Право на рождение

I Я защищаю свою честь

В ночь накануне нового учебного года (мне только-только исполнилось шестнадцать) Гейбл Арсли сказал, что хочет со мной переспать. Не в отдаленном будущем, не на следующей неделе, а прямо сейчас.

Следует признать, что я не слишком удачно выбирала парней. Меня тянуло к людям, которые не имели обыкновения спрашивать разрешения, — парням, похожим на моего отца.

Мы только что вышли из забегаловки, незаконно торговавшей кофе, которая находилась за Университетской площадью, в подвале церкви. Когда кофеин, как и тысячи других вещей, был запрещен, подобные заведения появились в большом количестве. Так много всего было объявлено вне закона (бумага выдавалась только по предварительному разрешению, были запрещены телефоны с камерами, шоколад и так далее), а законы менялись так часто, что можно было совершить преступление и даже не узнать об этом. Не то чтобы это имело большое значение. Полицейские были слишком загружены: думаю, примерно три четверти из них было уволено, когда наш город разорился. Оставшимся уже не хватало времени на то, чтобы обращать внимание на подростков, которые ловили кайф от кофе.

Я должна была догадаться, что происходит, когда Гейбл предложил проводить меня домой. Ночью было довольно опасно идти пешком от кафе до места, где я жила, на Девятнадцатой восточной улице, но обычно Гейбл предоставлял меня самой себе. Он-то жил в центре и, думаю, решил, что раз до сих пор меня еще не убили, то не стоит и беспокоиться.

Мы вошли в мою квартиру, которая находилась в семейной собственности практически целую вечность — с 1995 года, когда родилась моя бабушка Галина. Бабушка, которую все звали бабулей и которую я безумно любила, сейчас умирала в своей спальне. Она производила впечатление самой старой и самой больной женщины из всех, кого я знала. Уже при входе в квартиру можно было услышать шум медицинских машин, которые качали кровь по ее телу. Единственная причина, по которой их еще не отключили, как это обычно делалось, — то, что она несла ответственность за моего старшего брата, младшую сестру и меня саму. Но ее ум по-прежнему был острым. Галина была прикована к постели, но мало что ускользало от нее.

Должно быть, этой ночью Гейбл уже выпил шесть эспрессо, два из них с добавлением «Прозака» (также запрещенного), и теперь был сильно не в себе. Я не пытаюсь его оправдать, просто объясняю некоторые детали.

— Анни, — сказал он, ослабив узел галстука и присаживаясь на кушетку, — у тебя тут должен быть шоколад. Я знаю, что он у тебя есть, готов поспорить. Ну, давай, детка, подзаряди папочку шоколадкой.

На самом деле в нем говорил кофеин. Под его воздействием Гейбл становился совсем другим человеком. И особенно я ненавидела, когда он звал себя «папочкой». Должно быть, он взял это обращение из какого-то старого фильма. Мне всегда хотелось сказать: «Ты не мой папочка. Ради бога, тебе же всего семнадцать». Иногда я и в самом деле говорила эти слова, но чаще всего не обращала внимания. Мой настоящий отец говорил, что если обращать внимание на слишком много вещей, придется бороться с ними всю жизнь.

Именно шоколад был настоящей причиной, по которой Гейбл решил зайти ко мне домой. Я сказала ему, что он получит только один кусочек и потом ему придется уйти. Как я уже говорила, завтра был первый день нового учебного года (он учился в выпускном классе, я на год младше), и мне надо было выспаться.

Мы хранили шоколад в комнате бабули, в потайном сейфе на задней стенке ее шкафа для одежды. Я старалась ступать очень тихо, когда шла мимо ее кровати, хотя это было незачем делать — от медицинского оборудования был гул почти как в метро.

В бабулиной комнате пахло смертью. Этот запах был похож на смесь простоявшего день яичного салата (мясо птицы было нормировано), перезрелой дыни (фрукты были дефицитом), старых туфель и чистящего средства (продавалось только по талонам). Я ступила в ее просторный шкаф, отодвинула одежду и набрала код. За оружием лежал шоколад, горький, с лесными орехами, сделано в России. Положив плитку в карман, я закрыла сейф. По пути назад остановилась поцеловать бабушку, и она тотчас проснулась.

— Аня, — прохрипела она, — когда ты вернулась?

Я ответила, что совсем недавно. В любом случае она бы не узнала правды, а проведав, где я была, только забеспокоилась бы. Потом я сказала, что ей стоит поспать и что я не хотела ее будить:

— Ты должна отдохнуть, бабуля.

— Зачем? Я и так скоро буду отдыхать вечно.

— Не говори так. Ты будешь жить еще очень долго, — солгала я.

— Есть разница между «быть живой» и «жить», — пробормотала она и сменила тему: — Завтра первый день школы.

Я удивилась, что бабушка это помнит.

— Аннушка, возьми славную плитку шоколада из шкафа, хорошо?

Я сделала, как она велела: положила плитку из кармана обратно в сейф и взяла другую, точно такую же.

— Не показывай никому. И не делись ни с кем, кроме того, кого полюбишь всей душой.

«Легче сказать, чем сделать», — подумала я, но пообещала исполнить ее волю. Я снова поцеловала пергаментно-сухую бабушкину щеку и осторожно закрыла за собой дверь. Я любила бабулю, но больше не могла оставаться в этой ужасной комнате.

Когда я вернулась в гостиную, Гейбла уже там не было. Но я знала, где он.

Он в отключке лежал поперек моей кровати. Я списала это на кофеин. Немного выпьешь и уже чувствуешь себя поддатым. Выпьешь слишком много — и вырубаешься. По крайней мере, именно так он действовал на Гейбла. Я слегка потянула его за ногу. Он не просыпался. Я начала тормошить его сильнее. Он хрюкнул и перекатился на спину. Похоже, придется его здесь оставить, решила я. На худой конец, я могла переночевать на кушетке. Так или иначе, Гейбл был такой милый, когда спал. Безобидный, как щенок или маленький мальчик. Пожалуй, больше всего мне он нравился именно в таком состоянии.

Я достала школьную форму и повесила ее на спинку стула, сложила вещи в сумку и зарядила электродоску. Отломила квадратик шоколада. Запах был сильный, лесной. Я завернула плитку обратно в серебряную обертку и положила в верхний ящик письменного стола. Было здорово, что мне не пришлось делить ее с Гейблом.

Возможно, вы спросите, почему же Гейбл оставался моим бойфрендом, в то время как я не хотела делить с ним шоколад. Причина в том, что он был нескучным, чуточку опасным и я — дурочка — считала это привлекательным. И — упокой Господи твою душу, папа, — возможно, мне не хватало позитивной мужской ролевой модели в окружении. Кроме того, делить шоколад — это не обыденное действие. К этому надо прийти.

Я решила принять душ, чтобы не тратить на него время утром. Когда спустя 90 секунд (вода все дорожала, и душ принимали по таймеру) я вышла, завернувшись в полотенце, Гейбл сидел, скрестив ноги, на кровати и запихивал в рот остатки моего шоколада.

— Ты лазил в мой стол! — вскрикнула я.

Уголки его рта, большой и указательный пальцы были испачканы в шоколаде.

— Я не лазил, я нашел его по запаху, — пробормотал он с набитым ртом, потом перестал чавкать и посмотрел на меня. — Ты выглядишь здорово, Анни. Такая чистая.

Я плотнее затянула полотенце.

— Ну, теперь, когда ты проснулся и получил свой шоколад, тебе пора идти, — сказала я.

Он не пошевелился.

— Давай, выметайся отсюда! — сказала я решительно, но негромко. Мне вовсе не хотелось разбудить родственников или бабулю.

Вот тогда-то он и сообщил мне, что нам пора заняться сексом.

— Нет, ни за что, — сказала я, жалея всей душой, что решила принимать душ, когда в моей постели лежал такой опасный парень, да еще и под кофеином.

— Почему? — спросил он. Потом добавил, что влюблен в меня. Мне говорили такое в первый раз, но даже такая неопытная девушка, как я, поняла, что это была ложь.

— Я хочу, чтобы ты ушел. Завтра у нас уроки, надо выспаться.

— Я не могу уйти, уже больше полуночи.

С полуночи в городе был комендантский час для несовершеннолетних (хотя и не было достаточного количества полицейских, чтобы за этим следить). Сейчас было только без четверти двенадцать, так что я солгала и сообщила ему, что он еще успеет домой, если побежит.

— Я никуда не успею, Анни. Кроме того, моих родителей нет дома, а твоя бабушка не узнает, если я останусь. Ну, давай, иди ко мне.

Я отрицательно замотала головой и постаралась выглядеть построже. Это не так-то легко, когда на тебе желтое полотенце в цветочек.

— Разве то, что я признался тебе в любви, для тебя ничего не значит? — спросил он.

Я немного подумала и решила, что не значит:

— Не совсем. Я знаю, что на самом деле ты этого не думаешь.

Он уставился на меня большими мутными глазами, словно я оскорбила его чувства или что-то в этом роде. Потом Гейбл откашлялся и попробовал другой подход:

— Ну, давай, Анни. Мы встречаемся уже почти девять месяцев. Я ни с кем дольше не встречался. Так что… ну… почему нет?

Я выдала ему целый список причин. Во-первых, сказала я, мы слишком молоды. Во-вторых, я его не люблю. В-третьих — самое важное! — я не желаю заниматься сексом до брака. В душе я была примерной католической девочкой и точно знала, куда заведет меня согласие на его предложение — прямиком в ад. К вашему сведению, я верила (и верю) в рай и ад, и оба мне не кажутся абстракцией. Подробнее расскажу позже.

У него в глазах появилось странное выражение — возможно, следствие употребленного им контрабандного товара, и он встал с кровати, подошел ближе ко мне и начал поглаживать мои голые руки.

— Прекрати, — сказала я. — Гейбл, это действительно уже не смешно. Я знаю, что ты хочешь заставить меня снять полотенце.

— Почему ты решила принять душ, если не хотела…

Я сказала, что сейчас закричу.

— И что? — спросил он. — Твоя бабушка не может встать с кровати. Твой брат — придурок, а сестра — ребенок. Ты их только расстроишь.

Какая-то часть меня все еще не могла поверить, что подобное происходит в моем собственном доме, как я могла быть такой безмозглой и такой беззащитной. Я подтянула полотенце до подмышек и, вскрикнув: «Лео не придурок!», отпихнула Гейбла так сильно, как только могла.

В конце коридора открылась дверь, и послышались шаги. В дверном проеме появился Лео. Он был так же высок, как отец (почти метр девяносто), на нем была пижама с узором в виде собачек и косточек. Несмотря на то, что я пока держала ситуацию под контролем, я никогда еще не была так рада видеть моего старшего брата.

— Привет, Анни! — Лео быстро приобнял меня и обернулся к моему будущему бывшему бойфренду: — Привет, Гейбл. Я услышал шум. Мне кажется, тебе пора идти. Ты разбудил меня, но это не страшно. Однако если ты разбудишь Нетти, будет очень плохо, так как ей надо идти завтра в школу.

Лео проводил Гейбла до входной двери. Я расслабилась только тогда, когда услышала звук закрывающейся двери и щелканье замка.

— Мне кажется, что твой бойфренд не очень хороший человек, — вернувшись, сказал мне Лео.

— Знаешь что? Мне тоже так кажется, — ответила я. Я собрала брошенные Гейблом обрывки шоколадной фольги и скатала их в шарик. Если руководствоваться словами бабушки, то единственным парнем, с которым стоило разделить шоколад, был мой брат.

Первый день школы был хуже, чем все остальные дни учебного года, а они отвратительны по умолчанию. Вокруг уже знали, что Гейбл Арсли и Аня Баланчина расстались. Это раздражало. Нет, не потому, что я собиралась остаться с ним после тех мерзостей, что он творил прошлой ночью, но потому, что я хотела порвать с ним сама. Я хотела, чтобы он извинялся, рыдал, вопил. Я хотела уходить прочь, не оборачиваясь, пока он выкрикивает мое имя. И так далее в том же духе, понимаете?

Должна отметить, что слухи распространяются с поразительной скоростью. Школьникам не позволяется иметь мобильных телефонов, и никто из учеников не мог опубликовать эту историю в Интернете или каким-либо другим образом без разрешения, даже не мог отправить е-мейл без почтового сбора. И все же слухи всегда расходились. И яркая ложь распространяется чертовски быстро, куда быстрее, чем грустная и скучная правда. К концу третьего урока история нашего разрыва уже была законченным произведением, и я была единственной, кто не приложил к этому руку.

Я пропустила четвертый урок, чтобы пойти на исповедь.

Когда я зашла в исповедальню, через экран можно было различить женственный силуэт матери Пьюзины. Верьте или нет, но она была первой женщиной-священником в Школе Святой Троицы. В наши дни каждый был вроде как без предрассудков, но тем не менее, когда в этом году коллегия попечителей провозгласила ее настоятельницей, многие родители стали жаловаться. Всегда есть люди, которым просто не нравится мысль, что женщина может быть священником. Школа Святой Троицы была не только католической школой, но и лучшей школой в Манхэттене. И родители, которые платили огромные деньги за обучение своих детей, понимали, что школа не должна измениться, какие бы перемены к худшему ни происходили вокруг.

Я опустилась на колени и перекрестилась:

— Благословите меня, матушка, ибо я согрешила. Со времени моей последней исповеди прошло три месяца…

— Что беспокоит тебя, дочь моя?

Я рассказала ей, что неподобающе думала о Гейбле Арсли все утро. Я не назвала его имя прямо, но, возможно, мать Пьюзина знала, о ком я говорю. В конце концов, вся школа это знала.

— Ты намереваешься вступить с ним в связь? — спросила она. — Действия гораздо больший грех, чем мысли.

— Я знаю это, преподобная мать, — сказала я. — Ничего подобного. Дело в том, что этот парень распускает обо мне слухи, и я думала о том, что ненавижу его, хочу убить или причинить боль, хотя бы ненадолго.

Мать Пьюзина издала смешок, который меня несколько покоробил.

— Это все? — спросила она.

Я сообщила ей, что упоминала имя Господне всуе несколько раз за лето. Большая часть пришлась на период, когда указ мэра ограничил использование кондиционеров. Один из дней, в течение которых мы не могли ими пользоваться, пришелся на самый жаркий день в августе. 40 градусов жары и тепло, исходящее от медицинских машин бабушки, сделали нашу квартиру очень близким подобием ада.

— Что-нибудь еще?

— Еще кое-что. Моя бабушка очень больна, и, несмотря на то, что я люблю ее, — мне было очень тяжело это произносить, — иногда мне бы хотелось, чтобы она умерла.

— Ты не хочешь видеть, как она страдает. Господь понимает, что на самом деле ты не желаешь ей смерти, дитя мое.

— Иногда я дурно думаю о мертвых, — добавила я.

— О ком-то конкретном?

— Большей частью о моем отце. Но иногда и о моей матери. И иногда…

Мать Пьюзина прервала меня:

— Возможно, три месяца — это слишком большой перерыв между исповедями для тебя, дочь моя.

Она снова издала свой неприятный смешок, но я все равно продолжала. В следующем грехе было особенно тяжело признаться.

— Иногда я стыжусь моего старшего брата, Лео, потому что он… Он в этом не виноват. Он очень добрый, очень любящий брат, но… Возможно, вы знаете, что он немного… глуповатый. Сегодня он хотел проводить меня и Нетти до школы, но я сказала ему, что он больше нужен бабушке дома и что он опоздает на работу. И то и другое было ложью.

— Ты все сказала?

— Да, — ответила я, склоняя голову. — В этих и во всех других моих грехах я раскаиваюсь.

Потом я произнесла молитву о прощении.

— Отпускаю тебе грехи во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, — произнесла мать Пьюзина. В качестве епитимьи она сказала мне прочесть «Богородице» и «Отче наш», что мне показалось до смешного малым наказанием. Ее предшественник, отец Ксавьер, знал толк в епитимьях.

Я встала и уже собиралась отдернуть бордовую занавеску, когда она сказала мне: «Аня, зажги свечки за твоих отца и мать», — отодвинула экран и протянула мне два талона.

— Оказывается, теперь ограничили потребление свечей, — проворчала я под нос. Бесконечный поток глупых талонов и печатей (мы ведь должны бережно расходовать бумагу, не так ли?), произвольная система начисления очков, постоянные изменения правил лимитированного потребления ужасно раздражали. Всех этих ограничений практически невозможно было придерживаться. Неудивительно, что так много людей пользовалось услугами черного рынка.

— Смотри на вещи оптимистичнее. Ты по-прежнему можешь приходить к причастию так часто, как захочешь, — ответила мать Пьюзина.

Я взяла талоны и поблагодарила мать Пьюзину («За все то доброе, что могут сделать зажженные свечи», — горько подумала я). Я была абсолютно уверена, что мой отец в аду.

Отдав талоны монахине с плетеной корзиной, полной квитанций, и стопкой записок, я пошла в часовню и зажгла свечу за маму.

Я помолилась о том, чтобы, несмотря на то, что она вышла замуж за главу преступной семьи Баланчиных, она все равно не попала в ад.

Я зажгла свечу за отца.

Я помолилась, чтобы ад был не очень жарким даже для убийцы.

Я так скучала по ним обоим.

Моя лучшая подруга Скарлет ждала меня снаружи.

— Поздравляю вас с пропуском первого в этом году урока фехтования, госпожа Баланчина, — сказала она, взяв меня под руку. — Не беспокойся, я прикрыла тебя. Сказала, что у тебя проблемы с расписанием.

— Спасибо, Скарлет.

— Не за что. Сразу видно, что за год нас ждет. Пошли в кафе?

— А у меня есть выбор?

— Ну да, ты можешь провести остаток года, прячась в церкви.

— Может быть, я даже стану монахиней и дам зарок, что никогда в жизни не буду встречаться с парнями.

Скарлет повернулась и пристально посмотрела на меня:

— Нет, покрывало тебе не пойдет.

По дороге в столовую Скарлет рассказала мне, какие сплетни распространял про меня Гейбл, но большую часть я уже слышала. Самое важное: он расстался со мной, потому что я кофеиновая наркоманка, потому что я «вроде потаскушки» и потому что начало учебного года было хорошим поводом «избавиться от хлама». Я успокоила себя мыслью, что если бы папа был жив, он мог бы приказать убить Гейбла Арсли.

— Так что знай, что я защищала твою честь.

Я была уверена, что она так и делала, но ее вряд ли слушали. Люди считали ее симпатичной, смешной девушкой, склонной все драматизировать.

— В любом случае все знают, что Гейбл Арсли — лошадиная задница. Завтра об этой истории забудут. Сейчас болтают, потому что все они неудачники и у них нет личной жизни. А также потому, что сегодня первый день учебного года и ничего интересного пока не случилось.

— Он назвал Лео придурком, я говорила тебе?

— Нет! — сказала Скарлет. — Вот дрянь!

Мы уже стояли у двустворчатой двери, которая вела в столовую.

— Я ненавижу его. Я на самом деле искренне ненавижу его, — сказала я.

— Я знаю. Я никогда не понимала, что ты в нем нашла, — ответила она и толкнула створку. Она была хорошей подругой.

Стены столовой были обшиты деревянными панелями, а пол был в черно-белую клетку, что заставляло меня чувствовать себя шахматной фигурой. Я увидела, что Гейбл сидит во главе одного из длинных столов у окна. Он сидел спиной к двери, так что меня не видел.

На обед в этот день была лазанья, которую я всегда терпеть не могла. Красный соус напоминал о крови и кишках, а сыр рикотта — об ошметках мозга. Я видела настоящие кровь и кишки, так что знаю, что говорю. Как бы то ни было, есть мне не хотелось.

Как только мы уселись, я подтолкнула свой поднос к Скарлет:

— Хочешь?

— Мне хватит, спасибо.

— Хорошо, давай поговорим о чем-нибудь другом.

— Другом, а не о…

— Не смей произносить это имя, Скарлет Барбер!

— …о лошадиной заднице, — сказала она, и мы обе прыснули. — Кстати, в нашей группе по французскому появился новый очень многообещающий парень. Он не похож на других. Он выглядит, ну, не знаю, мужественно. Его имя Гудвин, но он сокращает его до Вина.[2]

Ну разве не супер?

— Это что-то значит?

— Ну, что-то да значит. Папа говорит, что это, ну, великолепный или что-то вроде. Он точно не знает. Спроси бабушку, хорошо?

Я кивнула. Отец Скарлет был археологом и пах, как мусорная куча, потому что целыми днями раскапывал свалки. Скарлет еще какое-то время продолжала рассказывать о новом парне, но я слушала вполуха. Меня сейчас заботило другое. Время от времени я кивала и гоняла отталкивающего вида лазанью по тарелке.

Я подняла голову, и Гейбл поймал мой взгляд. То, что случилось потом, видится мне словно в тумане. Позже он утверждал, что ничего такого не имел в виду, но я была уверена, что он посмотрел на меня, усмехнулся и что-то прошептал на ухо девушке, сидевшей слева от него (она была десятиклассницей, возможно, даже новенькой, я ее не знала), и они оба рассмеялись. В ответ я подняла тарелку с недоеденной, все еще обжигающей лазаньей (всю пищу, согласно закону, требовалось разогревать при 80 градусах, чтобы предотвратить распространение бактериальных заболеваний), быстро пошла по диагонали через черно-белый пол, словно сошедший с ума шахматный слон, и вот уже голова Гейбла оказалась покрыта рикоттой и томатным соусом.

Гейбл вскочил, его стул опрокинулся. Мы стояли лицом к лицу; казалось, все остальные в столовой исчезли. Он начал орать, обзывая меня словами, которые я не берусь здесь повторить. Я также не буду перечислять полный список проклятий, которые он обрушил на мою голову.

— Я принимаю твои извинения, — сказала я.

Он занес было кулак, чтобы ударить меня, но остановился.

— Ты этого не стоишь, Баланчина. Ты такая же мерзавка, как и твои мертвые родители. Я бы тебя отчислил, будь моя воля.

И он пошел прочь из столовой, пытаясь по пути стереть часть соуса руками, но это было бессмысленно. Он был весь покрыт им. Я улыбнулась.

После восьмого урока мне пришел в письменном виде приказ явиться в кабинет директора после окончания учебного дня.

В первый день года практически все умудрялись избегать неприятностей, так что в коридоре было пусто и ждать мне пришлось недолго. Дверь была закрыта — значит, кто-то уже был в кабинете. На диванчике в коридоре ждал какой-то длинноногий парень, которого я не знала. Секретарь сказал мне, что мне нужно сесть.

На парне была серая шляпа, которую он снял при моем приближении. Он кивнул, я кивнула в ответ. Он искоса взглянул на меня:

— Хорошая была драка, верно?

— Ну, можно сказать и так.

Я была не в том настроении, чтобы заводить новые знакомства. Он обхватил руками колено. На руках у него были мозоли, и, вопреки обстоятельствам, мне это показалось интересным.

Должно быть, он заметил, что я изучаю его, потому что спросил, на что я смотрю.

— На твои руки. Они слишком мозолистые для городского парня.

Он рассмеялся и сказал, что он с севера, из сельского района, где его семья сама выращивала себе пищу.

— Большинство мозолей осталось с того времени. А парочка от гитары. Я далеко не профессионал, мне просто нравится играть. А происхождение остальных я не могу объяснить.

— Интересно, — сказала я.

— Интересно, — повторил он. — Кстати, меня зовут Вин.

Я повернулась и внимательно посмотрела на него. Значит, вот он какой, новый парень, о котором говорила Скарлет. Она была права: на него было приятно посмотреть. Высокий, стройный. Загорелая кожа и кисти рук, должно быть, вследствие сельских трудов, о которых он говорил. Нежные синие глаза и рот, который, казалось, привык улыбаться. Совсем не мой типаж.

Он протянул мне руку, и я пожала ее.

— Ан… — начала было я.

— Анна Баланчина, я уже знаю. О тебе все сегодня говорят без перерыва.

— Хмм… — пробормотала я, чувствуя, как лицо заливает краска. — Должно быть, тогда ты думаешь, что я либо сумасшедшая, либо потаскушка, либо наркоманка, либо наследница мафии, так что даже не знаю, почему ты решил заговорить со мной!

— Не знаю, как у вас тут принято, но в тех местах, откуда я родом, мы предпочитаем сами составлять мнение о людях.

— А почему ты здесь?

— Это ужасно долгая история, Аня.

— Нет, я имею в виду, тут, у двери в кабинет директора. В чем ты провинился?

— Вам предлагаются варианты ответа, нужно выбрать правильный, — сказал он. — Вариант А. Несколько остроумных комментариев на уроке теологии. Б. Директор хочет поговорить с новым учеником на тему ношения шляпы в школе. В. Мое расписание. Я слишком умен для своего класса. Г. Я свидетель, видевший, как девушка вывалила лазанью на голову своему парню. Д. Директор бросила мужа и хочет убежать со мной. Е. Ничего из перечисленного. Ж. Все из перечисленного.

— Бывшему парню, — пробормотала я.

— Это хорошо, — сказал он.

В этот самый момент дверь в кабинет директора отворилась и оттуда вышел Гейбл. От горячего соуса на его лице остались красные пятна, а белая рубашка была вся перепачкана, что, как я знала, чертовски его злило.

Гейбл нахмурился, увидев меня, и прошептал:

— Оно того не стоило.

Директор высунула голову в коридор и сказала Вину:

— Мистер Делакруа, вы не возражаете, если я сначала поговорю с мисс Баланчиной?

Он не возражал, и я зашла в кабинет. Директор закрыла за нами дверь.

Я заранее знала, что произойдет. Мне назначат испытательный срок и заставят работать в столовой до конца недели. Даже принимая во внимание эти факторы, лазанья на голове Гейбла все равно их перевешивала.

Директор сказала:

— Вы должны научиться решать свои небольшие проблемы во взаимоотношениях вне стен Школы Святой Троицы, мисс Баланчина.

— Простите, директор.

Казалось неуместным упоминать, что Гейбл накануне пытался меня изнасиловать.

— Следовало бы вызвать в школу вашу бабушку Галину, но я знаю, что она болеет. Не стоит ее беспокоить.

— Благодарю вас, директор. Я ценю это.

— Если честно, Аня, я беспокоюсь за вас. Такое поведение, если оно войдет в привычку, может серьезно повредить вашей репутации.

Словно она не знала, что я родилась уже с плохой репутацией.

Выйдя из кабинета директора, я увидела свою двенадцатилетнюю сестру Нетти, которая сидела рядом с Вином. Должно быть, Скарлет рассказала ей, где меня найти. Или Нетти сама догадалась — я была в кабинете директора уже далеко не в первый раз. На Нетти была шляпа Вина; очевидно, они уже познакомились. Какая же она маленькая кокетка! Но очень милая. У Нетти были длинные блестящие черные волосы, как и у меня, разве что у нее они были прямые, а у меня неукротимо вились.

— Прости, что прошла без очереди, — извинилась я перед Вином.

Он пожал плечами.

— Отдай шляпу Вину, — сказала я Нетти.

— Она мне идет, — ответила она, взмахнув ресницами.

Я сняла шляпу с ее головы и протянула ее Вину:

— Спасибо за то, что присмотрел за ребенком.

— Хватит инфантилизировать меня! — возмутилась она.

— Отличное слово, — прокомментировал Вин.

— Спасибо, — ответила Нетти. — Так уж случилось, что я знаю много слов.

Чтобы подразнить Нетти, я взяла ее за руку. Мы почти дошли до конца коридора, когда я обернулась и сказала:

— Мой вариант ответа — В. Возможно, ты действительно слишком умен для своего класса.

Он подмигнул (подмигнул?):

— Я никому не скажу.

Нетти громко вздохнула:

— Ах, он мне нравится.

Я завела глаза к потолку (мы уже вышли из дверей):

— Даже не думай об этом. Он слишком стар для тебя.

— Всего на четыре года, — ответила Нетти. — Я уже спрашивала.

— Ну, это очень большая разница, когда тебе всего двенадцать.

Мы опоздали на автобус, которым обычно добирались домой, а из-за сокращений бюджета Управления городского транспорта следующий должен был быть только через час. Мне хотелось попасть домой раньше, чем Лео придет с работы, и я решила пойти через парк. Когда-то папа рассказывал мне, каков был парк во времена его детства: деревья, цветы, белки, озера, где люди катались на лодках, продавцы продавали любую еду, какую только можно вообразить, зоопарк, полеты на воздушных шарах, летом концерты и представления на открытом воздухе, зимой — катания на санках и на коньках. Все уже давно было не так.

Озера высохли или их осушили, и большая часть зелени погибла. От прежнего парка осталось несколько покрытых граффити статуй, сломанных скамеек, заброшенных зданий, и мне сложно было представить, что кому-то нравилось тут бывать. Для меня и Нетти парк стал дорогой длиной в полмили, которую надо было пройти как можно быстрее до того, как стемнеет. Под покровом темноты тут собирались все те, кого не хочется встретить в городе. Я не знаю, почему все так изменилось, но могу вообразить, что причины те же самые, что и повсюду — недостаток денег, воды, просчеты управления.

Нетти злилась на меня за шутку о том, что Вин присматривал за ней, так что отказалась идти рядом со мной. Мы пересекали Большой луг (полагаю, на нем когда-то была трава), когда она отбежала вперед метров на десять.

Потом на пятнадцать.

А потом и на все тридцать.

— Вернись, Нетти! — закричала я. — Там опасно! Нам надо держаться вместе!

— Хватит звать меня Нетти. Меня зовут Наталья, и к вашему сведению, Анна Леонидовна Баланчина, я могу сама о себе позаботиться!

Я рванула за ней, но она отбежала еще дальше. Я почти уже не видела ее; в своей школьной форме она казалась крошечной точкой. Я побежала еще быстрее.

Нетти была за застекленной частью огромного здания, которое когда-то было художественным музеем Метрополитен (а сейчас стало ночным клубом), и она уже была не одна.

Невероятно истощенный ребенок, одетый в лохмотья и, что удивительно, в старую футболку с логотипом Шоколадной фабрики Баланчина, приставил пистолет к голове моей сестры.

— А теперь снимай обувь, — пропищал он.

Хлюпая носом, Нетти склонилась, чтобы расшнуровать туфли.

Я внимательно рассмотрела ребенка. Несмотря на истощение, парень казался крепким, но я была уверена, что смогу одолеть его. Я оглядела окрестности — вдруг у него были сообщники. Но нет, мы были одни. Главной проблемой было оружие, так что я посмотрела на пистолет.

И я сделала то, что, должно быть, покажется вам сумасшествием.

Я встала между мальчиком и сестрой.

— Аня! Нет! — закричала моя младшая сестра.

Дело в том, что мой папа кое-что рассказал мне об огнестрельном оружии. У пистолета мальчика не было магазина. Другими словами, не было пуль, разве что одна уже была внутри, но я могла поспорить, что там было пусто.

— Почему бы тебе не поискать кого-нибудь с обувью твоего размера? — спросила я мальчика. Парень в самом деле был сантиметров на десять ниже Нетти. На близком расстоянии было видно, что он еще моложе, чем я думала, — должно быть, лет восемь-девять.

— Я тебя застрелю, — сказал мальчик. — Правда застрелю!

— Да ну? — ответила я. — Хотелось бы на это посмотреть.

Я схватила пистолет за ствол. Сначала я думала бросить его в кусты, но при дальнейшем размышлении решила, что не хочу, чтобы мальчик продолжал пугать им людей. Поэтому я положила его в сумку. Это был отличный пистолет. Мог бы легко убить и сестру, и меня, если бы был исправен, конечно.

— Давай, Нетти, забери свои вещи у мальчика.

— Он еще ничего не взял, — ответила Нетти. Она продолжала плакать.

Я кивнула, протянула Нетти платок и сказала, чтобы она высморкалась.

И тут несостоявшийся грабитель тоже начал плакать.

— Отдай мне мой пистолет!

Он бросился на меня, но мальчик ослаб от голода, и я почти не ощущала ударов.

— Мне жаль, но тебя могут убить, если ты будешь размахивать этой сломанной штукой.

Это была чистая правда. Должно быть, я первая заметила, что пистолет без обоймы; а ведь другие люди, столь же сведущие в оружии, как я, могли бы легко всадить парню пулю между глаз. Мне было немного стыдно, что я забрала его пистолет, поэтому я дала ему деньги, которые были в кошельке. Их было немного, но хватало на поход в пиццерию.

Не колеблясь ни секунды, он выхватил деньги, прокричал в мой адрес ругательство и исчез в парке.

Нетти протянула мне руку, и мы молча шли до тех пор, пока не оказались в относительной безопасности Пятой авеню.

— Зачем ты сделала это, Аня? — прошептала она, когда мы ждали у пешеходного перехода. Я почти не слышала ее голос на фоне городского шума. — Почему ты дала ему деньги после того, как он пытался ограбить меня?

— Потому что ему повезло меньше, чем нам, Нетти. А папа всегда говорил, что мы должны быть внимательны к тем, кому повезло меньше, чем нам.

— Но ведь папа убивал людей, правда?

— Да, папа был сложным человеком, — согласилась я.

— Я уже забываю, как он выглядел, — сказала Нетти.

— Он выглядел, как Лео. Тот же рост. Те же черные волосы. Те же голубые глаза. Но папины глаза были жесткими, а у Лео добрые глаза.

Когда мы пришли домой, Нетти пошла в свою комнату, а я пошарила в поисках чего-нибудь съедобного на ужин. Вряд ли меня можно было назвать вдохновенным поваром, но если бы я не готовила, мы бы все ходили голодными, кроме бабули. Ее порция поступала через трубочку при помощи работника соцслужбы по имени Имоджин.

Я отмерила точно шесть стаканов воды, согласно инструкции на упаковке, и потом опустила туда макароны. Это, по крайней мере, понравится Лео — макароны с сыром были его любимым блюдом.

Я постучала в дверь его комнаты, чтобы порадовать его этим известием. Ответа не было, так что я зашла. Он должен был уже часа два как быть дома (он работал на полставки в ветеринарной клинике). Но комната была пуста, если не считать коллекцию игрушечных львов. Они вопрошающе уставились на меня своими пустыми пластиковыми глазами.

Я зашла в комнату бабули. Она спала, но я ее разбудила.

— Бабуля, Лео говорил, что куда-нибудь пойдет?

Бабуля потянулась за винтовкой, которую хранила под кроватью, но потом увидела, что это я.

— Ах, Аня, это ты. Ты испугала меня, девочка.

— Прости меня, бабушка. — Я поцеловала ее в щеку. — Лео нет дома. Я хотела спросить тебя, не собирался ли он куда-нибудь.

После длительного размышления бабуля сказала, что нет, не собирался.

— А приходил ли он с работы? — спросила я, стараясь не выказывать нетерпения. Очевидно, что у бабули был трудный день.

Казалось, она думает над этим вопросом целый миллион лет.

— Да. — Пауза. — Нет. — Снова пауза. — Я не знаю. — И бабуля снова замолчала. — Какой сегодня день недели, девочка? Я потеряла счет времени.

— Понедельник, — сообщила я ей. — Первый день школы, помнишь?

— Все еще понедельник?

— Он почти уже прошел, бабуля.

— Хорошо, хорошо. — Она улыбнулась. — Если все еще понедельник, то значит, это сегодня этот ублюдок Яков приходил повидать меня.

Слово «ублюдок» следовало понимать в прямом смысле. Яков Пирожков был незаконным сыном сводного брата моего отца. Яков (сам себя он звал Джексом) был на четыре года старше Лео, и с тех пор, как он, выпив слишком много водки на свадьбе, пытался лапать меня за грудь, я его не особенно любила. Мне тогда было тринадцать, а ему уже почти двадцать. Отвратительно. Правда, несмотря на это, мне всегда было немного неловко перед ним из-за того, как на него смотрели остальные члены семьи.

— И чего же хотел Пирожков?

— Проверить, не умерла ли я, — сказала бабушка. Она рассмеялась и показала на дешевые розовые гвоздики, стоящие в низкой вазе на подоконнике. Я раньше их не заметила. — Уродливые, правда? Цветы сейчас так сложно найти, и вот он их приносит. Думаю, он надеялся навести нас на эту мысль. Может быть, Лео ушел с ублюдком?

— Некрасиво так говорить, бабуля, — сказала я.

— Ох, Аннушка, я бы никогда не сказала ему такое в лицо, — запротестовала она.

— Что могло понадобиться Джексу от Лео?

При мне Джекс либо не обращал внимания на Лео, либо обращался с ним откровенно презрительно.

Бабушка пожала плечами (что для нее было непросто, принимая во внимание, как трудно ей было двигаться). Я заметила, что ее закрытые веки дрожат, и сжала ее руку.

Не открывая глаза, она сказала:

— Скажи мне, когда найдешь Леонида.

Я пошла назад на кухню, чтобы слить воду из кастрюли с макаронами. Позвонила на работу Лео, чтобы проверить, не задержался ли он там. Они сказали, что он ушел, как обычно, в четыре. Мне не нравилось ощущение, что я не знаю, где мой брат. Ему было девятнадцать, на три года старше меня, но он был и всегда будет под моей опекой.

Незадолго до того как мой отец был убит, он взял с меня обещание, что я всегда буду заботиться о Лео, что бы ни случилось. Мне тогда было всего девять лет, примерно как юному грабителю, и я была слишком мала, чтобы понимать, на что я соглашаюсь. «У Лео добрая душа, — сказал папа. — Он слишком хорош для нашего мира, девочка. Мы должны сделать все возможное, чтобы защитить его». Я кивнула, не совсем понимая, что папа только что обрек меня на обязанность длиной в жизнь.

Лео не родился особенным. Он был таким же, как и все другие дети, и даже лучше их с точки зрения моего отца. Сообразительный, внешне — вылитый отец, и, что самое главное, первенец. Папа даже дал ему свое имя. Лео звали Леонид Баланчин-младший.

Когда Лео было девять, они с мамой поехали на Лонг-Айленд, чтобы повидаться с моей бабушкой по материнской линии. Мы с Нетти (шести и двух лет) болели ангиной и остались дома. Папа согласился присмотреть за нами, хотя я не думаю, что это потребовало от него особой жертвы — он никогда не любил бабушку Фебу.

Конечно, они целились в отца.

Мама умерла мгновенно. Два выстрела через ветровое стекло, прямо в ее прекрасный лоб и пахнущие медом каштановые кудри.

Машина врезалась в дерево вместе с Лео.

Он выжил, но больше не мог говорить. И читать. И ходить. Папа отправил его в лучший реабилитационный центр, самую лучшую школу для детей с инвалидностью. И Лео явно стало гораздо лучше, но он больше никогда не будет прежним. Говорили, что мой брат навсегда останется с умом восьмилетнего ребенка. Говорили, что моему брату повезло. И это так и есть. Хотя я знала, что вынужденные ограничения расстраивали его, Лео смог многое сделать с тем интеллектом, что у него был. У него была работа, где все его считали отличным работником, и он был замечательным братом Нетти и мне. Когда бабушка умрет, Лео станет нашим опекуном — пока мне не исполнится восемнадцать.

Я полила макароны сырным соусом и уже думала о том, не позвонить ли в полицию (как бы бесполезно это ни было), когда открылась входная дверь.

Лео вбежал на кухню.

— Аня, ты готовишь макароны! У меня самая лучшая сестра на свете! — и он обнял меня.

Я мягко оттолкнула Лео.

— Где же ты был? Я чуть с ума не сошла. Если ты куда-то уходишь, ты должен был сказать бабуле или оставить мне записку.

Лео погрустнел:

— Не сердись, Аня. Я был с родственниками. Ты говорила, что все в порядке, если я с родственниками.

Я покачала головой:

— Я имела в виду бабушку, Нетти или меня. Ближайших родственников. Это значит…

— Я знаю, что это значит, — прервал меня Лео. — Ты не говорила «ближайших».

Я была уверена, что произносила это слово, но не стала настаивать.

— Джекс сказал, что ты не будешь возражать, — продолжал Лео. — Он сказал, что он родственник и ты не будешь возражать.

— Могу поспорить. Ты общался только с ним?

— Толстяк там тоже был. Мы пошли к нему.

Сергей Медовуха по прозвищу Толстяк был двоюродным братом моего отца и владельцем заведения, где мы с Гейблом были вчера вечером. Толстяк и в самом деле был толстым, что в наши дни казалось необычным. Я любила Толстяка так же, как и всех в нашей большой семье, но сказала ему, что не хочу, чтобы Лео заходил к нему в бар.

— И что же вы там делали, Лео?

— Мы ели мороженое. Толстяк закрыл свое заведение, и мы пошли за ним. У Джекса были… как ты их называешь, Аня?

— Талоны.

— Да-да, они самые.

Я хорошо знала моего кузена и подозревала, что талоны он сделал сам.

— Я выбрал клубничное, — продолжал Лео.

— Хм.

— Не злись, Аня.

Лео выглядел так, словно вот-вот заплачет. Я глубоко вздохнула и попыталась взять себя в руки. Одно дело — выйти из себя из-за Гейбла Арсли, а другое — так вести себя с Лео, что совершенно недопустимо.

— Мороженое было вкусное?

Лео кивнул.

— А потом мы пошли… обещай, что не будешь сердиться.

Я кивнула.

— А потом мы пошли в Бассейн.

Бассейн находился в одном из 90-х по номеру домов, располагавшихся на Вест Энд Авеню. Когда-то он действительно был женским бассейном — до первого водного кризиса, когда все бассейны и фонтаны осушили. Сейчас Семья (я имею в виду клан Баланчиных) использовала его в качестве обычного места встреч. Полагаю, бассейн достался им задешево.

— Лео! — закричала я.

— Ты обещала, что не будешь сердиться!

— Но ты же знаешь, что тебе нельзя ходить в западную часть города, не предупредив кого-нибудь!

— Я знаю, знаю. Но Джекс сказал, что много людей хотят встретиться там со мной. И еще он сказал, что там все родственники и что ты не будешь возражать.

Я была так зла, что даже дыхание перехватило. Макароны немного остыли, и я стала раскладывать их по тарелкам.

— Помой руки и скажи бабушке, что ужин готов.

— Не сердись, Аня.

— Я не сержусь на тебя.

Я уже собиралась попросить Лео пообещать, что он больше никогда не отправится в Бассейн, когда он произнес:

— Джекс сказал, что, возможно, я смогу работать в Бассейне. Семейный бизнес и все такое.

Я едва сдержалась, чтобы не грохнуть тарелку с макаронами об стену. Я знала, что не стоило сердиться на брата, да и два раза швырять макаронные изделия в один и тот же день казалось дурным тоном.

— Зачем это тебе? Ты же любишь работать в клинике.

— Да, но Джекс сказал, что было бы хорошо, если бы я работал с Семьей, — тут Лео сделал паузу, — как папа.

Я сжала губы.

— Не знаю, Лео. У них же в Бассейне нет животных, о которых надо заботиться. А сейчас сходи за бабушкой, хорошо?

Я смотрела, как мой брат выходит из кухни. При взгляде на него и не догадаешься, что с ним что-то не так. И возможно, мы слишком много думаем о его болезни. Нельзя отрицать, что Лео был хорош собой, силен и, в сущности, стал взрослым. Последнее пугало меня больше всего. Взрослые могут попасть в передрягу. Их можно обмануть. Их можно послать на остров Рикерс [3] или, что гораздо хуже, их можно убить.

Я разливала воду по стаканам и размышляла, что же задумал мой подонок кузен и сколько проблем из-за этого у меня будет.

II Я наказана; даю определение рецидива; участвую в делах семейных

Самое худшее в дежурстве на кухне — рабочий халат. Он был красного цвета, сделан из негнущейся жесткой ткани, и в нем я выглядела толстухой. На спине была приклеена на липучку надпись маркером, которая гласила: «Анна Баланчина должна научиться контролировать себя». Поначалу надпись нельзя было разглядеть из-за длинных волос, но потом меня заставили надеть на голову сетку. Я не сопротивлялась. Без нее ансамбль был бы неполным.

В то время как я собирала подносы и стаканы одноклассников, Скарлет кидала на меня сочувственные взгляды, от которых становилось только хуже. Я бы предпочла отбывать срок в полностью недружелюбной обстановке.

По понятным причинам я приберегла стол Гейбла Арсли напоследок.

— Не могу поверить, что она была моей девушкой, — сказал он тихим голосом, который тем не менее я отлично расслышала.

Несмотря на то, что мне в голову пришло с полдюжины ответов, я улыбнулась и промолчала. Во время дежурства по кухне не полагалось говорить.

Я отвезла тележку с подносами на кухню, потом вернулась в столовую, чтобы за оставшиеся пару минут съесть свой обед. Скарлет сменила привычное место и теперь сидела с Вином; она тянулась к нему через стол и смеялась какой-то его шутке. Бедняжка Скарлет. Ее технику флирта сложно было назвать утонченной, а у меня было чувство, что с Вином напор вряд ли сработает.

Мне не хотелось сидеть с ними — от меня пахло кухней и пищевыми отбросами, но Скарлет помахала мне рукой:

— Анни! Сюда!

Я устало потащилась к их столу.

— Чудесная сеточка, — сказала Скарлет.

— Спасибо, — ответила я. — Предполагается, что я буду носить ее целый день, как и халат.

Поставив на стол поднос, я уперлась руками в бока.

— Хотя халату не помешает пояс.

Я сняла халат и положила его на скамейку рядом с собой.

— Аня, ты уже встречалась с Вином? — спросила Скарлет. Она слегка приподняла бровь, давая мне понять, что это тот самый парень, о котором она говорила.

— В кабинете директора. Она была занята — выпутывалась из неприятностей, — ответил Вин.

— И так всю жизнь, — сказала я и начала есть рагу из овощей в манере, которую, надеюсь, можно было назвать благовоспитанной. Несмотря на то, что меня тошнило от запаха, есть хотелось ужасно.

Прозвенел звонок, Вин и Скарлет ушли, и я начала есть так быстро, как только могла. Я заметила, что Вин забыл свою шляпу на столе.

Как только прозвенел второй звонок, он вернулся в столовую.

Я протянула ему шляпу.

— Спасибо, — сказал он. Он собрался было уходить, но потом сел на стул напротив меня. — Кажется, невежливо оставлять тебя тут одну.

— Все в порядке. Ты опоздаешь. — Я собрала на вилку остатки рагу. — Кроме того, я люблю побыть одна.

Он обхватил руками колено.

— В любом случае сейчас у меня время для самостоятельной работы.

Я внимательно посмотрела на него.

— Поступай как знаешь.

Скарлет он нравился, и я не могла флиртовать с ее парнем, какие бы у него ни были красивые руки. Если папа чему и научил меня, так это верности.

— Как ты познакомился со Скарлет?

— На уроке французского, — сказал он и замолчал.

— Ну, я закончила, — сообщила я. Самое время ему было уйти.

— Ты кое-что забыла, — сказал он и снял сетку с моих волос, слегка задев рукой лоб, и мои кудри упали на плечи. — Сетка, конечно, симпатичная и все такое, но мне ты больше нравишься без нее.

— О, — произнесла я, ощутила, что покраснела, и приказала себе перестать краснеть. Этот флирт начал меня раздражать. — Почему ты перешел в эту школу?

— Мой отец стал заместителем в команде окружного прокурора.

Все знали, что нынешний окружной прокурор Силверстайн просто марионетка. Он был слишком стар и слишком болен, чтобы работать эффективно. Быть вторым номером фактически значило руководить, но без утомительной необходимости проходить выборы. Должно быть, дела пошли совсем плохо, раз пришлось назначить кого-то из Олбани. Также выбор человека со стороны означал смену власти. Я подумала, что вряд ли что-то может быть хуже, чем текущее положение дел. Я плохо помнила, что именно случилось с бывшим заместителем; вероятно, он, как обычно, либо не справился с обязанностями, либо был вором. Возможно, и то и другое.

— Так что, твой отец сейчас новый главный коп?

— Он думает, что пора вычистить всю грязь, — сказал Вин.

— Удачи ему.

— Да, возможно, он довольно наивен, — пожал плечами Вин. — Сам называет себя идеалистом.

— Эй, ты же говорил, что твои родители — фермеры, — сказала я.

— Только мама. Она сельскохозяйственный инженер, специализируется на оросительных системах. Что-то вроде волшебницы, которая выращивает зерно без воды. А мой папа был окружным прокурором в Олбани.

— Так ты мне соврал!

— Нет. Я сообщил тебе только те сведения, которые напрямую касались твоего вопроса. А он, как ты помнишь, состоял в том, откуда на моих руках мозоли. И конечно, сведения о том, что мой отец был окружным прокурором в Олбани, к мозолям не относятся.

— Нет, я думаю, что ты не сказал мне ничего о своих родителях потому, что ты знал, кто был мой отец, и…

— И? — подтолкнул он меня.

— И, возможно, ты подумал, что мне не захочется говорить с человеком, чья семья находится на противоположной с точки зрения закона стороне от моей семьи.

— Трагическая любовь и все в этом духе…

— Подожди, я не говорила…

— Беру свои слова обратно. И прошу прощения, что невольно ввел тебя в заблуждение. — Он посмотрел на меня с улыбкой. — Но это неплохая мысль, Аня.

Я сообщила Вину, что мне пора на урок, что, собственно говоря, было правдой. Я уже опоздала на пять минут на урок американской истории двадцатого века.

— Увидимся, — сказал он и нахлобучил шляпу на голову.

На доске рукой мистера Бири было написано: «Те, кто не учит историю, обречен ее повторять». Я не знала, было ли целью высказывания вдохновить нас, или это была иллюстрация к уроку, или шутка, призванная побудить нас учиться.

— Аня Баланчина. Как славно, что вы к нам присоединились, — сказал мистер Бири.

— Прошу прощения, мистер Бири. Я была на дежурстве в столовой.

— И это, мисс Баланчина, представляет собой пример таких социальных проблем, как преступление, наказание и рецидив. Если вы сможете рассказать мне, почему это так, я не пошлю вас к директору за опоздание.

Я была знакома с мистером Бири только один день, поэтому не знала, шутит он или нет.

— Мисс Баланчина. Мы ждем.

Мне с трудом удалось сдержать язвительную улыбку:

— Преступник или преступница наказаны за совершенные действия, но само наказание ведет к другим преступлениям. Меня подвергли наказанию за драку, наказанием было дежурство в столовой, но именно это дежурство и задержало меня.

— Дзинь! Дайте этой женщине приз, — сказал мистер Бири. — Вы можете сесть, мисс Баланчина. А теперь, мальчики и девочки, кто из вас может сказать мне, что такое «сухой закон»?

Алисон Вилер, симпатичная рыжеволосая девочка, в будущем, вероятно, лучшая выпускница нашего класса, подняла руку.

— Мисс Вилер, на моих уроках не требуется поднимать руку. Я бы предпочел проводить их в форме обсуждения.

— Хорошо, — сказала Алисон, опуская руку. — «Сухой закон» — это другое наименование для первого запретительного законодательства, действие которого длилось с 1920 по 1933 и ограничило продажу и употребление алкоголя в США.

— Очень хорошо, мисс Вилер. Есть ли в классе мужественная душа, которая осмелится высказать предположение, почему я решил начать наш учебный год с урока о «сухом законе»?

Я попыталась не обращать внимания на то, что все мои одноклассники уставились на меня.

Наконец Чай Пинтер, главная сплетница класса, предположила:

— Возможно, это имеет отношение к запретам на шоколад и кофеин в наши дни?

— Дзинь! Ты не настолько глупа, как может показаться, — провозгласил мистер Бири. Оставшееся время до конца урока он читал лекцию о «сухом законе», о том, что трезвенники верили, будто запрет на употребление алкоголя волшебным образом решит все проблемы общества, избавит от бедности, насилия, преступности и так далее. И движение трезвости одержало победу — в удивительно короткие сроки, так как совпало с другими мощными движениями, большинство из которых не имело отношения к алкоголю. Алкоголь был всего лишь поводом.

Я знала о запрете на шоколад совсем немного, так как он был введен еще до моего рождения, но во всем этом было много похожего на «сухой закон». Папа всегда говорил мне, что в самом по себе шоколаде нет ничего дурного, он лишь попал в водоворот, включающий продукты питания, наркотики, вопросы здравоохранения и деньги. Наша страна выбрала шоколад, так как людям, облеченным властью, надо было что-то бросить, а без шоколада они вполне могли прожить. Папа когда-то сказал: «Каждое поколение крутит рулетку, Аня, и сектор, в котором окажется шарик, объявляют „добром“. Самое смешное, что никто не подозревает, что она вращается и каждый раз шарик оказывается в другом месте».

Я все еще думала о моем отце, когда осознала, что мистер Бири обращается ко мне по имени:

— Мисс Баланчина, не хотите ли вступить в спор о том, почему «сухой закон» был в конце концов отменен?

Я прищурила глаза:

— Почему вы спрашиваете именно меня?

Мне хотелось, чтобы он высказал это вслух.

— Только потому, что я не слышал, чтобы вы принимали участие в дискуссии, — соврал мистер Бири.

— Потому что людям нравилось пить свое виски, — глупо сказала я.

— Это правда, мисс Баланчина. Но есть еще кое-что помимо этого. Возможно, что-нибудь из личного опыта?

Я начинала ненавидеть этого человека.

— Потому что запрет чего бы то ни было ведет к появлению организованной преступности. Люди всегда найдут способ добыть то, что им надо, и всегда будут преступники, готовые им это предоставить.

Прозвенел звонок. Я была рада, что все закончилось.

— Мисс Баланчина, — позвал меня мистер Бири. — Задержитесь ненадолго. Меня беспокоит, что мы с вами не очень хорошо начали этот год.

Я могла бы притвориться, что не слышала его, но не стала этого делать:

— Я не могу. Я опоздаю на следующий урок, а вам известно, как относятся к рецидивистам.

— Я думаю, не позвать ли Вина погулять с нами в пятницу, — сказала Скарлет. Мы ехали домой из школы.

— О-о, Вин. Он мне нравится, — сказала Нетти.

— Это потому что у тебя отличный вкус, дорогая, — сказала Скарлет и поцеловала Нетти в щеку.

Я закатила глаза к потолку.

— Если он настолько тебе нравится, спроси его сама. Почему тебе обязательно нужна я? Я же буду вам только мешать.

— Анни, — заныла Скарлет, — не будь такой дурочкой. Если мы будем только вдвоем, я буду выглядеть в его глазах странной девушкой, которая сама его пригласила. А если рядом будешь ты, то обстановка будет более похожей на обычную и дружескую.

Скарлет повернулась к моей сестре:

— Нетти, ты согласна со мной, правда?

Нетти помолчала секунду, кинула на меня взгляд и кивнула:

— Ну, если все пойдет хорошо, вам двоим стоит подать сигнал Анни, что пора уходить.

— Да, что-то вроде вот этого. — И Скарлет подмигнула мне, как героиня мультфильма, скривив половину лица.

— Действительно незаметно, — сказала я. — Вин ни за что не догадается.

— Перестань, Анни! Я должна застолбить участок, опередив претенденток. Признай, что он просто создан для меня.

— На основании чего? Ты же его едва знаешь.

— На основании того, что… что… Нам обоим нравятся шляпы!

— И он очень симпатичный, — добавила Нетти.

— И он симпатичный, — сказала Скарлет. — Клянусь, Анни, я больше тебя ни о чем никогда не попрошу.

— Ладно, — ворчливо согласилась я.

Скарлет поцеловала меня:

— Я люблю тебя, Анни! Я подумала, может быть, мы зайдем в заведение, которое держит твой двоюродный дядя, Толстяк?

— Боюсь, это не самая лучшая идея, Скарлет.

— Почему?

— Неужели ты еще не слышала? Отец нашего Мистера Совершенство — новый глава полиции.

Глаза Скарлет расширились от изумления:

— Неужели?

Я кивнула.

— Тогда нам надо найти что-нибудь юридически нейтральное, — сказала Скарлет, — что здорово ограничивает выбор мест, где можно повеселиться.

Автобус остановился на Пятой авеню, и мы втроем прошли оставшиеся шесть кварталов до моего дома. Скарлет, как обычно, шла делать со мной уроки.

Мы вошли в подъезд и миновали пустую комнатку консьержа (после того как последнего убили и его семья подала иск, правление дома решило, что не готово нести такие расходы), затем поднялись на лифте к квартире.

Скарлет и Нэтти направились к моей комнате, а я зашла к бабуле. Имоджин, бабушкина сиделка, читала:

— «Начну рассказ о моей жизни с самого начала и скажу, что я родился в пятницу в двенадцать часов ночи (так мне сообщили, и я этому верю). Было отмечено, что мой первый крик совпал с первым ударом часов». [4]

Я не была особой любительницей чтения, но голос Имоджин был мягким, он убаюкивал, так что я обнаружила, что уже какое-то время стою в дверном проеме и слушаю. Она дочитала до конца главы (та была не особо длинная), а затем закрыла книгу.

— Ты подошла к самому началу, — сказала Имоджин мне. Она подняла обложку книги, чтобы я могла увидеть заглавие: «Жизнь Дэвида Копперфилда».

— Аннушка, когда ты пришла? — спросила бабуля. Я подошла к ней и поцеловала в щеку. — Мне бы хотелось что-то немного более энергичное, — сказала она, наморщив нос. — Девушки, пистолеты… Но это все, что у нее было.

— Дальше будет интереснее, — заверила ее Имоджин. — Надо немного потерпеть, Галя.

— Если книга будет слишком длинной, я умру, — ответила бабуля.

— Пора завязывать с черным юмором, — строго заметила сиделка.

Я взяла книгу и поднесла ее к лицу. От пыли защипало в носу. Запаху книги был соленый, с кислинкой. Обложка разваливалась в руках. Книги прекратили печатать еще до моего рождения (по причине высокой цены на бумагу). Когда-то бабуля говорила мне, что во времена ее детства существовали огромные магазины, заполненные бумажными книгами. «Не то чтобы я часто ходила по книжным магазинам. У меня были занятия получше, — говорила она с грустью в голосе. — Ах, молодость!» Сейчас почти все было перенесено на электронные носители, а сами бумажные книги были измельчены и переработаны в более нужные вещи вроде туалетной бумаги и денежных купюр. Если ваша семья (или школа) обладала настоящей бумажной книгой, к ней относились как к большой ценности. (Кстати, черный рынок бумаги был одной из сфер деятельности семьи Баланчиных.)

— Ты можешь взять ее почитать, если хочешь, — сказала мне Имоджин. — В самом деле, дальше будет гораздо интереснее.

Сиделка моей бабушки была заядлой коллекционеркой бумажных книг. Это казалось мне до смешного старомодным. Зачем человеку все эти грязные стопки бумаги? Однако для нее книги были ценностью, и я знала, что предложение почитать ее книгу было знаком уважения с ее стороны.

Я отрицательно покачала головой:

— Нет, спасибо. Мне и так приходится очень много читать для школы.

Я предпочитала читать с доски, да и не особенно любила художественную литературу.

Имоджин проверила напоследок приборы моей бабушки и пожелала нам спокойной ночи.

— Надеюсь, ты нашла Леонида, — сказала бабуля после того, как сиделка ушла.

— Нашла. — Я замолчала. Неизвестно было, стоило ли тревожить бабулю историей, где и с кем был Лео.

— Он был в Бассейне с Пирожковым и Толстяком, — сказала бабуля. — Я спросила его сегодня утром.

— И что ты думаешь?

Бабуля пожала плечами и закашлялась.

— Может быть, это к лучшему. Хорошо, что Семья заинтересовалась твоим братом. Лео тесно с нами, женщинами. Ему пора найти товарищей-мужчин.

Я покачала головой:

— Мне все это не нравится, бабушка. Пирожкову не стоит доверять.

— И все же он член Семьи, Аня. А родственники заботятся друг о друге. Так всегда было и всегда будет. Кроме того, Толстяк кажется достойным человеком, — сказала бабушка и снова закашлялась. Я налила ей воды из кувшина на прикроватном столике. — Спасибо, девочка.

— Лео говорил, что ему предлагали работать в Бассейне.

Глаза бабушки на мгновение расширились, она задумчиво кивнула.

— Этого он мне не говорил. Ну, там работали мужчины, еще более… простые, чем Лео.

— Например?

— Например… пример… Вспомнила! — Она победно улыбнулась. — Виктор Попов. Он был моим ровесником. Рост под два метра, весил сто пятьдесят килограмм. Был бы классным игроком в футбол, если бы только мог запомнить правила. Другие парни звали его Быком в лицо, а за спиной — Ослом. Если требовалось разгрузить грузовик, все время звали Быка. Вне зависимости от степени технического прогресса всегда есть нужда в тех, кто бы занимался физическим трудом.

Я кивнула. В словах бабушки был смысл. Первый раз после исчезновения Лео я немного расслабилась.

— А что случилось с Быком?

— Это неважно.

— Бабуля!

— Выстрел в голову. Он истек кровью. Это позор, — бабушка покачала головой.

— Это трудно назвать хорошим концом. И у Лео нет телосложения Быка, — сказала я. Мой брат был высок, но узок в кости.

— С моей точки зрения, девочка, для ведения бизнеса нужны все типы людей. И твой брат уже большой мальчик.

Я сжала зубы.

— Аннушка, ты слишком похожа на своего отца. Ты хочешь контролировать все на свете, но не можешь. Подожди, пока ситуация — а она вряд ли серьезна — прояснится. Если нам будет нужно вмешаться, мы сделаем это. Кроме того, возможно, Лео никогда не бросит свою клинику. Он слишком любит животных.

— Так что, ничего делать не будем?

— Иногда это единственное, что остается, — сказала бабуля. — Хотя…

— Да?

— Возьми плитку шоколада из шкафа, — приказала она.

— Шоколад не решит всех проблем, бабушка.

— Он решает чертовски много, — сказала она.

Я зашла в шкаф, отодвинула пальто и открыла дверцу сейфа. Отодвинула ружье. Взяла плитку шоколада — «Особый темный Баланчина». Положила на место ружье. Закрыла дверцу сейфа.

Что-то было не так.

Пропало оружие — отцовский «смит энд вессон».

— Бабуля? — позвала я.

Она не ответила. Я подошла к ее кровати — она уже заснула.

— Бабуля, — повторила я и потрясла ее за плечо.

— Что? Что? — пробормотала она.

— Оружие пропало, — сказала я. — Из сейфа. Отцовский револьвер.

— Он тебе нужен сегодня ночью? Лучше возьми «кольт», — захихикала она, смех перешел в приступ кашля, и я дала ей воды. — Должно быть, Имоджин передвинула его. Кажется, она говорила что-то об уборке и о том, что небезопасно хранить оружие в одном месте, или… прости. Я не помню.

Лицо ее погрустнело, она выглядела жалкой и потерянной. Мне захотелось плакать. Она улыбнулась:

— Не беспокойся так, дорогая. Спросишь ее завтра.

Я поцеловала бабушку в щеку и вышла. Путь в мою комнату лежал мимо двери в комнату Лео. Она была закрыта, но я видела, как через щель внизу пробивается свет. Должно быть, он вернулся, когда я беседовала с бабушкой. Я посмотрела на часы. Было четыре часа десять минут — несколько рановато для возвращения с работы.

Я постучала в дверь.

Нет ответа.

Я постучала снова.

И снова никто не ответил. Я прижалась ухом к дереву и услышала едва различимые приглушенные рыдания.

— Лео, Лео, я знаю, что ты тут. Что случилось?

— Уходи! — сказал Лео охрипшим от слез голосом.

— Я не могу так поступить, Лео. Я же твоя сестра. Если что-то случилось, я должна знать, что именно, чтобы помочь.

Я услышала звук закрывающегося замка.

— Пожалуйста, Лео. Если ты не откроешь мне прямо сейчас, мне придется взломать замок. Ты же знаешь, я могу это сделать.

Мне много раз приходилось это делать, когда Лео случайно или намеренно закрывал себя в комнате.

Лео открыл дверь.

Его глаза были красными от слез, дорожки соплей блестели под носом. Когда мой брат плакал, он выглядел от силы на шесть лет. Его лицо порозовело, сморщилось и стало походить на розу или на кулак.

Я обняла его, отчего он заплакал еще сильнее.

— Ох, Лео, что же случилось? Это связано с Джексом?

Лео отрицательно затряс головой. Еще через полминуты плача Лео смог рассказать мне о причине своих слез. Он не мог смотреть мне в глаза, но в конце концов сообщил, что потерял работу в ветеринарной клинике.

— Не беспокойся, Лео. — Я погладила его по спине так, как ему всегда нравилось. Когда он немного успокоился, я попросила его рассказать, что случилось. Оказалось, что ветеринарную клинику закрыли. После того как Лео вернулся с обеда, некто из Управления по вопросам здравоохранения города Нью-Йорка провел внеплановую инспекцию. Клинику уличили в пятидесяти одном нарушении (большинство из них имело отношение к поддержанию чистоты) и приказали немедленно прекратить работу.

— Но там все было чисто, — сказал Лео. — Я знаю, что все было чисто. Моя работа в том, чтобы наводить чистоту, и я хорошо работаю. Все говорят, что я хороший работник, Анни.

