Повестка в космос

1

— Расписывайся! Иринка, наша бухгалтерша и завкадрами, пододвинула ко мне листок со списком фамилий. Я держал в руках повестку и откровенно тупил. Раз за разом перечитывал выданное мне послание.

— Что это? — спросил я у Иринки.

— Повестка, — уверенно ответила Иринка, даже не поглядев на меня. Копалась в документах, сдувая падающий на лицо локон. — Полетишь в космос. Давай, расписывайся! — Говорила так серьезно, будто и вправду отправляла меня в космос.

Прямоугольный кусочек желтой бумаги, весь в щепках и опилках, сообщал: на основании Федерального закона «О воинской обязанности и военной службе» приказано прибыть в районный военкомат по вопросам призыва на военную службу по мобилизации. Прибыть 8 июля к 10.30. Внизу стояла чудовищная по размеру и по виду подпись военного комиссара, можно было подумать, он не расписывался, а пытался что-то зачеркать.

— Сегодня какое число? — спросил я.

— Восьмое сегодня, — ответила сзади Олька — еще одна бухгалтерша. Я оглянулся на нее. — Тебя, Гриш, тоже забирают? — промолвила она, подкрашивая губы. — М-м! Ничего себе!

Я смотрел, как она, держа зеркальце, поджимает пухлые губки, как стирает мизинцем неровный помадный край, вертит головой, высматривая, все ли идеально, — и чувствовал, что ничего не понимаю. Получалось, прямо сегодня, буквально через полтора часа, надо быть в военкомате. А дальше что? На войну уходить? Прямо вот так, сразу? Да и что за война-то? В космос, что ли, лететь?

— Ты, кстати, военник принес? — спросила Иринка.

— Ага, как ты сказала. И паспорт тоже.

Дверь приоткрылась, заглянул Чусов, мужик из техотдела.

— Ну, где тут в космос забирают? — спросил он, довольный.

— Это ко мне, сюда! — крикнула Наташка, третья наша звезда дебетов-кредитов. — Все из техотдела ко мне! Вы где ходите? Скоро автобус приедет! Вам не дошло сообщение? Я всем по чату скидывала. У нас, что ли, чат опять не работает? Я убью Лешу!

Чусов заплыл в комнату.

— Ну, давай мою повестку! — сказал он Наташке, улыбаясь. — Сейчас планерка у Пал Саныча, — добавил он, — как закончат, все придут.

— Вы что, обалдели там? — закричала Наташка. — Какая планерка? Всем сюда живо! Это шутки, что ли? У нас военное положение! Меня под суд отдадут, если повестки не раздам! Бегом вниз!

Чусов улыбаться не перестал, быстро расписался и уплыл.

Чертовщина какая-то! Военное положение, повестки… Как же быстро все закрутилось! Именно та скорость, с которой разворачивались события, и приводила меня в ступор. Никто не дал времени на обдумывание. Вчера — выступление президента. Сегодня — отправляйся в военкомат. Да, президент сказал: издан указ о введении во всей стране военного положения. И про мобилизацию он говорил. «Общая мобилизация». Но верилось в это с трудом, с задержкой. Понимаешь, что правда. А вот черт его знает! Может, неправильно понял?

Еще вчера все было тихо и мирно. Работа шла, как обычно. Наша фирма проектировала мосты, мосты же и строила. Чертились потихоньку чертежи, составлялись спецификации, заказывались балки и сваи, подсчитывалась смета. В обед мы, как обычно, с пацанами играли в «Квейк» по местной сетке, тихо-мирно убивали друг Друга.

Все началось с прихода Маринки. Маринка из отдела патентов — красивая девчонка, длинноногая рыжая бестия. Я к ней как-то подкатывал с вполне определенными намерениями, но в силу своей робости так до конца и не подкатил. Она явилась в дверях кабинета и собрала брошенные на нее взгляды.

— Вы что тут! — удивилась она после легкой паузы. — Вы не знаете? Президент по телевизору выступает! Опять пришельцы! В комнате охранников все смотрят. Прямая трансляция!

Санча тут же фыркнул. Санча — наш ведущий инженер, тридцатилетний парень, небольшого роста, темноволосый. В «Квейк» он с нами не играл, поэтому мог говорить. Я же отчаянно пытался занять хотя бы третье место, нервно дергал мышку и разговор слушал вполуха.

— Задолбали с этими пришельцами! — сказал Санча. Он очень критично воспринимал окружающий мир. Прожженный холостяк — что вы хотите. Но послушать его всегда было интересно. — Я сто раз говорил: фигня это! — продолжил он. — Придумали сказку для народа, чтоб от проблем отвлечь. Все только и знают теперь: инопланетяне, инопланетяне! Лучше бы экономику обсуждали, кругом кризис, а от инопланетян — какой прок?

— Не, они точно есть! — тут же заспорил с Санчей Дэн. Дэн мало того что одновременно играл и трепался, так еще и в игре шел на первом месте, сволочь. Он появился у нас недавно — поскитался после окончания института по разным фирмам и конторам — и в конечном итоге осел у нас. Очень своеобразный парень, здоровый, высокий, он тоже любил порассуждать о разных вещах. — Как ты, Сашка, не понимаешь! — укорил он Санчу. — Это же великое историческое событие! 9 октября 2010 года — с этого дня начинается новая история человечества!

Сказав это, Дэн облегченно откинулся на спинку кресла и удовлетворенно вздохнул.

— Опять первый! — нагло и самодовольно промолвил он, поправляя волосы, упавшие на очки. Битва закончилась.

Я снял наушники и тоже откинулся назад. Голова гудела от выстрелов и взрывов. Третье место — ну что за гадство! Вообще не прет последнее время.

— Тебе, наверное, сказок много в детстве читали. — Санча постукивал карандашом о край стола. — Верить в инопланетян! Ха! Да это каким ребенком надо быть! Ну где, где твои инопланетяне? Ты их видел?

— О-о… — протянула Олька, наша руководительница группы, потягивая чаек. — Начинается…

Этот спор с осени продолжался. С того самого 9 октября. «Великое историческое событие». Дэн загнул, конечно. Случившееся было забавным и необычным. Назвать же его «великим» у меня язык не поворачивался.

В тот день на Землю поступило сообщение от инопланетян. По крайней мере, так утверждала официальная версия правительства России и большинства других стран. Версия, надо сказать, вполне обоснованная, учитывая масштабы произошедшего, но до конца в нее мало кто верил.

С ноля часов до полудня абсолютно все телеканалы в мире показывали одну и ту же программу — «В мире инопланетян», как ее окрестили потом в России. Все радиостанции, напрочь забыв о своих дикторах и диджеях, передавали то же, что по телевизору, слово в слово. Факсы в миллионах офисов плевались бумагой с тем же посланием. Причем свистопляска была четко разграничена по языковому принципу: в границах государства все послания шли на официальном государственном языке. У нас на работе факсы не успокоились до тех пор, пока в них не закончилась бумага. Один из тех десятков, а то и всей сотни одинаковых факсов до сих пор висит у меня за спиной на стенке. Часть растащили по домам, а оставшиеся просто выбросили.

Повторялось везде одно и то же, по телевизору, по радио, в факсах: «Жители Земли! Вы присутствуете в зоне существования других объектов понимания. С Вами ведут контакт истанты. Мы ведаем о Вашем существовании. Ход Вашей жизни не будет изменяться. Причин для деморализации и нестандартных действий не существует…» — ну и дальше почти на целую страницу. Лично меня особенно добивали в пришедших факсах «Вы» с заглавной буквы. Нарочно такого не придумаешь.

В целом состоявшийся 9 октября контакт производил впечатление фарса. Не было таинственных знаков на полях, не летали НЛО, не пропадали люди. Климат тоже был нормальный, мистических явлений природы не наблюдалось. Просто вдруг по нескольким глобальным каналам связи сообщили: «Люди, привет! Мы инопланетяне. До свидания». И все. Понимай как хочешь. Но именно поэтому я считал контакт правдой. Будь это чья-то шутка, то ее бы сделали намного качественней. А если внеземной разум и вправду хотел сообщить землянам о своем существовании, — то он в аккурат это и сделал: глобально, доступно, просто.

Глупо, конечно, с моей стороны судить об истинности посланий, опираясь на особенности стиля. Доморощенных ученых и без меня появилось столько, что настоящие специалисты за голову хватались. Всяк был горазд предложить свое понимание текста сообщения. Впрочем, очень скоро появились и серьезные исследования. Особая ценность состояла в том, что послание существовало на десятках языков. Сопоставляя различные переводы, многие ученые надеялись вывести язык пришельцев. Правда, до сих пор не вывели, хотя я читал очень интересные заметки в Интернете по этому поводу.

Но текст ладно. Самое умопомрачительное зрелище представляла передача «В мире инопланетян». Все двенадцать часов на экранах по всему миру торчала рожа — голубовато-желтая труба с множеством мясистых щелей. Качество передачи было отличное, и рожу можно было рассмотреть во всех деталях. Она была живая, ну то есть не макет и не кукла. Чуть двигалась, щели периодически трепетали (количество упавших в обморок женщин по всей планете исчислению не поддается, моя мама — в их числе). Послание повторялось круг за кругом, и рожа просидела ровно все двенадцать часов, что было в дальнейшем установлено анализом мимики — мимика не повторялась. Кроме мимики рожи, были предприняты также попытки проанализировать ее анатомию, химический состав и прочее, но все это с гораздо меньшим успехом. Так же безуспешно закончился анализ фона — серо-голубой массы, — на котором находилась рожа. Количество научных работ, статей и диссертаций превышало все допустимые пределы, но никто и никак не мог ответить на самый главный вопрос — правда это или нет?

Главы государств сначала судорожно пытались уличить друг друга в невероятнейшей махинации за всю историю человечества. Но уличить не получалось. Масштаб события был невероятным. Сигнал поступил сразу во все устройства и приборы. Осознав, что люди на такое не способны, потребовалось осознать куда более невероятную вещь: инопланетный разум существует. Существует и вступил в контакт с Землей. И это оказалось весьма основательной причиной для «деморализации и нестандартных действий». Планета на краткий период сошла с ума. Пресса забилась в истерике, и от смертельного психоза ее спасли только жесткие меры правительств. Людей спасали лекарства, смирительные рубашки и юмор. Сумасшедшие проклюнулись, как подснежники из-под сугроба, — и были благополучно доставлены по месту назначения. Остальные, вменяемые, сошлись не на жизнь, а на смерть в словесных баталиях. Впрочем, дело иногда доходило и до настоящих стычек, но все они стали пресекаться властями, которые не допускали «нестандартных действий» силами правопорядка. Церкви перелистывали священные писания в поисках точного ответа и, как обычно, призывали «к укреплению веры». Кое-где попахивало расколом, но конфессии стояли несокрушимо, они и не такое за свою историю переживали.

Наш президент выглядел молодцом и буквально сразу же выступил с обращением к народу. Я смотрел то обращение. Как всегда, президент был выдержан, ронял выверенные фразы, прямо смотрел в лицо. Однако видел я, чувствовал, осязал даже в его олимпийском спокойствии тихие, еле слышимые нотки растерянности. Вроде как: «Ребята, все понятно, мы тут знаем, что происходит, все под контролем, но… черт меня возьми!.. Инопланетяне, мать их…»

А потом он вместе с премьером и главами палат Федерального Собрания и партий дали открытую пресс-конференцию, первую, кстати, в мире (чем всем утерли нос). И два часа отвечали на дикие вопросы журналистов («господин президент, вы верите в НЛО?»). Пришельцы корректно назывались «внеземной формой жизни», было сказано, что явление стало неожиданностью для всех. Что строжайший разбор ситуации выявил абсолютную невиновность сил обороны. Что к произошедшему никто готов не был, но, собственно, и подготовиться-то было невозможно. Что будут предприняты попытки связаться с «существами». Что космическая программа подвергнется корректировке, но свернута не будет. Что ядерное оружие под контролем, но силы обороны будут перестроены с учетом новых факторов. Что в определенной мере все мы стали свидетелями рождения «новой эры» в истории человечества. Что президент в НЛО не верит, а вот в информационную атаку верит, так же как в то, что проведение такой атаки было невозможно силами кого-либо на Земле…

Интернет стонал, но терпел. Анекдоты и шутки сливались тоннами. Количество роликов, пародирующих «В мире инопланетян», превышало многие тысячи. Бло-ги взрывались фейерверками. Споры велись от уровня «да ты че! — а в морду?» до серьезных научных диспутов.

Я сам наспорился и наобсуждался до тошноты в то время. И на работе, и с приятелями, и с родными, и с соседями — все говорили об одном, и мало кто слушал собеседника. Для себя я решил просто: поскольку никто не может объяснить, как одну передачу сразу во всех телевизорах показали, да еще с трансляцией в радиоприемники и факсы, — это дело рук внеземной жизни. Кто эти истанты — хрен знает, что им надо — хрен знает, но они есть, пусть даже наврали с три короба. Спорить с другими, а точнее сказать — обмениваться зачастую одним и тем же мнением на повышенных тонах я устал примерно через месяц. Да, впрочем, и многие устали. Новых сообщений от пришельцев не было, и ажиотаж стал затихать. Вернулись старые проблемы — войны, экономика, выборы. И новые фильмы продолжали выходить — а ведь для их обсуждения тоже нужно время. Жизнь брала свое, и постепенно вопрос о пришельцах сместился вдаль, как важный и интересный, но больше с теоретической, чем с практической точки зрения.

Многие обижались, что инопланетяне нам ничего не дали, никаких своих технологий. А они что, должны нам? Зато у поклонников «Секретных материалов» появился еще один ежегодный праздник, а «Инопланетянин» Спилберга снова собрал мегакассу.

Короче, при упоминании о пришельцах Дэн с Санчей опять принялись за свой старый спор, но Маринка прервала их.

— Да хватит вам спорить! — рассердилась она, что никто ее не слушает. — Пойдемте, посмотрим, что там президент говорит. Вы как хотите, я пошла!

— Ну пойдем посмотрим, — нехотя согласился Дэн, с ленцой вытаскивая свое крупное тело из кресла. — Может, какое новое послание прислали, личный факс для президента, вот он его и рассказывает…

Мы всей толпой — еще Олька пошла из нашей группы и Костик с Андрюхой Наговицыным из соседней — двинули на первый этаж, где в комнате охранников стоял телевизор.

Там было не протолкнуться. Комната трещала по швам, толпа выдавливалась в коридор.

— Бли-и-н! — протянул Дэн. — Фиг ли! Мы ничего тут не увидим, пойдемте назад…

Маринка с Олькой стали вытягивать шеи, стараться что-то разглядеть. Санча разочарованно махнул рукой.

— Да ну! — бросил он. — Пойду в Инете посмотрю, там тоже должны показывать… — Он ушел.

— Ага! — крикнул я ему вслед. — С нашим Интернетом уже полгода предсмертные корчи, ничего ты там не увидишь!

Я тоже подошел поближе к толпе, толкнул Серегу из техотдела.

— Что там говорят? — спросил я его. — Что случилось?

— Пришельцы снова вошли в контакт! — ответил он, не оборачиваясь.

— Да тише вы! — закричали на нас. — Что орете? Ничего не слышно!

— Да прибавьте вы звук! — заорал и я. — Всем хочется послушать!

Звук тут же прибавили. Я прильнул к толпе, хотя видеть все равно ничего не мог, но старательно тянул шею. Выступление вечером повторили полностью, и я посмотрел его дома у родителей. Суть его ударяла по мозгам и приводила в состояние легкого ступора.

Президент начал с событий осени прошлого года. Сообщил, что вмешательства внеземного разума с тех пор не происходило. Инопланетяне нас не трогали, как и было обещано в послании. Имея все средства, судя по масштабу проведенной информационной атаки, влиять, изменять или даже уничтожить жизнь на Земле, истанты никак не проявляли своего присутствия.

Однако весной этого года внеземная форма жизни опять вышла на контакт. Не в таких глобальных масштабах, как в первый раз, однако не менее впечатляюще. Все теми же истантами был проведен одновременный сеанс связи с главами ста четырнадцати государств (ни больше ни меньше). Опять было заявлено, что истанты придерживаются однозначной политики невмешательства, позволяя нам развиваться по своему пути.

Однако они столкнулись с серьезной опасностью. Опасностью, которая грозит гибелью им, а в дальнейшем и Земле. Именно возможное уничтожение жизни на планете принудило пришельцев к новому контакту. Нам по-прежнему предоставлялось полное право решать самим, как поступать. Для снятия всех вопросов о доверии истанты предоставляли право на доступ в их мир. Другими словами, обещали показать и рассказать все, что смогут.

Немедленно была сформирована межнациональная военно-исследовательская группа, включающая представителей двадцати трех стран. Члены группы совершили несколько экспедиций в мир внеземного разума (на этом месте я просто потерял дар речи и дальше слушал, глупо моргая). Состоялся контакт с внеземной формой жизни. На предоставленном истантами корабле люди доставлялись на станцию, располагающуюся на орбите Сатурна. Понимая все наши опасения, страхи и сомнения, людям предоставили полный доступ ко всей информации. Мы могли спрашивать, просить показать, просить потрогать, пощупать и измерить. Часть исследовательской группы посетила родную планету истантов.

Созданный межконтинентальный научно-исследовательский институт тут же приступил к обработке данных. Лучшие ученые планеты анализировали полученную информацию. Собранные сведения бесценны и в дальнейшем будут доведены до всех жителей планеты. Однако самая важная часть информации касалась опасности, грозящей Земле.

— Я хочу, — сказал президент, — чтобы мои слова были ясно услышаны и так же ясно поняты всеми. Невзирая на кажущуюся невероятность происходящего, я ответственно и компетентно заявляю: жизни на Земле грозит смертельная опасность. Я еще раз повторяю: смертельная опасность. Меньше чем через год земная цивилизация, со всей ее многомиллионной историей, может погибнуть. И это значит, что погибнем и мы с вами. Погибнут наши дети, мужья, друзья и соседи. Погибнет Россия…

Тишину, воцарившуюся в комнате охранников и в коридоре, невозможно описать словами. Это была тишина бездонной космической пустоты и бездонного непонимания. Народ не мог осознать и поверить.

— Имея неопровержимые доказательства смертельной угрозы, не желая поддаваться страху, панике и иллюзорным надеждам, пользуясь данной мне властью и опираясь на ваше доверие, я ввожу на территории всей страны с 7 июля 2011 года с 18.00 московского времени военное положение и объявляю общую мобилизацию. Соответствующий указ подписан мною и передан на утверждение Совета Федерации…

Это только вчера. И вот я держу в руках повестку, которая, по сути, призывает меня на войну.

— Что ты стоишь? — торопила Иринка. — Расписывайся! Где остальные? Зови всех сюда. Приедет автобус, вас всех будут развозить по военкоматам.

Я вывел загогулину напротив своей фамилии и побежал к парням. Влетев в комнату второй нашей проектной группы, увидел, что Андрюха Наговицын и Костик сидят как ни в чем не бывало, мирно трудятся за мониторами.

