Победитель

Дэй

Из всех маскировок эта, наверно, моя самая любимая.

Платиновые волосы, подстриженные чуть ниже плеч, выкрашены в контрастный темно-рыжий и собраны сзади в хвостик. Зеленые контактные линзы на голубых глазах смотрятся вполне естественно. Помятая рубашка с крохотными серебристыми пуговицами, поблескивающими в темноте, местами торчит из-за пояса; легкая военная куртка, черные брюки и ботинки со стальными носами сидят как влитые; плотный серый шарф, намотанный на шею, закрывает подбородок и рот. Темная солдатская кепка надвинута на лоб, алая рисованная татуировка на левой стороне лица совершенно меняет облик. При мне неизменные наушник и микрофон. Республика настаивает.

В большинстве городов я бы привлекал еще больше взглядов идиотской гигантской татуировкой – штука, должен признать, довольно приметная. Но здесь, в Сан-Франциско, я не очень выделяюсь на фоне других. Местная мода – первое, на что я обратил внимание, когда мы с Иденом переехали во Фриско восемь месяцев назад: молодежь наносит черные или красные рисунки себе на физиономии, кто-то – маленькие и изящные вроде герба Республики на висках или чего-нибудь в таком роде, кто-то – большие и аляповатые вроде громадного изображения географических очертаний Республики. Сегодня я выбираю довольно нейтральную татуировку – я не настолько предан стране, чтобы малевать ее герб у себя на лице. Оставьте это Джун. А на моей щеке красуются стилизованные язычки пламени. И так сойдет.

Опять бессонница, и я вместо сна гуляю в одиночестве по сектору под называнием Марина, очень похожему, на мой взгляд, на холмистый вариант лос-анджелесского сектора Лейк. Вечер прохладный и очень тихий, ветер с залива несет мелкие брызги. Улицы узкие, мерцают от влаги; изрытые выбоинами здания, возвышающиеся по обеим сторонам (большинство из них такие огромные, что вершины исчезают в низких облаках), совершенно по-разному расписаны выцветшими красными, золотыми и черными красками. По бокам строения укреплены огромными стальными балками для защиты от землетрясений, которые случаются здесь раз в два месяца. Через каждые два дома установлены громадные информационные экраны высотой в пять-шесть этажей, из динамиков несется обычная республиканская пропаганда. Воздух соленый и горький, словно дым и промышленные выбросы смешались с запахом моря, а к ним присоединился еще и слабый душок жареной рыбы. Иногда, поворачивая за угол, я вдруг натыкаюсь на воду, и у меня промокают ботинки. Город уходит прямо в океан, и на горизонте видны сотни наполовину затопленных зданий. Каждый раз, глядя на залив, я вижу руины Золотых Ворот – искореженные останки старинного моста, громоздящиеся у противоположного берега. Мимо меня время от времени стайками проходят люди, но в остальном город погружен в сон. Редкие костры освещают проулки в местах скопления бездомных обитателей сектора. Очень похоже на Лейк.

Впрочем, я думаю, есть и отличия. Скажем, городской стадион Испытаний – пустой и неосвещенный – расположен чуть вдали. Или – здесь меньше полицейских в бедных секторах. Или граффити на стенах. По последним граффити всегда можно получить представление о настроениях горожан. Многие послания из тех, что я видел недавно, выражают поддержку новому Президенту Республики. «Он – наша надежда», – провозглашает одно из них. Другая надпись утверждает: «Президент выведет нас из тьмы». Если хотите знать мое мнение, такие заявления чересчур оптимистичны, но я считаю, их появление – хороший знак. Вероятно, Анден делает правильные шаги. И все же время от времени я вижу другие слова: «Президент – врун». Или: «Промывка мозгов». Или: «Тот Дэй, которого мы знали, мертв».

Ничего не могу сказать. Иногда мне кажется, что доверие между Анденом и народом сродни тонкой ниточке… и эта ниточка – я. К тому же я не исключаю: граффити, выражающие поддержку Президенту, – липа, их пишут специальные чиновники. А почему нет?

С Республикой ни в чем нельзя быть уверенным.

У нас с Иденом во Фриско квартира, конечно, в богатом секторе, носящем название Пасифика, мы живем там с экономкой Люси. Республика должна заботиться о своем самом разыскиваемом шестнадцатилетнем преступнике, ставшем героем. Я помню, как растревожил Люси (крепкую, полную пятидесятидвухлетнюю даму, одетую в цвета Республики), когда она впервые появилась у наших дверей в Денвере.

– Республика назначила меня помогать вам, мальчики, – сказала она, войдя в нашу квартиру; ее глаза тут же остановились на Идене. – Особенно малышу.

И конечно, мне это не понравилось. Ведь я два месяца вообще не выпускал Идена из виду. Мы ели, сидя бок о бок, спали рядышком. Один он никогда не оставался. Я даже у двери туалета стоял, когда он справлял нужду, словно солдаты Республики могли каким-то образом засосать его через вентиляцию, вернуть в лабораторию и распилить там на части.

– Вы Идену не нужны, – отбрил я Люси. – У него есть я. Я забочусь о нем.

Но по прошествии двух месяцев я стал сдавать. Выдавались дни, когда я чувствовал себя хорошо, а случалось, не мог подняться с кровати – так раскалывалась голова. В такие дни Люси брала бразды правления в свои руки, и после нескольких скандалов у нас с ней все кое-как устаканилось. Люси готовит классные пироги с мясом. Она переехала вслед за нами во Фриско. Она гуляет с Иденом. Следит за моим графиком приема лекарств.

Устав идти, я замечаю, что вместо Марины оказался в более богатом соседнем районе. Останавливаюсь перед клубом с металлической табличкой «ОБСИДИАНОВЫЙ ЗАЛ» на двери. Я соскальзываю спиной по стене, сажусь на корточки, кладу руки на колени и ощущаю вибрации музыки. Через ткань брюк чувствую ледяной холодок моей металлической ноги. На здании напротив красное граффити: «Дэй – предатель». Я вздыхаю, извлекаю из кармана серебряный портсигар, достаю длинную сигарету. Провожу пальцами по надписи, вытесненной во всю ее длину: «ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ГОСПИТАЛЬ САН-ФРАНЦИСКО». Лекарственные сигареты. По рецепту врача. Дрожащими пальцами вставляю ее в рот и закуриваю. Закрываю глаза. Затягиваюсь. Постепенно забываюсь в облачках голубоватого дыма, жду, когда начнется сладостное галлюциногенное действие.

Сегодня оно не заставляет себя ждать. Вскоре постоянная тупая головная боль исчезает, и мир вокруг преображается и мерцает. Я знаю: причиной тому не только дождь. Рядом со мной сидит девушка. Тесс.

Она усмехается – я так хорошо знал эту ее улыбку, когда мы обретались на улицах Лейка.

– Есть новости? – спрашивает она, показывая на информэкран по другую сторону дороги.

Я выдыхаю голубоватый дымок и лениво покачиваю головой:

– Не-а. Я, конечно, видел два-три заголовка, имеющих отношение к Патриотам, но вы, ребята, как сквозь землю провалились. Где ты? Куда держишь путь?

– Ты скучаешь по мне? – отвечает вопросом на вопрос Тесс.

Я вглядываюсь в ее мерцающее изображение. Она такая, какой я помню ее по Лейку: рыже-каштановые волосы сплетены в неаккуратную косичку, глаза большие, светящиеся, добрые и нежные. Маленькая моя Тесс. Что я сказал, когда видел ее в последний раз… после срыва покушения Патриотов на Андена? «Пожалуйста, Тесс… я не могу оставить тебя здесь». Но именно так я и поступил – оставил ее.

Я отворачиваюсь, делаю еще одну затяжку. Скучаю ли я по ней?

– Постоянно, – отвечаю я.

– Ты пытался меня найти, – говорит Тесс, подсаживаясь ближе (клянусь, я чуть ли не чувствую касание ее плеча о мое). – Я знаю, ты ждал новостей на информэкранах, искал связь на радиоволнах, ловил слухи на улицах. Но Патриоты скрываются.

Конечно, они скрываются. С кем им сражаться теперь, когда Анден у власти, а между Колониями и Республикой подписан мирный договор? За что им бороться? Я не могу представить. Наверное, они тоже. Может, и организации такой больше не существует.

– Я так хочу, чтобы ты вернулась, – шепчу я Тесс. – Было бы здорово снова видеть тебя рядом.

– А Джун?

Стоит Тесс спросить про Джун, как она исчезает. Вместо нее появляется Джун с длинным хвостиком волос и глазами, в которых мерцают золотые искорки, серьезными внимательными глазами, всегда все подмечающими. Я опускаю голову на колени и закрываю глаза. Даже при виде такой – эфемерной – Джун у меня больно колет в груди. Черт! Как же мне ее не хватает.

Помню, как простился с ней в Денвере перед нашим с Иденом переездом в Сан-Франциско.

– Мы вернемся, можешь не сомневаться, – сказал я в микрофон, пытаясь заполнить неловкую тишину. – Когда закончится курс лечения Идена.

Конечно, я лгал. Мы отправились в Сан-Франциско лечить меня, а не Идена. Но Джун ничего не знала, а потому ответила:

– Возвращайся скорее.

Это случилось почти восемь месяцев назад. С тех пор мы не общались. Не знаю почему: то ли мы оба не хотим беспокоить друг друга и боимся, что другой не захочет говорить. А может, мы оба слишком горделивы, и никто не хочет проявить слабость, выйдя на связь первым. Или я ее не слишком интересую. Но вы знаете, как это бывает. Сначала в молчании проходит неделя, потом месяц, а потом слишком много времени – и попытка связаться с человеком начинает казаться странной и нелепой. Вот я и не рыпаюсь. И потом, что мне ей сказать? Не волнуйся, доктора делают все, чтобы сохранить мне жизнь. Не волнуйся, перед предстоящей операцией они накачивают меня лошадиными дозами лекарств, стараясь уменьшить проблемную зону в моем мозгу. Не волнуйся, Антарктида может принять меня на лечение в свои продвинутые больницы.

Какой смысл поддерживать отношения с девушкой, в которую безумно влюблен, если ты умираешь?

От этой мысли затылок начинает пульсировать болью. «Так лучше», – говорю себе в тысячный раз. И это правда. Я так давно ее не видел, что воспоминание о нашем знакомстве тускнеет – теперь я реже думаю о том, какую роль она сыграла в смерти моих близких.

В отличие от Тесс, Джун в моих видениях никогда не произносит ни слова. Я пытаюсь не обращать внимания на нечеткий мираж, но она не хочет уходить. Что за дьявольское упрямство?

Наконец я встаю, бросаю окурок на панель и вхожу в Обсидиановый зал. Может быть, ритм и свет прогонят ее из моей системы.

Несколько мгновений я ничего не вижу. В клубе стоит кромешная темнота, а музыка оглушает. Меня тут же останавливают двое громадных охранников. Один кладет тяжелую руку мне на плечо:

– Имя и род войск?

Я не имею ни малейшего желания называть свое настоящее имя.

– Капрал Шустер. ВВС, – говорю я первое, что приходит в голову.

Впрочем, ВВС всегда приходят мне в голову первыми, главным образом благодаря Каэдэ.

– Квартируюсь на базе ВМС номер два.

– Ребята из ВВС сидят там, в конце, недалеко от туалетов, – кивает охранник. – А если услышу, что ты затеял драку с армейскими кабинами, выкину тебя отсюда и утром доложу твоему командиру. Понял?

Я киваю, и меня пропускают. Иду по темному коридору, поднимаюсь на второй этаж и растворяюсь в толпе под мигающими огнями.

На танцплощадке толкутся люди в незаправленных рубашках с закатанными рукавами; мелькают женские платья в тон помятой военной форме. Я нахожу кабинки для ВВС в конце зала. На мою удачу, есть несколько пустых. Я захожу в одну из них, сажусь, забрасываю ноги на мягкое сиденье, откидываю назад голову. Хорошо – хотя бы видение Джун исчезло. От громкой музыки мысли путаются.

Всего через несколько минут я вижу, как через толпу танцующих продирается девушка и направляется ко мне. Щеки у нее раскраснелись, глаза яркие, дразнящие. За ее спиной еще несколько девиц – наблюдают за нами. Я выдавливаю улыбку. Обычно мне нравится привлекать внимание в клубах, но иногда просто хочется закрыть глаза и отдаться хаосу.

Она подходит, прижимает губы к моему уху.

– Простите! – перекрикивает она музыку. – Мои подружки хотят спросить, вы случайно не Дэй?

Меня уже узнали? Я инстинктивно отстраняюсь, трясу головой и усмехаюсь:

– Вы меня не за того приняли, но за комплимент спасибо.

Лицо девушки почти полностью в тени, но я все равно вижу, что его заливает алый румянец. Подружки разражаются смехом. Судя по всему, ни одна мне не поверила.

– Потанцуем?

Незнакомка кидает взгляд через плечо на мигающие синие и золотые огни, потом – снова на меня. Вероятно, подружки подговорили ее пригласить меня.

Пытаясь придумать вежливый предлог для отказа, я разглядываю девушку. В клубе слишком темно, и я вижу только вспышки неона на ее коже и длинный хвост собранных сзади волос, ее матовые губы, растянутые в улыбке, шикарную стройную фигуру, короткое платье и военные ботинки. Слова замирают на языке. Что-то в ней напоминает Джун. За восемь месяцев, что Джун пребывает в должности принцепс-электа[1], не многие девушки вызывали у меня желание, но теперь, рядом с призрачным двойником Джун, приглашающим меня потанцевать, я разрешаю себе снова загореться надеждой.

– Почему бы и нет? – отвечаю я.

На лице незнакомки появляется широкая улыбка. Когда я выхожу из кабинки и беру ее за руку, подружки испускают удивленный вздох, за которым следуют громкие одобрительные возгласы. Девушка проводит меня через стайку девчонок, я и глазом не успеваю моргнуть, как мы протискиваемся в толпу на площадке и занимаем крохотное пространство в центре танцевального действа.

Я прижимаюсь к ней, она обнимает меня за шею, и мы отдаемся пульсации ритма. Даже в ослепительном свете, среди мелькающих конечностей, я не могу не признать: она хорошенькая. Песня меняется, потом следующая. Понятия не имею, сколько времени мы плывем в море забвения, но когда она подается вперед и прикасается своими губами к моим, я просто закрываю глаза. Я даже чувствую, как сладострастные мурашки пробегают по спине. Она дважды целует меня, рот у нее мягкий и влажный, язык с привкусом водки и фруктов. Я кладу ладонь на поясницу девушки и прижимаю ее к себе, наши тела почти сливаются в одно. Ее поцелуи наливаются страстью.

«Она – Джун», – твержу я себе, поддаваясь этой фантазии. Глаза мои закрыты, в голове туман от галлюциногенных сигарет, и я вполне могу поверить своему воображению: могу представить, как мы здесь целуемся, как у меня перехватывает дыхание. Девушка, вероятно, замечает перемену в моем настроении, внезапный голод и желание: я чувствую, как ее губы растягиваются в ухмылке. Она – Джун. Темные волосы Джун касаются моего лица, длинные ресницы Джун порхают по моим щекам, руки Джун обхватывают мою шею, тело Джун трется о мое. Я испускаю едва слышный стон.

– Идем, – страстно шепчет она. – Подышим воздухом.

Сколько времени прошло? Я не хочу выходить: тогда придется открыть глаза, и Джун исчезнет; вместо нее я увижу незнакомую девицу. Но та тянет меня за руку, и я вынужден оглядеться. Джун, конечно, поблизости нет. Из-за мигающих стробоскопов я несколько мгновений ничего не вижу. Она ведет меня через толпу на танцполе и дальше по темному коридору клуба на улицу через никак не обозначенную заднюю дверь. Мы оказываемся в тихом проулке. Здесь лишь несколько тусклых фонарей, придающих всему вокруг призрачный зеленоватый оттенок.

Она прижимает меня к стене и топит в поцелуе. Кожа у нее влажная, и я чувствую под пальцами ее мурашки. Я отвечаю на поцелуй и слышу тихий удивленный смешок, когда разворачиваю ее и прижимаю к стене.

«Она – Джун», – не устаю повторять я. Мои губы жадно впиваются в ее шею, я ощущаю запах дыма и духов.

И тут слышу в наушнике слабый фоновый шум, будто идет дождь или жарят яичницу. Стараюсь не обращать внимания на вызов, даже когда в ушах звучит мужской голос. Вот уж не вовремя.

– Мистер Уинг.

Я не отвечаю. Пошел вон. Я занят.

Несколько секунд спустя снова:

– Мистер Уинг, говорит капитан Дэвид Гузман из Денверской патрульной службы, подразделение четырнадцать. Я знаю – вы меня слышите.

Опять он. Бедняга капитан, ему всегда дают задание связаться со мной. Вздыхаю и отстраняюсь от девушки.

– Извини, – говорю я, переведя дыхание, затем напускаю на лицо виноватое выражение и показываю на ухо. – Дай мне минутку.

Она улыбается и разглаживает на себе платье.

– Пойду внутрь. Найдешь меня.

С этими словами она открывает дверь и исчезает в клубе.

Я включаю микрофон и медленно иду по проулку.

– Что вам надо? – спрашиваю раздраженным шепотом.

Капитан вздыхает и передает послание:

– Мистер Уинг, завтра вечером в День независимости желательно ваше присутствие в бальном зале Капитолийской башни. Вы можете ответить отказом. – Он добавляет себе под нос: – Как вы обычно и делаете. Но предстоящий банкет – исключительнейшее событие чрезвычайной важности. Если решите присутствовать, утром вас будет ждать частный самолет.

Исключительнейшее событие чрезвычайной важности? Никогда не приходилось слышать столько витиеватых слов в одном предложении. Я закатываю глаза. Каждый месяц меня приглашают на какое-нибудь дурацкое мероприятие вроде бала всех генералов или празднества по случаю отмены Анденом Испытаний. Но я им нужен лишь для того, чтобы показать меня и напомнить людям: «Если вы вдруг забыли – Дэй на нашей стороне!» Смотри, Дэй, не спугни удачу.

– Мистер Уинг, – говорит капитан в ответ на мое молчание; он словно прибегает к самому вескому аргументу, – блистательный Президент лично просит вас. И принцепс-элект.

Мои ботинки со скрипом замирают посреди проулка. Я не дышу.

Не слишком-то раскатывай губу, остерегаю я себя, ведь принцепс-электов трое, он может иметь в виду любого из них. Проходит несколько секунд, прежде чем я наконец спрашиваю:

– Который из принцепс-электов?

– Тот, который для вас важен.

К щекам приливает кровь, когда я слышу особую интонацию его голоса.

– Джун?

– Да, миз Джун Айпэрис, – произносит капитан с облегчением, поняв, что его слова заинтересовали меня. – На сей раз она просила передать приглашение в качестве ее личной просьбы. Она будет очень рада видеть вас на банкете в Капитолийской башне.

Голова раскалывается, я с трудом выравниваю дыхание. Все мысли о девчонке из клуба мигом исчезают. За восемь месяцев Джун ни разу не обращалась ко мне. Она впервые просит меня появиться на публичном мероприятии.

– А по какому поводу? – спрашиваю я. – Обычный День независимости? Откуда вдруг такая важность?

Капитан отвечает не сразу:

– Вопрос национальной безопасности.

Мое волнение спадает, – может, он просто блефует.

– И что вы имеете в виду? Слушайте, капитан, у меня есть кое-какие дела. Попытайтесь убедить меня завтра утром.

Капитан бранится себе под нос.

– Хорошо, мистер Уинг. Как вам угодно.

Он бормочет что-то неразборчивое и отключается. Я раздраженно хмурюсь: восторг сменяется устойчивым разочарованием. Наверное, мне пора домой. Так или иначе, пришло время возвращаться – посмотреть, как там дела у Идена. Ну и шуточки. Велика вероятность, что он просто лжет касательно просьбы Джун, ведь если бы она действительно так хотела, чтобы я вернулся в столицу…

– Дэй?

В наушнике раздается другой голос. Я замираю.

Действие галлюциногенов из сигареты уже должно было закончиться. Неужели ее голос тоже игра воображения? Я не слышал его почти год, но узна́ю из миллиона других; одного этого звука достаточно, чтобы перед моим мысленным взором возник образ Джун, словно она случайно забрела в этот проулок. Пожалуйста, только не она. Пожалуйста, только бы она.

Неужели ее голос всегда так на меня действовал?

Понятия не имею, сколько я простоял недвижимо, но, наверное, прошло какое-то время, потому что она повторяет:

– Дэй, это я – Джун. Ты меня слышишь?

Дрожь проходит по моему телу.

Все взаправду. И правда она.

Тон ее чуть изменился. Неуверенный, официальный. Она словно говорит с посторонним человеком. Мне наконец удается взять себя в руки, я снова включаю микрофон:

– Я тебя слушаю.

И мой голос звучит иначе – тоже неуверенно, тоже официально. Надеюсь, она не слышит в нем легкой дрожи.

После небольшой паузы Джун говорит:

– Привет. – Потом долгое молчание, после которого: – Как ты?

Внезапно я ощущаю, как во мне копится поток слов, грозя прорвать плотину рта. Я хочу сказать ей все: после нашего прощания я каждый день думал о тебе, прости, что не разговаривал с тобой, жаль, что ты не выходила со мной на связь. Я тоскую по тебе. Тоскую по тебе.

Но ничего такого я не делаю. Мне удается только выдавить:

– Отлично. А что?

После некоторой паузы она произносит:

– Вот как? Рада за тебя. Извини за поздний звонок – ты наверняка пытаешься уснуть. Но сенат и Президент просили меня лично передать их просьбу. Я бы не стала тебя беспокоить, если бы не считала, что это крайне важно. Денвер дает бал по случаю Дня независимости, во время торжества состоится экстренное заседание. Нам необходимо твое присутствие.

– Зачем?

Я, кажется, разучился отвечать неодносложно. Почему-то, слыша на линии голос Джун, ничего поумнее не могу придумать.

Она выдыхает, и сквозь помехи пробивается ее голос:

– Ты знаешь о подготовке мирного договора между Колониями и Республикой?

– Да, конечно.

Все в Республике знают о договоре: главное желание нашего драгоценного маленького Андена – покончить с войной, которая длится уже сто лет. И пока все вроде бы идет в верном направлении: последние четыре месяца на фронте не ведется боевых действий. Никто и не предполагал, что наступят такие времена. А опустевшие стадионы для Испытаний по всей стране – разве можно было такое вообразить?

– Кажется, Президент метит в герои Республики.

– Не спеши с выводами. – Голос Джун падает, и кажется, я вижу выражение ее лица. – Вчера мы получили гневную ноту из Колоний. По их прифронтовым городам распространяется чума, и они винят нас – якобы мы воздействовали на них биологическим оружием через границу. Они даже определили серийные номера снарядов, которыми на их территорию якобы перебрасывали чумные бактерии.

Ее слова приглушенно звучат среди мятущихся мыслей, пробиваясь сквозь туман воспоминаний об Идене и его черных кровоточащих глазах, о мальчике в поезде, которого использовали как оружие.

– Так теперь мирный договор отменяется? – спрашиваю я.

– Да. – Голос Джун сникает. – Колонии утверждают, что чума – это фактически военные действия против них.

– И при чем тут я?

Еще одна долгая зловещая пауза. Она наполняет меня таким ледяным страхом, что пальцы немеют. Чума. Она не остановилась. Она описывает полный круг.

Джун

После восьми месяцев молчания мне тошно от разговора с Дэем. Тошно и противно. С каких пор я им манипулирую? Почему всегда использую против Дэя его слабости?

Вчера вечером в 23:06 в многоквартирный дом, где я живу, наведался Анден, постучал в мою дверь. Пришел один. Не думаю, что в коридоре осталась охрана. Первый сигнал: его разговор со мной крайне важен и… секретен.

– Я вынужден просить вас об услуге, – сказал Анден, когда я его впустила.

Он почти в совершенстве овладел ролью молодого Президента (спокойный, взвешенный, собранный; в стрессовой ситуации гордый подбородок всегда чуть поднят, тон голоса не меняется, когда он взбешен), но вчера я увидела глубокую озабоченность в его глазах. Даже мой пес Олли понял, насколько Анден взволнован, и попытался успокоить его, ткнувшись мокрым носом ему в ладонь.

Прогнав Олли, я повернулась к Президенту:

– Что случилось?

Анден провел рукой по темным кудрям.

– Не хотел так поздно вас беспокоить. – Он наклонил свою голову к моей в тихом волнении. – Но, боюсь, разговор безотлагательный.

Он стоял так близко – я могла бы чуть приподнять голову и случайно коснуться его губ своими. При этой мысли сердце забилось чаще.

Анден, казалось, ощутил напряженность моей позы, потому что, словно извиняясь, сделал шаг назад. На меня нахлынули противоречивые чувства – облегчение и разочарование.

– Подписание мирного договора сорвано, – прошептал он. – Колонии готовятся снова объявить нам войну.

– Как? Почему? Что случилось?

– По сообщениям моих генералов, недели две назад среди войск прифронтовой зоны со скоростью лесного пожара стал распространяться смертельный вирус.

Заметив, как распахнулись мои глаза, он кивнул. Вид у Андена был усталый – тяжесть забот о стране дает себя знать.

– Я слишком поздно отдал приказ убрать биологическое оружие с фронта.

Иден. Экспериментальные вирусы, которые отец Андена использовал с целью вызвать эпидемию чумы в Колониях. Несколько месяцев я старалась задвинуть эти мысли на периферию сознания – в конечном счете Иден в безопасности под присмотром Дэя и, по новейшим полученным мною сведениям, медленно возвращается к подобию нормальной жизни. Последнее время боевые действия на фронте не велись, Анден тем временем пытался согласовать мирный договор с Колониями. Я надеялась, нам повезет и из биологической войны ничего не получится. Как выяснилось, я выдавала желаемое за действительное.

– Сенаторы знают? – спросила я после паузы. – Или другие принцепс-электы? Почему вы информируете именно меня? Я далеко не самый близкий ваш советник.

Анден вздохнул, сжал пальцами переносицу:

– Простите меня. Сожалею, но приходится привлекать вас. Колонии считают, что в наших лабораториях есть средство против чумного вируса и мы просто решили его попридержать. Они требуют, чтобы мы поделились с ними сывороткой, иначе грозят полномасштабным вторжением в Республику. Только на сей раз мы вернемся не к прежней войне. У Колоний появился союзник. Они заключили торговый договор с Африкой, которая обеспечит им военную поддержку, а в обмен получит половину нашей территории.

На меня накатило недоброе предчувствие. Я поняла, к чему клонит Анден, хотя тот пока не обмолвился об этом ни словом.

– А сыворотки у нас нет?

– Нет. Но мы знаем, кто из прежних пациентов способен помочь нам ее получить.

При этих словах я замотала головой и отдернула руку, когда Анден прикоснулся к моему локтю:

– Категорически нет. Я не соглашусь. Даже не просите.

Лицо Андена исказилось мукой.

– На завтра я назначил банкет и пригласил всех сенаторов. Если хотим предотвратить войну и подписать мирный договор с Колониями, у нас нет выбора. – Голос его зазвучал тверже. – Вы представляете положение дел не хуже меня. Я хочу, чтобы Дэй присутствовал на банкете и выслушал нас. Без его разрешения Иден нам не поможет.

Совершенно потрясенная, я вдруг поняла, насколько решительно он настроен.

– Он никогда не согласится. Вы ведь это осознаете? Страна все еще не очень вам доверяет, а поддержка Дэя в лучшем случае не безусловна. Как, думаете, он вам ответит? А если разозлите его настолько, что он призовет народ к действию, побудит к восстанию против вас? Или того хуже – сподвигнет людей поддержать Колонии?

– Я уже обдумал все это. – Анден устало потер виски. – Будь у меня вариант получше, я бы за него ухватился.

– И вы хотите, чтобы я его уговорила. – Я даже не даю себе труда скрывать раздражение. – Нет уж, увольте. Пусть другие сенаторы убеждают Дэя. Или попытайтесь сами. Найдите способ извиниться перед канцлером Колоний – попросите его о переговорах для согласования новых условий.

– Джун, вы – слабое место Дэя. Вас он послушает. – Анден болезненно морщится, даже не успев закончить фразу. – Я понимаю, как звучат мои слова. Я не хочу быть жестоким, не хочу, чтобы Дэй видел в нас врагов. Но я сделаю все, что в моих силах, ради защиты народа Республики. В противном случае Колонии начнут войну, и тогда, как вы понимаете, вирус распространится и на Республику.

Положение еще хуже, чем говорит Анден: если Колонии нападут при поддержке Африки, наши военные, вероятно, не смогут дать отпор. В такой ситуации Колонии победят. Меня Дэй послушает.

Я закрыла глаза и кивнула. Не хотелось признавать, но я понимала: Анден прав.

И я сделала то, о чем он говорил. Позвонила Дэю и попросила его вернуться в столицу.

От одной мысли о встрече у меня начинает бешено колотиться сердце, изболевшееся по нему за месяцы разлуки. Я так давно не видела Дэя, не говорила с ним… и вот завтра мы встретимся при таких обстоятельствах. Что он подумает обо мне теперь?

Что подумает о Республике, когда узнает, чего она хочет от его брата?

12:01

Окружной уголовный суд Денвера.

72° по Фаренгейту в помещении.

Шесть часов до встречи с Дэем на балу.

289 дней и 12 часов со дня смерти Метиаса

Сегодня судят Томаса и коммандера Джеймсон.

Я так устала от судебных процессов. За прошедшие четыре месяца двенадцать сенаторов получили приговоры за участие в заговоре с целью убийства Андена – в том заговоре, который мы с Дэем сумели разрушить. Сенаторов казнили. Казнили и Рейзора. Иногда мне кажется, что каждую неделю приговаривают кого-то еще.

Но этот процесс особенный. Сегодня я точно знаю, кого судят и за что.

Я сижу на балконе, выходящем на круглую сцену зала судебных заседаний, руки мои в белых шелковых перчатках не находят покоя, тело беспокойно двигается под жилетом и черным пальто с рюшами, сапожки тихонько постукивают по балясинам ограждения. Мое кресло, изготовленное из искусственного дуба, обито мягким алым бархатом, но мне почему-то неудобно. Чтобы успокоиться и занять себя, я аккуратно переплетаю на коленях четыре распрямленные скрепки, пытаюсь сделать из них колечко. За моей спиной стоят два телохранителя. Сцену полукругом охватывают кресла двадцати шести сенаторов страны, облаченных в одинаковые ало-черные костюмы; их серебряные эполеты бликуют в освещении зала, от сводчатого потолка эхом отражаются их голоса, которые звучат по большей части безразлично, словно обсуждают не судьбы людей, а торговые пути. Среди сенаторов много новых людей – они пришли на замену предателям, которых Анден уже вычистил. Я отличаюсь от сенаторов золотисто-черным одеянием (даже семьдесят шесть солдат охраны облачены в алое – по два для каждого сенатора, два для меня, по два для других принцепс-электов, четыре для Андена и четырнадцать у переднего и заднего выходов. Такое количество военных означает, что обвиняемые – Томас и коммандер Джеймсон – весьма опасны и могут выкинуть что-нибудь неожиданное).

Я не сенатор. Я – принцепс-элект, а потому должна выглядеть иначе.

На двух других принцепс-электах такие же черные с золотым одеяния, как и на мне. Я оглядываюсь: они заняли свои места на других балконах. Когда Анден направил меня на стажировку как возможного принцепса, сенат вынудил его выбрать и других кандидатов. В конечном счете нельзя готовить к должности главы сената лишь одного человека, тем более если ему шестнадцать лет и он – девушка без малейшего политического опыта. И Анден согласился. Он назначил еще двух принцепс-электов, обоих с должности сенаторов. Одна – Мариана Дюпри. Останавливаю на ней взгляд: у нее вздернутый нос и налитые строгостью глаза. Тридцать семь лет, сенатор с десятилетним стажем. Она возненавидела меня с первого взгляда. Далее я смотрю на балкон, где сидит еще один принцепс-элект. Серж Кармайкл, раздражительный сенатор тридцати двух лет, выдающийся политический ум, он сразу же дал мне понять, что мои возраст и опыт не ставит ни в грош.

Серж и Мариана. Два соперника в споре за пост принцепса. От одной мысли о них руки опускаются.

На балконе в нескольких десятках ярдов от меня сидит Анден, окруженный телохранителями. Он, кажется, спокоен, обсуждает что-то с военным. На нем красивый китель с блестящими серебряными пуговицами, серебряными эполетами и нарукавными серебряными знаками различия. Время от времени он бросает взгляд на обвиняемых, стоящих на круговой площадке. Я несколько секунд смотрю на Президента, восхищаясь его спокойствием.

Коммандера Джеймсон и Томаса приговорят за преступления против народа.

Томас выглядит аккуратнее, чем обычно, если такое вообще возможно. Волосы его приглажены, и, очевидно, на каждый ботинок он израсходовал по банке крема для обуви. Он стоит по стойке «смирно» в центре помещения и смотрит перед собой с сосредоточенностью, которой мог бы гордиться любой коммандер Республики. Мне хочется знать, что происходит в его голове. Представляет ли он себе проулок рядом с госпиталем, где убил моего брата? Вспоминает ли неформальные разговоры с Метиасом (а их было немало) в те моменты, когда оба уже сдали смену? Или ту роковую ночь, когда он предпочел не помочь Метиасу, а предать его?

А вот коммандер Джеймсон кажется немного взъерошенной. Ее холодные бесстрастные глаза устремлены в мою сторону. Последние двенадцать минут она, не мигая, смотрит на меня. Я на несколько секунд перехватываю ее взгляд, пытаюсь увидеть хоть какое-то подобие души в ее глазах, но в них нет ничего, кроме ледяной ненависти и полного отсутствия совести.

Я отворачиваюсь, делаю несколько глубоких, медленных вдохов и пытаюсь сосредоточиться на чем-нибудь другом. Мысли возвращаются к Дэю.

В последний раз я видела его двести сорок один день назад – тогда он пришел ко мне домой попрощаться. Иногда хочется, чтобы Дэй обнял и поцеловал меня, как в тот последний вечер, когда мы прижались друг к другу и было не вздохнуть, а его губы впились в мои. Я гоню от себя это желание. Бесполезная мысль. Она напоминает мне об утрате, так же как вид людей, убивших мою семью, напоминает, что́ я потеряла; а еще напоминает, как я виновата перед Дэем за все, что отняла у него.

И потом, Дэй, возможно, никогда больше не захочет меня поцеловать. По крайней мере, когда узнает, зачем я просила его вернуться в Денвер.

Теперь Анден смотрит на меня. Я ловлю его взгляд, он кивает, уходит со своего балкона, а минуту спустя появляется на моем. Я поднимаюсь и вместе с моими телохранителями отдаю воинское приветствие.

– Садитесь, пожалуйста, – нетерпеливо машет Анден рукой.

Когда я опускаюсь в кресло, он нагибается до уровня моих глаз и добавляет:

– Как вы себя чувствуете?

Я пытаюсь согнать с лица румянец. После восьми месяцев без Дэя я ловлю себя на том, что улыбаюсь Андену, мне приятен его интерес, иногда я даже ищу его внимания.

– Спасибо, отлично. Я ждала этого дня.

– Конечно, – кивает Анден. – Вскоре они оба исчезнут из вашей жизни навсегда.

Он утешительно сжимает мне плечо, после чего исчезает так же неожиданно, как появился, в сопровождении слабого позвякивания медалей и эполет, а через несколько секунд появляется на своем балконе.

Я поднимаю голову, тщетно пытаясь изобразить браваду, поскольку знаю: ледяной взгляд коммандера Джеймсон по-прежнему устремлен на меня. Каждый сенатор поднимается, чтобы вынести свой вердикт, а я задерживаю дыхание и одно за другим прогоняю все воспоминания, в которых меня сверлят ее холодные глаза, складываю их в маленькое отделение на периферии сознания. Голосование, кажется, длится целую вечность, хотя сенаторы быстро произносят речи, которыми, по их мнению, угодят Президенту. После стольких казней никому не хватает смелости выступить наперекор воле Андена. Когда наступает моя очередь, я чувствую, как от сухости перехватывает горло. Несколько раз глотаю слюну.

– Виновна, – звучит мой голос четко и спокойно.

Серж и Мариана говорят следом. После чего мы выносим вердикт по делу Томаса. Три минуты спустя на балкон к Андену поспешно заходит человек (лысый, с круглым морщинистым лицом, в алой, до пола мантии, которую он придерживает левой рукой) и торопливо кланяется. Анден шепчет что-то ему на ухо. Я с безмолвным любопытством наблюдаю за их беседой, пытаясь предугадать по их жестам окончательное решение. Вскоре Анден и человек в мантии кивают, после чего последний обращается ко всему собранию:

– Мы готовы вынести приговоры капитану Томасу Александру Брайанту и коммандеру Наташе Джеймсон из восьмого подразделения Лос-Анджелесской патрульной службы. Прошу всех встать в честь блистательного Президента.

Сенаторы и я поднимаемся с мест, а коммандер Джеймсон с выражением крайнего презрения на лице устремляет взгляд на Андена. Томас замирает, повернувшись в сторону Президента и приложив руку к виску. Он остается в таком положении, пока Анден встает, распрямляется, заводит руки за спину. На мгновение в ожидании окончательного приговора наступает абсолютная тишина – только один голос имеет значение. Я подавляю приступ кашля. Инстинктивно стреляю глазами то в одного, то в другого принцепс-электа – теперь я это делаю постоянно. На лице у Марианы мрачное удовлетворение, у Сержа – явная скука. Сжимаю в кулаке незаконченное колечко из скрепок. Я знаю, оно оставит глубокие канавки на моей ладони.

– Каждый сенатор Республики вынес свой вердикт, – обращается к залу Анден.

Его слова звучат веско, в соответствии со стародавними требованиями к подобным речам. Удивительно, как ему удается говорить так тихо и в то же время так властно.

– Я принял во внимание их совместное решение, а теперь объявляю свое собственное.

Анден замолкает и переводит взгляд на площадку, где стоят в ожидании обвиняемые. Томас – по-прежнему по стойке «смирно» и с рукой у виска – смотрит перед собой.

– Томас Александр Брайант, капитан восьмого подразделения Лос-Анджелесской патрульной службы, Республика признает вас виновным…

Зал погружен в полную тишину. Я стараюсь дышать ровно. Думать о чем-нибудь. О чем угодно. Ну, скажем, вспомнить все политические трактаты, прочитанные за последнюю неделю. Пытаюсь воспроизвести в уме факты, о которых только узнала. Но вдруг понимаю, что вспомнить ничего не могу. Так на меня непохоже.

– …в убийстве капитана Метиаса Айпэриса вечером тринадцатого ноября, в убийстве гражданки Грейс Уинг без особого предписания, в собственноручной казни двенадцати протестующих на Баталла-сквер в день…

Его голос то звучит, то пропадает в шуме внутри головы. Я опираюсь на подлокотник кресла, медленно выдыхаю, пытаюсь усмирить головокружение, чтобы не упасть. Виновен. Томас признан виновным в убийстве моего брата и матери Дэя. Руки трясутся.

– …и приговаривается к высшей мере наказания посредством расстрела через два дня в семнадцать часов ноль минут. Коммандер Наташа Джеймсон из восьмого подразделения Лос-Анджелесской патрульной службы, Американская Республика признает вас виновной…

Голос Андена переходит в монотонное неразборчивое гудение. Все вокруг словно замедляется, я будто живу слишком быстро для всего происходящего, оставляя мир позади.

Год назад я стояла неподалеку от Баталла-Холла в другом зале судебных заседаний и вместе с огромной толпой смотрела, как судья выносит точно такой же приговор Дэю. Дэй сегодня жив, он в Республике знаменитость. Я открываю глаза. Губы коммандера Джеймсон плотно сжаты – она выслушивает смертный приговор, который зачитывает Анден. У Томаса бесстрастный вид. Так ли он спокоен на самом деле? Я слишком далеко от него стою, чтобы сказать наверняка, но его брови трагически сведены. Напоминаю себе, что должна бы испытывать удовлетворение. И Дэй, и я должны бы радоваться: Томас убил Метиаса. Он без колебаний хладнокровно застрелил мать Дэя.

Но теперь зал суда исчезает, и я вижу перед собой мальчишку, каким был Томас, когда он, Метиас и я ели свинину с соевыми бобами в теплом буфете на первом этаже, а вокруг хлестал дождь. Я помню, как Томас показал мне первый выданный ему на службе пистолет. Я даже помню, как Метиас однажды привел меня на дневную тренировку. Мне исполнилось двенадцать, и я уже неделю отучилась в Дрейке – каким невинным все тогда казалось. Метиас забрал меня сразу же после занятий, и мы направились в сектор Танагаси, где он обучал своих патрульных. Я до сих пор ощущаю тепло солнечных лучей на своих волосах, все еще вижу взлет накидки Метиаса, сверкание его серебристых эполет, слышу мерный стук его начищенных ботинок по бетону. Я уселась в углу скамейки, включила компьютер, чтобы почитать (или сделать вид, что читаю), а Метиас построил своих подчиненных на смотр. Он останавливался перед каждым солдатом, указывал на недостатки в форме.

– Кадет Рин! – гавкнул он на одного из новеньких.

Солдат подпрыгнул, услышав стальные нотки в голосе моего брата, и, когда Метиас ткнул пальцем в единственную медаль на мундире солдата, стыдливо опустил голову.

– Если бы я так носил мою медаль, коммандер Джеймсон разжаловала бы меня. Вы хотите, чтобы вас уволили из патрульной службы?

– Н-нет, сэр, – заикаясь, проговорил кадет.

Метиас завел за спину руку в перчатке и пошел дальше. Он отчитал еще трех солдат и наконец дошел до Томаса, который стоял по стойке «смирно» почти в самом конце шеренги. Метиас оглядел его форму придирчивым взглядом. Томас был одет, конечно, совершенно безупречно: все швы на месте, каждая медаль и эполеты отшлифованы до блеска, ботинки идеально начищены – я могла посмотреться в них, как в зеркало. Долгая пауза. Я отставила компьютер и устремила внимательный взгляд на Метиаса. Наконец мой брат кивнул.

– Прекрасно, солдат, – сказал он Томасу. – Я попрошу коммандера Джеймсон повысить вас в звании до конца года.

Выражение лица Томаса осталось неизменным, но я видела, как он горделиво приподнял подбородок.

– Спасибо, сэр, – ответил он.

Глаза Метиаса задержались на нем еще на мгновение, а потом он пошел дальше.

Закончив смотр, брат встал лицом к команде:

– Сегодня я разочарован, солдаты. Сейчас я несу за вас ответственность, а значит, и коммандер Джеймсон. Она ожидает от вас бо́льших успехов, так что вам придется постараться. Ясно?

Ответом ему было единоголосое «Да, сэр!», сопровождаемое воинским приветствием.

Метиас снова перевел глаза на Томаса. Я прочла уважение во взгляде брата, даже восхищение.

– Если бы все вы были так же внимательны к деталям, как кадет Брайант, мы стали бы лучшим подразделением патрульной службы в стране. – Он приложил руку к виску. – Да здравствует Республика!

Кадеты в один голос повторили за ним последние слова.

Воспоминания медленно блекнут перед моим мысленным взором, звонкий голос Метиаса превращается в призрачный шепот, а я остаюсь наедине со своей печалью, слабая и обессиленная.

Метиас всегда говорил о стремлении Томаса стать идеальным солдатом. Я помню слепую преданность Томаса коммандеру Джеймсон, такую же слепую преданность он демонстрирует теперь по отношению к новому Президенту. Потом вспоминаю, как мы с Томасом сидели друг против друга в комнате для допросов, боль в его глазах. Он тогда сказал, что хотел меня защитить. Что случилось с тем застенчивым, неловким пареньком из бедняцкого сектора Лос-Анджелеса, с пареньком, который каждое утро тренировался вместе с Метиасом? Мой взгляд затуманивается, и я быстро провожу рукой по глазам.

Я могу проявить сострадание. Попросить Андена пощадить Томаса, дать ему возможность отсидеть в тюрьме и искупить свою вину. Но я стою неподвижно, сомкнув губы; сердце в моей груди твердо, как камень. Метиас на моем месте был бы милосерднее.

Но брат всегда был лучше меня.

– На этом процесс над капитаном Томасом Александром Брайантом и коммандером Наташей Джеймсон завершен, – подытоживает Анден, а потом, указуя на Томаса, говорит: – Капитан, вы хотите что-нибудь сказать сенату?

Ни один мускул на лице Томаса не дергается, я не вижу ни малейшего признака страха, сожаления или злости. Я внимательно смотрю на него. Спустя секунду он обращает взгляд на Андена, низко кланяется:

– Мой блистательный Президент. Я совершил преступление против Республики и разочаровал вас своими действиями. Я смиренно принимаю приговор. – Он распрямляется и снова вскидывает пальцы к виску. – Да здравствует Республика!

Сенаторы выражают согласие с окончательным приговором Томасу, а тот переводит глаза на меня. На миг наши глаза встречаются, потом я опускаю взгляд. Спустя секунду снова поднимаю глаза, но Томас уже снова смотрит перед собой.

Анден поворачивается к коммандеру Джеймсон.

– Коммандер. – Он вытягивает руку в перчатке в направлении Джеймсон и царственно поднимает подбородок. – Вы хотите что-нибудь сказать сенату?

Она, не дрогнув, вперивается в молодого Президента. Ее глаза – холодные темные омуты. После паузы она наконец кивает.

– Да, Президент, – говорит Джеймсон резким насмешливым тоном, разительно контрастирующим с голосом Томаса.

Сенаторы и солдаты недовольно переступают с ноги на ногу, но Анден поднимает руку, призывая их к тишине.

– У меня есть для вас несколько слов. Я не первая поставила на вашу смерть и, уж поверьте, не последняя. Вы – Президент, но вы еще мальчишка. Вы не знаете себя. – Она щурит глаза… и улыбается. – Но я вас знаю. Я повидала гораздо больше вашего – я пускала кровь заключенным, которые были в два раза старше вас, убивала людей вдвое могущественнее вас, я ломала многих, и они дрожали всем телом, будучи вдвое мужественнее вас. Думаете, вы – спаситель страны? Нет, поверьте. Вы лишь папенькин сыночек, а яблоко от яблони недалеко падает. Он потерпел поражение, такая же судьба ждет и вас.

Ее улыбка становится еще шире, но не трогает глаз.

– Страна под вашим началом сгинет в пламени, а мой призрак посмеется над вами из ада.

Выражение лица Андена не меняется. Он смотрит вперед ясно и смело, и меня влечет к нему, точно птицу в небеса. Он холодно отвечает на ее взгляд.

– На этом процесс завершен, – говорит Президент, и его голос эхом разносится по залу. – Коммандер, приберегите угрозы для расстрельного взвода.

Он сцепляет руки за спиной и кивает солдатам:

– Уведите их – не хочу их больше видеть.

Не знаю, как Анден может без страха смотреть на Джеймсон. Я завидую этой его способности, потому что, глядя на конвоиров, которые уводят коммандера, испытываю приступ леденящего ужаса. Мне кажется, она еще вернется. Кажется, нужно постоянно остерегаться ее.

Дэй

Мы садимся в Денвере утром того дня, на который назначен чрезвычайный банкет. От одного словосочетания меня распирает смех: чрезвычайный банкет. В моем понимании, банкет – пиршество, и я представить себе не могу, как чрезвычайная ситуация может стать поводом для обжорства, пусть даже и в День независимости. Неужели сенаторы так борются с кризисами – наедаясь до отвала?

После того как мы с братом устраиваемся во временной правительственной квартире и Иден засыпает (он не выспался – нам пришлось встать рано утром), я неохотно оставляю его под присмотром Люси и отправляюсь на встречу с помощником, который должен подготовить меня к вечернему мероприятию.

– Если кто-нибудь захочет увидеть его, – шепчу я Люси, – сразу же сообщите мне. Какие бы аргументы вам ни приводили. Если кто-нибудь…

Люси, привычная к моей паранойе, усмиряет меня одним жестом.

– Будьте спокойны, мистер Уинг. – Она треплет меня по щеке. – Никто не потревожит Идена. Обещаю. Если что-то случится, я в тот же миг вас извещу.

Я киваю. Мой взгляд останавливается на Идене. Я даже моргнуть боюсь – вдруг он исчезнет?

– Спасибо.

Чтобы помочь мне подобающе одеться для столь торжественного события, Республика присылает дочь одного из сенаторов – та проведет меня по центральному кварталу, где расположены главные магазины города. Девушка встречает меня на железнодорожной платформе посреди квартала. Ошибиться невозможно – она выделяется в толпе безупречным стилем; ее светло-карие глаза контрастируют с темно-коричневой кожей, густые черные волосы заплетены в затейливую косичку. Узнав меня, она широко улыбается и критически оглядывает мою одежду.

– Вы, вероятно, Дэй, – говорит она, пожимая мне руку. – Меня зовут Фалин Федельма. Президент назначил меня вашим гидом.

Вскинув бровь, она молча изучает мой прикид, затем выносит свой вердикт:

– Нам будет чем заняться.

Я тоже оглядываю свою одежду: брюки, заправленные в высокие ботинки, помятую рубашку, старый шарф. В те времена, когда я жил на улицах, такой комплект можно было назвать роскошным.

– Рад, что вам понравилось, – отвечаю я.

Но Фалин только смеется и берет меня под руку. Она ведет меня на улицу, где продают наряды для торжественных случаев, а я оглядываю людей вокруг. Хорошо одетые представители высшего класса. Трое прохожих курсантов смеются над чем-то, на них безукоризненная военная форма и сверкающие ботинки. Мы заворачиваем за угол и заходим в магазин, и тут я обращаю внимание на обилие солдат – они стоят вдоль всей улицы. Много солдат.

– В центре города всегда так много военных? – спрашиваю я.

Фалин пожимает плечами, прикладывая вешалку с одеждой к моему торсу, но я вижу беспокойство в ее глазах.

– Нет, – отвечает она. – Обычно не так. Но вам абсолютно не о чем волноваться.

Я больше не задаю вопросов, но тревога поселяется у меня в голове. Денвер усиливает оборону. Джун не объяснила, почему так важно мое присутствие на банкете, а оно важно, иначе она не вышла бы на связь после долгих месяцев молчания. Какого черта ей от меня нужно? Чего теперь хочет Республика?

Если Республика снова собирается воевать, мне, вероятно, следует вывезти Идена из страны. В конечном счете теперь у нас есть возможность уехать. Не понимаю, что меня здесь держит.

Много часов спустя, после захода солнца, после того, как в разных районах города отгремели фейерверки в честь дня рождения Президента, джип везет меня из квартиры в Колбурн-Холл. Я нетерпеливо поглядываю в окно. Люди ходят по тротуарам плотными группами. Сегодня все одеты по-особенному – по большей части в красное с золотым шитьем и гербами Республики там и здесь, на тыльной стороне белых перчаток или на рукавах военных мундиров. Я спрашиваю себя, многие ли согласны с граффити «Анден – наш спаситель» и многие ли считают Андена обманщиком. По улицам строем идут солдаты. На всех экранах огромные изображения герба Республики, ведется прямая трансляция из Колбурн-Холла. Нужно отдать Андену должное: пропаганды в последнее время с информэкранов льется все меньше. Но пока по-прежнему нет никаких сведений о внешнем мире. Видимо, не все сразу.

Мы подъезжаем к мощеным ступеням Колбурн-Холла в разгар празднества – вокруг толпы людей и неулыбчивые военные. Зеваки громко приветствуют меня, когда я выхожу из джипа, от их криков сотрясаются кости и боль пронзает затылок. Я неуверенно машу в ответ.

Фалин ждет меня у лестницы к главному входу. На ней золотистое платье, на веках мерцающие золотые тени. Мы раскланиваемся, и я следую за ней. Фалин жестами велит расчистить для нас дорогу.

– Вы прекрасно выглядите, – замечает она. – Кое-кто будет очень рад вас видеть.

– Не думаю, что Президент так уж обрадуется.

Она улыбается мне через плечо:

– Я не о Президенте.

Сердце екает.

Мы пробираемся сквозь кричащую толпу. Я выгибаю шею, разглядываю великолепные красоты Колбурн-Холла. Все сверкает. Сегодня все центральные колонны украшены высокими алыми знаменами с гербом Республики, а над входом портрет такой величины, каких я еще не видел, – гигантское лицо Андена. Фалин ведет меня по коридору, где сенаторы разговаривают с великосветскими гостями, смеются, будто все в стране прекрасно. Но за их веселыми масками я вижу признаки волнения – бегающие глаза, нахмуренные брови. Они, вероятно, тоже встревожены чрезмерным количеством солдат. Я пытаюсь подражать их уверенным, отточенным манерам, но, когда Фалин ловит меня за этим занятием, сдаюсь.

Где я? Что здесь делаю?

И надо же – стоит мне так подумать, как я вижу ее. Непостижимым образом среди аристократов, сливающихся в сплошную массу, мой взгляд находит ее и останавливается. Джун. Шум вокруг превращается в глухое гудение, тихое и неинтересное, и все мое внимание само собой переключается на девушку, противостоять обаянию которой я, как оказалось, не в силах.

Она в бордовом платье в пол, в ее густых блестящих волосах, высоко уложенных темными волнами, красные гребни с драгоценными камнями, играющими на свету. Я никогда не встречал девушку красивее, наверняка она самая потрясающая на банкете. За восемь месяцев, что мы не виделись, она выросла и научилась безукоризненно себя держать – ее голова с глубокими темными глазами аристократично, в высшей степени изящно сидит на лебединой шее.

Само совершенство. При более внимательном взгляде я замечаю нечто настораживающее. В ней чувствуется какая-то замкнутость, неуверенность в себе, неопределенность. Она не похожа на ту девушку, которую я знал. Я словно теряю контроль над собой при виде Джун и вдруг понимаю, что иду к ней и веду за собой Фалин. Останавливаюсь я, только когда люди расступаются и я вижу человека, стоящего рядом с Джун.

Анден. Конечно, удивляться тут нечему. Несколько хорошо одетых девиц пытаются привлечь его внимание, но его, кажется, интересует только Джун. Я смотрю, как он наклоняется, чтобы прошептать ей что-то на ухо, а потом возвращается к неторопливой беседе.

Я без слов резко сворачиваю в сторону, и Фалин хмурится:

– С вами все в порядке?

– Абсолютно, – натужно улыбаюсь я. – Не беспокойтесь.

Здесь, среди аристократов с их банковскими счетами и шикарными манерами, я не в своей тарелке. Сколько бы денег ни давала мне Республика, я все равно останусь уличным мальчишкой.

Я и забыл, что уличный мальчишка не пара будущему принцепсу сената.

Джун

19:35

Колбурн-Холл, главный зал.

68° Фаренгейта

Кажется, я вижу Дэя в толпе – яркую вспышку платиновых волос, ярко-голубых глаз. Мое внимание сразу же отключается от разговора с Анденом и другими принцепс-электами, я выгибаю шею, надеясь рассмотреть его получше, но он уже исчез, словно и не было. Разочарованная, я возвращаю взгляд к собеседникам, улыбаюсь им заученной улыбкой. Появится ли Дэй? Люди Андена наверняка предупредили бы нас, если бы он не сел в частный самолет, посланный за ним утром. Но накануне его голос в микрофоне звучал так отчужденно и неловко, – может, он решил, что не стоит прилетать. Может, ненавидит меня теперь, ведь у него было достаточно времени поразмыслить о наших отношениях. Я снова оглядываю толпу, пока другие принцепс-электы смеются над шутками Андена.

Шестое чувство подсказывает: Дэй здесь. Но я не из тех, кто полагается на интуицию. Я рассеянно прикасаюсь к драгоценным камням в волосах – на месте ли они? Мне доводилось носить вещи и поудобнее, но парикмахер просто ахнул, когда увидел, как смотрятся рубины на фоне моих темных кудрей, и его реакции было достаточно, чтобы я решила: да, игра стоит свеч. Не знаю, что именно заставило меня сегодня так потрудиться над внешностью. Наверное, День независимости, ведь это такое важное событие.

– Миз Айпэрис, как мы все и предполагали, намного опередила остальных, – говорит Анден сенатору и улыбается мне.

Его веселость, конечно, показная. Я достаточно долго работаю в помощниках Андена, чтобы понять, когда он напряжен; сегодня каждое его движение нервическое. Я тоже нервничаю. Возможно, и месяца не пройдет, как над городами Республики поднимутся флаги Колоний.

– Преподаватели говорят, что еще не видели ученика, который так быстро усваивал бы политические тексты.

– Благодарю вас, Президент, – машинально отвечаю я на комплимент.

Сенаторы посмеиваются одобрительно, но под их масками радушия я вижу негодование в мой адрес – девчонки, которая по назначению Президента в один прекрасный день может стать главой сената. Мариана удостаивает меня дипломатичного, но строгого кивка, а Сержу явно не нравится особое отношение ко мне. Я игнорирую злобные взгляды старших коллег. Они беспокоили меня прежде, теперь я просто устала от них.

– Да-да. – Сенатор от Калифорнии Танака поправляет воротник своего мундира и переглядывается с женой. – Замечательная новость, Президент. Но, несомненно, преподаватели знают, что опыт сенаторской работы не укладывается ни в какие книги, его приобретают годами службы в палате сената. Как, например, наш дорогой сенатор Кармайкл.

