Последний довод королей

Вся жизнь это мечта о возмездии[1]

Поль Гоген

Грязная торговля

Наставник Глокта стоял в зале и ждал. Он потянул свою изогнутую шею туда-сюда, слушая знакомые щелчки, чувствуя, как скрученные мышцы между лопатками пронизывают знакомые уколы боли. Зачем я это делаю, если мне от этого так больно? Зачем проверять, болит или не болит? Трогать языком язву, тереть волдырь, ковырять струп?

— Что? — резко спросил он.

Мраморный бюст у подножия лестницы ответил лишь молчаливым презрением. Которого мне и так уже досталось более чем достаточно. Глокта зашаркал прочь, волоча бесполезную ногу по плитам, и стук его трости эхом отражался от лепнины на высоком потолке.

Среди великих аристократов Открытого Совета лорд Ингелстад, владелец этого громадного зала, был поистине мелким человеком. Глава семьи, состояние которой за прошедшие годы сократилось, а благополучие и влияние почти совсем истощились. А чем истощённее человек, тем сильнее раздуваются его притязания. И почему они никогда не понимают? На больших пространствах маленькие вещи выглядят ещё меньше.

Где-то в тени часы исторгли несколько вялых ударов. Уже совсем поздно. Чем истощённее человек, тем дольше приходится ждать ради его удовольствия. Но я могу быть терпеливым, когда нужно. В конце концов, у меня не намечается ни ослепительных банкетов, ни исступлённых толп, и прекрасные женщины не ждут, затаив дыхание, моего прибытия. Уже нет. Гурки позаботились об этом в темноте императорских тюрем. Он прижал язык к пустым дёснам и закряхтел, пошевелив ногой — уколы боли из неё прострелили спину и заставили дёргаться веко. Я могу быть терпеливым. В том, что каждый шаг — суровое испытание, есть и положительные стороны. Быстро учишься ступать осторожно.

Дверь перед ним резко раскрылась, и Глокта дёрнул головой, изо всех сил стараясь скрыть гримасу, когда хрустнула шея. В дверях стоял лорд Ингелстад: большой, по-отечески выглядящий мужчина с румяным лицом. Он дружелюбно улыбнулся, приглашая Глокту внутрь. Как будто это частный разговор, и к тому же приятный.

— Прошу простить меня, наставник, за то, что заставил вас ждать. С тех пор, как я прибыл в Адую, у меня столько посетителей — голова просто идёт кругом! — Будем надеяться, она не свернётся окончательно. — Так много посетителей! — Не сомневаюсь, посетителей с предложениями. С предложениями за твой голос. За твою помощь в избрании нового короля. Но от моего предложения, боюсь, тебе будет больно отказываться. — Хотите вина, наставник?

— Нет, милорд, спасибо. — Глокта болезненно перешагнул через порог. — Я не задержусь надолго. У меня тоже есть огромное количество дел, которые требуют моего пристального внимания. — Понимаешь, выборы сами себя не организуют.

— Разумеется, разумеется. Прошу вас, садитесь. — Ингелстад радостно плюхнулся на стул и указал на другой. Глокте понадобилось время, чтобы усесться — аккуратно опуститься и пошевелить бедрами, пока не удалось найти позицию, в которой спина не причиняла ему постоянной боли. — И что вы хотели со мной обсудить?

— Я пришёл от имени архилектора Сульта. Надеюсь, вас не оскорбит моя прямота, но его преосвященство желает получить ваш голос.

Тяжёлые черты аристократа скривились в гримасе притворного удивления. Если честно, притворство даётся ему довольно скверно.

— Не уверен, что понимаю вас. Мой голос по какому вопросу?

Глокта вытер влагу из-под слезящегося глаза. К чему нам плясать этот недостойный танец? У тебя нет для этого фигуры, а у меня ног.

— По вопросу того, кто следующим займёт трон, лорд Ингелстад.

— Ах. Это. — Да, это. Идиот. — Наставник Глокта, надеюсь, я не разочарую ни вас, ни его преосвященство, к которому я испытываю лишь глубочайшее уважение, — и он склонил голову, преувеличенно смиренно, — но, положа руку на сердце, вынужден сказать, что не могу позволить себе поддаться влиянию той или иной стороны. Мне кажется что я, как и все члены Открытого Совета, облечены священным доверием. И узы долга велят мне проголосовать за человека, которого я считаю самым лучшим кандидатом из множества замечательных людей. — И он весьма самодовольно ухмыльнулся.

