Превзойти себя самого. Том 1 (СИ)

Глава 17. Все мы страдаем. Наверное, в этом и заключается жизнь

На сотни ли вокруг простирается мгла. Чёрная субстанция до краёв наполняет разбухшее тело. Словно маньтоу, размоченная в тёплой воде, оно потяжелело и стало беспомощным. В воспалённом сознании на бешеной скорости проносятся отголоски забытого прошлого. Цайхуа бы хотела схватиться за них, разглядеть хотя бы один эпизод, приблизиться к тайне, что запустила сейчас в её душу свои острые когти, но всё бесполезно. Лу Цайхуа не владеет своим замутнённым сознанием, не чувствует боли. Мертва ли она? Что происходит, и где она очутилась? Кроме тьмы рядом нет никого, кто смог бы ответить на эти вопросы. Непроглядная бездна окружает её с молчаливой издёвкой.

Цайхуа смотрит на свои дрожащие пальцы. Отчего-то они кажутся ей настолько чужими, что на миг её накрывает волна обжигающей паники. Эти нежные руки ей принадлежать не должны! Девушка моргает несколько раз в попытке прогнать наваждение, но ничего не меняется. С этими длинными изящными пальцами, которые она продолжает разглядывать, Лу Цайхуа незнакома. Приходится сделать медленный выдох, чтобы себя успокоить. В конце концов она заключает, что если не помнит событий, предшествующих её появлению здесь, то вполне нормально забыть и свой внешний вид.

Размышления, приправленные ноткой испуга, прерывает тихий звук голоса. Цайхуа не различает ни слова, но этот голос, смутно знакомый и мягкий, разжигает в сердце самое настоящее пламя. Чувства, которым она не давала отчёта, вдруг вспыхнули настоящим костром. Размытый образ из памяти не приобретает никаких очертаний, однако к нему она испытывает глубокую привязанность, которая, казалось, была с ней все эти годы. Кем бы он ни являлся, Лу Цайхуа искренне любит его. Она движется дальше несмотря ни на что, живёт, чтобы однажды с ним встретиться, воскресив в памяти пепел сгоревшей любви.

Кто-то зовёт её. Голос становится громче, сочится щемящей тоской, и Лу Цайхуа ощущает чужие боль и вину. Ей нужно что-то сделать. Но что?

Пространство озаряет свечение ци, и безысходная мгла отступает. Детёныш огненной лисы ложится к ней на живот. Он едва слышно вздыхает, когда рука Цайхуа, осторожно касаясь его тёплой макушки, зарывается в мягкую, сияющую золотом шерсть. Духовная энергия разливается внутри её тела бурным потоком, растворяет чернильную тьму и заставляет дрожать от волнения. Цайхуа знает этого зверя. Об этом ей говорит её сердце, что бьётся в груди подобно взволнованной птице.

Ты снова спас меня, думает девушка. Глаза её заполняют горячие слёзы. Они сбегают по щекам ручейками, и, хотя она ему благодарна, душа отзывается болью. Цайхуа чувствует связь с этим светлым созданием, хочет, но не может понять, где и когда она встретилась с ним. Он вновь её вырвал из цепких лап смерти, подарил свою мягкую силу, избавил от мук. Кажется, он делал так всю её жизнь, однако об этом она почему-то забыла. В ответ на поток её мыслей детёныш огненной лисы виновато вздыхает. Просветлённая не успела моргнуть, как он уже растворился, отставив после себя мерцающую духовной энергией пыль и это бесконечное родное тепло.

А затем кто-то нежно и робко коснулся губами лба Цайхуа.

— Будь осторожна.

***

Девушка со стоном разлепила глаза, и тут же встретилась взглядом с обеспокоенной цветочной феей. Её бледное, как бумага, лицо с залёгшими под глазами тёмными пятнами преобразилось в мгновение ока. С радостной улыбкой Юцин сдавила подругу в объятиях, и только заметив её кислую гримасу, поспешно отпрянула. Пока Цайхуа пыталась справиться с лёгким приступом боли в груди, Юцин заботливо приподняла Лу Цайхуа за плечи и подложила ей под спину подушку, неизвестно откуда взявшуюся в их доме.