— Это не твоя вина, — уверила я своего брата. Такие вещи происходили каждый день. Очевидно, что клиника не платила нужному человеку в Управлении по вопросам здравоохранения. — Слушай мое предсказание. Я могу поспорить на что угодно, что клиника откроется через пару недель, и ты немедленно вернешься к работе.

Лео кивнул, но выглядел не до конца убежденным:

— Они увезли животных, Анни. Ты же не думаешь, что им причинят вред, правда?

— Все будет в порядке.

Несколько лет назад началось было движение за то, чтобы запретить держать в городе домашних животных, но оно вызвало волну протестов. Однако некоторые люди думали, что животные, не приносящие пользу, были напрасной тратой ограниченных ресурсов. Если честно, я не была уверена, что с животными будет все в порядке, но говорить об этом Лео не стоило. Я отметила про себя, что надо позвонить начальнице Лео, доктору Пикарски, и спросить, не могу ли я чем-нибудь помочь.

Лео сказал, что очень устал, так что я уложила его в кровать и накрыла одеялом, предупредив, что разбужу его к ужину.

— Я не плакал при них, — сказал он. — Когда все это случилось, мне захотелось плакать, но я не заплакал.

— Ты молодец, — сказала я.

Я выключила свет и закрыла за собой дверь.

В моей комнате Нетти и Скарлет расположились на кровати, заняв ее целиком, но я была не в том настроении, чтобы воевать с младшей сестрой, так что просто села на полу.

— Все в порядке? — спросила Скарлет.

— Как обычно. Семейные проблемы, — ответила я.

— Ну а мы с Нетти зря время не теряли. Составили список мест, куда можно пригласить Вина вечером в пятницу.

— Мне это кажется несколько преждевременным, учитывая, что он еще не согласился, — заметила я.

Но Скарлет не обратила внимания на мои слова. Она протянула мне исчерканную руку со списком, который гласил:

Маленький Египет

Логово льва

Умножение

Какое-нибудь представление или концерт

Ко…

Часть слова под пунктом пять стерлась.

— И что последнее?

Скарлет искоса глянула на список.

— Комедия. Ну, это все равно была дурацкая идея.

— Маленький Египет, — сказала я.

— Ты выбрала его, потому что он ближе всего к твоему дому, — упрекнула Скарлет.

— Ну и что? Если он никогда не был там, ему будет интересно. Кроме того, ты же хотела, чтобы я ушла в подходящий момент?

— Верно, — ответила она. — Если все пойдет хорошо.

Когда Скарлет ушла, было уже почти пять часов, и мне, как и Нетти, пора было делать домашнее задание.

— Дуй отсюда, — скомандовала я.

Нетти встала.

— Тебе стоит сказать ей правду, — сказала она.

— Иди делай домашнее задание, — сказала я, села за стол и положила перед собой доску. — Что сказать и кому?

— Скарлет. Тебе надо сказать Скарлет, что тебе нравится Вин.

Я затрясла головой:

— Мне не нравится Вин.

— Ну, тогда тебе надо сказать ей, что ты нравишься ему.

— С чего ты взяла?

— Я была там вчера. Я все видела, — сказала Нетти.

Я повернулась и пристально взглянула на сестру:

— Скарлет его первая увидела.

— Это глупо.

— И я только что порвала с одним…

— Пффф… — Нетти закатила глаза. — Если ты ей не скажешь, будут неприятности.

— Что ты можешь знать о таких вещах? Ты же еще маленький ребенок.

Честно говоря, я не понимала, почему я так долго говорю на эту тему.

— Кое-что я знаю, Анни. Не каждый день на пути попадается суперский симпатичный парень, которому плевать, что у нас за семья. Обычно ты общаешься с придурками вроде Гейбла. И ты нравишься Вину, что почти чудо. Ты ведь не самый приятный в общении человек, знаешь ли.

— Немедленно иди заниматься, — приказала я. — И закрой за собой дверь!

Нетти поспешно двинулась к двери, но перед тем, как закрыть ее, прошептала в щель:

— Ты ведь знаешь, что я права.

Главная разница между мной и Нетти (кроме волос) заключалась в том, что Нетти была романтиком, а я — реалистом. Я не могла позволить себе быть романтичной — с девяти лет мне нужно было заботиться о ней, и о бабуле, и о Лео. Нет, я не была слепой. Я видела, что я, похоже, нравлюсь Вину, и если честно, мне было не все равно. Но он едва знал меня; возможно, ему просто нравились брюнетки, или грудь третьего размера, или он запал на мои феромоны, или… что там еще делает одного человека привлекательным для другого. Любовь — это напрасная трата времени. Моя мать влюбилась в моего отца, и посмотрите, что сделала с ней любовь — убила на тридцать девятом году жизни.

Но нельзя сказать, чтобы воображение не рисовало мне возможные положительные стороны влюбленности.

Я уже было принялась за домашнюю работу, когда вспомнила, что нужно позвонить доктору Пикарски насчет Лео.

Я взяла телефон (мы нечасто делали звонки, принимая во внимание, насколько велика была плата, да и наша семья традиционно подозревала, что линии прослушивают) и набрала домашний номер Пикарски. Мне она нравилась. Я общалась с ней пару раз в процессе приема Лео на работу, и она всегда была откровенна со мной. И что гораздо важнее, всегда добра к Лео. У меня было чувство, что я ей обязана.

Она ответила, и голос ее звучал расстроенно.

— Ох, Аня, — сказала она, — я думаю, что ты уже слышала. Человек из управления такое нам устроил!

Я спросила доктора Пикарски, как звали чиновника.

— Вендель Йорич, — ответила она, и я попросила ее повторить имя по буквам. У моей семьи все еще остались кое-какие знакомства в правительственных кругах, и я надеялась, что мне удастся немного ускорить процесс.

После звонка Пикарски я поговорила с мистером Киплингом, нашим семейным юристом. (Целых два звонка за день!) Киплинг был нашим адвокатом с моего рождения. Отец говорил мне, что я могу всегда положиться на него, а такого отец не говорил почти ни о ком.

— Значит, ты хочешь, чтобы я выписал этому мистеру Йоричу чек? — спросил Киплинг, выслушав всю историю.

— Да. Или, ну, вы знаете, конвертик с деньгами.

— Конечно, Аня. Ты же знаешь, «чек» — просто технический термин. Я и не собирался выписывать кому-то из Управления здравоохранением чек. Впрочем, все равно может потребоваться пара недель, чтобы уладить вопрос. Так что держись, Аня, и скажи Лео, чтобы тоже держался.

— Спасибо, — ответила я.

— Как начало учебного года? — спросил Киплинг.

Я тяжело вздохнула в трубку.

— Настолько плохо?

— Даже не спрашивайте. Я ввязалась в драку в первый же день, но не по моей вине.

— Звучит очень похоже на Лео. На Лео-старшего, я имею в виду. — Киплинг ходил в школу вместе с папой. — А как Галина?

— Как обычно: бывают дни хорошие, бывают плохие, — ответила я. — Выживаем как можем.

— Твой отец гордился бы тобой, Аня.

Я уже собиралась было попрощаться с Киплингом, но решила спросить, что он знает о Якове Пирожкове.

— Парень на побегушках, который хочет стать крупной шишкой. Думаю, что этого не случится. Никто в организации не воспринимает его всерьез, особенно его собственный отец. А так как его мать не была, ну, ты знаешь, женой Юрия, Джекс чертовски озабочен вопросом, настоящий ли он Баланчин. Честно говоря, мне жаль парня.

Кстати, упомянутый Юрий — Юрий Баланчин, сводный брат моего отца и мой дядя. Он взял на себя управление делами Семьи после убийства папы.

— Ты уже решила, в какой колледж будешь поступать? — сменил тему мистер Киплинг. — Мое предложение помочь тебе определиться с колледжем все еще в силе.

— Спасибо, мистер Киплинг. Я буду иметь в виду. — Если бы я даже собиралась отправиться в поездку по колледжам, я бы взяла с собой Лео.

— Буду очень рад помочь тебе, Аня.

Я повесила трубку. Разговоры с мистером Киплингом делали меня одновременно и более, и менее одинокой. Иногда я воображала, что он — мой отец. Я представляла жизнь, в которой твой отец — уважаемый обществом человек, адвокат. Я думала, что значит иметь отца, который помогает тебе выбрать колледж, отца, который был бы до сих пор жив. Даже до смерти папы я порой представляла, что прошу мистера Киплинга удочерить меня.

Но у него уже была дочь. Ее звали Грейс, и она училась на инженера.

В конце концов я открыла домашнее чтение по истории, но в дверь постучали. Это был Лео:

— Аня, я хочу есть.

Так что я отложила доску и пошла удовлетворять насущные потребности своей семьи.

III Я иду на исповедь; изучаю причины смерти и зубы; обманом завлекаю парня; разочаровываю брата

Утром в пятницу, еще до школы, я пошла на исповедь.

Если вам интересно, мой отец не был католиком — он, как и все в семье Баланчиных, придерживался православия. Его сложно было назвать ревностным христианином: я никогда не замечала, чтобы он ходил в церковь, за исключением свадеб и крещений меня, моих родственников и, конечно, похорон моей матери. Я никогда не слышала, чтобы он говорил о Боге.

А моя мать была католичкой и рассказывала о Боге постоянно. Она утверждала, что говорит с Ним. Мама даже хотела в юности стать монахиней, но, как видите, ей это не удалось. Можно сказать, что она выбрала совершенно противоположный путь, выйдя замуж за главу печально известной криминальной семьи и все в таком духе. Но я стала католичкой именно под влиянием матери. Конечно, мне хотелось верить в возможность жизни после смерти, искупления, спасения и воссоединения и, самое главное, верить во всепрощающего Бога. Поэтому я выбрала Школу Святой Троицы (да-да, именно я выбрала школу для себя и Нетти). Но в ней я не нашла того Бога, о котором думала. Это был Бог моей матери, Тот, Кого бы она выбрала. И когда я ходила в церковь и вдыхала запах ладана в кадильнице священнослужителя, я чувствовала себя ближе к ней. И опускаясь на колени на вытертый бархат в исповедальне, я знала, что она ощущала то же самое. Когда я сидела на скамье и смотрела на распятие, залитое мягким разноцветным светом от витражей, порой мне даже казалось, что я ее вижу. В моей жизни сложно было найти что-нибудь, более похожее на счастье. И поэтому я знала, что я никогда полностью не отойду от католической религии.

Конечно, моя религия налагала на меня ряд ограничений, но цена была невысока по сравнению с тем, что давала мне вера. Ну и что, если мне придется хранить девственность до брака? У Гейбла не было шансов.

— Сколько дней прошло со времени твоей последней исповеди?

— Четыре, — ответила я, потом изложила свои грехи, о которых вы, должно быть, уже знаете. Подкуп, гнев, несколько повторяющихся грехов с понедельника и так далее. На меня наложили еще одну небольшую епитимью, которую я успела выполнить до начала первого урока, криминалистики. Это был мой любимый предмет, отчасти потому, что он казался мне интересным, отчасти потому, что он, единственный из выбранных мною предметов, имел отношение к полному преступлений миру, в котором я жила. Ну и еще потому, что криминалистика давалась мне лучше, чем другие предметы. Должно быть, это наследственное. Моя мама была судебным криминалистом в полиции Нью-Йорка после того, как оставила мечту стать монахиней, и до превращения в жену «крестного отца». И, конечно, именно так она познакомилась с папой.

Криминалистику уже второй год вела доктор Лау — однозначно лучшая преподавательница, которую я встречала в школе (она когда-то обучала и мою мать). Мне нравилось в ней то, что она не терпела брезгливости, как бы отвратительно ни выглядел предмет обучения, — например, недельной давности труп цыпленка, или матрас, весь в зловещих пятнах, или прокладка с менструальной кровью. «Жизнь — грязная штука, — любила повторять она, — и вам придется как-то с этим жить. Если вы позволяете себе ставить оценки, вы не можете видеть по-настоящему».

Доктор Лау была уже пожилой женщиной, впрочем, не такой старой, как бабуля, — лет пятидесяти — шестидесяти.

— Сегодня и на несколько следующих дней вы все станете зубными врачами, — весело заявила она. — У меня для вас семь наборов зубов, а вас тринадцать. Кто хочет изучать зубы самостоятельно?

Я единственная из всего класса подняла руку. Возможно, это выглядит странным, но мне на самом деле нравилось самостоятельно работать над уликами.

— Спасибо, что согласилась, Анни. В следующий раз у тебя будет партнер, — кивнула мне доктор Лау и начала раздавать лотки с зубами. Задача была ясна. Нужно было, используя только зубы, детально описать привычки их хозяина (например, курил ли он или она), а также сделать заключение о возможной причине смерти.

Я надела новые резиновые перчатки и начала изучать доставшиеся мне зубы. Они были маленькие, белые, без пломб, а на правом коренном зубе можно было различить слабые следы ассиметричного износа, словно их хозяин скрипел зубами во сне. Зубы были небольшие, изящные, — не детские, скорее, женские. Я записала на доске: «Богатая. Молодая. Боковое давление. Женщина?»

Словно описывала саму себя.

Доктор Лау дотронулась до моего плеча:

— Хорошая новость — мы нашли для тебя партнера, Анни.

Это был Вин. Мистер «я слишком умен для своего класса» перешел на второй курс криминалистики.

— Часто же мы с тобой сталкиваемся, — сказал он.

— Ну, это маленькая школа, — ответила я и показала ему экран моей доски. — Я далеко не продвинулась. Предпочитаю сначала подумать.

— Звучит разумно, — согласился он. Он надел перчатки (такое поведение мне всегда нравилось в партнерах по лабораторным исследованиям), затем указал на обратную сторону нижних зубов. — Посмотри, тут эмаль повреждена.

Я наклонилась над лотком — обратную сторону я еще не исследовала.

— Похоже, ее часто рвало.

— Может быть, она была больна, — сказал он.

— Или делала это намеренно.

— Похоже на то, — кивнул он и наклонил голову так низко, что почти коснулся лицом зубов. — Ты была права, Аня. Наша девочка сознательно вызывала рвоту.

Я улыбнулась ему.

— На лотке лежит вся история ее жизни и ждет, когда мы ее прочтем.

Он согласился:

— Когда думаешь об этом, становится грустно, но в этом есть что-то красивое.

Слова звучали странно, но я понимала, что он имел в виду. Все эти зубы когда-то принадлежали настоящим, живым людям. Они разговаривали, улыбались, ели, пели песни, ругались и молились. Они чистили зубы щеткой и зубной нитью и в конце концов умерли. На уроках английской литературы мы читали стихи о смерти, но вот тут, прямо передо мной, также была поэма о смерти. Только эта смерть не была выдуманной. Я сталкивалась со смертью, и стихи ничем мне не помогли. Слова ничего не значат — значат улики.

Было всего восемь утра — слишком рано для таких умных мыслей. Но это-то мне и нравилось в криминалистике.

Хотелось бы мне знать, был ли Вин свидетелем смерти кого-нибудь дорогого для него.

Прозвенел звонок. Вин аккуратно положил зубы обратно и пометил лоток куском скотча, на котором написал: «Баланчина — Делакруа. Не трогать!!!» Я запихнула доску в сумку.

— Увидимся на обеде, — сказал он.

— Ты узнаешь меня по сетке для волос, — ответила я.

Факультативным курсом для физического развития у меня было «мастерское фехтование» (оно шло четвертым уроком). «Мастерское» относилось скорее не к моему умению фехтовать, но к тому, что я отходила два предыдущих года. Само по себе оно казалось довольно смешным. Даже несмотря на все мое «мастерство», если бы я вдруг оказалась в смертельной опасности, я не прибегла бы к фехтовальным премудростям. Я бы использовала огнестрельное оружие.

Я фехтовала в паре со Скарлет; мы двигались одинаково неуклюже, хотя ей очень шел фехтовальный костюм. Единственное, на что мы были способны — она вставала в серию правдоподобных нападающих позиций, а я быстро принимала соответствующие оборонительные позы. Я уверена, что мистер Жарр, учитель фехтования, видел нас насквозь, но ему было плевать. Мы входили в число учеников, и это значило, что у него будет работа.

После разминки, которая включала в себя несколько выпадов и растяжку, мы разбились на пары.

Скарлет и я фехтовали (если это можно так назвать) и болтали (большую часть времени).

— Сегодня пятница, а это значит, что нам надо сегодня пригласить Вина, — напомнила она.

Я заворчала:

— Ну, серьезно, пригласи его сама. Я приду, но…

Скарлет нанесла мне легкий удар рапирой в плечо.

— Туше! — провозгласила я, больше для мистера Жарра, и отошла на пару шагов назад.

— Если ты там будешь, наша встреча не будет выглядеть как свидание. Подойди к нам за пять минут до конца ланча, — сказала она. — И Аня, дорогая, сними сетку с волос.

— Очень смешно, — сказала я и уколола ее рапирой в бедро.

— Ой, — вскрикнула она, — то есть я хотела сказать — туше!

Сегодня был последний день моего дежурства в столовой, и могу сказать без ложной скромности, что я стала хорошо делать свою работу. Я наловчилась собирать несколько подносов без того, чтобы их содержимое попадало на волосы и на халат, и я знала, как обслужить столик Гейбла с саркастической улыбкой в стиле «вы все сейчас получите».

После того как я взяла поднос Гейбла, он сказал:

— Надеюсь, ты выучила урок.

— О да, — ответила я. — И большое тебе спасибо, что меня научил.

Я с силой опустила поднос в тележку, так что брызги от остатков обеда (молотый тофу на лепешке, политый таинственным красным соусом — «Наслаждение Азии»?) попали ему на лицо.

— Прости, — сказала я и укатила свою тележку до того, как он успел ответить.

Я выложила подносы на конвейер, и главный повар разрешила мне поесть. «Ты хорошо поработала, Аня», — сказала она. Конечно, это было всего лишь дежурство по кухне, но мне было приятно при мысли, что я хорошо сделала свою работу. Папа говорил, что если уж пришлось что-то делать, надо делать это достойно.

Скарлет была за одним столом с Вином и своими друзьями из театрального кружка. Я села рядом с ней и произнесла свою реплику:

— Так мы идем сегодня в «Маленький Египет»?

— А что такое «Маленький Египет?» — отреагировал Вин так, как и должен был.

— Да так, глупости, — ответила Скарлет. — Это ночной клуб, который открылся в северной части заброшенного музея Метрополитен на Пятой авеню. Там когда-то хранились экспонаты из Древнего Египта, поэтому он и называется «Маленький Египет».

Подобного рода ночные клубы возникали на месте всяких покинутых зданий по всему городу — скромный, но стабильный доход правительства, особенно ценный в условиях непрекращающегося финансового кризиса.

— Он старомодный, но довольно забавный, если ты там еще не был, и, я не знаю, j’adore le discotheque![5]

(Вы помните, что Вин и Скарлет вместе изучали французский.)

Я сказала свою реплику:

— Можешь пойти с нами, если хочешь.

— Я не очень люблю ходить по ночным клубам, — колебался Вин.

На случай возражения мы со Скарлет уже подготовили ответ.

— Что, в Олбани так много ночных клубов? — поддразнила его Скарлет.

Он улыбнулся:

— Ну, мы порой устраивали гонки на тележках с сеном.

— Звучит заманчиво, — кокетливо сказала Скарлет с некоторой долей сарказма.

— Что, в Нью-Йорке вы часто гоняете на тележках?

Скарлет рассмеялась. Похоже, она нашла с Вином общий язык.

Мы договорились встретиться сегодня вечером в восемь часов у меня дома, так как он был ближе всего к клубу.

Вернувшись из школы, я первым делом пошла в комнату Лео, но его не было дома. Я твердила себе, что не надо беспокоиться, что, возможно, его отсутствию можно было найти вполне невинное объяснение. Зайдя в комнату бабушки, я увидела, что она спит, а Имоджин сидит в кожаном кресле с подголовником, стоящем у кровати. Когда-то в нем всегда сидел папа. В вазе на подоконнике были свежие розовые гвоздики — у бабушки был посетитель.

Я помахала Имоджин. Она приложила палец к губам: мне следовало вести себя как можно тише. Имоджин была сиделкой бабушки с тех пор, как мне исполнилось тринадцать лет, и порой она забывала, что я не маленькая девочка, которая может топотать в комнате, где спит бабушка (и никогда такой не была). Я кивнула и поманила Имоджин в коридор. Положив распахнутую книгу корешком вверх на бордовый подлокотник, она поднялась и неслышно закрыла за собой дверь. Я спросила ее, не знает ли она, где сейчас Лео.

— Он ушел вместе с родственником, — проинформировала меня Имоджин. — Галя сказала, что все будет в порядке.

— Они говорили, куда собирались пойти?

— Прости, Анни. Честно говоря, я не обратила внимание. У Гали был тяжелый день. (Она покачала головой.) Может быть, поплавать? Нет, в этом нет никакого смысла (нахмурилась). Но, клянусь, упоминалось что-то, связанное с плаванием.

Конечно же. Бассейн.

— Мне надо было попытаться остановить Лео?

— Нет, — ответила я. По правде говоря, следить за моим братом не входило в ее обязанности — это было мое дело. Обязанность эта была еще более трудной, так как я должна была делать вид, что я вовсе за ним не слежу, чтобы щадить его чувства. А еще надо было ходить в школу. Я поблагодарила Имоджин, и она отправилась назад в комнату, читать книгу, сидя в папином кресле.

Я уже была готова пройти пешком через полгорода в поисках Лео, когда он вошел в дверь. Он был весь красный и тяжело дышал.

— Ой, я хотел прийти раньше, не хотел волновать тебя, Анни.

— Слишком поздно, — ответила я.

Лео обнял меня. Его одежда была влажной от пота, и я оттолкнула его:

— От тебя плохо пахнет.

Он, наоборот, обнял меня еще крепче. Это была такая игра. Я знала, что он не отпустит меня, пока я не скажу, что люблю его.

— Ладно, Лео. Я люблю тебя. Я уже тебя люблю! А теперь расскажи, где ты был.

— Ты будешь мной гордиться, Анни. Я получил новую работу!

Я подняла бровь:

— Имоджин сказала, что ты был в Бассейне.

— Да, там моя новая работа. До тех пор, пока клиника не откроется снова. Да и платят там больше, чем в клинике.

Я откашлялась:

— Какая именно работа?

Говорила я обманчиво мягко, чтобы Лео не догадался, в какой ярости я была.

— Всякое обслуживание. Мытье полов и все в таком роде. Джекс сказал, что им нужен такой работник, а я здорово делаю такие вещи, Анни, ты же знаешь.

Я спросила Лео, как он узнал о такой замечательной возможности, и он ответил, что кузен Джекс утром приходил в гости к бабушке (это объясняло свежие гвоздики). Джекс удивился, увидев Лео дома в середине дня, и Лео рассказал историю о закрытии клиники. Джекс упомянул, что им нужен парень по хозяйству в Бассейне и Лео бы отлично подошел, если бы его заинтересовала перспектива «легких денег», — до того, как клиника снова откроется.

— Легких денег? Это были его собственные слова? — спросила я.

Лео покачал головой.

— Я не знаю, Анни. Даже когда парень в Бассейне предложил мне работу, я сказал ему, что мне нужно сначала поговорить с тобой и бабулей. Это было правильно, да?

— Да. Но на самом деле наши родственники — я имею в виду тех, кто работает в Бассейне, — совсем не те люди, с которыми бы стоило водить знакомство.

— Я не так глуп, Анни, — жестко сказал Лео. До сих пор я не слышала, чтобы он говорил таким тоном. — Я не так глуп, как ты думаешь. Я знаю, какого рода дела ведет наша семья. Я также знаю, какими делами занимался отец. Я получил травму как раз из-за того, что папа это делал, помнишь? Я вспоминаю об этом каждый день.

— Конечно, ты знаешь, Лео. Я знаю, что ты не глупый.

— Я хочу честно выполнить свою долю работы. Мне плохо, так как у меня сейчас нет работы. Если бабуля умрет, а работы у меня не будет, они могут увести тебя с Нетти. И кузен Джекс на самом деле хороший парень. Он сказал мне, что ты его не любишь только потому, что ты когда-то неправильно поняла его слова.

Я фыркнула. Хороший парень Джекс нажрался как свинья и начал лапать мою грудь. Такое сложно понять неправильно.

— Я так не думаю, Лео.

Я внимательно посмотрела на брата. На нем были серые штаны, слишком широкие в талии (когда-то они были папины) и белая футболка. Несмотря на худощавое телосложение, у него были мускулистые руки, ведь ему приходилось поднимать тяжести в клинике. Он выглядел здоровым, даже сильным — совсем не как человек, кого надо защищать, не как тот, за которого переживает ночами младшая сестра.

У Лео были папины глаза — льдисто-голубые, но в глазах брата лед немного оттаял. Эти глаза смотрели на меня с надеждой.

— Я очень хочу работать там, Анни.

— Давай сначала я поговорю об этом с бабулей, хорошо?

И тут Лео взорвался.

— Я уже взрослый! Мне не нужно твое разрешение! Это ты ребенок! А я твой старший брат! Я больше не хочу, чтобы ты заходила в мою комнату!

И он толкнул меня. Толчок был несильный, но я отлетела на пару шагов.

— Я поговорю с бабулей, — повторила я. Когда я переступила порог комнаты, он шумно захлопнул за мной дверь.

Более чем вероятно, что наша ссора разбудила бабушку, так что я вернулась к ней в комнату. Она в самом деле уже не спала.

— Как ты, дорогая? Я слышала крики.

Я поцеловала ее в пахнущую детской присыпкой и желчью щеку, бросила взгляд на Имоджин и слегка наклонила голову — мне вовсе не хотелось обсуждать семейные дела в присутствии сиделки.

— Ну, мне пора идти. — Имоджин положила книгу в сумку. В любом случае у нее уже заканчивался рабочий день. — Похоже, ты нашла Лео.

Я коротко рассмеялась:

— О да, в коридоре.

— Как всегда, находишь в последнем месте, куда заглядываешь, — сказала она. — Береги себя, Аня. Спокойных снов, Галя.

После того как Имоджин закрыла за собой дверь, я рассказала бабушке, где был Лео и какую ему предложили работу.

— Так что ты думаешь? — спросила я.

Бабуля рассмеялась и закашлялась. Я налила немного воды в стакан и поднесла соломинку к ее губам. Несколько капелек пролилось на багровое покрывало, и они выглядели словно кровь. Я повторила вопрос:

— Так что ты думаешь?

— Ну, — прошелестела бабушка, — я могу сказать, что думаешь ты. Ноздри раздуты, словно у скаковой лошади, и глаза налиты кровью, как у пьяницы. Ты не должна разрешать своему лицу так ярко показывать, что ты чувствуешь. Это слабость, дорогая.

— И?

— И… пфф.

— Пфф?

— Пфф. Джекс — это член семьи. У Лео нет работы. Родственник заботится о родственнике. Пфф.

— Но Лео…

— Но ничего! Не все вещи в жизни — проявления тайного заговора. Я всегда это говорила твоему отцу.

Я решила не говорить, что у папы, очевидно, были причины вести себя как параноик: его застрелили в собственном доме.

Бабуля продолжала:

— Чудесно, что кто-то заботится о твоем брате. Потому что с точки зрения Семьи твой брат — мужик, ничто. Он не женщина, не ребенок. Никто не будет с ним возиться.

Но все же Джекс по каким-то причинам с ним возится.

— Аня! Я вижу, как ты нахмурилась. Я имею в виду, что никто не будет стрелять в твоего брата и не впутает его в неприятности. Это будет позором. Люди из Бассейна когда-то были командирами и солдатами твоего отца. А одной из лучших черт твоего отца — да упокоит Господь его душу — было то, что он заботился о людях. Они любили твоего отца, уважали его при жизни и сделают все возможное, чтобы не опозорить его имя после смерти. Вот поэтому Джекс предложил работу твоему брату. Ты поняла это?

Я перестала хмуриться.

— Хорошая девочка, — сказала она, похлопывая меня по руке.

— Может быть, мне самой стоит поговорить с Джексом, — предложила я. — Чтобы убедиться, что он ничего не затевает.

Бабуля покачала головой:

— Пусть все идет своим чередом. Если ты пойдешь к Джексу, это только унизит Лео. Он потеряет лицо. И, кроме того, Пирожков — никто и не представляет ни для кого угрозы.

Ее слова звучали разумно.

— Я скажу Лео за ужином, что ты согласна.

Бабуля покачала головой.

— Через два года ты будешь в колледже, а я…

— Не смей такого говорить! — закричала я.

— Хорошо, дорогая, как хочешь. Я буду где-нибудь в другом месте. Суть в том, что не лучше ли позволить Лео принимать решения самостоятельно, Аннушка? Дай ему быть мужчиной, моя дорогая. Сделай ему такой подарок.

В качестве перемирия я снова приготовила макароны с сыром — второй раз за эту неделю. Я попросила Нетти позвать Лео ужинать, но он не пришел. Я принесла тарелку с макаронами к двери его комнаты.

— Лео, тебе надо поесть.

— Ты сердишься на меня? — прошептал он. Я едва слышала его через дверь.

— Нет, я не сержусь. Я никогда не сердилась на тебя. Я просто за тебя беспокоюсь.

Лео щелкнул замком и открыл дверь.

— Прости меня, пожалуйста, — сказал он. Его глаза были полны слез. — Я толкнул тебя.

Я кивнула:

— Все в порядке. Толчок был несильный.

Он крепко сжал глаза и губы, пытаясь больше не плакать. Я встала на цыпочки и погладила его по спине.

— Посмотри, я принесла тебе макароны.

Он слабо улыбнулся. Я вручила ему тарелку, и он принялся всасывать в рот желтые трубочки.

— Я не буду работать в Бассейне, если ты не хочешь этого.

— По правде говоря, я не могу остановить тебя, Лео, — сказала я, проигнорировав бабулин совет. — Но когда клиника откроется, я думаю, тебе надо будет работать там. Ты им нужен. И…

Он обнял меня, не выпуская тарелки из рук, и несколько макаронин упало на пол.

— И если что-нибудь в Бассейне начнет тебя беспокоить, ты должен немедленно уйти оттуда.

— Я обещаю, — сказал он, поставил тарелку на пол, обнял меня, приподнял и покружил в воздухе, как когда-то делал его отец.

— Лео! Поставь меня! — Я смеялась, поэтому он еще несколько раз покружил меня.

— Давай пойдем куда-нибудь вечером. Ты, я, Нетти, — сказал он. — У тебя завтра нет уроков, а у меня есть талоны, так что можно купить мороженого.

— Мне бы очень этого хотелось, но я уже договорилась пойти со Скарлет.

— Мне нравится Скарлет. Она тоже может пойти.

— Это не совсем то, Лео. Мы идем в «Маленький Египет».

— Мне нравится «Маленький Египет», — настаивал он.

— Нет, не нравится. Когда ты пришел туда в первый и единственный раз, ты сказал, что там слишком шумно, потом у тебя заболела голова, и мы ушли спустя пять минут.

Это была правда. Травма головы, которую получил Лео, делала его очень чувствительным к звукам.

— Это было очень давно, — продолжал он. — Мне сейчас лучше.

Я отрицательно покачала головой.

— Прости, Лео. Не сегодня. Только Скарлет и я.

— Ты никогда никуда не хочешь со мной ходить!

— Я…

Господи, Лео снова готов был заплакать. Он повернулся к окну.

— Ты стыдишься меня.

— Нет, это не так.

Я положила руку ему на плечо, но он сбросил ее. Может быть, он был прав. Может быть, в его словах была доля правды, но только доля. На самом деле я думала, что не смогу приглядывать за Лео в переполненном ночном клубе и в то же время способствовать развитию отношений Вина и Скарлет.

— Скарлет пригласила парня, который ей нравится, и не сердись на меня, потому что я сама не хочу идти в это дурацкое место, — объяснила я.

Лео молчал.

— Ты убиваешь меня своим молчанием. Поверь мне. Я бы с гораздо большим удовольствием провела время с тобой и Нетти.

Это было почти правдой.

— Давай пойдем в другой раз?

Он повернул голову и пристально посмотрел на меня невыразительными пустыми глазами, словно один из игрушечных львов.

— Конечно, Анни. В другой раз.

IV Я иду в «Маленький Египет»

Я стояла перед зеркалом, думала о Лео — многое можно было бы сделать гораздо лучше — и выщипывала лишние волосы из брови.

Прозвенел дверной звонок. Нетти закричала:

— Я подойду!

— Спасибо, конечно, но это всего лишь Скарлет.

Мы со Скарлет договорились, что она придет за полчаса до Вина, чтобы мы могли обсудить стратегию поведения или что-то в этом роде.

— Скажи ей, чтобы прошла в ванную. Я там выщипываю брови.

— Не перестарайся, Анни! — наставительно сказала Нетти. — Ты всегда слишком стараешься.

Я слышала, как она бежала по коридору, и слышала звук открываемой двери.

— Анни сказала, чтобы ты шла в ванную, — сказала Нетти. — Ой, ты же не Скарлет.

Ответил ей мужской голос.

— Я обязательно должен идти в ванную и смотреть, как она выщипывает брови? — засмеялся Вин.

Я потуже затянула пояс халата и вышла в зал, где кокетка Нетти уже завладела шляпой Вина.

— Ты рано, — напряженно сказала я.

— Отличное здание, — спокойно сказал он, словно и не заметил моего раздражения. — Мраморная лестница в холле, горгульи — немного жутковато, но в этом есть стиль.

— Ты прав, — сказала я. — Итак, предполагалось, что ты будешь здесь в восемь вечера.

— Должно быть, я перепутал. Тысяча извинений. — И он слегка поклонился.

Я не любила, когда планы менялись.

— Ну, я еще не готова, так что же мне с тобой делать?

— Я позабочусь о нем, — вызвалась Нетти.

Я посмотрела на сестру. Шляпа Вина ей очень шла. Она была из более темного и жесткого материала, чем та, что он носил в школе. За исключением шляпы он был одет точно так же, как и утром, — точнее говоря, в школьную форму, разве что рукава белой рубашки были закатаны.

— Другая шляпа, — заметила я.

— Да, Аня. Это будет моя вечерняя шляпа, — иронично сказал он и слегка наклонился ко мне. От него пахло лесом и свежестью.

— Хорошо, Нетти. Можешь предложить ранней пташке выпить. — И я повернулась, чтобы пойти обратно в свою комнату.

— Кстати, твои брови отлично выглядят. Я имею в виду, в настоящий момент.

Прозвенел дверной звонок: это была Скарлет.

— Кажется, все сегодня приходят рано, — прокомментировал Вин.

— Нет, Скарлет должна была прийти пораньше, — помогла Нетти.

— В самом деле? Это интересно.

Я проигнорировала его слова и повернулась к Скарлет.

Скарлет клюнула меня в щеку так, чтобы не оставить след помады. Одета она была в своем обычном стиле: черный корсет со шнуровкой, мужские брюки и в качестве фирменного знака — обилие красной помады. Она даже как-то ухитрилась достать цветок белой лилии и вставить в свои светлые волосы.

— Цветок замечательно пахнет, — сказала я ей и прошептала на ухо: — Он уже тут. Перепутал время или что-то в этом роде.

— Ох, невероятно досадно, — ответила она, положила вечернюю сумочку в шкаф в холле, нацепила улыбку и пошла в гостиную: — Привет, Вин! Суперская шляпа, Нетти!

Я пошла в свою комнату в поисках одежды на смену старому халату. Бабушка когда-то говорила мне, что в ее время то, как мы одеваемся, назвали бы «винтаж». Около десяти лет назад производство одежды прекратилось, так что одежные ухищрения Скарлет требовали больших усилий. Но в отличие от моей лучшей подруги я не собиралась тратить время, раздумывая, какой наряд выбрать на вечер, и надела старое платье моей матери из красного джерси. Оно было коротким, с расклешенной юбкой, но со скромным вырезом. Под мышкой была дырка, но я не собиралась высоко поднимать руки. По пути в гостиную я постучала в дверь Лео, чтобы пожелать ему спокойной ночи и убедиться, что между нами не осталось напряжения. Он не ответил, так что я слегка приоткрыла дверь. Света не было, он лежал под грудой одеял на кровати. Я осторожно закрыла дверь и пошла к друзьям.

— Ты очень мило выглядишь, — сказала Нетти, увидев меня.

Скарлет присвистнула, Вин шутливо отдал честь.

— Прекратите, вы смущаете меня, — сказала я, хотя, честно говоря, была польщена. — Пора идти в «Маленький Египет».

Вин снял шляпу с головы моей сестры, и мы двинулись в путь. До клуба было всего пять минут ходу, но из-за шпилек Скарлет на дорогу ушло вдвое больше времени. Когда мы дошли до «Маленького Египта», очередь на вход заняла целиком широкие мраморные ступени у входа в здание. «Маленький Египет» был практически единственным местом, куда можно было пойти отдохнуть в этой части города.

Скарлет помахала вышибале.

— Можно мы с друзьями пройдем внутрь? Пожалуйста-пожалуйста.

— А что я за это получу, блондинка?

— Мою нескончаемую благодарность.

— В конец очереди.

Мы развернулись и пошли вниз по лестнице, когда вышибала окликнул меня:

— Эй, ты, в красном платье!

Я обернулась.

— Тебя зовут Анни, верно?

Я скорчила гримаску:

— А кто хочет знать?

— Нет, это не то, что ты думаешь. Я работал с твоим стариком. Хороший человек.

Он отцепил бархатную веревку, жестом поманил нас внутрь, полез в карман и извлек оттуда пачку билетов на выпивку.

— Выпейте за старика, хорошо?

Я поблагодарила его. Хотя такие вещи случались довольно часто, они всегда радовали: у папы было много врагов, но друзей было еще больше.

— Будьте осторожны, там довольно жарко, — предупредил нас вышибала.

Бар располагался под табличкой «Информация». Другая табличка, висевшая над прилавком, являлась прейскурантом и осталась еще с тех времен, когда «Маленький Египет» был музеем. Мы обменяли билеты на пиво. В продаже был только один сорт, не особо вкусный — шипучка янтарного цвета с тинистым привкусом. Почему кому-то понадобилась портить ради этого хорошую воду?

— Вздрогнем! — сказала Скарлет.

— Что именно значит эта фраза? — спросил Вин.

Скарлет покачала головой:

— Ты задаешь слишком много вопросов.

Она сняла с него шляпу и надела на себя. Мне стало неловко за Скарлет — она использовала тот же ход, что и моя младшая сестра.

Я отпила глоток пива и мысленно помянула отца. Бабушка говорила, что когда она была молода, у подростков были проблемы из-за выпивки, и молодежи запрещалось продавать спиртные напитки. В нынешнее время купить алкоголь можно было в любом возрасте, при наличии талона, конечно. Достать его было не труднее, чем мороженое, и гораздо легче, чем, положим, стопку бумаги. Казалось невероятно странным, что люди когда-то придавали так много значения алкоголю. Может быть, его популярность была вызвана его нелегальностью, не знаю. Я бы предпочла воду. Алкоголь усыплял меня, а жизнь требовала ясного ума.

Мы вышли из бара и направились в сторону танцпола. Музыка била по ушам, мелькали огни стробоскопа, но все еще ощущался изначальный дух этого места. Несмотря на множество людей, от камня вокруг веяло холодом. Повсюду стояли мраморные пьедесталы, на которых танцевали девушки в одежде, больше напоминавшей нижнее белье. Если пройти чуть дальше, можно было увидеть пустой, украшенный мозаикой бассейн, размером почти с танцпол, и фонтан рядом с фреской, изображающей буколическую виллу у воды. Конечно, и бассейн, и фонтан были сухи и отчаянно нуждались в реставрации, которой никогда не будет. На секунду я прикрыла глаза и попыталась представить, как это место выглядело, когда еще было музеем. В какой-то момент я заметила, что Вин стоит рядом со мной. Его взгляд застыл на фреске, и мне стало интересно, не думает ли он о том же, что и я.

— Вы двое, хватит мечтать. Пора танцевать! — прокричала Скарлет, схватила меня и Вина за руки и потащила на середину танцпола.

Скарлет немного потанцевала со мной и потом перешла к Вину. Я танцевала сама с собой (стараясь не поднимать высоко руки, чтобы не показать дырку под мышкой или, не дай бог, не расширить ее) и наблюдала за ними. Скарлет здорово танцевала. А вот Вин нет. Он прыгал, как кузнечик, или что-то в этом роде, что выглядело довольно комично.

Он припрыгал ко мне.

— Ты смеешься надо мной? — сказал он, наклонившись к моему уху. Музыка была такой громкой, что это был единственный способ донести до меня слова.

— Нет, клянусь. — Тут я сделала паузу. — Я смеюсь вместе с тобой.

— Но я не старался быть смешным, — сказал он и рассмеялся. — Я заметил, что ты мало двигаешь руками.

— Ты меня разоблачил, — сказала я и подняла руку. И в тот же момент увидела кое-кого в другом конце зала, человека, который ни в коем случае не должен был здесь быть, — Лео.

— Боже мой, — пробормотала я и повернулась к Скарлет. — Лео здесь. Мне нужно что-то сделать. С тобой все будет в порядке?

Она сжала мне руку:

— Иди.

Я пробивалась сквозь извивающиеся тела и уговаривала себя остыть, действовать спокойно и не устраивать сцен.

Когда я наконец добралась до Лео, он стоял, окруженный стайкой девиц самого низкопробного вида. Все они были старше меня. Меня это не удивило. Лео был симпатичным и в тех редких случаях, когда посещал подобные заведения, всегда имел при себе полный бумажник. Все это просто не могло их не привлечь. Даже если он не всегда мог поддержать разговор… ну, я думаю, что одни даже не заметили бы этого, а другим было все равно.

Я пробилась между Лео и одной из девиц.

— Эй! Подожди своей очереди, — крикнула она.

— Он мой брат! — прокричала я в ответ.

— Привет, Анни, — сказал Лео. Он не выглядел удивленным.

— Привет и тебе. Я думала, ты сегодня будешь дома.

— Я и был, — согласился он. — Но после того как ты ушла, пришел Джекс и сказал, что нам надо пойти куда-нибудь.

— Так Джекс тут? — сказала я. Хорошо было бы поговорить с кузеном, чьи поступки все более раздражали меня.

— Ну да. — Лео указал на стенку бассейна, где вместе с девушкой со странным загаром и рыжими волосами сидел Джекс. Она заливалась хохотом при каждом его слове. Рядом с кузеном всегда была какая-нибудь симпатичная девушка, и, в общем, женщины находили его привлекательным, хотя лично я никогда не могла этого понять. Он был маленького роста и очень худой, а его ноги были непропорционально длинными по отношению к телу. Мать Джекса была проститутка, в прошлом — профессиональная балерина (в давние времена люди могли зарабатывать танцами), и, думаю, Джекс телосложением пошел в нее. Его глаза были зелеными, как мои, но при разговоре он постоянно стрелял ими по сторонам, словно высматривал кого-то, с кем говорить интереснее. На пальцах у него были вытатуированы буквы vory v zakone.

Я посмотрела на брата. Его виски были влажными от пота, и я не знала, было ли причиной то, что у него болит голова от шума, или я преувеличивала, и он вспотел просто потому, что танцевал.

— Лео, ты хорошо себя чувствуешь?

— Отлично.

— Не волнуйся, малышка, — сказала мне одна из девиц. — Мы позаботимся о твоем брате.

Она рассмеялась и взяла Лео за руку.

Я проигнорировала ее слова и сказала Лео:

— Я пойду поговорю с Джексом, а потом домой. Ты проводишь меня, хорошо?

Он кивнул.

— Я найду тебя, когда закончу с Джексом, — добавила я.

На ступеньках бассейна Джекс был занят — тискал рыжую. Кажется, она не возражала.

— Неужели это маленькая сиротка Анни Баланчина?! Ты так выросла, — приветствовал он меня, шлепнул рыжую по бедру и движением руки отослал ее прочь. У нее не хватило достоинства даже на то, чтобы обидеться. Джекс встал и поцеловал меня в щеку. Я сделала движение, чтобы поцеловать его в ответ, но не коснулась губами кожи.

— Здорово видеть тебя, Анни.

— Да.

— Сколько времени прошло!

Я пожала плечами, хотя в точности помнила, как давно была наша последняя встреча.

— Думаю, мне полагается поблагодарить тебя за то, что помог Лео с работой, — сказала я.

Джекс махнул рукой.

— Лео отличный парень, и ты знаешь, что для твоего отца я сделал бы все. Даже не говори об этом.

Я пристально посмотрела ему в глаза.

— Я должна об этом поговорить, кузен, потому что неправильно было бы принять столь щедрый дар и не выяснить, чего даритель хочет взамен.

Джекс рассмеялся и сделал глоток из серебряной фляжки, которую достал из кармана штанов (он предложил и мне, но я отказалась).

— Ты слишком подозрительна, девочка. Это неудивительно при таком воспитании.

— Папа говорил мне, что не хочет, чтобы Лео участвовал в семейном деле в каком бы то ни было качестве, — сказала я. (Возможно, это не были прямые слова отца, но я была уверена, что именно этого он бы хотел.)

Джекс некоторое время обдумывал эту информацию.

— Большой Лео уже давно почил, Анни. Может быть, он не знал, на что способен твой брат, когда говорил эти слова.

— Способен? — повторила я. — Что ты знаешь о его способностях?

— Может быть, ты слишком близко находишься к нему и не замечаешь, что твой брат уже не тот мальчик, который попал в аварию много лет назад. Полдня ты держишь его взаперти со старой женщиной, а вторую половину суток он проводит на этой дурацкой работе с животными.

Он показал на Лео — тот танцевал все с теми же потаскушками.

— Ему здесь нравится. Кто-то же должен иногда выводить парня на прогулку.

Может быть, он был прав, но все же не объяснил, чего он ожидает за свою помощь Лео. Я решила поставить вопрос ребром:

— Так какая тебе в этом выгода?

— Как я уже сказал, я сделал бы все для старика.

— Отец мертв, — напомнила я. — А помощь сыну Леонида не принесет тебе никакой выгоды.

— Ты цинична, Анни. На самом деле помощь твоему брату приносит мне пользу. Так я выгляжу лучше в глазах Семьи. Может быть, связь с твоим отцом бросает отблеск и на меня, и я могу этим воспользоваться.

Наконец-то он прояснил свою позицию.

— Хорошо.

— Вот хорошая девочка, — сказал Джекс, окидывая меня взглядом с головы до ног. — Ты уже совсем взрослая, кузина.

— Спасибо, что заметил.

Я повернулась и пошла искать брата. И в этот самый момент огни замигали, завыла сирена, и голос полицейского заревел в громкоговоритель: «Все наружу! Это здание закрыто приказом полиции Нью-Йорка и Министерства здравоохранения. Посетители должны немедленно выйти! Не подчинившиеся будут арестованы!»

— Кажется, кто-то не заплатил нужному человеку. Когда Большой Лео правил Нью-Йорком, этого не было.

Я пошла искать Лео (младшего), но его нигде не было видно. Толпа тащила меня к выходу. Надо было двигаться, или меня затоптали бы. Я потеряла из виду Джекса, что было совсем неплохо, а также Скарлет и Вина.

Наконец-то меня вынесло на ступени, и можно было вздохнуть свободно. С мгновение я постояла, подождала, когда пройдет туман в голове, и начала искать Лео.

Кто-то тронул меня за плечо. Это оказалась одна из девиц, с которыми танцевал Лео. Снаружи, в темноте, она выглядела более невинно.

— Ты же его сестра, верно?

Я кивнула.

— С твоим братом что-то не так.

V Я жалею, что пошла в «Маленький Египет»

Девица провела меня через пролет к южной стороне здания. Не так далеко отсюда четыре дня назад уличный оборванец пытался ограбить Нетти. Я увидела Лео — мой брат корчился на земле, словно насекомое, на которое направили солнечный луч через увеличительное стекло.

— Что с ним не так? — спросила девица. В ее голосе звучало отвращение, и единственное, что удержало меня от удара, — то, что у нее оказалось достаточно совести, чтобы найти меня.

— Это всего лишь припадок. — Я хотела было крикнуть, чтобы мне помогли, чтобы придержали его голову и она не билась о безжалостные мраморные ступени, когда увидела, что кто-то уже это делает.

Вин держал голову Лео на коленях.

— Я знаю, что это не лучший вариант, — сказал он, когда увидел меня. — Но мы не смогли найти более мягкую поверхность, а я не хотел, чтобы он разбил голову.

— Спасибо тебе, — сказала я.

— Это Скарлет, она заметила его. Сейчас она ищет тебя.

Я снова его поблагодарила, взяла брата за руку и сжала ее:

— Я здесь.

Я вгляделась в глаза Лео. Судороги прекратились, значит, приступ проходит. Время от времени у него случались припадки, хотя с последнего прошло очень много времени. Я не знала, что послужило причиной на этот раз — мигающие огни или громкая музыка.

— С тобой все будет в порядке.

Лео кивнул, но выглядел подавленным.

— Ты можешь идти? — спросил его Вин.

— Да, думаю, да, — ответил Лео.

Вин помог ему подняться на ноги и представился:

— Меня зовут Вин. Я хожу в школу с Аней.

— Лео.

Тут появилась Скарлет.

— Боже мой, Анни, я везде тебя искала! Я так рада, что ты нашлась!

Она обняла Лео.

— Я так о тебе беспокоилась, — сказала она со слезами на глазах.

— Не волнуйся, со мной все в порядке. Это все пустяки, — ответил он. По-видимому, Лео смутился, что Скарлет застала его в таком виде.

— Это совсем не похоже на пустяки. Бедный Лео.

— Нам пора идти, — сказал Вин.

Он был прав. Время было позднее, скоро начинался комендантский час, а повсюду были полицейские. Самое лучше было бы отправиться домой.

Лео все еще пошатывало, поэтому Скарлет встала с одной стороны и взяла его за руку, а Вин встал с другой. Я шла позади. Девицы нигде не было видно, как, впрочем, и Джекса. Наша небольшая процессия нетвердо держалась на ногах и двигалась довольно медленно, так что путь обратно к дому занял значительно больше времени. Мы добрались до квартиры уже после начала комендантского часа, так что Вину пришлось позвонить родителям и предупредить их, что он останется на ночь у меня.

Скарлет отправилась в ванную лечить натертые туфлями волдыри, а я пошла укладывать Лео в кровать. Я помогла ему сменить одежду, перепачканную во время приступа, и надела на него пижаму.

— Спокойной ночи. Я люблю тебя, Лео, — сказала я, целуя его в лоб.

— Как ты думаешь, Скарлет видела? — спросил Лео после того, как я выключила свет.

— Видела что?

— Что я… обмочился.

— Нет, сомневаюсь, что она заметила. И в этом нет твоей вины. Да даже если бы и видела, она тебя любит.

Лео кивнул.

— Мне так жаль, что я испортил тебе вечер, Анни.

— Перестань. Вечер был кошмарным задолго до твоего появления. С тобой стало только интереснее.

Я просунула голову в комнату Нетти. Даже несмотря на то, что ей уже исполнилось двенадцать, во сне она до сих пор выглядела ребенком.

Я прошла в ванную, где Скарлет накладывала повязку на один из волдырей.

— Прежде чем ты скажешь что-нибудь, мисс Баланчина, оно того стоило. Я выглядела потрясающе.

— Да, так и было, — согласилась я. — Почему бы тебе не принести пару одеял Вину в гостиную? — предложила я.

Скарлет улыбнулась.

— Этот парень… не для меня, — сказала она со смутным испанским акцентом.

— Но вам же обоим нравятся шляпы.

— Я знаю. — Она вздохнула. — И он просто прелесть. Но, увы, нет. — Тут она снова заговорила с чудовищным акцентом: — Как ты говоришь? Никакого притяжения, сеньорита.

— Мне жаль.

Она переключилась на французский:

— C’est la vie. C’est l’amour.[6]

Скарлет принялась снимать макияж кусочком ткани.

— Аня, одеяла надо отнести тебе.

— Да что ты говоришь!

— Я сказала, что я не буду возражать, если ты отнесешь одеяла Вину.

— Но он мне не нравится, — запротестовала я, — если «отнести одеяла» значит это самое.

Скарлет поцеловала меня в щеку.

— Ну, я же в любом случае не знаю, где у вас постельные принадлежности.

Я прошла в коридор и достала из шкафа комплект постельного белья для Вина.

Он уже снял рубашку, но все еще был в штанах и простой белой майке.

— Еще раз спасибо тебе, — сказала я.

— С твоим братом все в порядке? — спросил он.

Я утвердительно кивнула.

— Он только смущен.

Я положила белье на кушетку.

— Это тебе. Ванная в коридоре, вторая после моей комнаты и до дверей в комнаты Нетти и Лео, а если ты попадешь в комнату моей умирающей бабушки, точно поймешь, что прошел слишком далеко. Кухня направо, но она обычно пуста. Сегодня пятница, а я могу заставить себя сражаться за лимитированные продукты только в выходные. Доброй ночи.

Он сел на кушетку, и свет лампы упал ему на лицо. На скуле было красное пятно, которое завтра превратится в синяк.

— Ох, нет! Это Лео?

Он потрогал себя за щеку.

— Думаю, он засветил мне локтем, когда у него начался… Это эпилептический припадок, верно?

Я кивнула.

— У моей сестры тоже были припадки. Так что верно, локоть. Когда Лео ударил меня, я почти не почувствовал боли и понадеялся, что синяка не будет.

— Я принесу лед.

— Все в порядке.

— Нет, синяк станет меньше, — настояла я. — Подожди тут.

Я прошла на кухню, достала упаковку замороженного горошка из морозилки и принесла ее Вину. Он поблагодарил меня и прижал ее к щеке.

— Останься тут на минутку. Я не могу лечь в кровать, когда надо держать горошек у лица.

Я села в мягкое бордовое бархатное кресло, которое стояло рядом с кушеткой, и прижала к себе бирюзовую подушку в китайском стиле — мой щит.

— Могу поклясться, что ты сожалеешь о том, что пошел куда-то с нами.

Вин покачал головой.

— Не совсем так. — Он сделал паузу, чтобы переложить пакет с горохом. — Кажется мне, что там, где ты, всегда случается что-то интересное.

— Да, я просто притягиваю неприятности.

— Я бы так не сказал. Ты просто девушка с чертовски большим количеством проблем.

Он сказал это так доверительно, что я почти ему поверила. Конечно, мне хотелось ему поверить.

— Ты упомянул, что у твоей сестры были припадки. Они прекратились?

— Да. — Он помолчал. — Она умерла.

— Мне очень жаль.

Он повел рукой.

— Очень давно. Я уверен, что и у тебя самой грустных историй набралось бы на целую книгу.

Конечно, книгами уже давно никто не интересовался. Я встала и положила подушку обратно на кресло.

— Спокойной ночи, Вин.

— Спокойной ночи, Аня.

Около пяти утра я проснулась от чьего-то плача. Я никогда не позволяла себе крепко спать, так что уже через секунду поняла, что звуки доносились из комнаты моей сестры.

Когда я включила свет, Скарлет сидела в спальном мешке, ее глаза были сонными и полными ужаса.

— Это всего лишь Нетти. Возможно, ей приснился один из ее кошмаров, — сказала я Скарлет, вставая с постели.

— Бедняжка Нетти. Мне пойти с тобой?

Я отрицательно покачала головой. Я уже привыкла утешать Нетти после кошмаров. Они появились у нее семь лет назад после смерти папы.

Вин был в коридоре.

— Я могу помочь?

— Нет, — сказала я. — Иди спать.

Меня разозлило его появление: люди, знающие вашу подноготную, получают власть над вами.

Я зашла в комнату Нетти, закрыв дверь между мной и Вином, и села на ее кровать. Она лежала на сбившихся и влажных от пота простынях и плакала уже тише, но все еще не просыпалась.

— Ш-ш-ш, это всего лишь плохой сон.

Нетти открыла глаза и сразу же разразилась бурными рыданиями.

— Анни, это было как наяву.

— Сон был о папе?

Обычно в кошмарах Нетти снился тот день, когда убили папу. Это случилось в этой самой квартире, и мы обе были рядом. Ей было всего пять, а мне девять. Лео был в школе-интернате, за что я очень благодарна небесам. Человек не должен быть свидетелем смерти обоих родителей.

Убийцы пришли, когда папа работал. Мы с Нетти были не только в квартире, мы были в его комнате. Они не заметили нас, потому что мы играли у его ног, скрытые массивным столом красного дерева. Он услышал незваных гостей прежде, чем увидел. Папа слегка склонил к нам голову и приложил палец к губам. «Не шевелитесь», — это были его последние слова. Почти сразу же последовал выстрел в голову. Хотя я была еще ребенком, мне хватило ума закрыть ладонью рот Нетти, чтобы никто не услышал ее всхлипываний. А так как рядом не было никого, кто закрыл бы рот мне, я не заплакала.

Они один раз выстрелили папе в голову и три раза в грудь и потом выбежали из дома. Из-под стола я не видела, кто именно это сделал, и полиция до сих пор считала дело нераскрытым. Не то чтобы его усердно расследовали. Папа был известным криминальным боссом, и с точки зрения полицейских его убийство было профессиональным риском и должно было рано или поздно произойти. Может быть, в глубине души они даже считали, что убийцы сделали им одолжение.

— Так твой сон был о папе? — повторила я.

Она затравленно посмотрела на меня:

— Нет, он был о тебе.

Я рассмеялась.

— В любом случае стоит мне рассказать. Ты выговоришься, почувствуешь себя лучше, а я смогу сказать, насколько нелепы твои страхи.

— Сон начинался словно в ту ночь, когда убили папу, — начала она. — Я была под столом и услышала, как входят убийцы. Но потом я поняла, что тебя нет рядом, и я стала искать тебя…

Я прервала ее:

— Очень просто, это метафора. Ты боишься быть одна. Возможно, ты тревожишься, что мне придется ходить в колледж. Но я уже тебе говорила, я ни в коем случае не уеду из Нью-Йорка, так что тебе не стоит беспокоиться.

— Нет! Ты не дослушала. Убийцы вошли, я взглянула вверх и увидела, что ты сидишь в папином кресле. Ты была как папа! А потом я увидела, как они выстрелили тебе в голову. — И она снова зарыдала. — Это было так ужасно, Анни. Я видела, как ты умерла. Я видела, как ты умерла.

— Этого никогда не случится, Нетти. В конце концов, я умру явно не таким образом. Что папа всегда нам говорил?

— Папа много чего говорил, — шмыгнула она носом.

Я закатила глаза.

— Что папа говорил о том, почему мы всегда будем в безопасности?

— Он сказал, что никто не трогает членов Семьи.

— Верно, — сказала я.

— Но что случилось с мамой и Лео?

— Это была ошибка. Целью был папа. Мама и Лео просто попались на пути. Кроме того, все люди, которые планировали это преступление, умерли.

— Но…

— Нетти, такого с нами никогда не случится. Никто не попытается нас убить, потому что никто из нас не принимает активного участия в делах Семьи, мы не представляем угрозы. Это просто смешно!

Нетти подумала над моими словами, нахмурилась и выпятила нижнюю губу.

— Да, я думаю, ты права. Теперь сон выглядит глупо.

Нетти снова легла, и я натянула ей одеяло до подбородка.

— Ты хорошо провела время с Вином? — спросила она.

— Я расскажу тебе завтра. — Я понизила голос: — Он все еще тут.

— Анни! — Ее глаза расширились от удивления и восторга.

— Это долгая история и намного менее волнующая, чем та, которую, как я подозреваю, ты придумываешь. Он всего лишь спит на нашей кушетке.

Я собиралась потушить свет и уйти, когда Нетти сказала:

— Надеюсь, Вин не услышал, как я плачу. Он подумает, что я совсем ребенок.

Я обещала ей, что все объясню, не углубляясь излишне в семейные проблемы, и Нетти заулыбалась.

— Между прочим, не считай себя ребенком просто потому, что тебе снятся кошмары. Когда ты была совсем маленькой, с тобой случилось нечто ужасное, и поэтому они тебе снятся. Это не твоя вина.

— У тебя никогда их нет, — заметила она.

— Верно, я всего лишь хожу и поливаю парней соусом от спагетти.

Нетти засмеялась:

— Спокойной ночи, храбрая Аня.

— Сладких снов, Нетти. — Я послала ей воздушный поцелуй и закрыла дверь.

Я пошла на кухню и налила себе стакан воды. В детском саду учителя научили нас ужасно глупой песне «Думай, когда пьешь», которая призывала нас беречь воду, и она так въелась в подсознание, что до сегодняшнего дня я не могла сделать глоток, не посчитав в уме стоимость двухсот миллилитров. В последнее время я много думала об этой песне, потому что отвечала за семейный бюджет и заметила, что плата за миллилитр воды увеличивается с каждым месяцем. Папа оставил нам достаточно денег, но я все-таки старалась следить за такими вещами.

Я выпила один стакан и налила другой. Слава небесам, вода не была лимитированным продуктом. Мне ужасно хотелось пить, и сон Нетти оставил после себя осадок, хотя я и пыталась думать, что все это чушь.

Но я не сказала Нетти двух вещей.

Во-первых, я убью любого, кто попытается навредить ей или Лео.

Во-вторых, я вовсе не была храброй. Мне тоже снились кошмары, и снились чаще, чем обычные сны. Но в отличие от Нетти я отлично овладела искусством плакать, не подавая голоса.

Я услышала в гостиной шаги Вина и крикнула через стену:

— Прости, что мы мешаем тебе спать.

Он зашел на кухню.

— Без проблем. Комендантский час заканчивается в шесть утра, так что в любом случае мне скоро пора идти домой.

В утреннем свете можно было различить, что его щека сильно раздулась в том месте, куда пришелся удар Лео.

— Твое лицо! — вскрикнула я.

Он посмотрел на свое отражение в хромированном тостере.

— Отец подумает, что я подрался. — Он улыбнулся.

— Он будет злиться?

— Возможно, он решит, что это закалит мой характер или что-то в этом роде. Он считает, что я слишком мягкий.

— А ты такой? — спросила я.

— Ну, я не похож на отца, это точно. — Он немного помолчал. — И не хотел бы быть похожим.

Таймер на духовке показал, что уже ровно шесть утра.

— Я провожу тебя до двери, — сказала я.

Стоя у двери, мы оба почувствовали себя неловко. Я не знала, как попрощаться. Он видел слишком много и слишком много узнал обо мне. Некоторые одноклассники, с которыми я ходила в школу уже пять лет, и то знали меньше о моей личной жизни. Я почти девять месяцев встречалась с Гейблом, и он даже не подозревал о припадках Лео или кошмарах Нетти. Впрочем, он бы и не захотел знать — безразличие было одним из его лучших качеств.

— В чем дело? — спросил Вин.

Я решила сказать правду:

— Ты слишком много обо мне знаешь.

— Хмм. Возможно, тебе стоит меня убить.

Я рассмеялась. Можно было бы подумать, что такого рода шутка обидит меня, но в исполнении Вина — нет. В каком-то роде это было еще хуже, чем раскрытие моих тайн.

— Нет, мой папа счел бы такое решение преждевременным. Он посоветовал бы мне подождать и посмотреть, достоин ли ты доверия.

— Я также могу поведать тебе все мои тайны, — сказал он. — Ты бы не беспокоилась, что я буду болтать, потому что у тебя была бы информация, которая гарантировала бы мое молчание. Мы оба были бы повязаны.

Я покачала головой:

— Интересное предложение, но, думаю, я выберу первый вариант.

— Не слишком храброе решение, — сказал он.

Я сказала, что да, я не слишком храбрая и, наоборот, довольно старомодна.

— Верно, — сказал он, — я это вижу. Грустно, потому что я не думаю, что был бы против, если бы ты стала хранительницей моих тайн. У меня не так много друзей в городе.

Стоя в проеме, я явственно видела, как было бы здорово поцеловать его. Как я могла бы нежно коснуться губами распухшей щеки и потом перейти к губам. Но не это было назначено судьбой. Так что я откашлялась и еще раз извинилась за шумную ночь.

— Ничего. Обращайся, — сказал он, повернулся и пошел по коридору.

Я не знаю почему, но я смотрела, как он уходил. Может быть, мне хотелось еще раз взглянуть на то, что я теряю? Когда пришел лифт, я крикнула:

— Спокойной ночи, Вин!

— Вообще-то уже утро, — сказал он, и дверь лифта закрылась.

Скарлет ушла после завтрака.

— Спасибо, что поддержала меня в неудачном плане по соблазнению Вина, — сказала она, когда мы ждали лифта. — Ты очень хороший друг, знаешь ли.

Она пару раз кашлянула и быстро сказала:

— Все будет в порядке, если вы станете парой. Ты ему явно нравишься.

— Может быть, — сказала я. — Но в настоящее время я не ищу бойфренда.

— Ну, когда начнешь искать, я хочу, чтобы ты знала, что я не какая-нибудь глупая девчонка. Наша дружба не пострадает, если ты начнешь встречаться с ним. Я знаю, как высоко ты ценишь дружбу, Анни…

— Пожалуйста, не говори так, Скарлет!

