тому, что он сидел в тяжёлом кожаном кресле не настолько вольно, и всё-таки он держал себя с подчёркнутым достоинством, которое не столько отражало характер этой встречи, сколько его внутреннюю суть, во всех ситуациях неизменную. Это был магистр Ордена рыцарей пресвитера Иоанна.

На лице канцлера отражалась некоторая озабоченность. Тому, кто никогда не был в царстве пресвитера, трудно понять, насколько удивительным было здесь такое выражение лица. В царстве можно было прожить бесконечно долгую жизнь, ни разу не увидев озабоченности ни на одном лице. Магистру это уже не грозило, он видел, что канцлер, хоть и продолжал оставаться, как всегда спокойным и уравновешенным, но в его сознании пульсирует вопрос, ответ на который предельно важен, но пока ему не известен. Магистр это видел, но не мог поверить тому, что видит. В царстве давно уже не было вопросов без ответов, во всяком случае таких, от которых зависело хоть что-нибудь важное, и вот теперь такой вопрос возник. Впрочем, магистр, вполне это осознавая, нисколько не утратил своей внутренней безмятежности, да и не мог её устранить, во всяком случае, он был в этом уверен.

– Ты прочитал послание императора Мануила? – спросил, наконец, канцлер.

– Ах вы об этом… Прочитал. Безудержный полёт фантазии, выдумка от начала и до конца.

– Ты хочешь сказать, что послание лживо?

– Ну не так грубо. Это именно фантазия. Своего рода поэма.

– А ты знаешь, как к нам попала эта «поэма»? Её нашли в пограничных горах на теле мёртвого рыцаря. Рыцарь этот был не наш – из внешних. И вот он в одиночку пустился в путь через горы, преодолеть которые без карты не дано ни одному человеку, а карты у него не было, да и не могло быть. Он шёл через заснеженные перевалы, где нет ничего живого. Он пробирался узкими скользкими тропками вдоль бездонных пропастей. Он забирался на почти отвесные скалы, когда их было не обойти. Даже представить себе не могу, как он это делал, ведь при нём не было никакого специального снаряжения. И ни крошки еды при нём не обнаружили. Судя по тому, насколько истощённым было его тело, он уже давно ничего не ел. И всё-таки он продолжал идти вперёд. Ему удалось преодолеть две трети пути. Если бы я не знал об этом, и меня спросили бы, может ли такое быть, я назвал бы дюжину причин, по которым это принципиально невозможно. А он это сделал, претерпев такие страдания, каких не выпало на долю всех подданных пресвитера вместе взятых за последнюю пару веков. И ведь он выполнил задачу, дойдя до тех пределов, до которых иногда достигают патрули наших пограничных рыцарей. Он умер от крайнего истощения. Наши нашли его лежащим на спине, правую руку он прижимал к груди, где под одеждой хранилось послание.А знаешь, что самое удивительное? Это послание было написано на пергаменте обычными чернилами, которые смываются водой, а ведь он шёл и под дождём, и под снегом, но ни одна буква послания не оказалась размыта. Такое возможно лишь при особой Божьей воле. Значит, это был не просто посланник императора Мануила, это был посол Божий. Богу было угодно, чтобы мы это прочитали. А теперь вернёмся к твоей версии о том, что некий фантазёр из внешних людей сочинил поэму, и ему почему-то очень захотелось, чтобы мы её прочитали. Как же надо любить свой вымысел, чтобы ради его распространения совершить такой подвиг?

Канцлер говорил почти шёпотом, голос его был бесстрастен, как и всегда, но его слова заставили магистра пережить такое потрясение, каких он не испытывал никогда в жизни. В этом мире не существовало ничего, что могло бы не уместиться в его сознании. Иногда ему поручали сверхсложные задачи, выполнение которых стояло на грани невозможного, но эти задачи всегда были ему понятны. Всё, что касается их выполнения, достаточно быстро складывалось в стройную схему. Он схватывал самую суть задания и вместе с рыцарями Ордена выполнял его. И вот сейчас он почувствовал внутри себя странный распад. Умея выстраивать в безупречную цепочку тысячи фактов и просчитывать действия на сотни шагов вперёд, сейчас, имея дело лишь с несколькими фактами, он не мог предложить даже первого хода. Магистр погрузился в молитву. Канцлер понял это и не мещал ему. Наконец магистр взял со стола высокий хрустальный стакан с родниковой водой, сделал несколько глотков, медленно поставил его на место и сказал:

– Моя молитва недостаточно чиста, поэтому суть происходящего ускользает от меня. Кажется, впервые в жизни, я не могу понять, с чем имею дело. Остаётся одно – рассматривать то, что нам известно по частям, в надежде увидеть в конечном итоге общую картину. Помогите мне, ведь вы старше меня лет на сто.

– Да не на сто, а куда побольше, – грустно улыбнулся канцлер.

– Тем более, – нисколько не удивился магистр. – Итак, первое. Император Мануил просит прислать помощь для защиты Гроба Господня. Но ведь известно, что Иерусалим взят на Небо и Гроб Господень вместе с ним. Святого Града больше нет на земле. Его просто не может быть в условиях земной реальности. Поэтому я и воспринял призыв к защите Гроба Господня как некое художественное допущение с целью создания героической поэмы.

– А царство пресвитера Иоанна, по-твоему, может существовать в условиях земной реальности?

– Не понимаю вопрос, ваше превосходительство, – смущённо улыбнулся магистр.

– Что если всё наше царство, да и нас с тобой в придачу, просто кто-то придумал с целью создания героического романа? А теперь ещё и сокрушается по поводу того, что роман получился не слишком героический.

– Ваше превосходительство, – магистр становился всё более официален, – я могу оперировать фактами только в системе координат царства пресвитера Иоанна.

– Вот именно. Об этом и речь. А кто тебе сказал, что в Божьем мире не существует других координатных систем?

– Но тогда они ни в коем случае не должны пересекаться, потому что на выходе неизбежно возникнет хаос.

– Да неужели ты не понял, что они уже пересеклись, и явно по Божьей воле. Вот оно – послание императора Восточной Римской Империи – в нашем Царстве. И подвиг рыцаря, который его доставил, достаточно свидетельствует о его подлинности.

– Но пока ситуация не вынуждает нас к конкретным действиям. Что если это соблазн, и Бог испытывает нас – достаточно ли у подданных пресвитера духовной мудрости и смирения, чтобы противостоять этому соблазну? Мы можем сейчас ломануться со всей своей необоримой силой во внешний мир, но никого не спасём, а лишь погубим оба мира.

– Если бы не этот вопрос, так никаких других вопросов и не было бы.

После этих слов канцлера магистр начал понемногу обретать внутреннюю опору и уже более уверенно продолжил:

– Я вполне могу допустить, что во внешнем мире есть нечто такое, о существовании чего мы даже не догадывались. Может быть, Гроб Господень по-прежнему на земле, а христианские рыцари сражаются и гибнут, защищая его. Но давайтевспомним, за счёт чего царство пресвитера добилось столь поразительных успехов в духовном строительстве. Уже лет сто, как в нашем царстве ничьи уста не изрекли лжи. Не многие и помнят тех несчастных, которые соврали и тем обрекли себя на горькую участь изгоев. Ни одного смертного греха в нашем царстве больше никто не может совершить. Отношения между нашими людьми абсолютно доброжелательные, они забыли, что такое ненависть. Конечно, подданные пресвитера Иоанна до сих пор совершают некоторые грехи, но это лишь потому, что мы по-прежнему на земле, а не в Царстве Небесном. Мы достигли предельного для земных условий уровня духовного совершенства, при этом полностью решив материальные проблемы. Наши люди живут в прекрасных домах, еду имеют какую захотят и сколько угодно, каждый занимается любимым делом, никто и ни в чём не знает принуждения. Мы лечим любые болезни, едва только они появляются, мы достигли поразительного долголетия. Мы создали прекрасный мир. А за счёт чего? За счёт изоляции от внешнего мира. Вы лучше меня знаете, канцлер, что мы не выбирали изоляцию, она дана нам Богом. С одной стороны наше царство прикрывают непроходимые пограничные горы, с другой стороны – зыбучие пески, а с моря – миролюбивые мусульмане, которым мы даровали свободу веры и процветание, которое они ни на что не променяют. А во внешнем мире правит смертный грех и его носители. Там бушуют страсти, голод, болезни и злоба. Едва только соприкоснувшись с внешним миром, мы впустим к себе всё это и разрушим царство.

– Всё так, дорогой магистр, всё так. Но вот скажи мне: если мы не нарушим изоляцию, а внешний мир сам вторгнется в царство, изыскав для этого такой способ, о котором нам пока не известно? Готовы ли мы к отражению агрессии мира, который бурлит греховными страстями?

– Мы так прекрасно к этому готовы, что у врага не будет ни одного шанса. Наша армия достигла полутора миллионов. Даже если весь внешний мир объединится против нас, а они никогда не смогут объединиться, потому что среди них царит раздор, но даже если и смогут, им не выставить против нас и половины такой армии. Я уж не говорю о подготовке. Любой наш рыцарь, оказавшись в комнате, где полно мух, за пару минут перебьёт мечём всех до единой. Это фехтование такого уровня, какого не может быть во внешнем мире, потому что оно основано на непрерывной молитве. Наша армия практически непобедима. Да и откуда бы нам ждать нападения?

– А что если со стороны мусульман?

– Да они сами перебьют любых агрессоров, наши рыцари и в поход выступить не успеют.

– А если они присоединятся к агрессорам?

– Этого не может быть. Мы даровали им такую прекрасную жизнь, которую они будут защищать до последней капли крови. Ни один агрессор не сможет дать им ничего лучшего или большего, по сравнению с тем, что дали им мы.

– А мы можем предложить им ключи от исламского рая?

– Не понял. Исламского рая не существует.

– Но они-то уверены, что существует. Ты не можешь себе даже представить, что такое исламская тоска по священной войне. Если к их берегам пристанет мощный флот агрессивных единоверцев, некоторые наши мусульмане, конечно, встанут на защиту того благосостояния, которое мы им даровали, и сохранят верность пресвитеру, но другие будут рыдать от счастья, встретив единоверцев, которые предложат им священную войну против нас. И тогда среди наших мусульман для начала начнётся гражданская война при мощной поддержке извне со стороны недругов.

– И тогда вопрос будет решён нашими непобедимыми рыцарями.

– А я бы не был так уверен в их непобедимости.

– Но почему?

– Потому что наши рыцари не закалены в битвах со злом. Их боевая техника безупречна, но с настоящим беспредельным злом они никогда не сталкивались, их души лишены сопротивляемости. На настоящей большой войне проблема не в том, чтобы победить злодея, а в том, чтобы самому не стать злодеем. Для этого требуются навыки, которых наши рыцари совершенно лишены.

– Мне трудно вас понять, ваше превосходительство. Я родился и был воспитан, когда Эпоха Вражды осталась в далёком прошлом, а в Царстве не благословляют изучать прошлое. Но если моя душа не несет на себе отпечатков злобы, то я считаю, что в этом моя сила, а не слабость.

