После нас хоть потоп

Михаил Юрьевич Харитонов После нас хоть потоп

1753. Франция. Окрестности Версаля. Олений Парк

Луиза вздрогнула и впилась зубами в подушку.

— Кричи, — зашептал король, — мне нравится, как ты кричишь.

— О-oх, — молодая женщина осторожно высвободилась из-под тяжести королевского тела. — Я боялась вас обеспокоить, Ваше Величество.

— Ты будешь кричать, — прошептал король и впился зубами в мягкий сосок.

Девушка послушно закричала — несколько громче, чем требовалось.

— Так-то лучше, — удовлетворённо отдуваясь, произнёс король, отодвинулся и дёрнул за витой шнур. За стеной тихо звякнул колокольчик.

— Вина хочешь? — спросил Людовик.

Луиза на мгновение задумалась. Сладкий гипокрас с корицей и миндалём, которым Его Величество восстанавливал силы, она не любила. С другой стороны, королевский напиток помогал ей расслабиться. Людовик не удовлетворён и захочет её ещё раз. Она улыбнулась и согласилась.

Появилась миловидная девушка с двумя кубками. Томно поводя плечиками, она вручила их королю и его любовнице. Когда она подавала кубок Луизе, то, словно невзначай, коснулась её руки своей. Луиза вздрогнула — рука девушки была слишком твёрдой и слишком горячей. Снова вспомнились странные слухи о некоем шевалье на королевской тайной службе, якобы умеющем в совершенстве изображать женщину. Маркиза де Помпадур придавала значение этим слухам.

— На, — король протянул ей кубок. Луиза покорно сделала три глотка и отставила кубок на столик возле ложа.

Она осторожно, слегка морщась от неприятных ощущений, помассировала сосок, прикушенный августейшими зубами. Решила, что пострадавшую грудь нужно будет смазать мазью, а на ближайшие два дня сказаться недужной, чтобы ненадолго отлучить короля от ложа. Его Величество в последние дни слишком страстен. Её наставница и покровительница, маркиза де Помпадур, предупреждала, что такое с Людовиком случается, когда он на грани охлаждения к очередной пассии. В планы юной Луизы о’Мёрфи, пятой дочери осевшего в Руане сапожника-ирландца, нынешней возлюбленной короля Франции, это не входило. Чтобы обеспечить своё будущее, ей нужен ребёнок от Людовика. Потомство короля, пусть и зачатое вне брака — неплохое вложение… — подумав об этом, она тихо засмеялась.

Король понял её по-своему и навалился снова.

К счастью для себя и для своего августейшего любовника, маленькая Луиза была не только хороша собой, но и одарена немалым запасом страсти, да и гипокрас сделал своё дело: после недолгого сопротивления тело поддалось и стало приятно. Через пару минут Луиза уже сладко постанывала, потом стоны стали громче, а потом внутри всё сладко сжалось и взорвалось, и она со счастливым криком упала вверх, в лазурное небо, полное райских птиц.

— Вот теперь всё по-настоящему, — удовлетворённо заметил король. Без лишних церемоний схватил со столика недопитый ею кубок и припал к нему. Запрокинул голову, вытряхивая себе в рот последние капли. Под бородой заходил кадык. Луиза невольно подумала, что Возлюбленный — её и Франции — всё-таки грубоват. Возможно, решила она, это оттого, что Его Величество проводит много времени в занятиях, не способствующих изящным манерам. Король любил рукомесло, самолично разводил лук на грядах, вытачивал из твёрдого дерева табакерки, был изобретательным кулинаром и вышивал не хуже искусной белошвейки. Однажды он подарил ей премилую бомбоньерку, изукрашенную лентами. Пожалуй, единственным занятием, к которому он оставался равнодушен, было управлением государством.

— Луиза, — оторвал её от размышлений голос Людовика, — ты о чём-то думаешь. Смотри, не увлекайся этим занятием. Мозг подобен ростовщику: он вытягивает соки из сердца и других частей, и они ссыхаются и леденеют.

Женщина посмотрела на короля из-под опущенных ресниц, подыскивая подходящий ответ.

— Вы совершенно правы, Ваше Величество, — наконец, сказала она, — но из всякого правила бывают исключения. Маркиза де Помпадур очень добросердечна и при этом чрезвычайно умна, — Луиза чуть надула губки, чтобы подчеркнуть ямочки на щёчках.

— Да, да, она очень сообразительна, — досадливо поморщился Людовик, — но в постели подобна мраморной статуе. Представь себе: однажды, когда я пришёл к ней… а я был моложе и кровь у меня была горячее… так вот, она не соизволила меня принять, потому что читала сочинение Цезаря о войне с галлами!

Луиза снова потеребила ноющий сосок, прикидывая, что имел в виду король на этот раз. Решила, что лучше быть поосторожнее.

— Простите бедную простушку, — наконец, нашла она нужный тон, — но я не верю, что Маркиза посмела бы выказать Вашему Величеству какое-либо неуважение. Нам, слабым женщинам, свойственно увлекаться великими людьми, а Цезарь — почти столь же великий человек, как вы.

Король засмеялся. Девушка, однако, напряглась — смех был резкий и невесёлый.

— Ты могла бы отменно дурачить публику в каком-нибудь балагане, — отсмеявшись, сказал король. — Заметь, ты сказала две вещи, никак не связанные между собой, зато обе мне льстят. Как сыр и свинина в лоранском пироге: ничего общего между собой, зато вкусно и радует желудок. А ну-ка, разрежем пирог. Почему маркиза мне отказала? Не думай, как ловчее соврать — скажи первое, что пришло в голову! Ну же! — последние слова король произнёс тоном, не терпящим промедления.