— Скажу. Ты должна знать, как ты для меня важна. И что я никогда не перейду тебе дорогу ради парня, которому я все равно не нравлюсь. Ты заслуживаешь самого лучшего — не обязательно Вина, но явно не кого-то вроде Гейбла Арсли.

— Скарлет! Это просто глупо!

— Я тоже заслуживаю хорошего парня, — успела сказать Скарлет до того, как лифт поглотил ее.

Остаток воскресенья прошел тихо, и наконец-то я смогла сделать большую часть домашнего задания, включая чтение огромного текста про зубы. Единственное, что я из него вынесла — что Вин, возможно, был прав насчет износа эмали. Наш объект изучения был болен, и, принимая во внимание масштаб повреждений, возможно, болезнь длилась долгое время. Я подумала было, не стоит ли позвонить ему и сказать, что он был прав насчет зубов, но потом отказалась от этой мысли. Эта информация вполне могла подождать до понедельника, а мне не хотелось подавать ему ложные идеи.

VI Я развлекаю двух непрошеных гостей; меня принимают за кого-то другого

В воскресенье у нас было двое гостей, и я бы с удовольствием обошлась без каждого из них.

Первым был Джекс. Он не предупредил о своем визите заранее и появился после того, как я пришла из церкви.

Я открыла дверь:

— Что тебе нужно?

— Разве так встречают родственников? — В руках у него был деревянный ящик шириной сантиметров в тридцать. — Я специально приехал к Галине. Она сказала, что у нее кончается «Особый темный Баланчина».

— Знаешь ли, такие вещи лучше в открытую не носить, — укорила я его, взяла коробку и бросила в прихожей.

— Беспокоишься, как бы меня не арестовали?

— Это было бы слишком сентиментально.

Он передернул плечами.

— Ну что же, я передам шоколад бабушке, — произнесла я тоном, подразумевающим, что он может уходить.

— Ты не собираешься пригласить меня войти?

— Нет. Лео спит, и бабуля тоже. Тут нет никого, кто бы хотел тебя видеть, Джекс.

— Почему ты такая злая, кузина? Я было подумал, что наши отношения немного улучшились со времен «Маленького Египта».

Я сузила глаза:

— Так и было. До тех пор, пока ты не исчез.

Джекс спросил, что это значит.

— Я имею в виду, что ты бросил Лео.

— Бросил Лео? Не будь ребенком! — Джекс снова передернул плечами (видимо, это был его любимый жест). — Клуб закрылся, всем пришлось уйти, и я уверен, что Лео спокойно добрался до дома, верно?

Я поняла, что Джекс понятия не имеет, что у Лео бывают припадки, и задумалась, стоит ли ему о них говорить: убедит ли это Джекса оставить моего брата в покое или только раскроет нашу слабость человеку, которому я вряд ли могу доверять? Я решила промолчать.

— Да, он пришел домой; нет, ты не принимал в этом участия. Лично я предпочитаю убедиться, что ухожу с теми, с кем пришла.

Он покачал головой:

— Ты слишком его опекаешь. — Он посмотрел мне в глаза. — Но я тебя понимаю. Жизнь сделала тебя тем, что ты есть, кузина. Ты и я, мы оба — создание обстоятельств.

— Спасибо, что принес шоколад.

— Свежая поставка. Скажи Лео, что он будет нужен в Бассейне в среду.

— Может быть, перенести на будущую неделю? У Лео что-то вроде простуды, и он не хочет заразить братву.

Я попыталась придать последним словам оттенок шутки. Это было ошибкой. Я никогда не шутила с Джексом, и поэтому, разумеется, мои слова пробудили в нем подозрения. Папа всегда говорил, что в бизнесе человек должен вести себя последовательно и что любые изменения в голосе или манерах будут сразу же подмечены и истолкованы. «Действуй с рассуждением, — сказал бы он. — Твои ошибки не останутся незамеченными ни друзьями, ни в особенности твоими врагами». Самое забавное, что я тогда не понимала и половины из его слов; я обычно кивала или говорила: «Да, папа». Но сейчас, когда я стала старше, его слова постоянно всплывали в памяти, и вспомнить их было гораздо проще, чем его лицо.

Джекс с любопытством посмотрел на меня:

— Конечно, Анни. Скажи Лео, что мы ждем его в понедельник на будущей неделе.

Второй посетитель появился около одиннадцати вечера (поздновато для воскресенья) и тоже не предупредил о своем приходе.

Я увидела Гейбла через глазок и, учитывая все то, что случилось на прошлой неделе, решила не открывать дверь.

— Пошел вон отсюда, — прошипела я.

— Да перестань, Анни. Впусти меня.

Я проверила, на месте ли цепочка, и приоткрыла дверь.

— Нет. Это плохая идея. Тебе надо идти домой, если хочешь успеть до комендантского часа.

— Ну, впусти меня. Чувствую себя дураком, стоя на проходе, — сказал Гейбл, наклоняя голову к просвету между дверью и косяком. Мы стояли так близко, что я почувствовала, что от него пахнет кофе. — Не беспокойся, — продолжал он, — я больше не сержусь на тебя за то, что случилось. Ты была зла, что я с тобой порвал. Я это прекрасно понимаю.

— Все было не так!

Он словно не понимал, что врет.

— Подробности оставим за кадром, Анни. Я зашел сказать тебе, что хочу, чтобы мы остались друзьями, чтобы ты была частью моей жизни.

— Чудненько, — сказала я. — Теперь вали к себе домой!

Почему я так долго терпела этого ублюдка?

— Как насчет плитки шоколада на дорожку? — спросил Гейбл.

Я покачала головой. Так вот что на самом деле значило «останемся друзьями».

— Ну, давай, Анни, я заплачу.

— Я тебе не дилер, Арсли.

Краем глаза я заметила коробку, которую принес Джекс. Я распечатала ее и просунула в щель между дверью и косяком две плитки.

— Наслаждайся, — сказала я и закрыла дверь.

Можно было услышать, как он срывает обертку, даже не зайдя в лифт, — вот свинья. Не в первый раз мне пришло на ум, что существенная часть моей привлекательности в глазах Гейбла была вызвана доступом к шоколаду.

Я подняла коробку и отнесла ее к сейфу в комнате бабули. Когда я перекладывала последнюю плитку, я вдруг услышала, как бабуля произносит имя моей матери:

— Кристина!

Я не ответила. Похоже, у бабушки был кошмар.

— Кристина, подойди сюда, — сказала она.

— Это не Кристина, бабуля. Это Анни, твоя внучка.

Все чаще и чаще бабушка путала меня с мамой. Я подошла к ее кровати, и бабуля взяла меня за руку. Ее хватка была неожиданно сильной. Другой рукой я включила свет.

— Видишь, бабушка, это я.

— Да, — сказала она, — теперь я вижу, что ты не Кристина. — Она рассмеялась. — Я рада, что ты не Кристина О’Хара. Знаешь, мне никогда не нравилась эта ирландская шлюшка. Я говорила Лео, чтобы он не женился на ней, от нее будут одни неприятности. Она была копом. Она сделала его слабым. Глупый влюбленный мальчишка. Я так в нем ошибалась.

Да, я уже слышала все это раньше и напомнила себе, что это голос лекарств и болезни, а не моей бабушки.

— Надеюсь, что ты никогда не переживешь такое разочарование в жизни, моя девочка, — продолжала она. — Это… это словно…

Слеза покатилась по ее щеке.

— О нет, бабушка, не плачь, пожалуйста. — Тут я заметила, что на подоконнике лежит книга Имоджин. — Может быть, ты хочешь, чтобы я почитала тебе?

— Нет! — закричала она. — Я могу читать сама! Глупая сучка, с чего ты решила, что я не могу читать сама?

Она вырвала у меня руку и, хотя я не думаю, что специально, ударила меня по щеке тыльной стороной руки. Мгновение я не могла пошевелиться. Не то чтобы мне было больно, но все же… Она никогда меня не била. Никто в семье меня не бил. Я дралась в школе, но эта пощечина была гораздо, гораздо хуже.

— Вон из моей комнаты! Слышишь меня? Я не хочу, чтобы ты тут была! Убирайся немедленно! Убирайся!

Так что я выключила свет и ушла.

— Спокойной ночи, бабуля, — прошептала я. — Я люблю тебя.

VII Меня обвиняют в преступлении; все становится еще хуже

К утру понедельника я была рада вернуться в Школу Святой Троицы. По сравнению с домашней жизнью школа казалась отдыхом.

Скарлет заняла для меня место в столовой. Вин тоже тут был — думаю, в школе он был знаком только с нами.

— Могу поспорить, что ты счастлива избавиться от сетки! — сказала Скарлет.

— Да нет. Я уже вроде как к ней привыкла, как и к дежурству по кухне. Думаю, пора найти Арсли и вылить ему на голову очередную… Кстати, что у нас сегодня в меню?

Я посмотрела на поднос Вина. Обед состоял из чего-то белесого шарообразной формы, политого густым коричневым соусом, и еще половинки какого-то багрового комка.

— Словно День благодарения в сентябре, [7] — сообщил Вин. — Такое сложно вылить на голову парню. — Он набрал на вилку белесой массы. — Слишком плотная, она прилипнет к подносу, и он сможет увернуться.

— Да, ты, пожалуй, прав. Вместо этого я могу попробовать стрелять этой штукой из рогатки.

Я посмотрела на то место, где обычно сидел Гейбл, но его там не было.

— Да и в любом случае Арсли тут нет.

— Его не было и в классной комнате, — сообщила Скарлет. — Может быть, заболел?

— Скорее, прогуливает. Я видела его прошлой ночью, и с ним все было в порядке.

— Ты его видела? — переспросила Скарлет.

— Это не то, что ты думаешь. Он хотел… — Я остановилась. Не стоило упоминать о семейном бизнесе в присутствии Вина, чей отец был неофициальным главой полиции.

— Так чего он хотел? — спросила Скарлет. И она, и Вин ждали окончания фразы.

— Простите, думала о случившемся с бабулей. Поговорить. Все, что ему было надо, — поговорить.

— Поговорить? Это не в стиле Гейбла. И о чем же он хотел поговорить?

— Скарлет, — я выразительно подняла брови, — о разрыве и прочем расскажу позже. Думаю, Вину не стоит это слушать.

Вин пожал плечами:

— Я не возражаю.

— Ну, может быть, я просто не хочу об этом говорить, — сказала я, вставая из-за стола. — Кроме того, мне надо употребить мои кругляши со Дня благодарения до того, как они остынут.

Я не видела Скарлет (чтобы она была при этом одна) до урока фехтования на следующий день.

— Так о чем ты говорила с Гейблом? — прошептала она, когда мы делали растяжку.

— Ни о чем. Он хотел шоколада. Я не могла сказать это в присутствии Вина.

— Гейбл такой идиот! — вскричала она. — Не могу представить, что он в самом деле это сделал!

— Мисс Барбер, давайте помолчим во время растяжки, — сказал мистер Жарр.

— Простите, мистер Жарр, — сказала Скарлет. — Ну, серьезно, — прошептала она мне, — он просто омерзителен. Кстати, и сегодня его тоже не было в классной комнате.

— Почему? — спросила я.

— Чтоб я знала. Возможно, он топит котят или что-нибудь в этом роде. — Она захихикала. — Почему красивые парни всегда социопаты?

— Кажется, Вин не очень похож на социопата, — ответила я, не подумав.

— Неужели? Значит, ты считаешь, что он симпатичный? Наконец-то ты сказала это вслух!

Я покачала головой. Скарлет была неисправима.

— Признание — первый шаг, Анни.

Известие о том, что Гейбл оказался в больнице, застало меня на уроке криминалистики.

Чай Пинтер, которая всегда все обо всех знала, специально подошла к моему столу, чтобы рассказать эту новость.

— Ты слышала о Гейбле? — спросила она.

Я отрицательно покачала головой, и, конечно, она с радостью мне все рассказала.

— Ну, похоже, он заболел утром в понедельник, но его родители не думали, что это что-то серьезное. Они предложили ему остаться дома. А потом он, ну, понимаешь, блевал весь вторник, но они все еще думали, что это желудок или что там еще. А когда ночью со вторника на среду его продолжало рвать, они наконец-то отправили его в больницу. И он все еще там! Райан Дженкинс даже слышал, что ему делали операцию!

Чай явно была в восторге от того, что одного из ее одноклассников, возможно, оперировали.

— Но я не думаю, что это правда. Ты ведь знаешь, что люди склонны делать из мухи слона.

Я это знала.

— Я подумала, что ты должна знать больше, чем я, насчет состояния Гейбла, так как вы долго встречались. Но, похоже, ты ничего не знаешь, — сказала она весело.

Доктор Лау хлопнула в ладоши, начался урок, и Чай вернулась на свое место.

Часть лекции была посвящена тому, как болезни различными способами влияют на разложение тела, но я слушала невнимательно. Нет, я не волновалась насчет Гейбла, но новость меня поразила. И я не могла не думать о том, была ли я последним человеком, кто видел его в воскресенье вечером. А если это в самом деле так, то, возможно, это совпадение приведет к проблемам в будущем или даже сегодня. Возможно, я была параноиком, но… Жизнь научила меня, что умные люди всегда ждут худшего. Но если это правда, пора было составлять план действий. Тут Вин прошептал:

— С тобой все в порядке?

Я утвердительно кивнула, но все было далеко не в порядке. Прямо сейчас мне было необходимо пойти и позвонить мистеру Киплингу. Однако не стоило, чтобы окружающие видели, как я убегаю из класса для звонка адвокату. Так что я продолжала сидеть на своем месте, обхватив руками колено, смотрела на доктора Лау и не слышала ни единого ее слова.

Вин снова прошептал:

— Я могу чем-нибудь помочь?

Я раздраженно помотала головой. Что он мог сделать? Мне нужны были тишина и время.

Как только прозвенел звонок, я направилась к телефонам-автоматам, которые находились напротив канцелярии. Нужно было позвонить бабушке и мистеру Киплингу. Я двигалась очень быстро, но старалась не бежать.

Но дойти до них я не успела; кто-то положил мне руку на плечо. Это была директор.

— Аня, — сказала она, — этим людям надо поговорить с тобой.

Обернувшись, я без особого удивления увидела, что за ее спиной стоят несколько полицейских. Они не носили форму — детективы в штатском, думаю, — но я ощущала исходящую от них ауру представителей закона.

— Директор, как много времени это займет? Мне нужно успеть на контрольную по английской литературе, будет «Беовульф».

В отдалении стояли мои одноклассники и с любопытством пялились на меня. Я старалась не обращать на них внимания. Мне нужно было сосредоточиться.

— Не беспокойся, я прослежу, чтобы ты смогла наверстать упущенное, — сказала она, переместив руку мне на спину. — Офицеры, давайте проведем беседу в более частной обстановке.

Во время короткой дороги в кабинет я обдумывала, не воспользоваться ли мне правом отказаться отвечать на вопросы без адвоката. Я бы чувствовала себя лучше, будь мистер Киплинг в комнате, но в то же время я знала, что требование его присутствия произведет негативное впечатление, и они могут решить провести мой допрос в полицейском участке (хотя вызов адвоката был моим правом). Так будет только хуже. «Успокойся, Аня, — сказала я себе. — Давай подождем и посмотрим, что будет».

В кабинете директора было трое детективов — двое мужчин и женщина лет тридцати с короткими вьющимися волосами. (Несмотря на мое затруднительное положение, я не могла не подумать, что ей стоило бы воспользоваться парой талонов на средства для волос.) Она представилась как детектив Фраппе. Двое мужчин выглядели почти одинаково — прически «ежиком», одутловатые лица, только у одного был красный галстук (детектив Кранфорд), а у другого — черный (детектив Джонс).

Похоже, детектив Фраппе была тут главной: говорила большей частью она.

— Аня, ты бы нам очень помогла, если бы ответила на пару вопросов.

Я кивнула.

— Полагаю, ты уже слышала о Гейбле Арсли.

Я тщательно обдумала ответ.

— Только слухи. Единственное, что я знаю точно: он отсутствовал в школе.

— Он в больнице, — сказала Фраппе. — Он очень болен, даже может умереть. Поэтому для нас очень важно, чтобы ты рассказала нам все, что знаешь.

Я кивнула и сказала:

— Могу я задать вопрос?

Фраппе обменялась взглядами с Кранфордом, он медленно наклонил голову в ответ, так что, может быть, главным был все-таки он.

— Почему бы и нет, — сказала Фраппе.

— Что с ним случилось?

Фраппе еще раз посмотрела на Кранфорда, и он снова кивнул.

— Гейбл Арсли был отравлен.

— Ох, бедный Гейбл, господи. — Я покачала головой. — Прошу прощения, директор, это так ужасно.

— И что ты чувствуешь по этому поводу? — спросила Фраппе.

Я подумала, что покачивание головы, употребление имени Божьего всуе и слова «это так ужасно» достаточно ясно выразили мое отношение, но…

— Конечно, это очень грустно. До недавнего времени он был моим парнем.

— Да, директор нам это уже рассказала. Поэтому мы и хотели поговорить именно с тобой, Аня.

— Да.

— Он с тобой порвал?

Джонс записывал всю беседу на диктофон (если я не упоминала об этом раньше). Мне не хотелось, чтобы на пленке было зафиксировано, будто мы расстались по инициативе Гейбла.

— Нет, — сказала я.

— Ты порвала с ним?

— Можно сказать, что решение было обоюдным.

— Можешь рассказать подробнее?

Я покачала головой:

— Это вроде как личное.

— Нам важно это знать, Аня.

— Я не хочу говорить об этом в присутствии директора. — Я взглянула на нее. — Это неприятная история, и я смущаюсь.

— Продолжай, Аня, — сказала директор. — Я не буду тебя осуждать.

— Хорошо.

Я видела, к чему они клонят, и решила, что так как у меня нет достаточно информации об отравлении Гейбла и о том, собираются ли они обвинить меня, врать или скрывать правду было бы глупо.

— Гейбл хотел со мной переспать, и когда я сказала «нет», он все равно продолжал настаивать. Единственное, что остановило его, это что мой брат вошел в комнату.

Кранфорд наклонился к Фраппе и что-то прошептал ей на ухо. Кажется, я разглядела, как его губы выговаривают слово «мотив». Округлое «мо», появился язык на «ти» и быстро исчез на «в». «Мотив». Ха, конечно, у меня был мотив.

— Можно сказать, что ты была очень зла на Гейбла? — на этот раз заговорил сам Кранфорд.

— Да, но не потому, что он захотел со мной переспать. Я злилась, потому что он всем врал о том, что произошло, за это я и вывалила ему лазанью на голову. Думаю, вы об этом уже слышали, но если нет, директор будет рада просветить вас. — Я сделала паузу. — Давайте сразу определимся, детективы. Я не травила Гейбла. И если вы хотите спросить меня о чем-либо еще, вам придется задавать мне вопросы в присутствии моего адвоката. Возможно, вы знаете, кем был мой отец, но моя мать была полицейским, и я знаю свои права. — Тут я встала. — Директор, могу ли я сейчас идти на урок?

В коридоре было пусто, но я не была уверена, что за мной не следят. Я сделала вид, что иду на урок английской литературы, но прошла мимо двери и вышла наружу, на школьный двор. Погода наконец-то стала похожа на осеннюю. В более обычных обстоятельствах это могло бы меня порадовать.

Я пересекла двор и вошла в церковь, а оттуда прошла в кабинет секретаря. Он был пуст, как я и предполагала, — секретаря на прошлой неделе уволили. Я взяла телефонную трубку, ввела код, который выводил на городскую линию (даже не спрашивайте, как я его узнала) и набрала номер дома. Ответил Лео.

— Ты один?

— Да, и у меня все еще болит голова, — ответил он.

— Имоджин здесь?

— Нет.

— Бабуля проснулась?

— Нет. Что случилось? У тебя странный голос.

— Послушай, Лео, к нам в дом очень скоро могут заявиться люди. Я не хочу, чтобы ты пугался.

Лео ничего не сказал.

— Лео, я не могу видеть, как ты киваешь, мы же говорим по телефону.

— Я не буду пугаться, — сказал он.

— Мне надо попросить тебя сделать кое-что очень важное, — продолжала я. — Но ты не должен никому говорить об этом, особенно тем людям, что придут к нам домой.

— Хорошо, — сказал Лео, но как-то не слишком убедительно.

— Возьми шоколад из шкафа бабушки и брось его в установку для сжигания отходов.

— Но, Анни!

— Это очень важно, Лео. У нас из-за него могут быть неприятности.

— Неприятности? Я не хочу, чтобы у кого-то были неприятности.

— Их и не будет. И не забудь нажать на кнопку запуска. И проследи, чтобы бабушка не видела, что ты делаешь.

— Думаю, я смогу это сделать.

— Послушай, Лео. Возможно, я буду дома очень поздно. Если это произойдет, позвони мистеру Киплингу. Он знает, что делать.

— Ты пугаешь меня, Анни.

— Прости, я объясню все позже, — сказала я. — Я люблю тебя.

Я скрестила пальцы на удачу, чтобы Лео успел избавиться от шоколада до того, как появятся копы.

Потом я позвонила мистеру Киплингу.

— Копы пришли сегодня в школу. Кто-то отравил моего бывшего парня, и они думают, что это я, — сказала я, как только он подошел к телефону.

После короткой паузы он сказал:

— Ты все еще в Школе Святой Троицы?

— Да.

— Я прямо сейчас поеду к тебе. Держись, Аня. Мы разберемся с этим.

И в этот момент дверь в офис секретаря открылась.

— Мы нашли ее! — закричал детектив Джонс. — Она звонит по телефону!

Затем он повернулся ко мне:

— Нам нужно забрать тебя в участок для дальнейшего допроса. Твой парень только что впал в кому. Врачи думают, что он может умереть.

— Бывший парень, — тихо сказала я.

— Аня? Ты все еще у телефона? — спросил мистер Киплинг.

— Да, мистер Киплинг, — ответила я. — Не могли бы вы встретиться со мной не в школе, а в участке?

Меня никогда не пугал вид полицейского участка, и я не особенно волновалась, очутившись там в качестве задержанной. Хоть я и выросла в окружении преступников, меня еще никогда не обвиняли в преступлении.

Копы ввели меня в комнату, где одна из стен была зеркальной, и я предположила, что за мной наблюдают из-за стены. На потолке светила флуоресцентная лампа, а обогреватель, казалось, был включен всегда, вне зависимости от погоды. Полицейские сели по одну сторону стола, а я по другую. С их стороны на столе стоял кувшин воды; мне питье не полагалось. У них были стулья с обивкой, а у меня — складной стул из голого металла. Очевидно, замысел комнаты был в том, чтобы заставить обвиняемого (то есть меня) почувствовать себя некомфортно. Жалкая попытка.

Детективы были те же самые, что и в школе — Фраппе и Джонс, только Кранфорд вышел. Как и раньше, большей частью говорила Фраппе.

— Мисс Баланчина, — начала она, — когда вы в последний раз видели Гейбла Арсли?

— Я не стану отвечать на ваши вопросы, пока не прибудет мой поверенный, мистер Киплинг. Он должен быть здесь через…

И в этот момент в дверь комнаты допросов вошел сам мистер Киплинг. Он был абсолютно лысым, низеньким и немного полноватым, но у него были добрейшие (хоть и слегка навыкате) голубые глаза. От него пахло потом, он задыхался, и я никогда еще не была так рада его видеть.

— Прости, я опоздал, — прошептал он. — Машина попала в пробку, так что мне пришлось бежать.

Он обернулся к двоим детективам:

— Разве так уж необходимо было тащить шестнадцатилетнюю девушку, у которой за душой ни единого ареста, в полицейский участок? Лично мне это кажется несколько чрезмерным, как и температура в комнате!

— Сэр, проходит расследование покушения на жизнь, и обращение с мисс Баланчиной было соответствующим, — сказала Фраппе.

— Спорный вопрос, — ответил мистер Киплинг. — Допрос несовершеннолетней в школе без опекуна или поверенного кажется мне очень сомнительным. Лично я не могу не задаться вопросом, почему полицейское управление Нью-Йорка настаивает, что мальчишка с расстройством желудка — жертва попытки умышленного убийства.

— Мальчик в коме и может умереть, мистер Киплинг. Я бы хотела продолжить расспрашивать мисс Баланчину, так как время играет большую роль, — сказала Фраппе.

Мистер Киплинг кивнул.

— Мисс Баланчина, когда вы в последний раз видели Гейбла Арсли?

— В воскресенье вечером. Он зашел ко мне домой.

— Зачем?

— Он сказал, что чувствует себя неловко после того, что произошло между нами, и хочет, чтобы мы оставались друзьями.

— Что-нибудь еще? — спросила она. — Была ли у его прихода иная причина?

Я понимала, к чему она клонит.

Шоколад. Всегда шоколад.

Я велела Лео уничтожить его, так как хранение шоколада было незаконным, и я не хотела, чтобы у моей семьи были проблемы, если копы вздумают обыскать мой дом. Но что, если полицейские думают, что я отравила Гейбла при помощи шоколада? В таком случае просьба брату могла выглядеть как попытка уничтожить улики. Мне надо было подумать об этом раньше. Мне надо было хорошенько все обдумать, вот только времени не было — все происходило слишком быстро.

В мою защиту можно сказать, что Гейбл вовсе не был пай-мальчиком. Он был богатеньким обжорой и активным потребителем контрабандных товаров. Кто знает, во что он себя втравил? Кроме того, у меня не было причин сомневаться в качестве шоколада Баланчиных. Хотя всю мою жизнь шоколад был запрещен, я никогда не думала, что он может быть отравлен. Папа всегда так бдительно следил за контролем качества… но все-таки папа не управлял шоколадной фабрикой уже очень долгое время.

— Мисс Баланчина, — повторила Фраппе.

Все, что оставалось сейчас, — быть честной.

— Да, была и другая причина. Гейбл хотел знать, есть ли у меня шоколад.

— И он был?

— Да, — сказала я.

Фраппе что-то прошептала Джонсу.

Мистер Киплинг сказал:

— Перед тем как вы двое начнете бурно радоваться, я хочу напомнить, что семья Баланчиных традиционно связана с импортом и экспортом шоколада. Они производят линию шоколада под названием «Особый Баланчина», которая продается в России и Европе, где шоколад не находится под запретом. Естественно, что часть продукции иногда оказывается здесь, так что я не нахожу ничего необычного в том, что в доме у мисс Баланчиной был шоколад.

— Человек, которому она дала этот шоколад, отравился, — заметил Джонс.

— О, вы тоже умеете говорить? — сказал мистер Киплинг. — Даже если мистер Арсли и был отравлен, какие доказательства, что источником яда был именно шоколад? Яд мог попасть в его организм и другими путями.

Фраппе улыбнулась и сказала:

— Вообще-то мы со стопроцентной уверенностью можем утверждать, что отравлен был именно шоколад. Когда мисс Баланчина решила отравить Арсли, она дала ему две плитки шоколада.

— Ваша девочка действовала наверняка, — сказал Джонс.

— Она дала ему две плитки шоколада, но мистер Арсли съел только одну, — продолжила Фраппе. — Его мать нашла вторую плитку в его комнате и немедленно послала ее в лабораторию, где обнаружили, что плитка содержит большое количество фретоксина.

— Ты знаешь, как фретоксин действует на человека, Аня? — спросил Джонс. — Все начинается со слабых болей в желудке. Человека даже не тошнит.

— Бедный мальчик, наверное, подумал, что у него грипп, — вставила Фраппе.

— Но потом отравление начинает прогрессировать, — продолжал Джонс. — А если отложить лечение надолго, в желудке и кишечнике появляются язвы. Печень и селезенка перестают работать, отказывают и другие органы. Тем временем по всей коже вылезают волдыри. В конце концов организм больше не может этого выдерживать; у человека случается сердечный приступ либо начинается сепсис от множества инфекций, которые бушуют в теле. Фретоксин вызывает полный отказ работы всех органов, и, что самое грустное, человеку уже все равно. Он может только молиться, чтобы все это наконец закончилось.

— Чтобы сотворить такое с человеком, надо действительно его ненавидеть, — сказала Фраппе.

— Так ненавидеть, как ты ненавидишь Гейбла Арсли, — закончил Джонс.

— Я не знаю, как фретоксин попал в шоколад! Я бы никогда не отравила Гейбла! — закричала я. Однако в глубине души я понимала, что крики бесполезны. Эту проблему не решить сегодня.

После этого они взяли отпечатки моих пальцев, сделали фотографии и заперли меня на ночь в одиночной камере. На следующий день судья по делам несовершеннолетних должен был решить, куда меня поместить в ожидании суда по делу о покушении на жизнь Гейбла и по менее серьезному делу — о хранении незаконных веществ. Мистер Киплинг думал, что они, вероятно, отошлют меня домой с жучком, вживленным в плечо, так как у меня прежде не было задержаний.

— Возможно, тебе стоит остаться у меня и Кейши на некоторое время, если судья подумает, что бабушка не сможет проследить за тобой, — сказал мистер Киплинг. Кейшей звали его жену.

— Она не будет возражать?

— Нет, ей бы это понравилось. Она порой ужасно скучает по нашей дочери. Так что держись, Аня, — мистер Киплинг говорил это, стоя у решетки камеры. — Я все улажу, обещаю.

Я кивнула, но он меня не убедил.

— Вы должны знать, — прошептала я, — что это Джекс Пирожков дал мне этот отравленный шоколад.

Мистер Киплинг обещал в этом разобраться.

— Давай подождем и не будем говорить полиции о Пирожкове до тех пор, пока у нас не будет больше информации. Они уверены, что ты преступница, так что надо быть осторожными. Мы не должны невольно дать им оружие в руки.

— Я также велела Лео уничтожить остатки шоколада, — продолжала шептать я. — Это было глупо. Я действовала не подумав. Я беспокоилась, что они будут обыскивать дом и найдут контрабанду.

Мистер Киплинг кивнул.

— Я знаю, Лео звонил мне. Полиция как раз постучала в дверь, когда Лео пытался залезть в шкаф Галины. Он бы не успел это сделать.

— Хорошо, — сказала я. — Я рада, что не сделала своего брата соучастником чего бы то ни было.

Мой голос прервался на слове «соучастник», в горле возник комок — было похоже, что сейчас польются слезы. Но все же я не позволила себе плакать.

— Не волнуйся, Аня, — сказал мистер Киплинг. — Проблема непременно будет решена. Я уверен, что всему этому есть логическое объяснение.

Я внимательно посмотрела на него. Лицо мистера Киплинга было очень бледным, с зеленоватым отливом, а глаза сильно покраснели.

— Вы хорошо себя чувствуете?

— Всего лишь немного устал. Сегодня был трудный день. Не волнуйся обо мне. Я хочу, чтобы ты хорошо выспалась, по крайней мере, настолько хорошо, насколько это возможно в полицейском участке.

Он указал на металлическую кровать с тонким, как бумага, матрацем, покрытую колючим шерстяным одеялом.

— Подушка не выглядит так уж плохо, — заметила я. И в самом деле, она была на удивление пухлой.

— Узнаю мою девочку, — сказал адвокат. Он просунул руку сквозь прутья и погладил меня указательным пальцем по щеке. — Увидимся завтра, Анни, в суде. Я останусь в твоей квартире, чтобы убедиться, что у Лео, Нетти и Галины есть все необходимое.

Полицейские забыли забрать мою цепочку с крестом из платины и золота. Я расстегнула ее и вручила мистеру Киплингу; она принадлежала моей матери, и мне не хотелось, чтобы она потерялась или ее украли.

— Для сохранности, — сказала я.

— Я принесу ее тебе завтра утром, — пообещал он.

— Спасибо, мистер Киплинг. Спасибо вам за все.

Под «всем» я подразумевала то, что он даже не спросил, была ли я виновна. Он был уверен, что нет. Он всегда думал обо мне самое лучшее (возможно, в этом и заключалась его работа).

— Всегда пожалуйста, Аня, — сказал он, уходя.

А потом я осталась одна.

Так странно было остаться в одиночестве. Дома всегда был кто-то, кому требовались моя помощь или мое внимание. Мне бы даже понравилось чувство одиночества, не будь я в тюремной камере.

На следующее утро полицейский отвел меня в суд. Даже несмотря на то, что я не знала, что меня ждет, я определенно была рада выбраться из камеры. Светило солнце, и я была полна оптимизма. Возможно, мистер Киплинг был прав, всему произошедшему есть разумное объяснение и я всего лишь немного отдохну от школы. Возможно, худшее, что со мной случится, — большая работа по наверстыванию пропущенного в школе.

Когда я прибыла в суд, мистера Киплинга еще не было. Я не волновалась, хотя он обычно появлялся рано.

Фраппе была в зале суда вместе с какой-то другой женщиной; я решила, что это обвинитель. В 9.01 судья вошла в зал.

— Мисс Баланчина?

Она посмотрела на меня, и я утвердительно кивнула.

— Вы знаете, где ваш поверенный?

— Мистер Киплинг сказал, что он встретит меня здесь. Может быть, он попал в пробку? — предположила я.

— А ваш опекун здесь? — спросила судья. — Я знаю, что ваши родители умерли. Возможно, ваш опекун позвонит адвокату?

Я рассказала ей, что мой опекун — бабушка и что она прикована к постели.

— Печально, — сказала судья. — Я бы предложила начать без поверенного, но так как вы несовершеннолетняя, я предпочту этого не делать. Возможно, следует отложить заседание?

И в этот момент какой-то одетый в строгий костюм парень, по виду чуть старше меня, вошел в зал суда.

— Простите, что опоздал, ваша честь. Я коллега мистера Киплинга. У него случился сердечный приступ, и он не сможет сегодня прийти в суд. Я буду представлять интересы мисс Баланчиной. Меня зовут Саймон Грин.

Он подошел к столу и протянул мне руку.

— Не беспокойся, — прошептал он. — Все будет в порядке. Я не так юн, как выгляжу, и знаю о преступном мире больше, чем когда-либо знал мистер Киплинг.

— С ним все будет в порядке? — спросила я.

— Пока ничего не известно.

— Мисс Баланчина, — спросила судья, — довольны ли вы назначением? Или стоит отложить заседание?

Я обдумала вопрос. По правде говоря, я была совершенно недовольна назначением, но идея отложить заседание совсем не привлекала меня: мне не хотелось провести еще одну ночь в тюрьме или в еще более неприятном месте. Если заседание будет отложено, они, конечно, не пошлют меня на остров Рикерс, но вполне вероятно, что отправят в колонию для несовершеннолетних до тех пор, пока все не выяснится. А помогать Нетти, Лео и бабуле из колонии было бы непросто.

— Я согласна на мистера Грина, — сказала я.

— Хорошо, — сказала судья.

Обвинитель предоставила улики, которые у них были против меня, и судья много раз кивала, как и Саймон Грин. Она закончила свою речь рекомендациями, что делать со мной дальше:

— Мисс Баланчину следует послать в центр «Свобода», где бы она ожидала суда.

Я ждала, что мистер Грин начнет протестовать, но он промолчал.

— Подобная мера кажется мне несколько чрезмерной, — сказала судья. — Девушку еще не признали виновной.

— В обычном случае я бы согласилась с вами, — сказала обвинитель. — Но вы должны принять во внимание тяжесть преступления и то, что жертва может умереть. Также в истории семьи зафиксированы случаи криминального поведения (я начинала ненавидеть эту женщину). Это значит, что она может сбежать, выйдя на поруки.

Я подтолкнула Грина:

— Разве ты ничего не скажешь?

— Мы сейчас слушаем, — прошептал он. — Я скажу больше после того, как услышу все.

Обвинитель продолжала:

— Я уверена, что вы знаете, что ее отец, Леонид Баланчин, был известным преступником, что, возможно, означает, что Аня Баланчина очень хорошо связана…

— Простите меня, Ваша честь, — сказала я.

Судья взглянула на меня, словно пыталась решить, стоит или нет подвергать меня взысканию за нарушение.

— Да? — наконец сказала она.

— Я не понимаю, почему занятия моей семьи имеют отношение ко мне. До сих пор меня ни в чем не обвиняли. Если меня пошлют в центр «Свобода», это приведет к большим сложностям.

— Вы имеете в виду, что вы пропустите школу?

— Нет. — Я сделала паузу. — Я несу ответственность за свою сестру. Моя бабушка больна, и состояние здоровья моего брата… (какое бы тут подобрать слово?) требует внимания.

— Мне жаль это слышать, — сказала судья.

— Мисс Баланчина описывает как раз то, что я и собиралась сказать, — встряла обвинитель. — Больная бабушка — единственный опекун девушки. Если вы позволите Ане Баланчиной вернуться домой, похоже, ее будет некому контролировать.

Судья посмотрела сначала на меня, потом на Саймона Грина и спросила его:

— Можете ли вы описать обстановку в ее доме?

— Хм, простите… я только сегодня получил это дело, и… и… — Он запнулся. — Я специалист в уголовном праве, а не в семейном.

— Ну что же, мне потребуется больше времени, чтобы подумать и найти кого-нибудь, кто действительно разбирается в ситуации, — сказала судья. — В настоящее время я собираюсь отправить мисс Баланчину в центр «Свобода». Не беспокойтесь, мисс Баланчина, это продлится лишь до тех пор, пока мы не выясним всех обстоятельств. Встретимся тут через неделю.

Судья ударила молоточком, и затем мы должны были покинуть зал суда.

Я села на мраморную скамью у входа и попыталась собраться с мыслями и продумать, что мне делать. Я слышала, как обвинитель говорила о том, что мне следует предоставить транспорт до «Свободы».

— Мне очень жаль, Аня, — сказал мне Грин. — Я бы очень хотел, чтобы у меня было больше времени для подготовки.

В какой-то мере в случившемся была и моя вина. Если бы только я промолчала о том, что мне надо заботиться о бабуле, Нетти и Лео! Рассказав о своей ситуации, я только все испортила. В свою защиту могу сказать, что непохоже, будто Саймон Грин собирался предпринять хоть какие-то действия. Кому-то надо было что-то сказать.

— Аня, — повторил он, — мне очень жаль.

— Сейчас нет времени на сожаления, — сказала я. — Мне нужно, чтобы ты кое-что для меня сделал, позвонил кое-кому. У мистера Киплинга должны быть номера. Во-первых, женщине по имени Имоджин Гудфеллоу. Она сиделка моей бабушки. Позвони ей и скажи, что ей надо будет остаться в квартире на весь день. Скажи ей, что мы заплатим ей за работу во внеурочное время в полтора раза больше.

Саймон Грин кивнул.

— Разве тебе не надо это записать? — спросила я. Я ни капли не доверяла этому человеку.

— Я уже записываю, — ответил он, доставая устройство из кармана. — Пожалуйста, продолжай.

Папе не понравилось бы то, что его разговоры записывают, но у меня не было времени волноваться еще и об этом.

— Скарлет Барбер ходит в школу со мной и с моей сестрой. Скажи ей, что ей надо будет провожать Нетти в школу и забирать ее оттуда.

— Да, — сказал он.

— Наконец, мне нужно, чтобы ты позвонил Лео. Скажи ему, что я не хочу, чтобы он работал в Бассейне, потому что мне нужно, чтобы он присматривал за домом. Я не думаю, что он будет спорить, но если вдруг, скажи ему… — Я увидела, что обвинитель и социальный работник направляются ко мне, и потеряла нить рассуждений. Времени оставалось очень мало.

— Да?

— Не знаю, что сказать ему. Скажи что-нибудь, что имело бы смысл.

— Думаю, что смогу найти нужные слова, — сказал Грин.

Социальный работник подошла ко мне.

— Меня зовут мисс Кобравик, — сказала она. — Я отвезу тебя в центр «Свобода».

— Хорошее имя для тюрьмы, — сказала я полушутя.

— Это не тюрьма, а просто место для детей, которые попали в неприятности, — таких детей, как ты.

Миссис Кобравик явно была чрезмерно серьезной особой.

— Да, конечно, — сказала я. Тюрьма — это то место, куда я попаду, если они решат обращаться со мной, как со взрослой, и если я не избавлюсь от обвинения в отравлении Гейбла. Я кивнула Грину: — От тебя ждать вестей?

— Да, — уверил он меня, — я приду к тебе на выходных.

Я смотрела, как он уходит.

— Мистер Грин! — позвала я.

Он обернулся.

— Пожалуйста, передайте мистеру Киплингу мои пожелания скорейшего выздоровления!

И вот тут это случилось. Голос мой прервался на слове «выздоровления», и я начала плакать. Я бы ни за что этого не сделала, но мысль о мистере Киплинге в больнице заставила меня ощутить себя такой одинокой, как никогда в жизни.

— Тише, тише, — говорила миссис Кобравик, — в «Свободе» не так уж плохо.

— Это не… — начала было я, но потом передумала. В конце концов, никто из знакомых мне людей не видел моей слабости.

— Я всегда считала, что самые тяжелые дети проливают больше всего слез, — прокомментировала миссис Кобравик.

Пусть думает что хочет. Папа всегда говорил, что объяснять стоит только тем людям, которые что-то значат для тебя.

VIII Меня посылают в центр «Свобода» и делают татуировку!

Кобравик и я поехали на пароме к «Свободе». Вид с лодки не вдохновлял: несколько невысоких серых бетонных зданий, похожих на бункера, почти без окон, окружали пьедестал. На постаменте была видна пара позеленевших женских ног в сандалиях и подол юбки, сделанные, похоже, из окислившейся со временем меди. Кажется, папа когда-то рассказывал мне, что случилось с исчезнувшей частью статуи (может быть, ее разрезали на части?), но в данный момент я не могла вспомнить. Женщина без верхней части туловища выглядела зловеще. На основании пьедестала было что-то написано, но я смогла разобрать только слова «усталый» и «свободно». Ко мне можно было отнести первое слово, но отнюдь не второе. Весь остров был окружен одним большим забором, который, судя по виткам проволоки сверху, находился под электричеством. Я сказала себе, что пробуду здесь недолго.

— Когда моя мама была еще девочкой, «Свобода» была аттракционом для туристов, — проинформировала меня Кобравик. — Можно было взобраться наверх по платью женщины, а в основании статуи находился музей.

Где они только не находились? В доброй половине заведений возле моего дома раньше располагались музеи.

— Как ты сказала в здании суда? «Свобода» не тюрьма, — продолжала она. — И не надо думать о ней так. Мы очень гордимся центром и предпочли бы думать о нем как о доме.

Я знала, что лучше бы мне попридержать язык, но все же не смогла не спросить:

— Зачем тогда нужен забор под напряжением?

Кобравик сузила глаза; нетрудно было понять, что мой вопрос был ошибкой.

— Чтобы все были в безопасности, — ответила она.

Я промолчала.

— Ты меня слышала? — спросила она. — Я сказала, что забор нужен для того, чтобы все были в безопасности.

— Да, — ответила я.

— Отлично, — сказала Кобравик. — К твоему сведению, вежливым считается дать человеку понять, что ты услышала его ответ на твой вопрос.

Я извинилась и объяснила, что не хотела показаться грубой:

— Я очень устала, и все, что происходит, сбивает меня с толку.

Она кивнула.

— Я рада это слышать. Меня беспокоило, что твоя грубость может быть признаком плохого воспитания. Я очень хорошо осведомлена о твоем прошлом, Аня, о твоей семейной истории. Для меня не было бы удивительно, если бы тебе не хватало воспитания.

Похоже, она пыталась меня спровоцировать, но я не поддалась. Паром уже причаливал к пристани, и я скоро должна была попрощаться с этой женщиной.

— По правде говоря, Аня, твое пребывание здесь может быть как легким, так и трудным. Все полностью зависит от тебя.

Я поблагодарила ее за совет, постаравшись, чтобы это не прозвучало саркастически.

— Когда сегодня утром я услышала о твоей ситуации, я специально предложила перевезти тебя, хотя обычно подобного рода дела не входят в мою компетенцию. Можно сказать, что ты меня заинтересовала. Видишь ли, я ходила в колледж с твоей матерью. Мы не были друзьями, но я часто видела ее в университетском городке, и мне очень не хотелось бы, чтобы ты закончила, как она. Я полагаю, что раннее вмешательство может многое значить в пограничных случаях.

Я глубоко вздохнула и прикусила язык. То есть в буквальном смысле прикусила. Во рту ощущался вкус крови.

Паром остановился, и капитан сообщил, что все идущие в центр «Свобода» могут сойти.

— Что же, спасибо, что привезли меня, — сказала я.

— Я иду с тобой, — ответила она.

Я предполагала, что она работала в суде, а не в «Свободе», но, конечно, это было глупо с моей стороны. Интересно, как она узнала, что меня пошлют сюда, учитывая, как быстро проходило слушание. Неужели моя судьба была предрешена еще до того, как я вошла в здание суда?

— Я здесь директриса, — сообщила мне миссис Кобравик. — Правда, кое-кто за моей спиной зовет меня надзирательницей, — добавила она со странной улыбкой. — Но тебе не стоит брать с них пример.

Как только мы сошли с пристани, моя провожатая повела меня к бетонному зданию под вывеской «Обработка», где нас ждали очень худая блондинка в лабораторном халате и мужчина в желтом рабочем комбинезоне.

— Доктор Хенсен, — сказала Кобравик блондинке, — это Аня Баланчина.

— Привет, — сказала Хенсен, осматривая меня с ног до головы. — Мне надо ее обработать для длительного или для короткого срока?

Кобравик обдумала ответ.

— Мы пока точно не знаем. На всякий случай предположим, что на длительный.

Я понятия не имею, на что была похожа обработка на короткий срок, но обработка на длинный была на тот момент одним из самых унизительных событий за всю мою жизнь. (Примечание: дорогие читатели, эта фраза предвещает, что впереди меня ждали еще более ужасные унижения…)

— Прошу прощения, мисс Баланчина, — сказала доктор Хенсен вежливым, хотя и удивительно бесстрастным тоном, — за прошедшие несколько месяцев у нас было несколько вспышек бактериальных инфекций, так что во избежание подобных случаев наша процедура приема несколько усложнилась. Особенно для долгосрочных жителей, которые будут контактировать с местным населением. Боюсь, эта процедура не будет для вас слишком приятной.

Но я все еще не была готова к тому, что произойдет.

Меня заставили раздеться, и мужчина полил меня из шланга нестерпимо горячей водой. Потом меня поместили в антибактериальную ванную, которая обожгла каждый сантиметр моей кожи, и втерли в волосы то, что, как я думаю, было дезинфицирующим составом. Напоследок была серия из десяти инъекций. Доктор Хенсен сказала, что это были прививки против гриппа, заболеваний, передающихся половым путем, и немного успокоительного, но к тому времени я уже была мыслями где-то в другом месте. Я всегда хорошо умела это делать — отделить свое сознание от ужасов, творившихся в настоящий момент.

Что бы они мне ни дали, похоже, это меня вырубило, так как я проснулась следующим утром на верхнем этаже двухъярусной металлической кровати в ужасно холодной женской спальне. Рука болела в тех местах, куда мне делали уколы, со всего тела словно сняли кожу, в желудке было пусто, а в голове туманно. Мне даже потребовалось время на то, чтобы вспомнить, как я тут очутилась.

Другие обитатели комнаты (или какой специальный термин изобрела для нас Кобравик?) все еще спали. Узкие окна по обеим сторонам комнаты, больше похожие на щели, пропускали внутрь немного предрассветного света. Сейчас из всех моих многочисленных проблем больше всего меня волновал завтрак и то, из чего он будет состоять.

Я села в кровати и проверила, есть ли на мне одежда (я помнила, что во время обработки была голой). Я обнаружила, что одета, и порадовалась этому факту. На мне был темно-синий хлопковый комбинезон — не особенно элегантный, но все-таки лучше, чем возможная альтернатива. Кожу на правой лодыжке жгло, словно после укуса муравья. Я посмотрела вниз и обнаружила, что мне сделали татуировку — крошечный штрихкод, который, по-видимому, связал мою личность с моим формирующимся досье. (Это была общепринятая практика. У папы тоже такой был.)

Прозвучала сирена, и комната превратилась в хаос. Толпа девочек устремилась к выходу. Я слезла с кровати и задумалась, стоит ли следовать за ними или нет. Тут я увидела девочку ярусом ниже меня, которая не присоединилась к всеобщему безумию, так что я спросила ее, что происходит.

Девочка покачала головой и ничего не сказала, но протянула мне блокнот (он висел на кожаном шнуре, обмотанном вокруг шеи). На первой странице было написано: «Меня зовут Мышь. Я немая. Я могу слышать тебя, но мне придется писать в ответ».

— Ой, прости, — сказала я. Я не знала, почему я извиняюсь.

Мышь пожала плечами. Девочка была маленького роста и тихой — прозвище Мышь очень ей подходило. Полагаю, она была возраста Нетти, хотя темные глаза делали ее старше.

— Куда все идут?

Она написала: «В душевую. 1 раз в день. Н

2

О на 10 секунд. Все вместе».

— А почему ты не идешь?

Мышь пожала плечами. Позже я узнала, что это был ее универсальный прием для смены темы, что оказывалось особенно полезно, когда предмет разговора был слишком сложен, чтобы описать его кратко. Она опустила блокнот и протянула мне руку, которую я пожала.

— Меня зовут Аня, — сказала я.

Мышь кивнула и снова взяла блокнот.

«Я знаю», — написала она.

— Как ты узнала?

«Новости». Она подержала блокнот и написала еще: «Наследница шайки отравила бойфренда шоколадом».

Чудесно.

— Бывшего парня, — сказала я. — Какую фотографию они используют?

«Ты в школьной форме», — написала она.

Я носила школьную форму с тех пор, как стала ходить в школу.

«Недавнюю», — добавила она.

— Кстати, я невиновна, — сказала я.

Она подняла на меня темные глаза.

«Все тут невиновны».

— А ты?

«Только не я. Я виновна».

Мы не знали друг друга достаточно долго, чтобы спросить, что же она сделала, так что я сменила тему на более насущную.

— Где тут можно поесть?

На завтрак была овсянка, на удивление съедобная, или я просто была очень голодна.

Столовая в женском исправительном учреждении была очень похожа на столовую в школе, то есть существовала иерархия, кто где сидел, и более влиятельные клики или шайки занимали лучшие столы. Похоже, Мышь не принадлежала ни к одной из них, так что мы с ней ели в одиночестве за столом, который, похоже, считался самым плохим — в задней части столовой, дальше всех от окон и ближе всех к мусорным бакам.

— Ты тут ешь каждый день? — спросила я.

Мышь пожала плечами.

Она была немой, но в остальном казалась нормальной. Я задалась вопросом, почему она сидела одна: было ли это ее сознательным выбором, или другие подвергли ее изоляции из-за немоты, или просто она была в «Свободе» новичком, как и я.

— Сколько ты уже тут?

Она отложила ложку и написала: «198 отбыла. Осталось 802».

— Срок в тысячу дней. Это долго, — сказала я. Отменно идиотский комментарий. Один взгляд в глаза Мыши — и вы увидите, как долго может длиться тысяча дней.

Я собиралась извиниться, что сморозила такую глупость, когда оранжевый пластмассовый поднос ударил Мышь сзади по затылку, забрызгав ее волосы и лицо овсянкой.

— Следи за собой, Мышь, — сказала девушка, держащая поднос. Саркастический голос принадлежал высокой, поразительной (в обоих смыслах слова) девушке с длинными прямыми темными волосами. Ее сопровождали тучная блондинка и невысокая, но крепкая девушка, чья бритая голова была целиком покрыта татуировками. Татуировки были в виде переплетенных слов, складывающихся в завораживающий узор.

— На что пялишься? — спросила Бритая Голова.

«На твои классные татуировки», — хотелось мне сказать, но я промолчала.

(Между прочим: неужели вы считаете, что можно нанести на череп татуировки в виде слов и никто не попытается их прочесть?)

— Что с тобой, маленькая мышка? Кошка съела твой язык? — спросила та, что держала поднос.

Блондинка ответила:

— Она не может тебя слышать, Ринко. Она типа глухая.

— Нет, она не может только говорить. В этом разница, Кловер. Не будь невеждой, — сказала Ринко. Она наклонилась над ухом Мыши: — Она слышит все-все, что мы говорим. Ты можешь говорить, если хочешь, не так ли?

Мышь, конечно, промолчала.

— Ну, я хотела посмотреть, не обдурю ли я тебя, — продолжала Ринко. — С твоим проклятым языком все в порядке. Но ты просто сидишь сзади, не так ли? Смотришь на нас всех свысока, думаешь, что ты лучше всех, когда на самом деле ты никто?

— Убийца ребенка, — прошипела татуированная.

— Неужто ты не хочешь написать мне любовную записочку? — сказала Ринко, потянув на себя блокнот, который висел на шее у Мыши.

— Эй! — вскрикнула я. Компания в первый раз посмотрела на меня. Я переключилась на более юмористический тон и сказала: — Как она может написать тебе письмо, если ты держишь ее записную книжку?

— Посмотрите-ка, у Мыши завелась новая симпатичная подружка, — сказала Ринко. Она изучила мое лицо. — Эй, я тебя знаю. Тебе стоит сесть с нами.

— Мне и тут хорошо, спасибо.

Ринко покачала головой.

— Послушай, ты не знаешь, как тут все устроено, так что я притворюсь, что ничего не слышала. Мышь не твой друг, а тебе тут понадобятся друзья.

— Я рискну, — сказала я.

Блондинка, Кловер, устремилась ко мне. Ринко повела рукой, и та повиновалась.

— Оставьте ее, — потребовала Ринко. — Ты и я — мы будем хорошими друзьями. Ты просто этого еще не знаешь.

После того как Ринко и ее компания вышли за пределы слышимости, Мышь написала мне: «Не будь дурой. Ты мне ничего не должна».

— Верно, — сказала я. — Но я не люблю наезды.

Мышь кивнула.

— Знаешь ли, хоть ты и маленькая, ты все же должна пытаться защищать себя. Такие люди питаются теми, кого считают слабаками.

Ее взгляд показал мне, что я не сказала ей ничего нового.

— Почему же ты это терпишь?

Она пару секунд обдумывала мой вопрос, потом написала: «Потому что я это заслужила».

В течение рабочей недели в «Свободе» были занятия, а в субботу был день посещений. Ко мне пришло несколько человек, но правило гласило, что за раз можно было пообщаться только с одним посетителем.

Первым был Саймон Грин. Я спросила его, как мистер Киплинг, на что он ответил: «Стабильно». Он был все еще подключен к аппарату искусственного дыхания и недоступен для консультации. «К сожалению», — добавил Грин.

Да, действительно к сожалению. Хоть я и беспокоилась о мистере Киплинге, но меня не меньше волновали моя семья и собственные дела.

— Я сделал все звонки согласно твоим инструкциям, Аня, — сказал Грин. — Все устроено. Миссис Гудфеллоу согласилась остаться. Мисс Барбер будет приводить твою сестру в школу и забирать ее оттуда. Твой брат в настоящий момент не работает в Бассейне. Также я говорил с твоей бабушкой… — Его голос затих. — Кажется, ее ум…

— Слабеет, — закончила за него я.

— На тебе одной все держится, верно? — спросил он.

— Да, — ответила я. — И поэтому я никогда бы не отравила Гейбла Арсли. Я не могу позволить себе такой риск.

— Давай поговорим об Арсли, — сказал он. — Есть ли у тебя мысли насчет того, как яд попал в шоколад?

— Да. Джекс Пирожков принес коробку в наш дом. Думаю, шоколад предназначался для моей семьи. Гейбл получил его по ошибке.

— Я знаю Джекса. Он никто, пустое место в организации Баланчиных. Его считают добродушным и чрезвычайно мягким, — ответил Саймон. — Почему же он хотел отравить тебя и твоих родных?

Я рассказала ему, что Пирожков крутился вокруг моего брата в течение долгого времени и что это он пытался устроить Лео на работу в Бассейн.

— Может быть, он подумал, что убийство детей Леонида Баланчина будет своего рода символическим жестом? Проверьте, не был ли он врагом папы.

Саймон задумался, потом покачал головой.

— Сомнительно. Но его поведение все же очень подозрительно, и мне определенно надо поговорить с мистером Пирожковым. Не хочешь ли прослушать дело, которое государство завело против тебя?

Вот основные пункты:

Я дала Гейблу не одну, а целых две плитки отравленного шоколада.

Ранее я совершила против него акт насилия (инцидент с лазаньей).

Слышали, как я ему угрожала.

У меня был мотив (я была зла на него за то, что он меня бросил, либо за то, что пытался меня изнасиловать, — смотря какой истории поверят).

Я просила брата уничтожить улики.

— Откуда взялся последний пункт? — спросила я.

— Когда копы появились в вашей квартире, Лео доставал шоколад из шкафа. Брат ничего не сказал, но его поведение сочли подозрительным. Конечно, они конфисковали партию целиком.

— Единственная причина, по которой я просила его убрать шоколад, — та, что у бабушки были бы неприятности из-за хранения нелегального продукта!

— У нее их не будет, — пообещал Саймон. — Они будут обвинять в хранении тебя. Но не беспокойся, никто не попадает в тюрьму или колонию несовершеннолетних за хранение шоколада. Что-то во всем этом деле плохо пахнет. И несмотря на мое неудачное выступление в суде в четверг, я доберусь до сути, — уверил меня Саймон. — Тебя оправдают, и ты отправишься домой, к Галине, Нетти и Лео.

— Как получилось, что ты работаешь на мистера Киплинга?

— Я обязан ему жизнью, Аня. Я бы рассказал тебе все, но не хочу предавать его доверие.

Подобную причину я могла уважать. Я внимательно осмотрела Саймона Грина. У него были очень длинные ноги и руки, в костюме он выглядел как паук-долгоножка. Кожа его была очень бледной, словно он проводил свою жизнь не то что в помещении, а под землей. Его глаза были скорее зелеными, чем голубыми, и они казались задумчивыми, нет, даже умными. Я позволила себе немного порадоваться, что такой человек на моей стороне.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать семь, — сказал он. — Но я закончил юридический колледж с отличием, и я быстро учусь. Однако дела мистера Киплинга сложны, если не сказать более, и я прошу прощения, что знал так мало о твоей ситуации. Я стал его партнером только прошлой весной.

— Да, кажется, он упоминал, что кого-то нанимает, — сказала я.

— Мистер Киплинг полон желания защитить тебя, и он планировал представить нас друг другу после того, как я проработаю на него год. Мы оба надеялись, что когда-нибудь я стану его преемником, но никто из нас не думал, что это случится так скоро.

— Бедный мистер Киплинг.

Грин посмотрел вниз, на свои руки.

— Хоть я и не желаю оправдывать себя, я думаю, что частично моя некомпетентность в суде может быть приписана шоку в связи с неожиданным поворотом в здоровье мистера Киплинга. Я снова приношу извинения. Как тут с тобой обращаются?

Я сказала, что не хотела бы это обсуждать.

— Я хочу, чтобы ты знала, что моя главная цель — вытащить тебя отсюда. — Он покачал головой. — Если бы я лучше работал, они бы никогда не послали тебя сюда.

— Спасибо, мистер Грин.

— Пожалуйста, зови меня Саймоном.

(Все же мне больше нравилось «мистер Грин».)

Мы пожали друг другу руки. Его пожатие не было ни слишком сильным, ни слишком слабым, а ладонь была суха. Не могу не отметить, что этот человек знал, как надо приносить извинения.

— У тебя есть еще посетители, не буду отбирать у них время, — сказал Саймон.

Другими посетителями в этот день были Скарлет и Лео, но я уже почти хотела, чтобы ни один из них не пришел. Посетители утомляли. Они оба хотели уверений, что со мной все в порядке, а это было не в моих силах. Скарлет сказала, что Нетти тоже хотела прийти, но она ей отказала. «И Вин тоже», — добавила она. В обоих случаях она интуитивно сделала верный выбор.

— Твои фотографии во всех выпусках новостей, — проинформировала она меня.

— Я слышала.

— Ты стала знаменитостью.

— Печально известной знаменитостью, похоже.

— Бедняжка. — Скарлет потянулась поцеловать меня в щеку, и надсмотрщик закричал: — Никаких поцелуев!

Скарлет захихикала.

— Должно быть, он подумал, что я твоя девушка. Кстати, твой адвокат довольно симпатичный.

Похоже, она встретила его в зале ожидания.

— Ты всех считаешь симпатичными.

Меня не беспокоило, был ли мой адвокат симпатичным; меня заботила только эффективность его работы.

После того как ушли посетители, ко мне приблизилась миссис Кобравик. Одета она была гораздо более нарядно, чем вчера, — на ней было приталенное бежевое платье, жемчуга, она накрасилась, а волосы были уложены в стиле, который вроде бы называется «французский узел».

— Правило гласит, что девушке дозволяется принимать только двоих посетителей, но я сделала для тебя исключение, — сказала она.

Я уверила ее, что я не знала об этом, и пообещала, что такого больше не повторится.

— Не стоит, Аня. Простой благодарности вполне достаточно.

— Благодарю вас, — сказала я. Однако было неприятно, что я оказалась обязанной этой женщине.

— Я видела твоего брата чуть раньше. Я слышала, что он отстает в развитии, но он показался мне совершенно нормальным.

Я не желала обсуждать Лео с этой женщиной.

— Он чувствует себя лучше, — сказала я.

— Я вижу, что предмет нашего обсуждения неудобен для тебя, но я твой друг, и ты должна чувствовать себя свободно в обсуждении этого или любого другого дела со мной. Как прошла процедура принятия?

Похоже, «принятием» она называла то, что случилось со мной в четверг.

— Словно окунулась в Средневековье, — сказала я.

— Средневековье? — Она засмеялась. — Ты странная девушка.

Я промолчала.

Тут подошла женщина с камерой и спросила:

— Могу ли я сделать фотографию для нашего информационного бюллетеня, миссис Кобравик?

— Ох, да! Ну, полагаю, никто не может избежать требований общественности.

Миссис Кобравик приобняла меня за плечи. Сверкнула вспышка. Я надеялась, что я выгляжу достойно, хотя и сомневалась в этом. Я знала, как делаются такие вещи. Фотографию продадут, и я подозревала, что через пару дней, если не часов, эта фотография очутится рядом с моей школьной фотографией в выпуске новостей.

— Как вы думаете, сколько вы за нее получите? — спросила я.

Кобравик поиграла ниткой жемчуга.

— Получу за что?

Я знала, что мне стоит остановиться, но продолжала:

— За фотографию. Мою фотографию.

Она прищурила глаза:

— Ты очень циничная юная леди, не так ли?

— Да, возможно, это так.

— Циничная и неуважительная. Возможно, пока ты тут, с этим стоит поработать. Надзиратель!

Появился мужчина-надзиратель.

— Да, мадам?

— Вот мисс Баланчина. Она вела очень привилегированный образ жизни, и, полагаю, получит некоторую пользу от пребывания в подвале.

Она ушла, оставив надзирателя со мной.

— Похоже, ты здорово вывела ее из себя, — сказал он, когда она вышла из зоны слышимости.

Меня провели на несколько лестничных пролетов вниз, в подвал здания. Тут пахло гнилью, а также прекрасным сочетанием экскрементов с плесенью. Хотя я никого не видела, слышались стоны и царапанье, перемежаемые внезапными криками. Надзиратель оставил меня в крошечной, очень грязной комнате без света, куда почти не поступало воздуха. Тут даже было негде стоять, можно было только сидеть или лежать, словно в собачьей конуре.

Я спросила:

— Как долго я тут пробуду?

— Зависит от ее расположения, — ответил он, закрывая дверь и запирая меня внутри. — Скорее всего, пока миссис Кобравик не решит, что ты усвоила урок. Ненавижу эту поганую работу. Постарайся не сойти с ума, девочка.

Это были последние слова, что я слышала за очень долгое время.

Охранник дал мне хороший совет, которому, впрочем, почти невозможно было следовать.

В отсутствие визуальной информации ум начинает изобретать все, что могло бы его стимулировать. Я чувствовала, как крысы бегают по ногам, как тараканы ползают по предплечьям, мне казалось, что я чувствую запах крови, что у меня онемели ноги, у меня болела спина, и я была испугана до полусмерти.

Как я дошла до такого?

Мне снились кошмары, слишком страшные, чтобы их описывать — Нетти стреляют в голову в центральном парке, Лео снова и снова разбивает голову в кровь на ступеньках «Маленького Египта». И я, всегда за решеткой, не могу ничего сделать.

Однажды я проснулась от чьего-то крика. Только через некоторое время я поняла, что это кричу я сама.

За время, проведенное в подвале, я поняла кое-что о безумии (хотя не думаю, что такова была цель миссис Кобравик). Люди сходят с ума не потому, что они сами по себе сумасшедшие, а потому, что в какой-то момент безумие — лучший выбор. В некотором смысле сойти с ума было бы легче, потому что тогда мне не пришлось бы здесь находиться.

Я потеряла счет времени.

Я молилась.

Я потеряла счет времени.

Везде воняло мочой.

Похоже, запах исходил от меня, но я старалась не думать об этом.