– Ты не представляешь себе, мой милый магистр, как легко эта сила оборачивается слабостью. Я ведь вовсе не имел ввиду напугать тебя исламской угрозой. Это частность. И пограничные горы не настолько непроходимы. Если бы мне поручили провести через них сильную армию, я смог бы это сделать – с потерями, конечно, но провёл бы. И преодолеть зыбучие пески тоже есть свои способы. Но и это всё частности. Главная наша проблема не в угрозе внешнего вторжения, а в нас самих. Ты правильно сказал, что царство сейчас находится на пике духовного развития. Но вот представь себе, что ты лез на гору и достиг пика. Оттуда все дороги ведут вниз. Вскоре в нашем Царстве начнут распространяться такие духовные болезни, каких не только Царство никогда не знало, но какие и во внешнем мире не часто встретишь.

– Этого мне уже не дано понять. А главное, чего я не понимаю: зачем вы делаете вид, что советуетесь со мной? Вы же видите все эти проблемы на ту глубину, которая мне не доступна.

– Неужели ты обиделся?

– Какие могут быть обиды… Вы не представляете себе, с каким удовольствием я называю вас превосходительством, ведь вы действительно, превосходите меня во всём, кроме разве что фехтования. Поэтому я и не понимаю, чем могу быть полезен при обсуждении тех вопросов, внутренний смысл которых ускользает от меня.

– Ещё как можешь быть полезен. Моя юность пришлась на Эпоху Вражды, когда пресвитер Иоанн ещё только начал созидать наше Царство. В итоге мне понятно то, что недоступно тебе. Но и я легко могу упустить то, что для тебя ясно, как Божий день. И моя сила так же легко может обернуться слабостью.

– А пресвитер знает о послании императора Мануила?

– Разумеется, знает. Иногда мне кажется, что пресвитер знает всё на тысячу лет вперёд, причём в деталях. Но он поручил принять решение нам с тобой. Причём, решение должно быть согласованным, не вызывающим ни у одного из нас сомнений.

– Опять не могу понять. Зачем это, если все мы знаем, что только пресвитер может принять безупречное решение?

– Ты пойми, магистр, что пресвитер не равен Царству. Он считает, что это решение должно исходить из недр Царства. В отличие от него, мы с тобой не безупречны, но высшая мудрость в том, чтобы это решение приняли мы.

– Но мы не очень понимаем друг друга. Я, например, не считаю, что мы должны выполнить просьбу императора. Всё в моей душе восстаёт против самой идеи крестового похода. Как можно во имя веры убивать людей? Ведь это означает убить веру в своей душе. В такой войне не может быть победы. Если мы двинем своих рыцарей на освобождение Гроба Господня, мы погубим их души.

– Или закалим. А без этого души наших рыцарей скорее погибнут на пуховых перинах, чем на войне.

– Значит, вы всё-таки за наше участие в крестовом походе?

– Не могу настаивать, если ты решительно против. Я прекрасно понимаю, что в твоих словах есть своя правда, но это не вся правда. Со своей стороны, я решительно настаиваю только на одном: мы не можем оставить послание императора совершенно без последствий.

– Да, пожалуй… Подвиг внешнего рыцаря и на меня тоже произвёл огромное впечатление. Такое великое деяние мы не можем оставить без последствий. А что если нам послать для начала не войско, а разведчика?

– Неплохая мысль. Но это должен быть рыцарь, обладающий особыми качествами. Он должен быть готов встретиться во внешнем мире с такими вещами, каких вообще невозможно себе представить.

– Опять вы говорите непонятное, ваше превосходительство. Впрочем, есть у меня на примете один рыцарь, который может понять вас лучше, чем я.

– Что за рыцарь?

– Из пограничной стражи. Он достигал самых отдалённых пределов нашего царства. Мне кажется, он и жить без этого не может, вся его душа нацелена на встречу с неведомым. А на наше Царство он смотрит с таким удивленным восхищением, как будто каждый день видит его впервые.

– Очень интересно. А кто его родители?

– Неизвестно. Он подкидыш. Наверное, единственный подкидыш во всём Царстве. Его, примерно двухлетним, нашли в пограничных горах, с нашей стороны, разумеется. Вырос в детском дворце. Имеет дар молитвы редкой чистоты. Так же имеет реальный боевой опыт – сражался с драконами, вышел победителем. Это один из лучших рыцарей Ордена. Его зовут Ариэль.

– Вот видишь, дорогой магистр, мы с тобой всё-таки нашли общее решение.


Глава III, в которой Ариэль рассказывает Иоланде

о том, что видел на приграничных территориях


Ариэль пригласил Иоланду на самоцветную реку, чтобы встретить здесь рассвет. Девушка, как и ожидал рыцарь, была очарована.

– Никак не думала, что на этой реке душа может пережить такой праздник, – восхищённо сказала она. – Разноцветье камней вспыхнуло так, словно новая жизнь явилась из небытия – сказочная, прекрасная, радостная жизнь.Самоцветы на тысячи голосов прославляют Господа, как живые. Я была здесь всего один раз, в детстве и, откровенно говоря, не помню своего впечатления. Было интересно, забавно, но, кажется, и не более того. Для ребёнка всё в этом мире естественно, он удивляется всему, а значит – ничему не удивляется. Видимо, надо дорасти до того, чтобы в естественном увидеть сверхъестественное, в творении почувствовать Творца. Но не все дорастают. Обыденность так засасывает. Ариэль, ты постоянно даришь мне меня.

– Это тоже ты? – добродушно улыбнулся Ариэль, протянув Иоланде опалесцирующий камушек с голубиное яйцо.

– Мидриз! – воскликнула она. – Это же такая редкость! У меня есть мидриз, но совсем крохотный, я даже не знала, что бывают такие крупные.

– Если посмотреть на него в темноте, он начинает светиться, и чем дольше на него смотришь, тем сильнее он светится.

– Я знаю, но о происхождении мидризов рассказывают разные небылицы. В самоцветной реке их, конечно, нет. Откуда же они берутся?

– Об этом орлов не плохо бы спросить, но они не очень разговорчивы.

– Ты разговаривал с орлами?

– Мы с ними в гляделки играли. Я так и не понял, что они хотели мне сказать. В приграничных горах есть несколько высоких скал, на которых вьют гнёзда гигантскиеорлы. Размах их крыльев достигает трёх метров. Я много раз видел орлов с земли и вот однажды захотел познакомиться с ними поближе. Забираться на скалы мне нравится, есть опыт, тренировка. Орлиная скала оказалась довольно сложной, там много отвесных склонов, но ничего, забрался, только руки немного ободрал. На вершине скалы было два гнезда, в одном пищали 3 птенца, каждый размером с крупную курицу, а другое гнездо казалось брошенным. Я заглянул в это гнездо и увидел на дне его крупный мидриз, от моего взгляда он сразу же начал тихо светиться, а потом всё сильнее и сильнее. Я не стал брать мидриз в руки, решив, что надо дождаться крылатых хозяев. Может быть, думаю, лучами мидриза я подал орлам сигнал о том, что у них гость? Орлы, действительно, вскоре прилетели, их было двое, видимо – родители тех малышей, что пищали в гнезде. Впервые я увидел этих великолепных птиц так близко и смотрел на них с невольным восхищением. Один из орлов, видимо, отец семейства, сделал в моём направлении три шага и внимательно посмотрел мне в глаза. Никогда в жизни я не забуду этот орлиный взгляд. Его глаза были цвета расплавленного золота. В них явственно читался разум, только не человеческий, не доступный нашему пониманию, непроницаемый. Может быть, орёл что-то хотел сказать мне этим взглядом, но скорее всего он просто читал мою душу, как открытую книгу, чтобы понять, что я за человек и как ко мне относиться. Я тоже смотрел ему в глаза, не отрываясь, желая увидеть в них новый, неведомый мир.

– Ты понял орла? Смог заглянуть ему в душу?

– Нет. Его душа, безусловно прекрасная, если судить по его взгляду, так и осталась для меня недоступной. И всё же те минуты, когда я стоял на пороге прекрасной орлиной души, остались для меня незабываемыми и чудесными. Между тем орёл, видимо, узнав обо мне всё, что ему было необходимо, взял в клюв мидриз и протянул мне. Я поклонился орлам и стал спускаться вниз. С тех пор я ещё не раз был в гостях у орлиной семьи и чувствовал, что они меня узнают, что они мне рады. Каждый раз они дарили мне мидризы, видимо, в знак своей симпатии. Камушки я дарил братьям рыцарям, но самый крупный берёг, как теперь выяснилось для тебя.

– Как это чудесно, – прошептала Иоланда. – А ты знаешь, Ариэль, что про тебя в нашем царстве рассказывают легенды? Например, про твой танец со змеями. Мне не терпится услышать рассказ об этом от тебя самого.

– Нет, я не танцевал со змеями… Это они со мной танцевали… На одной из окраин нашего царства, есть обширный степной район, где издавна обитают змеи. Живут они в норах под землёй, на поверхность выползают не часто и не известно, когда. Во всяком случае, при появлении людей, они не показываются. А люди из этих змей готовят снадобье, которое помогает от всех болезней. Точнее, экстракт, который получают из змей, добавляют в различные снадобья, которые помогают каждое от своей болезни. Но змей ради этого жестоко убивали. Люди поджигали стенную траву и змеи, начиная задыхаться в своих норах от дыма, вылезали на поверхность и гибли в огне.

Эта безжалостная охота была, наверное, последним пережитком Эпохи Вражды. Когда мне рассказали об этом, я решил, что надо что-то придумать, найти выход, который позволит людям получать снадобье, не обрекая змей на такую жестокую смерть. У меня не было ни одной мысли о том, как это можно сделать, и я решил для начала отправиться в гости к змеям, надеясь, что они сами дадут мне подсказку, хотя опыт общения с орлами уже показал мне, что разум, выражающий себя без помощи слов, порою остаётся недоступным.

Я отправился в змеиную степь ночью, в одиночку, когда все люди спали. Оружия при мне не было, даже кинжала с собой не взял, полагая, что в случае нападения всё равно не смогу победить десятиметровых змей толщиной с руку.

– Неужели тебе не было страшно? Ведь ты шёл, может быть на смерть. Представив себе, как в кромешной тьме длинные мускулистые канаты душат одинокого безоружного человека, можно было и испугаться.

– Я – рыцарь, Иоланда, идти на смерть – моя работа. В мирном и благополучном царстве пресвитера Иоанна это уже не многие могут себе представить, да людям это и не надо, и я раньше никому о своей работе не рассказывал, и тебе не стал бы, если бы ты не спросила. А тогда… Я почему-то был уверен, что змеи почувствуют моё миролюбие, поймут, что я пришёл ради их спасения, и не ошибся.

Удалившись от людских жилищ, я остановился посредистепи в непроницаемой темноте, достал мидриз, положил его на вытянутую ладонь и, внимательно глядя на камень, чтобы усилить его свет, начал молиться. Свет мидриза, конечно, не способный рассеять столь непроглядный мрак, вскоре всё же начал тускло освещать пространство в нескольких шагах от меня. Я неотрывно смотрел на камень, думая только о Боге, но едва мой взгляд скользнул мимо мидриза, как я увидел, что всё освещённое пространство вокруг меня полно змеями. Первое, о чём я подумал: как изумительно красивы орнаменты на их длинных блестящих телах. Эти чёрно-жёлтые, иногда зеленоватые орнаменты были очень сложны, замысловаты и гармоничны, в них чувствовалась некая неописуемая уравновешенность, а самое удивительное – они не были геометрически безупречными, их словно начертала живая рука. Это были рисунки Бога, и моя первая мысль о змеях, стала мыслью о Творце всего живого.

