Часть 1. Дебют

Это не глупость. Глупость – это то, что Чарли Чаплин занял второе место в конкурсе клонов Чарли Чаплина в Германии.

к/ф «Револьвер»

Глава 1

1928 год, январь 14, Москва


Фрунзе открыл дверь и шагнул в теплое помещение, пахнущее хлебом, пивом и старыми носками. Это был самый, что ни наесть затрапезный кабачок. Но именно такой ему и требовался. Потому как, только в таких местах и сидели обыкновенно простые работяги после тяжелых трудовых будней.

На дворе стояла суббота[1]. Вечер. Впереди всех ждал выходной день. Как следствие – люди отдыхали как могли. То есть, пили дешевый алкоголь и закусывали чем придется, да и то – если на закуску имелись деньги. Что случалось не всегда.

Сам Михаил Васильевич был под небольшим гримом. Достаточным для поддержания инкогнито, но при этом не слишком вычурным, чтобы не мешать. Ведь его портреты последний год часто печатали в газетах. И на улицах, особенно, если он шел в форме, люди его узнавали уверенно. Одежду он, разумеется, надел тоже самую обыкновенную, потертую, хоть и чисто выстиранную. Да и руки измазал отработкой. Ее с первого раза не смыть. Остаются крапинки на коже, да и у ногтей полосы. Опытный взгляд сразу заприметит. Регулярное же посещение тренировочного зала обеспечило его рукам определенный уровень мозолистости…

Такие визиты он совершал время от времени специально, чтобы поговорить с простыми людьми и послушать, что они говорят. У него уже была и армейская разведка, и контрразведка, а также союзное ведомство в лице Дзержинского. И сведений от них поступало вагон и маленькая тележка. Но Фрунзе время от времени выборочно старался это все проверить. Мало ли? Поэтому вот так и выходил – пообщаться с простым народом. Инкогнито.

О безопасности, впрочем, он не забывал. И несколько бойцов СОН продолжали его сопровождать, с вооружением скрытого ношения при себе, также переодевшись. А у объекта дежурило несколько звеньев вооруженных до зубов бойцов для оперативной реакции. Само собой – дежурили под прикрытием, сидя не в фирменных авто наркомата обороны, а в грузовых фургонах с надписью: «Хлеб».

– И что, так и сказал? – ахнул Фрунзе, реагируя на реплику собеседника.

– Так, – угрюмо ответил изрядно поддатый слесарь.

– А ты чего?

– А я ему в глаз… хотел. Но уволят же.

– Как есть уволят! – поддакнул кто-то.

– Вот и я говорю – уволят. А у меня жена и двое детей. Жить то на что?

– Делать то что будешь?

– А чего делать? – вроде как вскинулся этот мужчина, а потом как-то резко поник и промямлил: – Не знаю…

– Может письмо кому написать? – поинтересовался Михаил Васильевич.

– Кому?

– Моторист из смежной смены Фрунзе писал. Так говорят – помог.

– Так-то военное дело! – назидательно поднял палец слесарь. – Моторист! Все знают, что наш нарком этим горит и ставит армию на колеса. А я где работаю? А… – обреченно махнул слесарь рукой.

– Вот! Ты и напиши! Что директор подрывает моральный дух резервистов нерешенность жилищного вопроса. Де мы все рвемся в бой, да только даже угла своего нет. Спать в каптерке приходится. А жене у подруг. И детей по углам совать. Куда такое годиться?

– Так уволятся же… Фрунзе, он говорят лют на расправу. Ежели так вопрос ставить директор меня по головке не погладит. Отомстит в назидание остальным.

– А давай я напишу? – не унывал нарком, притворявшийся мотористом. – Что де, запуганный директором-самодуром коллектив завода очень просит вмешаться и решить жилищный вопрос. Ибо мочи терпеть это больше нет.

– А не боишься?

– А чего мне боятся? Чай не под твоим директором тружусь. Как он до меня дотянется то?

– Ну…

– А если с твоим договорится? Чтобы проучить? – спросил один из подвыпивших рабочих.

– Пока он с ним сговориться – о своей голове нужно будет думать. Михаил Васильевич уже Дзержинского подключит. Это же чистое вредительство! Вот и подключит. А дальше… Ну, директору не позавидуешь. Говорят, что Железный Феликс лют на расправу и очень не любит тех, кто притесняет простых работяг.

– Ну…

– У кого есть бумага?

– У меня, – отозвался бармен из-за стойки. И вскорости принес несколько листов писчей, чуть помятой бумаги поганого качества. И химический карандаш.

Фрунзе взял письменные принадлежности и, высунув кончик языка для пущего вида прилежности, начал писать. Текст же сочиняли всем кабаком. В каких только «ласковых» словах не вспоминая, при этом, директора завода. Директоров, если быть точным. Так как жаловались все. На разное. Но больше, конечно, на жилищный вопрос.

Это ведь было время вынужденных коммуналок.

Людей в Москву после переноса столицы приехало много. И жилплощади им всем не хватало. Совсем. Поэтому заселяли как могли. Кое-где строили деревянные бараки для общаг. Заводы для своих рабочих не шатко, не валко тоже возводили дома, иной раз и кирпичные. Но не все, и не много. И собственно все. Так что проблема от года к году нарастала. Став чрезвычайной к концу 1930-х. Но грянула война и вопрос оказался замороженным лет на десять-пятнадцать, обернувшись натуральной катастрофой в 1950-е. Вот Михаил Васильевич и заинтересовался, заметив, что почти каждую свою «прогулку» к простым работягам всплывает именно этот вопрос. Даже зарплат и цен касаются не так часто, как жилья, точнее его отсутствия…

Где-то через час «написание письма наркому» было закончено. И Михаил Васильевич пошел на улицу, окруженный гурьбой рабочих. Однако дальше, в сторону почты, выдвинулись далеко не все. Сказывалось и опьянение, и опасение. Так что туда Фрунзе отправился уже практически в окружении только бойцов СОН. Ну и с парой самых активных да смелых. И те своими глазами видели, как письмо упаковали в конверт с нужной маркой. И опустили в почтовый ящик, направив в приемную наркомата Обороны.

После чего Михаил Васильевич распрощался с этими ребятами, которые отправили к себе в общагу. А он сам, вроде как к себе. Однако за углом забрался с сопровождением в фургон «Хлеб», нагнавший их, и отбыл в наркомат.

Думать.

Вопрос ведь действительно был острым, важным и нужным.

Да, конечно, Фрунзе еще в 1926 году начал программу строительства для нужд армии. По его заказу разработали типовой проекта дома модульного типа, позволявший адаптировать проект при постройке к разным функциональным задачам. И для квартир, и для общежития, и для казарм, и для кухни-столовой, и для мастерской и так далее.

И к началу 1928 году эти дома уже возводились серийно.

Литой железобетонный каркас, монолитный цокольный этаж, два-три, реже до пяти этажей и керамический кирпич высокой пустотности для стен, которые все были толстыми, но не несущими. Перекрытия дома выполнялись из железобетонных плит, равно как и лестничные проемы. Причем плит довольно толстых.

Модно. Стильно. Молодежно. Во всяком случае для 1920-х годов. Да еще бомбоубежище считай в каждой такой постройке. Разумеется, чисто кирпичный дом получался бы дешевле. Но так застраивали военные городки, которые в случае войны могли подвергаться ударам авиации. Поэтому старались строить добротно. С хорошим запасом прочности в первую очередь по каркасу. Чтобы здания не складывались как картонные домики и не рассыпались слишком уж легко. И к началу 1928 году в такие дома уже удалось заселить порядка двух тысяч семей и девяти тысяч одиноких командиров. Ну и казармы перестроить для целого корпуса.

При этом темпы строительства нарастали, грозя в 1928 году закрыть все потребности по войскам постоянной готовности. Во всяком случае – минимальные. Но этот проект строился для армии с избыточным запасом прочности. Из-за чего для нужд дешевого и массового городского строительства не годился… дороговат и трудноват…

– На носу война. А ты о домах думаешь? – немало удивился Дзержинский, когда понял, о чем пойдет речь. – Мне кажется – не время ими заниматься.

– А я думаю – самое время. Это не просто дома. Это наши социальные тылы. Ты не хуже меня знаешь, насколько зыбка ситуация. И нужно, чтобы как можно большее количество людей связывало с нами свое будущее.

– Зыбкая? – усмехнулся Феликс Эдмундович. – Именно по этой причине тебя называют диктатором?

– Брось, – отмахнулся Михаил Васильевич. – Ну какой я диктатор? Хотел бы власти – взял бы власть. Но зачем? Это как-то поможет нам решить ключевые вопросы революции? То есть, обеспечить благополучие широким массам простых людей?

Дзержинский очень пронзительно посмотрел на Фрунзе. Чуть помолчал. А потом спросил:

– А если бы помогло?

– Ты же понимаешь – не поможет. Это пустые амбиции.

– Я вот слышал, что людям нужен вождь. Владимира Ильича с нами больше нет. Троцкий утратил доверие. Сталин мертв. Остается не так много кандидатов.

– Опять Луначарский сказки рассказывает?

– Их много кто рассказывает.

– Я что-то в кабаках таких вещей не слышу.

– А ты с крестьянами поговори, а не с рабочими. Они тебя знаешь, как кличут?

– Ну ка?

– Не иначе как царь Михаил.

– Приплыли…

– Темные люди. Но говорят они это без всякого негативного налета. Болтая, дескать ты сейчас порядок то наведешь. Вон – уже жизнь стала налаживаться.

– Разве только из-за меня?

– В их глазах? Только из-за тебя. И Луначарский прав – люди нуждаются в том, чтобы у страны был лидер. Пусть даже и номинальный. Человек, с которым бы они связывали государство и центральную власть. Им так проще.

– Может быть тебя диктатором сделаем?

– Смешно, – грустно фыркнул Дзержинский. – Я даже наркомат с трудом тяну. Да и здоровье – сам знаешь – ни к черту. Сколько я проживу?

– Ладно, давай об этом потом поговорим. Хорошо? Я сейчас устал и не настроен на шутки.

– Это – не шутки.

– У нас страна называется Союз Советских Социалистических Республик. Советских, понимаешь? А значит Советы – главный орган власти. Иосиф хотел подменить Советы партией с собой во главе. Но ты и сам знаешь насколько это опасно. И как ты предлагаешь поступить? Оставить мне наркомат обороны и стать главой СНК?

– Возможно и так. – чуть помедлив, кивнул Дзержинский. – Но Луначарский предложил передать Советам право выбора президента как главы исполнительной власти и верховного главнокомандующего.

– Президента? Серьезно? – устало переспросил Фрунзе.

– Серьезно.

– Ладно. Давай вернемся к домам. Это важнее.

И они вернулись.

Хотя Михаил Васильевич уже изнывал от подобного рода разговоров и намеков. Не понимая, как их воспринимать. То ли люди действительно хотели всего этого, то ли пытались спровоцировать его на необдуманные поступки. А подставляться сейчас было не время и не место.

Дзержинский был его друг и соратник. Но при этом он был настоящий псих, одержимый навязчивыми идеями. И не дай бог оказаться на пути этих идей – в миг забудет про все и «намотает на гусеницы». Поэтому Фрунзе не сильно доверял этим вот уговорам с его стороны, полагая, что тот его так проверяет.

Минут через десять, после завершения острого разговора о власти, к ним начали присоединятся другие участники. Тут и Рыков как глава СНК, и Бухарин как глава ВСНХ, и ряд архитекторов, включая таких именитых как Иван Машков, бывший главный архитектор царской Москвы. Его тоже выдернулись на ночь глядя.

И засели думать.

С одной стороны – Москва – это столица. И дешевые дома – позорище для нее. С другой стороны, требовалось много дешевого и, в тоже самое время, добротного жилья. Потому что Фрунзе прекрасно помнил об ошибке Хрущева и его первых серий домов, которые возводили быстро, но жить в них было едва ли не хуже, чем в бараках…

После трех часов дебатов сошлись на следующем.

Москва нуждается в коренной реконструкции[2], так как в текущем виде совершенно не пригодна на роль современной столицы. В ней требуется «прорубить» большие проспекты и организовать современный общественный транспорт. В первую очередь конечно рельсовый: метро, трамвай и «монорельсу», без которых перемещение больших масс народа в стремительно растущем городе превращается в особую форму мазохизма.

Столь важным делом должен был заняться межведомственный комитет во главе с Машковым. Во всяком случае он был одним из самых опытных архитекторов с огромным опытом. Из-за чего никто не стал возражать по поводу его кандидатуры.

Этой комиссии требовалось продумать – как сохранить наибольшее количество исторически ценных памятников архитектуры. Если надо, передвинув. Спроектировать облик новых проспектов и обновить вид старых. В том числе и для новых кварталов серьезно расширяющегося города.

Сами же дома для будущей застройки были разделены условно на три класса. Первым шел фасадный или парадный. Эти дома должны были строиться на первой линии крупный проспектов и площадей, выступая их украшением. Качество строительства наилучшее, равно как и внешний вид. Условия проживания – аналогично. Это было элитное жилье. Второй класс – дома повышенного комфорта, которые планировались к постановке по первой линии улиц рангом пониже. Третий же вид построек – это жилье эконом-класса. Максимально простое, дешевое и функциональное, размещенное за первой линией в формате массовой застройки. И этот подход в перспективе должен был «пролиться» на все города Союза.

Особняком стоял – правительственный квартал.

Его Фрунзе предложил возвести на Воробьевых горах, создав там особый ансамбль из высоток и площадей, окружив его комплексом тематических парков. Примерно там, где в его памяти располагался МГУ. Сам же главный вуз страны советов должен был занять приличные площади в Крылатском, то есть, в районе большого села Крылецкое, называвшееся так в то время. Да, оно находилось пока за пределами Москвы, но это не проблема. Причем учебный комплекс Михаил Васильевич предложил построить как специальный академический городок, разместив на его территории не только учебные корпуса, но и общежития с прочими инфраструктурными объектами. Включая собственный стадион и прочее, прочее, прочее.

Но это – мелочи.

Красивости.

Парадности.

Главное – эконом жилье, позволяющее кардинальным образом улучшить уровень жизни широких масс простых работяг. Для чего составили ТЗ и ТТТ на что-то в духе проекта I-510.

Пятиэтажный дом из блоков. Без лифта. Без мусоропровода. Стены несущие продольные, выполненные из толстых блоков. Межэтажные перекрытия – толстые плиты. Крыша двухскатная.

Впрочем, I-510 новый проект повторял не полностью. Отличаясь, в общем-то только планировкой. Стены межквартирные задумывались в толщину наружных стен. Для пущей звукоизоляции. По планировке проект должен был иметь только одно- и двухкомнатные квартиры. Без «трешек». Зато с большой и просторной кухней-столовой площадью десять квадратов. И вместо балконов было решено ставить лоджии. Прихожие также были заметно крупнее, чем в оригинальном I-510. Все-таки люди не муравьи и не роботы-мутанты, чтобы комфортно себя чувствовать в столь стесненных условиях.

Совокупно это все влекло за собой общее увеличение габаритов дома, косвенно позволяя сделать и лестничные клетки просторнее. Что в комплексе несколько поднимало стоимость строительства. Однако на дворе резвились не 1950-е годы, когда после Великой Отечественной войны половина жилого фонда в европейской части СССР лежало в руинах. Да, в 1920-е имелся острый дефицит жилья, но он не шел ни в какое сравнение с тем послевоенным ужасом. Поэтому это небольшое удорожание выглядело вполне оправданным. Тем более, что превращало и без того одну из самых удачных «хрущевок» в совсем уж дом «бедного, но здорового человека».

Кроме того, Фрунзе настаивал на том, чтобы в проект заложили определенный потенциал для модернизации. Которая подразумевала надстройку дома до восьми этажей, пристройку к нему внешних грузопассажирских лифтов, оборудование мусоропроводами и обкладку кирпичом для пущей теплоизоляции и эстетики.

Не бог весь что, но вполне себе решение.

Кроме того, на основе базового пятиэтажного проекта Фрунзе поручил разработать для нужд села и малых городов одно, двух и трехэтажные варианты. А также разные технические здания, вроде школ, больниц или мастерских. Ну и общежития, которые отличались от жилых вариантов только организацией внутреннего пространства.

Зачем? Чтобы через гигантский тираж удешевить конструкцию.

Получалось вроде бы дешево и сердито. В том числе и из-за умеренных размеров блоков, которые и отливать проще, и доставлять, и монтировать.

Однако Фрунзе хотелось больше.

Существенно больше.

Ибо поля пятиэтажек, несмотря на доступность, требовали серьезных инвестиций в транспорт, коммуникации и прочую связанную инфраструктуру. Кроме того, они обходились для города заметно дороже в плане эксплуатации. Строить малоэтажные дома при плотном заселении было себе дороже. Но пока высотное строительство было для молодого Союза недоступно. Во всяком случае массово и дешево.

Ключевое слово – пока.

Проблема была не в оборудовании для оснащения высотных домов, вроде лифтов или насосов. Нет. Ведь для тех же домов повышенной комфортности он дал ТЗ на, по сути, что-то в духе двенадцатиэтажного кирпичного дома типа Э-93. С поправкой на обязательное присутствие кухни-столовой в десять квадратов и просторной прихожей. Да и элитное жилье меньше двенадцати этажей тоже не планировалось…

Все сложности массового, быстрого и дешевого строительства высотных домов упирались в наличие фонда высотных кранов и подходящего автотранспорта. С кранами все понятно. Их тупо не было. Хотя в горизонте двух-трех лет их-то как раз можно изготовить в подходящем количестве. Во всяком случае – для Москвы. А вот с автотранспортом ситуация выглядела сложнее…

От идеи строить массово «полуторки» Фрунзе отказался уже 1926 году. Просто столкнувшись с неадекватно низкой грузоподъемностью и прочностью таких машин. Для армии они оказались годными весьма и весьма условно. И дешевизной своей не подкупали, ибо не орудие на них нормальное не прицепишь, ни груз не положишь. В общем – этакий грузовик Шреденгера. Вроде есть, а вроде бы и нет. Особенно это ощущалось при строительстве на их базе бронеавтомобилей, колесных бронетранспортеров и колесных же САУ. Опыты с «полуторкой» показывали – не тянут. Просто не тянут.

Понятно, что на безрыбье и рак за колбасу сойдет. И если бы имелось налаженное крупносерийное производство легких грузовиков-полуторок пришлось бы использовать их. Но так как это самое производство требовалось создавать, то смысла «экономить на спичках» Михаил Васильевич не видел. Из-за чего в Союзе массово выдавали концессии на производство грузовиков с грузоподъемностью в три тонны. И такие компании как Scania да Tatraуже строили семь заводов для их выпуска. Плюс Daimler возводил два завода для пятитонных грузовиков.

Да, дороже.

Да, сложнее.

Да, меньше.

Но на них уже можно было хоть что-то возить, отличное от «трех мешков картошки…»

Завод АМО также не избежал влияния этого тренда, равно, как и связанные с ним предприятия, дублирующие и дополняющие его. Как уже существующие, так и строящиеся в рамках единого холдинга…

Собственно, выпуск грузовиков-полуторок АМО 152 потихоньку сворачивался и в 1928 году должна была завершиться конверсия мощностей для выпуска новых моделей. Но не абы как – а на основе платформы, созданной из этого самого легкого грузовика. Все-таки в представлении Михаила Васильевича, АМО-152 тянул больше на крупную легковушку класса пикап, чем на грузовик. Слишком уж избаловал его XXI век.

Так дублирующий АМО второй московский автозавод должен был начать собирать просторные седаны с большим багажником. Кузов вполне типичного для эпохи типа, но общая компоновка чем-то напоминала универсал. Даже распашные дверцы сзади присутствовали. В Коломне должны были запустить в производство большое и вместительное такси. Тоже седан, но с пятью местами сзади. В Нижнем Новгороде планировали собирать микроавтобусы и мини фургоны. В Твери – пикапы. А в Самаре – спецтехнику.

Основной же моделью головного завода АМО становилась шестиколесная версия грузовика с 90-сильным двигателем и грузоподъемностью 5 тонн. Не очень быстрая, но крепкая и очень проходимая за счет хорошей коробки передач с демультипликатором и принудительной блокировки обоих ведущих мостов.

Ее массово должны были начать выпускать в 1928 году как на головном предприятии, так и дублерах в самых разных вариантах. Включая полугусеничный.

Подходящая для массовой панельной стройки машина?

Очень!

Но она остро требовалась в армии. И до насыщения вооруженных сил такими «моторами», вводить ее массово в народное хозяйство Фрунзе не видел смысла. Поэтому и не уступил очень соблазнительной идеи массового строительства дешевых 10-12-этажных панельных домов. Во всяком случае – пока не уступил.

– Михаил Васильевич, – осторожно произнес Бухарин. – Что вы так переживаете? Люди же как-то живут. И не так уж плохо. Чай не на улице.

– Вот именно – как-то! Вы давно с простыми рабочими общались? Знаете, что они говорят? Не знаете. Да и в лицо они вам это не скажут. А я вот осведомлен – болтают, будто при царе им жилось лучше. Хорошо болтают?

– Недовольные будут всегда, – пожал плечами Бухарин.

– Вы еще их контрой назовите, – фыркнул Фрунзе.

– А разве не контра? – удивился Николай Иванович.

– Мы зачем революцию делали? – после долгой паузы спросил нарком.

– Как зачем? – несколько растерялся Бухарин, ибо вопрос был каверзным и очень скользким.

– Чтобы улучшить жизнь простых людей. Так?

– Так. – медленно тот кивнул, соглашаясь, ибо отрицать это было глупо.

– Чтобы дать людям равенство возможностей. Верно?

– Верно.

– Чтобы обеспечить равенство людей перед законом. Согласны?

– Конечно. Но к чему вы спрашиваете?

– А что мы делаем?

– А как же коммунизм? – осторожно поинтересовался Рыков, вклиниваясь.

– Идеология – это просто способ достигнуть указанных стратегических целей. Тактика. Инструмент. Один из многих. Красивая обертка для здравого смысла. Вон – Владимир Ильич иной раз шел на весьма кардинальные компромиссы, совершенно неприемлемые с точки зрения идеологии. И вряд ли кто-то из вас может его в этом упрекнуть. Сомневаетесь? А зря. Мы с вами товарищи живое доказательства тому, что Маркс немало промахнулся в своих выводах. Практика – главный критерий истины. Россия была последней страной по Марксу, в которой революция была возможна. Но…

Тишина.

Фрунзе встал из-за стола и прошелся по кабинету. Подошел к окну. Осторожно, чтобы не подставляться под возможный выстрел, выглянул на улицу. Темно. Снег. Крохотные, жалкие, больные желтые фонарики совершенно блоковского толка, мимо которых ковыляли прохожие по не очищенным улицам.

– Вы если не согласны со мной – скажите прямо. – наконец произнес он.

– А что сказать? – тихо ответил Бухарин, скосившись на Дзержинского. – Мы действительно делали революцию, чтобы простым людям жилось легче. Но, мне кажется, вы несколько радикально судите. Маркс, конечно, совершил несколько ошибок. Но…

– А вы уверены в том, что он прав в остальном? Можете за это поручиться?

– Я… – он как-то замялся, – я не знаю.

– Я вот тоже. Вот он пишет о смене формаций. Вон – рабовладельческое общество сменилось феодализмом, а потом капитализмом. Красиво? Логично? Одна беда – совершенно не ясно, как при этом рабовладельческое хозяйство могло органично существовать в капитализме. Причем массово и эффективно. Формация ведь сменилась. Причем давно. И таких ошибок у него масса. Из чего можно сделать простой вывод. Языком молоть не кирпичи ворочать. Он был теоретиком. И каждая его ошибка – просто помарка на листе. А мы – практики. И каждая наша ошибка – это трагедия людей. А то и жизнь. Причем не одного человека, а сотен тысяч, возможно миллионов или даже десятков миллионов. Поэтому на нас лежит несравненно большая ответственность. И мы не можем себе позволить слепо следовать указаниям бездельника и фантазера. Пусть даже и, казалось бы, здравым.

Тишина.

Никто возражать не стал.

Дзержинский же очень внимательно взглянул на каждого. Стараясь прочитать эмоции. И это выглядело страшновато.

– Кстати, Иван Павлович, – обратился он к Машкову. – При разработке плана реконструкции Москвы не забудьте продумать каскад электростанций, теплостанций и комплексов по переработке мусора, хотя бы его сжигания. На вырост.