Он замолкает и любезно кивает Сержу, который надувается, как индюк. Анден лишь отмахивается от его соображения.

– Конечно, сенатор, – говорит он. – Со временем все придет.

Мариана рядом со мной вздыхает, указывает подбородком на Сержа.

– Если долго смотреть на его голову, кажется, она вот-вот выпустит крылья и взлетит, – бормочет она.

Я улыбаюсь ее словам.

Они меняют тему с моих успехов на обсуждение, как лучше теперь, когда отменены Испытания, отбирать учеников в средней школе. Разговор о политике действует мне на нервы. Я оглядываю толпу в поисках Дэя (безрезультатно), затем наконец прикасаюсь пальцами к руке Андена, подаюсь к нему и шепотом говорю:

– Прошу меня извинить, я скоро вернусь.

Он кивает. Я смешиваюсь с толпой, но чувствую на себе его взгляд.

Несколько минут я хожу по залу, приветствуя сенаторов и их семьи. Где Дэй? Выхватываю на ходу обрывки разговоров, обращаю внимание на скопления людей. Дэй – знаменитость. Если он здесь, наверняка на него обращают внимание. Я уже собираюсь направиться в другую половину зала, когда меня останавливают громкоговорители. Присяга. Я вздыхаю и поворачиваюсь к возвышению, где Анден уже занял свое место.

– Я приношу клятву верности флагу Американской Республики…

Дэй. Вот он.

Он стоит футах в пятидесяти спиной ко мне, и я вижу лишь малую часть его лица; распущенные густые волосы лежат абсолютно прямыми прядями, под руку его держит девица в сверкающем золотом платье. Я приглядываюсь и тут замечаю, что его губы совершенно неподвижны. Он стоит молча на протяжении всей присяги. Тут в зале гремят аплодисменты, и Анден приступает к заготовленной речи, и я переключаю внимание на него. Краем глаза я замечаю, как Дэй поворачивается и бросает взгляд через плечо. Мои руки начинают дрожать, когда я на миг вижу его лицо, – неужели я и в самом деле забыла, как он красив, как в его глазах мечется что-то дикое и неприрученное – свободное даже среди такого порядка и элегантности?

Когда речь заканчивается, я иду прямо к Дэю. На нем идеально пошитый черный костюм с кителем. Неужели он похудел? Кажется, со времени нашей последней встречи потерял не меньше десяти фунтов. Он болел в последнее время. Я подхожу ближе, и Дэй, увидев меня, прерывает разговор со своей спутницей. Глаза его раскрываются чуть шире. Я чувствую, как загораются щеки, но гоню ударивший в лицо жар. Это наша первая встреча за много месяцев, и я не хочу выглядеть глупо.

Останавливаюсь в нескольких футах, перевожу глаза на его спутницу, узнаю в девушке Фалин, восемнадцатилетнюю дочку сенатора Федельмы.

Мы с Фалин обмениваемся кивками.

– Привет, Джун. Вы сегодня великолепны, – усмехается она.

Я искренне улыбаюсь ее словам – какое облегчение после фальшивых улыбок, которые приходилось раздавать принцепс-электам.

– И вы, – отвечаю я.

Фалин немедля избавляет всех нас от неловкости – видя слабый румянец на моих щеках, она отвешивает нам поклон и исчезает в толпе, а мы с Дэем остаемся наедине среди моря людей.

Несколько секунд мы только смотрим друг на друга. Я нарушаю молчание, прежде чем оно успевает слишком затянуться:

– Привет. Рада тебя видеть.

Я рассматриваю его лицо, освежая в памяти каждую мельчайшую черточку.

Дэй улыбается в ответ и наклоняет голову, ни на мгновение не сводя с меня глаз. От его взгляда в груди разгорается пожар.

– Спасибо за приглашение.

Услышав снова этот голос… я набираю полные легкие воздуха и напоминаю себе, зачем пригласила его. Дэй вглядывается в мое лицо, рассматривает мое платье – он, кажется, готов высказаться на сей счет, но вдруг передумывает и обводит рукой приглашенных:

– Миленькая компания тут собралась.

– Ну, на вид все гораздо благообразнее, чем на самом деле, – отвечаю я, понизив голос, чтобы не слышали другие. – Думаю, некоторых сенаторов едва не разрывает от необходимости говорить с людьми, которых они ненавидят.

Мое ироничное замечание отражается на губах Дэя едва заметной улыбкой облегчения:

– Значит, я, к моей радости, тут не единственный несчастный.

Анден уже покинул трибуну, и слова Дэя напоминают: вскоре я поведу его на банкет. Это отрезвляет меня.

– Нам пора, – говорю я, жестом приглашая его следовать за мной. – Банкет будет для очень узкого круга. Ты, я, другие принцепс-электы, Президент.

– Так что происходит? – спрашивает Дэй, шагая рядом.

Его локоть касается моего, отчего мурашки бегут по коже. Я с трудом перевожу дыхание. Сосредоточься, Джун.

– Во время нашего последнего разговора ты избегала всякой конкретики. Надеюсь, я толкусь среди этого снобистского сброда ради чего-то действительно важного.

Не могу скрыть улыбки, слыша отзыв Дэя о сенаторах.

– Ты все узнаешь на месте. И сведи свои оскорбления к минимуму.

Я отворачиваюсь от него и смотрю в сторону небольшого коридора. Мы направляемся в Яшмовую палату, куда ведет скромный проход, ответвляющийся от главного зала.

– И то, что я узнаю, мне не понравится? – шепчет Дэй мне в ухо.

Меня охватывает чувство вины.

– Наверное, не понравится.

В банкетном зале мы садимся за небольшой прямоугольный стол вишневого дерева с семью стульями, и вскоре появляются Серж и Мариана. Они устраиваются по обе стороны от места, предназначенного для Андена. Как и просил Анден, я остаюсь рядом с Дэем. Два официанта обходят стол, расставляя изящные тарелки с салатом из арбуза и свинины. Серж и Мариана ведут между собой светскую беседу, а мы с Дэем как воды в рот набрали. Время от времени я украдкой кидаю на него взгляд. Насупившись, он изучает ряды вилок, ложек и ножей перед собой – пытается понять, в какой очередности ими пользоваться. Ах, Дэй. Не знаю почему, когда смотрю на тебя, в желудке мучительно посасывает. Или почему мое сердце тянется к тебе. Я забыла, как в твоих длинных ресницах путается свет.

– Что это? – шепотом спрашивает он, беря один из приборов.

– Нож для масла.

Дэй хмурится, проводит пальцем по тупой закругленной кромке.

– Это не нож, – едва слышно произносит он.

Серж, сидящий рядом, тоже замечает его неуверенность.

– Я вижу, вы не приучены к ножам и вилкам. Где вас воспитывали? – холодно спрашивает он.

Дэй напрягается, но с ответом не медлит. Он хватает острый нож покрупнее, намеренно нарушая сервировку, и картинно им поигрывает. Серж и Мариана разом отодвигаются от стола.

– Там, где меня воспитывали, больше заботятся о практичности, – отвечает он. – Таким вот ножом можно и еду накромсать, и масло намазать, и горло перерезать.

Дэй, конечно, никому горла не перерезал, но Серж этого не знает. Он презрительно фыркает, но я вижу, что кровь отхлынула от его лица. Мне приходится разыграть приступ кашля, чтобы не рассмеяться при виде напускной серьезности на лице Дэя. Тех, кто его не знает, такие слова и правда могут испугать.

А еще я обращаю внимание на то, чего не заметила раньше, – Дэй побледнел. Стал гораздо бледнее, чем прежде. Веселость разом слетает с меня. Не серьезнее ли его болезнь, чем я думала?

Минуту спустя появляется Анден, и все мы привычно встаем. Он жестом просит всех сесть. Его сопровождают четверо военных, один из которых закрывает за ним дверь, отрезая нас от внешнего мира.

– Дэй, – произносит Президент, почтительно кивая.

Дэю такое внимание не доставляет удовольствия, но он заставляет себя ответить на приветствие.

– Рад снова вас видеть, пусть и не при лучших обстоятельствах, – говорит Анден.

– Далеко не лучших, – отвечает Дэй.

Я неловко ерзаю на стуле, пытаясь представить себе более неудачный сценарий, чем предвещает этот званый банкет.

Анден не реагирует на хлесткое замечание.

– Позвольте мне ввести вас в курс нынешней ситуации. – Он кладет вилку. – Мирный договор, над которым мы работали вместе с Колониями, теперь положен на полку. Прифронтовые южные города Колоний поразил губительный вирус.

Дэй складывает руки на груди и подозрительно всех оглядывает, но Анден продолжает:

– По их мнению, вирус запустили мы. Пока мы не предоставим сыворотку, Колонии отказываются вести дальнейшие переговоры.

Серж откашливается, собираясь что-то сказать, но Анден жестом призывает его к молчанию, а затем сообщает подробности: сначала Колонии прислали письмо, требуя информации о вирусе, который сеет смерть в их войсках. Они спешно вывели с линии фронта заболевших, после чего объявили ультиматум фронтовым генералам: последствия будут катастрофическими, если им немедленно не передадут лекарство.

Дэй слушает молча, с бесстрастным лицом. Одной рукой он сжимает край стола так, что даже костяшки пальцев у него белеют. Я спрашиваю себя, догадался ли он, к чему клонит Анден и какое отношение все это имеет к нему. Так или иначе, он просто ждет, когда Президент договорит.

Серж откидывается на спинку стула и хмурит лоб.

– Если Колонии так относятся к нашим мирным инициативам, – презрительно фыркает он, – пусть. Мы долго воевали, можем и еще повоевать.

– Нет, не можем, – возражает Мариана. – ООН возмутится, узнав, что наш мирный договор идет коту под хвост. Если вы искренне верите, будто мы в силах повоевать еще, то вы ошибаетесь.

– У Колоний есть свидетельства? Или их обвинения бездоказательны?

– Именно так. Если они думают, будто мы…

И тут неожиданно берет слово Дэй, взгляд его обращен на Андена.

– Давайте не будем тянуть резину. Скажите, зачем вам понадобился я.

Говорит он негромко, но его зловещий тон заставляет всех остальных замолчать. Анден отвечает ему не менее мрачным взглядом. Он делает глубокий вдох.

– Дэй, я полагаю, случившееся – следствие экспериментов моего отца с биооружием. Созданный им вирус образовался в крови вашего брата.

– И? – прищуривается Дэй.

У Андена, кажется, нет никакого желания продолжать разговор.

– Есть масса причин, по которым я не пригласил на банкет всех сенаторов. – Он подается вперед, понижает голос, смиренно смотрит на Дэя. – Я пока не хочу никого выслушивать. Я хочу выслушать вас. Вы, Дэй, сердце народа, вы всегда им были. Вы отдали все, чтобы защитить людей.

Я чувствую, как рядом напрягается тело Дэя.

– Я боюсь за наших граждан. Что с ними станет, если мы вдруг предадим их врагу как раз в тот момент, когда страна начинает приходить в себя? – Он понижает голос: – Мне придется принять непростые решения.

– Какие решения? – вскидывает бровь Дэй.

– Колониям отчаянно нужна сыворотка. Чтобы добыть ее, они готовы уничтожить нас, уничтожить все, что вам и мне дорого. Единственный шанс получить сыворотку – это поместить Идена во временное…

Дэй отталкивает стул и встает.

– Нет, – говорит он ровным ледяным тоном.

Я прекрасно помню наш с Дэем давний жаркий спор, а потому слышу скрытую ярость за его спокойствием. Не сказав больше ни слова, он разворачивается и идет прочь.

Серж выбирается из-за стола явно для того, чтобы отчитать Дэя за грубость, но Анден предостерегающе смотрит на него и жестом приказывает сесть, потом поворачивается ко мне и просит взглядом: «Поговорите с ним. Пожалуйста».

Я смотрю вслед Дэю. У него есть все основания отказаться, все основания ненавидеть нас за эту просьбу. Но все же я поднимаюсь со стула и бросаюсь за ним:

– Дэй, постой…

Эти слова – мучительное напоминание о нашем прощании, когда мы в последний раз были наедине в моей комнате.

Мы выходим в маленький коридор, ведущий в главный зал. Дэй не оборачивается, но, кажется, замедляет шаг, позволяя мне поравняться с ним. Я догоняю его, перевожу дыхание:

– Слушай, я знаю…

Дэй прижимает палец к губам, я замолкаю, он берет меня за руку. Сквозь ткань перчатки я чувствую его тепло. Ощущать его пальцы на моих после стольких месяцев разлуки – настоящее потрясение, я даже не могу вспомнить конца предложения, которое собиралась произнести. Все в Дэе: его прикосновение, его близость – так мне необходимы.

– Поговорим наедине, – шепчет он.

Мы направляемся к одной из дверей в коридоре, закрываем ее за собой, щелкаем замком. Я внимательно осматриваю комнату (приватная столовая, свет погашен, один круглый стол и двенадцать стульев – все под белыми покрывалами, – в дальней стене единственное большое арочное окно, сквозь которое внутрь проникают лунные лучи). Волосы Дэя преображаются в серебряный водопад. Он поворачивается ко мне.

То ли мое воображение разыгралось, то ли краткое соприкосновение наших рук привело его в такое же волнение, что и меня. Внезапно я ощущаю, как тесно мне платье, как прохладен воздух на обнаженных плечах и ключицах, как тяжелы парча и драгоценные камни. Глаза Дэя останавливаются на рубиновом кулоне на впадинке моей шеи. Его прощальный подарок. В полутьме я вижу, как чуть розовеют его щеки.

– Так вот зачем я здесь? – говорит он.

Несмотря на ожесточение в голосе, его прямота подобна приятному свежему ветерку после долгих месяцев осторожных политических разговоров. Я хочу надышаться его словами.

– Колонии отказываются принять любые другие условия, – отвечаю я. – Они убеждены, что у нас есть сыворотка против вируса, и, возможно, Иден – единственный человек, чей организм умеет сопротивляться болезни. Республика уже тестирует других… подвергшихся эксперименту… ищет тех, чей организм выработал такую же способность.

Дэй ежится, потом складывает руки на груди и мрачно смотрит на меня.

– Уже тестирует, – бормочет он, глядя на залитые лунным светом окна. – Извини, но эта идея не вызывает у меня энтузиазма.

На секунду я закрываю глаза.

– У нас мало времени, – признаю я. – Каждый очередной день без сыворотки озлобляет Колонии.

– А что будет, если мы ничего им не дадим?

– Ты знаешь, что будет. Война.

В глазах Дэя появляется огонек страха, но все же он пожимает плечами:

– Республика и Колонии вечно воюют друг с другом. Чем новая война будет отличаться от старой?

– На этот раз они победят, – шепчу я. – У них появился сильный союзник. Колонии понимают, что мы уязвимы во время переходного периода, когда власть нового Президента еще не упрочилась. Если не передадим им сыворотку, у нас нет ни малейшего шанса. Помнишь, что мы видели в Колониях?

Дэй молчит лишь мгновение. По его лицу я вижу, какая кипит в нем борьба. Наконец он вздыхает и в ярости сжимает губы.

– Ты думаешь, я позволю Республике снова забрать Идена? Если Президент так считает, значит я совершил большую ошибку, поддержав его. Я встал на его сторону не для того, чтобы он снова запер Идена в лаборатории.

– Извини. Он не должен был просить тебя об этом.

Бесполезно объяснять, что Андену тоже претит сложившаяся ситуация.

– Он просил тебя поговорить со мной? Но ты ведь возражала? Уж ты-то понимаешь, как все это выглядит. – В его голосе слышится все больше раздражения. – Ты знала, каков будет мой ответ. Почему же все равно просила меня приехать?

Я заглядываю в его глаза и говорю первые слова, какие приходят мне в голову:

– Потому что хотела тебя увидеть. Разве не по той же причине согласился приехать ты?

Мое признание заставляет его на секунду задуматься. Потом он разворачивается, запускает обе руки в волосы и вздыхает:

– Тогда я хочу знать твое мнение. Скажи правду. О чем бы ты меня попросила, если бы на тебя абсолютно никто в этой стране не давил?

Я завожу выбившуюся прядь волос за ухо. Успокойся, Джун.

– Я бы…

Что сказать? Логически я согласна с оценкой, которую дал ситуации Анден. Если Колонии сделают то, чем угрожают, – если атакуют нас, используя всю мощь супердержавы-союзника, – мы потеряем множество невинных жизней, не решившись рискнуть одной. Более простого выбора просто не существует. И потом, мы обеспечим Идену максимальную безопасность, лучших докторов и физический комфорт. Дэй сможет присутствовать при всех процедурах, видеть, что происходит. Но как просить о таком человека, который потерял почти всю семью? Который знает, что над его братом ставили эксперименты? Человека, над которым тоже ставили эксперименты? Этого Анден не понимает так, как понимаю я, и хотя он изучил досье Дэя, самого Дэя он не знает, он не проделал с ним путь, какой проделала я, не видел его страданий. Вопрос слишком сложный, чтобы дать однозначный ответ, основываясь на одной только логике.

И самое главное: Анден не может гарантировать Дэю безопасность его брата. Все процедуры сопряжены с риском, и я абсолютно уверена: никакая сила в мире не заставит Дэя пойти на него.

Дэй наверняка видит на моем лице отчаяние, потому что смягчается и делает шаг ко мне. Я ощущаю его жар, тепло его близости, от которого перехватывает дыхание.

– Я приехал из-за тебя, – говорит он тихо. – Ничто не убедило бы меня лететь – только твое желание увидеться. Я не смог отвергнуть твою просьбу. Мне сказали, ты лично…

Он сглатывает слюну. Я узнаю борьбу эмоций на его лице, и тоскливое чувство поселяется внутри. Его разрывает между желанием вернуть наши прежние отношения и болью осознания того, что он питает страсть к девушке, которая погубила его семью.

– Я так рад тебя видеть, Джун.

С последней фразой он будто сбрасывает с плеч тяжкий груз. Не знаю, слышит ли он, как бешено стучит мое сердце, но голос мой звучит ровно и спокойно:

– Ты здоров? Я смотрю, ты бледный.

Его взгляд тяжелеет, и близость, возникшая на краткий миг, исчезает – Дэй отходит от меня и принимается теребить перчатку. Он никогда не любил перчатки.

– В последние две недели у меня был сильный грипп, – отвечает он, сверкнув мимолетной улыбкой. – Но мне уже лучше.

Его взгляд отведен в сторону, пальцы почесывают мочку уха, руки напряжены, улыбка и слова чуть рассогласованы во времени. Я наклоняю голову и хмурюсь.

– Ты никогда не умел лгать, Дэй, – говорю я. – Почему бы просто не рассказать, что у тебя на уме?

– Да что тут рассказывать, – автоматически отвечает он, на сей раз опуская глаза в пол и засовывая руки в карманы. – Если у меня нездоровый вид, то причиной тому беспокойство за Идена. Ему уже год как лечат глаза, но он по-прежнему плохо видит. Доктора говорят, ему нужны какие-то особые контактные линзы, но и тогда со зрением будет неважно.

Я знаю: истинная причина изможденного вида Дэя в другом, но он понимает, что, затронув тему выздоровления Идена, пресекает дальнейшие вопросы. Что ж, если не хочет говорить, давить на него я не буду. Я откашливаюсь:

– Ужасно. Больно об этом слышать. А в остальном он как? Ничего?

Дэй кивает. Мы снова погружаемся в молчание, подсвеченное луной. Не могу не вспомнить: в прошлый раз, когда мы были наедине, он взял мое лицо в руки и увидел слезы на моих щеках. Я помню, как он прошептал «Мне жаль», касаясь губами моих губ. Теперь нас разделяют три фута. Мы смотрим друг на друга, и я в полной мере ощущаю расстояние, которое появляется между людьми, когда они долго не видятся, – электрический разряд при встрече и последующая неловкость, какая возникает при общении двух посторонних людей.

Дэй подается ко мне, словно что-то притягивает его. При виде трагической мольбы на его лице, я чувствую, как завязываются узлом внутренности.

«Пожалуйста, ни слова больше, – молят его глаза. – Пожалуйста, не проси отдать моего брата. Я готов сделать для тебя что угодно, только не это».

– Джун, я… – шепчет он.

Вся боль, которую он держит внутри, грозит прорваться наружу дрожью в голосе. Так и не закончив предложения, он вздыхает и наклоняет голову.

– Я не могу согласиться на условия твоего Президента, – угрюмо говорит он. – Я не отдам брата Республике в качестве подопытного. Передай ему, я готов сотрудничать – искать другое решение. Я понимаю, насколько все серьезно, и не хочу поражения Республики. Буду рад помочь найти выход из ситуации. Но без малейшего участия Идена.

На этом наш разговор заканчивается. Дэй кивает мне на прощанье, медлит еще несколько секунд, потом идет к двери. Вдруг я чувствую, как силы уходят, и прислоняюсь к стене. Когда его нет рядом, энергия покидает меня, цвета теряют яркость, серебро лунного света мутнеет. Я в последний раз отмечаю его бледность, изучаю краем глаза его лицо. Он избегает встречаться со мной взглядом. Что-то не так, но он не хочет делиться со мной.

Что я упустила?

Дэй открывает дверь. Поворачивается на пороге, и я вижу, как ожесточаются его черты.

– А если Республика все же попытается отобрать у меня Идена, я быстро настрою народ против Андена – он и глазом не успеет моргнуть, как вспыхнет революция.

С этими словами Дэй выходит из комнаты.

Дэй

Вообще-то, можно было уже привыкнуть к ночным кошмарам.

На сей раз мы с Иденом в госпитале в Сан-Франциско. Доктор подбирает Идену новые очки. По меньшей мере раз в неделю мы приходим в больницу, чтобы проверить зрение Идена, которое медленно улучшается под воздействием лекарств. Сейчас я впервые вижу на лице врача довольную улыбку, обращенную к моему брату. Вероятно, это хороший знак.

Иден поворачивается ко мне, улыбается и надувает грудь, всеми силами демонстрируя радость. Я не могу сдержать смех.

– Как я тебе? – спрашивает он, показывая на свою грудь колесом.

Глаза по-прежнему странного бледно-фиолетового цвета, и Иден не может сфокусироваться на мне, но я отмечаю, что он распознает стены вокруг и свет, проникающий из окон. Сердце мое радостно бьется. Улучшение.

– Ты похож на одиннадцатилетнюю сову.

С этими словами я подхожу и ерошу ему волосы. Он хихикает и отводит мою руку.

Мы сидим в кабинете вместе, ждем, когда доктор закончит возиться с бумажками. Я смотрю, как Иден складывает листы бумаги в какую-то невиданную конструкцию. Ему приходится низко склоняться над листами, иначе он ничего не видит. Его больные глаза от сосредоточенности скошены к носу, пальцы действуют проворно и уверенно. Мой братишка вечно что-то мастерит.

– Что тут у тебя? – спрашиваю я спустя какое-то время.

Он настолько сосредоточен, даже отвечает не сразу. Наконец, прикрепив к конструкции последний треугольник, он поднимает свое творение и улыбается мне во весь рот.

– Ну-ка. – Он показывает на нечто, похожее на бумажную ленточку, торчащую из бумажного шарика. – Потяни.

Я тяну. К моему удивлению, все сооружение преображается в изящную трехмерную розу. Я улыбаюсь ему во сне:

– Здорово!

Иден забирает у меня свое творение.

И тут в госпитале звучит сигнал тревоги. Иден роняет бумажный цветок и вскакивает на ноги. Его слепые глаза широко распахнуты от ужаса. Я смотрю на окна коридора, перед ними собрались доктора и медсестры. Из-за горизонта появляется ряд воздухолетов Колоний, он неуклонно приближается к Сан-Франциско, к нам. В городе под воздухолетами пылают десятки пожаров.

Сирена оглушает меня. Я хватаю Идена за руку, и мы бежим из комнаты.

– Нужно выбраться отсюда! – кричу я.

Он спотыкается, потому что не видит, куда мы бежим, и я сажаю его себе на спину. Люди вокруг тоже бегут.

Мы достигаем лестницы, и тут дорогу перегораживают республиканские солдаты. Один из них сдергивает Идена у меня с закорок. Иден кричит, молотит ногами тех, кого не видит. Я пытаюсь высвободиться из хватки военных, но те держат крепко, такое чувство, будто меня погрузили в тягучую топь.

«Он нужен нам, – шепчет в ухо чей-то незнакомый голос. – Он может спасти всех нас».

Я громко кричу, но меня никто не слышит. Воздухолеты Колоний обстреливают больницу. Вокруг нас бьется стекло. Я ощущаю жар пламени. На полу лежит бумажный цветок Идена, его края уже схвачены огнем. Я больше не вижу брата.

Его нет. Он мертв.

Пульсирующая головная боль вырывает меня из сна. Солдаты исчезают, сирена смолкает, белый хаос госпиталя сменяется темно-синей тишиной нашей спальни. Я пытаюсь глубоко вдохнуть, оглядываю комнату в поисках Идена, но болезнь вонзает в затылок ледяную иглу, и я подпрыгиваю от боли. Теперь я вспоминаю, где нахожусь – в нашей временной квартире в Денвере, сейчас утро после встречи с Джун. На прикроватной тумбочке стоит коробка узла связи, все еще настроенная на волну, которой, как я думал, пользуются Патриоты.

– Дэниел?

На соседней кровати просыпается Иден. Я облегченно вздыхаю: всего лишь ночной кошмар. Как всегда.

– Ты не заболел?

Мне требуется несколько секунд, чтобы понять: рассвет еще не наступил – спальня погружена в темноту, и я вижу только силуэт брата на сине-черном фоне ночи. Еще один приступ боли пронзает голову.

– Принеси мне лекарство, – говорю я Идену.

– Позвать Люси?

– Нет, не буди ее.

Люси и так уже две ночи из-за меня не спала.

– Лекарство!

От боли я становлюсь грубее обычного, но Иден выскакивает из постели, прежде чем я успеваю извиниться. Он тут же принимается шарить в поисках пузырька с зелеными таблетками – он стоит на тумбочке между нашими кроватями. Находит его и протягивает на мой голос.

– Спасибо.

Я беру пузырек, высыпаю трясущимися руками на ладонь три таблетки и пытаюсь их проглотить. В горле слишком сухо. Я с трудом поднимаюсь с кровати и плетусь к кухне. За спиной снова раздается голос Идена:

– Ты уверен, что не заболел?

Но из-за боли я его едва слышу. И почти ничего не вижу.

Дохожу до раковины, набираю воду в ладонь и запиваю таблетки. Потом в темноте соскальзываю на пол, прислоняюсь головой к стенке холодильника.

«Все в порядке», – утешаю я себя.

За прошедший год головные боли усилились, но доктора заверили меня, что приступы будут длиться не больше получаса. Они, конечно, добавили: если приступ будет совершенно невыносим, немедленно вызывайте «скорую». И потому каждый раз, когда начинается приступ, я спрашиваю себя – обычный он или настал последний день моей жизни?

Несколько минут спустя Иден приходит в кухню с включенным ходомером – прибор пикает, когда Иден приближается к стене.

– Может, попросить Люси вызвать доктора? – шепчет он.

Не знаю почему, но при виде Идена, ощупью пробирающегося в кухню, меня внезапно распирает беззвучный смех.

– Братишка, ты только посмотри на нас. – Смех переходит в кашель. – Инвалидная команда.

Иден находит меня и осторожно кладет руку на мою голову, садится рядом, скрестив ноги, и иронически усмехается:

– Слушай, у тебя металлическая нога и полмозга, а у меня четыре чувства восприятия вместо пяти – вдвоем мы один почти нормальный человек.

Я смеюсь пуще прежнего, отчего боль в голове становится гораздо сильнее.

– Где ты успел набраться сарказма, мальчик? – Я дружески подталкиваю его.

Следующий час мы сидим, ссутулившись, в молчании, а приступ не проходит. Я уже корчусь от боли. Пот пропитывает рубашку, по лицу струятся слезы. Иден все время держит мою руку в своих ручонках.

– Постарайся не думать об этом, – говорит он вполголоса, щурясь на меня своими бледно-фиолетовыми глазами.

Он сдвигает очки в черной проволочной оправе на кончик носа. Осколки ночного кошмара возвращаются, я вспоминаю, как его руку выдергивают из моей. Его крики. Я сильно сжимаю его пальцы – он даже морщится.

– Не забывай дышать. Доктор всегда говорит: глубокое дыхание помогает. Вдох, выдох.

Я закрываю глаза и пытаюсь следовать советам брата, но в голове колотит молот, и я едва слышу Идена. Боль невыносима, она поглощает меня целиком, раскаленный нож раз за разом вонзается в затылок. Вдох, выдох. Вот что я чувствую – сначала тупую, вызывающую оцепенение боль, затем на мгновение она становится абсолютно нестерпима, словно мне прокалывают голову, отчего все тело немеет. Длится это секунды три, затем наступает краткий миг облегчения. А потом все повторяется сначала.

– Сколько это уже продолжается? – натужно выдыхаю я.

Тускло-синий свет сочится из окон.

Иден вытаскивает крохотный квадратный компьютер и нажимает единственную кнопку.

– Время? – спрашивает он.

Прибор незамедлительно отвечает: «Ноль пять тридцать». Иден убирает комп, на его лице появляется озабоченность.

– Прошел почти час. У тебя раньше случались такие долгие приступы?

Я умираю. Я действительно умираю. Вот в такие минуты я и радуюсь, что мы почти не встречаемся с Джун. Мысль о том, что она увидит меня, потного и грязного, на кухонном полу, увидит, как я, словно последний слабак, сжимаю руку младшего брата, цепляясь за нее, как за саму жизнь… А она бесподобна в своем алом платье и драгоценных камнях… По правде сказать, мне даже легче оттого, что мама и Джон не могут меня видеть.

Когда я издаю стон от очередного мучительного укола, Иден снова вытаскивает комп и нажимает кнопку.

– Все. Я вызываю врача. – Когда комп пикает, подсказывая Идену, что ждет его команды, Иден говорит: – Дэю нужна «скорая помощь».

Потом, прежде чем я успеваю возразить, он громко зовет Люси.

Проходит несколько секунд, и я слышу ее шаги. Она не включает свет – знает: от этого мне станет только хуже. Я вижу ее крупную фигуру в полутьме, слышу ее восклицание:

– Дэй, давно вы здесь?

Она подбегает и прижимает пухлую ладонь к моей щеке. Потом смотрит на Идена, берет его за подбородок.

– Ты вызвал «скорую»?

Иден кивает. Люси снова трогает мое лицо, потом неодобрительно и обеспокоенно цокает языком и уходит за влажным полотенцем.

Меньше всего хочется мне оказаться в республиканском госпитале, но Иден уже вызвал врача, а умирать я не готов. Зрение мутится, и я понимаю, что причина тому – слезы, остановить их я не в состоянии. Я провожу рукой по лицу и слабо улыбаюсь Идену:

– Черт, из меня течет, как из прохудившегося ведра.

Иден пытается улыбнуться в ответ.

– Да, случались у тебя деньки и получше, – отвечает он.

– Слушай, братишка, помнишь, Джон поручил тебе полить цветочки у нас во дворе?

Иден хмурится на секунду, вспоминая, а потом улыбка освещает его лицо.

– Ух, тогда я хорошо поработал!

– Ты тогда построил перед дверью такую маленькую катапульту. – Я закрываю глаза и погружаюсь в воспоминания, на время отвлекаясь от боли. – Да-да, я ее помню. А потом ты принялся обстреливать несчастные цветочки шариками с водой. На них осталось хоть по лепестку после твоей артиллерийской операции? Джон был зол как тысяча чертей!

Даже еще злее, ведь Идену тогда было всего четыре, а как наказать такого маленького большеглазого брата?

Иден хихикает. Я морщусь – очередной гвоздь вдалбливается мне в затылок.

– Помнишь, что о нас говорила мама? – спрашивает он.

Понимаю: он пытается занять меня чем-нибудь.

Я натужно улыбаюсь:

– Мама говорила: иметь троих сыновей – все равно что держать дома прирученный смерч, который еще и дерзит.

Мы смеемся несколько секунд, пока я снова не зажмуриваю глаза.

Люси возвращается с полотенцем. Она прижимает его к моему лбу, и я облегченно вздыхаю, ощущая кожей прохладу. Она проверяет мой пульс, меряет температуру.

Иден, пока Люси занимается мной, подползает поближе, его глаза устремляются в точку чуть правее моей головы.

– Дэниел, ты только не сдавайся, – просит он.

Люси кидает на него хмурый взгляд:

– Иден, давай-ка побольше оптимизма.

В горле у меня образуется комок, дыхание учащается. Джон мертв. Мама мертва. Папа мертв. Я смотрю на Идена с тяжелым чувством. Прежде я надеялся, что, поскольку он младший, ему удастся научиться на наших с Джоном ошибках и добиться успехов, может быть, поступить в колледж или зарабатывать хорошие деньги механиком. Я надеялся, мы сможем помогать ему в трудные времена. Что будет с ним, если умру и я? Как он один сможет противостоять Республике?

– Иден, – шепчу я, подтягивая брата к себе.

Он раскрывает глаза шире, слыша мой взволнованный голос.

– Слушай меня внимательно. Если кто-нибудь от Республики когда-либо попросит тебя пойти с ним, если меня не будет дома, если меня положат в больницу и кто-то постучит в дверь, не ходи. Ты меня понял? Свяжись со мной, позови Люси. А вы… – Я задумываюсь на секунду. – Обратитесь за помощью к Джун Айпэрис.

– Твоему принцепс-электу?

– Она не моя… – Я морщусь от очередного приступа. – Сделайте это. Свяжитесь с ней. Скажите, чтобы она их остановила.

– Не понимаю…

– Обещай мне не уходить с ними, сопротивляйся всеми средствами. Ясно?

Боль обрывает меня на полуслове, я падаю на пол, сворачиваюсь в плотный шар. Я кричу – моя голова чуть не раскалывается на две части. Я даже прикасаюсь дрожащей рукой к затылку, чтобы убедиться, что мозг не вытекает наружу. Где-то надо мной плачет Иден. Люси еще раз вызывает доктора, теперь уже срочно.

– Поспешите! – кричит она. – Быстрее!

Когда появляются врачи, я то теряю сознание, то возвращаюсь к жизни. Сквозь облако тумана и мглы я чувствую, как меня поднимают с кухонного пола и переносят в машину «скорой», замаскированную под обычный полицейский джип. Кажется, идет снег. На лицо падает несколько снежинок, и холодные иголочки на щеках потрясают меня. Я зову Идена и Люси – они откуда-то отвечают, но я их не вижу.

Мы в машине, она трогается с места.

Долгое время только цветовые пятна и размытые круги двигаются перед моими глазами, я словно смотрю через толстое кривое стекло. Пытаюсь опознать некоторые из них. Может быть, это люди? Черт побери, очень надеюсь, иначе я, наверное, уже умер или плыву в океане, а вокруг меня – обломки, мусор. Но это лишено смысла, если только доктора не решили бросить меня в Тихий океан и забыть. Где Иден? Вероятно, его забрали. Как в том кошмарном сне. Они увели его в лабораторию.

Я не могу дышать.

Пытаюсь дотянуться руками до горла, но тут раздается чей-то крик, и я чувствую, как мои руки встречают сопротивление, их удерживают. В горло проникает что-то холодное, душит меня.

– Успокойтесь! Все в порядке. Попробуйте сглотнуть.

Я делаю, что велит голос. Глотать труднее, чем я предполагал, но наконец мне удается, ледяная штука двигается по пищеводу в желудок, и я чувствую, как холод пронизывает меня до мозга костей.

– Ну вот, – говорит голос теперь уже не так взволнованно. – Думаю, это поможет справиться с головными болями в будущем.

Видимо, он говорит уже не со мной, а секунду спустя раздается другой голос:

– Кажется, немного действует, доктор.

Потом я, вероятно, теряю сознание – снова придя в себя, вижу на потолке незнакомый рисунок; в комнату проникает предвечерний свет. Я моргаю и осматриваюсь. Невыносимая головная боль прошла, по крайней мере, теперь я ничего не чувствую. Зрение достаточно четкое, чтобы разобрать: я в больничной палате, на стене вездесущий портрет Андена, на другой – телевизионный экран, идут новости. Я со стоном закрываю глаза и вздыхаю. Дурацкие больницы. Как я от них устал.

«Пациент пришел в себя».

Я поворачиваю голову и вижу монитор, повторяющий эту фразу. Секунду спустя слышу из громкоговорителя человеческий голос:

– Мистер Уинг?

– Да, – отвечаю я.

– Отлично. Сейчас к вам придет ваш брат.

Тут же дверь распахивается, и вбегает Иден в сопровождении двух рассерженных медсестер.

– Дэниел! Наконец-то ты пришел в себя! Долго же длился приступ.

Слепота подводит его – он ударяется об угол шкафчика, а я не успеваю предупредить его. Медсестра подхватывает его на руки, спасая от падения.

– Осторожнее, малыш, – громко говорю я.

Мой голос звучит устало, хотя я в ясном сознании и не чувствую боли.

– Давно я тут валяюсь? Где…

Я замолкаю, смешавшись на секунду. Странно. Как зовут нашу экономку? Напрягаю память. Люси.

– …где Люси?

Отвечает он не сразу. Когда медсестры наконец сажают Идена на кровать, он подползает поближе ко мне, обнимает за шею. Потрясенный, я понимаю, что он плачет.

– Эй! – Я глажу его по голове. – Успокойся, все в порядке. Я очнулся.

– Я думал, ты не выживешь, – всхлипывает он; его бледные глаза находят мои. – Я думал, ты умер.

– Ну видишь, не умер же. Вот он я.

Я даю ему выплакаться. Иден лежит, уткнувшись мне в грудь, его слезы заливают очки, остаются мокрыми пятнами на моей больничной одежде. Недавно я стал пользоваться таким приемом: я будто бы прячусь в раковину своего сердца, затем вылезаю из тела, словно меня и нет там, и смотрю на мир глазами другого человека. Иден – не мой брат. Его в реальности даже не существует. В реальности ничего не существует. Все – сплошная иллюзия. Это помогает. Я бесстрастно жду, когда Иден перестанет плакать, а потом возвращаюсь в собственное тело.

Наконец он отирает слезы, садится и устраивается рядом со мной.

– Люси готовит документы. – Голос его все еще подрагивает. – Ты был без сознания десять часов. Пришлось тебя выносить из здания через центральный вход – не было времени сделать это незаметно.

– Кто-нибудь видел?

Иден трет виски, пытаясь вспомнить.

– Может быть. Не знаю. Не помню – у меня было другое на уме. Я все утро ждал, внутрь меня не впускали.

– Ты знаешь… – Я глотаю слюну. – Доктора что-нибудь говорили?

Иден облегченно вздыхает.

– Да нет. По крайней мере, ты теперь пришел в себя. Врачи сказали, у тебя плохая реакция на то лекарство, что тебе прописали. Они дают тебе другое.

От слов Идена мое сердце бьется чаще. Он не знает толком ситуации, думает, будто я потерял сознание не из-за прогрессирующего недуга, а от таблеток. Болезненное, тянущее чувство завязывается в животе. Конечно, Иден смотрит на все оптимистически, конечно, он считает, что ухудшение временное. Я принимал это чертово лекарство два месяца после того, как предыдущие два курса тоже перестали действовать, боли стали чаще, по ночам мучили кошмары, преследовала тошнота. Я уже решил, новые таблетки по меньшей мере приносят какую-то пользу, успешно сужают проблемную зону в моем гиппокампе – заковыристое словечко, которым они называют нижнюю часть мозга. Таблетки явно не дали желаемого эффекта. Что, если все бесполезно?

Я набираю в грудь побольше воздуха и улыбаюсь брату:

– Ну, по крайней мере, теперь ясно, в чем дело. Может быть, на сей раз врачи предложат что-то получше.

– Да.

Иден улыбается – у него добрая, наивная улыбка.

Несколько минут спустя приходит доктор, а Иден возвращается в коридор. Доктор вполголоса говорит мне о «новом варианте», рассказывает, с какими средствами они могут поэкспериментировать на следующем этапе, а еще тихо сообщает, насколько невелики шансы. Как я и опасался, последний приступ – не временная реакция на конкретное лекарство.

– Медикаментозные средства медленно сужают пораженную зону, – заверяет врач, но выражение его лица остается мрачным. – Однако процессы в ней продолжают развиваться, теперь ваш организм отвергает прежние медикаменты, что вынуждает нас искать новые. Проще говоря, мы пытаемся опередить время, Дэй, стремимся уменьшить новообразование, прежде чем процесс станет необратимым.

Я совершенно невозмутим, слова врача звучат словно из-под воды, они не несут никакого смысла, и я не слушаю.

Наконец я прерываю его:

– Слушайте, скажите откровенно – сколько времени у меня остается? Если никакие средства не помогут.

Доктор вытягивает губы, медлит с ответом, потом вздыхает и отрицательно покачивает головой.

– Месяц, – признает он. – Может быть, два. Мы делаем все возможное.

Месяц или два. Что ж, они и раньше ошибались, а значит, месяц-два могут превратиться в четыре-пять. И все же. Я смотрю на дверь – вдруг Иден прижал ухо к дереву в тщетной попытке подслушать разговор. Я снова обращаю взгляд на доктора и проглатываю комок в горле.

– Два месяца, – повторяю я. – А есть у меня хоть какой-то шанс?

– Мы можем попробовать и более рискованные средства, хотя они имеют побочные эффекты и могут стать роковыми в случае отрицательной реакции организма. Операция, если не подготовиться, скорее всего, просто убьет вас.

Доктор складывает руки на груди. Его очки отражают холодный свет флуоресцентных ламп, точно зеркала, и я совершенно не вижу его глаз. Он похож на машину.

– Я бы рекомендовал вам, Дэй, начать приводить в порядок дела.

– Приводить в порядок дела?

– Подготовить брата. Если есть что незаконченное – закончить.

Джун

На следующее утро после чрезвычайного банкета в 08:10 мне звонит Анден.

– Речь о капитане Брайанте, – говорит он. – О его последнем желании. Он хочет увидеться с вами.

Я сижу на краю кровати. Моргаю, прогоняя остатки рваного ночного сна, пытаюсь собраться с силами, чтобы осмыслить слова Андена.

– Завтра мы переводим его в тюрьму в противоположном конце Денвера, чтобы подготовить к последнему дню. И он спросил, нельзя ли ему перед этим увидеть вас.

– И чего он хочет?

– Он хочет сказать нечто, предназначенное только для ваших ушей, – отвечает Анден. – Имейте в виду, Джун, вы вправе отказаться. Мы не обязаны исполнять его последнее желание.

Завтра Томас умрет. Я спрашиваю себя, не испытывает ли Анден чувства вины, приговорив к смерти солдата. При мысли о встрече с Томасом один на один в камере меня охватывает паника, но я беру себя в руки. Может, Томасу есть что рассказать мне о брате? Хочу ли я выслушать его?

– Я встречусь с ним, – соглашаюсь я наконец. – Надеюсь, в последний раз.

Вероятно, Анден уловил какую-то перемену в моем голосе, потому что его тон смягчается:

– Конечно. Я позабочусь о вашем сопровождении.

09:30

Государственная тюрьма Денвера

Тюрьма, в которой содержатся Томас и коммандер Джеймсон, освещена холодными флуоресцентными лампами, стук каблуков эхом отдается от высокого потолка. Меня сопровождают несколько солдат, но, если не считать нас, помещение кажется пустым и зловещим. На стенах через неравные интервалы висят портреты Андена. Я на ходу изучаю камеры, мимо которых мы проходим, фиксирую подробности, занимаю свой ум, чтобы оставаться спокойной и сосредоточенной. (32 × 32 фута, ровные стальные стены, пуленепробиваемое стекло, камеры наблюдения установлены снаружи, а не внутри. Большинство камер пусты, здесь сейчас лишь трое заключенных – сенаторы, которые участвовали в заговоре. Весь этаж отведен для тех, кто замешан в неудавшемся покушении на Андена.)

– Если возникнут малейшие осложнения, вызывайте нас, – говорит один из солдат, вежливо наклоняя голову. – Этот предатель и шелохнуться не успеет, как ляжет лицом в пол.

– Спасибо, – отвечаю я, не сводя глаз с камеры, к которой мы приближаемся.

Я знаю, мне не придется просить о помощи, потому что Томас ни в коем случае не проявит неподчинения Президенту, попытавшись причинить мне вред. Томаса можно обвинить в чем угодно, но бунтарство совсем не в его характере.

Мы доходим до конца коридора, где расположены по соседству две камеры, у каждой стоит по солдату.

Я поворачиваюсь на движение за ближайшей решеткой и едва успеваю рассмотреть помещение, как женщина внутри хватается за стальные прутья. Я подпрыгиваю, проглатываю крик, готовый вырваться из горла, и вижу коммандера Джеймсон.

Она впивается в меня взглядом, от ее улыбки меня бросает в холодный пот. Я помню – так же она улыбалась в ночь убийства Метиаса, когда принимала меня младшим агентом в патрульную службу. Я не испытываю никаких эмоций – ни сострадания, ни даже гнева. Я не робкого десятка, но холодное, безжалостное лицо истинного убийцы брата пугает меня.

– Ой-ой, кажется, сама Айпэрис пришла на нас посмотреть, – говорит она, сверкая глазами.

Солдаты смыкаются вокруг меня. «Не бойся», – говорю я себе. Я расправляю плечи, выпрямляюсь, сжимаю челюсти и заставляю себя смерить Джеймсон бесстрастным взглядом.

– Вы отнимаете мое время, коммандер, – чеканю я. – Я здесь не из-за вас. В следующий раз я на вас посмотрю, когда вы будете стоять перед расстрельным взводом.

Она улыбается в ответ:

– Ах, какая ты смелая, когда у тебя за спиной стоит твой красавчик Президент.

Я прищуриваюсь, а она смеется:

– Коммандер Десото был бы Президентом куда лучше этого мальчишки. Когда Колонии нанесут удар, здесь останется только выжженная земля. Народ пожалеет, что поддержал сопляка.

Она прижимается к решетке, словно хочет быть как можно ближе ко мне. Я с трудом проглатываю ком в горле, но даже сквозь страх в груди закипает ярость. Я не отворачиваюсь. Странно, но меня вдруг приводят в замешательство блестящие тени на веках Джеймсон, нелепо контрастирующие с ее фальшивой улыбкой.

– Ты ходила у меня в любимчиках. Знаешь, почему я так хотела заполучить тебя в свой патруль? Я видела в тебе свое отражение. Мы с тобой похожи – ты и я. По совокупности заслуг я тоже могла бы стать принцепсом.

Руки покрываются мурашками. В голове вспыхивает воспоминание о ночи убийства Метиаса, когда коммандер Джеймсон провела меня туда, где лежало тело брата.

– Жаль, не сложилось, – отрезаю я.

На сей раз в моих словах изрядная доля яда: надеюсь, ее расстреляют без излишних церемоний, как и Рейзора.

Коммандер Джеймсон только смеется в ответ. Ее глаза широко распахиваются.

– Ты там поосторожнее, Айпэрис, – шепчет она. – Как бы тебя не постигла моя участь.

От ее слов мороз по коже, я наконец отрываю от нее взгляд. Солдаты, охраняющие камеру Джеймсон, смотрят перед собой. Я двигаюсь дальше. За спиной все еще слышится ее тихий низкий смех. Сердце колотится в моей груди.

Томаса содержат в прямоугольной камере с такими толстыми стеклянными стенами, что не слышно происходящего внутри. Жду у двери, успокаивая себя после столкновения с коммандером Джеймсон. Мне вдруг приходит в голову, что не нужно было приходить сюда, что стоило отказать Томасу в последней просьбе. Может, так было бы лучше.

И все же, если я сейчас развернусь, придется снова столкнуться с коммандером Джеймсон. А я к этому пока не готова – пусть пройдет немного времени. С этой мыслью я делаю глубокий вдох и шагаю к двери со стальной решеткой. Охранник открывает ее, впускает меня, а потом запирает за мной дверь. Мои шаги эхом разносятся по маленькому пустому помещению.

Томас встает, звякнув цепью. Таким растрепанным я его еще не видела, но знаю, будь руки у него свободны, он бы выгладил помятую форму и расчесал непослушные волосы. Томас щелкает каблуками и, пока я прошу его оставить официоз, не сводит с меня взгляда.

– Рад вас видеть, принцепс-элект, – говорит он.

Мне кажется или на его серьезном лице и в самом деле лежит тень печали?

– Спасибо, что откликнулись на мою последнюю просьбу. Совсем скоро вы избавитесь от меня навсегда.

Я качаю головой, злюсь на себя: неколебимая верность Томаса Республике откликается во мне призрачным сочувствием, несмотря на все его преступления.

– Садитесь, как вам будет удобно, – говорю я ему.

Он подчиняется, не промедлив ни секунды, и мы одновременно опускаемся на холодный пол. Он прислоняется к стене, я усаживаюсь, подогнув под себя ноги. Некоторое время мы молчим, неловкая тишина затягивается.

Я заговариваю первой:

– Вам больше ни к чему проявлять лояльность Республике. Можете оставить это в прошлом.

– Долг солдата – хранить верность Республике до самого конца, а я все еще солдат, – мотает головой Томас. – И останусь солдатом до самой смерти.

Не знаю почему, но мысль о его казни отзывается в моем сердце множеством странных эмоций. Счастье, облегчение, злость, печаль.

– Зачем вы хотели меня видеть? – наконец спрашиваю я.

– Миз Айпэрис, прежде чем наступит завтра… – Голос Томаса на секунду смолкает. – Я хочу во всех подробностях рассказать о последних часах жизни Метиаса, о том, что случилось в тот вечер в госпитале. Я просто чувствую… чувствую, таков мой долг перед вами. Если кто и должен знать, так только вы.

Сердце мое бьется все чаще. Готова ли я пережить те события снова… нужно ли мне выслушивать его сейчас? Метиас мертв, и подробности гибели брата не помогут мне его вернуть. Ловлю себя на том, что отвечаю на взгляд Томаса спокойным ровным взглядом. Его долг передо мной. Но гораздо важнее мой долг перед Метиасом. После расстрела Томаса кто-то должен сохранить память о гибели капитана Айпэриса, о том, как все было на самом деле.

Я медленно усмиряю свое сердце.

– Хорошо. – Мой голос звучит чуть надтреснуто.

– Я помню тот вечер в мельчайших деталях, – тихо говорит Томас.

– Слушаю вас.

И Томас, как послушный солдат, начинает рассказ:

– В день смерти вашего брата меня вызвала коммандер Джеймсон. Мы были рядом с джипами у входа в госпиталь. Метиас болтал с медсестрой перед главной раздвижной дверью. Я стоял за машинами в некотором отдалении. И тут она меня вызвала.

С каждым словом Томаса тюрьма вокруг нас будто исчезает, а вместо нее появляется сцена из той роковой ночи: госпиталь, военные автомобили и солдаты, темные улицы. Я словно иду рядом с Томасом, вижу все то, что видел он. И теперь по-новому переживаю случившееся.

– Я тихо поприветствовал коммандера Джеймсон в микрофон. Она не затруднила себя ответом. «Все нужно сделать сегодня, – сказала она. – Если не нанесем удар сейчас, ваш капитан в любой момент предаст Республику. Даже самого Президента. Это прямой приказ, лейтенант Брайант. Заманите капитана Айпэриса в уединенное место. Мне все равно, как вы это сделаете».

Томас смотрит мне в глаза и повторяет:

– Предаст Республику. Я сжал зубы. Я ждал ее приказа с того самого дня, когда узнал о проникновении Метиаса в базу скончавшихся граждан. Утаить что-либо от коммандера Джеймсон практически невозможно. Я поймал глазами вашего брата у входа. «Да, коммандер», – прошептал я. «Отлично, – отозвалась она. – Сообщите, когда будете готовы, я уведу ваших людей подальше. Сделайте все быстро и чисто». И тут руки у меня задрожали. Я пытался возражать коммандеру, но ее голос лишь становился холоднее. «Если вы не подчинитесь приказу, я все сделаю сама. Поверьте, так будет грязнее и никому не понравится. Вам ясно?» Я ответил не сразу. Я смотрел на вашего брата – он пожал руку медсестре, повернулся, поискал меня взглядом, увидел у джипов, помахал, и я кивнул ему, стараясь не проявлять эмоций. «Я вас понял, коммандер», – ответил я наконец. «У вас все получится, Брайант. И если выполните приказ, считайте, звание капитана у вас в кармане».

Я подошел к Метиасу. Метиас мне улыбнулся: «Что, еще одна долгая ночь? Клянусь, если проторчим тут до рассвета, я пожалуюсь коммандеру Джеймсон, хоть тут все огнем гори». Я заставил себя улыбнуться. «Будем надеяться, ночь пройдет без происшествий», – сказал я. И моя ложь прошла очень гладко. «Да, будем надеяться, – кивнул Метиас. – По крайней мере, я в хорошей компании». – «И я», – ответил я ему. Взгляд Метиаса замер на мне на мгновение, потом он отвел глаза.

Первые минуты все было спокойно, но потом мальчишка-оборванец из бедного сектора подошел ко входу и заговорил с медсестрой. Он был в жутком виде – земля и кровь на щеках, грязные темные волосы откинуты с лица, он сильно хромал. «Можете меня принять, сестренка? – спросил он у медсестры. – Место сегодня еще есть? Я заплачу́». Медсестра закончила что-то писать в своем планшете, потом спросила: «Что случилось?» – «Подрался, – ответил парень. – Кажется, меня пырнули ножом». Медсестра посмотрела на вашего брата, и Метиас кивнул двум солдатам. Они подошли и обыскали парня. Забрали у него что-то и пропустили. Парень проковылял внутрь, а я прошептал Метиасу: «Что-то не нравится он мне. Непохоже, чтобы его пырнули ножом – он бы не так двигался». Ваш брат на миг встретился взглядом с парнем. Когда тот исчез за дверьми госпиталя, Метиас шепнул: «Согласен. Присмотри-ка за ним. После смены я хотел бы задать ему пару вопросов».

Здесь Томас замолкает на несколько секунд, вглядывается в мое лицо, словно пытаясь прочесть разрешение прервать рассказ, но я его не даю. Он набирает полную грудь воздуха и продолжает:

– Мы стояли так близко друг к другу, я даже покраснел. Ваш брат, кажется, тоже что-то почувствовал, и между нами повисло неловкое молчание. Я всегда знал, что его тянет ко мне, но в тот день его влечение казалось особенно сильным. Может быть, дело было в усталости – ваши университетские проделки выбивали Метиаса из колеи, он, обычно такой начальственный, сник, сдулся. Да и я едва мог скрывать под бесстрастной маской, что сердце колотится мне в ребра. «Заманите капитана Айпэриса в уединенное место. Мне все равно, как вы это сделаете». Теперь, пока он так уязвим, у меня есть единственный шанс.

Томас на миг переводит взгляд на свои руки, но не смолкает.

– И вот некоторое время спустя я постучал Метиаса по плечу. «Капитан, – пробормотал я. – Можем мы поговорить минутку наедине?» Метиас моргнул: «Это так срочно?» – «Нет, сэр, – ответил я. – Не очень срочно. Но… я бы хотел, чтобы вы знали». Ваш брат уставился на меня, смешался на мгновение. Потом приказал одному из солдат занять его место у входа, и мы вдвоем направились в тихую темную улочку позади госпиталя. Метиас тут же отбросил формальности: «Что-то случилось, Томас? У тебя неважный вид». Мне не давала покоя единственная мысль: преступление против Республики. Он бы никогда не пошел на это. Мы вместе выросли, вместе учились, сблизились… Я вспомнил приказ коммандера. Потрогал кинжал, оттягивавший ножны на поясе. «Я в порядке», – заверил я Метиаса. Но ваш брат рассмеялся: «Да ладно. Ты ведь всегда мог говорить со мной начистоту». Расскажи ему, Томас, убеждал я себя. Я знал: я балансирую между прежней жизнью и точкой невозврата. Выдави из себя нужные слова. Пусть он их услышит. Наконец я поднял на него глаза и спросил: «Что между нами происходит?» Улыбка сошла с лица вашего брата. Он погрузился в молчание. Потом сделал шаг назад: «Ты о чем?» – «Вы знаете о чем. О том самом. Все прошедшие годы». Теперь Метиас внимательно вглядывался в мое лицо. Тянулись секунды. «То самое, – он подчеркнул два первых слова, – не может произойти между нами. Ты мой подчиненный». И тогда я спросил: «Но для вас это не пустой звук. Правда, сэр?» Счастливая и одновременно трагическая гримаса появилась на лице Метиаса. Он подался ко мне. Я понял: стена между нами дала трещину. «А для тебя это не пустой звук?» – спросил он.

И опять Томас смолкает. Потом говорит еще тише:

– У меня сердце разрывалось от чувства вины, но отступать было поздно. Я подошел к Метиасу, закрыл глаза и… поцеловал.

Еще одна пауза.

– Ваш брат, как я и предполагал, замер. Мы оба стояли не двигаясь. Наконец мы разъединились, и тяжелая тишина опустилась на нас. Несколько мгновений мне казалось, что я совершил громадную ошибку, неправильно интерпретировал все сигналы последних лет. Или он проник в мой замысел. Подумав так, я испытал странное облегчение. Может, будет лучше, если Метиас поймет, какие планы вынашивает коммандер Джеймсон. Может, удастся найти выход. Но тут он подался вперед и поцеловал меня, и тогда стена между нами рассыпалась в пыль.