Единственным признаком человеческого присутствия была зачерствевшая булочка и металлическая кружка с водой, которые просовывали через окошко в двери. Я не знала, с каким интервалом их приносили.

Прошло четыре булочки.

Потом пять.

На шестой булочке дверь отпер другой человек.

— Ты можешь идти, — сказала надзирательница.

Я не шевелилась, подозревая, что это могла быть галлюцинация.

Она направила фонарик на мое лицо; от света заболели глаза.

— Я сказала, что ты можешь идти.

Я постаралась двинуться к выходу, но обнаружила, что не могу пошевелить ногами. Она вытащила меня за руки, и ноги чуть отошли.

— Мне просто надо сесть, — прокаркала я. Голос звучал как чужой, горло было настолько сухим, что было тяжело говорить.

— Давай, милая, — сказала надзирательница. — С тобой все будет в порядке. Я отведу тебя помыться, и потом ты можешь идти.

— Идти? — Мне пришлось опереться на нее. — Вы имеете в виду, что я могу выйти из подвала?

— Нет, выйти из «Свободы». Тебя отпускают.

IX У меня появляется влиятельный друг и враг

Я считала, что по самой скромной оценке пробыла в подвале не менее недели, хотя не удивилась бы, окажись этот срок месяцем или даже больше.

На самом деле прошло всего семьдесят два часа.

Похоже, за это время многое случилось.

Выбраться из подвала оказалось много труднее, чем спуститься туда. Странно, что находиться в сидячем и лежачем положении оказалось так изнурительно; теперь я лучше понимала бабулю и посочувствовала ей.

Надзирательница, которую звали Кьюстина, отвела меня в индивидуальную душевую кабинку.

— Тебе надо вымыться, — сказала она. — С тобой хотят поговорить.

Я кивнула. Я все еще чувствовала себя так странно, что даже не подумала спросить, кто меня ждет и как все это произошло.

— В душевой есть таймер? — спросила я.

— Нет, мойся столько, сколько надо.

По дороге в душ я мельком увидела свое отражение. Я выглядела дико. Волосы были всколочены и спутаны. Глаза покраснели, и темные крути под ними больше походили на синяки. Руки и ноги были покрыты настоящими синяками (не забудем еще и татуировку на лодыжке). Ногти были поломаны и в крови — я даже не помнила, что пыталась рыть землю, но, похоже, это было единственное объяснение. Я была вся в грязи и только в душе поняла, как ужасно от меня пахло.

Так как за душ я не платила, он был очень, очень длинным. Возможно, самым длинным за всю мою жизнь.

Когда я вышла, на скамье в душевой была разложена моя школьная форма. Кто-то ее выстирал и даже начистил мне ботинки.

Одевшись, я почувствовала, что, похоже, немного похудела. Юбка, которая сидела как влитая пару дней назад, сейчас стала широка в талии и сползала на бедра.

— Миссис Кобравик хочет увидеть тебя перед тем, как ты уйдешь.

— Ох. — Я вовсе не горела желанием снова видеть эту женщину. — Кьюстина, вы случайно не знаете, почему меня освобождают?

Она покачала головой.

— Я не знаю всех подробностей и не знаю даже, имею ли право обсуждать это с тобой.

— Ладно.

— Хотя, — прошептала она, — в новостях передавали, что люди по всему городу стали попадать в больницы с отравлениями шоколадом, так что…

— Господи Иисусе, — сказала я и перекрестилась. Эти новости означали, что фретоксином была заражена вся поставка. Жертвой был не только Гейбл. Он стал первым только потому, что наша семья раньше всех получила шоколад. Теперь вопрос был не в том, отравила ли я Гейбла, а в том, кто отравил всю поставку «Особого Баланчина». Подобные дела расследуются годами.

Оказывается, я пользовалась частной ванной миссис Кобравик, и как и говорила Кьюстина, она ждала меня в гостиной, которая находилась дальше по коридору.

На миссис Кобравик было простое черное платье, словно она была в трауре. Она восседала на краешке подобающе строгого черного стула с высокой спинкой. В тишине раздавалось только постукивание ее ногтей по стеклянному журнальному столику.

— Миссис Кобравик?

— Подойди, Аня, — сказала она тоном, который значительно отличался от того, которым она недавно со мной говорила. — Присядь.

Я сказала, что лучше постою. Я очень устала, но не хотела выглядеть больной. Кроме того, длительное общение с Кобравик было тем еще наслаждением, а стояние на ногах ему препятствовало.

— Ты выглядишь усталой, дорогая. Кроме того, сидеть вежливо, — сказала она.

— Я провела три последних дня сидя, мэм, — сказала я.

— Это ироническое замечание?

— Нет. Это констатация факта.

Она улыбнулась. У нее была очень широкая улыбка, показывающая все зубы, при которой губы почти полностью исчезали.

— Я уже вижу, как ты собираешься все разыграть, — сказала она.

— Разыграть?

— Ты думаешь, что тут с тобой плохо обращались.

«Да неужели», — подумала я.

— Но я всего лишь хотела помочь тебе, Аня. Все говорило о том, что ты останешься тут на очень долгое время — против тебя было так много улик, — и я решила, что будет проще, если я буду построже с новоприбывшими. Это моя неофициальная политика. Таким образом девушки понимают, чего от них ожидают. Особенно те, которые ранее находились в таком привилегированном положении, как ты…

Больше я не могла это слушать.

— Вы все продолжаете рассказывать о моем привилегированном положении. Но вы не знаете меня, миссис Кобравик. Возможно, вы считаете, что знаете кое-что обо мне. Что-то, что вы прочли о моей семье в газетах, и все в таком роде, но вы действительно не знаете главного.

— Но… — начала она.

— Вы знаете, некоторые девочки не виновны. И даже если бы они были виновны, что бы они ни сделали — это все в прошлом, и сейчас они изо всех сил стараются как-то идти дальше. Так что, может быть, вам стоит обращаться с людьми на основании ваших личных впечатлений. Может быть, это стало бы отличной неофициальной политикой.

И я повернулась, чтобы уйти.

— Аня! Аня Баланчина!

Я не обернулась, но слышала, как она быстро идет ко мне. Через пару секунд ее рука, словно клешня, сжала мою.

— Что?

Она стиснула мне руку.

— Пожалуйста, не говори своим друзьям в офисе окружного прокурора, что с тобой плохо обращались. Мне не нужны неприятности. Я была… я была глупа, не зная, что у твоей семьи до сих пор есть связи.

— У меня нет друзей в офисе окружного прокурора, — сказала я. — Но даже если бы и были, навлечение на вас неприятностей — на последнем месте в моем списке дел. Чего бы мне действительно хотелось, так это никогда больше в жизни не видеть ни вас, ни этого места.

— А как же Чарльз Делакруа?

Отец Вина?

— Я никогда его не встречала.

— Он ждет тебя снаружи. Он хочет лично отвезти тебя на Манхэттен. Ты счастливица, Аня, у тебя такие могущественные друзья, а ты даже не знаешь об этом.

Отец Вина должен был встретить меня в Прощальной комнате, предназначенной для тех, кто покидал «Свободу». Она была более тщательно обставлена, чем любое другое помещение в центре, возможно, за исключением личных комнат миссис Кобравик: мягкие кушетки, медные лампы и в рамках на стенах — черно-белые фотографии иммигрантов, прибывающих на остров Эллис. Миссис Кобравик ждала вместе со мной. Я бы предпочла ждать одна.

Я думала, что столь влиятельного человека будет сопровождать свита, но отец Вина прибыл один. Он выглядел словно супергерой без плаща. Чарльз Делакруа был повыше ростом, чем Вин, а его нижняя челюсть была такой массивной, словно он привык разгрызать деревья и камни. Руки его были большими и сильными, но гораздо более мягкими, чем у Вина — никаких следов физической работы.

— Должно быть, ты Аня Баланчина, — сказал он бодро. — Меня зовут Чарльз Делакруа. Давай поедем на пароме вместе?

Он держался так, словно сопровождать наследницу мафии на пароме в Манхэттен было для него самым приятным занятием.

Миссис Кобравик сказала медовым голосом:

— Мы так польщены вашим визитом в наш центр, мистер Делакруа. Я Эвелин Кобравик, директриса.

Делакруа протянул ей руку.

— Да, конечно, как грубо с моей стороны. Рад встретить вас, миссис Кобравик.

— Возможно, вы решите ознакомиться с нашим центром?

— К сожалению, сегодня на это нет времени. Но нам определенно стоит это сделать в будущем.

— Я буду очень рада. Я бы очень хотела показать вам «Свободу». Мы очень гордимся нашим скромным заведением. На самом деле для нас это скорее дом. — Она выделила последнее замечание скромным смешком.

— Дом? — повторил Делакруа. — Так вы его называете?

— Да, — сказала она. — Возможно, это выглядит глупо, но я в самом деле так думаю.

— Не глупо, но, пожалуй, чуточку лицемерно. Видите ли, я вырос в одном из таких заведений — не в исправительном учреждении, а в приюте. И поверьте мне, те, кто заперт в этих стенах, не думают о них как о доме.

Он перевел свой пристальный взгляд на меня.

— Но вам повезло. Так как моей спутницей в пути будет мисс Баланчина, я уверен, она способна описать достоинства «Свободы» на обратном пути.

Я кивнула, но не сказала ничего. Мне не хотелось подкидывать Кобравик тему для разговора. Я скрестила руки, и Делакруа заметил, что одна из отметин от уколов воспалилась и сочится гноем.

— Это случилось здесь? — спросил он тихо.

— Да. — Я спустила рукав пониже. — Но болит несильно.

Он перевел взгляд на мои руки и увидел содранную кожу на пальцах.

— И это, полагаю, тоже.

Я промолчала.

— Интересно, миссис Кобравик, такого ли рода травмы получают дети у себя дома. — Он взял меня за руку. — Да, давайте договоримся об осмотре. Хотя, если задуматься, я, пожалуй, предпочту не предупреждать о своем визите заранее.

— Ваша предшественница никогда не подвергала сомнению методы, при помощи которых я управляю «Свободой»! — воскликнула она.

— Я не моя предшественница, — ответил он.

По пути назад в Манхэттен Делакруа сказал мне:

— Страшное место. Я рад, что ушел оттуда. Думаю, что ты тоже.

Я кивнула.

— Ужасная женщина, — продолжал он. — Такие миссис Кобравик постоянно мне встречаются. Ограниченные бюрократы, обожающие свою долю власти.

Он покачал головой.

— Почему вы ничего не сделаете со «Свободой»? — спросила я.

— Когда-нибудь придется это сделать. Но у этого города столько серьезных проблем, а у меня просто нет возможности справиться со всем сразу. «Свобода» — тяжелый случай, как и эта женщина. Но, в конце концов, до поры до времени это стабильные тяжелые случаи.

Он смотрел вдаль поверх перил.

— Это называется «приоритеты», девочка.

Что такое «приоритеты», я понимала очень хорошо. На этом принципе была построена вся моя жизнь.

— Я хочу извиниться за то, что тебя вообще послали в «Свободу». Это было ошибкой. Люди в моем офисе пришли в возбуждение при мысли о несовершеннолетней отравительнице, а когда узнали, что ты дочь Леонида Баланчина, волнение перешло в истерику. Они хотели как лучше, но… Через пару дней ты будешь полностью чиста. Твой поверенный, мистер Грин, бился за тебя как лев. Кстати, молодой человек… его зовут Гейбл?

Я кивнула.

— У него изменения к лучшему. Впереди долгая реабилитация, но он определенно поправится.

— Рада это слышать, — сказала я слабо. Я чувствовала себя словно под анестезией, как будто это была не я.

— Ты ходишь в школу с моим сыном? — спросил Делакруа.

— Да, — сказала я.

— Он очень тебя ценит.

— Я тоже его ценю.

— Да, этого я и боялся.

Он повернулся и взглянул мне в глаза.

— Слушай, Аня, — ты не против, если я буду звать тебя Аней?

— Нет.

— Итак, Аня, я вижу, что ты очень разумная молодая девушка. Как я это понял? В «Свободе» у тебя была возможность в моем присутствии уничтожить миссис Кобравик, но ты этого не сделала. Ты твердо шла к своей цели — выходу из этого места. Я восхищаюсь тобой. Рассудительность — то, чего не хватает моему сыну. И я вижу, почему ты можешь нравиться Вину. Ты очень привлекательная девушка с романтическим прошлым, если не сказать больше. Но ты никогда не сможешь стать девушкой моего сына.

— Я не поняла вас.

— Я не могу позволить, чтобы ты начала встречаться с Вином. Мы оба реалисты, Аня, так что, думаю, ты меня поймешь. Моя работа — очень трудная штука. По правде говоря, как бы я ни хотел вычистить этот город, я все равно могу потерпеть неудачу.

Он склонил голову, словно под грузом ответственности.

— Давай начнем снова. Ты знаешь, как называли мою предшественницу, Аня? «Копилка». Это прозвище она получила потому, что засовывала свои загребущие ручки во множество чужих карманов, включая — стоит отметить — шоколад Баланчиных.

— Я ничего об этом не знала.

— Конечно нет. С какой стати тебе об этом знать? Ты не подписываешь чеки, ты никто. А, скажем вежливо, интересы моей предшественницы были весьма обширны. Вот как это работает: лимитированное потребление и ограничения, пусть даже из лучших побуждений (хотя порядком бессмысленные), ведут к возникновению черного рынка, а черный рынок порождает бедность, загрязнения и, конечно, организованную преступность, и в итоге наше правительство превращается в место, где процветают «копилки» всех мастей. Но меня никогда не будут звать «копилкой». Моя цель — вышвырнуть всех этих бюрократов. Но если мой сын будет встречаться с дочкой Леонида Баланчина, известного шоколадного босса, это будет неправильно. Это будет ударом по моей надежности в глазах людей. Я не могу позволить себе получить такой удар. Это не твоя вина, и я бы очень хотел, чтобы наш мир был совсем другим местом. Но люди… люди предубеждены, Аня. Они поспешны в суждениях. Я уверена, что ты знаешь это лучше, чем кто бы то ни было.

— Мистер Делакруа, боюсь, что вас ввели в заблуждение. Мы с Вином только друзья.

— Отлично. Я надеялся, что ты это скажешь, — сказал отец Вина.

— Кроме того, если вы не хотите, чтобы я встречалась с Вином, почему бы вам не сказать об этом ему самому? — спросила я. — Вы же его отец, не я.

— Если я запрещу ему, он только захочет тебя еще больше. Мой сын — хороший мальчик, но упрямец, романтик и идеалист. Его жизнь была слишком легкой, и он не настолько практичен, как ты и я.

Судно подало сигнал. Мы были почти у пристани.

— Итак, мы заключили соглашение? — спросил меня Чарльз Делакруа. Он протянул мне руку для пожатия.

— Мой отец всегда говорил, что не стоит заключать соглашение до тех пор, пока не будешь точно знать, что с этого получишь, — сказала я.

— Хорошая девочка, — сказал он. — Я восхищаюсь твоим характером.

Судно пришвартовалось к пристани. Я видела, что Саймон Грин ждет меня на берегу. Собрав все оставшиеся у меня силы, я побежала к нему, прочь от Чарльза Делакруа.

Чей-то незнакомый голос прокричал:

— Это она! Это Аня Баланчина!

Я обернулась на голос и была ослеплена взрывом вспышек фотоаппаратов. Когда ко мне вернулось зрение, я увидела синюю цепь из полицейских справа от того места, где стоял Саймон Грин. Полицейские сдерживали как минимум человек пятьдесят репортеров и папарацци, выкрикивающих вопросы одновременно.

— Аня, посмотри сюда!

Вопреки своему желанию, я посмотрела на них.

— Как тебе «Свобода»?

— Как каникулы, — ответила я.

— Ты собираешься предъявить городу иск за неправомерное заключение?

Я почувствовала, как Чарльз Делакруа положил мне руку на плечо. Вторая волна вспышек.

— Люди, посторонитесь. Мисс Баланчина была очень храброй и очень нам помогла, и я могу себе представить, как бы она хотела попасть домой, к семье. Конечно, вы можете задать все вопросы лично мне, — сказал он.

— Мистер Делакруа, известно, как поставка шоколада оказалась отравлена?

— Расследование все еще ведется — вот все, что я могу пока сказать. Но могу добавить со стопроцентной уверенностью, что мисс Баланчина невиновна.

— Мистер Делакруа, пару слов о здоровье окружного прокурора Силверстайна. Он не появлялся на людях уже много недель.

— Я не имею привычки обсуждать здоровье моего босса.

— Считают ли вас реальным окружным прокурором?

Делакруа рассмеялся.

— Когда меня повысят, вы первый об этом узнаете.

Пока Чарльз Делакруа говорил с прессой, я смогла ускользнуть.

Саймон Грин нанял для меня машину. В нынешние времена это было роскошью — почти все пользовались общественным транспортом или ходили пешком, — и я оценила жест. Последний раз я ездила в частном автомобиле, когда Гейбл и я собирались на школьный бал, а до того — на похороны папы.

— Я подумал, что тебе нужно немного уединения, — сказал Грин и открыл для меня дверь автомобиля.

Я кивнула.

— Прошу прощения, я не думал, что тут устроят такой цирк. Что к тебе проснется такой интерес.

— Возможно, Чарльз Делакруа хотел устроить фотосессию, — сказала я, усаживаясь на кожаное сиденье.

— Да, похоже, ты права, — согласился Саймон. — Хотя сегодня утром, когда я по телефону обговаривал с ним детали твоего освобождения, он мне показался очень хорошим человеком — как только я смог пообщаться с ним лично.

— Он таков, каким ты желаешь его видеть, — сказала я.

Машина поехала. Я прислонила голову к окну.

— Мистер Киплинг велел мне вернуть это тебе. — Саймон положил цепочку с крестом мне в руку.

— О, спасибо, — поблагодарила я. Я обернула цепочку вокруг шеи, но не смогла ее застегнуть — мои больные пальцы не справились с крошечным механизмом.

— Позволь мне, — предложил он. Он поднял мои волосы, и его пальцы слегка коснулись моей шеи сзади. — Готово, — сказал он. — Должно быть, ты очень устала, Аня. У меня с собой еда, если хочешь.

Я отрицательно покачала головой.

— А есть немного воды?

Он вручил мне термос, и я осушила его одним большим глотком. Часть воды пролилась через углы рта, и я почувствовала себя виноватой.

— Ты умирала от жажды, — прокомментировал он.

— Да, я… — И тут внезапно я поняла, что меня сейчас стошнит. Я нажала кнопку, опустила стекло и смогла оставить большую часть за пределами машины. — Мне очень стыдно, мне не стоило пить так много. Похоже, я обезвожена.

Саймон кивнул.

— Не извиняйся. Когда все завершится, я лично напишу жалобу о том, как с тобой обращались в «Свободе».

Я не могла больше думать об этом, так что сменила тему:

— Как это произошло? Я имею в виду мое освобождение.

— В течение недели в городские больницы поступало все больше и больше пациентов с отравлением фретоксином. Думаю, число заболевших превысило сотню, так что стало очевидно, что яд был во всей поставке.

Я кивнула.

— Но мне все еще не удавалось заставить кого-либо в офисе окружного прокурора выслушать меня. Мистер Киплинг — человек со связями как в твоей семье, так и в правоохранительных органах. Мне люди не доверяли. И несмотря на то, что ты дочь Леонида Баланчина, никто в организации также не хотел помочь. Не то чтобы они вообще не хотели помочь, просто время было самым неподходящим. У них была собственная большая проблема — ведь яд был в их шоколаде.

— Должно быть, ты был очень настойчив, — сказала я. — Спасибо.

— Ну, на самом деле не все лавры принадлежат мне. Нам повезло. Ты ходишь в школу с мальчиком по имени Гудвин Делакруа, верно?

— Вин.

— Несколько раз я говорил с твоей подругой, Скарлет Барбер, о том, что случилось. И, думаю, как раз Скарлет пошла к Вину, который…

— …пошел к отцу. Да, в этом есть смысл.

— И вот с этого момента все и завертелось. Главная проблема, видишь ли, заключалась в твоем имени. Хотя ты, разумеется, непричастна к яду в поставке, ты все еще носишь фамилию Баланчина, и, думаю, люди из офиса окружного прокурора не желали отпустить одну из Баланчиных в разгар кризиса. Потребовалась личная встреча…

Я зевнула.

— Прошу прощения.

— Все в порядке, Аня. Ты устала. И я никогда не понимал, что такого неприличного в зевоте.

— Я не настолько устала, — настаивала я. — Я просто… — Мои веки опускались. — Мне нужно поблагодарить Скарлет, когда я вернусь в школу… И Вина тоже…

Я снова зевнула и заснула.

X Я иду на поправку; принимаю посетителей; узнаю новости о Гейбле Арсли

Я проснулась в своей собственной кровати, как будто предыдущих суровых испытаний не было.

«Как будто» значило то, что рядом со мной лежала Нетти, а Лео дремал на стуле у моего письменного стола. Обычно они так не спали.

— Ты уже проснулась? — прошептала Нетти.

Я сообщила, что вроде бы да.

— Имоджин сказала, чтобы мы дали тебе отдохнуть, — доложила Нетти. — Но мы с Лео не хотели упустить время, когда ты проснешься, так что остались тут.

— Какой сегодня день? — спросила я.

— Уже вторник.

Я спала два дня.

— Разве ты не должна быть в школе?

— Я уже вернулась. Сейчас ночь. Значит, два с половиной дня.

Лео зашевелился в кресле:

— Нетти, ты не должна говорить! Ты разбудишь…

И тут он увидел меня. С криком «Анни!» он вскочил ко мне на кровать и обхватил меня руками.

— Ох, Анни, я так по тебе скучал! — И он начал целовать меня в лоб и щеки. Я засмеялась и сказала, что тоже по нему скучала.

Приподнявшись, чтобы обнять Лео, я обнаружила, что моя рука подсоединена к капельнице.

— Что это такое? — спросила я. Очевидно, Имоджин решила, что я обезвожена и истощена.

— Бедная Анни, — сказала сестра.

На следующий день я хотела было пойти в школу (я и так уже сильно отстала), но Имоджин не пустила меня:

— Ты все еще слишком слаба.

— Но я уже чувствую себя гораздо лучше! — уверила я ее.

— А в понедельник ты будешь чувствовать себя еще лучше, — ответила она.

Я напомнила ей, что она сиделка бабули, а не моя, но Имоджин не сочла этот довод хоть сколько-нибудь стоящим.

— Возвращайся в кровать, Анни.

Вместо этого я решила проверить, как там бабуля.

Я зашла в комнату и поцеловала ее в щеку. Она сразу же меня узнала, что я сочла обнадеживающим знаком. Может быть, у нее был один из хороших дней.

— Привет, Аннушка, — сказала бабуля. Она посмотрела на меня искоса. — Ты сильно похудела.

— Разве ты не помнишь? Имоджин говорила тебе, что меня допрашивали в связи с преступлением.

— Преступлением? Нет, в этом нет никакого смысла. Это была не ты, а твой отец.

— Думали, что я отравила парня по имени Гейбл Арсли.

— Гейбл Арсли! Звучит как псевдоним. Я никогда не слышала о таком человеке. — И она помахала мне рукой, чтобы я ушла.

— Он был моим парнем. Ты с ним однажды виделась.

Я встала, чтобы уйти. Бабушка казалась возбужденной, и мне не хотелось получить еще одну пощечину.

— Анни?

— Да?

— Лео получил работу в Бассейне?

Удивительно, что она это запомнила. Умственное состояние моей бабушки казалось для меня все большей и большей загадкой. Я снова села.

— Нет еще. Мы все тут были немного заняты.

— Отлично, отлично. Я думала об этом. Я не уверена, что это такая уж хорошая идея.

Делать мне было больше нечего, так что мы какое-то время обсуждали достоинства того, что Лео временно устроится на работу в Бассейн, — ничего нового. Потом я действительно стала уставать, поэтому сказала бабуле, что мне пора идти.

— Возьми плитку шоколада, дорогая, — сказала она. — И будь уверена, что разделишь ее с тем, кого любишь.

Меньше всего на свете мне хотелось шоколада, и в любом случае я знала, что полиция конфисковала все наши запасы. Но ради бабушки я все-таки зашла в шкаф и притворилась, будто достаю оттуда плитку.

В пятницу вечером Скарлет позволили посетить меня, что стало долгожданной сменой обстановки. Хотя я ценила то, что мои домашние так беспокоились о моем здоровье, их забота заставляла меня чувствовать себя инвалидом. Нужно было, чтобы кто-то вел себя со мной как обычно.

— Так что происходит в Школе Святой Троицы? — спросила я после того, как Скарлет удобно расположилась на моей кровати.

Скарлет расхохоталась.

— Ты смеешься? Единственное, что происходит, — ты и Гейбл.

— Просто супер.

— В самом деле, больше никто ни о чем не говорит.

Скарлет скрестила ноги.

— Я, по сути, оказалась самой популярной девушкой в школе, так как обладала сведениями из первоисточника.

— Поздравляю.

— Да уж, у меня появилось множество друзей на всю жизнь за последние девять дней, — сказала она. — У тебя будет масса конкуренток.

Я поблагодарила Скарлет за то, что она водила Нетти в школу и забирала ее оттуда, и за то, что она попросила Вина пойти к отцу.

— Вин? Я не имела к этому никакого отношения. Он пошел к отцу самостоятельно.

— Но ты наверняка имеешь к этому отношение, — настаивала я.

— Конечно, мы говорили о тебе, — сказала она. — Но он не сообщал мне, что пойдет к отцу, и я не просила его. Я думала об этом — ой, да не делай такой удивленный вид, Анни! Твоя лучшая подруга-глупышка все-таки порой обдумывает свои действия. Я думала об этом, но ничего не сделала, потому что не была уверена, не станет ли все еще хуже.

— Так почему тогда Вин это сделал? Мы ведь едва его знаем.

Скарлет закатила глаза.

— Я уверена, что ты можешь представить себе почему.

Меня все это раздражало. Я не хотела быть обязанной Вину хоть чем-нибудь, особенно после беседы с его отцом.

— Хватит хмурить брови! Это не великая тайна. Ты ему нравишься, Анни. Единственное, что он хочет, — снова делать с тобой задания в лаборатории и, возможно, услышать пару слов благодарности, ну и чтобы ты пошла вместе с ним на Осенний бал.

Я вздохнула.

— Бедняжка Анни, она понравилась симпатичному парню, — дразнила Скарлет. — Ее жизнь так трагична. — И она драматически шлепнулась на кровать.

— Я была в тюрьме, знаешь ли, — напомнила я.

— Я знаю, — прошептала она, — я только дразнила тебя.

Ее большие голубые глаза наполнились слезами — Скарлет легко было заставить плакать.

— Мне так жаль, что с тобой случилось такое. Ужасно. Я не могу даже представить… Я всего лишь пыталась тебя развеселить.

И я в самом деле рассмеялась. Выражение ее лица было таким сокрушенным и таким милым.

— Когда я увидела тебя, ты выглядела настолько слабой… Нетти предупредила меня, но… Там в самом деле было так страшно?

Я пожала плечами. У меня не было никакого желания пересказывать все то, что произошло в «Свободе», Скарлет или кому-нибудь другому.

— Мне сделали татуировку. — Я спустила носок и показала ей штрихкод на лодыжке.

— Сурово, — ответила она.

Я снова натянула носок.

— Как Гейбл?

— Похоже, он будет жить. Чай Пинтер слышала, что ему пришлось делать пересадку кожи на лице. Из-за фретоксина часть кожи отвалилась или что-то в этом роде.

— Ох, боже мой.

— Ну, Чай не самый надежный источник. Я даже не представляю, откуда она добывает сведения; думаю, большую часть она просто выдумывает. А директор говорит, что Гейбл не вернется в школу по крайней мере до начала следующего семестра. Он в каком-то реабилитационном центре в провинции. Он на самом деле чуть не умер, Анни.

— Думаешь, мне стоит послать открытку? Или пойти его повидать?

Скарлет пожала плечами.

— Гейбл был просто ужасен и вел себя мерзко по отношению к тебе. И вполне вероятно, больной Гейбл будет еще более мерзок. — Она снова пожала плечами. — Но если ты считаешь, что должна, думаю, мне стоит пойти с тобой. Не нужно ходить одной.

— Ну, я не собираюсь идти к нему прямо сейчас. Может быть, в ноябре? — У меня было полно дел: нужно было догнать класс и решить множество собственных проблем.

Вошел Лео.

— Привет, Скарлет! Нетти сказала, что ты тут. — Он обнял ее. — Выглядишь очень мило!

На Скарлет были спортивные брюки и футболка, слишком простые для ее обычного стиля, светлые волосы были распущены, а на лице не было макияжа. Может быть, именно поэтому Лео сказал, что она выглядит мило? У Скарлет был прекрасный цвет лица, но обычно он был скрыт под тональным кремом.

— Спасибо, Лео, — сказала она. — По правде говоря, я не чувствовала, что хорошо выгляжу, но после твоего комплимента я изменила мнение.

Лео вспыхнул.

— Ты всегда мило выглядишь, Скарлет. Думаю, ты самая милая девушка в мире.

— Эй, а я? — сказала я.

— Ты милая как сестра, — сказал Лео. — А Скарлет ми-и-илая…

Мы со Скарлет рассмеялись, что заставило Лео покраснеть еще больше.

— Имоджин сказала, что тебе пора уходить, Скарлет, — передал Лео. — Анни должна поспать.

— Я только и делаю, что сплю! — запротестовала я.

— Она предупредила, что ты так и скажешь, — продолжал Лео, — и сказала, что на твои слова не надо обращать внимания.

Скарлет встала и поцеловала меня в щеку.

— Я приду к тебе утром в понедельник, так что мы сможем пойти в школу вместе.

По пути к выходу она также поцеловала в щеку Лео:

— Спасибо за комплимент, Леонид.

В воскресенье днем мой дядя и пасынок бабули, Юрий Баланчин (иначе говоря, глава семьи), нанес нам визит. Дядя Юрий был всего лишь лет на десять моложе, чем бабуля, и хромал (когда-то папа, кажется, говорил мне, что это от ранения, полученного на войне). Хромота, должно быть, усугубилась с тех пор, когда я видела его в последний раз, потому что сейчас он сидел в инвалидном кресле.

Дядя Юрий порой навещал бабушку, но в этот день он пришел не к ней, а ко мне.

От него всегда пахло сигарами, а голос огрубел от многих лет курения. Его сопровождало несколько телохранителей, Джекс, сын от проститутки, и Михаил Баланчин, «настоящий» сын и наследник. Дядя Юрий велел им выйти в коридор. Михаил начал было:

— Папа, я могу остаться с тобой?

— Нет, Микки, тебе тоже надо уйти, — сказал Юрий. — Мне надо обсудить с племянницей кое-что наедине.

Я села на кушетку.

— Малышка Аня, — сказал дядя, — ты выросла настоящей красавицей. Подойди поближе, дай я взгляну на тебя, дорогая.

Я наклонилась вперед, и он погладил мою щеку рукой.

— Я помню день, когда ты родилась. Как твой отец был горд!

Я кивнула.

— Леонид — да упокоит Господь его душу — думал, что ты самая красивая девочка в мире. Я тогда тебя не видел, но вижу сейчас, что он знал, о чем говорил. — Дядя вздохнул. — Прости, что я не навещаю вас с Галиной чаще. Эта квартира навевает на меня много грустных воспоминаний.

— Как и на всех нас, — напомнила я.

— Да, конечно. Как легкомысленно с моей стороны. На тебя больше, чем на меня. Но сегодня я пришел поговорить о другом. Я хочу обсудить инцидент с молодым человеком.

— Вы имеете в виду Гейбла Арсли?

— Да, — сказал дядя Юрий. — Я хочу извиниться за то, что не вмешался сразу. Из-за того, что дело было связано с шоколадом Баланчина, наши знакомые в правоохранительных органах к нам охладели. Если бы я вмешался, ты могла бы стать заложницей в офисе окружного прокурора, чего я боялся. Там теперь главным стал новый человек, и мы не знаем, друг он нам или нет.

Он говорил об отце Вина.

— В конце концов все устроилось, — сказала я.

— Я хочу уверить тебя, что я о тебе не забыл. Ты дочь Леонида Баланчина, и тебя бы не оставили гнить в тюрьме.

Я кивнула, но ничего не сказала. Слова были приятные, но это были только слова.

— Я могу точно сказать, что ты думаешь. Хорошие слова, но какая польза мне от них теперь? — Он наклонился поближе. — Я вижу, что ты умная девочка; у тебя проницательные глаза твоего отца.

— Спасибо, — сказала я.

— Ты держишь все в себе, как и он, и не позволяешь многому выйти наружу. Я восхищаюсь этим, — сказал дядя. — Я восхищаюсь такой сдержанностью в столь молодом создании.

Хотела бы я знать, стал бы он это говорить, если бы увидел меня с лазаньей в первый школьный день.

— Мне очень стыдно, — продолжал он. — Я чувствую, что Семья подвела тебя, что я лично подвел тебя.

Он склонил голову и понизил голос:

— Я хочу, чтобы ты знала, что в этой игре участвуют большие, неподконтрольные мне силы. Я должен добраться до сути истории с шоколадом, и потом я могу начать работу над возмещением убытков как тебе, так и твоим родственникам.

Он протянул мне руку, и я пожала ее.

— Ты мне нравишься, Аня. Как жаль, что ты не мальчик.

— Вы хотите сказать, что в таком случае я бы получила отличную возможность умереть в сорок пять лет, как мой отец? — спросила я тихо.

Дядя Юрий не ответил. Я не была уверена, что он вообще слышал меня.

— Не отвезешь ли ты меня в комнату Галины? Я бы хотел нанести визит мачехе, прежде чем уйду.

По дороге в ее комнату он спросил меня, как бабуля себя чувствует.

— Смотря какой нынче день, — ответила я. — Дядя Юрий, шли разговоры о том, чтобы мой брат начал работать в Бассейне.

— Да, я слышал кое-что.

— Я бы предпочла, чтобы он этого не делал.

— Ты боишься, что мы его испортим? — спросил он. — Даю слово, что единственное, что случится с твоим братом, это что он будет получать чек на неплохую сумму в конце необременительного рабочего дня. Мы позаботимся о нем. Его никогда не попросят сделать что-нибудь рискованное и не подвергнут опасности. Я слышал, что он потерял работу. Самое малое, что мы можем сделать, — предоставить ему временную, верно?

Слова дяди Юрия звучали более убедительно, чем слова Джекса. Я почувствовала себя спокойнее. И учитывая, каким тяжелым было положение бабули и каким потенциально сложным было мое юридическое положение, лучше, чтобы у Лео была хотя бы фиктивная, но оплачиваемая работа. Кроме того, я понятия не имела, когда разрешится ситуация в ветеринарной клинике, особенно сейчас, когда мистер Киплинг не может заняться этим вопросом (кстати, как он?).

Я и дядя Юрий добрались до комнаты бабули. Я открыла дверь и позвала:

— Бабуля, ты спишь?

— Нет, Кристина, входи, — сказала она.

— Я не Кристина, я Анни. Угадай, кого я привела с собой? Твоего пасынка, Юрия!

Я вкатила кресло Юрия в комнату.

— Тьфу, — сказала бабушка. — Как ты постарел! И потолстел!

Я была рада ускользнуть из комнаты.

Микки Баланчин стоял в коридоре рядом с комнатой бабушки.

— Возможно, ты не помнишь меня, но я твой двоюродный брат, — представился он.

— А кто не мой двоюродный брат? — пошутила я.

— Верно. Каждый раз, когда я встречаю симпатичную девушку, я должен проверить, не родственница ли она мне, — сказал он. Микки Баланчин был невысок ростом, всего на пару сантиметров выше меня. У него были светлые волосы, настолько светлые, что казались почти белыми, и такая же белая кожа, за исключением веснушек на переносице и скулах. Он был одет полностью в черное, что резко контрастировало с кожей и волосами. Его костюм был очень хорошо пошит и даже выглядел новым. Не могу сказать с полной уверенностью, но похоже, что его туфли были на небольших каблуках, которые делали его выше ростом.

— Я давно хотел встретиться с тобой, — сказал Микки. — С тех пор, как ты выросла, я имею в виду. Когда я был подростком, я обычно выполнял разные поручения для твоего отца и часто бывал в этой квартире. Я даже видел тебя голой, малышка.

Он указал на дверь в ванную.

— В этой комнате. Твоя мама тебя купала, а я случайно вошел.

Не совсем то, о чем я хотела бы знать.

— Итак, о чем вы со стариком говорили? — продолжал он.

«Ни о чем, — подумала я, — это не твое дело».

— Думаю, если он захочет, чтобы ты знал, он сам тебе расскажет, — сказала я вслух.

И в этот момент в коридоре появился Джекс.

— Что тут происходит? — спросил он.

— Всего-навсего беседую с моей кузиной, — ответил Микки.

— Она и моя кузина тоже.

— Быть может.

— Что это значит? Что ты пытаешься сказать, Михаил? Что я ублюдок? — Его глаза сверкали, и, клянусь, я могла ощутить прущий из него тестостерон. Он сделал движение, словно хотел ударить Микки, но тот не шелохнулся. Для нас обоих стало ясно, что у Джекса не было характера.

— Ну, Джеки, расслабься, — сказал Микки. — Ты ставишь себя в неловкое положение перед моей кузиной.

— Анни, можно с тобой поговорить? — спросил Джекс.

— Говори, — ответила я.

— Наедине, — уточнил он.

— Похоже, сегодня никто не хочет общаться в моем присутствии, — прокомментировал Микки.

Я проигнорировала его слова. Я никогда не реагировала на такую ребячливость, кроме того, мне тоже нужно было кое-что сказать Джексу.

— Пойдем на балкон, — сказала я.

Путь на балкон вел через столовую.

Из нее можно было видеть Центральный парк и даже небольшой кусочек «Маленького Египта». Должно быть, когда-то отсюда открывался прекрасный вид.

Мой кузен сразу приступил к делу:

— Послушай, Аня, мне очень жаль, что так получилось с шоколадом. Я не подозревал, что он был с начинкой. Я правда думал, что сделаю Галине приятное, принеся его сюда.

— Я ценю, что ты это сказал. Потому что с моей точки зрения ситуация выглядит так: ты принес шоколад как можно раньше, чтобы удостовериться, что вся моя семья умрет.

— Нет! Я не получу никакой выгоды от смерти любого из вас! Что это принесло бы мне?

— Не знаю, Джекс. Но так это выглядит с моей точки зрения.

Джекс запустил пальцы в волосы.

— Возможно, ты знаешь и без меня, что мое положение в организации довольно низкое. Никто мне ничего не говорит. Я знал о том, что шоколад был отравлен, не более тебя. Ты должна мне поверить!

— Почему тебя волнует, верю я тебе или нет?

Он понизил голос:

— В семье кое-что меняется. Паника с шоколадом — только начало. Кажется — и я не говорю, что я с этим согласен, — кажется, Юрий слабеет. Думаю, отравление было шагом со стороны конкурирующей Семьи.

— Например?

Он пожал плечами.

— Я могу только предполагать, но, думаю, это могли бы быть мексиканцы или бразильцы. Да даже французы или японцы — любой из крупных игроков на черном рынке, связанный с шоколадным бизнесом. У меня нет достаточной информации для того, чтобы говорить более конкретно. Но дело в том, что ты могла бы затаить на меня злость. Ты не стала, не знаю почему, но я ценю это. И я хочу, чтобы ты знала, что я никогда бы не причинил вреда ни тебе, ни твоим родственникам.

— Спасибо, — сказала я. По правде говоря, я верила, что Джекс не пытался отравить нас, но только потому, что он был слишком слаб, чтобы организовать такую крупную операцию (или даже чтобы его проинформировали о ней). И потом, я хотела уйти от всего этого как можно дальше, и чем меньше я слышала о родственниках, тем лучше.

— Так мы друзья? — спросил Джекс, протягивая мне руку. Я пожала ее только потому, что не сделать этого было бы очень невежливо. Джекс не был моим другом. Конечно, от моего внимания не ускользнуло, как мало он сделал для меня во время моих трудностей с законом. Такое поведение, конечно, я бы не назвала дружеским.

После того как мои родственники ушли, я стала делать домашнее задание. Незаметно наступил вечер. Около девяти часов прозвенел телефонный звонок, и Нетти постучала ко мне в дверь.

— Это Вин, — сказала она.

— Скажи, что я сплю.

— Но ты не спишь! И вчера он тоже звонил.

Я встала из-за стола и выключила свет.

— Я сплю, Нетти. Вот видишь.

— Я люблю тебя, Анни, но сейчас я не одобряю твое поведение, — сказала она. Я слышала, как она возвращается в кухню. Я едва могла разобрать, как моя маленькая сестричка лжет ради меня.

Я легла на кровать и натянула одеяло до подбородка. В ночном воздухе пахло осенью.

Я знала, что ничего из того, что говорил Чарльз Делакруа, не имело значения. И в то же время имело.

Папа всегда говорил, что выбор того, что заведомо принесет плохой результат, — выбор дурака, то есть не выбор вообще. И мне нравилось думать, что папа вырастил не дуру.

XI Я рассказываю Скарлет, что такое «трагедия»

В школе со мной обращались очень бережно и деликатно. Так как с меня были сняты все подозрения в деле отравления Гейбла Арсли, в администрации боялись, что не оказали мне должной поддержки — начать хотя бы с того, что позволили копам допросить меня без присутствия опекуна или адвоката. Думаю, они беспокоились, не подам ли я на них в суд или, хуже того, не начну ли распространять слухи, которые разрушат безупречную репутацию лучшей частной школы Манхэттена. Учителя постоянно повторяли, что я могу не торопиться, догоняя класс, и в целом мое возвращение к учебе прошло легче, чем я опасалась.

Вин уже был на уроке криминалистики, когда я вошла в класс. Он не упомянул, что дважды звонил мне или что я встречалась с его отцом (если Чарльз Делакруа вообще соизволил поговорить с ним об этом). Вот единственное, что он сказал по поводу моего отсутствия:

— Мне пришлось сдать зубы на рассмотрение без тебя.

— И как? — спросила я.

— Хорошо. Мы получили «А» с минусом.

Такая оценка считалась очень хорошей. Доктор Лау была требовательной — справедливой, но требовательной.

— Неплохо, — заметила я.

— Аня… — начал было Вин, но в этот момент доктор Лау принялась объяснять тему. В любом случае я была не в настроении вести с Вином бессмысленные светские беседы.

Мне предоставили месячную отсрочку от фехтования, что было очень кстати: даже изображать позиции было для меня слишком трудно. Также школа предоставила отсрочку Скарлет, чтобы она могла составить мне компанию, — еще одно доказательство раскаяния администрации.

Скарлет использовала образовавшееся время, чтобы подготовиться к приближающемуся прослушиванию «Макбета».

— Ты же все читала вместе со мной. Почему бы тебе тоже не попробовать? — спросила Скарлет. — Ты бы могла стать леди Макдуф, или Гекатой, или…

По правде говоря, мне в голову не приходила ни одна веская причина для отказа, кроме той, что я устала и совсем не хотела высовываться, ведь моими фотографиями в течение целой недели пестрели все газеты.

— Ты же не можешь застыть на месте только потому, что случилось то, что случилось. Тебе надо двигаться дальше. И так или иначе, тебе все равно придется поступать в колледж в следующем году. А твои факультативные занятия определенно не впечатляют, Анни.

— Что? Неужели то, что я дочь знаменитого преступника, не зачтется как факультативное занятие?

— Нет. Возможно, зачлось бы отравление твоего бывшего бойфренда.

Но она была права. Конечно, она была права. Если бы папа был жив, он сказал бы то же самое. Не о факультативных занятиях, нет. О том, что надо двигаться дальше.

— Поступай как знаешь, — сказала я.

Скарлет швырнула мне старую бумажную распечатку «Макбета».

Мы читали, пока не закончился урок, а потом пошли в столовую, где Вин уже ждал нас за нашим обычным столом.

Скарлет велела мне сесть под предлогом, что обещала Имоджин принести мне обед.

— Да перестань, — запротестовала я, — не так уж я и слаба.

— Сядь. Вин, проследи за этим.

— Я не собака! — воскликнула я.

— Сделаю, — сказал он.

— Она ведет себя, словно она тут главная, — прокомментировала я.

Вин покачал головой.

— Должен признать… — начал он и замолчал. Я искренне надеялась, что он не будет говорить об отце или о чем-нибудь другом, что я не сильно жаждала обсуждать. Может быть, он почувствовал, что мне некомфортно. — Должен признать, — повторил он, — я недооценивал твою подругу. Когда в первый раз видишь Скарлет, она кажется глупышкой, но она очень сильная.

Я кивнула.

— Лучшее в Скарлет то, что она может быть по-настоящему верным другом.

— Это важно, — согласился он.

Тут я поняла, что даже если Вин никогда не станет моим парнем, я хочу, чтобы он был моим другом. А раз мы собирались быть друзьями, было бы грубо с моей стороны не выразить ему признательность за то, что меня выпустили из «Свободы». Да даже если бы мы не собирались быть друзьями, не упомянуть об этом все равно было бы грубостью.

— Мне следовало поблагодарить тебя раньше, — сказала я. — За то, что ты поговорил с отцом.

— Это значит, что ты благодаришь меня теперь? — спросил он.

— Да, — ответила я. — Спасибо.

— Без проблем, — сказал Вин. Он начал распаковывать обед, который достал из сумки (полагаю, ему не хотелось есть то, что предлагала школа). Там были разные овощи, в том числе жареный батат и длинная белая штука, похожая по виду на морковь.

— А что это такое?

— Пастернак. Мама пытается выращивать его в Центральном парке.

— Звучит страшновато.

— Хочешь попробовать?

— Это твой обед.

— Да перестань. Он вкусный.

Я покачала головой. Желудок все еще не пришел в норму, и не хотелось, чтобы меня вывернуло на стол. (В своем роде такая возможность выглядела привлекательно, потому что после этого Вин вряд ли бы стал моим парнем… Не думаю, что можно сохранить влечение к тому, кого только что на тебя вырвало.) Вин пожал плечами и достал из сумки два апельсина.

— Апельсины! — воскликнула я. — Я не ела их с детства. Где ты их достал?

— Мама их тоже хочет разводить. Она получила разрешение на посадки на крыше нашего городского дома. Но они все еще не плодоносят. А это образцы из Флориды. Вот, возьми один.

— Нет, спасибо. — Я не хотела быть обязанной ему еще больше.

— Как хочешь.

— Я действительно очень благодарна тебе за то, что ты сделал.

— Не стоит упоминать об этом.

— Но я должна. Было бы неправильно молчать об этом, ведь сейчас я тебе обязана.

— А тебе не нравится быть обязанной, верно?

Я согласилась, что, учитывая все обстоятельства, я бы предпочла не быть обязанной никому.

— Пойми, что я всего лишь поговорил с отцом, и больше ничего. И, Аня, поверь, в положении сына такого отца гораздо больше недостатков, чем выгод. Конечно, ты можешь сказать, что в какой-то мере отец мне обязан, но это вовсе не значит, что он бы не помог тебе сам по себе. Он вмешался, потому что согласился со мной, что с тобой обошлись несправедливо.

— Но…

— Мы квиты, Аня. Ты мне ничем не обязана. Даже несмотря на то, что мне пришлось сделать львиную долю работы по криминалистике.

— Мне жаль.

Тут вернулась Скарлет с обедом и хлопнула подносами об стол.

— Брр, снова лазанья! И никакого Гейбла, чтобы вылить ему на голову!

Но ни Вин, ни я не рассмеялись, хотя я смогла слегка улыбнуться.

— Хм, похоже, для шуток на тему Гейбла Арсли еще рановато.

Уже вечером, сидя в своей комнате, я обнаружила, что Вин засунул апельсин в кармашек моей сумки. Я положила апельсин на стол. Даже неочищенный, он пропитал всю комнату своим нежным ароматом. Да, я знала, что, возможно, поступаю неправильно, но все равно решила позвонить ему. Я сказала себе, что если Чарльз Делакруа первым подойдет к телефону, я брошу трубку. Но мне повезло — ответил Вин.

— Ты кое-что забыл в моей сумке, — сказала я.

— Ах да, а я гадал, что же случилось с этим апельсином, — ответил он. — Ну, думаю, он может остаться у тебя.

— Нет, я не собираюсь его есть и никогда не хотела. Мне очень нравится запах. Апельсины напоминают мне о Рождестве. У папы был деловой партнер, который каждое Рождество посылал ему ящик апельсинов из Мехико. Никто из нас никогда их не ел.

Я слишком много болтала, и это меня смущало, не говоря уже о том, что разговор стоил денег.

— Мне пора идти.

Вин спросил:

— Хочешь узнать настоящую причину, по которой я пытался помочь тебе?

— Не уверена.

— Ну, возможно, ты это уже знаешь, но, пожалуй, стоит сказать вслух. Потому что я хотел бы узнать тебя лучше, а это было бы сложно, продолжай ты оставаться в «Свободе».

Я почувствовала, что краснею.

— Мне в самом деле пора идти. Не стоило звонить тебе. Увидимся в школе.

И повесила трубку.

Утром пришел Джекс, чтобы отвести Лео в Бассейн — был его первый рабочий день. Лео все еще одевался, так что я вышла поговорить с кузеном в гостиной.

— Если с ним что-нибудь случится… — начала я.

— Я знаю, сестричка, знаю. Не беспокойся о Лео.

Я спросила Джекса, какую работу они думают поручить Лео.

— Уборку, доставку еды для парней — ничего такого сложного, — уверил он меня. — Кстати, ты произвела большое впечатление на старика.

— Ты говоришь о дяде Юре?

— Он сказал, что женился бы на тебе, если бы ты не была его родственницей и если бы он был лет на пятьдесят помоложе. И так далее, и так далее.

— Слишком много важных «если», Джекс.

— Я хочу сказать, что ты произвела на него впечатление, как и на меня.

Я сообщила, что мне пора идти в школу, прошла по коридору и постучала в комнату брата. Он попросил меня зайти.

— Анни, я опаздываю! Помоги мне выбрать галстук.

— Давай посмотрим.

Лео держал в руках два галстука — розовый и фиолетовый с цветочным орнаментом.

— Может быть, обойдешься без них? Не думаю, что эта работа требует ношения галстуков.

Лео кивнул и положил галстуки на кровать.

— Если что-нибудь произойдет, позвони мне в школу. Я приду и заберу тебя, — напомнила я.

— Мне не нужно, чтобы моя младшая сестра забирала меня!

— Не злись, Лео. Я ничего такого не имела в виду. Я только хотела напомнить, что если кто-нибудь попросит тебя о том, что тебе не понравится, ты не должен этого делать. Ты всегда сможешь найти новую работу.

— Я опаздываю! — Лео поднял сумку с пола и расцеловал меня в лоб и обе щеки. — Увидимся вечером. Я люблю тебя, Аня!

— Лео! — позвала я. — Ты не завязал шнурки на одной туфле!

Он не услышал меня, по крайней мере, не обернулся. Я подавила порыв броситься за ним.

Этим вечером Лео принес цветы (желтые розы) для бабули и пиццу для всех остальных. Когда он вошел в дверь, показалось, что он стал выше ростом по сравнению с тем, каким он был утром, и я обратила внимание, что он зашнуровал обе туфли. Возможно, я была неправа насчет работы в Бассейне.

— Как все прошло? — спросила я, когда мы все сели ужинать.

— Отлично, — произнес он и, против обыкновения, больше ничего не сказал.

В четверг Скарлет и я пошли на прослушивание для «Макбета». Прослушивания проходили в кабинете мистера Бири, куда каждый заходил по одному. Надо было сказать мистеру Бири, какую роль вы хотите взять, а потом немного из нее прочесть.

Конечно, Скарлет хотела играть леди Макбет.

— Ах, если бы мистер Бири согласился отдать мужскую роль женщине… но что-то я в этом сомневаюсь. Из меня бы вышел хороший Макбет, верно?

— Так предложи ему, — сказала я. — Правда, тебе придется обрезать волосы.

— Я бы постриглась! Для роли Макбета я готова на все!

Скарлет пошла первой, я была после нее.

Я прочла немного из леди Макдуф. Эта роль была небольшой. Основная сцена — разговор с ребенком, а спустя пару сцен леди Макдуф убивают; предполагается, что это будет очень трагично. Когда появляются убийцы, она кричит: «Убийство!», что делать довольно забавно и даже приятно. Я бы предпочла быть ведьмой, но Скарлет решила, что для меня будет лучше играть леди Макдуф. («И костюм у нее гораздо лучше», — настаивала она.)

— Неплохо, — сказал мистер Бири, когда я закончила. — Хотя я разочарован, что ты решила не играть леди Макбет.

Я передернула плечами:

— Мне больше нравится ассоциировать себя с леди Макдуф.

— Прочти хоть немного, — настаивал он.

— Я бы предпочла не делать этого.

— Перестань, Аня. Если ты прочтешь немного из этой роли, это не будет предательством друга. Я уверен, что твое прошлое добавило бы яркости игре.

Я замотала головой:

— Мне совершенно неинтересно играть леди Макбет, мистер Бири. И ваше утверждение, что мое «прошлое добавило бы яркости игре», оскорбительно. Я предполагаю, что причина ваших слов — то, что я жила среди убийц. Но по правде говоря, я чаще была в ситуациях, сходных с положением леди Макдуф, а не леди Макбет. Мне чуждо честолюбие леди Макбет или что бы то ни было, связанное с ней. У меня нет никаких амбиций, мистер Бири, разве что я собираюсь закончить школу. И если бы вы предложили мне роль леди Макбет, я бы отказалась. И я говорю это не для того, чтобы вы стали меня уламывать. Единственная причина, по которой я решила пойти на прослушивание, — я обещала составить компанию подруге.

— Но у мисс Барбер нет твоей искры, Аня, нет твоего огня! — возразил мистер Бири.

— Думаю, вы ошибаетесь насчет Скарлет, мистер Бири.

Людей, подобных мистеру Бири, я встречала на протяжении всей своей жизни — они либо романтизировали, либо демонизировали меня по причине моей семейной истории. Отношение ко мне мистера Бири в некотором роде недалеко ушло от отношения миссис Кобравик.

— Очень хорошо, мисс Баланчина, — сказал Бири. — Список будет завтра.

Я вышла; Скарлет ждала меня в холле.

— Ты долго там пробыла, — сказала она.

— Разве?

— Ну и как все прошло?

Я пожала плечами:

— Думаю, нормально.

— Ну, он провел с тобой много времени, а это всегда хороший знак.

На следующий день список ролей был вывешен на двери школьного театра. Скарлет получила роль леди Макбет, как и хотела. Меня бы не удивило, если бы моего имени не оказалось в списке, но я была там — в роли Гекаты.

— Так кто такая Геката? — спросила я Скарлет.

— Главная ведьма. Это отличная роль!

Я не готовилась к ней, но все же такое решение устраивало меня как нельзя лучше.

Мы все еще читали список, когда подошел Вин и поздравил нас.

— Верховная ведьма, самая главная из всех ведьм, — сказал он.

— Да, мне уже говорили.

— Ты должна держать ведьм в ежовых рукавицах!

— Думаю, это в моих силах, — сказала я.

Мне приходилось управляться с ведьмами (и вещами много худшими) всю мою жизнь.

Так прошла неделя. Никого не арестовали. Никто не умер. Я получила роль главной ведьмы. Даже если ни одна проблема не решилась, все же ни одна и не усугубилась. Учитывая все это, не так уж и плохо.

В пятницу вечером праздновали шестнадцатилетие Скарлет, так что я попросила Толстяка выделить нам заднюю комнату в его заведении. Из-за моих проблем с законом и состояния здоровья Гейбла мы решили не приглашать много гостей — несколько друзей из драмкружка, Нетти, и, пожалуй, все. Я не планировала подавать кофе или шоколад, но все же не была уверена, стоит ли приглашать Вина. Вечеринка не была сюрпризом, так что я обсудила этот вопрос со Скарлет. (Между прочим, я не верю в вечеринки-сюрпризы. Я не люблю неожиданностей и не уверена, что они хоть кому-нибудь нравятся.) Итак, вернемся к Вину.

— Он знает, чем занимается твоя семья, Анни, — сказала мне Скарлет. — Это не великая тайна. Я думаю, что мы обязательно должны его пригласить.

Я не рассказала Скарлет о моей беседе с его отцом. Фактически я не говорила об этом ни с кем. Думаю, потому что это поставило бы меня в неловкое положение.

— Приглашай его сама, если хочешь, — сказала я Скарлет.

Скарлет обдумала это предложение и отрицательно покачала головой.

— Я и так более чем достаточно корчила из себя дурочку перед ним. Нет уж, спасибо. Приглашай его сама.

— Хорошо. Не возражаешь, если я приглашу еще и Лео?

— Да конечно же нет! Почему я должна возражать? Я люблю твоего брата.

В этом-то и была проблема. Для меня становилось все более и более очевидно, что Лео нравилась моя лучшая подруга не только как друг, и я не хотела бы, чтобы все закончилось разбитым сердцем. Скарлет флиртовала со всеми, но меня беспокоило, что Лео мог этого не понимать.

— Как насчет твоего адвоката?

— Мистера Киплинга? Он все еще в больнице.

— Да не мистера Киплинга! Молодого. Вроде бы его зовут Саймон?

Я сказала Скарлет, что он уже далеко не молод.

— И сколько ему?

— Двадцать семь.

— Значит, и не стар. Всего-навсего на одиннадцать лет старше меня.

— Ты становишься прямо как Нетти.

Скарлет скорчила гримасу.

— Что поделать, если мне не нравятся парни моего возраста.

Я покачала головой:

— Ты безнадежна.

— А тем, кто мне нравится, не нравлюсь я.

Нетти и я пришли в заведение Толстяка пораньше, чтобы подготовить комнату. В ней были грубые железные столы, стулья и в задней части большая деревянная барная стойка. На стенах висели старинные плакаты в тяжелых позолоченных рамах с рекламой алкоголя. Предполагалось, что тут подавали только вино, но место пропахло кофейными зернами. От запаха кофе сложно избавиться, и это был мой самый любимый в мире запах. Оба моих родителя любили кофе. До запрета кофе у них всегда на плите стоял кофейник.

Толстяк предложил нам помочь.

— Как ты? — спросил он, когда мы перетаскивали столы и стулья в заднюю комнату.

Я показала ему татуировку на лодыжке.

— Теперь ты стала настоящей Баланчиной, — отметил он.

Я вздохнула:

— Лео работает в Бассейне.

— Я слышал об этом.

— Ты ведь один из тех, кто это устроил, верно? — спросила я. Разве Лео не говорил мне, что именно Джекс и Толстяк в первый раз привели его в Бассейн?

Толстяк замотал головой:

— Пирожков попросил меня представить ему Лео, что я и сделал.

— А почему Пирожков хотел встретиться с Лео?

Толстяк пожал плечами.

— Он сказал что-то вроде того, что хотел познакомиться поближе с Семьей.

Это прозвучало очень подозрительно, словно Толстяк что-то скрывал. Я бы потребовала у него ответа, но тут появилась Скарлет. На ней было красное вечернее платье из тафты с открытыми плечами, а на голове лента с павлиньим пером. Нетти тащилась за ней хвостом.

— Разве Скарлет не здорово выглядит? — воскликнула она.

— Потрясающе, — согласилась я. Она выглядела действительно здорово, хотя и чуток безумно.

— Я принесла кое-что для тебя, — сказала Скарлет. — Я знала, что ты не будешь наряжаться.

Она была права; на мне по-прежнему была школьная форма. Скарлет вытащила из сумки черное, расшитое блестками платье с заниженной талией. Я бы не стала такое носить и так ей и сказала.

— Да перестань, сегодня мой день рождения. И я хочу, чтобы ты сверкала, — настаивала Скарлет.

— Чудесно. Ты хочешь, чтобы я выглядела смешно. Кстати, ты пришла слишком рано.

Скарлет сказала, что она собиралась появиться минут на пятнадцать позже, чтобы совершить торжественный вход.

— Но я не хотела, чтобы ты вкалывала в одиночку, так что я уйду и снова вернусь, чтобы войти красиво.

Вечеринка имела успех, и все дружно восхищались костюмом Скарлет (и моим тоже). Я же занималась тем, что ставила музыку и следила, чтобы у всех было достаточно еды и воды. Мне нравилось, когда было чем заняться; в любом случае у меня не было настроения для долгих разговоров.

В конце вечера я попросила Лео и Нетти проводить Скарлет домой, а сама осталась, чтобы поставить стулья и столы на место и поблагодарить Толстяка.

— Подожди, давай я тебе помогу, — окликнул меня Вин. Он взял стул, который я несла, и поставил его на стопку других. — Я могу доделать это за тебя.

— Я думала, ты уже ушел, — сказала я. Я не жаждала остаться с ним наедине, но если ему хотелось потаскать стулья, пусть будет так.

Он подошел к шляпе, которая висела на бронзовом крюке на стене.

— Я забыл свою шляпу, — сказал он, надев ее на голову.

— Порой мне кажется, что ты нарочно повсюду оставляешь свою шляпу, — пробормотала я.

Он сложил оставшиеся стулья.

— И почему же ты так думаешь?

Я промолчала. Он подошел ко мне и протянул руку. На его ладони лежала одинокая блестка от платья, которое Скарлет одолжила мне.

— Ты потеряла вот это.

Я хихикнула, немного смущенная тем, что разбрасываю повсюду частички платья:

— Я линяю.

— Я и в самом деле оставил шляпу нарочно, — согласился он. — Тебя сложно застать одну, и я хотел кое о чем спросить тебя…

И он пригласил меня на Осенний бал.

— Я знаю, это выглядит по-дурацки, но мне придется пойти. Я вхожу в программу по развлечению гостей. Мы с друзьями играем, так что…

— Ты с друзьями играешь? Ты имеешь в виду, что у тебя есть группа?

— Нет, мы еще не группа. Всего-навсего несколько парней, которые объединились, чтобы развлекать гостей во время Осеннего бала в Школе Святой Троицы. Я ненавижу, когда люди, поиграв с друг другом пару минут, начинают говорить: «Да мы группа!»

Он сказал это очень быстро, бурно жестикулируя (думаю, нервничал), потом снял шляпу с головы, словно хотел занять чем-нибудь руки.

— Так что я определенно иду. С тобой или без тебя. Но я бы предпочел пойти с тобой.

Он улыбнулся, его голубые глаза смотрели мягко и робко. Если бы я была другой девушкой, которая вела бы другую жизнь, может быть, я поцеловала бы его прямо сейчас.

— Так что, Аня, что скажешь?

— Нет, — твердо ответила я.

— Хорошо, — сказал он и снова надел шляпу. — Хотелось бы знать, дело в принципе или во мне?

— А есть разница?

— Да, если я тебе не нравлюсь, то я не буду тебя беспокоить. Я не собираюсь ошиваться там, где меня не хотят видеть.

Я обдумала его вопрос. По-честному, мне хотелось, чтобы он ошивался рядом со мной, и в то же время отказ был единственным разумным решением.

— Нет, причина не в тебе, — солгала я. — Я думаю, что пока Арсли в больнице, а моя собственная жизнь полна сложностей, я не должна ни с кем встречаться. Вопрос приоритетов, понимаешь ли.

— Я понимаю, но «вопрос приоритетов» звучит как вранье, — сказал он и ушел. На этот раз он взял с собой шляпу.

Сейчас Вин мне нравился больше, чем когда-либо. Я ценила, когда вранье прямо называют враньем.

Я позволила себе почувствовать себя хорошо и немного пожалеть себя, но только пару мгновений. Папа всегда говорил, что жалость к себе — самая бесполезная из всех человеческих эмоций.

В понедельник Вин радушно общался со мной на уроке криминалистики, но за обедом сидел не с нами, а с какими-то парнями, которые «не группа». Скарлет спросила, не случилось ли чего, и я все ей рассказала.

— Да что же с тобой такое?

Ее голос звучал на удивление сердито.

— Ничего. Возможно, не стоит заводить нового парня прямо сейчас. Гейбл все еще в больнице, знаешь ли.

— Какое отношение имеет к этому Гейбл? Ты же бессовестно флиртовала с Вином с самого начала занятий!

— Это неправда!

Скарлет завела глаза к потолку.

— Я намеренно (и, должна добавить, чрезвычайно бескорыстно) перестала домогаться Вина, потому что думала, что в него влюбилась моя лучшая подруга.

— Сейчас для таких вещей не самое лучшее время, Скарлет.

Скарлет покачала головой.

— Я совсем тебя не понимаю.

И она начала сосредоточенно поедать свою лазанью (опять она!), так что я решила сделать то же самое.

— И что такого хорошего в том, чтобы иметь пару? — требовательно спросила я. — Заведи себе парня, если уж ты думаешь, что это настолько важно.