— Наверное, в этот вечер она не хотела заниматься любовью, — Луиза растерялась и ответила честно, — так бывает, что сама мысль о постели вызывает отвращение. Но она не могла признаться в этом Вашему Величеству, потому что это задело бы вас больше, чем Цезарь.

— Почему вдруг? — заинтересовался король.

Луиза наморщила лобик, вспоминая уроки Маркизы: та умела объяснять такие вещи понятными словами.

— Потому что книжка — это вздорная причуда, — наконец, сказала она, — из тех, на которые мужчины сердятся сильно, но недолго. Мужчинам приятно думать, что женщины глупы и слабовольны и не могут противостоять случайным побуждениям, даже самым нелепым.

— Да, Маркиза умна, а ты хорошая ученица, — усмехнулся король. — Увы: когда ты пройдёшь всю школу, то научишься скрывать изученное на уроках под толстым слоем притворства, как Маркиза прячет свои морщины под слоем пудры.

— Но ведь это ради вас, — девушка не заметила, как втянулась в разговор, — вы же не хотите смотреть на морщины?

— Слава Господу, во Франции пока хватает свежих мордашек, — пробормотал король. — Я ценю маркизу за другое, — заговорил он несколько громче. — Она по-настоящему любит жизнь и красоту. Именно этого недостаёт нашим несчастным французам, которые до отвращения рациональны и по-настоящему любят только золото. Неудивительно, что ересь Кальвина оказалась настолько живучей…

Луиза нахмурилась: разговор становился неприятным и даже опасным. Чтобы отвлечь короля, она повернулась на постели, приняв позу, прославленную кистью Буше — легла на живот, опершись грудью о подушку, и раскинула ноги. К сожалению, спинка ложа была низковата, и грудь легла не так хорошо, как на знаменитой картине. Во всяком случае, король не обратил на её ухищрения ни малейшего внимания.

— Гугеноты, гугеноты… Год назад я издал указы, объявляющие все гугенотские таинства недействительными, включая крещения и браки, — король погрузился в свои размышления, — и что же? Так называемое общественное мнение вынудило меня пойти на уступки! Во-первых, потому, что они сочувствуют гугенотам, и, во-вторых, чтобы показать, что я, король, не хозяин в своём доме. Впрочем, это даже хорошо, лишь бы они не мечтали о твёрдой руке… — король столь же внезапно оборвал речь и дважды дёрнул за шнур.

Появилась всё та же девушка с твёрдыми руками. На сей раз она принесла токайское в зелёной бутылке и два бокала.

Король, не обращая внимания на юную любовницу, сел на край кровати, свесив ноги. Сам налил себе драгоценного вина, выпил. Потом упёр руки в колени и прикрыл веки.

Несмотря на юный возраст, Луиза о’Мёрфи неплохо разбиралась в людях. Этому учил её отец: он всегда говорил, что всякого человека можно понять, уподобив его какой-нибудь вещи или устройству. С тех пор Луиза отточила умение сравнивать людей с вещами. Например, Буше, непревзойдённое искусство которого сделала маленькую Лу знаменитой, сам был похож кисть, а точнее, на перо. Маркиза де Помпадур была устроена как мышеловка. Его Величество Людовик Пятнадцатый напоминал шкатулку с потайными отделениями и фальшивым дном. Сейчас Луиза видела, как приоткрывается одно из потайных отделений — но заглядывать туда ей не хотелось. Она опасалась, что впоследствии король может пожалеть об оказанном доверии, что могло отразиться на её судьбе самым пагубным образом.

— Мой повелитель, — промурлыкала она как можно более томно, — совсем забыл свою маленькую Луизу. Я скучаю без ласки…

Внезапно король повернулся и уставился на девушку в упор. Потом так же резко отвернулся и покачал головой.

— Не беспокойся, — сказал он, — не всякие тайны опасны, а лишь те, что способны причинить вред чьему-то сердцу или кошельку. Я и сам стараюсь держаться подальше от этих тайн, особенно связанных с кошельком. Поэтому я не интересуюсь тем, сколько утаивают откупщики, как калькулируются бюджетные дедукции, не хочу ничего слышать про то, почему наши займы размещаются под проценты втрое большие, чем это делают наши враги англичане… и никогда не спрашиваю, откуда берёт деньги Шуазёль.

Девушка невольно улыбнулась. О том, что Шуазёлю покровительствует Маркиза, знала вся Франция.

— Зато тайны природы и духа совершенно не волнуют французов, — продолжил король, — а ведь они позанимательнее наших блошиных секретиков. Истинно великие народы, особенно древние, тратили свой досуг не на сплетни, но проводили его в беседах о возвышенных предметах. Вместо пошлой болтовни они спорили о рождении Вселенной, о богах и предопределении. Иногда я жалею, что вынужден жить в эту эпоху, а не во времена Омира и Периклеса.

— Так было угодно Господу, чтобы величайший правитель осчастливил собой лучшую страну в её золотой век, — Луиза решила твёрдо держаться уроков Маркизы, которая говорила: «если мужчина ведёт себя странно — льсти ему, это вернёт ему рассудок… или то, что мужчины называют рассудком».

В комнате внезапно стало очень тихо — как будто прекратился какой-то еле слышимый шум, к которому все привыкли. Девушка невольно затаила дыхание.