Между тем, движение змей, которые покрывали плотным ковром землю вокруг меня, становилось всё более упорядоченным, и вскоре они уже скользили по правильным окружностям, в центре которых был я. Так начался этот танец. Змеи начали понемногу поднимать головы, и я увидел их глаза, которые светились тусклым зеленоватым нефритовым светом. Это свечение змеиных глаз было словно неземным и должно было восприниматься, как холодное, космическое, но я всё же чувствовал тепло. Это было тепло, которое излучали души моих новых друзей, они давали мне понять, что любят меня.

Постепенно змеи всё больше поднимали головы над поверхностью земли, продолжая двигаться по окружности, и вскоре уже головы ближайших ко мне змей проплывали мимо меня одна за другой на уровне моего лица. Их нежные раздвоенные язычки так трепетно дрожали у самых моих глаз, они словно желали показать, как трепетно и нежно они ко мне относятся. Ближайшие ко мне змеи сузили круги, они почти меня касались, но всё же ни одна из них ни разу не задела меня, проявляя предупредительную деликатность. Потом их головы начали раскачиваться в такт удивительной неземной мелодии. Я помню эту мелодию, она всегда будет жить в моей душе, но я никогда не рискнул бы воспроизвести её ни на одном музыкальном инструменте – очарование змеиной песни неизбежно будет утрачено.

Змеи словно образовали своими телами удивительный цветок, в центре которого очарованный рыцарь играл роль пестика. Свой мидриз я давно убрал, теперь нефритовый свет, источаемый глазами змей, был уже достаточно ярок. Мне кажется, я видел этот змеиный цветок не только изнутри, но и снаружи. Танец продолжался, наверное, несколько часов, постепенно начало светать, головы змей стали опускаться всё ближе к земле, их круги становились шире, они понемногу отдалялись от меня. И тут произошло самое удивительное –змеи стали выползать из своих шкурок. Оставляя передо мной шкурки, они расползались по своим норам, словно таяли на земле. Стало светло, а я так и стоял, теперь уже совсем один. Сердце моё было переполнено нежностью этих удивительных Божьих творений.

Потом я собрал шкурки и отнёс их людям. Переработав эти змеиные дары, наши счастливые лекари сообщили мне, что шкурки в полном объёме содержат тот экстракт, который нужен для приготовления снадобий. Убивать змей не было никакой необходимости. С тех пор лекари просто собирают змеиные шкурки, не забывая благодарить змей и Бога.

– А я слышала, что у тех змей по две головы и каждая с рогами наподобие бараньих.

– Ну это уже фантазии наших сказочников. У змей по одной голове и никаких рогов нет, но, можешь мне поверить: они и без того достаточно удивительны.

– Принеси мне как-нибудь змеиную шкурку. Хочу изучить орнамент и использовать в своих работах.

– Замечательная мысль. Обязательно принесу.

– А ещё я хочу вышить тот змеиный цветок с рыцарем в центре.

– Можно попробовать, только, боюсь, что мои слова недостаточно передают красоту этого зрелища. Впрочем, у тебя может получиться ещё прекраснее, чем было.

– А расскажи мне ещё что-нибудь о своих приключениях.

– Слышала о золотоносных муравьях?

– Наверное, опять одни сказки.

– Эти существа и на самом деле сказочные. С виду они, как и все муравьи, но размером с упитанного поросёнка, при этом имеют крылья, как саранча. Далеко не летают, но реки, например, легко преодолевают по воздуху. Кроме того, у них есть небольшие клыки, которыми они сражаются, причём – храбро и умело. Живут эти муравьи под землёй, где добывают золото, а потом выносят его на поверхность. Это золото удивительной чистоты, почти вообще без примесей, такого во всём царстве нигде не встретишь. Днём муравьи выносят золотой песок на поверхность, складывая его небольшими холмиками. Ночью люди забирают золото. Это поразительный факт – муравьи добывают золото специально для людей, им самим оно не нужно. Ну, может быть, они как-нибудь используют его под землёй в своих целях, об этом ничего не известно, но то золото, которое они выносят на поверхность, предназначено именно для людей.

– Значит, эти муравьи – наши друзья?

– Не сказал бы. Никакой дружбы с нами они не хотят. Золотоносные муравьи имеют свою территорию, причём, весьма обширную, люди имеют право приходить туда только ночью, за золотом, когда ни одного муравья нет на поверхности. Один старый рыцарь рассказал мне историю о том, как они с братьями пришли к муравьям днём. Ничего плохого эти рыцари не хотели, им просто было интересно познакомиться с муравьями, хотя бы рассмотреть их поближе. Но муравьи их сразу же атаковали. А рыцари ведь редко ходят без оружия, и в момент нападения они рефлекторно выхватили мечи. Началось сражение, о котором тот рыцарь до сих пор вспоминает с ужасом. Казалось бы, опытному фехтовальщику совсем не сложно пронзить мечом насекомое, хотя бы и размером с поросёнка, но дело в том, что муравей, которого протыкали насквозь, вообще не претерпевал никакого урона, даже дважды и трижды пронзенный муравей продолжал атаковать с той же активностью. Только разрубленные пополам муравьи выходили из боя, и то некоторое время их головы продолжали кусаться и наносить раны клыками, а эти клыки, хоть и небольшие, но наносят очень серьёзные раны. К тому же муравьи, взлетая, поражали рыцарей и в грудь, и в плечи, и в головы. Атаковали они тактически грамотно, согласованно, безусловно, выполняя приказы. У них есть своё, причём весьма совершенное боевое искусство. Кроме того, атакуя, они не считаются ни с какими боевыми потерями, страх им неведом. Рыцари, пусть и с большим трудом, смогли изрубить в куски многих муравьёв, но их атаковали всё новые и новые муравьиные бойцы. В этой схватке было не победить, в конечном итоге рыцари один за другим потеряли сознание от бесчисленных ран. Ночью этих рыцарей вынесли люди, которые пришли за золотом.

– Но если муравьи так ненавидят людей, тогда почему они добывают для них золото?

– Вот в этом-то и была загадка. Может быть, муравьи вообще не знают ни любви, ни ненависти, а просто живут по раз и навсегда установленным правилам. Золото они добывают для нас, потому что так хочет Бог, при этом они всеми силами избегают прямого контакта с людьми, потому что Бог этого не хочет. Видимо, есть причины, по которым близкое знакомство с нами может причинить большой вред муравьиному княжеству, а то и погубить его. А, может быть, и людям это знакомство совсем не будет полезно.

– А тебе не хотелось узнать эти причины?

– Очень хотелось. Однажды я отправился туда, но решил, что действовать напролом нельзя, и сначала счёл за благо провести разведку. Территория муравьиного княжества почти со всех сторон окружена горами. Я забрался на одну из этих гор, оттуда всё княжество было видно, как на ладони, к тому же у меня очень острое зрение, а потому я смог рассмотреть дневную наземную жизнь муравьев во всех деталях. Первое, что меня поразило – идеальный порядок, который царил на их территории. Муравьёв на поверхности было много, если собрать в одном месте столько людей, то какой бы железной дисциплине они не подчинялись, поневоле возникнет сутолока. А у муравьёв при их непрерывном движении, казалось, воплотилась высшая форма гармонии каждого со всеми. Они двигались с постоянной скоростью, держали безупречно выверенную дистанцию, ни на миг не останавливались, каждый в любое мгновение чётко знал, что ему делать. Далеко не все муравьи занимались выносом золота на поверхность. Оказывается, это делают лишь их рабочие, они рыжеватого цвета. На некотором удалении от них маршировали стройными шеренгами муравьи-воины, они иссиня-чёрные. Поразительно было наблюдать, как шеренги муравьиной роты дружно, не ломая строя, взлетают, преодолевая ручей, и так же абсолютно синхронно приземляются. Некоторые группы муравьёв куда-то спешили с целями, которые я не мог понять, но нельзя было и мысли допустить, что они просто гуляют, настолько всё здесь было целесообразно и бесспорно подчинено единой программе. Различные потоки муравьёв редко пересекались, если же это случалось, они обтекали друг друга по оптимальным траекториям. И вот я увидел муравьиного князя, это был белоснежный муравей размером не больше других, но он отличался от других не только цветом, но и удивительным величием движений, насколько это определение применимо к муравью. Он шествовал внутри каре из муравьёв-воинов. Каре было строгой прямоугольной формы, а воины-гвардейцы раза в полтора крупнее других мураивьных бойцов. Каре с князем в центре двигалось медленнее, чем другие муравьи, по какой-то очень замысловатой, но явно целесообразной траектории. Даже представить было невозможно, что князь в сопровождении гвардейцев просто вышел подышать свежим воздухом. У каждого его движения, у каждого изменения направления была своя цель, недоступная человеческому разуму. Может быть, он был чем-то вроде дирижёра, который управляет этим огромным слаженным оркестром, но как и при помощи чего он им управляет, понять было невозможно.

Не так уж долго я рассматривал жизнь муравьиного княжества, но вдруг почувствовал, что не могу больше на них смотреть. Их идеальный порядок привёл меня в восторг, но я понял, что наблюдать за ними уже не в состоянии. Тогда мне стало ясно, что никакой контакт между муравьями и людьми невозможен. Их существование было идеально упорядочено. Разумные люди тоже всегда стремятся к порядку, и наше царство тому подтверждение. И у нас тоже всё продумано и целесообразно, но есть такой уровень высшей организованности, которого человеческое сознание уже не может выдержать. Представь себе, что в течение дня ты не можешь по своей воле даже за ухом почесать. Не можешь слегка замедлить шаг, если обратишь внимание на что-нибудь интересное. Или вот просто так взять и улыбнуться, безо всякой цели и смысла, просто потому, что на душе вдруг стало хорошо. Нельзя! Три улыбки в день в строго установленное время по жёстко регламентированным поводам. Человек не может так жить. А муравей не может жить иначе. Самый дисциплинированный человек, являясь частью самой жёсткой иерархической системы, всё же нуждается в некоторой доле своеволия, в том, чтобы иногда поступать по своему усмотрению, как захочется. А муравей, стоит ему не вовремя поднять не ту лапку, разом разрушит гармонию всего их княжества. Муравей – олицетворение долга в такой степени, какая неизбежно уничтожит человека, при этом самое незначительное понижение уровня долга разом уничтожит муравья. Мы не можем общаться с ними хотя бы даже так, как с орлами или змеями. Мы не можем даже просто стоять и смотреть друг на друга. Муравей не может просто стоять, его дела не ждут ни секунды, это требование общей гармонии. При этом я вовсе не считаю их бездумными и бездушными автоматами, не способными к общению. Они, безусловно общаются на каком-то своём уровне, но только с себе подобными. Не думаю, что в их сознании звучат только приказы, там, наверное, звучит и прекрасная музыка, но мы не сможем её услышать и понять.