– Стойте, – прерываю я рассказ.

Томас замолкает. Он пытается скрыть эмоции за неким подобием благородства, но стыд на его лице очевиден. Я откидываюсь назад, отворачиваюсь, прижимаю руки к вискам. Скорбь грозит подавить меня. Томас не только убил Метиаса, зная, что мой брат любил его.

Томас воспользовался любовью Метиаса, чтобы его убить.

Я хочу твоей смерти. Я тебя ненавижу.

Волна ярости готова захлестнуть меня, но тут я слышу шепот Метиаса, слабый лучик здравомыслия: «Все будет хорошо, Джучок, слышишь? Все будет хорошо».

Я жду. Сердце потихоньку унимается, наконец успокаивающие слова брата возвращают меня к действительности. Я открываю глаза и в упор смотрю на Томаса:

– И что случилось потом?

Томасу не сразу удается заговорить, но, когда раздается его голос, я слышу в нем дрожь:

– Выхода не было. Метиас понятия не имел, что происходит. Он и не подозревал о заговоре. Я потрогал рукоять кинжала на поясе, но так и не заставил себя нанести удар. Я даже дышать не мог.

Глаза мои наполняются слезами. Я отчаянно хочу узнать все в мельчайших подробностях и в то же время – заткнуть уши, не слышать Томаса, навсегда забыть о той ночи.

– И тут зазвучал сигнал тревоги. Мы отпрянули друг от друга. Метиас покраснел, вид у него был смущенный, но через секунду-другую мы оба поняли, что сирена ревет в госпитале. Миг замешательства прошел. Ваш брат снова превратился в капитана Республики и побежал ко входу в больницу. «Идите внутрь! – прокричал он в микрофон не оглядываясь. – Половина в госпиталь, определите источник, остальным собраться у входа и ждать моего приказа. Быстро!»

Я побежал следом, упустив шанс нанести удар. Я спрашивал себя, могла ли коммандер Джеймсон стать свидетелем моей неудачи. У Республики глаза повсюду. Они знают все. Я запаниковал. Нужно было найти другую возможность, другой шанс остаться с вашим братом наедине. Если я не выполню приказ, судьба Метиаса окажется в других, более жестоких руках. Я догнал Метиаса у входа, его лицо потемнело от гнева. «Ограбление, – сказал он. – Не сомневаюсь, это тот самый парень, которого мы видели. Брайант, возьмите пятерых и заблокируйте здание с востока. Я зайду с другой стороны». Ваш брат уже собирал солдат. «Парню как-то нужно выбраться из здания, – сказал он. – Как только попытается, мы его встретим».

Когда Метиас отбежал подальше, я приказал солдатам двигаться на восток, а сам нырнул в тень зданий. Нельзя было упускать его. Мой последний шанс. Если потеряю его, можно прощаться с жизнью. По спине струился пот. Вспомнив все, что рассказывал мне Метиас об искусстве быть незаметным, красться, как мышь, я растворился в сумерках. Где-то в ночи послышался звон стекла. Я спрятался за стеной, и ваш брат пробежал мимо – один, без сопровождения, он спешил на шум. Я двинулся следом. Мрак целиком поглотил меня. На мгновение я потерял Метиаса в темном проулке. Где он? Я огляделся. И тут поступил вызов: «Советую вам изыскать еще одну возможность, лейтенант. И как можно скорее», – гаркнула коммандер Джеймсон.

Спустя несколько секунд я наконец нашел Метиаса. Он был один, пытался подняться с земли, усыпанной битым стеклом и запятнанной кровью. Из его плеча торчал нож. В нескольких футах лежала крышка люка. Я бросился к Метиасу. Он коротко мне улыбнулся, держась за рукоять ножа, пронзившего плечо. «Это был Дэй, – выдохнул он. – Ушел по сточной системе». Он протянул мне руку: «Помоги-ка мне подняться». – «Вот твой шанс, – сказал я себе. – Единственный шанс, сейчас или никогда».

Томас бормочет еле слышно, а я снова хочу остановить его, но не могу. Я будто онемела.

– Жаль, я не могу описать все образы, пробегавшие тогда перед моим мысленным взором: коммандер Джеймсон допрашивает Метиаса, пыткой выбивает из него показания, вырывает у него ногти, режет кожу, пока Метиас не начинает молить о пощаде; потом она медленно убивает его, как убивала всех военнопленных. – Слова срываются с языка Томаса все быстрее, превращаются в сумбур. – Я представлял себе республиканский флаг, республиканский герб, присягу, которую принес в тот день, когда Метиас принял меня в патрульную службу. Я поклялся, что до последнего вздоха буду хранить верность Республике и моему Президенту. Я мельком взглянул на нож, торчащий из плеча Метиаса, – выполни свой долг. Выполни сейчас. И тут, ухватив Метиаса за воротник, я вытащил нож из раны в плече и вонзил ему в сердце по самую рукоять.

Я слышу собственное «ах». Словно ожидала другого конца. Словно, если прослушать историю несколько раз, конец изменится. Нет, он никогда не меняется.

– Метиас прерывисто вскрикнул, – шепчет Томас. – А может быть, это вскрикнул я – теперь уже не могу сказать. Он упал на землю, цепляясь за мое запястье, широко распахнув в недоумении глаза. «Прости», – выдохнул я.

Томас поднимает на меня глаза – он просит прощения у меня и у моего брата.

– Я склонился над его трепещущим телом. «Прости, прости, – повторял я. – У меня не было выбора. Ты не оставил мне выбора!»

Теперь я едва слышу Томаса, а он все говорит:

– Искорка понимания вспыхнула в глазах вашего брата. А с ней и страдание, нечто большее, чем физическая боль, – предсмертное прозрение. Потом отвращение. Разочарование. «Теперь я знаю почему», – прошептал он. Можно было не спрашивать, я и так понимал, что он говорит о нашем поцелуе. «Нет, то было искренне! – хотел прокричать я. – То было прощание – проститься с тобой иначе я не мог. Искренне, клянусь». Но сказал другое: «Зачем ты поссорился с Республикой? Я тебя сто раз предупреждал. Перейдешь Республике дорогу, и она тебя уничтожит. Я предупреждал! Но ты не хотел слушать!» Но ваш брат покачал головой. Его глаза словно говорили: тебе этого никогда не понять. Из его рта потекла струйка крови, он еще сильнее сжал мое запястье. «Не трогай Джун, – сказал он. – Она ничего не знает». Потом его глаза загорелись огнем страха и ярости. «Не трогай ее! Обещай!» И я заверил его: «Я буду защищать ее. Не знаю как, но буду стараться. Обещаю».

Свет в глазах Метиаса погас, пальцы ослабли. Он смотрел на меня, пока оставались силы, а потом я понял: он умер. «Шевелись. Уноси ноги», – говорил я себе, но оставался над телом Метиаса. В голове не было никаких мыслей. Его неожиданный уход поразил меня. Метиас умер. Метиас никогда не вернется. И виноват в его гибели я. Нет. Да здравствует Республика! Только она имеет значение, говорил я себе, да, да, только она. То самое – что уж там происходило между нами – было не по-настоящему, у нас все равно ничего бы не получилось. Во всяком случае, пока Метиас оставался надо мной капитаном. Пока оставался преступником, работающим против моей страны. Все к лучшему. Да, к лучшему.

Тут я услышал крики солдат. Собрался. Отер глаза. Я должен жить дальше. Я выполнил приказ. Остался верен Республике. Включился некий инстинкт выживания. Все вокруг затуманилось, будто дымка окутала мою жизнь. Хорошо. Мне было необходимо это странное спокойствие, поглотившее все мои мучения. Я аккуратно уложил свое горе в сердце, словно ничего не случилось, и, когда подбежали первые солдаты, вызвал коммандера Джеймсон. Даже не пришлось ничего ей говорить. Мое молчание сказало все. «Сообщите малютке Айпэрис, когда будет время, – сказала она. – Хорошая работа, капитан». Я не ответил.

Томас замолкает, сцена перед моим мысленным взором развеивается. Я снова в тюрьме, в одиночке, по моим щекам льются слезы, сердце истекает кровью, словно мне, а не моему брату вонзили нож в грудь.

Томас пустыми глазами смотрит на пол между нами.

– Я любил его, Джун, – говорит он секунду спустя. – Искренне любил. Все, что я сделал как солдат, все мои труды и тренировки имели одну цель: произвести впечатление на Метиаса.

Он наконец дает волю чувствам, и я вдруг понимаю истинную глубину его терзаний. Голос Томаса ужесточается, словно он пытается убедить себя в правоте собственных слов:

– Я отвечаю перед Республикой: Метиас сам сделал меня таким преданным солдатом. Даже он это понял.

Удивительно, но мое сердце болит за Томаса. Он ведь мог бы помочь Метиасу бежать. Мог бы сделать что-нибудь. Хоть что-нибудь. Мог бы попытаться. Но даже сейчас Томас остается прежним. Он никогда не изменится и никогда, никогда не узнает, каким был Метиас на самом деле.

Теперь я понимаю истинную причину его встречи со мной. Он хотел искренне во всем признаться. Как и во время нашего разговора после моего ареста, Томас отчаянно ищет прощения, ищет хоть какого-нибудь, пусть даже крошечного оправдания своему поступку. Он хочет верить, будто убийство Метиаса было оправданно. Он ждет моего сочувствия. Надеется обрести душевный покой перед смертью.

Но он попусту теряет время. Я не могу дать ему душевного спокойствия даже в его последний день. Есть вещи, которые прощать нельзя.

– Мне жаль вас, – говорю я. – Вы так слабы.

Томас сжимает губы. Он все еще пытается найти себе оправдание.

– Я мог бы избрать путь, которым пошел Дэй. Стать преступником. Но избрал другой. И вы знаете, что я все делал верно. За это Метиас и любил меня. Он меня уважал. Я следовал правилам, подчинялся законам, я пробивался наверх с самого низа. – Он подается ко мне, в его глазах плещется отчаяние. – Я давал присягу, Джун. Я все еще связан присягой. Я умру с честью, пожертвовав всем – всем! – ради моей страны. Но легендой считают Дэя, а я приговорен к казни.

В голосе Томаса слышатся боль и душевные терзания: он полагает, что с ним обходятся несправедливо.

– Это бессмыслица! – восклицает Томас.

Я встаю. Охранники снаружи подходят к двери камеры.

– Вы ошибаетесь, – печально говорю я. – Смысл очевиден.

– И в чем же он?

Я в последний раз поворачиваюсь к нему спиной. Дверь открывается, и, минуя решетку, я выхожу в коридор. Смена тюремной охраны. Свобода.

– В том, что Дэй предпочел ходить во свете. Как и Метиас.

15:32

Во второй половине дня я вместе с Олли отправляюсь на беговую дорожку Денверского университета – нужно привести в порядок голову. Желтоватые в предвечернем солнце небеса подернуты дымкой. Я пытаюсь представить небо, кишащее воздухолетами Колоний, – там и здесь идут воздушные бои, вспыхивают самолеты, гремят взрывы. Не позднее чем через двенадцать дней мы должны дать ответ Колониям. Но как – без помощи Дэя? Эта мысль не дает мне покоя, но хотя бы вытесняет думы о Томасе и коммандере Джеймсон. Я ускоряю шаг. Кроссовки стучат по асфальту.

Добравшись до стадиона, я вижу охранников. Не меньше четырех солдат на каждый вход. Вероятно, где-то поблизости бегает и Анден. Военные узнают меня, впускают, проводят на стадион, где вокруг большого открытого поля проходит дорожка. Андена нигде не видно. Может быть, он в подземной раздевалке.

Я быстренько разминаюсь, а Олли нетерпеливо переступает с лапы на лапу. Потом я набираю ход, волосы развеваются за спиной, Олли пыхтит рядом. Я представляю, что меня преследует коммандер Джеймсон с пистолетом в руке. «Ты там поосторожнее, Айпэрис. Как бы тебя не постигла моя участь». Наконец я сбегаю с дорожки к тиру, останавливаюсь, достаю пистолет из кобуры на поясе и на скорость стреляю по мишеням. Четыре попадания в яблочко. Я возвращаюсь на дорожку и еще три раза проделываю упражнение. Потом десять раз. Пятнадцать. Все, хватит – сердце, как сумасшедшее, колотится в груди.

Я перехожу на шаг, постепенно выравниваю дыхание. Мысли мечутся в голове. Не повстречай я Дэя, не превратилась бы я со временем в коммандера Джеймсон? Холодного, расчетливого, безжалостного? Разве не вела я себя в точности как она, когда поняла, кто такой Дэй? Разве не я привела солдат – и саму коммандера Джеймсон – к дому Дэя, даже не думая о последствиях для его семьи? Я перезаряжаю пистолет и снова стреляю. Пули попадают в яблочко.

Будь Метиас жив, что бы он сказал о моих поступках?

Нет. Не могу думать о брате, не вспоминая утренние признания Томаса. Я выпускаю последнюю пулю из магазина, потом сажусь посреди дорожки вместе с Олли и роняю голову на руки. Я так устала. Не знаю, удастся ли мне когда-нибудь убежать от себя прежней. Я лишь повторяю свои ошибки – пытаюсь убедить Дэя снова отдать Республике брата, пытаюсь использовать его на благо страны.

Встаю, отираю пот со лба и направляюсь в раздевалку. Олли устраивается в тенечке у дверей, жадно лакает воду из миски, которую я поставила перед ним. Я спускаюсь по лестнице, сворачиваю за угол. Из-за душевых воздух здесь влажный, единственный экран в конце коридора слегка запотел. Я прохожу мимо дверей в мужские и женские комнаты, доносятся голоса – там дальше кто-то разговаривает.

Еще секунда – и из раздевалки появляется Анден в сопровождении двух телохранителей. Я краснею. Судя по всему, он только что вышел из душа – он без рубашки, сушит полотенцем влажные волосы, сильные мышцы напряжены после тренировки. Белая рубашка, висящая через плечо, резко контрастирует с его оливковой кожей. Один из охранников что-то говорит Андену вполголоса, и я с тревогой думаю: вдруг появились новости о Колониях. Минуту спустя Анден поднимает взгляд и наконец замечает меня. Разговор пресекается.

– Миз Айпэрис…

Возможно, за вежливой улыбкой он скрывает то, что беспокоит его. Он откашливается, отдает полотенце охраннику, накидывает рубашку.

– Извините, что я в таком виде.

Я наклоняю голову, изо всех сил напуская на себя невозмутимость, хотя под их взглядами это дается мне нелегко:

– Не стоит извинений, Президент.

– Ждите меня у лестницы, – приказывает Анден телохранителям.

Те синхронно кивают и оставляют нас наедине. Анден ждет, пока они не исчезнут за поворотом.

– Надеюсь, утром все прошло без проблем, – говорит он, застегивая рубашку; хмурит брови. – Все в порядке?

– Все в порядке, – отвечаю я, не желая возвращаться к признаниям Томаса.

– Хорошо.

Анден проводит рукой по влажным волосам.

– Значит, ваше утро было добрее, чем мое. Я несколько часов провел в приватных переговорах с президентом Антарктиды, мы просили у них военной помощи в случае вторжения. – Он вздыхает. – Антарктида выражает сочувствие, но угодить им нелегко. Не знаю, удастся ли нам использовать брата Дэя, и не знаю, как убедить Дэя, что это необходимо.

– Его никто не сможет убедить, – отвечаю я, складывая руки на груди. – Даже я. Вы полагаете, я – его слабость, но самая большая слабость Дэя – его семья.

Несколько секунд Анден молчит. Я внимательно разглядываю лицо Президента, пытаясь понять, какие мысли донимают его. Как жесток он бывает, когда не сомневается в правильности того или иного решения, – как он, не моргнув глазом, приговорил к смерти Томаса, как он бросил оскорбление в лицо коммандеру Джеймсон, как, не колеблясь, казнил всякого, кто пытался его уничтожить. За его мягким голосом и добрым сердцем скрывается что-то холодное.

– Не пытайтесь его заставить, – говорю я, и Анден удивленно на меня смотрит. – Я знаю, вы об этом думаете.

Анден застегивает на рубашке последнюю пуговицу.

– Я делаю только то, что вынужден, – тихо говорит он; голос его чуть ли не печален.

Нет. Я никогда не позволю причинить Дэю зло. Такое же, как причинила ему сама.

– Вы – Президент. Вас никто не смеет принуждать. И если вас заботит судьба Республики, вы не сделаете ничего, что превратило бы в вашего врага единственного человека, который пользуется доверием народа.

Слишком поздно, но я прикусываю язык. Люди верят Дэю, но не верят Президенту. Анден морщится, не скрывая эмоций, и, хотя никак не комментирует мое высказывание, я молча выговариваю себе за неудачную формулировку.

– Извините. Я вкладывала в слова иной смысл.

Пауза тянется долго, наконец Анден говорит:

– Все не так просто, как может показаться. – Он качает головой; крохотная капля воды падает с его волос на воротник. – Вы бы поступили иначе? Рискнули бы всей страной ради одного человека? Такое я оправдать не могу. Колонии нападут на нас, если не предоставим им сыворотку, а ответственность за всю эту заваруху лежит на мне.

– Нет, на вашем отце. Не на вас.

– Так я ведь сын своего отца, – отвечает Анден неожиданно суровым тоном. – Какая разница?

Его слова удивляют нас обоих. Я закрываю рот, решив оставить их без комментария, но мысли в голове бешено мечутся. Разница огромная! Но вдруг вспоминаю рассказ Андена о возникновении Республики – о том, какие действия в те первые темные годы были вынуждены предпринять отец Андена и его предшественник. «Ты там поосторожнее, Айпэрис. Как бы тебя не постигла моя участь».

Возможно, не одной мне не помешал бы такой совет.

Что-то на экране в конце коридора привлекает мое внимание – новости о Дэе. Его показывают крупным планом (старые кадры), а потом появляется короткий сюжет из Денверского госпиталя, и хотя большая часть записи вырезана, я все же вижу толпу, собравшуюся перед зданием. Анден поворачивается и тоже смотрит на экран. Люди протестуют? Против чего?

«Дэниел Элтан Уинг госпитализирован для проведения профилактического осмотра, его выпустят завтра».

Анден прижимает руку к уху. Входящий вызов. Он кидает на меня взгляд, потом щелкает микрофоном и говорит:

– Да?

Молчание. На экране идет репортаж, лицо Андена бледнеет. На мгновение он напоминает мне Дэя – его поразительную бледность на банкете, и тут две эти мысли сливаются в одну, пугающую. Я вдруг понимаю: вот она – та самая тайна, которую Дэй скрывал от меня. Жуткое предчувствие распирает грудь.

– Кто одобрил выпуск репортажа? – яростно шепчет Анден в микрофон. – Следующего раза не будет. Сначала информируйте меня. Ясно?

В горле образуется ком. Закончив разговор, Президент опускает руку и смотрит на меня долгим мрачным взглядом.

– Дэй в больнице, – говорит он.

– Почему?

– Мне очень жаль.

Он трагически склоняет голову, подается вперед и шепчет мне на ухо. Рассказывает. И внезапно я чувствую, что нетвердо стою на земле. Словно все вокруг идет ходуном, будто никакой реальности не осталось, а я снова в Центральном госпитале Лос-Анджелеса в ту ночь, когда передо мной лежало холодное безжизненное тело Метиаса, а я смотрела на его лицо, уже не узнавая его. Сердце мое останавливается. Весь мир замирает. Этого не может быть.

Не может умирать парень, который расшевелил всю страну.

Дэй

Еще одну ночь меня держат в госпитале, а потом отпускают домой. Известие уже просочилось в мир – зеваки видели, как меня на каталке завозили в больницу, рассказали другим. Скоро новость распространится, как лесной пожар, слухи пойдут по всему городу. Я был на профилактическом осмотре. Я навещал в больнице брата. Все эти идиотские истории. Только в них никто не верит.

Я целый день наслаждаюсь роскошью настоящей – не больничной – кровати, смотрю на легкий, тающий в воздухе снежок за окном, а Иден, устроившись у меня в ногах, играет в конструктор, подаренный нам Республикой. Он собирает некое подобие робота – прилаживает к магнитному световому кубу (коробочке размером с кулак с маленькими экранами по сторонам) несколько маленьких деталей – руки, ноги и крылья, – и получается небольшой летающий робот-экран. Иден довольно улыбается, глядя на творение своих рук, потом разбирает его и переделывает в ходячего робота, который при остановке начинает показывать новости. Я тоже улыбаюсь, мгновенно загораясь его радостью. Если в Республике и есть что-то хорошее, так это их умение поощрять любовь Идена к созданию всяких штучек. Мы каждую неделю получаем новую игрушку, какие я прежде видел только у детей из богатых секторов. Не знаю, то ли Джун сделала специальный заказ, то ли Анден хочет таким образом компенсировать все несчастья, которые принес нам его отец.

Дошло ли до Джун известие обо мне? Вероятно, дошло.

Иден встает на край кровати и наклоняется, чтобы водрузить на подоконник свое новое создание. Он нащупывает окно, трогает стекло.

– Осторожнее, – предупреждаю я. – Если упадешь и покалечишься, придется вернуться в больницу. А мне там очень не нравится.

– Опять думаешь о ней? – спрашивает брат.

Его прищуренные слепые глаза устремлены на робота, стоящего едва ли в дюйме от него.

– У тебя голос всегда меняется.

– Что? – удивленно моргаю я.

Он смотрит в моем направлении и поднимает бровь – этот жест на его детском лице кажется комичным.

– Да брось ты. Это же очевидно. Кто она тебе, эта Джун? Вся страна сплетничает о вас, а когда она попросила тебя прилететь в Денвер, ты тут же бросился собирать вещички. Ты сказал, чтобы я сообщил ей, если Республика попытается меня забрать. Все равно рано или поздно придется рассказать. Ты все время о ней говоришь.

– Я не говорю о ней все время.

– Ну да, конечно.

Хорошо, что Иден не видит выражения моего лица. Мне еще предстоит поведать ему о Джун и о том, как она связана с нашей семьей, – еще одна убедительная причина держаться от нее подальше.

– Она – друг, – отвечаю я наконец.

– Она тебе нравится?

Я снова перевожу глаза на дождь за окном.

– Да.

Иден ждет продолжения, но я молчу, тогда он пожимает плечами и возвращается к своему роботу.

– Ладно, – бормочет он. – Расскажешь, когда захочешь.

И словно по команде в моем наушнике раздается мягкий шум входящего вызова. Я отвечаю и мгновение спустя слышу в наушнике шепот Джун. Она ничего не говорит о моей болезни, просто спрашивает:

– Мы можем поговорить?

Я знал, что рано или поздно она позвонит. Еще секунду я смотрю на играющего Идена.

– Где-нибудь в другом месте, – тихо отвечаю я.

Брат поднимает на меня глаза, мои слова тут же привлекают его внимание. Не хочу портить свой первый день за стенами больницы, сообщая неутешительный прогноз одиннадцатилетнему мальчику.

– Тогда как насчет прогуляться?

Я смотрю в окно. Сейчас, в обеденное время, кафе в нижних этажах вдоль улицы заполнены клерками, все они втягивают в плечи головы под шляпами, шапками, зонтами и капюшонами, все сосредоточены на себе под призрачным мокрым снегом. Наверное, самое время прогуляться, не слишком привлекая внимание.

– Давай тогда так. Приезжай, и мы пройдемся.

– Отлично, – отвечает Джун и отключается.

Десять минут спустя раздается звонок в дверь, и Иден вскакивает на ноги – новый кубический робот падает с кровати, три его конечности отваливаются. Иден переводит взгляд в моем направлении.

– Кто там? – спрашивает он.

– Не волнуйся, малыш, – отвечаю я, направляясь к двери. – Это Джун.

Иден опускает напряженные плечи, яркая улыбка освещает его лицо, он спрыгивает с постели, оставляя своего робота у окна, и ощупью пробирается к другому концу кровати.

– Ну так ты ее впустишь? – спрашивает он.

Похоже, живя на улице, я не заметил, как Иден повзрослел. Спокойный ребенок превратился в своевольного упрямца. Не могу понять, от кого он унаследовал эти свойства. Я вздыхаю – мне не нравится скрывать что-то от брата, но как посвятить его в мою тайну? Весь последний год я представлял ему Джун как девушку Республики, которая решила учиться, чтобы вывести страну из тупика, как девушку, которая готовится занять пост принцепса. Но я так пока и не решил, как рассказать ему все остальное, а потому вообще не касаюсь больной темы.

Джун не улыбается, когда я открываю дверь. Она кидает взгляд на Идена, потом снова на меня.

– Твой брат? – тихо спрашивает она.

– Ты ведь с ним еще не знакома, – киваю я, потом поворачиваюсь и говорю ему: – Иден, что нужно сказать?

– Привет! – машет Иден рукой с кровати.

Я делаю шаг в сторону, впуская Джун. Она подходит к Идену, садится рядом, улыбается, сжимает его ручонку в ладонях. Два раза пожимает ее.

– Рада с тобой познакомиться, Иден, – ласково произносит она. – Как поживаешь?

Прислонившись спиной к двери, я смотрю на них. Иден дергает плечами:

– Думаю, очень даже ничего. Доктора говорят, зрение больше не падает. Я каждый день принимаю десять разных таблеток. – Он наклоняет голову. – Мне кажется, от них я стал сильнее.

Иден чуть надувает грудь и, согнув руки, принимает шутливую позу культуриста. Глаза у него косят, смотрят чуть левее лица Джун.

– Ну, как я вам?

– Вынуждена признать, – смеется она, – ты выглядишь куда лучше большинства тех, с кем мне приходится встречаться. Я много о тебе слышала.

– Я тоже часто слышу о вас, – поспешно замечает Иден. – Главным образом от Дэниела. Он считает, что вы классная.

– Ну хватит, поговорили. – Я громко откашливаюсь, чтобы брат услышал, кидаю на него сердитый взгляд, хотя он и не может его увидеть. – Идем, Джун.

– Ты уже обедал? – спрашивает она на пути к двери. – Я и другие принцепс-электы должны были сопровождать Андена, но ему срочно понадобилось уехать в казармы Щита на совещание – там зафиксировано несколько случаев пищевого отравления среди солдат. У меня появилась пара свободных часов…

На ее лице появляется слабый румянец.

– …и я подумала, может, мы успеем перекусить.

Я вскидываю брови, потом наклоняюсь к ней, наши щеки соприкасаются. К своему удивлению, я чувствую, что от этого ее пробирает дрожь.

– Слушай, Джун, – тихо подначиваю я ее, улыбаясь ей в ухо. – Неужто ты приглашаешь меня на свидание?

Джун краснеет еще сильнее, но тепло ее смущения не отражается в глазах.

Мое озорное настроение тут же улетучивается, я оглядываюсь через плечо на Идена:

– Схожу принесу тебе что-нибудь поесть. Сам никуда не выходи. Слушайся Люси.

Иден кивает, он снова занят своим роботом.

Через несколько минут мы выходим из многоэтажки под усиливающийся мокрый снег. Я иду, опустив голову, прячу лицо под козырьком кепки, шея у меня обмотана красным шарфом, руки глубоко засунуты в карманы военной куртки. Странно, насколько я привык к республиканской форме. Джун высоко поднимает воротник, дыхание облачками клубится у ее губ. В лицо летит ледяной дождь, налипает на ресницы. В окнах большинства высоток все еще висят яркие алые знамена, а в уголках уличных экранов горит красно-черный символ в честь дня рождения Андена. Спешащие прохожие вокруг сливаются в однотонное пятно. Мы с Джун идем в уютной тишине, наслаждаясь близостью друг друга.

Вообще-то, довольно странная ситуация. Нынешний день – один из тех, когда я чувствую себя получше, и я без труда в присутствии Джун напускаю на себя бодрый вид; в эти минуты вовсе не кажется, что мне осталось жить два месяца. Будем надеяться, новое лекарство на сей раз подействует.

Мы не произносим ни слова, пока Джун не останавливает меня у маленького кафе. В зале есть несколько темных уголков – там можно удобно устроиться; освещают помещение только мерцающие кубические светильники на каждом столе. Хозяйка проводит нас внутрь и сажает по просьбе Джун в укромное местечко. Повсюду стоят неглубокие тарелки с ароматической водой. Меня пробирает дрожь, хотя за нашим столиком довольно тепло от светильника-обогревателя.

Что мы здесь делаем? Странный туман обволакивает меня, потом уходит. Мы пришли сюда перекусить – вот что мы здесь делаем. Я трясу головой. Вспоминаю короткое затмение, случившееся несколько дней назад, когда я не мог вспомнить имени Люси. Пугающая мысль пронзает меня – новый симптом? Или это уже психоз на нервной почве?

Мы делаем заказ, официант уходит, и тут Джун нарушает молчание. Золотые искорки в ее глазах сверкают в оранжевом сиянии лампы.

– Почему ты мне не сказал? – спрашивает она.

Я держу руки у светильника, наслаждаюсь теплом.

– А толку?

Джун хмурится, и только тут я замечаю: ее глаза – они вроде как опухли, словно она плакала. Она качает головой, глядя на меня:

– Весь город только о тебе и говорит. Кто-то видел, как тебя вынесли из квартиры на носилках тридцать четыре часа назад, а один зевака слышал, как медики обсуждали твое состояние.

Я вздыхаю и поднимаю руки, признавая поражение:

– Знаешь, если из-за меня бог весть почему вспыхивают беспорядки и доставляют неприятности Андену, могу ему только посочувствовать. Мне сказали не болтать о своем диагнозе, и я не болтал по мере возможностей. Уверен, наш блистательный Президент как-нибудь успокоит народ.

– Дэй, должен быть выход, – говорит Джун, кусая губы. – Твои врачи…

– Они делают все, что в их силах. – Я морщусь от болезненного укола в затылок – словно по заказу. – Я уже прошел три курса экспериментального лечения. Процесс медленный и мучительный.

Пересказываю Джун слова доктора о необычной инфекции моего гиппокампа; упоминаю лекарства, которые ослабляли меня, выкачивали силы из моего тела.

– Можешь мне поверить: они опробуют все методы.

– Сколько времени у тебя осталось? – шепотом спрашивает она.

Я молчу, делаю вид, что залюбовался светильником. Не знаю, следует ли говорить ей.

Джун подается все ближе и ближе, пока ее плечо не упирается мягко в мое.

– Сколько времени у тебя осталось? – повторяет она. – Пожалуйста, Дэй. Надеюсь, я все еще небезразлична тебе и ты не станешь меня обманывать.

Я смотрю на нее, медленно поддаваясь – как и всегда прежде – ее притяжению. Не вынуждай меня, пожалуйста. Я не хочу говорить об этом: произнесенное вслух – уже правда. Но у Джун такой печальный и испуганный вид, что я решаюсь. Делаю глубокий вдох, провожу рукой по волосам и опускаю голову.

– Сказали, месяц, – шепчу я. – Может, два. Посоветовали привести в порядок дела.

Джун закрывает глаза, – кажется, она чуть пошатывается.

– Два месяца, – рассеянно произносит она.

По мучительному выражению ее лица я понимаю, что был абсолютно прав, когда не хотел ей говорить.

Повисает новая душераздирающая пауза, но наконец Джун выходит из оцепенения и вытаскивает из кармана какую-то вещицу – маленькую, металлическую.

– Хотела подарить его тебе, – говорит она.

Недоуменно смотрю на колечко из скрепок: тоненькие проволочки изящно сплетены в окружность – похожее колечко я смастерил для нее когда-то. Широко раскрыв глаза, я перевожу взгляд на ее лицо. Джун ничего не говорит, опустив взгляд, она помогает мне надеть колечко на безымянный палец правой руки.

– У меня было мало времени, – бормочет она.

Удивленно трогаю колечко. Нервы натянуты, эмоции захлестывают меня.

– Извини…

И это все, что я могу сказать в ответ на ее подарок? На некоторое время я замолкаю, пытаясь придать делу не такой безнадежный оборот.

– Говорят, шанс пока есть. Вскоре они испробуют еще один метод.

– Когда-то ты рассказывал мне, почему выбрал для улицы прозвище Дэй, – уверенно произносит Джун.

Она кладет свою руку на мою, отчего колечко из скрепок пропадает из виду. От тепла ее кожи перехватывает дыхание.

– Каждое утро жизнь начинается с чистого листа, все снова становится возможным, – напоминает она.

По спине нескончаемым потоком бегут мурашки, я снова хочу обхватить ее лицо, поцеловать щеки, заглянуть в темные печальные глаза, сказать, что все со мной будет хорошо. Но это ложь. Половина моего сердца истекает кровью, когда я вижу страдания на ее лице, но, как ни стыдно признать, другую половину распирает от счастья при мысли, что я ей небезразличен. В ее трагических словах, в витках тонкого металлического колечка – любовь.

Наконец я набираю в грудь побольше воздуха:

– Иногда солнце заходит раньше. Дни[2] не вечны. Но я буду сражаться до конца. Я тебе обещаю.

Взгляд Джун смягчается.

– Тебе не обязательно проходить через все это одному.

– А тебе зачем брать на себя такой груз? – отвечаю я. – Я просто… решил, так будет легче.

– Легче кому? – возражает Джун. – Тебе, мне, обществу? Ты предпочел уйти однажды молча, ничего не объяснив?

– Да, предпочел. Скажи я тебе все тем вечером, разве стала бы ты принцепс-электом?

Не знаю, какие слова были на уме у Джун, но она их так и не произнесла. Она молчит несколько секунд, потом отвечает:

– Нет. Мне бы не хватило духа. Я бы отложила принятие решения.

– Вот именно. – Я делаю глубокий вдох. – Думаешь, я бы стал жаловаться на здоровье в такую минуту? Встал бы на твоем пути к блестящей карьере?

– Я сама должна была сделать выбор, – цедит Джун сквозь зубы.

– А я не хотел тебе в этом мешать.

Джун качает головой, ее плечи слегка сутулятся.

– Ты и в самом деле думаешь, что настолько мне безразличен?

Приносят наш заказ – горячие тарелки с супом, булочки и аккуратно упакованную еду для Идена, – и я с благодарностью погружаюсь в молчание. Мне было бы легче, добавляю я про себя. Я бы лучше отошел в сторону, чем каждый день, видя тебя, думал об оставшихся мне нескольких месяцах. Но сказать это вслух я стесняюсь. Джун смотрит на меня в ожидании ответа, но я только мотаю головой и пожимаю плечами.

И тут я слышу его – сигнал общегородской тревоги.

Оглушительный. Мы оба замираем, потом смотрим на громкоговорители на зданиях. Никогда в жизни я не слышал такого – бесконечного, душераздирающего воя, он заполняет воздух, сметая все на своем пути. Уличные экраны потемнели. Я недоуменно смотрю на Джун. Что за чертовщина?

Но Джун больше не глядит на меня. Ее глаза устремлены на громкоговорители, оглушающие улицы ревом сирены, ее лицо искажено ужасом. Мы одновременно переводим глаза на ожившие экраны; теперь они залиты кроваво-красным цветом, на каждом всего три слова, вытравленные золотом.

– Что это значит? – кричу я.

Джун хватает меня за руку и тащит за собой. Мы бежим.

– Воздушная тревога. Щит атакован!

Джун

– Иден!

Это первое, что я слышу от Дэя. Информэкраны непрерывно транслируют зловещее алое извещение, сирены оглушают меня ритмическим ревом, перекрывая все привычные звуки города. Люди высовываются из окон, спешат на улицу, ошеломленные, как и мы, необычной тревогой. Солдаты выстраиваются боевым порядком, кричат что-то в свои микрофоны при виде приближающегося противника. Я бегу рядом с Дэем, мысли и цифры мелькают в голове. (Четыре секунды. Двенадцать секунд. Пятнадцать секунд – квартал, значит, если не сбавлять темпа, до дома Дэя еще семьдесят пять секунд. Есть ли путь короче? А Олли? Нужно забрать его из квартиры, он должен быть рядом со мной.) Странная сосредоточенность овладевает мной – такое уже случалось, когда я освобождала Дэя из Баталла-Холла много месяцев назад, и потом, когда Дэй поднимался на Капитолийскую башню, чтобы обратиться к народу, а я уводила от него солдат. В палате сената я превращаюсь в безмолвного неуверенного наблюдателя, но здесь, на улице, среди всеобщего хаоса я могу думать. Могу действовать.

Помню, в школе я читала о подобной ситуации, мы даже проводили учения на случай воздушной атаки. Но находится Лос-Анджелес далеко от Колоний, и такие тренировки редки. Тревогу объявляют, только если вооруженные силы противника подошли вплотную к границам города и пытаются пробиться внутрь. Не знаю, какие действия на такой случай предусмотрены в Денвере, но думаю, они не очень отличаются от лос-анджелесских: гражданину предписывается немедленно покинуть дом, найти ближайший подземный бункер, к которому он приписан, а там сесть в поезд подземной дороги, который эвакуирует его в более безопасный район страны. Когда я поступила в колледж и официально стала военным, учения для меня изменились. Военные обязаны немедленно явиться туда, куда прикажет в наушник командир. Мы должны быть готовы к войне в любую минуту.

Но я никогда не слышала о реальных случаях тревоги в городах Республики. Нападения пресекали еще на подходах. Но не сегодня.

Я бегу рядом с Дэем, буквально читая его мысли, и у меня в желудке завязывается знакомое чувство вины.

Дэй никогда прежде не слышал городской сирены и не проходил необходимой подготовки – он ведь из бедняцкого сектора. Прежде я не была уверена и, признаюсь, не очень-то об этом задумывалась, но сейчас, видя смятенное выражение его лица, вдруг ясно понимаю: бункеры предназначены только для богатых обитателей секторов драгоценных камней. Бедняки предоставлены сами себе.

В небе ревет двигатель. Республиканский истребитель. За ним пролетают еще несколько. Крики смешиваются с воем сирены, я каждую секунду жду вызова Андена. На горизонте я вижу первые оранжевые вспышки вдоль Щита. Республика контратакует со стен. В реальности происходит то, чего не должно происходить. Колонии дали нам время (пусть и немного) на передачу сыворотки. Они объявили нам ультиматум всего четыре дня назад! Я вспыхиваю гневом. Этой подлостью Колонии хотят застать нас врасплох?

Я тяну Дэя за руку и бегу быстрее.

– Можешь вызвать Идена? – кричу я.

– Да, – выдыхает Дэй.

Я тут же понимаю: он не так силен, как прежде, – дышит тяжеловато, ноги двигаются медленнее. Вот и первое свидетельство того, что болезнь берет свое; сердце у меня сжимается. Взрыв за спиной сотрясает вечерний воздух. Я крепче сжимаю его руку.

– Скажи Идену, пусть ждет нас у выхода из здания, – ору я. – Я знаю, где можно укрыться.

В наушнике раздается взволнованный голос Андена:

– Где вы?

Меня пробирает дрожь – я слышу слабые нотки страха в его голосе.

– Я в Капитолийской башне, – сообщает он. – Немедленно высылаю за вами джип.

– Пришлите его к дому Дэя. Буду там через минуту. И Олли… моя собака…

– Я прикажу, чтобы его немедленно поместили в бункер, – говорит Анден. – Будьте осторожны.

Щелчок – Анден отключается, а затем еще секунду слышится белый шум, после чего наушник замолкает. Дэй повторяет в микрофон мои инструкции Идену.

К тому времени, когда мы подбегаем к зданию, республиканские самолеты проносятся по небу один за другим, оставляя за собой инверсионные следы. Перед домом собираются люди, и городские патрули направляют их в разные стороны. Меня бросает в холодный пот, когда я понимаю, что часть самолетов на горизонте – вражеские. Если они так близко, значит прорвались через нашу противовоздушную оборону. У самого горизонта в небе парят два крупных черных объекта. Воздухолеты Колоний.

Дэй первым замечает Идена – золотоволосую фигурку, цепляющуюся за перила у входной двери. Малыш тщетно щурится, пытаясь разглядеть брата в море людей. Сзади стоит их экономка, крепко держит мальчика за плечи.

– Иден! – кричит Дэй.

Тот дергает головой в нашем направлении. Дэй запрыгивает на ступеньки и поворачивается ко мне:

– Куда теперь?

– Президент выслал за нами джип, – шепчу я ему на ухо.

По некоторым взглядам пробегающих мимо в панике горожан я понимаю, что нас узнают. Поднимаю воротник как можно выше, склоняю голову. Ну давай же, бормочу я себе под нос.

– Джун, – окликает меня Дэй.

Я ловлю его взгляд.

– Что будет с другими секторами?

Именно этого вопроса я и боялась. Что будет с бедняцкими секторами? Я тяну с ответом, и за секунду промедления Дэй понимает правду. Его губы вытягиваются в тонкую линию, в глубине глаз разгорается ярость.

Подъезжает джип, избавляя меня от необходимости ответить немедленно. Машина со скрежетом тормозит в нескольких футах от толпы – Анден машет мне с пассажирского сиденья.

– Идем, – говорю я Дэю.

Мы спускаемся по ступеням, и солдат открывает перед нами дверцу. Дэй помогает Идену и экономке забраться в машину, они пристегиваются, и тогда в салон залезаем мы. Джип срывается с места с головокружительной скоростью. Вдалеке над Щитом снова появляется грибовидное ярко-оранжевое облако. Это обман зрения или на сей раз взрыв ближе, чем прежде? (Вероятно, ближе на добрую сотню футов с учетом силы взрыва.)

– Рад, что вы все целы, – говорит Анден, не поворачиваясь.

Он наскоро приветствует каждого, потом отдает команду водителю, и тот закладывает резкий поворот – Иден испуганно вскрикивает. Экономка обнимает его за плечи, пытается успокоить.

– Зачем ехать длинным путем? – бросает Анден военному, который ведет машину по узкой улочке.

Земля сотрясается от далекого взрыва.

– Мои извинения, Президент, – отвечает водитель. – Поступили сведения о нескольких взрывах внутри Щита – самый короткий маршрут далеко не самый безопасный. В другом конце Денвера разбомбили несколько джипов.

– Есть пострадавшие?

– К счастью, немного. Два джипа перевернуты – несколько заключенных бежали, один солдат убит.

– Какие заключенные?

– Еще не сообщили.

Накатывает дурное предчувствие. Когда я навещала в тюрьме Томаса, перед камерой коммандера Джеймсон как раз сменялся караул. Когда я уходила, охранники были другие.

Анден раздраженно вздыхает, потом поворачивается к нам:

– Мы едем в убежище, которое называется «Подземка-один». На случай если вам понадобится войти или выйти, охрана снимет у вас отпечатки пальцев. Вы слышали, что сказал водитель, – снаружи небезопасно. Все меня поняли?

Шофер подносит руку к уху, бледнеет и смотрит на Андена.

– Сэр, поступила информация о бежавших заключенных. Их трое. – Он медлит, сглатывает слюну. – Капитан Томас Брайант. Лейтенант Патрик Мюррей. Коммандер Наташа Джеймсон.

Мой мир дает опасный крен. Я так и знала. Так и знала. Еще вчера я видела коммандера Джеймсон за надежной решеткой, говорила с Томасом, чахнущим в тюрьме. Далеко они уйти не могли, уверяю я себя.

– Анден, – шепчу я, напрягая все свои мыслительные способности. – Вчера, посещая Томаса в тюрьме, я обратила внимание на внеочередную смену охранников. Она была запланирована?

Мы с Дэем переглядываемся, и несколько секунд мне кажется, будто весь мир держит нас за дураков, переплетая наши жизни в одной жестокой шутке.

– Найти заключенных, – немедленно приказывает в микрофон Анден. – Пристрелить их на месте. И доставьте ко мне тюремную охрану. Немедленно.

Я сжимаюсь, когда еще один взрыв сотрясает землю. Они не могли далеко уйти. Их поймают и уничтожат еще до конца дня, снова и снова повторяю я про себя. Нет, тут привели в действие какой-то необычный механизм. Я мысленно перебираю теории.

Не случайно коммандеру Джеймсон удалось бежать, не случайно ее перевод в другую тюрьму совпал с атакой Колоний. Среди высокопоставленных офицеров Республики есть предатели, которых Анден еще не успел выкорчевать. Коммандер Джеймсон, вероятно, передавала через них информацию, ведь Колонии как-то проведали о времени смены на Щите. И главное, о том, что сегодня из-за отравления на Щите меньше солдат, чем обычно. Они знали, когда у нас в обороне возникнут дыры, и нанесли удар, рассчитанный минута в минуту.

Если так, то Колонии, вероятно, планировали атаку не один месяц. Возможно, даже до начала эпидемии чумы.

А Томас? Он тоже участвовал в заговоре? Или пытался предупредить меня? Не поэтому ли просил свидания со мной? В качестве своей последней воли… А не рассчитывал ли он, что я замечу неурочную смену охраны? Сердце начинает биться чаще. Но тогда почему он не сообщил мне об этом открыто?

– И что дальше? – тупо спрашиваю я.

Анден упирается затылком в подголовник. Вероятно, он рассматривает побег арестантов в схожем ключе, но вслух ничего не говорит.

– Наши самолеты ведут бои за пределами Денвера. Щит может продержаться довольно долго, но я не исключаю переброски дополнительных сил Колоний. Нам понадобится помощь. Близлежащие города предупреждены и высылают подкрепление, но… – Анден поворачивается, чтобы посмотреть на меня, – его может оказаться недостаточно. Пока мы направляем гражданских в подземные бункеры. Джун, мне нужно немедленно поговорить с вами наедине.

– А куда вы эвакуируете людей из бедных секторов, Президент? – тихо вставляет Дэй.

Анден встречает враждебный взгляд голубых глаз как можно более спокойно. Я отмечаю, что он избегает смотреть на Идена.

– Я отправил войска во внешние секторы, – говорит он. – Они найдут для людей убежище и будут защищать их, пока я не отдам другой команды.

– Насколько я понимаю, для бедняков никаких подземелий не существует, – холодно замечает Дэй.

– Мне очень жаль. – Анден протяжно вздыхает. – Бункеры строили давно. Еще до того, как мой отец стал Президентом. Мы работаем над расширением системы бункеров.

Дэй подается вперед, прищуривается. Правой рукой он крепко держит Идена.

– Тогда разделите убежища между секторами. Половина бедным, половина богатым. Высший класс должен рисковать жизнью в той же мере, что и бедняки.

– Нет, – твердо отвечает Анден.

Я слышу сожаление в его голосе. Зря он вступает в спор с Дэем, но я не могу его остановить.

– Иначе логистика обернется кошмаром. У внешних секторов иные маршруты эвакуации. Если будут бомбить город, еще сотни тысяч людей станут уязвимы на открытом пространстве, поскольку мы не успеем всех организовать. Сначала мы эвакуируем секторы драгоценных камней, а потом сможем…

– Сделайте же что-нибудь! – восклицает Дэй. – Плевать я хотел на вашу чертову логистику!

Анден мрачнеет.

– Не смейте говорить со мной таким тоном, – чеканит он; в его голосе слышится сталь, которую я узнаю по процессу над коммандером Джеймсон. – Я ваш Президент.

– Благодаря мне, – парирует Дэй. – Отлично. Хотите поиграть в логику? Что ж, пожалуйста. Если немедленно не сделаете все, чтобы защитить бедняков, я гарантирую вам полномасштабный бунт по всей стране. Оно вам надо во время атаки Колоний? Да, вы – Президент. Но ненадолго, если бедняки Республики узнают, как вы обходитесь с ними, и даже я, вероятно, не смогу предотвратить революцию. Они и так уже думают, будто вы пытаетесь меня устранить. Как долго, по-вашему, продержится Республика, воюя и с внешним, и с внутренним врагом?

Анден смотрит перед собой:

– Разговор окончен.

Его голос, как и всегда, звучит тихо, но слышно каждое слово.

С языка Дэя срывается проклятие, он откидывается на спинку сиденья. Я ловлю его взгляд, отрицательно качаю головой. В доводах Дэя, конечно, есть резон, но есть он и в доводах Андена. Проблема в том, что у нас нет времени на пустые разговоры. Мгновение спустя я подаюсь вперед, откашливаюсь и предлагаю альтернативу:

– Нужно эвакуировать бедняков в богатые сектора. Они останутся на поверхности, но богатые сектора находятся в центре Денвера, а не вдоль Щита, где идут бои. В моем плане есть изъяны, но бедняки увидят, что мы предпринимаем согласованные усилия по их защите. Потом, после эвакуации богатых по подземке в Лос-Анджелес, у нас появится время и пространство, чтобы и всех остальных перевести в бункеры.

Дэй бормочет что-то вполголоса; хоть и неохотно, он одобряет мой план.

– По-моему, неплохо. – Он с благодарностью глядит на меня. – По крайней мере, положение людей хоть немного улучшится.

Секунду спустя до меня доходит, что именно Дэй буркнул себе под нос: «Из тебя вышел бы Президент получше этого дурака».

Анден несколько секунд взвешивает мои слова, потом согласно кивает и прижимает пальцы к уху. Он вызывает коммандера Грина и дает ему несколько указаний.

Я перехватываю взгляд Дэя. Вид у него расстроенный, но теперь в его глазах хотя бы не кипит ярость. Он переводит взгляд на Люси, которая оберегающе обнимает Идена. Тот свернулся на сиденье джипа, подтянув к животу колени, обхватив их руками. Он щурится, пытается оценить происходящее, но явно почти ничего не видит. Я протягиваю руку и прикасаюсь к плечу Идена. Он тут же напрягается.

– Это я, Джун, не пугайся, – говорю я. – И не беспокойся. Все будет хорошо. Ты слышишь?

– Почему Колонии нас атакуют? – спрашивает Иден, обращая свои фиолетовые глаза то на меня, то на Дэя.

Я с трудом проглатываю ком в горле. Ни Дэй, ни я не отвечаем ему. Иден повторяет вопрос, и тогда Дэй прижимает его к себе и что-то шепчет на ухо. Иден приникает к плечу брата. Вид у него по-прежнему несчастный и испуганный, но, по крайней мере, ужас прошел. Дальше мы едем молча.

Проходит, кажется, целая вечность (хотя на самом деле вся поездка занимает две минуты и двенадцать секунд), но наконец мы подъезжаем к неприметному зданию почти в самом центре Денвера – тридцать этажей со всех сторон укреплены перекрещивающимися балками. Водитель останавливает машину, патрульные пропускают нас через ворота поставленного на скорую руку забора. Через окно я вижу, как солдаты щелкают каблуками и вытягиваются по стойке «смирно». Один из них держит на поводке Олли. Я облегченно вздыхаю. Когда машина останавливается, двое военных открывают нам двери. Анден выходит, и его тут же окружают четыре капитана патрульной службы, все они наскоро информируют его о ходе эвакуации. Олли тянет солдата в мою сторону, я благодарю того, беру поводок, глажу пса по голове. Он тяжело дышит после всех переживаний.

– Сюда, пожалуйста, миз Айпэрис, – говорит военный, открывший мне дверь.

Дэй в напряженном молчании следует за мной, крепко держа за руку Идена. Люси выходит последней. Я через плечо смотрю на Андена, занятого разговором с капитанами, – он замолкает на секунду, чтобы перекинуться со мной взглядом, потом стреляет глазами в Идена. Я знаю: ему не дает покоя та же мысль, что не отпускает Дэя. Необходимо обеспечить безопасность мальчика. Я киваю – да, мне все ясно, потом мы проходим мимо толпы ожидающих эвакуации, и я теряю Андена из виду.

Солдаты оставляют очередь гражданских и ведут нас через отдельный вход и дальше вниз по петляющей лестнице. Вскоре мы оказываемся в тускло освещенном коридоре, заканчивающемся рядом широких двойных дверей из стали. Охранники замирают по стойке «смирно», узнав меня.

– Сюда, миз Айпэрис.

Один из них напрягается при виде Дэя, но, когда тот поднимает на него глаза, быстро отводит взгляд. Двери перед нами распахиваются.

Мы попадаем в поток теплого влажного воздуха, и нашим взглядам предстает картина упорядоченного хаоса. Помещение, в котором мы оказываемся, похоже на огромный склад (размером в половину стадиона для Испытаний, три десятка флуоресцентных ламп и стальные балки под потолком в шесть рядов), единственный большой экран слева на стене выдает инструкции толкущимся вокруг нас представителям высшего класса. Среди них несколько (точнее, четырнадцать) человек из бедняцких секторов, вероятно горничные и дворецкие, служащие в богатых домах. К своему разочарованию, я вижу, что солдаты выстраивают их в отдельную очередь. Некоторые богачи сочувственно посматривают на них, во взглядах других читается неприязнь.

Дэй тоже их видит.

– Мы все равны, – бормочет он.

Я ничего не отвечаю.

Вдоль правой стены идут несколько комнат поменьше. В дальнем конце большого помещения виднеется последний вагон подземного поезда, на платформах по обе стороны от него толпятся гражданские и военные. Последние пытаются организовать массу ошеломленных, напуганных людей, рассадить их по вагонам. Я могу только предполагать, куда поедет поезд.

Дэй молча наблюдает за происходящим гневным взглядом. Он по-прежнему крепко держит Идена за руку. Не знаю, замечает ли он шикарную одежду большинства эвакуируемых.

– Приношу извинения за беспорядок, – говорит мне охранница, ведущая нас в одно из малых помещений; она вежливо прикладывает руку к козырьку. – Как видите, эвакуация только началась, это лишь первая волна. Мы можем отправить вас и Дэя с семьей с первым поездом. Если не возражаете, подождите, пожалуйста, некоторое время в отдельном номере.

Мариана и Серж, вероятно, уже ждут в своих номерах.

– Спасибо, – отвечаю я.

Мы минуем несколько дверей, за длинными прямоугольными окнами которых виднеются пустые комнаты с портретами Андена на стенах. Два номера, судя по их виду, предназначены для чиновников высокого ранга, а в остальных, вероятно, сидят те, кто пытался устроить беспорядки, – с мрачными лицами, под охраной солдат. В одном из помещений держат несколько человек, окруженных военными.

Останавливаюсь: знакомое лицо. Неужели она?

– Постойте, – говорю я, подходя поближе к окну.

Сомнений нет – молоденькая девушка с большими глазами и рваной короткой стрижкой, она сидит на стуле рядом с сероглазым парнем и еще тремя ребятами, вид у которых куда более потрепанный, чем мне помнится. Я смотрю на сопровождающую:

– Они что здесь делают?

Дэй, проследив направление моего взгляда, ахает.

– Проведи нас туда, – шепчет он мне с отчаянным волнением. – Пожалуйста.

– Там задержанные, миз Айпэрис. – Охранница явно удивлена нашим интересом. – Не рекомендую вам…

– Я хочу с ними поговорить, – прерываю я ее.

Она медлит, оглядывает помещение, потом неохотно кивает:

– Конечно.

Она подходит к двери, открывает ее и пропускает нас внутрь. Люси остается снаружи, она крепко держит Идена за руку.

А я стою перед Тесс и группой Патриотов.

Дэй

Черт побери, когда я в последний раз видел Тесс, она стояла посреди улочки близ того места, где мы собирались убить Андена, сжав кулачки. На ее трагическое лицо было больно смотреть. Теперь она другая. Спокойнее. Старше. Она подросла, и ее прежде пухлая детская мордашка вытянулась. Странно видеть ее такой.

Она и остальные пристегнуты наручниками к стульям – не самое приятное зрелище. Я сразу же узнаю одного из ее товарищей – Паскао, темнокожий неуловимый с короткими кудряшками и необычно бледными серыми глазами. Он почти не изменился, но, подойдя поближе, я вижу шрам у него на носу и еще один – у виска. Он улыбается белозубой улыбкой, излучающей сарказм.

– Это ты, Дэй? – Он заговорщицки мне подмигивает. – Все такой же красавчик. Республиканская форма тебе идет.

Его слова жалят. Я гневно смотрю на военных, которые их сторожат:

– За что их арестовали?

Один из них задирает нос и глядит на меня. Судя по всем этим идиотским побрякушкам на форме, он капитан группы или что-то в таком роде.

– Это бывшие Патриоты, – говорит он, подчеркивая последнее слово так, словно хочет меня задеть. – Мы поймали их близ Щита. Они пытались вывести из строя наше военное оборудование в помощь Колониям.

Паскао в негодовании ерзает на стуле.

– Врешь ты, чувак, – огрызается он. – Мы раскинули лагерь у Щита, чтобы помочь вашим несчастным солдатам. Наверно, нужно было на них наплевать!

Тесс кидает на меня настороженный взгляд, какого я не замечал у нее прежде. Громадные наручники на запястьях только подчеркивают хрупкость ее тонких рук. Я сжимаю зубы, опускаю взгляд на пистолеты на солдатских ремнях.

«Без резких движений, – напоминаю я себе. – Этим шакалам только дай повод, тут же нажмут на спусковой крючок». Краем глаза я отмечаю, что у одной из арестованных из раны в плече сочится кровь.

– Отпустите их, – говорю я военному. – Они не враги.

Он смотрит на меня холодным презрительным взглядом:

– Ни в коем случае. Нам приказали охранять их, пока…

– Кто приказал? – вскидывает голову Джун.

Военный сникает.

– Миз Айпэрис, распоряжение я получил непосредственно от блистательного Президента.

Щеки охранника вспыхивают, когда он видит, что Джун, прищурившись, его разглядывает. Он принимается нести какую-то чушь: якобы им велели нести службу у Щита, и там завязалось жестокое сражение. Я подхожу поближе к Тесс, наклоняюсь так, чтобы наши глаза оказались на одном уровне. Солдаты тянутся к пистолетам, но Джун щелкает пальцами, и те замирают.