— Эй, лоси! — заорал я с ходу. — Вы что, офигели! Бегом к Иринке повестки получать! Сейчас автобус за нами приедет, по военкоматам повезет. Что сидите! Вас на хрен под суд отдадут! В стране военное положение, а вы! Дезертиры!

Андрюха схватил со стола линейку и кинул в меня, я ловко увернулся.

— Бего-о-м! — продолжал кричать я. — От Москвы до Японских морей Красная Армия всех сильней! — Они не обращали на меня никакого внимания и продолжали работать.

— Ну, как хотите, — смирился я. Подняв линейку, я вяло дошагал до дверей и напоследок бросил: — Я вас предупредил…

Закрывая дверь, я кинул линейку обратно в Андрюху, — он не успел отклониться, и ему прилетело по лбу. Будет знать!

— Гришка! — заорал он, но я уже был вне досягаемости.

В кабинете нашей группы шум гулял по потолку. Лев Анатольевич — наш начальник, главный инженер проектов, громко ругался с кем-то по телефону, Санча с Дэном что-то спорили насчет чертежей.

— Гришка, ты доделал опору? — едва заметив меня, набросилась Олька. — Надо скоро отправлять чертеж!

— Оля, какая опора? — обалдел я. — Ты видела? — Я помахал повесткой. — Все! Едем в военкомат, гражданка закончилась. А оттуда прямиком в космос — будем воевать на космических кораблях!

— Гришка, какие корабли! — возмутилась Олька. — К обеду надо чертеж отдать! Тебе еще много осталось? Я пока план доделаю, а ты опору давай.

— С ума сойти! — пробормотал я. — Мы стоим на грани межгалактической войны, а меня просят чертеж опоры доделать!

— Эй, вы! Граждане инженеры запаса! — крикнул я Санче с Дэном. — Бегом к Иринке за повестками! Иначе под трибунал на хрен…

— А что, Гриш, что за повестки? — заинтересовался Дэн.

— Тебе по чату сообщение приходило? — спросил я.

— Не-а, — ответил он безмятежно. — У меня он не работает. Это насчет военника? Так я принес.

— Бегите к Иринке, сейчас придет автобус, всех нас повезет по военкоматам, — объяснил я.

— Что, прямо сейчас? — не поверил Санча.

— Ага, — подтвердил я. — Полетим к чертям собачьим в космос… Идите быстрей, а я пока чертеж доделаю… Кстати, Лев Анатолич, — сказал я главному, — вас это тоже касается, зайдите в бухгалтерию…

2

Без пятнадцати десять все сидели в автобусе. Инженеры, рабочие — нас набралось человек двадцать. Еще часть уехала на своих машинах, включая Андрюху, который с месяц назад купил себе подержанную «Ауди». Костик уехал вместе с ним. Офис стоял на окраине города, добраться до центра занимало порядочно времени.

В автобусе клубилась духота. Водитель ждал, пока у него распишутся в путевке, курил. На улице была теплынь — самая погодка для отдыха. В выходные я хотел съездить на речку в лес, позагорать, покупаться. Звал с собой Наташку — знакомую девчонку, но она пока не знала, сможет ли подмениться в магазине на выходные. А сейчас это вообще становилось неважным… Черт! Надо бы ей позвонить, рассказать, что у меня происходит. Да и не только ей. Еще маме надо позвонить — она в гостях у тети Сони под Екатеринбургом на даче. Может, у них там и телевизора-то нет?

И тут же у меня зазвонил сотик. И конечно, это была мама.

— Мам, привет!

— Гришенька, ты что там? — услышал я встревоженный голос. — Что у вас там случилось? Нам сейчас такое понарассказали! Там война, что ли?

— Мам! Мам, ну успокойся! — Как всегда, она напридумывает. — Ну какая война! У нас ничего не случилось! Что в нашем захолустье может случиться? Это в Москве что-то случилось, а у нас тихо. Не волнуйся!

— Так как же! И армию собирают, и полетят они куда-то! А сестра-то как? Как у ней? Как там маленький? — Мама просто не могла собрать все мысли в одно целое и сыпала одно за другим. — Ты-то, надеюсь, ни в какую армию не идешь? У тебя же освобождение, да? Ты же служить не ходил.

— Ну-у… — протянул я.

— Что?… — упал у нее голос.

— У меня ж только от простой службы было освобождение. А тут войну объявили, ты сама понимаешь… Но ты не волнуйся, мам, не волнуйся! Там только опытных будут брать военных, им же на ракетах лететь придется, какие нам ракеты! Нас, наверное, пересчитают всех да по домам отпустят… А у Катьки я вчера был, — перевел я тему разговора на сестру. — У нее все хорошо, и у маленького все хорошо. За квартиру я заплатил, так что не волнуйся. У вас там как, погода нормальная?

— Да хорошо у нас, — как-то безрадостно проговорила мама. — Ты смотри, Гриша, не высовывайся там, пусть другие воюют…

— Да что ты, мам, говоришь такое! — возмутился я.

— Ну я так, я так…

— Ну давай, мам, пока! Нам тут ехать надо! Я еще позвоню тебе. И Катька позвонит…

Попрощавшись, я облегченно нажал отбой. Уф! Разговоры с мамой — это вам не шутки.

— Ты что, Гриш, тоже не служил? — повернулся ко мне сидящий спереди Дэн.

— Ага, — кивнул я. — Да я ж рассказывал. Откосил, можно сказать.

— За деньги, что ли?

— Да не, все по-честному: нашел заболевание нужное. Правда, комиссию еле-еле уговорил, что это не ерунда, но получилось. А ты?

— Да я тоже не служил, — бросил Дэн. — У меня ж очки, зрение…

Очки у него и вправду мощные.

— У нас вообще мало кто в армии был, — добавил Санча, сидевший рядом со мной. — Я тоже не ходил, Костик не ходил… Только Андрюха да вон Лев Анатолич. — Он кивнул на сидящего в конце салона нашего главного. Главного сморило в духоте, и он мирно дремал.

— М-да, — протянул Дэн. — Хреновые, однако, из нас солдаты, — заметил он. — Только слушайте, я не пойму никак. Вчера в передаче вроде как сказали, что защищаться придется в космосе, это как так? У нас солдаты, что ли, полетят туда? Прямо в космос?

Санча фыркнул.

— Ага, — кивнул он, — полетят! Космический десант, нах! Как же!

— Не, ну серьезно, — оживился Дэн. — Ведь эти красные уродцы, они же из космоса нападают, значит, из космоса мы и будем защищаться. Гриш, ты как понял? Это вообще правда или нет?

Я почесал нос. Черт его знает. Вчерашние новости производили сильное впечатление, но полной ясности не давали. Возможно, так сделали специально.

— Честно сказать, не знаю, — ответил я. — Я вчера загрузился по полной: сначала выступление президента целиком посмотрел, потом новости, где все объясняли. У меня голова вспухла. У меня сестра, кстати, верит в иносов… — Вчерашний эфир я смотрел на квартире родителей, у сестры. Сам я жил на съемной квартире, а там телевизора не было.

Год назад сестра Катька родила себе Тоху-Растамоху — пацана с чудными голубыми глазами. А поскольку папаша о Тохе даже не догадывался и в планах Катьки никоим образом не присутствовал, то оказался Тоха всецело в распоряжении двух пар женских рук — Катькиных и маминых. И было у них теперь забот выше крыши, что, собственно, было просто замечательно, потому что мамину хандру, появившуюся после смерти отца, как рукой сняло. Бутылочки, пеленки, распашонки и памперсы теперь царили в нашей старой квартире, куда я решался заглядывать не чаще пары раз в неделю.

Вчера, накупив два пакета всякой снеди, я завалился к Катьке в гости. Пока она суетилась на кухне, я смотрел повтор выступления президента и одновременно развлекал Тоху, подсовывая ему по очереди игрушку за игрушкой. Тоха кряхтел, ползал по дивану и настойчиво пытался раздолбить пластмассовую машинку о пластмассового зайца.

После выступления включилась экстренная студия новостей первого канала. Ведущая, непомерно серьезное лицо которой выражало всю значительность ситуации в стране и даже в мире, проинформировала, что сейчас еще раз будет показана передача, знакомящая зрителей с положением дел.

Потом оказалось, что это не передача, а мастерски сделанный, профессиональный от первого до последнего кадра фильм. За него можно было давать «Оскара», «Золотого льва» и «Пальмовую ветвь» в одной упаковке, перевязанной красной ленточкой, причем «Оскара» по всем номинациям сразу. Эффект она производила убойный.

Когда Катька заорала мне на ухо: «Ну ты идешь или нет?! Сколько можно звать?» — я понял, что сижу, невидящим взором вперившись в экран, и, как зомби, поглощаю новости. Новости аккуратно сеяли семена на мои только что вспаханные мозги, показывали интервью людей в разных городах страны, и все люди, как один, соглашались с действиями президента и властей. Я потащился за Катькой на кухню уплетать макароны, и постепенно начал осознавать то, что увидел.

Всю информацию в передаче давали военные — человек десять. Большая часть в гражданском, но все они были просто зубры военной мысли и практики — генерал-майоры, генерал-лейтенанты, все доктора наук, все с орлиным взором, заряженные энергией под самую макушку, так что в телевизоре трещало. Фразы их буравили мозг и попадали сразу куда-то в центр головы, иначе я описать не могу. Военные сменяли друг друга со скоростью мысли: то один говорит, то другой, то третий. Причем все они не просто говорили, а тут же и демонстрировали: тыкали указкой в карту звездного неба, прямо на глазах разбирали и собирали макеты и необычайно выразительно жестикулировали. Показывалось видео (сногсшибательного качества), просто и без обиняков: станции инопланетян, их родные планеты, они сами. Это было невероятно, но реально и ощутимо, верилось сразу и бесповоротно. Та труба со щелями, которую все видели в «В мире инопланетян», оказалась не просто трубой. Это был истант — представитель расы, осуществившей контакт. Раньше мы видели, если можно так сказать, только голову. Теперь дали возможность увидеть их целиком — голубовато-желтая неровная труба продолжалась вниз, от нее исходило много отростков. Истанты двигались, перемещались, издавали звуки. Это все показывалось крупным планом — и тут же генерал-майор Бурдастов, профессор военно-медицинской академии с румяными щеками и живыми темными глазами, с указкой в руках объяснял в общих чертах на макете устройство их организма.

Сообщалось, что родная система истантов находится не так уж далеко от нашей, если исходить из масштабов Вселенной. Если посмотреть в телескоп покрупнее в созвездие Стрельца, то можно было даже разглядеть их солнце. Уровень развития технологий намного превосходил наш. Но тут речь шла даже не о превосходстве технологий, а о совершенно других принципах жизни и взаимодействия с материей. Если наше познание мира было технико-философским — создание инструментов из материи, с помощью этих инструментов более глубокое исследование материи и создание еще более совершенных инструментов при параллельном философском осмыслении всего процесса, то взаимодействие истантов с миров было колебательно-чувственным или что-то типа этого. Они взаимодействовали с миром на основе волновых процессов, с помощью них изменяли материю и при этом не осмысливали мир, как мы, а, если так можно сказать, «очувствовали» его. Для них было куда более важным почувствовать, чем понять, хотя функция «понимания» у них тоже присутствовала.

Также рассказали про существ, из-за которых, собственно, человечество и вступило в эру Контакта.

Условное название расы, которая грозила нам всем бедой, — «Красные Зед». Существа с до конца не выясненным самими истантами строением. В общих чертах — разумные куски плазмы, где вместо сердца — термоядерная реакция. На вид — примерно десятиметровая красная масса, покрытая всполохами и черными протуберанцами. Очень красивая на вид. Но, как оказалось, очень тупая и беспощадная. Они напоминали муравьев, или, вернее, саранчу. Двигались от звезды к звезде. В каждой новой системе сжигали всю тамошнюю начинку, какая существовала (астероиды, планеты и пр.) и строили вокруг солнца собственную планетарную систему из коконов, откуда впоследствии вылуплялись новые особи. Передвигались небыстро, но безостановочно, благо энергии у них было с избытком. Для перемещения в космосе они не строили никаких приспособлений, а использовали гравитационные силы, которые могли частично контролировать. Их путь по галактике был незамысловат — прямо. Тупо прямо. При встрече препятствий — черных дыр, например, — поток так же тупо поворачивал в сторону и продолжал распространение в новом направлении. Предполагалось, что в родной системе Красных Зед жила их изначальная матка — скорее всего разумная звезда, если такое, конечно, возможно.

Проблема истантов заключалась в том, что их родная система находилась на пути Красных Зед. И точно такая же проблема имелась у Земли, поскольку Солнечная система лежала в этом же направлении. Вот и все дела, собственно говоря. Истанты просили помощи у нас как заинтересованной стороны. Не принуждали, а именно просили, придерживаясь своей замечательной политики «невмешательства». Если мы откажем в помощи — дело наше, истанты по этому поводу не переживали, если они вообще могли переживать. План у них был простой — оказать сопротивление Красным Зед. Сопротивление весьма сильное, чтобы они восприняли его как непреодолимую преграду и повернули в сторону. Требовалось выстроить заслон по достаточно большому сектору пространства — и истантам нужны были разумные существа для этого дела, потому что как-то так получилось, что проблемой искусственного интеллекта они за всю свою историю не озадачились и умных роботов не производили.

Поедая приготовленные Катькой макароны, я размышлял, как рассказ истантов может быть воспринят землянами. Первый вопрос, самый главный: а уж не подстава ли это, друзья? Что мы получим, если поверим пришельцам? Все страны, жутко обеспокоенные предстоящей гибелью от разумной плазмы, призовут своих солдат, забросят их в космос — и что? С чем останется планета? Как говорится, бери ее голыми руками… Но нет, это глупо. Если уж уровень их развития настолько опережает наш, то зачем им выманивать часть населения? Они наверняка могут с ходу прихлопнуть нас как мух вместе со всеми нашими ракетами и атомными бомбами…

— Кать, ты веришь в инопланетян? — спросил я сестру.

Она прекратила помешивать в кастрюльке и обернулась ко мне. Сидящий у нее на руках Тоха улыбнулся мне.

— А что, я верю, — сказала Катька серьезно. — Я смотрела сегодня. Я бы сама за помощью побежала, если бы знала, что на меня нападут.

— О! — Я ткнул в ее сторону вилкой. — Твоими устами глаголет здравый смысл!

— Ты давай ешь! — тут же осадила она меня. — А то остынет! — В отсутствие мамы она считала нужным опекать меня, хотя и была младше на три года. Я снова принялся уплетать макароны и продолжал думать.

Можно, конечно, предположить, что у пришельцев более коварный план, что тут некая многоходовая афера, с целью опять же причинения землянам какого-либо вреда. Но убей бог, я не мог представить, зачем нужны сложные обманы, когда имеешь над противником просто подавляющее преимущество.

Однако шизофреническим страхам не так легко утихнуть в голове россиянина, который немало повидал на своем веку подвохов и обманов. Причем обман случался именно тогда, когда честный россиянин решал довериться всем сердцем и всей душой. Тогда-то он и получал самые сокрушительные и обидные удары. Поэтому я решил не сдаваться. Какие еще подводные камни могла скрывать вся эта история?

Заговор! Это мог быть заговор! Причем не инопланетян, совсем нет! Тут, пожалуй, приложило руку тайное масонское правление, оккупировавшее правительства всех стран в мире. Именно оно устроило взрыв небоскребов в Америке и заработало на этом миллиарды, именно оно развязывало все войны в мире, опять же имея от этого чудовищные деньги. И именно оно сейчас и проворачивает всю эту фантасмагорию с пришельцами. О, тут было над чем подумать! Этой теорией, пожалуй, можно было объяснить любую деталь. Можно ли было осуществить акцию 9 октября? А почему нет? Если замысел исходил из сговора правительств, то все казалось реальным. Мало ли секретных технологий у властей? В конце концов, что такого невероятного произошло? По всем телевизионным каналам показали одну и ту же программу? По всем радиостанциям прокрутили одну и ту же запись? По всем телефонным номерам послали одни и те же факсы? Плевое дело! И, кстати, не факт, что по всем! Это по телевизору рассказали о масштабе акции, а дело, может, ограничилось более-менее крупными городами… И цель всей этой акции — уничтожение боеспособного мужского населения планеты. Зачем? А затем, чтобы, во-первых, сократить в целом число населения и еще больше сосредоточить существующие запасы в пользовании узкого круга лиц, а во-вторых, вернуться наконец-то к рабовладельческому строю. Сопротивляться будет некому, можно завести себе отборные гаремы из сотен тысяч оставшихся в одиночестве женщин…

Пораженный собственными рассуждениями, я насадил на вилку последнюю макаронину и спросил Катьку:

— Кать, скажи, а женщины мира будут сопротивляться, если их попытаются загнать в крупные межнациональные гаремы?

Катька оглянулась, посмотрела на меня, на макаронину, одиноко висящую на вилке, и сказала:

— Чай будешь?

От чая я отказался. Отыскав свой военный билет, к которому я несколько лет не прикасался, я ушел к себе домой спать, стараясь больше ни о чем глобальном не думать.

На пути в военкомат наш разговор с Дэном и Санчей сводился к тому же, что я обдумывал вчера. Дэн опасался подставы со стороны пришельцев.

— Ребята, вы просто не понимаете! — пытался он донести до нас свои гениальные мысли. — Это же инопланетяне! Иносы! От слова «иной». Это не люди! Они по-другому устроены, у них психика совсем другая. Они могут делать то, что человеку даже в голову не придет. Глупо пытаться понять их логику. Ее может просто не быть! — Дэн развалился своим большим телом на сиденье и, с удовольствием ощущая собственную правоту, вещал.

— Смотрите, — говорил он. — Типа наша комиссия слетала в космос. Так. Типа мы там все поняли и сейчас решили истантам помогать. Но ведь это иллюзия, мираж, обман. Что там видела комиссия? То, что ей показывали? А может, она видела то, что ей транслировали прямо в мозг? Может, она и не летала никуда? Может, ее продержали все это время на станции, что вокруг Сатурна летает и которую — заметьте! — Он поднял палец. — Наши приборы обнаружить не в силах… Ну о чем после этого может быть речь, а? О каком доверии мы можем говорить? Я говорю: инопланетяне делают свое дело, но что это за дело и чего они на самом деле хотят, мы не знаем! И я могу сказать больше — возможно, мы даже не смогли бы это понять, если бы вдруг узнали правду. Потому что они — совсем другие, у них химия другая. Мы говорим, допустим, «дружба», — а у них это значит ткнуть пальцем в глаз собеседнику, тут вместе посмеяться и сделать пятьдесят приседаний. Ни о каком контакте и речи быть не может. И настоящих их планов мы не знаем… Так что все это очень и очень опасно.

На удивление, Санча с ним согласился.

— В твоих словах есть зерно! — сказал он. — После того как я поверю в инопланетян, я буду думать точно также, как ты…

— Санча! — ответствовал Дэн. — Да в моих словах столько зерен, что можно полстраны хлебом накормить! Но блин, я никак не могу понять, почему ты не веришь в иносов? Блин… Ведь это… Это же прикольно! Представь — прилетаешь в космос, а там этот истант стоит, встречает. Ты ему: здрасте! А он тебе: бу-бу-бу, и вдруг — раз! — и слопает тебя! — Дэн заржал.