В каком-то смысле их общность составляет единую личность, точнее – сверхличность, которая распределена по множеству тел, но продолжает оставаться единой. Каждый муравей – лишь часть единого целого, поэтому ничего не может делать самостоятельно, а нам он представляется самодостаточным субъектом, и до известной степени это действительно так, он куда более самодостаточен, чем одна из лапок сороконожки, но не настолько, как вся сороконожка целиком. Впрочем, это лишь предположение. Мы никогда не сможем понять, в какой мере муравей утрачивает индивидуальность, а в какой мере сохраняет её.

Я покидал муравьёв… как бы это сказать… несколько задумчивее, чем обычно. Потом они часто мне снились, но это не были обычные человеческие сны. Я чётко, в деталях видел во сне ту картину, которую когда-то наблюдал наяву. Может быть, это и было их послание, их контакт со мной.

– Муравьи, очевидно, позволили тебе понять о жизни что-то важное?

– Безусловно. Есть множество миров, которые сосуществуют рядом, но при этом не могут и не должны пересекаться, иначе они разрушатся. У нас иногда любят порассуждать о том, как всё устроено во внешнем мире, а не думают о том, что и рядом с нами существует множество иных миров, недоступных нашему пониманию. Чем рваться за пределы, лучше бы подноги внимательно посмотрели – до конца жизни хватило бы пищи для размышлений.

– Но ведь с орлами и змеями, тоже такими непостижимыми, ты всё-таки смог вступить в контакт.

– А с ними – смог. Вот и надо думать о том, что надо, а что не надо. Мир Божьего творения удивительно уравновешен, одно неосторожное движение может разрушить гармонию космоса, к этим же последствиям может привести бездействие, когда гармония требует действия.

Ариэль замолчал, Иоланда тоже задумчиво молчала. На её губах играла лёгкая счастливая улыбка. Наконец, она сказала:

– Мне кажется, Ариэль, что твоя душа – огромный и прекрасный дворец, где есть множество самых разнообразных комнат, каждая из которых по-своему замечательна. А моя душа – маленький дом с единственной комнатой. Между прочим, эта комната тоже очень красива, но она всего одна.

– Вот как? Может быть. Но ведь дворец моей души теперь твой, точнее – наш. Мы будем вместе в нём жить. Ты теперь королева этого дворца.

– Поэтому я и счастлива… А про тебя ещё говорят, что ты сражался с драконами…

– Не знал, что настолько знаменит… Но о драконах прошу меня не спрашивать, дорогая Иоланда.

– Ты решил запереть на ключ эту комнату дворца своей души?

– Нет, зачем. Эта комната так же открыта, как и другие. Просто я прошу тебя в неё не заходить. У каждого в душе есть то, с чем никому не стоит пересекаться. Хорошо ещё, что я не муравей.

– Благодарю за это Бога, – улыбнулась Иоланда, и они опять смотрели друг на друга глазами полными безграничного и безмятежного счастья.

Неожиданно со стороны города послышался стук копыт. Здесь царила такая тишина, что каждый звук был слышен издалека. Всадника пока не было видно, а скакал он, судя по тому, как стучали копыта, очень быстро. Ариэль не мог понять, кому так надо торопиться сюда в такую рань, но вскоре всё разъяснилось, рыцарь увидел гонца. Спешившись, гонец без всяких предисловий выпалил, обращаясь к Ариэлю: «Царь царствующих и повелитель повелевающих, милостью Божией пресвитер Иоанн сегодня приглашает вас, благородный рыцарь Ариэль, к себе на обед». Гонец тут же вновь вскочил на коня и исчез так же стремительно, как и появился. Ариэль посмотрел на Иоланду, немного виновато улыбнувшись, и сказал:

– До обеда осталось не так уж много времени, а мне надо ещё привести себя в порядок, так что скакать придётся быстро. Доберёшься до города одна?

– Конечно. Мы с моей лошадкой поедем не торопясь и будем думать о тебе. Я слышала, что когда-то очень давно на дорогах встречались разбойники, которые могли ограбить путника, хотя мне не верится, что люди могут нападать на людей. А в наше время девушке уж точно нечего бояться. Пресвитер, наверное, хочет дать тебе какое-нибудь очень важное задание.

– А может быть, он просто хочет покормить бедного рыцаря, у которого пока нет жены и которому никто не готовит вкусных обедов.

Обменявшись на прощание улыбками, они расстались.


Глава IV, в которой Ариэль встречается с пресвитером Иоанном


Ариэлю не надо было слишком долго собираться. Он лишь искупался в небольшом бассейне во дворе своего дома, побрился, надел свежую одежду, парадный плащ и отправился пешком через всю столицу во дворец пресвитера Иоанна.

Приглашение к пресвитеру на обед вовсе не означало обязательной аудиенции. Конечно, пресвитер никого не приглашал к себе без цели и без смысла, но цель и смысл приглашения могли остаться до поры непонятными. Вполне могло такое быть, что приглашённый, отобедав, просто отправится домой, лишь раз за время трапезы встретившись с удивительным, властным и добрым, взглядом пресвитера. Этот взгляд мог вспомниться человеку через много лет и оказать влияние на какое-нибудь важное решение. А, может быть, обрывок разговора, который человек случайно услышал за столом, был для него судьбоносен. Может, сам ритуал монаршей трапезы должен был оказать некое влияние на душу человека. Или ещё на какую-нибудь деталь во время обеда приглашённому было весьма полезно обратить внимание. Иногда после обеда пресвитер удостаивал приглашённых нескольких слов, а иногда и продолжительной беседы, но никто во время трапезы не терзал себя вопросом, произойдёт ли это. Все и без того знали, что душа каждого подданного драгоценна для повелителя. Пресвитер мог донести до человека что-то важное словами или без слов, взглядом или без оного – это не имело большого значения. Царь царей поддерживал равновесие душ своих подданных разными способами, и каждый подданный всегда помнил о том, что от состояния его души зависит духовное равновесие царства. Во время этих торжественных трапез каждый был предельно внимателен и к тому, что происходило в его душе, и к тому, что происходило вокруг.

Вообще, в том, чтобы попасть на обед к пресвитеру не было ничего особенного, сюда каждый мог прийти и без приглашения, за столами у пресвитера ежедневно обедало до 30-и тысяч человек. Иной подданный, если бы он этого хотел, мог ежедневно обедать во дворце у повелителя, хотя, конечно, никто не приходил сюда слишком часто, это считалось неуместным. И ценили, собственно, не возможность здесь присутствовать, а само приглашение, которое означало, что пресвитер хочет что-то в ком-то подправить, или отметить, или поздравить, или предостеречь. Это было приглашение к максимально возможному вниманию – радостное и волнующее.

По улицам Бибрика ездили на конях лишь гонцы пресвитера и те, кто куда-то очень спешил по чрезвычайно важному делу. Это не было запрещено, однако, случалось не часто. Ариэль так же шёл пешком, как и большинство людей вокруг него. Рыцарь любил гулять по столице, особенно после походов, тогда он видел Бибрик свежим взглядом. Сейчас, когда он получил приглашение от пресвитера, все его ощущения заметно обострились, и он словно открыл для себя Бибрик заново.

Это был город белокаменных дворцов, особняков, домов. Иные были изваяны из мрамора такой поразительной белизны, что порою он слепил глаза, и дворец под взглядом как будто немного расплывался, теряя отчётливость линий. Другие строения были из желтоватого известняка мягких матовых тонов, иные – легкой голубизны и вообще всех возможных оттенков белого. Здания были самой разнообразной архитектуры: одни – устремлённые ввысь, с тонкими шпилями, другие – основательно-приземистые, но все вместе они и по оттенку, и по форме создавали сказочную гармонию.Бибрик был прекрасной песней, в удивительную мелодию которой каждая семья, решившая построить жилище, вплетала свою ноту, более всего беспокоясь о том, чтобы ненароком не внести дисонанс в песню города. Неким непостижимым образом обычно получалось так, что семья имела искреннее личное желание построить такой дом, какого не хватало в этой части города. Иногда мечту приходилось немного подправить, чтобы дом идеально вписался в окружающий архитектурный ансамбль, но это, как правило, приводило заказчиков в восторг, они считали, что их мечта становилась более совершенной.

Один старый рыцарь рассказал Ариэлю, что когда-то очень давно бедняки строили себе маленькие деревянные домики, а богачи – огромные каменные дворцы. Услышав об этом, Ариэль внимательно посмотрел в глаза рыцарю, попытавшись определить, сколько ему лет, и понял, что его собеседник не просто старый, а древний. И не стал у него ничего уточнять. Рассказы об ужасах Эпохи Вражды никогда не занимали Ариэля. Он не только не понимал, но и не хотел понимать, что означают странные слова: бедняки и богачи. Общий смысл этих слов он, конечно, улавливал, но в суть вникать не хотел.

В царстве давно уже не было ни бедных, ни богатых, каждый имел то, что хотел иметь. И с жильём все было очень просто: надо было лишь попросить каменщиков, и они строили для тебя то, что ты хотел. Им просто нравилось строить, и они делали всё для того, чтобы людям потом нравилось жить в построенных ими жилищах. Дворцы просили построить для себя те, кто предпочитал жить большими семьями, по несколько поколений под одной крышей. Другие хотели жить малыми семьями – родители и дети, они обычно заказывали себе средних размеров двухэтажные особняки. Ну а кто-то хотел жить один и просил построить для себя маленький домик, чаще всего с одной комнатой. Из дерева в царстве уже давно не строили, все постройки Бибрика были каменными.

Ариэль подошёл к полноводной реке Фисон, которая протекала через столицу. Река тихо струила свои кристально чистые воды по светло-серому базальту, которым были отделаны не только берега, но и дно реки. Рыцарьлюбил иногда стоять на лёгком, словно парящем в воздухе, мосту через Фисон. Сегодня он остановился здесь лишь на минуту, погрузил взгляд в прозрачные воды, словно приветствуя великую реку, и пошёл дальше.

Он уже подходил к огромной горе, на усечённой вершине которой возвышался величественный дворец пресвитера Иоанна. Гора была обвита лестницами чёрного гранита, наверх вели многие сотни ступеней. Рыцарь, не знавший, что такое отдышка, мог бы очень быстро забежать на самый верх через три ступеньки, но он поднимался не торопясь, спокойно и сосредоточенно, словно каждая ступенька была событием в его жизни, и он уделял ей особое внимание. Надо было настроить свою душу на сосредоточенную проницательность, позаботившись, чтобы она не вызвала внутреннего напряжения, а была радостной, чистой и уравновешенной.

И вот наконец ворота из сардоникса, которые вели в огромный двор перед дворцом. Обеды проходили здесь – на ровной травке было установлено множество столов. Столешницы большинства из них были из обычного золота, а стол пресвитера, не более, чем на 12 персон, имел столешницу из цельного изумруда. Такой огромный изумруд, надо полагать, был единственным в мире. Рядом стояло ещё несколько столов из рубинов и сапфиров, они были поменьше, каждый на четыре персоны.