– Ты вернулась, – шепчу я.

Настороженность во взгляде Тесс не исчезает, но что-то в нем смягчается.

– Да.

– Почему?

Тесс медлит. Она поглядывает на Паскао, который смотрит на меня своими поразительными серыми глазами.

– Мы вернулись, – отвечает он за нее, – потому что Тесс услышала твой призыв.

Они меня услышали. Все те радиограммы, которые я рассылал многие месяцы подряд, не пропали впустую – они услышали меня. Тесс с трудом сглатывает слюну и набирается смелости заговорить:

– Впервые Франки поймала тебя в эфире несколько месяцев назад.

Она кивает на кудрявую девушку, пристегнутую к одному из стульев.

– Франки сказала, ты пытаешься наладить с нами связь. – Тесс опускает глаза. – Я не хотела отвечать. Но потом услышала про твою болезнь… и…

Вот как. Значит, моя болезнь уже вовсе не новость.

– Эй, послушай, – встревает Паскао, увидев выражение моего лица, – мы вернулись в Республику не только чтобы тебя пожалеть. Из новостей Колоний мы узнали об угрозе войны.

– И решили нам помочь? – спрашивает Джун, подозрительно глядя на него. – С чего вдруг такая щедрость?

Саркастическая ухмылка исчезает с лица Паскао. Он, наклонив голову, разглядывает Джун.

– Ведь вы – Джун Айпэрис?

Охранник начинает учить его манерам, но Джун лишь кивает в ответ Патриоту.

– Значит, это вы разрушили наши планы и раскололи команду. – Паскао пожимает плечами. – У меня к вам нет особых претензий. Я, видите ли, был не ахти какой приверженец Рейзора.

– Почему вы вернулись в страну? – повторяет Джун.

– Ну, хорошо. Нас вышвырнули из Канады.

Паскао набирает полную грудь воздуха.

– Мы там скрывались, когда все развалилось после… – Он замолкает, окидывает взглядом военных, стоящих вокруг. – Впрочем, вы сами знаете, после чего. Нашего маленького приключения с Анденом. Потом канадцы решили, что нам не место в их стране, и нам пришлось уносить ноги на юг. Многие разбежались кто куда. Я не знаю, где и половина нашей первоначальной группы, возможно, некоторые все еще в Канаде. Когда стали приходить известия о Дэе, малютка Тесс спросила, можно ли ей оставить нас и одной вернуться в Денвер. Я не хотел, чтобы она… умерла… поэтому мы пошли с ней.

Паскао на секунду опускает глаза. Он все говорит, но я чувствую: что-то у него не складывается. Он называет любые причины, кроме главной.

– Я подумал, если Колонии нападут на Республику, а мы поможем отразить их натиск, то заслужим прощение и нам разрешат остаться в стране, но, вероятно, ваш Президент – не самый большой наш покл…

– Что здесь происходит?

Мы все поворачиваемся на голос, а военные вскидывают руки в салюте. Я распрямляюсь и вижу в дверях Андена, окруженного телохранителями; он смотрит темными злыми глазами сначала на Джун, потом на меня, потом на Патриотов. Хотя мы совсем недавно оставили Андена за разговором с генералами, за прошедшие минуты на его плечах успел осесть тонкий слой пыли, лицо помрачнело. Капитан, который говорил с нами прежде, нервно откашливается:

– Мои извинения, Президент. Но мы задержали этих преступников у Щита…

Тут Джун складывает руки на груди:

– Насколько я понимаю, Президент, вы не санкционировали задержания?

Ее интонация подсказывает мне, что она сейчас не в лучших отношениях с Анденом.

Тот окидывает всех взглядом. Жар наших препирательств в машине, вероятно, еще не остыл в нем, но он старается не смотреть на меня. Ну и хорошо. Может быть, я дал ему пищу для размышлений. Наконец он кивает капитану:

– Кто они?

– Бывшие Патриоты, сэр.

– Это я уже понял. Кто приказал их задержать?

Лицо военного пунцовеет.

– Понимаете, Президент, – мямлит он, тщетно пытаясь говорить уставным тоном, – старший офицер…

Но Анден уже не слушает лжеца, он уже идет прочь.

– Снимите с них наручники, – велит он, не оборачиваясь. – Пусть пока остаются здесь, эвакуируйте их с последней группой. Внимательно наблюдайте за ними. Миз Айпэрис. Мистер Уинг. Прошу вас.

Анден знаком приказывает следовать за ними. Я оглядываюсь на Тесс, которая смотрит на солдат, снимающих с нее наручники, потом ухожу с Джун. Иден бежит навстречу, в спешке чуть не сталкивается со мной, и я снова беру его за руку.

Президент останавливает нас перед группой военных. Я хмурюсь: четверо солдат стоят на коленях, держа руки на затылках. Их глаза опущены. Один беззвучно плачет. Остальные стоят, направив пистолеты на коленопреклоненных солдат. Старший обращается к Андену:

– Это охранники, которым были поручены коммандер Джеймсон и капитан Брайант. Мы обнаружили подозрительную связь одного из них с Колониями.

Неудивительно, что он привел нас сюда – чтобы показать потенциальных предателей. Я смотрю на арестантов. Плачущий глядит на Андена умоляюще.

– Прошу вас, Президент, – трясется он. – Я не имею никакого отношения к побегу. Я… я не знаю, как так получилось. Я…

Он замолкает, когда ему в затылок упирается ствол пистолета.

На лице Андена, обычно задумчивом и сдержанном, появляется ледяное выражение. Я перевожу взгляд с коленопреклоненных солдат на Андена. Он молчит секунду-другую. Потом кивает своим людям:

– Допросите их. Если не пожелают сотрудничать, расстреляйте. Распространите информацию в войсках. Пусть это станет уроком для других предателей в наших рядах. Пусть знают: мы будем нещадно выжигать заразу.

Солдаты с пистолетами щелкают каблуками:

– Есть, сэр!

Они поднимают обвиненных в измене на ноги. В животе у меня потягивает. Но Анден не меняет своего решения, нет, он смотрит, как тащат прочь из бункера вопящих и умоляющих о пощаде людей. Джун явно растеряна. Она провожает взглядом арестованных.

– Колонии получили помощь, – мрачно сообщает Анден, поворачиваясь к нам.

Сверху раздается глухой отзвук взрыва, пол и потолок бункера сотрясаются. Джун всматривается в Андена, словно пытается его понять:

– Какую помощь?

– Я видел их эскадрильи в небе, прямо над Щитом. Не только самолеты Колоний. На некоторых фюзеляжах африканские звезды. Мои генералы сообщают, Колонии настолько уверены в своих силах, что разместили воздухолет и эскадрилью самолетов менее чем в полумиле от Щита. Оборудуют на скорую руку аэродромы. Готовятся к новой атаке.

Я еще крепче сжимаю руку Идена. Он щурится, пытаясь разглядеть толпу эвакуируемых у поезда, но видит, вероятно, лишь движение размытых пятен. Мне бы хотелось, чтобы испуг исчез с его лица навсегда.

– Как долго продержится Денвер? – спрашиваю я.

– Не знаю, – мрачно отвечает Анден. – У Щита большой запас прочности, но долго против сверхдержавы нам не устоять.

– И что нам теперь делать? – спрашивает Джун. – Если не сможем их сдержать, то просто проиграем войну?

Анден отрицательно качает головой:

– Нам тоже нужна помощь. Я собираюсь добиться аудиенции в ООН или у президента Антарктиды, чтобы понять, готовы ли они вступить в игру. Их поддержка поможет нам выиграть время для…

Он глядит на Идена, который спокойно стоит рядом со мной. Меня одновременно прошибают чувство вины и ярость. Прищурившись, я смотрю на Андена и еще сильнее сжимаю руку брата. Идена нужно исключить из всяких его расчетов. Я не должен встать перед выбором: либо мой брат, либо эта чертова страна.

– Надеюсь, до этого не дойдет, – говорю я.

Анден и Джун погружаются в профессиональный разговор об Антарктиде, я смотрю на помещение, где остались Тесс и Патриоты. Через окно я вижу, как Тесс осторожно обрабатывает плечо раненой девушки, а военные опасливо наблюдают за ней. Не знаю уж, почему профессиональные убийцы боятся девчушки, вооруженной пачкой бинтов и спиртом для дезинфекции. Меня пробирает дрожь, когда я вспоминаю, как Анден приказал вывести из бункера и убить арестованных солдат. Паскао явно расстроен, на мгновение он ловит мой взгляд в окне. Хотя губы его остаются неподвижны, я знаю, о чем он думает.

Он думает, что крайне нерационально держать Патриотов взаперти в разгар сражения, когда наверху гибнут солдаты и гражданские.

– Президент, – вдруг говорю я, поворачиваюсь к Андену и Джун.

Они прерывают разговор и смотрят на меня.

– Выпустите их из бункера.

Анден молчит, побуждая меня продолжать.

– Патриоты пригодятся наверху. Уверяю вас, они знают толк в партизанской войне, не в пример вашим солдатам, а поскольку бедняцким секторам до эвакуации еще далеко, не стоит отказываться от помощи.

Джун пропускает мимо ушей мою маленькую шпильку, но Анден складывает руки на груди.

– Дэй, я простил Патриотов в рамках нашего уговора, но не забыл о непростых отношениях с ними. Да, я не хочу, чтобы ваших друзей держали в наручниках, но у меня нет оснований считать, что теперь они помогут стране, которую так долго терроризировали.

– Они безобидны, – гну свое я. – Им незачем сражаться с Республикой.

– У нас только-только бежали три смертника, – возражает Анден. – Колонии неожиданно атаковали столицу. А в десятке ярдов от меня сидят мои несостоявшиеся убийцы. Я сейчас не в самом благодушном настроении.

– Я пытаюсь вам помочь. Вы ведь поймали предателей в своих рядах. Неужели вы думаете, Патриоты имеют отношение к побегу коммандера Джеймсон? В особенности после того, как она послала их к чертям собачьим? Вы полагаете, я в восторге от мысли, что убийцы моей матери на свободе? Отпустите Патриотов, и они будут сражаться за вас.

Анден смотрит на меня, прищурившись.

– Почему вы уверены, что они преданы Республике?

– Позвольте мне их возглавить, – прошу я; Иден удивленно вскидывает голову. – И получите вашу преданность.

Джун смотрит на меня предостерегающе. Я набираю в грудь воздуха, проглатываю раздражение, заставляю себя успокоиться. Она права. Какой смысл злить Андена, если мне нужно, чтобы он встал на мою сторону?

– Пожалуйста, – говорю я, понизив голос. – Позвольте мне помочь. Должны же вы хоть кому-то верить. Не оставляйте людей наверху на смерть.

Президент долго смотрит мне в глаза, а я с ужасом понимаю, насколько он похож на своего отца. Но сходство мимолетно, вскоре оно исчезает, а я снова вижу серьезный озабоченный взгляд Андена. Он словно неожиданно вспоминает, кто мы есть. Делает глубокий вдох, сжимает губы, потом говорит:

– Обрисуйте ваш план, там посмотрим. А пока предлагаю вам посадить брата в поезд. – Увидев мое выражение лица, он добавляет: – Ваш брат будет ждать вас в полной безопасности. Даю вам слово.

Он отворачивается и движением руки приглашает Джун следовать за ним. Я перевожу дыхание, глядя, как военный ведет его и Джун к группе генералов. Джун оглядывается на меня через плечо. Я знаю, ей, как и мне, не дает покоя одна мысль: что война делает с Анденом, что она делает со всеми нами.

– Наверное, пора посадить вашего брата в поезд, – прерывает мои размышления Люси, сочувственно глядя на меня.

– Верно.

Я смотрю на Идена и треплю его по плечу, изо всех сил стараясь поверить обещанию Президента.

– Пойдем-ка на платформу, разузнаем, как вывезти тебя отсюда.

– А ты? – спрашивает Иден. – Ты и вправду собираешься возглавить какую-то атаку?

– Мы увидимся с тобой в Лос-Анджелесе. Я обещаю.

Иден молчит, пока мы идем к перрону и дальше в сопровождении солдат – к первым вагонам. Он угрюм и серьезен. Наконец мы оказываемся перед закрытой стеклянной дверью вагона, и я наклоняюсь, чтобы заглянуть ему в глаза.

– Послушай… мне жаль, но я не могу прямо сейчас поехать с тобой. Мне нужно остаться здесь и помочь военным, ты меня понимаешь? Люси будет рядом. С ней ты в безопасности. Я скоро вас найду…

– Ну да, конечно, – ворчит Иден.

– Так…

Я откашливаюсь. Иден мальчик болезненный, повернутый на технике и иногда несносный. Но таким недовольным я его редко вижу. Даже потеряв зрение, он остался оптимистом. Его резкость выбивает меня из колеи.

– Ну хорошо, – решаюсь ответить я, – рад, что ты…

– Ты что-то скрываешь от меня, Дэниел, – перебивает он. – Я же чувствую. Что?

– Нет, ничего я не скрываю, – после паузы отвечаю я.

– Ты ужасно врешь. – Иден вырывается из моих рук и хмурится. – Что-то происходит. Я слышал по голосу Президента. Потом на днях ты говорил, что могут прийти солдаты Республики и ты опасаешься этого… С какой стати они вдруг стали бы к нам приходить? Я думал, теперь у нас с ними все в порядке.

Я вздыхаю и наклоняю голову. Иден чуть смягчается, но его подбородок по-прежнему упрямо выпячен.

– Так что ты от меня скрываешь? – повторяет он.

Ему уже одиннадцать лет. Он заслуживает правды.

– Республика хочет снова взять тебя на опыты, – отвечаю я тихо, чтобы меня слышал только он. – В Колониях распространяется вирус. И Республика считает, что твой организм выработал к нему сопротивляемость. Они хотят отправить тебя в лабораторию.

Иден молча смотрит в моем направлении, и секунда кажется вечностью. Еще один глухой удар сотрясает землю над нами. Выдержит ли Щит, спрашиваю я себя. Мгновения тащатся с черепашьей скоростью. Я беру брата за руку.

– Я тебя им не отдам, – успокаиваю я его. – Слышишь? Все будет хорошо. Анден, Президент, знает, что не может забрать тебя без риска спровоцировать революцию. Он не может забрать тебя без моего разрешения.

– И все эти люди в Колониях умрут? – вполголоса спрашивает Иден. – Те, кого поразил вирус?

Я отвечаю не сразу. Я особо не интересовался, как протекает чума, и тогда прервал разговор с Анденом, как только речь зашла о моем брате.

– Понятия не имею, – признаю я.

– А потом вирус перекинется на Республику. – Иден опускает голову и сплетает пальцы. – Может, они прямо сейчас распространяют его. Захватив столицу, они ведь заразят ее?

– Понятия не имею, – повторяю я.

Иден ищет взглядом мое лицо. Его слепые глаза наливаются скорбью.

– Знаешь, ты не должен все решать за меня.

– Я и не думал, что все за тебя решаю. Не хочешь ехать в Лос-Анджелес? Там безопаснее, и я же сказал – я скоро приеду к тебе. Обещаю.

– Нет, я о другом. Почему ты решил утаить это от меня?

Вот причина его расстройства.

– Ты шутишь?

– Почему? – не отстает Иден.

– Ты бы согласился?

Я наклоняюсь, оглядываюсь на солдат и толпу гражданских, потом тихо говорю:

– Да, я заявил о поддержке Андена, но я вовсе не забыл, как Республика обошлась с нашей семьей. С тобой. Я видел, как ты заболел, тогда чумные патрули пришли к нашим дверям и вывезли тебя на каталке, помню твои радужки, почерневшие от крови…

Я замолкаю, закрываю глаза, чтобы прогнать ту сцену. Она миллион раз проходила перед моим мысленным взором, нет нужды возвращаться к ней. В затылке вспыхивает боль.

– А ты не подумал, что я знаю? – возражает Иден тихо, вызывающе. – Ты ведь мой брат, а не наша мама.

Я смотрю на него, прищурившись.

– Теперь я твоя мама.

– Нет. Мама умерла. – Иден делает глубокий вдох. – Я помню, как обошлась с нами Республика. Конечно помню. Но Колонии идут на нас войной. Я хочу быть полезным.

Не могу поверить, что слышу эти слова от Идена. Он не отдает себе отчета в коварстве Республики… неужели он забыл про их эксперименты? Я беру его за тоненькое запястье:

– Ты можешь погибнуть. Понимаешь? И вполне вероятно, в твоей крови ничего не найдут.

Иден снова отстраняется от меня:

– Решать должен я, а не ты.

Он повторяет слова Джун.

– Отлично, – сдаюсь я. – И какое же твое решение, малыш?

Брат собирается с духом и говорит:

– Я, пожалуй, хочу помочь.

– Хочешь помочь им? Ты шутишь? Ты так говоришь из чувства противоречия?

– Нет, я серьезно.

Комок подступает к горлу.

– Иден, мы потеряли маму и Джона. Папа пропал. У меня почти никого не осталось. Я не могу лишиться еще и тебя. Все, что я делал до этого дня, я делал ради тебя. Я не позволю тебе рисковать жизнью ради Республики… или Колоний.

Вызов в глазах Идена блекнет. Он ставит локти на ограждение путей, опирается головой на ладони.

– Одно я знаю о тебе наверняка: ты не эгоист, – говорит он.

Я молчу. Эгоист. Я эгоист – я хочу, чтобы Иден был в безопасности, чтобы ничто ему не угрожало, и мне плевать, что он думает на сей счет. Но от его слов чувство вины закипает в груди. Сколько раз Джон пытался оградить меня от неприятностей? Сколько раз предупреждал он меня, чтобы я не вставал на пути Республики, чтобы не пытался найти лекарство для Идена? Я никогда не слушал его и не жалею о своем упрямстве. Иден смотрит на меня невидящими глазами – этим недугом наградила его Республика. А теперь он идет к ней, точно агнец на убой. А я не могу понять почему.

Нет, я понимаю. Он – такой же, как я, он поступает так, как поступил бы я сам.

Но мысль, что я могу его потерять, невыносима. Я кладу руку на плечо Идена и веду его в вагон.

– Сначала доберись до Лос-Анджелеса. Позже поговорим. А ты пока подумай, потому что, если ты добровольно…

– Я уже все обдумал, – перебивает Иден.

Он скидывает мою руку со своего плеча и направляется к поезду:

– И потом, неужели ты думаешь, что мы их остановим, если за мной придут?

И вот подходит его очередь. Люси помогает Идену забраться в вагон, и я на мгновение задерживаю его руку в своей. Иден, хотя и огорчен, все еще цепляется за меня.

– Ты давай скорее, ладно? – говорит он.

А потом вдруг обхватывает меня за шею. Люси улыбается мне своей умиротворяющей улыбкой.

– Не волнуйтесь, Дэниел, – уверяет она. – Я его в обиду не дам – буду сражаться за него, как тигрица.

Я благодарно ей киваю, потом крепко обнимаю Идена, закрываю глаза и делаю глубокий вдох.

– Скоро увидимся, малыш, – шепчу я, неохотно отпуская его руку.

Иден исчезает в вагоне. Еще несколько секунд – и состав трогается, увозя первую волну эвакуации к западному побережью Республики, а в ушах у меня все еще звучат слова Идена.

«Я, пожалуй, хочу помочь».

Поезд уходит, и я некоторое время сижу в одиночестве, снова и снова проговаривая про себя слова брата. Теперь я его опекун, у меня есть все права, чтобы защитить его от зла, и после того, что я сделал для спасения Идена, ни черта я не позволю Республике снова упечь его в лаборатории. Я закрываю глаза, зарываясь пальцами в волосы.

Спустя какое-то время я возвращаюсь к помещению, где находятся Патриоты. Дверь открыта. Я вхожу внутрь. Паскао перестает разминать руки, а Тесс поднимает на меня глаза – она заканчивает перевязывать плечо раненой девушки.

– Так что, ребята, – говорю я, глядя на Тесс, – вы вернулись в город, чтобы задать Колониям перцу?

Тесс опускает глаза.

– Какая разница, если нас не пускают в бой, – пожимает плечами Паскао. – А что, у тебя есть какие-то соображения?

– Президент дал добро, – отвечаю я. – Он считает, пока вас буду возглавлять я, мы точно не станем воевать с Республикой.

Дурацкие опасения. Ведь в их руках мой брат.

На лице Паскао появляется осторожная улыбка.

– Так-так. Похоже, намечается хорошая заварушка, – ухмыляется он. – Так что у тебя на уме?

Я засовываю руки в карманы и напускаю на себя самоуверенный вид:

– То, что у меня всегда хорошо получалось.

Джун

51,5 часа с момента последнего разговора с Томасом.

15 часов с момента расставания с Дэем.

8 часов с момента начала затишья – Колонии приостановили бомбардировку Щита

Мы в самолете Президента, взявшего курс на Росс-Сити в Антарктиде.

Я сижу напротив Андена. Олли лежит у моих ног. Два других принцепс-электа в соседнем отсеке, отделенном от нас стеклом (3 × 6 футов, пуленепробиваемое, герб Республики вырезан на обращенной ко мне стороне, судя по кромкам резьбы). За иллюминатором кристально-голубое небо, а внизу – одеяло облаков. С минуты на минуту мы почувствуем, как самолет пойдет на снижение, и увидим обширную столицу Антарктиды.

Бо́льшую часть перелета я молчу, слушаю бесконечные переговоры Андена с Денвером – ему докладывают о ходе военных действий. И только когда мы почти достигаем антарктических вод, Анден наконец замолкает. Я смотрю, как свет обрисовывает молодое лицо, на котором отражается весь груз забот, легший на его плечи.

– Какова история наших отношений с Антарктидой? – спрашиваю я спустя некоторое время.

На самом деле это значит: «Вы и в самом деле думаете, что они нам помогут?» Но такой вопрос не имеет смысла, поскольку на него нет ответа.

Анден отворачивается от иллюминатора и устремляет на меня свои зеленые глаза:

– Антарктида поддерживает нас. Несколько десятилетий мы получали от нее международную помощь. Наша экономика недостаточно сильна, чтобы существовать независимо.

Все еще с трудом верится, что наша страна, которую я считала такой мощной, на самом деле борется за выживание.

– А какие у нас отношения теперь?

Президент не сводит с меня глаз. Взгляд напряженный, но лицо по-прежнему спокойно.

– Антарктида обещает удвоить помощь, если мы предложим соглашение, которое заставило бы Колонии снова сесть за стол переговоров. И они угрожают сократить помощь вдвое, если до конца года у нас не будет соглашения. – Он делает паузу. – Поэтому наша задача убедить их не только предоставить нам военную помощь, но и не снижать экономическую.

Нам придется объяснить, почему все разваливается на части. Я судорожно сглатываю:

– Почему Антарктида?

– Она давно соперничает с Африкой, – отвечает Анден. – Если кто и способен помочь нам выиграть войну против Колоний и Африки, то только она.

Он наклоняется вперед, упирается локтями в колени. Его руки в перчатках всего в футе от моих ног.

– Посмотрим, как пойдут дела. Мы должны им кучу денег, и в последние годы они не очень-то нами довольны.

– Вы когда-нибудь встречались с президентом лично? – спрашиваю я.

– Я сопровождал отца во время его визитов в Антарктиду. – Анден заигрывает со мной улыбкой, отчего все внутри вдруг приходит в трепет. – Он умел очаровывать партнеров по переговорам. Вы полагаете, у меня есть шанс?

Скрытый смысл его вопроса очевиден – он говорит не об Антарктиде.

– Харизма у вас есть, если вы об этом, – улыбаюсь я.

Анден смеется, и на душе у меня теплеет.

– В последнее время моя харизма не работает, – констатирует он, отворачиваясь и опуская глаза.

Самолет снижается. Я смотрю в иллюминатор и глубоко дышу, пытаясь согнать со щек румянец.

Мы идем на посадку, тучи все приближаются, и вскоре мы погружаемся в бурлящий сизый туман. Несколько минут, и мы выныриваем из серого одеяла навстречу обширному пространству, испещренному высотками самых разных цветов. От такого зрелища перехватывает дыхание. Одного взгляда достаточно, чтобы понять, насколько велик технологический и цивилизационный разрыв между Республикой и Антарктидой. Тонкий прозрачный купол накрывает весь город, но мы проникаем сквозь него так же легко, как через одеяло облаков. Каждое здание, кажется, может произвольно менять цвет (два уже из светло-зеленого перекрасились в темно-синий, а одно меняет золотистую окраску на белую), и все они новенькие, будто их только построили, безупречные – в Республике такие можно по пальцам перечесть. Громадные изящные мосты, отливающие на солнце ослепительной белизной, перекинуты между многими небоскребами; они соединяют этажи соседних зданий, образуя некое подобие сотообразной паутины из слоновой кости. По центру верхних мостов располагаются круглые платформы. Я приглядываюсь и различаю на них что-то похожее на воздушные суда. (Еще одна странность: все высотки имеют громадные серебристые числовые голограммы над крышами в диапазоне от нуля до тридцати тысяч. Я морщу лоб. Видимо, цифры проецируются лучами, исходящими из крыш. Возможно, они означают число обитателей в каждом из небоскребов, хотя тридцать тысяч – относительно мало для зданий таких размеров.)

Пилот предупреждает о посадке. Многоцветные здания постепенно заполняют все пространство до самого горизонта, и мы снижаемся на одну из платформ. Внизу я вижу людей, которые готовятся принять наш самолет. Когда мы пролетаем над площадкой, наши кресла сотрясает резкий толчок. Олли поднимает голову и рычит.

– Магнитная посадка, – поясняет Анден, видя мой испуг. – С этого момента нашему пилоту нечего делать. Платформа сама посадит судно.

Мы касаемся поверхности так мягко, что я ничего не чувствую; выходим из самолета в сопровождении сенаторов и охраны, и прежде всего меня потрясает комфортная температура за бортом. Прохладный ветерок, теплые солнечные лучи. Разве мы не в самом холодном регионе Земли? (По моим прикидкам, здесь семьдесят два градуса[3], ветер юго-западный и относительно слабый с учетом высоты, на которой мы находимся.) Я вспоминаю тонкий нематериальный купол, сквозь который мы сюда проникли. Вероятно, с его помощью жители Антарктиды контролируют климат.

Потрясения на этом не заканчиваются: люди в биозащитных костюмах и противогазах тут же проводят нас в пластиковую палатку. (Вероятно, известия о чуме в Колониях дошли и досюда.) Кто-то быстро осматривает мои глаза, нос, рот и уши, потом проводит ярко-зеленым лучом по всем телу. В напряженной тишине я жду, пока оператор (толком не пойму, мужчина или женщина) читает показания на приборе, который держит в руке. Краем глаза вижу, что такую же проверку проходит и Анден – должность Президента Республики не исключает чумы. Спустя добрый десяток минут всех нас выпускают из палатки.

Анден здоровается с тремя антарктидами (на всех необычного покроя костюмы разных цветов – зеленый, черный или синий), которые встречают нас на посадочном мостике вместе с несколькими охранниками.

– Надеюсь, перелет прошел хорошо, – говорит женщина, когда мы – Мариана, Серж и я – подходим.

Она приветствует нас на английском, но с сильным корявым акцентом.

– Если хотите, мы отправим вас домой на нашем самолете.

Я давно подозревала (и узнала наверняка, когда познакомилась с Дэем), что Республика далека от совершенства, но слова антарктидки настолько заносчивы, что я тут же ощетиниваюсь. Наши самолеты недостаточно для них хороши! Я слежу за реакцией Андена, но тот лишь кланяется и улыбается ей:

– Благодарю, леди Медина. Вы всегда так любезны. Крайне признателен вам за предложение, но не хотел бы вас затруднять. Мы обойдемся.

Не могу не восхищаться Анденом. Каждый день я вижу, сколь тяжек груз, который он несет.

После непродолжительного спора я неохотно отдаю Олли одному из охранников – тот доставит пса в наш отель, – после чего мы выстраиваемся в тихую процессию, и антарктиды ведут нас по мосту к ближайшему зданию (оно алого цвета, хотя не думаю, что в честь нашего прибытия). Я специально иду как можно ближе к краю, чтобы рассмотреть город. На сей раз мне не сразу удается подсчитать все этажи (судя по количеству мостов, здесь их более трехсот – вероятно, триста двадцать семь; мне приходится поднять взгляд, чтобы прогнать головокружение). Верхние этажи купаются в солнечных лучах, но нижние тоже ярко освещены, похоже, они генерируют солнечный свет для тех, кто идет по тротуару. Я смотрю на Андена и леди Медину – они болтают и смеются, как старые друзья. Анден ведет себя так естественно – я даже не могу сказать, в самом деле ему нравится леди Медина или он виртуозно играет роль покладистого политика. По крайней мере, наш покойный Президент неплохо подготовил сына к ведению международных переговоров.

Вход в здание с моста оформлен аркой с витиеватой резьбой, двери раздвигаются при нашем приближении. Мы останавливаемся в богато обставленном фойе (толстый кремовый ковер, к моему восторгу, играет вихрем цветов в тех местах, куда я ставлю ногу; кругом пальмы в бочонках; стена из изогнутого стекла пестрит объявлениями; какие-то интерактивные станции непонятного мне назначения). Антарктиды на ходу вручают нам очки. Анден и многие сенаторы тут же, будто бы даже привычно, их надевают, но антарктиды все равно разъясняют назначение очков. Не знаю, известно ли им, кто я, и вообще волнует ли их это, но они явно обратили внимание на мое замешательство.

– Не снимайте их во время вашего визита, – говорит всем леди Медина со своим сильным акцентом, но я знаю, что ее слова обращены именно ко мне. – В них вы увидеть Росс-Сити именно таким, какой есть.

Заинтригованная, я надеваю очки. И удивленно моргаю.

Я тут же чувствую легкое покалывание в ушах, а первое, что вижу, – маленькие светящиеся цифры, витающие над головами всех антарктидов. У леди Медины – 28 627: УРОВЕНЬ 29, а у двух ее спутников (которые до сих пор не произнесли ни слова) – 8819: УРОВЕНЬ 11 и 11 201: УРОВЕНЬ 13. Теперь всюду в фойе я замечаю виртуальные цифры и слова; над зеленым луковичным растением в углу виднеется ВОДА: +1, а над темным полукруглым пристенным столиком – ЧИСТОТА: +1. В уголке моих очков светятся крохотные буквы.

Мы идем дальше. Никого, кажется, особо не заботит изобилие виртуальных букв и цифр, наложенных на реальный мир, и мне остается только положиться на интуицию. (Антарктиды не носят очков, но время от времени поглядывают в сторону виртуальных надписей, и потому я предполагаю, что в их глаза – или в мозг – встроены некие приспособления, постоянно воспроизводящие виртуальную часть их мира.)

Один из двух спутников леди Медины – широкоплечий блондин с очень темными глазами и бронзовой кожей – чуть отстает от всех. Вскоре он догоняет меня и идет рядом. Я напрягаюсь. Но он заговаривает, и его тихий голос звучит доброжелательно:

– Мисс Джун Айпэрис?

– Да, сэр, – уважительно киваю я на манер Андена.

К моему удивлению, в уголке моих очков цифры меняются.

У меня появляется гипотеза. Видимо, очки как-то зафиксировали жест вежливости и добавили мне единицу, согласно местной системе учета, а значит, поклон равен одному баллу. И тут я понимаю еще кое-что: у блондина нет ни малейшего акцента – он говорит на идеальном английском. Я кидаю взгляд на леди Медину и, когда до меня доносятся обрывки ее слов, отмечаю: ее английский тоже стал образцом совершенства. Покалывание в ушах… может быть, очки действуют как переводчик и позволяют антарктидам говорить на своем языке, не затрудняя себя переходом на иностранный.

Блондин наклоняется ко мне и шепчет:

– Меня зовут Макоар, я новый телохранитель леди Медины. Она назначила меня сопровождать вас, мисс Айпэрис, вы ведь впервые в нашем городе. Росс-Сити совсем не похож на города Республики.

В отличие от леди Медины, охранник Макоар говорит без всякой снисходительности, и его слова не вызывают отторжения.

– Спасибо, сэр, – искренне благодарю я. – Да, должна признать, все эти виртуальные цифры вокруг для меня в новинку. Я их не совсем понимаю.

Он улыбается, почесывая белую щетину на подбородке.

– Жизнь в Росс-Сити – это игра, а мы все ее участники. Антарктидам, в отличие от приезжих, не требуются очки – всем нам в тринадцатилетнем возрасте вживляют чипы в височные доли. Специальная программа присваивает номера всему, что нас окружает. – Он показывает на пальму. – Вы видите слово «вода» и единицу с плюсом над растением? Если надумаете полить его, то получите за это один балл. Почти любым позитивным действием в Росс-Сити вы зарабатываете очки, тогда как негативные действия их отнимают. По мере накопления баллов ваш уровень повышается. Сейчас вы на первом уровне.

Он останавливается и тычет в цифры над своей головой.

– А я на тринадцатом.

– И в чем смысл… повышения уровня? – спрашиваю я, когда мы выходим из фойе в кабину лифта. – Он определяет ваш статус? Контролирует граждан?

– Вы все сами увидите, – кивает охранник Макоар.

Мы выходим из лифта и направляемся на другой мост (он находится под куполообразной стеклянной крышей, соединяющей это здание с соседним). Мы идем, и я начинаю понимать, что имел в виду Макоар. Здание, в которое мы входим, похоже на громадную академию, мы смотрим через стеклянные панели в классные комнаты, где рядами сидят студенты (по крайней мере, я так думаю), у всех них над головами витают набранные баллы. В передней части класса на гигантском стеклянном экране светится ряд математических задач, над каждой сияют цифры присваиваемых за правильный ответ очков.

И так далее. В какой-то момент я вижу, как один из студентов наклоняется поболтать с соседом. Счетчик над его головой вспыхивает красным, и через секунду его число уменьшается на пять.

Студент замирает и тут же возвращается к своей работе.

Охранник Макоар улыбается, угадывая, что я анализирую ситуацию.

– Самое главное в Росс-Сити – ваш уровень. Чем выше уровень, тем выше доходы, а соответственно, лучше работа, на которую вы можете претендовать, а значит, больше к вам уважения. Люди с самыми высокими уровнями вызывают всеобщее восхищение, они знамениты. – Макоар показывает на спину нерадивого студента. – Как видите, наши граждане настолько поглощены этой игрой в жизнь, что большинство старается вести себя так, чтобы не понижать свой рейтинг. В результате преступности в Росс-Сити почти нет.

– Очаровательно, – бормочу я.

Я оглядываюсь на студентов, хотя мы уже дошли до конца коридора и теперь направляемся к другому мосту. Спустя какое-то время в уголке моих очков вспыхивает новое послание.

К своему удивлению, я испытываю мимолетную радость при повышении рейтинга.

– Теперь понятно, как балльная система стимулирует ваших граждан. Блестяще!

Следующую мысль я не высказываю вслух, но себя спрашиваю: как они различают плохие и хорошие действия? Кто судья? Что произойдет, если выразить недовольство правительством? Понизится рейтинг или повысится? Уровень развития технологий поражает, я впервые могу оценить, насколько Республика отсталая страна. Всегда ли мы плелись в хвосте? Были ли когда-то в лидерах?

Наконец мы оказываемся в здании с большим полукруглым залом для международных встреч («переговорной», как назвала ее леди Медина). На стенах висят флаги всех стран мира. В центре стоит длинный стол красного дерева; делегация Антарктиды садится по одну его сторону, а мы – по другую. Два представителя хозяев, уровнем близкие к уровню леди Медины, присоединяются к нам в самом начале сессии, но мое внимание привлекает третий делегат. Ему лет сорок пять, у него русые с рыжиной волосы, темная кожа и ухоженная бородка. Текст, витающий над его головой, гласит: УРОВЕНЬ 202.

– Президент Икари, – представляет его леди Медина.

Анден и другие сенаторы уважительно склоняют голову. Я следую их примеру. Не упуская нить переговоров, я краем глаза вижу флаг Республики. В очках сияет виртуальный текст: АМЕРИКАНСКАЯ РЕСПУБЛИКА. Рядом с нашим знаменем – флаг Колоний с черными и серыми полосами и ярко-золотой птицей посередине.

Под названиями некоторых стран имеется слово «союзник». Под нашей – нет.

С самого начала процесс идет напряженно.

– Кажется, планы вашего отца обернулись для вас неприятными последствиями, – холодно говорит Президент Андену, подаваясь вперед. – ООН, конечно, озабочена сотрудничеством Африки с Колониями. Колонии отклонили наше приглашение к переговорам.

– Наши ученые днем и ночью работают над сывороткой, – вздыхает Анден (я отмечаю, что он не упоминает Идена и отказ Дэя сотрудничать). – Но армии Колоний содействует Африка – и деньгами, и по военной линии. Нам нужна помощь, чтобы отбить нападение, иначе мы рискуем потерпеть полное поражение в течение месяца. Вирус может распространиться и на нашу территорию…

– Вы говорите искренне, – перебивает Президент. – И я не сомневаюсь, вы многое делаете для Республики в качестве нового лидера страны. Но в подобной ситуации… Прежде всего нужно остановить распространение вируса. Мне известно, что Колонии уже перешли границу.

Медово-золотистого цвета глаза Президента пронзительно горят. Когда Серж пытается вставить слово, президент обрывает его, не сводя с Андена глаз:

– Пусть ответит ваш Президент.

Серж погружается в угрюмое молчание, но прежде я успеваю заметить, как самодовольно переглядываются сенаторы. В груди закипает гнев. Все они – и сенаторы, и Президент Антарктиды, даже принцепс-электы – стараются каждый на свой манер уязвить Президента. Перебивают, подчеркивают его возраст. Я смотрю на Андена, безмолвно побуждая его постоять за себя.

– Сэр?.. – окликает Мариана Президента.

Я облегченно вздыхаю, когда Анден сначала кидает неодобрительный взгляд на Сержа, потом поднимает подбородок и спокойно произносит:

– Это правда. Прежде нам удавалось их сдерживать, но сейчас они на подступах к нашей столице.

Президент упирается локтями в стол, наклоняется вперед:

– Значит, есть вероятность, что вирус уже на вашей территории?

– Да, – кивает Анден.

Икари замолкает на секунду-другую, затем говорит:

– Что конкретно вы хотите?

– Нам необходима военная помощь, – отвечает Анден. – У вас лучшая в мире армия. Помогите нам укрепить границы. Но главное, помогите создать сыворотку. Колонии предупредили, что отведут войска, только если получат лекарство. А нам нужно время, чтобы его изготовить.

Президент поджимает губы и качает головой:

– Мы не готовы помочь вам ни военной силой, ни деньгами, ни снабжением. К сожалению, долг Республики перед Антарктидой и без того слишком велик. Я могу предложить лишь опыт наших ученых для скорейшего изготовления сыворотки. Войска в зараженную зону я не пошлю. Слишком опасно. – Он видит выражение лица Андена, и взгляд его становится жестче. – Прошу держать нас в курсе, поскольку я, как и вы, надеюсь, что проблема вскоре разрешится. Приношу свои извинения, Президент, но больше нам нечего предложить.

Анден облокачивается на стол, сплетает пальцы:

– Что я могу сделать, чтобы убедить вас, господин Президент?

Антарктид откидывается на спинку кресла и несколько секунд изучает Андена задумчивым взглядом. Меня мороз подирает по коже: он ждал этих слов.

– Предложите мне что-нибудь стоящее моих усилий, – говорит он наконец. – То, чего ни разу не предлагал ваш отец.

– И чего же он не предлагал?

– Земли.

Мое сердце болезненно сжимается. Отдать землю. Чтобы спасти Республику, нам придется продать ее другой стране. Похоже на торговлю телом. На продажу собственного ребенка. Оторвать от себя часть родного дома. Я смотрю на Андена, пытаясь понять, какие эмоции бушуют под его маской сдержанности.

Анден глядит на Президента, тянутся секунды. Может быть, он представляет, что ответил бы на такое предложение отец? Наконец Анден склоняет голову. С достоинством, но смиренно.

– Я открыт для переговоров, – тихо говорит он.

Президент кивает. Я вижу – уголки его рта растягиваются в едва заметной улыбке.

– Ну тогда вперед, – оживляется он. – Если создадите сыворотку и если нас устроит ваше предложение насчет земли, обещаю вам военную помощь. А пока всему миру придется принять обычные в условиях пандемии меры.

– И что вы имеете в виду, сэр? – спрашивает Анден.

– Придется заблокировать ваши порты, перекрыть границы. То же самое относится и к Колониям. Придется проинформировать правительства других стран. Уверен, вы меня понимаете.

Анден не отвечает. Я надеюсь, Президент не видит моего ошеломленного лица. Всю Республику изолируют.

Дэй

Джун улетела в Антарктиду. Иден уехал в Лос-Анджелес со второй волной эвакуации. Оставшиеся в бункере слышат, как Колонии атакуют. Звуки становятся все громче. Иногда земля содрогается с такой силой, что сверху сыплется пыль, покрывая серым налетом очереди спешащих к поезду. Стробоскопические лампы у потолка туннеля через две секунды на третью заливают нас красным цветом. Держатся ли другие бункеры, разбросанные по городу? Эвакуация с каждым новым составом – а они отправляются с интервалом в час – протекает все более нервно. Кто знает, насколько прочен этот туннель. Время от времени я вижу, как солдаты заталкивают назад в очередь особо буйных. «Все в одну шеренгу!» – кричат они, грозя оружием. Их лица спрятаны за шлемами, которые я нередко видел перед собой в прежней жизни. «Нарушители не подлежат эвакуации. Соблюдайте порядок!»

Я нахожусь в дальнем конце бункера вместе с Паскао, Тесс и другими Патриотами. Нас засыпает пылью с потолка. Поначалу солдаты пытались затолкать меня в поезд, но, когда я обрушился на них с потоком проклятий, отвязались. Теперь они не обращают на меня внимания. Несколько секунд я смотрю, как люди заходят в вагоны, а потом возвращаюсь к разговору с Паскао. Тесс сидит рядом, но из-за недосказанности в наших отношениях кажется, будто она далеко-далеко. Проклятая головная боль молотом стучит в затылок.

– Ты лучше меня знаешь город, – шепчу я Паскао. – Какие, по-твоему, шансы у Щита?

– Неважные, – отвечает тот. – Да что говорить, Колониям помогает другая страна, и я не удивлюсь, если под таким напором Щит через несколько дней треснет. Поверь мне, долго он не продержится.

Я поворачиваюсь посмотреть, сколько еще людей ожидает посадки.

– А если действовать против Колоний хитростью?

– Если бы удалось заполучить несколько электробомб, – вступает в разговор одна из хакеров, Франки, девушка с раненым плечом, – я, наверное, смогла бы перепрограммировать их так, чтобы временно вывести из строя оружие Колоний. Или что-нибудь типа того. Можно еще попортить им парочку самолетов.

Точно, самолеты! Анден говорил о построенном на скорую руку аэродроме близ Щита.

– Я достану бомбы, – шепчу я. – И гранаты.

Паскао возбужденно цокает языком.

– Значит, повеселимся с нитроглицерином? Что ж, валяй. – Он обращается к одному из Патриотов: – Бакстер, дружище, пойдешь с Джоро и Франки – прикроешь их, пока они там колдуют.

Бакстер кидает на меня злобный взгляд. Мочка уха у него все такая же – драная.

– Паскао, – тихо говорю я, – ты готов к небольшому отвлекающему маневру?

– Да это же конек неуловимых, – смеется Паскао.

– Поводим их за нос – побудешь моим двойником, пока я не проберусь к их самолетам.

– Звучит многообещающе!

– Отлично.

Хотя ситуация и мрачноватая, я не могу сдержать улыбку. В мой голос закрадывается самоуверенная нотка:

– Давайте-ка вечерком расколошматим парочку-другую дорогущих военных машин!

– Ты совсем спятил, чувак! – набрасывается на меня Бакстер. – Целая Республика не может сдержать наступление, а ты считаешь, что у нашей группы есть шанс победить?

– Нам не нужно их победить. Нам нужно только задержать их. Не сомневаюсь, в этом мы мастаки.

Бакстер раздраженно фыркает, но на лице Паскао цветет широченная улыбка. Тесс рядом со мной напряженно ерзает на стуле, вероятно вспоминая мои прежние преступления – она все их видела своими глазами, и после каждого ей приходилось меня штопать. Может, она беспокоится за меня. А может, радуется. Или вообще предпочла бы находиться где-нибудь подальше отсюда. Но ведь вернулась она из-за меня. Тесс ведь сама это сказала? Я все еще ей небезразличен. По крайней мере, хоть немного. Я подбираю слова, чтобы заполнить неловкое молчание между нами, но, ничего не придумав, обращаюсь к другим:

– Вы, ребята, говорите, что вернулись заслужить прощение. Вы даже не попытались бежать в другую страну. Вам ведь не обязательно было помогать Республике. Анден, то есть Президент, и так простил бы всех вас. – Я встречаюсь взглядом с Паскао. – Ты знал это! Так почему же вы вернулись на самом деле? Уж не только потому, что услышали мой призыв.

Улыбка сходит с лица Паскао и на несколько секунд сменяется по-настоящему серьезным выражением. Он вздыхает, потом окидывает взглядом нашу маленькую группу. Трудно поверить, но прежде они были частью огромной серьезной организации.

– Мы ведь Патриоты. Предполагалось, что мы поспособствуем возрождению Соединенных Штатов в той или иной форме. Но, судя по тому, что творится за границей, Колонии не годятся на роль инициатора таких перемен. Должен признать, новый Президент Республики пока движется в верном направлении, а после всей этой чертовщины с Рейзором даже считаю, что Анден способен справиться с теми вопросами, которые пытались решить мы. – Паскао замолкает и кивает на Бакстера, который только пожимает плечами. – Вон, даже дружище Бакстер не возражает.

– Значит, вы, ребята, вернулись, потому что искренне хотите помочь Республике победить в войне? – спрашиваю я, хмуря лоб. – Вы правда готовы защищать страну?

Паскао кивает.

– Почему вы сразу не сказали? Ваше заявление прозвучало бы весьма благородно.

– Нет, не прозвучало бы, – мотает головой Паскао. – Нам бы не поверили. Патриотам, тем самым террористам, которые убивали солдат Республики при первой возможности? Я решил, будет лучше разыграть другую карту – будто мы ищем прощения. Это должно было показаться более правдоподобным твоему Президенту и твоей крошке принцепс-электу.

Я молчу. Видя, что я раздумываю, Паскао встает и потирает ладони:

– Ну что, приступим? Времени нет – наверху творится черт знает что.

Он жестом подзывает Патриотов и раздает индивидуальные задания. Я сажусь на корточки рядом с Тесс. Она делает глубокий вдох и, перехватив мой взгляд, заговаривает со мной впервые с момента нашей встречи.

– Извини, Дэй, – тихо, чтобы не слышали остальные, произносит она.

Я замираю на месте, упираясь локтями в согнутые колени.

– С чего это? – отвечаю я. – Тебе не за что извиняться.

– Нет, есть за что.

Тесс отворачивается. Когда она успела так вырасти? Она по-прежнему тоненькая, хрупкая, но смотрит глазами человека более опытного, чем тот, которого я помню.

– Я не хотела тебя бросать, не хотела винить во всем Джун. На самом деле я не верю, что она плохая. Никогда в это не верила. Я просто… разозлилась.

Ее лицо притягивает мой взгляд, как и прежде, все время с того самого момента, как я впервые увидел ее роющейся в мусорном баке. Мне хочется обнять ее, но я сижу и жду – пусть даст мне знак.

– Тесс…

Я ищу слова, которые передали бы мое душевное состояние. Черт побери, раньше я нес такую чушь.

– Я тебя люблю. Что бы ни происходило между нами, – говорю я.

Тесс обхватывает колени руками:

– Знаю.

– Но люблю не так, как ты хочешь, – поясняю я, проглотив ком в горле и уставясь в пол. – Прости, если когда-либо дал повод думать иначе. Наверное, я всегда недостаточно ценил тебя.

С каждым словом, которое хлещет ее, словно плеть, я чувствую мучительный укол в сердце.

– Не извиняйся. Это я во всем виноват – не ты.

Тесс мотает головой:

– Я знаю, ты любишь меня по-другому. Неужели ты думаешь, я еще не поняла? – (Я слышу горькую интонацию в ее голосе.) – Но ты не знаешь, что чувствую к тебе я. Никто не знает.

– Так скажи мне, – заглядываю я в ее глаза.

– Дэй, ты для меня намного больше, чем девичья влюбленность. – Она хмурится, подбирая слова. – Когда целый мир отвернулся от меня и оставил умирать, только ты меня принял. Ты был единственным, кого волновала моя судьба. Ты был для меня всем. Всем. Ты стал моей семьей – моими родителями, моими сестрами и братьями, моим опекуном, моим единственным другом и товарищем, ты был моим защитником и тем, кто нуждался в моей защите. Понимаешь? Я люблю тебя не так, как ты подумал, хотя не могу отрицать: и та любовь есть в моем к тебе отношении. Но то, что я чувствую, выходит за ее рамки.

Я открываю рот, но не нахожу слов. Не знаю, что сказать. Могу только смотреть на нее.

– И вот когда я поняла, – голос Тесс дрожит, – что Джун может отнять тебя у меня, я не смогла представить, как мне жить дальше. Мне казалось, она забирает все самое важное из моей жизни. Мне казалось, она забирает у тебя все то, чего нет у меня.

Она опускает глаза:

– Вот почему я прошу у тебя прощения. Я думала, будто ты должен быть для меня всем на свете, – за это и извиняюсь. У меня был ты, но я забыла, что у меня еще есть я.

Тесс замолкает и оглядывает Патриотов, погруженных в разговор.

– Такое новое ощущение, я все еще к нему привыкаю, – добавляет Тесс.

И мы вдруг снова превращаемся в детей. Мы оба помладше, сидим бок о бок, болтая ногами, в окне полуразрушенной высотки, каждый вечер смотрим, как солнце исчезает за океаном. Сколько мы повидали с того времени, какой путь прошли!

Я протягиваю руку и щелкаю ее по носу, как делал всегда. И она в первый раз улыбается мне.

Предрассветный час приходит на смену ночи, дождь и мокрый снег наконец прекращаются, и город блестит в лунном свете. Время от времени звучит сигнал тревоги, на уличных экранах все еще светится зловещий призыв искать укрытие, но в боевых действиях наступило короткое затишье – в небесах не видно самолетов, не гремят взрывы. Похоже, обеим сторонам нужна передышка. Я тру усталые глаза, стараясь не замечать боли в затылке, – мне бы тоже не помешало отдохнуть.

– Ох, нелегкая будет работенка, – шепчет Паскао; мы оба чувствуем приближение дня. – Они наверняка начеку – готовятся отразить атаку Республики.

Мы сидим на стене Щита, осматривая участок близ границы города. За Щитом тоже живут люди, но, в отличие от Лос-Анджелеса (который представляет собой огромное плотное скопление зданий, постепенно редеющих к пригородам), в Денвере за пределами Щита живут немногие. Там и здесь разбросаны небольшие группы домов. На вид они пустые, – вероятно, Республика при приближении армии Колоний эвакуировала жителей за стену. Воздухолеты Колоний вернулись на свою территорию для дозаправки, но на площадке, хорошо освещенной прожекторами, немало их самолетов. Поразительно, сколь дикой мне кажется мысль о победе Колоний. Год назад я бы плясал от радости при таком развитии событий, но теперь в ушах снова и снова звучит девиз Колоний: «Свободное государство – государство корпораций». При воспоминании о рекламе в их городах меня пробирает дрожь.

Трудно сказать, что бы я выбрал на самом деле: видеть, как мой брат растет в стране под управлением Колоний, или смотреть, как его забирает на опыты Республика.

– Да, они будут начеку.

С этими словами я разворачиваюсь и спускаюсь по внутренней стороне стены. С наружной вдоль Щита стоят наши самолеты, их экипажи наготове.

– Но мы же не солдаты Республики. Если Колонии могут застать нас врасплох, почему бы нам не ответить им тем же?

Мы с Паскао одеты одинаково – с головы до ног в черное, на лицах балаклавы. Если бы не небольшая разница в росте, мы были бы неотличимы.

– Вы двое готовы? – спрашивает Паскао в микрофон наших хакеров.

Глядя на меня, он поднимает вверх большой палец. Если все на местах, то на точке должна быть и Тесс. Девочка, только береги себя.

Мы спускаемся на землю, после чего республиканцы ведут нас к незаметному входу в туннель, по которому можно выйти за пределы Щита на опасную территорию. Солдаты молча кивают, желая нам удачи, и уходят. Черт побери, надеюсь, план сработает.

Я оглядываю поле, где стоят самолеты Колоний. Когда мне только исполнилось пятнадцать, я поджег десять новеньких республиканских истребителей Р-472 на авиабазе Бербанк в Лос-Анджелесе. Именно эта акция впервые вывела меня в верхнюю строку списка наиболее опасных преступников; после ареста, на допросе, я с гордостью признался Джун в этом преступлении. Я спалил самолеты, украв с базы ВВС очень взрывоопасный нитроглайд. Залил жидкость в сопла и сдобрил ею хвостовые части. Как только пилоты включили двигатели, истребители вспыхнули.

Я вижу те давние события как наяву. Конструкция самолетов Колоний несколько иная, их крылья с обратной стреловидностью, но в конечном счете это такие же машины. К тому же сегодня я работаю не один – мне помогает Республика. И самое главное, у меня есть взрывчатка.

– Готов? – шепчу я Паскао. – Бомбы при тебе?

– Считаешь, я мог забыть бомбы? Думал, ты обо мне лучшего мнения. Дэй, красавчик, на сей раз давай без глупостей, – подкалывает меня Паскао. – Если вдруг тебе в голову придет какая дурь, ты уж сначала скажи. Тогда хотя бы будет время тебе хорошенько вмазать.

– Есть, сэр, – улыбаюсь его издевке.

Благодаря одежде нас не видно в темноте. Мы беззвучно продвигаемся вперед и вскоре выходим за пределы небольшой безопасной зоны, где оружие Щита может нас прикрыть. Теперь аэродром Колоний вроде бы неподалеку. Их солдаты дежурят по периметру площадки. Тут же стоят танки в два ряда. Пусть здесь нет воздухолетов, но всякой разной техники вполне достаточно, чтобы начать новый бой.

Мы с Паскао прячемся за грудой камней близ аэродрома. В темноте я вижу лишь очертания Паскао. Он кивает, прежде чем прошептать что-то в микрофон.

В томительном ожидании тянутся секунды. И тут информэкраны по внешнему контуру Щита одновременно загораются флагом Республики, а громкоговорители передают в ночи текст присяги. Все это напоминает типичный пропагандистский ролик – на мониторах появляются знакомые видео с патриотичными солдатами и счастливыми гражданами, победами в боях и богатыми улицами. Внимание охранников аэродрома переключается на экраны. Поначалу, взволнованные, они смотрят настороженно, но через несколько секунд расслабляются.

Хорошо. Пусть считают, что Республика крутит обычные ролики для подъема боевого духа. Трансляция ничем не насторожит Колонии и в то же время отвлекает их внимание. Я выбираю место, где все солдаты смотрят на экраны, и киваю Паскао. Он машет мне рукой. Наступает мой черед.

Прищурившись, я размышляю, как бы мне вернее пробраться на аэродром. Четверо часовых уставились в мониторы; один пилот чуть поодаль стоит ко мне спиной – с моего места кажется, что он обсуждает с приятелем трансляцию. Я дожидаюсь момента, когда все они смотрят в противоположную от меня сторону, беззвучно перебегаю к ближайшему самолету, прячусь за шасси и сворачиваюсь в плотный шар, чтобы черная одежда слилась с темнотой.

Один из охранников время от времени поглядывает через плечо на самолет, но, не видя ничего интересного, возвращается к созерцанию Щита.

Я выжидаю еще несколько секунд, потом снимаю рюкзак и забираюсь в выхлопное сопло. Сердце мое колотится в предвкушении дежавю. Я приступаю к работе – вытаскиваю металлический кубик из рюкзака и надежно закрепляю его в сопле. Панель индикации на устройстве светится красным очень слабо – я ее едва вижу. Проверяю, надежно ли закреплен кубик, и перемещаюсь обратно. Времени мало – скоро охранники потеряют интерес к нашему ролику. Убедившись, что в мою сторону никто не смотрит, выпрыгиваю из самолета. Ботинки на мягкой подошве не издают ни звука. Я снова растворяюсь в тени шасси и, улучив секунду, перебегаю к соседнему ряду истребителей. Паскао делает то же самое с другой стороны поля. Если все пойдет, как задумано, одного взрыва на ряд будет достаточно.

Я заканчиваю с третьим рядом, мокрый как мышь. Экраны вдалеке все мерцают пропагандистскими роликами, но я вижу, что некоторые военные уже отвлекаются. Пора выбираться отсюда. Я тихонько вылезаю из сопла, повисаю в тени, жду подходящего момента – разжимаю пальцы и бросаюсь в темноту.

Вот только момент оказывается неподходящий. Рука соскальзывает, и металлическая кромка распарывает мне ладонь. Ослабленное тело приземляется не идеально – я всхрапываю от боли и смещаюсь в тень шасси, но слишком поздно. Охранник замечает меня. Прежде чем я успеваю его обезвредить, глаза солдата широко открываются, и он наводит на меня оружие.