– Разумеется.

– И в домах электропроводку тоже нужно закладывать на вырост. Пока там почти что и нет никаких электроприборов. Только освещение по сути. Но что будет если в каждую квартиру поставить холодильник? А если еще чего? Закладывайте запас хотя бы в два, а лучше три киловатта на квартиру. Потому что если мы сейчас на этом сэкономим, то потом получим массу пожаров из-за перегруженной проводки.

– Конечно, – буркнул Машков, делая пометки у себя в блокноте.

Холодильников в СССР правда пока не было. В массовом производстве. Но лицензию на производство бытового холодильника у Кристиана Стинструпа уже удалось купить. И сейчас во Владимире строилось первое небольшое предприятие. Пока одно. Чтобы обкатать конструкцию и создать «творческий коллектив», дабы потом довести модель до ума. Но планы на эти самые холодильники у Фрунзе были большие. Прямо-таки наполеоновские. Он собирался их производить очень много, в том числе и на экспорт. В тот же Иран, торговля с которым продолжала нарастать. Да и для жителей крупных городов Союза он планировал поставлять холодильники в рассрочку, ибо это должно было кардинально повысить уровень их жизни.

Машков об этом уже слышал.

И прекрасно понял, куда и к чему клонит Фрунзе. Как, впрочем, и остальные. Хотя, конечно, слова про Маркса многих обескуражили. И им было, о чем подумать…

Глава 2

1928 год, январь, 19. Москва


– Вы же понимаете, что это в ваших интересах? – доверительно спросил Фрунзе у собеседника.

Американский дипломат подозрительно скосился на него, поджал губы, но ничего не ответил. Впрочем, и прекращать этот кулуарный разговор не спешил.

– Надеюсь ваша разведка сообщила вам о состоянии экономики Японии? И вы понимаете, что если им позволить строить больше кораблей, то они попросту разорятся.

– Вы сгущаете краски, – ответил дипломат с небольшим акцентом. Русский он знал неплохо, так как до революции вел дела с русскими компаниями.

– Так у вас этих данных нет? Не беда. Просто запросите их. А также запросите у своих аналитиков, сколько кораблей выдержит экономика Японии…

– Я обязательно осведомлюсь, – кивнул собеседник.

– Конечно осведомитесь. А то смотреть со стороны на то, как США водит хороводы вокруг этого хомячка-переростка становится с каждым годом все смешнее.

– Что вы имеете в виду?

– Как что? Экономика Японии очень слаба. По нашим оценкам – около половины нынешнего ВВП СССР. И это при том, что наша страна разрушена долгой Мировой войной и последующей Гражданской. Десять лет бойни. А у них – тишь да гладь. Но вот беда – нет ни сырья, ни рынков сбыта. Про топливо я вообще молчу. Все завозное. Они задыхаются. Захлебываются. Бес успешной экспансии в Китай им не выжить как значимой для региона державе. А они и сейчас почти что не имеют сил для интервенции. Если им дать большие лимиты по флоту эти самовлюбленные ребята побегут реализовывать свои возможности и совсем обдерут армию. Что станет изящным способом самоубийства. Без армии у них нет Китая, а без Китая – будущего.

– А почему вы назвали их хомячком?

– А как их еще назвать? В свое время эту химеру создали для того, чтобы сдерживать продвижение Российской Империи в Тихоокеанском регионе. Дело сделано. Но боевой хомячок остался и вышел из-под контроля своих хозяев. И теперь мнит себя могучим тигром. Смешно. Не удивлюсь, если они попытаются напасть на США. Во всяком случае наша разведка такие планы японцев уже вскрывала.

Американец напрягся.

– А… вы не знаете? Боже. Ваше нежелание видеть хоть что-то за пределами США вас когда-нибудь погубит. Уделите уже немного вниманию своему врагу.

– Что это за планы?

– Занятие Гавайев с последующей атакой Панамы. После чего они планируют получить стратегическое преимущество из-за чрезвычайного плеча снабжения для US navy. И после года-двух войны склонить вас к миру на своих условиях, полностью выдавив из региона. Для отвлечения внимания – десанты на Аляску и в Калифорнию. Банальность. Но если подловить момент – может сработать. Боже. Вы серьезно не знали? Колоссально! Да об этих планах уже даже африканские вожди знают и индейцы Амазонки…

Чуть погодя, примерно с такими же доводами Фрунзе выступил во время кулуарных переговоров с англичанами. Только уже рассказывая о том, что ни у Франции, ни у Италии нет возможностей построить равный Англии флот и не разориться. Ну как с такими же доводами? С таким же подходом. Так как здесь у англичан имелись иные тревоги:

– Не понимаю ваших волнений. – с усмешкой говорил он британским представителям. – Подводные лодки. Смешно же. Нашли чего бояться!

– Во время Великой войны нам не было смешно.

– То, что было, то уплыло. Или вы будете отрицать, что у вас идут разработки активного сонара? Как вы его называете? АСДИК кажется? С его помощью ценность подводных лодок можно будет совершенно нивелировать. Особенно если дополнить сонар на эсминцах патрульными самолетами. С неба очень хорошо видно подлодки, даже идущие на перископной глубине. Все это низводит страсть наших французских друзей к сущей нелепице. Ну настроят? Ну и потонут. При должном подходе – подводные лодки – просто расходный материал либо крайне узкое, специфическое средство.

– Вы далеки от флота.

– Возможно. Но в чем же я не прав?

– Атлантика большая. Бегать по всей Атлантике и ловить подводные лодки крайне сложно, даже применяя самолеты и сонары. Сложно и дорого.

– А зачем это делать? – выпучил глаза Фрунзе, всем своим видом давая понять, что услышал только что феерическую глупость.

– Как зачем? – насторожился собеседник.

– У французов разве так много морских баз? А корабль без базы – это просто дрейфующий кусок железа. Рядом с ними подводные лодки будут находиться на достаточно компактной территории. Ну а дальше, вы, я думаю, и сами догадались. И если это говорю вам я – сухопутный командир и для вас это откровения, то можете быть уверены – ваше адмиралтейство пора чистить от балласта.

Англичанин промолчал.

Поджал губы и промолчал. Однако «на ус намотал» сказанные слова. В том числе и о том, что в СССР знают о секретных исследованиях. И не придают им никакого значения, обсуждая как что-то само собой разумеющееся. Что было и обидно, и в чем-то даже страшно. Ведь получается, что английская контрразведка совсем мышей не ловит.

С итальянцами, французами и японцами он беседовал с других позиций, стараясь уже задеть их амбиции. Дескать, как подлые «янки» и «лайми» смеют унижать их великую нацию, ограничивая во флоте столь позорным образом?

И так по кругу.

Во время предварительных консультаций.

Фрунзе подначивал и провоцировал. Стараясь при этом наступить на самые больные мозоли. Где-то льстил. Где-то язвил подтрунивая. Где-то обращался к здравому смыслу и холодному расчету. В общем – играл свою роль, подготавливая переговоры.

И вот – они наступили.

И… завершились. Быстро. Просто стремительно. Потому что особых противоречий ни у кого не наблюдалось. Их удалось утрясти ДО самих переговоров, так как формат, предложенный Фрунзе устроил всех.

Точнее немного не так.

Противоречия были. Много. Веских. И, будь воля участников конференции, они бы сцепились самым отчаянным образом. Но в данной конкретной ситуации их интересы чудесным образом совпали. Где-то настоящие. Где-то мнимые. А где-то и голые амбиции, которые, как известно, иной раз могут «довести до цугундера».

Так или иначе, но англичане и американцы согласились пойти на равные «тарифы» по размеру флота для всех участников договора. Японии, Италии и Франции же приняли новую классификацию флота[3] и новую систему лимитов. Причем, в отличие от Лондонского морского договора 1930 года, который пока не состоялся, и, вероятно, не состоится, эти самые ограничения ужесточились, а не смягчились. Попущением стало только то, что после десяти лет службы любой капитальный корабль можно было заменить на новый. Остальные – по желанию. Хоть каждый день. То есть, договор выходил не только и не столько инструментом ограничения морских вооружений, сколько инструментом регламентации перевооружения.

Другим интересным решением стало введение нового подхода к оценке флотов. С одной стороны, вводился полный тоннаж, одинаковый для каждой из стран-участниц. И его превышать было нельзя. С другой стороны, устанавливались ограничения по каждому отдельному классу и их совокупный тоннаж втрое превышал полный. Что вынуждало каждую страну делать сложный выбор в пользу приоритетов – что конкретно строить.

Несколько странный подход. Но он, на удивление, удовлетворил всех. Так как позволял устранить одно из главных противоречий. Дело в том, что, например, американцы были заинтересованы в увеличении количества тяжелых крейсеров, а англичане и французы – легких. Из-за чего каждая сторона пыталась расширить интересующую ее сферу. Предложенный же Фрунзе подход позволял эту трудность устранить. Теперь каждый мог самостоятельно решать – чего и сколько строить, имея довольно серьезную «вилку» возможностей.

Ну и главное – Советский Союз также подписывал и ратифицировал этот договор. Беря на себя все вышеописанные обязательства.

Чистая формальность.

Он даже теоретически был не в состоянии выполнить их. Это выглядело вроде запрета карасю управлять паровозом. Во всяком случае именно так Фрунзе ситуацию и воспринимал.

Но дело было сделано.

И только после того, как Франция и Великобритания полностью списали с СССР всякие долги Российской Империи. Вообще все. Как государственные, которые просто аннулировали, так и частные, которые частью признали недействительными, а частью, разумеется, меньшую – «выкупили» через выдачу государственных ценных бумаг.

Заграничное государственное имущество Российской Империи и конфискованные золотовалютные средства возвращать не стали. Поступили иначе.

Это все оценили.

И под него выдали долгосрочных государственных облигаций. Дисконтных. По номиналу. Чтобы через двадцать лет их можно было предъявить к погашению или свободно продать на рынке, если уж не в терпеж.

Не очень красиво.

Но свободных средств ни у Великобритании, ни у Франции попросту не имелось в таких количествах. И иначе они поступить не могли. В том числе и потому, что там «набежало» где-то около трех миллиардов рублей. Слишком много. А через двадцать лет, либо мул сдохнет, либо падишах, как говаривал Ходжа Насреддин.

Имущество же царской семьи «внезапно» оказалось юридически записано на третьих лиц. И эти самые персоны им просто пользовались, безвозмездно. Официальная версия – его заложили, чтобы поддержать соотечественников в эмиграции. И выходило, что Романовы нищие и брать у них нечего. Что никак не мешало жить на широкую ногу.

– Крысота… – старательно проговаривая каждую букву, тогда произнес Фрунзе. Потому что не знал, как еще это назвать.

Впрочем, кое-что они конечно вернули. Некоторые драгоценности. Суммарно где-то на пару десятков миллионов рублей. Что на фоне тех титанических сумм – ни о чем.

Но главное было сделано – и Великобритания, и Франция признали полное отсутствие финансовых претензий к СССР. Более того, сняли, во всяком случае формально, все установленные ими санкции на сотрудничество с молодой советской республикой. Что автоматически снимало ограничение на покупку товаров из Союза, которые раньше приходилось продавать по разным хитрым схемам с заметными финансовыми потерями.

Понятно, что кроме этих двух стран, какие-то долги имелись и перед другими. Но объем этого совокупного долга был настолько не существенен, что Фрунзе легко и просто оплатил его облигациями. Теми самыми, что ему щедро отсыпали англичане с французами.

И их еще осталось.

Много.

Но, помня из прошлой жизни, что держать такой «токсичный актив» было слишком опасно. Кинут и не вспотеют. Так что он пустил эти средства в дело. Точнее не сам, а уговорив Рыкова и Бухарина, так как именно они обладали для этого подходящими полномочиями.

От этого «балласта» избавились настолько лихо и быстро, что англичане с французами даже не успели никак отреагировать. Когда же дернулись – было уже поздно. Союз же успел много чего интересного закупить. В первую очередь, конечно, различное промышленное оборудование, а местами и отдельные помирающие производства. Так что к январю 1928 года этих самых облигаций у Союза на балансе попросту не имелось.

Эскадру, что стояла в Бризете, также вернули Союзу.

Точнее то, что от нее осталось.

В Кронштадт по поздней осени пришел линкор «Генерал Алексеев», шесть эсминцев типа «Новик» и вооруженный ледокол «Гайдамак». Причем шли они с изрядными приключениями и остро нуждались в ремонте.

Не бог весть что. Но Михаил Васильевич и этому радовался, так как в оригинальной истории не смогли и этого выудить. Тем более, что удалось обойтись без выплат. Французское правительство ничего не потребовало за содержание флота. А советское не стало предъявлять претензий по ненадлежащему уходу и требовать компенсаций за угробленные корабли…

– Вы удивительный человек, – заметил посол Великобритании, во время приема, посвященного подписанию договора.

– И что же во мне удивительного? – усмехнулся Фрунзе. – Две руки, две ноги, а посередине гвоздик?

– Может и так, – вернул улыбку посол, – но я впервые встречаю столь влиятельного человека со столь грязными руками, – произнес он и кивнул, в сторону кистей Михаила Васильевича.

Фраза получилась совершенно провокационной и двусмысленной. Иной бы обиделся. Но Фрунзе лишь смешливо фыркнул.

– У меня есть хобби – любою с железом возиться. В свободное время. Знаете ли, если бы не революция и Гражданская война, точно бы стал инженером. Очень люблю железо…

– Железо?

– Да. Вот такое странное увлечение. Железо и кровь. Война, ведь это кровь. И так уж вышло, что это стало моей профессией.

– Злые языки говорят, что вы уже сменили профессию. – заметил представитель США. – Поговаривают, будто бы вы диктатор СССР.

– Так на то они и злые языки, чтобы гадости говорить. Открою вам один маленький секрет. Настоящих диктаторов никто никогда так не называет. Страшно.

– Но вы ведь фактический лидер Союза.

– Смешные вы люди. – расплылся в улыбке Фрунзе. – Разве это делает меня диктатором? Боюсь, что эту лекцию по политологии вы проспали. А теперь прошу меня простить. Дела. Мне сегодня еще нужно подписать приказ о массовых расстрелах и съесть парочку младенцев.

– Что простите? – ошалело переспросил француз.

– Вы глупости всякие пересказываете. Так отчего же и мне не пошутить? – фыркнул Фрунзе.

Так и переругивались.

Михаил Васильевич правда больше с вежливой улыбкой посматривал на англичанина, прекрасно зная, что Великобритания в это же самое время надрывается, подготавливая Польшу к войне. С Союзом. А его визави, с аналогичным выражением лица, смотрел на Фрунзе, прекрасно понимая, что тот все знает. Шила то в мешке не утаить.

И война эта предстояла весьма непростая с весьма вероятными морскими столкновениями. Ведь у Польши имелся выход к морю, по которому ее станут снабжать. И, как нетрудно догадаться, Союзу будет крайне важно эту тропинку заблокировать. Силами флота.

Весьма, надо сказать, невеликого флота.

В Кронштадте теперь стоял четыре однотипных линкора разной степени готовности. «Севастополь», «Гангут», «Петропавловск» и «Бородино». Первым трем вернули старые названия, а третий – это переименованный «Генерал Алексеев», бывший «в девичестве» «Императором Александром III».

Надо сказать, что мода на смену революционных названий на традиционные все усиливалась с каждым днем. Понятно, что Фрунзе это делал крайне осторожно. Но «лед тронулся». И после краха культа Свердлова и Коминтерна ситуация стала развиваться самостоятельно. Даже вмешиваться порой не требовалось. Да и борьба с «культом личности» в целом приносила свои плоды.

Так вот – четыре линкора.

Для Балтийского флота это представлялось существенной силой. Даже в чем-то избыточной. Но в моменте относительной боеспособностью обладал только один. А именно «Севастополь». Его просто отмыли и «подтянули гайки», заменив самые изношенные узлы и механизмы. Два других стояли на частичной модернизации. На них меняли котлы, переводя их с угля на нефть. Ну и так – по мелочи кое-что правили. Последний же был на комплексном ремонте-модернизации, вероятно долгом. Слишком уж его побила жизнь.

Посему выходило, что из номинально четырех линкоров по факту имелся только один. А тут нужно держать в уме, что линкоры типа «Севастополь» и его дочерняя серия для Черного моря, отличались крайне неудачно расположенной артиллерией, поганой, даже для Балтики мореходностью и бронированием по сути крейсера.

И вот таких вот «красавцев» имелось всего одна штука. Что уверенности Фрунзе в успехе морской фазы операции не добавляла.

Сильно поврежденный пожаром и разоруженный в 1925 году линкор «Полтава» был перестроен в большой наливной танкер. Само собой, будучи выведенным из состава флота и переименованным.

Ни брони, ни турбин на нем больше не оставалось.

Поставили тяжелые дизеля MANдля хода в 10 узлов. Да дали самую минимальную команду, разместив ее в сильно урезанной надстройке. Много ведь там теперь не требовалось. И отправили на линию. Трудится.

Аналогичная судьба постигла и линкор «Император Николай I», что стоял недостроенным в Николаеве. Подготавливаясь к вероятному бунту компартии УССР, Фрунзе еще в 1927 году завершил работы по превращению этого корабля в танкер. И к началу 1928 года он, как и бывшая «Полтава» уже находился в трудах и заботах – возил нефть на продажу.

С авианосцем, в который были мысли его переделать, Михаил Васильевич решил не связываться. Просто не успевал. А как там дела повернуться летом – никто не знал. И впустую рисковать не хотелось. Все-таки большой корпус. Жаль такой терять.

Еще имелся линкор «Императрица Мария», что стояла вверх килем в доке Севастополя. Но до нее руки пока не дошли. Хотя Фрунзе также видел этот корабль в роли еще одного большого танкера. Если, конечно, получится, перевернуть на ровный киль, что само по себе было делом нетривиальным. Впрочем, тут особенно спешить не требовалось – Крым был и оставался в составе РСФСР, более того, именно здесь накапливались кое-какие силы для предстоящей заварушки. Достаточные не только для обороны полуострова, но и даже для наступления.

Еще имелся корпус линейного крейсера «Измаил». Недостроенный. Но он стоял в Ленинграде на консервации и также каши не просил. И тут уж точно вариант с авианосцем прямо напрашивался. С последующим перегоном в Черное море, если удастся договориться с турками, конечно. Тратить такой задел на танкер в принципе, было можно, но нужно ли? Хотя – время покажет. Наращивание производства и продажи нефти и нефтепродуктов требовало средств доставки. А возить на своих танкерах сильно выгоднее, чем на чужих.

В общем – не ясно пока.

Но сейчас на него вообще не было ни времени, ни сил.

Еще два тяжелых монитора строились в Ленинграде. Однако они войдут в строй никак не раньше конца 1928 года.

С крейсерами все обстояло еще хуже.

На Балтике у РККФ их не было ни одного. Вот вообще.

На Черном море – два. Один бронепалубный «Кагул», времен Русско-Японской войны. И один легкий крейсер «Червона Украина» типа «Светлана». И все.

Еще один «полуфабрикат» «Светланы» стояла в Ленинграде. Как с ней все сложится – вопрос. Вероятно, получится к лету достроить, дав Балтике хоть что-то в этом плане. Но это не точно.

Кроме того, имелось еще три «замороженные тушки» «Светлан», одна в Ленинграде и две в Николаеве. Но там все было плохо. И Михаил Васильевич даже не пытался их достроить. И был почти уверен – черноморские «тушки» обязательно попытаются взорвать или как-то еще повредить в процессе. А отбуксировать их в Севастополь, например, не имелось никакой возможности – их еще на воду не спустили.

Что еще?

Эсминцы.

На Черном море находилось пять «Новиков», на Балтике – дюжина. Чего было категорически недостаточно.

На Черном море вроде как тоже простор немаленький. Но Азовское море было практически лишено смысла как канал снабжения противников. Тем более, что УССР не выступала в этой партии ударной силой. А для блокирования Одессы с Николаевым большого флота не требовалось. Впрочем, имелось его все равно меньше необходимого.

На Балтике же совсем беда. Блокировать Данциг с операционной базы в Кронштадте – удовольствие ниже среднего. При этом частичную модернизацию прошел только один балтийский «Новик». Выпуск новых силовых установок – перспективных дизельных «звезд» – еще не удалось наладить. А без них максимум, что могли сделать – заменить имеющуюся артиллерию главного калибра на две спарки 102-мм пушек на универсальных лафетах.

В теории могли и больше, так как на складах лежали лафеты еще для пяти кораблей. Но легкая башня была сырой, особенно в плане средств механизации. И ее обкатывали на одной «машине», по ходу дорабатывая.

Кроме того, имелось еще полдюжины эсминцев, вернувшихся от французов. Но Михаил Васильевич не был уверен, что их удастся ввести в строй достаточно быстро. Слишком запущены и изношены. Скорее всего в 1928 году о них можно было забыть.

На этом все значимые надводные силы РККФ и заканчивались.

И англичанин вполне искренне улыбался, прекрасно понимая, насколько их мало… насколько их недостаточно даже для пресечения снабжения Польши морем. Особенно если англичане с французами полякам помогут.

А они – помогут.

Иначе Михаил Васильевич не мог объяснить столь широкую и искреннюю улыбку. Впрочем, он возвращал ему такую же. Во всяком случае – старался. Тем более, что, в конце концов, эта партия будет решаться на суше. И морская фаза операции хоть и важна, но в целом, второстепенна.

– Я смотрю вы очень довольны вхождением в договор, – наконец заметил французский представитель.

– Вы даже не представляете, как, – скаля зубы в улыбке ответил нарком. – Наконец-то можно будет свернуть без последствий все эти мегалитические проекты. Увлеченные натуры мне всю плешь уже проели.

– Не хочу вас расстраивать, но от корабельного строительства это вас не убережет.

– Разумеется. Но спроектировать маленький хороший корабль – это уметь надо. А у Союза сейчас с морскими конструкторами и инженерами все не очень хорошо. Это большой корабль хорошим построить ума не надо. Бери больше, кидай дальше. А с этими ограничениями – прям песня. Я бы еще урезал тоннаж по каждому классу.

– Куда же больше резать? – удивился стоящий рядом американский представитель.

– Те же линкоры килотонн до тридцати. И калибр им оставить – двенадцать дюймов. А то чем дальше, тем больше получается, что линкор превращается в корабль, не способный защитится даже от своих же пушек. И весь смысл брони попросту теряется. Вот гляньте на линейные крейсера. У них что есть броня, что нет. Без разницы. Так как не защищает она их даже от восьми дюймов, про свой собственный калибр и не говорю. По своей сути – это просто корабли без брони – этакие скорлупки с огромными молотками. Какое-то безумие, как по мне. Такое же, как и бронепалубные крейсера. Дурость и навязчивые идеи. А ведь нынешние линкоры уже по сути линейными крейсерами и являются, так как не могут держать удар своих же орудий.

– Они могут оторваться…

– Бросьте! – перебил англичанина Фрунзе. – Мировая война показала, что их используют как линкоры. И даже ставят в линию. Я по этой причине и предложил их классифицировать как разновидность линкоров. Помните, в незапамятные времена у кельтов и германцев были воины, атакующие нагишом? Вот это они. Лихо. Модно. Яростно. Но если задуматься – обыкновенная глупость. Достаточно одного попадания, чтобы такой корабль потерял преимущество в скорости. А дальше он – легкая добыча. Потеря же каждого – удар для бюджета и страны. Стоит как боевой корабль, а тонет – как вооруженный пароход. Смешно…

Дебаты разгорелись нешуточные.

Михаил Васильевич в принципе ничего особенного не выдумывал. И озвучил достаточно обыкновенную критику линейных крейсеров. Но подал ее в несколько специфическом ключе. Довольно провокационном.

В любом случае – он увел беседу от польской темы. Слишком уж она выглядела скользкой – было можно легко проговориться о своих планах. Что выглядело плохой идеей. Очень плохой.

Провоцировать. Дразнить. Манипулировать.

Да. Не только можно, но и нужно. Но не самому вестись на такие вот приемы. Ибо чем меньше противник знает, тем крепче спит и меньше мешает…

Глава 3

1928 год, январь, 25. Где-то на Урале


Зима! Крестьянин, торжествуя…

Хотя нет.

Боец спецназа [4], торжествуя, бежал на лыжах по снегам.

Глубоким, уральским снегам. Среди деревьев, укрытых в пышные «зимние шубы».