— Это подло, — сказала она, покачав головой. Я немедленно раскаялась в том, что произнесла вторую часть комментария. Даже учитывая то, что Скарлет была верным другом и красавицей, у нее была репутация странноватой девушки, и, как результат, она не пользовалась популярностью. Бабуля, когда еще была похожа на себя, говорила, что Скарлет — одна из тех девушек, которых оценят, когда они станут старше.

— Прости меня, Скарлет, прости. Я не хотела.

Скарлет не ответила. Она взяла поднос и оставила меня есть в одиночестве.

В течение всей репетиции во второй половине дня Скарлет не хотела говорить со мной и не подождала меня после репетиции. Я чувствовала себя ужасно, потому что задела ее чувства, так что я решила зайти к ней домой по пути после школы, чтобы снова извиниться. Скарлет жила на верхнем этаже шестиэтажного здания, где не было лифта. Подниматься наверх было тяжело, и именно поэтому мы обычно встречались у меня дома, где лифт работал надежнее.

— Извинения приняты, — сказала Скарлет. — Я подумала, что перегнула палку, еще когда вышла в коридор, но так как я уже вылетела, было бы глупо влетать обратно. Конечно же не все должны быть в паре! Очевидно, что тебе нравится Вин и что ты нравишься ему. Все просто или должно быть просто.

Я посмотрела на Скарлет:

— Ничего не просто.

— Тогда объясни. Пожалуйста.

— Хорошо. Но тебе придется пообещать, что ты никогда никому этого не расскажешь. Нетти тоже. И в особенности Вину.

Скарлет пообещала, так что я рассказала ей все, что говорил мне Чарльз Делакруа, — что его сын никогда не будет встречаться с такой девушкой, как я.

— Это ужасно, — сказала Скарлет.

— Я знаю.

— Это ужасно, — продолжала она. — Но я не понимаю, почему это имеет значение.

— Это его семья. И семья значит больше, чем все остальное.

— Да, но это семья Вина, и если тот захочет позлить папочку, это будет его собственный выбор, не так ли?

— Может быть. Но если подумать, то я не собираюсь замуж за Вина, да я даже не влюблена в него, так какая разница? В мире миллионы людей, с которыми можно поговорить, так зачем зацикливаться на одном-единственном, чей могущественный отец настроен против меня?

Скарлет обдумала мои слова.

— Потому что это может быть весело. И это может сделать тебя счастливой. Так в чем дело, даже если это и продлится недолго?

И она поцеловала меня в щеку.

Как я уже упоминала сотней страниц раньше, Скарлет была романтиком. Папа обычно говорил, что называть человека романтиком — другой способ сказать, что он действует, не раздумывая о последствиях.

— Скарлет, я так не могу. Я хотела бы, но я не могу. Мне надо думать о Нетти, о бабушке, о Лео. Вообрази, что будет, если Делакруа примет ответные меры.

— Ответные меры? Это смешно! Ты говоришь как параноик!

— Может быть да, а может и нет. Отец Вина произвел на меня впечатление, что… Ну, думаю, ты назовешь это честолюбием. Я уверена, что он способен натравить власти на мою семью, чтобы убрать меня со сцены.

— Это сумасшествие, Анни. Такого никогда не случится.

— Послушай, я расскажу тебе о сценарии, о котором не раз размышляла. Чарльз Делакруа знает, что в данный момент у Нетти и меня нет дееспособного законного опекуна. Бабуля плоха. Она практически впала в слабоумие, Скарлет. Лео… Лео есть Лео. А что, если Делакруа натравит на нас Службу охраны детей? Что, если я попаду в «Свободу» или какое-нибудь подобное заведение, но уже не на три дня? И Нетти тоже может туда попасть! По-моему, Вин того не стоит.

Глаза Скарлет наполнились слезами.

— Почему ты плачешь? — спросила я.

Скарлет повела рукой у лица в манере, которая показалась мне почти смешной.

— Но этот парень так смотрит на тебя! И он даже не знает, почему ты… Я так хотела бы рассказать ему.

— Скарлет, не надо придумывать.

— Я никогда не предам твое доверие, никогда! — Она высморкалась в рукав. — Это так трагично.

— Это не трагично, — уверила я ее. — Это ничто. Трагедия — это когда кто-то умирает. Все остальное всего лишь мелкая неприятность.

Кстати, это обычно говорил папа, но я чертовски уверена, что Шекспир с ним согласился бы.

XII Я сдаюсь и убедительно играю ведьму

Несмотря на то, что ни у одной из нас не было парня, Скарлет хотела пойти на Осенний бал, и так мы и сделали. Я бы предпочла не ходить, но как мог бы сказать папа, такова цена дружбы.

Темой бала были «Великие влюбленные» или какая-то чепуха в этом роде. На стенах зала были развешаны плакаты, похоже, с изображениями известных пар прошлого — Ромео и Джульетты, Антония и Клеопатры, Бонни и Клайда и так далее. Не думаю, что кто-то из них закончил свою жизнь мирно. В этом была некая ирония, которая полностью ускользнула от внимания организаторов бала.

Меня не удивило, что Вин был с Алисон Вилер. Хотя Алисон и я не были друзьями, враждебности между нами тоже не было, и мы вместе ходили в школу с младших классов. Она была хорошенькой, ее даже можно было назвать красивой; у нее была гибкая фигура и длинные рыжие волосы романтической героини. Вин продемонстрировал отличный вкус, и я была рада, что он так быстро забыл обо мне. Кстати, больше никто меня на бал не пригласил. Полагаю, парни вполне оправданно беспокоились, что могли закончить как Гейбл Арсли.

Ближе к середине вечера должна была выступить группа Вина (они играли только во время перерывов между выступлениями диджея). Я спросила Скарлет, не хочет ли она уйти.

— Нет, это было бы грубо. Он все еще наш друг, так что давай послушаем хотя бы одну песню, а потом уже пойдем.

Они начали выступление с кавера на очень старую песню под названием «You Rreally Got a Hold on Me». У Вина оказался глубокий хрипловатый голос, и он отлично играл на гитаре.

— Он хорош, — сказала Скарлет.

— Да, — согласилась я.

— Хочешь уйти? — спросила она. — Я помахала ему, так что он увидел, что мы тут.

Я покачала головой.

Безымянная «группа» исполнила пару собственных песен, и мне они понравились даже больше, чем перепевка. Стихи были умными, тонкими и волнующими. Без сомнения, Вин был талантлив.

Я пожалела, что мы не ушли раньше: было бы гораздо проще, не знай я, что у него есть талант.

Они сыграли пятую и последнюю песню. Это была баллада, но не слишком глупая. Я было подумала, что он смотрел на меня, но нет, он устанавливал зрительный контакт со всеми в зале. Казалось, что на сцене он чувствует себя абсолютно естественно.

Группа раскланялась, и вернулся диджей, чтобы поставить еще несколько песен. Я была рада, что все закончилось. Мне было жарко, я чувствовала себя больной: мне было необходимо выйти наружу, на свежий воздух.

— Пойдем, — сказала я Скарлет.

И тут один из театральных парней пригласил Скарлет на танец. Мне не хотелось быть грубой, так что я сказала, что подожду.

Скарлет отправилась на танцпол. Песня была быстрой, и она явно танцевала гораздо лучше, чем ее партнер. Я была рада, что танец не оказался для нее провалом. За Скарлет я увидела Вина, который танцевал с Алисон. На ней было белое платье до колен, выгодно оттеняющее ее кожу и волосы. Она выглядела очень элегантной и очень взрослой. Вин снял галстук и закатал рукава; думаю, что он все еще был разгорячен после представления, так как его короткие волосы закрутились в колечки около ушей. Я никогда раньше этого не замечала. Не знаю почему, но эти колечки показались мне до смешного милыми и неотразимо привлекательными.

Так как я была на грани бессмысленного приступа жалости к себе, то решила пойти к буфетной стойке, чтобы взять стакан фруктового пунша.

Тут заиграла другая песня, более медленная, и чья-то рука опустилась мне на плечо.

— Мисс Баланчина, — сказал Вин.

Я обернулась. Он смотрел на меня яркими и робкими глазами.

Почему-то то, что я слышала его музыку, заставило меня чувствовать себя неловко.

— Я рада, что ты подошел. Мне очень понравилось… ты хорошо играл.

Не самое красноречивое высказывание, если не сказать более.

— Потанцуй со мной, — сказал он. — Я знаю, что выставляю себя дураком, что ты, может быть, думаешь: «Сколько раз я должна отказать этому парню, чтобы он наконец понял?»

Я замотала головой.

— Но мне все равно. Я вижу, что ты стоишь в своем красном платье у столика с бокалами пунша, и что-то говорит мне, что надо сделать еще одну попытку. Я думаю: «Она стоит того, чтобы узнать ее получше».

— Но ты тут с другой девушкой, — указала я.

— Алисон? Она просто друг. Мои родители много лет знают ее родителей. Я оказываю ей услугу. Ее отец против ее бойфренда, так что я сбиваю родителей со следа.

— Для меня это выглядело по-другому.

— Перестань. Потанцуй со мной. Осталась только половина песни. Кому от этого будет плохо?

— Нет, — сказала я и добавила, так как не хотела, чтобы он думал плохо обо мне: — Я хотела бы, но я не могу.

Я вышла из зала в коридор, чтобы взять пальто. Скарлет придется идти домой без меня. Вин пошел за мной.

— Что это значит? Я не понимаю тебя.

Почему-то я не смогла сразу попасть в рукав.

— Подожди, дай я помогу.

Он наклонился надо мной и помог вдеть руку в рукав.

— Мне не нужна твоя помощь, — сказала я, но было слишком поздно. Я перестала владеть собой. Я знала, что ничего хорошего из этого не выйдет, но я встала на цыпочки и поцеловала его в губы.

Его губы были одновременно сладкими и солоноватыми. Потребовалось около секунды, чтобы он ответил на поцелуй, но как ответил!

— Прости меня, мне не надо было этого делать, — сказала я.

— Ты говоришь ужасные вещи, — ответил он.

И потом я выскочила из школьных дверей наружу, в бодрящий ноябрьский воздух.

Странно было то, что я собиралась выбежать одна, но почему-то схватила Вина за руку.

Мы дошли до моей квартиры.

Мы немного целовались в гостиной, и если быть честной (Боже, прости мне!), я бы не возражала, если бы он зашел дальше. Но я была не такой девушкой и, слава богу, Вин был не таким парнем.

Всю ночь мы болтали о разных пустяках.

А потом взошло солнце, и так как он сильно мне нравился, я знала, что нужно будет поговорить кое о чем очень личном: о его отце.

— Ты мне нравишься, — сказала я.

— Отлично, — ответил он.

— Я хочу рассказать тебе одну историю.

Он сказал, что любит истории, но я ответила, что эта может ему не понравиться. И я рассказала, как я встретилась с его отцом.

Его глаза сузились, их цвет, казалось, сменился с чистого ясного неба на сумерки перед ураганом.

— Мне наплевать на то, что он думает или говорит, Аня.

Но я сомневалась в этом.

— А мне не наплевать на то, что он думает, — сказала я. — Мне приходится.

Я объяснила, что мне не хочется, чтобы гнев его отца обрушился на нашу семью. В отличие от Скарлет, Вин не сказал, что такая возможность выглядит смешно.

— Так что поэтому мы не можем быть вместе.

Он обдумал мои слова.

— Мне очень жаль, что он сказал это тебе, но плюнь на него. Серьезно, плюнь. Мои поступки — не его дело.

— Но это не так, Вин. Я могу понять его точку зрения.

Он поцеловал меня, и в этот момент я забыла о точке зрения Чарльза Делакруа.

Уже было около половины восьмого, когда Нетти, все еще в пижаме, появилась на пороге своей комнаты.

— Как прошла вечеринка, Анни? — И тут она заметила Вина. — Ой!

— Привет! — сказал он.

— Он уже уходит, — добавила я.

Но Вин стоял на месте, и я подтолкнула его в сторону выхода.

— Пойду поговорю с отцом прямо сейчас, — сказал Вин тоном, по которому я не смогла определить, шутил он или был серьезен.

— И что ты ему скажешь?

— Что наша любовь слишком сильна, чтобы он мог ее разрушить!

— Но я тебя еще не люблю.

— О, ты полюбишь.

— У меня мысль получше. Пусть то, что мы встречаемся, будет секретом, пока мы не выясним, насколько это серьезно. Зачем бить тревогу, когда мы даже не знаем, не расстанемся ли в скором времени?

— Хммм, — протянул Вин. — Думаю, ты самая неромантическая девушка, которую я когда-либо встречал.

— Приму это за комплимент, — рассмеялась я. — Я всего лишь пытаюсь мыслить практично.

— Чудесно. Да, это можно назвать практичным.

Лифт подошел, и Вин уехал. А я, честно говоря, чувствовала себя менее практичной, чем когда бы то ни было.

Нетти ждала меня в квартире.

— И что это было? — спросила она.

— Ничего.

— Нет, определенно что-то было, — сказала моя младшая сестра.

— Ты принимаешь желаемое за действительное. А сейчас — что ты хочешь на завтрак?

— Яйца. И любовную историю, если у тебя такая есть, Анни. Очень романтичную, яркую, с кучей поцелуев и все такое.

Я проигнорировала ее слова.

— Яйца, значит.

— Ты уже рассказала Скарлет? — спросила Нетти.

— Нет, потому что рассказывать нечего.

— Определенно есть чего, — повторила она.

— Ты это уже говорила.

Я разбила два яйца и начала их размешивать. Нетти все еще смотрела на меня, ожидая. Ее глаза были влажными и блестели, как у собаки, и что-то вроде милого предвкушения на ее лице заставило меня рассмеяться и признаться во всем. Жизнь не была легка для Нетти — все, что случилось со мной, случилось и с ней. Прекрасно, что она все еще была невинна и великодушна, что ее волновало то, что у ее старшей сестры роман.

— Мне он всего лишь нравится, ясно?

— Ты его лююююбииишь!

Я вылила яйца в сковородку.

— И обещай, что ты никому ничего не расскажешь — ни бабушке, ни Лео, ни Скарлет, ни кому-либо еще!

— Мне он сразу понравился, — счастливо сказала Нетти. — И каково было с ним целоваться?

— С чего ты взяла, что я с ним целовалась?

— Я знаю, — сказала Нетти. — Ты вся розовая и… и исцелованная. Ты должна мне сказать. На вид у него очень мягкие губы.

Я захохотала:

— Все было неплохо, годится?

— Не слишком подробно.

— Что ж, это все, что ты узнаешь.

Я поставила яичницу на стол и тут заметила синяк на ее правом предплечье.

— Что это?

— Ой. Я не знаю. Может быть, я ударилась обо что-то ночью.

— Болит?

Она передернула плечами.

— Мне приснился кошмар, совсем краткий, мне даже не пришлось будить тебя. Может быть, я ударилась о стену. А когда ты снова увидишь Вина?

— Может быть, никогда. Возможно, он даже не позвонит. Нетти, порой парни ведут себя так, как будто ты им нравишься, а потом никогда не звонят.

И в этот момент зазвонил телефон. Это был Вин.

— Ты быстро добрался до дома, — сказала я.

— Я бежал, хотел поговорить с тобой до того, как ты по-другому взглянешь на случившееся. Можно сегодня вечером с тобой встретиться?

Какая-то часть меня считала, что не слишком уж это хорошо — снова встречаться с Вином, да еще так быстро, но эта часть была на удивление молчалива.

— Да, — сказала я. — Приходи сюда.

— Я бы хотел отвести тебя кое-куда.

— Куда?

— Это будет сюрприз.

Я напомнила ему, что я все еще придерживаюсь мысли, что нам стоит хранить наши отношения в тайне.

— Я знаю и согласен, — сказал он. — Но не беспокойся. Там, куда я тебя отведу, никто нас не узнает.

Мы доехали на метро до самой дальней остановки в Бруклине — Кони-Айленда, сошли с поезда и ступили на выбеленный временем дощатый настил. Впереди виднелась группа неработающих аттракционов луна-парка, похожих на страшноватых разноцветных пауков.

— О, я знаю это место! — сказала я. — Но тут ничего не работает.

Мои родители возили нас с Лео сюда летом до того, как парк был закрыт. (Вроде бы что-то связанное с вспышкой инфекций или проблема с энергообеспечением — не помню, я была слишком мала.)

— Кое-что работает, — сказал он, беря меня за руку и сводя вниз с настила. Я услышала вдали голоса и увидела, что небольшое детское колесо обозрения освещено.

— На прошлой неделе окружному прокурору доложили об этом, — сказал Вин. — Эти люди построили нелегальный генератор, и у них достаточно электроэнергии, чтобы питать один аттракцион каждую субботу. Папу они не волнуют — у города есть куда большие проблемы. Ты наверняка слышала эту присказку.

— Да, к несчастью, слышала. Но я бы сказала, что по нему и видно, что он хочет изменить все к лучшему.

— Единственное, что он хочет, — сделать карьеру.

Оператор колеса приветствовал нас.

— Я должен вас предупредить, что это колесо не было проинспектировано и вы можете, за неимением лучшего слова, погибнуть.

Вин посмотрел на меня; я пожала плечами.

— Только при условии вашего согласия, — повторил оператор.

— Не самая плохая смерть, — сказал Вин, и я кивнула.

Вин дал оператору деньги, и мы сели на колесо. Я раньше никогда не каталась на колесе обозрения. Мы сели рядом, хотя и с некоторым трудом — колесо было рассчитано на детей, а меня, несмотря на мой небольшой рост, природа щедро одарила сзади. Сначала меня напрягло, что мы сидели так тесно, но потом Вин положил мне руку на плечо, чтобы устроиться поудобнее, и я перестала думать о своей задней части.

На колесе обозрения было так мирно. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем оно двинулось, так как операторы подождали, пока все колесо заполнится, и только потом дали старт. Ноябрьский воздух был холодным, и я чувствовала, как вдалеке что-то горит. Вин пользовался лосьоном после бритья, он пах мятой, но не мог перебить запах гари.

Мне не очень хотелось говорить, и Вин, кажется, это понимал.

Рано или поздно, но мы добрались до вершины. Отсюда можно было увидеть воду, темноту, землю и на горизонте Манхэттен, где я провела всю свою невеселую жизнь. Мне бы хотелось остаться тут навсегда. Все плохое случалось на земле, а в воздухе было безопасно.

— Я хотел бы остаться здесь навсегда, — сказал Вин.

Я повернулась и поцеловала его. Металлическая корзина, в которой мы сидели, задрожала и заскрипела.

Единственным человеком, который знал о нас с Вином, была Нетти. Я ничего не говорила даже Скарлет, да и она была полностью поглощена ролью леди Макбет. (Как оказалось, роль Гекаты требовала гораздо меньших усилий.) Если она и заметила, что Вин снова стал с нами обедать, то ничего не сказала. Помимо пьесы, ее мозг был занят и собственным романом — с Гарретом Лью, который играл Макдуфа.

В школе нас с Вином никогда не видели наедине. Обычно с нами была Скарлет, и я никогда не ждала его у его шкафчика или где-нибудь еще.

Мы все еще занимались вместе на уроках криминалистики — самый мучительный час за весь день. Я хотела прикасаться к нему, держать его за руку под столом, писать записочки, но я никогда этого не делала. Я знала, что наши отношения не смогут продолжаться, если одноклассники узнают о них и начнут болтать. Слухи точно дошли бы до отца Вина, и не думаю, что наш глупый подростковый роман выдержал бы такое.

Так что этот час был пыткой.

Но чем больше проходило времени, тем более приятно щекотало нервы хранение нашей тайны.

За день до постановки Макбета Скарлет пришлось пойти на дополнительную репетицию, так что мы с Вином обедали наедине. Если бы мы сели по отдельности, это выглядело бы странно, тем более что все окружающие знали его обычное место. Я было предложила нам пообедать с друзьями из его «группы», но он сказал, что было бы лучше, если бы мы придерживались обычного режима.

Казалось, обед длился целую вечность. Было так тяжело быть с ним и все же не с ним. Быть одной и все же не одной. Мы говорили о пьесе, о его «группе», о погоде, о планах на выходные и о прочих безопасных мелочах, словно боясь, что обсуждение более интересных тем откроет больше, чем нам бы хотелось. Деревянные столы были узкими, и я почувствовала, как его колено коснулось моего. Я отодвинула ногу, но его колено последовало за моим. Я незаметно покачала головой и сузила глаза. И тут рядом с Вином села Чай Пинтер, которая ходила вместе с нами на криминалистику.

— Привет, Вин, привет, Анни, — сказала она.

И начала глупую болтовню о каком-то концерте, на который она с друзьями собирались пойти на праздники. Я почти не обращала внимания на ее слова, потому что она постоянно прикасалась к Вину. Буквально беспрерывно. То положит руку на его руку, то на плечо, то пригладит волосы за ухом. Я с трудом сдержалась, чтобы не перегнуться через стол и не задушить ее голыми руками, глубоко вздохнула и уговорила себя отойти от темной стороны мыслей.

— Так что, хочешь пойти? — спросила она. — Потому что у меня есть лишний билет. И пойдет много наших друзей, так что это не встреча парня с девушкой… если только ты этого не хочешь.

Неужели это происходит? Неужели я вижу, как кто-то приглашает моего парня, пусть и тайного, на свидание прямо у меня на глазах? Хотела бы я знать, не перестарались ли мы с заметанием следов. И снова я захотела перегнуться через стол, но сейчас уже к Вину — я хотела поцеловать его в губы прямо перед всеми и обозначить, что он мой и только мой.

— Нет, спасибо, — сказал Вин. — Это очень заманчиво, но моей девушке это не понравится.

— Ой, ты об Алисон Вилер говоришь? Она сказала, что вы вроде как только друзья.

— Нет, о девушке из моей старой школы, это далеко отсюда.

Он врал так естественно, что даже я подумала, а нет ли у него девушки из старой школы. И тут прозвенел звонок, и он встал.

— Увидимся, Чай. — И он кивнул мне: — Анни.

— Подружка на расстоянии? — сказала мне Чай. — Ну, такие отношения никогда не длятся долго.

— Не знаю, — пробормотала я, сгребла свои книги и вырвалась из столовой. Я побежала по коридору в сторону того класса, где у Вина должен был быть шестой урок, который поменялся на английскую литературу. Я знала, что могу себе позволить опоздать на свой собственный урок, потому что его вел Бири, а Бири был в театре и заканчивал постановку пьесы. Я похлопала Вина по плечу.

— Прости, можно с тобой поговорить?

Он кивнул, и я завела его в чулан, где хранился всякий хозяйственный инвентарь, а потом поцеловала его. «Поцеловала» звучит гораздо более пресно, чем то, что там было. Я прижалась к нему всем телом, обвила его руками и засунула ему язык в рот так глубоко, как могла.

— Я так устала от того, что наши отношения — тайна.

— Я знаю, — согласился он. — Но ты сама сказала, что это наш единственный путь.

Когда мы вышли из чулана, коридор был пуст; шестой урок начался.

Около нас распахнулась дверь театрального кружка, и появилась Скарлет.

— О, привет, ребята. Откуда вы появились?

Она казалась немного рассеянной, что, я думаю, было следствием грядущей постановки.

— Мы были вот тут, — ответил Вин, указывая на дверь чулана. Коридор кончался тупиком, так что не было другого места, откуда мы могли бы выйти.

— А почему вы там были? — спросила Скарлет. Она явно ничего не подозревала, но ей было любопытно.

— Потому что Анни хотела еще раз повторить свою роль, а тут было единственное место, где мы могли бы побыть одни, — солгал он. «Ух ты, как он здорово это делает», — подумала я. С другой стороны, можно легко было представить себе множество случаев, когда Вину пришлось бы соврать отцу вроде Чарльза Делакруа.

— Почему ты не сказала мне, что тебе трудно запомнить свою роль? Я бы помогла, — настаивала Скарлет.

— Ты и так занята, ты играешь главную роль, а я всего лишь ведьма. Не хотелось тревожить тебя. — Я и сама неплохо врала.

— Главная ведьма, — поправила Скарлет. — Я так горжусь тобой, Анни, что могу взорваться!

И я точно знала, что она гордится мной, и почему-то эти слова чуть не заставили меня заплакать. Потому что, несмотря на обстоятельства, я не испытывала недостатка в любви. Сестра любила меня. Брат любил меня. Бабуля любила меня. Казалось, даже этот парень, Гудвин Делакруа, тоже любит меня. Но гордиться мной? Я не привыкла, чтобы мною гордились — почти все, кто мог бы гордиться мной, давно умерли.

Надо посвятить пару слов самой пьесе. Это была рядовая школьная постановка, может быть, чуть лучше, чем большинство остальных, потому что мистер Бири приложил много усилий и потратил много времени, чтобы мы не выглядели ужасно, и потому что школа (как я упоминала) хорошо финансировалась. Скарлет играла лучше всех. (Вы, возможно, предполагали, что я так скажу, но так оно и было.) А моя роль? Самое лучшее, что я могу сказать, это что мне единственной из всех ведьм не потребовался парик. Мои темные вьющиеся волосы выглядели сами по себе по-ведьмински, и, оглядываясь назад, я не уверена, что они не стали единственной причиной, по которой я получила роль Гекаты.

XIII Я выполняю обязательство (пренебрегая другими) и позирую для фотографии

Во время рождественских каникул мы с Вином сели в поезд, ведущий в Олбани, чтобы нанести визит Гейблу Арсли в центре реабилитации. Я говорила Вину, что отлично справлюсь самостоятельно и что будет странно, если нынешний парень будет сопровождать меня в поездке к тяжело больному парню бывшему. Вин возразил, что знает этот район лучше, и я смягчилась. Не суть важно. Поезд шел долго, а мелкая и грязная река Гудзон не радовала обилием красивых видов.

В сочельник Гейбл прислал мне сообщение, в котором просил приехать. Думаю, что Рождество настроило его на задумчивый лад, ну или он был просто одинок. Он писал, что болезнь дала ему временя на размышления и он понял, что дурно вел себя со мной. Доктора считают, что он может скоро вернуться в школу, и он хотел бы увериться, что между нами к этому моменту все будет в порядке.

Я уже раньше была в Озерном центре реабилитации, потому что после ранения туда ненадолго отправили Лео. Это было чудесное место, если подобного рода заведения вообще можно считать чудесными. Я посетила свою долю больниц и реабилитационных центров, и больше всего в них пугало не то, что ты видишь, а то, как они пахнут. Ужасный запах химических чистящих средств с парфюмерной отдушкой скрывает под собой болезнь, слабость и смерть. Забавно, что рядом с Озерным центром не было озера — только большая лужа грязи, где когда-то была вода.

— Хочешь, чтобы я пошел с тобой? — спросил Вин, когда мы вошли в фойе. Мы были достаточно далеко от дома, так что могли спокойно держаться за руки, но сейчас я отняла свою руку — родители Гейбла, родственники или друзья могли быть поблизости.

Я покачала головой:

— Нет, со мной все будет в порядке.

— Все же думаю, что мне нужно пойти с тобой. Разве он не тот самый парень, который пытался принудить тебя силой?

Я пожала плечами.

— Честно говоря, Вин, я не знаю, как он сейчас, но нутром чувствую, что твое присутствие в его комнате, — я подыскала верное слово, — будет раздражать. Кроме того, я далеко не девочка и способна сама о себе позаботиться.

— Я знаю, что ты смелая, и мне это очень нравится в тебе. Просто порой мне хочется облегчить тебе жизнь.

— Тебе это удается, — сказала я и быстро поцеловала его в нос. Я планировала остановиться на этом, но потом снова поцеловала его, уже в губы.

Он кивнул.

— Ну хорошо, смелая девчонка. Я подожду тебя тут. Если ты задержишься больше чем на полчаса, я пойду за тобой.

Я сообщила свое имя регистраторше за столом; она сказала мне номер палаты Гейбла, 67, и направила меня в коридор.

Я постучала в дверь.

— Кто это? — услышала я голос Гейбла.

— Это Аня.

— Входи! — Его голос казался странным, но в чем именно была странность, было сложно определить.

Я открыла дверь.

Гейбл сидел в инвалидном кресле лицом к окну. Он развернулся, и я увидела его лицо. Вся кожа была в язвах, а на левой щеке выделялся неестественно выглядящий участок пересаженной кожи от скулы до угла рта, из-за которого ему было трудно говорить. Несколько пальцев были замотаны бинтами. Все его тело выглядело ужасно истощенным и слабым. «Почему он сидит в кресле?» — подумала я и опустила глаза на его колени и ниже, к ступне. Да, к ступне — у него осталась только одна. Правая была ампутирована.

Гейбл смотрел на меня, пока я изучала его. Его серо-голубые глаза остались прежними.

— Я выгляжу отвратительно? — спросил он.

Я честно ответила:

— Нет.

Обстоятельства моей жизни не позволяли мне роскошь брезгливо относиться к ранениям.

Гейбл рассмеялся дребезжащим невыразительным смехом.

— Значит, ты врешь.

Я напомнила ему, что мне приходилось в жизни видеть худшее.

— Да, конечно, приходилось. Правда в том, что я выгляжу отвратительно в своих глазах, Анни. Что ты на это скажешь?

— Я могу понять, почему ты так чувствуешь. Ты всегда так заботился о внешности. Как в тот день в школе… Я знаю, что больше всего тебя раздражало то, что соус от спагетти попал на твою рубашку. — Я замолчала и посмотрела на Гейбла. Он кивнул и, странно, даже слегка улыбнулся, припоминая.

— Но то, как ты выглядишь сейчас… Никто не будет отрицать, что ты сильно изменился, но я подозреваю, что все не так плохо, как ты думаешь.

Смех Гейбла походил на жалкое блеяние.

— Я только и слышу ото всех, что я не должен говорить такие вещи. Но не от тебя. Поэтому я тебя и люблю, Анни.

Я не собиралась отвечать — он по-прежнему врал.

— Долгое время я хотел умереть, — сказал он. — Но больше не хочу.

— Это хорошо, — ответила я.

— Подойди поближе, сядь на кровать.

Все время, пока мы беседовали, я стояла у двери. Даже несмотря на то, что Гейбл был прикован к креслу, я все еще опасалась его. Когда мы были наедине, случалось плохое.

— Я не кусаюсь, — сказал он с вызовом.

— Хорошо.

Так как стульев в палате не было, я подошла к кровати и села на нее.

— Знаешь, почему мне отрезали ногу? Сепсис. Я никогда о таком не слышал. Это когда тело перестает работать и начинает убивать само себя. Я также потерял кончики трех пальцев. — И он махнул в мою сторону рукой в бинтах. — Но доктора сказали, что мне повезло. Я буду ходить и даже печатать. Разве я не похож на счастливчика?

— Да, похож, — я подумала о Лео, о маме и папе. — Ты выглядишь как выживший после чего-то ужасного.

— Я не хочу так выглядеть. Я ненавижу выживших, — он выплюнул последнее слово.

— Мой отец говорил: главное, что человек может сделать в жизни, — это выжить.

— О, поделись со мной жемчужинами преступной мудрости! Ты думаешь, мне хочется слушать, что говорил твой отец? Все время, пока мы были вместе, я слышал от тебя «папа то» и «папа се». Твой отец давным-давно умер. Пора вырасти, Аня.

— Я ухожу, — сказала я.

— Нет, подожди, не уходи, Анни! Я не привык к компании и прошу прощения, — сказал он тонким детским голосом. Думаю, мне стало жаль его.

— По правде говоря, ты все еще красив, — сказала я. И это было правдой. Его кожа заживет, он снова научится ходить и снова станет старым ужасным Гейблом; будем надеяться, что чуть более добрым и склонным к сочувствию, чем предыдущая версия.

— Ты так думаешь?

— Да, — уверила я его.

— Ты чертовая врунья! — расхохотался он. Он подкатил кресло к окну и тихо сказал: — Я думал о тебе каждый день, Анни. Я каждый день ждал, что ты придешь, но ты все не приходила. Я думал, что ты обязательно это сделаешь, учитывая то, что ты сыграла кое-какую роль в моей судьбе, но ты не пришла.

— Мне очень жаль, Гейбл, — сказала я. — У нас были не лучшие отношения, когда это случилось, но я действительно хотела приехать. Не знаю, слышал ли ты, но меня отправили в исправительную колонию «Свобода». И потом я сама была некоторое время больна. А после, думаю, я просто потеряла чувство времени. Мне надо было прийти.

— Надо было прийти. Собиралась прийти. Могла бы прийти. Не пришла.

— Мне очень, очень жаль.

Гейбл ничего не сказал и продолжал сидеть лицом к окну. Через несколько секунд молчания я услышала, как он хлюпает носом.

Я подошла к нему. По его обезображенному лицу текли слезы.

— Я так плохо обращался с тобой, — простонал он. — Я говорил о тебе ужасные вещи. И пытался тебя…

— Все забыто, — солгала я. Я никогда не забуду того, что Гейблу почти удалось сделать, но он и так был уже достаточно наказан.

— И ты меня любила! Как ты на меня смотрела. Никто больше на меня не будет так смотреть.

Я его не любила, но сейчас было бы жестоко и некстати об этом говорить.

— И ты была моим единственным другом. Никто больше для меня ничего не значил. Мне очень стыдно. Ты можешь меня простить, Аня?

Его было действительно жалко. Я решила, что в самом деле могу его простить, и так ему и сказала.

— Мне будут нужны друзья, когда я вернусь в Школу Святой. Троицы. Мы можем быть друзьями?

— Да, конечно.

Он протянул ко мне свою здоровую руку, и я пожала ее. Он потянул меня к себе, и это движение было настолько неожиданно, что я споткнулась и налетела на него. И тогда он поцеловал меня в губы.

— Гейбл, нет!

Я вскочила и оттолкнула его кресло с такой силой, что его задние ручки с грохотом ударились о подоконник.

— Что? Я думал, мы снова будем друзьями.

— Я не целуюсь с друзьями.

— Но ты сама наклонилась ко мне! — пробормотал он.

— Ты с ума сошел? Я упала!

Я повернулась, чтобы уйти, но он с удивительной силой и скоростью двинулся на меня на своей коляске, и я упала на кровать. И тут в комнату вбежал Вин и оттолкнул кресло Гейбла от меня.

— Отвали от нее! — закричал он и занес кулак.

— Нет! Не бей его! — сказала я.

Вин опустил руку.

— Кто это, черт возьми? — спросил Гейбл.

— Мой друг, — ответила я.

— Могу побиться об заклад, что это друг из таких, с которыми ты целуешься. Да, теперь мне все стало ясно. Как зовут твоего друга? Он кажется мне знакомым.

Мы с Вином переглянулись.

— Меня зовут Вин, но ты можешь думать обо мне как о друге Анни, который не любит, когда мужчины применяют силу к женщинам.

И мы ушли.

Я не говорила Вину ни слова, пока мы не дошли до поезда.

— Тебе не надо было врываться туда.

Он пожал плечами.

— У меня все было под контролем, — уверила я его.

— Я знаю это, милая. Ты самая смелая девчонка, что я когда-либо знал.

— Милая? Откуда это?

— Не знаю, просто захотелось тебя так назвать. Тебя смущает?

Я обдумала его вопрос.

— Ну, звучит по-девчачьи, но нет, думаю, нет. — Я положила голову ему на плечо. — Ты ждал у двери все время?

— Да.

— Гейбл узнает, кто ты, а когда узнает он, узнают и все вокруг.

— Может быть, все будет не так уж плохо? Я не боюсь, если все всё узнают. Кроме того, Гейбл может решить придержать информацию.

— С какой стати?

— Ну… шантажировать нас или что-то вроде того?

— Может быть.

Но я знала, что шантаж не в стиле Гейбла Арсли. Шантаж требовал планирования и терпения, а Гейбл был импульсивен до мозга костей.

Когда мы сошли с поезда в Нью-Йорке, нас немедленно окружили папарацци.

— Эй, детки! Посмотрите сюда! Улыбочку!

— Думаю, что Гейбл все рассчитал, — шепнул мне Вин.

— Аня, это твой парень?

— Он мой школьный друг! — закричала я. — Мы работаем в паре над лабораторными исследованиями.

— Ну да, конечно.

На следующее утро все газеты пестрели фотографиями. Они подловили, как мы целовались, сходя с поезда. Заголовки гласили: «Несчастные влюбленные? Принцесса мафии и сын помощника окружного прокурора встретили в городе свою любовь».

Вин позвонил мне после полудня.

— Ты звонишь, чтобы сообщить, что мы должны расстаться? — спросила я.

— Нет, — ответил он удивленно. — Папа хочет, чтобы ты приехала вечером к нам на ужин.

— Он злился?

— Он никогда не просил меня не встречаться с тобой. Он просил тебя, помнишь?

— Так, значит, ты считаешь, что он зол на меня? Думаю, мне не стоит приходить, спасибо.

— Ты испугалась? На тебя не похоже.

Я спросила его, во сколько мне надо быть.

— В семь. Я зайду за тобой, если ты не возражаешь против еще одной фотосессии, — пошутил он.

— Почему ты говоришь так, словно очень рад?

— Ну, я немного рад, что люди знают, что ты моя девушка.

— Что мне надеть? — угрюмо спросила я.

— Я неравнодушен к твоему красному платью.

Я надела свое верное красное платье и поехала на автобусе к дому Вина. Их квартира была гораздо лучше той, которую мог позволить себе помощник окружного прокурора (или сам окружной прокурор). Либо мать Вина заработала огромные деньги на сельском хозяйстве (вполне возможно), либо это были деньги семьи.

Я даже не успела позвонить, как Чарльз Делакруа открыл дверь. Видимо, он меня ждал. Казалось, в своей квартире он стал гораздо меньше ростом, чем был в тот день в «Свободе» и на борту парома, словно обладал способностью быть выше или ниже в зависимости от ситуации.

— Выглядишь хорошо, Аня, гораздо лучше, чем во время нашей последней встречи.

— Да, я чувствую себя неплохо, — сказала я.

— Вин с моей женой добывают какой-то жизненно важный ингредиент для обеда. Почему бы нам не пройти в мой кабинет и не скоротать время за разговором?

Я прошла за ним в кабинет с бордовыми стенами, коврами и полками красного дерева, уставленными бумажными книгами.

— Вы собираете книги?

Он покачал головой:

— Отец моей жены собирал.

Все стало ясно. Мать Вина была из тех, что с деньгами. На экране компьютера у Делакруа находилась одна из статей о Вине и обо мне.

— По правде говоря, поиск ингредиента срежиссировал я, — признался Чарльз Делакруа. — Я хотел, чтобы мы встретились наедине, так что сразу перейду к делу. Вин сказал, что влюблен в тебя. Это правда?

Я кивнула.

— А ты его любишь? Или ты слишком практична, чтобы совершать такой неблагоразумный поступок?

— Мы не так долго друг друга знаем, — начала я, — но, думаю, это возможно.

Чарльз Делакруа потер шею своими тонкими пальцами без следов физической работы.

— Хорошо. Что есть, то есть. — И он вздохнул. Мне показалось, что он будет продолжать, но он замолчал и наполнил свой стакан из хрустального графина.

— И это все? — спросила я.

— Как невежливо с моей стороны. Не хочешь ли тоже выпить?

Я покачала головой:

— Я имею в виду, это все, что вы можете сказать по этому поводу?

— Послушай, Аня, я отговаривал тебя от свиданий с моим сыном, и для меня было бы гораздо проще, если бы ты пошла в другом направлении. Но я не чудовище. Если мой сын влюблен… — Он пожал плечами. — Все так, как есть. Ты мне нравишься, Аня. И я был бы худшим из лицемеров, если бы винил тебя в твоем происхождении. Никто из нас не может избежать обстоятельств нашего рождения. Ну а если ты решишь выйти замуж за Вина, это уже другая история. Мои советники говорят мне, что моя избирательная кампания — которая пока существует только в теории, и напомню тебе, ничто еще не решилось, — может пережить, если Вин будет встречаться с тобой, но насчет брака они уже не так уверены.

— Обещаю вам, мистер Делакруа, что я не собираюсь в ближайшее время выходить за кого-либо замуж.

— Отлично, — рассмеялся Чарльз, но потом лицо его стало печальным. — Вин когда-нибудь рассказывал тебе о своей старшей сестре, Алексе? Она умерла примерно в твоем возрасте. Я не хотел бы больше об этом говорить.

Я кивнула. Я понимала, почему люди не хотят говорить о таких вещах.

— Я имею в виду, что, несмотря на мои слова в тот день на пароме, я хочу, чтобы мой оставшийся в живых ребенок был счастлив. Но также я хочу, чтобы он был в безопасности. Единственное, о чем я прошу, — если ты хотя бы подумаешь, что мой мальчик может подвергнуться опасности из-за твоих семейных связей, пожалуйста, приходи ко мне. Мы поняли друг друга?

— Да, — сказала я.

— Отлично. И конечно, если ты когда-нибудь совершишь незаконный поступок, мне придется преследовать тебя изо всех сил. Меня не должны подозревать в фаворитизме.

Это было сказано в максимально возможной дружелюбной манере, в какой только можно говорить о таких вещах, так что я ответила, что да, я понимаю.

Потом домой пришел Вин с матерью.

— Чарли! — позвал женский голос.

— Мы в кабинете! — откликнулся тот.

Они вошли в комнату. У матери Вина были длинные, черные как смоль волосы и яркие зеленые глаза; она была приблизительно такого же роста и сложения, как и моя мать.

— Меня зовут Джейн, — сказала она, — а ты, должно быть, Аня. Ой, ты очень хорошенькая.

— Вы… — И тут мне пришлось остановиться, так как я почувствовала, что могу заплакать. — Вы напоминаете мне кое-кого, кого я знала раньше.

— О, спасибо. Полагаю, надо спросить тебя, был ли это тот, кто тебе нравился, или тот, кто не нравился, — рассмеялась она.

— Тот, кто мне нравился, тот, по кому я очень скучаю, — сказала я. Я знала, что это звучит неловко, но я не хотела говорить ей, что она напомнила мне мою маму.

После ужина Вин проводил меня домой. Папарацци уже разошлись по домам или, быть может, потеряли интерес к этой истории. Вин хотел узнать, не был ли его отец груб со мной. Я сказала ему, что нет.

— В основном он хотел удостовериться, что я не позволю тебя убить.

— А что ты ответила?

— А я сказала, что постараюсь, но не могу дать гарантий.

После чего мы зашли в мою комнату.

Мы не занимались сексом и даже не подходили близко к этой грани, но я бы соврала, если бы сказала, что такая мысль не приходила мне в голову. Я чувствовала, что раскрываюсь навстречу ему, словно роза в оранжерее.

Но я просто не могла. Я думала о моих родителях на небе или в аду, и я думала о Боге. Когда-то папа сказал, что если ты не знаешь, во что веришь, то будешь пропащей душой. И этой ночью я поняла кое-что очень важное. Легко было защищать свою девственность от Гейбла, потому что я никогда его не хотела; другими словами, не было искушения. Но в случае с Вином было гораздо сложнее придерживаться своих принципов.

Той ночью мы говорили о сексе, о моих религиозных воззрениях и так далее. И я сказала ему, что я не хочу заниматься сексом до тех пор, пока не выйду замуж, и он сразу же ответил:

— Так давай поженимся.

Я в шутку ударила его:

— Ты так сильно хочешь секса?

— Нет, он у меня уже был.

— Мне шестнадцать! И мы едва знаем друг друга.

Он взял мое лицо в ладони и посмотрел мне в глаза:

— Я знаю тебя, Аня.

Возможно, он был серьезен, но я решила пошутить:

— Ты женишься на мне, только чтобы позлить твоего отца.

Он ухмыльнулся.

— О да, это будет приятным дополнением.

— Почему ты его не любишь? Он кажется неплохим человеком.

— Если видишь его не больше пяти минут, — пробормотал он. — Думаю, ты заметила, что он ужасно честолюбив.

— Верно. И мой отец тоже был таким, правда, в другом направлении. Но я все же любила его.

— Он… — начал Вин, но остановился. — Я восхищаюсь отцом. Он вышел ниоткуда, вырос в сиротском приюте, его родителя погибли в автокатастрофе, но он выжил. Он думает, что я слишком слаб, но кто может тягаться с человеком с такой судьбой?

Он посмотрел на меня:

— Ты могла бы, верно? Моя бедная смелая девочка.

И он поцеловал меня в лоб.

Я сказала, что не хочу говорить о себе.

— Почему он считает тебя слишком слабым?

— Потому что давным-давно у меня были неприятности… глупая подростковая фигня. Я бы рассказал тебе, но мне стыдно.

— Теперь ты точно должен мне рассказать!

— Нет, мне стыдно, милая, и в любом случае это не слишком интересно. После смерти моей сестры я был полностью измучен, это было худшее время в моей жизни. Отец счел это слабостью, а мать меня оправдала.

— Как твои родители ладят друг с другом?

— Папа говорит, что единственный человек, который когда-либо любил его, это мама.

— Она кажется очень милой, — сказала я.

— Так и есть. Но отец высмеивает ее. Она не обращает внимания, но я так не могу. Я имею в виду, как я могу уважать такого человека?

И он спросил меня, смеялся ли мой отец над моей матерью.

Несмотря на многие недостатки моего отца, невозможно было и вообразить, чтобы он так себя вел. Я сказала Вину, что я точно не знаю, что я была слишком мала, но я сомневаюсь.

— Он верил в брак, — сказала я.

— Отец тоже верит, но это не удерживает его от такого поведения. Я никогда не буду обращаться так с тобой, Анни.

Я это и так знала. В таких вещах он был идеален.

Я могла бы говорить о Вине часами, но честно говоря, меня тошнило от болтовни. Папа всегда говорил, что если человек встретил свое счастье, лучший выбор — сохранить его только для себя. Вин, похоже, был самым счастливым событием за всю мою жизнь. (Пойдите в туалет и засуньте два пальца в рот, если хотите.) Но да, в то время я была счастлива. Я словно стала одной из тех девушек, которых всегда презирала, и поняла, что единственная причина, по которой я их ненавидела, — зависть. Клише? Да, несомненно, но все же это было правдой.

(В сторону: должно быть, вы спрашиваете, а что с работой Лео? Что там дальше с отравленным шоколадом? А что с татуировкой на лодыжке? А как здоровье бабули и кошмары Нетти? У Ани появился новый классный парень, но это не значит, что надо забыть обо всем и всех в этом мире!

По правде говоря, на заднем плане происходили совершенно определенные (и важные) вещи, но в то время я не обращала на них внимания. Даже когда я заново прокручивала в голове все, что случится в последующие месяцы, я бы не отказалась от этих глупых, счастливых, милых, одновременно бесконечных и конечных дней, когда моя голова была словно в тумане.

Поправка: один раз я подумала о татуировке на моей лодыжке. Мы были в моей комнате, Вин поцеловал ее, сказал, что она довольно милая, и спел мне песню про татуированную женщину.)

XIV Меня заставляют подставить другую щеку

Яне разговаривала со Скарлет в течение всех зимних каникул. Пожалуй, за всю историю нашей дружбы это был самый долгий период, когда мы не разговаривали. Я не видела ее вплоть до урока фехтования в первый день семестра. Во время растяжки она не спрашивала о моих отношениях с Вином и почти не говорила со мной. Скарлет явно сердилась на меня, и мне надо было загладить свою вину.

— Итак, — пошутила я, когда мы разбились на пары, — может быть, ты уже слышала? Я завела себе парня.

— Да. Я не видела тебя целую вечность, но хотя бы узнала сейчас почему, — сказала Скарлет, делая выпад. — Конечно, я бы предпочла получать такие новости не из газет! Отличные фотографии, кстати.

Она снова сделала выпад в мою сторону, и движение было более жестким, чем обычно во время наших тренировок.

— Обоюдный укол! — прокричала я.

— И?

— И мы обе выиграли очко, — сказала я.

— Как ты узнала? — Скарлет задыхалась.

— Потому что занималась фехтованием два с половиной года.

Она рассмеялась.

— Право, когда-нибудь мне стоит узнать побольше о фехтовании.

Она опустила рапиру.

— А если серьезно, почему ты мне не сказала?

— Ты была занята пьесой и своим новым парнем.

— Все кончено. Это был рабочий роман — по крайней мере, так он сказал, когда разорвал отношения. Но такова театральная жизнь, я предполагаю.

Я сказала, что мне очень жаль.

— Тебе стоило мне позвонить.

— Я хотела, но потом я узнала про вас с Вином и ужасно разозлилась, так что решила, что не буду. Анни, я была не настолько занята, чтобы не захотеть слушать о вас с Вином. Мы обедали вместе каждый день, и каждый день видели друг друга на репетициях, и каждый день вместе ездили на автобусе домой, и мы…

— Я знаю, мне очень жаль. Я честно решила, что никому ничего не расскажу, думала, так будет проще.

— Но с моей точки зрения, ты врала мне каждый раз, когда видела меня. А в тот день, когда вы вышли из чулана? Я тебе всецело доверяла, а ты разыграла меня, как дурочку. А я бы никогда так с тобой не поступила, ведь ты моя лучшая подруга.

Она была права. Мне следовало сказать ей.

— Мне действительно очень стыдно.

Скарлет вздохнула:

— Извинения приняты.

Когда мы переодевались после фехтования, она повернулась ко мне и сказала:

— Можно сказать? Я знаю, что твоя жизнь очень трудная, гораздо труднее, чем когда-либо была моя, даже учитывая то, что у меня нет парня, который спасал бы мне жизнь. Но быть твоим лучшим другом — тоже не самая простая в мире вещь. И, думаю, я пережила вместе с тобой очень тяжелые времена, верно?

Я кивнула.

— Так что когда у тебя случается что-то хорошее, я бы тоже хотела об этом знать. Я бы хотела быть с тобой и в счастье тоже.

Слова Скарлет заставили меня покраснеть от стыда. Я действовала легкомысленно.

Когда мы пришли на обед, Вин уже сидел за нашим столом.

— Гейбл Арсли вернулся, — сказал он.

Мы со Скарлет повернулись, чтобы посмотреть на Гейбла; впрочем, на него смотрели не мы одни.

Он ждал в очереди, сидя в своем инвалидном кресле; его сумка висела на одной из ручек. На искалеченную руку была надета перчатка, а лицо (все еще с обожженной кожей) было скрыто козырьком низко надвинутой бейсболки. Я наблюдала, как Гейбл пытается положить еду на поднос. Это было нелегко, учитывая, что он действовал только одной рукой и не мог встать во весь рост.

— Почему ему никто не поможет? — спросил Вин.

— Потому что он засранец, — сказала я.

— Потому что он никогда ни о ком не говорил хорошо, — добавила Скарлет. — И он точно не джентльмен.

— Я бы помог ему, но не думаю, что он захочет меня видеть после нашей последней встречи, — сказал Вин.

— Почему? Он сдал нас всему миру.

— Мы не знаем наверняка, правда ли это.

— И он пытался изнасиловать меня.

Может быть, я видела слишком много тяжелого в жизни, но симпатия Вина к Гейблу меня раздражала.

— Он ужасный человек, Анни, но я не могу представить, как он будет вращать колеса кресла и держать поднос, — сказала Скарлет.

Гейбл начал отъезжать от очереди, держа на коленях поднос, который ненадежно балансировал. Еда соскользнула с подноса — так получилось, что это была такая же лазанья, как та, которую я вывалила ее ему на голову много месяцев назад, — и соус пролился на брюки и ботинки, в одном из которых был протез. Гейбл выругался, и я услышала смешки. Парень — в этот момент он был для меня просто парнем — выглядел так, словно совершенно не представлял, что ему делать дальше.

— Довольно, — сказала я. Было совсем не по-христиански оставить его сидеть посреди обеденного зала, и я не хотела, чтобы мои родители (где бы они ни находились) стыдились меня.

— Я иду туда.

— Мы с тобой, — сказали Вин и Скарлет.

Я встала из-за стола.

— Арсли, иди сюда, поешь с нами! — позвала я.

Он посмотрел на нас так, словно хотел сказать грубость, но потом кивнул и улыбнулся.

— Обещай, что не попытаешься меня отравить, Баланчина, — сказал он, словно на мгновение стал прежним.

Кое-кто рассмеялся его шутке.

— Я проверю для тебя еду! — прокричала Скарлет.

— Оставлю тебе эту должность, — ответил он.

Скарлет подошла к Гейблу и покатила его кресло к нашему столу, а Вин взял ему новый поднос с обедом. Я пошла в ванную и потратила все четвертаки, что были у меня со Скарлет, чтобы купить ему влажных полотенец для чистки одежды.

Когда мы снова уселись за стол, он сказал:

— Да уж, последнее место, где я хотел бы сидеть, так это с дочерью бандита, парнем в глупой шляпе и театральной девчонкой.

Я промолчала.

— Мы тоже вне себя от счастья, что ты сидишь с нами, — сказал Вин.

Гейбл пытался очистить ботинки и штаны при помощи бумажных полотенец. Я бы не смогла заставить себя помочь ему, но, к счастью, сделать это вызвалась Скарлет.

— Не надо, все в порядке, — сказал Гейбл.

— Рада это слышать, — сказала она, наклоняясь и вытирая ему ботинки.

Я слышала, как он прошептал:

— Очень… смущает быть таким.

— Это просто жизнь, — заметила она.

Я видела, как он вздрогнул, когда Скарлет вытирала пятно на ноге.

— Сильно болит? — спросила она.

— Порой. Но терпеть можно.

— Вот и все, — сказала она весело.

Он взял ее за руку. Я почувствовала, как волоски на моем затылке встали дыбом.

— Спасибо тебе большое, — поблагодарил он.

Скарлет отняла свою руку.

— Не за что.

— Эй, Арсли, — сказала я. — Я никогда не позволю Скарлет встречаться с тобой, слышишь?

— Ты не ее мать. И с тобой я вел себя не так уж плохо.

— Ну, ты вел себя хуже, чем все парни мира, но не будем углубляться в эту тему. — Я пыталась говорить легко и непринужденно. — Мы позволили тебе сесть с нами, потому что ты — калека и нам тебя жаль. Но если ты начнешь ухаживать за Скарлет, то можешь прямо сейчас катиться обратно на середину зала.

— Ты свинья, Аня, — сказал он.

— А ты социопат.

— Одно другого стоит.

Я закатила глаза.

— Аня, честно, я только благодарил ее.

Вин сказал:

— У меня есть идея. Давайте сойдемся на том, что не будем распускать руки за этим столом.

Я не видела Скарлет до поездки домой, хотя и беспокоилась за нее всю оставшуюся половину дня. Дело в том, что Скарлет нравились люди с трудной судьбой, побитые жизнью (может быть, поэтому-то она и была мне таким хорошим другом). Таких людей, как Скарлет, часто используют, особенно люди, подобные Гейблу Арсли.

— Ты ведь знаешь, что Гейбл не может быть твоим парнем, — сказала я, когда мы ехали через парк.

Нетти сидела с нами. Услышав это, она наморщила нос и спросила:

— А почему это Скарлет будет с ним встречаться?

Гейбл никогда не пользовался популярностью у моих родственников.

— Я не буду с ним встречаться. Я всего лишь пожалела его.

И она рассказала Нетти о том, что было сегодня за обедом.

— О, мне бы тоже стало его ужасно жалко, — согласилась Нетти.

— Это потому, что вы со Скарлет мягкосердечные. Ведь то, что он болен, еще не значит, что внутри он уже не тот ужасный Гейбл.

— Ты либо считаешь меня дурой, либо не доверяешь мне, — сказала Скарлет. — Я помню, что он тебе сделал. И я не настолько отчаялась, что готова плюнуть на все мои принципы ради твоего однорукого, одноногого, уродливого бывшего парня, — хихикнула она. — Ой, это ужасно. Мне не следовало смеяться. — И она прикрыла рот рукой.

Нетти и я тоже рассмеялись.

— Вы должны признать, что в том, что случилось с Гейблом, есть-таки что-то смешное, — добавила Скарлет.

— Так и есть, — ответила я. Вся моя жизнь была смешна.

— Но чисто теоретически, — продолжила Скарлет, когда автобус подъехал к ее остановке, — не думаете ли вы, что такая болезнь могла изменить человека?

— Нет! — дружно выкрикнули мы с Нетти.

— Я шучу, дорогие. — Она покачала головой. — Как ты можешь быть такой легковерной, Аня?

Она поцеловала меня в щеку.

— Увидимся завтра! — прокричала она, когда вышла из автобуса.

Как только мы с Нетти вошли в квартиру, Имоджин сообщила, что я нужна бабуле, так что я отправилась к ней. В последние пару недель бабуля выглядела лучше; по крайней мере, она не путала меня с моей мамой.

Я наклонилась, чтобы поцеловать ее в щеку. На подоконнике в бирюзовой вазе стояли желтые розы. У бабушки был посетитель.

— Очень милые, — прокомментировала я.

— Да, не самые плохие. Пасынок принес их сегодня. Забери их к себе в комнату, если хочешь. Не стоило их тратить на меня. Глядя на них, я думаю о своих похоронах, которые…

Я ждала, что она закончит, но она не стала этого делать.

— Имоджин сказала, что ты хочешь меня видеть, — проговорила я наконец.

— Да. Тебе надо кое-что для меня сделать. Сын Юрия, Микки, женится в следующем месяце. Тебе, Лео и Нетти надо будет сходить на свадьбу от моего имени.

Я не очень любила семейные свадьбы. И разве Микки женится? Конечно, мне могло просто почудиться, но я была абсолютно уверена, что во время последней встречи он со мной флиртовал.

— И где будет проходить свадьба?

— В поместье Баланчиных в Вестчестере.

Я ненавидела это место, хотя там было всего лишь несколько домов, стойла и большей частью осушенное озеро. Нетти и мне пришлось там жить несколько недель, когда папу убили, и с поместьем у меня были связаны плохие воспоминания.

— Мы точно должны пойти? — жалобно спросила я.

— Для тебя это так сложно? Я хотела бы пойти сама, но мои ноги не в силах меня туда отнести. Кроме того, ты можешь взять с собой своего парня, — ехидно сказала она.

— Как ты о нем узнала?

— У меня еще остались уши. Твоя сестра мне рассказала. Она думала, что ты выйдешь за него замуж, но я сказала, что моя Аня слишком молода и слишком разумна, чтобы выходить замуж. И не имеет значения, насколько она влюблена.

— Нетти молола чушь.

— Так ты пойдешь на свадьбу?

— Если надо.

— Отлично. Приведи своего парня и познакомь нас как-нибудь. Может быть, когда поедешь на свадьбу? Да, договорились.

Бабуля кивнула, потом потянулась за моей рукой.

— Я чувствую себя лучше в последние дни, — сказала она.

— Это очень хорошо.

— Но я не знаю, как долго продлится это состояние. И я хочу, чтобы этот дом был в порядке, — продолжала она. — Тебе ведь сейчас шестнадцать?

Я утвердительно кивнула.

— Это значит, что если я завтра умру, твой брат станет твоим опекуном.

— Но ты не умрешь, — напомнила я. — Машины будут поддерживать в тебе жизнь, пока я не вырасту.

— Машины могут не справиться, Аннушка. И порой…

Я прервала ее:

— Не хочу об этом говорить!

— Ты должна меня выслушать, Аня. Ты самая сильная в семье, и ты должна слушать. Я хочу быть уверена, что мы все обсудили. Хотя Лео юридически и будет опекуном, мы договорились с мистером Киплингом и новым поверенным — я забыла его имя, — что ты единственная получишь доступ к деньгам, так что Лео не сможет в одиночку принимать решения. Ты поняла это?

Я нетерпеливо мотнула головой.

— Да, конечно.

— Твой брат может очень разозлиться, когда об этом узнает, и мне очень жаль, что так может случиться. Он болен, но у него есть гордость. Но придется сделать так. Вся недвижимость будет помещена в трастовый фонд под условием, что она не может быть продана, пока тебе не исполнится восемнадцать. А когда тебе будет восемнадцать, опекунство над Нетти перейдет от Лео к тебе.

— Хорошо, но доктора говорили, что машины будут поддерживать в тебе жизнь, пока мне не исполнится восемнадцать, а может быть, и дольше. Я не понимаю, почему нам надо обсуждать это прямо сейчас.

— Потому что в жизни случаются неожиданности, Аня. Потому что в последнее время я все чаще и чаще переживаю периоды, когда я не в себе. Ты ведь не можешь сказать, что ты этого не замечала, верно?

Я согласилась с ней, что да, замечала.

— И мне очень стыдно за то, что я могла тебе сказать во время таких периодов. Я люблю тебя, Аня. Я люблю каждого из моих внуков, но тебя больше всех. Ты напоминаешь мне отца. Ты напоминаешь мне меня саму.

Я не знала, что сказать.

— Потеря тела — это одно, но потеря рассудка — это больше, чем можно вынести. Помни об этом, дорогая моя.

И потом она велела мне взять плитку шоколада, и как всегда, я так и сделала. Я зашла в шкаф, решив притвориться, что взяла плитку, хотя в шкафу бабушки уже много месяцев не было шоколада. Поэтому меня очень удивило, что в сейфе лежит одинокая плитка. Должно быть, дядя Юрий принес ее.

— Раздели ее со своим новым парнем! — громко сказала она, когда я закрывала дверь.

В спальне я задумчиво поглаживала плитку шоколада. Это был «Особый темный Баланчина», мой любимый сорт. Когда-то папа растапливал его, чтобы сделать для нас горячий шоколад. Он нагревал молоко на водяной бане, а потом рубил шоколад на мелкие кусочки, чтобы он легко растворился в горячем молоке. Я подумала о том, чтобы сделать горячий шоколад для себя, но решила отказаться от этой мысли. Даже несмотря на то, что вроде бы теперь поставки безопасны, я как-то потеряла вкус к шоколаду после ареста.

В дверь позвонили, и я вышла в коридор и посмотрела в глазок — это был Вин.

— Входи, — сказала я. Против обыкновения, я огляделась по сторонам, прежде чем поцеловать его.

— Что такое? — спросил он.

В руках я по-прежнему держала шоколадную плитку, так что пришлось рассказать, что бабушка дала ее мне и что она всегда говорила, чтобы я разделила этот шоколад с тем, кого я люблю.

— И? — спросил она.

— Нет, этого не произойдет.

Неужели он забыл о том, что случилось с предыдущим парнем, с которым я делилась шоколадом?

— Чудненько, — сказал он. — Кроме того, я однажды попробовал шоколад, и он мне не понравился.

Я уставилась на него.

— А какой сорт ты пробовал?

Он назвал марку, которая находилась в самом низу линейки. Папа обычно называл такое крысиным дерьмом (он был очень разборчив, когда дело касалось его шоколада).

— Это даже нельзя назвать шоколадом. В нем вряд ли есть даже какао.

— Так дай мне настоящего шоколада.

— Я бы дала, но я обещала твоему отцу, что не буду впутывать тебя в противозаконные дела.

Я положила плитку в карман кофты, взяла его за руку и отвела в гостиную.

— Мне надо тебя кое о чем попросить. — И я рассказала ему о свадьбе в Тарритауне.

— Нет, — сказал он, улыбнулся и скрестил руки на коленях.

— Нет?

— Да, я так сказал.

— Хорошо, но почему нет?

— Потому что я до сих пор помню, как ты отклонила мое приглашение на Осенний бал, а у меня хорошая память. Мне надо делать все, что ты хочешь, Аня? А если я так буду делать, не потеряешь ли ты ко мне уважение?

В его словах было разумное зерно.

— Кажется, ты принял решение.

— Да, верно. — И тут он рассмеялся. — Я разочарован! Неужели ты даже не попытаешься меня переубедить? Разве ты не хочешь сделать мне предложение, от которого я не смогу отказаться?

— Там будет не очень весело, да я и сама не хочу идти.

— Значит, вот так ты уговариваешь?

— Моя семья — скопище хулиганов, — продолжала я. — Один из моих двоюродных братьев, скорее всего, напьется и под конец будет пытаться потрогать меня за грудь. Надеюсь, никто не захочет лапать Нетти, иначе мне придется кое-кого побить.

— Я пойду, — сказал он. — Но сначала я хочу попробовать твой шоколад.

— Это условие?

— Это ведь фамильный бизнес твоей семьи, верно? Я не могу пойти на свадьбу, не получив всей информации.

— Отлично разыграно, Вин. — Я встала. — Следуй за мной.

Я налила рисового молока в кастрюлю на водяной бане, вынула из кармана шоколад (и проверила дату, чтобы убедиться, что плитка была не из той поставки), развернула серебристую обертку и понюхала (а фретоксин пахнет?). Когда молоко начало кипеть, я снизила температуру нагревателя, потом добавила немного ванили и сахара, помешивая молоко, пока сахар не растворился, порезала шоколад на мелкие кусочки и высыпала его в горячее молоко. В конце концов я разлила получившуюся смесь в две чашки и посыпала сверху корицей. У папы все это получалось так легко.

Я поставила одну чашку перед Вином. Он протянул руку, но я отодвинула от него чашку.

— Последний шанс передумать.

Он покачал головой.

— Тебя не беспокоит, что ты можешь окончить, как Гейбл Арсли?

— Нет.

Он выпил чашку одним долгим глотком, поставил ее на стол и не сказал ни слова.

— Ну и? — спросила я.