— Таких трубок ходячих сейчас в любом паршивом американском фильме — пруд пруди, — сказал Санча. — Я с утра посмотрел, что в Инете пишут насчет вчерашней передачи — вы бы знали! Чистейшей воды постановочный фильм! От начала до конца. Ляпов туча. Люди же разбираются, знают, как все это делается. Профессионалу сразу видно, что съемки в космосе — компьютерная графика! Уровень, конечно, очень серьезный, но ведь все подстава!

— Ай! — Дэн вяло отмахнулся от Санчи. — Ну это же клево, Саш, как ты не понимаешь! Контакт с инопланетянами! Это же крутизна невероятная! Потом детям можно всю жизнь рассказывать…

— Дети как раз хрен тебе поверят, — ответил Санча. — Дети столько фильмов смотрели, что все эти политические игры им просто не интересны…

Я покачал головой. Прав был и Дэн, и Санча в чем-то прав. Но я, хотя и понимал рассудком, что в их словах может быть истина, не мог принять их. Мне почему-то казалось, что чем проще объяснение — тем оно правдивей и реальней. Прилетели инопланетяне, попросили о помощи — это и есть истина, и не нужно нагружать ее сложными логическими построениями. Все просто. Однако тут же мне подумалось, что как раз на таких простаков вроде меня вся эта затея и рассчитана…

— Пацаны, — сказал я, — ладно, хрен с ним, правда-неправда… Вы лучше скажите, мы какого черта сейчас в военкомат едем, а? Зачем? Нас что, сейчас медкомиссия будет проверять на годность к космическим перелетам? Нас что, в центрифугах сейчас будут крутить?

— Да какие центрифуги! — Санча отмахнулся. — Приедем, нам какой-нибудь штампик шлепнут и скажут: гуляй! Это же все фарс! Представление для простачков!

— Вот ты, Сашок, у нас умный, и тебя не проведешь, — сказал Дэн. — Гриш, — обратился он ко мне, — ты не бойся! И центрифуги будут, и подтягиваться заставят, может, даже на шпагат скажут сесть… Ты все делай! Потому что, брат, это такой шанс! — Он хлопнул меня по плечу. — Полетим в космос! Это же просто фантастика! — И он снова заржал на весь автобус.

Тут мы затормозили, и водитель крикнул:

— Октябрьский военкомат! На выход!

Мы с Дэном и еще тремя нашими мужиками вывалились наружу, а Санча с остальными уехал дальше.

Возле военкомата кучковался народ: курили, трепались. Но смеха нигде не было. Мы зашли в ворота и остановились в нерешительности, переглянулись. Тут сзади нас затормозил еще один автобус — длиннющий, типа междугороднего, не то что наш «пазик». Раздалось протяжное шипение, дверь медленно открыла дыру в салон, откуда на газон сразу же выскочил усатый мужик в камуфляжной куртке. С ходу он начал кричать, читая по списку:

— Анохин! Арканов! Герасимов! Домрачев!..

Из автобуса выходили мужики и становились вдоль тротуара. Всего человек пятнадцать. Разные были: и парни молодые, и в возрасте. Усатый, не сказав больше ни слова, заскочил в салон. Автобус рыкнул дизелем и укатил в клубе черного дыма.

Мужики дружно, чуть не шеренгой прошагали к дверям военкомата.

— Ни фига себе, — произнес Дэн.

— Не то что у нас, — согласился я.

— Мужики! — вдруг обратился к стоящим один из наших парней, он работал у нас мастером. — Что хоть там?

Все глянули на нас.

— Иди, проверяйся, — ответил один. — Либо годен, либо нет…

Больше нам никто ничего не сказал, и мы зашли внутрь.

Народу было много. Пройдя дежурного, мы нашли комнату, где нас записали и выдали обходные листы. Кругом сновали военные, врачи, множество голых особей мужского пола — начиная с юнцов и кончая солидными дядьками с огромными животами.

— Где раздевалка? — спросил Дэн. Ему махнули на второй этаж.

Раздевалка оказалась на лестничной площадке между этажами. Там было тесно, все вешалки были заняты. Куча нашей одежды примостилась в углу подоконника. Гуськом, по противному холоду кафеля, а потом по липкому линолеуму, мы отправились по врачам.

Окулист, ухогорлонос, невропатолог, зубной… Вспомнил я свою юность, еще раз порадовался, что удалось отмазаться от армии. Ну не люблю я, когда загоняют меня в стадо, принуждают ходить в одних трусах по чужим кабинетам и смотрят в зубы, чтобы определить мою цену. Я все ждал каверзных вопросов: типа прыгал ли с парашютом (нет, не прыгал), занимаешься ли спортом (раз в неделю в волейбол играю), развит ли вестибулярный аппарат (да хрен его знает). Но никто ни о чем таком не спрашивал. Спрашивали, есть ли жалобы. Я говорил, что нет. Просили открыть рот, встать на весы, назвать цифры на цветных картинках в книжке. Я послушно открывал, вставал, называл и ждал, когда же все это закончится. Дэн где-то отстал, я увидел, что он застрял у окулиста, и вообще потерял его из вида…

Что удивляло меня — так это то, что никто не смеялся. Обычно всегда найдется пара-тройка весельчаков, которые шутят, комментируют все, что с ними происходит, заигрывают с симпатичными врачихами. Если они еще с друзьями — тогда точно без хохота не обойтись, а сейчас… Ни единой шутки, ничего… Разговаривают, обсуждают — но смеха нет. И парни вроде меня, и мужики — прокуренные, крепкие, знающие, и молодые совсем пацаны лет по двадцать, которым обычно много не надо — готовы хохотать над любым старым анекдотом, — никто не смеялся.

Выйдя от зубного и испытывая острое желание сплюнуть, я вдруг услышал:

— Гришка! Эй!

Я обернулся. Ба! В трусах при полном параде стояли Ромка и Шурик — кореша-одноклассники. Мы деловито пожали друг другу руки.

— Вы что, тоже в космос захотели? — спросил я.

— Ага! — Они засмеялись и почему-то сразу же огляделись.

Ромку я встречал иногда, все-таки работали в одной сфере — проектирование, а Шурика сто лет не видел.

— Вы прошли? — спросил я. — Годные?

— Да мы только приехали, — ответил Шурик. — Тут народу тьма, к каждому врачу очередь… А ты как?

— Да я тоже еще прохожу. — Я махнул рукой на кабинет, где кнопка пришпиливала бумажку «Зубной».

— Что скажете-то? — спросил я, даже не уточняя суть вопроса.

— Что тут скажешь… Хочешь не хочешь — а война! — ответил Шурик спокойно. — Вышел указ — будь готов: стройся… Думаю, сейчас все части под завязку укомплектуют, будут гонять не по-детски, и ближайший год, а то и два о компьютерах можно забыть…

— А ты что, с компьютерами связан? — удивился я.

— Шурик у нас железо починяет, — объяснил Ромка. — Самоделкин…

— Ни фига себе! Здорово!

— Здорово-то здорово, да только боюсь, что конец моему бизнесу, — продолжал Шурик. — При такой ситуации не до компьютеров… Хотя, может, подсуетиться, заключить контракт с вояками, у них же тоже сейчас электроники полно… — Он задумался. А я даже позавидовал — такой парень не пропадет. Он еще, глядишь, и денег на этом заработает. Не то что я — куда послали, туда иду. Вот сейчас пошлют в окопы — пойду как миленький вшей кормить. Вроде и мозгами природа не обделила, и способностями — а все плыву по течению…

— Ну ладно, — вздохнул я, — давайте, пацаны, удачи вам! — Я протянул руку.

— Давай, и тебе удачи!

Только часа через три я получил последнюю подпись врача. Страшно уставший и раздраженный, пошел одеваться. Одежда Дэна лежала нетронутой, похоже, он все еще проверялся. Мне хотелось поскорей домой, залезть под душ, а лучше — в ванну. По идее я еще успевал вернуться на работу, времени оставалось достаточно, но я решил, что хватит с меня на сегодня. В голове возникла идея взять пивка — и я с радостью поддержал эту идею. Пошли вы к дьяволу со своими медкомиссиями и войнами, хотя бы на полдня…

Сдав документы, я встал за последним в комнату, где сидела комиссия. Очередь продвигалась быстро. Я примерно представлял, что меня ожидает. Конечно, никто из нормальных людей в космос не полетит, все это бред. Отправят скорее всего отряд космонавтов да летчиков-испытателей. Может, еще спецназовцев каких-нибудь. А всех остальных, как сказал Шурик, — по частям раскидают. И нет тут никакого коварного плана. Все действительно просто. Прилетели инопланетяне? Замечательно! Чем не повод для усиления военной мощи страны! Порасслабились за последний десяток лет, поразленились, жирка накопили. Ан нет, братцы! Баста! Закончилась сладкая жизнь. Ситуация в мире сами знаете какая, американцы что попало вытворяют. Забыли все, какая мощь была у нашей страны! Но ничего, мы напомним… Всю страну под ружье, военное положение на год — вот вам и тренировка. За это время подчистить страну от ненужного сора, лишние фирмы прижать, собственность, исходя из военных нужд, перераспределить. Напомнить населению, что живет оно не только для того, чтобы аудио-, видеотехнику домой покупать да в Турцию загорать ездить. Возродить силу России, ее имидж супердержавы — вот это достойная цель, пусть даже придется пояса подтянуть. А инопланетяне тут очень даже кстати. И все это значит, что придется тебе, Гришка, ближайший годик, а то и два гимнастерку носить, казармы драить да землю копать… Будь оно все неладно!

— Ивашов! — крикнули из-за двери.

Я зашел внутрь. В длинной комнате, за длиннющим столом сидело шесть человек. В стекла окон лезла зелень, и сквозь нее прорывалось солнце.

— Здрасте, — пробормотал я.

Крупный усатый военный в центре, вроде как полковник, бросил на меня оценивающий взгляд. И судя по всему, оценка его была не высока. Шумно дыша, он сложил большие крупные руки на столе и с любопытством оглядел своих коллег. Сидящий рядом с ним врач в белом халате имел такую же основательную комплекцию. Он быстро листал бумаги, я его не интересовал. Врачиха с краю начала читать:

— Ивашов Григорий Арсенович, восемьдесят первого года рождения, не женат, детей нет, работает…

Я стоял прямо перед ними и кусал губу. Мысли мои были мрачны. Будущие два года в армии представлялись мне очень ярко.

— Что такой мрачный? — так и спросил меня мужчина в костюме, судя по всему, кто-то из районной администрации.

— А есть чему радоваться? — пробурчал я.

— Остряк, что ли? — тут же среагировал еще один военный — чернявый капитан.

— А если и так, то что? — поинтересовался я. Чернявый хотел ответить, так его и подмывало, но

заговорил главный врач, по-прежнему не глядя на меня, — чернявый сразу заткнулся.

— Все нормально, — тяжелым голосом произнес этот громоздкий и, похоже, много повидавший на своем веку человек. — Годен.

Скупые и весомые его слова не позволяли усомниться в вердикте. Я вдруг явственно увидел, как моргнул последний член комиссии — неприметная личность,

сидевшая с краю и как-то отдельно от остальных. Я его не сразу и заметил, такой он был невзрачный и бесцветный. Даже в упор глядя на него, с трудом удавалось дать описание: небольшой рост, небольшое личико, прическа набок, а стоило отвернуться — и он исчезал из памяти напрочь. Однако моргнул он при вердикте врача так заметно, что пару секунд мы даже смотрели друг другу в глаза. Но он тут же отвел взгляд, потух, завял, исчез, — и я про него забыл.

— Ивашов Григорий Арсенович, — начал усатый военный, но вдруг остановился. — Почему Арсенович? — прямо спросил он.

— Папа родился в тех краях. В честь друга назвали, — ответил я. — Только и всего…

Он тут же продолжил:

— Ивашов Григорий Арсенович, вы признаны годным для прохождения военной службы. Нашей Родине грозит опасность, и будете в рядах тех, кто встанет на защиту ее от врага. Вы причисляетесь к команде № 2-17 и 10 июля обязаны прибыть сюда к 8.00 для отправки на сборный пункт. Держите повестку. — Он протянул мне бумажку. Я взял. — Покажете ее завтра на работе, вас оформят, — сказал он. — Сейчас зайдете в одиннадцатый кабинет, там дадут указания. — Помолчал и продолжил: — Со сборного пункта вас отправят в Москву. Там вы будете приведены к присяге и отправлены на планету Ка-148, где поступите в распоряжение объединенного генерального штаба. Вопросы?

Все члены комиссии были очень умными, опытными и понимающими людьми, все давно не молодые. Был среди них один идиот — чернявый капитан, он сидел как на иголках… Остальные терпеливо ждати моего ответа. Ждали одну минуту, две… Времени действительно прошло очень много. Я сосредоточенно моргал, очень старался не выдать волнения и, самое главное, не хотел выглядеть идиотом. Невзрачный человек справа смотрел на меня очень внимательно, но мне было не до него. Я ловил в голове обрывки слов и очень старался что-нибудь сказать. Что-нибудь уместное, нужное, по делу, я все-таки не мальчик, совсем скоро тридцать лет как-никак…

— А в центрифуге вы разве не будете меня проверять? — спросил я.

Усач улыбнулся.

— Нет, сынок, — сказал он. Сказал так по-доброму, что у меня потеплело на сердце. — Ты годен, — повторил он, и я понял, что эта фраза значит намного больше, чем казалось на первый взгляд. — Иди и будь достоин своих отцов.

Я попрощался и вышел.

3

— Любовь Сергеевна! Любовь Сергеевна, это я, Григорий! Да, да! Любовь Сергеевна, тут такие дела… В общем, съезжаю я! Да… Уже все собрал, все увез, когда вам удобно подойти? Завтра можете? Прямо сейчас? Ну, это вообще здорово! Да! Хорошо, я жду!..

Последняя сумка была собрана и ждала меня в прихожей. Я плюхнулся в кресло и с грустью осмотрел пустую квартиру. Всего полгода здесь прожил — помню, как раз под Новый год вселился. И вот, приходится съезжать. Думал наконец обзавестись серьезными отношениями, но опять ничего не получилось. Не складываются у меня серьезные отношения. Получается какое-то ни к чему не обязывающее знакомство и общение — и только. Однако, может, и к лучшему? Что сейчас было бы? Слезы, боль расставания, неопределенное будущее? М-да… А так… Позвонив Наташке и рассказав ей, что ухожу в армию на неопределенный срок, я услышал долгий вздох. «Вот как…» — промолвила она. Решили не встречаться, чтобы не травить душу лишний раз, пожелала она мне удачи и вернуться живым-невредимым. «Целую тебя…» — были последние ее слова.

Когда теперь я снова буду создавать серьезные отношения? После возвращения с планеты Ка-148? Сомневаюсь, что я оттуда вообще вернусь. Даже сомневаюсь, что долечу туда…

Все- таки это невероятно. Я понимал: в руках у меня повестка, целая комиссия серьезных людей признала меня годным, замечательный полковник пожелал мне счастливого пути. Но мозг сопротивлялся и никак не хотел поверить, что скоро я отправлюсь в космос. И мозг можно было понять. Потому как предстояло то, что мозг никогда в жизни не видел, не знал и не ощущал. Мало того, никому из моих предков такого случая не выпадало, даже из генных запасов нельзя было извлечь хоть какую-то информацию. И поэтому мозги артачились и сопротивлялись.

Я достал бумажку, которую мне выдали в одиннадцатом кабинете. Ценные указания. Да уж, действительно ценные. Мелким и вдобавок расплывчатым шрифтом был приведен внушительный список предметов, которые запрещалось с собой брать: начиная с зажигалок и сотовых телефонов, кончая золотыми украшениями и огнестрельным оружием. Список же вещей обязательных состоял всего лишь из пары нательного белья, ложки, кружки, полотенца и туалетных принадлежностей. Не густо. Однако если проявить фантазию, то можно было набрать с собой черт знает чего — ведь кто его знает, чем ты привык в туалете заниматься. Да и пара нательного белья — довольно странное и неопределенное понятие. Также бумажка рекомендовала за три дня до явки на пункт не принимать алкоголь, не употреблять в пищу грибы, сыры, приправы и домашние соленья. Я не слыхал, чтобы такую бредятину нашим призывникам раздавали. Хотя, возможно, это были спецуказания как раз для нас, отправляющихся в космос. В одиннадцатом кабинете человек в гражданском заставил меня расписаться на трех экземплярах подписки о неразглашении сведений, которые мне сообщили. Даже эту бумажку с «бесценными» указаниями я не имел право никому показывать.

Раздался звонок — я побежал открывать. У хозяйки, конечно, были свои ключи, но она тактично соблюдала приличия.

— Ты что же, в армию никак? — спросила она.

— Так точно, Любовь Сергеевна! — бодро ответил я. — Прошел комиссию, годен к строевой!

— Ага, — покивала она, зорким взглядом осматривая квартиру, все ли в порядке. — И что вас, куда?

— Там ясно будет. — Я неопределенно махнул рукой. — Вроде как сначала в Москву, а там поглядят, кого куда…

— Ага, — опять покивала хозяйка.

Она не спеша прошлась по комнате, осмотрела мебель, везде заглянула. Зачем-то выглянула в окно и долго рассматривала, что там. Потом ушла проверять кухню и ванную. Я топтался на месте, ожидая конца досмотра.

Вернувшись, она села на кровать, сложила морщинистые руки в подоле цветастого платья.

— Что же теперь будет, а? — спросила она. — Война… Опять война. Куда страна катится? Мало мы воевали?

Я промолчал. Ответов на вопросы у меня не было.

— Что будет? — снова спросила женщина. — Кому теперь эти квартиры нужны? — Она махнула рукой на свою комнату. — Кто тут жить будет, если всем воевать?

Я опять промолчал.

— А скажи мне, Гриша, — проговорила она, — правду ли говорят, будто вас в космос закинуть хотят, прямо к этим самым истедантам?

Я выдержал взгляд ее умных глаз и честно ответил:

— Правду! — И она поверила. А я добавил, не совсем честно, но уже на полном доверии: — Полетят наши к ним, это точно. Подготовят у нас лучший отряд — и отошлют. Что поделать! Ну а остальные здесь останутся, тут тоже дел невпроворот…

Потоптавшись, я ждал, может, она еще что-нибудь спросит, но она молчала, тоскливо глядя в окно.

— Ну что, Любовь Сергеевна, пойду я, — негромко сказал я. — Я тут денег вон на полку положил, все-таки

прожил сколько в этом месяце… Ключи там же. Может, вернусь когда еще…

Она встала, взяла деньги, пересчитала. Подошла ко мне и сунула их в ладонь.

— Иди, — сказала она и вдруг перекрестила меня.

Я судорожно запихал деньги в карман и подхватил сумку.