Передовая группа из пяти лыжников. Это дозор.

За ними – основная группа. Замыкает еще один дозор, уже арьергардный.

А рядом гудят пропеллером легкие аэросани. Универсальные. Годные и по воде, и по болоту, и по снегу идти. Не очень экономичные. Но без них поисковым отрядам была бы тяжко. Боеприпасы, продовольствие и медикаменты приходило бы тащить на себе. Что сильно бы ограничивало их операционный радиус.

Двигатель маломощный, экономный. Скорости-то большие не требовались. Простое сопровождение с грузом. Специальную для операции такую модификацию сделали из той ленинградской плоскодонки, что в 1927 году приняли на вооружение.

На груди у бойцов висели пистолеты-пулеметы, самозарядные и егерские карабины. Последние первоначально оснащались прицелами кратностью 2,5. Но опыт широких армейских испытаний показал – мало. Нужно хотя бы 4, а лучше 5. Даже для ограниченной дальности боя, на которую рассчитывались такие «поделки». Вот их и поставили. Благо, что в Союзе уже производили стекло подходящего качества. В очень ограниченном количестве, но его и требовалось много.

Также имелись и пулеметы. Легкие, под 6,5×40 патроны, и ручные, под 7,92×57. Выданные из расчета – один легкий на звено и один ручной – на отделение.

В качестве усиления шли бойцы с 40-мм ручными гранатометами. Их маленькие гранаты, летящие метров на 400, получили любовь и уважение бойцов. Не уступая ручной наступательной гранате в действии, они за счет особого взрывателя надежно взрывались, даже упав в мягкий, глубокий снег. Где-то, от удара о препятствие. Где-то из-за срабатывания замедлителя самоуничтожения. При этом они отличались достаточно приличной точностью. Во всяком случае опытный стрелок вполне уверенно закидывал такие подарки в окна или «чуть за елку» во время лесного боя.

Неприятная штука.

Дополнительно в каждом таком поисковом отряде двигались бойцы с 13-мм тяжелой винтовкой[5] и 60-мм минометом. Благо, что аэросани позволяли тащить с собой довольно большой и тяжелый боезапас. Совершенно неподъемный в ином случае.

Снег.

Маскхалаты.

Лыжи.

Куча оружия и боеприпасов.

Опасные «грибники». Которые рыскали по сельской и лесной местности Урала в поисках сбежавших бандитов, сектантов и прочей нечисти. Продолжая зачистку региона, которая с осени ни на день не прекращалась.

Да не просто так действовали, а по наводке.

Потому как в воздухе болтался жесткий дирижабль, ведущий координацию целого района. Один из нескольких.

Мороз – дело страшное.

Тут и самолет обледеневает, и вертолет.

Для дирижабля же жесткой конструкции это оказалось легко решаемой проблемой. Достаточно было вывести выхлоп от двигателей в зазор между внешней обшивкой и баллонами с водородом. Подводя его туда по обмотанным асбестовой тканью тонким трубам.

Температура таких газов при выпуске в зазор не превышала 40–50 градусов. Из-за чего исключалось возгорание или перегрев водорода. Обшивка и баллоны также чувствовали себя вполне комфортно. Поверхность же перкалевой лакированной обшивки получалась при таком подходе чуть теплой. Едва за ноль или около него. Что защищало от нарастания льда. А даже если где-то оно появлялось, то вскорости отваливалось. Да и саму гондолу эти газы обогревали, проходя перед этим через радиаторы. За счет чего, кстати, слегка и остывали до приемлемой температуры.

Ветра зимой на Урале были сильные и порывистые. Из-за чего никто не стал развлекаться со взлетом-посадкой дирижаблей. Это было лишнее. Они просто спускались метров до пятидесяти-ста на поле. Цепляли спущенным «концом» платформу с грузами. И поднимали к себе электролебедкой.

Забирая таким образом канистры с топливом, еду, воду и прочее.

Также спускали и пустые емкости.

Это удавалось делать даже на проходе. Когда из-за сильного бокового ветра не удавалось удерживать дирижабль на месте. Даже с помощью людей.

Когда же требовалась именно посадка, то с дирижабля отдавали швартовочные концы. Их ловили на земле. Заводили на лебедки и притягивали дирижабль к земле.

А чтобы его не срывало по осени соорудили специальные «редуты». То есть, с помощью экскаваторов и бульдозеров отсыпали земляные валы высотой около двадцати метров. А потом поверху еще и «забор» пустив для пущей ветрозащиты. Сформировав таким образом трехсотметровые круглые площадки.

Но такие «танцы» с бубном проводили редко.

Очень редко.

Да и зачем? Ведь смена экипажа была доступна с помощью все того же троса. Страшновато, но да не беда. В экипажи таких машин не брали людей робкого десятка. Быстрая защелка позволяла «заскочить» на зацеп на бегу, даже если дирижабль несло. И также легко ее можно было открыть, если тебя потащило. Что-то аналогичное применяли позже на вертолетах…

– Стой! – крикнул радист.

Приказ подтвердил командир.

Его передали по цепочке.

И отряд замер.

Радист же, у которого радиоприемник был постоянно включен снял всю свою бандуру с плеч. И водрузил на подножку аэросаней.

Приемник и передатчик в этой переносной модели ближней радиостанции были отдельными модулями с отдельным питанием. Что позволяло держать приемник всегда включенным. Да, это жрало аккумуляторы. Но на аэросанях имелся их запас. Плюс включаемый генератор позволял, при необходимости, их подзарядить. Ну и приемник много «не кушал».

Пользы же такой подход давал массу.

В первую очередь из-за того, что оператор дирижабля мог связаться с группой в любой момент. Вот как сейчас…

Радист включил передатчик.

Начались переговоры. Короткие.

Доложился командиру, передавая инструкции.

Тот глянул на карту. Сделал несколько отметок. Карандашом. Потому что на морозе ничего толком больше не писало, кроме него. И скомандовал привал. Короткий. Чтобы бойцы могли попить горячего сладкого кофе из термоса и немного передохнуть, а он их проинструктировать.

Пятнадцать минут минуло в одно мгновение.

Люди же, прекратившие движение, даже несмотря на теплую одежду и горячий, сладкий кофе стали подмерзать. Так что выступление они начали очень охотно. Развернувшись уже по другому боевому порядку.

В паре километров с северо-северо-востоку с дирижабля был замечен дымок. В лесу. Выдававший людей. И требовалось проверить – кто там и чего делает. Может охотники, может еще кто, а может и те злодеи, за которыми поисковые отряда и бегали. Иной раз и не опознать кто где. Люди и люди. Если в руках только охотничье оружие или его нет вообще – целая морока начинается. Их ведь опрашивать надо. Допрашивать. Хотя, конечно, приличные люди зимой по дремучим лесам не мотаются…

Но «обошлось».

Где-то с пятисот метров раздался выстрел. И один из бойцов упал, схватившись за руку. Следом за ним, а то и быстрее, упали все остальные, слившись со снежным ландшафтом.

Из леса прозвучало еще несколько выстрелов. Но в этот раз – мимо. Лежащих в снегу бойцов в маскхалатах было не разглядеть без оптики. А ее у неприятеля, скорее всего не имелось.

Впрочем, противника тоже было не видно.

– Хорошо замаскировался. Зараза.

– Охотник видать.

– Да. Охотник… На людей…

Бах.

И вновь где-то рядом свистнула пуля.

Несколькими секундами спустя пулеметчики, распределив между собой сектора, открыли огонь. Просто на подавление. Чтобы спугнуть неприятеля и вынудить его отойти. А минометный расчет, расположившись за аэросанями, добавил минами. Немного. Для шума. Стрелять все равно было непонятно куда.

Командиры же внимательно наблюдали за опушкой в бинокли.

Минуты такого обстрела не прошло, как началось движение. То одна фигурка куда-то бежала. То другая. Маскхалатов у них не было, поэтому они стояли у стволов, сливаясь с ними и их тенями.

Егеря, которых в отряде насчитывалось трое, не зевали. И ориентируясь на наводку командиров, сразу же открыли огонь. И очень результативный. На такой-то дистанции.

Остальные же бойцы, тем временем, развернулись широким фронтом, и короткими перебежками стали продвигаться вперед.

Пулеметы уже замолчали. Сразу как побежали стрелки неприятеля. Поэтому кроме отдельных хлестких выстрелов егерей было в целом тихо. Однако все равно – продвигались осторожно. Опасаясь засады.

Уже у самой опушки их нагнал дирижабль и открыл огонь куда-то вперед. В его гондоле было смонтировано восемь 13-мм пулеметов. И летя на высоте полутора-двух километров он мог из них ТАК «приласкать», что тошно станет любому.

– Отходят. – сообщил радист командиру отряда. – Передают, что эти – прикрывали отход. Там до сотни человек. Волокуши со скарбом…

Очередной тяжелый день этой сложной и тяжелой зачистки шел своим чередом. Священник, который был включен в каждую такую команду, за эти несколько месяцев уже поседел от того, что ему пришлось увидеть.

Там, в городах, были относительно цивилизованные банды, обслуживающие интересы партийных функционеров и сотрудников «органов». А здесь, в глуши такого уже не скажешь. Только их отряду удалось обнаружить около десятка культовых объектов со следами ритуальных убийств. Парочку даже пришлось брать штурмом и наблюдать совсем свежие жертвы. А тот же молодой мужчина, превращенный молотками тюкальщиков в подобие фарша – зрелище не для слабонервных. Равно как и трупики подростков со спущенной кровью. Но здесь уже бегуны отличились…

Одно хорошо – всю эту нечисть гнали из квадрата в квадрат, уничтожая самым безжалостным образом. Буквально выжигая. И чем дальше, тем меньше их оставалось. Хотя сопротивление они, как и прежде оказывали отчаянное. Но ни у кого из бойцов не было ни малейшего сомнения, при нажатии на спусковой крючок.

Все дальше удавалось их загнать в горы.

Все меньше у них оставалось баз.

А впереди их ждала весна. Голодная и холодная весна. Распутица и бурные потоки воды. Сели. И прочие прелести. Которые должны были прибрать тех, кто выжил после этой грандиозной зимней охоты…


Тем временем в Москве происходила довольно грустная история.

Дзержинский заболел.

Сердце подвело его. Как и в оригинальной истории. Только позже.

Вот и слег.

– Феликсу Эдмундовичу нужен полный покой! – менторским тоном произнес врач, собирая свое вещи со столика у постели больного.

– Как скоро вы поставите его на ноги? – тихо, но твердо поинтересовался Фрунзе.

– Бог мой! Какие ноги? О чем вы думаете? У Феликса Эдмундовича очень плохое сердце. Ему полностью противопоказаны волнения и всякая суета. И нагрузки. Даже прогулки. Сами видите – ему становиться плохо даже от прогулок!

Михаил Васильевич грустным взглядом встретился с Дзержинским. Тот печально улыбнулся. Молча.

Говорить ему ничего не хотелось.

Слишком сильно он себе износил организм. Да, в 1926 году выжил. Но далеко не «убежал». Многие годы употребления кокаина дали о себе знать.

Что только Фрунзе не делал для того, чтобы подлатать друга и соратника. Даже древние корни женьшеня выписывал, в надежде на их помощь. Но тот и лекарства принимал нерегулярно, и работал, не щадя себя, и кокаином иногда баловался, когда простых сил ему уже не хватало. Хотя вроде бы отказался.

И вот – результат.

Но полтора года – это срок.

Пусть не такой, на какой рассчитывал Михаил Васильевич, но срок значимый. И успел за это время он многое.

Вышли в коридор.

– Он выживет? – тихо спросил нарком доктора.

– Все мы смертны. – развел он руками.

– Не юродствуйте. Вы прекрасно поняли, о чем я вас спросил.

– Будем надеяться на чудо. Без него… мда… он очень сильно запустил свой организм. Если говорить по чести, то я не могу гарантировать ему и дня жизни. Все очень плохо. Он может умереть в любой момент.

– Ясно… – произнес Фрунзе, поиграв желваками.

Немного помедлив повернулся к Артуру Христиановичу, первому заму Дзержинского.

– Обеспечьте все, что распорядился сделать доктор. Тишина, покой, любые лекарства. Все что угодно. Если потребуется моя помощь – обращайтесь напрямую в любое время.

– Сделаю. Все что от меня зависит, сделаю. – очень серьезно произнес тот.

Артур Артузов, а точнее Артур Евгений Леонард Фраучи, сын швейцарского сыровара итальянского происхождения, родился и вырос в России. Имел за плечами и золотую медаль за гимназию, и окончание с отличием Петроградского политехнического института, а также большой опыт работы в ЧК-ГПУ-ОГПУ.

Он прошел все чистки Дзержинского. И тот ему без шуток доверял. Тем более, что за Артузовым числились и реальные успехи, которые он при всем желании не получилось бы сфабриковать. Тут и арест Бориса Савинкова, и арест Сиднея Рейли, и полный разлад белоэмигрантских объединений, действовавших против СССР. Кроме того, он провел ряд успешных игр с западными разведками. Например, «слил» полякам план мобилизации РККА, разработанный сотрудниками ОГПУ в рамках дезинформации. И многое другое. В общем – человек в плане работы в органах более чем достойный и компетентный. Как бы не больше самого Дзержинского, которому, конечно, остро не хватало образования и тянул он больше на морально-волевых, энтузиазме и невероятной энергии.

– Феликс Эдмундович вы сами видите в каком состоянии. А весна-лето нас ждет жаркое. Так что принимайте пока командование. Как исполняющий обязанности. Вам трех дней хватит?

– Дня хватит. Я во многие дела посвящен.

– Хорошо. Тогда послезавтра жду вас в гости. Будем «подбивать бабки» нашей подготовки и смотреть что еще нужно срочно доделывать. Или вам нужно больше времени?

– Дня достаточно.

На этом они распрощались.

Последние полгода на волне постепенного ухудшения здоровья «Железного Феликса» Михаилу Васильевичу приходилось все больше работать с Артузовым. И в целом они сработались.

Даже порядка в делах стало больше.

Потому что Артур был спокойный, уравновешенный и не склонный к эмоциональным решениям. Что же до идеологических убеждений и прочих «головных таракашек», то тут вообще огонь.

С революционерами-большевиками Артур был знаком с самого детства. И помогал им распространять нелегальную литературу, не разу притом не попавшись. Но не более. Да и тут скорее не из-за убеждений, а из-за того, что эти самые большевики были его родственниками – мужьями сестер матери.

В остальном – жил обычной жизнью и занимался делом, вместо того, чтобы заниматься всякой мутью, вроде ограбления банков и убийств чиновников. Он прилежно учился. Старательно работал. И ничем в общем-то кроме распространения нелегальной литературы, не вредил имперскому правительству.

К революции он приобщился только в декабре 1917 году. Опять-таки – по родственной линию и определенному здравомыслию. Время было сложное, голодное и трудное. А член РСДРП (б) получал стабильный паек. Вот он и сел на должность секретаря ревизионной палаты наркомата по военным делам в Вологде и Архангельске. Потом, вынужденно, был начальником партизанского отряда призывников на Северном фронте из-за интервенции. Но при первой же возможности сбежал оттуда «под всеми парами». И после небольших кадровых скитаний засел в январе 1919 года в центральном аппарате ВЧК. Где и занялся интеллектуальной да организационной работой.

Не то, чтобы он был трусом или белоручкой. Нет. Ни в коем случае. Просто здравомыслящий интеллектуал, который в той кровавой каше банально пытался выжить. Не изгваздавшись, по возможности.

Что же до идеологии, то она ему была настолько же «по барабану», как и самому Фрунзе. Прагматик, реалист, материалист, приземленный и неплохо понимающий людей.

Наверное, идеальный чекист за исключением одного момента – слишком конъюнктурен. И если власть сменится – он, вполне вероятно, перебежит к новой власти. В остальном – большой молодец. Более того, во времена доминанты сфабрикованных дел Артур Христианович умудрился не замараться ими. В том числе и потому, что сумел держаться подальше от внутренних политических разборок. Из-за чего и погорел. Иосиф Виссарионович не любил таких умников. Во всяком случае до финского кризиса 1940 года, когда он начал лихорадочно менять верных на умных, имея с последними фундаментальные проблемы. Ибо сам же их и подчищал везде где мог.

Да, Артур не Феликс Эдмундович.

Да, Фраучи не был способен оставить после себя кровавую кашу из намотанных на гусеницы «врагов революции».

Но по большому счету Фрунзе это и не требовалось. Стрелять ведь нужно не всегда. Особенно в ситуации, когда ты пытаешься навести порядок и придать обществу хоть какой-то вид законности. Конечно, зачисткой ошалевших бандитов и сектантов нужно заниматься без всякой жалости. Но в остальном «ставки нужно было снижать» для успокоения и гармонизации общества. И того же Дзержинского ему регулярно приходилось сдерживать. Здесь же – здравомыслие на весьма впечатляющему уровне…

К слову сказать, карьеру Фраучи сделал именно из-за Фрунзе. Косвенно правда, но все равно – знал, кому обязан положением. В свое время, когда началась чистка центрального аппарата ОГПУ встал вопрос о первом заместителе Дзержинского.

Тогда-то на горизонте и появился Берия, как руководитель ГПУ Грузии. Его порекомендовали Дзержинскому и он, в целом, даже стал склонятся к этому человеку. Слишком уж многие советовали ему этого деятельного партийца, отличающегося удивительными административными способностями. Чем он и подкупал Феликса Эдмундовича, которому как раз такой помощник и требовался.

Тут-то Фрунзе и вмешался, просветив своего друга об остро националистических взглядах Лаврентия Павловича[6]. Человека, безусловно, талантливого и одаренного. Но имевшего свой… хм… пунктик. Примечательный такой. Из-за которого все их дела могли пойти насмарку.

Феликс Эдмундович ничего подобного не знал. Слова собеседника проверил. И… его уже пришлось уговаривать не производить зачистку этого человека. Потому что там был не пунктик. Там был снарядик главного калибра линкора, застрявший в голове. Строго говоря сам Берия в этом ничего плохого не видел, считая себя верным ленинцем и честным коммунистом.

Но что-то пошло не так.

И Артур Артузов обошел своего конкурента. А Лаврентий Павлович Берия покинул Грузию, получив жирную «черную метку» в личное дело. С пояснением – больше никогда не ставить его на задачи, связанные с националистами, Кавказом и вообще – держали подальше от аппаратных руководящих должностей. Да и вообще – поглядывали за ним. В том числе не допуская, чтобы под его началом работали грузины[7]. Любые. В принципе.

После чего его поселили в Москве, где поставили куратором одного из ключевых научно-исследовательских «долгостроев» СССР тех лет. Теперь он был должен представлять интересы «конторы» в рабочей группе по разработке полноценного электромеханического компьютера. Пока – на телефонных реле. Пытаясь изобразить что-то в духе Z3 Конрада Цунге. Но Ландау уже трудился над задачей создания германиевых транзисторов в паре с Теслой, также под руководством Берии. С Туполевым Никола не сработался. А тут и Фрунзе как раз подоспел с новой интересной задачей. Объяснив зачем вообще ему нужны эти транзисторы. И какие возможности перед человечеством открывают полноценные программируемые компьютеры. В общем – Тесла в это ушел с головой, нешуточно увлекшись, что позволило Михаилу Васильевичу выдохнуть.

Артур Христианович тоже запомнил историю с Берией. Из-за чего Михаил Васильевич был уверен – уж что-что, а внутренние рекомендации по Лаврентию Павловичу будут соблюдаться неукоснительно. Кроме того, именно с этого эпизода началось сближение Фрунзе и Артузова. Осторожное. Но вполне продуктивное…

Глава 4

1928 год, январь, 29. Ленинград


Фрунзе отхлебнул прохладного пива и взялся за кусок рыбины. Гинденбург же, сидящий рядом, мерно жевал сыр. Он любил сыр. Желательно подкопченный.

Баня… снова баня…

Михаил Васильевич очень любил «встречи без галстуков» и кулуарные беседы. И, надо сказать, знал в них толк. Во всяком случае повторное посещение бани, после того эпизода в Москве, было воспринято президентом Германии вполне благосклонно.

И поговорили хорошо.

И помылись.

И отдохнули.

– Да… жить хорошо! А хорошо жить – еще лучше! – добродушно заметил нарком.

– Это точно, – хмыкнул Гинденбург, после перевода. Хотя русский он за эти месяцы немного подтянул и сам уже мал-мало понимал собеседника.

– Вы планируете участвовать в этом польском цирке?

– Очень хотим. Но версальские ограничения… – развел он руками.

– Правила нужны для того, чтобы их нарушать, иначе какое же от них удовольствие? Во всяком случае так как-то сказал один мыслитель.

– Надеюсь не немец?

– О, будьте уверены. Ирландец. Звали его Оскар Уайльд. Он, правда, тот еще содомит был и проказник, но суть вопроса показал верно. Любое правило можно обойти, любой закон можно нарушить. В обычных условиях это не нужно. Это создает хаос. Но отчаянные обстоятельства порождают отчаянные поступки. Не так ли?

– И что вы предлагаете? – после небольшой паузы, спросил Гинденбург.

И Фрунзе рассказал. Вдумчиво. Основательно. С массой деталей.

– Чувствуется, что вы в прошлом были революционером.

– Вам нравится моя задумка?

– Она авантюрна, но любопытная. Сколько вы сможете выделить оружия?

– На полнокровный корпус. Пока больше просто нет. – Фрунзе лукавил, но не сильно. На складах действительно не было, потому что на них его почти не направляли, передавая в лояльные войска. Сначала постоянной готовности. Потом легким силам. Ну и, наконец в те территориальные части, которые не подведут…

– Не маловато?

– Это будет корпус рейсхира. Да еще закаленный на полях сражений.

– И все же…

– А вы сможете собрать в кулак большие силы не привлекая внимание… англичан с французами? – Фрунзе чуть в шутку не ляпнул «санитаров», но вовремя сдержался. Иногда его юмор бывал непонятен местным[8].

– А авиация? – спросил присутствующий на этом неформальном совещании Герман Геринг.

– Самолет не карабин. На его освоение нужно время. К нему нужно привыкнуть. Поэтому я предлагаю поступить так…

Само появление в окружение Гинденбурга этого персонажа несколько напрягало Фрунзе. Он-то прекрасно знал, что Геринг отличился в годы Второй Мировой войны как военный преступник, совершивший немало злодеяний.

Да, в годы той страшной войны никто не остался белым и пушистым. И то же уничтожение Дрездена бомбардировками вряд ли можно было считать чем-то иным, кроме как военным преступлением. И, как сам Геринг отмечал на суде, если бы победили они – судили бы союзников. Такие страшные войны всегда сопровождаются огромными жертвами среди мирного населения. Особенно при том формате ожесточения, какой имелся в оригинальной истории. Но… но… но…

Ведь этот вариант Фрунзе был гостем из будущего и смотрел на события с высоты XXI века. Воспринимая многих людей по еще не совершенными ими поступкам. И его как Мюллер в центре подготовки сотрудников НКВД и армейских спецслужб немного нервировал, так и вот этот вот «летун».

Конечно, в этой истории Герман покинул НСДАП через неделю после того, приснопамятного разговора с Гинденбургом. Ясно показав, что присутствовал там как представитель армии. Вроде смотрящего что ли. Более того, когда начались зачистки непримиримых сторонников этой организации и связанных структур вроде общества Туле, он очень сильно помог. В первую очередь за счет своей осведомленности. Однако Фрунзе воспринимал его сложно. Как в том анекдоте про ложечки, которые нашлись, но осадок остался.

Геринг видел эту эмоциональную реакцию Фрунзе. Ее ведь было не утаить. И понимал, что тот негативно относился к НСДАП и всему, что с ней было связано. Поэтому старательно игнорировал эту подозрительность. Строго говоря к нему много кто из генералитета Германии относился также. И на то имелись все основания – все-таки он входил в руководство партии, будучи по сути там вторым человеком.

Да, его ценили как героя войны, как толкового организатора, и специалиста в области военной авиации, а точнее ее применения. Одного из самых авторитетных в Германии тех лет. Но репутация вызывала вопросы.

Но что сделано, то сделано.

«Другого народа у нас нет», как в свое время отметил Сталин. Поэтому Фрунзе хоть и поглядывал на Геринга подозрительно, но общался вполне нормально. Памятуя о том, что несмотря ни на что – специалист он и есть, и был, и будет весьма компетентный. И Люфтваффе в годы ВМВ показало себя очень и очень впечатляюще. Особенно в перерасчете на имеющиеся весьма скромные ресурсы, каковыми обладала Германия в ходе тяжелой глобальной войны.