— Не представляешь, как я за тебя беспокоилась, — девчонка взяла в руки пиалу с какой-то дымящейся жидкостью. Зачерпнув полную ложку, она поднесла её к губам Цайхуа. — Пей. Это лекарство ускорит восстановление тела. Кстати, я сама его приготовила. Не бойся, я всё сделала, как написано в книге.

Цайхуа ещё не успела прийти в себя, как на неё обрушился шквал эмоций и действий Юцин. Сбитая с толку, буквально им оглушённая, она послушно открыла рот и сразу скривилась, проглотив гадкую жидкость. Стоит отдать должное, эта настойка, с горьким привкусом и тошнотворным запахом чего-то прогнившего, мигом прояснила сознание.

— Спасибо тебе, — в противовес произнесённым словам девушка недовольно поморщилась. — Сколько я пробыла без сознания?

— Недолго. С ночи твоего обхода прошло всего два дня, — Юцин заставила девушку выпить очередную ложку лекарства. — Целители из Чунгао сказали, что ты очнёшься в лучшем случае через пару недель. Честно, я не ждала твоего пробуждения, но так этому рада! Это же настоящее чудо, что ты быстро идёшь на поправку!

Цайхуа, крепко зажмурившись, проглотила очередную порцию гадости и вдруг замерла. Прямо сейчас по её духовным каналам циркулировала в огромных количествах светлая ци, которая изнутри согревала привычным и в то же время незнакомым теплом. В памяти возник образ зверя из её видения. Этот маленький огненный лис и поделился с ней энергией. Но было ещё кое-что… Вспомнив лёгкое, как полёт бабочки, прикосновение чьих-то губ, девушка вспыхнула.

— У тебя жар? — взволнованно спросила цветочная фея.

— Тебе показалось.

Цайхуа нервно выхватила из рук Юцин пиалу и, под ошеломлённым взглядом агатовых глаз, залпом осушила её. Горечь лекарства отвлекла Цайхуа от дальнейших смущающих мыслей, позволив отыскать в паутине из недавнего прошлого самую главную нить.

— Слушай, пока я тут валялась, меня навещал кто-нибудь, кроме лекарей? — как бы невзначай поинтересовалась девушка.

Сердце снова бросилось вскачь.

Кто может по отношению к ней быть таким добрым, чтобы передать огромную часть своей ци? Да и у кого хватило бы на это сил? Исцеливший её человек должен быть просветлённым не ниже второй ступени совершенствования, это точно. А из всех просветлённых, обладающих подобной мощью и при этом безвозмездно помогавших ей ранее, она знала только Шанъяо. От мысли об этом солнечном юноше внутри всё перевернулось вверх дном. Ну конечно, это он! С момента их первой встречи Шанъяо не раз защищал её и всегда был для неё тем, на кого она могла положиться. Но если это действительно он, неужели…

— Не видела, — задумчиво протянула подруга. — Тем более, вчера меня не было в школе. А что?

Цайхуа покачала головой, не желая продолжать разговор. Взрывная смесь разочарования и облегчения расколола сознание на две противоборствующие части. С одной стороны, ей лучше об этом забыть: чем раньше она сможет научиться брать под контроль свои чувства, тем скорее достигнет третьей ступени. Накал новых эмоций лишит равновесия и замедлит развитие, но, с другой стороны, разве не должна Цайхуа убедиться, что этим самым человеком, подарившем ей поцелуй, был Шанъяо?

«Хорошо, допустим это и правда он, а дальше-то что?»

Цайхуа не нашлась с ответом на свой мысленный вопрос. Думать о более глубокой, чем просто дружеской, связи с Шанъяо она не смогла. Девушка никогда ни в кого не влюблялась, и даже представить себе не могла, каково это, не говоря уж о том, чтобы вступать в подобные отношения с кем бы то ни было. Да и с чего она вообще взяла, что Шанъяо может испытывать к ней что-то… такое? Окончательно залившись краской, девушка прервала абсурдную нить размышлений. В конце концов, это абсолютно не важно.

— Цайхуа? — позвала цветочная фея. Всё это время Лу Цайхуа, не мигая, смотрела в дальний угол кровати. Обернувшись каменной статуей, она не подавала никаких признаков жизни, и только её пылавшие щёки продолжали наливаться более ярким пунцовым оттенком.