— Ты права, — наконец, сказал Людовик. — Так было угодно Господу.

Он потянулся к шнуру, но потом, видимо, передумал — рука короля бессильно упала на пышно взбитую постель.

— Я знаю, что говорят обо мне парижане, — сказал король с неожиданной усталостью в голосе. — Когда-то они были без ума от меня, возлагали надежды и даже прозвали Возлюбленным. Я не оправдал их ожиданий. Налоги, бессмысленные траты, неудачная война. После Ахенского мира меня стали презирать. Потом была эта глупая история с Морепа — он писал гнусные стишки про Маркизу. Эти стрелы достигли цели: народ возненавидел её и меня. Если случится новая война, а она непременно случится, никто не захочет сражаться по-настоящему…

Девушка ласково прикоснулась рукой к королевскому плечу, желая отвлечь августейшего любовника от грустных мыслей. Тот вздрогнул, как от удара, и Луиза поспешно отодвинулась.

— И что самое скверное в моём положении — мои добрые парижане никогда не узнают, чего избежали! — король вскочил и, не смущаясь наготой, принялся мерить комнату шагами. — А если бы каким-то чудом узнали это, то проклинали бы меня стократ сильнее, чем сейчас, — почти шёпотом добавил он.

Луиза о’Мёрфи забилась в угол и сжалась в комок, обхватив руками колени. Она чувствовала — потайной ящик выдвинулся, и сейчас она увидит, что в нём лежит.

— У Эзопа есть басня о лягушках, уставших от раздоров и просящих у Зевса царя. Сначала добрый Зевс бросил им чурбан, которого лягушки не боялись. Тогда они попросили его о более деятельном правителе, и он послал им водяную змею, которая пожирала своих подданных… Как ты думаешь, Луиза, о чём взмолились лягушки, когда Зевс послал им змею?

— Наверное, чтобы он забрал её у них и вернул чурбан, — рассудила Луиза, — ведь от него, по крайней мере, не было вреда.

— Ты, кажется, забыла, — король прищурился, разглядывая её, — что молиться о таких вещах, когда у тебя в царях водяная змея, небезопасно: у царей, которые едят подданных, очень тонкий слух. Впрочем, даже если правитель глух, всегда найдутся лягушки, которые охотно станут его ушами. Поэтому всё болото будет громко славить своего повелителя. Что ты на это скажешь?

— Вы совершенно правы, Ваше Величество, — только и нашлась Луиза.

— О нет, это всего лишь половина правды. Есть и другая. Ты помнишь, почему лягушки просили царя? Потому что их мучили постоянные раздоры, ведь лягушки не любят друг друга. У каждой лягушки много врагов. Как ты думаешь, что чувствует лягушка, когда её врага пожирает змея?

— Не знаю, — пролепетала девушка.

— Зато я знаю. Она счастлива. Во-первых, потому что её враг мёртв. Во-вторых, что мёртв её враг, а не она сама. Эти два чувства сливаются в одно — в благодарность змее, которая пощадила её саму и казнила её врага. И лягушка будет возносить хвалы змее… те, кто останутся в живых, но ведь мёртвые молчат, не так ли?

— Это какие-то очень злые лягушки, — сказала Луиза.

— Так уж они устроены, — грустно сказал король. — Так уж они устроены.

— Но ведь это только басня, — девушка нахмурила маленькие бровки. — Люди порочны, но у их порочности тоже есть предел. Мой отец — ирландец, и он рассказывал, что ирландцы — не то чтобы очень дружный народ. Но англичан, тем не менее, все ненавидят за жестокую несправедливость, с которой они правят. Никто не будет любить жестокого и несправедливого правителя.

— Несправедливого? Вот в этом-то вся и штука… Хорошо. Я расскажу тебе одну историю. Потом задам тебе один вопрос. Ты мне ответишь — и мы забудем об этом.

— Как вам будет угодно, — сказала Луиза. Ей было страшно, и в то же время её томило любопытство.

— Представь себе болото, в котором живут лягушки. Пусть они будут двуногими и похожими на людей. Но внутри они остаются лягушками, скользкими и холодными. Правда, в них есть кое-что человеческое — например, они любят хорошее вино и сыр. Но этого мало, чтобы стать людьми и перестать быть жабьим отродьем. Поэтому будем называть их лягушатниками. Ты слушаешь меня?

Луиза кивнула.

— Отлично. Итак, лягушатники долго жили на болоте, которое под действием сырости разрослось приблизительно до размеров нашей благословенной державы. Лягушатники тоже размножились, построили деревни и города, у них появились воины, священники и, наконец, короли. Лягушатники вели войны, захватывали добычу, заключали союзы — всё как у людей. Они даже приняли свет христовой истины, построили храмы и в них молились Господу. Казалось, ещё чуть-чуть, и они станут людьми. Но с холодных северных болот пришла вера, как нельзя более подходящая лягушкам. Она тоже называлась Христовой, но, в сущности, учила тому, как быть хорошей лягушкой. Ибо эта вера учила, что красота и наслаждение небогоугодны, зато богоугодно копить сокровища и воевать с людьми, чтобы отнять у них земли и богатства, и сделать их рабами лягушек… Короли лягушек боролись с этой верой, но она одолевала их снова и снова… проклятые гугеноты!

— Я поняла, — тихо сказала Луиза.