Но он даже не успевает вскрикнуть – в темноте сверкает нож и вонзается ему в шею. Несколько мгновений я в ужасе смотрю на убитого. Паскао – он метнул нож, чем спас мне жизнь, отвлекая внимание на себя. И тут же с другого конца поля доносятся крики. Он делает все, чтобы дать мне уйти. Я бросаюсь в относительную безопасность тени за пределами аэродрома.

Щелкаю микрофоном и вызываю Паскао.

– Ты жив? – взволнованно шепчу я.

– Поживее тебя, красавчик, – хрипит он, его тяжелое дыхание и шаги громко отдаются в моем наушнике. – Уноси ноги с аэродрома. Скажи Франки – пусть кончает тянуть волынку. Мне еще нужно отделаться от двоих на хвосте.

Паскао отключается.

Я вызываю Франки:

– Мы готовы, врубай!

– Ясно, – слышится ее голос.

Экраны внезапно темнеют, громкоговорители над городом смолкают, и все погружается в жуткое безмолвие. Солдаты Колоний, гнавшиеся за Паскао, и, вероятно, остальные замирают и недоуменно смотрят на погасшие мониторы.

Проходят несколько беззвучных секунд.

А потом ослепительный взрыв раскалывает тишину посреди аэродрома. Я оглядываюсь на первую линию солдат – они медленно поднимаются с земли, ошеломленно осматриваясь. Электрические искры взвиваются в воздух, прыгая с одного самолета на другой. Солдаты второго ряда открывают беспорядочный огонь, но охранники по периметру площадки обнаруживают, что их автоматы не работают. Я бегу к Щиту.

Еще один взрыв сотрясает то же место, и золотистое марево обволакивает все вокруг. Среди солдат раздаются панические крики. Они не видят, что происходит, а я знаю: сейчас каждая наша бомба уничтожает целый ряд самолетов, а кроме того, временно выводит из строя магниты в их оружии. Кто-то все же палит наобум в темноту, будто там залегли солдаты Республики. Что ж, они не так уж далеки от истины. И словно в ответ на мои мысли, республиканские самолеты вдоль Щита взмывают в небо. Их рев оглушает меня.

Я переключаю микрофон на Франки:

– Как идет эвакуация?

– Все гладко, насколько возможно, – отвечает она. – Похоже, осталось еще две волны. Готов к своему бенефису?

– Запускай, – шепчу я.

Экраны снова оживают. На сей раз все они показывают меня. Мы специально сделали эту запись. Я широко улыбаюсь Колониям, пока их солдаты забираются в уцелевшие самолеты. Теперь мне кажется, я смотрю в лицо постороннего человека, лицо незнакомое и наводящее ужас, перечеркнутое по глазам широкой темной полосой. На несколько секунд я забываю, что это наше видео, и в панике бросаюсь в копилку своей памяти, где все же нахожу нужное воспоминание, и вздыхаю с облегчением.

– Меня зовут Дэй, – говорит мой двойник с экрана, – я сражаюсь за народ Республики. На вашем месте я бы не шалил.

Франки пускает запись еще раз. Впереди самолеты Республики с ревом рассекают небо – оранжевые вспышки освещают поле воздушного боя. Из-за нашей вылазки Колонии потеряли добрую половину самолетов, и теперь, застигнутые врасплох, солдаты бросаются врассыпную в поисках укрытия. Готов поспорить, командиры сейчас их поносят на чем свет стоит.

Франки возвращается на линию.

– Республиканская армия узнала о нашем успехе, – радостно сообщает она.

На заднем плане я с облегчением слышу болтовню Паскао.

– Отличная работа, неуловимые. Джоро и Бакстер уже возвращаются. – Теперь голос Франки звучит встревоженно: – Мы уже уходим. Дайте мне несколько секунд, и…

Она отключается. Я удивленно моргаю.

– Франки? – вызываю я, пытаясь снова подключиться.

Ничего. Только белый шум.

– Куда она делась? – пробивается в эфир Паскао. – У тебя тоже нет связи?

– Да.

Я пробираюсь вперед, стараясь не думать о плохом. До Щита, где мы будем в безопасности, совсем недалеко (я уже вижу небольшой проход, через который мы должны вернуться), и тут среди всеобщего хаоса вижу солдат Республики – они появляются из пыли, чтобы остановить наших преследователей. До двери всего несколько ярдов.

Пуля свистит в каких-то дюймах от моего уха. От крика, который я слышу в следующий миг, кровь холодеет. Я оборачиваюсь и вижу Тесс с Франки – они бегут следом за мной, поддерживая друг друга. За ними пять-шесть солдат Колоний. Я замираю и тут же меняю направление – выхватываю из-за пояса нож и изо всех сил кидаю его в солдат. Нож попадает военному в бок, и тот падает на колени. Его товарищи замечают меня. Тесс и Франки едва успевают добежать до стены. Я несусь за ними. Солдаты за спиной поднимают стволы.

Тесс заталкивает Франки в проход, и тут из тени недалеко от двери выходит человек в офицерской форме. Я тут же узнаю его. Томас. В одной руке у него болтается автомат.

Его убийственный взгляд устремлен на нас с Тесс, мрачное лицо искажено свирепостью. На мгновение мир словно погружается в тишину. Я смотрю на автомат. Томас поднимает ствол. Нет! Я инстинктивно кидаюсь к Тесс, закрываю ее своим телом. Он убьет нас!

Едва эта мысль успевает промелькнуть в голове, как Томас поворачивается к нам спиной и идет на наступающих солдат Колоний. Его рука трясется от ярости, крепко сжимая автомат. Я поражен, но на размышления нет времени.

– Иди, – подталкиваю я Тесс.

Мы вваливаемся в туннель. И тут Томас стреляет раз, другой, третий. С каждой очередью он испускает крик, от которого кровь стынет в жилах. Лишь через секунду-другую я разбираю слова:

– Да здравствует Республика! Да здравствует Президент!

Он успевает дать шесть коротких очередей, и тут противник отвечает на огонь. Я прижимаю Тесс к груди, закрываю ей ладонью глаза. Она возмущенно вскрикивает.

– Не смотри, – шепчу я ей на ухо.

Голова Томаса резко дергается, и все его тело обмякает. Перед моим взором мелькает мать в последнюю секунду ее жизни.

Убит выстрелом в голову. Его убили выстрелом в голову. Казнили через расстрел.

Тесс подпрыгивает, слыша, как раскалывается череп Томаса, и приглушенно рыдает под моей ладонью. Дверь за нами захлопывается.

Паскао встречает нас в тот самый миг, когда мы выходим из туннеля. Он с ног до головы покрыт пылью, но усмехается.

– Нас эвакуируют с последней волной, – кивает Паскао на два джипа. – Они ждут, чтобы отвезти нас в бункер.

Солдаты Республики бегут к нам, но, едва успев перевести дух, я замечаю, что Франки лежит на земле, а над ней склоняется Тесс. Усмешка сходит с лица Паскао. Военные блокируют туннель, а мы собираемся вокруг Франки. Тесс достает аптечку, тело Франки сотрясают судороги.

Куртку с нее сняли, и я вижу пропитанную кровью рубашку. Глаза девушки широко раскрыты от ужаса. Она еле дышит.

– Ее ранили, когда мы убегали. Три или четыре пули.

Тесс срывает с Франки рубашку, на ее лбу блестят капельки пота. Дрожащие руки мечутся над телом, посыпают раны порошком, закладывают в них бальзам. Закончив, Тесс достает толстенную пачку бинтов.

– Ничего, она выживет, – бормочет Паскао. – Нужно ехать. Немедленно.

Тесс отталкивает его, чтобы не мешал, и сильно перетягивает рану, затем отирает лоб.

– Дай мне еще минутку, – цедит она сквозь зубы. – Необходимо остановить кровотечение.

Паскао готов возразить, но я кидаю на него остерегающий взгляд:

– Пусть делает, что нужно.

Я присаживаюсь рядом с Тесс и беспомощно опускаю глаза на несчастную Франки. Я понимаю, ранения смертельны.

– Чем помочь? – спрашиваю я.

– Пережимай раны, – отвечает Тесс, кивая на пропитавшиеся кровью бинты.

Она торопится сделать примочку.

Веки Франки трепещут. Она издает сдавленный крик, потом обводит нас взглядом:

– Поспешите… Колонии… наступают…

Она умирает еще целую минуту. Тесс все колдует над телом, и я наконец останавливаю ее. Затем поднимаю взгляд на Паскао. Солдат снова подходит к нам, сурово хмурясь.

– Последнее предупреждение. – Он показывает на открытые двери джипов. – Мы отъезжаем.

– Идите, – говорю я Паскао. – Мы сядем во вторую машину.

Пораженный смертью Франки, Паскао секунду медлит, потом вскакивает на ноги и ныряет в джип. Тот срывается с места, оставляя за собой облачко пыли.

– Идем, – говорю я Тесс, склонившейся над безжизненным телом подруги. – Пора уходить.

По другую сторону Щита кипит сражение.

Тесс вырывает свою руку из моей и со всей силы швыряет пачку бинтов в стену, потом поворачивается, чтобы еще раз посмотреть на пепельно-серое лицо Франки. Я встаю и заставляю Тесс подняться. Мои окровавленные пальцы оставляют на ее руке следы. Солдаты хватают нас обоих и волокут к джипу. В машине Тесс перехватывает мой взгляд. В ее глазах стоят слезы, сердце разрывается от ее страданий. Мы отъезжаем от Щита, и я вижу, как военные кладут тело Франки в грузовик. Мы поворачиваем за угол и несемся к бункеру.

Ко времени нашего приезда Паскао с его людьми уже спустились в подземелье. Солдаты нервничают. Когда они пропускают нас через сетчатые ворота, от Щита доносится взрыв, сотрясающий землю. Мы, словно во сне, бежим по металлической лестнице, потом по коридорам, залитым тусклым красноватым светом. Грохот сверху отдается гулким эхом. Мы спускаемся все ниже и ниже, наконец оказываемся в бункере и несемся к поезду. Военные помогают нам забраться в вагон.

Состав трогается, мы отъезжаем от бункера под канонаду взрывов, которые едва не сбивают нас с ног. Тесс цепляется за меня – я прижимаю ее к себе. Туннель за нами обрушивается, и мы погружаемся в темноту. Поезд мчится все дальше и дальше. Нас догоняют отзвуки взрывов.

И тут боль молотом бьет меня в затылок.

Паскао что-то говорит, но я его больше не слышу. Я больше ничего не слышу. Мир вокруг окрашивается в серый цвет, я чувствую, как меня кружит. Где мы? Откуда-то доносится голос Тесс – она зовет меня, но я не разбираю слов сквозь толщу боли и черноты.

Джун

21:00

Номер 3323, отель «Уровень бесконечность», Росс-Сити

Все мы обосновались в отдельных комнатах. Олли лежит у меня в ногах, совершенно обессиленный после трудного дня. Но у меня сна ни в одном глазу. Через некоторое время я тихо встаю, оставляю угощение для Олли и выхожу за дверь. Я иду по коридору без виртуальных очков и с облегчением вижу мир таким, какой он есть, – без натиска витающих в воздухе слов и цифр. Не знаю, куда я направляюсь, но в итоге останавливаюсь двумя этажами выше, неподалеку от номера Андена. Здесь совсем тихо. Наверное, никого, кроме Андена и нескольких его телохранителей, здесь нет.

Я прохожу мимо двери, сквозь которую виднеется большой зал – вероятно, какое-то общее помещение. Я возвращаюсь и заглядываю внутрь. Стены здесь словно выбелены, но, думаю, стоит надеть очки, и я увижу все имитации; зал разделен стеклянными перегородками на несколько высоких цилиндрических кабинок. Занятно. Такой же цилиндр есть у меня в углу номера; я так еще и не озаботилась узнать, что это такое. Оглядываю зал, потом осторожно трогаю дверь – она беззвучно отъезжает.

Я вхожу внутрь, и, как только дверь задвигается, зал извещает меня о чем-то на антарктическом. Я вытаскиваю из кармана очки. Голос тут же повторяет фразу, теперь уже на английском: «Добро пожаловать в имитационный зал, Джун Айпэрис». Я отмечаю, что мой виртуальный рейтинг вырос на десять очков – бонус за первое посещение имитационного зала. Как я и подозревала, помещение теперь играет красками, наполняется всеми мыслимыми цветами, а на стеклянных стенах появляются самые разнообразные изображения.

«Ваш удаленный доступ к порталу, – извещает одна из панелей. – Используйте соединение с виртуальными очками для полноценного погружения». За текстом следует шикарное видео – вероятно, лучшие пейзажи со всего света. Похоже, через этот портал есть соединение с Интернетом. Во мне просыпается любопытство. Я никогда не выходила в Интернет за пределами Республики, никогда не видела мир таким, какой он есть, без республиканских блокировок и фильтров. Я вхожу в один из прозрачных цилиндров. Стекло вокруг меня начинает мерцать.

– Привет, Джун, – говорит оно. – Что для вас найти?

Что бы поискать? Попробую первое, что пришло на ум. Я отвечаю нерешительно, сомневаясь, поймет ли меня стекло:

– Дэниел Элтан Уинг.

Насколько остальной мир осведомлен о Дэе?

Внезапно все исчезает, и я оказываюсь в белом круге с сотнями – тысячами – парящих в воздухе прямоугольных окошек с изображениями, видео и текстами. Поначалу я не понимаю, что делать, а потому просто стою на месте, с удивлением разглядывая картинки. В каждом окошке информация о Дэе. Во многих – новостные сообщения. В ближайшем ко мне – старая запись с Капитолийской башни. Дэй с балкона призывает народ поддержать Андена. Я смотрю видео довольно долго (три секунды), после чего раздается голос: «На записи Дэниел Элтан Уинг, известный также как Дэй, поддерживает нового Президента Республики и предотвращает всенародное восстание. Источник – публичный архив Американской Республики. Хотите увидеть статью целиком?»

Я перевожу взгляд на другое окошко, и голос смолкает. Изображение оживает, стоит мне взглянуть на него: какая-то незнакомая смуглая девица со светло-карими глазами дает интервью. В волосах у нее алая прядь. Что она говорит? «Последние пять лет я жила в Найроби и не слышала о нем, пока видео его ударов по Американской Республике не стали появляться в Интернете. Теперь я вхожу в клуб…» Запись останавливается, и тот же дружеский голос поясняет: «Источник – Кенийская вещательная корпорация. Хотите досмотреть сюжет до конца?»

Я осторожно шагаю вперед. С каждым моим движением прямоугольные окошки вокруг перестраиваются, предлагая на выбор следующий ряд изображений. Появляются картинки того времени, когда мы с Дэем еще работали на Патриотов: Дэй оглядывается через плечо, на его губах играет лукавая улыбка, от которой я краснею и поспешно отворачиваюсь. Я просматриваю еще несколько записей, потом решаю изменить запрос. На сей раз я задаю поиск по теме, которая всегда меня волновала:

– Соединенные Штаты Америки.

Окошки с Дэем исчезают, отчего я испытываю странное разочарование. Вокруг появляются новые, они становятся на свои места, и я чуть ли не чувствую легкое шевеление воздуха. Прежде всего возникает изображение, и я тут же узнаю его – флаг, который Патриоты не только используют, на нем основан их логотип. Голос сообщает: «Флаг ныне не существующих Соединенных Штатов америки. Источник – Викиверситет, Свободная академия. История Соединенных Штатов, одиннадцатый курс. Хотите увидеть полную статью? Для появления текстовой версии скажите „Текст“».

– Увидеть полную версию, – говорю я.

Окошко наплывает, я погружаюсь в его содержание. На мгновение изобилие образов даже пугает меня, и я зажмуриваюсь. А когда открываю глаза, подо мной чуть не подкашиваются ноги. Я витаю над ландшафтом, который вроде бы знакомый и в то же время чужой. Очертания напоминают Северную Америку, только без озера, протянувшегося от Лос-Анджелеса до Сан-Франциско, а территория Колоний кажется гораздо больше, чем я помню. Подо мной плывут облака. Когда я осторожно ставлю ногу на одно из них, оно приминается, и я чувствую реальный холодок под моей туфлей.

Включается голос: «Соединенные Штаты Америки (известные также как Соединенные Штаты, США, Америка и Штаты) были крупнейшей страной Северной Америки, состоявшей из пятидесяти штатов, объединенных в федеральную конституционную республику. Америка впервые заявила о независимости от Англии четвертого июля тысяча семьсот семьдесят шестого года, а признание получила третьего сентября тысяча семьсот восемьдесят третьего года. Соединенные Штаты неофициально разделились на две страны первого октября две тысячи пятьдесят четвертого года, а официально об образовании западной Американской Республики и восточных Колоний Америки было объявлено четырнадцатого марта две тысячи пятьдесят пятого года».

Голос смолкает, потом другим тоном спрашивает: «Переходим в подраздел? Популярные подразделы: „Трехлетнее наводнение“; „Наводнение две тысячи сорок шестого года“; „Американская Республика“; „Колонии Америки“».

Ряды голубых меток появляются на западном и восточном побережьях Северной Америки. Я несколько секунд смотрю на них – сердце колотится, – наконец протягиваю руку и пытаюсь прикоснуться к метке у южного побережья Колоний. К своему удивлению, я ощущаю под пальцами текстуру ландшафта.

– Колонии Америки, – говорю я.

Мир несется на меня с головокружительной скоростью. Теперь я вроде бы стою на твердой земле, а вокруг тысячи людей сбиваются кучками в самодельных убежищах в затопленном городе, а сотни других яростно атакуют солдат, облаченных в незнакомую форму. Те охраняют ящики и мешки, как мне кажется, с провизией.

«В отличие от Американской Республики, – включается голос, – где власти осуществляли управление по законам военного положения, чтобы пресечь приток беженцев на свою территорию, Колонии Америки, образованные четырнадцатого марта две тысячи пятьдесят пятого года, после того как корпорации подчинили себе федеральное правительство (бывшие Соединенные Штаты, см. указатель выше), продемонстрировавшее неспособность расплатиться с долгами, которые копились с Наводнения две тысячи сорок шестого года…»

Я делаю несколько шагов вперед… впечатление такое, будто я в самом центре событий, стою в нескольких десятках футов от бушующей толпы. Зернистое изображение вокруг трясется, словно запись сделана ручной камерой.

«На этом видео частного лица вы видите беспорядки в городе Атланта. Беспорядки продолжались пятнадцать дней, граждане атаковали силы Федерального агентства по чрезвычайным ситуациям. Похожие беспорядки имели место во всех восточных городах на протяжении трех месяцев, после чего города объявили о подчинении военной корпорации „Дескон“, у которой, в отличие от осажденного правительства, имелись финансовые средства».

Изображение мутнеет и снова проясняется, я оказываюсь в центре огромного пространства, застроенного зданиями, на которых вижу знакомый символ – логотип «Дескона».

«Вместе с двенадцатью другими корпорациями „Дескон“ вложил средства в помощь населению. К началу две тысячи пятьдесят восьмого года правительство Соединенных Штатов прекратило свое существование на востоке, где возникли Колонии Америки, образованные коалицией тринадцати ведущих корпораций; их ведущая роль была обеспечена совместными ресурсами. После ряда слияний Колонии Америки пришли к управлению четырьмя корпорациями: „Дескон“, „Клауд“, „Медитек“ и „Эвергрин“. Переходим к корпорациям?»

Я молчу, глядя, как меню общей записи дробится. Наконец картинка замирает на последнем окне – душераздирающее изображение отчаявшегося человека, закрывающего руками голову, на которую солдат наводит дуло автомата. Тут я снимаю очки виртуальности, тру глаза и выхожу из потемневшего стеклянного цилиндра, который немедленно обретает стерильный вид. Мои шаги эхом отдаются в зале. От внезапного исчезновения движущихся образов кружится голова, наступает оцепенение.

Как могут воссоединиться страны, исповедующие столь радикально различные принципы? Есть ли надежда преобразовать Республику и Колонии в то, чем они были прежде? А может, они не такие уж разные, как мне кажется? Может, корпорации Колоний и правительство Республики на самом деле одно и то же? Абсолютная власть есть абсолютная власть, и неважно, как она называется.

Я в задумчивости выхожу из зала и, свернув за угол, чуть не сталкиваюсь с Анденом.

– Джун?!

Его кудрявые волосы слегка растрепаны, он словно взъерошил их пятерней; воротник рубашки помят, рукава закатаны по локоть, пуговицы у шеи расстегнуты. Он находит в себе силы собраться, улыбается и кланяется мне:

– Что вы здесь делаете?

– Знакомлюсь с достопримечательностями, – улыбаюсь я в ответ.

Я слишком устала, чтобы рассказывать о своих прогулках в онлайне.

– Но, честно говоря, даже не знаю, что здесь делаю.

– И я тоже, – тихо смеется Анден. – Уже целый час брожу по коридорам.

Мы останавливаемся на мгновение. Потом он поворачивает к своему номеру и вопросительно смотрит на меня:

– Антарктиды не собираются нам помогать, но им хватило приличия прислать мне бутылку лучшего вина. Не хотите глоточек? Мне бы не помешало ваше общество. И совет.

Совет самого младшего принцепс-электа? Я иду рядом, остро ощущая его близость.

– Как мило с их стороны, – говорю я.

– Чрезвычайно мило, – бормочет Анден себе под нос – я едва слышу, что он говорит. – Теперь им осталось только парад для нас устроить.

Номер Андена, конечно, получше моего – в роскоши, по крайней мере, антарктиды ему не отказали. Половину стены занимает окно из волнистого стекла, открывающее великолепный вид на Росс-Сити, где светятся тысячи ночных огней. Вероятно, и ночь у них искусственная, ведь здесь сейчас лето; однако имитация безупречна. Я вспоминаю купол, сквозь который мы пролетели при посадке. Может быть, это гигантский экран? По всему городу пляшут световые полосы удивительных оттенков – бирюзовые, пурпурные, золотые, все они переплетаются и исчезают, чтобы тут же появиться снова на фоне звезд. У меня перехватывает дыхание. Вероятно, это имитация полярного сияния. Во время учебы я читала о таких атмосферных явлениях, но не предполагала, что они настолько красивы, пусть даже и искусственные.

– Прекрасный вид, – замечаю я.

Анден улыбается, ироническая смешинка искоркой светится на его мрачном лице.

– Бесполезные привилегии Президента Республики, – отвечает он. – Меня заверили, что стекло одностороннее, нас снаружи никто не увидит. Но опять же не исключено, что они морочат мне голову.

Мы опускаемся в мягкие кресла у окна. Анден разливает вино.

– Один из охранников признался в связи с коммандером Джеймсон, – говорит он, протягивая мне бокал. – Есть еще военные в Республике, подкупленные Колониями и недовольные моими методами правления. Колонии пользуются услугами коммандера Джеймсон, которая хорошо знает солдат. Возможно, она все еще в Республике.

Я в оцепенении пригубливаю вино. Значит, это правда. Мне отчаянно хочется вернуться назад во времени, в то утро, когда я посещала Томаса в тюрьме, и обратить внимание на неурочную смену караула. И она, возможно, все еще в Республике. А где Томас?

– Не сомневайтесь, мы делаем все возможное, чтобы ее найти, – говорит Анден, видя мое оцепенение.

Всего возможного может оказаться недостаточно, когда наше внимание и войска доведены до предела необходимостью отбиваться по всем фронтам.

– И что будем делать теперь?

– Завтра утром мы вернемся в Республику, – отвечает Анден. – Вот что будем делать. И отобьем наступление Колоний без помощи антарктидов.

– И вы не отдадите им наши земли? – спрашиваю я после паузы.

Анден раскручивает вино в бокале, прежде чем сделать глоток.

– Я еще не отказал им, – говорит он.

В его голосе слышится недовольство собой. Его отец расценил бы такой шаг как преступление против государства.

– Вот беда, – тихо говорю я, не зная, как его утешить.

– Да уж, беда. Но есть и хорошая новость: Дэя и его брата успешно эвакуировали в Лос-Анджелес. – Он протяжно выдыхает воздух из легких. – Не хочу его ни к чему принуждать, но коридор моих возможностей сужается. Он держит слово. Помогает нам всем, чем может, только бы мы не трогали брата. Он из кожи вон лезет в надежде, что так мне не хватит пороху просить его об Идене. Жаль, нам не удалось его убедить. Жаль, он не может посмотреть на ситуацию с моей стороны.

Анден опускает глаза. Мое сердце сжимается при мысли о том, что Дэя могут убить в бою, но успокаивается, когда я узнаю, что он невредимым покинул Денвер.

– Может быть, удастся убедить антарктидов принять Дэя на лечение? Пожалуй, другого шанса победить болезнь у него нет. Вдруг тогда он разрешит эксперименты с Иденом?

– Нам нечего им предложить, – качает головой Анден. – Антарктида уже очертила для нас круг помощи, который готова предоставить. Не станут они заниматься нашим больным.

В глубине души я тоже это знаю, но не могу сдержать крик души. Я не хуже Андена понимаю, что Дэй никогда не отдаст брата в обмен на спасение собственной жизни. Я перевожу взгляд на огни за окном.

– Я его не виню. Ни в коем случае, – говорит Анден после паузы. – Мне нужно было остановить биологическую войну в первый день вступления в должность. В день смерти отца. Будь я поумнее, я бы так и поступил. Но сейчас поздно рвать на себе волосы. Дэй имеет все основания для отказа.

Я проникаюсь сочувствием к Президенту. Если он силой возьмет Идена, Дэй наверняка призовет народ к революции. Уважая решение Дэя, он рискует опоздать с сывороткой и потерять столицу и всю страну. Отдай он часть нашей земли Антарктиде, его объявят предателем. Если же наши порты заблокируют, прекратятся всякие поставки товаров и продовольствия.

Но в то же время я и Дэя не могу винить. Я пытаюсь влезть в его шкуру. Республика охотится за мной, десятилетним мальчишкой. Ставит на мне эксперименты, но мне удается бежать. Следующие пять лет я живу в самых убогих трущобах Лос-Анджелеса. На моих глазах Республика травит мою семью, убивает мать, старшего брата, а мой младший брат слепнет, после того как Республика заразила его чумой. Из-за опытов Республики я медленно умираю. И теперь после всей той лжи и жестокостей Республика просит меня о помощи. Просит разрешения еще раз поэкспериментировать с моим младшим братом, но не гарантирует его безопасность.

Что бы я ответила на месте Дэя? Вероятно, отказала бы, как и он. Да, Республика уничтожила и мою семью… но Дэй был на передовой, видел все своими глазами с самого детства. Вообще чудо, что Дэй не отказал в поддержке Андену.

Мы с Президентом еще четыре минуты пьем вино, молча глядя на городские огни.

– А знаете, я завидую Дэю, – говорит он своим тихим голосом. – Ах, если бы я мог принимать решения сердцем, а не головой. Каждый его выбор честен, и люди любят его за это. Он может себе позволить прислушиваться к сердцу. Но мир за пределами Республики гораздо сложнее, чем наш. Здесь нет места эмоциям. Международные отношения держатся на хрупкой паутине дипломатических нитей, которые не позволяют нам помогать друг другу.

Его лицо мрачнеет, в голосе слышится какой-то надлом.

– В политике нет места эмоциям, – отвечаю я, отставляя бокал.

Не знаю, помогут ли ему мои слова, но, так или иначе, они произнесены. Я даже не уверена, что сама в них верю.

– Когда эмоции подводят, спасает логика. Вы можете завидовать Дэю, но никогда не будете таким, как он, а он не будет таким, как вы. Он не Президент Республики. Он – парень, защищающий своего брата. Вы – политик. Вы принимаете решения, которые ранят вас в самое сердце, причиняют боль, обманывают; решения, которые никто другой не понимает. Таков ваш долг.

Еще не успев закончить, я ставлю под сомнения свои мысли, и семена этих сомнений посеял Дэй.

Если ты лишен эмоций, какой тогда смысл быть человеком?

Анден смотрит на меня грустными глазами. Он сутулится и на мгновение предстает передо мной в своем истинном облике – молодой правитель, он в одиночку противостоит оппозиции и пытается нести бремя ответственности за всю страну на своих плечах, поскольку сенат сотрудничает с ним лишь из страха.

– Порой мне не хватает отца, – говорит Анден. – Да, не стоило бы мне признаваться в этом, но так и есть. Я знаю, весь мир видит в нем лишь чудовище.

Он ставит бокал на приставной столик, потом опускает голову на руки, проводит по лицу ладонями.

Сердце мое болит за него. Я, по крайней мере, могу скорбеть о брате, не боясь вызвать ненависть других людей. Какие чувства испытывает человек, узнав, что отец, которого он любил, виновен в страшных жестокостях?

– Не терзайте себя за вашу скорбь, – тихо говорю я. – Он ведь был вашим отцом.

Взгляд Андена останавливается на моем лице, и он, словно под действием невидимого магнита, подается ко мне. Замирает в неустойчивом равновесии между желанием и разумом. Он теперь так близко, что стоит мне шевельнуться, и наши губы соприкоснутся. Я ощущаю его дыхание на своей коже, тепло его близости, спокойную деликатность его любви. И в это мгновение меня тянет к нему.

– Джун… – шепчет он, его взгляд мечется по моему лицу.

Одной рукой он берет меня за подбородок, притягивает к себе и целует.

Я закрываю глаза. Нужно остановить его, но я не хочу. Есть что-то волнующее в неприкрытой страсти молодого Президента Республики, в том, как его влечет ко мне; даже безукоризненная вежливость не может скрыть его желания. И я таю – от того, как он открывает сердце для меня одной; от того, как он, несмотря на все заботы, находит в себе силы каждый день высоко держать голову и не сгибаться; от того, как он преодолевает трудности ради блага страны. Подобно всем нам.

Он отрывается от моих губ, целует щеки, потом мягкую линию моего подбородка, шею – я ощущаю его легчайшие прикосновения. Дрожь проходит по моему телу. Я чувствую, что он сдерживает себя, и знаю, чего он хочет: вплести пальцы в мои волосы, утонуть во мне.

Но нет. Мы оба понимаем: это нереально.

Нужно остановиться. Болезненным усилием воли я отстраняюсь от него.

– Извините, – едва перевожу дыхание. – Я не могу.

Анден смущенно опускает взгляд. Но не удивляется. Его щеки чуть розовеют в тусклом свете, он проводит рукой по волосам.

– Я не должен был это делать, – шепчет он.

Мы замолкаем на несколько неловких секунд, наконец Анден вздыхает и откидывается на спинку кресла. Я чуть сутулюсь – от разочарования и облегчения.

– Знаю, вы питаете нежные чувства к Дэю. Я ему не конкурент. – Он морщится. – Я вел себя неподобающе. Примите мои извинения, Джун.

У меня рождается мимолетное желание снова его поцеловать, сказать, что он мне небезразличен, навсегда стереть боль и стыд с его лица, при виде которого разрывается сердце. Но я знаю, что не люблю его и не должна так с ним играть. Я понимаю: мы зашли так далеко только потому, что я не смогла оттолкнуть Андена в столь трудный момент его жизни. В глубине же души я хотела, чтобы… на его месте был другой. Эта истина топит меня в чувстве вины.

– Мне пора, – печально говорю я.

Анден отодвигается подальше. Кажется, он одинок, как никогда. Но все же он уважительно мне кланяется. Мимолетная слабость отступила, вернулась привычная вежливость. Анден умеет скрывает боль. Он встает и предлагает мне руку:

– Я провожу вас до номера. Отдохните – мы улетаем рано утром.

– Все в порядке. Я дойду сама.

Я стараюсь не встречаться с ним взглядом, не хочу видеть боль в его глазах. Поворачиваюсь к двери и выхожу, оставляя его одного.

В комнате меня встречает Олли, радостно помахивая хвостом. Нагладив его, как полагается, я иду к своему личному интернет-порталу, а пес укладывается поблизости и, свернувшись в клубок, засыпает. Я задаю поиск по Андену и его отцу. Портал в моем номере представляет собой упрощенную версию кабинок, которыми я уже воспользовалась; здесь нет интерактивных текстов и объемного звука, но он намного превосходит все, что я видела в Республике. Я молча просматриваю результаты запроса. В большинстве своем это постановочные фотографии и знакомые пропагандистские видео – портреты Андена в подростковом возрасте, прежний Президент стоит перед Анденом на пресс-коференциях и митингах. Кажется, даже у международного сообщества почти нет информации об отношениях отца и сына. Но чем глубже я погружаюсь в свое исследование, тем чаще наталкиваюсь на сведения, которые искренне меня удивляют. На видео Анден в четырехлетнем возрасте – он салютует с торжественным выражением на лице, а отец терпеливо показывает, как это делается правильно. На фотографии Президент держит на руках испуганного до слез Андена, шепчет ему что-то на ухо, словно и не замечая окружающей их толпы. На другой видеозаписи отец отгоняет от сынишки международную прессу и так крепко держит Андена за руку, что костяшки пальцев белеют. Я наталкиваюсь на редкое интервью Президента, его берет репортер из Африки. На вопрос, что для него самое важное в Республике, Президент отвечает без колебаний: «Мой сын». Выражение его лица остается строгим, но голос чуть смягчается. «Мой сын всегда будет для меня самым важным, потому что когда-нибудь он станет самым важным человеком в Республике». Он делает паузу и улыбается репортеру, и вдруг я вижу человека, каким он когда-то был. «Мой сын… напоминает мне меня».

Следующим утром, намереваясь вернуться в столицу, мы садимся в наш самолет в Росс-Сити и получаем известие. Это случилось раньше, чем мы предполагали.

Колонии захватили Денвер.

Дэй

– Дэй, мы здесь.

Я, словно пьяный, открываю глаза на мягкий голос Тесс. Она улыбается мне. Что-то давит на голову, и когда я поднимаю руку, чтобы потрогать волосы, натыкаюсь на бинт. На моей порезанной руке тоже чистый белоснежный бинт. Еще секунда уходит на то, чтобы осознать: я сижу в кресле-каталке.

– Ничего себе! – выпаливаю я. – Кресло-каталка, черт его раздери?!

Голова затуманенная и будто пустая – так бывает, когда заканчивается действие болеутоляющих.

– Где мы? Что со мной случилось?

– Когда сойдем с поезда, вероятно, придется отправиться в больницу. Врачи говорят, что ночные события плохо сказались на тебе.

Тесс идет рядом, а какой-то солдат катит меня по вагону. Впереди я вижу Паскао и других Патриотов – они выходят из поезда.

– Мы в Лос-Анджелесе, – говорит Тесс. – Снова дома.

– А где Иден и Люси? – спрашиваю я.

– Они ждут тебя в вашей временной квартире в Рубиновом секторе. – Через секунду Тесс добавляет: – Как я понимаю, теперь твой дом в секторах драгоценных камней.

Дом. Я погружаюсь в молчание. Мы выходим из вагона вместе с военными. В Лос-Анджелесе, как всегда, тепло, типичный подернутый дымкой осенний день, я щурюсь от желтоватого света. Каталка – это что-то чуждое и раздражающее. Неожиданно появляется желание вскочить на ноги и сбросить кресло на пути. Я – неуловимый, я не должен разъезжать в инвалидной коляске. Еще одна негативная реакция организма, спровоцированная на сей раз ночным приключением? Я сжимаю зубы от собственной слабости. Последний прогноз доктора звучит в ушах: «Месяц. Может быть, два». Приступы явно учащаются.

Солдаты помогают мне пересесть в джип. Перед тем как нам отъехать, Тесс наклоняется к открытому окну, чтобы наскоро меня обнять. Ее неожиданная теплота настораживает. Я могу лишь обнять ее в ответ, наслаждаясь этим кратким мгновением. Мы смотрим друг на друга, но тут джип отъезжает от вокзала, и фигурка Тесс скрывается за углом. Я все кручу головой в надежде ее увидеть.

Мы останавливаемся на перекрестке, чтобы пропустить группу эвакуированных, а я пока разглядываю центральные улицы города. Мало что изменилось – выстроившиеся в шеренги солдаты зычно командуют непослушными беженцами; местные жители на тротуарах протестуют против притока новых людей. Экраны сообщают о несуществующих победах Республики на фронтах и призывают: «Не дайте Колониям завоевать ваш дом! Поддержите Республику!»

Мне вспоминается разговор с Иденом.

Я моргаю и смотрю на город с другой точки зрения: сцены, которые показались мне знакомыми, теперь выглядят иначе. Военные еще и раздают пайки беженцам. Жители города, недовольные приездом эвакуированных, протестуют свободно – солдаты смотрят на них, но не держат на прицеле. И пропаганда, когда-то столь зловещая, теперь кажется посланником оптимизма, лучом надежды в темные времена, отчаянной попыткой поднять настроение людей. Неподалеку от места, где остановился наш джип, толпа детей окружила молодого солдата. Он присел, чтобы быть с ними вровень, в его руке кукла, он рассказывает детям какую-то историю. Я опускаю стекло и слышу его голос, чистый и жизнерадостный. Ребятишки смеются, страх и замешательство на время исчезают. Неподалеку стоят родители, на их изможденных лицах читается благодарность.

Народ и Республика… заодно.

Я морщу лоб, обдумывая непривычную мысль. Нет сомнений: Республика творила преступления против всех нас и, вероятно, все еще творит. Но может, я видел только то, что хотел видеть. Может, теперь, после смерти прежнего Президента, военные сбрасывают маски и правда следуют примеру Андена?

Сначала меня везут в квартиру, где ждет Иден. Он бросается ко мне, вся горечь, оставшаяся от нашего разговора, забыта.

– Я слышал, ты там устроил знатную заваруху, – говорит Иден.

Он садится в джип вместе с Люси. В его лице читается укор:

– Не смей больше так меня пугать.

Я усмехаюсь и ерошу ему волосы:

– Теперь ты понимаешь, что я думаю о твоем решении.

К моменту нашего приезда в Центральный госпиталь Лос-Анджелеса известие о моем прибытии распространяется, как лесной пожар, и я вижу огромную толпу. Люди кричат, плачут, поют, и, чтобы пройти в больницу, нам требуется помощь двух патрулей, которые раздвигают живую стену. Я оцепенело оглядываю на ходу собравшихся – у одних алые пряди в волосах, другие держат плакаты. Они кричат:

Я взволнованно отворачиваюсь. Все они видели или слышали, что мы с Патриотами сделали в Денвере. Но я не какой-то неуязвимый супергерой, я – умирающий парень в шаге от полной беспомощности; возможно, я застряну в госпитале, а враг тем временем завоюет нашу страну.

Иден наклоняется над моей коляской. Он не говорит ни слова, но мне достаточно одного взгляда, чтобы понять, что происходит в его голове. И ужас охватывает меня.

«Я могу их спасти, – думает мой брат. – Позволь мне спасти их».

Мы добираемся до входа, солдаты закрывают дверь и катят меня на третий этаж. Иден ждет в коридоре, а меня завозят в палату, где доктора закрепляют на мне множество металлических датчиков и проводов. Сканируют мозг. Потом дают мне отдохнуть. Все это время голова пульсирует, и иногда так сильно, что кажется, будто я подпрыгиваю, хотя просто лежу на кровати. Приходит медсестра и делает мне инъекцию. Спустя часа два, когда у меня появляются силы сесть, в палату заходят двое врачей.

– Ну и что? – первым спрашиваю я. – Три дня мне осталось? Какой расклад?

– Не волнуйтесь, – говорит один из них, молодой и менее опытный. – У вас месяца два. Прогноз не изменился.

– Вот как…

Большое облегчение. Доктор постарше нервно почесывает бородку.

– Вы по-прежнему можете двигаться и заниматься своими делами, чем вы там обычно занимаетесь… – ворчит он. – Только не напрягайтесь. Теперь по поводу лечения…

Тут он замолкает, некоторое время смотрит на меня поверх очков.

– Мы собираемся попробовать кое-какие сильнодействующие средства. – На лице доктора читается неловкость. – Позвольте мне говорить откровенно, Дэй. Наш самый большой враг – время. Мы прикладываем все усилия, чтобы подготовить вас к очень рискованной операции, но, возможно, для того, чтобы лекарство произвело нужное действие, потребуется больше времени, чем у вас осталось. Вот максимум, который мы можем сделать.

– И что же мы можем сделать? – спрашиваю я.

Врач кивает на жидкость в капельнице, которая стоит рядом с моей кроватью.

– Если пройдете полный курс, то, вероятно, через несколько месяцев будете готовы к операции.

Я опускаю голову. Есть ли у меня несколько месяцев? Время явно поджимает.

– Значит, до операции я могу и не дожить, – констатирую я. – Вместе с Республикой.

От моего последнего замечания доктор бледнеет как смерть. Он не отвечает, но и нужды в его ответе нет. Неудивительно, что другие врачи советовали мне привести дела в порядок. Даже если обстоятельства для Республики сложатся самым удачным образом, я вряд ли дотяну до операции. Но я могу застать падение Республики. От этой мысли меня пробирает дрожь.

Антарктида поддержит нас лишь в том случае, если мы представим им доказательства существования противочумной сыворотки и таким образом убедим прислать войска, чтобы остановить вторжение Колоний. Но чтобы появилась сыворотка, Иден должен отдаться в руки Республики.

От лекарства я вырубаюсь и только через день прихожу в себя. Пока доктора не видят, прохаживаюсь по палате, проверяя свои ноги. Да, похоже, я смогу передвигаться без кресла-каталки. Но при малейшем перенапряжении – когда скачу от одной стены к другой – колени все же подгибаются. Черт. Я раздраженно вздыхаю и тащусь назад к кровати. На экране показывают Денвер. Очевидно, Республика дозирует информацию. Я своими глазами видел, что там было, когда войска Колоний пошли в наступление, но телевизор транслирует только общие планы города. Дым поднимается из нескольких зданий, зловещий ряд вражеских воздухолетов стоит близ Щита. Потом – самолеты Республики на аэродроме, они готовятся к бою. На сей раз я даже радуюсь пропаганде. Какой смысл пугать страну до смерти? Можно показать и то, что Республика дает отпор.

Я постоянно вспоминаю безжизненное лицо Франки. Или то, как дернулась от выстрела голова Томаса. Каждый раз, когда эти образы возникают перед моим мысленным взором, я морщусь. Молча смотрю на экран еще с полчаса: после сражения в Денвере текстом идет рассказ о том, как я помог республиканской армии приостановить наступление Колоний. Теперь на улицах больше народа с алой прядью в волосах и самодельными плакатами. Они и в самом деле думают, будто я могу что-то изменить. Тру лицо рукой. Они не понимают: я всего лишь мальчишка, я никогда не хотел во все это ввязываться. Без Патриотов, Джун или Андена у меня бы ничего не получилось. Сам по себе я бесполезен.

Внезапно мой наушник начинает шипеть – входящий вызов. Я подпрыгиваю. В ухе звучит мужской голос:

– Мистер Уинг, вы?

– Кто говорит?

– Мистер Уинг! – Незнакомец добавляет интонации этакого надсадного восторга, от которого мороз подирает по коже. – На связи канцлер Колоний. Рад с вами познакомиться!

Канцлер? Я судорожно сглатываю. Да ладно!

– Это шутка? – зло рявкаю я. – Какой-нибудь малолетний хакер…

– Да бросьте вы. Было бы не смешно.

Не знал, что у Колоний есть доступ к нашей переговорной системе. Я хмурюсь, потом понижаю голос:

– Как вы подключились?

Неужели Колонии захватили Денвер? Может быть, сразу после эвакуации город пал?

– У меня есть кое-какие возможности. – Голос в микрофоне звучит убийственно спокойно. – Похоже, некоторые ваши сограждане перешли на нашу сторону. Не стал бы порицать их за это.

Вероятно, кто-то в Республике помог Колониям внедриться в нашу переговорную сеть. Я вдруг вспоминаю ту ночь, когда работал с Патриотами – когда застрелили Томаса, – и меня пробирает дрожь; я гоню из головы навязчивый образ. Коммандер Джеймсон.

– Надеюсь, учитывая ваше состояние, мой звонок не причиняет вам неудобств, – говорит канцлер, прежде чем я успеваю ответить. – К тому же вы наверняка устали после выходки в Денвере. Должен сказать, на меня вы произвели впечатление.

Я молчу. Интересно, что он еще знает – например, в каком я госпитале… или, того хуже, где находится наша с Иденом квартира.

– Что вам нужно? – шепчу я.

Кажется, я вижу, как улыбается канцлер.

– Не стану попусту тратить ваше время, давайте сразу перейдем к делу. Насколько я понимаю, нынешний Президент Республики – юный Анден Ставропулос. – Канцлер произносит его имя снисходительным тоном. – Но что лукавить, нам-то с вами прекрасно известно, кто на самом деле правит страной. Вы. Люди любят вас, Дэй. Когда мои войска только вошли в Денвер, знаете, какое первое сообщение я получил? «На всех стенах плакаты с Дэем. Местные хотят снова видеть его на экранах». Народ упрямится, не желает сотрудничать с моими людьми, а принуждать их – занятие крайне утомительное.

Внутри разгорается ярость.

– Не трогайте гражданских, – цежу я сквозь зубы. – Думали, люди кинутся к вам с распростертыми объятиями, когда вы вломитесь в их дома?

– Вы только забываете, – увещевает канцлер, – что ваша Республика многие десятилетия именно этим и занималась. Разве они не вломились в ваш дом? Разве не погубили вашу семью? Наше вторжение – лишь ответ на их преступления. Республика подбросила нам через границу чумной вирус. Скажите, за кого вы и почему? Понимаете ли вы, мой мальчик, насколько невероятно ваше положение в столь юном возрасте? Понимаете ли вы, что держите руку на пульсе страны? Какой властью вы…

– К чему вы клоните, канцлер?

– Я знаю, вы умираете. А еще я знаю, что у вас есть брат и вы мечтаете увидеть, как он растет.

– Если еще раз упомянете Идена, я немедленно отключусь.

– Превосходно. Минуту терпения. У нас в стране все больницы и лечебные процедуры находятся в ведении корпорации «Медитек». Я гарантирую, что в Колониях вам обеспечат гораздо более квалифицированный уход, чем в Республике. Вот мое предложение. Или вы доживаете немногие оставшиеся вам месяцы, медленно умирая, но оставаясь преданы той стране, которая вовсе не предана вам. Или работаете на нас и призываете ваш народ принять правительство Колоний во имя его же блага. Вами же займутся в лучших госпиталях Колоний. Чем плохо? Вы заслуживаете куда больше, чем получаете.

Я не могу сдержать презрительный смешок:

– Ну да, конечно. И вы хотите, чтобы я вам поверил?

– Хорошо. – Интонацией канцлер дает понять, что мои слова кажутся ему забавными, но теперь в его голосе слышится угроза. – Похоже, наш разговор теряет смысл. Если предпочитаете сражаться за Республику, я уважаю ваше решение. Надеюсь, ни с вами, ни с вашим братом не произойдет ничего дурного даже после того, как мы утвердимся в Республике. Но я бизнесмен, Дэй, у меня всегда есть запасной план. Потому позвольте задать вам еще один вопрос.

Некоторое время он молчит, а потом огорошивает меня:

– Принцепс-элект Джун Айпэрис. Вы ее любите?

Ледяной коготь вонзается мне в грудь.

– С какой стати вы спрашиваете?

– Что ж, отлично.

Канцлер переходит на скорбную интонацию.

– Посмотрите на ситуацию с моей точки зрения, – мягко говорит он. – Колонии, судя по развитию событий, неизбежно победят. Миз Айпэрис одна из ведущих фигур в правительстве, которое проигрывает войну. А теперь, сынок, подумай вот о чем. Что, по-твоему, случается с правительством проигравшей стороны?

Мои руки дрожат. Эта мысль вспыхивала время от времени в темных глубинах моего мозга, но я ее гнал. А теперь не могу.

– Вы угрожаете? – шепчу я.

Канцлер цокает языком, демонстрируя недовольство моим тоном.

– Я только мыслю логически. Что, по-вашему, произойдет с миз Айпэрис, когда мы объявим о победе? Неужели вы думаете, что мы оставим в живых девицу, которая может стать главой сената Республики? Так испокон веков поступают все цивилизованные народы, Дэй. Уже многие тысячелетия. В конечном счете ваш Президент казнил тех, кто выступал против него?

Я молчу.

– Миз Айпэрис вместе с Президентом и членами его сената предадут суду и казнят. Такова судьба правительства, проигравшего войну, Дэй. – Голос его обретает деловитость: – Если откажетесь сотрудничать с нами, их кровь будет и на ваших руках. Если же согласитесь, то я, возможно, подумаю, стоит ли простить их военные преступления. Помимо того, у вас появятся все преимущества жизни высокого качества. Вам больше никогда не придется беспокоиться о безопасности вашей семьи. Вам не придется беспокоиться и о народе Республики. Простые люди ничего не понимают – они не представляют, что для них плохо, а что хорошо. Но мы-то с вами не такие болваны. Сами знаете, им будет лучше без республиканского управления. Иногда они просто не видят своей выгоды, а потому за них приходится принимать решения. В конечном счете вы и сами выбрали путь манипуляции массами, когда захотели, чтобы народ поддержал нового Президента.

Предадут суду и казнят. Джун умрет. Одно дело – опасаться этого, и совсем другое – слышать угрозу от врага, подвергаться шантажу. Мой мозг отчаянно ищет выход: она должна найти убежище в другой стране. Может, антарктиды защитят Джун и других, если Колонии победят? Должен быть какой-то выход. Но… как же все остальные? Что помешает Колониям расправиться с моим братом?

– Где гарантии, что вы сдержите слово? – хриплю я.

– Чтобы доказать искренность моих намерений, сообщаю вам: с сегодняшнего утра Колонии прекращают наступление и не возобновят его в течение трех дней. Принимая мое предложение, вы тем самым обеспечиваете безопасность народа Республики… и ваших близких. Так что выбор за вами. – Канцлер усмехается. – И рекомендую вам сохранить наш разговор в тайне.

– Я подумаю.

– Замечательно. – Канцлер явно оживляется. – Как я и сказал, чем скорее, тем лучше. Я жду известий в течение трех дней. Ваше публичное обращение к Республике может стать началом очень плодотворного сотрудничества. Нет ничего ценнее времени. Знаю, вы это понимаете лучше любого из нас.

Разговор окончен. Наступает оглушительная тишина. Некоторое время я сижу, размышляя о нашей беседе, вспоминая подробности. Нескончаемый поток мыслей не дает мне покоя… Иден, Джун, Республика, Президент. Их кровь на моих руках. Злость и страх кипят в груди, я боюсь в них захлебнуться. Канцлер умен, нужно отдать ему должное. Он точно знает мои слабые места и попытается извлечь из этого максимальную выгоду. Но и я постараюсь извлечь выгоду из его осведомленности. Нужно предупредить Джун… предупредить втихую. Если Колонии проведают, что я, вместо того чтобы молча выполнять требования канцлера, рассказал о разговоре, кто знает, что они предпримут. Но может, нам удастся обдурить канцлера.

Внезапно раздается крик, от которого волосы у меня встают дыбом. Я оборачиваюсь на звук: кого-то везут по коридору, и кто бы это ни был, он, черт возьми, отбивается не на шутку.

– Я не больна! – слышится девичий голос.

Он становится все громче, и вот уже звучит прямо за моей дверью, потом стихает и удаляется. Я сразу узнаю ее.

– Повторите ваш тест – я здорова! Я не инфицирована!

Я толком не понимаю, что происходит, но в одном уверен: болезнь, распространившаяся в Колониях, нашла новую жертву.

Тесс.

Джун

Впервые за время существования Республика осталась без столицы.

Мы приземляемся к югу от Университета Дрейка в 16:00, всего в четверти мили от корпуса, где я изучала историю Республики. День на удивление солнечный. Неужели и года не прошло с тех пор, как все началось? Мы выходим из самолета и ждем, когда выгрузят багаж. Я осматриваюсь, пребывая в тупом оцепенении. Кампус рождает ностальгические чувства и в то же время кажется чужим; здесь меньше народа, чем прежде, – я слышала, что многим старшекурсникам ускорили выпуск, чтобы отправить на фронт сражаться за выживание Республики. Я молча иду по улочкам кампуса в нескольких шагах за Анденом, а Мариана и Серж, подтверждая свою сенаторскую сущность, бесконечно что-то тараторят хранящему безмолвие Президенту. Олли трусит рядом, шерсть на его загривке стоит дыбом. Главный учебный плац Дрейка, обычно наводненный вечно спешащими студентами, теперь являет собой пристанище для беженцев, вывезенных из Денвера и близлежащих городов. Незнакомая жуткая картина.

Когда мы садимся в джипы и отъезжаем в сторону района Баталла, я отмечаю ряд перемен в Лос-Анджелесе: на границе секторов Баталла и Блуридж появились эвакуационные центры. Военные сооружения сменяются жилыми высотками – многие из этих старых полузаброшенных трущоб спешно переоборудовали в места временного размещения. У входов собираются толпы встрепанных беженцев из Денвера, каждый надеется, что ему повезет получить ордер на комнату. Хватает одного взгляда, чтобы понять: люди в очередях, вероятнее всего, из бедняцких секторов Денвера.

– Где размещают семьи представителей высшего класса? – спрашиваю я Андена. – Неужели в секторах драгоценных камней?

В последнее время мне трудно говорить о таких вещах без надрыва в голосе.

Вид у Андена несчастный, но отвечает он спокойно:

– В Рубиновом секторе. У вас, Марианы и Сержа апартаменты там же. Знаю, о чем вы думаете, но не могу сейчас допустить, чтобы богатые кланы взбунтовались из-за того, что их направляют в эвакуационные центры бедных районов. Я выделил некоторое количество квартир в Рубиновом для бедняков – они получат ордера через лотерею.

Я молчу – мне просто нечего возразить. Что можно сделать в такой ситуации? Анден не может изменить миропорядок в стране всего за один год. Я смотрю в окно, на улицах вдоль охраняемой зоны для беженцев собираются группы протестантов. «УБИРАЙТЕСЬ НА ОКРАИНЫ!» – требуют плакаты. «ВСЕХ НА КАРАНТИН!»

Мурашки бегут по коже: почти то же самое происходило на заре Республики, когда запад протестовал против притока людей с востока.

Некоторое время мы едем в безмолвии. Вдруг Анден прикладывает пальцы к уху и подает знак водителю.

– Включите экран, – велит он, показывая на маленький монитор в спинке сиденья. – Генерал Маршалл говорит, Колонии транслируют что-то по нашему двенадцатому каналу.

Все смотрят на оживающий экран. Поначалу он темный, но потом начинается вещание, и я вижу, как на фоне полощущегося флага появляются лозунг и герб Колоний.

Показывают прекрасный вечерний город, мерцающий тысячами голубых огоньков. «Граждане Республики, – раздается напыщенный голос. – Добро пожаловать в Колонии Америки. Многие из вас уже знают, что Колонии захватили столицу Республики Денвер и тем самым объявили неофициальную победу над тираническим режимом, который держал всех вас под пятой. После почти века страданий вы наконец свободны».

Вид города сменяется картой Республики и Колоний, граница между ними исчезла. Меня колотит.

«В следующие недели всех вас интегрируют в нашу систему справедливой конкуренции и свободы. Вы – граждане Колоний. Вы спросите: а что из этого вытекает?»

Голос смолкает, и на экране появляется счастливая семья, глава которой держит в руке чек.

«Все новые граждане получат не менее пяти тысяч колониальных долларов (что равно шестидесяти тысячам республиканских) от одной из четырех ведущих корпораций Колоний, в которой вы решите работать. Чем выше ваш нынешний доход, тем больше вы получите. Вы больше не будете подчиняться полиции, ей на смену придут патрули корпорации „Дескон“ – частной районной полиции, которая служит вашим интересам. Вам больше не придется гнуть спину на Республику, вас наймет одна из наших выдающихся корпораций, где вы сможете воплотить в жизнь свои самые честолюбивые чаяния».

На экране возникают счастливые работники – с гордыми улыбками, в костюмах и галстуках.

«Граждане, мы предлагаем вам свободу выбора!»

Свободу выбора. Перед моим мысленным взором пробегает все, что я видела в Колониях, когда мы с Дэем оказались на их территории. Толпы рабочих, полуразрушенные трущобы для бедняков. Логотипы на одежде. Рекламные плакаты на зданиях, закрывающие каждый квадратный дюйм стены. И самое главное – полиция «Дескон»: они отказали в помощи ограбленной женщине, которая на день просрочила платеж их отделению. Неужели это будущее Республики? Тошнота подступает к горлу: я совершенно не уверена, что в Колониях людей ждет лучшая жизнь.

«За все это мы вас просим лишь об одной услуге. – Картинка снова меняется, я вижу протестующих людей. – Если вы, как гражданин, имеете претензии к Республике, заявите о них сейчас. Если вам хватит смелости выйти на улицы своих городов, Колонии выплатят вам еще по пять тысяч долларов, кроме того, вы получите годовую скидку на бакалейные продукты корпорации „Клауд“. Просто пришлите доказательство участия в протестах в любое отделение корпорации „Дескон“ в Денвере, штат Колорадо, и сообщите ваши имя и адрес».

Вот она – причина протестов в городе. Даже пропаганда похожа на рекламу. И очень соблазнительную.

– Не рано ли они запели о победе? – бормочу я себе под нос.

– Пытаются натравить на нас людей, – отвечает Анден. – Утром они объявили о прекращении огня, вероятно, чтобы заняться пропагандой.

– Вряд ли это возымеет действие.