Не дождавшись ответа, Юцин помогла Цайхуа улечься обратно и, натянув на неё одеяло, положила ладонь ей на лоб. Холодные и тонкие пальцы едва ощутимо подрагивали.

Не сказать чтобы Лу Цайхуа нуждалась в поддержке. Если не брать в расчёт лёгкую, почти незаметную боль, что накатывала, точно волны прибоя, она ощущала себя вполне сносно. Стоило ей принять лекарство подруги, и голова перестала кружиться, а слабость прошла. Цайхуа мало что понимала в приготовлении снадобий. И, если уж начистоту, совершенно не смыслила в этом, хотя когда-то и пыталась постичь азы медицины. Похоже, цветочная фея очень талантлива, раз ей удалось намешать чудо-лекарство спустя пару дней обучения.

В их маленькой бамбуковой хижине было прохладно и сыро. Свежесть раннего утра смешалась с запахом лекарственных трав, разложенных у окна небольшими пучками. Приятный глазу полумрак ещё не до конца отступил в углы комнаты, продолжая бороться с лучами несмелого солнца. Грубый пол, сколоченный из тёмных досок, усеян ковром лепестков, бамбуковые стены излучают спокойствие, и вся эта комнатка вдруг кажется столь родной сердцу, словно в ней Цайхуа прожила много лет. Тонкий налёт безмятежности покрывает здесь всё. Всё, кроме лица Юцин.

Цайхуа наконец-то заметила: с лучшей подругой что-то не так. На бледных щеках ещё не высохли дорожки от слёз, в потускневших глазах отпечаталась боль. Юцин продолжала вести себя, как обычно, но привычную ей ауру наивной доверчивости и этого детского, безграничного жизнелюбия, Лу Цайхуа, как ни старалась, не могла ощутить. Что-то надломилось в душе этой девушки, сосуд её сердца был пугающе пуст.

— Говоришь, вчера тебя не было в школе? — ухватилась Лу Цайхуа за последнюю фразу Юцин.

Цветочная фея печально кивнула. Ресницы её трепетали, как одинокие листья бамбука на сильном ветру.

— Позавчера я услышала, как глава Тай планирует обход поселения, где жила моя подруга Гунъи. Разумеется, я вызвалась помочь…

В тот день Юцин была особенно счастлива. Ещё бы, спустя долгие шесть лет, пролетевшие, как один краткий миг, она встретится со своей лучшей подругой! Конечно, Гунъи была против их встречи, о чём Юцин помнила, но девушки не общались с тех пор, как она решилась пройти испытание в школе Чэнсянь. Тоска и тревога завладели ей, когда спустя долгое время Юцин не получила ни одной весточки. Девушка сомневалась, смогут ли они вести переписку в дальнейшем, а потому появившаяся возможность навестить подругу оказалась как нельзя кстати. Кто знает, может письма Гунъи просто не находили своего адресата. В любом случае, теперь Юцин во всём разберётся.

Ци в духовных каналах будто начинала искриться, когда она пыталась вспомнить Гунъи. Пусть её образ был немного размыт, как потёкшая тушь на увлажнённой бумаге, она до сих пор помнит хитрый изгиб её особой улыбки, шёлк длинных волос, собранных в тугую косу, добрый взгляд чуть прищуренных глаз. Повзрослев, Гунъи наверняка изменилась и, может статься, с первого взгляда они не узнают друг друга. Но Юцин непременно поймёт, что это она — самый близкий её человек. Она виделась с ней один раз. И этого раза было достаточно, чтобы создать крепкую, проверенную временем дружбу.

Юцин не уверена, что сумела бы сберечь в своём сердце тепло, не подружись она тогда на рынке с Гунъи. В её трудном детстве не было недостатка в косых, почти осуждающих взглядах прохожих. В маленьком селе, где она родилась, каждый знал о печальной истории семьи Юцин, однако никто не проявлял и капли сочувствия. В том, что муж бросил жену, народ обвинил почему-то последнюю. «А кому нужна второсортная женщина? Не смогла родить, так пеняй на себя». Эти слова, камнем брошенные в сад сердца маленькой девочки, остались там навсегда.