Прекрасная речь. Деревенские олухи даже поверили бы в неё. Как часто я слышал такое, или нечто в этом духе, за последние недели? По традиции следом идёт торговля. Дискуссия о том, сколько именно стоит священное доверие. На сколько серебра потянет добросовестность. Сколько золота способно разорвать узы долга. Но сегодня я не в настроении торговаться.

Глокта очень высоко поднял брови.

— Должен поздравить вас, лорд Ингелстад, у вас такая благородная позиция. Если бы у всех был ваш характер, то мы жили бы в лучшем мире. Поистине благородная позиция… особенно когда вы можете так много потерять. Практически всё, полагаю. — Он поморщился, взяв одной рукой трость и мучительно сдвинулся на край стула. — Но, вижу, вас не поколебать, так что мне придётся уйти…

— О чём вы говорите, наставник? — Беспокойство аристократа было ясно написано на его полном лице.

— Ну как же, лорд Ингелстад, о ваших коррупционных сделках.

Румяные щёки утратили большую часть своего цвета.

— Здесь, должно быть, какая-то ошибка.

— О нет, уверяю вас. — Глокта вытащил из внутреннего кармана плаща бумаги с признаниями. — Вас часто упоминают в признаниях главные торговцы шёлком, видите? Очень часто. — И он протянул хрустящие бумаги так, чтобы они были видны им обоим. — Здесь вас называют — это не мои слова, понимаете — "сообщником". Здесь "главным выгодополучателем" весьма отвратительных контрабандных операций. А здесь, заметьте — и мне почти стыдно это упоминать — ваше имя и слова "государственная измена" появляются в опасной близости.

Ингелстад осел на свой стул, и со стуком поставил бокал на столик рядом с собой, пролив немного вина на отполированное дерево. О, надо это протереть. А то может остаться ужасное пятно, а некоторые пятна невозможно убрать.

— Его преосвященству, — продолжил Глокта, — который считает вас своим другом, удалось убрать ваше имя из первоначального расследования, ради вашего блага. Он понимает, и не без сочувствия, что вы всего лишь старались спасти свою семью от разорения. Однако, если вы разочаруете его во время голосования, его сочувствие может быстро иссякнуть. Вы понимаете, о чём я? — Думаю, я выразился даже излишне ясно.

— Понимаю, — прохрипел Ингелстад.

— А что с узами долга? Теперь они уже не так давят?

Аристократ сглотнул, румянец совсем исчез с его лица.

— Я очень хочу помочь его преосвященству любым возможным способом, разумеется, но… дело в том, что… — Что теперь? Отчаянное предложение? Безнадёжная взятка? Или даже взывание к моей совести? — Вчера ко мне приходил представитель верховного судьи Маровии. Человек по имени Харлен Морроу. Он устроил подобное представление… и угрожал весьма похожим образом. — Глокта нахмурился. — Уже? Маровия, и его мелкий червь. Всегда на шаг впереди, или на шаг позади. Но всегда неподалёку. Пронзительная нотка закралась в голос Ингелстада. — Что мне делать? Я не могу поддерживать вас обоих! Я покину Адую, наставник, и никогда не вернусь! Я… я воздержусь от голосования…

— Такой хуйни ты не сделаешь, — прошипел Глокта. — Ты проголосуешь так, как я тебе скажу, и пошел к чёрту этот Маровия! — Подтолкнуть ещё? Отвратительно, но пусть будет так. Мои руки и так уже в грязи по локоть. Вряд ли будет хуже, если обшарить ещё пару сточных канав. Он приглушил голос и вкрадчиво промурлыкал: — Вчера в парке я наблюдал за вашими дочерями. — Лицо аристократа утратило последние остатки цвета. — Три юные невинности, в самом расцвете женственности, одетые по последней моде, и каждая прелестней предыдущей. Младшей уже… пятнадцать?

— Тринадцать, — прохрипел Ингелстад.

— А-а. — И Глокта скривил губы в беззубой улыбке. — Она рано расцвела. Они прежде не бывали в Адуе, верно?

— Не бывали, — он почти шептал.