В моем голосе нет уверенности, но ведь Республика постоянно настраивала граждан против Колоний, с этим трудно справиться в одночасье. Я надеюсь.

Наконец джип Андена замедляет ход. Я хмурюсь в недоумении. Мы приехали не к высотке, где находится моя временная квартира, а к Центральному госпиталю Лос-Анджелеса. К месту, где умер Метиас. Я смотрю на Андена:

– Что мы здесь делаем?

– Здесь Дэй. – Голос его чуть меняется, когда он называет имя Дэя.

– Почему он здесь?

Анден не смотрит на меня. Кажется, ему не нравится направление нашего разговора.

– Он потерял сознание во время эвакуации. Серия взрывов, которыми мы перекрыли туннели, спровоцировала у него сильнейший приступ. Доктора начали новый курс лечения. – Анден замолкает, поднимает на меня взгляд. – Есть и еще одна причина, по которой мы сюда приехали. Но вы сами узнаете.

Джип останавливается. Я выхожу, дожидаюсь Андена. Страх медленно овладевает мной. А если состояние Дэя ухудшилось? А если он не выживет? Поэтому мы здесь? Нет никаких оснований снова помещать сюда Дэя, разве что насильно. После всего, что с ним тут сотворили.

Мы направляемся в здание, справа и слева от нас идут солдаты охраны. Поднимаемся на четвертый этаж, где один из охранников, проведя электронной карточкой по замку, впускает нас в коридор. Мы в лаборатории Центрального госпиталя. Узел в моем животе завязывается все туже.

Наконец мы оказываемся перед рядом дверей, ведущих в небольшие помещения, проходим в одну из них, и я вижу Дэя. Он стоит у комнаты со стеклянными стенами, курит электронную сигарету и смотрит на кого-то, окруженного медиками. У меня перехватывает дыхание, когда я вижу, как тяжело Дэй опирается на костыли. Давно ли он здесь? Вид у него изможденный, лицо бледное и отчужденное. Какие препараты испытывают на нем врачи? Эта мысль – болезненное напоминание о том, что дни Дэя сочтены и немногие оставшиеся ему мгновения истекают.

Рядом с ним стоят несколько лаборантов в белых защитных костюмах, на их шеях висят пластиковые очки. Они оглядывают комнату и что-то печатают в своих планшетах. Неподалеку Паскао беседует с Патриотами. Все они словно не замечают Дэя.

– Дэй, – окликаю я, подходя ближе.

Он оборачивается – в его глазах вихрь эмоций, от которых мои щеки вспыхивают. Заметив Президента, он холодно кланяется и возвращается к пациенту, которого осматривают за стеклянной стеной. Это Тесс.

– Что происходит? – спрашиваю я.

Дэй затягивается сигаретой, опускает глаза.

– Меня к ней не пускают. Думают, она заражена новым вирусом. – Голос Дэя звучит спокойно, но я слышу в нем раздражение и злость. – Нас с другими Патриотами уже проверили. Только у Тесс что-то не так.

Тесс отталкивает руку лаборанта, и ее ведет назад – ей словно трудно удерживать равновесие. Белки ее глаз приобрели болезненно-желтый оттенок. Она щурится, пытаясь разглядеть, что происходит вокруг. Я вспоминаю о ее близорукости – точно так же она щурилась на улицах Лейка. Руки у нее трясутся. Я смотрю на Тесс, в горле встает комок. Патриоты не могли контактировать с солдатами Колоний долго, но, видимо, и минуты хватило, чтобы кто-то заразил Тесс. Велика вероятность, что Колонии, войдя на нашу территорию, целенаправленно распространяют болезнь. Внутри все холодеет, когда я вспоминаю строчку из старого дневника Метиаса: «Однажды вирус выйдет из-под контроля. И возможно, тогда Республика погибнет».

Лаборантка поворачивается ко мне и поясняет:

– Новый вирус представляет собой мутацию, возникшую вследствие ранее проводившихся экспериментов с чумными возбудителями.

Она нервно стреляет глазами в Дэя (вероятно, перед нашим приездом он устроил ей головомойку).

– Насколько можно судить по статистике, выпущенной Колониями, скорость распространения вируса среди здоровых взрослых довольно низка, но если все же кто-то заразился, болезнь распространяется быстро, смертность очень высокая. По нашим наблюдениям, смерть наступает приблизительно через неделю со дня заражения. – Лаборантка кидает мимолетный взгляд на Тесс по другую сторону стекла. – У пациентки наблюдаются ранние симптомы – жар, головокружение, желтушность и симптом, указывающий на один из сгенерированных нами штаммов, – временная или, возможно, постоянная слепота.

Дэй так сильно сжимает костыли, что белеют костяшки пальцев. Я хорошо его знаю – наверняка он уже не раз успел пособачиться с медиками, пытаясь пробиться к Тесс, или кричал на них, требовал, чтобы оставили ее в покое. Вероятно, сейчас он думает об Идене, о его фиолетовых полуслепых глазах, и тут неистребимая ненависть к прежней Республике переполняет меня. В лаборатории работал мой отец. Он попытался было уйти, когда узнал, чем на самом деле они занимаются: экспериментируют с разновидностями доморощенной лос-анджелесской чумы, но в результате расстался с жизнью. Неужели наша страна изменилась? Сможет ли когда-нибудь Республика исправить свою репутацию в глазах окружающего мира… или Колоний.

– Она пыталась спасти Франки, – шепчет Дэй, не отрывая глаз от Тесс. – Та успела укрыться в Щите за несколько секунд до нас. Я думал, Томас убьет Тесс. Но вероятно, она уже была обречена.

– Томас? – шепчу я.

– Томас мертв. Я увидел его, когда мы с Паскао возвращались к стене, – он один вышел против солдат Колоний. Он стрелял, пока его не убили выстрелом в голову.

На последних словах Дэй морщится.

Томас мертв.

Я моргаю, внезапно впадая в оцепенение. Почему это известие так потрясает меня? Офицер, заколовший моего брата, застреливший мать Дэя… убит. Конечно, он не мог умереть иначе – только до последнего вздоха защищая Республику, непоколебимый в своей фанатичной преданности государству, уже отвернувшемуся от него. Я понимаю, почему гибель Томаса произвела такое впечатление на Дэя: убит выстрелом в голову. Эта новость опустошает меня, лишает последних сил, вводит в ступор. Мои плечи опускаются.

– Пусть лучше так, – шепчу я, проглатывая комок в горле.

Я снова вижу Метиаса и сцены, о которых рассказывал Томас в день перед казнью. Но заставляю себя вернуться мыслями к Тесс. Она жива, она сейчас важнее.

– Тесс поправится. – Мои слова звучат неубедительно. – Просто нужно найти лекарство.

Лаборант за стеклянной стеной вводит длинную иглу в правую руку Тесс, потом в левую. Она сдавленно рыдает. Дэй отрывает от нее взгляд, перехватывает костыли и идет к выходу. Он шепчет мне: «Сегодня вечером».

Дэй ковыляет по коридору, а я молча провожаю его взглядом. Анден вздыхает, печально смотрит на Тесс, подходит к лаборантам.

– Вы уверены, что Дэй не болен? – спрашивает он.

Женщина, которая рассказывала нам про вирус, подтверждает слова Дэя, и Анден одобрительно кивает.

– Пусть все наши военные немедленно пройдут повторную проверку. – Он поворачивается к одному из сенаторов. – Я немедленно отправлю послание канцлеру Колоний и президенту корпорации «Дескон». Посмотрим, поможет ли нам дипломатия.

Затем Анден устремляет долгий взгляд на меня:

– Знаю, я не вправе просить вас. Но если вам хватит мужества поговорить с Дэем о его брате, я буду вам благодарен. Вдруг у нас что-нибудь получится с Антарктидой.

19:30

Рубиновый сектор.

73° Фаренгейта

Высотка, в которой я получила квартиру, находится в нескольких кварталах от дома, где обитали мы с Метиасом. Подъезжая к зданию, я ищу глазами дом, в котором жила. Даже Рубиновый сектор оплетен лентами, огораживающими площадки для беженцев; вдоль улиц стоят военные. Интересно, где остановился Анден среди всеобщего хаоса? Возможно, где-то в секторе Баталла. Сегодня он наверняка поздно ляжет спать. Перед самым отъездом из госпиталя он отвел меня в сторону. Его глаза машинально нашли мои губы, потом снова поймали мой взгляд. Я поняла: он вспоминает то наше общее мгновение в Росс-Сити, а также слова, сказанные после: «Знаю, вы питаете нежные чувства к Дэю».

После неловкой паузы Анден сказал:

– Джун, завтра утром мы встречаемся с сенаторами для обсуждения дальнейших шагов. Сообщаю вам заблаговременно: на совещании каждый принцепс-элект выступит с обращением к сенату. Это даст вам возможность понять, что бы делали вы на месте принцепса. Знайте, дебаты могут последовать весьма жаркие. – Он улыбнулся. – Война привела нас на край пропасти… мягко говоря.

Я хотела ответить, что предпочла бы отсидеться дома. Еще одно утро в сенате, четыре часа тягомотины – сорок говорящих голов стараются перетрещать друг друга в попытке либо перетащить Андена на свою сторону, либо оконфузить его перед лицом остальных. Мариана и Серж наверняка будут спорить до хрипоты, доказывая, что каждый из них лучший кандидат в принцепсы. Одна только мысль о предстоящем заседании лишает меня последних сил. Но в то же время мне больно думать о том, что он останется совсем один с людьми холодными и чужими. Поэтому я улыбнулась и согласно кивнула, как примерный принцепс-элект:

– Я буду.

Джип довозит меня до назначенного дома, останавливается, и я вытесняю воспоминание из головы. Выхожу вместе с Олли, провожаю машину взглядом, пока она не исчезает за углом, и направляюсь в высотку.

После заселения я собиралась заглянуть к Дэю, узнать, что он имел в виду, когда сказал: «Сегодня вечером». Но, добравшись до своего коридора, понимаю: ехать к Дэю мне не придется.

Он сидит, прислонившись к стене у моей двери, рассеянно курит электронную сигарету. Костыли лежат рядом. Он не двигается, но даже в позе угадывается его истинное «я» – дикое, беззаботное, непокорное, – и я на мгновение возвращаюсь к тому дню, когда впервые увидела Дэя на улице, его пронзительные голубые глаза, его удивительную подвижность, непослушные светлые волосы. Этот образ из прошлого так мил, что глаза увлажняются. Я делаю глубокий вдох, глотая слезы.

Увидев меня в конце коридора, Дэй тяжело поднимается на ноги:

– Джун…

Олли бросается к Дэю, тот гладит пса по голове. Вид у Дэя изможденный, но он все же криво, чтобы не сказать грустно, мне улыбается. Он стоит без костылей, и его слегка покачивает. В глазах Дэя плещется боль – я знаю, виной тому то, что мы оба видели в лаборатории.

– По выражению твоего лица рискну предположить: Антарктида нам помогать не собирается.

Я качаю головой, отпираю дверь и приглашаю его войти:

– Не совсем так.

Мои глаза инстинктивно обшаривают комнату, фиксируя планировку. Все здесь очень напоминает уют моего прежнего жилища.

– Они сообщили о чуме в ООН и собираются заблокировать наши порты. Ни экспорта, ни импорта – ни помощи, ни поставок. Мы теперь все под карантином. Обещают помочь только после того, как мы докажем существование сыворотки, или если Анден отдаст им часть нашей территории в качестве платы. Иначе войска не пришлют. Одно я знаю точно: они крайне внимательно следят за развитием событий.

Дэй молчит. Он идет на балкон, опирается на перила. Я ставлю еду и воду для Олли, после чего присоединяюсь к Дэю. Солнце уже зашло, и низкие тучи закрывают от нас небосвод, окрашивают все вокруг в серо-черные тона. Видя, как тяжело налегает Дэй на ограждение, я хочу спросить, как он себя чувствует. Но, судя по выражению его лица, ему неприятно говорить об этом.

– Похоже, мы теперь одни, – произносит он после очередной затяжки.

Далекий информэкран подсвечивает его лицо сине-багряным ореолом. Дэй внимательно разглядывает здания, и я понимаю: он инстинктивно прикидывает, как вскарабкаться по стенам.

– Не могу сказать, что я сильно огорчен. Республика всегда хотела закрыть границы. Может, в такой ситуации она будет сражаться отчаяннее. Никто так не мотивирован, как одиночка, загнанный в угол.

Дэй снова подносит сигарету к губам, и я вижу, как дрожит его рука. На пальце блестит колечко из скрепок.

– Дэй, – мягко говорю я.

Он поднимает брови и искоса смотрит на меня.

– Тебя трясет.

Дэй выдыхает синий дымок, щурится, глядя на городские огни вдалеке, потом опускает ресницы.

– Странно снова оказаться в Лос-Анджелесе. – Голос его звучит отчужденно и рассеянно. – Я в порядке. Беспокоюсь за Тесс.

Наступает долгая пауза. В воздухе витает имя Идена, но никто не хочет произносить его первым. Наконец Дэй прерывает молчание – прерывает с мучительной медлительностью:

– Джун, я думал о том, что хочет от меня твой Президент. Я говорю… ну, ты знаешь – о моем брате.

Он вздыхает, отталкивается от перил и запускает пятерню в волосы, задевая локтем мою руку, – даже от этого мимолетного прикосновения мое сердце бьется чаще.

– Мы поспорили об этом с Иденом.

– И что он сказал? – спрашиваю я.

Почему-то я испытываю чувство вины, думая о просьбе Андена: «Если вам хватит мужества поговорить с Дэем о брате, я буду вам благодарен».

Дэй кладет сигарету на металлические перила, ловит мой взгляд.

– Он хочет помочь. После госпитализации Тесс и после твоего рассказа… – Он сжимает зубы, потом произносит: – Завтра я поговорю с Анденом. Вдруг в крови Идена есть вещество, которое может… ну, ты знаешь, изменить ситуацию. Вдруг…

Конечно, он по-прежнему противится этой мысли – я слышу боль в его голосе, – но соглашается. Соглашается отдать своего братика, чтобы Республика попыталась создать сыворотку. В уголках моих губ рождается горькая улыбка. Вот он, Дэй, защитник народа, герой, не допускающий и мысли о том, что кто-то может из-за него пострадать, но каждую минуту готовый отдать жизнь за тех, кого любит. Только для спасения Тесс нужна вовсе не его жизнь. Придется рисковать одним близким человеком ради другого. Интересно, что заставило его поменять решение?

– Спасибо, Дэй, – шепчу я. – Я знаю, как тебе это далось.

Он морщится, трясет головой:

– Нет, тут все дело в моем эгоизме. Но я бессилен с ним бороться. – Он опускает глаза, обнаруживая свою слабость. – Ты только скажи Андену… чтобы он его вернул. Пожалуйста, пусть просто вернет мне Идена.

Что-то еще беспокоит Дэя, отчего его пальцы дрожат. Я подаюсь к нему, накрываю ладонью его руку. Он снова заглядывает мне в глаза. От страха и боли, искажающих его лицо, у меня разрывается сердце.

– Что случилось, Дэй? – спрашиваю я. – Что еще ты узнал?

Теперь он не отворачивается. Он сглатывает слюну, а когда начинает говорить, голос его слегка подрагивает.

– Когда я был в госпитале, со мной связался канцлер Колоний.

– Канцлер? – шепчу я как можно тише – никогда не знаешь, подслушивают тебя или нет. – Ты уверен?

Дэй кивает. Он рассказывает мне все – о разговоре с канцлером, о попытке подкупа, шантаже и угрозах. О том, какую судьбу готовят мне Колонии, если он откажет. Перечисляет все мои невысказанные страхи. Наконец Дэй протяжно вздыхает. Поделившись со мной информацией, он словно сбросил груз с плеч, пусть даже малую его часть.

– Нужно как-то использовать это против Колоний. Попробуем победить в игре, что они сами затеяли. Еще не знаю как, но если удастся внушить канцлеру, будто я и в самом деле собираюсь ему помочь, думаю, получится застать их врасплох.

Если Колонии и правда одержат победу, то непременно отыщут меня. Нас убьют – всех нас. Я стараюсь говорить так же спокойно, как и Дэй, но у меня не выходит. Дрожь закрадывается в голос.

– Он ждет от тебя эмоциональной реакции. Можно, конечно, ответить Колониям собственным пропагандистским выпадом. Но, что бы мы ни делали, необходима крайняя осторожность. Канцлер не настолько глуп, чтобы доверять тебе всей душой.

– Если Колонии победят, тебе придется плохо, – горько шепчет Дэй. – Я никогда не считал их чертовыми невинными овечками… тебе, пожалуй, стоит подумать, как бежать отсюда. Проберись в какую-нибудь нейтральную страну, попроси убежища.

Бежать из Республики, от этого жуткого кошмара, спрятаться в далекой стране? Тоненький темный голосок в голове нашептывает: соглашайся, ты будешь в безопасности… но я не слушаю его. Как могу, беру себя в руки.

– Нет, Дэй, – мягко отвечаю я. – Я убегу, а что станет со всеми остальными? Как быть тем, кто не может бежать?

– Они тебя убьют. – Дэй придвигается ко мне, глазами умоляя прислушаться. – Прошу тебя.

– Нет, я остаюсь здесь. Мое бегство лишь подорвет и без того надломленный дух граждан. И потом, вдруг я тебе понадоблюсь. – Улыбаюсь ему одними губами. – Видишь ли, я кое-что смыслю в военном деле, мой опыт может пригодиться. Как думаешь?

Дэй в отчаянии мотает головой, но знает, я не изменю решения. Знает, потому что на моем месте поступил бы точно так же.

Он берет мою руку в свои, тянет меня к себе, обнимает. Я совсем отвыкла от его прикосновений, и от этой нежности горячая волна накатывает на меня. Я закрываю глаза, прижимаюсь к его груди, наслаждаясь моментом. Неужели так много времени прошло с того дня, когда мы в последний раз целовались? Неужели я не исстрадалась без него? Неужели все угрозы, нависшие над нами, настолько нас ослабили, что мы, хватая ртом воздух, отчаянно цепляемся друг за друга в надежде выжить? Я забыла, как это прекрасно – утопать в его объятиях. Я кожей чувствую мягкую ткань помятого воротника его рубашки, под которой теплая грудь пульсирует слабым сердцебиением. Он пахнет землей, дымом и ветром.

– Джун, ты сводишь меня с ума, – шепчет он в мои волосы. – Ты самый прекрасный, самый умный, самый храбрый человек из всех, кого я знаю. Иногда я не успеваю перевести дух, изо всех сил пытаясь угнаться за тобой. Понимаешь?

Я поднимаю голову, чтобы видеть его лицо. В его глазах отражается слабый отсвет уличного экрана, радуга вечерних оттенков.

– В мире рождаются и умирают миллиарды людей, – тихо говорит он. – Но таких, как ты, не было и не будет.

Сердце бьется так быстро, чуть не разрывается. Я не знаю, как реагировать.

Он вдруг резко отпускает меня, и я, потрясенная, ощущаю ночную прохладу у себя на коже. Даже в темноте я вижу румянец на его щеках. Дышит он тяжелее обычного.

– Что с тобой? – спрашиваю я.

– Прости меня, – отвечает он напряженно. – Я умираю, Джун, я тебе не пара. Я держусь, пока не вижу тебя, а увижу – и все снова меняется. Порой я думаю, что ты мне безразлична, что без тебя будет легче, но вдруг оказываюсь рядом, и ты…

Он замолкает, смотрит на меня. Боль на его лице – ножом по сердцу.

– Что я с собой делаю? Вижу тебя, и меня охватывает такое…

В его глазах появляются слезы – нет, этого мне не вынести. Он отходит на два шага, потом возвращается, точно зверь в клетке, и вдруг хватает меня за плечи:

– Ты хоть любишь меня? Я тебе уже признался в любви, и она никуда не делась. Но так и не услышал ничего подобного от тебя. Не понимаю… А потом ты даришь мне колечко… – Он делает паузу, чтобы показать мне свою руку. – Я не знаю, что теперь думать.

Дэй привлекает меня к себе, его губы касаются моего уха. Меня сотрясает дрожь.

– Ты хоть представляешь? – спрашивает он тихим хрипловатым шепотом. – Ты хоть понимаешь… как ужасно я хочу…

Он отстраняется, чтобы отчаянно взглянуть мне в глаза.

– Если не любишь, только скажи – помоги мне. Так, наверное, даже будет лучше. Так будет легче не встречаться с тобой, согласна? Я выкину все это из головы. Если ты меня не любишь, я так и сделаю.

Он словно пытается убедить сам себя. Кажется, он считает, что я крепче духом. Но он ошибается. Мне ничуть не легче, чем ему.

– Нет, – говорю я сквозь сжатые зубы, сдерживая слезы. – Не могу я тебе помочь, потому что люблю тебя.

Ну вот я и призналась.

– Очень люблю.

Во взгляде Дэя спорят скорбь и счастье, в этот миг он кажется таким уязвимым. И тут я понимаю: он совершенно беззащитен перед моими словами. Его любовь такая цельная. Он не умеет любить иначе. Он моргает, подыскивает ответ.

– Я… – Он запинается. – Я так боюсь, Джун. Так боюсь, что случится…

Я прикладываю пальцы к его рту, и он замолкает.

– Страх делает тебя сильнее, – шепчу я.

А потом вдруг понимаю, что обхватила лицо Дэя руками и припала к его губам.

Если прежде он и мог сдерживаться, то теперь стена самообладания рушится. Он отвечает на мой поцелуй беспомощной растерянностью. Я чувствую его пальцы на моих щеках, одна рука у него все еще в бинтах. В порыве страсти он обхватывает меня за талию, прижимает к себе так сильно, что я охаю. Никто с ним не сравнится. И в это мгновение мне больше ничего не надо.

Мы возвращаемся в комнату, не размыкая поцелуя. Дэй спотыкается об меня, мы теряем равновесие и падаем на кровать. Я ощущаю тяжесть его тела, и у меня перехватывает дыхание. Его пальцы ласкают мой подбородок, шею, двигаются вниз по спине, по ногам. Я стаскиваю с него куртку. Губы Дэя спускаются к моей шее. Его волосы, тяжелее и мягче шелка, веером рассыпаются по моей руке. Дэй нащупывает пуговицы на моей блузе. Его рубашку я уже расстегнула, я чувствую, как под тканью горит его кожа. Я греюсь в тепле его тела, наслаждаюсь его тяжестью.

Мы не произносим ни слова. Боимся, что слова остановят нас, разрушат чары. Он тоже дрожит, и я вдруг понимаю: он нервничает не меньше моего. Я улыбаюсь, когда его глаза впервые встречаются с моими и робко опускаются. Дэй застенчив? Какие необычные эмоции расцветают на его лице, что-то совсем на него не похожее и в то же время уместное. Я отмечаю это с облегчением, потому что чувствую, как пылают мои щеки. В смущении я испытываю потребность прикрыть обнаженное тело. Я нередко представляла, каким он будет – наш первый раз с Дэем. Я его люблю. Я осторожно перебираю в уме новые слова, удивленная и испуганная их огромным смыслом. Он здесь, во плоти, он со мной.

Несмотря на лихорадку страсти, Дэй очень нежен. Его нежность не похожа на ту, что я чувствовала рядом с Анденом, – Анден сама утонченность, само совершенство и изящество. Дэй напорист, открыт, неуверен и чист. Я смотрю на него и вижу едва заметную улыбку в уголках губ, едва заметную озорную искорку, которая только распаляет меня. Он прикасается губами к моей шее, и дрожь пробегает по моему телу. Дэй облегченно выдыхает мне в ухо, и мое сердце бьется быстрее, его вздох – освобождение от всех темных чувств, преследовавших его. Я ищу его поцелуя, вплетаю пальцы в его волосы, давая понять, что мне хорошо. Постепенно он расслабляется. Я задерживаю дыхание, чувствуя его движения. Его глаза горят так ярко, что грозят меня обжечь. Он целует мои щеки, аккуратно заводит прядь волос мне за ухо, а я обхватываю его руками и крепче прижимаю к себе.

Что бы ни случилось в будущем, куда бы ни завела нас судьба, эти мгновения у нас никто не отнимет.

Позже мы лежим недвижимо. Дэй рядом, одеяло прикрывает его ноги, глаза закрыты – он дремлет, его пальцы сплетены с моими. Я оглядываю комнату. Одеяла свисают с кровати. На простынях стрелы морщин, словно лучи десятка маленьких солнц. На моей подушке глубокая впадина. На полу битое стекло и лепестки цветов. Я даже не заметила, что мы смахнули вазу с прикроватной тумбочки, не услышала звона осколков о паркет вишневого дерева. Глаза возвращаются к Дэю. На его лице теперь такое умиротворенное, даже наивное выражение; в тусклом свете ночи на нем не видно боли. Он не дрожит. Его голову обрамляют растрепанные волосы, на нескольких прядях отблески уличного света. Я придвигаюсь ближе, провожу пальцами по мускулистым рукам, губами касаюсь его щеки.

Дэй открывает глаза, сонно моргает. Он долго смотрит на меня. Что он видит? Мучают ли его терзания и страх, в которых он мне недавно признался, продолжают ли преследовать его? Он подается ко мне и целует с необыкновенной нежностью. Он не торопится отнимать губы, медлит. И я не хочу, чтобы он спешил. Не хочу думать о пробуждении. Я снова притягиваю его к себе и чувствую: его страсть не утолена. Я думаю только о том, что благодарна ему за молчание, за то, что он не говорит: «Ты связываешь нас, тогда как должна меня отпустить».

Дэй

У меня хватало подружек. Впервые я поцеловался в двенадцать – ткнулся в губы шестнадцатилетней девицы, а она в обмен не сдала меня полиции. Я волочился за многими девчонками из трущобных секторов и за парочкой богачек, была у меня девчонка даже из секторов драгоценных камней. Она только перешла в среднюю школу, мне тогда исполнилось четырнадцать, наш роман длился несколько дней. Она была хорошенькая, с короткой мальчиковой стрижкой, светло-каштановыми волосами и безупречной оливковой кожей. Мы с ней каждый день незаметно проникали в школьный подвал и там… немного веселились. Долго рассказывать.

Но… Джун.

Сердце мое, как я и опасался, раскрывается ей навстречу, и у меня нет ни сил, ни желания с ним бороться. Все заслоны, которые удалось вокруг себя соорудить, вся система подавления чувств теперь рухнули. В тускло-синем свете ночи я протягиваю руку и провожу ладонью по изгибам ее тела. Дыхание у меня все еще поверхностное. Не хочу первым нарушать безмолвие. Моя грудь легонько прижимается к ее спине, а руки уютно покоятся на ее талии, ее волосы темными матовыми локонами ниспадают на шею. Я касаюсь лицом ее гладкой кожи. Миллион мыслей приходит мне в голову, но, как и она, я храню молчание.

Просто слова не нужны.

Дернувшись, я просыпаюсь, хватаю ртом воздух. Дышу с трудом, легкие тщетно пытаются набрать воздуха. Где я?

В постели Джун.

Это был кошмар. Просто ночной кошмар; и теперь тупик в секторе Лейк, улица и кровь исчезли. Несколько секунд я пытаюсь перевести дыхание, замедлить биение сердца. Я весь в поту. Смотрю на Джун. Она покоится на боку лицом ко мне, грудь ее мягко вздымается и опадает в стабильном ритме. Хорошо. Я ее не разбудил. Быстро отираю слезы с лица незабинтованной рукой и еще несколько минут лежу неподвижно, унимая дрожь. Когда становится ясно, что больше мне не уснуть, осторожно сажусь на кровати, подтягиваю к себе ноги, кладу руки на колени. Наклоняю голову. Ресницы щекочут кожу на руке. Я так устал, словно только что поднялся по стене тридцатиэтажного дома.

Посетивший меня кошмар был явно худшим из всех. Я даже боюсь надолго закрывать глаза – вдруг те образы опять запляшут под веками. Оглядываю комнату. Перед глазами опять встает туман, и я сердито отираю слезы. Который теперь час? За окном еще темно, виднеется только отдаленное сияние информэкрана да фонарей. Я смотрю на Джун: тусклый уличный свет расплескивает краски по ее коже. На этот раз я не касаюсь ее.

Не знаю, сколько я сижу так, подтянув к себе ноги, затем делаю несколько глубоких вдохов, выравнивая дыхание. Времени уже прошло достаточно, и пот, в котором я проснулся, высох. Перевожу взгляд на балкон, некоторое время смотрю на него, не в силах оторваться, потом бесшумно поднимаюсь с кровати, надеваю рубашку, брюки и ботинки. Завязываю волосы тугим узлом, плотно натягиваю кепку. Джун шевелится в постели, и я замираю. Когда она вновь успокаивается, я застегиваю на рубашке последнюю пуговицу и подхожу к стеклянной балконной двери. Распахиваю ее, потом бесшумно за собой закрываю.

Я с трудом взбираюсь на балконные перила, усаживаюсь на них, как кот, и оглядываю окрестности. Рубиновый сектор, один из секторов драгоценных камней, так не похож на тот район, в котором вырос я. Я снова в Лос-Анджелесе, но го́рода не узнаю. Вылизанные улицы, сверкающие новизной информэкраны, широкие тротуары без трещин и выбоин, полицейские спецподразделения не оттаскивают плачущих сирот от торговых палаток. Я инстинктивно перевожу взгляд в сторону сектора Лейк. С этой стороны здания я не вижу центра Лос-Анджелеса, но чувствую его – шепотом зовут туда разбудившие меня воспоминания. Колечко из скрепок тяжело сидит на моем пальце. Жуткое настроение, навеянное кошмаром, еще не покинуло меня, кажется, я не смогу от него отделаться. Я спрыгиваю с перил и ставлю ноги на карниз. Так я спускаюсь этаж за этажом, пока подошвы ботинок не касаются тротуара, а там смешиваюсь с темнотой ночи. Неровное дыхание вырывается из моей груди.

Даже здесь, в одном из секторов драгоценных камней, полицейские охраняют улицы, они держат оружие наготове, словно в любой момент ожидают нападения Колоний. Я избегаю патрулей, чтобы не отвечать на вопросы, и, возвращаясь к своим прежним привычкам, пробираюсь по лабиринту темных улочек, вдоль стен зданий и наконец оказываюсь у вокзала, где в ожидании пассажиров выстроились машины. Я их игнорирую – не в настроении болтать с водителем, который узнает меня, а наутро по всему городу поползут небылицы о моих планах. Вместо этого я направляюсь на вокзал и жду следующего автоматического поезда, чтобы доехать до вокзала Юнион.

Полчаса спустя я выхожу с вокзала в центре города и молча иду по улицам, пока не оказываюсь близ старого дома моей матери. Трещины в асфальте трущобных секторов хороши одним – тут и там я вижу заплатки из маргариток, растущих где попало, маленькие зеленые и бирюзовые пятнышки на серой улице. Инстинктивно нагибаюсь и срываю несколько штук. Мамины любимые.

– Эй, парень. Тебе говорю.

Я поворачиваюсь – кто меня зовет? Мне требуется несколько секунд, чтобы разглядеть ее, такая она маленькая. Старушка стоит у стены заброшенного здания, дрожит на холоде. Она почти согнулась пополам, ее лицо бороздят глубокие морщины, одежда на ней страшно потрепанная, и я не могу понять, где начало, где конец – это сплошной ком тряпья. У ее грязных голых ног стоит потрескавшаяся кружка, но внимание мое привлекает другое: забинтованные руки. Как у моей матери. Когда она понимает, что привлекла мое внимание, ее глаза загораются слабым светом надежды. Не уверен, узнаёт ли она меня, правда, я не знаю, насколько хорошо она видит.

– Не найдется монеточки, мальчик? – хрипит она.

Я тупо копаюсь в карманах, достаю небольшую пачку. Восемьсот республиканских долларов. Еще недавно я бы жизнью рискнул ради таких денег. Наклоняюсь к старушке, вкладываю их в трясущуюся ладонь, сжимаю обмотанные руки:

– Спрячьте. Никому не говорите.

Она ошарашенно смотрит на меня, раскрыв рот, а я выпрямляюсь и иду дальше. Кажется, она окликает меня, но я не оборачиваюсь. Не хочу снова видеть ее забинтованные руки.

Несколько минут спустя я на перекрестке Уотсон и Фигероа. Мой дом.

Улица почти не изменилась – я ее такой и помню, только теперь дом моей матери заколочен досками и заброшен, как и многие другие здания в трущобных секторах. Может быть, там поселились какие-то люди, набились в нашу старую спальню или дремлют на полу в кухне. Света внутри не видно. Я медленно подхожу к дому, и меня охватывает ощущение, будто кошмар продолжается. Может, я так еще и не проснулся. Карантинные ленты больше не перегораживают улицу, чумных патрулей поблизости нет. Я подхожу к дому: на потрескавшемся бетоне у крыльца все еще виднеется кровавое пятно, хотя теперь оно едва заметно. Оно потемнело и выцвело, стало совсем не похоже на то, что я помню. Я в оцепенении смотрю на пятно, потом обхожу его и иду дальше, крепко сжимая в руке букетик маргариток.

На двери знакомый красный крест, он тоже повыцвел и пооблупился; к дверной раме прибиты гниющие доски. Некоторое время я стою там, водя пальцем по полосам краски. Несколько минут спустя я выхожу из полузабытья и направляюсь к задней стене дома. Половина забора обрушилась, и крохотный дворик открыт взглядам соседей. Задняя дверь тоже заколочена, но доски такие гнилые, что достаточно лишь надавить, чтобы они с треском развалились в щепки.

Я толкаю дверь и вхожу внутрь. Снимаю кепку, и волосы падают мне на спину. Мама всегда просила нас снимать в доме головные уборы.

Глаза привыкают к темноте. Я делаю несколько бесшумных шагов и вхожу в нашу маленькую гостиную. Дом, вероятно, заколотили, следуя некоему стандартному протоколу, но мебель внутри не тронули, она лишь покрылась слоем пыли. Немногие пожитки нашей семьи остались на своих местах точно в таком состоянии, в каком я видел их в последний раз. Портрет прежнего Президента висит посреди дальней стены на самом приметном месте, а одна из ножек деревянного обеденного стола по-прежнему укреплена десятками картонных обрезков. Стул лежит на полу, словно кто-то встал с него в спешке. Я вспоминаю: Джон. Мы все тогда кинулись в комнату Идена, чтобы спрятать его до прихода чумного патруля.

Спальня. Я направляюсь к узкой двери. До нее всего несколько шагов. Да, здесь тоже все осталось в неприкосновенности, разве что по углам появилась паутина. Растение, которое притащил когда-то Иден, все еще стоит в углу, хотя оно уже умерло, листья и стебли почернели и завяли. Я несколько секунд гляжу на него, потом возвращаюсь в гостиную. Обхожу обеденный стол. Наконец сажусь на свой стул. Он, как и всегда, трещит под тяжестью тела.

Осторожно кладу букетик маргариток. Наша лампа стоит посреди стола, темная и ненужная. Обычно все было так: мама каждый день приходила около шести, спустя несколько часов после моего возвращения из школы, Джон появлялся в девять-десять. Мама старалась не включать настольную лампу до возвращения Джона, и мы с Иденом привыкли ждать «включения лампы» – это всегда означало: Джон вошел в дверь. И еще – настало время ужина.

Не знаю, почему сижу здесь с тем старым предвкушением в душе: вот сейчас придет мама из кухни и включит лампу. Не знаю, откуда в груди у меня это чувство радости, ощущение, что Джон дома, что еда на столе. Дурацкие старые привычки. И все же мой взгляд устремляется на входную дверь. Надежда все крепнет.

Но лампа не включается. Джон не приходит. Мамы нет.

Я тяжело опираюсь локтями на столешницу, прижимаю ладони к глазам.

– Помоги мне, – отчаянно шепчу я пустой комнате. – Я не силах этого сделать.

Хочу сделать, я люблю ее, но мне этого не вынести. Почти год прошел. Что со мной такое? Почему я не могу перешагнуть через это?

Комок стесняет горло. Слезы текут из глаз. Я даже не пытаюсь успокоиться, рыдаю и не могу остановиться, перевести дыхание, ничего не вижу перед собой. Не вижу моей семьи, потому что ее нет здесь. Без них вся эта мебель – ничто, маргаритки, лежащие на столе, лишены смысла, лампа – всего лишь почерневший хлам. Образы из моего кошмара не уходят, преследуют меня. Как я ни гоню их, они остаются со мной.

Время залечивает все раны. Но не мою. Для моей еще не пришло время.

Джун

Я не шевелюсь, но сквозь приоткрытые, отяжелевшие от сна веки вижу, как Дэй садится на кровати рядом со мной и прячет лицо в ладонях. Он тяжело дышит. Семь минут спустя он тихо встает, бросает на меня прощальный взгляд и исчезает за балконной дверью. Он, как всегда, бесшумен, и если бы меня не разбудило его пробуждение от ночного кошмара, он, конечно, мог бы легко выйти из комнаты так, что я бы даже не узнала.

Но я знаю и на сей раз поднимаюсь, как только он выходит. Накидываю на себя одежду, натягиваю ботинки и следую за ним. Холодный воздух ласкает мое лицо, лунный свет топит ночь в темном серебре.

Даже больной, он двигается быстро, когда ему нужно. Я догоняю его на вокзале Юнион и преследую по центру города – сердце мое колотится ровно, как после хорошей разминки. Я уже знаю, куда он направляется. К своему старому дому. После перекрестка Уотсона и Фигероа он сворачивает за угол и идет к крохотному заколоченному строению с выцветшим крестом на дверях.

От одного этого у меня кружится голова. Могу себе представить, как чувствует себя Дэй. Я осторожно подхожу к заколоченному окну, прислушиваюсь. Он входит через заднюю дверь, бродит по дому, его шаги звучат тихо, приглушенно, он останавливается в гостиной. Я перехожу от окна к окну, пока не нахожу щель между двумя досками. Поначалу я его не вижу. Но потом глаза привыкают.

Дэй сидит за столом в гостиной, уронив руки на голову. Хотя внутри и темно, я различаю его очертания, слышу, как он плачет. Дэй сотрясается от горя, боль чувствуется в каждой измученной мышце его тела. Рыдания настолько нетипичны для Дэя, что сердце разрывается на части. Я видела его слезы, но так и не привыкла к ним. Не знаю, привыкну ли когда-нибудь. Я трогаю лицо и тут понимаю, что по моим щекам тоже текут слезы.

Все это сделала с ним я… но он любит меня, а потому горе навсегда останется с ним. Каждый раз, глядя на меня, он будет вспоминать о судьбе своей семьи – хотя и любит меня. Несмотря на то, что любит меня.

Дэй

Перед самым рассветом я, усталый, с распухшими глазами, возвращаюсь в спальню Джун. Она все еще там, явно даже не просыпалась. Я не пытаюсь потихоньку улечься рядом, я падаю на диван и проваливаюсь в глубокий сон без сновидений.

– Эй, – будит меня Джун.

К моему удивлению, она не спрашивает, почему у меня такие распухшие красные глаза. Она, кажется, даже не удивилась, увидев меня на диване, а не в кровати.

– Я… сообщила Андену о твоем решении. Он сказал, что бригада лаборантов приедет за тобой и Иденом через два часа. В вашу квартиру.

В ее голосе звучат благодарность, усталость и неуверенность.

– Я буду там, – говорю я.

Ничего не могу с собой поделать – несколько секунд тупо смотрю в пространство, и мне кажется, будто я плыву в море тумана, где смутно различаются эмоции, образы и мысли. Заставляю себя подняться и иду в ванную. Там расстегиваю рубашку, плескаю воду в лицо, на грудь, на руки. Сегодня я боюсь смотреть в зеркало. Не хочу видеть Джона с предназначавшейся мне плотной повязкой на глазах. Руки ужасно трясутся, рана на левой ладони снова открылась и кровоточит, видимо, из-за того, что я инстинктивно сжимаю ее в кулак. Неужели Джун видела, как я выходил? Меня пробирает дрожь, когда перед мысленным взором возникает мама у крыльца нашего дома, а напротив стоит взвод солдат. Потом я вспоминаю слова канцлера, думаю о ситуации, в которой оказалась Джун… о ситуации, в которой оказались Тесс и Иден… все мы.

Я поливаю водой лицо, а когда это не помогает, запрыгиваю в душевую кабину под обжигающе-горячую воду. Но и это не работает – образы не исчезают.

Когда я наконец выхожу из ванной, волосы у меня мокрые, рубашка полурасстегнута, лицо болезненно-бледное, руки дрожат. Джун спокойно наблюдает за мной, сидя на краю кровати и прихлебывая бледно-фиолетовый чай. Я знаю, что скрыть от нее что-то невозможно, но все же пытаюсь.

– Я готов.

Я натягиваю самую широкую свою улыбку. Не хочу показывать боль, нельзя, чтобы она узнала, в чем причина моей скорби. Не она, не Джун, сердито напоминаю я себе.

Но Джун ничего не говорит. Она смотрит на меня своими бездонными темными глазами.

– Мне только что звонил Анден. – Она неловко проводит рукой по волосам. – Они получили новые свидетельства того, что коммандер Джеймсон передавала военные тайны Колониям. Похоже, она работает на них.

Под приливом эмоций во мне нарастает гигантская волна ненависти. Если бы не коммандер Джеймсон, наши отношения с Джун не были бы запятнаны смертями и, может быть, наши семьи оставались бы живы. Не знаю. И никогда не узнаю. А теперь она сотрудничает с врагом, хотя должна была умереть. Я ругаюсь вполголоса.

– Мы можем выяснить, где именно она находится? В Республике или нет?

– Никто не знает, – качает головой Джун. – Анден говорит, они пытаются понять, нет ли на ней каких-нибудь маячков. Но тюремную одежду она наверняка давно сменила, а чипы из ботинок извлекла. Уж такие вещи она должна была проверить.

Джун видит разочарование на моем лице и сочувственно морщится. У ее и моего горя виновник один.

– Я понимаю, Дэй.

Она отставляет кружку с чаем и сжимает мою здоровую руку. Ее прикосновение рождает в моем мозгу страшные воспоминания, я невольно кривлюсь. Джун замирает. На мгновение обида искажает ее черты, и я быстро исправляю свою оплошность – целую ее, пытаясь забыться в близости с нею, как прошлой ночью.

Но лжец из меня всегда получался никудышный, по крайней мере рядом с ней. Она отступает от меня, шепчет:

– Извини.

– Все в порядке, – спешно говорю я, злясь на себя за то, что сыплю соль на наши старые раны. – Дело не в том…

– В том. – Джун заставляет себя посмотреть мне в глаза. – Я видела, куда ты ходил ночью. Видела тебя в доме…

Голос ее смолкает, она виновато опускает взгляд.

– Извини, я пошла за тобой. Мне нужно было знать. Нужно было убедиться, что именно я – причина неизбывной скорби в твоих глазах.

Я хочу заверить ее: она тут ни при чем, я люблю ее так сильно, что сам пугаюсь глубины своих чувств. Но не могу. Джун видит нерешительность на моем лице и понимает – вот оно, подтверждение ее страхов. Она закусывает губу.

– Это моя вина, – говорит она, будто все и в самом деле так просто. – Не знаю, смогу ли когда-нибудь заслужить твое прощение. Прощения мне нет.

– Я не знаю, что мне делать.

Мои руки беспомощно висят. Страшные видения из нашего прошлого снова мелькают перед глазами; несмотря на все мои усилия, прогнать их не удается.

– Я не знаю, как сделать это.

Глаза Джун блестят от слез, но она держится. Неужели одна ошибка может бесповоротно уничтожить будущее?

– Думаю, сделать тут ничего нельзя, – говорит она наконец.

Я делаю шаг к ней.

– Послушай, – шепчу я ей в ухо, – все у нас будет хорошо.

Не уверен, но, похоже, ничего лучше сказать не могу.

Джун улыбается, подыгрывая мне, но в ее глазах отражается моя неуверенность.

Второй день обещанного Колониями затишья.

Меньше всего мне хочется возвращаться на лабораторный этаж Центрального госпиталя Лос-Анджелеса. Так тяжело быть там и видеть Тесс под капельницами. Теперь я вернусь туда вместе с Иденом, и мне придется сдерживаться, наблюдая, как то же самое делают с ним. Перед тем как спуститься к ожидающему у нашей временной квартиры джипу, я становлюсь на колени перед Иденом, поправляю ему очки. Он торжественно смотрит на меня.

– Ты не обязан этого делать, – повторяю я в очередной раз.

– Я знаю, – отвечает Иден.

Он нетерпеливо отводит мою руку, когда я снимаю ворсинку с его курточки.

– Все будет хорошо. В любом случае они сказали, что я им нужен всего на один день.

Анден не мог гарантировать его безопасность, он только обещал принять все меры предосторожности. Но из уст Республики – даже тех уст, которым я, пусть и скрепя сердце, но начал доверять, – подобные заверения ни черта не стоят. Я вздыхаю.

– Если в какой-то момент передумаешь, дай мне знать. Хорошо?

– Не волнуйся, Дэниел, – отмахивается Иден от моих тревог. – Ничего со мной не случится. Все не так страшно, как может показаться. И потом, ты ведь будешь рядом.

– Да. Я буду рядом, – тупо повторяю я.

Люси приглаживает его растрепанные светлые кудряшки. Еще одно напоминание о доме. И о маме. Я закрываю глаза, гоню дурные мысли. Потом протягиваю руку и щелкаю Идена по носу.

– Ну, – говорю я, – чем скорее они приступят, тем скорее все закончится.

Еще несколько минут – и я сажусь в военный джип, а Идена в Центральный госпиталь везет специальная медицинская машина.

Все с ним будет хорошо, убеждаю я себя, поднимаясь на нужный этаж. Лаборант проводит меня в помещение с перегородками из толстого стекла. А если с ним все будет хорошо, я это переживу. Но руки у меня потеют. Я снова сжимаю пальцы в кулаки, пытаясь прогнать дрожь, и порезанную ладонь пронзает боль. Иден внутри стеклянного лабораторного бокса. Несмотря на все усилия Люси, его светлые кудри растрепаны, теперь на нем тонкий больничный халат красного цвета. Ноги босы. Два лаборанта помогают ему забраться на длинную белую кровать, один закатывает ему рукава, чтобы измерить давление. Иден морщится, когда холодная резина прикасается к коже.

– Успокойся, малыш. – Голос медика из-за стекла звучит приглушенно. – Сделай-ка глубокий вдох.

Иден бормочет в ответ: «Хорошо». Он кажется таким маленьким рядом с ними, даже не достает ногами до пола. Ступни чуть покачиваются, а он смотрит в направлении разделяющего нас окна, ищет меня глазами. Я сжимаю и разжимаю кулаки, наконец касаюсь ладонью стекла.

Судьба всей Республики зависит от моего младшего брата. Будь здесь мама, папа или Джон, они бы, вероятно, рассмеялись нелепости происходящего.

– С ним все будет хорошо, – заверяет меня лаборант, стоящий рядом, впрочем, не слишком уверенно. – Сегодняшние процедуры совершенно безболезненны. Мы только возьмем образцы крови, а потом дадим ему лекарства. Кое-какие образцы мы отправили в лабораторию Антарктиды.

– Вы меня успокоить пытаетесь? – огрызаюсь я. – «Сегодняшние процедуры совершенно безболезненны»? А завтрашние?

Лаборант виновато поднимает руки.

– Извините, – бормочет он. – Я оговорился… я не это имел в виду. Обещаю, вашему брату не будет больно. Может быть, лекарства создадут некоторый дискомфорт, но мы принимаем все возможные меры предосторожности. Я надеюсь… гм… что вы не сообщите нашему блистательному Президенту о моей промашке.

Вот, значит, что его беспокоит. Если я рассержусь, то побегу к Андену жаловаться. Я прищуриваюсь, глядя на него:

– Я ничего ему не скажу, если вы не дадите мне оснований.

Медик снова извиняется, но я больше не обращаю на него внимания. Я смотрю на Идена. Тот просит о чем-то, но говорит так тихо, что я ничего не слышу. Лаборант в ответ отрицательно покачивает головой. Иден проглатывает слюну, нервно смотрит в моем направлении, потом закрывает глаза. Лаборант берет шприц, осторожно вводит иглу в вену на руке Идена. Тот сжимает губы, но даже не пикает. Знакомая тупая боль долбит меня в затылок. Я пытаюсь успокоиться. Если впаду в панику, то спровоцирую очередной приступ, а это не пойдет на пользу Идену.

Он сам решился на эксперименты, напоминаю я себе. Гордость распирает грудь. Когда Иден успел вырасти? Мне кажется, я моргнул и упустил этот момент.

Медик извлекает иглу из вены, прозрачный цилиндрик теперь заполнен кровью. Он прижимает что-то к руке Идена, потом накладывает повязку. Другой лаборант кладет несколько таблеток в его раскрытую ладонь:

– Проглоти их все вместе.

Иден закидывает в рот таблетки.

– Они горьковатые, так что лучше одним махом.

Иден морщится, таблетки не идут в горло, но водой ему удается протолкнуть их. Он ложится. Лаборанты везут его койку к какой-то цилиндрической машине. Не могу вспомнить ее название, хотя слышал его всего час назад. Они медленно закатывают его в аппарат, и теперь я вижу только голые пятки брата. Я медленно отрываю ладони от стекла, на котором остаются отпечатки. Минуту спустя из цилиндра раздается плач Идена, и мое сердце сжимается. Наверное, ему больно. Я скрежещу зубами так, что чуть не ломаю челюсть.

Проходит, кажется, целая вечность, но наконец лаборант приглашает меня войти. Я немедленно проталкиваюсь сквозь строй экспериментаторов в стеклянную камеру и склоняюсь над Иденом. Он снова сидит на краю белой кровати. Он слышит мои шаги, и его лицо расцветает в улыбке.

– Все было не так уж и страшно, – говорит он слабым голосом.

– Ты молодец. – Я сжимаю его руку. – Я тобой горжусь.

И я не лукавлю, я горжусь им больше, чем когда-либо гордился собой, – горжусь тем, что ему хватило мужества воспротивиться мне.

Один из лаборантов показывает мне экран с увеличенным изображением клеток крови Идена.

– Начало хорошее, – говорит он. – Мы поработаем с материалом и уже вечером, надеюсь, введем сыворотку Тесс. Если повезет, через пять-шесть дней она выздоровеет, а мы сможем продолжить работу.

Глаза медика смотрят мрачно, хотя его слова полны надежды. От такого странного сочетания мурашки по коже. Я сильнее сжимаю руку брата.

– У нас мало времени, – шепчет Иден, когда нас оставляют одних, чтобы мы могли спокойно поговорить. – Если они не изготовят сыворотку, что будем делать?

– Не представляю, – признаю я.

Мне не хочется думать о таком развитии событий – от подобных мыслей я еще острее чувствую свою беспомощность, а мне это совсем не нравится. Если мы не найдем сыворотку, то не получим международной военной помощи. Если не получим помощи, то у нас не будет ни малейшего шанса победить Колонии. А если Колонии оккупируют нас… Я вспоминаю мироустройство в Колониях, вспоминаю предложение канцлера. «Люди не понимают собственной выгоды. Иногда их нужно подтолкнуть к правильному выбору».

Необходимо найти способ остановить их до тех пор, пока не будет создана сыворотка. Как угодно замедлить продвижение Колоний и дать антарктидам шанс прийти нам на помощь.

– Нужно сражаться, – говорю я, вороша волосы Идена. – Сражаться, пока есть силы. Впрочем, как и всегда.

– Почему Республика еще не победила? Я всегда думал, что наша армия самая сильная в мире. И в этот час мне хочется, чтобы так и было.

Я печально улыбаюсь наивности Идена:

– У Колоний есть союзники. А у нас нет.

Как, черт побери, ему объяснить? Как сказать, сколь беспомощным я себя чувствую, стоя в стороне, точно сломанная кукла, когда Анден ведет в бой армию, неспособную победить?

– У них армия сильнее, а у нас слишком мало солдат.

Иден вздыхает. Его узкие плечи сутулятся, и у меня комок подступает к горлу. Я закрываю глаза, заставляя себя успокоиться. Расплакаться перед Иденом в такие времена – только этого не хватало.

– Жаль, что не все в Республике могут стать солдатами, – бормочет он.

Я распахиваю глаза. Жаль, что не все в Республике могут стать солдатами.

Теперь я знаю, как мне быть. Знаю, как ответить на шантаж канцлера и остановить Колонии. Я умираю. Мне осталось жить всего ничего, мой мозг медленно разрушается, силы покидают меня. Но кое на что моих сил хватит. Хватит времени, чтобы сделать последний шаг.

– А что, если все в Республике станут солдатами? – тихо отвечаю я.

Джун

Прошлая ночь для меня как сон – вся, до последней детали. Но утро, по контрасту, абсолютно реально – в том, как Дэя словно током дернуло, когда я дотронулась до его руки, в том, как его подбросило при моем прикосновении. Сердце болит и сейчас, когда я выхожу из квартиры. Где-то неподалеку меня должен подхватить джип. Целое утро в сенате. Я пытаюсь выкинуть Дэя из головы, но безуспешно. Заседание представляется теперь таким никчемным – Колонии при поддержке сильного союзника теснят нашу армию, Антарктида по-прежнему отказывается помогать, коммандер Джеймсон на свободе. А я буду разглагольствовать о политике, когда могла бы – должна – находиться на фронте и делать то, чему меня научили. И вообще, что я им всем скажу? Станут ли они меня слушать?

Как нам быть?

Нет. Необходимо сосредоточиться. Поддержать Андена, который снова пытается выйти на переговоры с канцлером Колоний, руководителями корпораций и генералами. Мы оба знаем, что результат будет нулевой… Ничто, кроме сыворотки, не заставит их пойти на уступки. Но даже сыворотки может оказаться недостаточно. И все же. Нужно попробовать. И возможно, Анден согласится помочь Патриотам в реализации их плана, в особенности если узнает все об участии Дэя.

Одна эта мысль вызывает воспоминания о прошлой ночи. Щеки у меня загораются, и я знаю: не от лос-анджелесской жары. Не вовремя, укоряю я себя, прогоняя минувшую ночь из головы. Обычно многолюдные улицы сектора до жути пустынны, словно в преддверии шторма. Наверно, это не так уж далеко от истины.

Вдруг холодок пробегает вверх по позвоночнику. Останавливаюсь на мгновение, хмурюсь. Что такое? Улицы по-прежнему пустынны, но от странного предчувствия кожа покрывается мурашками. Кто-то наблюдает за мной. Я тут же отметаю это безосновательное предположение, но на ходу, сжимая зубы, кладу руку на пистолет. Может, просто разыгралось воображение. Или предупреждение Дэя (о том, что Колонии могут навредить мне или за мной следить) играет с моим разумом злую шутку. И все же осторожность не помешает. Я прижимаюсь к стене ближайшего здания, защищая спину, и вызываю Андена. Чем скорее появится джип, тем лучше.

И тут я вижу ее. Прерываю вызов.

На ней хорошая маскировка. В выцветшей республиканской форме, какую носят первогодки, она неприметна; солдатская кепка низко натянута на лоб, из-под нее выбивается лишь несколько темно-рыжих прядей. Но даже с такого расстояния я узнаю ее лицо – холодное и строгое.

Коммандер Джеймсон.

Я рассеянно отворачиваюсь и делаю вид, будто ищу что-то в карманах, но сердце колотится как сумасшедшее. Она здесь, в Лос-Анджелесе, значит ей как-то удалось не попасть под огонь в Денвере и миновать посты Республики. Я не могу считать совпадением то, что она оказалась в том же месте, где и я. Значит, ее информировали о моем местонахождении. Колонии. Скорее всего, она здесь не одна. Руки у меня дрожат, когда Джеймсон проходит мимо по другой стороне улицы. Она ничем не выдает себя, но я знаю: она меня видела. В таком пустынном квартале не заметить меня невозможно. К тому же я и не скрываюсь.

Когда она оказывается ко мне спиной, я складываю руки на груди, чуть наклоняю голову и снова вызываю Андена:

– Я вижу ее. Она здесь. Коммандер Джеймсон в Лос-Анджелесе.

Я говорю так тихо и невнятно, что Анден переспрашивает:

– Вы ее видите? Она рядом?

– Да, – шепчу я, косясь на исчезающую впереди фигуру. – Возможно, ее цель – узнать, куда меня отвезет джип, или выведать, где находитесь вы.

Джеймсон все удаляется, и меня охватывает непреодолимое желание ее выследить. Впервые за долгое время во мне просыпаются агентские навыки. Политика перестает существовать, я снова обретаю твердую почву.

Едва она сворачивает за угол, я кидаюсь за ней. Куда она идет?

– Она в Лейке и Колорадо, – взволнованно шепчу я Андену. – Свернула на север. Пришлите солдат, но чтобы она не заметила слежки. Хочу узнать, куда это она направляется.

Прежде чем Анден успевает ответить, я отключаюсь.

Я иду вдоль здания, стараясь держаться в тени, срезаю путь по одному из проулков к той улице, где, по моим предположениям, находится коммандер Джеймсон. Я не выглядываю из-за угла, опасаясь себя выдать, прячусь в проулке и подсчитываю, сколько времени прошло. Если она шла прежним темпом и никуда не свернула, то должна была миновать мое укрытие как минимум минуту назад. Я осторожно высовываюсь, мельком осматриваю улицу. Да, она уже прошла, и теперь я вижу ее спину – она торопится уйти. Одного взгляда хватает, чтобы понять: она тоже с кем-то разговаривает.