Гости уже усаживались за столы. Ариэль, окинув беглым взглядом всю трапезную поляну, спокойно сел за один из последних столов из заурядного золота, но к нему сразу же подошёл слуга и предложил проследовать за ним, усадив рыцаря за небольшой рубиновый стол рядом с изумрудным столом пресвитера. Здесь никто не заставлял себя ждать, и обед почти сразу же начался. Когда появился пресвитер Иоанн, на него, казалось, никто и внимания не обратил, но это лишь казалось, Ариэль заметил, как потеплели улыбки на лицах собравшихся. Пресвитер был в простом сером хитоне до пят, его голову венчал стальной обруч безо всяких украшений. Вместе с царём царей за изумрудным столом разместились очень простые гости, по виду – ремесленники, может быть – строители или рыбаки. За рубиновым столом вместе с Ариэлем оказались ещё три рыцаря, они поприветствовали друг друга доброжелательными полупоклонами, а потом за весь обед не обменялись ни единым словом. Ариэль хорошо знал, что его братья неразговорчивы, они говорят лишь тогда, когда это необходимо. Обед начался с общей молитвы, которую возглавил, судя по облачению, епископ. А потом некий король стал подносить им золотые и серебряные блюда с разнообразными кушаньями.

Царство пресвитера Иоанна объединяло 72 королевства. На обедах у повелителя, как правило, присутствовало 7 королей. Поесть королям не удавалось, потому что здесь они выполняли обязанности слуг, и для них накрывали стол уже после обеда, вместе со слугами. Недалеко от рыцарей за столом сидели простые монахи и рядовые священники, которым прислуживали епископы и архиепископы. А между дальними золотыми столами ловко сновали разносившие блюда герцоги и графы. Никому из высших аристократов царства и в голову не пришло бы счесть исполнение обязанностей слуг унижением, и смирять их не было никакой необходимости, они с удовольствием подчёркивали таким образом главную функцию аристократа – служебную.

Ариэль потом не вспомнил бы, что ел за столом пресвитера. Всё было очень вкусно, но ему всегда и всё было вкусно, он редко обращал внимание на то, что ел. Этот обед запомнился ему больше всего удивительным, ни с чем не сравнимым чувством гармонии, которое царило в трапезном дворе пресвитера. Гармония, собственно, царила во всём царстве, и это всегда ощущалось, но, чтобы в полной мере ощутить безупречную уравновешенность их великого государства, надо было оказаться одновременно во всех его пределах, что и для ангела невозможно, а здесь, на монаршей трапезе, это вдруг осуществлялось. Собравшиеся являли собой словно маленькую модель царства, и дух, витавший над обеденными столами, был духом удивительного единения, сплочённости, словно все собравшиеся сливались в единую личность, одновременно сохраняя свою автономную личностную уникальность. Только сейчас Ариэль в полной мере и до конца понял, в каком удивительном царстве ему посчастливилось жить.

Обед закончился, пресвитер встал, и все встали вслед за ним. Епископ прочитал благодарственные молитвы, гости понемногу расходились, и Ариэль уже неторопливо направлялся к выходу, когда его доброжелательно остановил король, который прислуживал у них за столом: «Благородный рыцарь, вам следует немного задержаться». Они дождались, когда последний гость покинул трапезный двор, и тогда король дал знак Ариэлю следовать за ним.

Тронный зал Ариэль увидел впервые. Белоснежный мрамор чередовался здесь с резьбой по чёрному дереву – никаких излишеств не было, но мастерам удалось создавать чрезвычайно величественную атмосферу. А может быть дело было и не в искусстве мастеров, а в той неуловимой ауре верховной власти, которую сразу чувствует любая живая душа. Самым удивительным в этом зале была небольшая речка, которая текла прямо через зал в гранитном русле, отделяя трон слоновой кости от остального пространства. Речка текла спокойно, но достаточно быстро, чтобы видеть непрерывное движение воды. Два её берега связывал небольшой воздушный мостик из горного хрусталя, по нему мог пройти одновременно только один человек. Сейчас в зале никого не было, и король, ненадолго остановившись, дал Ариэлю возможность всё хорошенько рассмотреть. Потом они не торопясь подошли к гранитному берегу речки, король несколько мгновений задумчиво смотрел на воду и неожиданно сказал:

– Тот, кто выпьет воды из этой реки, не умрёт в течение ближайших трёхсот лет. Не хочешь ли испить, благородный рыцарь?

– Нет, благодарю вас, ваше величество, – Ариэль сказал это так, как будто ему всего лишь предложили утолить жажду, а он в этот момент её не испытывал.

Король немного грустно улыбнулся, едва заметно пожал плечами, и они, не торопясь, один за другим прошли по хрустальному мостику на другой берег. Шедший впереди король неожиданно обернулся и вновь спросил:

– А может быть всё-таки? Вы только подумайте, рыцарь, на целых три века вы позабудете о возможной смерти.

– Но я не хочу забывать о ней ни на миг, – немного виновато, словно извиняясь, улыбнулся Ариэль.

Они не торопясь зашли за трон, там Ариэль увидел в стене небольшую дверь чёрного дерева с ручкой из слоновой кости. Король уже взялся за ручку, потом отпустил её, обернулся к Ариэлю и, внимательно посмотрев ему в глаза, стал очень медленно говорить:

– Ариэль, подумай ещё раз. Нет ничего плохого в том, чтобы жить долго, радуясь Божьему творению и каждым свои дыханием прославляя Творца.

– Ваше величество, я никогда и ничего не говорю, не подумав, – сказал Ариэль с максимально возможным почтением. – Я вовсе не тороплю смерть и не отказываюсь от долгой жизни. Ведь вы ведёте меня не на казнь. Но смысл рыцарского служения именно в том, чтобы в любой момент быть готовым отдать жизнь за Христа. Жизнь любого из нас всегда находится в Божьих руках, но рыцарь, особенно перед боем, ощущает это предельно обострённо. Застраховаться на три века означало бы для меня на это время перестать быть рыцарем. Мне нечего предложить Богу, кроме своей жизни, а когда ей ничто не угрожает, я уже ничего не могу предложить Всевышнему. Я понимаю, что воды этой реки тоже от Бога, и нет греха в том, чтобы из неё испить. Но у каждого свой путь.

– Ну что ж, дорогой Ариэль, ты свой путь выбрал. Пресвитер не ошибся в тебе, – король с любовью, как на родного сына, посмотрел на рыцаря. – Теперь можем идти.

Король наконец распахнул эбеновую дверь и вошёл в неё, Ариэль шагнул за ним. Они оказались на небольшой лужайке.

– Да хранит тебя Бог, дорогой Ариэль, – король поклонился ему в пояс с большим почтением. Рыцарь ответил таким же поклоном. Король вернулся в зал, закрыв за собой дверь. Оставшись один, Ариэль осмотрелся.

Посреди лужайки стоял небольшой деревянный домик, каких Ариэль никогда в жизни не видел. Этот домик был собран из подогнанных друг к другу брёвен. Какое же это дерево? Да ведь это всего лишь сосна. Сосны были очень красивы и Ариэль любил их, но ни один мастер царства никогда и ничего не стал бы делать из сосны – слишком простое дерево, и древесина у него недостаточно плотная. Домов из дерева здесь давно уже не строили, но вырезали мебель, используя для этого если не эбен, то уж во всяком случае киттим или хотя бы гофер. А сосна? В сознании Ариэля всплыло не вполне понятное ему слово «бедняк». В сосновом домике, наверное, мог жить только бедняк, если во всём царстве ещё остался хоть один.

– Да, есть у нас в царстве один бедняк, – Ариэль услышал удивительно глубокий, но очень простой голос. Перед ним на крыльце дома стоял пресвитер Иоанн. Он был всё в том же длинном хитоне, только стального обруча уже не было на его челе, и лёгкий ветерок развевал волнистые седые волосы до плеч. Короткая борода пресвитера лежала ровно, тонкие губы тихо улыбались, а глаза, казалось, источали свет, ласковый и согревающий душу, как Божья благодать. Впервые так близко видевший пресвитера Ариэль, не мог сказать ни слова.

– Рыцарю не понравилось моё убогое жилище? И правда, получилось у меня неважно. Наш Спаситель был плотником, вот и мне захотелось срубить дом. Оказалось, что царством управлять куда легче. Опытный плотник, конечно, заметил бы в этой постройке много огрехов, вот только в нашем царстве уже нет ни одного плотника, и учиться мне было не у кого. Проходи в дом, Ариэль, что я тебя на пороге держу.

Внутри домишки было очень тесно, одна комната с небольшим окошечком, грубая деревянная кровать с каким-то неровным матрасом, который был набит непонятно чем, а рядом грубый деревянный стол с двумя лавками по обе стороны.

– Вы здесь спите? – удивлённо прошептал Ариэль.

– Да, здесь, матрас набит сеном, довольно мягко, хотя иногда колется, но это не беда.

– А в царстве все думают, что вы спите на ложе из цельного сапфира.

– Мои подданные считают, что я и во сне не в состоянии расстаться со своим величием? Людям нужны сказки…

– Но настоящая сказка здесь, ваше преподобие. Такая сказка, какую не сможет себе представить самое возвышенное воображение.

– Значит, тебе уже начинает у меня нравиться?

– Не то слово, ваше преподобие. Атмосфера вашего жилища поразительно… человеческая. Я и не думал, что человеческая душа может быть такой.

– Вот и хорошо, что теперь ты об этом подумал. А я ведь сюда никого не приглашаю. Здесь даже канцлер ни разу не был. Ему бы, наверное, тоже здесь понравилось. Он не заплакал бы, не обнаружив в моей спальне ложа из цельного сапфира. Но он и без того достаточно глубокий человек. К тому же перед ним не встанет в ближайшее время той задачи, которая встанет перед тобой. Ты отправляешься во внешний мир.

– Цель? – спокойно спросил Ариэль, всегда готовый к выполнению любой задачи.

– Никакой определённой цели. Попутешествуй там, поживи. Постарайся понять и полюбить внешний людей. Ты не сможешь их понять, если не полюбишь. И не сможешь полюбить, если не поймёшь.

– Это всё?

– Всё. Ну ещё постарайся не сойти с ума.

Ариэль озадаченно кивнул, подумав о том, что эти слова пресвитера станут понятны ему позже. Они замолчали. Как хорошо молчалось рядом с пресвитером. Лицо царя царей было непостижимым. У него, казалось, не было возраста. Несмотря на седину, он выглядел очень молодым человеком, даже моложе, чем Ариэль, но это была совсем другая молодость, неизвестная и недоступная Ариэлю. Лицо пресвитера прорезали глубокие морщины, каких Ариэль никогда в жизни не видел ни на одном лице и даже представите себе не мог, откуда такие морщины могут появится у человека. Ещё лицо пресвитера источало удивительную неземную радость и такой же неотмирный покой, но в уголках его тонких губ затаилась скорбь. Ариэль попытался вспомнить, откуда он знает слово «скорбь», ведь он никогда ничего похожего не испытывал. И вдруг вспомнил: это слово известно ему из Евангелия, из самых непонятных его фрагментов. Неожиданно он спросил у пресвитера:

– Храм Гроба Господня действительно существует во внешнем мире?

– Да. Ты хотел бы там побывать?

– Очень хотел бы.

– Пусть это и будет личной целью твоего путешествия.


Глава V, в которой Ариэль готовится к путешествию


Магистр приказал Ариэлю отправиться в путь сразу после Фомина дня, исповедавшись и причастившись, а оставшееся до праздника время провести в монастыре. Ариэль прощался с Иоландой.

– Как думаешь, Ариэль, ты успеешь вернуться к нашей свадьбе?