— Так я и думал. Их радость и восхищение во время прогулки в парке были просто очаровательны. Клянусь, все завидные женихи столицы не отрывали от них взглядов. — Улыбка на его лице медленно угасла. — Моё сердце будет разбито, лорд Ингелстад, если три таких утонченных создания неожиданно отправятся в одну из самых суровых исправительных колоний Инглии. Туда, где красота, манеры и мягкий характер привлекают совершенно иное и намного менее приятное внимание. — Глокта театрально содрогнулся от ужаса и, медленно наклонившись вперёд, прошептал. — Такой жизни я не пожелал бы и собаке. И всё по вине неосмотрительности отца, у которого в руках были все средства, чтобы это предотвратить.

— Но мои дочери… Их не касается

— Мы выбираем нового короля! Всех касается! — Сурово, возможно. Но суровые времена требуют суровых мер. Глокта с трудом поднялся на ноги, трость от усилий качалась под рукой. — Я скажу его преосвященству, что он может рассчитывать на ваш голос.

Ингелстад обмяк, внезапно и полностью. Как проткнутый мех с вином. Его плечи поникли, лицо вытянулось от ужаса и безнадежности.

— Но верховный судья… — прошептал он. — Неужели у вас совсем нет жалости?

Глокта лишь пожал плечами.

— Была когда-то. В детстве я был безрассудно мягкосердечным. Клянусь, я мог заплакать при виде мухи, попавшей в паутину. — Он повернулся к двери и скривился от острого спазма в ноге. — Постоянная боль меня от этого излечила.

Это было маленькое собрание в узком кругу. Только компания не очень тёплая. Наставник Гойл сердито смотрел на Глокту из-за огромного круглого стола в огромном круглом кабинете. Бусинки его глаз таращились с костлявого лица. И, надо полагать, без нежных чувств.

Внимание его преосвященства архилектора, главы Инквизиции его величества, было обращено куда-то вдаль. Триста двадцать листков бумаги занимали почти половину изогнутой стены. По одному листку на каждое великое сердце нашего благородного Открытого Совета. Они тихо шелестели от ветра из огромных окон. Маленькие дрожащие бумажки, маленькие дрожащие голоса. На каждой было написано имя. Лорд такой, лорд сякой, лорд чего-то там. Большие люди и мелкие люди. Люди, чьё мнение по большому счету никого не интересовало, до тех пор, пока принц Рейнольт не свалился с постели в могилу.

На многих листках в углу виднелась капля цветного воска. На некоторых красовалось две, а то и три капли. Приверженцы. Как они проголосуют? Синий за лорда Брока, красный за лорда Ишера, чёрный за Маровию, белый за Сульта и так далее. Разумеется, всё может измениться, в зависимости от того, куда подует ветер. Под именами на листках теснились мелкие буквы надписей. С места Глокты их было не прочитать, но он знал, что там написано. Жена когда-то была шлюхой. Неравнодушен к молодым мужчинам. Слишком много пьёт. Убил слугу в гневе. Игровые долги, по которым не может расплатиться. Тайны. Слухи. Ложь. Инструменты этой благородной торговли. Триста двадцать имён, и столько же маленьких грязных историй, каждую из которых нужно разобрать, раскопать и пустить в дело. Политика. Поистине, работа для праведных.

Так зачем я это делаю? Зачем?

У архилектора были заботы поважнее.

— Брок по-прежнему впереди, — сурово пробубнил он, пристально глядя на дрожащие бумажки и сцепив за спиной руки в белых перчатках. — За пятьдесят голосов он может быть более-менее спокоен. Насколько это возможно в наши неспокойные времена. — Ишер немного отстаёт, за него сорок или чуть больше. Скальд, насколько нам известно, в последнее время несколько продвинулся. Неожиданно безжалостный человек. У него в руках почти вся делегация Старикланда, что даёт ему около тридцати голосов, и примерно столько же у Барезина. В нынешнем положении эти четверо — главные претенденты.

Но кто знает? Может, король проживет ещё год, и к тому времени, как придётся голосовать, мы все уже поубиваем друг друга. От этой мысли Глокте пришлось сдерживать ухмылку. Круг Лордов, набитый богато одетыми трупами — все великие аристократы Союза и двенадцать членов Закрытого Совета. И каждый убит ударом в спину от человека рядом. Уродливая правда власти…

— Вы уже говорили с Хайгеном? — резко бросил Сульт.