— Ты права. Это определенно не похоже на то, что я пробовал раньше.

— Но тебе понравилось?

— Не уверен. Давай я выпью твою чашку.

Я подтолкнула ему свою чашку. Он пил уже медленнее, даже задумчивее (если можно пить задумчиво).

— Это не то, чего я ожидал. Он не сладкий. Слишком сильный, чтобы быть сладким. Не уверен, что это понравится каждому без исключения, но чем больше я пью, тем больше прихожу в восторг. Могу понять, почему шоколад запретили. Он… опьяняет.

Я подошла к нему, села на колени и поцеловала его, прошлась языком по его губам и ощутила вкус корицы.

— Не думал ли ты, что единственная причина, почему я тебе нравлюсь, — это то, что это раздражает твоего отца? — спросила я.

— Нет. Нет, ты не единственная задаешь этот вопрос. Ты мне нравишься, потому что ты храбрая и слишком сильная, чтобы быть сладкой.

Смешно говорить об этом, но тем не менее я ощутила, как внутри меня разливается тепло; похоже, я покраснела. Я хотела снять с себя свитер. Хотела снять всю остальную одежду. Хотела снять одежду с него.

Я хотела его.

Хотела, но не могла.

Я слезла с его коленей. Хотя на кухне было очень жарко, я потуже затянула пояс своей шерстяной кофты, закатала рукава и пошла к раковине, чтобы вымыть кастрюльку, в которой грела молоко. Должно быть, я в три раза превысила количество воды, которая была нужна для этой работы, но мне надо было прийти в себя.

Он подошел ко мне и положил руку мне на плечо. Я все еще так нервничала, что даже подпрыгнула.

— Анни, что случилось? — спросил он.

— Я не хочу попасть в ад.

— Я тоже. И я тоже не хочу, чтобы ты попала туда.

— Но в последнее время, что я с тобой… я начинаю давать слабину. А ведь мы даже не так давно познакомились, Вин.

Он кивнул, взял полотенце, которое висело на ручке духовки, и сказал:

— Вот, я вытру.

Я вручила ему кастрюльку. Без нее я чувствовала себя более уязвимой, мне было жаль лишиться оружия.

— Аня, я не обманываю тебя. Я бы очень хотел заняться с тобой любовью, я думал об этом — в смысле, об этой возможности. Я думаю об этой возможности часто и с большим удовольствием. Но я не хочу тебя ни к чему принуждать.

— Да я не о тебе беспокоюсь, а о себе!

Ужасно смущало, что я говорю о том, как я боюсь потерять над собой контроль рядом с ним. Я чувствовала себя дикой, нецивилизованной, даже неистовой, словно я перестала быть собой. Это меня тревожило и заставляло стыдиться себя (я уже много месяцев не ходила на исповедь).

— Я не девственник, Аня. Как ты думаешь, значит ли это, что я попаду в ад?

— Нет, все гораздо сложнее.

— Тогда объясни мне.

— Ты решишь, что я дурочка, суеверная простушка.

— Я никогда бы так не подумал. Я тебя люблю, Анни.

Я внимательно посмотрела на него и подумала, знает ли он на самом деле, что такое любовь, — да и как он может это знать? У него ведь была такая легкая жизнь — но я решила, что доверяю ему.

— Когда мой отец умер, я заключила сделку с Богом. Если он сохранит нас всех в безопасности, я буду хорошей. Я буду более чем хорошей, я буду благочестивой. Я буду чтить Его. Я буду контролировать себя и все такое.

— Ты хорошая, Анни. Никто не скажет, что ты плохая. Ты почти совершенство.

— Нет, я не совершенна. Я постоянно выхожу из себя. Я думаю дурно практически обо всех, кого я знаю. Но я стараюсь изо всех сил. И я уже не смогу так сказать о себе, если…

Он кивнул:

— Я понимаю.

Он все еще держал в руках вытертую кастрюльку, так что вручил ее мне и криво улыбнулся.

— Я не заставлю тебя пойти со мной в постель, даже если ты будешь меня умолять об этом, — пошутил он.

— Теперь ты надо мной смеешься.

— Нет, я бы никогда не стал так делать. Я воспринимаю тебя и все, связанное с тобой, очень, очень серьезно.

— Сейчас ты говоришь несерьезно.

— Я уверяю тебя, что я чертовски серьезен. Давай попробуй заставить меня заняться с тобой любовью. Попробуй. Даже если ты снимешь с себя всю одежду, я оттолкну тебя, словно огонь. — Однако в голосе его была нотка веселья. — С этого момента мы словно герои из старых книг. Ты можешь поцеловать меня, но это все.

— Не думаю, что горю желанием это сделать.

— Отлично, мой план сработал.

Вину нужно было идти домой, так что я проводила его до двери. Я попыталась было поцеловать его, но он отпрянул и протянул мне руку.

— Отныне только в руку.

— Ты начинаешь меня злить.

Я поцеловала его в ладонь, и он поцеловал мою, затем притянул меня так близко, что прошептал мне прямо в ухо:

— Ты ведь знаешь, как мы могли бы решить эту проблему? Мы могли бы пожениться.

— Не говори так! Ты говоришь глупости, и я не уверена, что ты думаешь то, что говоришь. Кроме того, я никогда за тебя не выйду. Мне шестнадцать лет, а ты развращенный человек и постоянно говоришь ерунду!

— Верно, — согласился он, поцеловал меня в губы, и я закрыла за ним дверь.

Я договорилась, что Имоджин останется с бабулей, пока мы все будем на свадьбе.

Вин зашел к нам домой, так что мы смогли поехать на поезде все вместе. Я спросила его, не возражает ли он против встречи с моей бабушкой. Даже если в тот момент я и была без ума от любви к Вину, мне было неловко приводить к ней людей. Ее поведение было очень непредсказуемым, если не сказать больше, и хотя моя семья привыкла к ее внешности, ее вид (прикована к постели, почти полностью лысая, глаза в красных точках, изжелта-зеленая кожа, запах гнили) мог испугать тех, кто ее не знал. Я не стыдилась ее, но мне хотелось ее защитить. Я не хотела, чтобы ее видели незнакомцы. Я предупредила Вина о том, чего следует ожидать, перед тем, как мы вошли.

Я постучала в дверь.

— Входи, Аня, — прошептала Имоджин. — Она велела мне разбудить ее перед тем, как ты уедешь. Проснитесь, Галина. Это Анни.

Бабушка проснулась. Она прокашлялась, и Имоджин вставила ей соломинку в губы. Я посмотрела на Вина — не испытывает ли он отвращения к бедной бабуле, — но его глаза ничего не выдали. Они, как обычно, были добрыми и слегка сосредоточенными.

— Привет, бабушка. Мы уезжаем на свадьбу.

Бабушка кивнула.

— Это мой друг, Вин. Ты говорила, что хочешь познакомиться с ним.

— Ах да. — Бабуля осмотрела его с ног до головы. — Я одобряю твой выбор, — сказала она наконец. — В смысле внешности. И надеюсь, что в тебе есть больше, чем просто симпатичное личико. Она, — бабуля кивнула в мою сторону, — хорошая девочка, и заслуживает большего.

— Я согласен с вами и рад познакомиться, — сказал Вин.

— Ты собираешься надеть это на свадьбу? — спросила меня бабушка.

Я кивнула. На мне был темно-серый костюм, который когда-то принадлежал моей матери. Вин принес мне белую орхидею, и я приколола ее к лацкану.

— Немного сурово, но покрой выгодно показывает твою фигуру. Выглядишь очень мило, Аннушка. Мне нравится цветок.

— Его подарил Вин.

— Хмм, — сказала она. — Омг, у юноши есть вкус. — Она обратила взор на Вина: — Ты знаешь, что значит «омг», молодой человек?

Вин покачал головой. Бабуля посмотрела на меня:

— А ты?

Это слово входило в лексикон Скарлет.

— Потрясающе или что-то вроде, — ответила я. — Всегда хотела спросить тебя об этом.

— «О боже мой», — сказала бабуля. — Когда я была молода, жизнь шла так быстро, что нам приходилось сокращать слова, чтобы не отставать.

— Омг, — сказал Вин.

— Ты можешь поверить, что когда-то я выглядела, как Аня?

— Да, могу. Я вижу это.

— Она была красивее меня, — сказала я.

Бабуля велела ему подойти поближе, Вин повиновался. Она что-то прошептала ему в ухо, и он кивнул.

— Да, конечно, — сказал он.

— Повеселись на свадьбе, Аннушка. Потанцуй со своим симпатичным парнем ради меня и передай всем мои наилучшие пожелания.

Я наклонилась, чтобы поцеловать ее в щеку. Она схватила меня за руку и произнесла:

— Ты всегда была чудесной внучкой и гордостью своих родителей. Бог видит все, моя дорогая, даже — и, может быть, особенно — если весь мир этого не замечает. Я хотела бы быть тебе большей опорой. Всегда помни, что ты бесконечно сильна, и твоя сила — твое право по рождению, твое главное наследство. Ты пони маешь? Я должна знать, что ты поняла меня!

Ее глаза были полны слез, так что я сказала ей, что все понимаю, хотя на самом деле я ничего не поняла. Ее речь была отрывистой и бессвязной, так что я решила, что начинается один из ее плохих дней. Не хотелось, чтобы она ударила меня на глазах Вина и Имоджин.

— Я люблю тебя, бабуля, — сказала я.

— Я тоже тебя люблю, — сказала она и начала кашлять.

Кашель казался более сильным, чем обычно, словно у нее начался приступ удушья.

— Идите! — смогла выкрикнуть она.

Имоджин начала массировать ей грудную клетку, и кашель немного уменьшился.

Я спросила Имоджин, не нужна ли ей моя помощь.

— Все в порядке, Аня. После простуды у нее начались проблемы с легкими. Это обычное дело для того состояния, в котором находится твоя бабушка, — ответила она, продолжая массировать бабулину грудь.

— Пошли вон отсюда! — выкрикнула бабуля между приступами кашля.

Я схватила Вина за руку, и мы вышли.

— Мне очень жаль, порой она начинает путаться, — прошептала я.

Вин сказал, что все понимает и что не надо извиняться:

— Она очень стара.

— Сложно представить себе, что кто-то может дожить до таких лет, — согласилась я.

Вин спросил, когда она родилась, и я ответила, что в 1995 году, так что весной ей исполнится 88 лет.

— До начала нового века. Не так много осталось таких людей, — сказал Вин.

Я подумала, что когда-то бабушка была маленькой девочкой, девушкой, молодой женщиной. Мне хотелось бы знать, какую одежду она носила, какие книги читала, какие парни ей нравились. Сомневаюсь, что она когда-либо думала, что переживет своего единственного родного сына и превратится в старую женщину в постели — нелепую, бессильную, с помраченным сознанием.

— Не хочу быть настолько старой, — сказала я.

— Да, — согласился Вин. — Давай навсегда останемся молодыми — молодыми, красивыми и глупыми. Похоже на план, верно?

Свадьба была тщательно продумана, чего и стоило ожидать от моей семьи. Золотистые льняные скатерти, оркестр, и кто-то даже смог получить (читай: незаконно купить) больше цветов и талонов на мясо. Платье невесты было излишне широко в талии, но фата была затейливо вышита и даже выглядела новой. Невесту звали София Биттер, и я ничего не знала о ней. Она была примечательна исключительно своей невзрачностью. У нее были мягкие каштановые волосы, длинное лошадиное лицо, и, похоже, она была ненамного старше меня. Слова «клянусь» были произнесены с акцентом. Ее мать и сестры проплакали всю церемонию.

Нетти сидела за детским столом в окружении наших двоюродных и троюродных сестер и братьев. Лео посадили с его коллегами по Бассейну, их женами и девушками. А мы с Вином сидели за неопределенным столом, который не был ни семейным, ни детским — просто собрали людей, которые не подходили ни под какую категорию.

Вин пошел за напитками, а так как мои туфли тоже были мамиными (это значит — на полтора размера меньше моего дурацкого сорокового), я решила остаться за столом. Какой-то мужчина, сидевший напротив, помахал мне рукой, и я помахала в ответ, хотя и не знала, кто это. На вид ему было около двадцати, и у него были азиатские черты лица; возможно, член какой-то другой шоколадной семьи.

Он встал, обошел стол и подсел ко мне. Он был очень красив, с длинными черными волосами, которые падали на глаза, и говорил по-английски с легким британским акцентом, хотя и не был англичанином.

— Ты не помнишь меня, правда? Я видел вас с сестрой, когда вы были детьми; твой отец встречался с моим в нашем загородном доме в Киото. Я показал тебе наши сады, но больше всего тебе понравилась наша кошка.

— Снежок, — сказала я. — А ты Юджи Оно. Конечно, я помню тебя.

Он пожал мне руку. На правой руке у него не было мизинца, но остальные пальцы были длинными и очень, очень холодными.

— У тебя ледяные руки.

— Ну, как говорят, холодные руки — горячее сердце. Или наоборот?

Летом, перед тем, как мне исполнилось девять, и до того, как умер папа, он взял нас в Японию в деловую поездку. (Это случилось еще и до того, как международные путешествия практически прекратились из-за дороговизны и страха перед болезнями.) Папа верил, что путешествия чрезвычайно полезны для молодых, да и не хотел нас оставлять одних после убийства матери. Одним из тех, кому папа нанес визит, был отец Юджи Оно, глава «Кондитерской компании Оно» и самый могущественный шоколадный предприниматель в Азии. Между прочим, меня заклинило на Юджи, хотя он был лет на семь старше. Тогда ему было пятнадцать, значит, сейчас года двадцать три.

— Как твой отец? — спросила я.

— Он умер. — Юджи опустил глаза.

— Мне очень жаль, я не знала.

— Да, его смерть была трагической, хоть его и не убили, как твоего. Рак мозга. Похоже, ты не следишь за ситуацией в шоколадном бизнесе, так что я скажу тебе сам: сейчас я глава «Кондитерской компании Оно».

— Поздравляю, — сказала я, хотя и не была уверена, стоило ли говорить это слово.

— Да, мне пришлось за очень короткое время научиться многому. Но мне повезло больше. Отец, пока был жив, учил меня сам. — Юджи улыбнулся мне. У него была милая улыбка. Между передними зубами была небольшая щербинка, отчего он выглядел моложе, чем был.

— Долгое же путешествие ты проделал, чтобы попасть на свадьбу Баланчиных, — заметила я.

— У меня тут другие дела, и я друг невесты, — сказал он и сменил тему: — Потанцуешь со мной, Аня?

Я посмотрела в сторону очереди за напитками — Вин был где-то в середине.

— Я тут с другом.

Юджи рассмеялся:

— Нет, я не имел в виду ничего такого. Я уже практически женат, а ты слишком молода для меня. Прости, но я до сих пор вижу в тебе маленькую девочку, и мои чувства к тебе можно назвать отцовскими. Думаю, мой отец хотел бы, чтобы я с тобой потанцевал: а твой парень вряд ли будет возражать против старых друзей вроде меня.

Он предложил мне руку, и я взяла ее.

Оркестр играл медленную мелодию. Хотя у меня и не осталось к Юджи романтических чувств, танцевать с ним было не в тягость. Он отлично танцевал, и я сообщила ему об этом. Юджи сказал, что в детстве отец заставлял его брать уроки танцев.

— Когда я был ребенком, мне казалось, что уроки танцев — невосполнимая потеря времени, но сейчас я благодарен за это умение.

— Потому что женщинам это нравится?

Кто-то похлопал меня по плечу. Я думала, что это Вин, но нет, это оказался мой кузен Джекс.

— Не возражаешь, если я вмешаюсь? — спросил он Юджи.

— Как хочет Аня, — ответил тот.

Лицо Джекса покраснело, а глаза блестели слишком сильно. Я всей душой желала, чтобы он не был пьян. Все-таки пришлось уступить; казалось, что если я этого не сделаю, кузен устроит сцену.

— Да, все в порядке.

Джекс взял меня за руку, и Юджи ушел. Его ладонь была влажной и даже сальной на ощупь.

— Ты знала, с кем танцуешь?

— Да, конечно. Юджи Оно. Я знаю его уже много лет.

— Ну, тогда ты знаешь, что о нем говорят?

Я пожала плечами.

— Люди думают, что он один из тех, кто руководил заражением поставки шоколада Баланчиных.

Я обдумала это заявление:

— И какая ему от этого польза?

Джекс закатил глаза.

— Ты же умная девочка, Аня. Подумай.

— Ты же так хотел прервать наш танец. Почему бы тебе самому не сказать?

— Малыш — так зовут Юджи Оно-младшего, чтобы не путать его с Юджи Оно-старшим, — рвется доказать, на что он годен. Все думают, что организация Баланчиных слаба. Самый лучший способ выдвинуться для Малыша — разрушить бизнес Баланчиных в Северной Америке.

Я кивнула:

— Но если люди так думают, почему же он был приглашен на свадьбу?

— Естественно, он утверждал, что никак не связан с отравлением, так что его пригласили, сделав вид, что ему верят. Мне нужно было сказать это тебе, Аня. Танец с ним покажет тебя не в лучшем свете.

Я рассмеялась, чтобы продемонстрировать, что его мнение для меня ничто, и спросила:

— Почему?

— Люди подумают, что у тебя с ним вроде союза.

— Так кто эти люди, Джекс? Те же люди, которые встали на мою защиту, когда меня не так давно бросили в тюрьму? Так скажи этим людям, что я знакома с Юджи много лет и буду танцевать с тем, с кем хочу.

— Ты устраиваешь сцену, — сказал Джекс. — На тебя все смотрят. Ты можешь подумать, что ты здесь совсем не важна, но ты все же старший ребенок Леонида Баланчина, и ты кое-что значишь для этих людей.

— Это ужасно грубо! А как же мой брат, Лео? Он ничего не значит? Ты же сам мне говорил, что не стоит его недооценивать!

— Прости, Аня. Я не это имел в виду, я…

И тут меня снова похлопали по плечу; на этот раз, слава богу, решил вмешаться Вин.

Я стряхнула руку Джекса и радостно бросилась к Вину. Кончилась песня, началась другая, медленная; я едва это заметила, так меня разозлил спор с Джексом.

— Я не думал, что тебе нравится танцевать, — сказал Вин.

— Не нравится. — Я была сердита на слова Джекса и не в настроении для разговора.

— Ты очень популярна, — продолжал Вин. — Когда ты танцевала с этим черноволосым парнем, я уж было подумал, что мне пора ревновать.

— Ненавижу всех этих людей, — сказала я и положила голову Вину на грудь. Его пиджак пах сигаретами. Хотя Вин и не курил (никто в наше время не курил, так как выращивание табака требовало очень много воды), пиджак принадлежал курильщику. От запаха меня слегка замутило, но все же он мне скорее нравился.

— Ненавижу, что меня втягивают в разборки. Хотела бы я никогда не родиться или родиться кем-то совершенно другим.

— Не говори так, я рад, что ты появилась на свет.

— И мне жмут туфли, — проворчала я.

Он негромко рассмеялся.

— Мне отнести тебя за стол?

— Нет, просто не зови меня больше танцевать.

Песня закончилась, так что мы вернулись за стол. Юджи не было, и на его месте уже сидел кто-то другой.

Так как мы бы не успели вернуться в город до комендантского часа, мы договорились остаться на ночь в Тарритауне, в одном из бывших каретных сараев на территории поместья. Я должна была спать с Нетти, а Вин — разделить комнату с моим братом. Лео пошел гулять с Джексом и другими неженатыми парнями из Бассейна, так что я уложила Нетти и отправилась составить компанию Вину. Вин спал плохо, так что я точно знала, что он еще не заснул. Кстати, я была ему полной противоположностью — засыпала почти сразу же, как касалась головой подушки. Если бы я не чувствовала себя виноватой, что вытащила Вина на эту ужасную свадьбу, я бы с большим удовольствием свернулась калачиком рядом с Нетти и заснула. Путешествие в сочетании с неудобной обувью совсем меня измучило.

Возможно, это и выглядело глупо, но на мне были пижама и банный халат, который я обнаружила в шкафу. Несмотря на нашу многократную болтовню насчет ожидания, несколько раз мы с Вином были на грани. Так что теперь — пижама и банный халат.

Вин лежал на кровати, бренча на расстроенной гитаре, которую он нашел в комнате. Гитара была без одной струны и с дырой в боку. Он улыбнулся, когда увидел, во что я одета.

— Здорово выглядишь, — сказал он.

Я села на единственный стул в комнате, подтянула колени к груди, положила на них голову и зевнула. Вин предложил, чтобы я легла на кровать, но я отрицательно покачала головой. Он продолжил извлекать звуки из струн. Тепло разморило меня, мне захотелось спать, и стало жарко. Я сняла халат.

— Это просто смешно. Ложись на кровать. Я не буду ничего делать, обещаю. Я разбужу тебя, когда придет Лео.

Я кивнула, легла на дальнюю сторону кровати и отключилась.

Через час или около того я проснулась. Вин спал, гитара лежала на его груди; я взяла гитару и положила на пол. И я ничего не могла с собой поделать. Я поцеловала его.

Он пошевелился, проснулся и поцеловал меня в ответ.

Я хотела ощутить его кожу, так что засунула руки ему под футболку.

И прежде чем я успела заметить, пижама куда-то пропала. Это произошло так быстро, что теперь казалось глупым, что я решила, будто пижама послужит серьезным барьером чему-либо. И я спросила, нет ли у него кое-чего. Я, Аня Баланчина, хорошая девочка, католичка. Я едва верила, что эти слова слетели с моих губ.

Да, сказал он, есть.

— Но ты на самом деле этого хочешь, Анни?

Мое тело хотело, хотя ум был против.

— Да, — сказала я пылко, — да, хочу, только надень его.

И тут в соседней комнате закричали. Нетти приснился очередной кошмар.

— Мне нужно идти, — сказала я, отстраняясь от него.

Времени не было, так что я оставила пижаму лежать на полу и накинула халат.

Я шла в комнату, мне было жарко, лицо раскраснелось, и было стыдно, что я позволила всему зайти так далеко. Этот крик меня буквально спас.

Нетти уже проснулась, когда я вошла. Лицо ее было в красных пятнах, и на нем блестели дорожки от слез.

Я обняла ее:

— Что тебе приснилось на этот раз?

— Бабушка, — прошептала Нетти. — Я была в квартире, и бабушка умерла. У нее было серое, как камень, лицо, а когда я подошла поближе и коснулась ее руки, пальцы начали отваливаться и она превратились в песок.

Содержание кошмара не было необычным, и хотя почти все мои мысли были заняты тем, что чуть было не случилось между мною и Вином, все-таки я могла утешить Нетти.

— Когда-нибудь бабушка умрет, Нетти. Нам нужно быть готовыми к этому.

— Я знаю! — закричала она. — Но смерть бабушки — только начало. Когда я зашла в твою комнату, ты тоже лежала на кровати, и твоя кожа была такой же серой, как у нее. Я пошла к Лео, и он был точно такой же. Я осталась одна. — И Нетти начала всхлипывать.

— Лео и я не умрем, по крайней мере не так скоро. Мы молоды и здоровы.

— Как были мама и папа.

Я обхватила Нетти руками, и мысли о Вине, казалось, ушли далеко-далеко.

— Наши жизни не будут похожими на их жизни. Вот увидишь. Все, что я делаю, все, о чем я думаю, — как бы защитить нас, особенно тебя, от такой жизни.

Нетти кивнула, хотя глаза ее были полны сомнения.

Она легла, я подоткнула вокруг нее одеяло и уже была готова улечься рядом, как вспомнила, что на мне нет пижамы. Придется спать в этом поеденном молью халате; будем надеяться, что я не подхвачу вшей или что-нибудь еще столь же ужасное. Кроме того, это будет для меня хорошим уроком — не стоит снимать пижаму.

Однако я не смогла заснуть. Я лежала и думала о сестре, стоит ли мне организовать ей встречу с кем-нибудь. Потом я подумала о том, что мы с Вином делали (или собирались делать) до того, как Нетти приснился кошмар. Хотя я была верующей католичкой, я никогда не считала себя высокодуховной, но все же не могла не думать, что крик Нетти был вроде как знаком. Бог или мои мертвые родители велели мне остановиться. Или я слишком все преувеличиваю? В конце концов, Нетти регулярно снились кошмары, и они не обязательно были знаком. И разве я не смогла бы остановиться сама? Мы с Вином и раньше бывали почти так же близки, и я всегда могла обозначить границы без вмешательства свыше.

Кожа зудела от халата. Сначала я пыталась не обращать внимания, но потом зуд стал невыносимым, и я расчесала кожу до крови.

Раздался негромкий стук в дверь: это был Вин, который принес мне аккуратно сложенную пижаму. Все-таки он был джентльменом; например, Гейбл бросил бы мне скомканные вещи.

Чтобы не будить Нетти, я вышла в коридор:

— Спасибо тебе. И прости меня.

Он покачал головой.

— Нет, я должна попросить прощения. Я не хотела делать этого. Я хотела…

Неловко было говорить это вслух.

— По правде говоря, мое тело и мой ум не всегда согласны между собой в том, чего они хотят.

Он поцеловал меня в щеку.

— Ну, при обычных обстоятельствах эта ситуация очень раздражала бы, но к счастью для тебя, я схожу по тебе с ума.

«Сейчас», — подумала я.

— Что? Ты хмуришь бровки. О чем ты подумала?

— Сейчас. Ты сходишь по мне с ума сейчас.

— И буду всегда, — настаивал он. — Я в самом деле так думаю.

Вин был самым лучшим парнем из всех, кого я знала, и говорил чудесные слова. Хотя я ему и не верила, я знала, что сам он себе верил, и не хотела ранить его чувства, так что попыталась не показать своих сомнений на лице.

Я поцеловала его в губы, без языка (он остался за зубами, где ему самое место), потом закрыла дверь и вернулась в комнату, которую делила с сестрой. Я сняла халат, скользнула внутрь пижамы и легла в кровать к Нетти. Она свернулась калачиком у меня под боком и положила руку мне на пояс.

— Я помешала тебе с Вином? — прошептала она.

— Ничего особенного, — сказала я (и решила, что так оно и было на самом деле).

— Мне он в самом деле нравится, — сказала Нетти сонным голосом. — Если у меня когда-нибудь будет парень, в чем я очень сомневаюсь, я бы хотела, чтобы он был точно таким, как Вин.

— Я рада, что ты его одобряешь, — ответила я. — И, кстати, Нетти, я уверена, что у тебя будет миллион парней.

— Миллион?

— Ну, столько, сколько хочешь.

— Я бы согласилась на одного, — сказала она. — Особенно если бы он был таким же милым, как твой.

XV Мы снова носим траур; я узнаю значение слова «междоусобный»

Мы вернулись в город в воскресенье после обеда. Вин отправился к себе домой прямо со станции — они жили довольно близко от вокзала, — а мы с Лео и Нетти пошли к себе. Я очень хотела попасть домой: я была сонной, голодной, и надо было сделать огромное домашнее задание. Кроме того, пребывание вдали от дома всегда заставляло меня нервничать.

Погода была удивительно теплой для февраля, поэтому Лео с Нетти решили пойти от вокзала пешком и не садиться на автобус. Я же хотела поехать на автобусе, чтобы сэкономить время, но мое предложение отвергли.

Мы были уже на полпути домой, когда я начала ощущать необъяснимую и почти болезненную потребность быть дома. Я ускорила шаг.

— Помедленнее, — позвала Нетти, — ты идешь слишком быстро.

Я предложила устроить гонку. Мы только что дошли до улицы с анахроничным названием «Музейная миля», которая вела вдоль парка прямо к нашему дому.

— Иди к нам, Анни, несправедливо, если у тебя есть преимущество, — сказал Лео.

Я вернулась к ним.

— На изготовку, — сказала я, — внимание, марш!

Мы побежали по тротуару. Лео бежал первым, Нетти ненамного отставала от него. Я была последней, но меня вполне устраивала такая позиция — так было легче приглядывать за родственниками.

Задыхающиеся, с покрасневшими лицами, мы добежали до дома менее чем за десять минут. Напряжение от бега также немного меня успокоило.

— Пойдем по лестнице? — предложил Лео.

— Хорошая шутка, Лео, — сказала я, нажимая на кнопку вызова лифта.

В квартире было необычайно холодно, особенно по сравнению с солнечным теплом снаружи. Из гостиной тянул сквозняк, так что я пошла туда, чтобы закрыть окна. Там на кушетке сидела Имоджин, и беспокойство, которое я ощущала ранее, немедленно вернулось.

— Что-то случилось, — сказала я.

Она кивнула.

— Где Нетти и Лео?

— В своих комнатах.

— Садись, — сказала она, и я поняла, что это может значить только одно.

— Я постою. Если ты хочешь сказать мне, что бабуля мертва, я лучше постою.

— Она умерла прошлой ночью. Случилась неисправность в системе электроснабжения, а запасной генератор по какой-то причине не работал. Когда электричество снова появилось, было уже слишком поздно. Я уверена, что она не страдала.

— Откуда ты знаешь? — спросила я.

— Знаю что?

— Что она не страдала. Как ты можешь это знать?

Она промолчала.

— Ты не знаешь! Это могло быть ужасно! Пока ты спала, может быть, она задыхалась, хватала воздух ртом, ее кожа горела огнем, ей казалось, что ее глаза сейчас вылезут из орбит, и она молилась, чтобы все закончилось…

Имоджин встала и положила руку мне на плечо.

— Пожалуйста, Аня, не говори так.

— Не прикасайся ко мне!

Я сбросила руку. Прежняя ярость вернулась ко мне, и я скользнула в нее легко, словно в сшитый по заказу костюм.

— Вся твоя работа заключалась в том, чтобы ты следила за работой машин! Ты облажалась! Ты облажалась, идиотка, убийца!

— Нет, Анни, никогда, — протестовала она.

Лео зашел в комнату:

— Анни, почему ты кричишь на Имоджин?

Но я не потрудилась ответить, меня несло.

— Может быть, кто-то заплатил тебе, чтобы ты отключила машины бабули?

Она начала плакать.

— Анни, зачем мне это делать?

— Откуда я знаю? Ради денег люди готовы на все, а у моей семьи много врагов.

— Как ты можешь такое мне говорить? Я любила Галю, как и тебя, и всю твою семью. Пришло ее время. Она говорила мне именно это, как, я знаю, говорила и тебе или, по крайней мере, пыталась сказать.

— Бабуля мертва? — спросил Лео полным ужаса голосом. — Ты говоришь, что бабуля мертва?

— Да, она умерла прошлой ночью. Имоджин оставила ее умирать.

— Это неправда, — сказала Имоджин.

— Пошла вон из нашего дома, — приказала я. — И не возвращайся.

— Пожалуйста, Аня. Позволь мне помочь вам. Тебе надо сделать распоряжения насчет тела, ты не должна организовывать все в одиночку, — умоляла она.

— Пошла вон.

Она стояла не шевелясь.

— Да вали уже!

Она кивнула.

— Ее тело все еще в кровати, — сказала она перед тем, как наконец уйти.

Лео всхлипывал, я подошла к нему и положила руку ему на плечо:

— Не плачь.

— Я плачу, потому что мне грустно, а не потому, что я слаб или глуп.

— Конечно, прости.

Лео продолжал плакать, и я ничего не говорила. По правде говоря, я не чувствовала ничего, кроме еще не до конца потухшей ярости и беспокойства по поводу того, какими будут мои следующие шаги. В какой-то момент Лео начал говорить снова, но я была так рассеянна, что попросила его повторить, что он сказал. Он хотел знать, на самом ли деле я думала то, что сказал Имоджин.

Я пожала плечами:

— Я не знаю. Хочу взглянуть на бабулю, ты идешь со мной?

Он покачал головой.

Я открыла дверь в комнату бабули. Ее глаза были закрыты, и скрюченные руки мирно лежали на груди (думаю, так сделала Имоджин).

— Ох, бабуля. — Я глубоко вздохнула и поцеловала ее морщинистую щеку.

Кто-то всхлипнул. Мы с бабушкой были не одни. Со стороны кровати у окна на коленях стояла Нетти, ее руки были сложены в молитвенном жесте. Она подняла голову:

— Я просто зашла, чтобы рассказать ей о свадьбе… и… она мертва…

Ее голос был тонким и детским, немногим громче, чем шепот.

— Я знаю.

— Как в моем сне.

— Но никто не превратился в песок, как я вижу.

— Не смейся, я серьезно, — предупредила Нетти.

— Я не смеюсь. Мы же все умерли в твоем сне, верно? А в реальности умерла только бабушка. Ты же знала, что это когда-нибудь случится. Мы с тобой говорили об этом прошлой ночью.

И тут я начала понимать, как глупо и нелепо было то, что я сказала Имоджин; теперь я жалела об этом. Хотелось бы знать, почему моей первой реакцией на все была ярость. Грусть, беспокойство, страх — все превращалось в ярость. Может быть, если бы я была храбрее, я бы тогда заплакала.

— Да, я знала, что она когда-нибудь умрет, — сказала Нетти, — но в глубине души никогда не верила в это.

Я предложила вместе помолиться о бабушке, взяла сестру за руку и преклонила колени около кровати.

Нетти попросила:

— Скажи что-нибудь вслух для нее. То, что читали на похоронах папы.

— Ты это помнишь?

Она кивнула:

— Я помню многое.

— «Иисус сказал ей: Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет. И всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек…»

Я остановилась:

— Прости, Нетти, это все, что я помню наизусть.

— Все в порядке. Этого достаточно. Так красиво, правда? И значит, что она не на самом деле мертва. По крайней мере, это неважно. И мне теперь не так страшно. И даже не так одиноко.

В ее глазах блестели слезы.

— Ты не одна. Я всегда буду тут, с тобой, и ты это знаешь. — Я вытерла слезы с ее щек.

— Но Анни, что мы будем делать? Ты не настолько взрослая, чтобы заботиться о нас. Это будет делать Лео, верно?

— Да, Лео будет нашим опекуном. И я буду заботиться обо всем, как и всегда. В том, что касается тебя, ничего не изменится, клянусь.

Вот так я поняла, почему родители врут детям: они твердо обещают то, что могут только предполагать. Я помолилась, чтобы все прошло гладко.

— Прямо сейчас мне надо пойти и позвонить мистеру Киплингу, чтобы сделать все необходимые распоряжения.

Надо было сделать так много. Груз забот парализовал бы меня, если бы я не приступила немедленно, так что я взяла Нетти за руку, вывела из комнаты, тихо закрыла дверь в комнату бабушки, пошла в спальню и сразу же взяла трубку телефона.

Мистер Киплинг только недавно вернулся к работе после сердечного приступа.

— Аня, на нашей линии будет мистер Грин, он будет слушать с этого момента. Это предосторожность, которую я принимаю на случай, если у меня будет рецидив, хотя нет оснований предполагать, что он случится в ближайшее время.

— Привет, Саймон.

— Здравствуйте, мисс Баланчина, — ответил Саймон Грин.

— Что мы можем для тебя сделать? — спросил мистер Киплинг.

— Галина умерла. — Мой голос был спокоен.

— Сожалею о твоей потере.

— Мне тоже очень жаль, — добавил Саймон.

— Она была очень стара. — Я начинала чувствовать, словно говорю о ком-то, кого едва знала.

— Хоть я и очень сожалею о твоей потере, но также хочу заверить тебя, Аня, что, как ты хорошо знаешь, все было организовано, чтобы сделать процесс смены опекуна для тебя и твоих родных максимально простым.

Мистер Киплинг сказал, что они с Саймоном приедут к нам немедленно.

— Лео с вами?

— Да.

— Хорошо, он будет нужен для обсуждения.

— Он будет дома. Мне нужно пригласить похоронную службу?

— Нет, нет. Мы это уладим, — сказал мистер Киплинг.

Я повесила трубку.

У меня было чувство, что нужно сделать множество вещей, но все же сейчас не оставалось ничего другого, кроме как ждать мистера Киплинга и Саймона Грина.

Я хотела хоть что-нибудь сделать. Я думала о том, чтобы позвонить Вину, но по правде говоря, не стоило ему быть тут. Сейчас мое время принадлежало только семье.

Я легла на кровать.

Ох, бабуля, сколько раз я желала, чтобы твои страдания закончились, чтобы ты умерла. И сколько раз я молилась об обратном: чтобы ты жила вечно или хотя бы пока я не стану достаточно взрослой, чтобы быть законным опекуном Нетти.

И вот этот день настал, и я не чувствовала ничего, кроме, пожалуй, вины за то, что ничего не чувствую. Может быть, я и так уже достаточно видела тяжелые вещи в жизни. Но столько же видели и Лео, и Нетти, а они оба плакали. Что же со мной не так, если я не могу выдавить слезу в память о бабушке, которую я любила и которая, как я знала, любила меня?

Прозвенел дверной звонок, как раз вовремя. Не хотелось больше думать на эту тему.

Я подошла к двери: конечно, это были мистер Киплинг и Саймон. Они приехали очень быстро.

Когда-то я говорила, что мистер Киплинг полноват, но он сильно сдал со времени приступа и теперь немного напоминал плюшевого мишку, из которого вынули набивку.

— И снова я хочу сказать, Анни, как я сожалею о твоей потере. Галина была изумительной женщиной, — сказал он.

Мы пошли в гостиную, чтобы обсудить дела. Лео был все еще там; похоже, он не двигался с места с тех пор, как ушла Имоджин.

— Лео, — сказала я.

Он посмотрел на меня пустыми глазами. Его веки так распухли от плача, что почти смыкались. Он совсем не напоминал того уверенного человека, которого я привыкла видеть в последние несколько месяцев, и это меня беспокоило. «Давай же, Лео», — подумала я.

Я продолжала:

— Мистер Киплинг и мистер Грин пришли сюда, чтобы обсудить последствия ухода бабули.

Лео встал. Он высморкался в мокрый платок и сказал:

— Хорошо, я пойду в свою комнату.

— Нет, тебе надо остаться. Ты очень важная часть того, что случится. Подойди и сядь рядом со мной.

Он кивнул, расправил плечи, подошел к кушетке и сел. Саймон Грин и мистер Киплинг сели напротив в два кресла у журнального столика.

— Сперва мы обсудили похороны бабушки. Это было легко, так как она оставила четкие письменные инструкции: «Никакой откинутой крышки, никакого дорогого гроба, никакой химической консервации, никакого посмертного макияжа, но я хотела бы лежать рядом с сыном в нашем фамильном склепе в Бруклине».

— Ты хочешь делать вскрытие? — спросил меня Саймон.

— Саймон, не думаю, что это необходимо. Галина болела уже много лет, — строго сказал мистер Киплинг.

— Да, ладно… а что привело к смерти? — продолжал Грин.

Я пересказала слова Имоджин о неисправности.

— А почему не заработал запасной генератор? — настаивал он.

— Не знаю.

— Ты веришь этой Имоджин, верно? Кто-нибудь мог с ней связаться, заплатить или что-то вроде. Кто-то, у кого были причины желать смерти Галины Баланчиной.

— Но кто мог желать, чтобы бабушка умерла? — спросил Лео дрожащим голосом.

— Саймон, твои слова глупы и неуместны. — Мистер Киплинг кинул на Саймона предупреждающий взгляд. — Имоджин Гудфеллоу работала на эту семью много лет. Она верна им и отличный работник. А что касается обстоятельств смерти Галины… тут нет тайны. Она была очень, очень больна. Удивительно, как она продержалась так долго. Незадолго до этого мы с ней несколько раз обсуждали неизбежность ее смерти, и она призналась мне, что подозревает, что ее время близко, и даже надеется на это.

— Она мне говорила то же самое, — сказала я и посмотрела на Лео: — Это в самом деле так.

Лео кивнул, еще раз кивнул и наконец сказал:

— Но ведь никому не будет плохо, если мы… — Когда Лео было не по себе, он порой говорил несвязно. — Что он сказал? — он указал на Саймона. — То, по чему определяют, по какой причине умер человек? Тогда мы будем знать точно, верно?

— Ты говоришь о вскрытии?

— Да, о вскрытии, — повторил Лео. — Анни всегда говорила, что лучше иметь больше информации, чем меньше.

Я сообщила, что всего лишь повторяла за папой.

Мистер Киплинг похлопал брата по руке. Я вздрогнула, так как было время, не так давно, когда Лео не мог вынести, если к нему прикасался кто-то, кто не был его родственником. Но сейчас, похоже, он даже не заметил прикосновения.

— На самом деле, Лео, хотя обычно я не могу не согласиться с твоим отцом и сестрой по вопросу о силе знаний, в данном случае есть кое-что, чему вскрытие может повредить. Не возражаешь, если я объясню, в чем дело?

Лео кивнул, и мистер Киплинг выложил свой довод:

— Твоя бабушка мертва, и ничто уже не изменит это. Нет причин думать, что она умерла не от старости и последствий болезни. Но если семья даст согласие на вскрытие, будет казаться, что у нас есть причины верить, будто ее смерть произошла от чего-то еще. Будет казаться, что мы думаем, что за всем этим что-то стоит, а это — последнее, что надо семье.

— Почему?

— Потому что ты и твои сестры не могут позволить себе привлекать излишнее внимание. Ты ведь знаешь, что единственный член семьи, которому уже исполнилось восемнадцать, — это ты, и ты станешь опекуном Нетти и Анни?

— Да.

— Если обстоятельства жизни вашей семьи станут объектом пристального интереса публики, служба защиты детей может попробовать забрать Нетти и Лео. Ты очень молод, и люди в курсе твоей болезни. Власти даже могут отдать Нетти и Анни приемным родителям, если по каким-то причинам тебя сочтут неподходящим опекуном.

— Нет! Нет! Никогда! — закричал Лео.

— Не волнуйся, Лео. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы этого никогда не произошло. И именно поэтому я советую тебе не совершать действий, которые могут привлечь нежелательное внимание к твоей семье. Работники социальных служб очень сильно заняты, и никто из них не будет обращать внимания на вашу жизнь без веской причины.

Повисло молчание.

— Да… что вы говорите… звучит разумно, — произнес наконец Лео.

— Хорошо, — сказал мистер Киплинг.

— Не думаете, что Лео стоит оставить работу? — спросила я.

— Я не хочу это делать! — заревел тот.

— Он все еще работает в Бассейне, — объяснила я.

Мистер Киплинг пригладил невидимые волосы на лысой голове.

— Ах да, я не наводил справки о ситуации в ветеринарной клинике. Приношу извинения, Аня. Из-за сердечного приступа, но, конечно, это совершенно непростительно. Мистер Грин, не сделаете ли заметку?

Саймон молча повиновался; после предложения о вскрытии он не сказал ни слова. Выражение его лица напомнило мне печальную морду бассета.

— Тебе нравится работать в Бассейне? — спросил Саймон моего брата.

— Да, очень.

— Что ты должен там делать?

— Приношу обед парням, закуску, выпивку, забираю вещи из прачечной.

— Они хорошо с тобой обращаются?

— Да.

— Я хорошо понимаю твою тревогу, Аня, но не думаю, что Лео должен бросить работу в Бассейне, — заключил мистер Киплинг. — Даже если она связана с организованной преступностью, все же лучше, если у него будет постоянная работа. — Он пристально посмотрел в глаза Лео. — Ты должен пообещать никогда не совершать ничего противозаконного или опасного. Теперь ты защищаешь Аню и Наталью. И поэтому ты очень важен.

Лео выпрямился и торжественно кивнул:

— Я обещаю.

— Отлично, — сказал мистер Киплинг. — Что касается ведения домашнего хозяйства, все будет как обычно. — Я уже знала об этом, мистер Киплинг преимущественно обращался к Лео. — Твои деньги помещены в трастовый фонд, которым я буду управлять, пока Анни не станет совершеннолетней.

Лео не подверг сомнению эти меры и не был ими обижен, как боялась бабушка. Он принял все беспрекословно, что стало для меня большим облегчением. Несмотря на оплошность Саймона, мистер Киплинг успешно создал у Лео чувство значимости. Мы еще немного пообсуждали скромные похороны бабули; мистер Киплинг был тверд в решении, что поминки не должны проходить у нас дома, так что необходимо было найти какое-нибудь тихое место, где наши преступные родственники могли бы спокойно отдать ей долг.

— Мистер Грин и я что-нибудь найдем.

Мы уже почти закончили обсуждение всех насущных вопросов, как прозвенел дверной звонок. Это оказался сотрудник похоронного бюро, который должен был забрать тело бабули. Лео извинился и ушел к себе в комнату (думаю, он немного боялся трупа).

— Не сходишь и не посмотришь, не нужна ли гробовщику помощь? — спросил мистер Киплинг Саймона Грина. Саймона изгоняли из комнаты, и тот это понял.

Мистер Киплинг был весь в испарине, и я предложила выйти на балкон.

— Как ваше здоровье? — спросила я.

— Уже гораздо лучше, спасибо. Я чувствую себя почти на шестьдесят два процента в норме. Кейша следит за всем, что я ем, не хочет, чтобы я внезапно скончался, съев что-нибудь вкусное. — Он по-отцовски обнял меня за плечи. — Я знаю, как сильно ты любила Галину и как сильно она любила тебя. Знаю, как тебе грустно.

Я промолчала.

— Я беспокоюсь о тебе. Ты держишь все в себе, Анни, а это вредно для здоровья. — Он рассмеялся. — Хотя не думаю, что мне стоит давать тебе советы о том, как быть здоровым. Анни, есть еще кое-что, о чем мы не говорили. Я боюсь даже заводить этот разговор, но чувствую, что должен.

— Да?

— Сын Делакруа, — сказал мистер Киплинг. Конечно, он читал газеты, как и все остальные. — Сильверстайн окончательно объявил о своей отставке, и это значит, что Чарльз Делакруа непременно выставит свою кандидатуру на пост окружного прокурора в ближайшее время. И этот поступок привлечет внимание и к нему, и ко всем, кто его окружает.

Да, я понимала, к чему он ведет, ведь сама много раз размышляла об этом. Черт возьми, я говорила то же самое Скарлет в ноябре.

— Думаете, мне стоит порвать с Вином?

— Я бы никогда не осмелился такое сказать, Аня. Но время сейчас — смерть Галины, опекунство Лео, амбиции мистера Делакруа — далеко не идеально. Я был бы плохим советчиком, если бы в конечном счете не спросил следующее: эти отношения стоят потенциального риска?

Разум говорил мне, что нет.

Но сердце!

— Тебе не надо отвечать прямо сейчас, — сказал он. — Мы будем часто встречаться на протяжении следующих недель.

Через стеклянную дверь я видела, как Саймон Грин махал нам рукой, призывая обратно в комнату.

Мистер Киплинг извинился за Саймона:

— Он не должен был упоминать возможность вскрытия при твоем брате. Он хочет только хорошего и вовсе не глуп, но, боюсь, ему все же надо многому научиться.

Мы зашли обратно в комнату, где гробовщик требовал от мистера Киплинга подписать несколько бумаг о переносе тела бабули. В настоящий момент ее тело лежало на тележке, в закрытой черной пластиковой сумке с застежкой-молнией, которая доходила до середины. Я посмотрела на нее и вспомнила, что ни один священник не дал ей последнего причастия; я забеспокоилась о ее душе и о своей.

— Никто не дал ей последнего причастия, — сказала я мистеру Киплингу. — Она говорила мне, что умирает, но я не слушала! Мне надо было привести священника. Это все моя вина.

— Анни, — мягко заметил мистер Киплинг, — твоя бабушка не была католичкой.

— Но я католичка! И не хочу, чтобы бабушка попала в ад!

Он промолчал. Мы оба знали, что в жизни у бабули случалось всякое; не стоило притворяться, что этого не было. Галине Баланчиной нужно было цепляться за каждую возможность, если она хотела попасть на небеса.

Этой ночью, после того как тело бабушки отправили в похоронное бюро в Бруклине, а я приготовила для Лео и Нетти макароны, застелила бабулину постель, подтвердила мистеру Киплингу, что Бассейн вполне подходит для поминок, заставила Нетти принять душ и уложила ее в кровать, дала Лео аспирин от головной боли, столь тяжелой, что он плакал, и помолилась о том, чтобы головная боль Лео не превратилась в припадок, я наконец пошла спать, и почти сразу меня разбудила Нетти, которой приснился кошмар; я утешила сестру, но тут Лео позвал меня на пути к моей комнате (он хотел, чтобы я проверила, что окно у бабушки открыто, а дверь заперта), и вот когда я сделала это и второй раз легла, вокруг стало очень тихо. Царила тишина, которую я не помнила в этой квартире уже много лет. Оборудование, которое поддерживало бабушкину жизнь, было очень шумным, но я к нему привыкла. И странно — новая тишина казалась мне громкой. Я не могла заснуть, так что я встала и пошла в комнату бабушки. Все то время, что бабушка болела, в комнате стоял неприятный запах, но сейчас не пахло ничем. Это случилось так быстро.

До того как тут поселилась бабуля, комната была папиным кабинетом. Не думаю, что я говорила об этом раньше, но в этой самой комнате папу убили. В первую ночь, когда к нам приехала бабуля, я думала, что она будет спать в бывшей спальне родителей, но она сказала, что их комната станет моей (тогда я делила комнату с Нетти) и что она будет использовать папин кабинет. Хотя мне было всего девять, я считала неправильным, что она будет спать там, где был убит ее собственный сын (на ковре даже остались следы крови!), и я сказала, что с удовольствием буду спать в комнате Нетти.

— Нет, Аннушка, — сказала она, — если мы не будем жить в этой комнате, она навсегда останется местом, где умер твой отец. Она станет памятником, когда нам нужна просто комната. Нехорошо держать гроб посреди дома, дорогая. И кроме того, ты уже большая девочка, а большим девочкам нужна собственная комната.

Я тогда не совсем поняла, что она имеет в виду, и помнила, что даже была немного зла на нее. «Тут умер папа! — вот что мне хотелось сказать. — Уважай это место!» Но сейчас я поняла, сколько сил требовалось ей, чтобы спать тут. Папа был ее единственным ребенком; хотя она и не показывала, она тоже скорбела.

Я осмотрела тумбочку бабули и потом шкаф, чтобы проверить, не оставила ли она мне записку. Не было ничего, кроме пилюль и книги Имоджин «Дэвид Копперфилд».

Я села на голый матрас, закрыла глаза и представила, как бабушка говорит: «Возьми плитку шоколада и раздели с кем-то, кого любишь». Я открыла глаза. Никто больше не скажет мне таких слов, никто больше не захочет, чтобы я съела что-нибудь вкусное просто так. Никто больше не побеспокоится, с кем я буду делить шоколад. В мире для меня стало меньше любви, чем было всего двадцать четыре часа назад. Я закрыла лицо руками и изо всех сил постаралась плакать беззвучно — не хотелось разбудить родных.

Бабуля любила меня.

Она по-настоящему любила меня.

И несмотря на это, я была рада, что она умерла (осознав эту правду, я заплакала еще сильнее).

В эту ночь я заснула в комнате бабушки и проснулась с восходом солнца, которого не могла наблюдать из окон моей собственной спальни, выходящих на запад. Теперь понятно, почему бабушка любила эту комнату. Шкаф здесь больше, чем у меня, а утренний свет был великолепен.

Мы с мистером Киплингом обсуждали, как важно было придерживаться нашего обычного расписания, особенно Нетти и мне, так что было решено, что мы будем посещать школу как обычно. Так мы и сделали. Глаза опухли от слез, домашнее задание было не сделано, но мы пошли в школу.

Я все рассказала Скарлет на фехтовании. Она заплакала и не сказала ничего особенно полезного.

Вину я рассказала за обедом. Он хотел знать, почему я не позвонила ему и не рассказала обо всем раньше.

— Я бы пришел, — сказал он.

— Ты не смог бы ничего сделать.

— Но все же тебе не стоило быть одной, — настаивал он.

Я не могла не думать о моей беседе с мистером Киплингом. Я посмотрела на Вина. Хотелось бы знать, должна ли я с ним расстаться. Точнее, могла ли я с ним расстаться.

— Вин, выполни, пожалуйста, одну мою просьбу: не говори отцу, что моя бабушка умерла.

— Словно я мог бы это сделать. Я не делюсь с этим человеком ничем.

— Я знаю. Но все-таки не хотелось бы, чтобы я стала проблемой для твоего отца.

Вин сменил тему:

— Когда похороны? Я пойду с тобой.

— Похорон не будет, просто поминки в Бассейне в субботу. Только для членов семьи.

Не думаю, что Вину стоило идти со мной.

— Если ты не хочешь, чтобы я приходил, просто скажи это.

— Это не то, что ты…

Вдруг я почувствовала себя очень усталой — я спала очень мало, так что сдерживаться было сложно.

— Я так устала, — сказала я. — Может, поговорим позже?

— Конечно. Я зайду сегодня вечером. Если я еще не говорил, мне невероятно жаль, что твоя бабушка умерла.

Он поцеловал меня, но не сексуально, а нежно, мягко. Потом прозвенел звонок, и ему надо было идти на урок. Я видела, как он бежал по шахматному полу столовой. У него были широкие плечи, узкие бедра, и двигался он грациозно, словно танцор. Со спины было видно, какой он еще мальчик. Да он и был мальчиком. Просто мальчиком. Будет нелегко, но я решила, что если мне придется с ним расстаться, я смогу это сделать. Католическая вера приучила меня воспринимать отречение от чего-либо как непременную часть жизни.

— Аня Баланчина? — кто-то тронул меня за плечо. Это оказалась одна из учительниц Нетти, я у нее никогда не училась — она появилась в школе недавно, преподавала всего год или два и была полна немного карикатурного энтузиазма, что типично для учителей с малым опытом работы.

— Меня зовут Кетлин Бельвуар! Я надеялась сегодня тебя найти! Ты можешь улучить минуту, чтобы поговорить о сестре? Я провожу тебя на твой урок!

Казалось, каждое свое предложение она сопровождала восклицательными знаками.

Я кивнула:

— Конечно. Если Нетти была немного рассеяна сегодня на уроках, так у нас недавно умер родственник и…

— Мне очень жаль это слышать, но нет, ничего подобного. На самом деле все ровно наоборот! Я хотела поговорить с тобой о том, как хорошо она учится! У твоей сестры есть талант, Аня.

Что-что?

— Талант? Какой предмет вы преподаете?

— Математику.

— Математику? У Нетти талант к математике?

Вот это новость.

— И к естественным наукам, хотя ими она у меня не занимается. Послушай, можно, я буду звать тебя Анни?

Я пожала плечами.

— Так тебя все время называет Нетти! Она постоянно говорит о тебе!

— Что же, спасибо за то, что сказали, что у Нетти талант.

— Знаешь, в Массачусетсе есть летний лагерь для одаренных детей. Смена длится восемь недель. Для Нетти это шанс побыть с такими же детьми, как она. Ей нужен попечитель, и я хотела бы сопровождать ее.

— Почему вы этого хотите?

— Я… я верю в Нетти.

— А что вы от этого получите? Должно же быть что-то.

Она вспыхнула.

— Нет! Ничего! Кроме того, что увижу, как Нетти получает то, чего достойна.

Я пропустила это мимо ушей: мне надо было думать о поминках, о социальных службах и о тысяче других вещей.

Мисс Бельвуар продолжала:

— Несколько месяцев назад я послала за нее заявку.

— Что вы сделали?!

Какого черта эта женщина себе позволяет?

— Прошу прощения, если я позволила себе лишнее, но у твоей сестры выдающийся ум, Анни. Самый выдающийся из тех, что я встречала за все время преподавания.

Как долго она преподает? Год или два?

— Должно быть, ты думаешь, что я преподаю совсем недолго, так что давай прибавим сюда мой собственный опыт пребывания в школе. Нетти может оказаться тем человеком, который решит проблему водоснабжения или все что угодно в этом роде, что угодно… — Она вздохнула. — Послушай, Анни, да, действительно, я лично заинтересована в том, чтобы помочь твоей сестре. Честно говоря, я устала от существующего положения дел. Не говори мне, что ты никогда не спрашивала себя, почему сейчас все так, почему мы используем все доступные нам ресурсы, чтобы покрыть их недостаток. Можешь ли ты, по-честному, вспомнить, когда в последний раз в нашем мире изобреталось что-нибудь новое, за исключением законов? А знаешь ли ты, что происходит с обществом, в котором не возникает ничего нового? Оно слабеет и умирает. Мы живем в темные века, а добрая половина людей даже не замечает этого. Мы не сможем так жить вечно! — Она помолчала. — Прости меня, когда я увлекаюсь, я начинаю говорить путано. Я в самом деле считаю, что Нетти — та, кто действительно может что-то сделать. Такие умы, как она, — наша единственная надежда, и как ее учительница я бы плохо выполняла свою работу, если бы позволила впустую пропасть такому ценному ресурсу.

У Нетти всегда были хорошие оценки, но все же слова мисс Бельвуар были просто нелепы.

— Если она настолько умна, как вы говорите, почему же никто не сообщил мне этого раньше?

— Не знаю, — ответила она. — Может быть, их пугала ваша семейная история и они смотрели на Нетти сквозь эту призму.

— Вы хотите сказать, что они были предубеждены? — Я сжала зубы.

— Но я в этой школе новичок, и у меня глаз не замылен. И поэтому я говорю тебе это сейчас.

Мы стояли у дверей класса мистера Бири. Она сказала, что предоставит мне больше информации. Мисс Бельвуар любила совать нос в чужие дела, но я решила, что она хочет только хорошего.

— Мне нужно обсудить это с… — я чуть было не сказала «с бабушкой», — с братом и нашим поверенным.

— Нетти сказала, что ты принимаешь все решения в семье, — сказала мисс Бельвуар. — Что ты всех защищаешь.

— Ей не надо было говорить подобное.

— Должно быть, это тяжкая ноша для одного человека.

Честно говоря, меня злило, что кто-то другой, какой-то незнакомец заметил в Нетти то, чего не видела я. У меня было чувство, как будто я подвела сестру.

— Если Нетти такая гениальная, почему я ничего не замечала?

— Порой трудно заметить то, что прямо перед тобой. Но я говорю тебе, что она драгоценна, и этот дар надо оберегать и укреплять. — Она сжала мне руку, подмигнула и кивнула, словно мы были сообщницами.

Я открыла дверь в классную комнату. Мисс Бельвуар помахала рукой мистеру Бири, чтобы показать, что я была с ней, и он кивнул.

— Очень мило с вашей стороны, что вы присоединились к нам, мисс Баланчина.

— Я была с мисс Бельвуар, разве вы не видели?

Он промолчал.

— Вы же ей помахали, так что должны были видеть.

— Достаточно, мисс Баланчина. Садитесь.

Но я не села за парту. Я подошла к нему и встала лицом к лицу.

— Думаю, вы это отлично видели. Вам просто нравится говорить с сарказмом. Вы любите нас унижать, верно? Вы наслаждаетесь крошечной долей власти, которой обладаете, вы стравливаете нас друг с другом, чтобы завоевать у нас авторитет. Это выглядит просто жалко.

— Вы ведете себя неподобающим образом.

— И когда я говорю «это», я имею в виду «вы». Вы просто жалки, — повторила я, взяла сумку и пошла по коридору по направлению к кабинету директора.

Мистер Бири закричал:

— Отправляйтесь к директору!

— Я приду туда раньше вас.

Может быть, мне все-таки не стоило идти в школу на следующий день после смерти бабушки.

Директор не была особенно строга ко мне, учитывая обстоятельства — один день отстранения от школы с завтрашнего дня сложно было даже назвать наказанием. Отличная возможность побыть дома; возможно, нам самим стоило отпроситься. Весь день я чувствовала себя очень вялой.

Мы — Нетти, Скарлет, Вин и я — ехали в автобусе ко мне домой. На Нетти была шляпа Вина.

— Эй, ребята, — сказала я, — знаете ли вы, что среди нас настоящий гений?

— Ну, я бы не сказала, что я гений, — отозвалась Скарлет, — хотя я очень талантлива.

— Да не ты, а Нетти.

— Могу поверить, — сказал Вин. — Ее голова почти такая же большая, как у меня; посмотри, как на ней сидит моя шляпа.

Нетти молчала.

— Так в каких же областях ты гений, детка? — спросил Вин.

— Математика, — ответила Нетти, — и все в таком же роде.

— Я никогда не знала, — прокомментировала Скарлет.

— Для нас всех это новость, — сказала я.

— Ну, думаю, я должна тебя поздравить, — сказала Скарлет моей сестре.

Когда мы вошли в квартиру, Нетти побежала в свою комнату и захлопнула за собой дверь. Мне не хотелось идти за ней, но все же я пошла. Я повернула ручку, но дверь была заперта.

— Перестань, Нетти, впусти меня.

— Почему ты ведешь себя так со мной? — прокричала она через дверь.

— Почему ты не говорила, что ты гений? — закричала я в ответ.

— Перестань меня так называть!

— Как так?

— Гением!

— Это не шутка, это комплимент. Так почему же ты никогда мне не говорила? Почему мне надо было услышать это от какой-то дуры-училки, которая выглядит моложе, чем я?

— Мисс Бельвуар не дура!

— Нет, дура тут я. Я даже не заметила, что моя собственная сестра гений. — Я села на пол у двери. — Я чувствую себя такой тупой, Нетти. Кажется, будто я никогда тебя не знала или не забочусь о тебе.

Нетти открыла дверь.

— Я знаю, что ты заботишься обо мне, просто… я просто не знала, что я такая. Я думала, что все такие, как я, пока мисс Бельвуар не сказала, что это не так.

— И почему ты не поговорила со мной?

— Я не хотела тебя тревожить. Ты только что вернулась из этого ужасного места, «Свободы». И я не хотела доставлять тебе еще больше проблем. А потом ты по уши влюбилась в Вина.

— Но ведь ты гений, это же хорошо, правда? Почему ты решила, что будут проблемы?

— Думаю, потому, что ты всегда говорила, что мы не должны выделяться в школе. Так что на уроках я вела себя тихо, редко поднимала руку, а в половине случаев, когда знала ответ, не отвечала.

— Так значит, ты пыталась сделать вид, что ты не такая умная?

Мысль о том, что моя младшая сестра изо всех сил старалась выглядеть посредственностью, ужасала. На глаза словно что-то давило изнутри, голова стала неимоверно тяжелой, так что я положила ее на пару мгновений на руки.

— Нетти, это же неправильно.

— Прости меня, Анни, я старалась как лучше. Просила мисс Бельвуар не говорить с тобой. Уверяла, что в этом нет никакого смысла.

Я слегка приподняла голову. Пульсация в глазу немного ослабла.

— Ты хочешь поехать в этот летний лагерь?

— Нет, — ответила она. — Может быть.

— А как же твои кошмары? Ты же знаешь, я не могу поехать с тобой, не могу оставить Лео. Кроме того, я совсем не одаренный ребенок.

— Не знаю. Я об этом не думала.

— Ну, прямо сейчас ничего решать не надо, — сказала я. — Но впредь говори мне такие вещи, особенно сейчас, когда бабуля умерла. Я знаю, что не похожа ни на бабулю, ни на маму и папу, но я стараюсь изо всех сил.

— Я знаю, Анни, знаю все, что ты для меня делаешь, для меня и для Лео. Я хотела бы быть старше, чтобы помогать тебе больше, чтобы облегчить тебе жизнь. — Она обвила своими тоненькими ручками мою шею, и я подумала о том, что сказала мисс Бельвуар: Нетти — нечто драгоценное, кто-то, кого надо защитить. Я позволила себе отвлечься в последние несколько месяцев, и это было неприемлемо, особенно сейчас, когда умерла бабуля. Я несла ответственность за эту девочку, которую сейчас обнимала. Важность этой мысли поразила меня. Без меня она не сможет раскрыть весь свой потенциал, она может попасть под влияние нехороших людей — Бог знает, в нашем окружении полно таких. Без меня она может даже умереть или стать не тем, кем должна, и это в каком-то смысле еще хуже, чем смерть. Я прижала ее к себе покрепче. Голова закружилась, дышать стало тяжело, словно меня сейчас вырвет, в груди сжалось, хотелось бить кулаком в стену. Я поняла, что это и есть любовь, и это чувство внушало ужас.

Вдруг меня действительно затошнило. Я отпустила Нетти и побежала в ванную. Меня вырвало в унитаз, но не до конца, и продолжало рвать в течение минут десяти. Когда все закончилось, я почувствовала, что кто-то придерживает мне волосы. Мне казалось, что это была Нетти, но когда я обернулась, то увидела Вина. Я и забыла, что он пришел со мной из школы.

— Ох, тебе надо выйти, я выгляжу отвратительно, — сказала я, быстро потянувшись к спуску туалета.

— Я видел и худшее, — ответил он.

— А где Нетти?

(Разве не она одна должна была держать мои волосы?)

— Она звонит Имоджин.

Учитывая то, как закончилась наша беседа с Имоджин, я сомневалась, что она придет.

— Тебе пора идти, — сказала я ему. — Я не хочу, чтобы ты подхватил от меня что-нибудь ужасное.

— Я никогда не болею, у меня отличное здоровье.

— Молодец, — проворчала я, — ты не мог бы уже уйти? Я хочу, чтобы меня рвало наедине с собой, спасибо.