Юцин никогда не хотела найти кровных мать и отца, даже если бы это оказалось возможным. Кто они, откуда, живы ли — не имело значения. Осенью, в промозглую глубокую ночь, эти люди бросили родного ребёнка, оставив его у крыльца чужой хижины. Юцин ничего не знает о них, и желает спокойно жить дальше в неведении. Для неё единственной мамой является женщина, что её воспитала. Немного сгорбленная и годами не менявшая платье из грубой холстины, с раннего утра до позднего вечера трудящаяся в поле и обладающая самой красивой на свете улыбкой. Она отдавала все свои силы на то, чтобы у дочери были еда и одежда. Именно она научила Юцин читать и писать. Эта женщина умела одним нежным объятием развеять любую печаль, в то время как её собственное сердце было давно похоронено под слоем гнетущей тоски. Она — её настоящая мама.

И всё же ей с раннего детства не хватало тепла. Мать возвращалась домой слишком поздно, и, за приготовленным маленькой дочерью ужином, иногда рассказывала о своей юности или чертила угольком на столе иероглифы. Затем они вместе ложились в кровать. Уставшая женщина засыпала мгновенно, а Юцин ещё долго рассматривала её некогда красивое лицо, покрытое теперь сетью тонких морщин. Далёкие звёзды с любопытством заглядывали в окно их покосившейся хижины, в воздухе пахло отсыревшими досками, а на душе лежала необъяснимая грусть. Всё, что ей оставалось, — тихо шептать спящей матери о своём одиночестве.

— А-Цин, — однажды обратилась к ней мама. — Я сожалею, что не могу всегда быть рядом с тобой. Простишь меня за это?

— Я тебя не виню, — девочка прижалась щекой к её шершавой ладони. — Ты трудишься ради меня.

Она действительно никогда её не винила. Хотя они жили бедно, девочка ни в чём не нуждалась. Юцин любила маму всем сердцем, однако самым близким для неё человеком по воле судьбы стала Гунъи.

Юцин, проводившая практически всё своё время за ведением домашнего хозяйства, привыкла оставаться одна. Никто не спрашивал, что она чувствует, не просил рассказать о самых сокровенных мечтах и не делился своими. Словно растущая на голой скале одинокая вишня, она с сожалением смотрела туда, где простиралась долина других цветущих деревьев. Она бы хотела жить среди них, но, увы, между ними лежала целая пропасть. Кора маленькой вишни постепенно твердела, защищая её от сильного ветра и ледяного дождя, а сама она вскоре перестала тянуться ветвями к долине.

Всё изменилось после встречи с Гунъи. Когда ранним утром Юцин обнаружила под дверью письмо, над головой рассеялись свинцовые тучи, и нежные лучики солнца растопили на стенках души пока ещё тонкий слой льда. Она больше не была одинока.

Гунъи раз в несколько дней присылала ей письма. С замиранием сердца Юцин расправляла бумагу и долго-долго, точно смакуя каждое слово, читала истории лучшей подруги. Она писала ей о загадочных просветлённых, способных затмить своей красотой луну и звёзды, о священной горе Лаошань, покрытой цепью чистейших озёр. Гунъи рассказала ей о своей главной мечте сделать мир чище и лучше, изгнав всё существующее в нём древнее зло. И, самое главное, в каждом письме она задавала вопрос, который важно было услышать Юцин.

«Как ты?»

Эти два слова разгладили измятый листок её озябшей души. Шесть лет подряд она грелась в лучах заботы своей лучшей подруги. Общение с ней, как и дыхание, стало неотъемлемой частью жизни Юцин. Уединение, сковавшее её надежды и сны, бесследно рассыпалось, а мгла, душившая с детства, отступила назад. Она знала: если весь мир от неё отвернётся, Гунъи будет всегда на её стороне. Не бросит, не упрекнёт в несовершенстве характера и безусловно поддержит.

Достаточно слышать пару ласковых слов всего от одного человека, и вера в добро никогда не покинет. Брошенный всеми ребёнок, замкнувшийся в своём холодном и равнодушном мирке, однажды научился мечтать. Однажды прямо на его глазах, подобно старым ветвям давно заброшенной яблони, расцвело его будущее. Печаль одинокого прошлого осталась позади.