Гойл вскинул лысеющую голову и с явным раздражением усмехнулся, взглянув на Глокту.

— Лорд Хайген по-прежнему пребывает в иллюзиях о том, что он может стать нашим следующим королём, хотя он определённо контролирует не более дюжины мест. Он так занят сбором голосов, что у него нет времени выслушать наше предложение. Возможно, через неделю-другую он образумится. И тогда, вероятно, его можно будет склонить на нашу сторону, но я бы на это не ставил. Скорее он вступит в партию Ишера. Как я понимаю, эти двое всегда были близки.

— Рад за них, — прошипел Сульт. — Что с Ингелстадом?

Глокта поёрзал на своем сидении.

— Я предъявил ему наши требования весьма прямо, ваше преосвященство.

— Так мы можем рассчитывать на его голос?

Как это преподать?

— Не могу сказать со всей уверенностью. Верховный судья Маровия предъявил угрозы, почти идентичные нашим, посредством своего человека, Харлена Морроу.

— Морроу? Тот лизоблюд Хоффа?

— Похоже, он получил повышение. — Или понижение, как посмотреть.

— О нём можно позаботиться. — Выражение лица Гойла было весьма отвратительным. — Довольно просто…

— Нет! — отрезал Сульт. — Гойл, почему как только появляется проблема, вы хотите её убить! Сейчас мы должны вести себя осторожно и показать себя разумными людьми, открытыми к переговорам. — Он отошёл к окну, и яркий солнечный свет блеснул в огромном багровом камне архилекторского кольца. — А тем временем задачи управления страной полностью игнорируются. Налоги не собираются. Преступления остаются безнаказанными. Этот подонок, которого называют Дубильщиком, этот демагог и предатель, произносит речи перед публикой на деревенских ярмарках, открыто призывая к восстанию! Уже каждый день крестьяне оставляют свои фермы и становятся бандитами, совершают бессчётные грабежи и наносят урон. Хаос ширится, и у нас не хватает ресурсов положить этому конец. В Адуе осталось лишь два полка Личной Королевской, которых едва хватает для охраны порядка в городе. Кто знает, что если один из наших благородных лордов устанет от ожидания и решит прежде времени захватить корону? От них вполне можно такого ожидать!

— Скоро ли армия вернётся с Севера? — спросил Гойл.

— Маловероятно. Этот олух маршал Берр три месяца провозился за стенами Дунбрека, и дал Бетоду достаточно времени на перегруппировку за Белой рекой. Кто знает, когда он наконец закончит, если закончит вообще! — Уже несколько месяцев уничтожаем нашу собственную крепость. От такого даже хочется, чтобы на её строительство было потрачено меньше усилий.

— Двадцать пять голосов. — Архилектор хмуро посмотрел на шелестящие бумажки. — Двадцать пять, и восемнадцать у Маровии? Мы почти не продвигаемся! За каждый голос мы теряем где-то другой!

Гойл наклонился на стуле вперёд.

— Ваше преосвященство, быть может, настало время снова обратиться к нашему другу в Университете…

Архилектор яростно зашипел, и Гойл захлопнул рот. Глокта посмотрел на огромное окно, притворяясь, что не слышал ничего необычного. В пейзаже за окном доминировали шесть осыпающихся шпилей Университета. Но какую помощь можно там найти? Среди разложения и пыли, от этих старых идиотов-адептов?

Сульт не дал ему времени подумать об этом.

— С Хайгеном я поговорю сам. — Он ткнул пальцем в один из листков. — Гойл, напишите лорд-губернатору Миду и постарайтесь добиться его поддержки. Глокта, организуйте встречу с лордом Веттерлантом. Он ещё не определился. И вон отсюда, вы оба. — Сульт обернулся от своих листков с тайнами и посмотрел на Глокту своими жёсткими голубыми глазами. — Вон отсюда, и достаньте… мне… голоса!

Быть вождем

— Холодная ночка! — крикнул Ищейка. — И не скажешь, что уже лето!

Те трое посмотрели на него. Ближайший был стариком с седыми волосами и с побитым непогодой лицом. Сразу за ним мужик помоложе, у которого левая рука была отрублена по локоть. Третий — всего лишь мальчишка — стоял на дальнем конце причала и хмуро смотрел на тёмное море.