— Всего доброго, Любовь Сергеевна! В ответ только хлопнула дверь.

Получив в военкомате направление на планету Ка-148, я окончательно решил на работу сегодня не возвращаться. Позвонил Ольке и сказал, что больше я сегодня не приеду, потому что повязали меня и теперь я рядовой Российских вооруженных сил. Что завтра я приду, но только попрощаться, а послезавтра — прости-прощай! Олька молчала, но оставалось ей только согласиться. Хотя чертеж опоры я так и не доделал, но был уже вне досягаемости любого начальства, начиная с Ольки и кончая самим генеральным директором нашей фирмы.

Оставалось у меня полтора дня на гражданке, и я принялся переезжать с наемной квартиры обратно в родительскую обитель, к сестре Катьке. Вещей за полгода я накопил немало, но большую их часть я без сожаления отправлял в мусор. В итоге два рейса на такси — и я, можно сказать, переехал.

Распрощавшись с хозяйкой, я побрел с сумкой через плечо домой — пешком, благо до родителей было недалеко, три автобусные остановки, а по дворам и того меньше.

Во дворах разливалась безмятежность и тихое спокойствие. Бегала ребятня, на лавочках медитировали доисторические старушки. Царили покой и умиротворение. Ярко светило солнце, но было не жарко. Протащив сумку пять минут, я пожалел, что не взял такси и в третий раз. Лямка натерла плечо, спина покрылась потом. Ничего, сказал я себе, терпи, солдат, тренируйся.

Выйдя на проспект, остановился на перекрестке, ожидая, когда загорится зеленый свет светофора. Вот вспыхнул желтый, за ним зеленый, — а я стоял и не двигался, пораженный.

По проспекту разливалась безмятежность и тихое спокойствие. Царили точно такие же, как во дворах, покой и умиротворение. И это под конец рабочего дня в будни! Даже в самые жаркие выходные, когда полгорода уезжало купаться, а вторая половина собирала клубнику в садах, проспект шумел довольно оживленным движением, не говоря об обычных днях, когда здесь творилось черт знает что. Я огляделся: в обе стороны вдаль простиралась практически пустая улица, буквально с пяток машин — и все. На перекрестке, где я стоял, затормозила «девятка», да с противоположной стороны аллеи стоял «уазик». И народу тоже не было: две тетки переходили дорогу на зеленый, чуть вдали кучковалось человек пять возле магазина «Ткани», две мамаши катили коляски по аллее. Город вымер.

Я припомнил недавнюю поездку на такси. Похоже, и тогда улицы были пусты, просто я не обратил на это внимания, погруженный в свои заботы. Таксист, как я сейчас вспомнил, выглядел мрачнее тучи и не сказал мне ни слова — молча выслушал, куда ехать, так же молча забрал деньги и помог доставать из багажника вещи.

Вот тебе и мобилизация. Тут дела не шуточные. Похоже, все мужики сейчас в военкоматах, а женщины… Я пригляделся к толпе, что стояла у магазина. Тетки, которых там было уже человек восемь, махали руками и ругались с кем-то, кто высовывался из дверей магазина. Спустя какое-то время двери захлопнулась, но тетки и не думали расходиться и что-то очень оживленно обсуждали.

И мне вдруг стало тревожно за Катьку. Когда я перевозил вещи, дома она отсутствовала, и Тоха, естественно, тоже. Я схватил сумку за ручки, чтоб было удобнее, и побежал прямо на красный, благо давить меня было некому. Забежав в квартиру, я облегченно вздохнул — Катька дома. Нервно бегая по кухне, она пыталась кормить Тоху. Тоха, видя, что его маму подбрасывает буквально на ходу, разнервничался и есть категорически отказывался.

— Привет! — крикнул я Катьке. Она даже не посмотрела на меня и снова попыталась засунуть в Тоху ложку. Тоха сжал зубы, а потом и вовсе разревелся что есть мочи.

Скинув обувь, я зашел на кухню.

— Отставить суету! — приказал я. Тоха поднял на меня заплаканные глазищи, полные надежды. Я вытащил его из стула и посадил себе на руки. Он тут же затих и присмирел.

— Что у вас тут происходит, а? — спросил я.

Катька, которую я сбил с ее ажиотажного настроения, стояла с ложкой каши в руках и не знала, что делать. Глаза ее выражали отчаяние.

— У тебя деньги есть? — вдруг спросила она.

— Допустим, есть, — ответил я спокойно.

— Дай! — сказала она.

— Сколько? — Я не повел и бровью.

Она замялась и принялась что-то считать в уме. Потом сбилась.

— Я не знаю! — крикнула она. — Много! Ну не очень много, — тут же поправилась она. — Надо еды купить. И одежды. Ты пока с Тохой посиди, а я поеду… Я вон уже закупилась. — Она показала на стол, и я заметил, что весь стол и даже пол под столом завален мешочками с гречкой, горохом, пшеном и прочими припасами.

— Неплохо! — констатировал я.

— Ладно, давай. — Катька пришла в себя. Отбросила ложку, принялась складывать сумки, брошенные на пол. — Сиди с Тохой, я поехала. Ксюха… помнишь Ксюху? Она на оптовом складе бухгалтером работает. Там все есть… пока. Надо туда. Но быстро. — Катька схватила Тохину тарелку и стала счищать ее содержимое в ведро. — Ты посиди с ним, я скоро. — Бросив тарелку в раковину, она метнулась в прихожую.

— Стоять! — крикнул я. Катька в испуге оглянулась на меня. — Иди сюда, — позвал я ее. Она медленно подошла. — Держи! — я осторожно передал ей Тоху. Тоха с любопытством наблюдал за всем происходящим. Перебравшись на мамины руки, он деловито вложил большой палец в рот и ждал продолжения действа.

— Садись! — Я усадил Катьку на стул. — Слушай меня, Катерина Арсеновна, — начал я. — Никуда ты не поедешь. Ты сейчас успокоишься, сходишь умоешься… Выпьешь чаю. Потом не спеша накормишь вот этого человечка. — Я достал Тохин палец изо рта. — А то он скоро самого себя слопает. Поняла? Я съезжу и куплю все, что надо, хорошо?

Катька долго не могла понять, но в конце концов кивнула.

— Еда, одежда, спички, лампочки, свечи, мыло… — начал перечислять я. — Что еще?

— Обувь!

— Так, хорошо…

— Тохе все на вырост.

— Понятно, — кивнул я. — Адрес давай!

Она сказала адрес, сказала, как найти Ксюху, и я отчалил.

Первой мыслью было опять вызвать такси. Но я подумал, что склад большой, а такси маленькое. Решил вернуться домой, в старых газетах отыскать объявления о грузоперевозках, но передумал. Поднявшись на восьмой этаж, я позвонил в квартиру с черной металлической дверью. Мужик лет сорока пяти, чей «Фольксваген-траспотер» вечно давил газоны у нас под окнами, открыл сразу же.

— Что надо? — хмуро спросил он, жуя на ходу палку колбасы и, похоже, собираясь выходить.

— Нужна машина, — так же не здороваясь быстро сказал я.

— Занято! — бросил он и с силой захлопнул дверь. Я подставил ногу. Глядя прямо ему в глаза, которые моментально налились кровью, я произнес волшебную фразу:

— Я место знаю.

Только в девять вечера я наконец сбросил с себя потную одежду и минут пятнадцать стоял под душем, смывая все впечатления этого дикого и несуразного дня. Вместе с расслаблением на плечи начинала давить усталость, и я чуть не заснул прямо в ванне. Когда я выбрался оттуда, меня ждал приготовленный Катькой ужин. Катька была довольная — и ужин получился на славу.

Наша квартира теперь была укомплектована не хуже правительственных бункеров на случай ядерной войны. Запасов еды, по моим меркам, хватило бы лет на сто, об одежде ближайшее десятилетие тоже можно не беспокоиться. Но это по моим расчетам. По расчетам Катьки выходило, что у нас сейчас «есть на чем продержаться». Мы немного поспорили насчет того, насколько все это нужно. Я понимаю, что все женщины при слове «война» реагируют одинаково и предсказуемо. Но, во-первых, войны как таковой не было. Ввели «военное положение», и, как я понимал, лишь затем, чтобы обеспечить порядок на время проведения операции. И во-вторых, я не думал, что правительство допустило бы хоть малейшее наступление голода. Да, возможно, будут некоторые ограничения, но во введение каких-либо продуктовых карточек или талонов я не верил, как ни старалась Катька переубедить меня.

Ладно, теперь мы имели стратегический запас на год. Я даже взял на одном из складов масляный обогреватель. А Жора — владелец фургона — взял их себе три, уж не знаю зачем. Но, кстати, если бы не он, то запасов я бы привез намного меньше. На складе, где работала Ксюха — Катькина подружка со школьных времен, — было не так уж много всего, за исключением разве что продуктов. Но попав в складскую зону, мы с Жорой решили так просто отсюда не уезжать и устроили рейд по всем ангарам, что здесь располагались. Если бы не умение Жоры договариваться с людьми, во многие места нас бы просто не пустили. Несколько часов мы с ним затоваривались, а потом еще час помогали друг другу перетаскивать добро из машины по квартирам.

Поужинав, я почувствовал, что глаза засыпают сами по себе, абсолютно не воспринимая сигналы мозга. Но мне хотелось еще посмотреть телевизор, узнать, что делается в стране. Плюхнувшись на диван, я отыскал пульт. Тут у меня запел сотик. Звонил Дэн. Он несколько раз звонил мне, когда мы затоваривались на складе, но там было некогда, и я не отвечал.

— Да? — пробурчал я.

— Гришка?

— Привет, Даниссимо! — зевнул я в трубку.

— Ты где пропадаешь? — спросил Дэн. — Слушай… Тут такие пироги… — Он замялся.

— Это ты где пропадаешь? — удивился я. — Ты куда делся в военкомате? Я не мог тебя дождаться.

— Да я это… У врачей все сидел… — Он вздохнул. — Слушай, Гриш… Ты это… — Он опять замялся. — Ну в общем, ты как, годен?

— Угу.

— Слушай, а ты как годен? — спросил он. — Совсем

годен?

— Задолбал ты! — Я снова зевнул. — Говори прямо, что надо?

Он повздыхал, пошумел. Наконец выдавил:

— Меня в космос посылают, в общем…

— Да? Поздравляю! На шпагат получилось сесть?

— Да, Гриш, ты что! Я правду говорю. Правда в космос! Это вообще хрень какая-то… У меня же зрение…

Щуря слипающиеся глаза, я смотрел, как по телевизору идет концерт. Два субтильных накрашенных парня пели: «Давно мы до-о-ма не были…»

— Дэн, я поздравляю тебя, — сказал я. — Я лечу вместе с тобой.

— Тебя тоже?!

— Ага.

— Гриш! Ну как же так? Ну какой космос к чертовой бабушке? Мы космонавты, что ли?

— Что я тебе могу сказать? Им виднее… Ты слушай… — . Я вдруг засомневался. — Ты уж не решил ли Драпануть, а, друг мой сердечный?

В трубке тяжело вздохнули.

— Да какой там драпануть, — сказал Дэн. Голос у него был серьезный. — Что я, мудак, что ли? Раз сказали — значит, знают. Просто… Не представляю я…

— Да я тоже не представляю, — поддержал я его.

— Гриш… — Да?

— Гриш, давай, это… нажремся, что ли?

Я вспомнил о своем желании дернуть сегодня вечером пивка. Но силы, отведенные на этот день, давно закончились.

— Дэн, давай завтра. Сегодня я никак…

— Ну ладно… — Он посопел еще немного. — На работу завтра идем?

— Конечно. Надо повестки относить.

— Ладно, о'кей! Ну давай тогда, завтра все перетрем.

— Конечно! Давай, счастливо!..

Сотик упал на диван, я повалился вслед за ним. Трехсоттонный сон навалился на меня всей своей массой, и последнее, что я увидел, — это как в экране телевизора не современные юнцы, а сам Марк Наумович Бернес негромко поет в землянке: «Темная ночь… только ветер гудит в проводах… тускло звезды мерцают…»

4

— Гришка! Гришка, вставай! Семь часов уже! Ну Гришка! Опоздаешь!

Я проблеял что-то невнятное, хрюкнул в подушку и тут же снова уснул.

— Гришка!!

Мамочки, как же болела голова… Мамочки родные… Бам-м-м! Бам-м-м! Череп пополам-м-м!

— Гришка!!

— Мам, отстань…

— Ах ты, гаденыш! Я тебе дам маму!

Не трогайте меня. Не двигайте меня. Не делайте мне больно…

Больно не было, но вдруг стало как-то душно. Чего-то не хватало. И еще… еще…

— А-а-а-а!! — С ревом я сорвал с лица подушку, потому что понял, что задыхаюсь и умру через секунду. — Убью!

— Это я тебя убью! — орала Маринка, нависая надо мной копной рыжих волос. — Вставай, засранец! Тебе в военкомат через час!

Я сел. Процесс мышления был мне сейчас недоступен, я пытался так нырнуть в сознании, чтобы спрятаться от ударов молотком по глазам и черепу.

— Пей! Быстро! — Маринка сунула мне стакан. Я замахнул. Тело вздрогнуло.

— Тебе домой надо? — спросила Маринка. Я кивнул.

— Сейчас такси вызову, поедешь на такси. Адрес свой помнишь?

— Помню, — простонал я.

— Умничка.

Маринка… Что здесь делает Маринка? Или точнее, что здесь делаю я?

Я посмотрел вниз — и тело вздрогнуло еще раз. По присутствию мыслей в голове я осознал, что меня более-менее отпустило. В сознание начали стучаться воспоминания, я стал быстрей прокручивать их, чтобы добраться до самого важного: приехали на работу, бухгалтерия, отдали повестки… Потом всем сообщили, что фирма устраивает праздник, — все-таки половина работников уходит в армию… Потом сидели в кабинете второй группы, пили вино… Потом приехала машина с продуктами — стали жарить шашлыки, пили водку… Потом танцевали… Потом решили дернуть в какой-нибудь клуб, но кто-то сказал, что клубы больше по ночам не работают, решили остаться в офисе. Потом снова приехала машина с продуктами… Быстрей-быстрей! Я старался вспомнить то, самое главное. Водка, танцы, водка, танцы… Вот! Вот оно! Мы с Маринкой в пустом кабинете главного инженера — целуемся взасос, Ма

ринка хохочет как сумасшедшая, я не хохочу, я пру как танк, прижимаю ее к столу…

Подняв голову-гирю, я увидел, как Маринка раскладывает на кровати мою одежду, — все чисто, только что не поглажено. Вдруг замечаю, что на ней надето воздушное, колеблющееся, полупрозрачное нечто — и боль в голове вдруг на пять секунд выключается совсем, но потом включается снова.

— В ванну, быстро! — скомандовала Маринка, и я беспрекословно подчинился…

На прощание она сунула мне в карман брюк упаковку жвачки. Застегнула пуговицу на рубашке. Я тупо молчал.

— Побегай! — прошептала она. Разлепив пересохшие губы, я прохрипел:

— Марин… ты… прости меня…

— Заткнись, дубина! — сказала Маринка зло. Но в ее глазах я не увидел злобы. Плотно сжав губы, я осторожно поцеловал ее.

— Прощай! — прошептал я.

Ее пальчики проскользили по моей щеке и через мгновение потеряли меня.

Дома была тишина. Собрав требуемые кружку, ложку и полотенце, я из широкого горла выдул полбанки малосольного рассола. Мокрые огурцы лезли в лицо, и я отодвигал их носом. Рассол заструился по жилам — зомби начал превращаться в человека. Утерев подбородок, я обошел нашу квартиру.

Катька с Тохой спали в своей комнате, там, где раньше обитал я. Теперь там стояла кроватка, пристенные полочки ломились от разноцветных игрушек, а под потолком висел огромный воздушный шарик с курчавой ленточкой. Я осторожно притворил туда дверь.

В теперешней гостиной негде пройти — груда моих вещей со съемной квартиры занимала целый угол. Другой угол занимала груда вчерашних покупок.

В маминой комнате как всегда было ясно, тихо и чисто. Я присел на застеленную кровать, огляделся.

Стол со старой швейной машинкой. Белая скатерть с красной каемкой. Комод — огромный лакированный комод с огромными скрипучими ящиками. Наша общая фотография в серебряной рамке — отец, мы с Катькой и мама. Только Тохи еще не было. Фотография Тохи стояла рядом — ему там, наверное, и месяца не исполнилось. Все как обычно, все как всегда. Вот только я уезжаю черт знает куда…

Услышав шум, я увидел Катьку. Протирая заспанные глаза, она подошла ко мне.

— Ты откуда такой? — тихо сказала она.

— Я уезжаю, — сказал я.

— Завтракать будешь?

— Нет, уже времени нет…

Катька подошла ближе, я обнял ее, почувствовав щекой тепло ее живота. Ее пальцы залезли мне в волосы.

— Возвращайся скорей, — прошептала она.

— Я постараюсь.

Осторожно поднявшись, я увидел, что Катька плачет.

— Ты что это, сестрица?

Она обняла меня, слезинки скатились по моей шее.

— Ты смотри, — сказал я, — когда мама приедет — не вздумай плакать, усекла?

— Угу.

— Потом как-нибудь поплачете, вечерком. А как приедет, говори, что все хорошо, и держись бодро. Ясно?

— Ясно, не маленькая. — Катька шмыгнула носом. — Ты позвонил ей вчера?

— Да. Сказал, что пока в Москву отсылают, а дальше еще неизвестно…

Катька вздохнула.

— Деньги я на холодильнике оставил, — сказал я. — Там много еще, вам хватит, если что… На отпуск копил, хотел сгонять куда-нибудь подальше. Ну, теперь за бесплатно сгоняю…

Поцеловав мирно спящего Тоху, я запрыгнул в кроссовки и подхватил сумку. Обнялся еще раз с сеет

рой — и ступеньки подъезда заскакали передо мной чехардой, провожая прямо к такси, ждавшему меня во дворе.

Солнце бросало лучи на асфальтовую дорожку перед военкоматом. Из такси я выскочил ровно в 8.00 и как раз попал на построение. Перед воротами стояла толпа: вперемежку мужики и женщины. Кто-то плакал, кто-то целовался. Парни обнимали девчонок. Военный по бумажке выкрикивал фамилии:

— Деветьяров!

Один из мужиков крепко поцеловал в губы красивую женщину лет тридцати пяти и прошел на дорожку к уже стоявшей шеренге.

— Ершов!

Молодой пацан, стоявший одиноко в стороне и слушавший плеер, выдернул наушники и встал вслед за мужиком. Я оглядел толпу, надеясь заметить кого-нибудь знакомого, но все лица видел впервые. Дэну повестку дали на 10.00, и он успевал еще замечательно выспаться. Тем более что он-то стопудово вчера спал у себя дома, вместе со своей девчонкой, а не зависал в квартире внезапно случившейся любви, как я… Я опять подумал о Маринке и опять испытал не очень приятное чувство. Как же меня угораздило! Переспал с девчонкой — и адью! Прощайте на два года! Черт, я и адреса-то ее не знаю, если письма писать. Только телефон и остался в сотике. Сотик, несмотря на предупреждение бумажки с ценными указаниями, я взял с собой и решил хранить его до последней возможности.