– Ничего не могу сказать. На такое путешествие может уйти много лет. Мы ведь ничего не знаем о внешнем мире – насколько он велик, что за люди там живут и чем они дышат, с чем там можно столкнуться. Ничего не известно. Наши иерархи, я полагаю, владеют информацией, но они не считают нужным что-либо говорить.

– Почему же они не хотят предупредить тебя о возможных опасностях?

– Потому что это бесполезно. О том, чего я и представить себе не могу, невозможно предупредить.

– А мне почему-то кажется, что внешний мир полон самых разнообразных чудес.

– Это потому что ты сама – чудо, самое чудесное из тех, какие я когда-либо встречал.

– Я просто всё ещё ребёнок, – смущённо сказала Иоланда. – Я очень много не знаю. Вот, например, разлука. Не могу представить себе, что это такое. Было время, когда тебя не было в моей жизни. Это понятно. Потом пришло время, когда ты появился в моей жизни. Тоже понятно. А разлука – это когда ты есть, но тебя нет. Как такое возможно? Не могу себе представить. Почему я не чувствую грусти, когда думаю о том, что нас ждёт разлука?

– Ты просто не знаешь, что такое грусть. Да и о чём грустить, если всё совершается по Божьей воле? У тебя мудрое сердце, Иоланда.

– Я даже счастлива от сознания того, что вовсём царстве ты – единственный, кому доверено такое важное дело. Из всех своих подданных пресвитер выбрал именно тебя. Но ведь я часть тебя. Значит, и меня пресвитер тоже выбрал?

– Даже не сомневайся, – улыбнулся Ариэль. И в этот миг ему показалось, что необычное чувство, которое он испытывает, это и есть грусть.


***


Недалеко от столицы стоит высокая гора, на самой вершине которой едва виднеется храм святого апостола Фомы – просветителя тех земель, где сейчас простирается царство пресвитера Иоанна. В этом храме покоятся мощи святого апостола. Вокруг горы – очень глубокое озеро, преодолеть которое невозможно, мостов здесь нет, и на лодках по этому озеру тоже никто не плавает. Храм святого апостола недоступен для паломников большую часть года. Но за 8 дней до апостольского праздника воды озера непостижимым образом уходят, открывая путь на гору и в храм. И после праздника ещё 8 дней туда можно пройти посуху. За эти 16 дней к мощам св.Фомы успевает припасть едва ли не половина жителей царства. В храме у мощей святого апостола – сакральный центр царства пресвитера Иоанна, точка ноль его духовного пространства. Люди идут сюда, чтобы очистить и укрепить душу, чтобы набраться сил для служения Богу и пресвитеру – царю царей.

На берегу озера располагаетсядвенадцать монастырей в честь двенадцати апостолов. Один из них, монастырь святого апостола Андрея Первозванного, дал приют Ариэлю на время до праздника. Его поселили в крохотной келье вместе с одним монахом, имени которого он так и не узнал, они обращались друг к другу просто «брат», большего не требовалось.

Новый брат Ариэля был примерно его ровесником – молодой,красивый, стройный, он весь был воплощением жизненной силы и красоты монашества. На его лице отражался такой удивительный покой, какой Ариэлю не часто доводилось видеть на лицах безмятежных подданных пресвитера. В царстве никого не раздирали страсти, здесь никто ни о чём не тревожился, все были радостны и спокойны. Но есть особый покой, чисто духовный, очищенный от всех земных попечений. И этот покой доступен только монахам.

Ариэль всегда восхищался монахами, не завидуя им, потому что у каждого в этой жизни своё служение, но считая монашество высшим из служений, ведь иноки ближе всего к Небу. Как бы ни было прекрасно царство пресвитера Иоанна, но оно лишь бледная тень Царства Небесного, а монахи уже здесь, на земле, обретаются наполовину в духовном мире. Отсюда покой на их лицах, он неземного происхождения.

Утром в их келье слышался тихий звон колокольчика, они с братом вставали на келейную молитву перед иконой Мадонны, державшей на руках Спасителя. Потом шли в храм на литургию, где собиралась вся братия монастыря. Монахи в серых сутанах стояли стройными рядами на равном расстоянии друг от друга. Всё пространство храма было заполнено, но без тесноты, каждый стоял сам по себе, но все были едины в своём порыве к Богу.

Раньше Ариэль бывал в монастырях, но никогда здесь не жил и только сейчас почувствовал удивительный и ни с чем не сравнимый вкус монашеской жизни. Здесь непостижимо сочетались сразу три реальности – быть одному, быть с Богом и быть с братьями. Монастырским уставом расписана каждая минута в течение дня, но это не только не тяготило, но и, напротив, сообщало особое ощущение внутренней свободы.

Питались монахи скудно, в основном – овощами, даже кашу на монастырском столе можно было увидеть не часто. Ариэль быстро привык к постоянному чувству голода, и оно ему даже понравилось, потому что молитва стала легче и чище, во время богослужения ему иногда начинало казаться, что его тело парит в воздухе.

Благодаря удивительной монастырской атмосфере его душа получила особый духовный настрой. Он трижды исповедался, каждый раз открывая в своей душе всё новые и новые грехи, почувствовав насколько недостаточными были все его прежние исповеди. Раньше он не улавливал в себе лёгкие, почти незаметные, шевеления тщеславия, самолюбия, а то и зависти. Он понял, что ко многому в этом мире он привязан больше, чем следовало: часто любовался красотой природы, упуская духовный смысл этого созерцания, а это замутняло молитву и отвлекало от любви к ближним, а это доводило чуть ли не до осуждения чьих-то несовершенств, во всяком случае, ставило душу на грань осуждения. Едва потянув за почти незаметный грех, Ариэль вытаскивал из своей души целые цепочки греховных помыслов, состояний, шевелений. Если бы так дальше шло, он вполне мог совершить какой-нибудь греховный поступок. Слава Богу, есть монастыри и монахи, пожив среди которых можно очистить свою душу.

Почти весь день был занят богослужениями, совсем немного времени оставалось на то, чтобы погулять по монастырскому саду, где спелые плоды свисали с деревьев, высаженных просторно, так чтобы не затенять множество клумб с самыми разнообразными цветами. Тропинки были проложены так, чтобы можно было рассмотреть каждый цветок, приблизиться к каждому плоду, ни одного не задевая. Ариэль быстро понял, что возможность этих прогулок дана в монастыре так же для молитвы, которая текла порою вообще без слов, словно тихий радостный ручеёк.

Вечером они с братом совершали молитвенное правило в своей крохотной келье и сразу же погружались в мягкий ласковый сон. По ночам Ариэлю снилось, как он молится то в храме, то в келье, то в саду, то есть душа сутками напролёт не выходила из молитвы.

Наконец пришёл день, когда воды озера вокруг храмовой горы начали понемногу убывать, и вся братия монастыря крестным ходом отправилась на берег. Монастырь святого апостола Андрея Первозванного был ближайшим к спуску в ущелье, которое обычно заполнено водой, и братия этого монастыря первая спускалась на самое дно с тем, чтобы потом начать восхождение. Монахи обычно не дожидались, пока откроется вся лестница, ведущая вниз, они вставали на очередную ступеньку, которая показывалась из-под воды, а потом на следующую, когда она открывалась. Влажные ступени чёрного базальта, выходя из воды, на удивление не были скользкими, братья спускались всё ниже, но вокруг не было видно ни водорослей, ни моллюсков, как будто это ущелье и не скрывалось под водой большую часть года. Вот уже вода ушла полностью, они спустились на самое дно. Здесь было очень свежо и сумрачно, солнце проникает сюда, только достигнув зенита, а пока ещё стояло раннее утро. Когда открывается то, что обычно сокрыто, а вокруг царит таинственный прохладный полумрак, это создаёт в душе особый мистический настрой, полностью овладевший сейчас Ариэлем.

Началось восхождение. Гора была очень высокой, а шли монахи совсем медленно, но не потому что не могли идти быстрее, а чтобы позволить душе раствориться в этом чудесном восхождении. Эта дорога сама по себе была молитвой, она являла собой не только способ достижения цели, но и сама была целью. Здесь никто не мог торопиться, и никто не думал о том, когда же они наконецподнимутся наверх. Шли они, наверное, не меньше суток, не обращая внимания на то, как утро сменил полдень, потом наступил вечер, пришла и прошла ночь, и вот уже опять было утро. Никто не чувствовал усталости, никто не испытывал голода и жажды. Они непрерывно пели древние духовные гимны, протяжные и немного заунывные, их души полностью растворились в этих возвышенных распевах, их тела питала молитва. Это и был праздник, наполнявший души такой радостью, какую ни в каких иных обстоятельствах невозможно испытать.

И вот они поднялись на плоскую вершину горы. Первое время было даже странно идти по горизонтальной поверхности, настолько ноги привыкли к ступеням. Двери огромного храма стояли открытыми нараспашку, оттуда доносилось стройное чистое пение церковного хора. Тональность этого пения была иной по сравнению с протяжными распевами, сопровождавшими их восхождение. Из храма неслась песнь обретённой радости выше которой нет ничего на свете. Крестный ход замедлил движение, понемногу вытягиваясь в цепочку по одному, причём каждого от других отделяло несколько шагов. Вхождение паломников во храм было индивидуальным, личным. Очень личным.

Если бы у Ариэля потом спросили, каким было убранство этого храма, он не смог бы ответить, потому что взгляд его с порога устремился к раке святого апостола Фомы, и больше он ничего не видел. Рака была серебряная, она висела в воздухе на серебряных цепях, которые уходили куда-то ввысь под купол храма. Серебро в царстве использовали редко, золото было практичнее, а потому серебряная рака смотрелась очень необычно, было в ней что-то не от царства пресвитера, и в этом чувствовался свой глубокий смысл.

Паломники по одному подходили к раке, прикладывались и сразу же покидали храм через другие двери. Двигались они очень спокойно, нарочито медлительно, но не останавливались ни на секунду, у них за спиной было неисчислимое множество людей, каждому из которых надо было дать время припасть к мощам.

Когда Ариэль подошёл к раке, он увидел, что напротив лица апостола сделано хрустальное окошечко. И вот он увидел лицо, а точнее – лик апостола Фомы, который казался просто спящим человеком. Седые волосы, бледная кожа, глубокие морщины. Ариэль вздрогнул. Ему показалось, что он видит перед собой пресвитера Иоанна. Впрочем, рыцарю хватило секунды на то, чтобы понять: Иоанн и Фома совсем не похожи, чертами лица они даже нисколько не напоминают друг друга. Но вот эти морщины, происхождение которых было столь таинственно, и скорбь в уголках губ, какую не увидишь ни на одном лице в царстве, удивительно их роднили, как бы выводя за рамки царства. Ариэль сразу понял, чем вызвано это сходство – Иоанн и Фома жили во внешнем мире. Впервые рыцарь содрогнулся от мысли о том, что ему предстоит отправиться в тот мир, который кладёт на лица людей столь непостижимый отпечаток, и понял, что относился к предстоящему путешествию слишком легкомысленно. Рыцарь поцеловал хрусталь над апостольским ликом, приложился к нему лбом и уже направился к выходу, когда услышал у себя за спиной: «Ариэль, задержись».