Аналогично он относился и к Мюллеру, который еще себя не успел запятнать. И был просто очень крепким оперативником с богатым опытом. И не только к Мюллеру. Строго говоря Фрунзе тащил из Германии всех более-менее выдающихся специалистов, отличившихся на полях как Первой, так и Второй мировой войны.

Так, например, в аппарате армейской разведки РККА уже трудился Вальтер Николаи. Тот самый Вальтер, который возглавлял разведку кайзеровской Германии и был после 1919 года откровенно заплеван. Понятно, не на ключевой должности, так как от природы не отличался решительностью и смелостью. Но аналитик он был крепкий и опытный. Таких как раз не хватало в Союзе.

Также удалось вытащить австрийца Отто Скорцени. Туда же – в разведку. В диверсионно-разведывательное управление. Само собой – уже как гражданина СССР, которое принял и Вальтер, и почти все приглашенные иностранные сотрудники. У Фрунзе на этом был особый пунктик.

Или, например, Эрвин Роммель, бывший капитан Рейхсвера. Так он вообще командовал одной из свеженьких БТГ. Более того – участвовал в составе специальной команды Генштаба по разработке тактики ее применения. Где, среди прочего, сошелся накоротке со Слащевым, близким ему по духу. Такой же авантюрист.

И таких персонажей в РККА хватало. Из-за чего Фрунзе и нервничал, каждый раз, когда слышал эти фамилии. Словно получал легкий удар током. Но в целом – обвинять их пока ни в чем было нельзя. И ситуация получалась вроде той, как если бы Наполеон таки поступил на службу в армию Российской Империи[9]. С одной стороны – на Фрунзе давил груз воспоминаний из прошлой жизни. С другой стороны – этого все попросту еще не случилось и могло вовсе не случиться.

Проблемой являлись только совсем уж одиозные персонажи вроде самого Гитлера, Розенберга, Гиммлера и прочих подобных им. Тут уж Михаил Васильевич попросту не мог через себя перешагнуть. Тем более, что эти кадры уже в 1925–1927 годах генерировали тот же самый бред, что и в острой фазе своей политической шизофрении. Но, к счастью, к январю 1928 году они все уже являлись частью истории. Немцы сами их зачистили. И не потому, что были так уж решительно настроены против национализма. Нет. Просто любая связь с теми, кто кинул их с ПМВ, воспринималась ими очень болезненно. Особенно в контексте сказанных Фрунзе слов, из которых можно было понять – их, по сути, пытались снова развести и кинуть…

Банный вечер шел своим чередом.

Пива пили немного. Больше для вида. В основном общались. А ближе к финалу посиделки вновь коснулись вопроса национальностей. И Фрунзе «на голубом глазу» снова «завел свою пластинку», начав рассказывать про историю заселения Европы, транслируя фрагменты прослушанных лекций всяких популяризаторов из прошлой жизни. Того же Станислава Дробышевского и прочих. Заходя аж со времен неандертальцев и гейдельбергского человека. Коснувшись под финиш вопроса выделения германцев и славян из общего западного индоевропейского массива племен. Ну и, разумеется, того факта, что вся восточная Германия это, по сути, германизированные славяне. Прямо вот от к востоку от Эльбы начинавшиеся.

Немного поспорили. Но не сильно:

– Вам непременно нужно написать книжку. – убежденно произнес Геринг. – Вы очень интересно рассказываете.

– И вас не смущает даже то, что славяне и германцы исторически так сильно перемешаны?

– Мы проверили ваши слова, – вмешался Гинденбург. – И нашли их вполне обоснованными. Да, не все удалось проверить. Но отдельные фрагменты – вполне. И они были на тех местах, где должны быть в вашей теории. Что, конечно, ее не доказывает, но заставляет воспринимать очень серьезно.

Фрунзе задумался.

Эти ребята явно не шутили. И… таким моментом воспользоваться имело смысл. Так что, пообещав, как можно скорее написать книгу, он распрощался.

Была глубокая ночь, а завтра его ждали дела. И их, кстати, тоже. Так как они вообще-то явились с инспекцией, вызванной конфликтом интересом СССР с компанией, проводящей реконструкцию судостроительных мощностей в Ленинграде. Это если официально. И им требовалось «поторговать лицом».

Да, повод для встречи натянутый. Но и официальный визит организовывать еще хуже. Тем более, что Гинденбургу можно подыграть и для шумихи в прессе позволить ему «решить» надуманную проблему в пользу судостроительной компании.

Сам же Фрунзе с утра, как выспался, отправился на завод Большевик, известный ранее как Обуховский завод. Там собирали уже серийно корпуса для легкой гусеничной броневой платформы. И там находился Шукалов Сергей Петрович – главный конструктор нового автобронетанкового проекта.

– Добрый день Сергей Петрович. Как у вас дела? – поинтересовался Фрунзе, появившись на заводе в общем-то внезапно.

– Добрый день. Не все так радужно, – грустно ответил собеседник, привыкший уже к тому, что Фрунзе в любой момент мог «вырулить из-за угла». Эта его страсть к внезапным проверкам сильно нервировала и заставляла держаться в тонусе многие предприятия Союза. – Завод не готов к серийному выпуску тяжелых машин. Сварка толстых броневых плит не освоена. Да и самих бронеплит подходящих «калибров» пока не выпускается.

– А в остальном?

– Так это основное. Остальное то как раз дело наживное. Но если мы не сможем собирать корпуса, то все. Дальше нет смысла и двигаться. Может быть уменьшить требования к бронированию?

– В каком смысле?

– Построить тяжелый танк с противопульным бронированием. Сейчас же все так делают. Заодно мы обкатаем всю конструкцию. И потом, когда освоим и плиты, и сварку – уже намного легче решим этот вопрос.

Михаил Васильевич задумался.

Он не собирался делать «средний танк», равно как и «среднюю гусеничную платформу» в принципе. Просто не видел в этом смысла. История развития бронетехники была такова, что нужно было сразу строить с большим запасом на модернизацию. Слишком уж все быстро развивалось. И именно что средняя «весовая категория» в этом плане выглядела самой рискованной и неудачной. Она была слишком легкой, чтобы иметь адекватное бронирование и слишком тяжелой для массовой мобилизационной техники. Поэтому, после довольно долгих терзаний, он решил остановиться на создании легкой и тяжелой гусеничных платформ, которые бы друг друга дополняли.

И теперь вот возник затык.

– Какие сроки?

– О чем вы? – переспросил Шукалов.

– Какие сроки нужны для освоения выпуска подходящих бронеплит и освоения их сварки?

– Года два, может быть три. Если все будет плохо, то четыре. Это не так просто. С выпуском плит все еще как-то можно сладить быстро. А вот сварка их – это испытание. Сейчас на всем заводе есть только два сварщика подходящей квалификации. Да и те не гарантируют качества. Так что выпуск подобных корпусов будет штучный и с большим браком.

Нарком прошелся.

Подумал.

Посмотрел куда-то в даль.

И тут его осенило.

Большая гусеничная платформа с по сути противопульным бронированием была нужна. И очень нужна. Просто для того, чтобы разместить на ней САУ.

Конечно, корпус надобно собирать не из 8-10-мм листов. Это, понятное дело, смешно. Но если его сваривать из 25-мм листов, то почему нет? Лоб в случае чего можно дополнительно прикрыть экранами если совсем уж горит. Но вообще – самоходные артиллерийские установки далеко не все нуждаются в крепком бронировании.

По сути задача их брони – защитить от осколков при контрбатарейном ударе. Ну и от случайных прорывов к позициям. И все. Во всяком случае, если речь идет об артиллерии дивизионного и особенно корпусного уровня.

Кроме того, на базе этой платформы можно делать кучу всевозможной вспомогательной техники. Включая мощные маршевые зенитки и ремонтно-эвакуационные машины. Или там понтонные машины. Да и даже тяжелые бронетранспортеры с хорошей вместительностью.

– Сколько тебе нужно времени на пересчет под плиты в 25-мм? – спросил Фрунзе, подойдя к Шукалову в упор.

– Э… – растерялся тот. Слишком уж резко и неожиданно это было.

– Две недели, – ответил вместо него Семен Александрович Гинзбург. Он в этом варианте реальности отправился учиться не в 1929, а в 1926 году и уже состоял на практике у Шукалова. В его КБ.

– Две недели на все?

– На базовую платформу.

– Месяц, – произнес Фрунзе. – На новую платформу и САУ со 152-мм гаубицей на ее основе. И возьмите за основу вариант с передним размещением двигателя. Справитесь?

– Справимся. – уверенно и твердо ответил оживший Шукалов.

На этом и разошлись.

Фрунзе отправился дальше мотаться по Питеру… то есть, Ленинграду. Хотя он регулярно оговаривался. А эти товарищи, навалились на руководство завода «Большевик», «обрадовав» их перспективной нагрузкой. Как будто без нее у них других проблем не было…

Михаила Васильевича же встретил Крылов, который руководил разработкой так сказать контроллера. То есть, примитивного электромеханического прибора на телефонных реле, который должен был управлять работой станка.

– Не получается его сделать на реле, – грустно ответил Крылов, после приветствия.

– Почему?

– Скорость реакции у них велика. Из этого сильно страдает точность и оперативность управления.

– И как это устранить?

– Если оставаться на реле – никак. Нужен переход на лампы.

– На лампы? Хм. Вы уже попробовали?

– Да.

– И?

– Прошу, – махнул рукой Крылов, уводя за собой.

Они прошли через несколько подсобных помещений, заваленных всяким, и вошли в еще одно – достаточно чистенькое. Там стоял токарный станок с явными признаками многочисленных доработок. А рядом с ним, на полу, здоровенная тумбочка с ручками. Металлическая.

– Вот. – указал на нее Крылов. – Собрали даже. И проверили.

– И все работает?

– Мы, как вы и просили, занимались вопросом автоматизации производства коленчатых валов. В зависимости от типа вала требуется от двух таких станков для полной токарной обработки заготовки. Один – дает общую обработку. Второй и последующий – для каждой плоскости шеек шатунов.

– Насколько велик брак?

– Если перед запуском программы проверять резцы и выставлять заготовку по точкам, то не больше 1 %. Во всяком случае, выточив на нем сто двадцать два вала мы только с один запороли. Хотя, конечно, еще рано о таких вещах говорить. Выборка статистически чрезвычайно мала.

– А само управляющее устройство не сбоит? – кивнул Фрунзе на тумбочку.

– Из-за него и испортили ту заготовку. Перегорела лампа и станок начал жить своей жизнь. Но мы это уже устранили – теперь в случае критического сбоя, вроде перегорания лампы вот этим блоком, – указал он пальцем, – станок выключается. Вероятность брака при этом, конечно, сохраняется, но риски и шансы сильно уменьшаются.

– Я понял. Это вы хорошо придумали. А вибрации? Лампы их переносят нормально?

– Мы применили резиновые ножки и не крепим управляющее устройство на станину станка. Это позволяет снять остроту проблемы. Ну и после восьми часов лучше бы проверять все мастером. Как раз между сменами.

– А с фрезерным контроллером справитесь?

– Должны. Там в сущности еще одна плоскость добавляется. Да, это усложняет конструкцию, но ничего сверхъестественного нет. По сути мы можем даже сделать два таких блока с единым валом синхронизации считывателя программы с перфоленты. Чтобы каждый блок управлял своей плоскостью по своей программе. Если делать быстро. Но так-то да, отдельную конструкцию нужно разрабатывать.

– Сколько по цене обходится такой вот блок?

– Пока – дорого. Как корабельная радиостанция или около того. Но при серийном производстве может и дешевле выйдет. Тут нужно смотреть. Лампы уж очень кусаются по цене. Много их, да и ресурс не велик, что удорожает стоимость эксплуатации.

– А с реле совсем ничего не получится?

– Ничего. Если у нас будут быстрые реле или какие-то их аналоги с реакций хотя бы одна сотая секунды – то да. На обычных же – увы, ничего не выйдет.

– Ясно, – серьезно произнес Фрунзе. – Ну что же – поздравляю. Дело вы сделали очень большое и важное.

– Это пока прототип. До серии пока далеко. Год, может быть два. Сами видите – все собрано второпях.

– Год. Лучше полгода. У нас каждый день на счету. Впрочем, это не так важно. Главное, что вы его сделали. Само по себе – это невероятно. – максимально уверенно и страстно сказал нарком и крепко пожимая руку Крылову.

Строго говоря тот ничего толком и не изобретал. Скорее руководил командой, собранной им по большей части из эмигрантов. Но суть от этого не менялась. Ибо здесь удалось шагнуть дальше обычного. И довольно серьезно обогнать историю.

И это было славно.

Почти что волшебно.

Потому как такие «ЧПУ» были крайне важны для молодого Союза, в котором квалифицированных рабочих наблюдался острейший дефицит. А тут, раз наладив и поставив на десяток-другой подобных станков одного квалифицированного мастера с помощником, можно было гнать очень приличную серию. Едва ли не круглосуточно с минимальным простоем и опять-таки минимальным браком.

Сказка!

Осталось дело за малым. Начать производить этот блок управления хотя бы малыми сериями, да оснащать им заводы. В первую очередь, конечно, Ярославский, который осваивал V12 двигатель BMW VI. У которого был покамест самый проблемный коленчатый вал из серийных образцов. Ну и дальше по списку.

Больше моторов богу моторов! И дешевле…

Глава 5

1928 год, январь, 30. Ленинград


– Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро. Тарам-парам, тарам-парам. На то оно и утро, – напевал Михаил Васильевич, шагая по заводу Большевик.

Люди как-то привыкли к тому, что два дня подряд он внезапно никуда не заходит. Как правило. Поэтому, после посещения наркомом завода 29 января, все выдохнули.

А он взял и снова зашел.

Только не в тракторный цех, где работали над танками, а в артиллерийский. И как раз в самый такой момент, когда его совсем не ждали. Утром. Ни свет, ни заря. Только что был последний гудок и рабочие заняли свои места. Мастера и бригадиры проверяли их наличие и состояние. Ставили задачи, если это требовалось. И вообще – запускали трудовой процесс. Вот тут-то Фрунзе и появился.

– Выдыхай бобер, – смешливо произнес он, обращаясь к растерянному начальнику цеха. Тот прям ошалел, увидев вырулившего от него в двух шагах из-за поворота наркома. В первые мгновения даже обругать хотел, думая, что это какой-то бездельник шляется. Да так и застыл с открытым ртом.

– А?

– Пойдем. Покажешь свое хозяйство, говорю. Заодно пожалуешься: в чем проблемы и какие сложности?

– Да-да. – ожил руководитель артиллерийского сектора завода Большевик. Его даже как-то отпустило. Жаловаться – это всегда пожалуйста.

И он начал рассказывать.

Много.

Словно плотину прорвало.

Вышагивая по цеху.

А нарком рядом двигался и старался не выдать своей нарастающей мрачности.

Проблема заключалась в том, что завод был перегружен. Критически. Имея, несмотря на все усилия, только треть квалифицированных кадров от довоенных. Про оборудование и его износ и речи не шло.

Что-то меняли.

Что-то уже поменяли.

Но в целом оснащение не было блистательным и самым современным.

И это полбеды. Не самые адекватные в плане профессионализма работники регулярно что-то ломали и портили. И иной раз выходило, что скорее завоза нового. Да, вот уже как два года с этим боролись, введя личную ответственность за брак и порчу оборудования. Но новых рабочих-то не завезли.

Тех, кто что-то умел при царе, либо в Мировую поубивало, либо в Гражданскую, либо в эмиграцию уехали. В первые годы революции творилось черт знает, что…

В свое время Фрунзе натыкался на довольно интересную аналитическую статью. Та разбирала цели ликвидаций революционеров, как во времена дореволюционного террора, так и в годы Гражданской войны. И там вырисовывали очень мрачную, до крайности подозрительную картину.

Действительно мерзавцев, которые заслуживали пули, под «паровой каток» революции попало немного. ОЧЕНЬ немного. Большинство из них либо тихо-спокойно эмигрировали, либо весьма благополучно влились в ряды революционеров.

А вот толковые специалисты – вот да – пострадали.

Создавалось впечатление, что за ними специально охотились. И не только в формате реалий России. У тех же галлов времен Великой Французской революции наблюдался аналогичный тренд. Избавивший их, среди прочего, практически от всей военно-морской «белой кости». То есть, лишив квалифицированных моряков.

Может быть это чистое совпадение.

Мир ведь полон случайностей. Тем более, что крепкие профессионалы редко позитивно относятся к любым революционным потрясениям. И здесь могла сработать бритва Хэнлона, гласящая, что не стоит искать злой умысел там, где достаточно обычной человеческой глупости. Однако факт есть факт. Квалифицированных кадров на заводе Большевик наблюдалось крайне мало по вине революции. Из-за чего, среди прочего, он работал плохо, выдавая в лучшем случае треть своей же продуктивности по артиллерийским системам от 1913 года. Даже по легким.

О тяжелых морских орудиях и речи не шло.

Пока.

Работа по возобновлению их выпуска велась. Искались и обучались подходящие кадры. Шла активная агитация среди эмигрантов и немцев. Пытались вербовать чехов с австрийцами. В общем – пробовали выкрутиться хоть как-то. Но, пока, увы. В лучшем случае – штучное производство с непредсказуемым качеством, как и в оригинальной истории…

Пермский завод, выступавший дублером, Большевика в плане артиллерии, был в 1928 году больше номинальной величиной. Тот грандиозный конгломерат ОПГ, что имелся в том регионе только-только разогнали и он, по сути, медленно отходил от едва ли не комы, в которой находился. Иными словами – он пока существовал только на бумаге.

И требовалось что-то делать.

Срочно.

Кардинально.

Строго говоря молодой СССР из-за начавшейся по мягкой схеме индустриализации выбрал весь свой кадровый резерв. Уже. Полностью. И теперь каждый завод, каждый цех буквально дрался за толкового сварщика или там слесаря.

Людей квалификации «подай-принеси» было с избытком. Не хватало настоящих рабочих, которые хоть что-то умели. Даже увеличение зарплат не спасало положение.

Вечерние школы и различные курсы, понятное дело, росли словно грибы после дождя. Но в целом их эффект был отложенный. Ведь сколько нужно времени, чтобы из обычного сельского парня сделать квалифицированного слесаря? Даже не высшего разряда, а просто хорошего? Не год и не два. Потому что кроме обучения ему требовалось набраться опыта, без которого все его знания не стоили ничего.

И так везде.

И так во всем.

Даже на селе.

Да, там потихоньку удалось развернуть уже за десяток крупных колхозов в формате агрохолдинга. Но внедрение новых сдерживалось и нехваткой техники, и нехваткой подготовленных людей, и… отсутствием потребности в массах неквалифицированных рабочих в городе. А значит на селе нужно было осторожно внедрять эффективный труд, чтобы слишком много «неквалифицированных рабочих рук» оттуда в город не отправилось.

Очень интересной особенность стало то, что эти холдинги оформляли как акционерные общества. Каждый крестьянин, желавший войти, получал на руки акции. То есть, долю в собственности. ТАКОГО количества рабочих при механизации не требовалось, поэтому дозволялось продать свою долю агрохолдингу. И получив на руки деньги отчалить в любом направлении.

Деньги давали неплохие. Поэтому желающие находились.

Не самый элегантный прием.

Но прием.

А главное – все в целом оставались довольными. Добровольно вошли. Добровольно продали долю. Никто никого не неволил.

Фермеров-единоличников тоже пытались развивать. Но тут все было плохо.

Им не хватало как площадей, так и мощностей. С той земли, что им выделяли, много не прокормишь ни людей, ни лошадей. А как позволить им укрупнять наделы, не вводя частную собственность на землю, Фрунзе пока не придумал. То есть, чтобы не отменять декреты Ленина по ключевым вопросам.

Он пытался. Думал. Искал новые варианты. Но пока все было бесполезно. Так, например, в Серпухове запустили выпуск мотокультиваторов на основе мотора от серийного мотоцикла. Но этот агрегат никто не покупал. Даже в рассрочку. Так как абсолютное большинство крестьян являло собой технически безграмотную массу людей. Не сильно помогали даже демонстрации, которые проводило несколько агитационных групп. За год выпуска удалось реализовать едва сотню таких культиваторов. Хотя они полностью заменяли лошадь на вспашке и прочей обработке земли. А сено круглый год не жрали.

Аналогично обстояли дела с «муравьями», то есть, мотоциклами с открытыми грузовыми платформами. Их покупали практически горожане для своих нужд. Преимущественно мелкие нэпманы. Крестьянин же был глух. За год выпуска – лишь сорок семь «муравьев» ушло на село. При том, что в город – около тысячи.

Катастрофа.

Беда.

Но Фрунзе не унывал.

Да, квалифицированный человеческий ресурс СССР был исчерпан. И рывок 1926–1927 года завершен. Теперь требовалось подождать отдачи от инвестиций в образование и промышленность. Годик-другой.

Да, понятно – рост продолжался. И на бумаге весьма приличный. Потому что строительство нарастало, в первую очередь дорожное и жилищное. Однако и тут – кумулятивный эффект требовал времени. Ибо нарастало оно с крайне незначительных базовых значений, едва ли не с нуля. Посему грядущая война с Польша имела огромную социальную пользу. Позволяя «объяснить» причину спада роста, чтобы не сбить вдохновение широких масс и выиграть время. Причем объяснить просто и доходчиво. Потому что широкие массы вряд ли примут более сложный вариант, посчитав его оправданием…

Но вот что делать с артиллерией?

– Слушай, – перебил он говорящего, выныривая из своих мыслей. – А вы пробовали центробежное литье?

– Что? – удивленно уставился на него собеседник.

– Ну… центробежное литье. Это когда форма вращается вокруг своей оси со скоростью выше тысячи оборотов в минуту. Чем выше, тем лучше. А в нее заливают расплавленный металл. Из-за вращения получается эффект своего рода литья под давлением.

– Никогда не пробовали.

– Да? Странно. Разведка мне доносила, что очень перспективный метод. С этой поковкой заготовок с ума можно сойти сколько мороки и тяжелого труда.

– Мы сейчас не можем выделить людей для таких опытов. Вы же сами, Михаил Васильевич, требуете больше орудий и как можно скорее.

– А много ли людей потребуется?

– Ну… – задумался собеседник.

– Ты не спеши. Все обдумай. Прикинь что к чему. Возьми для начала ствол 76-мм гаубицы. И посмотри – сколько-чего потребуется и какие сроки. И завтра мне доложишь.

– Завтра?

– Да. Утром. Но можешь и сегодня вечером.

– Понял, – грустно ответил начальник артиллерийского производства, который явно не горел желанием возиться с новой технологией. По нему было видно – загнанная лошадь. А тут в его повозку еще груза подкидывают.

– Если все получиться как надо, то получиться высвободить довольно значительные ресурсы. А при переводе всех основных массовых стволов на эту технологию – у вас получиться перебросить квалифицированных людей на тяжелые орудия. В том числе и морские.

– Если все получиться, – с нескрываемым скепсисом произнес визави.

– Если вы не будете пытаться это дело саботировать, то все обязательно получится. – максимально твердо и уверенно произнес Фрунзе.

Он прекрасно знал, что этот метод в 1942 году был применен в СССР, позволив существенно удешевить и ускорить выпуск орудийных стволов, сохранив их качество. Да еще и металл сэкономить. И ничего сверхъестественного там не было, иначе бы в условиях 1942 года его бы попросту не освоили.

Его собеседник промолчал.

Как-то обреченно вздохнул и опустил глаза. Верно понял – начальственный каприз придется исполнять со всем возможным рвением.

– Может так еще и снаряды лить? – нервно спросил начальник артиллерийского цеха после затяжной паузы. В какой-то мере даже злобно.

– Зачем? Там нужна горячая штамповка с последующей чистовой обточкой. Лучше всего с токарной обработкой по копиру, чтобы меньше брака. Во всяком случае для умеренных калибров.

Собеседник промолчал.

У них на заводе ничего подобного внедрено не было. И они оба это знали. И каждый снаряд обходился ой как не дешево, так как требовал слишком много механической обработки.

– Да ты не робей. – пихнул его в плечо Михаил Васильевич. – Эту задачу я поставил не перед вами. У нас сейчас на Красном Сормово развлекаются горячей штамповкой снарядов. И уже кое-что получается. С вас мы снаряды вообще планируем снять. Чтобы перегрузку снять.