— Нет, не поняла. Ты думаешь, что мной движет тупой фанатизм, что я поддался на нашёптывания иезуитов… Знай, я ненавижу этих крыс не меньше, чем жаб, и когда-нибудь от них избавлюсь. Но сейчас они полезны… Слушай дальше, это была присказка, а теперь — сама сказка. Теперь я расскажу о том, чего никогда не было, и, надеюсь, никогда не будет.

Луиза поправила волосы.

— Итак. В тысяча семьсот десятом году от Рождества Христова в стране лягушек, в королевской семье, родился лягушонок, которого назвали Людовиком. Он был всего лишь четвёртый в очереди к престолу. Но трое умерли, чтобы расчистить ему дорогу, как будто какая-то сила вела его к трону…

— Я знаю историю вашей семьи, государь, — вмешалась Луиза.

— Помолчи! Я говорю о лягушках, — оборвал её король. — Так вот, тот лягушонок стал королём. Правда, он был болезненным и выжил буквально чудом. Вся страна молилась за его здоровье. Но он выжил, хотя несколько раз оказывался на волосок от гибели. Зато постоянные хвори развили в ребёнке… в лягушонке… хорошо, назовём его Людовиком… привычку к чтению и беседам с умными людьми. Даже когда он болел и не мог читать, он часами разговаривал со своими опекунами, выпытывая из них разные подробности о государственных делах… В десятилетнем возрасте он самостоятельно прочёл Плутарха в подлиннике, в двенадцать — написал трактат о денежной обращении, заинтересовавший лучшие умы Европы. А в двенадцать лет он прочёл в Сорбонне лекцию, посвящённую сравнению систем Спинозы и Картезиуса!

— Мадам ничего не рассказывала об этих господах, — на всякий случай заметила девушка.

— При этом, — король разгорячился и снова заметался взад-вперёд, — во всех остальных отношениях ему было свойственно потрясающее хладнокровие. Говорят, Людовик познал женщину в двадцать лет, после того, как прочёл сочинение, посвящённое размножению, и только для того, чтобы понять, что чувствует мужчина. Про него рассказывали, что он испытал и другое удовольствие, чтобы хотя бы отчасти понять чувства женщины — всего один раз, и больше не возвращался к этим занятиям. Также он пробовал все кушанья, о которых читал в книгах, даже самые отвратительные, но только по одному разу. Сам же он был чрезвычайно воздержан в пище и особенно в питье, всем напиткам предпочитая родниковую воду. Его называли новым Марком Аврелием, венценосным философом, — закончил он, даже не пытаясь скрыть отвращение.

— Вы рассказываете это так, как будто подобный правитель и в самом деле существовал и вы его не любили, — озадаченно заметила Луиза.

Король издал злой смешок.

— Хы-хы. Ладно, слушай дальше. В 1723 году Людовик был объявлен совершеннолетним и принял на себя всю полноту власти. На следующий день он заключил своих опекунов в Бастилию. Туда же отправились все, кто его хорошо знал или кому он был чем-то обязан. Он поступил так не потому, что они были в чём-то виноваты или заслужили его гнев, — счёл нужным добавить король, — напротив, он был благодарен всем этим людям, и считал, что благодарность может побудить его к неверным решениям. Он даже распорядился, чтобы в Бастилии с ними обращались самым наилучшим образом. И тогда же объявил, что всякий, кто попытается подобраться к нему слишком близко, попадёт туда же, будь то мужчина или женщина. Ему не нужны были фавориты, любовницы, доверенные лица или хотя бы друзья — только исполнители приказов. Впоследствии он не позволял никому судить о своих делах, даже одобрительно, без своего позволения. Известно, что он бросил в Бастилию поэта, сочинившего хвалебные стихи в честь короля — но по собственной воле, без приказа свыше…

Юная красавица зачарованно слушала, не решаясь вставить слово.

— Второе, что он сделал после этого — закрыл Версаль для свободных посещений, — Людовик нервно облизнул губы. — Этот величайший из правителей не доверял никому, и в особенности благородным. Он считал аристократию и духовенство скопищем вольнодумных бездельников, погрязших в роскоши. Однако он боялся её силы и поэтому задумал натравить на аристократию третье сословие вместе с простонародьем. Для этого он собрал вместе наиболее злокозненные умы того времени и поручил им создать на основе самых скверных учений философов нечто, именуемое Энциклопедией. Эта книга, вернее, собрание книг, содержало множество полезных знаний, но основное её содержание состояло в нападках на так называемые предрассудки, насмешки над традициями и поношение католической веры. При помощи этой книги началось разложение общества…

— Я слышала про такую книгу, её выпустил господин Бретон, — растерянно сказала девушка.

— Всего лишь первый том, и до конца издания ещё очень далеко, — оборвал её король. — Но там, в царстве лягушек, это сочинение было изготовлено очень быстро. Неудивительно, если все лучшие умы лягушатников были привлечены к этому проекту, хотели они того или нет. К тому времени все усвоили, что отказываться от предложений короля крайне опасно, даже если речь идёт о мелочах. Впрочем, согласие тоже ничего не гарантировало — король не прощал даже малейших оплошностей. Как говорили в ту эпоху, получая версальский паспорт, стоит заехать к нотариусу и позаботиться о завещании…

— Версальский что? — не поняла Луиза.