«Гунъи, я должна кое в чём признаться тебе. Я хотела поделиться с тобой этим раньше, но ты же хорошо меня знаешь. Любые слова не стоят того, чтобы в них верить, пока они не станут реальностью. Теперь, когда у меня получилось, когда я ступила на дорогу к мечте, я могу обо всём рассказать. Надеюсь, ты сможешь понять меня.

Ты так много писала мне о просветлённых и бессмертных, о демонах и богах, что я начала сомневаться: а не учишься ли ты в какой-нибудь особенной школе? К примеру, в Чуньцзе. Благодаря тебе, думаю, я смогу там без проблем ориентироваться. (Конечно, если только туда попаду). Ты знаешь о горе Лаошань даже больше, чем я о собственной матери. Ну что, ученица школы Чуньцзе, чистая, как озёрные воды, я раскусила тебя? Ха-ха. Хотя, если бы это было действительно правдой, я бы давно уже знала.

Гунъи, ты постоянно просишь не беспокоиться, но как я могу за тебя не бояться? Ты прикована к постели этой болезнью несколько лет. И я прекрасно понимаю, что ты что-то скрываешь. Гунъи, скажи правду: насколько всё плохо? Неужели не знаешь, что я не смогу жить без тебя? Ближе тебя у меня нет никого. Ты — моя дорогая сестричка, о которой я всегда буду заботиться.

Впрочем, можешь не отвечать. Решение принято, и поздно возвращаться назад. Да и мама моя совершенно не против. Она будет рада, если сможет гордиться мной.

Гунъи, я решила стать просветленной. Уже как год я сама практикуюсь и, кажется, готова к тому, чтобы двигаться дальше. Недавно я услышала о наборе учеников в школу Чэнсянь. Наверное, судьба ко мне благосклонна, раз подарила шанс добиться большего. Правда я не стремлюсь стать бессмертной. Мне чужды боевые искусства и запах пролитой крови. Твой благородный порыв — наказать всё плохое — достоин похвалы, но я, увы, не такая.

Стыдно признаться, но мне нет дела до несчастий окружающих людей. Всем в этом мире плохо, Гунъи. Моей брошенной маме, мне и тебе. Все мы страдаем. Наверное, в этом и заключается жизнь. Сколько ни пытайся бороться со злом, оно никогда не исчезнет, не покинет людские сердца. О справедливости, в которую ты искренне веришь, не может быть речи. Невозможно очистить от скверны весь мир.

Как не существует в чистом виде добра, так и нельзя всех подряд осчастливить. Поэтому я хочу сделать всё возможное, бросить все силы на то, чтобы счастливы были хотя бы мои близкие люди. Я не могу забыть о тебе и броситься лишь на защиту этого мира. Я не могу думать об этих призрачных ценностях, когда мой самый близкий человек умирает. Разве не была бы я лицемерной, поступай я иначе?

Гунъи, я стану целителем и смогу тебя вылечить. Моих сбережений не хватит на то, чтобы купить тебе лучшее лекарство, и уж тем более не хватит для оплаты услуги целителя. Поэтому я им стану сама. Гунъи, благодаря тебе у меня появилась настоящая цель. Как яркая звёздочка, она освещает мне путь.

Я тебя вылечу. Только дождись меня, ладно?»

В тот день, когда Юцин совершала обход, насмешница-судьба окунула её с головой в волны отчаяния, заставила в них захлебнуться. Огонь, согревавший долгие годы, внезапно погас, и едкий дым, поднимавшийся от угасающих углей, отравил все былые мечты.

Они прибыли в поселение, расположенное в двухстах ли от Тайшань, на мечах. Старшая соученица, заметив, что у Юцин нет оружия, великодушно пригласила её на свой изящный модао. Всю дорогу девушка наслаждалась полётом и представляла, как кинется на шею подруге. Какая разница, насколько опасна болезнь. Разве можно не обнять человека, которого не видел целых шесть лет?

Опустившись на землю, Юцин растерялась. Кончики пальцев на руках и ногах будто обожгло калёным железом. Сердце на миг замерло, поток воздуха в горле покрылся морозными иглами. Оцепенела каждая клеточка тела.