– И на том спасибо, – с едкими нотками в голосе ответил собеседник.

– Нет, если завод настаивает, то мы можем пересмотреть этот вопрос.

– Нет, нет, – вполне искренне замахал руками начальник цеха. – Люди от усталости падают.

– Я знаю. Поэтому делаю все, чтобы облегчить ваш труд. И именно по этой причине прошу – отнеситесь очень серьезное к центробежному литью стволов. Это – рабочая технология. У нас просто нет по ней документации. Но она совершенно точно позволяет очень сильно облегчить изготовление стволов. Мы ведь сняли с вас и минометные мины, и гранаты для гранатомета, и 20-мм снаряды. Сняли же?

– Сняли.

– Вот. В наркомате прекрасно понимают – перегружены. И пытаются разгрузить, изыскивая все способы. Так что – не вороти нос. Для вас же стараемся.

– Возможна эта технология и хороша, но как быть с планом? Сами же потом спросите.

– Можешь считать это моим приказом. – произнес Михаил Васильевич.

После чего достал из планшета папку с планками. И шариковой ручкой набросал приказ. Письменно. В двух экземплярах. Подписал их. И один образец вручил начальнику цеха.

– Вот. Если кто будет голову морочить – покажешь. Сам видишь – мы уперлись. Производительность ни к черту. Опытных людей не хватает. А война на носу. Возможно даже серьезная. Поэтому нам нужно быть готовыми. Понял?

– Так точно, – убирая приказ в нагрудный карман, ответил визави.

Пошли дальше.

Михаил Васильевич хмурился.

РККА требовалось много хорошей артиллерии. Чего не могла обеспечить промышленность. Из-за чего ему пришлось пойти на определенные компромиссы. Например, он принципиально отказался от современных лафетов с раздвижными станинами. Они тяжелее. Они сложнее. Они дороже. Снижение веса было особенно важно. Критически. Во всяком случае до насыщения грузовиками и тягачами РККА. Для этих же целей он повсеместно внедрял дульный тормоз-компенсатор.

Также ради повышения подвижности он вводил обязательные рессоры для колес. Чтобы их можно было скорее перемещать по дорогам. Но из расчета довольно умеренных скоростей в районе до 30–35 км/ч, чтобы не потребовалось повышать прочность всего лафета. Ведь вибрации при быстром движении на него передавались. Даже сглаженные рессорами. И в районе 30–35 км/ч происходил определенный фазовый переход, когда требовалось начинать серьезно упрочнять всю конструкцию.

Ну и углы возвышения. Их отсыпали в достатке, чтобы компенсировать недостатки конструкций. Даже пушки у теперь имели сорок пять градусов «в гору». Гаубицы же и мортиры в среднем – до семидесяти. Что и гибкости придавало в применении, и дальности. Так как старые, царские еще системы, обычно не сильно «гнулись к небу». Слишком высока у «старорежимных» была тяга к драгомировской традиции стрельбы прямой наводкой.

На выходе получались достаточно спорные орудия с крайне узким горизонтальным сектором и развитым, а иной раз и чрезмерно развитым дульным тормозом. Однако легкие, подвижные и со вполне современными дистанциями огня.

Временное решение, понятно.

Позже, как получиться разгрести все эти проблемы, он планировал сделать для них нормальные лафеты и просто «переложить» стволы. Например, ему безумно хотелось сделать что-то в духе лафета от гаубицы Д-30 для 107-мм гаубицы. В сочетании с 5-тонным армейским грузовиком она должна была заиграть. Но насколько это реально – большой вопрос. Во всяком случае он пока даже технического задания на такие «три лапы» не давал. Потом. Все это – потом. Сейчас не жиру. Равно как и перспективные тяжелые осадные системы. С ними пока все было сложно, равно как и с морскими орудиями…

Хотя не все перспективные разработки были отброшены или заморожены. Отдельные вещи являлись слишком важным «долгостроем», чтобы их игнорировать.

Например, КБ Артемьева вела работу над неуправляемыми ракетами малого калибра и дальности. Чем-то в духе советских С-5 в плюс-минус том же калибре.

Раскрывающееся оперение. Твердотопливный двигатель. Ничего сильно сложного. Опытные образцы уже летали и показывали вполне приемлемую точность в районе 15–20 метров горизонтального рассеивания на километр. Вся проблема заключалась в массовом производстве. И даже не всей ракеты, а шашки твердотопливного двигателя. Никак не удавалось придумать, как делать их быстро и с устойчивым качеством.

Причем эта мелкая ракетка была своеобразной пробой пера перед большой работой. Например, над разного рода полевыми РСЗО. Потом. Сейчас же Артемьеву с командой требовалось «потренироваться на кошках», руку так сказать, набить.

Особняком перед ним маячил вопрос одноразовых реактивных ускорителей для самолетов. Чтобы перегруженными легче взлетать или со слишком коротких полос подниматься. Но это тоже – потом.

КБ Циолковского трудилось над более крупной и принципиально иной ракетой – уже на жидкостном топливе. И к нему Михаил Васильевич постарался «впихнуть» и Сергея Королева, и Фридриха Цандера и даже молодого Вернера фон Брауна. Иными словами – всех, кого смог вспомнить и найти из будущей «космической команды».

Задачу перед ними, правда, он ставил не такую грандиозную. Космос пока был лишь грезами. От них же он хотел, чтобы они слепили ракету с дальностью в 40–50 километров и полезным грузом в полтонны. Причем акцент они должны были сделать на точность полета, что было совсем не просто, кардинально усложняя задачу.

И тут пока «конь не валялся».

Совсем.

Они больше ругались и обсуждали теоретические задачи на каком-то удивительном языке. Смеси русского, немецкого и некой матерной синкретики совершенно интернационального толка. Во всяком случае даже Фрунзе иной раз узнавал новые обороты. А спорили они до хрипоты, теряя в моменте всякое ощущение реальности.

А вот Курчевский со своим КБ почти что завершил работу над 80-мм гранатометом. Задачу на 20-мм установку Фрунзе ему благодушно отменил. Все равно он ей не занимался, сосредоточившись на более интересном для него проекте. И, надо сказать, у него вырисовывался довольно занятный образец, сильно напоминавший первую модель шведского Карла Густава.

Кумулятивных снарядов, правда, не было. Пока. Над ними пока велись опыты. И в боекомплект этой интересной поделки входили осколочная граната, фугасная и дымовая.

Интересно получилось. И даже уже почти готово для серийного производства. Но, пока, в силу перегруженности предприятий, не до него. Тем более, что в силу нехватки специфики предстоящего поля боя, применимо все это было только в отдельных штурмовых операциях. Ограниченно, то есть. Поэтому этот «козырь в рукаве» Фрунзе не спешил вынимать.

Выдав Курчевскому задание на создание, после доведения гранатомета, новых безоткатных систем. Теперь уже посерьезнее. Вроде 88 и 107-мм безоткатного орудия для вооружения высокомобильных частей и подразделений. С унификацией по снарядам с лицензированной немецкой зениткой и полевой гаубицей. В общем – Курчевский чувствовал себя «на коне» и трудился с немалым энтузиазмом.

КБ же Дьяконова занималось над станковым автоматическим гранатометом. Тоже 40-мм, как и ручной. Только выстрел другой, так как дальности требовалось обеспечить совсем иные. Но тут, как и с ракетой на жидком топливе – все только начиналось.

И в общем-то все. Остальные, даже безумно интересные артиллерийские системы, были отложены на потом. Увы и ах. Ресурсов на все не хватало…


Тем временем в Москве произошла довольно занятная встреча.

– Семен Иванов? – спросил директор завода вошедшего слесаря.

– Он самый, – неловко сжимая в руках картуз, ответил тот.

– Ты писал письмо Фрунзе?

– Какое письмо?

– В кабаке.

– Не писал я никакого письма.

– Значит запуганный и затравленный рабочий? Так что ли?

Тот промолчал, потупившись.

– С жильем что случилось?

– Сгорел же барак. После Рождества.

– По гулянке что ли?

– Пожарные сказали – провода электрические жар дали али искру.

– Провода, значит. А чего ко мне не пришел?

– Так… значится… мастер сказал, что…

– Мастер сказал, что я тебя уволю?

– Ну… он сказал, чтобы я не досаждал. И что, когда будет жилье, тогда и поселят.

Директор грязно выругался.

Свободные места в других бараках имелись, хоть и на пересчет. И погорельцев могли туда заселить при некотором желании. Только вот в ходе расследования оказалось, что кое-кто сдавал эти «койки» налево. Не лично мастер. Нет. Но ситуация получалась очень грязная. И тот бледный вид, какой директор имел на ковре у Фрунзе, когда его отчитывали за мелочную коррупцию и вредительство, он никогда не забудет. Особенно когда Артур Артузов, первый заместитель Дзержинского, не заявил, что берет этот вопрос под свой контроль.

– Ладно. Иди.

И слесарь Семен Иванов понуро пошел из кабинета. Лишь у самой дверь замер и тихо спросил:

– А жить-то где мне с семьей? Али увольняют?

– У секретаря возьми ордер и ключи.

– Вот спасибо! Вот славно! – запричитал он. Но директор лишь раздраженно махнул рукой, давая понять, что «аудиенция» закончилась.

Тот выскочил за дверь.

Осторожно ее прикрыл.

Взял у секретаря «бумажки». И обомлел.

Оказалось, что его заселяют не в барак, а в натуральное кирпичное общежитие. И еще, сверх того, ему полагается материальная компенсация за весь этот цирк. Ну и подъемные, чтобы после пожара как-то оправиться.

– Ну и письмо! – покачал он головой, пораженный эффектом.

– Да уж, заварил ты кашу, – усмехнулась секретарша.

– Я?

– Вон – в утренней газете написали, что нарком Обороны выступил с предложением развернуть массовое строительство для решения жилищного вопроса простых горожан. Дескать неустроенность эта подрывает дух резервистов и стойкость тылов в случае войны.

– Ух ты! Да не уж-то?!

– Сам почитай, – протянула она ему газету.

Семен взял газету, но прочитать ничего не смог. Залип на фотокарточке, напечатанной в газете. Там был портрет Михаила Васильевича Фрунзе. Да с такого ракурса и в таком невысоком качестве, что легко компенсировал грим, а потому был в целом узнаваем.

– Вот тебе и моторист… – покачал головой он.

– Что ты говоришь? – не поняла секретарша.

– Да моторист тот, что письмо писать нас подбил, он… вот, – ткнул он пальцем в газету. – Только тут он в форме.

– Как-как ты говоришь? – переспросил вышедшей из кабинета директор.

– Сказываю – вот с ним мы в кабаке сидели. Он нас письмо Фрунзе и подбил писать. У меня на лица хорошая память. Тут его правда не точно изобразили. Но он. Точно он. Неужто действительно с наркомом пива попить довелось?

– Слухи по Москве уже давно ходят, – усмехнувшись, произнес директор. – А я еще, когда он меня на ковер вызвал, гадал – отчего у него руки в отработке. Ладно. Иди. Сегодня у тебя выходной. Заселяйся…

Глава 6

1928 год, февраль, 17. Москва


Относительно небольшой зал был заполнен серьезными мужчинами в военной форме. Ни одного случайного человека – каждый присутствовавший был важен и нужен для дела. Более того – к залу этому посторонних не подпускали: в радиусе двадцати-тридцати метров от него все помещения освободили от людей и выставили постовых. Окружив таким образом своеобразной полосой отчуждения.

Фрунзе часто так делал, проводя секретные совещания. Причем не в одном конкретном месте, опасаясь монтажа там какого-нибудь звукозаписывающего оборудования. Нет. Каждый раз – место было новым. И о помещении для проведения такого совещания сообщалось за полчаса до его начала, людям, собранным на специальной контрольной точке. Может быть это и были излишние меры, но Михаил Васильевич все равно – перестраховывался. Сорвать задуманное из-за того, что лишние слова утекли куда-нибудь через английскую разведку, хотелось меньше всего.

Понятно дело, что главное уязвимое место – это всегда сами люди. Но эти ребята у него в болтунах или ненадежных не числились. Он ведь загодя постарался каждого проверить. Просто стравливая через него интересные и уникальные «совершенно-секретные» сведения. И смотрел – всплывет или нет? Причем сведения такие, что те же англичане или французы были просто обязаны отреагировать. Сто процентной гарантии такой подход не давал, но открытых шпионов отсеивал. Да и вообще – позволяло понаблюдать за важными сотрудниками…

Эти люди тихо переговаривались, ожидая начала совещания.

Нарком же опаздывал.

Банальность – живут скрутило. Хотя скажут, скажут обязательно какую-нибудь гадость. Зазнался или еще что.

Наконец он вошел быстрым шагом в помещение.

Все замолчали.

– Здравствуйте товарищи, – бросил он на ходу, направившись к своему месту.

В ответ раздались встречные приветствия.

– Что вы такие кислые сидите?

– Так Михаил Васильевич, все устали. – ответил Триандафиллов.

– Устали. – фыркнул нарком. – Вот скажите, вы знаете, почему у гориллы такие ноздри большие?

– Никак нет.

– Это же элементарно, Владимир. Ты пальцы его видел? Как колбаски. Вот и попробуй такими в маленьком носу поковыряться.

В помещение заулыбались.

Фрунзе рассказал еще несколько анекдотов. Начались смешки. Да и вообще потеплело как-то.

– Ладно. Пошутили. Пора и к делу. Ну что Сергей Сергеевич, – обратился нарком к начальнику Генерального штаба Каменеву, – докладывайте, как у нас обстоят дела.

– Планы по развертыванию и комплектованию четырех корпусов[10] постоянной готовности мы завершим в марте. Если предприятия не будут срывать поставки.

– Только предприятия?

– Да. Личным составом они укомплектованы полностью. Подготовка в целом удовлетворительная или выше. Вооружение все необходимое имеется, как и оперативные запасы боеприпасов, топлива и прочего.

– А с чем затык?

– Грузовики. Планы бы выполнили раньше, но активные учебные мероприятия привели к выходу из строя некоторого количества грузовиков. Из-за чего пришлось запрашивать их сверх лимита. Осталось около 12 процентов дефицита.

Фрунзе кивнул, делая у себя пометку.

– Что с БТГ[11]?

– Развернуто и полностью укомплектовано восемь таких батальонов, сведенных для оперативного управления в три бригады.

– Восемь БТГ и три бригады? На девятую у нас техники не хватает[12]?

– Личного состава. Просто не успели подготовить. Заявленные нормы квалификации достаточно высоки. У нас попросту пока еще нет ни командиров, ни военных специалистов, ни прочего подходящего личного состава. Вы ведь требования для них выставили – едва ли не как для спецназа.

– И что, резервы для восполнения потерь не сформированы?

– Мы работаем над этим. К июню ожидаем десять процентов резерва по военным специалистам и пять – по младшему и среднему командному составу. Как раз из свежих выпускников училищ и курсов.

– Девятую БТГ не получиться сформировать до конца весны?

– Никак нет. Если только фиктивную. Но она станет обременением, – вместо Каменева ответил его первый заместитель – Триандафиллов.

– А просто моторизованную часть?

– Возможно. Точно пока сказать не могу.

– Доложите мне в течение трех дней. Само собой, держа в уме приоритет по резерву дефицитных специальностей. Это важнее.

– Так точно.

– Что у нас с легкими силами[13]?

– Развернуто 72 отдельных рот и 9 батальонов. Сейчас мы работаем над оперативным управлением этими силами. Формируем штабы сводных частей.

– Проблемы?

– Радиосвязь. Остро не хватает специалистов. Мы выгребли все для корпусов и особенно БТГ. Готовим. Ожидаем, что к маю около семидесяти процентов закроем. К июлю – все сто.

– А артиллерия? Вы решили вопрос усиления ею легких сил?

– Все упирается в наличие грузовиков. Мы решили на каждый легкий батальон выделять по батарее 76-мм легких гаубиц.

– А конные упряжки?

– Они не будут поспевать за велосипедистами и мотоциклистами. А отставшая артиллерия – это утраченная артиллерия.

– Какие-то ориентиры?

– Мы ожидаем к маю, край июню, закрыть этот вопрос по 9 легким батальонам. Но мы ведь продолжаем развертывать легкие силы…

– А в роты?

– Пока мы туда не можем поставить ничего. Все упирается в грузовики. Их остро не хватает. Переход на новые трехосные грузовики снизило производство «полуторок» и сорвало многие наши планы. Тот же выпуск бронеавтомобилей. Мы ими хотели придавать легким силам, но план по их производству отстает на сорок семь процентов. И как там все сложится – пока не ясно.

– Ладно. – дернул щекой Фрунзе – это был камень в его огород. – Кстати, что там с трехосными грузовиками? В войска они начали поступать?

– Первые семнадцать машин приняли. Передали артиллеристам.

– А бронеавтомобили на их основе?

– Им пока платформ не хватает.

– Они разработаны?

– Да. Пока только базовый с 76-мм легкой гаубицей и спаренным с ней 7,92-мм пулеметом в башне. Все остальные варианты в разработке.

– Испытания пройдены?

– Полностью. Весь цикл.

– Тогда перенаправьте платформы с завода на это дело. Столько, сколько потребуется.

– А грузовики?

– Бронеавтомобили важнее. Или вы учитывали эти 5-тонные грузовики в планах укомплектования корпусов?

– Никак нет. Они идут сверх плана. Сами видите – их пока немного и как пойдет наращивание их выпуска – не ясно. Проблем пока хватает.

– Вот и хорошо. Пускай из них делают столько бронеавтомобилей, сколько успеют. И нужно ускорить зенитную САУ на их основе. Тоже очень полезный вариант. Его бы я в БТГ по возможности направил.

– Слушаюсь. – произнес Триандафиллов, делая пометки у себя в блокноте.

– Что с лояльными территориальными частями?

– Здесь все интересно… – начал вещать Каменев с куда большим энтузиазмом.

Он не был сторонником идеи частей постоянной готовности. И считал, что СССР нужна большая призывная армия. Поэтому куда охотнее уделял время именно всем этим учебным и территориальным формированиям. Да еще и лоббируя создание хотя бы полков старого образца, а лучше дивизий. Ну, это когда у части есть ядро командного состава, все остальное же меняется в рамках текучки. Младший и средний начальствующий состав проходит обязательную службу после училищ или курсов после высшего образования, а нижние чины – это призывники.

И надо сказать – давил он вполне успешно. Настолько, что Фрунзе подписал приказ о создании трех таких дивизий с 1 июня. На базе территориальных частей. Но при условии, что корпуса постоянной готовности и БТГ будут развернуты как надо. А то знает он как любят иной раз манкировать своими обязанности увлеченные люди…

С территориальными частями все было ожидаемо. Низкая или очень низкая выучка. Слабое оснащение и вооружение.

Все было по старинке.

Ну, почти.

Потому что дешевый самозарядный карабин поступал в них в достаточном количестве. Позволив к началу 1928 года изъять на мобилизационные склады все «трехлинейки» и прочее.

Пулеметы тоже туда поступали нормальные.

А вот артиллерия… тут да, тут все было плохо. Новых систем на их долю не хватало[14]. И приходилось применять старые орудия. Те же трехдюймовки. Заодно потихоньку сжигая запасы накопленных для них боеприпасов.

Но даже такого добра не хватало.

Отдельные артиллерийские учебно-территориальные полки были созданы только под Ленинградом, в Средней Азии и на Дальнем Востоке. И все. Еще хотелось как-то усилить Кавказ. Но на него уже сил не оставалось и там приходилось ограничиваться лишь легкими вооружениями…

– Артур Христианович, – обратился Фрунзе к Артузову, – а что у нас у поляков происходит? Удалось уточнить численность их полевой армии?

– 273 тысяч 241 солдат и офицер, – рапортовал он. – На первое января сего года численность была такая. Они сведены в оперативное управление четырех армий: 1-ой, 2-ой, 3-ей и резервной.

– Откуда же такая точность?

– От французов, – улыбнулся он. – Мы задействовали наши связи в эмигрантской среде и сумели получить копию отчета, переданного поляками французам. Вряд ли они там сильно грешили против истины. Это не в их интересах в текущей ситуации.

– А мобилизационный резерв?

– Здесь ясности меньше. Они утверждают, что 1,5 миллиона. Но товарищи считают это абсурдом.

– Почему?

– Население Польши сейчас, – произнес Шапошников, – около тридцати миллионов. Полтора миллиона – это пять процентов населения. В теории возможно мобилизовать и больше, но на практике – это очень много. Дело в том, что Польша сильно пострадала от Империалистической войны. Точной статистики у нас нет. Поэтому мы отталкивались в оценке от косвенных сведений – от послевоенного прироста, которые составил три-четыре миллиона человек за восемь лет. Что позволило оценить количество мужчин репродуктивного возраста. Приблизительно.

– Мы немного сгладили оценку, – добавил Триандафиллов. – Где-то больше, где-то меньше рождается, у кого-то вообще детей нет. Кроме того – возвратилось часть эммигрантов. Сравнив эти данные с довоенной царской статистикой, мы пришли к выводу, что Польша реально в состоянии мобилизовать от одного до двух процентов населения.

– Сохранив хоть какие-то тылы, – подытожил Шапошников. – И скорее один процент, нежели два. То есть, их реальный мобилизационный потенциал около трехсот, максимум шестисот тысяч.

– Разумно, – кивнул Фрунзе, принимая доводы.

– Это очень много, – вклинился Каменев. – И я предлагаю начать под любыми предлогами формировать дивизии. Обычные стрелковые дивизии. Например, для защиты Кавказа, Средней Азии или Дальнего Востока.

– Вы хотите, чтобы поляки не напали?

– Но их вдвое больше!

– А мы в несколько раз лучше вооружены, чем они. Любая наша пехотная рота имеет огневую мощь, сравнимую у них с батальоном, а то и больше.

– Может быть начать плановые сборы резервистов? – не унимался Сергей Сергеевич.

– На переподготовку?

– Именно. Это, считай, скрытая мобилизация.

Михаил Васильевич задумался.

– Хорошо. Давайте с 1 апреля ее и начнем. Трехмесячные учебные сборы резервистов. С Украины. Вывозите только их вглубь Союза. Например, в лагеря Поволжья или еще куда. Подумайте над этим.

– А они поедут? – усмехнулся Артузов.

– До тех пор, пока компартия УССР не решилась на отделение у них оснований отказывать не имеется. Например, у нас есть серьезные проблемы в Средней Азии и на Дальнем Востоке. Хунхузы ведь и басмачи все еще представляют угрозу. Да и Амануллы хан просит помощи в Афганистане. Вот, кстати, Сергей Сергеевич, в Среднюю Азию их и вывозите. Там переводите их со сборов на полноценную мобилизацию и формируйте части. Полки да батальоны для начала. С перспективой в 1929 году пошалить.

– Горнострелковые? Там ведь одни сплошные горы.

– Вообще отлично! Именно их. Там как раз потребуется много общей подготовки. И оружие им долго выдавать в руки будет не нужно.

– Будем много уклонистов, – заметил Шапошников.

– Это не так важно. Главное, чтобы ребят эти авантюристы в качестве пушечного мяса не решили использовать. Вытащим хотя бы сто тысяч – уже отлично. Ладно. С этим решили. Что там у поляков по оружию?

– Его везут. Много. Разного. Через Данциг. – сразу как-то помрачнел Артузов. – Оценить не представляется возможным. Агентурной сети у нас там нет. Во всяком случае – серьезной, достаточной для получения оперативных сведений. Да и бардак. Скорее всего правительство Польши само не знает, сколько у них чего есть сейчас.

– Румыния будет участвовать?

– Вряд ли. Ради чего? Защищать независимость УССР им не с руки. Какие-то интересы у них есть только в южной Бессарабии. В частности, они не отказались бы забрать Одессу. Но кто ж им даст? Англичане и французы, насколько я знаю, резко против. В остальном им незачем сражаться. Цели нет.

– А если она появиться?

– Тысяч сто они выставят. Плюс по мобилизации еще столько, край двести. Не по людям. По оружию, которого тупо нет. Но подготовка у них никакая. Да и их никто не планирует использовать – поставок вооружения нет. И быстро его не завести.

– Ясно. А наши «прибалтийские тигры»?