— Паспорт. При Людовике Версаль превратился в крепость, куда можно было пройти, только предъявив специальную бумагу, подписанную начальником службы безопасности Его Величества. Бумагу называли паспортом. К концу царствования Людовика паспорта выдали всем подданным: без такой бумаги нельзя было даже выйти на улицу. Впрочем, к тому времени на каждого сколько-нибудь значительного человека было заведено так называемое досье, то есть папка, набитая доносами и шпионскими донесениями.

— И все это знали? — не поверила своим ушам девушка.

— Si, certo! — король почему-то сбился на итальянский. — Ведь эти доносы писали сами францу… лягушатники. Тысячи и тысячи добродетельных матрон и почтенных отцов семейств с увлечением шпионили за соседями, родственниками, даже за родителями, сообщая королевской полиции о мельчайших проступках ближних. Ведь этим доносам давали ход. Иногда человека заключали в тюрьму лишь потому, что переполнялась его папка и надо было очистить местечко на полке. А потом вешали, потому что переполнялась тюрьма и нужно было срочно освободить место для новых узников. Все это знали, как и то, что завтра в тюрьме может оказаться каждый. Поэтому налоги на содержание и строительство тюрем выплачивались особенно исправно…

— Такого не стал бы делать даже английский король, — тихо сказала девушка.

— Просто не додумался, — поморщился Людовик. — С другой стороны, — протянул он, — англичане воспитанные люди. Восставать не в их правилах, но они не одобрили бы подобные новшества и попытались бы что-то придумать. Зато лягушачий народ быстро привык к новым порядкам. Особенно способствовали этому постоянные войны. Король много воевал. И, как правило, побеждал, причём малой кровью. Правда, враги твердили, что эти победы одержаны не столько на поле боя, сколько на тайных свиданиях с политиками враждебных стран, которым платили золотом за их измены. Тех, кто оставался верен своим государям, устраняли интригами и клеветой, в том числе — подложными донесениями о том, что они работают на французов.

Луиза непроизвольно отметила про себя, что Людовик, увлёкшись, перестал говорить о лягушках.

— Самым непокорным подкладывали красивых девушек или юношей, а также использовали одурманивающие составы, лишающие воли, — продолжал король, — тех же, кто не попадался и на эти сладкие приманки, тайно устраняли. Король лично разработал множество способов убийства, особенно он любил отравления. Он специально подбирал яды, рассчитанные на возраст, пол и сложение каждой жертвы, и испытывал их на людях, похожих на намеченную им мишень. Говорят, он приказал испробовать новую отраву на герцогине де Шатору, потому что она была очень похожа на супругу одного прусского генерала, который был настолько глуп или настолько честен, что не хотел изменять несчастному Фридрих…

— Почему несчастному? — не удержалась Луиза.

— В том мире прусский король был убит шпионами Людовика. А генерал открыл дверь убийцам. Не хочу называть его имени — здесь и сейчас он не совершил ничего дурного, и, надеюсь, не совершит. Но там его имя стало презреннее иудиного. Хотя он был всего лишь сломлен: после отравления жены ему пообещали, что все его дети умрут, а он был очень привязан к сыну. К сожалению, мальчик убил себя кинжалом, проклиная имя отца, породившего его на свет.

— Но как же тогда ненавидели самого короля?! — вскричала девушка, совершенно потеряв чувство реальности.

— О да. Его боялись и ненавидели все, включая союзников, — король оскалился от злобы. — Но Людовику это было безразлично. История не знала правителя, который так последовательно проводил в жизнь принцип «пусть ненавидят, лишь бы боялись».

— Кажется, этот король вовсе не был христианином, — голос Луизы дрогнул.

— Он и в вере Христовой увидел орудие для осуществления своих замыслов, — Людовик сделал неопределённый жест рукой. — Правда, вселенскую церковь он не жаловал, потому что даже тень подчинения Папе была ему отвратительна. Зато он нашёл поддержку своим замыслам среди недобитых гугенотов, каковые и составили костяк его тайных служб. Но, окружив себя мстительными гугенотами и сделав их своим орудием, он не принял их веру. Нет, король пошёл дальше По примеру англичан он создал свою церковь и объявил себя её главой. Французы восприняли это, — с горечью закончил он, — почти без сопротивления.

— Почему? — не поняла девушка.

— Всё дело в том, что Людовик не был обычным тираном, — принялся объяснять король. — Тираны жестоки, потому что злы, а самое ужасное в Людовике было именно то, что он вовсе не был зол. Целью его было благо Франции. Благо же он усматривал в богатстве и могуществе государства, и ни в чём более. Подданных он ценил в зависимости от приносимой ими пользы, прежде всего той, которую можно оценить в ливрах. Но он не разбрасывался их жизнями и не лишал достатка без необходимости. Его войны были подлыми, но солдат он берёг. Он жестоко подавлял всякое инакомыслие и был равнодушен к искусствам, но покровительствовал наукам и ремёслам, поскольку считал их полезными. У него был дьявольский нюх на новшества. Кажется, он не сделал ни единой ошибки, поддерживая и покровительствуя именно тем учёным и изобретателям, которые предлагали что-то дельное. И здесь он не ограничивался одной Францией, нет — он скупал умы повсюду. Например, двухцилиндровый паровой двигатель сделал для него бывший подданный русского царя, а первую механическую молотилку изобрёл аргентинец. Это устройство использовалось также для казней, — добавил он. — Хочешь знать, как именно?

Луиза благоразумно промолчала.