Обернувшись, он увидел, что к нему обращается старый священник, стоявший рядом с ракой. «Побудь здесь ещё немного», – сказал ему священник. Он взял рыцаря под локоток и подвёл к раке с другой стороны, где можно было стоять никому не мешая. Ариэль снова увидел перед собой апостольский лик и глядел на него, словно пытаясь постичь непостижимую тайну, которая поможет его путешествию стать успешным. И вдруг его озарило: он понял, что пресвитер Иоанн – святой. Ему посчастливилось разговаривать с живым святым. Вот почему так похожи лица Иоанна и Фомы – они оба святые. Они прошли через внешний мир и познали скорбь. Тогда получается, что святость невозможна без скорби? Но в царстве скорби нет, потому что нет для неё причин. И народ здесь живёт праведно. Раньше Ариэлю и в голову не приходило, что в изобильном и счастливом царстве может чего-то не хватать. Но нет у них вот таких лиц, и не хватает у них того, что делает лица такими. Значит, он призван восполнить эту нехватку? Ему вдруг показалось, что на его плечи давит груз чудовищной ответственности. Чудовищной? Откуда в его лексиконе это слово? Очевидно, впервые он его произнёс после схватки с драконом. Не предстоит ли ему теперь ещё много раз произносить это слово?

– Ариэль, пора, – рыцарь услышал голос старого священника.

Они вышли из храма, остановились и священник так тепло посмотрел на Ариэля, что у него сердце сжалось, и он подумал: «Вот и началось». А священник сказал:

– Больше никуда не заходи, ни с кем не встречайся и не разговаривай. Внизу тебя будет ждать сержант, который передаст коня и оружие. Сразу скачи в сторону пограничных гор. Мы собрали для тебя вещевой мешок, там одежда, еда и некоторые полезные вещи. Пресвитер передал карту, на которой обозначен проход через пограничные горы. Не зная этого прохода, горы тебе не преодолеть. Карта необычная, на ней есть красная точка, которая будет менять своё положение, означая то место, где ты находишься. Что ещё?

Сердце Ариэля сжалось. Путешествие ещё не началось, а он уже знал, как сжимается сердце. Рыцарь поклонился священнику в пояс и сказал лишь два слова: «Благословите, отче».


Глава VI, в которой Ариэль совершает переход


Прекрасный орденский конь за полдня принёс Ариэля к пограничным горам, туда где на карте пресвитера было обозначено начало перехода. Здесь Ариэль увидел небольшую заставу Ордена. Уже смеркалось, и он решил переночевать на заставе, с тем, чтобы отправиться в путь ранним утром. Братья, не задавая вопросов, предоставили ему небольшую келью. Оставшись один, Ариэль впервые заглянул в вещевой мешок, который ему вручили. Собирали его опытные люди, сам он кое-что мог и упустить, а они учли всё. Особенно порадовали Ариэля кожаные штаны, которые называли скифскими, хотя никто не знал, почему они так называются. Без них он быстро ободрал бы ноги в горах, к тому же на перевалах будет холодно, там без штанов – никак. Разложив одежду, которую предстояло одеть утром, остальную уложив в мешок, Ариэль помолился и лёг спать. Проснулся он как всегда с первыми лучами солнца. Помолился, позавтракал и отправился в путь, теперь уже пешком. Потом он часто вспоминал это утро, разделившее его жизнь на две совершенно непохожие части.

Горная тропа, какие называют козьими, поначалу была лёгкой, хотя порой она поднималась вверх чуть ли не вертикально, потом так же резко опускалась вниз, но Ариэль имел большой горный опыт, его сильные тренированные ноги такую тропу и за нагрузку не считали. На душе вновь было легко и спокойно, радостное ощущение полноты бытия, которое всегда было ему свойственно, полностью восстановилось после странного душевного сбоя, который он испытал у мощей. Ариэль понимал, что этот сбой, таящий в себе нечто важное, ему предстоит осмыслить по ту сторону гор, а пока надо было просто идти, и он шёл, точнее карабкался, много часов подряд, не испытывая ни малейшей усталости – нагрузка пока ещё была недостаточной, для того, чтобы его утомить.

Наконецон присел на камень, чтобы свериться с картой. Точка, означавшая его местоположение, сместилась столь незначительно, что, можно сказать, он ещё и не начал продвигаться, но шёл он правильно и дальнейший маршрут был понятен. И вот на исходе дня он увидел, что тропинка упирается в отвесную скалу. Присмотревшись, он увидел, что на самом деле от скалы она под прямым углом заворачивает к небольшой горной речке. Кто бы по этой тропинке не ходил, но они ходили только досюда. Дорога закончилась. Началось восхождение.

Переночевав у речки, поутру Ариэль позавтракал копчёным мясом, достал снаряжение скалолаза и при помощи клиньев, крючьев и верёвок пополз на скалу, словно муха – эта задача была для него несложной. Поднявшись, он увидел горное плато, по которому шёл весь день. Потом ещё много раз были подъёмы на отвесные скалы, спуски в глубокие ущелья, проходы по узким уступам вдоль бездонных пропастей, ночлеги на голых камнях и опять всё по новой. Ариэль чувствовал, что начинает уставать. Дни он не считал, но шёл, наверное, уже не меньше недели. Таких переходов через горы раньше ему не доводилось предпринимать, и он понял, что его горный опыт лишь казался ему серьёзным.

Руки его были изодраны в кровь, эту проблему он без труда решал при помощи целебной мази, которая очень быстро заживляла любые раны. Хуже было то, что его кожаные штаны были теперь все в протертых и рваных дырах, которые он зашивал на привалах, но это помогало не на долго. Впервые он узнал, что такое одышка, оказывается, карабкаться по непроходимым горам по 12 часов к ряду – это нагрузка на лёгкие, да и воздух становился всё более разреженным. Молился Ариэль непрерывно, для него это было так же естественно, как и дышать, а без молитвы он уже давно пришёл бы в отчаяние – просто лёг бы на камни и не захотел вставать. Ему становилось всё тяжелее, силы всё хуже восстанавливались за ночь, перетруженные мускулы рук и ног перед сном так ныли, что он по долгу не мог уснуть, ссадинами теперь было покрыто всё тело, мазь с ними справлялось, но он не мог останавливаться каждый час ради лечения.

И вот начались вечные снега, а он никогда в своей жизни не видел ни льда, ни снега. В царстве пресвитера Иоанна круглый год стояла ровная тёплая погода, до точки замерзания воды температура никогда не опускалась. Теоретически он знал об этом процессе, и вот теперь познакомился с ним на практике. Идти по обледенелым склонам казалось просто нереально, сначала он думал, что не сможет продвинутся и на несколько шагов. Потом приноровился и пошёл, но было очень трудно.

На исходе первого дня ледового похода, он пришёл в полное недоумение – как он будет спать ночью? Интуиция подсказывала ему, что на снегу спать нельзя, от переохлаждения он и так уже был на грани полного расстройства всего организма, а уснув на снегу, безусловно замёрзнет насмерть. Ариэль присел на камень, и ему захотелось заплакать, впервые в жизни он узнал, что это такое. С трудом удержав слёзы, он усилил молитву, потом стал копаться в вещах и достал оттуда утеплённый мешок в рост человека. Раньше, рассматривая этот предмет, он так и понял, зачем он нужен, потом забыл про него, а сейчас его осенило – надо на ночь забраться внутрь этого мешка и будет тепло. Было тепло. Но голова оставалась снаружи, нос и уши невыносимо мерзли. Нормально выспаться он не смог, всю ночь проворочавшись в полубредовом состоянии.

По снегам он карабкался, кажется, дня три или четыре, вообще ни о чём не думая. Ему казалось, что он превратился в заводную игрушку, которая совершает заданные движения, хотя и не является живым существом. Было похоже, что его завод уже на исходе – движения становились всё более медлительными и неуверенными. Подступавшее к сердцу отчаяние он всё-таки победил, хотя это потребовало от него такого усилия воли, на какое он не думал, что способен. В какой-то момент ему показалось, что Господь вновь завёл его, как игрушку. Уже исчерпав все свои силы, он чудесным образом вдруг получил ещё немного сил – совсем немного, но достаточно, чтобы продолжать идти вперёд.

Потом снега закончились, путь теперь шёл вниз. Сверившись с картой, он увидел, что преодолел уже две трети пути, и от всего сердца вознёс хвалу Господу. В его молитве появилось что-то новое, некое духовное напряжение, которого он никогда раньше не испытывал. И раньше он за всё благодарил Бога, это было вполне привычно, его благодарственные молитвы были чистыми, радостными и лёгкими. Теперь молитва вырывалась из его души, словно шквал, а по щекам впервые в жизни потекли слёзы облегчения. Он был очень рад, что не допустил до своих глаз слёзы отчаяния, когда было невыносимо тяжело. Впрочем, впереди был ещё немалый путь, никак не меньше, чем на неделю. Силы его, конечно, не могли восстановиться, всё тело болело, а продовольственные запасы подходили к концу. Раньше Ариэль думал, что умеет без труда переносить голод, но он не знал, что такое настоящий голод. Он мог не есть, например, сутки и ничего, никаких проблем. Теперь, когда он уже две недели питался очень скудно, одним только копчёным мясом, а сил израсходовал, кажется, больше, чем за всю предыдущую жизнь, чувство голода было постоянным, неотступным, изнурительным, и что самое удручающее – сильно мешающим молиться. Его молитве теперь приходилось с большим усилием пробиваться сквозь голодную одурь, и он этому понемногу научился.

Идти вниз было в чём-то легче, но в чём-то и тяжелее – нога поневоле вставала на пятку, и вскоре он отшиб пятки так, что каждый шаг причинял ему боль, а сапоги уже почти развалились, да и вся его одежда давно превратилась в лохмотья. И вот через пару дней спуска Ариэль увидел на склоне небольшую хижину. Она чем-то напомнила домик пресвитера Иоанна, только была совсем ветхой. Зайдя внутрь, он увидел, что здесь уже давно никто не живёт, однако, лежанка, на которой валялся тюфяк, набитый соломой, оказалась крепкой. Ариэль помолился, но поесть у него уже не было сил, он рухнул на тюфяк и мгновенно провалился в сон.

Спал он, наверное, не меньше суток. Его разбудили птицы, заливавшиеся на все голоса. Ещё не открыв глаза, Ариэль уже улыбался, это было одно из самых радостных его пробуждений. Сквозь щели в кровле пробивались солнечные лучи, они призывали его к жизни, к бодрости, к движению. Он вышел из хижины и обнаружил несколько деревьев с зелёными плодами.Сорвал, попробовал, плоды были очень кислыми, но этот грубый, далёкий от изысканности вкус, почему-то очень его развеселил. Среди множества трав под ногами, он без труда распознал съедобные – была у него такая способность. Ариэль нарвал трав, накопал кинжалом кореньев, потом достал из вещмешка небольшой горшочек, набрав в него воды из родника и, набив туда зелени, добавил немного копчёного мяса. Горшочек был из камня зимурк, вода в нём закипала сама по себе, и вскоре он уже имел прекрасный суп.

Поев, он ещё некоторое время полежал на тюфяке, прислушался к голосу своего тела. Силы восстановились почти полностью, если где и болело, то не сильно, даже пятки были почти в норме. Уютную хижину не хотелось покидать, и он решил заштопать одежду, хотя лохмотья, в которые она превратилась, нормально отремонтировать было уже невозможно.