Жаль, рядом нет Дэя. Он бы сразу подсказал, как лучше незаметно ее выследить. Я задумываюсь на мгновение – не вызвать ли его; нет, он сюда точно не успеет.

Я иду за коммандером Джеймсон не меньше четырех кварталов, наконец мы оказываемся на участке Рубинового сектора, граничащем с Баталлой, где посреди улицы высятся три пирамидальных посадочных дока. Она снова поворачивает – я спешу за ней, но, когда добираюсь до угла, ее уже нет. Возможно, Джеймсон почуяла хвост, ведь в слежке она несравнимо опытнее меня. Я поднимаю голову к крышам.

– Мы ее потеряли, – раздается в наушнике голос Андена. – Я подал беззвучный сигнал тревоги расположенным поблизости подразделениям – они будут немедленно докладывать о результатах поисков. Далеко уйти она не могла.

– Верно, – соглашаюсь я, но плечи у меня опускаются.

Джеймсон исчезла. С кем она переговаривалась? Я внимательно оглядываю улицу, пытаюсь понять, зачем она сюда приходила. Может, шпионит? Эта мысль меня обескураживает.

– Я возвращаюсь, – шепчу я в микрофон. – Если мои подозрения верны, мы, возможно…

Свист, ослепительная искра – что-то взрывается прямо перед глазами. Дернувшись, я инстинктивно падаю на землю за ближайшим мусорным баком. Что это было?

Отключаю связь. Откуда стреляет коммандер Джеймсон? Есть ли с ней кто-то еще? Солдаты Колоний? Республиканские солдаты-предатели? Не знаю. Не могу сказать. Не слышу и не вижу…

Паника нарастает, но тут материализуется голос Метиаса: «Не дергайся, Джучок. Тебя спасет логика. Сосредоточься, думай, действуй».

Я закрываю глаза, делаю глубокий прерывистый вдох, даю себе секунду успокоиться и настроиться на голос брата. Не время терять голову. Я никогда не позволяла эмоциям взять надо мною верх и сейчас не позволю. Думай, Джун. Не глупи. После более чем годового пребывания в состоянии тяжелейшей душевной травмы, многих месяцев политических торгов, после дней войны и смерти я подозреваю всех и каждого. Вот как Колонии ослабляют нас… не союзниками, не оружием, а пропагандой. Страхом и отчаянием.

Паника проходит. Разум побеждает.

Прежде всего я вытаскиваю пистолет из кобуры. Потом обманным движением показываю, будто собираюсь выскочить из-за мусорного бака. На самом деле я остаюсь на месте, но мой финт провоцирует еще один выстрел. Искра! Пуля рикошетирует от кирпичной стены, к которой я прижимаюсь спиной. Я тут же смотрю на отметину и прикидываю, откуда прилетела пуля (не с крыши – угол недостаточно велик, с четвертого или пятого этажа; не из дома напротив, но из следующего). Я осматриваю окна: некоторые открыты. Поначалу возникает желание прицелиться в них, но нет, так я могу убить кого-то случайного. Оглядываю строение. Передо мной либо трансляционная станция, либо какое-то здание военного назначения. Оно расположено достаточно близко к посадочным докам – здесь, возможно, располагается диспетчерская служба управления воздухолетами.

Что может быть на уме у Джеймсон, связанное с воздушными базами? А вдруг Колонии замышляют внезапную атаку на базы?

Я снова выхожу на связь.

– Анден, – шепчу я, набрав его код. – Вытаскивайте меня отсюда. Используйте трекер моего пистолета.

Секунда – и еще одна пуля бьет в стену прямо над моей головой, и теперь я, вздрогнув, распластываюсь под баком. Открыв глаза, я вижу коммандера Джеймсон, которая смотрит на меня ледяным взглядом.

Она тянется к моему запястью.

Я выскакиваю из-под бака, прежде чем Джеймсон успевает меня схватить. Разворачиваюсь с пистолетом наготове, но она уже метнулась в сторону. Ее пистолет направлен на меня, но не в сердце, не в голову. Почему? Все ясно – Колониям я нужна живой, как предмет торга.

Она стреляет, я падаю на землю. Пуля проходит в дюйме от ноги. Я вскакиваю и опять прицеливаюсь, на сей раз успеваю выстрелить – промахиваюсь на волосок, она ныряет за мусорный бак. Я снова пытаюсь вызвать Андена. На сей раз успешно.

– Анден, – выдыхаю я в микрофон, бросаясь наутек. – Вытаскивайте меня!

– Уже мчимся.

Я заворачиваю за угол под грохот выстрела. Последнего. Как раз вовремя навстречу вылетает джип и, скрежеща тормозами, останавливается в нескольких футах. Из машины выскакивают два солдата, прикрывают меня, двое других бегут к улице, где стреляла коммандер Джеймсон. Я заранее знаю, они не успеют ее поймать – она наверняка бросилась наутек. Все заканчивается так же быстро, как и началось. Военные помогают мне запрыгнуть в салон, машина срывается с места, а я без сил падаю на сиденье. В крови кипит адреналин. Меня бьет крупная дрожь.

– Вы не ранены? – спрашивает солдат, но его голос звучит словно издалека.

Я могу думать только об одном: что означает эта встреча? Коммандер Джеймсон знала, что в том месте я буду ждать машину. Возможно, она заманивала меня на ту улочку, чтобы похитить. Ее присутствие близ воздушной базы неслучайно. Она передает Колониям информацию о перемещениях и дислокации войск. Возможно, среди нас есть и другие шпионы Колоний. Коммандер Джеймсон – разыскиваемая преступница, она не может так легко передвигаться по городу без посторонней помощи. С ее-то опытом Джеймсон способна скрываться достаточно долго – до подхода армии Колоний. До подхода армии Колоний. Они уже составили план захвата следующего города – нашего города.

Я снова слышу взволнованный голос Андена:

– Я еду. Вы не ранены? Джип довезет вас до Баталла-Холла, там вы будете под охраной…

– Она переправляет информацию о посадочных доках, – выдыхаю я в микрофон, не дав ему закончить.

Мой голос дрожит. Колонии готовятся атаковать Лос-Анджелес.

Дэй

Мне сообщают о Джун, когда я сижу с Иденом. После утренних экспериментов он наконец уснул. Тучи обволакивают город, погружая его в гнетущую атмосферу. Хорошо. Не знаю, как бы я себя чувствовал, будь сейчас яркий солнечный день, в особенности после известия о том, что коммандер Джеймсон пыталась застрелить Джун на улице. Погода точно соответствует моему настроению.

Я с нетерпением жду приезда Джун, наблюдая за Тесс сквозь окно палаты. Вокруг нее суетятся лаборанты, отслеживая основные жизненные показатели, – точно гадкие хищники из старинных передач про природу. Я трясу головой. Не надо бы так про них. Сегодня они позволили мне посидеть рядом с Тесс в специальном костюме, подержать ее за руку. Она, конечно, была без сознания, но все же ответила на мое рукопожатие. Она знает, что я с ней. Жду средства, которое поставит ее на ноги.

Теперь медики, кажется, вводят ей какой-то состав, полученный на основе кровяных клеток Идена. Черт меня раздери, если я знаю, чего ожидать. Лица лаборантов скрыты зеркальными масками, в которых они похожи на инопланетян. Глаза Тесс по-прежнему закрыты, цвет кожи нездоровый, с желтушным оттенком.

Она заражена вирусом, распространяемым Колониями, приходится напоминать самому себе. Нет же, вирус распространяла Республика. Черт бы драл мою память.

Паскао, Бакстер и другие Патриоты держатся группой, они тоже здесь, в госпитале. Да им и пойти-то некуда. Минуты тянутся за минутами. Паскао садится рядом со мной и потирает ладони.

– Она держится, – говорит он, глядя на Тесс. – Другая беда – поступают сообщения о беспорядках в городе. Зачинщики в основном – беженцы. Видел новости на информэкранах?

Зубы мои сжаты от бешенства. Когда появится Джун? Ее должны были привезти уже четверть часа назад.

– Я никуда не выходил, – мотаю я головой. – Был либо с братом, либо с Тесс.

Паскао вздыхает, трет рукой лицо. Он деликатно не спрашивает про Джун. Нужно бы извиниться перед ним за вспышку, но я слишком зол, и сейчас мне плевать.

– В центре города создают три зоны карантина. Если все еще не передумал насчет своего маленького трюка, нужно выбраться не позднее чем завтра.

– Этого времени хватит. Если слухи, которые доходят от Джун и Президента, верны, то лучшего шанса у нас не будет.

Сообщение о том, что в нескольких районах Лос-Анджелеса установлен карантин, навевает неприятные воспоминания. Все идет наперекосяк, а меня одолевает слабость. Как я устал от этой непреходящей тревоги за близких людей – никогда не знаю, проснутся ли они утром, переживут ли следующий день. Мне никак не удается уснуть. Недавние слова Идена все еще будоражат мои мысли. Может быть, все в Республике могут стать солдатами. Я тереблю колечко из скрепок на пальце. Если с Джун что-то случилось, у меня, наверное, окончательно съедет крыша. Я вишу на волоске. Думаю, сказано довольно точно – голова сегодня болит не переставая, я уже привык к непрерывной пульсации в затылке. Всего несколько месяцев. Всего несколько месяцев, как сказали врачи, а потом, может быть, лекарство сработает и я буду готов к операции. Держись.

Я молчу, и Паскао обращает на меня свои бледные глаза.

– Твой план довольно опасен. – Паскао, кажется, тщательно подбирает слова. – Погибнут гражданские. Иначе и быть не может.

– Думаю, у нас нет выбора, – говорю я, отвечая на его взгляд. – Какой бы кривой ни была эта страна, она все же их родина. Нужно призвать их к действию.

Из коридора ниже этажом доносятся крики. Мы с Паскао прислушиваемся: если бы я не знал Андена, то решил бы, что это он. Странно. Я не самый большой поклонник Андена, но ни разу не видел, чтобы он выходил из себя.

Двойные двери в конце коридора с грохотом распахиваются, и голос заполняет пространство. Анден влетает со своим обычным эскортом солдат, Джун идет следом. Джун! Я вздыхаю с облегчением, вскакиваю на ноги. Ее лицо светлеет, и я спешу ей навстречу.

– Со мной все в порядке, – говорит она, прежде чем я рот успеваю раскрыть.

Она бросает фразу нетерпеливо, словно уже устала всех в этом убеждать.

– Это лишние предосторожности – можно было не привозить меня сюда…

Лишние предосторожности – ну и прекрасно. Я выхватываю Джун из толпы и крепко сжимаю в объятиях. Тяжкий груз падает с моих плеч, ярость выплескивается наружу:

– Вы – Президент. Вы, черт побери, Президент Республики! Неужели вы не в состоянии обеспечить безопасность собственного принцепс-электа, чтобы на него не покушались на улицах приговоренные убийцы, которых вы даже в тюрьме запереть толком не умеете? Что у вас за охранники – команда неучей-первогодок?

Анден стреляет в меня предостерегающим взглядом, но, к моему удивлению, не говорит ни слова. Я отстраняюсь от Джун, чтобы взять ее лицо руками.

– С тобой правда все в порядке? – взволнованно спрашиваю я. – Ты цела?

Джун поднимает взгляд, потом целует меня – быстро, чтобы успокоить.

– Да, все в полном порядке.

Она быстро смотрит на Андена, но тот теперь слишком занят со своими солдатами:

– Найдите людей, которых назначили отвезти принцепс-электа в сенат.

Под глазами у него темные круги, лицо изможденное и свирепое.

– Джеймсон не убила ее по счастливой случайности. Я почти уверен, что они предатели. Перед расстрельным взводом им всем хватит места.

Военный щелкает каблуками и в сопровождении еще нескольких человек спешит выполнить приказ Андена. Моя ярость сникает, и холодок подирает по коже – я вижу знакомый гнев в повадках Президента. Я словно смотрю на его отца.

Теперь он обращается ко мне. Голос его становится спокойнее.

– Лаборанты докладывают, что ваш брат храбро переносит эксперименты. Я хотел еще раз поблагодарить вас…

– Пока не слишком старайтесь, – прерываю я его, подняв брови. – Еще ничего не закончилось.

Впереди несколько дней, похожих на этот, и если Иден начнет увядать после опытов, я, вероятно, буду не столь вежлив. Я сбавляю тон, делаю над собой усилие и пытаюсь говорить спокойно. Получается не очень.

– Побеседуем наедине, Президент? Есть кое-какие задумки, я бы хотел согласовать их с вами. С появлением коммандера Джеймсон у нас, возможно, будет шанс втянуть Колонии в небольшую заваруху. Вы, я, Джун и Патриоты.

Глаза Андена темнеют, губы растягиваются в неясной гримасе, он оглядывает присутствующих. Огромная ухмылка Паскао, похоже, не улучшает его настроения. Но несколько секунд спустя он кивает своим телохранителям:

– Подготовьте нам комнату. И выключите камеры наблюдения.

Военные бросаются выполнять приказ. Мы с Джун, шагая следом за Анденом, обмениваемся долгим взглядом. Она цела, совершенно невредима, но боюсь, отвернись я, и она исчезнет. Хочется спросить, что произошло, но я откладываю разговор до поры, когда мы окажемся вдвоем, и, судя по выражению ее лица, она тоже ждет подходящего момента. Моя рука так и тянется к руке Джун. Но и тут я сдерживаюсь. Наш танец друг вокруг друга, кажется, обречен повторяться снова и снова.

– Итак… – приглашает к беседе Анден.

Мы усаживаемся в отдельной комнате, и телохранители отключают камеры. Президент откидывается на спинку стула и пронзительно смотрит на меня:

– Пожалуй, начнем с того, что случилось утром с нашим принцепс-электом.

Джун с достоинством вскидывает подбородок, но ее пальцы слегка подрагивают.

– Я засекла коммандера Джеймсон в Рубиновом секторе. Видимо, она преследовала разведывательные цели и, вероятно, знала, где буду я. – (Я удивляюсь тому, как ровно звучит ее голос.) – Некоторое время я шла за ней, пока мы не оказались в районе базы воздухолетов на границе Рубинового сектора и Баталлы. Тут она напала на меня.

Даже столь короткий рассказ об их стычке приводит меня в бешенство.

– Мы подозреваем, – вздыхает Анден, приглаживая рукой волосы, – что коммандер Джеймсон выдала Колониям дислокацию и расписание полетов лос-анджелесской воздушной базы. Вероятно, она пыталась похитить миз Айпэрис, чтобы с нами поторговаться.

– Означает ли это, что Колонии намерены атаковать Лос-Анджелес? – спрашивает Паскао (я уже знаю его следующую мысль). – Но тогда выходит, слухи о падении Денвера верны…

Он замолкает, видя выражение лица Андена.

– Мы получаем некоторые непроверенные данные, – отвечает тот. – Говорят, у Колоний есть бомба, которая может сровнять с землей весь город. Сдерживает их только международный запрет. Они ведь не хотят, чтобы в войну в конечном счете ввязалась Антарктида. Как бы там ни было, нам необходимо получить сыворотку и предъявить ее Антарктиде, прежде чем Колонии подавят наше сопротивление. От Колоний мы можем защититься. Но мы не в силах противостоять их союзу с Африкой.

Я медлю, но все же решаюсь поделиться мыслью, которая не дает мне покоя:

– Сегодня во время эксперимента я разговаривал с Иденом. И он навел меня на одну идею.

– Какую? – спрашивает Джун.

Смотрю на нее. Прекрасная, как всегда, но вторжение начало сказываться даже на ней: плечи слегка сутулятся. Перевожу взгляд на Андена.

– Сдаться, – говорю я.

Анден не ожидал этого.

– Вы хотите, чтобы я помахал перед Колониями белым флагом?

– Да. – Я понижаю голос. – Вчера канцлер Колоний сделал мне предложение: если я подниму народ против Республики за Колонии, он гарантирует мне и Идену защиту по завершении войны. Мой план таков: вы объявляете о капитуляции, а я одновременно предлагаю канцлеру встретиться, чтобы дать ответ – сообщить, что собираюсь призвать граждан принять власть Колоний. В этом случае у вас появляется возможность застать их врасплох. Канцлер уже исходит из того, что вы готовы сдаться в любой день.

– Псевдокапитуляция противоречит международным законам, – бормочет себе под нос Джун, но смотрит на меня заинтересованно. – Не знаю, понравится ли это Антарктиде. А ведь смысл наших действий в том, чтобы убедить ее помочь нам.

Я мотаю головой:

– Кажется, они не сильно возражали, когда Колонии без предупреждения нарушили перемирие и напали на нас.

Анден внимательно вглядывается в меня, оперев подбородок о ладонь. Я перехватываю его взгляд:

– А теперь вы ответите им любезностью на любезность.

– И что произойдет, когда вы встретитесь с канцлером? – спрашивает он наконец. – Мы можем разыгрывать капитуляцию лишь до того момента, когда наступит время атаковать.

– Знаете, что сказал мне утром Иден? – взволнованно тараторю я, подаваясь к Андену. – «Жаль, что не все в Республике могут стать солдатами». Но они могут.

Анден хранит молчание.

– Позвольте мне тайно пометить все сектора каким-то знаком – таким, чтобы граждане поняли: не время отлеживаться на диванах в ожидании, когда Колонии захватывают их дома. А потом, в конце обращения, которого ждет от меня канцлер, я вдруг призову народ к сопротивлению!

– А если он не ответит на твой призыв? – спрашивает Джун.

– Имей же хоть каплю веры, милая, – улыбаюсь я ей. – Люди любят меня.

Джун против воли улыбается.

Когда я обращаюсь к Андену, улыбку на моем лице сменяет серьезность.

– Народ любит Республику больше, чем вы думаете. Даже больше, чем я думал. Знаете, сколько раз я слышал, как беженцы поют патриотические песни? Знаете, сколько раз за последние месяцы видел граффити, призывающие поддерживать вас и Республику? – Теперь я говорю страстно: – Граждане по-настоящему вам верят. Они верят в нас. И если их призвать, они будут сражаться за нас – будут срывать флаги Колоний, протестовать перед их офисами, они превратят свои дома в ловушки для солдат-захватчиков. В стране появятся миллионы таких, как я.

Мы с Анденом смотрим друг на друга. Наконец он улыбается.

– Ну а пока ты будешь превращаться в самого разыскиваемого преступника Колоний, – говорит Джун, – мы с Патриотами поддержим твои эскапады. Мы возведем их до уровня национальной идеи. Если Антарктида станет возникать, Республика скажет, что все это гражданские выступления. Коли уж Колонии хотят грязной игры, давайте играть по-грязному.

Джун

17:00

Баталла-Холл.

68° Фаренгейта

Ненавижу заседания сената. Страстно ненавижу – собирается кучка грызущихся политиков и говорящих болванов. Говорящих, говорящих, непрерывно говорящих, а ведь в это время можно упражняться на улице, тренируя мышцы и мозги. Но после того как мы с Анденом и Дэем составили план, выбора у меня не остается – необходимо выступить. Я сижу в круглой палате в Баталла-Холле в противоположном от Андена конце, но лицом к нему. Стараюсь не обращать внимания на недобрые взгляды старших коллег. Лишь на заседаниях сената я еще чувствую себя ребенком.

– Атаки на наши базы в Вегасе усилились после падения Денвера, – обращается Анден к беспокойной аудитории. – Мы видели африканские подразделения на подходах к городу. Завтра я еду туда на встречу с генералами.

Он замолкает. Я задерживаю дыхание. Я знаю, как претит Андену мысль о необходимости признать поражение от кого бы то ни было, в особенности от Колоний. Он смотрит на меня – просит моей помощи. Он очень устал. Как и все мы.

– Миз Айпэрис, – говорит он. – Если вам будет угодно, прошу рассказать, что вы узнали, и дать совет.

Я набираю в грудь воздуха. Только обращения к сенату я ненавижу больше, чем заседания, а в данном случае дело и того хуже – я собираюсь солгать.

– Уверена, вы все уже знаете про коммандера Джеймсон, предположительно она работает на Колонии. По моей информации, вполне вероятно, Колонии вскоре нанесут неожиданный удар по Лос-Анджелесу. Если так и если атаки на Вегас продолжатся, долго нам не продержаться. После беседы с Дэем и Патриотами мы полагаем, что единственный способ защитить наших граждан и, возможно, провести переговоры с целью заключить справедливое соглашение – это объявить о капитуляции перед Колониями.

Ошарашенное молчание. Потом палата взрывается. Первым вскакивает Серж:

– При всем моем уважении, Президент, – голос его дрожит от возмущения, – вы не обсуждали этого с другими принцепс-электами.

– У меня не было возможности поговорить с вами, – отвечает Анден. – Миз Айпэрис в курсе, потому что она имела несчастье увидеть все своими глазами.

Даже Мариана, которая чаще всего выступает на стороне Андена, на сей раз возражает, но, по крайней мере, спокойно:

– Такие переговоры опасны. Если вы идете на это ради спасения наших жизней, то я рекомендую вам и миз Айпэрис немедленно пересмотреть ваше решение. Передача граждан Колониям ничуть их не защитит.

Другие сенаторы не столь деликатны.

– Капитуляция? Мы без малого сто лет сдерживали натиск Колоний на границах!

– Неужто мы успели настолько ослабнуть? Чего они добились, кроме временной оккупации Денвера?

– Президент, вы обязаны были обсудить столь серьезный вопрос со всеми нами, пусть и в самый разгар кризиса!

Я наблюдаю – страсти накаляются, вскоре вся палата кипит оскорблениями, яростью, недоумением. Одни изливают яд ненависти на Дэя, другие проклинают Колонии. Некоторые умоляют Андена поменять решение, запросить международную помощь, призвать ООН не блокировать наши порты.

– Это немыслимо! – вопит сенатор (худой, вероятно не больше ста сорока фунтов, со сверкающей лысиной), глядя на меня так, будто я виновна в поражении страны. – С какой стати нам принимать во внимание рекомендации девочки? И Дэя! Вы шутите?! Отдать страну врагу по совету треклятого мальчишки, который должен числиться в списке государственных преступников!

Анден смотрит на оратора, прищурившись:

– Будьте осторожны в высказываниях о Дэе, сенатор, иначе народ отвернется от вас.

Тот усмехается, глядя на Андена, и поднимается во весь рост.

– Президент, – говорит он подчеркнуто издевательским тоном. – Вы вождь Американской Республики. В ваших руках власть над всей страной. И пожалуйста – вас держит в заложниках тот самый человек, который пытался вас убить.

Во мне закипает гнев. Я опускаю голову, чтобы не видеть сенатора.

– По моему мнению, сэр, вам пора что-нибудь сделать, пока ваше правительство – и все население – не стало смотреть на вас как на трусливого, безвольного махинатора-марионетку, выполняющего требования девчонки, малолетнего преступника и группы бездомных террористов. Ваш отец был бы…

Анден вскакивает на ноги и обрушивает кулак на стол. Палата мгновенно погружается в тишину.

– Сенатор, – тихо говорит Анден (тот смотрит на него, но уже не так уверенно, как две секунды назад). – Ваши слова справедливы лишь в одном. Я сын своего отца, я Президент Республики. Я здесь закон. От моего решения зависит, кто будет жить, а кто умрет.

Я изучаю лицо Андена с нарастающим беспокойством. Его мягкое тонкоголосое «я» медленно исчезает в тумане мрака и ярости, унаследованных от отца.

– Вы ведь хорошо помните, что случилось с теми сенаторами, кто участвовал в провалившемся заговоре против меня.

В зале воцаряется абсолютная тишина. Кажется, я даже слышу, как капельки пота катятся по сенаторским лбам. Побледнели даже Мариана и Серж. И среди всех них стоит Анден, его лицо искажено яростью, челюсти сжаты, в темных глазах бушует буря. Он смотрит на меня, и я чувствую жуткую электрическую дрожь, проходящую через все тело, но отвечаю спокойным взглядом. Я единственная в палате готова смотреть ему в глаза.

Даже если наша капитуляция липовая, о чем не должны подозревать сенаторы, не знаю, как Анден будет с ними работать, когда все закончится.

Возможно, ему и не придется. Возможно, мы с Анденом окажемся в другой стране. Или погибнем.

И в это мгновение, сидя между расколотым сенатом и молодым Президентом, пытающимся всех сплотить, я наконец четко вижу свой путь. Я чужая этим людям. Мне здесь не место. Эта истина обрушивается на меня, словно сильный удар, мне даже трудно дышать.

Анден и сенаторы обмениваются еще парой нелицеприятных слов, а потом все заканчивается, и мы выходим из палаты нестройной толпой. Я догоняю Андена в коридоре – его темно-красная форма хорошо видна среди черных сенаторских одеяний – и отвожу в сторону.

– Они поменяют мнение, – протягиваю я ему руку среди моря враждебности. – У них нет выбора.

Он, кажется, расслабляется, пусть всего на секунду. Нескольких простых слов хватает, чтобы рассеять его ярость.

– Знаю. Но я не хочу, чтобы у них был выбор. Я хочу, чтобы они за меня стеной стояли по собственной воле. – Он вздыхает. – Мы можем поговорить наедине? Мне нужно кое-что с вами обсудить.

Всматриваясь в его лицо, я пытаюсь угадать предмет беседы и боюсь его.

– Я живу ближе, – наконец киваю я.

Мы идем к его джипу и едем в тишине всю дорогу до моей высотки в Рубиновом секторе. Поднимаемся по лестнице, молча входим в квартиру. Олли приветствует нас, радуется, как всегда. Я закрываю за собой дверь.

Ярость Андена давно прошла. Он оглядывается с беспокойством, потом смотрит на меня:

– Не возражаете, если я сяду?

– Будьте так любезны, – отвечаю я, присаживаясь за обеденный стол. – Президент просит разрешения сесть?

Анден садится рядом со свойственной ему элегантностью, трет виски.

– У меня есть и хорошие новости. – Он пытается улыбнуться, и я вижу, как ему тяжело. – Я договорился с Антарктидой.

С трудом глотаю слюну:

– И?

– Они подтвердили, что окажут нам военную поддержку – пока с воздуха, а на земле, когда мы подтвердим создание сыворотки, – отвечает Анден. – И они обследуют Дэя. В обмен на Дакоту. У меня не было выбора. Я отдаю им самый крупный штат Республики.

Сердце мое наполняется всепоглощающей радостью и облегчением и в то же время – сочувствием к Андену. Его вынудили отдать часть страны. Самый наш драгоценный ресурс; каждый человек в мире – самый драгоценный ресурс. Это неизбежно. Не бывает победы без жертв.

– Спасибо, – говорю я.

– Пока не за что. – Его улыбка превращается в гримасу. – Мы висим на волоске. Не уверен, что помощь подоспеет вовремя. Судя по известиям с фронта, мы теряем Вегас. Если план с псевдокапитуляцией провалится, если не получится создать сыворотку, война закончится еще до вступления в нее Антарктиды.

– Вы считаете, сыворотка остановит Колонии? – тихо спрашиваю я.

– У нас нет вариантов, – мотает головой Анден. – Необходимо продержаться до прибытия помощи.

Он делает паузу и через несколько секунд добавляет:

– Завтра я улетаю на фронт в Вегас. Ради наших войск.

В самую гущу военных действий.

– Ваши принцепс-электы тоже летят? – спрашиваю я, пытаясь сохранять спокойствие. – Ваши сенаторы?

– Только генералы, – отвечает Анден. – Но не вы, не Мариана и не Серж. Кто-то должен держать Лос-Анджелес в узде.

Я чувствую, он подбирается к самому главному. Мои мысли мечутся вокруг слов, которые он сейчас произнесет. Анден опирается о столешницу и сплетает пальцы в перчатках.

– Кто-то должен держать Лос-Анджелес в узде. Иными словами, одному из моих принцепс-электов предстоит временно исполнять обязанности Президента. Контролировать сенат, не спускать с них глаз в мое отсутствие. Исполняющего обязанности выберу, конечно, я. А сенат его утвердит. – Анден печально улыбается, словно предвидя мой ответ. – Я уже поговорил об этом и с Мариной, и Сержем, они оба с нетерпением ждут моего решения. Теперь я должен знать, примете ли его вы.

Я отворачиваюсь и смотрю в окно. Мысль о том, чтобы стать действующим Президентом Республики (хотя мои шансы бледнеют в сравнении с шансами Марианы и Сержа), должна бы привести меня в восторг. Но ничего подобного со мной не происходит.

Анден внимательно смотрит на меня и наконец произносит:

– Можете мне сказать. Я понимаю, сколь поворотным является подобное решение, и уже довольно длительное время чувствую, что вам ваше положение доставляет неудобства. – Он вглядывается мне в глаза. – Скажите правду, Джун. Вы и в самом деле хотите быть принцепс-электом?

Я ощущаю странную пустоту. Я уже давно не нахожу в себе интереса к политике; грызня в сенате, перепалки между сенаторами и принцепс-электами – как я от них устала. Я думала, мне будет трудно признаться ему. Но сейчас, когда он сидит здесь в ожидании моего ответа, слова даются легко, без волнения:

– Анден, вы понимаете, что назначение принцепс-электом стало для меня огромной честью. Но время идет, и я чувствую: мне чего-то не хватает. И теперь я знаю чего. Вы улетаете, чтобы вести армию на врага, а Дэй с Патриотами собираются по-партизански сражаться с Колониями. Мне не хватает полевой работы в качестве младшего агента, который полагается на себя. Я тоскую по тем дням, когда все было просто и ясно, без всяких политических вывертов, когда я легко находила правильный путь и знала, что должна делать. Мне… не хватает того, чему меня научил брат. – Я смотрю на него в упор. – Извините, Анден, но мне кажется, я не рождена политиком. Я солдат. Думаю, назначение меня Президентом на время вашего отсутствия нецелесообразно. И я не уверена, что должна оставаться вашим принцепс-электом.

Анден вглядывается в мои глаза:

– Я понимаю.

И хотя в его голосе слышится грустная нотка, он, кажется, соглашается. Если и есть что-то, в чем Анден превосходит других (даже в большей степени, чем Дэй), так это понимание моих мотивов.

Мгновение спустя я вижу другую эмоцию в его глазах – зависть. Он завидует моему праву выбирать, праву выйти из мира политики и стать кем-то другим, тогда как он навсегда останется нашим Президентом, человеком, на которого будет опираться страна. Он никогда не сможет с чистой совестью отойти в сторону.

Он откашливается:

– И что вы собираетесь делать?

– Собираюсь вернуться в армию, – отвечаю я.

На сей раз я настолько уверена в своем решении, настолько воодушевлена перспективой полевой работы – аж дух захватывает.

– Отправьте меня назад. Позвольте мне сражаться. – Я понижаю голос: – Если мы проиграем, вся эта история с принцепс-электами потеряет смысл.

– Безусловно, – кивает Анден.

Он неуверенно оглядывает комнату, и за его внешним спокойствием я вижу мальчика-короля, который из последних сил пытается контролировать ситуацию. Он замечает помятую куртку, висящую в изножье моей кровати, задерживает на ней взгляд.

Мне и в голову не приходило убрать вещи Дэя.

Наконец Анден отворачивается. Нет нужды говорить, что Дэй провел у меня ночь, – по его лицу я вижу, он и так все понимает. Румянец появляется на моих щеках. Мне всегда удавалось хорошо скрывать эмоции, но на сей раз я смущена – боюсь, как бы отблески прошедшей ночи (жар кожи Дэя, касания его рук, убирающих волосы с моего лица, порхание его губ по моей шее) не отразились в моих глазах.

– Ну хорошо, – говорит Анден после долгой паузы.

Он печально улыбается мне, встает.

– Вы солдат, миз Айпэрис, до мозга костей, для меня было честью видеть вас моим принцепс-электом. – Президент наклоняет голову. – Что бы ни случилось, я надеюсь, вы будете это помнить.

– Анден, – шепчу я (перед моим мысленным взором возникает его потемневшее, перекошенное от гнева лицо в палате сената). – Обещайте, что в Вегасе вы будете самим собой. Не превращайтесь в кого-то другого. Хорошо?

Его не удивили ни мой ответ, ни куртка Дэя. Но этой просьбой я, кажется, застала его врасплох. Он моргает, несколько секунд пребывая в недоумении. Потом понимает и отрицательно качает головой:

– Мне пора. Нужно вести в бой солдат, как это делал отец.

– Я имела в виду другое, – осторожно говорю я.

Он несколько мгновений подбирает слова.

– Не секрет, мой отец был жестоким человеком, и не тайна, что на его счету много злодеяний: Испытания, чума…

Анден замолкает ненадолго, его взгляд обращается куда-то вдаль – перед ним проходят воспоминания, о которых знали лишь немногие из нас.

– …Но он сражался бок о бок со своими солдатами. И вероятно, вы это понимаете лучше, чем кто-либо другой. Он не отсиживался в палате сената, посылая своих солдат на смерть. В молодости, вытащив страну из хаоса, введя законы военного времени, он выходил на улицы вместе со своими отрядами, шел впереди. Он сражался и на фронте, сбивал самолеты Колоний. – Анден смолкает, кидает на меня взгляд. – Я не пытаюсь оправдать его поступки. О нем можно многое сказать, но он был человеком храбрым. Он завоевал преданность армии своими действиями, пусть и жестокими… Я тоже хочу поднять боевой дух наших войск, но не могу этого сделать, отсиживаясь в Лос-Анджелесе. Я…

– Вы – не ваш отец, – говорю я, глядя ему в глаза. – Вы Анден. Вы не должны идти по его стопам. У вас собственный путь. Вы теперь Президент. Вы не обязаны походить на него.

Я вспоминаю, как была предана прошлому Президенту, вспоминаю его на видео – вот он в кабине истребителя выкрикивает приказы, вот возглавляет колонну танков на улице. Он был бесстрашен. А теперь смотрю на Андена и вижу то же бесстрашие, устойчиво горящее в его глазах, потребность утвердиться в роли достойного лидера страны. В молодости его отец, возможно, был таким же, как Анден, – идеалистом, исполненным надежд, мечтаний и самых благородных намерений, отважным и целеустремленным. Как он в конечном счете превратился в Президента, создавшего такую темную страну? По какому пути пошел? И вдруг на долю секунды мне кажется, что я понимаю покойного Президента. И знаю: Анден не повторит его путь.

Анден отвечает на мой взгляд – он словно услышал не произнесенные мной слова, и впервые за много месяцев я вижу, как черная туча сходит с его глаз, сходит мрак, который порождает мгновения необузданной ярости.

Когда на нем не лежит тень отца, Анден прекрасен.

– Я постараюсь, – шепчет он.

Дэй

Второй вечер затишья.

Сегодня нет смысла возвращаться домой. Мы с Паскао собираемся в поход по улицам Лос-Анджелеса (будем рисовать знаки на дверях и стенах, молча призывая людей восстать и сражаться за общее дело), так что прекрасно можем отправиться в путь из какого-нибудь места в центре, например из госпиталя. И потом, мне нужно немного посидеть с Иденом. Анализы дались ему нелегко – после моего прихода его уже дважды рвало.

Медсестра выбегает из палаты с ведром, а я наливаю брату стакан воды, он жадно пьет.

– Ну как? – спрашивает он слабым голосом. – Нашли они что-нибудь?

– Нет пока. – Я беру у него пустой стакан и ставлю на поднос. – Спрошу еще раз попозже. Посмотрю, как у них дела. Не должно все это пройти впустую.

Иден вздыхает, закрывает глаза, откидывается на гору подушек.

– Я-то в порядке, – шепчет он. – Как твой друг, Тесс?

Тесс. Она пока не приходила в сознание, и теперь я ловлю себя на мысли, что мне хотелось бы вернуться к тем дням, когда она была в силах сражаться с целой командой лаборантов. Я проглатываю комок в горле, пытаюсь прогнать из памяти ее болезненный образ, заменить его на то милое веселое личико, которое я знал многие годы.

– Она спит. Медики говорят, кризис еще не миновал.

Иден сжимает зубы, смотрит на экран, куда выводятся его жизненные показатели:

– Мне кажется, она очень хорошая. Судя по всему, что я о ней слышал.

– Да, она такая, – улыбаюсь я. – Когда все закончится, может быть, будете гулять вместе. Вы подружитесь.

Если мы все останемся живы, добавляю я про себя, но тут же гоню эту мысль. Черт, с каждым днем мне все труднее верить в будущее.

На этом наш разговор заканчивается, но Иден не убирает руку, которую я крепко держу в своей. Глаза его закрыты. Спустя какое-то время ритм его дыхания меняется – он засыпает, его пальцы расслабляются. Я натягиваю брату одеяло по самый подбородок, еще несколько секунд смотрю на него, потом встаю. Что ж, по крайней мере, сон у него крепкий. У меня – нет. В последние два дня сплю урывками – по часу, по два. После каждого очередного кошмара мне необходимо прогуляться, прежде чем улечься снова. Тупая головная боль всегда со мной, неизменный спутник, напоминающий о моих тикающих часах.

Я открываю дверь и тихо выскальзываю из палаты. В коридоре лишь несколько медсестер и Паскао. Увидев меня, Паскао встает и улыбается во весь рот:

– Остальные уже на позициях. У нас в общей сложности около двух десятков неуловимых, чертят условные знаки в секторах. Думаю, и нам пора двигать.

– Готов встряхнуть людей? – шутливо спрашиваю я, когда мы идем по коридору.

– Кости ломит от нетерпения!

Паскао распахивает двойную дверь в конце коридора – мы выходим в обширный зал ожидания, потом в пустую палату, где свет еще не горит. Он щелкает выключателем. Что-то лежит на кровати. Два костюма, темных с серыми кромками, оба аккуратно разложены на стерильных одеялах. Рядом с костюмами нечто похожее на пистолеты. Я перевожу взгляд на Паскао, а он засовывает руки в карманы.

– Посмотри-ка, – тихо говорит он. – Когда мы с Бакстером и несколькими республиканскими солдатами сегодня утром обменивались мыслями, те решили одолжить неуловимым костюмы. Тебе такой особенно нужен. Джун говорит, она использует костюмы и такие вот авиапускачи, чтобы быстро и незаметно передвигаться по городу. Держи, надевай.

Он кидает мне костюм. Ничего особенного в нем не вижу, но решаю поверить Паскао на слово.

– Я буду в соседней комнате, – говорит Паскао.

Он набрасывает костюм себе на плечо и, проходя мимо, обнимает меня за плечи:

– С этими штуками мы за ночь обслужим весь Лос-Анджелес.

Я собираюсь сказать, что из-за лекарств и головной боли у меня уже нет прежних сил и я вряд ли смогу держаться его темпа, но Паскао уже за дверью, а я остаюсь в комнате один. Снова разглядываю костюм, потом расстегиваю на себе рубашку.

Комбинезон на удивление легок, он удобно облегает тело от стоп до шеи, где застегивается на молнию. Я поправляю его на коленях и локтях, потом делаю несколько шагов. Потрясающе – руки и ноги будто стали сильнее. Гораздо сильнее. Я подскакиваю. Костюм компенсирует почти весь мой вес, и я без всякого труда прыгаю выше кровати. Сгибаю одну руку, потом другую. В них, кажется, хватит сил поднять вещи более тяжелые, чем те, к которым я привык за последние несколько месяцев. Меня вдруг охватывает эйфория.

Да я в нем и бегать могу!

Паскао стучит в дверь и входит уже одетый.

– Ну, как ощущения, красавчик? – улыбается он, оглядывая меня. – Хорошо сидит!

– Они для чего? – спрашиваю я, проверяя, что еще могу делать.

– А ты как думаешь? Обычно Республика выдает такие костюмы солдатам при выполнении заданий, требующих больших физических усилий. Там имеются специальные подпружиненные суставные соединения в коленях, локтях. Иными словами, в таком костюме ты настоящий циркач-акробат.

Невероятно! Теперь, после подсказки Паскао, я чувствую, как пружины помогают сгибаться и разгибаться рукам в локтях, как они увеличивают толчковую силу коленей.

– Здорово! Просто здорово! Кажется, я снова могу карабкаться по стенам.

– Я вот что думаю… – Паскао снова понижает голос до шепота; его беззаботность исчезает. – Если Колонии высадят десант с воздухолетов в Лос-Анджелесе после того, как Президент объявит о капитуляции, войска Республики должны будут занять позиции, подходящие для внезапной атаки. Они смогут вывести из строя почти всю технику, а Колонии даже понять не успеют, что с ними случилось. Я поведу Патриотов вместе с республиканскими подразделениями, мы заминируем посадочные доки, чтобы взорвать корабли, которые там сядут.

– Неплохой план.

Я осторожно сгибаю руку в локте, удивляясь той силе, которую придает мне комбинезон. Сердце стучит в груди. Если я ошибусь и канцлер догадается о наших замыслах, Республика потеряет преимущество ложной капитуляции. У нас есть только одна попытка.

Мы раскрываем раздвижные двери и выходим на балкон. Прохладный ночной воздух освежает меня, смягчает скорбь и напряжение нескольких последних дней. В этом костюме я чувствую себя почти как в прежние времена. Я оглядываю соседнее здание.

– Ну что, попробуем? – спрашиваю я Паскао, поднимая пускач на плечо.

Паскао кидает мне баллончик с ярко-красной аэрозольной краской.

– Ты просто у меня с языка снял, – усмехается он.

И мы начинаем спускаться. Я так быстро достигаю первого этажа, что чуть не теряю опору под ногами; наконец легко спрыгиваю на землю. Мы расходимся в разные части города. Я обхожу свой сектор, по моему лицу гуляет улыбка. Я снова свободен. Ощущаю вкус ветра и касаюсь неба. В эти мгновения заботы отходят на второй план, я снова могу убежать от проблем, слиться с ржавчиной и бетоном города, превратить его в нечто принадлежащее мне.

Темными проулками сектора Танагаси я добираюсь до заметных домов, мимо которых наверняка проходит много людей. Тут я и достаю баллончик и пишу на стене:

Ниже я рисую символ, в котором любой распознает меня, – красную полоску на очертаниях лица.

Я помечаю таким знаком все, что можно. Закончив, с помощью пускача перемещаюсь в соседний сектор и здесь повторяю весь процесс. Проходит несколько часов, волосы у меня намокли от пота, мышцы болят. Я возвращаюсь к центральному госпиталю. Паскао ждет меня у дверей, его лицо тоже лоснится от пота. Он шутливо мне салютует.

– Ну, поднимемся тем же путем? – сверкает он белозубой улыбкой.

Я не отвечаю. Просто карабкаюсь вверх. Паскао присоединяется. Его почти не видно в темноте – нечто бесформенное преодолевает этаж за этажом с легкостью прирожденного неуловимого. Я спешу за ним. Один этаж, еще один.

Мы возвращаемся на балкон, опоясывающий четвертый этаж, в крыло госпиталя, из которого спустились. Хотя я тяжело дышу, а голова снова пульсирует, я поднялся почти так же быстро, как Паскао.

– Черт, – бормочу я ему, когда мы оба, обессиленные, опираемся на перила. – Где были эти костюмы в мои лучшие времена? Я мог бы в одиночку уничтожить Республику, не пролив и капельки пота.

Зубы Паскао блестят в ночи. Он обводит взглядом город:

– Может, и к лучшему, что у тебя не было всех этих штук. Иначе нам сейчас нечего было бы спасать.

– А стоит оно того? – спрашиваю я немного спустя, наслаждаясь прохладным ветерком. – Неужели ты готов пожертвовать жизнью ради страны, которая ничего для тебя не сделала?

Паскао молчит несколько секунд, потом поднимает руку и показывает куда-то на горизонт. Я всматриваюсь – что он имеет в виду?

– Я рос в секторе Уинтер, – говорит он. – Обе мои сестренки на моих глазах провалили Испытания. Спустя какое-то время я и сам пришел на стадион и тоже едва не провалился. Я оступился, делая прыжок. Смешно, правда? Один из военных увидел мое падение. Никогда не забуду его взгляда. Поняв, что никто, кроме него, не видел моего срыва, я стал его упрашивать никому не говорить. Его терзали сомнения, но он все же не отметил ошибки. Когда я прошептал слова благодарности, он сказал, что помнит двух моих сестренок. Он сказал: «Я думаю, двух смертей твоей семье больше чем достаточно».

Паскао молчит какое-то время.

– Я всегда ненавидел Республику за то, что она сделала с теми, кого я любил, со всеми нами. Но иногда я думаю о том военном: где он, как сложилась его жизнь; о людях, которых он любил, жив ли он вообще. Кто знает? – Он пожимает плечами. – Если бы я выбрал другой путь и предоставил Республике самой разгребать свои проблемы, то, когда бы она пала, я, пожалуй, уехал бы отсюда. Нашел бы возможность жить где-то в другом месте, скрываться от властей. Не знаю, почему я хочу теперь защищать с ними одну высоту. Может, у меня есть капелька веры.

Паскао рассказывает о своей жизни, о злости на себя за то, что не умеет облечь ответ в правильные слова. Но я прекрасно понимаю его. Я качаю головой и смотрю в сторону сектора Лейк, вспоминаю брата Джун.

– Да, у меня тоже есть капелька веры, – говорю я.

Немного спустя мы проходим внутрь госпиталя. Я снимаю с себя костюм, напяливаю свою одежду. План, как предполагается, начнет работать, когда Анден объявит о капитуляции. После этого действуем шаг за шагом. Все может измениться в любой момент.

Паскао отправляется отдохнуть, а я возвращаюсь в палату Идена узнать, как там идут дела у лаборантов, есть ли какие новости. Они словно прочли мои мысли – группа медиков встречает меня у дверей палаты. Они разговаривают вполголоса. Спокойствие, которое сошло на меня во время ночного путешествия, мгновенно исчезает.

– Что случилось? Скажите! – вопрошаю я.

Вижу усталость в их глазах. Сердце в груди тревожно екает.

– Мы получили кое-какие данные из лаборатории в Антарктиде, – сообщает лаборант из-за пластикового капюшона. – Похоже, нам удалось синтезировать некий состав из крови вашего брата. Он практически может действовать как сыворотка. Он работает… в некоторой степени.

Сыворотка. Я чувствую приток энергии, даже голова кружится от облегчения. Не могу сдержать улыбку.

– Вы уже сообщили Президенту? Она действует? Можем мы ее использовать на Тесс?

– Практически может действовать как сыворотка, Дэй, – повторяет лаборант.

– Что вы хотите сказать?

– Антарктиды подтвердили: вирус, вероятно, мутировал из первичного, к которому у Идена развился иммунитет. Или, возможно, соединил в процессе мутации свой геном с другим геномом. Т-лимфоциты вашего брата имеют способность сосуществовать с агрессивным вирусом. В наших образцах один из полученных составов, кажется, отчасти действует…

– Это я уже понял, – перебиваю я.

Медик хмуро смотрит на меня, словно боится, как бы я не заразил его своим нетерпением.

– Но чего-то нам не хватает. – Он раздраженно вздыхает. – Некий компонент отсутствует.

– Что значит – отсутствует? – спрашиваю я. – Какой компонент?

– В какой-то момент вирус, вызвавший нынешнюю вспышку, мутировал из исходного чумного вируса и соединился с другим, поэтому у нас и не хватает какого-то звена. Мы полагаем, он мог мутировать в Колониях, и, возможно, довольно давно. Может, несколько месяцев назад.

Сердце падает, когда я понимаю, что они пытаются мне втолковать.

– Значит, сыворотка пока не работает?

– Дело не только в этом. Мы даже не знаем, сможем ли получить действенную сыворотку. Иден в данном случае не является нулевым пациентом. – Лаборант снова вздыхает. – И пока мы не найдем человека, в организме которого произошла мутация, думаю, нам не удастся создать сыворотку.

Джун

Я просыпаюсь от сирены, воющей в нашей высотке. Воздушная тревога. На секунду я возвращаюсь мыслями в Денвер: мы с Деем сидим в кафе с настольными лампами, на улице падает дождь со снегом, а я ловлю каждое слово – он говорит, что его дни сочтены. Я снова на этих охваченных паникой, погрузившихся в хаос улицах, а сирена все ревет и ревет в наших ушах, мы держимся за руки, в ужасе ищем убежища.

Постепенно возвращаюсь в реальность моей комнаты под дикий вой. Сердце начинает колотиться, я выпрыгиваю из кровати, останавливаюсь, чтобы успокоить визжащего Олли, потом бегу к стене и включаю монитор. Диктор читает заголовки новостей, перекрикивая сирену, в нижней части экрана горит сердитое красное предупреждение:

Ранее сообщалось, что Колонии атакуют Лос-Анджелес только через три дня. Похоже, они опережают собственное расписание и готовятся нарушить ими же объявленное затишье. Значит, и нам придется опередить расписание. Я закрываю уши, бегу на балкон, смотрю на горизонт. Рассвет только-только занялся, и затянутое тучами небо скрадывает обзор, но все равно над небесной линией калифорнийских гор видны точки, которые трудно с чем-то перепутать.

Воздухолеты. Колонии или африканцы – не могу разобрать с такого расстояния, но точно знаю, это не корабли Республики. Судя по их местоположению и скорости, меньше чем через час они будут над центром Лос-Анджелеса. Я включаю микрофон и бросаюсь в гардероб, чтобы одеться. Если Анден собирается выступить с обращением, то он, несомненно, объявит о капитуляции. А если так, то я должна как можно скорее присоединиться к Дэю и Патриотам. Ложная капитуляция может длиться лишь до того момента, пока не превратится в реальную.

– Где вы, ребята? – кричу я, услышав на линии голос Дэя.

Он звучит так же взволнованно, как и мой. В его микрофоне тоже воют сирены.

– Я в палате Идена. Видишь корабли?

Завязывая шнурки на ботинках, я смотрю на горизонт.

– Вижу. Я с вами. Скоро буду.

– Смотри на небо. Береги себя. – Он замолкает на две секунды. – И поспеши. У нас проблема.

На этом разговор прекращается, и я выбегаю за дверь. Олли несется рядом, точно ветер.

Когда мы добираемся до лабораторного этажа центрального госпиталя в Бэнк-Тауэре и нас проводят к Дэю, Идену и Патриотам, сирены смолкают. Вероятно, в секторе снова вырубилось электричество, и если не брать в расчет правительственные здания вроде Бэнк-Тауэра, призрачно-серый городской пейзаж за окном почти целиком погрузился во влажные утренние тени. Экраны в коридоре показывают трибуну, на которой в любую секунду может появиться Анден с обращением к народу. Олли будто приклеен к моей ноге, он тяжело дышит после гонки. Я глажу его по голове, и он в благодарность лижет мне ладонь.

Я присоединяюсь к Дэю и остальным в палате Идена в тот момент, когда на экране появляется Анден. Вид у малыша измученный, он, кажется, в полусознательном состоянии. Все еще лежит под капельницей, но других проводов и трубок к нему не подключено. Рядом с кроватью лаборант что-то пишет в своем планшете.

На Дэе и Паскао, если не ошибаюсь, республиканские костюмы для выполнения заданий, требующих больших физических усилий, – такой же был на мне, когда я вызволяла Дэя из Баталла-Холла. Я полночи скакала по крышам зданий в поисках Каэдэ.

Дэй и Паскао разговаривают с медиком, и, судя по их лицам, ничего хорошего он им не сообщает. Хочется узнать подробности, но Анден уже поднялся на трибуну, и мои вопросы остаются незаданными – мы все поворачиваемся к экрану. Я слышу только наше дыхание и зловещее отдаленное гудение приближающихся воздухолетов.

Вид у Андена собранный, и, хотя со времени нашей первой встречи прошел всего год, груз забот прибавил всему его облику и возраста, и серьезности. Лишь сжатые челюсти выдают его эмоциональное состояние. На нем белый мундир с серебряными эполетами и золотым республиканским гербом. За его спиной два флага: один – республиканский, другой – белый. Комок в горле. Флаг, о котором я много знаю из учебников, но никогда не видела, чтобы им пользовались в реальной жизни. Мы все этого ждали, сами все спланировали и знаем, что все не по-настоящему, но я ничего не могу с собой поделать: мною овладевает ощущение поражения и страшной черной беды. Я словно на самом деле отдаю свою страну в чужие руки.

– Солдаты Республики, – обращается Анден к солдатам, стоящим перед ним на военной базе.

Говорит он, как всегда, тихо и непререкаемо, но вполне разборчиво.

– С тяжелым сердцем обращаюсь я к вам сегодня. Эти же слова я передал ранее канцлеру Колоний.

Он замолкает на секунду, словно собираясь с силами. Я могу только представлять, насколько это обращение, пусть и обманное, тяжелее для него, чем для меня.

– Республика официально объявляет о капитуляции перед Колониями.

На военной базе, которая всего несколько минут назад была вместилищем шума и хаоса, теперь воцаряется тишина.

– Сегодня мы прекращаем военные действия против Колоний. А завтра проведем встречу с высшими руководителями Колоний, чтобы выработать окончательные условия капитуляции. – Анден делает паузу, чтобы смысл его слов дошел до всех. – Солдаты, мы будем информировать вас о развитии событий по мере поступления новостей.

Трансляция прекращается. Анден не произносит в конце традиционное «Да здравствует Республика». Мурашки бегут по коже, когда на экране вместо флага Республики появляется флаг Колоний.

Они безупречно разыгрывают капитуляцию. Надеюсь, антарктиды сдержат обещание. Надеюсь, помощь уже в пути.

– Дэй, у нас мало времени, чтобы подготовить доки к взрыву, – говорит Паскао, когда трансляция прекращается.

Три республиканских солдата, приданных нам, стоят наготове в таких же, как и на Дэе, костюмах, готовые вести Патриотов на базы.

– Твоя задача – выиграть для нас время. Есть информация, что Колонии начнут сажать воздухолеты на базах через несколько часов.

Дэй кивает. Паскао отворачивается и дает какие-то инструкции солдатам, а Дэй стреляет в меня взглядом. Я вижу в его глазах страх, от которого я холодею.

– Что-то не получается с сывороткой? – спрашиваю я. – Как дела у Идена?

Дэй вздыхает, проводит пятерней по волосам, потом опускает взгляд на брата:

– Он держится.

– Но?..

– Но проблема в том, что он не нулевой пациент. Они говорят, в его крови чего-то не хватает.

Я смотрю на хрупкое тельце на больничной койке. Иден – не нулевой пациент?

– Но чего? Чего им не хватает?

– Легче показать, чем объяснить. Идем. Нужно предупредить Андена. Какой смысл в липовой капитуляции, если не заручимся помощью Антарктиды?

Мы в напряженном молчании идем по коридору, наконец останавливаемся у неприметной двери. Дэй открывает ее.

Комната уставлена компьютерами. Лаборант, наблюдающий за экранами, встает при виде нас, приглашает пройти.

– Ввести в курс дела миз Айпэрис?

– Объясните, что происходит, – говорю я.

Он садится перед компьютером и несколько минут загружает что-то. Когда заканчивает, я вижу на экране два слайда друг подле друга, на них, видимо, изображены клетки. Я приглядываюсь.

Лаборант показывает на картинку слева, которая представляет собой ряд маленьких многоугольников, сгруппировавшихся вокруг центральной клетки. К многоугольникам прикреплены десятки трубочек, торчащих из клетки.

– Это модель инфицированной клетки, которую мы пытаемся вылечить, – говорит лаборант, обводя центральную клетку пальцем. – У клетки красноватая окраска, это означает, что вирусы обосновались внутри. Без лечения клетка разрушается – взрывается изнутри – и погибает. А теперь посмотрите на эти маленькие многоугольники вокруг нее. Вы видите модель необходимой нам сыворотки. Они прикрепляются к зараженной клетке снаружи.

Он дважды ударяет по экрану пальцем в том месте, где находится клетка, и мы видим короткий ролик, в котором многоугольники атакуют клетку, та уменьшается в размерах и меняет цвет.

– Они предотвращают взрыв внутри клетки.

Я перевожу взгляд на изображение справа. Там такая же зараженная клетка, окруженная маленькими многоугольниками. Но здесь нет трубочек, с помощью которых многоугольники могли бы прилепиться к клетке.

– А вот что происходит на самом деле, – поясняет медик. – В нашей сыворотке отсутствует компонент, который позволял бы этим частицам прикрепляться к клетке, она не может вступить в непосредственный контакт с многоугольниками и потому погибает. Если мы не найдем средства прикрепления многоугольников к клетке, они не заработают.

Я складываю руки на груди и, нахмурившись, переглядываюсь с Дэем – тот лишь беспомощно пожимает плечами.

– И как нам найти отсутствующую часть?

– В том-то и вопрос. Мы предполагаем, что средство прикрепления являлось частью исходного вируса. Иными словами, кто-то целенаправленно изменил его свойства. При маркировании клетки видны следы этих изменений. – Он показывает на крохотные светящиеся точки на поверхности клетки. – Это может означать, миз Айпэрис, что Колонии физически изменили вирус. В Республике нет никаких сведений о подобных экспериментах с вирусом.

– Постойте, – прерывает его Дэй. – Это что-то новенькое. Вы хотите сказать, Колонии сами создали чумной вирус?

Лаборант смотрит на нас мрачным взглядом, потом возвращается к экрану:

– Вероятно. Но вот что любопытно. Мы считаем, этот дополнительный стебелек – средство крепления – изначально был создан в Республике. Существует подобный вирус, разработанный в одном маленьком городке в штате Колорадо. Но радиоизотопные индикаторы говорят нам: видоизмененный вирус происходит из города Трибьюн – есть такой прифронтовой город в Колониях. И вирус Идена как-то соединился с чем-то другим именно в Трибьюне.