— Ивашов! — крикнул военный. И я вдруг признал в нем того самого чернявого капитана, который цеплялся ко мне на комиссии.

Я встал в шеренгу.

— Игнатов!..

Человек сорок нас набралось. Состав действительно был разношерстный — от двадцатилетних парней до мужиков лет сорока пяти, а может, даже и старше. Долго ждать не пришлось: собрали у нас документы под подпись, причалил к воротам старый «пазик», — и так же по списку мы в него загрузились. Мимо окна проплыли женщины, махающие руками, седой дед, молча глядевший нам вслед, — и мы покатили куда-то в сторону юго-западного района.

Вчера мы узнали, что из наших парней в космос полетим мы с Дэном, Санча (который в связи с этим находился в каком-то буйном состоянии и походил на сумасшедшего) и Серега из техотдела. По идее мы должны были об этом молчать в тряпочку, но терпеть не хватало сил: сначала раскололся Санча, а потом и мы с Дэном. Андрюху и Костика тоже забривали, но про космос им никто ничего не говорил. Узнав про нас, они жутко обиделись. А что мы могли им сказать? Мы сами ни фига не понимали. Решили выпить. Андрюха на своей «Ауди» укатил в город и вернулся оттуда через полчаса с воплем:

— Водки нет в магазинах!

Мы не поверили. Он продолжал орать:

— Я отвечаю! Нигде нет! Спиртного не продают! — И достал из сумки три бутылки вина, которые стащил из дома.

Пили вино и базарили. Пытались понять, почему меня взяли, Санчу взяли, Серегу, Дэна, а их — нет. Но никто не мог придумать ничего толкового. По здоровью все были примерно одинаковые, да и медкомиссия-то была так себе, ничего серьезного не проверяли.

Только успели позвать девчонок — как закончилось Андрюхино вино. Но буквально тут же подъехала машина с продуктами для праздника. И с водкой. На наш вопрос, где взяли водку, Светка-секретарша сказала, что сам гендиректор ее доставал. Все вывалились на улицу, стали жарить шашлыки во дворе, пили уже водку…

И все было хорошо, и все было просто замечательно, и погода была классная, и девчонки были обалденные, и водка вкусная, и Костик очень красиво пел:

— Земля в иллюминаторе, Земля в иллюминаторе, Земля в иллюминаторе видна…

И все вместе мы орали:

— И снится нам не рокот космодрома-а-а! Не эта ледяная синева! А снится нам трава, трава у дома-а-а! Зеленая! Зеленая! Трава!..

— Пацан! Эй, пацан, просыпайся! Приехали!

Я разлепил глаза. Мужик, сидевший рядом, тряс меня за плечо. Автобус стоял, а у дверей уже кто-то опять орал фамилии по списку. Задолбали они проверять: что мы, из автобуса на ходу выпрыгивали?

Высадили нас перед одной из школ в юго-западном районе — это и был наш сборный пункт. В спортзале на последнем этаже уже стояли нары, из окна школьной раздевалки выдали нам форму, а в школьной столовке мы стали питаться по расписанию три раза в день. Спортзал скоро забили под завязку. Приехал грузовик с кроватями — и мы заставили нарами еще и актовый зал. Дэн тоже был здесь, но виделись мы нечасто: он попал в другой отряд.

Я думаю, не зря для сборного пункта была выбрана именно школа. Нас учили. Учили не только на школьном дворе: маршировать, делать повороты и ходить строем (вся школьная территория, кстати, была обнесена по периметру высоченным металлическим забором с колючей проволокой, а в воротах устроен контрольно-пропускной пункт). Нас с первого же дня стали учить в классах. Загоняли по тридцать человек, мы рассаживались, скрючившись, на стулья, и нам вдалбливали с многочисленными повторами все, что нам нужно знать, перед тем как отправиться на планету Ка-148.

— Истанты, которых вы все видели по телевизору, — говорил полковник Борис Моисеевич — наш главный преподаватель, не спеша прохаживаясь вдоль школьной доски, — это сплав двух рас. — Он шевелил густыми бровями и просвещал нас насчет пришельцев. — В их солнечной системе, где всего шестнадцать планет, две планеты были обитаемы. На одной зародилась цивилизация истантов, на другой — сйерков. Несколько тысячелетий назад они вступили в контакт и объединились. В дальнейшем заселили еще одну планету своей системы. Результирующая раса носит название истантов — это вертикальная трубчатая полость высотой примерно два с половиной метра желто-синего цвета с хоботами в количестве от семи до двадцати трех штук, растущими в нижней части полости…

— Хоботами? Как у слонов, что ли? — спросил Гэндальф — пацан лет двадцати пяти. Вообще, его звали Андреем, но он притащил с собой «Властелина Колец», которого умудрялся читать по вечерам. Кто-то окрестил его Гэндальфом, — и про настоящее имя больше никто не вспоминал.

— Да, — спокойно отвечал ему Борис Моисеевич, — строение отростков действительно чем-то напоминает строение хоботов у земных слонов…

— Слушайте, так, может, наши слоны — это предки инопланетян? — поразился Гэндальф.

— И инопланетяне прилетели их спасать! — подхватил Константин — мужик с бакенбардами. Ему было сорок лет, и он работал завсценой в одном из наших театров. — Мы улетим, а они в это время всех наших слонов и умыкнут! Прощай, цирк!

— Родство земных слонов с инопланетянами на данный момент не установлено, — заметил Борис Моисеевич и продолжал: — Представителей первоначальных рас истантов и сйерков на данный момент не осталось, однако примерно каждый двадцатитысячный родившийся истант является чистокровным сйерком. Вид сйерков заметно отличается от истантов — это вертикальная полость чистого голубого цвета, высотой около четырех метров. Щупальца у них более мелкие, и их намного больше. Сйерки воспринимают себя как отдельную расу, а истантов рассматривают в качестве симбиозного спутника. Никаких конфликтов между собой у них нет, и можно считать их единой расой для Удобства…

— Товарищ полковник! — спросил Константин. — как они размножаются?

Весь класс тут же оживленно зашевелился, крайне заинтересованный этим вопросом.

— Процесс размножения внешне близок к нашему — соитие двух особей и в дальнейшем вынашивание плода одним из партнеров… Но боюсь, что это только внешнее сходство…

— Это что же получается, — возмущенно заметил лысый мужик, Геннадий, мой сосед по нарам. — Значит, возможен половой контакт между человеком и ис-тантом?

При этих словах класс вздрогнул. Все взоры обратились на Бориса Моисеевича.

— Теоретически, вероятно, это возможно, — задумчиво проговорил он. — Но…

Все зашумели, заголосили.

— Тихо! Тихо! — скомандовал Борис Моисеевич. — Желающие, конечно, могут попытаться осуществить контакт… — Все опять заголосили. — Но! — продолжил полковник. — Хочу вас предупредить. И вот это вы, пожалуйста, запомните хорошенько. В соответствии с договоренностями, заключенными между нашими цивилизациями, истанты имеют право защищать свою жизнь, и при угрозе со стороны представителей человеческой расы у них есть право защищаться… Вплоть до уничтожения объекта угрозы…

Все в кабинете опешили. Ого, подумал я, хорошенькое дельце!

— Как же так? — непонимающе спросил Димка Ершов. — Как же узнаешь, что хорошо ему, что плохо? Ты, может, в носу поковыряешься, а он — бах! — из лазера шмальнет, потому что решит, ты угрожаешь ему… Не, я так не согласен.

— А я объясню, — ни на секунду не потеряв уверенности, сказал полковник. — Хочу, чтобы вы знали: Российская Федерация совершает на данный момент беспрецедентную по своему значению и масштабам акцию. Мы отсылаем в космос один миллион семьсот шестьдесят две тысячи человек…

— Сколько?! — заорал я — и одновременно со мной остальные.

— Один миллион семьсот шестьдесят две тысячи, — отчетливо повторил Борис Моисеевич. — Соединенные Штаты отсылают двести пятьдесят человек спецназа, Европейский союз готовит объединенную группировку в две тысячи человек. Многие страны вообще отказались от предоставления людских ресурсов. Китай не высылает ни одного солдата! Разве что Индия собирается организовать мобилизацию в несколько десятков тысяч… Я повторяю, Россия идет на беспрецедентный шаг. — Он замолчал, мерно шагал от окна к двери и обратно. Было видно, что все, что он сейчас говорит, имеет для него самого очень большое значение. — Что случилось? — продолжил он. — А случилось то, что мы вдруг вступили в контакт с силой, превосходящей нас даже не на порядок, а просто несоизмеримой с нами по своим возможностям. И встал вопрос: а как взаимодействовать с такой силой? На каких принципах? Пропасть между нами настолько велика, что любое сотрудничество — всегда предполагающее обмен друг с другом — практически не осуществимо. Мы не можем строить никаких стратегических планов в отношении их, потому что любой наш план сталкивается с таким превосходством оппонента, что теряет всякий смысл… Представьте, что за шахматную доску сел шестилетний обычный ребенок, которому папа только что рассказал в общих чертах о правилах, и чемпион мира по шахматам. Что это будет за партия? Какой план может составить ребенок? Он может, конечно, попробовать играть, но всем ясно, что ситуацией будет полно и безраздельно владеть чемпион. Ребенок может вообще отказаться играть, но тогда останутся просто взрослый человек и просто маленький мальчик — и опять же превосходство ВзРослого будет подавляющим, даже вне игры…

Затаив дыхание, мы слушали его. Я чувствовал, что °н прав. Размышляя о пришельцах, я приходил к подоб-ному же мнению.

— Нам было сделано предложение — все вы его знаете, — продолжал полковник. — Нет никакого, я повторяю, никакого смысла анализировать — правда это или нет, обманывают нас или нет. Мы просто не в состоянии принять правильное решение в этой ситуации, исходя из расклада сил. Но стоит только признать силу противника, согласиться, что он победитель априори, как ситуация становится немного проще. В этом случае остается всего два варианта: да или нет. Верю или нет. Играю я с ним — или нет. А как определить, какой ответ правильный? Играть или не играть? И здесь тоже получается довольно просто. Есть две возможности: пришельцы злые — пришельцы добрые. В случае если мы отказываемся играть, нам грозит смерть при любом раскладе: нас или убивают злые пришельцы, или убивают Красные Зед, о которых нас предупреждали добрые пришельцы. В случае если мы соглашаемся играть, наши шансы уже намного лучше: если пришельцы злые, мы по-прежнему погибаем, но если пришельцы добрые, то у нас есть шанс выжить. Я понятно излагаю?

— Да все, наверное, в покер играли, понятно! — сказал Константин.

— Замечательно, — кивнул Борис Моисеевич. — Я думаю, что согласиться играть — это очень правильное решение. Опыт общения с чемпионом мира по шахматам выпадает далеко не каждому ребенку, и у нас есть шанс многому научиться… Так вот! Возвращаясь к сексу с истантами… Мы доверились оппоненту — и играем практически по его правилам. Мы согласились, что они имеют право защищать свою жизнь и имеют право уничтожить человека, который угрожает их жизни. Но помните, что мы выбрали играть. Мы выбрали лучшие шансы. Мы действуем в расчете на то, что сможем выжить. Мы доверяемся истантам. Доверяемся, что они различат ковыряние в носу от угрозы жизни, различат, где ошибка, а где — провокация. У нас нет выбора. Мы выбрали доверять.

— Товарищ полковник, а почему ж другие не выбрали? Другие страны? — спросил Геннадий. — Мы одни, что ли, такие умные?

— А мы жертвенники, — просто ответил Борис Моисеевич. — Мы готовы жертвовать собой. Тебе президент сказал воевать с инопланетянами — ты воюешь. Да еще считаешь, что идешь на правое дело. Между прочим, ты абсолютно правильно так считаешь. Удача России в том, — сказал он и грустно усмехнулся, — что жертвуя собой, она почему-то всегда оказывается правой… Какой американец полетит в космос? Они что. идиоты? Рисковать огромной частью боеспособного населения страны ради тех шансов, что я вам озвучил? Нет, у них кишка тонка. Тут игра идет ва-банк, а когда на кону собственная жизнь, то очень легко принять неправильное решение.

— А как другие страны относятся к решению России? — спросил я.

— По-разному, — ответил полковник. — Официально почти все признают за нами такое право, в кулуарах — называют идиотами. Впрочем, некоторые государства горячо нас поддерживают — Африка, несколько стран Латинской Америки. Поддерживают, но сами войск посылать не хотят.

— А если столько народу в космос улетит, — сказал Димка Ершов, — на нас ведь напасть могут, те же америкосы.

— А вот для этого и введено в стране военное положение и объявлена общая мобилизация. Не бойся, Ершов, на земле мы выстоим, главное, чтобы вы в космосе справились. Мы посылаем такие огромные силы не просто так. Нам грозит гибель. Всем нам. Была планета Земля — не будет планеты Земля. Мы идем защищать не только Россию, но и всю цивилизацию.

Еще за эти три дня нам показали много фильмов, и все не по одному разу. Под конец уже голова пухла. В холле на первом этаже школы поставили здоровый плазменный экран и устроили что-то вроде домашнего кинотеатра. В фильмах тоже рассказывали об иносах, причем не только об истантах, но и о других расах. В сопротивлении Красным Зед принимало участие еще четыре вида пришельцев, и про каждый из них показывали небольшой обучающий фильм.

Дишты. Это были просто уроды. Самые настоящие. Когда их показывали, тело начинало чесаться и хотелось сплюнуть. Люди-таксы, хорьки, земляные крысы — черт знает, на что они походили. На вид действительно типа огромной таксы или хорька, но при этом почти человеческие глаза — и от этого просто выворачивало. У них были свои города — низкие, полузаглубленные в землю. Дишты жили там в страшной грязи, дерьмо вперемешку с грязью — им было по фиг. Они ползали там, прорывая ходы и что-то строя.

Кэссы. Тоже уроды. Основную часть их тела занимали глаза — два больших блюдца. Если смотреть издали — сидит такой мопсик, преданно моргает. Но когда их показали поближе, стало видно, что глаза на вид студенистые, словно сырое яйцо на сковородке. Тело шерстяное, маленькое, какое-то бесформенное. И представить только — эти уроды были настолько разумны, что даже имели собственные космические корабли, простые, примитивные, однако превосходящие земные по дальности полета. Мало того, кэссы занимали очень много планет по целому сектору галактики, и никто не знал, то ли они расселились по ним, то ли зародились в нескольких местах сразу. Последнее было очень уж маловероятно, но так же маловероятна была теория миграции, если исходить из масштаба заселенного ими пространства.

Ауаника. Вот это была самая замечательная раса. И на людей походили, и жили в светлых селениях. Гэндальф как увидел их, вообще офигел. Сказал, что это эльфы и он постарается к ним эмигрировать. Никаких кораблей они не имели, жили тихо-мирно на одной своей планете. Воевать они не умели и не соглашались, но зато согласились быть врачами — это вроде как у них получалось. Сложно их описать. Вроде да, издали похожи на людей: голова, руки, ноги, но… То ли шея слишком толстая и как-то сзади, то ли тело какое-то уж слишком ровное, без всяких выпуклостей и впадин. Увидев его, сразу понимаешь: чужой! — только потом уж замечаешь, что чем-то на тебя похож.

И последняя раса — А-рэй. Это уж вообще черт знает что. Даже не раса — особь. Фантом. Призрак. Эманация. Как сказали — «материализация вероятности». Не живое существо, а принцип, механизм существования материи. Но разумный. Истанты общались с ним на волновом уровне. А-рэй обитал в конкретной системе, причем не мог никуда оттуда деться, потому что был порождением самой этой системы, ее гравитационных, магнитных и прочих полей. Он был особенностью данного пространства, не имел четких границ и постепенно прекращал свое существование по мере отдаления от звезды. Он тоже мог погибнуть, если бы Красные Зед стали хозяйничать в окрестностях его солнца, нарушать гравитационные поля и строить свои планеты. Как нам сказали, А-рэй будет помогать корректировать вероятности событий. И, кстати, загадка отбора, кто летит в космос, а кто нет, касалась непосредственно этого «существа».

Во время одного из учебных занятий бывший завсцены Константин так и спросил: чем мы таким провинились, что в космос закидывают именно нас, а прочих, не менее здоровых, отбраковали.

— Рассказываю, — начал Борис Моисеевич. — А-рэю истанты передали «список» всех жителей планеты Земля…

— Это как так? — брякнул Константин, опешив.

— Я же говорил, что их уровень несоизмерим с нашим. Да, у них есть информация о каждом из нас, причем лучше даже не задумываться, насколько подробная. Эти данные они передали А-рэй. И он — или оно — выдал предпочтительные оценки по каждому человеку: насколько его участие в предстоящей боевой операции будет полезно и эффективно. Чтобы не запутаться, мы Попросили свести этот своеобразный «коэффициент полезности» к простому виду — от нуля до единицы с тjчностью до двадцати знаков после запятой. После этого мы убрали из списка всех женщин, детей и стари

ков, хотя у некоторых из них и был довольно высокий коэффициент. Оставили только мужчин, а из них взяли тех, у кого значение примерно 0,4 и больше, чтобы набрать как раз около двух миллионов. Вот и все.

— Получается, — сказал я, — что вся медкомиссия — это фарс? Про каждого заранее было известно, летит он или нет, и все эти окулисты, невропатологи и дермавенерологи просто дурака валяли?

— Да нет, почему же, — не согласился полковник. — Сифилитиков мы отбраковывали, несмотря на коэффициент, сумасшедших тоже посылали куда надо. Да и тех, кто будет на земле служить, надо было проверить.

Вот в чем было дело! Вот почему Костика и Андрюху не взяли в космос. У них был низкий коэффициент полезности. Как просто. И как обидно! Какой-то фантом решает твою судьбу — и ты ничего не можешь сделать! Хотя, с другой стороны, может, им и повезло…

Пересекшись с Дэном в сортире, мы обсудили эту новость.

— Ну а что, правильно, — сказал невозмутимо Дэн. — Фиг ли… Как мы узнаем, кто из нас лучший, по каким параметрам? А там эта гравитационная штука пораскинула мозгами, учла все возможные факторы — и выдала результат. Это же судьба, Гриш. Знаешь как бывает: живет человек, допустим, спортом занимается, водки не пьет, а ему — бах! — кирпич по голове. И помер. А вроде должен был прожить намного дольше, чем все остальные. Никогда не угадаешь, как лучше. И что лучше. Вот смотри: Андрюху у нас не взяли, а ведь он в армии служил, мало того, даже в горячих точках побывал, вроде как должен пригодиться в войне, — но нет, не подошел. Тут не просто показатели учитываются, а именно то, как твоя судьба сложится. Мне так кажется. И этот А-рэй, похоже, умеет такие вещи просчитывать… — Он задумался. — Знаешь, а ведь это клевая штука! Это же что-то вроде предсказателя судьбы. Причем реального. Понимаешь? Ты можешь спросить ее что-нибудь, и она ответит. И ответит не просто так, это будет действительно точный ответ, раз она сама воплощает в себе этот принцип вероятности…

— Все лотереи наши! — сообразил я. Мы поржали.