— Итак, благодаря своим преобразованиям Людовик Пятнадцатый навсегда изменил историю Франции и всего мира, — эту фразу Его Величество произнёс таким голосом, как будто повторял чужие слова. — Его потомки только следовали намеченным им курсом. Кстати, о потомках, — в голос короля вернулось чувство, — он подошёл к этому вопросу весьма педантично. Не испытывая ни малейшей потребности в женщинах, он, когда подошёл срок обзаведения потомством, приказал найти нескольких женщин благородного сословия, чьи предки отличались особенным здоровьем и долголетием. Такие были найдены, королевские лекари проверили их здоровье и отобрали трёх. Говорят, они были уродливы, но Людовика это не волновало. Он оплодотворил их, дождался рождения потомства, а матерей заключил в Бастилию, чтобы они не мешали. Дети росли под надзором лучших воспитателей. Когда же дети подросли, он поступил так, как обычно поступают в таких случаях турки: убил всех мальчиков, кроме двоих, которые показались ему наиболее способными. Старшего из них он сделал наследником. Впрочем, он умер — говорят, отравился каким-то ядовитым составом собственного изготовления. Тогда наследником стал второй. Подготовив его как должно, Людовик Пятнадцатый передал ему власть и после двух лет ожидания сам принял яд. В предсмертной записке он объяснял свой поступок тем, что его интеллект слабеет, а сын слишком почтителен и может послушать совета отца в ситуации, когда необходимо принять самостоятельное решение.

Король помолчал, переводя дух, потом продолжил:

— В чём-то он был прав. Людовик Шестнадцатый почтительно реализовал все планы своего отца, включая самый грандиозный. А его отец планировал полностью уничтожить благородное сословие и всё с ним связанное. Французы должны были стать колёсами и приводными ремнями в огромной машине государства, лишёнными каких бы то ни было прав, а также и чести. Аристократия никогда не смирилась бы с таким положением, и потому она была обречена. По той же причине были обречены и остатки католической церкви, не смирившиеся с королём в тиаре.

Девушка продолжала молчать.

— В 1787 году были созваны так называемые Генеральные Штаты, которые урезали права аристократии и создали систему местного самоуправления. Она работала дурно, поскольку выборная система была изначально дурно спроектирована. Но во всех неурядицах обвинили духовенство и дворян, которые якобы сопротивлялись народному правлению. В 1790 году тайными королевскими распоряжениями было расстроено снабжение Парижа и других городов съестными припасами. Это спровоцировало восстания, на подавление которых были брошены верные власти войска под руководством достойнейших людей. Когда они убили достаточно парижан, король внезапно обвинил их в жестокости, назвал убийцами народа и сам встал во главе революции. Начались расправы, продолжавшиеся несколько лет. Людям рубили головы специальной машиной, чтобы ускорить процесс. Потом король объявил палачей преступниками и казнил всех, кто принимал участие в расправах… Всё это, разумеется, делалось в интересах государства.

— Но ведь этого всего не было! — не выдержала Луиза. — А вы говорите так, будто видели своими глазами!

— Не видел, — усмехнулся король. — Я родился позже. Гораздо позже.

По позвоночнику Луизы зазмеился холод. Король говорил уверенно, но на безумца не походил.

— С твоего позволения я опущу те события, которые происходили в течении последующих трёх веков. Скажу лишь, что Французская Империя неуклонно двигалась в том направлении, который задал Людовик Пятнадцатый, наращивала своё могущество и шла от победы к победе. Правда, происходило это ценой всё большего закрепощения подданных. В конце концов, французы вовсе забыли, что такое свобода и наслаждение жизнью, и даже перестали нуждаться в этих вещах. Весь остальной мир смотрел на наше государство с ужасом и омерзением. Но французская опухоль расползалась по земному шару — медленно и неуклонно. В конце девятнадцатого века Франции принадлежала Африка и часть Азии. Из-за права владеть Китаем Франция развязала мировую войну, в которой погибло двадцать миллионов человек. В этой войне французы применили самые мерзкие способы умерщвления людей, начиная от ядовитых газов и кончая распространением болезней. Америка, Германия и Россия смогли остановить французскую плесень, но ненадолго. Вторая война, развязанная Францией, которую к тому времени стали называть Империй Зла, была ещё ужаснее — Россия и Германия пали. Но самой страшной войной была третья, которая погубила наш мир. Французские физики изобрели смертоносное оружие, действие которого основано на разрушении мельчайших частиц вещества. Оно может смести горы, но после его применения земля остаётся отравленной. И этот яд губит не только живущих, но и уродует людей из поколения в поколение. И в 2012 году, когда против ненавистной Империи встал весь свободный мир, это случилось. Франция, проигрывая войну вольным народам, применила своё подлое оружие, и половина поверхности земли стала навеки непригодной для жизни… Но, так или иначе, французы стали владыками ойкумены. Вернее, того, что от неё осталось.

Король полуобернулся к девушке. По его виску ползла крупная капля пота.

— Я был сделан в подземном убежище на глубине пяти льё от поверхности. Именно сделан. Матери у меня не было: меня, как и других, вырастили в специальной машине, где хранились яйцеклетки… частицы женского тела, из которых образуется зародыш. К сожалению, мой отец, которого я ни разу в жизни не видел, был, видимо, облучён… в смысле — повергся действию невидимого яда. Поэтому я родился без ног, зато на руках у меня было по восемь пальцев. Это было в пределах нормы, так что меня не забраковали. Чрезмерно изуродованных детей в нашем мире не убивают, а подращивают до юношеского возраста, а потом разрезают на отдельные части. Более-менее годные приживляют в тела тех, кто может за это заплатить. В моё время врачи научились пришивать конечности и заменять больные внутренности, лишь бы они были в наличии… Откровенно говоря, у меня было мало шансов дожить хотя бы до двадцати лет. Но я был наделён острым умом и очень хотел выжить. Я хорошо учился и стал первым учеником в классе. Был мальчик талантливее меня, но я донёс на него — он был непочтителен в своих рассуждениях. Его разобрали на органы, а мне досталась его левая нога. Вторую ногу я купил, продав лишние пальцы с рук. Ног тогда было много, а пальцев вечно не хватало и они стоили дорого.