– Примерно три дивизии на всех. После мобилизации. Да, у них есть определенные территориальные интересы, но незначительные. И в войну они вступят только в том случае, если увидят, что мы проигрываем. Финляндия – аналогична. Финны очень мотивированы и заряжены национализмом, но их всего три миллиона. Даже если мобилизовать шесть процентов, то есть, хватать всех подряд подходящего возраста, то сто восемьдесят тысяч. Но оружия хватит едва на две-три дивизии. Да и указанная численность мобилизационного резерва носит теоретический характер – подготовленного резерва у них по сути нет. Во всяком случае – пока.

– С Маннергеймом удалось переговорить?

– Да. И он решительно против войны. Опасается повторения приснопамятной Парагвайской войны[15] в случае серьезного конфликта с нами. Хотя горячие головы в Хельсинки имеются, жаждущие отрезать у нас всю Карелию и Кольский полуостров. Однако единства в финском обществе нет. И, как я уже сказал, в войну они полезут только если увидят – мы ее проигрываем. Причем явно и решительно. Чтобы отхватить свой кусок пирога. Как и эти, как вы говорите «прибалтийские тигры».

– Насколько вероятно, что в войну вступят англичане или французы?

– Сложно сказать. Их общество к войне не готово. Оно все еще очень уставшее от Империалистической мясорубки. В народе превалируют сильные пацифистские настроения.

– Но, если впишутся нам конец?

– Именно так, – кивнул Каменев. – Их флот легко размажет нас на Балтике. Походя. Не заметив нашего сопротивления. После чего перебросят дивизий пятьдесят. И все. Нам их останавливать нечем. Тем более, что десант они высадят либо в Прибалтике, либо в Финляндии. И довольно быстро отрежут, а возможно и возьмут Ленинград. А там наши основные военные производства.

– И мы окажемся в ситуации белогвардейцев, – мрачно заметил Михаил Васильевич, – за тем исключением, что нас никто оружием с боеприпасами поддерживать не станет.

– Да.

– К счастью ни англичане, ни французы не рвутся в бой. – встрял Артузов. – Я почти уверен, что даже если мы начнем топить их корабли, не факт, что они решатся объявить нам войну. Хотя я не рекомендовал бы так поступать. Мины поставить у берегов поляков можно. А вот открывать огонь и топить их транспорты или охранение открыто – нет. Рискованно. Могут и психануть.

– А США с Японией что?

– Тут все хорошо. США спит и видит занять Владивосток. И через него осваивать наш Дальний Восток с Сибирью. У японцев аналогичные интересы. Поэтому они друг друга сдерживают. Они собственно и не смогли развернуться в годы Гражданской из-за этого. Поэтому я почти уверен – они будут сидеть тихо. И проблемы нам если и создадут, то китайцы. Но с ними у нас относительно нормальные отношения. Мы вывели инструкторов, перестали поддерживать компартию Китая и оснований бодаться с нами у них нет. Хотя англичане могут это простимулировать и тут никаких гарантий.

– Мда… – подвел итог Фрунзе. – Не так все плохо.

– Мы ведем опасную игру Михаил Васильевич, – возразил Каменев.

– Кто не рискует, тот не пьет… хм… питательный раствор через трубочку в реанимации.

Слащев нервно хохотнул, а Каменев поморщился.

– Не смешно.

– У нас огневая мощь превосходит их в несколько раз.

– Мы не знаем этого доподлинно, – заметил Артузов. – Англичане и французы поставляют им много оружия.

– И они уже изменили штатное расписание частей и подразделений?

– Насколько я знаю, нет.

– Значит они укомплектованы как Российская Императорская армия конца Империалистической войны. С поправкой на ветер. Французы и англичане им бы подсобили, но у них и у самих эти штатные расписания довольно архаичные. Так что, эти вооружения скорее идут на мобилизационные склады.

– Танков много.

– Рено?

– И «ромбы».

– Ну и ладно, – махнул он рукой. – Они же картонные. Зря, что ли, мы патроны с бронебойными пулями изготавливаем?

Основным противотанковым средством РККА являлась 13-мм крупнокалиберная винтовка. Пробивавшая со ста метров около 22 мм брони[16]. Не бог весть что, но этого за глаза хватало для поражения любых серийных танков тех лет.

Им в поддержку шли 13-мм пулеметы и 76-мм легкие гаубицы, способные неприятно покарать практически любую бронетехнику неприятеля. Фугас массой в 6,5 кг для 8-12-мм брони был во многом ультимативным «подарком». И где не хватало энергии самого снаряда аукнется полтора килограмма взрывчатки. Для клепаных корпусов из тонких броневых пластин – такого подарка хватало с запасом.

Ну и, наконец, был налажен выпуск 7,92-мм бронебойных пуль для ручных пулеметов. Ту самую немецкую пулю «К», которая в годы Первой Мировой войны вполне уверенно пробивала около 10-12-мм брони на небольших дистанциях.

Так что Фрунзе был спокоен.

Противотанковых средств в войсках хватало. И максимум что с бойцами могло случиться – это паника и танкобоязнь. Но тут уж ничего не попишешь. Во всяком случае – сейчас. Ввести в каждую дивизию, а лучше полк маленький отряд САУ для огневой и моральной поддержки он пока не мог. Даже в войсках постоянной готовности. Да и, наверное, никто не смог бы. И придется играть эту партию с тем, что есть…

Глава 7

1928 год, март 13. Московская область


Автомобиль Михаила Васильевича остановился на обочине. Равно как и остальной кортеж. Пропуская идущую навстречу колонну велосипедистов.

Не спортсменов.

И даже не дачников.

Это продвигался легкий батальон на учениях. Снег еще толком не сошел, и земля не успела раскиснуть. Поэтому пользовались моментом, чтобы лишний раз потренировать бойцов в условиях, максимально приближенных к боевым.

Фрунзе не выходил из машины. Равно как и его люди. Просто смотрел в окно, наблюдая за пыхтящими бойцами, упорно крутящими педали тяжелых, армейских велосипедов.

– Надо будет подумать над планетарной передачей, – тихо произнес нарком.

– Что? – переспросил адъютант[17], также увлеченный зрелищем.

– Запиши, и завтра напомни мне кому-нибудь поставить задачу – разработать планетарную передачу для модернизации этих велосипедов. Вон как тяжело идут.

– Слушаюсь, – козырнул адъютант, делая запись в блокноте.

Легкий батальон состоял из трех пехотных рот, пулеметной роты, дивизиона 80-мм минометов и в целом по своему составу полностью совпадал с прочими пехотными батальонами частей постоянной готовности. По штатному расписанию и вооружению. То есть, имел сверх указанного и 7,92-мм пулеметы станковые да ручные, и 6,5-мм легкие пулеметы, и 13-мм винтовки, и 40-мм ручные гранатометы, и 60-мм минометы, и егерские карабины. Ну и, само собой, 6,5-мм самозарядные карабины, выступавшие основным индивидуальным стрелковым оружием бойцов.

Однако, в отличие от обычного пехотного батальона, эти все ребята передвигались на велосипедах. Обоз же перевозили на бортовых мотоциклах – «муравьях», веломобилях и в отдельных случаях легких грузовиках. Благо, что он был невеликим. Его специально «обкорнали» с целью максимально повысить подвижность. Да и велосипеды рядовых бойцов были увешаны как ослики всяким разным.

Численность такого батальона полная по штату составляла 362 человека. Ничего удивительного или странного. Однако этот батальон мог на равных вести бой едва ли не с целым полком «местного разлива» просто за счет подавляющего огневого превосходства. Комплексного. Ему даже были в целом не сильно страшны легкие танки и бронеавтомобили. Ну… страшны конечно. Но способы с ними справиться имелись. И вполне действенные.

Велосипедисты проскочили.

– Трогай, – наконец приказал Фрунзе.

Так-то он мог и не пропускать их. Усложнив учения. Но… ему захотелось. Просто захотелось. Заодно понаблюдав за тем, как они крутят педали.

И не зря.

Вон – про планетарную передачу вспомнил. Так-то вообще это из головы вылетело. Может быть это и удорожало велосипеды. Но резко снижало утомляемость бойцов. А значит поднимало подвижность таких частей. Да и удорожание копеечное. Михаил Васильевич же ясно понимал – экономия на спичках никогда и никого до добра не доводила. Особенно в отношении личного состава.

Но отъехал кортеж недалеко.

На железнодорожном переезде был опущен шлагбаум и стоял дежурный.

Минута.

Две.

И наконец перед машинами под всеми парами пролетел паровоз, увлекая за собой вагоны.

Михаил Васильевич аж залюбовался на то, как чинно и аккуратно все прошло. Даже дежурный и тот выглядел опрятно и ухоженно. И таки перекрыл вовремя шлагбаумами переезд. А ведь еще пару лет назад такой расторопности было бы поискать. Слово аварийность выступало синоним железных дорог, а железные дороги – аварийности. И это выглядело ничуть не смешно.

Казалось, словно у поездов «земля под ногами горит[18]».

Словно они прокляты…

После вдумчивого изучения ситуации удалось разложить сложную и, казалось, безнадежную проблему на несколько простых компонентов.

Первым делом всплыла компетентность персонала. А точнее ее крайне низкий показатель. За время Гражданской и последующие годы всяких чудес оказалось, что с железных дорог вымыто слишком много компетентных сотрудников. На всех уровнях. Особенно, конечно, с руководящих постов. Кто-то погиб. Кто-то эмигрировал. Кто-то оказался уволен или репрессирован[19]. Как следствие – бардак и вопиющая безграмотность.

Потом всплыл фактор безответственности.

Внезапно оказалось, что всегда можно «перевести стрелки» и свалить вину за аварию на кого-то иного. Получалось как в присказке Джона Кеннеди: «у победы тысяча отцов, а поражение – всегда сирота». В крайнем случае «крайними» оказывались беспартийные. Особенно если они занимали хоть сколь-либо значимую должность. Здесь партийный билет выступал точно такой же «броней», как и в других местах.

И тут нужно понимать – безответственность тянула за собой такие вещи, как необязательность, а также полный разлад трудовой дисциплины. Но с этим, впрочем, плохо было везде в Союзе в те годы. А ведь тут еще «стахановства» не успели завезти из-за которого доля брака, ошибок и общей аварийности в оригинальной истории взлетела в небеса.

А потом удалось выяснить главное. Вся эта аварийность была ничем иным, как одной сплошной «операцией Ы». Ведь товар, который гиб в железнодорожных катастрофах, списывали. А его в вагон можно и не загружать весь. Или вместо него какой-нибудь фигни «отсыпать».

У Фрунзе с Дзержинским волосы дыбом встали, когда они осознали масштаб всей этой финансовой махинации. Причем, что забавно, воровали едва ли пятую часть уничтоженного имущества. Остальное честно шло под откос. Логика была проста – если в вагон загрузить не десять, а, например, восемь тонн того же сахара, то по рассыпавшемуся товару этого будет не понять.

И что самое печальное – всем этим «бизнесом» руководили чиновники, по цепочке уходящие на самый верх. В ЦК и наркоматы. Само собой, работая не в одиночку, а в рамках сговора с кучей людей. Ведь эти «левые» товары требовалось куда-то вывезти, а потом как-то продать. Причем так, чтобы вопросов это вызывало минимум.

А дальше?

А что дальше?

Началась методичная работа.

Прежде всего было внедрено правило, которое в оригинальной истории ввел Каганович: «У каждой аварии есть имя, фамилия и отчество». То есть, ввели личную ответственность за эти катастрофы. А чтобы избавиться от стрелочников внедрили табель, согласно которому у каждой конкретной операции имелся конкретный человек, за нее отвечающий. За любую. Вообще. В принципе. Даже за не забитый костыль в шпалу или обосранный общественный туалет на вокзале.

Не без перегибов.

Не без формализма.

Но «отмазываться» стало резко сложнее.

Также в 1926 году были открыты для нижних чинов вечерние школы. В изрядном количестве. И их всех там обязали учиться, чтобы поднять свой уровень до некоего минимального предела, сообразно должности. Угрожая карами вплоть до увольнения за отказ или ненадлежащее отношение к занятиям. За успехи же и рвение поощряли, в том числе рублем. А с 1927 года весь руководящий состав, как и в армии, перевели на статус «исполняющих обязанности». И вручили дорожную карту учебного процесса. Хотя, конечно, куда более скромную, чем армейцам.

Но главное – ударили по первопричине этой чудовищной аварийности. Ведь Феликс Эдмундович уже в 1926 году начал заниматься чисткой ОГПУ и косвенно НКВД. Из-за чего многие схемы хищения рассыпались. Да и партийные функционеры стали нервничать, осторожничать. Особенно после Уральской спецоперации. Что привело к заметному снижению их жадности и оборотистости. И, как следствие, кардинальному сокращению аварий на железной дороге.

В оригинальной истории этим вопросом в середине 1930-х занимался Каганович. И лютовал он невероятно. Однако результатов добился умеренных, главным из которых стало внедрение с 1 января 1936 года новой системы классификации этих всех происшествий. Позволяющей большую часть проблем понизить рангом и вывести за скобки.

Ну а что? Удобно.

Не можешь изменить положение? Изменить свое отношение к нему. Хотя, конечно, аварийность он в какой-то степени приглушил[20]. Серьезно, хотя и не кардинально. В том числе и потому, что первопричину не устранил. И железная дорога оставалась одним из главных инструментов массовых хищений в Союзе до самого его последнего вздоха.

Конечно, материальная часть железной дороги в 1920-е была не лучшая. Проблемная. Хватало изношенных рельсов и сгнивших шпал. Имелись поврежденные насыпи. Да и подвижной состав не отличался блистательным состоянием.

Это все, бесспорно.

Но одно второму не третье. Проблемы эти были разные и если и связанны, то в иной зависимости. Потому как ненадлежащее состояние материальной части являлось следствием совершенно варварской и бестолковой эксплуатации[21]. А никак не наоборот.

Да, весной 1928 года ситуация на железной дороге была все еще плачевной. Но плачевной, а не катастрофичной, как весной 1926 года. И это практически сразу аукнулось, найдя отражение в экономике. «Нарисовав» буквально из воздуха прирост в целых семь процентов ВВП. Какая связь? Так ведь ВВП по своей сути это что? Правильно. Добавленная стоимость. То есть, совокупный объем произведенных товаров и услуг в некоем денежном выражении. А тут раз – и огромные массы товаров перестали «испаряться» на железных дорогах. Да и подвижной состав теперь уничтожался не столь лютым образом.

Профит.

Теперь главное было не останавливаться. Потому что Михаил Васильевич подозревал – из железной дороги можно выжать еще столько же ВВП. Минимум.

А это важно.

Это очень важно.

Категорически важно.

Формально то ВВП на хлеб не намажешь. Он ведь не более чем оценка развития экономики. Одна из плоскостей, позволяющая отметить количественные изменения…

Михаил Васильевич, хоть и был вроде как наркомом обороны, но делал для развития экономики очень много. Под соусом «подготовки армии к войне», разумеется. И «идеей фикс» его экономической политики стало создание «защищенной экономической зоны» в Волго-Камском бассейне.

Ведь для развития промышленности очень важен транспорт. И чем дешевле он будет, тем лучше. Поэтому Михаил Васильевич и выбрал эту речную магистраль, объединяющую огромную территорию Союза.

Да, зимой она замерзала. Должна замерзать. Но для обеспечения судоходства планировалось держать открытым фарватер. Для чего по задумке хватило бы относительно небольшого парка речных ледоколов и постоянного движения кораблей. Ежедневного. Чтобы река просто не успевала замерзнуть. То есть, он собирался поступать примерно также, как и в Санкт-Петербурге XXI века, где вставший лед не становился поводом прекратить грузоперевозки по Неве.

Для этих целей уже строили типовые корабли класса море-река в форм-факторе 100×10×5. То есть, при длине в сто метров они имели ширину в десять и осадку в пять. Плюс – укрепленный борт по ватерлинии и носовую оконечность, подходящую для вскрытия тонкого льда.

А чтобы обеспечить «вход и выход» с этой генеральной коммуникации ударно вели строительство Беломор-Балтийского канала. Совсем непохожего на тот, что был возведен в оригинальной истории. В первую очередь из-за расчета на совершенной иную пропускную способность и эксплуатацию круглый год. По возможности, конечно.

На его возведении к марту 1928 года трудилось уже около 40 тысяч вольнонаемных работников при 1241 единице различной технике. Тут были и земснаряды, и баржи, и экскаваторы, и грузовики, и трактора. Да еще вдоль «нитки» канала тянулась железная дорога. Плюс девять трудовых отрядов из заключенных шли с некоторым опережением строительства и проводили подготовительные работы. В первую очередь расчистку земли и заготовку дров…

Шлюзы, которые создавались на этом канале, позволяли пропускать корабли длиной до 300, шириной до 30 и осадкой до 10 метров. С оглядкой на габариты линкоров и авианосцев ближайших десятилетий. Потому что Михаил Васильевич видел эту транспортную магистраль не только важнейшей экономической артерией, но и военно-стратегической. Считая, что пока флот разделен на маленькие изолированные фрагменты, СССР не будет в состоянии создать что-то вменяемое в плане ВМФ. Это попросту нереально. Ни одна экономика не потянула бы создание ТАКОГО количества боевых кораблей…

Так что Беломор-Балтийский канал становился «северным мостиком» в Волжскую магистраль. С юга же Михаил Васильевич собирался реализовывать Кума-Камычский проект. Большой канал по естественной впадине. Несмотря на больший объем работ, ее выходило и проще, и дешевле построить, чем канал в районе Царицына. Ведь для него требовалось создать и связанную инфраструктуру из водохранилищ. Что совсем не просто и не дешево.

Фарватер же самой Волги на большей части генеральной магистрали и так позволял проводить крупные корабли. А там, где это было невозможно, его планировали углубить. Ну поставить несколько небольших водохранилищ…

Понятно, что разом Союз потянуть это все строительство не мог. Но был составлен план строительства с детальной дорожной картой. И он методично выполнялся, находясь под личным контролем Фрунзе с еженедельным отчетом.

Оплачивались эти работы примерно на 70 % трудовыми векселями, равно как и продолжающее нарастать дорожное строительство. Что позволяло довольно сильно кумулятивно прогревать экономику, не опасаясь запустить инфляцию по основной валюте.

Другой важнейшей компонентой развитого промышленного района, является дешевая энергия. Много дешевой энергии. Без которой любое производство, даже самое продвинутое, могло превратиться в тыкву. Ну, как та карета Золушки.

Этот вопрос решался с одной стороны каскадом небольших электростанций бассейна Камы. С другой стороны – нефтью. Ее ведь завозили танкерами с Кавказа. Дешевую. Доступную. Много. Ну и потихоньку пытались освоить добычу местной. Хотя и более дорогой.

Но если к местной нефти относились больше как к баловству из-за ее цены, то вот к добыче природного газа – напротив – крайне серьезно. Ведь Волго-Камский бассейн был вполне насыщен месторождениями этого ценного топлива. И труб огромной протяженности для его использования прокладывать не требовалось. Предприятия же вот – под боком и создавались. Да и, за Уралом лежала Западная Сибирь с ее чрезвычайно богатыми месторождениями Ямало-Ненецкого автономного округа. Причем, что примечательно, об этом уже знал не только сам нарком, но и все руководство СССР. Аукнулись экспедиции геологов-разведчиков. Михаил Васильевич ведь знал куда их отправлять.

Таким образом Фрунзе пытался создать что-то в духе Рурского района размером с пару Германий. Держа в уме возможность подвоза продукции горно-обогатительных комбинатов со среднего течения Днепра и угля с Донбасса. Поначалу по железной дороги, а потом и по Кума-Манычскому каналу, как его построят. Хотя особой нужды в этом не было. Урал сам по себе был неплох в плане сырьевой базы. Да и металлургию Фрунзе старался развивать электрическую, что также было у него определенной идеей-фикс. А значит уголь Донбасса уже не выглядел таким востребованным.

Да, это тормозило стремительное увеличение выплавки чугуна и стали, но существенно увеличивало их качество. А в перспективе и снижало стоимость. Во всяком случае, после введения в эксплуатацию основных ГЭС в Камском бассейне и резкого сокращения стоимости электричества…

– Ну какой вы нарком обороны? – улыбался Луначарский во время очередной беседы. – Вы ведь по сути всей страной управляете. По сути в стране ничего серьезное не решается без вашего ведома и участия.

– Вы меня еще назовите диктатором.

– А отчего же не назвать? – хохотнул тот, сохраняя полную серьезность взгляда. От чего Фрунзе нервно усмехнулся. Наверное, слишком нервно, так как ему вспомнился Саша Барон Коэн и его замечательный фильм «Диктатор». Даже подбородок пощупал, проверяя – не выросла ли у него такая же бесподобная борода.

Луначарский же, воспользовавшись моментом, снова затеял свой разговор о президенте. В который раз. И, казалось, что в серьез. Во всяком случае военная контрразведка докладывала наркому о росте бесед в среде простых граждан на эту тему. Кто-то целенаправленно «вкидывал» эту идею в массы. И кажется Фрунзе знал лично этого «кого-то».

Что забавно.

В оригинальной истории Луначарский трудился над созданием культа Ленина и Сталина, обеспечивая замещение Советов и аппарата правительства партией. То есть, не нытьем так каканьем пытался оформить единую и максимально непротиворечивую вертикаль власти. В обход идеологических противоречий Союза.

Здесь же, приняв новые правила игры, просто изменился акценты.

Партия стремительно слабела. И Луначарский, чутко оценив ситуацию, стал продвигать обычные государственные институты. А вместе с ними и роль формального лидера, без которой, видимо, не мыслил себе страну. Монархия была в 1928 году едва ли реальной. Для диктатуры не подходили объективные условия. Вот он и уцепился за идею президента. Особенно после сбора постоянного действующего Верховного совета СССР, сиречь парламента, в котором он стали играть очень важную роль…

Глава 8

1928 год, март 19. Подмосковье


Валерий Павлович Чкалов сидел за штурвалом нового самолета.

Полет проходил нормально.

Обычный полет, каковых за время испытаний нужно сделать великое множество. Проезда и подлеты остались позади. И теперь можно было летать. Пока осторожно. Максимально осторожно, прощупывая и изучая новых двухмоторный самолет Поликарпова.

Поворот.

И он заметил внизу, у аэродрома приметный кортеж наркома. Что пробудило в Чкалове чертенка. И он заложил довольно крутой вираж, да еще со значительным снижением. Так, чтобы пройти рядом с кортежем на минимальной высоте.

– Падает? – ахнул начальник испытательного аэродрома.

– Чкалов? – переспросил Фрунзе. – За штурвалом ведь он, так?

– Так. Он.

– Тогда дурачится. – улыбнулся нарком и помахал ручкой воздушному хулигану, когда тот был уже близко. Рядом, правда, стоял начальник аэродрома и грозил ему кулаком. Что создавало определенный диссонанс.

Тот пролетел совсем недалеко. Метрах в пятидесяти и прекрасно все видел. И тоже помахал рукой, рискуя утратить управление над самолетом.

После чего, вдохновленный вроде как одобрением наркома, занялся форменным безрассудством – начал крутить фигуры пилотажа, в том числе и высшего. Испытания должны были проходить последовательно, постепенно. С тем, чтобы понять, как аппарат работает. Какие перегрузки испытывает. Где узкие места. Ведь после каждого полета его тщательно осматривали и проверяли. А тут такая нагрузка разом…

– Разобьется же дурак! Разобьется!

– Конечно разобьется, – кивнул Фрунзе. – Это же Чкалов. Но он по-другому не может.

– И вы так спокойно об этом говорите?

– Каждый человек сам себе злобный буратино, то есть, кузнец своего счастья. Валерий одарен. Он прямо-таки талантлив. Но совершенно неуправляемый и дурной. Это рано или поздно закончиться для него фатально.

– Он же самолет угробит! Сам-то ладно, раз дурак.

– Он его как раз проверяет по ускоренной программе. Вон как крутит-вертит. Наверняка хороших перегрузок достигает. Добрая проверка, хотя я ее и не одобряю.

– Но…

– Он обязательно себе шею сломает, как с ним не поступай. Так что к этому нужно относиться спокойнее. Валерий человек хороший и талантливый. Так что, думаю, сильно уж его наказывать не нужно. Просто передайте, что Михаил Васильевич приказал поставить его в угол как шалуна и проказника. На часик.

– Поставить в угол? – ошалело переспросил начальник аэродрома, хлопая глазами.

А остальные присутствующие заржали.