— Блин, точно! — Дэн воодушевился. — Что попало можно делать! В любой тотализатор играй не хочу! Е-мое! Слушай, давай, если случай представится, смотаемся к этому А-рэю? А? Или попросим, чтоб нас на экскурсию свозили. А сами ему пару вопросиков! И все! Старость обеспечена!

5

13 июля сообщили, что завтра нас отправляют в Москву. Я чертовски обрадовался этой новости. Признаться, порядком осточертело спать на нарах, стоять в очереди утром и вечером в школьную уборную, мерить шагами дорожки вокруг школы да смотреть по телевизору про всяких уродов. Солдатская одежда тоже не пришлась мне по душе, и я предпочел бы свои старые джинсы. В целом организация нашего существования была поставлена просто замечательно. Пацаны, которые служили в армии, говорили, что у нас просто дендрарий, пансионат целочек-припевочек. Мужики постарше на это только хмыкали. Никакой дедовщиной и не пахло. Во-первых, контингент был не подходящий для дедовщины, а во-вторых, все чувствовали, что время сейчас не то. Ты не просто по призыву ушел, тебя забрали на войну, а тут не до шуток.

Цацкались с нами как минимум младшие лейтенанты да прапорщики, старшин и сержантов я в глаза не видел. Похоже, что на тех, кого отправляли в космос, были кинуты все силы. Свободное время отсутствовало напрочь. С утра до вечера мы постоянно чем-то занимались. Помимо обучения, успели сделать ремонт чуть не в половине школы — покрасили стены, побелили потолки, так что детишки будут не в обиде, что их родную альма-матер отдавали на съедение военным. Вдобавок

школьные уборные сверкали теперь чуть не зеркальным блеском.

Несколько раз сдавали мы анализы, а в один из дней всем нам откатали отпечатки пальцев.

По вечерам показывали по плазменному телевизору и новости, и концерты в поддержку. Вообще, пропаганда развернулась быстро и мощно. Все политики как один говорили о сплоченности нации, бизнесмены предлагали деньги и производственные мощности на нужды армии, артисты пели старые военные песни. Часть известных людей тоже попала под мобилизацию, и, похоже, в космос должны были лететь и несколько знаменитостей. Некоторые артисты собирались отправиться с нами в качестве агитбригады, чтобы поддерживать доблестных воинов вдали от родины концертами и выступлениями. В целом страна, судя по новостям, чувствовала себя бодро и оптимистично. Как обстояли дела на самом деле — никто не знал. Контакта с родными у нас не было, ссылаясь на то, что мы еще не подписали документ о неразглашении всей той информации, что нам здесь дали. Но пообещали, что перед отправкой и документ мы все подпишем, и родным дадут позвонить. Свой сотик я хранил за батареей в подвале школы и пользоваться им пока не решался.

Я заметил, что эти три дня здорово повлияли на мое мироощущение. Слова об отправке в космос не казались бредом, инопланетяне не воспринимались как персонажи фантастического фильма. Хотелось с честью выдержать все испытания, остановить Красных Зед и вернуться домой здоровым и невредимым. Да и все мужики и ребята из нашего отряда изменились: всерьез обсуждали пришельцев, строили догадки, как будет организована атака на Зед, размышляли, как пойдут дела здесь, на Земле…

Вечером тринадцатого всех повели на общее построение во дворе школы. Перед отправкой в Москву приехал с проверкой важный полковник. Мы подтянули ремни, оправили заранее вычищенную одежду и двинулись по лестнице.

— Рядовой Ивашов! — окликнули меня на первом этаже. Я выскочил из отряда и подошел к лейтенанту — одному из наших наставников.

— Рядовой Ивашов… — начал было я, но лейтенант оборвал меня, махнув рукой. — За мной! — скомандовал он и понесся по этажу, я — за ним. Добежали до кабинета директора. Дверь открылась сама, вышел майор Третьяков Виктор Александрович — командир нашей школы и хозяин всего ее содержимого с потрохами, включая и меня. С ним был мужик в штатском — лысенький человечек в простеньком пиджачке. Лейтенант отсалютовал, я вытянулся соляным столбом. Не обращая на мою выправку никакого внимания, майор обратился к гражданскому:

— Забирайте, Владимир Алексеевич.

Гражданский сильно походил на Ленина. Полированный лоб вздувался у него мегаинтеллектуальным бугром.

Ленин повернулся ко мне и сказал:

— Пойдемте побеседуем, молодой человек. — И быстро-быстро зашагал. Я отсалютовал начальникам и побежал за ним. С родными что-то случилось? Или сотик мой нашли за батареей? В голову лезла всякая хрень.

Вышли из школы и направились в школьный палисадник, где на грядках среди берез сохли цветы и прочие жертвы неудачных экспериментов юннатов. Торопливо идя за гражданским, я краем глаза видел, как все наши выстраиваются на школьной площадке.

— Присаживайтесь, — пригласил меня Ленин на шаткую скамейку.

Я сел и, поскольку он был в гражданском, не стал комплексовать и расстегнул душную гимнастерку. Прохладный вечерний воздух сразу забрался внутрь, я облегченно вздохнул. С таким же удовольствием я бы сейчас скинул ботинки, но на это, разумеется, не решился. Ленин молча шагал взад-вперед по дорожке. Я понимал, что уж если человек решил поговорить со мной, то

рано или поздно это сделает, и поэтому тоже молчал. Пользуясь минутой безделья, я с блаженством вдыхал аромат безмятежности…

— Ну, как тебе здесь? — спросил Ленин.

— Да ничего, нормально.

— Построение ты пропустишь, уж извини.

— Да ничего, — лениво махнул я рукой и тут же осекся. Но Ленин не обратил на мои вольности внимания.

— Там сейчас проформа, — сказал он, указав на площадку, — а нам с тобой о деле надо поговорить.

Он опять принялся шагать взад-вперед. Через пять минут меня начинало подмывать спросить его: что тебе надо, дорогой человек? Но я благоразумно прихлопнул себе рот. С площадки грянуло: «Здав-жел-тов-полков-ник!!!» — и рассеялось эхом над микрорайоном.

— Хорошо! — вдруг сказал Ленин и резко ко мне развернулся. — Меня зовут Владимир Алексеевич Резвых. Я полковник ФСБ, работаю в Москве, 39 лет, женат, двое детей…

— Круто, — успел промямлить я, как он достал из внутреннего кармана пиджака сложенную бумагу и протянул мне.

— Читай! — сказал он.

Я взял бумагу и развернул. Это был длинный кусок факса, оборванный сверху и снизу. С левой стороны листа на всю длину шел столбец с именами, с правой стороны — цифры.

— Что читать-то? — не понял я.

— Читай! — требовательно повторил он. Я вгляделся в нечеткие буквы факса. Иванычев Михаил Петрович. Иванычев Михаил Федорович.

Иванычев Петр Алексеевич… — и дальше вниз туча имен.

Бредятина какая-то… Будто телефонный справочник. Справа цифры столбиком: 0,09348 0,38116, 0,13087, 0,29245… - и то же до конца факса — все цифры и цифры. Но не телефоны.

Я поднял глаза на полковника. Он стоял прямо передо мной, сложив руки за спиной. Гипнотизировал.

Ладно, посмотрим, что это за хрень. С обратной стороны бумаги ничего написано не было, и я продолжил читать список.

Ивашкевич Юрий Никитич.

Ивашкевич Юрий Степанович.

Так, а где же я? Ну-ка, ну-ка…

Ивашов Вячеслав Константинович… Еще ниже…

Ивашов Григорий Антонович.

Ивашов Григорий Аркадьевич.

Еще один Ивашов Григорий Аркадьевич.

Ивашов Григорий Арсенович… — О! А вот и я! Единственный и неповторимый.

Обрадованный, я снова посмотрел на фээсбэшника. Он ждал.

Так! Еще остаются цифры. Цифры, цифры…

Будь я проклят! Это же коэффициент полезности! Мама родная! Вот так номер! Правда, точность тут была не двадцать знаков после запятой, а всего пять. Но, судя по всему, это была выборка. Возможно, выборка на наш город. Уж в масштабах России должен был существовать еще хотя бы один Ивашов Григорий Арсенович, а в списке я был один! Да и в целом маловато в списке повторов. Значит, точно выборка на город. Факс, где прописано, кто на что годен. По таким спискам они людей и сортировали. М-да… Я было задумался, но тут же спохватился. Так, а у меня-то какой коэффициентик? Надо быстрей глянуть, пока полковник бумажку не отобрал. За такую бумажку, попади она в нужные руки, и голову оторвать могут… Фамилии и цифры были на разных сторонах бумаги, и я на коленке согнул листок прямо под своей фамилией. Так… «1,00000» Что это за фигня?

Я согнул факс еще и над своей фамилией, но все было точно. «1,00000».

— Единица! — пробормотал я. У меня «единица». Максимум! Как так? Это что же получается… Новая мысль поразила меня, и я развернул факс на всю длину.

Это что же такое? Мысли мои застопорились. Я потер лоб, но это не помогло.

— Что же это получается? — прошептал я в недоумении.

— Это получается, — подал голос полковник. — Что материализация математического принципа вероятностей, более того, — он поднял палец, подчеркивая важность того, что он сейчас скажет, — материализация разумная признала тебя не просто полезным и нужным для привлечения в силы защиты от Красных Зед, а абсолютно необходимым для этого. Абсолютно. По сравнению с остальными ты просто вне конкуренции.

— Что же мне делать? — тупо спросил я.

Он внимательно изучал меня, буравил проницательными глазками и покачивался с пятки на носок.

— Получается, — сказал я, — что в этом списке я торчу, как забинтованный палец на площади.

Мне хотелось, чтобы он мне ответил, разъяснил ситуацию, но проклятый фээсбэшник молчал. Я стал думать. «Абсолютно необходим для защиты от Красных Зед». Как это так? Этого не может быть! В масштабах задуманного противостояния я был не просто песчинкой — я был микроном, молекулой. С каких это пор молекулы управляют миром?

— Слушайте, Владимир Алексеич, так ведь это опечатка!

— Нет, — ответил он.

— Да что нет! — возмутился я. — Конечно, опечатка! Столько народу надо было обработать! У них там где-то переклинило — и единица выскочила. Может, у меня вообще нули во всех разрядах — вот машину и замкнуло…

— Их уровень не допускает таких ошибок, это тебе не компьютеры и не «слепой десятипальцевый метод набора», как у нас.

Черт возьми! Тогда я ничего не понимаю!

— Ну так скажите мне наконец, что это значит! — бросил я полковнику. — Что жилы тянуть? Единица! Я что, должен всех Красных Зед убить?

— Да мы и сами не очень представляем, что это значит, — просто ответил он.

Внезапно повернувшись, он сел на лавочку рядом со мной.

— Представь, — начал он. — Мы получаем списки коэффициента на всех жителей страны. Начинаем их обрабатывать. Среднее значение, для твоего сведения, — 0,26997. Сначала никто и внимания не обратил. Но потом замечаем — что это за единица у нас скачет! Все нули, нули, а тут — единица. Удивительно! — Он искренне пожал плечами. Потер гладковыбритую щеку.

Я подумал, что теперь мне легкая жизнь не светит. Теперь мне с моей «единицей» быть под лупой, это точно. ФСБ зацепила на крючок, и теперь я прозрачен, аки младенец перед господом.

— Сколько нас вышло таких? — спросил я. — На каждый город по одному герою? Или в Москве человек пять? А в Питере двое-трое?

Полковник поджал губы, помолчал и негромко промолвил:

— Ты один.

Несколько секунд я смотрел на него, а потом вскочил и нервно огляделся по сторонам. Кругом было тихо, спокойно. Заметно стемнело. Было слышно, как за металлическим забором галдят о чем-то ребятишки. Тонкие верхушки берез медленно шелестели под вечерним ветром.

Фээсбэшник тихо сидел на скамейке, поджав ноги. Полные ладони обхватывали край лавочки. Взгляд это

го разумного и спокойного человека был внимателен и спокоен. Внутри меня все дрожало.

— Ну, — промолвил он. — Ты сядь. Сядь! — повторил он чуть жестче.

Я сел обратно, но успокоиться не мог.

— Что вы хотите со мной сделать? — проговорил я сквозь зубы. Язык плохо слушался, и я боялся выдать бившую меня дрожь.

— Ничего. — Он пожал плечами.

— Как это так?

— Да вот так! — Он округлил глаза. — Что с тобой прикажешь делать? Убить тебя? Запретить лететь тебе в космос? А если и вправду от тебя зависит судьба всей операции? Контролировать тебя? А если мы тебе как-то помешаем и опять же — провалим всю операцию? Что мы можем с тобой сделать?

— А в других странах? — спросил я. — Там есть такие?

Он поднял вверх указательный палец.

— А вот это, Григорий Арсенович, один из самых интересных вопросов! — проникновенно сказал он. — Пока что наличие еще кого-либо с таким коэффициентом нами не выявлено. Мы работаем в этом направлении. Списки приходили в каждую страну лично главе государства. В случае спорных и неопределенных по статусу территорий список высылался главе ООН.

Да, подумал я, инопланетяне работали идеально.

— Нам удалось, — не без некоторого самодовольства продолжал Владимир Алексеич, — заполучить списки нескольких стран. Однако с самыми интересными для нас государствами еще предстоит серьезно поработать… Впрочем, нужно будет собрать полную информацию обо всех жителях планеты, так что работа еще предстоит немаленькая… Единица могла выскочить в любом месте. Или же выясним, что ты один у нас такой на всей Земле.

— Понятно, — кивнул я обреченно. Попинав ботинком камешки на дорожке, я спросил: — А зачем вы, собственно, рассказали мне все это?

— Это была моя инициатива, — ответил он. — Данных мало, что делать — ясности нет. Нам позарез нужна информация. Вот я и пришел поговорить с тобой лично.

— Ну и как? — хмыкнул я. — Прибавилось данных?

— Ну безусловно! — горячо подтвердил он. — Безусловно прибавилось!

— Так ведь я вам ничего и не сказал! Только ох да ах!

— Мы с тобой уже двадцать минут разговариваем и успели много чего друг другу наговорить…

Мне пришла в голову занятная мысль.

— Знаете, — весело сказал я, — вы, наверное, применили ко мне принцип такой же, как к инопланетянам. Существует Нечто. Это Нечто имеет подавляющее превосходство. Поскольку трепыхаться все равно бессмысленно, и что делать — неизвестно, то оптимальным вариантом оказывается довериться этому Нечто. Вдобавок и информацию можно собрать.

— А ты не дурак, — заметил Владимир Алексеич.

— М-да… — протянул я. — Только информации вы от меня никакой не дождетесь, потому что я сам не понимаю, что вся эта фигня значит.

— Как тебе сказать, — промолвил полковник. — Бывает так, что и чемпион мира по шахматам не знает, что он чемпион. Но всего лишь потому, что пока не принял участие в чемпионате мира.

Тут мне стало даже немного приятно. Вот ведь! Я был единственный на всю страну! А глядишь, и на весь мир! Желание славы, желание стать исключительным и неповторимым, признание людьми — это вещи очень сильные, живут они в каждом мужчине. Только бы голову не потерять. Впрочем, еще неизвестно, кто я: чемпион мира или катастрофическая ошибка…

— А какой самый большой показатель коэффициента, кроме меня? — спросил я.

— Около шести десятых, — быстро ответил Владимир Алексеич. — Да, всего лишь шесть десятых… И это очень понятный коэффициент, потому что польза от конкретного землянина в космической войне, сам понимаешь, не может быть высокой. Среднее значение -

0,27 — довольно точно выражает эту пользу. Мы будем, каждый из нас, работать на подхвате, так сказать… Однако благодаря количеству людей мы внесем заметный вклад в операцию, и помощь наша весьма важна, весьма!

— Зато я буду просто сосредоточением ударной силы! Знаете, мне, наверное, дадут истребитель, — меня понесло, — ия как начну из лазера палить по этим ошметкам плазмы — мало не покажется! А потом я убью самого главного плазмача — и все, война закончится. Прямо как в «Звездных войнах»! А потом мне дадут две медали, нет, даже три! И я буду как Гагарин — мировая известность.

— Дай-то бог, — проговорил полковник. Он поднялся, я тоже встал. — Ну, — он протянул руку, — о разговоре нашем — никому! Ясно?

— Не маленький! А что, вы не будете на меня никаких устройств вешать? Маячков слежения? Может, вживить что-нибудь под кожу? Где он, наш герой, что с ним…

— Обойдемся без этого. Я уже сказал, что как-либо контролировать тебя — опасно. Мы, конечно, будем за тобой приглядывать… так, в целом… Но боюсь, что там, — он указал на небо, — это будет невозможно. Но один человек сейчас всегда будет за тобой присматривать.

— Это кто же? — удивился я. — Вы сами, что ли?

— Нет. Ты сам! — Он ткнул мне в грудь. — Я рассказал тебе все это в том числе и для того, чтобы ты сам принимал в этом сознательное участие. Теперь ты знаешь ситуацию и сам будешь всегда за собой присматривать.

6

Мне не спалось. Положив руки под голову, я пялился в темноту спортзала, блуждая взором между проступающими в сумраке стойками нар. В распахнутые большие окна залетал тихий шум ночного города: то от вокзала донесется гудок поезда, то машина проедет где-то, то весь город словно вздохнет, как огромное живое существо. Правду сказать, вокруг меня сейчас сопела, кряхтела, а иногда даже стонала во сне целая орава мужиков, но это звуковое оформление мозг научился не воспринимать и фильтровал его в обход сознания. А вот сверчок, который жил где-то в спортзале, пробивался в сознание довольно настойчиво. Его скрежет многим мешал спать, но все попытки отыскать, где эта зараза прячется, ни к чему не привели. Он и сейчас то и дело порывался заголосить, но как-то неуверенно: начнет — и сразу замолкнет, начнет — и замолкнет.

Я все думал о разговоре с фээсбэшником. Никак не удавалось сложить в единое целое получавшуюся картину. «Зачем я?» — вот был главный вопрос. Может, ФСБ ставит на мне какой-то эксперимент? Может, вся эта история — спектакль? Но для чего? Я был самым обычным человеком. Возможно, на меня просто пал случайный выбор. Взяли, как подопытного кролика, среднего представителя выводка — и теперь изучают. Но смысл такого эксперимента невозможно представить.

А если все правда? Тогда вообще ничего не понятно. Получалось, что на мне сошлись гравитационные и вероятностные поля. Распределенные в пространстве, они случайно в точке существования массы моего тела приняли критические значения. Да уж… Это был сюжет для целого блокбастера. «Мальчик! Ты избранный! Ты обладаешь суперспособностями! Мы научим тебя тайным наукам! Выпей эту красную таблетку — и мы отвезем тебя в тайную школу супергероев, где ты будешь летать на метле и постигать древние знания!..» Замечательный сюжет!