Я поднялась с пола ванной, меня немного шатало, но Вин взял меня под руку и довел до комнаты. Я свалилась на кровать и заснула.

Когда я проснулась, рядом с кроватью сидела Имоджин. Она положила мне на голову холодное влажное полотенце.

Мозг пульсировал в черепной коробке, глаза слезились, и от этого окружающее расплывалось. Казалось, что по всей комнате летают цветные пятнышки. В желудке словно плескалась кислота, а вся кожа ужасно зудела. Я чувствовала, словно вот-вот умру. «Я умираю?»

— У тебя ветрянка, Анни. Нетти прививали, но вы с Лео остались без прививок из-за закона о нормировании вакцины, который был в те годы.

(Вы беспокоитесь о том, не была ли я беременна? Что у меня был секс и я вам не сказала? Я бы никогда этого не сделала. В отличие от некоторых, я абсолютно честный рассказчик и горжусь этим.)

Она продолжала:

— Может быть, ты подхватила ее на свадьбе? Ты не видела, кто-нибудь там болел?

Я покачала головой, попыталась почесать лицо, но Имоджин надела на меня хлопковые перчатки.

— Я не могу позволить себе заболеть, мне надо кое-что решить, и после смерти бабули надо сделать так много… и школа… и Нетти, и Лео… И…

Я села в кровати, но Имоджин нежно, но твердо уложила меня обратно.

— Ну, по крайней мере до будущей недели ты не сможешь ничего из этого сделать.

— Почему вы здесь?

— Потому что Нетти мне позвонила.

Она вложила соломинку мне в губы:

— Пей.

Я повиновалась.

— Нет, я не об этом. Я имею в виду, почему вы здесь после того, как я сказала вам столько ужасных слов?

Она пожала плечами.

— Ну, у меня много свободного времени, и я только что потеряла стабильную зарплату.

Она снова повела плечами.

— Ты была не в себе. Пей больше, тебе нужна жидкость.

— Мне стыдно, — сказала я. — Мне очень стыдно, правда. Я многое обдумала.

— Ты хорошая девочка, и я принимаю твои извинения, — ответила она.

— Я так устала.

— Так поспи, детка.

Она пригладила мне волосы своей прохладной сухой рукой. Это было приятно и успокаивало. Может быть, последние минуты бабушки были другими, чем я рисовала себе, может быть, ее смерть не была так тяжела.

Я закрыла глаза, потом снова их открыла.

— Вы знали, что Нетти — одаренный ребенок?

— Подозревала.

Я хотела было почесаться, но вместо этого произнесла ужасные слова, которые тяготили меня с момента беседы с мистером Киплингом.

— Мне кажется, что мне пора расстаться с моим парнем.

Вот так.

— Почему? Он очень милый молодой человек.

— Он такой и есть, он самый лучший из всех, кого я когда-либо знала, — сказала я ей. — Но давным-давно его отец предупредил меня, что если я буду встречаться с Вином, он обратит пристальное внимание на мою семью. И сейчас, когда бабуля мертва, я беспокоюсь, что он может вмешаться. И вы, и я — мы обе знаем, что если Лео придется идти в суд, его никогда не признают нашим опекуном. — Я закашлялась. В горле было очень сухо, и Имоджин снова вложила соломинку мне в губы. — Единственную возможность обеспечить нам безопасность — это держаться вне видимости радара до тех пор, пока мне не исполнится восемнадцать.

— Хмм, — пробормотала она, затем снова дала мне соломинку: — Пей.

Я выпила.

— Но если у меня не будет отношений с его сыном, ему не понадобится беспокоить меня. Беспокоить нас.

— Понимаю, — сказала Имоджин. Она поставила стакан на тумбочку; похоже, количество выпитого мною ее удовлетворило.

Кожа снова начала ужасно зудеть, я потянулась почесаться, но Имоджин прижала мою руку.

— Вот от этого тебе станет лучше. — Она достала тюбик с мазью из тумбочки и начала наносить ее на волдыри, в большом количестве высыпавшие на коже. — Ты ведь не знаешь точно, что будет делать его отец, — продолжала она. — Большинство отцов больше всего на свете желают счастья для своих детей.

Я вспомнила Чарльза Делакруа в тот день, когда он забрал меня из «Свободы». Я знала по крайней мере одного отца, который сделал бы все для того, чтобы победить, невзирая на счастье своего сына.

Я покачала головой:

— Я не знаю точно, что сделает его отец, но мне кажется, то, что я с его сыном, подвергает нас опасности. Я (Я его люблю? В самом деле люблю? Да, думаю, это правда.) люблю Вина, но Нетти и Лео я люблю еще больше. Я не могу подвергнуть их опасности ради глупого школьного увлечения. Если бы бабуля была жива… но сейчас я не имею права рисковать.

Я знала, что мне надо делать. Это будет нелегко, но я смогу. Я попыталась снять перчатку, но Имоджин остановила меня, взяв мою руку в свои.

— Запомни, школьные увлечения не всегда бывают глупыми, Анни. И прямо сейчас ты вряд ли сможешь что-нибудь сделать. Твоя болезнь даст тебе возможность подумать несколько дней.

— Я так скучаю по бабуле, — сказала я. — Знаю, что большинство людей видели в ней просто старуху, лежащую в кровати, но я очень, очень скучаю по ней.

Кожа зудела, я чувствовала слабость, глаза наполнились слезами. Мне так хотелось обсудить с ней многое. Я тосковала по разговорам с ней. Казалось невообразимым, что я больше никогда не услышу ее голос.

— Я просто скучаю по ней, — сказала я.

— Попытайся помолчать. Я тоже по ней скучаю. Не хочешь ли, чтобы я тебе почитала? Это всегда помогало твоей бабушке заснуть. У меня с собой одна из любимых книг.

Она подняла книгу так, чтобы я смогла увидеть заголовок.

— Разве она не о сироте? — спросила я. Я ненавидела такие книги.

— Ты не можешь не сталкиваться с историями о сиротах. Каждая история — история о сироте. Жизнь — история о сироте. Мы все осиротеем рано или поздно.

— В моем случае это было скорее рано.

— Да, в твоем случае рано. Но ты сильная, и Бог никогда не дает нам больше, чем мы можем вынести.

Я не чувствовала себя сильной; мне хотелось укрыться с головой одеялом и никогда не вылезать. Я ужасно устала.

— Читайте, если хотите, — сказала я Имоджин.

— Глава первая, — прочитала она. — «В этот день нечего было и думать о прогулке. Правда, утром мы еще побродили часок по дорожкам облетевшего сада, но после обеда (когда не было гостей, миссис Рид кушала рано) холодный зимний ветер нагнал угрюмые тучи и полил такой пронизывающий дождь, что и речи не могло быть ни о какой попытке выйти еще раз…» [8]

В последующие несколько дней я не делала ровным счетом ничего, разве что пыталась не чесаться. В таком состоянии я даже не смогла пойти на поминки бабули; вместо меня с Нетти пошли Скарлет и Имоджин. Я сказала Скарлет, чтобы она приглядывала за Лео. (Ей повезло, она не подхватила ветрянку. Странно, единственным из всей школы, кто тоже заболел, был мистер Бири.)

Я не особо расстраивалась из-за того, что не смогла присутствовать на похоронах. Теоретически я понимаю, зачем нужны поминки, — это был знак уважения как к живым, так и к мертвым. Просто я не люблю проявлять эмоции на публике.

Например, на похоронах папы я чувствовала, что за мной наблюдают и на основании этого оценивают. Недостаточно просто быть печальным. На поминках приходится выглядеть печально для других людей. Мне было стыдно подвергать сестру и брата такому испытанию, но в то же время я была рада, что ветрянка дала мне возможность не идти. К моим шестнадцати годам мне уже пришлось побывать на множестве похорон.

Я помогла родственникам выбрать траурную одежду: старый папин черный галстук для Лео и мое старое черное платье для Нетти. Незадолго до полудня пришли Имоджин и Скарлет, чтобы проводить их, и наконец я осталась наедине с волдырями, которые изо всех сил старалась не чесать. Но мне было не слишком плохо, разве что кожа зудела и я чувствовала себя некрасивой. Чуть попозже прозвенел звонок. Это пришел Вин, которого я не видела с того момента, когда меня рвало на полу в ванной. И сейчас я тоже выглядела ужасно, что особенно раздражало на фоне того, что он-то выглядел прекрасно. На нем был удлиненный оливково-зеленый пиджак, который выглядел так, словно когда-то принадлежал солдату, служившему в арктическом климате, а волосы были чуть влажными (должно быть, он принял душ перед выходом), и часть из них замерзла маленькими остроконечными льдинками (представьте, как холодно было снаружи). И да, эти льдинки были неотразимы.

После того как я его впустила в квартиру, он сказал:

— Я принес тебе кое-что.

Он полез в свои глубокие карманы и извлек четыре апельсина:

— Твои любимые.

Я взяла один и поднесла к носу.

— Эксперименты моей матери на крыше начали приносить плоды, — пошутил он. — Этот называется «Кара-кара», у него розовая мякоть, и он очень сладкий.

Он сделал движение, чтобы поцеловать меня, но я отстранилась:

— Не боишься заразиться?

Он покачал головой:

— У меня уже была ветрянка.

— Все-таки иногда люди могут заразиться во второй раз, и…

— Я не дам ей второй шанс.

Я отошла еще подальше.

— Как ты можешь хотеть поцеловать меня? Я отвратительно выгляжу.

— Не совсем.

— Совсем. Я видела себя в зеркале и знаю это точно.

Он рассмеялся.

— Ладно, я тут не для того, чтобы приставать к тебе. Я подумал, что тебе нужна компания, в то время как все остальные на поминках. Послушай, я даже очищу для тебя апельсин.

Я сказала, что я вполне могу очистить апельсин сама.

— Не в этих штуках, — сказал он, указывая на хлопковые перчатки, которые я носила по настоянию Имоджин. Он взял меня за руку и сжал. Сердце заныло у меня в груди. Мне нужно было порвать отношения с Вином.

Мы прошли в гостиную. Он сел на большую кушетку, обитую коричневым бархатом. Я примостилась рядом, положив голову ему на грудь. Он запустил руку мне в волосы, что меня покоробило, но я промолчала (у меня очень сильно вьются волосы, так что обычно я предпочитаю, чтобы их никто не трогал). Я была рада испытать это чувство: в какой-то мере оно меня укрепляло. «Смотрите, — думала я, — он вовсе не идеален. Если я буду думать только о своем раздражении, может быть, я буду в силах порвать с ним».

Я выпрямилась на кушетке, потом встала и пересела в красное кресло.

— В чем дело? — спросил он.

Я знала, что лучше будет сказать ему, что у нас ничего не выйдет и что мы не сошлись характерами, — обычно этот способ прекрасно работает. К несчастью, я этого не сказала, а сказала следующее:

— Вин, ты не можешь сейчас быть моим парнем.

И выложила ему всю историю, которую вам уже рассказывала: мне он очень, очень нравится (для заметки: я предпочитала не употреблять слово «любовь»), но моя семья важнее, чем мои чувства, и сейчас, когда бабушка умерла, я не могу допустить риска, что его отец вмешается в наши дела, и так далее.

И потом он меня отговорил, ну или я допустила, чтобы он это сделал. Может быть, мне хотелось, чтобы меня отговорили. Он сказал, что он любит меня, а я его и что это самая важная вещь на свете. Он сказал, что я не сама дошла до этого решения. Он сказал, что его отец не будет меня беспокоить, и сказал, что может проконтролировать своего отца, если тот попытается вмешаться. (Даже тогда я знала, что это нелепая ложь, — я же встречалась с Чарльзом Делакруа.) Он сказал, что любовь — единственная важная вещь во всем мире. (Вторая ложь.)

Но я была слаба, а ложь из уст любимого может выглядеть очень убедительно для влюбленной девушки. По правде говоря, в то время я просто не смогла бы вынести потерю еще и Вина.

Мы слышали, как открылась входная дверь. Был только час дня, и я не ожидала, что кто-нибудь вернется домой по крайней мере еще в течение часа. Я вышла в прихожую; мимо меня пронесся Лео, влетел в свою комнату и с шумом захлопнул дверь. Остальные раздевались в коридоре.

— Что случилось? — спросила я, чувствуя себя виноватой, что не вытащила свою покрытую волдырями особу на похороны. — Почему вы вернулись так рано? Что с Лео?

Скарлет ответила:

— Мы не знаем. Сначала мы были все вместе, но потом Лео вышел куда-то с парнями из Бассейна. Я думала, что все будет в порядке, но в следующий момент услышала крики, и у Лео появился синяк…

— Подожди, у Лео синяк?

— Надо что-нибудь приложить к нему, — сказала Имоджин и пошла на кухню.

— Да, — продолжала Скарлет, — я не видела, что случилось, как и никто из нас, а он не говорит. А потом Юджи сказал, чтобы мы все садились в машину.

— Юджи? Юджи Оно? Он там был?

— Он тут, — сказала Нетти.

И тут я заметила Юджи: он стоял в черном пальто в дверном проеме.

— Я все еще нахожусь в Штатах, так что пришел отдать дань уважения, — сказал он.

— Я… Я надеюсь, что у тебя уже была ветрянка, — сказала я, плотнее запахивая халат и желая, чтобы на моем лице была вуаль.

— Да, меня предупредили.

Вин стоял сзади. В прихожей было слишком много людей. Вин протянул руку Юджи:

— Меня зовут Вин.

— Он парень Анни, — добавила Нетти.

Юджи кивнул:

— Я видел тебя на свадьбе в прошлые выходные. Рад познакомиться.

— Давайте все пройдем в гостиную, — предложила я.

— Нет, — сказал Юджи, слегка склонив голову. — Мне надо идти. Я хотел узнать, не уделишь ли ты мне минуту, чтобы поговорить наедине до моего отбытия. Я думал увидеть тебя на похоронах, но не знал о твоей болезни.

— Да, конечно. Я…

— Анни! — позвала меня Имоджин. — Можно поговорить с тобой?

— Прошу прощения, я сейчас буду.

Я понеслась к комнате Лео, у двери которой стояла Имоджин. В руках у нее был пакет с замороженным горошком.

— Твой брат заперся изнутри и не открывает дверь. Отопри, пожалуйста, замок.

Я постучала в дверь:

— Лео, это Анни. Пожалуйста, впусти меня!

Нет ответа.

Я вытащила из-за косяка тонкий гвоздь, который мы хранили там специально для таких целей, и начала работать над замком. Несмотря на напряженное обдумывание происходящего, замок занял у меня всего пятнадцать секунд. Мастерства я не утратила. Я взяла горошек у Имоджин и сказала, что войду одна.

Лео сидел на кровати и смотрел в окно. Он не плакал, и я посчитала это хорошим знаком.

— Лео, — ласково сказала я, — тебе надо приложить что-нибудь к глазу.

Он не ответил, и я присела рядом с ним и подняла руку с горошком, чтобы приложить ему к лицу. Он резко отпрянул:

— Анни, оставь меня в покое!

— Тебе не надо говорить со мной, просто, пожалуйста, приложи эту штуку к глазу. Учитывая твою историю болезни, я бы не хотела, чтобы твоя голова слишком распухала, это может привести к судорогам.

— Отлично! — Он схватил пакет с горошком и прижал к лицу.

— Спасибо. Ты очень важен для нашей семьи. И для меня, — добавила я. — И тебе надо хорошо о себе заботиться.

Он ничего на это не ответил.

— Жжется, — сказал он, отнял горошек от лица и положил пакет на колени. Наконец-то я смогла рассмотреть его глаз. Веко распухло и закрылось, а пурпурное пятно расползлось по скуле; кожа у виска немного кровоточила.

— Лео, кто это с тобой сделал?

Он снова прижал пакет к глазу:

— Я первым его ударил.

— Кого, кого ты ударил?

После аварии у Лео были трудности с контролем над собой, но такого не было уже многие годы.

— Анни, я не хочу об этом говорить.

— Мне нужно знать, кого ты ударил, чтобы принять меры. Вроде бы шума не должно быть, но может быть, нам придется извиниться или хотя бы поговорить с людьми и объяснить им твое состояние.

Он швырнул пакет в окно, и тот порвался. Горошины покатились по полу в разные стороны.

— Заткнись, Аня! Ты мне не начальница, и ты не знаешь всего.

— Хорошо, Лео, ты прав. Пожалуйста, просто скажи мне, кого ты ударил. Мне нужно знать.

— Кузена Микки, — ответил он.

Без сомнения, вы помните, что Микки — сын Юрия Баланчина и возможный преемник. Извинения приносить надо, и чем быстрее, тем лучше.

— Почему? Микки сделал тебе что-то нехорошее?

Лео уставился в верхний правый угол комнаты. Я проследила за его взглядом, но там ничего не было.

— Это он виноват в смерти бабули, — наконец сказал он.

— Еще раз?

— Если бы мы не поехали на эту глупую свадьбу, бабуля не умерла бы. Она была бы здесь, и я не… Почему мы вообще туда поехали?

— Потому что бабуля этого хотела, помнишь? Она решила, что для нас будет лучше, если мы выкажем уважение к семье.

Лео сжал руки.

— На меня давит, слишком давит, сильно давит.

— Что?

— Быть опекуном тебя и Нетти. Я скучаю по бабуле. Я хочу, чтобы она вернулась, она и папа.

— Ах, Лео, ты в любом случае не один. Я рядом.

— Ты же моя маленькая сестра, я должен тебя защищать.

Я улыбнулась: его мнение обо мне было так трогательно.

— Лео, я в самом деле могу позаботиться о себе; я ведь уже это делала.

Он промолчал.

— Ты можешь лечь в кровать, ради меня? Думаю, тебе не мешало бы отдохнуть.

Он кивнул. Я сняла с него галстук, запачканную кровью рубашку, и он лег в кровать.

— Как ты думаешь, на меня все будут сердиться? — спросил он.

— Не беспокойся, я все объясню. Все понимают, как тяжело на нас повлияла смерть бабули.

Я вышла из комнаты. Имоджин все еще стояла в коридоре, поэтому я спросила, не против ли она присмотреть за Лео.

— Я так и собиралась сделать, — ответила она.

Вин, Нетти и Скарлет уже прошли в гостиную, но Юджи остался стоять в прихожей.

Я потуже затянула пояс халата и искренне пожалела, что не оделась с утра поприличнее.

— Прости, что заставила ждать. Я знаю, что ты торопишься.

Он помахал рукой:

— Я собирался поговорить с тобой наедине. Нас тут могут услышать?

Я предложила выйти на балкон. Для этого надо было пройти через гостиную, мимо остальных. Вин вопросительно взглянул на меня, и я слегка улыбнулась, давая понять, что все в порядке.

— Почему тебя не было на поминках? — спросил Юджи, как только я закрыла за нами балконную дверь.

Я сказала, что болею и боюсь заразить других.

Он пристально изучил мое лицо, и от этого мне сделалось неловко. Так как я была в одном халате, я стала дрожать, и Юджи предложил мне свое пальто. Я начала отказываться, но он решительно снял его и накинул мне на плечи.

— Что же случилось такого, что Лео ударил Микки? — спросила я.

— Я не уверен, что знаю. Лео какое-то время говорил со своим другом, незаконным сыном Юрия от проститутки — я забыл имя этого молодого человека.

— Это Яков Пирожков.

— И потом Лео внезапно побежал через всю комнату и ударил Микки. Вот почему я хотел поговорить с тобой: меня беспокоит, что, похоже, Джекс оказывает нездоровое влияние на твоего брата.

— Это возможно, но не думаю, что Джекс подговорил Лео ударить Микки Баланчина, если ты так думаешь. Я боюсь, что слова одного из наших адвокатов были истолкованы Лео так, что если бы мы не поехали на свадьбу, Галина все еще была бы жива, — объяснила я.

Юджи потянулся, глубоко вздохнул и склонил голову. Думаю, он сомневался, стоит ли говорить все, что думает.

— Аня, я собираюсь сказать — я это говорю с величайшим уважением к тебе и твоей семье и по причине связей между нашими отцами, ныне усопшими, — он откашлялся, — пора тебе приводить дом в порядок.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты многому позволила выйти из-под контроля, но все еще не поздно исправить. Я уверен, что твой брат попал под влияние Якова Пирожкова. Но есть и другое. Я предпринял путешествие в Америку ради пользы пяти больших шоколадных семей. Ты знаешь, кто они?

Я кивнула:

— Баланчины тут, вы в Азии, Маркесы в Мексике и… — и тут я замолчала. Честно говоря, я не знала двух оставшихся семей.

— Да, я тоже когда-то был, как ты, — сказал Юджи. — Я провел всю свою жизнь в тени нашего бизнеса, на самом деле ничего не зная о нем: в каком климате растут бобы какао, как выглядит фабрика по производству шоколада, почему он был запрещен в некоторых странах, кто зарабатывает себе на жизнь, выращивая бобы какао и распространяя шоколад, где…

— Достаточно, — прервала я его. Эта речь разозлила меня. — С какой стати я должна знать все о шоколаде, если я не собираюсь работать в этой сфере?

— Да, я тоже когда-то так думал и тоже отрицал эту возможность. Но, Аня, у таких людей, как ты и я, нет выбора. Мы родились с этой судьбой. Ты будешь заниматься шоколадом, хочешь ты или нет. Ты старшая среди детей Леонида Баланчина, и…

— Я не старшая! Старший — Лео!

— Лео был старшим, — настаивал Юджи. — Ты умная девочка и понимаешь, что я имею в виду.

Я промолчала.

— Можешь ли ты честно сказать мне, что считаешь мудрым не связываться с семейным бизнесом? Почему ты была в тюрьме этой осенью? И почему твой бойфренд был отравлен и потерял ногу? Почему мертвы твой отец и твоя мать и так много других членов твоей семьи? Почему твой брат находится в таком состоянии? Аня, ты уже почти взрослая женщина, и теперь пришло время.

— Время для чего? — спросила я.

— Время принять свое право по рождению и извлечь из него лучшее, — сказал Юджи.

— А как же Юрий и его сын? Разве они не управляют Баланчиными?

— Не мудро и не хорошо. Другие семьи чувствуют эту слабину и беспорядок; они видят представляющиеся возможности. И твой дядя приобрел много врагов. Он не должен был становиться главой семьи Баланчиных, и все это знают. Когда твой отец был убит, все думали, что временной главой семьи Баланчиных станет твоя бабушка, Галина, но она выбрала заботу о тебе и твоих родственниках.

Я об этом не знала.

— Сейчас для тебя сложилась очень опасная ситуация. Многие умрут. Поверь мне. Отравление фретоксином — только начало.

— У меня есть обязанности. Лучше всего я могу защитить свою семью — я имею в виду Нетти и Лео, — если мы сможем держаться подальше от всего этого.

Юджи пристально посмотрел мне в глаза.

— Если я правильно понимаю, ветрянка заразна только до тех пор, пока не отпадут корочки. Ты могла бы быть на поминках Галины, но ты решила не идти. Мне кажется, что ты предпочла провести этот день, целуясь со своим парнем.

— Это неправда!

— Разве?

— Чего ты хочешь от меня?

— Я пришел, потому что я друг твоей семьи, и поэтому именно меня выбрали для того, чтобы составить доклад для других семей о положении дел у Баланчиных после катастрофы с отравлением.

— И что ты скажешь?

— Еще не знаю. По моему мнению, твоя семья находится на грани междоусобной войны. С одной стороны, позволить этому случиться — в интересах других семей, и когда все завершится, мы все устремимся и начнем делить долю рынка Баланчиных.

Я не была уверена в значении слова «междоусобный»; надо позже посмотреть.

— С другой стороны, я верю в то, что для шоколадных семей лучше иметь сильных партнеров. Твой отец был великим лидером. И я верю в то, что и ты можешь стать великим лидером.

— Твой разум так же изуродован, как и у остальных. Мой отец не был великим лидером; он был уголовником, вором и убийцей.

— Нет, Аня, ты не права. Он был простым бизнесменом, который пытался извлечь лучшее из плохой ситуации. Шоколад не всегда был вне закона, и он снова может стать легальным. Скоро о нем могут вообще забыть.

— Тогда о чем будут помнить?

— Боюсь, эта дискуссия затянется надолго. Может быть, на очереди детский труд. Но я верю, как и многие другие, что в центре внимания будет вода. Сейчас люди ощущают ее нехватку, и тот, кто контролирует водообеспечение, будет править миром.

— Но я не могу думать о таких вещах! Я всего лишь девочка, и мне надо заботиться о брате и сестре, закончить школу, может быть, даже поступить в колледж. То, что ты, похоже, требуешь от меня, невозможно!

— Я скажу тебе кое-что, что мой отец всегда мне говорил и что я теперь повторю тебе: «Юджи, ты можешь быть зрителем, который проживает свою жизнь, реагируя на решения других, или ты можешь стать тем, кто принимает эти решения». Возможно, эти слова немного потеряли в переводе с японского, но ты понимаешь, что я имею в виду. Ты сказала, что прежде всего ты должна защитить сестру и брата. И я спрошу тебя, Аня: из этих двоих людей, о которых говорил мой отец, кто, как ты думаешь, способен и может защитить свою семью? Тот, кто проводит жизнь, пытаясь избежать конфликтов? Или тот, кто знает, что конфликты будут, и оборачивает их себе на пользу? Ты знаешь, кем лучше всего быть на свете, по словам моего отца?

Я помотала головой. Юджи говорил ярко, но я не была уверена, что улавливаю его мысль.

— Катализатором. Катализатор провоцирует химическую реакцию, при этом оставаясь неизменным.

— Твой отец мертв, Юджи, — напомнила я. — Как и мой.

И тут на балкон зашел другой японец. Это был самый огромный человек, которого я видела в жизни. У него были ручищи, будто у борца сумо, и огромный живот, а одет он был в черный костюм. Его черные волосы были завязаны в хвост. Я не сомневалась, что это один из телохранителей Юджи (должно быть, он ждал под дверью все время). Телохранитель произнес несколько слов по-японски, Юджи ответил на том же языке и поклонился мне:

— Я должен идти, — сказал он в куда более официальной манере, — сегодня вечером я отправляюсь домой. Я продлил визит на максимально возможное время. Пожалуй, даже более, чем стоило бы. Мы еще не скоро увидим друг друга, но если тебе понадобится поговорить со мной, пожалуйста, не сомневайся и сразу же звони. До свидания, Анна Баланчина, и удачи тебе.

И он снова поклонился.

Я проводила его до двери, снова мимо Вина, Скарлет и Нетти, а потом зашла в ванную и немного побрызгала водой на лицо перед тем, как возвращаться назад. Краем глаза я уловила свое отражение в зеркале. Засохшие корочки от волдырей отпали, и хотя чувствовала я себя лучше, но выглядела в высшей степени плачевно. В глубине души я ощутила сожаление, что красивый двадцатитрехлетний Юджи Оно был вынужден встретиться со мной, когда я выглядела так уродливо. Я бы вообще никому в таком виде на глаза не показывалась, не говоря уж о первой любви.

Еще я осознала, что мое отсутствие на поминках бабушки было не просто ошибкой — это было эгоистично и греховно. Я должна была предугадать, что Лео отреагирует таким образом. Юджи был прав. Несмотря на то, что я говорила ранее, не страх заразить других людей и не состояние здоровья удержали меня от поминок, но тщеславие.

Это был хороший урок.

Я пошла в свою комнату, чтобы переодеться. Хотя я предпочла бы проваляться остаток дня в постели, надо было заниматься делами: увидеться с Юрием и Микки Баланчиными, чтобы объясниться насчет моего брата.

Прозвенел дверной звонок; я было подумала, что это Юджи Оно, который вернулся, чтобы сообщить мне о других вещах, в которых я ошибалась, но это был не он, а мистер Киплинг и Саймон Грин. На время поминок они сделали перерыв в работе и теперь пришли проверить, как мы.

— Да, достаточно хорошо, Лео спит, а я уже иду возмещать убытки Юрию и Микки, — доложила я. — Кто-нибудь из вас знает, что значит слово «междоусобный»?

— «Кровавый», — ответили они хором.

— Кровавый конфликт в группе, — продолжил Саймон.

— Тебе надо для доклада в школу? — спросил мистер Киплинг.

Я покачала головой.

— Выглядишь ужасно, — слова Саймона не прибавили мне бодрости.

— Спасибо.

— Нет, я имею в виду, стоит ли тебе выходить?

— Я бы предпочла не идти, но не думаю, что этот вопрос можно откладывать.

— Аня права, — сказал мистер Киплинг. — Если небольшие царапины оставить без лечения, они могут загноиться и перерасти в более серьезные. Мы проводим тебя, если хочешь.

— Нет, думаю, идти лучше в одиночку, так менее формально.

Мистер Киплинг согласился, что мои инстинкты, возможно, правы, но настоял на том, чтобы они с Саймоном все равно сопровождали меня на автобусе до Бассейна.

XVI Я приношу извинения (неоднократно); передо мной извиняются (один раз)

Как я говорила, Бассейн находился в районе 90-х номеров домов по Вест Энд Авеню, не так далеко от Школы Святой Троицы. Хотя я избегала ходить туда, я не могла не признать, что он был по-своему красив. Стены были покрыты золотой, белой и бирюзовой мозаичной плиткой, и хотя тут уже много лет никто не плавал, в воздухе все еще чуть уловимо пахло хлоркой. Так как весь бассейн находился под землей, тут было тихо и прохладно, а звуки распространялись странным и непредсказуемым образом. Папа выбрал это место, так как его можно было легко охранять, стоило оно недорого и было явно более удобным, чем старые кабинеты в Вилльямсбурге. Полагаю, это место привлекало его и с эстетической точки зрения. Одной из главных причин, почему я не любила посещать Бассейн, было то, что он будил во мне воспоминания о папе.

Толстяк ждал в вестибюле вместе с Джексом.

— Я бы хотела поговорить с дядей Юрием и Микки. Они тут?

— Конечно, детка, — ответил Толстяк. — Они все еще в кабинете. Прости, но мне придется обыскать тебя перед входом.

Я подняла руки и сказала:

— Надеюсь, ты уже переболел ветрянкой.

— Мне сделали прививку в детстве, — сказал он, ощупывая мою одежду. — Готово. Как ты справлялась с зудом?

— Пыталась сосредоточить весь зуд в одной-двух точках. Думала, что если я расковыряю один волдырь, то не замечу остальных.

— Ну да. И как, сработало?

— Не так чтобы очень, — призналась я.

Я обратила внимание, что Джекс не сказал ни слова с тех пор, как я вошла. Молчаливость была не в его привычках, и я вспомнила, что сказал Юджи насчет нездорового влияния Джекса на моего брата.

— Привет, Джекс, — поздоровалась я.

— Рад тебя видеть, Анни.

— Так что там случилось сегодня с Лео? Я слышала, что ты был с ним все время.

Джекс запустил пальцы в волосы.

— Ты знаешь своего брата лучше, чем кто бы то ни было. Порой всякое выводит его из себя. Я думаю, что он переживал из-за смерти бабушки и выплеснул это на Микки.

— Но почему именно на Микки, а не, положим, на тебя? Разве ты не стоял ближе?

— Боже мой, Анни, я не знаю. Микки — засранец. Может, он посмеялся над Лео. Кто, черт побери, знает? Я не слежу за своим братом, как и за твоим. — Он повернулся к Толстяку: — Ничего, если я сейчас пойду? Умираю с голода.

Толстяк кивнул:

— Да, но мне нужно вернуться домой к восьми, так что не задерживайся.

— Прости, если был резок с тобой, Анни, у меня полно забот, — сказал Джекс и ушел.

— Не злись на него, должно быть, у него месячные, — заметил Толстяк и направил меня дальше, — тебе лучше идти, если хочешь поговорить с Юрием и Микки.

Кабинет Юрия был в центре раздевалки. Одну стену целиком занимало огромное окно. В сочетании с большим выпуклым зеркалом в верхней части стены оно позволяло легко увидеть, кто входит и выходит, вне зависимости от того, в какой части кабинета стоит наблюдатель. Поэтому я даже не успела постучать, как меня уже пригласили войти.

— Анни, рад тебя видеть, — сказал дядя Юрий, привстав. — Жаль, что тебя не было на поминках, но по твоему лицу видно, что ты все еще болеешь.

— Мне уже лучше, — уверила я и поцеловала его в обе щеки, как велел обычай.

— Привет, Аня, — поздоровался Микки, притаившийся в углу.

Я заметила, что на его щеке был небольшой синяк; с Лео он обошелся гораздо жестче.

— Ты должна была остаться в кровати, — сказал дядя Юрий. — Что тебя вынудило встать, малышка Аня?

— Я пришла принести извинения за поведение моего брата. Лео не всегда думает перед тем, как начать действовать; думаю, он был эмоционально нестабилен из-за поминок.

— Не беспокойся, девочка, — сказал он. — Мы знаем, что Лео, — он подобрал нужное слово, — чувствителен, но мы по-прежнему будем рады видеть его здесь.

Я посмотрела на Микки, согласен ли он.

— Я хочу, чтобы ты знала, что я не сделал ничего, что бы могло его спровоцировать, — сказал тот. — И мне ужасно неловко, что я ударил кого-то, — теперь он рылся в памяти в поисках подходящего эвфемизма, — вроде него. Это недостойно.

— А теперь поцелуй кузину и все забудем, — проинструктировал дядя Юрий.

— Я не болел ветрянкой, — заметил Микки. — Не обижайся, Аня, прививки не дают стопроцентной гарантии.

— Все в порядке, — уверила я. — Как прошел твой медовый месяц?

— Его не было, я не мог бросить работу. Юджи Оно стоял у меня над душой, и мы все еще, представь себе, разбираемся с последствиями отравления фретоксином, хотя прошло уже много месяцев.

— Вы узнали, кто это сделал?

Микки покачал головой:

— Многие начинают подозревать, что это дело своих рук.

— Хватит говорить о бизнесе, Анни не интересно это слушать, — сказал дядя Юрий.

Я кивнула и обернулась к Юрию.

— Может быть, будет лучше, если Лео прекратит тут работать? — предложила я.

— Не стоит, — уверил меня дядя Юрий. — Он прекрасный работник, а то, что случилось, останется без последствий. Скажи Лео, что завтра у него выходной, а в понедельник пусть приходит как обычно.

Дядя Юрий предложил мне чашку чая, но я ответила, что мне пора домой.

— Как у вас дела с тех пор, как Галина отошла в лучший мир? — спросил он. — Ты и твои родные, вы справляетесь?

Я утвердительно кивнула. По правде говоря, мне не казалось, что мы справляемся, но последнее, чего бы мне хотелось, — это помощи Семьи.

Когда я вернулась домой, все было тихо. Из-под двери комнаты сестры был виден свет; обычно это означало, что она занимается. Имоджин мыла посуду, хотя это не входило в ее обязанности. Я пошла на кухню, чтобы поговорить с ней.

— Я приготовила обед и дала твоему брату аспирин, — сказала она.

— Очень вам благодарна. Вы могли бы этого не делать.

Она выключила воду.

— Я очень беспокоюсь о тебе, твоем брате и твоей сестре, Анни. Даже несмотря на то, что Галина мертва, я все равно беспокоюсь о вас.

Я кивнула, и тут мне на ум пришло то, что я сочла хорошей идеей.

— Я надеюсь, вас не оскорбит, если я предложу вам остаться тут на несколько недель? Я знаю, что ваша профессия — сиделка, а не нянечка, но мне правда нужна помощь. И для них обстановка станет более привычной. — Я махнула рукой в сторону наших комнат. — Мистер Киплинг будет выплачивать вам ту же зарплату, что и обычно.

— Только если мне не придется выносить судно. — Она улыбнулась.

— Если вы захотите побыть у нас, можно использовать комнату бабушки.

— Звучит неплохо, Анни. Честно говоря, я надеялась, что ты это предложишь.

Хотя я не слишком люблю нежничанья, я обняла Имоджин. Она широко раскрыла передо мной руки, и было бы невежливо не обнять ее.

Она предложила мне разогреть еду, но я отказалась: желудок все еще бунтовал.

— Тост? — спросила она.

Надо признать, звучало заманчиво.

Она обрезала у хлеба корочки и положила тост на симпатичную фарфоровую тарелочку, а потом отправила меня в кровать.

Когда я вошла в комнату, оказалось, меня там ждал Вин. Он читал книгу.

— О, я и не знала, что ты все еще здесь.

— Ты ушла, не попрощавшись, — сказал Вин, положив книгу на кровать (книга принадлежала Имоджин). — Я не знал, куда ты пошла, и ждал, надеясь, что тебя не убьют. А теперь, когда я вижу, что ты жива, могу и уйти.

Вин встал. Он был почти на голову выше меня, и рядом с ним я чувствовала себя малявкой.

— Прости, я не могла отложить этот вопрос.

— Не могла отложить? Самое лучшее, что ты можешь придумать для извинения?

Он улыбался, когда говорил эти слова.

— Ну, моя жизнь — сложная штука. Мне правда жаль.

Он нахмурил брови и поцеловал меня:

— Ты прощена.

— Я сегодня только и делаю, что извиняюсь. Уже начинаю чувствовать себя самым виноватым человеком на земле.

— Не суди себя строго. Сомневаюсь, что ты — самая виноватая. Земля очень большая.

— Ну спасибо.

— Я уже начал беспокоиться, не убежала ли ты с Юджи. Так ведь его имя?

— Да.

— И начал ревновать.

— Не начинай, Юджи двадцать три, и он слишком стар для меня.

— И ты предпочитаешь меня, да?

— Ну да, конечно, я предпочитаю тебя. Хватит строить из себя дурачка, Вин.

— Двадцать три не такой уж большой возраст, — поддразнивал он. — Когда тебе будет восемнадцать, ему исполнится всего лишь двадцать пять.

— Забавно, точно так же Нетти говорила о тебе. Разница в том, что ты всего на четыре года старше ее.

— Что, Нетти на меня запала?

Я широко раскрыла глаза:

— Ты что, не видишь? Она почти помешалась на тебе.

Он покачал головой:

— Очень мило.

Зазвенел дверной звонок, я подошла к двери и посмотрела в глазок. Там стоял человек, которого я никогда в жизни не видела, и держал в руках картонный ящик, обернутый в целлофан (дорогая штука, сейчас нечасто такое встретишь — целлофан не перерабатывается). Человек был ниже, чем я, а его руки были подозрительно тонкими по сравнению с круглым животом. Хотелось бы знать, действительно ли он такой толстый или его живот — фальшивка, скрывающая что-нибудь опасное, типа оружия.

— Доставка для Ани Баланчиной, — сказал он.

— От кого? — спросила я, не открывая дверь.

— Не могу сказать.

— Минутку, — ответила я и пошла к бабушкиному шкафу, чтобы достать папин пистолет. Я заткнула его за пояс юбки и вернулась в прихожую. Накинув на дверь цепочку, я слегка приоткрыла дверь.

— Что в коробке? — спросила я.

— Если я расскажу, это испортит сюрприз, — сказал посыльный.

— Я не люблю сюрпризы.

— Да перестаньте, все девчонки их любят.

— Но не я. — И я начала закрывать дверь.

— Подождите! Это цветы. Получите их, хорошо? Вы последний из моих заказов на сегодня.

— Но я не жду никаких цветов.

— В том-то и дело. Люди обычно не ждут цветов.

В его словах был смысл.

— Распишитесь здесь. — Он протянул мне коробку и затем электронное устройство и попросил, чтобы я подписала.

Я сказала, что лучше не буду этого делать.

— Да перестань, детка, хватит усложнять мне жизнь. Подпишись здесь, пожалуйста.

— Почему бы вам не сделать это за меня?

— Годится, — ответил он и пробормотал себе под нос: — В наше время дети стали такие невоспитанные.

Я принесла неожиданно тяжелую коробку на кухню и разрезала целлофан ножом. В неглубокой квадратной вазе стояло двадцать четыре розы с короткими стеблями. Это были самые красивые цветы, которые мне когда-либо посылали. Там же лежал бумажный конверт кремового цвета, на котором было написано мое имя. Я вскрыла его и прочла следующее:

Буквы были очень мелкие и аккуратные — автору надо было вместить весь текст на открытку. Мне казалось, что это написано рукой Юджи — похоже, он зашел в магазин цветов по дороге в аэропорт, — и это в сочетании с формулировкой было знаком глубокого уважения. Кроме того, он преподнес мне еще один подарок — слова моего отца. Они останутся со мной надолго, даже когда розы умрут. Я склонилась, чтобы понюхать розы. Их запах был свежим и мирным, словно они пришли из мира, где я никогда не была, но не теряла надежды когда-нибудь появиться. Я не особо люблю цветы, но эти… Надо признаться, они были красивы. Я опустила письмо в карман, и тут на кухню зашел Вин. Он спросил меня, кто прислал цветы, и, не знаю почему, я соврала:

— Один из родственников не смог присутствовать на похоронах бабушки.

— Выглядят дорого, — отметил он. — Мне пора идти, встречаюсь кое с кем из «группы».

— Так быстро? — сегодня я с ним почти не виделась.

— Аня, я тут провел восемь часов!

Вин ушел, и я села у кухонного стола, рядом с моими розами, и перечитала открытку. Хотелось бы знать, почему Юджи был в бездне отчаяния. Не связано ли это со смертью его отца? Или это случилось раньше? Я вспомнила, что когда-то его похищали, еще мальчиком. Вроде бы тогда (хотя я точно не помню) он потерял палец.

И снова я перечитала открытку; можно сказать, благодаря ей я почувствовала, что меня кто-то увидел и понял.

Я провела почти всю свою жизнь, пытаясь сделать нас невидимыми, то есть живыми и здоровыми. И тут кто-то догадался, кто-то увидел, кто-то передо мной извинился. И не просто кто-то, а человек, который находился в такой же ситуации, который знал ее изнутри, который страдал так же, как и я.

Я больше не была одна.

Я положила открытку обратно в карман и пошла в комнату бабушки, чтобы вернуть пистолет в шкаф.

XVII Я строю планы на лето

Вернувшись в школу, первым делом я пошла поговорить с учителем Нетти. Во время болезни я пришла к решению насчет этого лагеря для одаренных детей, а именно — что я должна приложить все усилия к тому, чтобы Нетти туда поехала. Услышав эту новость, мисс Бельвуар отреагировала (как и следовало того ожидать) самым смешным образом — обняла и расцеловала меня, а потом загрузила инструкциями, телефонными номерами, сроками и ценами.

— Сейчас мы обе работаем над этой благородной задачей, — сказала она мне напоследок. Но я не хотела работать с ней; у меня и так было предостаточно забот.

Общение с мисс Бельвуар заняло больше времени, чем я предполагала, так что я опоздала на пять минут на урок доктора Лау. Обычно она спокойно относилась к опозданиям, особенно моим, но в этот день она взглянула на меня поверх очков и сказала каменным голосом:

— Мисс Баланчина, я бы хотела поговорить с вами после урока.

Она сказала это тем тоном, который доводил моих одноклассников до предобморочного состояния. Я села на свое обычное место рядом с Вином и стала ждать наказания, которое должно было последовать через час. Я любила доктора Лау и была хорошей ученицей, но в этот год явно не блистала — пропустила почти месяц занятий, а наверстывать упущенное в криминалистике было особенно тяжело, учитывая большое количество лабораторных занятий.

Прозвенел звонок, и я сказала Вину, чтобы он не ждал меня.

— Удачи, — пожелал он.

Я медленно подошла к столу доктора Лау, подавив позыв немедленно извиниться за свои пропуски. Начать извиняться, даже не выслушав претензии, — слабость, которая приводит к тому, что на пустом месте возникают новые обиды. (Еще одна строка из папиного учения, если вы еще не догадались об этом.)

— Ах да, мисс Баланчина. Я хотела бы, чтобы вы взглянули вот на это.

Она щелкнула по экрану, чтобы выслать файл на мою доску. Я открыла его и увидела следующее:

«Летний лагерь для юных криминалистов

Я положила доску и посмотрела на доктора Лау.

— Ты отучилась только два года по криминалистике, но уроки вела я. Я уверена, что два года под моим руководством равны трем годам с большинством других учителей, — заявила она. — Программа будет обширной: множество экспериментов, далеко не каждый из которых я смогу организовать в здешних условиях. И ты сможешь провести лето с ребятами твоего возраста. Там будут и развлечения — вечеринки с мороженым, боулинг и все такое. Но не это главное. У тебя способности к криминалистике, и это предложение может стать для тебя важным шагом, Аня.

Мне очень понравилась возможность посетить настоящие места преступления, но еще более привлекательно выглядела возможность провести лето вдали от дома.

Вдали от дома. Другие люди уезжают на лето из дома. Например, Скарлет провела несколько летних каникул в театральном лагере в Пенсильвании. А я летом сидела здесь, приглядывая за братом, сестрой и бабулей. И я точно знала, что Вин ничем не будет занят летом, разве что будет заполнять заявления в колледж.

Провести летние каникулы, встречаясь со своим парнем, — не самый худший вариант (если, конечно, мы не расстанемся).

— Я не могу, — наконец ответила я.

— Я предполагала, что ты это скажешь, — кивнула доктор Лау. — Я немного осведомлена о твоих обстоятельствах и приготовила контраргументы. Не хочешь ли их услышать?

Я кивнула.

— Значит, буду говорить прямо. Твоя бабушка умерла, значит, тебе не надо больше за ней ухаживать. По всей вероятности, Наталья уедет в лагерь для одаренных детей с мисс Бельвуар…

Я перебила ее:

— Откуда вы знаете?

— Знаешь ли, учителя тоже общаются между собой. Твой брат Леонид, может быть, в какой-то мере недееспособен, но он уже взрослый человек, и ты не можешь вечно держать его за руку. Кроме того, лето в лагере может приучить тебя к тому, что он неизбежно отделится от тебя. — Она сделала паузу, чтобы оценить мою реакцию. Я уверилась, что мое лицо ничего не выражает. — Умение сохранять бесстрастный вид хорошо послужит тебе в карьере криминалиста, Аня. И наконец, тебя еще не приняли в программу. Несмотря на блестящую рекомендацию, которую я непременно напишу, они возьмут только сотню студентов, а ты отучилась всего два года. Другими словами, ты вполне можешь подать заявление сейчас и решить потом.

Ее аргументы были хорошо продуманы и понятны.

— Спасибо вам, — сказала я.

Я откладывала свое заявление до последнего воскресенья на пасхальных каникулах. Главным образом меня смущало эссе. Надо было выбрать одну из пяти тем. После длительного размышления я остановилась на пятой: «Как криминалистика связана с вашей жизнью?» Эссе далось мне нелегко. Это была очень личная тема. Я писала об убийстве моего отца, о том, что полицейские не провели тщательного расследования, так как знали, что он преступник. И хотя мой отец действительно был преступником, он также был отцом и сыном. Я написала, что все люди, невзирая на их образ жизни или всю очевидность обстоятельств связанного с ними преступления, заслуживают тщательного расследования. Я написала, что выжившие, даже более чем сами жертвы, имеют право знать, что произошло, и мирно жить своей жизнью, что криминалисты — не только ученые, которые изучают мертвых, но еще и священники и врачи для живых.

Потом я оплатила почтовые расходы, нажала «отправить» и на какое-то время постаралась не чувствовать, что кого-то предаю.

Зазвонил телефон. Я думала, что звонок от Вина, но это оказался мистер Киплинг. Он сказал, что у него есть новости для Лео. Ветеринарная клиника, где тот работал, наконец-то уладила проблемы с министерством здравоохранения и будет открыта первого июня.

— Я до сих пор не знаю, кто дал взятку, но это хорошие новости, верно?

— Вы даже не представляете насколько! — ответила я.

Я рассказала ему о том, что подала заявление на участие в летнем лагере для юных криминалистов, и что Нетти уедет в лагерь для одаренных детей, и насколько лучше я буду себя чувствовать, зная, что Лео снова будет работать в клинике, а не в Бассейне.

— Лето вдали от дома пойдет тебе на пользу, Анни. Как раз то, что требуется, чтобы помочь тебе выбрать колледж. Ты уже думала об этом?

— Эм…

— Ну, на это еще есть время. И, конечно, предложение насчет совместной поездки по колледжам остается в силе. Может быть, на пути домой после твоей летней программы?

— Посмотрим.

— Как я уже говорил, клиника не откроется до лета, и я не уверен, что на вас хорошо скажется, если Лео слишком часто будет менять работу, впрочем, как и то, что у него затянется период безработицы. Ведь с Лео в Бассейне не случилось ничего плохого?

— Не считая удара кулаком в лицо, и, кажется, виноват больше он сам. По крайней мере, это все, что я знаю.

— Так что, может, пока что стоит вообще закрыть эту тему. Лео останется в Бассейне, пока в июне не откроется клиника.

Я повесила трубку и пошла в комнату брата, чтобы сообщить ему хорошие новости.

Постучав, я открыла дверь. Он лежал на кровати и смотрел в окно. Состояние его глаза заметно улучшилось, но брат выглядел задумчивым и вялым. Я задала ему несколько обычных вопросов на тему прошедшего дня, на которые получила односложные ответы.

— Ты выглядишь усталым, Лео, — наконец сказала я.

— Все в порядке.

— Голова болит?

— Все в порядке, Анни! Хватит кудахтать надо мной.

— Что же, у меня для тебя хорошие новости, — сказала я жизнерадостно. — Со мной говорил мистер Киплинг, и он сказал, что летом клиника снова будет открыта!

В первый раз за последнее время Лео улыбнулся.

— Это здорово!

— Не хотел бы ты снова начать там работать?

Он подумал и сказал:

— Не думаю, что я смогу.

Я спросила почему.

— Я нужен в Бассейне, Анни.

— Ты нужен и в клинике тоже. А как же животные?

Лео упрямо сжал губы и покачал головой.

Я хотела закричать: «Зачем ты им нужен? Тысячи парней могут приносить сэндвичи, но только один может быть нашим с Нетти опекуном. Там небезопасно! Посмотри на себя в зеркало! И если я решу отправиться в лагерь криминалистов, то мне хотелось бы быть уверенной, что в тебя не попадет пуля!»

Но я промолчала. Крики никогда не действовали на моего брата. Кроме того, по покрасневшим щекам Лео и губам, готовым раскрыться как цветок, можно было определить, что он готов заплакать. Поэтому я решила применить другой подход.

— Лео, мне нужна твоя помощь.

— Помощь? Я ничем не могу тебе помочь, Анни.

— Я думала о том, чтобы уехать на каникулы — представилась возможность поучаствовать в глупой маленькой программе для тех школьников, кто рассматривает возможность карьеры в криминалистике. Как ты думаешь, ты сможешь справиться тут без меня? Имоджин будет тебе готовить, а мистер Киплинг позаботится о финансовой стороне. А ты сможешь звонить мне каждый раз, когда захочешь, или когда тебе будет что-нибудь нужно, или…

— Я не ребенок, Анни, я уже взрослый.

— Я знаю, Лео, конечно, я знаю это. Я только хотела сказать, что обо всем позаботятся. На ближайшие два года ты наш с Нетти опекун. Ты сейчас чрезвычайно важен.

— Ну да, я чрезвычайно важен, — сказал он тоном, который очень походил на саркастический. — Я очень важный старший брат Ани Баланчиной. Я очень, очень важен, и я хочу спать. Выключи, пожалуйста, свет, когда выйдешь, Анни.

Что-то в этой короткой речи мне не понравилось, но все же я не стала настаивать. Я подумала, что все так, как он сказал: он устал, вот и все.

Лео повернулся ко мне спиной. Я поцеловала его в затылок, в выпуклый шрам на том месте, где когда-то ему делали операцию. Он был ненамного моложе, чем Юджи Оно, и если бы не этот шрам, он даже мог бы стать таким, как Юджи Оно. То есть кем-то вроде него.

Я поцеловала Лео второй раз:

— Спи, милый принц.

— Мама всегда так говорила.

— Правда?

Он сонно кивнул.

Не знаю, что заставило меня вспомнить эти слова и произнести их сегодня вечером. Позже я узнала, что они из «Гамлета» и какой-то персонаж говорит их после смерти героя. Хотелось бы мне знать, о чем думала мама, когда она желала своему единственному сыну спокойного сна такими зловещими словами. И еще о многом, о чем она думала, мне тоже хотелось бы знать.

Она умерла, когда мне было шесть лет, так что в каком-то смысле превратилась для меня в слабо выписанный литературный персонаж. Я знала, что она была криминалистом, что влюбилась в отца, что бросила ради него свою работу и что умерла. Я помнила, что она была красивой (но какая мама не красива для своей маленькой дочки?) и что она пахла лосьоном для рук с лавандой. Я бы не узнала ее голос в записи и не могла вспомнить ни одного разговора с ней. И главным образом я скучала не по ней самой, а по самой идее матери. Как можно скучать по тому, кого не знаешь? В то время как папа… мой ум был полон его словами, но это вы уже знаете.

Поэтому-то и было так странно, что я что-то запомнила о матери, даже такую малость, как слова, которыми она желала Лео спокойной ночи.

— Ты скучаешь по ней? — спросила я, присаживаясь на его кровать.

— Порой. Моя голова… я многое забыл. — Он улыбнулся мне. — Но ты выглядишь, как она. Я имею в виду, что ты красивая, как и она. — Он прикоснулся к моему лицу тыльной стороной ладони, разгладил морщинку между бровями и вытер слезу на щеке. — Отправляйся в лагерь, Анни. Тебе больше не придется обо мне беспокоиться, обещаю.

Этой ночью мне приснился сон о летнем лагере для юных криминалистов. Мне представилось, что Скарлет в моей комнате помогает мне упаковывать вещи, что Нетти, Лео и Вин машут мне на прощание с перрона. Мне снилась соседка по комнате, костлявая рыжеволосая девушка, предлагающая мне выбрать кровать. Еще мне снились белые линии мела на тротуаре и улики в аккуратных полиэтиленовых пакетах. Я видела вечеринки с мороженым и экскурсии в музеи, настоящие, внутри которых висят картины. Это было довольно старомодное, но все-таки развлечение. И самое лучшее — мне снились все те люди, с которыми я могла бы встретиться, и никто из них ничего обо мне не знал. В Нью-Йорке я была Анной Баланчиной, дочерью убитого преступника, но за пределами штата моя фамилия была гораздо менее знаменита. Разве бабушка не упоминала какого-то Баланчина, который жил пару столетий назад? Вроде бы хореографа или танцора. Да, я бы предпочла, чтобы мой род восходил к нему. «Меня зовут Аня Баланчина, я потомок старинного рода балерин».

Я видела все это так четко.

XVIII Меня предают

На следующий день, когда мы переодевались после фехтования, Скарлет спросила меня о наших с Вином планах на выпускной вечер:

— Вы пойдете?

Я сказала ей, что мы пока не говорили об этом, но причин отказываться нет, да и Вину нравились такие мероприятия. И так как его приглашение на прошлый Осенний бал обернулось неудачей, я собиралась сама пригласить его.

— Почему ты спрашиваешь?

— Ну, до вечера остался всего месяц, а я состою в комитете по подготовке, так что… — Голос ее затих. — И на самом деле меня уже кое-кто пригласил.

— Уже? Вот здорово! — Я поцеловала ее в щеку. — Дай догадаюсь. Ты снова встречаешься с Гарретом Лью!

— Нет…

— Так кто это? — веселилась я. — Кто-то, кто ходит с нами в школу? Или какой-нибудь сексуальный старикашка?

Она промолчала.

— Так кто это, Скарлет?

Чем дольше она молчала, тем больше я понимала, что (вернее, кого) она имела в виду.

— Ты же не говоришь о…

— Это чисто по-дружески. И мы так часто сталкивались с тех пор, как он вернулся в школу. Тут нет ничего, связанного с чувствами. Честно. Гейбл — просто тот, с кем я могу пойти на вечер.

Она произнесла это имя.

— Скарлет, ты же не можешь! Он ужасен, он просто ужасен, — выпалила я и покачала головой. Я не находила слов. Я едва могла смотреть на нее.

— Он изменился, честно. Ты же его видела. Он теперь совсем другой. И как он мог не измениться после того, что с ним произошло? Он потерял ногу, Анни. И я… мне жаль его.

— И это все? Тебе его жаль?

— Я… послушай, я же не самая популярная девочка в классе. Никто меня никуда не приглашает. Все думают, что я странная девочка из театрального кружка или странная подружка Ани Баланчиной. Это глупости, но я знаю, о чем говорят люди. Да и какая разница? У тебя есть Вин.

— Скарлет, ты же знаешь, что дело не в этом! Дело в том (в чем же дело?), что мы говорим о парне, который практически пытался меня изнасиловать в ночь перед началом учебного года!

— Я спрашивала его об этом. Он сказал, что ты не так поняла…

— Я все так поняла!

— Послушай немножко, пожалуйста. Он сказал, что ты не так поняла, но не все. Что он хотел с тобой переспать, но никогда бы не попытался принудить тебя силой, даже если бы Лео не пришел. В любом случае он сознает, что был не прав, что был виноват. Он не должен был заходить к тебе в спальню той ночью и не должен был распространять про тебя слухи. Он знает, что ты примерная католичка — так он и сказал — примерная католичка, — и что он не должен был ставить тебя в такое положение. Он понял, что пытался воспользоваться ситуацией. Он знает, и ему стыдно. Мы часами говорили о том, что случилось между вами двумя. У меня бы даже мысли не возникло пойти с ним, если бы я не поверила, что он действительно и искренне раскаивается.

— Он врет тебе, Скарлет. Он манипулирует тобой. — Я попыталась взять себя в руки, иначе могла сказать или сделать со Скарлет что-нибудь ужасное. Все-таки, несмотря на нынешнее предательство, она была мне хорошим другом.

— И еще. Я обещала не говорить тебе, но его родители хотели заставить твою семью заплатить за отравление Гейбла, а он их отговорил. Он сказал, что сам виноват, что вынудил тебя дать шоколад, взял на себя всю вину и сказал, что все случившееся — несчастный случай…

— Это и был несчастный случай! Как благородно с его стороны признать несчастный случай несчастным случаем!

— Да, но Гейблу пришлось перенести множество операций, так что даже если его привела в больницу собственная невоздержанность…

Я прервала ее:

— Послушай, Скарлет. Если ты пойдешь на вечер с Гейблом Арсли, мы больше не сможем быть друзьями.

Она покачала головой, в глазах показались слезы.

— Гейбл сказал, что ты этого не скажешь, но я знала, что он ошибается. У тебя была трудная жизнь, Анни, но ты не единственный человек в мире, кто может страдать. Гейбл тоже страдает. Тебе достаточно раскрыть глаза пошире и посмотреть на него, чтобы убедиться в этом. — Она глубоко вздохнула. — Ведь люди меняются.

— Гейбл Арсли не изменился.

— Я говорила о себе. Я люблю тебя, Анни, я люблю всю твою семью — Лео, Нетти, и я бы сделала для тебя все, но хотелось бы получать что-то взамен.

— И получить взамен — значит пойти на вечер с калекой? — жестко спросила я. — Похоже, ты слишком низко себя ценишь, Скарлет.

— Эти слова недостойны тебя, — сказала она, взяла свою сумку и вышла из раздевалки.

Я потратила остатки воды на то, чтобы ополоснуть лицо; пожалуй, сейчас я чувствовала себя способной совершить убийство.

Я пошла в столовую. Должно быть, Скарлет уже стояла в очереди за завтраком. Вина не было видно, но в другом конце зала я заметила Гейбла.

И с этого момента мир вокруг меня остановился.

Я побежала к Гейблу, схватив по дороге поднос с одного из столов («Эй, это мое!» — закричала Чай Пинтер, но голос ее доносился словно из-под толщи воды), и красный соус разлетелся кровавыми брызгами.

И вот я стою вплотную к Гейблу. Я уже была готова вылить лазанью ему на голову, когда увидела его покрытое рубцами лицо, неестественно розовый цвет пересаженной кожи и — ниже — пальцы с удаленными фалангами, которые, если бы могли, указывали бы на отрезанную ногу.

На мое плечо опустилась рука Вина. Скарлет тоже была тут:

— Аня, оставь его в покое! Пожалуйста, ты же не знаешь, какую боль он пережил!

— Тише, все в порядке, — сказал Гейбл Скарлет.

Я положила поднос на стол перед Гейблом и склонилась к нему — мы не были ближе с того вечера в реабилитационном центре. Моя щека почти соприкасалась с его щекой, когда я прошептала ему на ухо:

— Ты можешь одурачить Скарлет, но мы знаем друг друга слишком долго, Гейбл. Если с ней что-нибудь случится, не думай, что будешь жить. Ты же знаешь, кто моя семья и на что она способна.

— Я уж было подумал, что ты собираешься вывалить на меня лазанью, как в старые добрые времена, — иронически заметил он.

Я не ответила. Я не хотела сидеть с Гейблом и Скарлет или говорить с ними, так что, взяв поднос Чай Пинтер, вернула его на место.

— Прости, — сказала я.

— О, между Гейблом и Скарлет что-то есть? — спросила она. — Ты совсем сошла с ума?

Я пошла прочь, не ответив, и села за самый дальний от Гейбла стол. Вин сел напротив меня, достал апельсин из сумки и начал его чистить.

— Ты об этом знал?

Он пожал плечами.

— Подозревал. Мне казалось, что что-то происходит, но… я честно думал, что они будут всего лишь друзьями.

— То же говорила и Скарлет, но это вопрос принципа. Она хочет пойти с ним на вечер. Ты можешь себе представить, насколько это нелепо?

Он отломил мне дольку апельсина.

— Вечер сам по себе нелеп — костюмы, бальные платья, чаша для пунша. Не вижу причин, почему то, что Скарлет пойдет туда с Гейблом, сделает его еще более нелепым, чем он есть на самом деле.

— На чьей ты стороне?

— На твоей. Но и на их тоже, — сказал он со вздохом. — Одна из лучших черт твоей подруги — ее сострадательность. Никто во всей школе не любит Гейбла Арсли, Анни, все его бывшие друзья его покинули. Если бы мы прекратили с ним обедать, он бы обедал в одиночестве. Ты это сама знаешь. Я не могу не думать, что если Скарлет нашла у себя в сердце частичку тепла для Гейбла, кто мы такие, чтобы отговаривать ее?

— Она предала меня, Вин. Как я могу простить ее?

Он покачал головой.

— Я не знаю, что тебе сказать, Анни. По мне, так она твой самый верный друг.

Вин был потрясающе наивен для парня, чей отец был большой шишкой в политике. Папа, бывало, говорил, что человека можно считать верным до того дня, когда он предаст тебя. После этого ему уже не надо доверять.

— Думаю, все вместе мы на вечер не пойдем, — пошутил он.

— Честно говоря, не думаю, что уже созрела для такого рода шуток. И к тому же я еще не соглашалась, что пойду с тобой.

Я злилась, что он сорвал мой план первой пригласить его.

— Но ты пойдешь. Я ведь единственный друг, что остался у тебя.

Я швырнула в него долькой апельсина.

Посреди урока мистера Вейра меня вызвали в кабинет директора; я решила, что это по поводу инцидента за обедом. Или кто-то (может быть, Чай Пинтер? или Скарлет — кто знает, на что она стала способна?) донес на меня, что я бегала по столовой как сумасшедшая, или сам Гейбл доложил об угрозах, которые я прошептала ему на ухо. Оба варианта были одинаково неприятны — я никому ничего не сделала. Учитывая все обстоятельства, мне казалось, что я, наоборот, проявила редкостное самообладание.

— Они вас ждут, — сказала секретарь, как только я вошла в коридор (кто «они»?).

Напротив стола директора сидело два офицера полиции; я узнала одну из них — она была среди тех, кто арестовал меня прошлой осенью. Для происшествия за завтраком это было как-то чересчур. Они же не могут арестовать меня за то, что я бегала по столовой с чужим подносом в руках. Или могут?

— Здравствуй, Аня, — сказала директор. — Присаживайся.

Я не стала садиться.

— Здравствуйте, детектив Фраппе. Вижу, вы постриглись, — сказала я той, кого узнала.

— Просто дала волосам отдых, — отозвалась Фраппе. — Спасибо, что обратила внимание. Что же, давайте приступим к делу. Ты лично ничего не совершила, Аня, но нам нужно поговорить с тобой о том, что случилось.

Я кивнула. Сердце в груди затрепетало, а желудок сжался в кулак.

— Сегодня утром твой брат Лео пытался убить Юрия Баланчина из пистолета твоего отца.

Я попросила ее повторить; ее слова показались мне бессмысленными.

— Твой брат стрелял в твоего дядю из отцовского пистолета.

— Почему вы решили, что пистолет принадлежал отцу? — спросила я тупо.

— Твой двоюродный брат Микки был там и опознал пистолет: красная рукоять, выгравированные слова «Особый темный Баланчина».

Если Микки был прав, это был «смит энд вессон», который пропал давным-давно.

— Вы сказали «пытался убить». Это значит, что дядя Юрий жив?

— Да, но он в тяжелом состоянии. Пуля прошила легкое, и произошла остановка сердца. Сейчас он находится в реанимации.