Луиза чувствовала, как её кожа покрывается мурашками. Король говорил слишком убедительно — возможно, потому, что не пытался произвести впечатление.

— Так или иначе, я неплохо учился и мне удалось получить стипендию. К сожалению, у меня не было выдающихся способностей к точным наукам. По итогам экзаменационной сессии мне предложили стать гуманитарием. Конкретно — помощником специалиста по допросам третьей степени. Нет, не палачом, палачей хватало: искусство пытки у нас изучают в начальной школе. Это, кстати, производит самое благоприятное действие на воображение будущих подданных Его Величества — все знают, что их ждёт в случае малейшего подозрения в недостаточной верности императору французов. Моя работа состояла не в том, чтобы вытягивать сухожилия, плющить суставы и вводить в вену препараты, усиливающие боль. Я должен был заносить в специальную машину… назовём её упорядочивателем… так вот, я должен был заносить в неё слова пытуемого и потом специальными средствами выискивать в них противоречия. У меня это отлично получалось, я отправил в операционную несколько сотен уличённых во внутренней измене. Так называлось на нашем языке сомнение в имперских идеалах.

Людовик замолчал, переводя дух. Привычным жестом помассировал щёки, похлопал себя по шее, где уже обозначилась первая складка.

— Поэтому меня перевели в отдел стратегического анализа. В мои задачи входило создание картины ситуаций, в том числе произошедших давно. Я должен был составлять детальные описание событий и отыскивать их причины, явные и скрытые. И в этом я преуспел. Мои аналитические программы были признаны лучшими. За это меня очень хорошо наградили: я получил право на мясные обрезки из Центрального госпиталя. Ты удивлена? — он покосился на Луизу, которая, забившись в угол, беззвучно глотала ртом воздух. — А зря, после ядерной войны свежее мясо стало огромной ценностью… Но следующая моя работа показалась мне странной. Меня посадили за исторические документы очень давней эпохи. Задачей было детальнейшая реконструкция языка, быта и нравов при дворе короля Людовика Великого. Я работал пять лет и стал лучшим специалистом по Франции восемнадцатого века, прежде чем меня посвятили в суть проекта…

— Проекта? — остатки здравого смысла Лауры зацепились именно за это слово.

— Да, проекта. Французские учёные, всё те же проклятые физики, создали машину, позволяющую менять направление времени и заглядывать в прошлое. Не спрашивай меня, как это возможно, я не знаю. Материальные вещи таким образом перемещать нельзя, зато можно извлечь из тела человека его разум и как бы вдохнуть его в другое тело. В тело человека, жившего когда-то давно. Казалось бы, такое изобретение не имеет практической ценности. Однако французы решили, что они таким способом могут поменять прошлое. Разумеется, к вящей славе Франции. Ты спросишь — как? — он покосился на оцепеневшую девушку. — Довольно просто. Представь себе, что некий учёный карфагенянин узнает рецепт пороха и способы отлива пушек. В таком случае чем кончились бы пунические войны? Карфаген победил бы Рим, а потом и все остальные царства своего времени. Примерно того же захотели и французы. Они решили передать Людовику Пятнадцатому знания из будущего. Для этого они задумали лишить его собственной души и впихнуть в его тело душу другого человека, специально подготовленного к такому служению. По их плану, это изменило бы ход истории и позволило бы Франции обойтись без ядерной войны, победив обычным оружием. То, что после этого наша реальность сменится другой, в которой они даже не появились бы на свет, их не слишком заботило — ведь это делалось в интересах Французской Империи, величие которой, разумеется, превыше всего!

Девушка тем временем, опомнившись от первого впечатления, пыталась рассуждать здраво. Скорее всего, думала она, у её венценосного возлюбленного имеется что-то вроде мании. Она слышала, что люди, страдающие подобным душевным расстройством, могут сохранять полную ясность ума в рассуждении о любых предметах, кроме одного, который и составляет предмет болезни. Если этот предмет общеизвестен, маниака легко раскрыть, но если мания касается чего-то тайного, он может всю жизнь хранить её в себе… Впрочем, не исключено и то, что король просто испытывает её доверчивость с непонятной целью. Пожалуй, решила Лаура, это было бы гораздо хуже, чем если бы король и в самом деле был безумен.

— Прикидываешь, сошёл ли я с ума или морочу тебе голову? — король посмотрел на возлюбленную через плечо. — Не бойся, я же сказал, что мне от тебя ничего не нужно, кроме ответа на один вопрос. Но сначала выслушай всё до конца.

Он перевёл дух, вытер потный лоб собственной сорочкой, поднятой с пола.

— Как и все французы, я считал существующий порядок дел единственно возможным. У меня не было ни тени сомнений в том, что Франция устроена наилучшим образом. Впрочем, если бы я думал иначе, то не дожил бы до своих лет. Но, читая исторические книги, я понял, что наша жизнь — жалкое подобие на то, что было прежде. В той прошлой жизни были радости, которые стали недоступны даже владыкам нашего мира… Но, скорее всего, я не посмел бы сделать то, что сделал, если бы не он.