Подходя к ним Ищейка, изобразил сильную хромоту, подволакивал ногу и постанывал, будто бы от боли. Он доковылял до лампы, которая качалась на высоком шесте. Рядом с ней висел сигнальный колокол. Ищейка поднял кувшин, чтобы все могли его рассмотреть.

Старик ухмыльнулся и прислонил копьё к стене.

— У воды всегда холодно. — Он подошёл, потирая руки. — Хорошо, что у тебя есть, чем согреть нас, а?

— Ага. Удачно, как ни посмотри. — Ищейка вытащил пробку и плеснул в одну из кружек.

— Парень, да ты не стесняйся, а?

— Ладно, не буду. — Ищейка плеснул ещё. Мужику с одной рукой пришлось поставить копьё, чтобы взять свою кружку. Мальчишка подошёл последним и осторожно осмотрел Ищейку.

Старик пихнул его локтем.

— Парень, а ты уверен, что мать разрешает тебе пить?

— Да кому какое дело, что она скажет? — проворчал тот, пытаясь, чтобы его высокий голос звучал грубо.

Ищейка протянул ему кружку.

— Думаю, если ты достаточно взрослый, чтобы держать копьё, то и кружку удержишь.

— Я взрослый! — отрезал тот, выхватывая кружку из рук Ищейки, но его передёрнуло, когда он из неё пил. Ищейка вспомнил свою первую выпивку, как его сильно тошнило, и как он всё думал, из-за чего весь этот шум. От этих мыслей он улыбнулся сам себе. Парень, скорее всего, подумал, что над ним насмехаются. — Ты сам-то кто ваще?

Старик охнул.

— Не обращай на него внимания. Он ещё так молод, что думает, будто грубостью можно добиться уважения.

— Всё нормально, — сказал Ищейка, налил кружку себе и поставил кувшин на камни. Просто чтобы немного поразмыслить о том, что сказать, убедиться, что не совершил ошибок. — Меня зовут Крегг. — Когда-то он знал человека по имени Крегг, того убили в стычке в холмах. Ищейке этот Крегг не особо нравился, и он понятия не имел, почему это имя пришло на ум, но он решил, что одно имя ничем не хуже другого. Ищейка хлопнул себя по бедру. — Вот, проткнули в Дунбреке, до сих пор как следует не зажило. Для походов не годен. Видимо, мои дни в строю сочтены, так что вождь послал меня сюда, наблюдать с вами за водой. — Он посмотрел на море, которое плескалось и искрилось под луной, как что-то живое. — Но не могу сказать, что жалею. Если честно, я уже по горло сыт сражениями. — Последнее, по крайней мере, было правдой.

— Мне это знакомо, — сказал Однорукий, махая обрубком перед лицом Ищейки. — Как там дела?

— Нормально. Союз всё ещё снаружи за своими же стенами, пробуют всё подряд, чтобы попасть внутрь, а мы на другой стороне реки, ждём их. И так уже несколько недель.

— Слышал, некоторые парни переметнулись к Союзу. Слышал, старый Тридуба был там, убит в бою.

— Это был великий человек, Рудда Тридуба, — сказал старик, — великий.

— Ага. — Ищейка кивнул. — Точно.

— Но, слышал, Ищейка занял его место, — сказал Однорукий.

— Да ну?

— Так я слышал. Опасный гад, точно говорю. Огромный парень. Его зовут Ищейкой, потому что он одной бабе как-то раз сиську отгрыз.

Ищейка удивлённо моргнул.

— Да ты чё? Ну, я его никогда не видал.

— Я слышал, и Девять Смертей там был, — прошептал мальчишка, и глаза у него были такими большими, словно он говорил о призраке.

Двое других фыркнули на него.

— Девять Смертей помер, малец, туда и дорога этому злобному уёбку. — Однорукий содрогнулся. — Проклятье, ну у тебя и мысли!

— Просто слышал, вот и всё.

Старик отхлебнул грога и причмокнул губами.

— Не так-то и важно, кто где. Союз, скорее всего, успокоится, вернув свою крепость. Они успокоятся и отправятся домой, за море, и всё станет как обычно. В любом случае, сюда, в Уфрис, никто из них не сунется.

— Да, — радостно сказал Однорукий. — Сюда не сунутся.

— Тогда зачем мы тут их высматриваем? — простонал мальчишка.

Старик зака…