— Похоже, мы опоздали, — прошептал кто-то в смятении.

Слова скользнули по сердцу острым ножом, распороли давно зажившую рану. Девушка вздрогнула и сделала пару шагов по занесённой пеплом дороге.

«Юцин, со мной всё будет в порядке».

Впитавшись в полуденный зной, в воздухе стоял запах невыносимых страданий. Куда ни взгляни, всюду обугленные стены домов. Сажа погребла под собой сухую траву и деревья, толстым слоем легла на уцелевшие крыши. В звенящей тишине мёртвых улиц чудился чей-то душераздирающий крик.

«Холодает. Юцин, одевайся теплее».

В безжалостном огне, что спалил это село, теперь горело и сердце Юцин. Ветер швырял в лицо серую пыль, в предсмертной агонии трепыхались голые ветви. Чёрные и изуродованные, словно демонические когти, они стремились разорвать на части серое небо. Кругом запустение. Смерть отпечаталась на каждой двери.

«Твоё письмо было таким увлекательным, что мне хочется как можно скорее получить уже следующее. Так, всё, рассказывай: как себя чувствуешь? Надеюсь, ты ложишься спать вовремя!»

Изнутри бьёт крупная дрожь. Осознание приходит не сразу.

«Я счастлива, что у меня есть такая подруга как ты. Юцин, даю честное слово, я никогда не брошу тебя. Придёт время, и мы обязательно встретимся».

С подбородка срывается слеза. Точно первая капля дождя, решительно упав на грешную землю, она предвещает неистовый ливень. Девушка обнимает себя за дрожащие плечи, с трудом подавляя рыдания, но слёзы давно хлещут из глаз. Их непрерывный поток наполняет невыносимая скорбь. Она опоздала. В этой жизни они больше не встрется.

Юцин навсегда потеряла свою подругу Гунъи. Пачка писем да воспоминание об их первой встрече — это всё, что у неё осталось. Мечта стать целителем лишилась прежнего смысла, одинокой волной разбилась о скалы удушающей боли. Крепкая связь с самым близким человеком на свете оборвалась в один день.

Она абослютно раздавлена. Её главный смысл безвозвратно утерян. Юцин не одна, и никогда не вернётся к тому одиночеству, от которого когда-то сбежала, но без лучшей подруги она просто никто. Пустая оболочка, лишённая веры в себя.

Шесть прожитых лет рассеялись вместе с остатками дыма. Юцин до последнего не верит в случившееся. Срываясь на крик, она зовёт свою подругу Гунъи, и сердце её замирает в надежде услышать хоть что-то. Что если, она осталась жива? Выйдет к ней из обгоревшего дома, мягко обнимет и сообщит, что всё хорошо. Но Гунъи не выходит и продолжает равнодушно молчать.

Неужели ты меня бросила?! Как ты могла нарушить своё обещание?

Душа рвётся на части. Она совершенно потеряна, не знает, что делать и как двигаться дальше. Ей просто страшно.

— В соседнем городе нам удалось найти выживших. Их было двое, даосский монах и старая женщина, и они оба были смертельно напуганы. По словам даоса, все дома ни с того ни с сего охватило золотистое пламя, и, как бы люди ни старались его потушить, всё было тщетно. Более того, огонь охватил и людей. Он не угас до тех пор, пока все они не сгорели. А затем старая женщина сказала мне, что в их маленьком поселении никогда не жила девушка по имени Гунъи, — севшим голосом закончила цветочная фея.

Цайхуа крепко сжала пальцы подруги. Эта хрупкая девушка, легкомысленная и глупая с виду, оказалась невероятно сильной внутри. Она бесстыдно рыдала из-за того, что учитель не пустил её на занятие, однако сейчас, перед Лу Цайхуа, не проронила ни единой слезинки. С настоящей и до ужаса мучительной болью она справлялась сама, не позволяя своим горьким чувствам вырываться наружу и заботясь при этом о девушке, которую знает всего несколько дней.

Всё, что Цайхуа могла ей сказать:

— Юцин. Я буду рядом.

Примечание автора:

Модао — длинный пехотный меч. Длина его рукояти может достигать трёх метров (эстетичное оружие, между прочим).