Ариэль пустился в путь, расслабившись, впереди было не более 3 суток относительно несложного пути, он почти у цели, тяжёлый переход позади, но оказалось, что его ждёт ещё одно тяжёлое испытание. Деревья и трава встречались всё реже, становилось жарко, и вот наконец растительность полностью исчезла и наступила такая жара, какой он раньше и представить себе не мог. Под ногами теперь был лишь раскалённый камень, солнце палило немилосердно, пот лил с него ручьями. Ариэль всё чаще прикладывался к бутылочке с водой. Хорошо ещё, что бутылка была необычной – сколько из неё ни пей, она вскоре опять оказывалась полной, но вода больше не радовала, она раскалилась так, что чуть ли не кипела, как будто бутылка была из зимурка. Вода поддерживала тело, но не утоляла жажды. В царстве солнце было тёплым и ласковым, оно согревало. Это солнце убивало. Никогда раньше ему не приходилось прятать голову он солнечных лучей, а тут он быстро понял, что, если голову не закрыть, вскоре он потеряет сознание. Ариэль оторвал рукав своей драной туники и обмотал им голову. Стало полегче, но обнажённое плечо вскоре покраснело и начало болеть так, как будто его коснулся огонь.

Ариэль брёл в полубредовом состоянии, мозги, казалось, расплавились, ноги он ставил автоматически, и это было очень хорошо, что он имел такой навык – всегда правильно ставить ногу в горах, даже не думая об этом, а иначе на крутых спусках было очень легко свернуть шею. Когда Ариэль понял, что вскоре потеряет сознание, жара начала понемногу спадать. Мутная одурь ещё долго не проходила, но теперь хотя бы не усиливалась. Потом стало прохладно, и он пришёл в себя. А потом стало холодно. Не настолько холодно, как в снегах, но достаточно для того, чтобы его душу наполнило зябкое бесприютное ощущение.

Стремительно темнело, он понял, что если сию минуту не найдёт подходящего места для ночлега, то придётся всю ночь просидеть на камне, а лечь не удастся. Бог его благословил, он почти сразу увидел относительно ровную площадку, на которой можно было вытянуться в полный рост. Перед сном он смазал бальзамом все обгоревшие под солнцем части тела, лёг на спину и отрубился. Что бы он делал в этих горах без суровой орденской подготовки – их приучали спать и на голой земле, и на камнях, приучали сутками не спать вообще, терпеть боль, не обращая внимания на голод и жажду. Ариэлю суровость их подготовки всегда казалась немного избыточной, он полагал, что в реальной жизни на их долю никогда не выпадет столько лишений, сколько вынуждали их претерпевать наставники. Оказалось, что лишений может быть и гораздо больше, орденской подготовки ему уже не хватало, к земному аду их всё же не готовили, а, по его представлениям, никакой ад не мог оказаться беспощаднее той обстановки, в которой он пребывал бесконечно долго.

Во сне ему снилось, что он карабкается по камням то вверх, то вниз. Его душе казалось, что жизнь – это камни – то обледенелые, то раскалённые, какие угодно, но ничего, кроме камней в этой жизни нет и быть не может. Потом ему приснилось, что он парит над камнями орлом, и он подумал: как это замечательно, что Бог создал его орлом. А потом он вскрикнул от сильной боли в руке, которая была рукою человека, и проснулся.

Начинало понемногу рассветать, кругом царила серая полумгла. Он посмотрел на свою руку и увидел маленькую ранку вокруг которой расплывалось красное пятно, буквально на глазах становившееся всё шире. Он сразу догадался, что его укусила какая-то ядовитая тварь. В царстве не было никаких ядовитых существ – ни змей, ни насекомых, но Ариэль общался со старыми рыцарями, которые иногда скупо рассказывали, точнее – проговаривались о том, что довелось пережить на своём веку их отцам и дедам. Если бы Ариэль не знал от них, что подобный укус может быть смертелен, он и бальзам не стал бы тратить на такую пустяковую ранку, но сейчас те давние разговоры, казавшиеся тогда праздными, спасли ему жизнь. Он быстро достал бальзам и помазал место укуса. Универсальный бальзам благотворно влиял на любые болезненные изменения в организме, это был своего рода эликсир жизни, имея который, можно умереть разве что от нерасторопности. Боль сразу стала терпимой, красное пятно перестало расширяться. Ариэль смотрел в серую даль и молился. Где-то там, теперь уже совсем недалеко, простирался неведомый внешний мир. Да, собственно, он уже был во внешнем мире – с этой стороны склоны пограничных гор уже не принадлежали к царству пресвитера Иоанна, о чём красноречиво свидетельствовал укус ядовитой твари. Внешний мир встречал Ариэля недружелюбно и даже жестоко.

Только сейчас рыцарь подумал о том, что через эти горы вероятнее всего есть куда более лёгкий проход, но даже если бы он знал об этом с самого начала, он всё равно пошёл бы тем маршрутом, который начертал для него пресвитер Иоанн, потому что не сомневался – пресвитер желает ему только добра и любит бедного рыцаря, как, впрочем, и всех своих подданных. Похоже, что этим переходом пресвитер решил дать рыцарю ту подготовку, которую он не мог получить в Ордене, и без которой его встреча с внешним миром могла бы стать трагической. Ариэль всем сердцем возблагодарил Бога и пресвитера, и никогда раньше его молитва не была столь горячей. Раньше она была тёплой и ласковой, как солнце царства, а тут был другой мир, рождавший другую молитву. Боль от укуса прошла, бальзам завершил свою работу, полностью нейтрализовав яд. Ариэль сразу же начал спуск, он решил, что больше не будет спать, пока не окажется внизу, надеясь на то, что Бог укрепит его.

На смену утренней прохладе вскоре пришла всё та же немыслимая, катастрофическая жара. Теперь Ариэль переносил жару легче, потому что был готов к ней. Пил он теперь очень мало, делая глоток воды лишь тогда, когда жажда становилась нестерпимой. Воду можно было не экономить, но он уже понял, что, если много пить на такой жаре – от этого будет только хуже. Вскоре всё его существо опять наполнила полуобморочная одурь, но и к ней он теперь был готов, воспринимая это состояние не как конец света, а как то, что надо выдержать. Он знал, что выдержит и не потеряет сознание.

Ариэль предполагал, что идти ему придётся целый день и ещё, как минимум, всю ночь, но в действительности всё оказалось лучше, чем он ожидал. Когда жара начала спадать и в воздухе почувствовалась живительная прохлада, он явственно увидел перед собой пустыню, которая простиралась внизу. Пустыня казалась безбрежным океаном, на всём пространстве которого не было вообще ничего, но вскоре он различил небольшое пятнышко, которое вероятнее всего было деревней, находившейся в нескольких километрах от гор. Не многие рыцари Ордена могли похвастаться таким же острым зрением, как у Ариэля, вскоре он уже различал вдали очертания небольших домов. И вот он увидел, что из деревни вышел одинокий рыцарь в белом плаще с красным крестом на левом плече. Рыцарь шёл прямо к тому месту, где Ариэль вскоре должен был завершить свой спуск, значит они встретятся не позднее, чем через час.

И вдруг непонятно откуда появились пять воинов, одетых как сарацины. Выхватив сабли, они набросились на рыцаря, который вступил с ними в неравную схватку. Ариэль впервые в жизни увидел, как люди напали на человека. Он должен был немедленно прийти на помощь. Заканчивая спуск, Ариэль уже не прыгал, а почти летел.


Часть вторая. Внешний мир


Глава I, в которой Ариэль знакомится с Жаном


Рыцарь, отражавший нападение, был, по мнению Ариэля, довольно средним мастером меча, но нападавшие оказались фехтовальщиками и вовсе никакими – они беспорядочно размахивали саблями, делали нелепые выпады, от которых ушёл бы и ребёнок, мешали друг другу. Рыцарь пока успешно им противостоял и даже смог вывести из боя уже двоих противников, но оставшиеся трое наседали крепко, при всём непрофессионализме, они проявляли немалое упорство и рано или поздно должны были хотя бы случайно зацепить рыцаря. Всё это Ариэль прекрасно видел, пока бежал к месту схватки. Рыцарь допускал ошибку за ошибкой, не проявляя должной быстроты реакции, и если его противники пока не сумели этим воспользоваться, то при тройном превосходстве сил это оставалось вопросом времени. Сарацины, увидев, что к ним стремительно приближается какой-то оборванец, безошибочно определили в нём противника, и когда Ариэль был шагах в десяти от поединка, один из них набросился на него. Ариэлю не надо было тратить время на то, чтобы выяснять подготовку противника, он видел бой, поэтому первый же выпад сарацина закончился для него плачевно, Ариэль ударил его мечом плашмя по плечу, тот выронил саблю и, скорчившись, взвыл от боли. Двое оставшихся тут же набросились на Ариэля, одного он с силой пнул в колено, другого ударил мечом плашмя по голове, на это потребовалось несколько секунд.

Тяжело дышавший рыцарь опустил меч и с благодарностью посмотрел на Ариэля, который в ответ по-детски улыбнулся. Тогда рыцарь, не говоря ни слова, вынул из-за пояса одного из сарацин верёвки и начал вязать руки обездвиженным противникам. Потом проверил двух первых сражённых сарацин – оба были мертвы.

Трое сарацин стояли перед рыцарями на коленях со связанными за спиной руками. Ариэль пока ни во что не вмешивался, а его неведомый брат, грозно глянув на пленников, тихо, но страшно прошипел:

– Кто вас послал, негодяи?

Но те, глядя в землю, лишь непрерывно шептали:

– Аллах акбар… Аллах акбар…

– Ещё раз спрашиваю, кто приказал вам меня убить? – зловещее шипение рыцаря начало переходить в такое угрожающее рычание, что даже Ариэлю стало не по себе. Но сарацины, не поднимая глаз и, видимо, готовясь к смерти, лишь продолжали шептать:

– Аллах акбар… Аллах акбар…

– В том и дело, что «акбар», – наконец не выдержал Ариэль, – а вы что натворили? Понять не могу, что могло заставить вас напасть на христианского рыцаря? Ведь вы же мусульмане, а мусульмане не могут воевать с христианами.

Тут сарацины прекратили своё молитвенное бормотание и удивлённо посмотрели на Ариэля. Их удивление было настолько сильным, что полностью вытеснило из их взглядов страх и ненависть. Немного обескураженный Ариэль глянул на рыцаря и прочитал в его глазах такое же удивление. Он вспомнил, что находится во внешнем мире, о котором ничего не знает, и счёл за благо не продолжать свою проповедь. Между тем рыцарь видимо решил, что будет лучше как можно быстрее избавиться от сарацин, он разрезал верёвки у них на руках и тихо сказал: «Убирайтесь. И эту падаль не забудьте прихватить» – он кивнул на трупы. Двое сарацин, не говоря ни слова, взвалили на плечи тела своих товарищей, а третий, которому Ариэль повредил колено, ковылял рядом с ними. Они удалялись в сторону гор, видимо, где-то там у них была пещера. Рыцарь проводил сарацин глазами и, когда они удалились на достаточное расстояние, с облегчением обернулся к Ариэлю, поклонился ему и сказал:

Загрузка...