Король замолчал.

— Кто? — не выдержала Луиза.

— Истинный Людовик Пятнадцатый. Лучшее творение генетиков Французской Империи, — глухо сказал король. — Тот, чей разум должен был занять тело, которое сейчас занимаю я. Специально выращенный клон с изменённой структурой мозга. Совершеннейшая биологическая машина, набитая под завязку всеми знаниями человечества. Я видел его всего один раз: мне приказали проэкзаменовать его по истории Франции. Он поймал меня на нескольких мелких противоречиях. А после экзамена сказал: «По вашим вопросам я понял, что вы недостаточно лояльны. Я лично допросил бы вас и получил бы признание во внутренней измене. Но это уже не имеет значения — наш мир необратимо изменится этой ночью. Я позволю вам жить ещё шесть часов».

Король запустил руку себе под лопатку и почесал спину. Странно, но этот обыденный жест немного успокоил девушку. Во всяком случае, подумала она, Его Величество непохоже на тех сумасшедших, которые в своём бреду забывают о себе и своём теле. Потом она вспомнила о королевских объятиях и пришла к выводу, что в этом отношении король более чем нормален.

— Не знаю, что это было — жалость или гордыня, — продолжал Людовик, — но в обоих случаях это была ошибка. Его слова побудили меня рискнуть. Правда, они пытались меня остановить. Я их убил, всех. Установка, перемещающая разум во времени, сама была оружием — она испускала губительные волны, так что при её включении умирали все, кроме того, кто находился в самом центре пробоя метрики… извини, ты всё равно не поймёшь, что это такое, да и я тоже не понимаю. Но надеюсь, они успели издохнуть в мучениях до того, как машина сработала. Потому что потом этот мир исчез вместе со мной, и, надеюсь, больше никогда не возродится. А сейчас я хочу ещё вина, — прозаически закончил Его Величество. — Позвони.

Луиза дёрнула за витой шнур, колокольчик звякнул, через несколько мгновений заскрипела дверь.

На этот раз король самолично осушил оба кубка.

— Я не буду рассказывать о том, как оказался в теле ребёнка, о регентстве, о Флёри и Вильруа, о войне, о болезни… Всё это уже стало прошлым. Так или иначе, я — король Франции Людовик Пятнадцатый, и другого Людовика история не узнает. Я не хочу, чтобы эта страна превратилась в омерзительную Империю, которая погубит мир. Поэтому я поставил своей целью изгнать из Франции дух аскетизма, бессмысленного труда и служения государственным интересам. Я учу французов любить жизнь, ценить роскошь и удовольствия, творения искусства, красивые зрелища, праздность и беззаботность во всём.

— В этом вы преуспели, Ваше Величество, — вздохнула Луиза.

— Но, разумеется, этого мало. Я намерен истребить самые основания того, что в моей версии истории привело к торжеству бесчеловечной машины. Я спасу эту страну и весь мир — пусть даже дорогой ценой. Тем более, — добавил он другим тоном, — что выплачивать её придётся другим.

— Что вы имеете в виду, мой король? — девушка встревожилась.

— Ничего такого, что тебе не понравилось бы, — Луиза почувствовала, что Его Величество улыбается. — Я поощряю все пороки, все прихоти, все бессмысленные траты нашей знати. Я отдал налоги откупщикам, и пусть они воруют как можно больше. Поощряю я также займы под большие проценты, лишь бы деньги расходовались на роскошь и увеселения. Я смотрю сквозь пальцы на предательство государственных интересов, на взятки, получаемые нашими государственными мужами у иностранцев — пусть треснут их карманы от преступного золота. При этом я последовательно изгоняю из своего окружения всех толковых людей, особенно же поборников прогресса. Зато при моём правлении французский двор стал самым пышным в Европе. Безумные траты, наглое сибаритство, неистовое мотовство — вот чего я требую от своих верных подданных и в чём подаю им достойный пример. От тех, кто по своему состоянию не способен тратить довольно, я жду разрушительных идей, преступлений, ну или хотя бы старого доброго разврата. Пусть аристократия бесится с жиру, философы проповедуют равенство, а беднота голодает и копит недовольство. Ты скажешь, что это приведёт к взрыву? — он внезапно обернулся. — Да! Такого правления не выдержала бы никакая страна, не то что наша. Пройдёт каких-нибудь двадцать, может быть тридцать лет, и Франция уже не сможет выплачивать государственный долг. Думаю, к тому времени высшие слои окончательно развратятся и не дадут государству выправить положение. Жадная свора продолжит опустошать казну, а когда придёт время платить по счетам — переложит всю вину на короля и натравят на него чернь. Если я доживу до этого времени — что ж, пусть так и будет. Но, скорее всего, платить будут мои дети или внуки. Не знаю, как назовут тот кровавый потоп, который зальёт Францию, но будет он долгим… Не удивлюсь, если французы всё-таки изобретут машину для отрубания голов. Но интереснее, что они будут думать о нашей эпохе? Как они её назовут?

На этот раз девушка не задумывалась.

— Они назовут Ваш век галантным, Ваше Величество, — сказала она совершенно искренне.

Людовик внезапно захохотал. Плечи его заходили ходуном.

— Прекрасно! — вскричал он. — Вот именно!

И король снова привлёк Луизу к себе.