Я кивнула. Неясно, станет ли положение Лео лучше, если Юрий выживет.

— Лео жив?

— Да, но никто не знает, где он. Он выстрелил один раз, потом убежал, прежде чем кто-то сообразил остановить его.

— Он ранен?

Фраппе не знала.

— Микки выстрелил в целях самообороны, но не знает, попал он или нет.

Бедный Лео. Должно быть, он так испугался. Почему я позволила ему работать в этом месте?

— Не знаешь ли ты, почему твой брат хотел застрелить Юрия Баланчина? — спросил второй полицейский.

Я покачала головой.

— Если Лео попытается связаться с тобой, ты дашь нам знать? Думаю, ты согласишься с тем, что для него будет лучше, если он попадет в руки к нам, а не к твоей семье.

Я улыбнулась, кивнула и подумала, что черта с два я сдам Лео полиции.

Полицейские ушли, но я все не могла пошевелиться. Директор подошла ко мне и коснулась моей руки.

— Есть ли у тебя кто-нибудь дома, кто бы приглядывал за тобой? Лео был твоим опекуном, если я не ошибаюсь? Если никто не сможет приглядывать за тобой и твоей сестрой, мне придется позвать Службу защиты детей, Аня.

— Да, есть, — слегка преувеличила я. — У нас есть няня, ее зовут Имоджин Гудфеллоу, она заботилась о Галине и теперь приглядывает за нами.

Я записала для директора ее телефонный номер и попросила отпустить нас с Нетти домой на случай, если Лео вдруг решит вернуться.

— Конечно, Аня, — ответила директор. — Осторожнее на пути домой, тут повсюду репортеры.

Я выглянула из окна. И правда, огромная толпа репортеров торчала на тротуаре у стен Школы Святой Троицы.

Директор послала кого-то за Нетти, и я попросила разрешения воспользоваться телефоном и позвонила мистеру Киплингу и Саймону Грину. В конце концов, нам нужна была машина, чтобы добраться домой. Я рассказала, что случилось. Какое-то время оба адвоката молчали, так что я даже подумала, не прервалась ли связь.

— Прошу прощения, Аня, — сказал наконец мистер Киплинг. — Эти новости выше моего разумения.

— Как вам кажется, нужна ли нам с Нетти защита на пути домой?

— Нет, — сказал он. — Думаю, Семья не предпримет никаких шагов до стабилизации состояния Юрия. А даже если и предпримет, то они хотят видеть мертвым Лео, а не тебя.

Когда Нетти вошла в кабинет, я рассказала ей, что случилось. Я ожидала, что она заплачет, но она не стала.

— Давай поставим свечки за Лео в часовне, — сказала она, сжав своей маленькой ручкой мою.

Я согласилась, что по крайней мере это не принесет никому вреда.

— Нам будут нужны талоны, — сказала я.

Но в глубине души я знала, что это не слишком поможет.

Следующие несколько дней мы с Нетти двигались как сонные мухи. Мы ели, спали, принимали душ, ходили в школу — короче, делали все, что от нас требовалось, чтобы показать, что за нами есть присмотр. Но по-настоящему мы только и делали, что ждали, когда Лео попытается связаться с нами.

Я боялась, что он умер, что Микки попал в него и Лео истек кровью где-нибудь в переулке. Я не могла узнать, что случилось, потому что было опасно пытаться связаться с кем-нибудь из Семьи. Я чувствовала себя отрезанной от всего мира. Я скучала по Скарлет. Скучала по Вину, но решила, что для него лучше будет не приходить ко мне.

В пятницу после нашей ссоры Скарлет подошла ко мне.

— Я так беспокоюсь о Лео, — сказала она.

Я проигнорировала ее слова; мне хотелось заговорить с ней, но я просто не могла. Теперь я уже не могла ей доверять в полной мере: в конце концов, она обсуждала меня с Гейблом. И кто знает, кому скажет он?

Я ходила на уроки, но единственное, что меня занимало, это мысль о том, почему Лео это сделал. Я знала, что он ударил Микки, потому что думал, будто тот виноват в смерти бабушки. Может, Лео стрелял в Микки и случайно попал в Юрия? Я знала, что у Джекса могли бы быть ответы на эти вопросы, но в настоящий момент поговорить с ним было невозможно.

Я мучила себя, обдумывая, что я могла бы сделать, чтобы все это предотвратить. Мне следовало понять, что случилось с папиным револьвером; я не должна была позволять Лео работать в Бассейне; мне нельзя было подавать Лео мысль, что бабушка была убита. (Он так легко поддавался влиянию. Боже мой, конечно, она не была убита; уже многие годы она вела существование между жизнью и смертью.) Я не должна была даже думать о летней программе. Я не должна была так давить на него в вопросе о том, как важно быть нашим опекуном. Я не должна была позволять себе отвлекаться на Вина. Я должна была более активно действовать, чтобы разрушить отношения Лео с Джексом. И снова и снова я обдумывала одно и то же и не могла избавиться от чувства, что нынешняя ситуация сложилась по моей вине и что я подвела папу.

Утром в понедельник я пошла в часовню помолиться, пропустив урок доктора Лау. Сосредоточиться было невозможно: в голове роилось так много мыслей.

Я села на скамью и перекрестилась.

— Анни, — позвал кто-то хриплым шепотом. Я оглядела часовню — никого.

— В середине, — снова позвал голос.

Я прошла к середине зала и села на другую скамью. На полу лежал Лео. Я не двинулась, чтобы его обнять, хотя очень этого хотела; вместо этого я устремила взгляд на распятие и заставила голос не дрожать.

— Я ждал тебя, — сказал он. — Ты не так часто молишься, как я думал. В школе хорошо прятаться. Еду я добываю ночью в столовой и потом сижу в часовне весь день. Никто не приходит сюда, а если кто-то и заходит, то считает меня одним из школьников, прогуливающих уроки. А когда тут поет хор, я иду в театр. Однажды я видел, как Скарлет целуется с Гейблом Арсли, Анни. Ты знала, что они встречаются? Из-за этого она мне нравится меньше. Я знал, что они подумают, что я вернусь в квартиру, так что я пошел сюда.

Мне хотелось заплакать.

— Ах, Лео, это так умно с твоей стороны, но ты не можешь оставаться тут вечно. Рано или поздно тебя узнают. И тогда…

— Бах! И я умру, — сказал он довольно жизнерадостно и достал револьвер из-за пояса. Это был револьвер папы, «смит энд вессон», как Микки и говорил. Я подавила в себе порыв отобрать его у брата. Если Баланчины появятся в школе, Лео должен будет иметь возможность защитить себя.

— Почему ты это сделал, Лео?

— Для этого был миллион причин, — вздохнул он. — Потому что я сын Леонида Баланчина и глава семьи. Юрий стар и пытается сделать так, чтобы Микки стал новым главой. Он пытается украсть, — Лео с трудом вспомнил нужное слово, — мое право по рождению. И Микки плохой. Это он устроил фре… фре… отравление шоколада, чтобы его отец выглядел слабым и он быстрее стал новым главой…

— Подожди, откуда ты узнал, что это подстроил Микки?

— Так сказал Джекс, — ответил Лео.

— А что еще сказал тебе Джекс?

— Что Микки и Юрий подстроили нашу поездку на свадьбу, чтобы они могли убить бабулю. Юрий контролирует электричество, и поэтому машины остановились.

— Лео! Какой в этом смысл? С какой стати им убивать бабулю?

— Чтобы я был слишком занят обязанностями опекуна и не мог предъявить права на то, что принадлежит мне.

Я уронила голову на руки. Мой бедный брат.

— Ах, Лео, почему ты вообще захотел стать главой семьи? Это ужасная работа. Посмотри, что стало с папой.

Лео помолчал, потом ответил:

— Потому что только так я мог защитить тебя и Нетти от людей из нашей семьи.

— Но со мной и Нетти все было в порядке до тех пор…

— Это не так. Прошлой осенью тебя отправили в тюрьму только за то, что ты Баланчина. Ты вернулась домой похожей на сломанную куколку, Анни, и тогда я понял, что должен что-то сделать. Папа говорил мне перед смертью, что главная моя работа в жизни — защищать сестер.

Глупый папа говорил мне то же самое.

— Но, Лео, самый верный способ защитить нас — держаться от всего этого подальше. А теперь они придут за тобой и, если найдут, убьют.

Лео медленно покачал головой.

— Я знаю, ты думаешь, что я дурак, как Виктор Бык.

— Виктор Бык? (Кто, черт возьми, был этот Бык? И потом я вспомнила.)

— Ты не знала, что я стоял за дверью, но я был там. Бабуля сказала, что я как он, что я дурак и единственное, что могу делать, это носить ящики. И ты согласилась. Лео Дурачок. Как Виктор по прозвищу Бык.

— Нет, Лео, ты неправильно понял…

Но он все понял верно.

— Все меня недооценивают, Анни. Только то, что мне трудно найти нужное слово и что я порой плачу, вовсе не значит, что я идиот. И только то, что у меня припадки, не делает меня слабаком, неспособным защитить сестер. Только то, что меня когда-то ранили, не значит, что я бесполезная вещь, которая никогда не станет лучше.

Мне хотелось кричать от боли, но я не могла себе позволить привлечь чье-то внимание.

— Это тебе Джекс объяснил?

— Нет! Ты меня не слушаешь, Анни. Это я. Может быть, Джекс сообщил мне пару вещей о том, как устроена Семья. Но я сделал это сам. Ради всех нас.

Лео был сбит с толку и сделал смертельную ошибку. Как я поняла, им манипулировал Джекс; но это не отменяет того факта, что Лео совершил попытку убийства. Если Семья доберется до него, Лео будет мертв. Если полиция будет первой, то его пошлют в тюрьму, которая может быть даже хуже, чем смерть, для такого человека, как мой брат.

Мне нужно было вывезти его из страны. Но первым делом надо было его вывести из школы.

Я снова перекрестилась и произнесла быструю молитву.

Я заставила Лео пообещать, что он станет менять скамьи в течение дня, это уменьшало шансы на то, что его заметят. Также я дала ему мой школьный шарф, чтобы его приняли за кого-то другого, если увидят.

Затем я пошла в офис церковного секретаря — он по-прежнему был пуст, так как администрация до сих пор не наняла нового, — и набрала номер телефона. В Киото было девять вечера. Не думаю, что время было слишком поздним для звонка, но даже если так, дело не могло ждать.

Юджи ответил по-японски.

— Юджи, это Аня Баланчина. Мне нужна помощь. — Я объяснила, в чем дело. — Я не прошу тебя, чтобы ты присматривал за Лео, но я не могу позволить, чтобы он оставался в стране. Он будет убит, и Баланчины вправе это сделать. Но я не могу позволить брату умереть, верно?

— Конечно, — ответил Юджи.

— Я надеюсь, что ты сможешь организовать тайную переправку Лео в Японию. И опять-таки я знаю, что ты скомпрометируешь себя, если он останется в твоем доме, так что надеюсь, что ты сможешь найти место, где за ним будут присматривать. Он сошел с ума. Он не имеет представления ни о своих способностях, ни о своих границах. Думаю, что его дружок, о котором ты меня предупреждал, Джекс, подстегивал его, но до каких пределов, я до сих пор не знаю.

— Я устрою транспорт и место для твоего брата, — ответил Юджи.

— Спасибо. Конечно, за все будет заплачено, но не прямо сейчас.

— Без проблем.

— Я… может показаться, что это выглядит лицемерно, ведь я прошу тебя о таком огромном одолжении, но я хочу поблагодарить тебя за цветы и особенно за записку.

— Конечно, Аня. Можно задать тебе вопрос?

— Да.

— Ты уже подумала о том, как и когда ты сможешь его вытащить из школы? Если она окружена полицией и репортерами, как ты говоришь. И если, очевидно, ты не можешь его привести домой.

— Через две недели случится школьный бал. Это большой праздник. Банкет, маскарадные костюмы, люди ходят туда-сюда. Думаю, что смогу его вытащить, хотя пока точно не знаю как.

— Предлагаю, чтобы он прямо из школы попал в машину. Так будет меньше шансов, что все пойдет наперекосяк.

Я согласилась. Мы решили, что переговорим снова ровно через неделю, и тогда Юджи точно сообщит, куда отправится Лео. Я должна буду позвонить ему из школы: наш домашний телефон могли прослушивать.

— Спасибо тебе, — сказала я раз в четвертый.

— Рад помочь. Когда-нибудь (я надеюсь, что этот день никогда не придет) я тоже смогу обратиться к тебе за помощью.

Да, я прекрасно знала, что это значит.

— И, Юджи, постарайся устроить его в хорошее место. Он совершил ужасную вещь, но у него добрая душа. Он всего лишь ребенок.

Голос мой прервался на слове «ребенок», показав больше эмоций, чем мне бы хотелось.

Я пошла на фехтование. Мы со Скарлет не разговаривали с тех пор, как она мне рассказала про Гейбла, так что она удивилась, когда я ее приперла к стенке в раздевалке.

— Скарлет, ты все еще в комитете по подготовке вечера? — прошептала я.

— О, мисс Баланчина соизволила поговорить со мной. Но не думаю, что я желаю разговаривать с тобой, — ответила она.

— Скарлет, у меня нет времени на эти глупости. Мне нужна твоя помощь в очень важном деле. И ты должна поклясться, что не расскажешь об этом Арсли. Если расскажешь, могут пострадать и даже погибнуть люди.

— Я не рассказываю Гейблу все подряд, знаешь ли. — Она понизила голос до шепота. — Это насчет Лео?

Я удостоверилась, что за нами никто не следит и не подслушивает, и кивнула.

— Что я могу сделать? — спросила она.

— Он тут, в школе. Я подготовила ему переезд в дальние края, но мне нужно разработать план, как вытащить его отсюда. Я надеялась, что смогу это сделать во время вечера. И не хочу, чтобы кто-нибудь, кроме нас, знал об этом; я не говорила Вину и даже Нетти.

Скарлет кивнула.

— Значит, ты все еще доверяешь мне, даже несмотря на то, что я иду на вечер с Гейблом.

— Я верю, что ты никогда не сделаешь ничего, что способно навредить Лео, Нетти или мне, — сказала я дипломатично. — Ты мой самый старый друг, и мне нужна твоя помощь.

Скарлет оценила мои слова и обняла меня.

— Я так по тебе скучала!

Я обняла ее в ответ. Я тоже по ней соскучилась.

Мы со Скарлет шепотом обговаривали наш план во время фехтования всю следующую неделю. Однако мы решили не возобновлять обеды за одним столом; так никто не догадается, что она мне помогает.

Некоторые из наших задумок были чересчур сложны. Например, соорудить пиньяту — мексиканскую игрушку — в виде лошади на колесах и спрятать Лео внутри. Но для этого потребовались бы лицензии на бумагу и умение строить пиньяту, и кроме того, она совершенно не вписывалась в тему вечера «Рай на Гавайях». В конце концов мы остановились на очень простом решении: спрятать Лео в открытую. Мы предположили, что раз много парней пойдет на бал в смокингах, почему бы Лео просто не выйти в нем? В 9:30, примерно через час после начала вечера, Лео просто выйдет наружу и сядет в машину. Он будет выглядеть словно один из парней, пришедших на танцы. Скарлет и я даже устроили так, что Гейбл, Вин и Лео возьмут напрокат совершенно одинаковые смокинги. Без ведома каждого из них они помогут создать иллюзию, что Лео — всего лишь один из школьников, неотличимый от множества других.

Забавно: где-то дней за десять до бала Вин спросил меня, хочу ли я пойти.

— Ты столько пережила за последнее время, — сказал он, — и я знаю, что тебе меньше нравятся вечеринки, чем мне. Я пойму, если ты не захочешь идти на эту.

— Нет, я хочу пойти с тобой. Думаю, для меня будет лучше не киснуть дома и выходить наружу так часто, как можно.

Это была чистая правда, но я не упомянула, что сама жизнь моего брата зависит от того, пойду ли я на этот бал. Еще никогда я не ждала ни одного официального мероприятия с таким нетерпением.

За неделю до вечера я позвонила Юджи, как мы и договаривались. Он заказал транспорт для Лео, как и обещал.

— Машина доставит его на лодку, которая привезет его на остров у берегов Массачусетса. А оттуда частный самолет заберет его в Японию.

После некоторого колебания я спросила:

— А в Японии, что ждет его там?

— Я нашел для него очень хорошее место; думаю, оно тебе понравится. Это буддийский монастырь у подножия горы Койя. Там есть озеро, полное рыбы, и много животных. Я помню, ты говорила, что твой брат питает слабость к животным. Монахи, что живут там, — мирные люди. Они едят рыбу, но никакого мяса. И что еще лучше, языковой барьер не будет для твоего брата проблемой, а тебе не надо будет беспокоиться о том, как его примет общество, — большинство монахов там хранят обет молчания. Распорядок там не суровый, и, думаю, монахи будут добры к твоему брату, Аня.

Я закрыла глаза и представила, как Лео в соломенной шляпе ловит рыбу, сидя в лодке. Небо и вода были настолько синие, что с трудом можно было различить, где начинается одно и кончается другое.

— По описанию похоже на райское место. Откуда ты о нем узнал?

— Когда-то давно я подумывал остаться там сам, — ответил Юджи Оно.

Прошла бесконечная неделя, наполненная страхом, что убежище брата обнаружат, во время которой мы вели множество тайных бесед со Скарлет и Лео. И наконец пришел выпускной вечер. Вин купил мне букет, состоящий из единственной белой орхидеи, чтобы носить на запястье. Орхидея была красивая, но в сочетании с черным платьем эффект был несколько похоронный.

— Я не хотел приносить тебе розы, — объяснил он. — Слишком банально для Анны Баланчиной.

— Повеселитесь как следует! — пожелала Нетти, нажав на спуск фотокамеры. — Хотела бы я пойти с вами.

— Вот, позаботься о моей шляпе, — сказал Вин, нахлобучив свою шляпу на голову Нетти.

Мы вошли в танцевальный зал в половине девятого. Я протанцевала с Вином несколько танцев, потом извинилась и пошла в дамскую комнату на третьем этаже, где мы договорились встретиться со Скарлет. Задача Скарлет заключалась в том, чтобы принести смокинг и переодеть Лео.

— Лео надел смокинг? — спросила я Скарлет.

— Да, — ответил за нее Лео, выходя из одной из кабинок. Он выглядел таким красивым и таким взрослым. Я даже пожалела, что не захватила фотоаппарат, чтобы показать Нетти фотографию, хотя невозможность этой затеи была очевидна.

— Ну разве он не здорово выглядит? — спросила Скарлет.

— Верно. — Я поцеловала Лео в щеку.

— Может, мне стоит проводить Лео до машины? — спросила Скарлет и надела на Лео черную шляпу, так что его лицо оказалось в тени. — На случай, если снаружи кто-нибудь тебя узнает.

Мы обговаривали это предложение несколько раз и решили, что раз Скарлет пошла на вечер с Гейблом, который передвигался в инвалидном кресле, будет лучше, если именно я провожу Лео к машине. Вполне возможно, что Лео примут за Вина, если на нас кто-нибудь вообще обратит внимание.

— Нет, все будет в порядке. До машины всего метров пятнадцать.

— Лео, ты готов?

Он предложил мне свою руку, и я взяла его под локоть.

— Прощай, Скарлет, — сказал он. — Ты сегодня выглядишь очень красивой. Не позволяй Гейблу дурно обращаться с тобой.

— Не позволю, Лео, клянусь, — ответила она.

Мы сошли по лестнице, прошли мимо администрации, спортивного зала, где были танцы, и мимо билетеров. Мы уже почти дошли до входной двери, когда я услышала, как кто-то окликнул меня. Это была доктор Лау, одна из дежурных учителей. Я повернулась поговорить с ней, молясь про себя, чтобы Лео догадался не ходить за мной.

— Хорошая новость, Аня! Я везде тебя искала — хотела сообщить тебе лично, что я получила ответ на твое заявление на участие в летнем лагере для юных криминалистов. Ты прошла конкурс.

— Ох, здорово, просто здорово, — сказала я. — Я… у меня немного кружится голова. Ничего, если мы поговорим чуть позже?

— Что-то случилось, Аня?

— Все в порядке. Мне лишь надо немного свежего воздуха. Буду тут через пять минут.

Я толкнула тяжелые дубовые двери школы и вывела Лео через них. Мы пошли по тротуару. Три парня в смокингах гоняли футбольный мяч, а на ступеньках у входа в школу сидели девушки в вечерних платьях. Среди них была и Чай Пинтер, но она меня не видела. В поле зрения не было ни репортеров, ни папарацци, да пусть бы даже и были — Лео уже пора было ехать, медлить было нельзя.

Словно по заказу, за несколькими учениками приехали машины. В конце ряда черных лимузинов я заметила наш: машину с освежителем воздуха в виде четырехлистного клевера на заднем стекле.

Остаток пути мы прошли ровным шагом. Никто, казалось, нас не видел. Когда Лео уже стоял у двери со стороны пассажира, я быстро клюнула его в щеку:

— Хорошей поездки!

Я подумала, что нам лучше избежать долгих прощаний.

— Кстати, не вернешь ли мне папин револьвер?

— Зачем? — спросил Лео.

— Там, куда ты отправишься, он тебе будет не нужен.

Лео достал револьвер из-за пояса, и я положила его в сумочку.

— Я люблю тебя, Анни, и передай Нетти, что ее я тоже люблю. Мне очень жаль, что я причинил вам столько неприятностей.

— Не переживай, Лео. Ты мой брат, и я сделаю для тебя все, что угодно.

Лео сел в машину.

— А я смогу приехать на Рождество?

— Нет, Лео, боюсь, не сможешь. Но давай посмотрим, как все будет, хорошо? Может быть, я смогу тебя когда-нибудь навестить.

— И Нетти?

— И Нетти, — солгала я.

Я проводила взглядом машину Лео, потом вернулась обратно. Кстати, доктора Лау уже не было в холле. Я хотела пойти в зал, потанцевать с моим парнем и немного расслабиться. Теперь, когда я увидела, что Лео уехал, невидимая рука, сжимавшая мои внутренности все эти две с половиной недели, начала разжиматься (окончательно она исчезнет, лишь когда я услышу новости от Юджи).

Я нашла Вина; он разговаривал со знакомыми из «группы».

— Где ты так долго была?

— На обратном пути из дамской комнаты я встретила доктора Лау. Похоже, мою кандидатуру одобрили. Она мне все уши об этом прожужжала.

— Поздравляю! Очень горд за тебя. И еще раз — сколько продлится лагерь?

— Шесть недель.

— Ну, не так уж плохо. Хотя я точно буду по тебе скучать, — сказал он и притянул меня к себе.

Потом мы с Вином протанцевали еще несколько песен. Мне раньше казалось, что я не люблю танцы, но может быть, у меня просто не было подходящего партнера.

— Последняя песня, — прокричал лидер группы, — все на танцпол!

В другом конце зала я увидела Скарлет с Гейблом. Я решила официально помириться со Скарлет — я имею в виду в присутствии Гейбла.

— Ты мой лучший друг, — сказала я, когда дошла до них, — но я не управляю твоей жизнью. И если ты хочешь танцевать с этим имбецилом, думаю, это твое дело.

Скарлет улыбнулась мне:

— Конечно, Аня, спасибо. Это для меня много значит.

— Эй, ты не хочешь сказать, что я не имбецил? — сказал Гейбл Скарлет.

Скарлет покачала головой.

— Ну, порой ты его очень напоминаешь.

Я вернулась к Вину:

— Давай пойдем домой.

Мы вышли из танцевального зала рука под руку. Нас не ждала машина, мы собирались, как обычно, поехать на автобусе.

— Прекрасная ночь, — сказал Вин. — Можно сказать, что лето уже совсем близко.

И тут я услышала выстрел.

Я полезла в сумочку за папиным револьвером.

Снова выстрел.

Вин упал на землю.

— Боже мой, Вин!

Я вытащила револьвер из сумочки, взвела курок, прицелилась и выстрелила. Стрелявший находился от нас на расстоянии метров пяти, было темно, но стреляла я хорошо (папа позаботился об этом). Стреляла я для того, чтобы не дать убежать, а не чтобы убить. Одну пулю я отправила в плечо, а вторую — в колено.

Я подбежала к стрелявшему, откинула ногой пистолет так, чтобы он не смог его достать, и потом вернулась к Вину. Наши одноклассники стали собираться вокруг него.

— Кто-нибудь, позвоните девять-один-один. Стреляли в Вина Делакруа. — Мой голос был тверд, даже если о самой себе я бы так не сказала.

Я опустилась рядом с ним на колени. Он был в обмороке от боли или, быть может, ударился головой, когда падал. Единственная рана, что я видела, была в бедре. Оттуда текла кровь, так что я сняла шарф и обмотала его вокруг ноги как жгут.

И побежала через школьный двор к стрелявшему, который тоже лежал на тротуаре. На нем была маска, сделанная из лыжной шапочки. Я сорвала ее с его лица: это был Джекс.

— Пожалуйста, не стреляй в меня. Я не хотел убить Лео, честно, клянусь, всего лишь пытался ранить его, чтобы отвести к Юрию и Микки.

— Чтобы они убили моего брата, а ты стал героем, верно? Ты болван, это был даже не Лео. Лео тут нет. Это был мой парень, Вин.

— Анни, мне очень жаль, это была ошибка, честно.

— Ничто из того, что ты делаешь, нельзя назвать честным, Джекс.

Хотелось бы мне знать, как Джекс узнал, что Лео в школе. Догадался? Или Лео как-то связался с ним? Или информатором был совсем другой человек? О моем плане знали только Юджи и Скарлет, и сильно сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из них сказал Джексу. Прямо сейчас я не могла об этом думать. И спросить Джекса тоже не могла, так как если бы я спросила, это было бы равносильно признанию, что мы смогли тайно переправить Лео сегодня из страны.

— Ты ведь знаешь, кто отец моего бойфренда, верно?

— Помощник окружного прокурора, — сказал Джекс. До него начало доходить, в чьего сына он стрелял.

— Поздравляю, кузен. Теперь наши жизни превратятся в ад.

Показалась полицейская машина.

— Что тут произошло? — потребовал ответа полицейский.

— Этот человек, Яков «Джекс» Пирожков, стрелял в моего парня, — сказала я.

Полицейские надели на Джекса наручники; он вздрогнул от боли, когда полицейские потянули его за руку.

— А кто выстрелил в него? — полицейский указал на Джекса.

— Я, — ответила я и, конечно, тоже оказалась в наручниках.

Потом приехала «скорая» и отвезла Вина в госпиталь. Я отчаянно хотела поехать с ним, но, конечно, не могла это сделать в наручниках. Я прокричала Скарлет, чтобы она поехала с ним вместо меня, и она так и сделала.

Потом приехала еще «скорая» и забрала Джекса.

И в конце концов приехала вторая полицейская машина за мной.

XIX Я заключаю честную сделку

Четыре часа меня допрашивали в участке, но о Лео я не сказала ничего. Все, что удалось узнать полиции, — что какой-то мелкий бандит стрелял в моего парня и что я подстрелила его в целях самозащиты, так что они смогли предъявить мне только незначительные обвинения: незаконное владение оружием и просроченное разрешение на владение оружием. Надо добавить, что я спасла жизнь сыну Чарльза Делакруа — стоило ли упоминать, что именно из-за меня он попал в ситуацию, подвергшую его жизнь опасности? С точки зрения полицейских я была героиней. Или по крайней мере антигероиней.

Так что меня заключили под домашний арест, в то время как власти совещались, что же со мной делать. Меня не послали в «Свободу» после того, каким фиаско закончилось мое предыдущее там пребывание.

Что еще я могу вам рассказать? Ах да, Лео. Мое домашнее заключение только началось, как пришла весточка от Юджи Оно. Брат добрался до Японии и был в безопасности среди монахов у горы Койя. По крайней мере, наши мучения были не напрасны. По телефону Юджи спросил меня, не надо ли мне чего-нибудь еще; я сказала, что нет. Он и так мне очень помог.

И вы, конечно, хотите узнать, как же Вин. Чарльз Делакруа сделал так, что я не смогла увидеться с Вином в больнице, и позаботился о том, чтобы до него не доходили звонки и все, что я пыталась сказать ему. Он не упустил ни одной мелочи, и думаю, подобная тщательность в своем роде достойна восхищения.

Я прочла в газетах, что пуля попала в вертлужную впадину на бедре и что теперь нога Вина была заключена в каркас из металлических штырей и штифтов. Он поправится, но Скарлет сообщила мне, что ему очень больно. Она также сказала, что вокруг него круглые сутки дежурит охрана. «Теоретически, — сказала однажды Скарлет, когда зашла ко мне домой, — это нужно затем, чтобы охранять Вина, но на самом деле Чарльз Делакруа хочет быть уверенным, что Вин не попытается связаться с тобой».

И как всегда, я могла понять его решение. Менее чем за год два моих парня попали в больницу. Я чувствовала себя чем-то вроде чумы. Если бы у меня был любимый сын, я бы тоже старалась оградить его от такой девушки.

— Но угадай, что? — спросила Скарлет.

— Что?

— У меня есть записка для тебя. У него было мало времени.

Она вручила мне письмо. На клочке чистой марли было накорябано следующее:

«Дорогая Аня, не слушай отца. Пожалуйста, приходи, если можешь. Я по-прежнему люблю тебя. Конечно, люблю. Вин».

— Я могу передать с тобой письмо для него?

Скарлет задумалась.

— Ну, доставить ему письмо будет труднее. Охрана запрещает проносить что-либо в палату. А если они заметят, что у меня твоя записка, меня больше не пустят к нему. Почему бы тебе просто не передать что-нибудь через меня?

— Скажи ему… — Что тут можно было сказать? Что мне чрезвычайно жаль? — Скажи ему спасибо за письмо.

— Спасибо за письмо! — передразнила Скарлет. — Ну конечно!

Через две недели после стрельбы мне позволили выйти из-под ареста, чтобы встретиться с советом школы. Сопровождал меня Саймон Грин. На совете решалось, стоит ли мне позволить учиться в Школе Святой Троицы на будущий год.

Я не буду загружать вас излишними подробностями, но по итогам голосования одиннадцатью голосами против одного было решено исключить меня из школы. (Единственный голос в мою пользу был от старой доброй доктора Лау.) Главным поводом (невзирая на множество нарушений правил школы — драки, неподчинение, постоянные прогулы) стало то, что у меня было оружие, из которого я и стреляла в Джекса. Очевидно, они не хотели, чтобы на школьном дворе велась стрельба.

Мне разрешили завершить этот год обучения дома, но сказали, что после мне придется найти себе другую школу. Я внесла и этот пункт в список необходимых дел.

Решение школы? Честно говоря, я не могу с ним не согласиться.

По пути домой из школы я спросила Саймона, не можем ли мы остановиться у больницы.

— Ты думаешь, это хорошая идея? — спросил он. — Чарльз Делакруа более чем ясно показал свое отношение к тебе.

— Пожалуйста, — умоляла я. (Папа обычно говорил, что единственное, ради чего стоит просить, это жизнь, но, может быть, он ошибался. Может быть, любовь иногда тоже стоит того, чтобы ради нее умолять.) — Пожалуйста.

По моему лицу потекли слезы, я захлюпала носом. Вела себя как ребенок, выглядела отвратительно и жалко. У Саймона Грина было мягкое сердце, и он был наивен, как его имя, [9] так что в конце концов пожалел меня.

— Хорошо, Аня, мы попытаемся.

Мы поднялись на лифте в детское отделение. Как нелепо было то, что высокий, уже выглядящий взрослым Вин все еще считался ребенком. Нам повезло, было время обеда, так что у палаты Вина охрана отсутствовала. Мы постучались в дверь (она была оранжевой и с аппликацией в виде пляжного зонтика; думаю, ее приклеили, чтобы показать, что лето совсем близко, даже если вы прикованы к больничной койке).

— Войдите, — сказал женский голос. Я толкнула дверь. На кровати никого не было, а на стуле у окна сидела мать Вина. Я думала, что она прогонит меня, как только увидит, но она не стала этого делать. — Вину делают рентген. Пожалуйста, присаживайся, Аня.

Нас с Саймоном не надо было упрашивать. Я знала, что мать Вина делает мне одолжение, так что я приложила все усилия, чтобы вести приятную светскую беседу.

— Как поживают ваши апельсины?

— Отлично, спасибо, — рассмеялась миссис Делакруа. — Я хочу, чтобы ты знала, что считаю поведение Чарли совершенно диким. В том, что случилось, нет твоей вины; кроме того, твоя смекалка спасла Вину жизнь.

— Поведение мистера Делакруа выглядит не таким диким, если учесть, что именно я поставила Вина в такую ситуацию, — была вынуждена сказать я.

— Наверное, да… Но никто не совершенен, я считаю. Посиди тут недолго; Вин скоро вернется, и я знаю, что он захочет тебя увидеть. Кстати, «захочет увидеть» — слишком мягкое выражение.

В палате не было других стульев, так что мы с Саймоном сели на кровать. В основном говорили они двое, а я слишком волновалась, чтобы поддерживать беседу.

Наконец дежурный вкатил кресло-каталку Вина в комнату. Он был одет в футболку и спортивные штаны. Одна штанина была отрезана, чтобы не мешать черной металлической конструкции из штырей удерживать вместе бедро и ногу.

Мой красавец Вин. Я хотела перецеловать все его раны, но его мать и мой адвокат были в палате. Так что вместо этого я начала рыдать.

Это с ним сделала я, пусть даже не своими руками, но во мне крылась причина его нынешнего состояния.

Травма Вина была далеко не такой ужасной, как то, что случилось с Гейблом, но я чувствовала боль Вина как свою. (Думаю, причина была в том, что я любила его.)

— Пусть дети поговорят наедине, — сказала миссис Делакруа. — Охранники вернутся после обеда. — И они с Саймоном вышли в коридор.

Поначалу я даже не могла смотреть на него — он выглядел таким хрупким. Неудивительно, что отец хотел запереть его от всего мира.

— Скажи что-нибудь, — мягко попросил Вин. — Ты же не можешь стоять тут, ничего не говоря и не глядя на меня. Я подумаю, что больше не нравлюсь тебе.

— Я так испугалась, — сказала я наконец. — И так переживала за тебя. А потом они запретили мне появляться тут, и звонить тебе, и как-нибудь еще связываться с тобой. А теперь я тут, а ты изранен и болен. Тебе очень больно?

— Только если я хочу встать, или сесть, или повернуться, или вздохнуть, — пошутил он. — Вот, помоги мне лечь в постель, милая.

Он оперся о меня, приподнялся и упал на кровать. Лицо его сморщилось.

— Я сделала тебе больно?

Он покачал головой.

— Конечно нет, глупышка. Наоборот, все стало лучше.

Я наклонилась над кроватью и поцеловала его туда, где один из штырей входил в ногу. Потом забралась на кровать и прилегла рядом с ним.

Должно быть, мы задремали, потому что следующее, что я помню, — что охрана ворвалась в комнату и вытащила меня из кровати. Я тяжело ударилась о пол коленом. Похоже, должен был остаться ужасный синяк, но в тот момент я едва ощущала боль.

— Оставьте ее! — закричал Вин. — Она ничего не сделает! С ней все в порядке!

— Приказ вашего отца, — ответил охранник с нотками извинения в голосе.

— Он не приказывал вам швырять шестнадцатилетнюю девушку на пол! — закричал Вин.

— Пошли, — сказал Саймон. — Нам пора уходить, пока не стало еще хуже.

— Я люблю тебя, Аня! — выкрикнул Вин.

Я хотела ответить, но дверь в палату уже захлопнули, а Саймон тащил меня к лифту, бормоча:

— Мистер Киплинг убьет меня за то, что я привел тебя сюда.

Саймон доставил меня обратно в квартиру. После того как полицейский, задачей которого было следить за моими действиями и защищать меня от Семьи, зафиксировал мое возвращение, я сразу пошла к себе в комнату. На полпути меня остановила Имоджин.

— Что случилось с твоим коленом?! — закричала она. День был теплым, так что на мне была школьная юбка и не было чулок.

— Пустяк.

На самом деле колено пульсировало от боли, но я не могла себе позволить жаловаться — Вину было гораздо хуже.

— Не похоже на пустяк, Анни. — Она проводила меня в мою комнату. — Ложись, — приказала она, но и без того, единственное, чего я хотела, это лечь. Я выплакала все слезы (а их у меня никогда не было слишком много), и все, чего мне хотелось, это впасть в спячку, как медведю.

Домашний арест был удобен в том смысле, что он отгородил меня от всего и всех, так что я могла позволить себе спать в середине дня, и всем было все равно.

Имоджин вернулась с вездесущим пакетом замороженного горошка:

— Вот, возьми.

— Все в порядке, Имоджин, я только хочу спать.

— Ты сама меня позже поблагодаришь.

Я перевернулась на спину, она ощупала мое колено. Синяк был уродливым, но вроде ничего не сломалось, так что она уверила меня, что я буду жить; после этого пакет с горошком оказался на своем месте.

— Почему мы всегда используем для этого горошек? — спросила я, вспоминая, как множество раз я клала пакет с горошком на голову Лео или как после «Маленького Египта» я дала его Вину. Не тот ли это самый пакет? Я не знала точно.

— Разве у нас нет мороженых морковок или там кукурузы?

Имоджин покачала головой:

— Кукурузу съедают быстрее всего, а морковь никто из вас не любит, так что ее никогда не покупают.

— Звучит логично.

Потом я сообщила Имоджин, что хочу спать, и она оставила меня одну.

Позже этим же вечером (Нетти уже пошла спать) я проснулась от стука в дверь комнаты. Это была Имоджин.

— К тебе пришел гость, — сказала она. — Отец твоего парня. Ты хочешь увидеть его тут или в гостиной?

— В гостиной, — сказала я. Колено сводило от боли, но я не хотела встречать Чарльза Делакруа в горизонтальном положении (то есть выглядеть слабой). Я заставила себя встать, разгладила школьную рубашку и юбку, пригладила волосы пальцами и похромала в гостиную.

— Мне жаль, что так получилось, — сказал Делакруа, показав на мое колено, которое через десять часов почернело, покраснело, отекло и выглядело чрезвычайно эффектно. Он сел в красное бархатное кресло, и я не могла не подумать о том, как часто я видела его сына на том же самом месте.

— Прошу прощения за столь поздний визит. Приходится крайне много работать; кроме того, мне не хотелось, чтобы репортеры засекли меня входящим в твой дом.

Я кивнула.

— И может быть, вы также хотели видеть меня без адвоката, — предположила я.

— Да, Аня, ты права. Я хотел поговорить с тобой с глазу на глаз. Ситуация, в которой мы все оказались, частная, но в то же время связанная с бизнесом. Таким образом, дело для меня чрезвычайно сложное.

— Бизнес всегда частное дело, когда он твой бизнес, — сказала я.

Делакруа расхохотался.

— Да, конечно. Ты мне очень нравишься!

Я уставилась на него.

— Да не притворяйся удивленной. Ты очень мила, только не годишься для моего сына.

В конце концов он заговорил прямо.

— Хорошо, сейчас я введу тебя в курс дела, если ты не возражаешь. Мы проверили пули, которыми ты стреляла в твоего кузена. Они вышли из того же оружия, из которого Лео стрелял в Юрия Баланчина. И какие же мы делаем выводы из этого, Аня?

Я не стану ему помогать.

— Почему бы вам не рассказать мне?

— Умная девочка. Вывод такой: ты виделась с братом и каким-то образом переправила его в безопасное место, поэтому он и отдал тебе оружие.

Я глубоко вздохнула. Я никогда не скажу, где сейчас Лео.

— Честно говоря, Аня, мне все равно, где сейчас твой брат. Он стрелял в бандита, которого никто не любил, даже его собственные люди. Так что если ты смогла переправить Лео-младшего из страны, ты молодец. Ты заботишься о своих людях, и я понимаю это. И ты должна понимать, что я делаю то же самое. Единственное, что меня волнует, — что из-за тебя подстрелили моего сына.

Я опустила голову.

— Хотела бы я повернуть время вспять. Я подвергла его опасности и никогда себе этого не прошу.

— Ах, Аня, не будь такой театральной. Порой я забываю, что ты всего лишь шестнадцатилетняя девочка, пока ты не скажешь что-нибудь глупое типа этого. Вин выздоровеет, и этот опыт поможет ему в становлении его характера. Жизнь была для него слишком легкой. Поэтому главная причина, по которой я беспокоюсь о том, что Вина подстрелили, — то, что его имя попадает в газеты, и таким образом мое имя будут связывать с твоим. Видишь, в чем проблема?

Я кивнула.

— Если я не подвергну тебя какому-нибудь наказанию за хранение оружия, покажется, что я смотрю сквозь пальцы на дела девушки моего сына. И даже хуже — ведь эта девушка связана с братвой. Мои враги будут заявлять, что я не могу справиться с организованной преступностью. Я не могу себе этого позволить. В начале июня я объявляю о выдвижении своей кандидатуры на пост окружного прокурора.

— Понятно.

— Итак, я описал тебе свою ситуацию. Хочешь знать, что тебя ждет?

— Говорите.

— Таким образом, у тебя несколько проблем, бедная девочка. Первая — твой брат. Меня не волнует, где он, но остальные в твоей семье так не думают, и если я объявлю результаты сравнения пуль, они узнают, что ты сделала. Они выследят Лео и убьют его; возможно, и тебя тоже. Вторая проблема — твоя драгоценная младшая сестра, которая в настоящий момент находится без законного опекуна. Я знаю, что реальный опекун — ты, но люди глупы, и сомневаюсь, что ты хочешь, чтобы Служба охраны детей вмешалась в ваши дела. Третья проблема — незаконное владение оружием (мы об этом уже говорили). И четвертая — мой сын. Он любит тебя, ты любишь его, но его ужасный отец — почему он стремится разлучить вас?

Да, он перечислил все.

— Выглядит достаточно уныло.

— Я могу помочь тебе. Я думал об этом с тех пор, как в первый раз встретился с тобой на пароме из «Свободы». Я думал о словах твоего отца, которые ты мне передала. Ты помнишь, что именно это были за слова?

— Папа много чего говорил.

— Ты сказала, что твой отец часто говорил тебе, что не надо заключать сделки, пока точно не узнаешь, что получишь взамен.

— Да, это папины слова.

— Что же, Аня, однажды я просил тебя порвать отношения с моим сыном, но не предложил ничего взамен. Сегодня я это делаю. Однако это предложение будет действительно очень короткое время. Я хочу, чтобы ты решила сегодня.

И он все выложил. Он сделает так, что информация о сравнении пуль никогда не будет обнародована; таким образом, Лео будет в безопасности. В обмен на это меня пошлют в «Свободу» на лето за незаконное хранение оружия, так что Делакруа покажет оппонентам, что не занимается попустительством. Пока я буду в «Свободе», Нетти отправят в лагерь для одаренных детей. (Я спросила его, как он об этом узнал. «Я знаю обо всем, Аня, это моя работа».) Наше соглашение влечет за собой и то, что Служба защиты детей не обратит на нас внимания, так как Нетти не останется без опекуна. Летом Делакруа подстегнет бумажную работу, которая освободит меня от необходимости опеки и также сделает официальным опекуном Нетти. В обмен я должна буду порвать с Вином. Мне будет позволено увидеть его один раз перед «Свободой», но только ради того, чтобы порвать с ним.

— Мне жаль, что придется так сделать. Как я уже сказал, ты мне очень нравишься. Но если ты с ним, это становится для меня источником постоянных проблем. И должно быть, я преуменьшил свою заботу о хорошем самочувствии Вина. Хотя эта первая пуля поможет ему закалить характер, я бы не хотел, чтобы в него стреляли еще раз. Я хочу, чтобы мой сын дожил хотя бы до двадцати.

Я обдумала предложение Делакруа: «Свобода» на три месяца и разрыв отношений с Вином в обмен на безопасность брата и сестры. Два за два. Да, это выглядело честной сделкой. Порвать с Вином будет нетрудно, так как в некотором смысле я уже хотела это сделать. Я любила его, но рядом со мной он был в опасности.

— Как я узнаю, что вы сдержите слово?

— Я приобретаю и теряю так же много, как и ты, — ответил он.

В третье воскресенье мая (за две недели до «Свободы») мы с Нетти пошли в церковь впервые за очень долгое время. Я не пошла на исповедь — очередь была слишком длинной, как и список моих грехов. Но я получила причастие. Литургия была (как раз вовремя) о жертве: как в жертве можно найти искупление, даже если это поначалу и не кажется очевидным. И это помогло мне немного укрепиться в принятом решении.

После посещения церкви мы с Нетти пошли в гости к Вину в его квартиру. Чарльз Делакруа ослабил охрану, и Вину также сказали, что он смягчился по отношению ко мне (однако Вин еще не знал о моем грядущем заключении в «Свободе»). Нетти ужасно скучала по Вину, почти так же сильно, как и я. Она нарисовала цветочки на гипсе, который заменил металлические штыри, и вернула ему шляпу, которая оставалась в ее владении с той ночи.

— Нам с Вином нужно немного поговорить наедине, — сказала я ей.

— О, вы собираетесь целоваться? — подразнила она.

— Давай лучше выйдем сами, — предложил Вин. — Я уже могу немного передвигаться. Кроме того, боюсь, мне грозит опасность стать вампиром, если я не буду видеть солнечный свет.

Мы вышли на крышу, где у его матери был сад, и сели на скамейку, так как Вину надо было передохнуть. Солнце светило очень ярко, и я пожалела, что не захватила солнечные очки. Вин приложил мне руку козырьком ко лбу, чтобы защитить глаза от солнца. Каким все-таки замечательным парнем он был.

Я заранее продумала слова, которые мне надо будет сказать, поэтому моя речь звучала отрепетировано.

— Вин, — начала я, — за время нашего расставания я много думала и кое-что поняла. Я не думаю, что мы подходим друг другу.

Он рассмеялся. Мне нужно было прибавить убедительности, чтобы заставить его верить мне.

— Я серьезно. Мы не можем быть вместе, не можем, — говоря эти слова, я пристально смотрела ему в глаза. Люди верят, что вы искренни, когда вы смотрите им в глаза (даже если вы лжете).

— Мой отец заставил тебя это сказать?

— Нет, это мое собственное мнение. Но я думаю, что твой отец прав в отношении тебя. Я имею в виду… да посмотри на себя. Ты в самом деле слаб. В длительной перспективе мне нет смысла быть с кем-то вроде тебя.

Он сказал, что все равно мне не верит.

— У меня появился кое-кто, — сказала я.

— Кто? — резко спросил он.

— Юджи Оно.

— Я тебе не верю.

— Верь чему хочешь. Но я встречалась с ним после свадьбы кузена; у нас схожие семьи и интересы. И он понимает меня лучше, чем ты когда-либо сможешь.

И потом я заплакала. Надеюсь, так я смогу выглядеть виноватой, ведь от этого зависели жизни брата и сестры.

— Ты это все выдумала!

— Хотела бы я, чтобы это было так. — Тут я заплакала еще пуще. — Мне очень жаль, Вин.

— Если это правда, значит, я в тебе ошибался, — сказал он.

— Верно, Вин, ты никогда по-настоящему не знал меня. — Я встала со скамейки. — Больше я с тобой не увижусь. Я отправляюсь в летний лагерь для юных криминалистов. — Почему я соврала, не знаю; может быть, мне не хотелось, чтобы он думал, что я пробуду в заключении все лето, а осенью не вернусь в Школу Святой Троицы. — Не знаю, может быть, ты слышал, что меня исключили. Ты… я тебя действительно любила.

— Но больше не любишь, — сказал он безжизненным голосом.

Я кивнула и ушла. Если бы я сказала хоть слово, боюсь, я бы выдала себя.

Сойдя вниз в комнату Вина, я схватила Нетти за руку:

— Нам пора идти.

— А где Вин?

— Он… — И снова ложь, на этот раз для Нетти, чтобы она не задавала вопросов. — Он порвал со мной.

— Я не верю тебе! — сказала она, вырвав руку из моей.

Никто мне не верит.

— Говорю тебе, это правда. Он сказал, что нашел кого-то другого. Медсестричку в больнице.

— Значит, я его ненавижу, — решила Нетти. — Я буду ненавидеть Вина Делакруа до конца своей жизни.

Она снова дала мне руку, и мы пошли домой.

— Все к лучшему, — сказала Нетти. — Ты обязательно встретишь нового парня в Вашингтоне. Я уверена в этом.

Как и Вину, у меня не хватило духу сказать Нетти, что я отправляюсь в «Свободу». Мисс Бельвуар говорила, что лагерь, куда отправится Нетти, — уединенное место, отрезанное от остального мира; следовательно, Нетти не узнает, куда я отправлюсь, пока не вернется и не увидит, что меня нет. (В те четыре недели, что останутся до моего освобождения, Имоджин будет за ней присматривать.) Оправдание у этой лжи было следующее: у Нетти и так был тяжелый год — исчезновение Лео, смерть бабушки и все прочее. Пусть думает, что я наслаждаюсь жизнью в летнем лагере для криминалистов. Я хотела, чтобы она свободно радовалась жизни и была тем маленьким гением, каким и должна быть, и не беспокоилась о старшей сестре, запертой в колонии. Я хотела, чтобы она порадовалась лету, как и я могла бы, если бы все сложилось иначе.

XX Я привожу дом в порядок и возвращаюсь в «Свободу»

В первый понедельник июня Нетти отправилась в лагерь для одаренных детей в сопровождении мисс Бельвуар.

Следуя условиям нашего соглашения, во вторник Чарльз Делакруа сообщил репортерам о моем заключении. Это случилось в самом конце пресс-конференции, большая часть которой была посвящена обсуждению его кандидатуры на пост окружного прокурора.

— Так как мисс Баланчина несовершеннолетняя, она отделалась сравнительно легким сроком — ей придется провести девяносто дней в центре «Свобода». Давайте не будем забывать, что она использовала оружие в целях самообороны и той ночью спасла жизнь человеку — человеку, очень мне дорогому.

— Мистер Делакруа, — выкрикнул один из репортеров, — продолжаются ли отношения между мисс Баланчиной и вашим сыном?

Делакруа ответил:

— Увы, нет. Мои источники говорят, что она нашла себе нового парня. Истинная любовь между подростками редко бывает долгой.

В его голосе прозвучала веселая нотка, и я возненавидела его за это.

Еще один репортер задал вопрос:

— Правда, что Яков Пирожков, находящийся под обвинением за то, что стрелял в вашего сына, признался, что организовал заражение шоколада Баланчиных фретоксином?

— Через несколько дней вы получите полную информацию. Сейчас я скажу только «да».

Значит, это сделал Джекс, хотя и клялся в обратном, и уверял моего брата, что виноват Микки. Новость не стала для меня неожиданностью. Джекс сделал бы все, чтобы укрепить свои позиции в семье. Я подозреваю, что это касалось еще одного отвратительного поступка — попытки убедить Лео стрелять в Юрия Баланчина, который, в конце концов, был отцом Джекса. Кстати, хотя Юрий и перенес сердечный приступ, сейчас он более-менее оправился. После признания Джекса я решила, что пора возобновить дружеские отношения, чтобы обеспечить мою с Нетти безопасность.

В среду я организовала встречу с Юрием, Микки и остальными Баланчиными.

Мистер Киплинг сопровождал меня. Перед входом он спросил:

— Ты уверена, что хочешь так поступить?

Я уверила его, что да.

После стрельбы в Юрия уровень безопасности в Бассейне стал довольно высоким, так что нас с мистером Киплингом тщательно обыскали перед тем, как впустить в здание.

Для встречи было выбрано место в бывшем плавательном бассейне, в центре которого стоял круглый стол для заседаний. У одной из стен был установлен подъемник для кресла-каталки Юрия; остальным пришлось забираться внутрь по лестницам. Все уже пришли. Мое место за столом было напротив Юрия, в самом конце.

На совещании я была единственной женщиной, поэтому тщательно подошла к вопросу выбора одежды. Бабушка говорила, что когда ты одеваешься как мужчина, ты настраиваешь мужчин против себя, так что этот вариант отпал сразу. Я померила одно из старых платьев бабушки, но оно было слишком строгим, словно я играла во взрослую. В конце концов я остановилась на своей старой доброй школьной форме; она казалась официальной и в то же время не враждебной.

Я села на свой стул, а мистер Киплинг встал за мной, как велел обычай.

— Итак, юная леди, — голос Юрия эхом разносился по всему бассейну, — ты решила созвать это совещание. Что же ты хочешь сказать?

Я откашлялась. Папа любил повторять, что утверждение, будто надо всегда говорить сердцем, неверно, — надо также давать работу мозгам. Я снова кашлянула.

— Многие из вас знают, что завтра я начну отбывать трехмесячное заключение в центре «Свобода». Это не тюрьма на острове Рикерс, но на Гавайи также не слишком похоже.

Присутствующие засмеялись.

— Я хочу поговорить с вами сегодня, так как эту бойню надо прекратить. За последние десять лет я потеряла мать, бабушку и отца. Мой брат — мертв он или нет — все равно потерян для меня. Единственное, что у меня осталось, это сестра, — и тут я сделала паузу, чтобы взглянуть в лицо каждому из своей банды родственников, — и все вы.

Раздался шепот одобрения.

— Я думаю о том, что сделал мой двоюродный брат Джекс, и чувствую невыразимую горечь. Он верил, что его единственная возможность — в том, чтобы отравить поставку шоколада и ум моего брата. Вы можете подумать, что я затаила на него зло, но я перед вами говорю, что это не так. Я надеюсь, что за признанием Джекса не последует ответного удара и что мы с сестрой сможем прожить жизнь в мире. Я всего лишь девочка, но даже я вижу, что мы уничтожим сами себя, если не перестанем драться друг с другом. Нам нужно снова начать считать друг друга семьей. — Я снова прокашлялась. — Вот и все, что я хочу сказать.

Говорила я не особо красноречиво, но сказала все, что хотела.

Юрий пристально посмотрел на меня.

— Вижу, малышка Аня стала взрослой женщиной. Аня, я даю тебе мое личное обещание, что никто не будет искать твоего брата, если он до сих пор жив. И если через какое-то время, когда его чувства улягутся, он решит вернуться к тебе, Лео-младшему ничего не грозит. Моя ошибка заключалась в том, что я, против воли моего усопшего брата Леонида, хотел, чтобы он работал в Бассейне, и я выучил урок. Даю тебе дополнительные заверения в том, что ты и твоя сестра можете жить в мире. Никто не возлагает на тебя ответственность за выстрел в моего сына Джекса или за его заключение. Мне больно это говорить, но он плод порченого союза, и возможно, ублюдок заслужил то, что получил.

Дядя Юрий подкатил ко мне свое кресло. Двигалось оно легко, так как пол бассейна был покат, а я сидела под уклоном.

Подъехав, старик расцеловал меня в обе щеки.

— Ты так похожа на отца, — сказал он вслух и потом прошептал на ухо: — Ты бы управляла этим местом лучше, чем любой из моих сыновей.

На следующий день я вернулась в «Свободу», где меня встретила миссис Кобравик. Она побаивалась меня, однако перед тем, как отправить в приемную, не удержалась и сказала: «У меня было чувство, что мы встретимся снова». В приемной меня обработали на длительный срок (все то же, что и раньше, минус татуировка, так как у меня уже была одна). «Свобода» не стала ни лучше, ни хуже с тех пор, как я побывала тут. Может быть, мне было чуть легче, так как я знала, сколько я тут пробуду. Кроме того, я выучила урок, что надо избегать конфликтов, держать голову ниже и не смотреть в глаза.

Намеренно или случайно, но соседкой моей по-прежнему была Мышь.

«Добро пожаловать обратно», — написала она.

— И что же теперь говорят обо мне газеты? — спросила я.

«Дочь бандита спасает жизнь своему парню».

Мышь была тихой, но приятной соседкой. И честно говоря, я была не против тишины: она давала мне время обдумать все то, что надо сделать, когда я выйду. Мне нужно найти школу — может быть, и для Нетти тоже. (Если она настолько умна, как говорят, Школа Святой Троицы — плохой выбор.) Вероятно, мне стоит прервать обучение на год — не знаю.

Иногда я думала о Вине, но обычно старалась избегать таких мыслей.

В любом случае я не оставалась без посетителей.

Скарлет приходила так часто, как могла. Один раз она даже привела с собой Гейбла; думаю, они влюбились друг в друга, как бы ни была мне отвратительна такая мысль. Она утверждала, что он покаялся в грехах, но в глубине души я всегда буду видеть в нем парня, который — честно признаюсь — испугал меня до смерти. И я не верю, что человек может искренне и глубоко измениться; похоже, я так же полна предрассудков, как и все в этом дурацком мире.

Однажды ко мне пришел кузен Микки; я была удивлена видеть его здесь и не колеблясь высказала ему это.

— Папа умирает, — сказал Микки. — Сомневаюсь, что он протянет до конца года. Он хотел, чтобы я пришел сюда увидеться с тобой.

— Спасибо.

— Я был рад этому. В смысле, я хотел тебя увидеть. Я люблю папу, но ему не стоило браться за управление этой компанией. Он всего лишь продавец шоколада. Ему тяжело было жить по другую сторону закона. Папа запустил дело; он хотел быть справедливым, но не знал, как это сделать. Управлять должна была твоя бабушка, но так как она была женщиной, эту идею отвергли.

Я слышала другую версию этой истории, но, как бы то ни было, сказала:

— Ох уж эти глупые мужчины.

— Согласен. Поэтому, думаю, семье не стоит повторять ту же ошибку дважды. Мы должны управлять делами вместе, — сказал Микки. — Шоколад не всегда был незаконным и, возможно, снова станет легален. Может быть, если мы будем умнее, мы сможем победить при помощи адвокатов, а не пистолетов. Чарльз Делакруа станет окружным прокурором, а он практичный человек. Я надеюсь, он нас услышит.

Я промолчала.

— Юджи Оно очень высоко тебя ценит, — продолжал Микки. — Мой отец очень тебя ценит. Моя жена, София, тоже тебя ценит, как и я сам. В будущем году ты закончишь школу. Тебе придется сделать выбор, будешь ты зрителем или участником. Все зависит от тебя. Послушай, Аня, — продолжал он, — я знаю, сколько ты сделала, чтобы защитить свою маленькую семью. Эти усилия не остались незамеченными. Тебе никогда не казалось, что было бы гораздо проще защитить родственников, если бы ты сама отдавала приказы?

— Отдавала приказы с тобой?

— Да, со мной. Ты очень молода и, как сама говорила, всего лишь девочка. Мы могли бы работать в команде. Я наблюдал бы за тобой первое время. Я верю, что при правильной тактике наш бизнес снова станет совершенно легален. А если шоколад станет легален…

Ему не требовалось заканчивать предложение; мы оба знали, что это значит. Если шоколад станет легален, Нетти будет в безопасности, а нам не нужно будет носить револьверы или заниматься операциями на черном рынке. И может быть, я снова смогу быть с каким-нибудь чудесным парнем вроде Вина.

Или с самим Вином, если бы он снова захотел со мной встречаться.

— Ты и я, мы оба родились в таких обстоятельствах, — продолжал Микки. — Это не наш выбор. Но мы можем выбирать, что случится далее. Наше право по рождению — быть Баланчиными, но это право не должно обернуться насилием и смертью. То же самое ты говорила в своей речи в Бассейне. Насилие не всегда должно порождать новое насилие.

Я согласно кивнула. Прозвенел звонок, обозначавший конец времени посещений.

— Спасибо, что пришел. Теперь буду обдумывать твои слова.

Микки схватил меня за руку.

— Приходи повидаться со мной, когда выйдешь отсюда. Пятнадцатого сентября, верно? Тогда мы сможем поговорить больше.

Он взлохматил свои снежно-белые волосы.

— Я думаю о том, чтобы съездить в Киото, — сказал он на прощание. — Может быть, захочешь съездить со мной?

Даже не знаю, что он хотел этим сказать. Это была угроза в адрес брата? Впрочем, он, похоже, был на короткой ноге с Юджи, так что слова могли означать только возможность повидаться с ним и ничего сверх того.

12 августа мне исполнилось семнадцать лет, и этот день, как и все прочие летние дни, был проведен в «Свободе». Скарлет хотела закатить вечеринку в зале для посещений, — предложение, от которого я ее усиленно отговаривала.

— Но, Аня, мне дурно при мысли, что ты тут будешь одна — и в свой день рождения!

— Я не одна, — уверила я ее. — Я сплю в комнате с пятью сотнями других девочек.

— Можно, хотя бы я приду? — настаивала она.

— Нет. Я не хочу запоминать мой семнадцатый день рождения.

Утром в мой день рождения охранник сообщил, что ко мне пришел посетитель.

«Ох, Скарлет, ты никогда меня не слушаешь», — подумала я и отправилась в комнату для посещений. Было рано, только половина восьмого, и в комнате не было никого, кроме моего гостя.

Он коротко постригся и был одет в одну из школьных рубашек и штаны из легкой ткани. Прошлым летом я его еще не знала, так что эти штаны никогда не видела. Что же до меня — сегодня я выглядела как никогда стильно в своем синем комбинезоне. Я попыталась пригладить свои курчавые волосы. Знаю, что теперь мне должно было быть все равно, что он думает обо мне, но я не могла относиться к этому равнодушно. Если бы я знала, что он придет, я смогла бы сдержаться, смогла бы вообще отказаться его видеть. Но ноги неотвратимо влекли меня к столу, где он сидел, и к стулу, которой стоял от стола на расстоянии, которое в «Свободе» считали приемлемым.

Если бы я знала, что он придет, я бы приняла ванну. Я уже и забыла, когда в последний раз видела себя в зеркале. Ладно, буду считать, что это визит старого друга.

— Рада видеть тебя, Вин. Я бы пожала тебе руку, но… — И я указала на табличку «Контакты запрещены», которая висела на двери.

— А я не хочу пожимать тебе руку, — сказал он, глядя на меня холодными голубыми глазами. Их цвет, казалось, сменился с небесно-голубого на ночной глубоко-синий с тех пор, когда я видела его в последний раз.

— Где твоя шляпа? — спросила я беспечным тоном.

— Я завязал со шляпами — постоянно их везде забываю, так что теперь заменил их вот этой штукой. — Он кивком указал на трость, которая лежала на столе.

— Жаль это слышать. Нога все еще болит?

— Мне твоя жалость не нужна, — сказал он резко. — Ты лгунья, Аня.

— Ты этого не знаешь.

— Знаю. Ты сказала, что поедешь в этот лагерь для криминалистов, и вот где я тебя вижу.

— Вроде бы «Свобода» не слишком отличается от лагеря?

Он проигнорировал мою попытку пошутить.

— Итак, когда я наконец узнал, что ты тут — и на это ушло время, так как я старался изо всех сил не вспоминать о тебе, — пришлось задуматься о том, в чем еще ты соврала.

— Ни в чем, — сказала я, пытаясь не плакать. — Все остальное — правда.

— Но мы только что выяснили, что ты лгунья, так как же я могу верить тому, что ты скажешь?

— Не можешь.

— Ты сказала, что влюбилась в другого. Это ложь?

Я не ответила.

— Это была ложь?

— Правда… По правде, все равно, ложь это была или нет. Если это ложь, значит, мне нужно, чтобы она была правдой. Вин, пожалуйста, не питай ко мне ненависти.

— Я хотел бы тебя ненавидеть, — сказал он. — Я бы очень хотел не приходить сюда.

— Я тоже. Ты не должен был приходить.

А потом я перегнулась через стол, сгребла его за волосы — за то, что от них осталось, — и крепко поцеловала в губы.

И в этот момент я стала человеком без происхождения, как и он. У нас не было отцов, матерей, сестер, братьев, бабушек и дедушек, дядей или двоюродных братьев, которые бы нам напомнили, что мы должны — или были должны. «Обязательства», «последствия», «завтрашний день» — эти слова исчезли, или я забыла их значение.

Все, о чем я могла думать, — это Вин и то, как я его люблю.

— Никаких поцелуев! — закричал надзиратель, который только что заступил на службу.

Я отпрянула, и Аня Баланчина воскресла во мне.

— Я не должна была так поступать, — сказала я.

И сразу же поцеловала его снова.

Боже, прости меня за это и за все, что я сделала.

Примечания

1

Пер. А. В. Кривцовой и Е. Ланна.

2

Игра слов. Goodwin — Win — победа. У Гудвина из Изумрудного города было прозвище «Великолепный».

3

Тюрьма в Нью-Йорке.

4

Пер. А. В. Кривцовой и Е. Ланна.

5

Я обожаю танцы!

(фр.)

6

Такова жизнь. Такова любовь

(фр.).

7

Сочетание цветов напомнило героям о Дне благодарения и традиционной еде в этот день: белое — картофельное пюре, коричневое — мясо индейки, багровое — клюквенный соус.

8

Шарлотта Бронте. «Джейн Эйр». Пер. В. Станевич.

9

Игра слов. Грин —

англ

Green — зеленый и молодой, легковерный, наивный, неопытный.