Ко всему прочему, я не верил, что фээсбэшник был со мной откровенен до конца. Ну не может такого быть! Эти спецы такую подготовку проходят — мама не горюй! Они все там психологи, интеллектуалы, да еще и черный пояс по карате у каждого в шкафчике висит. Играл со мной полковник, ох играл! Все складно у него получалось, да ведь так и надо для эффекта достовер

ности. Вот только его игры мне не разгадать ни за что. А сказка про доверие — хорошая, конечно, сказка, да только в жизни немного иначе всегда получается. Никогда человек до конца чужому не доверяет, всегда оставляет ходы про запас. Зачастую даже без расчета, по наитию. У каждого есть своя голова на плечах — и ей-то он больше всего в конце концов верит. Свой разум — он понятнее. И, кстати сказать, А-рэй… Ведь он тоже разумен. Разумный принцип. Что же получается? У него, значит, тоже свои интересы могут быть. Помогать-то он помогает, но и себя не забывает. А что на уме у разумного принципа — это хоть сто лет думай, не придумаешь… Я тяжело вздохнул. Задачка складывалась очень не простая.

Снизу, со двора школы, раздалась какая-то возня. Стараясь не шуметь (хорошо еще, что я сплю на «первом этаже»), я спрыгнул с кровати и на цыпочках подбежал к окну. Снаружи висела темень, черными массами возвышались деревья. Вдруг я понял, что шум шел с другой стороны. Перебежав зал, я высунулся в створку с противоположной стороны. По дорожке к КПП подбегали, придерживая фуражки, трое военных. Сами ворота уже открывались, и, едва дождавшись зазора, на территорию школы заскочил «уазик». Он тормознул перед офицерами, выхватив их светом фар, почти сразу рванул к зданию и завернул за угол, где был вход. Трое офицеров понеслись обратно.

Повисев еще минут десять на окне, я больше ничего не дождался. Ворота закрылись. Никто больше не бегал. «Уазик» обратно так и не выехал. Вздохнув, я вернулся на койку.

— Ты что там? — спросил сверху Геннадий.

— Да так… подышал воздухом, — прошептал я. — Спи!

Через минуту все вокруг накрылось покрывалом тишины. Я зевнул. Ладно, будем спать. Придумать я ничего сейчас не придумаю. А уж если захотят меня какие-либо силы призвать на свою сторону — тогда и будем разговаривать: что, да как, да какая кормежка, да сколько дней отпуску… Я устроился поудобней и закрыл глаза. Опять заскрежетал сверчок. У него явно был нелегкий период в жизни, как и у меня. «Чирк!» — замолкнет — «чирк! чирк!» — замолкнет. Придурок… Вдобавок к сверчку, с улицы вдруг донесся протяжный собачий вой… Но я уже не мог размышлять о животных и погружался в бесконечность сна…

…Я проснулся и обнаружил, что не лежу, а сижу. И почему-то не открывались глаза. Тут же понял, что глаза открывались, — просто вокруг абсолютная темень. Слишком темно. Оглянулся — ничего не видно, ни окон, ни нар. Непроглядная чернота, без всяких признаков пространства. Нащупал рукой нос — руку вроде видно, но совсем чуть-чуть. «Сплю?» — возникла мысль. Я поморгал глазами — и вдруг посветлело. Ни хрена не понимая, я снова огляделся. Все стало как обычно: ночь, сумрак, распахнутые окна, силуэты нар… Нет. Не как обычно. Весь наш отряд сидел точно, как я. Все поднялись с подушек.

— Мужики, что это? — раздался в темноте чей-то испуганный голос.

Никто не ответил. Я стал ощупывать вокруг себя мятую шершавую простыню — и вдруг шваркнуло так, что заложило уши. Словно прямо здесь, в нашем спортзале, разорвалась бомба. Я открыл рот, чтобы заорать, но не заорал… Но не было ни бомбы, ни взрыва, ни звука взрыва, ничего. Мои руки вдруг оказались в другом положении, чем мгновение назад: только что ладони касались простыни, а сейчас одной рукой я держался за лицо, а вторая давила на живот. И дыхание — будто передернуло затвор: делал вдох — и вдруг снова делаю вдох, но как будто не сначала. И тут снова жахнула темнота. Причем не мгновенно, а где-то за секунду — вжжжик! — и настал мрак.

— Мужики! — раздался тот же голос, еще более испуганный.

И мрак снова пропал, и снова посветлело. Все вскочили.

— Что было? — спросил уже кто-то другой, намного более спокойный. Кажется, это был Пал Палыч. Он был мужик опытный, из охранников со стажем, и суетиться не любил.

— Словно исчез на секунду, — сказал кто-то.

— И сердце остановилось, — добавил голос.

— Уши заложило!

Это точно. У меня у самого в уши будто ведро воды вылили.

— Взрыв был, — сказал я громко.

— Точно взрыв! — тут же поддержали меня.

— Да где взрыв? — кто-то не согласился. — Ни звука, ничего! И стекла целы!

— Точно!

— Мужики! — вдруг раздался громкий шепот из двери в соседний актовый зал, где располагался второй отряд. — Вы как?

— А вы как? — ответили ему. — Мы вроде живы.

— И мы живы! — так же громко прошептали в ответ. — Что было-то, а?

— Да хрен знает. Вдруг сверкнуло.

— На улице! — крикнул Гэндальф. Все кинулись к окнам. На улице все застыло, ни малейшего дуновения. Сумрак. Гробовая тишина.

Внезапно начало резко светлеть. Бело-алая размывчатая пелена засвечивала все небо, из полупрозрачной становясь все более яркой, все более ослепляющей, издавая усиливающееся шипение. Секунда, две — и небо раскалилось до максимума, причиняя боль глазам, как огонь сварки, и тут же грохотнуло так, как бывает только в самую сильную грозу, когда мощнейший удар вдруг сотрясает стекла и врубает сигнализацию у всех машин, обкладывая горизонт звенящим отзвуком.

— Ложись! — заорало сразу несколько человек. И часть метнулась прочь от окон. Остальные замерли неподвижно, и я тоже замер, не в силах пошевелиться. А раскаленная пелена уже пропала, исчезла вместе с ударом грома, и снова на улице была ночь, только не безмолвная, а раздираемая воем и пиликаньем вздрогнувших автомобилей.

Мы таращили глаза в небо — и на небе зажглась сетка. Мигнула, зажглась снова. Белые квадраты расчертили купол от края до края.

— Смотрите! — заорал кто-то. Но все и так смотрели только туда.

Сетка еще раз мигнула — и пропала.

— На крышу! — коротко скомандовал Константин, стоящий рядом со мной. Все как один ломанулись к двери. Вывалились в коридор. Рядом с дверью стоял маленький столик, горел ночник. Офицера, что всегда дежурил у входа в спортзал, не было. Только раскрытая книжка лежала на столе. «Пиши рапорт!..» — мысленно сказал я ему и выбежал вместе со всеми на лестничную площадку. Кто-то уже вскарабкался по лестнице на крышу и пытался открыть люк.

— Тут заперто! — крикнул он. — Замок!

— Да какой замок! — пробурчал Пал Палыч, отпихивая всех в сторону. Скрючившись вверху лестницы, он наподдал плечом раз, другой — и выдрал петлю. Цепляясь за металлические прутья, как обезьяны, мы поспешили за ним.

Крыша была большая, и мы, задрав головы, разбрелись по ней, наталкиваясь друг на друга. Кто-то хлопнул меня по плечу. Я оглянулся. Это был Дэн. Весь наш взвод в кальсонах стоял на крыше и глядел в небо.

— Ты жив? — спросил Дэн.

— Да вроде.

— Что это такое?

— Пес знает…

— Вон там! — заорал кто-то.

— Где? Где?

Со стороны реки поднимался маленький белый огонек сварки, оставляя за собой тонкую ослепительную полосу. Огонек прополз по всему небу и опустился за городом, разделив линией блестящую звездами черноту пополам. Это было настолько нереально, что отказывался верить глазам.

— Еще один! Еще!

Точно такой же огонь прочертил вторую линию перпендикулярно первой с небольшим наклоном. И обе они начали медленно потухать.

— Мужики! — в ужасе заорал кто-то.

Воздух задрожал, завибрировал, затрясся. И мое тело словно приподняли чуть вверх и стали трясти — от головы до пяток. А потом опустили обратно вниз, но продолжали трясти.

— Гри-и-и-шка! — кричал рядом со мной Дэн. Я с трудом повернул к нему голову. Дэн стоял на крыше, но будто парил над ней и весь, каждой клеточкой лица и тела, мелко вибрировал. Глаза его расширились от ужаса, и я понял, что выгляжу точно так же. И сзади Дэна все превратились в мелькающие статуи. И полыхнуло алым. И воздух вдруг высох, превратившись на мгновение в раскаленный жар. Испарина покрыло тело. Затрещало так, будто рвали кожу. Небо на западе, прямо там, где пересеклись исчезнувшие линии, ухнуло и провалилось. Черная дыра провала тут же вспыхнула огнем, из нее вылились изумрудные полосы, полупрозрачными разводами заструившиеся среди звезд. И трещало, трещало так, что болели уши и хотелось орать. И сияющий голубой столп в алом огне стал опускаться из прорванного неба вниз. Загипнотизированный, я ощущал каждой клеточкой своего тела его медленное опускание: вниз, вниз, вниз…

…По всему пространству смачно чмокнуло — и мне показалось, что у меня лопнули барабанные перепонки. Но наоборот: уши разложило, треск исчез и голова точно зависла между ушами, поражаясь неожиданной чистотой и кристальной ясностью звуковой картины.

Дрожь исчезла. И небо было прежним небом. И светлел первым отблеском рассвет. И воздух обнял прохладным дуновением ветерка, заставив расслабиться и облегченно вздохнуть. Чирикнула смелая птица.

На западе, за городом, в сумрачной дымке, стояла, закругляющаяся сверху, как снаряд, голубая циклопическая колонна высотой до самого неба.

7

На каждой яме нас подбрасывало так, что я взлетал чуть не до крыши. А потом жестко приземлялся на скамью. И все остальные тоже подлетали и валились друг на друга. Мощный «Урал» ревел дизелем и мчал нас на сумасшедшей скорости к аэропорту. Именно там, в нашем скромном аэропортике, который когда-то знавал неплохие времена, но после развала СССР совсем захирел, приземлился корабль истантов. Так что, кроме од-ного-единственного авиарейса до Москвы и обратно, теперь наш город имел еще и рейс в космос.

— Мужики! — заорал я, стараясь перекричать шум машины. — А ведь получается, что у нас теперь в городе не аэропорт, а космопорт!

— Мы теперь круче Байконура, мать его! — проорал Константин.

— Мужики! — заорал я снова. — А скафандры-то будут давать?

— Тебя в капсулу засунут — и в анабиоз на хрен! — сказал Гэндальф. — Будешь замороженным лететь, чтоб не состариться!

— Э! Вы что! — испугался Геннадий. — Я не согласен в анабиоз! Что за дела! О таком разговора не было!

Все заржали.

— Присягу давал? — крикнул Пал Палыч. — Полетишь, сука, куда скажут! Все полетим!

— Мужики, не ссыте! — заорал Константин. — Нам, глядишь, еще каждому по каюте дадут! Видали, какая дура! Там полгорода влезет!

— По трехкомнатной каюте! Ванна, туалет, балкон в космос!

— И инопланетянка-уборщица каждый час! — Все опять заржали.

Нам действительно было весело. Под ложечкой немного сосало, эмоции шкал ил и.

Пережитый ночью конец света спустя какое-то время ввергнул всех в эйфорию. Ты был рад тому, что жив, дышишь, что стал свидетелем фантастического явления, — и не ты один, а вместе со всеми. Стресс от пережитого был такой сильный, что там, на крыше, мы даже кинулись обниматься друг с другом. Голова шла кругом, и все только и говорили: «А ты видел?! А как трясло-то! А как стала опускаться!..» Некоторые прямо из кальсон достали сотики и сразу же стали звонить домой (а я-то прятал его за батареей!). Дома оказалось все хорошо, все целы и невредимы, только перепугались сильно. И действительно, пережитое физическое воздействие не оказало вообще никакого эффекта на организм. Я чувствовал себя абсолютно нормально: никаких ожогов, голова не болит, уши не закладывает.

Признаться, когда эта дура, объятая огнем, опускалась вниз, я вспомнил свои размышления перед сном. И даже подумал: «За мной прилетели!» Кретин! Стал считать себя центром вселенной! Жутко стыдно. Для самого себя я решил не вспоминать больше о разговоре с фээсбэшником, словно его и не было вовсе.

Сейчас, трясясь в машине на ухабах, я чувствовал радостное волнение. Летим! Мы летим в космос! Хей! Это невероятно и удивительно. Радостное волнение перекрывало страх. Вдобавок нам вернули нашу гражданскую одежду — и от этого я испытывал просто неземное блаженство. Старые джинсы, старые мои кроссовки, футболка, летняя курточка, которую я покупал сразу после института и которая дослужила мне до нынешних времен… Я словно чувствовал себя защищенным от всех опасностей в своей старой одежде — это надежней любого скафандра, это частичка дома.

Последние пять часов были наполнены событиями под завязку.

С крыши нас согнали на построение. В предрассветных сумерках майор сообщил, что планы скорректировались и отправление на планету Ка-148 будет осуществлено прямо из нашего города, прямо сегодня. Чувствуя, что все мы, как один, хотим задать ему один и тот же вопрос, он кратко проинформировал, что да, ночью в нашем аэропорту совершил посадку корабль истантов.

На этом корабле мы и будем доставлены на объединенную базу коалиционных сил. До этого всех нас приведут к присяге, после чего мы станем полноправными бойцами Вооруженных сил Российской Федерации и с момента присяги будем считаться исполняющими свой боевой долг.

Тут же нас погнали на медосмотр. Расписавшись перед осмотром в нескольких документах (в том числе об очередном неразглашении), мы еще раз обследовались, измерили рост и вес, проверили зубы. Все были по-прежнему годные — и отправились завтракать.

После завтрака начальство дало час на связь с родными. Все разговоры в присутствии офицеров. К телефонам выстроились очереди. Я терпеливо дождался своей минуты у телефона в учительской. Позвонил Катьке и сказал, что сегодня у нас присяга и едем прямо в часть, но куда — пока неизвестно. На ее крики о торчащем за городом корабле пришельцев ответил: да, прилетели истанты. Но только за тем, чтобы проверить, как у нас организовано дело. Руководство армией будет совместное: наши и они. Уж не знаю, поверила ли она — времени выяснить не оставалось. Попросил передать маме спокойный взгляд и уверенную речь, полные оптимизма. Катька заплакала, к телефону рвался следующий.

А потом была присяга. Автобусом привезли нас на городской сборный пункт. А там народу тьма, автобусы — шеренгой вдоль дороги. И я понял, что привезли всех, кто летит. Всех, кто эти дни так же, как мы, жил в отведенных под военные нужды школах, ПТУ и корпусах вузов. Кому рассказывали про инопланетян, кому показывали каждый день новости и концерты, кого готовили в космос. Всех, чей коэффициент полезности был достаточно высок.

На парадной площади перед казармами сборного пункта стоял командный состав новой дивизии. Нашей дивизии, относящейся к одному из корпусов специально созданной Группы космических войск особого назначения. Утренний ветер плавно колыхал Российский

флаг и Боевое знамя. Невдалеке стояли две телекамеры и кучковалось с десяток корреспондентов. Площадь была не очень велика, и приведение к присяге проводилось поочередно по две роты. Приведенные к присяге роты под марш оркестра уходили и отправлялись к автобусам, их место занимали следующие. В одной из проходящих мимо колонн я заметил Санчу — его было совсем не узнать. Я обернулся, чтоб сказать Дэну, но пока искал его взглядом, рота Санчи ушла.

Признаться, у меня тряслись коленки, когда я вышел под взглядами многих десятков человек к Боевому знамени и взял в руки папку с текстом присяги. Со всей силы сжав ее в руках, я хриплым голосом громко зачитал:

— Я, Ивашов Григорий Арсенович, торжественно присягаю на верность своему Отечеству — Российской Федерации. Клянусь свято соблюдать Конституцию Российской Федерации, строго выполнять требования воинских уставов, приказы командиров и начальников. Клянусь достойно исполнять воинский долг, мужественно защищать свободу, независимость и конституционный строй России, народ и Отечество!

Плохо соображая, я расписался и вернулся в строй. Голова кружилась. Все наши мужики стояли вытянувшись, лица словно высечены из камня. С замиранием сердца я слушал, как каждый из нас, и Константин, и Гэндальф, и Пал Палыч, и Дэн читали эти строки, и в голове была одна мысль: что мы молодцы, что мы справимся, что мы переживем все, что угодно, и никому не придется краснеть за нас ни на Земле, ни в космосе. И гимн страны звучал не просто формальностью, он окончательно закреплял в сердце уверенность в наших силах.

По выходу с площади я стал высматривать знакомых. Увидел мужика из нашей фирмы — водителя, увидел Ромку, школьного приятеля. С Ромкой мы перекинулись парой фраз, буквально: ты как? — нормально, а ты? — тоже ничего! — ну давай! — пока!..

Пока ехали в автобусе назад, все обратили внимание, что народу и машин на улицах почти нет. Хотя времени только около семи, но вроде как уже должны спешить на работу люди.

— Куда народ подевался, лейтенант? — спросил нашего командира Пал Палыч.

— А сегодня воскресенье, — ответил лейтенант. И точно! Сегодня воскресенье. Счет дней недели совсем потерялся за это время. Трудно поверить, что еще в понедельник я чертил на компьютере мосты, зависал в Интернете да резался в «Квейк» с парнями на работе…

По пути встретились несколько военных и милицейских патрулей. Думается, эта ночка была настоящим светопреставлением. Наверняка все попытки к панике жестко пресекались. Народ, наверное, загнали по домам. Зато днем город ждет шоу: отоспавшись, жители выскочат на улицы глазеть на корабль. Уже сейчас попадались отдельные фигуры людей, стоящих с задранной вверх головой.

По возвращении назад нам выдали нашу гражданскую одежду и приказали сдать форму. Все удивились, а я не мог поверить своему счастью. Спросили лейтенанта: зачем? Он сказал, что там нам скорее всего что-то другое выдадут, более пригодное для космической войны. Вряд ли будет возможность вернуть форму назад, поэтому чего зря пропадать казенному имуществу?

Мы переоделись в свое родное, но почувствовать себя гражданскими не успели — четыре «Урала» ждали нас во дворе школы. Выдали маленький паек: шоколадка, пачка хлебцев, сок в тетрапаке, сосательные конфеты, пачка витаминов и джем. Едва мы покидали паек в вещмешки, как раздалась команда грузиться.

Выехав за город, мы понеслись еще быстрее, благо дорога здесь была не такой убитой. Ехал я в задней машине (бегал доставать сотик и запрыгнул в кузов вообще последним). Уносилась вдаль полоса асфальта. Березы сменялись елками, исчезали вместе с ними на плоских бескрайних полях. Обочины стелились желтым

песком, раз за разом мелькали колдобистые грунтовые съезды.