Фрунзе же, не дожидаясь приземления шалуна, сел в машину и отбыл. Он все равно проезжал мимо и решил взглянуть на то, как проходят испытания. Лишние полчаса погоды не сделают, а тонуса подчиненным добавят.

Новый самолет Поликарпова строился по техническому заданию под сильнейшим влиянием знаменитого Lockheed P-38 Lightning. За тем исключением, что он был деревянным.

Алюминия и сплавов на его основе пока в Союзе выпускали очень мало. Да, делалось все для решения этого вопроса. Однако чудес не случалось и Михаил Васильевич не видел смысла делать ставку на цельнометаллический боевой самолет раньше 1935–1938 года. Просто не получится обеспечить его сырьем в случае массового производства.

Так что этот «пепелац» имел силовой набор, собранный из дельта-древесины, обшивку ровных поверхностей из бальзы, а изогнутых – из стеклопластика. Благо, что «эпоксидку» уже «открыли» и даже начали мал-мало производить. Да и со стеклотканью дела наладились. Дельта-древесина же была по своей сути разновидностью бакелитового композита, получаемого склейкой под давлением множества слоев древесного шпона фенол-фольмальдегидными смолами. Последние и отечественная промышленность выпускала с нарастающим объемом, и у немцев получалось закупать.

Бальза же… кое-какие посадки ее уже имелись в районе Сочи. А так – Союз закупал очень и очень прилично этого сырья в Латинской Америке, благо, что никакого сильного рыночного спроса на нее не имелось. И никто не стремился эти закупки перебить. И не только закупал, но и запасал на специально развернутых стратегических складах. Чтобы, если что, не оказаться с, так сказать, голым задом…

Так что получалось с этим самолетом довольно интересно.

Да, не «лайтинг», но и на дворе всего лишь 1928 год.

Тем более, что этот самолет, что шалил в виду наркома, был единственным образцом. Нулевой моделью, на которой отрабатывали и изучали планер, а также, что намного важнее – механизацию крыла. А ее тут было дай боже. Да еще с электромеханическими приводами.

Так что Чкалов рисковал невероятно.

В любой момент могли отказать опытные агрегаты…

Туполев после завершения работ над «Пчелкой» занялся опять не стратегическими машинами. Согласился с доводами Фрунзе и взялся за двухмоторный бомбардировщик вполне традиционной схемы. Этакий «Москито» по-советски, который ему требовалось «слепить» с использованием все той же дельта-древесины, бальзы, стеклопластика и пары перевернутых картером вверх двигателей BMW VI. Ну и, само собой, с обширной механизацией крыла. На его проекте обкатывались те же самые электромеханические приборы, что у Поликарпова. Да и в целом – максимум общих решений и богатый обмен опытом. Они каждые две недели собирались на рабочее совещание и мозговой штурм…

– Красивый самолет… – мечтательно произнес адъютант, вспоминая кульбиты Чкалова.

– Красивый, – согласился нарком, – но, увы, он пока не более чем баловство.

– Как баловство? Вон какой быстрый и маневренный!

– Это верно. Но когда он в серию то пойдет? Году в тридцатом если повезет. Пока освоят – год еще пройдет – не меньше. Так что – это дело нужное, но далекое.

– Так три года быстро пролетят.

– Если начнется война – каждый день будет тянуться как год, – мрачно заметил нарком. – Особенно если у нас все станет плохо складываться.

Адъютант замолчал.

Фрунзе же погрузился в свои мысли.

Авиация СССР на начало 1928 года, несмотря на всего его усилия, была в целом весьма и весьма архаичной. В том числе и потому, что ее основой являлся Р-1 Поликарпова. Тот самый Р-1, который являлся копией британского de Havilland D.H.9A являвшийся, в свою очередь, модификацией одного из самых массовых самолетов Первой Мировой войны – DH.4, разработанного в 1916 году.

Научно-технический прогресс неумолимо и быстро бежал вперед. И Р-1 к 1928 году был в целом уже устаревшей машиной. Рабочей. Пригодной к делу. Но устаревшей. Однако на 1 марта 1928 года в РККА их числилось 1948 машин. Из которых 1417 располагались в военных округах западнее Урала. В том числе и 78 в УССР, откуда их благоразумно выводили под любыми предлогами. В первую очередь, конечно, на плановый ремонт и модернизацию.

Это был дешевый биплан универсального назначения, стоимость в 14,5 тысяч рублей. Поэтому Фрунзе его выпуск не прекращал. Машина-то полезная и не только в армии. Хотя и не наращивал. А те аппараты, которые имелись в войсках, пытался хоть как-то модернизировать.

Вместо весьма спорного 400-сильного Liberty L12, известного в СССР как М5, он ставил 500-сильный BMW VI. А вместе с ним и новый клееный обтекатель, повышающий аэродинамические свойства машины. Ну и ставил в обязательном порядке радиостанцию ближнего действия, для связи в бою. Ну а дальше машины разделялись по функциональному назначению[22].

Часть переделывалась в одноместные истребители сопровождения. Максимально облегченные они имели батарею из четырех 7,92-мм синхронных пулеметов: по паре в фюзеляже и корне крыльев.

Другая часть переделывалась в легкие бомбардировщики. Они оставались двухместными, но оснащались бомбовыми прицелами, переговорными устройствами и восемью универсальными держателями под крыльями.

Меньшая же, третья часть, становилась специализированными разведчиками. В дополнение к ближней радиостанции они несли и достаточно мощную с хорошей дальностью, а также фотоаппаратуру и довольно серьезные оптические средства наблюдения.

Переделки в целом минимальные. Больше с новыми двигателями возились, чем со всем остальным…

– Бомбы! – как-то воскликнул на совещании Фрунзе. – Вот что важно! У нас ведь их толком-то и нет!

На самом деле Михаил Васильевич грешил против истины. Бомбы были. Но, в основе своей переделанные из старых артиллерийских снарядов. Что создавало и трудности, и путаницу, и бардака. Да и боевой эффективности не добавляло.

В оригинальной истории этим вопросом занялись только в начале 1930-х, в этом варианте реальности – уже в 1926 году. И к 1928 году имелся мало-мальски налаженный выпуск некоторого стандартного ассортимента таких боеприпасов.

Первым делом решили вопрос с выпуском фугасных бомб. Пока что самых простых. Обычный чугунный литой их корпус начинялся взрывчаткой. Ничего необычного. Все предельно просто и примитивно как мычание. Но главное – размеры стандартные как и точки крепления. Выпускались в калибре 100 и 250 килограмм.

Потом Михаил Васильевич наладил выпуск осколочных бомб. Они представляли собой достаточно тонкостенные стальные сварные корпуса, внутри которых располагалась как взрывчатка, так и пара слоев надсеченной каленой проволоки приличного диаметра. Выпускались 50-килограммовыми. В теории можно было бы и меньше калибр делать, но Р-1 имел возможность только внешнего подвеса бомб, причем в ограниченном количестве. Так что пока обходились вот таким вариантом.

Самыми последними стали зажигательные, 250-килограмовые бомбы. Сварной их корпус был наполнен пирогелем. То есть, простейшим напалмом на основе смеси солярки и гудрона, в который добавляли взвесь из смеси селитры и магниевого порошка.

В какой-то момент Фрунзе хотел сделать ставку на фосфорные бомбы. Но вмешалось два ограничения. Во-первых, их не было смысла делать большими, а решать вопрос со сбросом большого количества мелких боеприпасов с Р-1 не хотелось. Морока. Так-то их просто скидывали вручную, но это неправильно и в общем-то бестолково. А если по уму, то либо кассетные боеприпасы создавать, либо еще что-то выдумывать. Во-вторых, такие бомбы с пирогелем при подрыве расплескивались, заляпывая все вокруг зажигательным составом. Что выглядело намного эффективнее фосфорных зажигалок.

Кроме бомб, для Р-1МБ разработали простейшую систему модульных подвесных контейнеров. Строго говоря к марту 1928 года начали производить только один его вариант. Просто 7,92-мм пулемет с хорошим боезапасом. Что позволяло при необходимости на бомбовые подвесы Р-1 повесить аж целых восемь пулеметов. И управлять их синхронным огнем из кабины.

Жуткий шквал огня получался!

Прямо ураган!

Пока это была только опытная площадка для идеи. Пока. Но в дальнейшем ее собирались использовать много где…

Эти самолеты были основой.

Базисом.

Фундаментом авиации РККА.

Конечно, имелись и другие. Например, 167 истребителей И-2 Григоровича. Довольно посредственные машинки, но на роль истребителей сопровождения они вполне годились.

Еще были ИП-1.

Те самые, с которыми Фрунзе так возился.

Причем в двух вариантах. В базовой с V12 500-сильным двигателем BMWVI. И в улучшенной, на которую ставили доработанный R6 двигатель BMW V, который сумели форсировать с 320 до 500 лошадей и «перевернуть» картером вверх[23]. Выигрыш такой переход давал в два центнера, что было много для легкого истребителя. Да еще и аэродинамику ему улучшало с обзором.

Для полноты картины на ИП-1 оставалось только поставить воздушный винт с переменным шагом и каким-нибудь простеньким автоматом регуляции. Хотя бы даже и механическим. Но не успевали.

Увы.

Так что приходилось довольствоваться тем, что есть. И к 1 марту на балансе РККА числилось всего 209 ИП-1 и 38 ИП-1бис. Да еще 42 учебных варианта ИП-1.

Другим интересным сюрпризом для неприятеля должны были стать бомбардировщики «Илья Муромец». Их сборку с великими сложностями возобновили на Ленинградском заводе ГАЗ № 3, представлявшем собой часть эвакуированного из Риги Руссо-Балтийского завода.

Из отличий этого Илюши от модели ИМ-Е1 были только двигатели. Вместо старых 220-сильных двигателей RenaultWC ставили 320-сильные базовые BMW V. Что заметно поднимало и грузоподъемность, и потолок и скорость аппарату.

Собирали их штучно.

Медленно.

И к началу весны их имелось всего 17 аппаратов, сведенных в отдельный тяжелый авиаполк.

Конечно, какой-нибудь ТБ-3 мог бы их переплюнуть и в скорости, и в грузоподъемности, и в дальности. Но его не было. А они имелись. И собирались достаточно просто. Более того – дешево. Возможность же зайти на высоте в 3,5 км позволяло им вполне надежно работать по крупным целям. Если не поскупиться и прикрыть их истребителями сопровождения.

Разумеется – эти «Ильи Муромцы» выступали временной мерой. И они вообще получились только после того, как удалось договориться с Сикорским. У того в США дела шли очень кисло, и он уступил весьма щедрому предложению Фрунзе помочь возобновить выпуск этих аппаратов. А потом уже заняться их глубокой модернизацией.

– Вы поймите, – увещевал его нарком, – нам остро нужны крупные самолеты для грузовых и пассажирских перевозок.

– Которые вы сможете потом использовать как бомбардировщики?

– Бипланы? Вы шутите? Их время прошло. Медленные слишком.

– Их всюду еще строят.

– Инерция. Это простая инерция мышления. Вы представляете какая это дура? Его же сбить проще не придумаешь.

– Они летят высоко.

– И медленно, что позволяет обычными трехдюймовыми зенитками уверенно их «щелкать». Нет. Это все пустое. А вот большой и тяжелый дальний гражданский самолет – да, это нужно. Как пассажирский, так и просто грузовой. Причем грузовой даже важнее.

– Если, как вы говорите, время бипланов ушло, то и в варианте Ильи они лишние. Скорость то снижают полета. И расход топлива повышают.

– Да, вполне. Но, во-первых, биплан можно сделать свободнонесущим. В том числе и полуторопланом. Во-вторых, у Ильи я вижу перспективы перехода к подкосному высокоплану с широкими крыльями толстого профиля. Вариантов масса. Главное – придумать как обеспечить самолет предельной экономичностью при максимальной вместительности, дальности и грузоподъемности, а скорость и черт с ней…

Фрунзе его уговаривал.

Сикорский сомневался.

Еще свежи были воспоминания, вынудившие его бежать из родного дома в Киеве. Просто спасая свою жизнь от скорой и во многом безумной революционной расправы.

Интересная тогда выла беседа.

Насыщенная.

Нарком даже улыбнулся, вспомнив о ней.

Автомобиль же меж тем катил по Подмосковью, приближая наркома к Зарайску. Небольшому городку на самой окраине области. Там находилась маленькая спецшкола и база Сил Специальных операций РККА, выделенных из Службы охраны наркомата. Та уже излишне разрослась и стало возможным ее дробить с оформления специализированных частей. Таких как эти самые ССО РККА или там спецназ главного разведывательного управления РККА и другие.

Вот ее то нарком и собирался посетить с внезапной проверкой, чтобы посмотреть, как там и что происходит. А заодно взглянуть на успехи приписанной им мастерской, в которой штучно собирали спецтехнику самого разного назначения.

На подъезде Михаил Васильевич выглянул в окошко и заметил болтающуюся в небе «Пчелку[24]». Она здесь применялась для отработки прыжков с парашютом – новой дисциплины, которую каждый из бойцов ССО РККА должен был освоить. Не так чтобы и очень нужно, но ситуации бывают разные…

– Заметили, – недовольно буркнул нарком.

И словно в подтверждение его слов Ту-1 «Пчелка»[25] заложила резкий вираж, устремившись на аэродром. Радиостанции на конкретно этой модели не имелось, чтобы максимально выжать грузоподъемность. Вот и поспешил доложиться как могли.

К слову сказать – эти Ту-1 составляли заметную часть авиации РККА, являясь легким военно-транспортным самолетом. Их уже насчитывалось 72 штуки и их продолжали производить. Им в подмогу в этом военно-транспортном ведомстве шли 14 Ford Trimotor 4-AT-4, 31 Junkers G.24 и 41 Junkers F.13, а также их советские копии, которые нарком прикупил с перспективой после передать гражданским. Однако сейчас, весь этот военно-транспортный парк давал возможность перебросить по воздуху до батальона с вооружением.

Да – скромно.

Но в условиях 1928 года и это – песня.

Еще в Севастополе и Кронштадте базировало по полку «летающих лодок» Dornier Do.R4 SuperWal. Но они особой ценности в предстоящей кампании не имели в силу характера ТВД…

– Готовы красавцы, – недовольно буркнул Фрунзе, заметив на подъезде выстроившийся личный состав спецшколы. – Надо будет у них самолет отнять.

– А… – удивленно было хотел что-то спросить адъютант, но нарком его перебил:

– Шучу.

И открыв дверь вышел из машины, недовольный тем, что внезапная проверка сорвалась. Кто ведь мог знать, что именно в это время самолет будет болтаться в небе?

Глава 9

1928 год, апрель 1, Прага


Великий князь Александр Михайлович, также известный как Сандро, ждал подачу кофе в одном из заведений Праги. Приглушенный свет. Тишина. Отсутствие посетителей в столь ранний час. Обычно местные жители в это время еще крепко спали. Поэтому заведений, открывавшихся столь рано было всего несколько штук на весь город.

– Ваш кофе, – произнес официант на хорошем русском языке. И поставил кружку с блюдцем на стол перед ним.

Александр Михайлович поблагодарил его. И проводил подозрительным взглядом. Последние события заставляли Сандро нервничать. Сильно. Так как он был одним из тех немногих живых Романовых, что имел и разум, и совесть. Через что чрезвычайно выделялся на фоне своих родственников, блиставших, обычно, отсутствие этих двух качеств. Особенно последнего.

Более того, был довольно деятельным человеком.

Он был именно тем человеком, который в 1895 году пытался убедить Николая II в том, что без кардинального изменения в делах строительства флота, Россию ждет разгром на Тихом океане. Но его не услышали.

Именно Сандро в апреле 1900 года предложил проект корабля в концепции All-big-gun с 16 орудиями главного калибра. Но его положили под сукно. А после того, как он, во время военно-морской игры в Главном морском штабе разгромил русский флот «играя» за японцев, уволили из флота. От греха подальше, чтобы не наводил тень на плетень.

В 1904 году Александр Михайлович предложил проект глубоководного канала Балтика – Черное море с постройкой водохранилищ и большой гидроэлектростанции на месте будущего Днерпрогэса. Но это тоже не привлекло внимание руководства страны, хотя без создания водного пути из Балтики в Черное море говорить о создании хоть сколь либо значимого флота для России до сих пор бессмысленно.

Так или иначе – его методично оттирали от флота. И тогда он занялся другими вещами, например, авиацией, став ее фактическим отцом в России. Да, принято называть таковым Жуковского. Но Николай Егорович был теоретиком, в том время как Александр Михайлович создал авиаотряд, выступая с позиции практики. Кроме того, он стоял за созданием автомобильных частей, являясь, по сути, отцом автобронетанковых войск…

И не нужно думать, что Александр Михайлович был пионером и первопроходцем. Нет. Просто адекватным и здравомыслящим современником, который трезво оценивал новинки. Хотя, как правило, не находил поддержке «в верхах», да и сам царь к нему относился очень прохладно, считая если не дурачком, то дурным.

Даже когда революция началась он быстро сориентировался. И не стал тешить себя ни иллюзиями, ни пустыми надеждами, ясно понимая, что его не пощадят. При этом, что удивительно, умудрился не изгваздаться ни в месиве Гражданской войны, ни потом. Хотя возможностей хватало.

Хлопнула входная дверь.

И Гучков Александр Иванович вошел привычным для него быстрым шагом. Даже некоторая хромота, оставшаяся после Бурской войны, не сумела замедлить его должным образом.

– Доброго утра, – поздоровался он с собеседником и, обращаясь к ожившему официанту добавил: – Мне тоже кофе.

– Я смотрю вы не унываете и бодры, несмотря на ранний час.

– А чего грустить? Жизнь полна возможностей. Да и все потихоньку налаживается.

– Налаживается?

– Конечно. Война же на носу!

– И это вы называете «налаживается»? – удивился Сандро. – Я знаком с французскими аналитическими обзорами. Они неутешительны.

– О, можете мне поверить, французы просто выдают желаемое за действительное.

– И что же заставляет вас так думать?

– Мои знакомые, снабжающие меня постоянными сведениями из России. Одно прошу – это не для лишних ушей. Мне очень хочется, чтобы этих заносчивых парижских снобов щелкнули по носу.

– А вы не думаете, что вас водят за нос? Вы ведь помните операцию Трест?[26] А ведь ее автор – Артузов – как раз встал во главе ОГПУ и НКВД. Фактически. Дзержинский тяжело более и в целом не дееспособен. Говорят, что он совсем отошел от дел, как в свое время Ленин.

– Думал. И именно по этой причине я старался получать сведения из разных источников. Например, Сикорский. Он ведь вернулся в Россию.

– Отчего же вернулся? Вся его семья все еще в САСШ.

– Бросьте. Это лишь дело времени. Фрунзе сумел его заинтересовать. Он стал фактическим руководителем авиационного завода № 3 с перспективой получить долю. Это осколок бывшего Руссо-Балтийского завода, занимавшегося строительством как раз самолетов Сикорского. И он увлечен. Ему хорошо платят, дают интересную работу. А что еще нужно человеку?

– Безопасность?

– Ее тоже гарантировали.

– И что же, он тоже не верит в Польшу?

– Мне он написал, что не поставил бы на нее ни одной копейки. Хотя в силу известных обстоятельств распространяться не может о деталях. И он не один такой. Поляки слишком громко готовятся. Уже вся Европа знает о предстоящей войне.

– И Фрунзе спокоен?

– Я вам больше скажу – Фрунзе не собирается в предстоящей войне проводить мобилизацию.

– Это как?! Почему?! – подался вперед удивленный Сандро.

– Не хочет срывать хозяйственную деятельность. Рассчитывает обойтись имеющимися силами.

– Ему же передали польские планы. Неужели он считает, что это дезинформация? О каком использовании малых сил может идти речь? Поляки будут стараться завоевать земли Великого княжества Литовского. Как они их сейчас называют? БССР и УССР? Это ОЧЕНЬ серьезно. Если Союз проиграет, то утратить владения на западе, откатившись до времен первых Романовых.

– Насколько я знаю Фрунзе отнесся к переданным ему сведениям очень серьезно. И даже перепроверял их. Это тоже мне известно.

– Тогда я его не понимаю. – нахмурился Сандро.

– У нас для оценки категорически недостаточно сведений. Он, в отличие от поляков, свои планы не оглашает на каждом углу. Одно можно сказать точно – будут сюрпризы. Он их заготовил очень много. Вот, взгляните. – произнес Гучков, доставая из внутреннего кармана фото.

– Что это?

– Одна из фотокарточек, сделанных во время полицейской спецоперации на Урале. Тем ведь и новый армейский корпус участвовал. Как вам?

– Необычно.

– Как вы понимаете – на старую армию это совсем не похоже. Это нечто новое. У меня аналогии только с германскими штурмовиками. Видите – и гранат сколько, и у всех какое оружие. А вот сюда взгляните. Ствол пулемета для винтовочного калибра толстоват, вам не кажется?

– Так и есть. Толстоват.

– Это 13-мм крупнокалиберный пулемет. Все бронеавтомобили в РККА вооружены либо им, либо орудиями. Какую угрозу этот пулемет несет для всей современной бронетехнике я думаю, вы представляете. А ведь в Париже и Лондоне всерьез рассчитывают на решительный успех силами перебрасываемых в Польшу танков.

– Хм. Занятно. И, кстати, они все в касках. Не манкируют и не бравируют пустой лихостью.

– Так и есть. Только это не каски, а стальные шлемы. Обратите внимание на разгрузку для боеприпасов. Сейчас такую не употребляют нигде.

– Действительно, интересно.

– И так – во всем. А это, лишь малая часть тех сюрпризов, которые ждут поляков и тех, кто за ними стоит. Сам Михаил Васильевич как-то обмолвился что у французов и англичан головокружение от успехов. И в этом что-то есть.

– Но у него очень маленькая армия.

– Он на это специально пошел. Так как большую не смог бы обеспечить хорошим вооружением и командирами. Стараясь повторить отдельные успехи белой гвардии, которая нередко была в состоянии не только оборонятся от многократно численно превосходящих ее красных, но и даже успешно на них наступать. Он не стесняется учиться у всех. Все дело. Все и всех на пользу дела. Очень, надо сказать, прагматичный подход. Тем более, что в эту свою небольшую армию он собрал всех компетентных военных, до которых смог дотянуться. Дураков же вышвырнул без всякой жалости.

– Всех?

– Может и не всех, но многих.

– Верится с трудом. Иной раз мне кажется, что в России дураков еще лет на триста припасено. И они по какому-то стечению обстоятельств постоянно оказываются на ключевых руководящих постах. Как вспомню наш военно-технический комитет… – поежился Сандро.

– Сам Фрунзе замечал, что иные говорят, будто бы в России есть две проблемы: дураки и дороги. Но это не верно. Ибо плохие дороги строят дураки. Из чего можно сделать вывод – у России есть только одна проблема – дураки. Причем такие, что в силу обстоятельств постоянно оказываются на руководящих постах. Ибо в силу традиции в России любят ставить верных, а спрашивать, как с умных. Что, как известно, чревато. Так что, – развел руками Гучков, – вы с ними вполне сходитесь в этом вопросе.

– Это он так говорит?

– Да. У меня вырезка есть газетной статьи с этим его утверждением.

– Чудно. Но если так, то как же быть с вашим утверждением? Как же он мог вышвырнуть из армии дураков?

– Смотрите сами. Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич. Вы его отлично знаете. Он был уволен со службы. И знаете за что? За продвижение концепции Драгомирова, которую признали вредительской. То есть, уволен он как дурак. И в чем-то очень даже справедливо, если посмотреть на ситуацию самого увольнения.

– Даже так?

– Михаил Васильевич еще по прошлому году выпустил несколько аналитических заметок из-за которых скандал разгорелся. В частности, он в них просто низвел в ранг заблуждений очень многие взгляды Драгомирова. Из-за чего начался сложный диспут. Бонч-Бруевич и часть старых офицеров попытались с ним спорить. Но закончилось все печально. Для них.

– Сложно спорить с начальником, – усмехнулся Сандро.

– Фрунзе сначала их разгромил в диспуте. Аргументированно. В том числе проведя ряд замеров и испытаний. Начав прорабатывать эту тему еще в 1926-ом. А уволил потом. И за то, что те признать его правоту признали, но продолжали пропагандировать учение Драгомирова. Военный трибунал посчитал это саботажем и вредительством.

– И их даже не арестовали?