— Братцы, а ведь мы черт знает куда летим, — сказал вдруг Геннадий, сидящий прямо у заднего борта, не оборачиваясь к нам. — И когда еще увидим… все это…

Мы молчали, тоже не отрывая взгляда от уносящейся вдаль земли. И вдруг смысл слов Геннадия дошел до сердца. Буквальный, очевидный смысл. И он поразил… Мы, до сих пор остававшиеся под впечатлением ночной посадки корабля, суеты сборов, принятия присяги, вдруг почувствовали, в какую неимоверную даль нас посылают.

— Лейтенант, тормози! — глухо сказал Константин сопровождающему нас в кузове офицеру.

— Что? — не понял тот.

— Тормози! Надо попрощаться…

— Нельзя! — понимающе ответил лейтенант. — Время у нас… — Он показал на часы.

Мы все обернулись к нему.

— А мы не просим лейтенант… — тихо сказал Пал Палыч, хмуро блестя глазами из-под густых бровей. Даже сквозь шум машины лейтенант услышал его. И понял. Он еще с минуту сидел, не решаясь. Мы ждали. Сузив глаза, лейтенант отстегнул от пояса рацию.

— Сапсан-13, Сапсан-13, я — Коршун-4, три-один, я — Коршун-4, прием!

Рация зашумела:

— Коршун-4, я — Сапсан-13, три-один, я — Сапсан-13, понял!

В полном молчании мы ехали еще минуту, потом «Урал» притормозил, съехал на обочину и остановился. Лейтенант выпрыгнул и скрылся за кузовом. Хлопали двери, кто-то бежал. Мы ждали.

— Выходи! — лейтенант откинул задний борт. — Пять минут.

На обочине, где мы остановились, сразу из придорожного кювета уходило вдаль поле, покрытое светлым колосом, сквозь который просвечивала земля. Летняя тишина в преддверии жаркого дня покрывала все окружающее пространство. Вдали распласталась деревенька, а за ней длинными пятнами тянулись темные островки леса и поднимались волнами бесконечные поля. В вышине свистели почти невидимые ласточки.

С другой стороны дороги лес начинался сразу. Маленькие придорожные елочки с нежной пушистой хвоей уходили влево к своим большим собратьям, а прямо и направо сразу за ними манил чистотой и свежестью сосновый бор.

Вывалившись из грузовика, мы стояли, перетаптываясь, смущаясь друг друга. Водитель машины выпрыгнул из кабины и закурил, с интересом поглядывая в нашу сторону. Из передних машин, неровной колонной стоявших поодаль, тоже высыпал народ. И сразу одни пошли в поле, а другие — в лес. И мы тоже вдруг сорвались с места и, разделившись на две половины, сошли с дороги.

Я перебежал дорогу, поднялся по поросшему травой склону — и голова закружилась от соснового аромата. Закрыв глаза, я таял сердцем. Обожаю сосновые боры! За их чистоту, простор, когда все деревья — как на подбор и будто специально красуются перед тобой в своей рыжей шероховатой наготе. А воздух!.. Я прошелся по темной пружинящей хвое, цепляясь взглядом за иголки, за опавшие ветки, за причудливые узоры мха. Стройная сосна встретила мою ладонь гладкостью тонкой кожицы и неровностью треснувшей коры. В свежей ране ствола темнела каплями застывшая смола, и свежие еще мокрые дорожки наслаивались одна на другую. Палочкой я соскреб этот мягкий застывающий аромат и поднес к лицу… Оглядевшись, я увидел, что по лесу бродит еще несколько человек. Некоторые присели. Мужик недалеко от меня собирал землю в платок. Я отвернулся. Нет, землю я с собой не потащу. А вот хвои и пару шишек пожалуй что возьму. Подняв ветку, я сгреб с нее длинные зеленые иголки и запихал в узкий карман джинсов. Потом подобрал две симпатичные расшиперенные шишечки…

Шоферы подали сигнал. Приложив обе ладони к стволу, я задрал голову. Сосна терялась в вышине, расставляя веером могучие корявые ветви, вверху сквозь хвою сияло голубое небо…

Минут через десять после остановки, когда мы снова неслись во весь опор, Гэндальф, сидящий с краю, вдруг крикнул:

— Смотрите!

Все обернулись. Вдаль уплывала стоящая на обочине группа девчонок. Они махали руками, какими-то тряпками и что-то кричали.

— Ого! Да нас провожают! — загалдели мы.

А крики слышались снова — и вжих! — мы проехали еще одну группу.

— Возьмите нас!.. — их крик терялся вдали. Вжих! — еще одну!

— …нас с собой! Возьмите!.. — Среди девчоночьих голосов явственно слышались и более сильные голоса. Молодые пацаны махали руками и футболками. Таких команд стояло по обочинам штук пятнадцать. У многих были плакаты. Я успел прочитать: «Они здесь!», «Мы хотим туда!» И тут мы миновали пост ГАИ: прямо на обочинах стояло несколько машин, и несколько патрульных с автоматами провожали нас взглядом. И буквально сразу же мы проехали мимо пункта с военными. Едва пронеслась наша машина, как двое солдат побежали закрывать установленные на дороге невысокие сетчатые ворота. А от трассы в обе стороны от пункта расходилась по полям изгородь из колючей проволоки.

— Все, зона! — констатировал Пал Палыч. — Огородили наш аэропорт, чтоб инопланетян не нервировать.

На следующем КПП нас пропустили только с остановкой и проверкой. И на следующем. И на следующем. Их было пять или шесть, таких КПП, я даже сбился со счета. Перед самым аэропортом мы разминулись с колонной из пяти машин — все грузовые бортовые, они мчались по направлению обратно в город.

Наконец мы тормознули на площадке перед нашим аэропортом. Сразу же к машине подбежал военный. Наш лейтенант спрыгнул. Отдав честь, он доложился. Встречающий кивнул и убежал. Я увидел, как поворачивает лейтенант голову, как выворачивается она вбок и все выше и выше вверх, и уже казалось, что сильнее закрутить шею нельзя. И лицо лейтенанта вдруг стало безжизненно-серым, и он так и стоял, вывернув голову в невозможное положение. И я знал, на что он смотрит сейчас, и сам хотел увидеть это.

Встречающий вернулся и откинул борт. Мы построились тут же у машин, спиной к зданию и к взлетному полю. Наш майор представил новых командиров наших отрядов — старших лейтенантов Полынцева и Варнаса — двух крепко сбитых, очень похожих друг на друга парней. Братьями они, судя по фамилиям, не были, а вот то, что натаскивали их в одной конторе, — так это без сомнений.

К КПП у аэропорта приближалась еще одна колонна грузовиков — оскал переднего «Урала» уже был отчетливо виден, и автоматчики бежали проверять документы.

— Отряд, в колонну по двое за мной бегом — марш! — скомандовал каждый из старлеев. Мы побежали. А над головой висела невероятная дура — огромный, чудовищный столб. Он давил своим объемом и невозможной высотой, я все пытался поднять на него глаза, но спотыкался. И все остальные тоже косили глаза. Так толком ничего не разглядев, мы подбежали к зданию аэропорта, вдоль которого шеренгой стояли солдаты охраны.

Да, такого за всю свою историю небольшое двухэтажное здание нашего аэропорта еще не переживало. Встречало оно и важных лиц, и делегации. Летали отсюда когда-то рейсы по всей стране, бывали тут наверняка дни столпотворений и аншлагов. Но все это не шло ни в какое сравнение с тем, что происходило сейчас.

Весь зал первого этажа был заполнен людьми. Огромная толпа мужиков в гражданском с вещмешками занимала большую его часть. Множество старлеев, таких же как наши, покрикивали на эту толпу, стараясь сохранить порядок строя, но было слишком тесно. Мужики вполголоса переговаривались и оглядывались по сторонам. Левая часть зала кишела военными, и шума там было больше, чем у мужиков. Кто-то убегал, кто-то прибегал, несколько человек говорили по рациям. Грозно басили огромные фуражки и звездастые погоны.

Наши отряды прижались к общей толпе. Похоже, тут собралась вся наша рота.

— Что, мужики, летим? — сразу обратились к нам стоящие рядом.

— Летим, мать его… — ответил Пал Палыч.

— Запасные трусы взяли?

— Три комплекта! — тут же среагировал Константин. — Еще памперсов привезли, сказали, доходяг тут больно много!

— Ага! — отвечали нам. — А нам прокладки дали: сказали, женский отряд привезут, глядишь у них со страху критические дни начнутся! Вам отдать, что ли?

Дэн пробрался поближе ко мне.

— Гриш, слышь! — прошептал он. — Нам джедайские мечи будут выдавать?

— Охренел, что ли?

— А что? — удивился он. — Чтобы все по-честному! Будем рубиться на лазерных мечах! И бластер хочу. Помнишь, как у Людей в Черном? Такие серебристые, здоровые!

— Разговорчики! — прикрикнул на нас Варнас, но больше для проформы.

— Я думаю, нас вообще как камикадзе взяли, — прошептал я Дэну. — Посадят в корабли и заставят на таран идти против Красных Зед. Представь: почти два миллиона сразу на таран пойдет! Эти плазмачи сразу повернут на хрен.

— Ты что, серьезно, что ли? — испугался Дэн. — Вам, что ли, говорил кто? Не, я так не согласен, что я, дурак, что ли? Постреляться — это да, это я могу. На фиг мне таран!..

Его слова оборвались низким подземным гулом. Пол под нами чуть вздрогнул, задребезжали стекла. Протяжный металлический стон расплылся вокруг и затих. Все как один повернули головы к двери, ведущей в комнаты паспортного контроля и проверки багажа. Но, естественно, там ничего не было.

— Товарищи офицеры! — вдруг раздался громкий голос — и все военные разом развернулись к входным дверям. В зал ожидания зашла группа военных во главе с мрачного вида мужиком. Генерал-майор. «Командир полка!» — прошептал кто-то. Мужик окинул тяжелым взглядом весь этаж, а к нему уже спешил один из полковников с докладом.

И снова будто из недр земли прорвался низкий вытягивающий душу стон. Я увидел, как вздрогнул полковник, делающий доклад. А на лице генерала ни морщинка не шевельнулась. Выслушав полковника, он еще раз оглядел нас. Глядел он мрачно, но нельзя было сказать, недоволен он или нет, он весь был такой — мрачный. Я на краткий миг поймал его взгляд — меня будто две железки проткнули.

Из комнаты паспортного контроля вдруг выбежал офицер. В ужасе он что-то искал глазами по всему помещению. Не знаю, что он искал, но нашел он арматурный взгляд генерала. В голове у офицера еще происходили какие-то мыслительные процессы, и он неровным шагом стал подходить к командиру, словно загипнотизированный. Лицо его было неестественного серого цвета. С таким лицом ему под капельницей лежать.

— Товарищ генерал-майор! — произнес офицер дрожащим голосом. — Там… Представители… союзных сил… Они…

И тут я заметил, да и все вместе со мной, как расплывается вниз по штанине офицера темное пятно.

— Вольно, младший лейтенант! — коротко ответил генерал. — Благодарю. — Лейтенант что-то вякнул, но генерал уже махнул рукой: — Уведите!

Беднягу подхватили и вывели на улицу.

— Лев Алексеич! — обратился генерал к кому-то из своей свиты. — Пойдемте!

Из круга военных вышел гражданский — усатый крепкий мужик с румяными щеками.

Тут из открытой двери паспортного контроля прогнулся прямо к нам в зал живой цилиндр небесно-голубого цвета. Преодолев низкий дверной проем, он распрямился и оказался метра три высотой. А за ним следом прогнулся и второй, еще выше. И шириной оба где-то поменьше метра.

— Что это? — сердито спросил кто-то из толпы военных. Его проигнорировали.

— Матушка пресвятая Богородица… — проплыл над нами чей-то шепот из задних рядов.

Они были красивы, эти штуки. Неестественной, искаженной красотой. Нереальная вещь, невозможная в нашем мире. Однотонные, чистейшей голубизны, без всяких пятен и разводов. Впрочем, голубизна тоже была неестественная. Я не мог понять, почему, но тут же сообразил: непонятно, какие они на ощупь. Цвет зависел от фактуры материала: голубая керамика выглядит иначе, чем голубой картон, даже имея один и тот же цвет. Но какие на ощупь эти существа, представить было невозможно. Ровный цилиндр с беспорядочно расположенными горизонтальными щелями тянулся вверх, во весь свой огромный рост, и заканчивался на макушке чуть заметным ободком утолщения. В нижней части колыхалась будто шерсть из тонких щупалец, паря над полузатертым узорчатым полом нашего аэропорта.

— Сйерки! — чуть слышно прошептал Дэн.

— Что? — не понял я.

— Это сйерки! — повторил он.

Я вспомнил. Точно! Это же сйерки! Представители одной из двух первоначальных рас, породивших истантов. Расы давно не было, но отдельные ее представители продолжали рождаться единичными редкими экземплярами. А тут их было сразу двое. Почему же прилетели они, а не обычные истанты? Может быть, для того, чтобы не слишком нас напугать? Истанты выглядели в фильмах пострашнее, и, появись сейчас они, многие бы обделались, как тот лейтенант…

Но даже благородный и завораживающий вид сйерков произвел на всех шоковое впечатление. Толпа военных схлынула перед ними стремительным отливом, прижавшись к стенам. Только генерал и сопровождающий его румяный усач сохранили полное достоинство, не пошевелив и бровью.

Подойдя чуть ближе к цилиндрам, которые не стояли столбами, а чуть заметно передвигались то туда, то сюда, словно осматриваясь (правда непонятно чем), генерал представился:

— Генерал-майор Бакин Юрий Александрович, командир 4-го полка 8-й дивизии Группы космических войск особого назначения.

Сйерк ростом повыше ответил: раздался мелодичный однотонный, но какой-то удивительно глубокий звук. От него заложило уши, красота его завораживала. Ничего подобного я раньше не слышал. Звук, не принадлежащий миру специальных инструментов, пения и дыхания. Звук, существующий сам по себе.

— Гриш, ты слышал? — опять едва слышно прошептал Дэн. — Я офигеваю! Как это они делают?

— С детства тренируются, — прошептал я в ответ.

— Я тоже так хочу, — обиделся Дэн. — Представь, какие бабки можно будет зашибать! С таким звуком ты всех оперных певцов затмишь.

— Отстань, а? Попросись у них — может, научат. Дай послушать, о чем говорят!

— Да он сейчас с генералом говорит, для нас все равно непонятно.

Точно! Дэн опять прав! И как он только запомнил все эти сведения? Теперь-то и я вспомнил, как в видеоуроке про истантов упоминалось, что они транслируют звуковые волны прямо тому человеку (или группе человек), кому передают сообщение. Остальные в это время могут слышать что-то вроде остатков звука, грубо говоря — остальным достаются только объедки… Хрен

запомнишь эти видеоуроки, то ли дело все увидеть живьем!

И снова сйерк распространил завораживающий мелодичный звук — те самые объедки от смысла, что доставались нам. Я никак не мог понять: звук был однородный, без переливов, без каких-либо меняющихся тембров, но он заставлял цепенеть. Он словно имел четвертое измерение, недоступное нашим ушам, где разворачивался во всей своей красе, и это улавливалось подсознанием.

— Хорошо, мы начинаем посадку! — сказал генерал. — Лев Алексеич? — обернулся он к усачу. Усач подался вперед и жестом пригласил сйерков в сторону. Те его поняли! Они отплыли чуть дальше к стене, и усатый стал что-то говорить им.

— Рота, строй-ся! Равнение на-право! Секунда — и мы все вытянулись перед генералом.

— Товарищи бойцы, — сразу начал генерал, — командир вашей роты — капитан Петровских Алексей Иванович. — Он указал на стоящего рядом с ним высокого офицера и продолжил: — Сейчас начнется посадка… — снова растеклось по залу пение сйерков, разговаривающих с усачом, но генерал сверлил нас глазами, и мы не шелохнулись, — все вопросы до, во время и после перелета — к командирам отрядов. Помните, от вас зависит жизнь всех наших соотечественников, жизнь людей в мире. Не подведите. Струсивших — под трибунал. — Он помолчал. Глубоко вздохнул. — С Богом! — И направился к кучковавшимся у стенки военным.

— Рррота!.. — тут же закричал капитан, и мы направились на посадку.

Все- таки треснул наш аэродром под этой дурой. Несильно, но просел. Но надо признать: точность посадки такой махины на такой маленький пятачок — фантастическая. Не зря они так долго прицеливались — сетку на небе чертили, точку приземления фиксировали. Да и по силе притяжения тоже не раз примерились: неспроста, думалось мне, были провалы во времени и затемнения, наверняка они какие-нибудь гравитационные поля прощупывали. Ведь могли на сто метров в землю втараниться при таких-то размерах, а так — совсем чуть-чуть продавили, меньше чем на полметра. Правда работы теперь для наших — непочатый край: площадь-то продав-ливания, считай, вся площадка для самолетов!

Выйдя на поле, мы притормозили. И капитан притормозил, невольно задирая голову и придерживая фуражку. Невозможно было увидеть конец этой башни, находясь так близко. Столп уходил в небеса и там исчезал: небесно-голубой в небесно-голубом. Но его цвет не смущал неопределенностью. В чарующей голубизне корабля чувствовался металл, возможно и небывалый на земле, но именно металл. Это было совершенное изделие, и не один миллион гениев еще должен был родиться на Земле, прожить и умереть, прежде чем человечество сможет создать что-то подобное.

Мне хотелось прикоснуться к нему, почувствовать, какой он: теплый или холодный? Гладкий или чуть шершавый? Мне хотелось понять, как он может двигаться, как он живет.

— Хочешь такой? — спросил Дэн, шагая чуть поодаль.

— Два! — тут же ответил я. — Еще второй такой — красный!

— О! Это тема! — согласился Дэн. — Девчонок катать! Прикинь! В такой тачке какие можно пьянки устраивать!

— Типа: ну че, девчонки, куда сегодня? На Венеру? Да на фиг! Погнали на Альдебаран!

— Вещь! — согласился Дэн.

— Разговоры в строю! — крикнул Полынцев — командир отряда Дэна.

Мы с Дэном заткнулись. Спустившись с края треснувшего асфальта, остановились прямо перед голубой стеной.

— И что дальше? — спросил Константин, почесывая один из бакенбардов, которые он так и не сбрил. — Где У них тут кнопки?

Вряд ли капитан или еще кто-либо знал, где тут

кнопки. Но выяснять не пришлось. В гладкой поверхности проявились две огромные створки и разъехались в стороны. Убей бог, я не понял, то ли они там были, просто зазоры настолько незаметные, или же они возникли в цельном металле. Капитан смело пошел вперед, мы за ним. Кто-то перекрестился, кто-то сплюнул через плечо. Я обернулся к Дэну, и, подняв руки, мы схлопнули их в пожатии.

— Ну давай, брателло! Чтоб не ссать!

— Повоюем!

— Погнали!

И мы зашли в темноту корабля пришельцев.