– Он старается никого не расстреливать по возможности. Если это, конечно не бандиты, не радикалы и не сектанты. С этими у него разговор короткий. Бонч-Бруевича уволили из армии и отстранили от преподавания.

– Думаете, что он не успокоится?

– А должен? – улыбнулся Гучков. – Месяц назад Фрунзе опубликовал еще одну статью, касающуюся Брусиловского прорыва. Там он вполне аргументированно доказывает, что это был не прорыв, ибо фронт не был прорван. Да и не Брусилов являлся автором этой операции, выводя его глупым мерзавцем, постаравшимся присвоив себе лавры «победы». Более того, показывает операцию как грандиозный «гудок» и одну из самых бестолковых наступательных операций царской армии. Русским вариантов Верденской мясорубки.

– ОГО! – воскликнул великий князь.

– И я жду. Бонч-Бруевич, который был близок к покойному генералу, не сможет смолчать.

– Это провокация?

– Вероятно. Хотя он постоянно пишет статьи на военные и экономические темы, разбирая с точки зрения здравого смысла и трезвой логики многие вещи. Иной раз с совершенно парадоксальными выводами. В основном касается Крымской войны, последней Русско-Турецкой и Мировой.

– А Русско-японскую?

– Обходит стороной. И я ему уже написал письмо с большой просьбой разобрать ее. Но, чует мое сердце, что он это делает специально. Явно что-то задумал.

– Вы с ним в переписке?

– Да. Дискутируем на разные темы. В какой-то мере мне это даже льстит. Ибо тешу себя надеждами, что такими разговорами смогу склонить нынешнего правителя России к нужным, по моему мнению, действиям и правильным оценкам.

– Советского Союза, все же, а не России.

– Сталин несколько лет назад обрушился с критикой на нововеховцев, назвав Союз не новой вехой России, а принципиально иным государством. Но… Сталин мертв. Вот незадача? А Фрунзе делает все для того, чтобы и внутри, и снаружи все были уверены – СССР – это просто новое название Российской Империи. Обновленной. Новая ее веха.

– Империи?! – воскликнул Сандро. – Мне такое даже слышать смешно и больно!

– Будьте уверены. Именно Империи. Даже несмотря на некоторую карикатуру внешних признаков. И насколько я могу судить, он держит ориентир на Наполеоновскую Францию в ее самом сочном и удачном варианте. При этом он не отягощен необходимости вести революционные войны.

– Не так давно вы называли его наследником Бисмарка.

– И я не отказываюсь от своих слов. Он и есть наследник Бисмарка идейный, но пытающийся построить Наполеоновскую Францию. При этом кое-что он пытается взять у японского Императора Мэйдзи. В общем – гремучая смесь.

– Не понимаю… – покачал головой Александр Михайлович.

– Чего?

– Вы говорите о нем, как о правителе государства. Едва ли не как об абсолютном монархе. Но он ведь простой министр обороны.

– Сегун в Японии тоже был всего лишь простым министром обороны.

– Это другое.

– Вы полагаете?

Александр Михайлович задумался.

Его собеседник был личностью совершенно незаурядной.

В нем удивительно сочеталась неистощимая энергия Кагановича, личная храбрость Буденного и весьма неплохое образование, каковым он не манкировал по юности. Да и потом.

И дела его прекрасно это все подтверждали.

Например, во время геноцида армян в Османской Империи он не побоялся туда поехать, чтобы собрать доказательства преступлений. Чуть ли не ежедневно рискуя жизнь.

Потом совершил достаточно непростое путешествие в Тибет, став первым русским, принятым далай-ламой, сохранившим при этом православие, оставшимся в живых и вернувшимся в Россию. Совершил с братом Федором крайне рискованное конное путешествие через Китай, Монголию и Среднюю Азию. То есть, через земли, населенные в те годы воинственными кочевниками.

Воевал добровольцев в Англо-Бурской войне. Не потому что так любил буров, а просто не переваривал англичан. Он хорошо воевал, но в итоге получил тяжелое ранение, попал в плен и едва не умер.

Да и в дуэлях участвовал.

Про его активность в общественной сфере и говорить не приходиться. Он был везде.

Ни минуты покоя.

Ни дня без дела.

Более того, именно он оказался тем человеком, благодаря которому в 1915–1916 году произошло так называемое русское чудо. То есть, разрешение патронного и снарядного голода во многом внутренними силами Российской Империи. Да, под его руководством всякие промышленники завышали цены и воровали. И много воровали. Но в целом эти объемы хищений не сильно превышали «освоение» бюджетных средств в мирное время, которое проворачивали чиновники. Причем не только в Российской Империи, но и потом – как в Союзе, так и в Федерации. Так что в целом эта плата за промышленный рывок и спасение положения на фронтах была вполне оправданная.

А потом случилась революция. Февральская. В которой он был одним из организаторов заговора.

Его цель была проста.

Строго говоря никакой революции, он и не собирался проводить. Пытаясь добиться от политически недееспособного Николая II отречения в пользу сына под регентством брата. Но в этом деле участвовал не только Гучков и, как следствие, что-то пошло не так. Совсем.

Так что он получил серию фиаско.

Все-таки, хоть Гучков и был хулиганом, но являлся человеком системы и в условиях хаоса нормально работать не мог. Поэтому он и провалился, сначала как заговорщик, потом как военный министр заговорщиков, ну и, наконец, как дипломат «не понятно кого». Плюнул на все. Ушел в эмиграцию. И оттуда долгое время поддерживал… Троцкого.

Что было чудно для многих.

Тем более, что Троцкий многие годы критиковал Гучкова выступая на ниве публицистики.

Но Александр Иванович его все равно поддерживал. Почему? Так все просто. Он был по своим убеждениям бонапартистом. И видел спасение России только через приход сильного лидера, каковым он и считал Троцкого. В моменте. Кстати, Лев Давыдович это ценил, несмотря на публичную критику, и активно сотрудничал с Гучковым. Активно пользуясь его связями в финансовых и промышленных кругах Европы. А в 1923 году пригласил его даже в Советский Союз на почетную должность.

Но тогда дела не сложились.

А потом Троцкий ослаб и усилились позиции Сталина. Из-за чего Гучков едва не отчаялся, ожидая лишь военного переворота, как единственного пути спасения России.

И тут на горизонте появился Фрунзе, который в силу своих поступков импонировал ему намного больше. Все-таки Троцкий, несмотря на замашки типичного «наполеончика» и жажду диктаторских полномочий был слишком специфической личность. Скорее даже феерической.

Так что вот уже более года они с Михаилом Васильевичем находились в переписке. А сам Гучков волей-неволей превратился в агента влияния Михаила Васильевича в эмигрантской среде. Не явного. Потому что никаких приказов тот ему не отдавал и ничего не поручал. Да и как такому человеку можно что-то приказывать? С его-то бешенной энергией ему можно было только указывать путь. Колею он сам проложит и себе, и другим. Они просто беседовали через письма, чего вполне хватало.

Александр Михайлович смотрел на Гучкова и не немного пугался. Таким же возбужденным и взвинченным он видел его только в начале 1917 года, когда было уже все решено с Николаем II. А тут… Фрунзе… он был словно одержим этим внуком молдавского крепостного крестьянина. Он для него стал некой идеей фикс. Новым Наполеоном. Тем самым, которого он столько ждал и видел в любом мало-мальски сильном лидере.

– Вы даже не представляете, насколько он интересный собеседник.

– Отчего же? Учитывая его уровень образования и воспитания… вполне.

– Зря вы иронизируете. Если вам будет угодно, мы можем пройти ко мне, и я дам вам почитать некоторые письма, не имеющие конфиденциальных или личных вещей. Это один из самых образованных людей наших дней с невероятным кругозором.

– Где же он его сумел получить?

– Ума не приложу. Но, учитывая то, что он сдал экзамены по гимназическому курсу экстерном, то вероятнее всего следует говорить о самообразовании. Да и высшее образование он получил, защищаясь публично.

– Вы же понимаете, что это не образование, а цирк?

– Цирк, – согласился Гучков. – Но разве это отменяет того факта, что экзамен сдан публично?

Сандро не стал отвечать. Ему все то шоу, что регулярно устраивал Фрунзе было не по душе. Он как-то привык к камерному мирку Романовых, в котором подобное не требовалось. Гучков меж тем продолжил.

– И да, чуть не забыл. В крайнем письме он просил вас предупредить про хулиганов, собравшихся пошалить. С тем, чтобы вы держались от них подальше. А еще лучше вели себя прилично, дабы он смог замолвит словечко перед «родительским комитетом».

– Перед родительским комитетом? – ошалело переспросил Сандро.

– Да, – улыбнулся Гучков. – Так же он просил передать, как искренне сожалеет о том, что это все нелепое исключение произошло. Особо он вас предостерегает от связи… хм… детишками Вовочки и бесноватым Коленькой. А также просит совета относительно безутешной матери.

– Детишки Вовочки, это ведь…?

– Да. Потомки Великого князя Владимира Александровича. Включая нынешнего претендента на престол – Кирилла Владимирович. Бесноватый Коленька – это Великий князь Николай Николаевич Младший. А безутешная мать…

– Вдовствующая Императрица Мария Федоровна, – перебил его Сандро.

– Именно.

– И что же ему от нее нужно?

– Он хотел бы, чтобы она прибыла в Союз для участия в погребение останков Николая 2 в Петропавловском соборе. Рядом с родственниками.

– А есть гарантии, что это его останки?

– Насколько я знаю на них указали участники расстрела. Но где-кто не разобрать. Там ведь уже только кости. Причем личных вещей не было – тела выбрасывались обнаженными. Поэтому он хотел бы похоронить их в общим братском погребении. И если Мария Федоровна не даст своего соизволения, произведет это за пределами Петропавловского собора. Возможно в Казанском соборе Питера или в Спасе на крови.

– Я поговорю с ней.

– Поговорите. Если я правильно понял, то он дает нам шанс. Всем нам. Кому-то умереть, а кому-то вернуться.

– Это не может быть игрой?

– Это и есть игра. Он знает, что часть РОВС отправилась в Польшу и ее сейчас вооружают англичане с французами для войны с Союзом. Но часть. В то время как другая ее составляющая – раздражена. И… – Гучков сделал рукой неопределенный жест.

– И он пытается нас рассорить…

– Отнюдь. Мы и так в сложных отношениях. Нет. Он пытается дать нам шанс, чтобы можно было оправдать наше возвращение.

– Вот как? Хм. Занятно. И что вы предлагаете?

– Действовать. Уверен, что другого шанса у нас не будет.

Глава 10

1928 год, апрель, 28–29. Москва и граница УССР


Легкие роты и батальоны, еще намедни приведенные в полную боевую готовность, развернувшись в правильные маршевые порядки, выдвигались по дорогам. Так, словно бы они планировали идти по территории неприятеля, хотя ехали по землям СССР.

– Учения какие, сынки? – спросил уже седой селянин на околице.

– Если бы… – горько произнес один из бойцов, проезжающих мимо.

– А чего?

– Беда дед. Беда…

– Неужто снова война? – ахнул селянин, глядя на безрадостные лица ребят. Обычно-то на учениях хватает балагурящих. А тут вон – все хмурятся.

Чуть помедлив он чертыхнулся. Нервно перекрестился. И поспешил домой. Ведь какая еще беда могла случиться? Вон – солдатики по-военному двигаются, словно враг рядом. Как же это еще понять? Ему было и невдомек, что где-то за сутки перед этим разыгралась до крайности неприятная история…

Михаил Васильевич отложил очередную бумажку и потер лицо.

– Устал… – тихо произнес он и взглянул на часы.

Он ужасно не любил ждать. Когда все ясно и нужно действовать, иные совершенно раздражали своей медлительностью. Ты тут, понимаешь ли, в засаде сидишь, с утра не евши, а эти уроды идут вразвалочку, словно никуда не спешат. Сиди… жди их. А если еще прохладно и сыро, то вообще – хочется выйти и забить этих наглецов прикладом. Вот никакого уважения к другим людям. Кто их только воспитывал?

Примерно в таком настроение Фрунзе находился уже несколько дней. Сразу как стало известно о съезде Советов Украинской ССР. Формально – для решения проблем посевной, с которой наблюдались сложности. Но фактически совсем для другого…

Стук в дверь.

– Войдите.

– «Молния» от Кагановича. – произнес заглянувший в кабинет секретарь.

А потом быстрым шагом подошел и вручил телеграфную ленту, наклеенную на лист бумаги. Нарком ее прочитал. Ничего необычного. Только то, что ожидалось.

– Верховный Совет на месте?

– Занимается текущими делами. Мы предупредили всех, чтобы в дни съезда Советов УССР они находились максимально долго на своих рабочих местах.

– Отлично… – произнес Михаил Васильевич и быстрым шагом направился в ведомственный гараж, где его всегда ждал кортеж.

Началось.

И время сжалось. Теперь каждый день, каждый час, каждая минута были на счету.

Речь его была давно заготовлена.

Да и не только речь.

Но все равно, Фрунзе нервничал, как юноша перед своей первой девушкой. Вроде все правильно, но трепетно…

Дорога пролетела быстро.

Почти мгновенно.

Он даже не заметил, как добрался до зала, где заседал Верховный Совет – постоянно действующий парламент СССР. Однопалатный. Триста человек. Избираемых на пять лет прямым мажоритарным голосованием по одномандатным округам[27] в один тур.

Работы у них было – вагон и маленькая тележка, так как руководства Союза в первые годы его существования отличалось вопиющей безграмотностью. В том числе юридической. И все эти «бесконечные бумажки» требовалось привести в порядок, устранив среди прочего противоречия. А их было – масса.

Кроме того, критическое ослабление партии как «руководящей и направляющей» силы привело к тому, что появились зияющие пробелы. То есть места, которые вообще никак и ничем не регулировались.

Так что парламенту СССР было чем заняться. Один выходной в неделю они просто отсыпались. Да и тот случалось проводить на работе…

Михаил Васильевич вошел.

Людей уже предупредили о том, что произошло нечто экстраординарное. Поэтому они прервали свой обычный порядок работы. И ждали.

– Здравствуйте товарищи! – громко произнес нарком выйдя на трибуну. Ее изначально оборудовали и микрофоном, и колонками, и усилителем звука, так что звучала речь громок и относительно четко с незначительными помехами.

Зал отозвался нестройным хором встречного приветствия.

– Только что я получил телеграмму от товарища Кагановича. Съезд Совета Украинской ССР принял решение выйти из состава Союза Советских Социалистических Республик.

– ЧТО?! – взревел зал.

Для некоторого количества посвященных это не являлось новостью. Но большинство, все же, такого поворота не ожидали. И это сообщение оказалось для них чем-то крайне шокирующим.

После чего Михаил Васильевич зачитал им весь текст телеграммы.

Негодования стало еще больше.

– Товарищи! – Произнес Фрунзе, после того, как Верховный Совет успокоился в ожидании – что скажет их нарком обороны и фактический руководитель государства. – Компартия УССР воспользовалась своим правом, зафиксированным в нашей Конституции. Скорее не правом, а лазейкой. Потому что, когда мы делали эту революцию, то стремились позволить самоопределяться нациям. А разве УССР – это нация? На ее территории проживает масса всяких этносов, равно как и на остальных земля Союза. Так что, я обращаюсь к вам с просьбой – займитесь в первую очередь нашей Конституцией. Ее текст во многом – собрание лозунгов, которым место на митинге, а не в юридически грамотном документе. Поспешили. Слепили не глядя. И вот – результат.

Он сделал паузу.

Люди молча внимали. Кто-то делал какие-то пометки.

– Необходимо переработать ее всю. Если потребуется, привлекая самых лучших мировых юристов, для того, чтобы ее текст был логичный, однозначный, здравый и лаконичный. Но главное – юридически грамотный. И прошу вас – не забудьте коснуться самоопределение наций. Это нужно не просто упомянуть, но и составить подробную, грамотную процедуру.

– Михаил Васильевич, – спросил спикер, пользуясь паузой, – а может вообще убрать этот пункт, чтобы им не спекулировали?

– Отчего же? С этим обещанием мы сделали революцию. Так что убирать его несправедливо и неправильно. Но нужно, чтобы нация, желающая самоопределиться, предоставила точное и рабочее определение того, что такое нация. Которое бы был применимо для любых наций и позволяло их отличать между собой. По каким признакам? По месту рождения? А как? Вот если русский родился в Пекине он русский или ханец? По родному языку? Тоже вопрос. Если русский в первые месяцы своей жизни уехал в Париж с семьей по делам, где его родным языком стал французский, то он русский или француз? Вопросов много. И нужно понять – как отделять одну нацию от другой. Но чтобы точно. Чтобы наверняка. По-научному. А то мало ли кому что там привидится? И дабы не морочить голову и не затягивать процесс, считаю, что первая нация, которая захочет самоопределиться этим вопросом и должна заняться. Создать прецедент. И ввести этот документ в рабочий оборот. Вопрос то сложный и долгий. Если хотите – может создать комиссию, которая постарается выработать этот нормативный документ. Но не с общими формулировками, а рабочий. Чтобы по нему всегда можно было померить некие признаки и точно сказать – вот это – немец, а это – француз, а здесь русский. И это было бы неоспоримо. Но параллельно, не отвлекаясь от основной работы. В качестве своего рода факультатива.

Пауза.

Никто не возражал.

Все внимательно слушали.

– Потом надлежит выявить представителей этой нации среди всего населения союзного государства. Для того, чтобы провести промеж них референдум. А хотят ли они самоопределятся? И если да, то выбрать из них депутацию, которой надлежит разработать формат этого самоопределения. А потом предложить остальному населению Союза утрясти территориальные и имущественные вопросы на всенародном референдуме или еще как.

– Это по сути невыполнимые условия, – пряча улыбку в усы заметил спикер.

– Может и так. Но в том юридическом контексте, в котором мы сейчас находимся имеет место подмена понятий. И появилась она из-за юридической безграмотности тех людей, которые составляли нашу Конституцию. Сами ведь помните в каких условиях ее писали…

И дальше он обрушился с критикой на этот документ. Методичной и хорошо продуманной. Минут на тридцать. Перебирая по косточкам ошибки и системные противоречия, как самой Конституции, так и Договора об образовании СССР. Ссылаясь на поспешность и невозможность довольно приличного количества пунктов. С примерами. Яркими и сочными.

Суть его критики сводилась к тому, что при создании СССР и написании ее Конституции либо имело место чья-то ошибка, либо злой умысел. Ибо при соблюдении законности такое государство попросту не может существовать. И он очень просил Верховный Совет – вдумчиво изучить вопрос и подготовить новые проекты этих документов.

– … И я очень надеюсь товарищи, что моя критика беспочвенна. Что я, в силу отсутствия профильного юридического образования просто не понимаю до конца смысла данных ошибок. Которые и не ошибки вовсе. Но вернемся к УССР.

Он снова взял паузу, перекладывая принесенные с собой листочки.

– Согласно статьи № 4 действующей Конституции СССР решение съезда Советов УССР правомерно и законно. Такие законы были написаны нашими юристами. Такими правами они наделили союзные республики. Поэтому я предлагаю признать это решение. НО! – повысил он голос, видя нарастающее негодование. – У нас не регламентирован порядок так сказать «развода». Ведь проживание вместе без всякого сомнения влечет за собой совместно нажитое имущество. Не так ли? Вот. Советский Союз является признанным наследником Российской Империи. Поэтому делить нужно не то, что прижили с 1922 года, а со времен едва ли не Киевской Руси. Для чего предлагаю в течение часа составить ноту с предложением создать комиссию по разделу имущества и переслать ее телеграммой Совету УССР. Дав им на принятие решение 12 часов.

– А если они откажутся? – поинтересовался спикер.

– То мы будем считать это имущество захваченным преступным образом и предпримем необходимые военно-технические меры для его возвращения законному владельцу.

– А какое это имущество? – выкрикнул кто-то из зала.

– Заводы, фабрики, порты, дороги, мосты и так далее. Очень многое из этого строилось, получая прямое финансирование из казны. Что во времена Екатерины II, что в 1920-е годы. Нашей общей казны. То есть, преимущественно за счет остальных союзных республик. И это я еще сдерживал их аппетиты. Они ведь хотели хорошо жить за счет остальных, за счет своих соседей. Обычное дело для националистов… нацистов, если быть правильным, ибо социализм они хотели построить только для себя. Все остальные же ими воспринимаются лишь как источник собственного благоденствия. Мы для них – что рабы. Мы даже не полноценные люди, если не подходящей национальности. И это – страшно. Не ради этого мы делали революцию…

Тишина.

Гнетущая.

Это было первое выступление Фрунзе, в котором он обрушился с настолько неприятной критикой на националистов. Любых.

– И дело ведь не только в компартии УССР и их нацисткого нутра. Дело шире. Дело больнее. Дело страшнее. Вы только вдумайтесь! Вот живет себе националист. И узами брака себя связать себя не может с женщиной иной национальности. А на ее личные качества плевать. Пусть она умница и красавица, каких поискать. Но если не той национальности, то в его глазах – она всего лишь неполноценный человек – унтерменшен. Или националистка, не идущая за муж по той же причине? Что, лучше? Как в таких условиях можно говорить о хоть какой-то дружбе народов и социальной справедливости? Как? Это ведь фарс. Фигура речи, причем лицемерная…

Новая паузы.

Фрунзе выпил воды. Протер лоб платочком и продолжил.

– А вспомните как при царе устраивали еврейские погромы? Их ведь били, грабили, а то и убивали не за то, что они сделали что-то плохое, а просто потому, что они не правильной национальности. Да, отдельные банкиры-евреи шалили. Но их никто не трогал – они жили сухо и комфортно в столице, зарабатывая свои гешефты на этих погромах. Били то как раз и грабили тех, кто не мог дать отпора – простых работяг, что вскрывает в полной мере звериную и бесчеловечную природу этого явления. А как при султане резали армян только за то, что они армяне? И таких примеров масса. И мы, товарищи, судя по всему, совершили очень серьезную ошибку, когда решили создавать Союз на принципах выпячивания национализма…

Долгое его выступление закончилось лишь через три часа.

Он устал.

Он вспотел.

Зато зал Верховного Совета оказался совершенно потрясен.

– Вот это поворот… – тихо констатировал спикер, когда Фрунзе покинул зал. Но в такой тишине это услышали все. Особенно представители национальных республик, которые все эти годы культивировали в своих землях этот самый «оборонительный национализм». Ведь его поддерживал и Ленин, и Сталин, и остальные партийные лидеры. Да и вообще – модно это было.

А тут фактический диктатор Союза обрушился на их привычный и уютный мирок с такой чудовищной критикой. Причем по делу. Примеры то он приводил очень сочные и в самую цель. Не возразишь. Особенно на фоне событий в УССР.

Еще острее речь стала под финиш, когда Михаил Васильевич сообщил, что по данным военной контрразведки членом съезда Совета УССР заносили деньги. Кто конкретно выяснить не удалось, так как действовали эти неизвестные через членов украинской компартии…

Через час после выступления Фрунзе в Верховном Совете СССР в Киев ушла телеграмма. Дескать, признаем ваше право, но давайте делить имущество.

Но поляки оказались быстрее.

Ведь реакция Москвы затянулась на четыре часа. Поляки же уже через час не только выступили с признанием УССР как независимого государства. Но и успели передать Временному правительству верительные грамоты своего посла. А потом, буквально через четверть часа, подписать оборонительный союз. Так что, когда в Киев пришла телеграмма из Москвы, все было уже поляками из задуманного было сделано.

И, как следствие, съезд проигнорировал этот ультиматум. Подумаешь? Если их независимость гарантировали в Варшаве, причем официально, то можно наплевать на эти смешные окрики из Москвы.

– Вот уроды… – тихо выругался Фрунзе, когда прочитал сводку о действиях Пилсуцкого и его клики. – Не могли хотя бы видимость приличий соблюсти.

– Что там? – устало спросил Дзержинский. А именно туда ему эту записку и принесли, так как после выступления в Верховном Совете нарком отправился к своему другу и соратнику, чтобы все обсудить.

Фрунзе молча протянул ему бумажку.

Тот прочитал.

Помолчал.

Еще раз прочитал и скомкал.

– Что собираешься делать?

– Воевать. Что тут еще делать? Нужно незамедлительно отдать приказ о выдвижении войск. В полную боевую готовность я их уже все привел. Как телеграмму от Лазаря получил, так и приказал. Теперь каждая минута на счету…

Загрузка...