И вот тут-то меня осеняет. Краска сходит с моего лица. Город Трибьюн – тот самый, куда мы с Дэем бежали из Республики. Я мысленно возвращаюсь к болезни, которую подхватила за время ареста, вспоминаю, как мне было плохо, какой у меня был жар, когда Дэй нес меня по туннелю из Ламара до самых Колоний. Я провела в их госпитале полночи. Мне делали инъекции, но мне и в голову не приходило, что они, возможно, используют меня для других целей. Неужели я, сама того не понимая, стала частью эксперимента? Может быть, в моей крови есть недостающая часть сыворотки?

– Это я, – вырывается у меня шепот, и лаборант резко замолкает.

Они с Дэем смотрят на меня испуганно.

– Вы о чем? – спрашивает медик.

Дэй молчит, но я вижу – и он начинает понимать.

– Это я. – Ответ настолько очевиден, что я с трудом дышу. – Я была в Трибьюне восемь месяцев назад. Я заболела, когда находилась под арестом в Колорадо. Если тот другой вирус, о котором вы говорите, сначала появился в Республике, а потом из Трибьюна вернулся в Колонии, то, возможно, решение вашей проблемы во мне.

Дэй

Гипотеза Джун меняет все.

Она тут же с группой лаборантов уходит в отдельную палату, где к ней подключают несколько датчиков и трубок для забора проб костного мозга. Джун несколько раз сканируют, после чего ее начинает подташнивать – я уже видел, какое действие эта процедура произвела на Идена. Мне бы хотелось остаться. К счастью, эксперименты с Иденом закончились, но теперь опасность грозит Джун, и я хочу одного: остаться здесь, чтобы с ней, не дай бог, чего не случилось.

«Да брось ты, – сердито говорю я себе. – Твое присутствие ничего не меняет». Но когда Паскао выводит нас из госпиталя к остальным, я не могу удержаться – оглядываюсь.

Если в крови Джун есть недостающее звено, то у нас появляется шанс. Мы сможем сдержать чуму. Сможем спасти всех. Спасти Тесс.

Мы садимся на поезд, идущий от госпиталя к военным базам в Баталле, с нами несколько солдат Республики; мысли о новом повороте бурлят в голове, и я с трудом заставляю себя стоять спокойно. Паскао замечает мое волнение и усмехается:

– Ты прежде бывал на базах? Припоминаю, ты там выкидывал свои фортели.

Его слова рождают воспоминания. В четырнадцать лет я пробрался в два воздухолета, готовившихся к отправке на фронт. Я проник туда – приблизительно так же, как тогда в Вегасе с Патриотами, – через вентиляционные системы, а потом никем не замеченный прошел через весь корабль по лабиринту воздуховодов. Правда, я в то время еще не сильно вымахал, был помельче и потоньше, и мне не составило труда протиснуться через бесконечные туннели. Пробравшись внутрь, я украл с кухни столько консервов, сколько смог унести, потом поджег моторные отсеки, чем вывел корабли из строя на несколько лет, а может быть, навсегда. Именно благодаря той проделке я стал самым известным преступником Республики. Неплохая работа, хоть себя хвалить не принято.

Теперь я вспоминаю план базы. Кроме нескольких посадочных доков для воздухолетов в Баталле, в Лос-Анджелесе есть и другие – на четырех главных базах ВМС, которые занимают узкую полоску земли на западном побережье между Тихим океаном и огромным озером. Там стоят на якоре республиканские боевые корабли, которые по большей части никак не используются. На расположенные там посадочные доки воздухолетов мы и направляемся, туда же посадят свои воздухолеты Колонии, если – когда – попытаются войти в город после нашей капитуляции.

Сегодня третий и последний день обещанного Колониями прекращения огня. Поезд несется по секторам, и я вижу группу гражданских. Они собрались перед уличным экраном, на котором повторяют заявление Андена о капитуляции. Большинство людей поражены, цепляются друг за друга. Другие в ярости от предательства Президента – швыряются обувью, ломами и камнями в экраны. Отлично. Их бешенство нам на руку, пусть приберегут его для Колоний. Скоро мой выход.

– Слушайте меня, ребятки, – говорит Паскао.

Поезд приближается к мосту, ведущему на базы ВМС. Паскао протягивает нам руки – на ладонях лежат металлические устройства.

– Помните: по шесть штук на каждый посадочный док. – Он показывает на маленький красный триггер в центре каждого устройства. – Нам нужны направленные взрывы ограниченной мощности, солдаты покажут лучшие места для закладки зарядов. Если все сделаем правильно, сможем вывести из строя любой воздухолет Колоний, используя наши посадочные доки. Какой толк от воздухолета с выведенным из строя посадочным шасси? В то же время нельзя сильно покалечить доки. Шесть штук на каждый док.

Я отворачиваюсь и смотрю в окно: на горизонте появляются военно-морские базы. В ряд стоят гигантские посадочные доки в виде пирамид, темные и впечатляющие, и я тут же вспоминаю, как впервые их увидел. Мой желудок болезненно ворочается в животе. Если план не сработает, если нам не удастся сдержать Колонии и Антарктида не придет на выручку, если в крови Джун не обнаружится необходимого компонента для сыворотки… какая ждет нас судьба? Что случится, если Колонии захватят Андена, Джун или меня? Я трясу головой, прогоняя эти мысли. Сейчас для них не время. Это либо случится, либо нет. Мы уже выбрали свою судьбу.

От первого посадочного дока военно-морской базы номер один видна большая часть города и крохотные темные точки в воздухе. Военные силы Колоний – воздухолеты, самолеты, еще что-то уже на окраине Лос-Анджелеса, они готовятся нанести удар. Небо дрожит от низкого монотонного гула: корабли Колоний неуклонно приближаются. Я обращаю взгляд на уличные экраны. На них все еще транслируют обращение Андена с ярко-красной строкой внизу «Всем укрыться».

К нам присоединяются четыре солдата Республики, и мы спешим из джипа в основание пирамиды. Я держусь рядом с военными, бегу с ними к лифтам, и мы поднимаемся к нависающей над нами внутренней крыше основания, откуда взлетают и куда садятся воздухолеты. Нас окружает оглушительный топот ботинок по гулким полам – солдаты спешат занять свои посты и готовятся к бою с Колониями. Я не знаю, сколько войск Андену пришлось отправить на подкрепление в Денвер или Вегас, могу только надеяться, что здесь осталось достаточно для защиты города.

Это не Вегас, напоминаю я себе, стараясь не думать о том времени, когда позволил себя арестовать. Но это не помогает. Когда мы поднимаемся на лифте до верха, а потом добираемся по лестничному пролету на открытую вершину пирамиды, сердце мое колотится как сумасшедшее. И не только от физической нагрузки, но и от воспоминаний о том времени, когда я начал работать на Патриотов. Я разглядываю плетения балок – внутреннее подбрюшье пирамиды, все эти небольшие взаимосвязанные компоненты, которые соединяются с воздухолетом после посадки. Мой темный костюм легкий, как воздух. Пора ставить заряды.

– Видите эти балки? – обращается ко мне и Паскао капитан, указывая на тени в потолке, – там один, два, три узких проема, добраться до которых особенно трудно. – Максимальный ущерб кораблю, минимальный – доку. Вы двое заложите туда заряды на всех доках. Мы добрались бы туда сами, если бы установили краны, но у нас нет времени.

Он делает паузу, натянуто нам улыбается. Большинство этих чертовых военных все еще не могут с нами нормально работать.

– Ну как? – спрашивает он. – Можно туда добраться?

Я готов огрызнуться, сказать капитану, что он забыл о моей репутации, но Паскао громко, заразительно смеется:

– Вы в нас совсем не верите?

Он игриво подталкивает капитана локтем в ребра и ухмыляется при виде румянца негодования, выступившего на лице военного.

– Хорошо, – холодно отвечает капитан и идет дальше с другими Патриотами и своими патрульными. – Поспешим. У нас мало времени.

Он оставляет нас, потом инструктирует других, показывая места установки зарядов.

Когда военный уходит, улыбка исчезает с лица Паскао, и он принимается изучать проемы.

– Трудновато будет добраться, – бормочет он себе под нос. – Уверен, что справишься? Хватит силенок – ведь ты вроде как… помираешь?

Смерив его испепеляющим взглядом, я принимаюсь разглядывать все щели по очереди. Потом нагружаю колени и локти, пытаясь оценить, сколько в них сил. Паскао ростом чуть выше меня – с двумя первыми проемами он справится лучше, но третий находится в таком труднодоступном месте, что добраться туда, кроме меня, не сможет никто. Теперь я понимаю, почему капитан выделил эту точку. Даже если не получится установить шесть зарядов по сторонам пирамиды, мы, вероятно, выведем из строя любой воздухолет при взрыве хотя бы одного заряда в том месте.

– Я займусь этим, – показываю я на проем.

– Ты уверен? – спрашивает Паскао. – Не хочу, чтобы ты разбился насмерть в первой же пирамиде.

– Ты в меня совсем не веришь? – усмехаюсь я.

– Верю немножко, – ухмыляется Паскао.

Пора начинать. Я стремительно прыгаю со ступеньки на ближайшую балку и устремляюсь в металлический лабиринт. Ощущение дежавю. К пружинам в костюме нужно привыкнуть, но после нескольких упражнений чувствую себя в нем как дома. Двигаюсь я быстро. Благодаря спецкостюму – очень быстро. За десять минут я преодолеваю четверть длины потолка, и вот уже проем в пределах досягаемости. По шее стекает пот, знакомая боль пульсирует в затылке. Внизу стоят солдаты, смотрят на нас, а бегущая строка продолжает передавать текст сообщения о капитуляции. Они понятия не имеют, что мы делаем.

Я медлю перед последним прыжком, потом отталкиваюсь ногами. Мое тело попадает ровно в проем. Я тут же вытаскиваю крохотную бомбу, открываю захват и надежно закрепляю. От боли в затылке голова идет кругом, но усилием воли я возвращаю мир на место.

Готово.

Медленно пробираюсь назад по балкам. Когда я спрыгиваю на лестницу, сердце колотится от избытка адреналина. Нахожу Паскао среди лабиринта металлических конструкций и показываю ему большой палец.

Напоминаю себе, что это еще цветочки, и мое возбуждение сменяется зловещей тревогой. Трудно будет убедительно врать канцлеру.

Мы заканчиваем с первой пирамидой, переходим ко второй. Когда справляемся с четвертой, я чувствую, что начинаю сдавать. Будь я в лучшей форме, то в таком костюме вообще не знал бы устали, но теперь даже в нем мышцы болят, а дыхание тяжело вырывается из груди. Солдаты проводят меня в одну из комнат пирамиды и готовят к обращению по сети уличных экранов, а я молча благодарю небеса за то, что мне больше не нужно ползать по потолку.

– А если канцлер не купится? – спрашивает Паскао. – Без обид, красавчик, но у тебя не лучшая репутация, если мерить ее несдержанными обещаниями.

– Я ему ничего не обещал, – отвечаю я. – И потом, он увидит мое обращение ко всей Республике. Он подумает, что каждый житель страны узнает о моем переходе на сторону Колоний. Заблуждаться он будет недолго, но так мы выиграем время.

Я только надеюсь, что мы, черт побери, успеем создать сыворотку до того, как Колонии разгадают наши истинные намерения.

Паскао смотрит в окно: солдаты Республики устанавливают последние заряды в потолке. Если нас постигнет неудача или если Колонии поймут, что капитуляция – сплошной обман, прежде чем мы успеем среагировать, то нам крышка.

– Что ж, пора вызывать канцлера, – говорит Паскао.

Он запирает дверь, находит стул, ставит его в угол. Потом усаживается и ждет.

Руки чуть дрожат, когда я включаю микрофон и вызываю канцлера Колоний. Несколько секунд слышится лишь эфирный шум, и в глубине души я надеюсь, что у канцлера нет технической возможности определить контакт, с которым я был на связи перед этим. Или что соединение не состоится. Но наконец эфирный шум исчезает, вызов проходит, я слышу соединение. Приветствую канцлера.

– Говорит Дэй. Сегодня последний день обещанного вами затишья. Я готов дать ответ на ваш запрос.

Медленно проходят несколько секунд.

– Мистер Уинг, – по-деловому говорит канцлер, как и в прошлый раз, учтиво и отчетливо. – Очень вовремя. Рад вас слышать.

– Уверен, вы уже видели обращение Президента, – говорю я, не отвечая на его вежливость.

– Да-да, видел, – отвечает он; я слышу шелест бумаг на заднем плане. – А теперь еще и ваш звонок. В общем, день полон приятных сюрпризов. А я все думал, когда же вы выйдете с нами на связь? Скажите, Дэниел, вы обдумали мое предложение?

Паскао в другом конце комнаты не сводит с меня взгляда бледных глаз. Разговора он не слышит, но видит напряжение на моем лице.

– Обдумал, – отвечаю я после некоторой паузы.

Я ведь должен говорить естественно и соглашаться неохотно. Интересно, одобрила бы мою тактику Джун?

– И что надумали? Помните – решение должны принять вы сами. Я не буду вынуждать вас делать что-либо против вашей воли.

Ну да, мне можно ничего не делать, только стоять и смотреть, как ты уничтожаешь людей, которых я люблю.

– Я сделаю то, о чем мы говорили. – Еще одна пауза. – Республика уже капитулировала. Люди не рады вашему вторжению, но я не хочу, чтобы они пострадали. Никто не должен пострадать.

Знаю, мне не нужно называть Джун по имени, чтобы канцлер понял, кого я имею в виду.

– Я обращусь к жителям города. С помощью Патриотов мы получили доступ к сети экранов. Вскоре мое обращение будет передано не только на город, но и на всю страну. – Для вящей убедительности подпускаю немного личного: – Этого достаточно, чтобы вы убрали свои кровавые ручонки от Джун?

– По рукам! – хлопает в ладоши канцлер. – Если вы готовы стать… выразителем наших интересов, так сказать, то я заверяю: ни вас, ни миз Айпэрис не подвергнут суду и казни после смены власти.

От его слов мороз по коже – напоминание о том, что, если наш план не сработает, мое обращение не спасет жизни Андена. Больше того, если наш план не удастся, канцлер, вероятно, сообразит, что я его инициатор, и тогда судьба Джун… и, возможно, Идена, решена. Я откашливаюсь. Паскао в другом конце комнаты словно окаменел от напряжения.

– А мой брат?

– О брате можете не беспокоиться. Я вам уже говорил: я не тиран. Я не привяжу его к операционному столу и не стану накачивать всякой химией и ядами – никаких экспериментов с ним. Он – и вы – будете жить в достатке и безопасности, вам ничего не будет угрожать, вам не о чем будет беспокоиться. Я вам это гарантирую. – Тон канцлера меняется, теперь он говорит мягко, доверительно, по крайней мере так ему кажется. – Огорчение в вашем голосе невыносимо. Но поверьте, я делаю только то, что необходимо. Если бы ваш Президент пленил меня, то казнил бы не раздумывая. Так уж устроен мир. Я не жестокий человек, Дэниел. Помните: не Колонии в ответе за вашу полную страданий жизнь.

– Не называйте меня Дэниелом.

Мой голос звучит тихо и спокойно. Никто, кроме моей семьи, не смеет называть меня Дэниелом. Я Дэй. Просто и ясно.

– Приношу свои извинения. – В его голосе слышится искреннее сожаление. – Надеюсь, вы понимаете, что я говорю, Дэй.

Я молчу несколько мгновений. Даже сейчас я в некоторой степени отношусь к Республике враждебно, все темные мысли и воспоминания нашептывают: отвернись от нее, пусть рассыплется на части. Канцлер знает меня лучше, чем я мог бы подумать. Жизнь, полную страданий, трудно забыть. И словно в ответ на опасную сладость чарующей речи канцлера в поток моих мыслей вторгается голос Джун – она шепчет мне что-то. Я закрываю глаза и цепляюсь за нее, черпаю у нее силы.

– Скажите, когда я должен выступить с обращением, – говорю я немного спустя. – Все подключено и готово. Давайте уже покончим с этим.

– Замечательно. – Канцлер откашливается, в его голосе снова слышатся деловые нотки: – Чем скорее, тем лучше. Вскоре после полудня мои войска высадятся на военно-морской базе Лос-Анджелеса. Давайте приурочим ваше обращение к высадке. Договорились?

– Решено.

– И еще одно, – добавляет канцлер.

– Что?

Я напрягаюсь, мой язык уже готов отключить микрофон.

– Пока не забыл. Я хочу, чтобы вы зачитали обращение с палубы моего воздухолета.

Бросаю испуганный взгляд на Паскао, и хотя он понятия не имеет, что сказал мне канцлер, но хмурится, видя, как побледнело мое лицо. С корабля канцлера? Конечно. Надо же было посчитать его таким простачком! Простые меры предосторожности. Если во время обращения что-то пойдет не так, я буду в его руках. Не призови я людей подчиниться Колониям, а скажи что-нибудь иное, он убьет меня прямо на палубе воздухолета, в окружении его людей.

Когда канцлер заговаривает снова, в его голосе слышится удовлетворенность. Он точно знает, что делает.

– Вы ведь согласны, что ваши слова прозвучат куда весомее с палубы воздухолета Колоний? – спрашивает он и снова хлопает в ладоши. – Будем ждать вас на базе ВМС номер один через несколько часов. Мне не терпится увидеть вас своими глазами.

Джун

Открытие, что я могу быть как-то связана с чумой, разрушило мои планы.

Я не иду с Патриотами и Дэем минировать доки воздухолетов, я остаюсь в госпитале. Лаборанты подключают меня к установке и проводят серию тестов. Кинжалы и пистолет лежат рядом на тумбочке, чтобы не задевать всевозможные провода, и только один нож остается у меня за голенищем ботинка. Иден сидит на кровати рядом со мной, кожа у него болезненно бледная. Спустя несколько часов меня начинает одолевать тошнота.

– Первый день самый трудный, – ободряюще улыбается Иден. – Потом будет легче.

Говорит мальчик медленно, вероятно, из-за снотворного, которое ему дают для улучшения сна. Он наклоняется, похлопывает меня по руке, и у меня теплеет на душе от его невинного сострадания. Наверное, таким в детстве был и Дэй.

– Спасибо, – отвечаю я.

Я не говорю об этом вслух, но не могу поверить, что ребенок вроде Идена смог не один день выносить все их тесты. Знай я, что они так суровы, возможно, поступила бы, как с самого начала просил Дэй, – отказала бы Андену в его просьбе.

– Хорошо, скажем, они нашли то, что ищут. А дальше? – спустя некоторое время спрашивает Иден.

Веки его смыкаются, слова звучат неразборчиво.

И в самом деле – что дальше? У нас появится сыворотка. Мы предъявим ее Антарктиде, докажем, что Колонии намеренно изменили вирус; мы предоставим факты в ООН и вытесним Колонии с нашей земли. Наши порты разблокируют.

– Антарктида уже выслала нам помощь – по некоторым сообщениям, – решаюсь сказать я. – У нас есть шанс победить. Возможно.

– Но Колонии уже на пороге.

Иден смотрит в сторону окна: в небе виднеются очертания вражеских воздухолетов. Одни уже приземлились на наших базах, другие продолжают полет. Судя по тени, упавшей на здание, воздухолет завис над нами.

– А если план Дэниела провалится? – шепчет Иден, борясь со сном.

– Не провалится, если действовать крайне аккуратно.

Но слова Идена заставляют и меня перевести взгляд на окно. А если план Дэя провалится? Перед уходом он обещал мне связаться с нами до обращения к народу. Теперь, когда я вижу, как близко воздухолеты Колоний, меня переполняет чувство собственного бессилия из-за того, что не могу быть с ребятами. А вдруг Колонии прознают о минировании доков? Вдруг отменят посадку?

Проходит еще час. Иден погружается в глубокий сон, а я не сплю, пытаясь прогнать тошноту, волнами подступающую к горлу. Закрываю глаза. Кажется, помогает.

Вероятно, я дремлю, потому что вдруг прихожу в сознание от скрипа двери. Лаборанты наконец возвращаются.

– Миз Айпэрис, – говорит один, поправляя беджик с именем Михаэль. – Совместимость оказалась не идеальной, но очень близкой, настолько близкой, что мы смогли приготовить раствор. Сейчас мы проверяем сыворотку на Тесс. Вы были недостающим звеном. Прямо у нас под носом!

Он не в силах скрыть улыбку. Я смотрю на него, не говоря ни слова. Мы можем отправить результаты в Антарктиду, мелькает мысль. Можем попросить помощи. Можем остановить чуму. У нас появился шанс в борьбе с Колониями!

Спутники Михаэля снимают с меня датчики, провода, потом помогают подняться. Я чувствую себя неплохо, но палата все еще раскачивается. Не знаю, в чем причина: то ли побочный эффект экспериментов, то ли эйфория при мысли о том, что все, вероятно, получится.

– Я хочу увидеть Тесс, – говорю я, когда мы подходим к двери. – Как скоро сыворотка начнет действовать?

– Неизвестно, – признает Михаэль, выходя в длинный коридор. – Но результаты экспериментов довольно убедительны. Мы погрузили зараженные клетки в несколько лабораторных культур. Состояние Тесс должно улучшиться очень скоро.

Мы останавливаемся у широкого окна в палату Тесс. Она лежит в полубреду, а вокруг суетятся лаборанты в полном защитном облачении; мониторы демонстрируют жизненно важные показатели, таблицы и графики проецируются на стену. В руке Тесс игла капельницы. Я вглядываюсь в ее лицо, пытаясь увидеть хоть какие-то признаки сознания, но тщетно.

В наушнике слышится эфирный шум – входящий вызов. Я хмурюсь, прижимаю ухо рукой, потом включаю микрофон. Секунду спустя слышу голос Дэя:

– Как ты?

Его первая мысль обо мне. Конечно же. Сквозь жуткие помехи я едва разбираю слова.

– Я в порядке, – говорю я в надежде, что он слышит. – Дэй, послушай меня. Мы нашли сыворотку.

Ответа нет, белый шум, громкий и непрерывный.

– Дэй?

Что-то щелкает на том конце в отчаянных попытках соединиться. Но я не могу удержать связь. Странно. Прием на военных частотах обычно отличный. Словно что-то блокирует эфир.

– Дэй?

Наконец снова ловлю его голос. Слышу в нем напряжение – такое же, как в тот день, когда он много месяцев назад решил уйти от меня. Страх леденит кровь.

– Я выступаю с обращен… с борта воздухолета Колоний… нцлер не согласился на другие условия…

С борта воздухолета Колоний. В таком случае на руках у канцлера все козыри – если Дэй что-нибудь выкинет или в обращении нарушит договоренности, канцлер может арестовать его и расстрелять на месте.

– Не делай этого, – шепчу я. – В этом нет необходимости. Мы нашли сыворотку, я была недостающим звеном.

– …Джун…

Потом ничего – только белый шум. Я еще дважды пытаюсь соединиться с Дэем, после чего в раздражении отключаю микрофон. Рядом со мной лаборант тоже тщетно пытается с кем-то выйти на связь.

И тут я вспоминаю про тень воздухолета над нашим зданием. Раздражение немедленно проходит, его сменяет ужас прозрения. Нет! Колонии. Они блокируют наши частоты – перехватывают их. Не думала, что они так быстро перейдут к решительным действиям.

Я подбегаю к окну, смотрю в небо Лос-Анджелеса: над нами огромный воздухолет Колоний, и тут я замечаю, как с его палубы взлетают самолеты и снижаются.

– Мы не можем связаться с Президентом, – говорит Михаэль, подходя ко мне. – Похоже, они глушат все частоты.

Это подготовка к обращению Дэя? Я знаю, он попал в беду.

И в этот самый момент дверь в конце коридора распахивается. Появляются пять солдат с автоматами на изготовку – не солдат Республики, а солдат Колоний; на них мундиры цвета морской волны с золотыми звездами. В панике я инстинктивно бросаюсь к палате Идена, но, замечая мое движение, командир группы наводит на меня автомат. Мои пальцы ищут рукоять пистолета на поясе, но тут я вспоминаю, что все мое оружие (кроме ножа за голенищем) лежит без дела в палате Идена.

– После капитуляции Республики, – высокопарно говорит военный, – вся власть переходит к официальным представителям Колоний. Я, как старший, приказываю вам пропустить нас, чтобы мы могли провести тщательный обыск.

Михаэль поднимает руки и делает то, что ему говорят. Солдаты приближаются. Воспоминания молнией проносятся перед моим мысленным взором – все занятия в Дрейке, множество финтов со скоростью света мелькают перед глазами. Я тщательно оцениваю ситуацию: небольшую команду послали сюда с конкретным заданием. Остальные солдаты колоний, возможно, обыскивают другие этажи, но я знаю: они здесь с четким приказом. Принимаю защитную стойку. Они пришли сюда за мной.

Михаэль, словно прочтя мои мысли, кивает. Его руки по-прежнему высоко над головой.

– Что вы ищете?

– Нам нужен мальчик по имени Иден Батаар Уинг.

Я сдерживаю красноречивый вздох, меня охватывает страх. Я ошибалась. Они пришли не за мной. Им нужен брат Дэя. Если Дэя вынудят зачитать обращение с борта воздухолета, канцлер в любой момент сможет захватить Дэя в заложники, но с Иденом в руках канцлер сможет манипулировать Дэем, как ему заблагорассудится. Мысли мои идут еще дальше. Если Колониям удастся сегодня одержать победу над Республикой, канцлер сможет бесконечно долго пользоваться Дэем как оружием, манипулятором настроений в обществе, которое будет по-прежнему считать его своим героем.

Я открываю рот, опережая Михаэля:

– На этом этаже лежат жертвы чумы. Если вы ищете брата Дэя, он этажом выше.

Солдат наводит на меня оружие, его глаза прищуриваются, в них мелькает искорка узнавания.

– Вы ведь принцепс-элект, – говорит военный. – Джун Айпэрис.

– Да, – вскидываю я голову. – Одна из принцепс-электов.

Несколько мгновений мне кажется, будто он поверил лжи про Идена. Его люди уже двигаются назад к двери. Командир долго вглядывается мне в глаза, потом смотрит в коридор у меня за спиной, где находится палата Идена. Я не осмеливаюсь даже моргнуть.

– Я знаю, чего от вас ждать, – хмурится он.

Не успеваю я придумать больше ничего, чтобы сбить его со следа, как он кивает своим подчиненным, показывает дулом автомата на коридор:

– Тщательно все обыщите. Мальчик должен быть на этом этаже.

Лгать теперь поздно. Если я и могу сделать что-то для Дэя, то лишь это. Я встаю между солдатами и палатой Идена. Мгновенно делаю расчеты. (Ширина коридора немногим более четырех футов, и если я расположусь посредине, они не смогут накинуться на меня все сразу, придется атаковать в несколько приемов, малыми группами.)

– Вашему канцлеру я нужна живой, – лгу я.

Сердце колотится как сумасшедшее. Лаборант ошеломленно смотрит на меня, не понимая, что ему делать.

– Он хочет арестовать меня и судить. Вы это знаете.

– Такая маленькая девочка, а уже такая большая лгунья, – цокает языком командир.

Он наводит меня автомат. Я задерживаю дыхание.

– Прочь с дороги, или я стреляю!

Если бы я не увидела тени неуверенности на его лице, я бы подчинилась. Ни Дэю, ни Идену от меня не будет пользы, если меня убьют на месте. Но я слышу нерешительную нотку в словах военного, а большего мне и не требуется. Я медленно поднимаю руки. Не свожу с него глаз:

– Вы не станете в меня стрелять.

Я сама удивляюсь твердости своего голоса – ни малейшей дрожи, хотя адреналин бежит по венам. Я чуть покачиваюсь – мои ноги еще не обрели твердости после экспериментов.

– Ваш канцлер не похож на человека, который прощает ошибки.

Командир снова проявляет неуверенность. Он не знает планов канцлера относительно меня. Он не может скинуть со счетов мои слова.

Наше противостояние длится еще несколько долгих секунд.

Наконец он изрыгает проклятие и опускает ствол.

– Взять ее! – приказывает он солдатам. – Не стрелять.

Мир надвигается на меня крупным планом, все исчезает, кроме врага. Инстинкты обостряются.

Что ж, поиграем. Вы и понятия не имеете, с кем связались.

Я принимаю боевую стойку, а солдаты кучей бросаются на меня. Узость коридора сразу же срабатывает – атаковать могут не пять солдат одновременно, а только двое. Я ныряю, уходя от удара одного, выдергиваю нож из-за голенища и со всей силы вспарываю ему голень. Лезвие легко проходит через ткань брюк и связки. Он кричит, его нога мгновенно подгибается, и он бессильной грудой падает на пол. Второй солдат спотыкается о своего товарища. Я бью его ногой в лицо – он теряет сознание, а я вскакиваю ему на спину и бросаюсь на третьего противника. Тот пытается сбить меня с ног кулаком, но одной рукой я блокирую удар, а другой наношу ему в голову удар такой силы, что чувствую, как под костяшками пальцев хрустят его кости. Военный отшатывается и падает, схватив лицо руками и крича от боли.

Трое лежат.

Все, преимущество внезапности исчерпано – два оставшихся солдата осторожничают. Один из них вызывает подкрепление. Я вижу, как Михаэль за его спиной незаметно крадется по коридору. Я не смотрю в его сторону, но уверена: он хочет перекрыть доступ солдатам с лестницы. Один из двух оставшихся нацеливает автомат мне в щиколотку, но я снизу бью ногой по стволу, и когда он нажимает на спусковой крючок, пуля проходит над моим плечом. По всему зданию разносится вой сирен – лестницы перекрыты, сигнал тревоги включен. Я снова пинаю автомат – он описывает дугу и ударяет солдата в лицо, оглушая на мгновение. Я с разворота со всей силы врезаю ему локтем в лицо…

…но тут что-то бьет меня в затылок – искры сыплются из глаз. Ноги подкашиваются, и я падаю на одно колено, прогоняя временную слепоту. Вероятно, второй солдат ударил сзади. Я снова делаю замах с разворота, пытаясь на ходу вычислить местонахождение противника, но промахиваюсь и снова падаю. Сквозь туман в глазах я вижу, как военный поднимает автомат, чтобы ударить меня прикладом в лицо. Это вырубит меня окончательно. Я тщетно пытаюсь откатиться.

Но удара не следует. Я моргаю, не в силах подняться на ноги. Что случилось? Когда перед глазами проясняется, я вижу командира – он лежит на полу, а лаборанты спешно связывают всем атаковавшим руки и ноги. Откуда ни возьмись появляются люди. Много людей. Надо мной стоит Тесс, бледная и чахлая – она, тяжело дыша, сжимает в руках автомат. Я и не заметила, как она вышла из своей палаты.

– Прошу, – слабо улыбается мне Тесс и протягивает руку, чтобы помочь подняться.

Я улыбаюсь в ответ. Меня трясет, но она поднимает меня на ноги. Я покачиваюсь, и она подставляет мне плечо. Мы обе едва держимся на ногах, но не падаем.

– Миз Айпэрис! – Михаэль подбегает к нам. – Удалось связаться с Президентом, мы сообщили ему о сыворотке. Еще нам велено немедленно эвакуироваться из башни. Говорят, ложная капитуляция вот-вот закончится, Колонии примутся наносить удары возмездия, а мы станем их первой целью…

Вдруг госпиталь словно подпрыгивает. Все мы замираем на месте. Я смотрю на горизонт, поначалу думая, что случилось землетрясение или по зданию прошла вибрация от пролетающего мимо воздухолета, но толчки возвращаются через короткие равные интервалы, и это не похоже ни на резкий накат сейсмической волны, ни на стойкое дребезжание от пролетающих воздухолетов. Несколько секунд спустя я понимаю: это взрываются заложенные в посадочные пирамиды заряды. Вместе с Тесс мы кидаемся к окну: на горизонте над доками взвиваются яркие оранжевые языки и поднимается серый вал пыли. Меня охватывает паника. Дэй, вероятно, уже выступил с обращением. Выжил ли он в этом аду?

Псевдокапитуляция завершилась, затишье закончилось. Последнее сражение за Республику началось.

Дэй

Когда мне было пятнадцать, я проник в один лос-анджелесский банк: охранник, стоявший у заднего входа, не поверил, что я сумею это сделать за десять секунд, а я решил доказать ему обратное. Накануне в уме я нарисовал подробный план банка, отметил все возможные опоры для ног, все окна и карнизы и представил себе планировку этажей. Дождался, когда в полночь сменится охрана, после чего пробрался в подвал здания. Там я установил маленькое взрывное устройство на замок хранилища. Я никак не мог пролезть в хранилище ночью, не приведя в действие сигнализацию… но следующим утром охранники спустились в хранилище на проверку, предварительно отключив большинство лазерных датчиков сигнала тревоги. Тогда-то я и прокрался в здание. Пока я подкалывал одних охранников у задней двери банка, другие внутри открывали хранилище. Тут и взорвалась моя подкладка, в тот же миг я запрыгнул на окно второго этажа, потом спустился по лестнице, сквозь дым и пыль проник в хранилище, а затем выбрался из здания с помощью цепи, которой огораживают очередь клиентов, – обвязался ею и спустился с верхнего этажа. Вы бы меня видели!

Сейчас, впервые поднимаясь по внутренним пандусам пирамидального дока ко входу в воздухолет Колоний в сопровождении солдат, я вспоминаю то приключение. Непреодолимо хочется броситься наутек, оторваться от конвоиров и уйти через вентиляцию. Я тщательно осматриваю корабль, пытаясь прочертить наилучшие пути отхода, отмечаю ближайшие укромные места и наиболее удобные уступы для ног. Я, незащищенный и уязвимый, иду прямо в западню. Но на лице сохраняю непроницаемое выражение. У входа два сопровождающих меня лейтенанта прощупывают меня на предмет оружия; я только вежливо им улыбаюсь. Если канцлер хотел меня запугать, я его разочарую.

Конвоиры не находят крошечных, размером с монетку, дисков в моих ботинках. Один из них – устройство для записи разговоров, которые можно будет использовать в качестве свидетельства против Колоний, впоследствии предъявив общественности. Другие – крохотные взрывные устройства. Снаружи, вне посадочного дока, прячутся в тени зданий Паскао и другие Патриоты.

Надеюсь, граждане ждут моего сигнала. Надеюсь, они готовы к моему последнему шагу.

Я впервые оказываюсь в воздухолете, в котором на стенах нет портретов Президента. Вместо них здесь висят через один сине-золотые флаги в форме ласточкина хвоста и рекламные плакаты, а также экраны до самого потолка, рекламирующие все, от еды до бытовой техники. Я с неприязнью вспоминаю, как мы с Джун пробирались в Колонии, но, когда лейтенанты поворачиваются ко мне, я только пожимаю плечами и опускаю взгляд.

Мы идем по коридорам, потом вверх по двум лестничным пролетам, наконец они заводят меня в просторное помещение. Я стою там несколько секунд, не зная, что делать дальше. Зал с широкими стеклянными иллюминаторами (из которых открывается вид на Лос-Анджелес) похож на своеобразную смотровую площадку.

У иллюминатора на фоне светлого города чернеет силуэт.

– Ну наконец-то вы пришли! – восклицает человек, взмахивая рукой.

Я мгновенно узнаю его спокойный вкрадчивый голос – канцлер. Он ничуть не похож на образ, который я себе представлял. Невысокий, миниатюрный, хрупкий, волосы поредевшие и седые, голос великоват для такого тела. Он чуть сутулится, а его кожа местами кажется тонкой и прозрачной, она словно бумажная и может порваться, если к ней прикоснуться. Против воли на лице у меня появляется удивление. И ему подчиняются такие корпорации, как «Дескон»? Это он угрожает целой стране, запугивает ее, а в переговорах выступает умелым манипулятором? Если честно, я немного разочарован. Я едва не списываю канцлера со счетов, но тут заглядываю в его глаза.

И тогда узнаю человека, с которым разговаривал. Взгляд расчетливый, аналитический; он видит насквозь, и холод пробирает меня до мозга костей. В его глазах есть что-то совершенно нечеловеческое.

И тут я понимаю, в чем дело. Глаза у него механические.

– Ну что же вы стоите? – ухмыляется он. – Идите сюда. Понаслаждайтесь со мной видом из иллюминатора. Отсюда вы выступите с обращением. Согласитесь, прекрасный вид!

Ответ («Было бы гораздо лучше, если б его не портили воздухолеты Колоний») готов сорваться с моих губ, но я не без усилий проглатываю слова и подхожу к канцлеру. Тот улыбается, когда я останавливаюсь рядом. Я изо всех сил стараюсь не смотреть в его лживые глаза.

– Нет, вы только посмотрите на его молодое, свежее лицо! – Он похлопывает меня по спине. – Вы правильно поступили, придя сюда. Видите все это?

Он обводит рукой город.

– Какой смысл хранить преданность такой стране? Вы теперь гражданин Колоний, вам больше не нужно приспосабливаться к извращенным законам Республики. Колонии примут вас и вашего брата с распростертыми объятиями – вскоре вы будете корить себя за то, что так долго не решались перейти на нашу сторону.

Краем глаза я намечаю пути отступления.

– Что будет с гражданами Республики?

Канцлер в напускной задумчивости постукивает пальцем по губам:

– К моему сожалению, сенаторы будут весьма огорчены. Что касается Президента… понимаете, в стране может быть лишь один правитель, и вот он я.

Он выдает улыбку, не лишенную доброты, – она жутко контрастирует со смыслом его слов.

– Мы с ним схожи в большей степени, чем вы, вероятно, думаете. Мы не жестоки. Мы просто практичны. И вы знаете, как нелегко иметь дело с предателями.

– А принцепс-электы? – спрашиваю я, сотрясаясь от его слов. – А Патриоты? Не забывайте: они часть нашего уговора.

– Я помню, конечно, – кивает канцлер. – С возрастом вы, Дэй, станете лучше разбираться в людях и обществе. Иногда жестокость бывает вынужденной. Но сразу скажу, чтобы вы не впадали в панику: миз Айпэрис мы не тронем. Мы планируем простить ее ради вас, при условии, что вы будете с нами сотрудничать. Это часть уговора, как вы изволили выразиться, а я свое слово держу. Остальные принцепс-электы будут казнены вместе с Президентом.

Казнены. Как все, оказывается, просто. Тошнота подступает к горлу, когда я вспоминаю сорванное покушение на Андена. На сей раз везение, возможно, отвернется от него.

– Я с вами при условии, что вы не тронете Джун, Патриотов и моего брата, – сквозь ком в горле говорю я. – Но вы так и не ответили на мой первый вопрос. Что будет с гражданами Республики?

Канцлер внимательно смотрит на меня, потом подается поближе:

– Скажите, Дэй, вы и в самом деле считаете, будто массы имеют право решать судьбу страны?

Я смотрю в иллюминатор на город. Отсюда до основания дока далеко. Нужно придумать, как замедлить падение.

– Законы, определяющие жизнь всей страны, определяют и жизнь каждого в отдельности…

Я пытаюсь вызвать его на откровенность; надеюсь, записывающее устройство зафиксирует его слова.

– …а потому люди, конечно, имеют право влиять на судьбоносные решения.

– Справедливо, – кивает канцлер. – Только знаете, Дэй, невозможно управлять государством справедливо. Я читал книги о странах, где всем с рождения предоставлены равные возможности, где все работают на общее благо, где никто не богаче и не беднее остальных. Вы думаете, эта система работает? Нет, Дэй, людям нужно другое. Вы поймете, когда повзрослеете. Люди от природы нечестны, несправедливы и вероломны. Будьте осторожны с людьми, убедите их, будто исполняете все их прихоти. Массы не могут функционировать сами по себе. Им нужна помощь. Они не понимают своего блага. Теперь о том, что будет с гражданами Республики. Я скажу вам, Дэй. Граждане в целом придут в восторг от интеграции в нашу систему. Они узнают ровно столько, сколько необходимо, а мы постараемся наилучшим образом пристроить всех их к делу. Они будут работать, как хорошо смазанная маслом машина.

– Ровно столько, сколько необходимо?

– Да.

Канцлер сцепляет руки за спиной и поднимает голову.

– Вы и в самом деле считаете, что народ способен принимать решения? Какая жуткая картина мира. Люди не всегда понимают, чего хотят на самом деле. Вы должны это знать лучше кого бы то ни было, Дэй. Вы же сами недавно выступали с просьбой поддержать Президента, а сегодня призовете людей к обратному. – Он чуть наклоняет голову. – То, что вы делаете, необходимо.

Необходимо. Его идеи перекликаются с философией прежнего Президента Республики. Очевидно, есть вещи, которые не меняются, в какой ни окажись они стране. Я лишь кивком реагирую на его слова, но в голову вдруг закрадывается сомнение: стоит ли придерживаться моего плана? Раздираемый противоречиями, я напоминаю себе: он лишь искушает меня. Я не похож на канцлера. Я сражаюсь за людей.

Я сражаюсь за что-то настоящее.

Нужно выбраться отсюда, прежде чем он прочтет мои мысли. Я напрягаюсь всем телом в ожидании обращения. Краем глаза разглядываю помещение.

– Ну хорошо, – натянуто говорю я, – давайте покончим с этим.

– Больше энтузиазма, мой мальчик! – Канцлер щелкает языком в шутливом неодобрении, затем серьезно смотрит на меня. – Мы целиком и полностью полагаемся на вас, зная, что вы сможете донести вашу точку зрения до народа.

Я киваю и подхожу к иллюминатору. Двое солдат подключают мой микрофон к трансляционной системе воздухолета. На стекле вдруг появляется мое прозрачное изображение – прямой эфир. Я трясусь всем телом. Помещение заполняют военные Колоний – они здесь, чтобы я не выкинул какой-нибудь фортель, который станет приговором мне и, скорее всего, всем моим близким. Вот она. Точка невозврата.

– Народ Республики! Сегодня я стою на борту воздухолета рядом с канцлером Колоний. Я обращаюсь к вам.

Голос звучит хрипло, и мне приходится откашляться. Я переступаю с ноги на ногу и чувствую подошвами выступы двух крошечных взрывных устройств. Я готов сделать следующий шаг. Надеюсь, оповещения, что мы с Паскао и другими неуловимыми оставили в городе, сработали и люди ждут сигнала.

– Мы многое пережили вместе, – говорю я. – Но в истории Республики, пожалуй, еще не было времен труднее, чем последние несколько месяцев. Поверьте мне на слово. Мы привыкали к новому Президенту, к переменам вокруг… Как вы все теперь уже знаете, мое здоровье в последнее время оставляет желать лучшего.

И словно в подтверждение моих слов, тупая боль снова ударяет в затылок. Мой голос разносится по городу через систему трансляции десятков кораблей Колоний, через сотни уличных экранов. Я глубоко вздыхаю, словно это мое последнее обращение к народу:

– Возможно, мы с вами больше никогда не встретимся. Но я знаю вас. Вы научили меня всему хорошему, что было в моей жизни, благодаря вам все последние годы я боролся за свою семью. Теперь я могу лишь надеяться, что жизнь ваших родных будет прекрасна и пройдет без страданий, какие выпали на долю моих близких.

Я замолкаю. Обращаю взгляд на канцлера, и тот одобрительно кивает. Сердце бьется так громко – я почти не слышу собственного голоса.

– Колонии многое могут вам предложить. – Мой голос набирает силу. – Сегодня их корабли в нашем небе. В скором времени флаги Колоний повесят над школами, где учатся ваши дети, над вашими домами. Народ Республики, прежде чем попрощаться, я хочу сказать кое-что напоследок.

Время пришло. Мышцы мои напряжены, ноги замерли в удобной позиции. Канцлер смотрит на меня.

– Республика слаба и сломлена. – Я смотрю перед собой, прищурившись. – Но это ваша страна! Сражайтесь за нее! Это ваш дом – не их!

И в тот миг, когда лицо канцлера искажает гнев, я подпрыгиваю и со всей силы бью в стекло. Ко мне бросаются солдаты Колоний. Когда мои ноги касаются стекла, заряды в подошвах взрываются, вибрация проходит по моему телу. Стекло трескается.

Я вскидываю руки и хватаюсь за верхнюю раму выбитого иллюминатора. Мимо свистит пуля. Изнутри доносится яростный крик канцлера. Пожалуй, теперь они даже не будут пытаться взять меня живым. Приток адреналина обдает меня жаром.

Меня мотает в прохладном вечернем воздухе. Нельзя терять ни секунды. Порыв ветра грозит сорвать с меня кепку. Я пытаюсь плотнее натянуть ее на голову – не хватало еще, чтобы волосы растрепались на ветру, прекрасная была бы цель для тех, кто находится на земле. Когда очередной порыв стихает, я поднимаю голову, прикидывая расстояние до верхнего иллюминатора, потом прыгаю. Хватаюсь за нижнюю раму и из последних сил подтягиваюсь. С губ срывается стон. Год назад я проделал бы это без труда.

Я добираюсь до четвертого иллюминатора и тут слышу слабый хлопок. Потом – первый взрыв.

Вибрация проходит по всему воздухолету, и я чуть не срываюсь. Смотрю вниз: оранжево-серый шар поднимается от места крепления воздухолета к основанию пирамиды. Патриоты делают свой ход. Еще один взрыв, и воздухолет с треском кренится на бок. Я сжимаю зубы, пытаясь двигаться быстрее. Моя нога опасно повисает в воздухе – не попадает на раму – одновременно с порывом ветра, и я чуть не теряю равновесие.

«Давай же, – выговариваю я себе. – И это называется „неуловимый“?»

Я закидываю руку как можно выше и дотягиваюсь до следующего иллюминатора, прежде чем ноги теряют опору. От напряжения в затылке вспыхивает боль. Я морщусь – нет, только не сейчас! Когда угодно, только не сейчас. Бесполезно. Надвигается приступ. Если он начнется немедленно, я наверняка рухну вниз и на том все закончится. В отчаянии я быстрее перебираю руками. На последнем иллюминаторе нога опять соскальзывает, но в последнее мгновение я успеваю выровняться, потом цепляюсь за карниз верхней палубы, и тут голова взрывается от полномасштабного приступа.

Ослепленный, я из последних сил цепляюсь за карниз, сражаясь с болью, которая грозит покончить со мной. За первыми взрывами сразу следуют два других – воздухолет трещит и стонет. Он пытается взлететь, оторваться от дока, но лишь дрожит всем корпусом. Если канцлер схватит меня теперь, то убьет своими руками. Откуда-то издалека доносится вой сирены – солдаты на верхней палубе наверняка уже знают, что я карабкаюсь к ним, и готовятся к моему появлению.

Частое дыхание с хрипом вырывается из моей груди. «Открой глаза, – приказываю я себе. – Ты должен открыть глаза». Сквозь туман я вижу мелькнувшую передо мной верхнюю палубу и бегущих по ней военных. Их крики разносятся на открытом пространстве. На мгновение я забываю, где я, что делаю, чего добиваюсь. Неизвестность тошнотворной волной поднимается из желудка, и я с трудом сдерживаю рвоту. «Думай, Дэй. Ты и раньше, случалось, нехило встревал». Память снова заволакивает туман. «Так, что я здесь делаю?» Наконец марево рассеивается. Нужно как-то спуститься к основанию корабля. И тут я вспоминаю о тонкой металлической цепочке-ограждении, которая тянется по кромке палубы, и о моем плане. Я нахожу взглядом цепь и с огромным усилием дотягиваюсь до нее. Но не с первой попытки. Заметив меня, несколько солдат бросаются ко мне. Я сжимаю зубы и снова ловлю цепь.

На сей раз я хватаюсь за нее двумя руками и дергаю на себя. Цепь выскальзывает из зажимов, и я бросаюсь вниз вдоль борта корабля. Дай бог, чтобы звенья выдержали мой вес. Я слышу хлопки один за другим – цепь по обе стороны от меня выскакивает из зажимов, и я лечу вниз с головокружительной скоростью. Боль в затылке грозит ослабить пальцы. Я держусь из последних сил. Мои волосы развеваются, – вероятно, я потерял шапку. Я падаю, падаю, падаю – вниз. Мир несется мимо меня со скоростью света. От ветра в мозгу проясняется.

В тот момент, когда я долетаю до днища корабля, цепь вдруг рвется и выскальзывает из рук. Меня уводит в сторону, воздух со свистом вырывается из легких. Мне удается обеими руками ухватиться за конец цепи – крепко сжимаю пальцы, и меня несет вдоль борта воздухолета. Основание пирамиды довольно близко, я мог бы спрыгнуть на него, но скорость полета слишком высока. Меня бросает к самому борту корабля, и я с размаху упираюсь в него ботинками – раздается громкий металлический скрежет. Наконец мне удается замедлить падение вдоль борта, но тут меня начинает вращать. Я пытаюсь остановиться, но цепь обрывается, и я падаю на поверхность пирамиды.

От удара из меня вышибает дух, я несколько секунд скольжу по ровной наклонной стене. Наконец мои ноги находят опору, и я останавливаюсь – побитый и обессиленный, с уверенностью в том, что сейчас солдаты начинят пулями мое беспомощное тело. Паскао и другие уже знают: я свою часть плана выполнил, теперь они приведут в действие взрывные устройства по всей базе ВМФ. Нужно выбираться отсюда, а то зажарюсь до хрустящей корочки. Эта мысль придает мне сил, и я беру себя в руки. Соскальзываю дальше по стене, набирая скорость, а солдаты уже бегут к тому месту, где я должен приземлиться. Нет, все тщетно. Я не успею – они будут у основания раньше. Как бы там ни было, нужно убраться от места взрыва.

Остается несколько десятков ярдов, военные карабкаются вверх, готовясь меня схватить. Я напрягаю мышцы, приседаю и быстро передвигаюсь в сторону по наклонной стене. Нет, все равно не успею.

И в тот момент, когда я понимаю это, под воздухолетом раздаются два последних взрыва.

Оглушительный рев наверху сотрясает землю, и я запрокидываю голову: огромный огненный шар поднимается с того места, где причален воздухолет. Из всех посадочных пирамид базы вырываются такие же красочные шары. Взрывы гремят одновременно. Эффект совершенно ошеломительный. Я быстро кидаю взгляд на своих преследователей – те замерли в потрясении. Нас оглушает еще один пламенеющий взрыв – ударная волна всех сбивает с ног. Я пытаюсь удержаться на наклонной стене. «Шевелись, шевелись, шевелись!» Преодолеваю оставшиеся несколько футов, скатываюсь вниз и падаю на колени. Мир вокруг ходит ходуном. Я слышу только крики солдат и рев огня, освещающего базу ВМФ.

Меня хватают чьи-то руки. Я сопротивляюсь, но сил не остается. Внезапно меня отпускают, и я слышу знакомый голос. Удивленно поворачиваюсь: кто это? Паскао. Его зовут Паскао.

Парень косит на меня ярко-серые глаза, потом хватает за руку и тащит за собой:

– Рад, что ты жив. Так держать!

Джун

Из Бэнк-Тауэр в центре Лос-Анджелеса я вижу гигантские языки пламени, освещающие морскую базу на побережье. Мощнейшие взрывы ослепительным сиянием освещают небо, их грохот разносится по всему городу. Окна дребезжат, персонал госпиталя суетится вокруг меня в неразберихе. Лаборанты готовят к эвакуации Тесс и Идена.

Вызов от Паскао.

– Я нашел Дэя! – кричит он. – Встречай нас у входа!

На меня накатывает непомерное облегчение – даже колени подкашиваются. Он жив. Он сделал то, что должен был сделать. Я заглядываю в палату Тесс – ее усаживают в кресло-каталку – и показываю ей большой палец. Ее лицо светлеет, хотя выглядит она неважно. Я вижу, что тень, накрывавшая здание, сдвигается от нас в сторону сражения. Наши взрывы словно растревожили осиное гнездо – десятки самолетов Колоний взлетают с палубы воздухолета, а также с выведенных из строя кораблей вдали. Поднявшись в воздух, они выстраиваются боевым порядком. Им навстречу летят истребители Республики.

Антарктида, поспеши. Пожалуйста.

Я выбегаю из лабораторного этажа на лестницу, спускаюсь в фойе Бэнк-Тауэр. Повсюду царит хаос. Меня обгоняет строй солдат Республики, часть из них блокирует вход, никого не пуская внутрь.

– Госпиталь закрыт! – кричит военный. – Раненых несите в здание по другую сторону улицы – мы эвакуируемся!

Экраны на стенах в прямом эфире ведут репортаж с улиц: к моему удивлению, гражданские хватают все, что можно использовать как оружие, и помогают теснить солдат Колоний. Вдоль дорог бушуют пожары. Бегущая строка жирным зловещим шрифтом призывает: «СОЛДАТЫ РЕСПУБЛИКИ, К ОРУЖИЮ, КАПИТУЛЯЦИЯ ОТМЕНЯЕТСЯ! СОЛДАТЫ РЕСПУБЛИКИ, К ОРУЖИЮ, КАПИТУЛЯЦИЯ ОТМЕНЯЕТСЯ!» Меня коробит от этих сцен, хотя именно так мы все и планировали.

Грохот уличных боев оглушает. Над головами проносятся истребители, другие занимают позиции над Бэнк-Тауэр, готовясь защищать самое высокое здание в Лос-Анджелесе, если – и когда – Колонии попытаются атаковать. Такие же оборонительные порядки выстраиваются у других известных зданий в центре города.

«Ну же, Дэй», – бормочу я себе под нос, оглядывая улицы в надежде заметить сполох его светлых волос. Или бледные глаза Паскао. Земля под ногами сотрясается. Из-за зданий в небо поднимается еще один оранжевый шар, потом появляются два самолета Колоний с истребителями Республики на хвосте. Рев стоит такой, что я закрываю уши руками.

– Джун? – раздается в наушнике голос Паскао, но я его едва слышу. – Мы почти добрались. Где ты?

– У Бэнк-Тауэр! – изо всех сил кричу я.

– Эвакуируйся! – тут же отвечает он. – По информации наших хакеров, Колонии атакуют здание в течение часа…

И словно по сигналу над головой пролетает самолет Колоний, а мгновение спустя сильный взрыв сотрясает верхушку Бэнк-Тауэр. Солдаты криками предупреждают всех об опасности – с верхних этажей сыплется стекло. Я запрыгиваю назад в укрытие здания. Обломки обрушиваются вниз жутким камнепадом, корежа джипы и рассыпаясь на миллионы осколков.

– Джун? – раздается встревоженный голос Паскао. – Джун, ты цела?

– Все в порядке! – отзываюсь я. – Как только увижу вас, помогу с эвакуацией. До скорого!

Я отключаюсь.

Три минуты спустя я наконец вижу Дэя и Паскао, они пробираются к Бэнк-Тауэр против течения – массы людей спешат в другую сторону, подальше отсюда и от солдат, готовящихся защищать улицы. Они пробираются через обломки. Я бросаюсь к Дэю, который тяжело опирается на плечо Паскао.

– Никто не ранен? – спрашиваю я.

– Я в порядке, – отвечает Паскао и кивает на Дэя. – Насчет этого парня не уверен. Думаю, он просто обессилел.

Я закидываю себе на плечо руку Дэя, и мы с Паскао помогаем ему добраться до фойе здания, расположенного в нескольких домах от Бэнк-Тауэр, откуда хорошо видна сама башня и толпы людей на засыпанной осколками улице. Раненые солдаты выходят из башни, вокруг них суетятся медики.

– Эвакуируем госпиталь, – поясняю я.

Мы осторожно кладем Дэя на пол. Он морщится от боли, но никаких ран я не вижу.

– Не волнуйся, – успокаиваю я его. – Тесс и Идена уже уводят.

– Тебе тоже пора уходить, – говорит он. – Схватка только начинается.

– Если я тебя попрошу не волноваться, послушаешься?

Дэй криво улыбается моим словам.

– Антарктиды выслали помощь? – спрашивает он. – Ты сообщила Андену о сыворотке…

– Успокойся, – прерываю я его, потом встаю и кладу руку на плечо Паскао. – Присмотри за ним. Я вернусь в башню помочь с эвакуацией. Скажу, чтобы Идена привели сюда.

Паскао кивает, а я в последний раз смотрю на Дэя и выбегаю из здания.

Из госпиталя льется поток людей, по обе стороны здания стоят солдаты Республики. Кто-то на костылях или в креслах-каталках, другие пристегнуты к медицинским носилкам, их выкатывают бригады медиков. Солдаты Республики командуют эвакуацией, оружие они держат на изготовку, их тела напряжены. Я проталкиваюсь ко входу, потом протискиваюсь вверх по лестнице. Перепрыгивая через две ступеньки, я наконец добираюсь до лабораторного этажа – двери открыты и заклинены, медсестра направляет людей к лифту.

Я подхожу к медсестре и беру ее под руку. Она испуганно поворачивается ко мне.

– Принцепс-элект, – бормочет она, поспешно наклоняя голову. – Что вы…

– Иден Батаар Уинг, – говорю я, переводя дыхание. – Он готов к эвакуации?

– Брат Дэя? – спрашивает она. – Да… да, он в палате. Мы хотим эвакуировать его со всеми предосторожностями. Ему все еще предписано кресло-каталка, но…

– А Тесс? Девушка на карантине?

– Она уже спускается…

Не дожидаясь конца предложения, я бегу по коридору в главную лабораторию. Навстречу мне два врача выкатывают кресло с Иденом. Судя по всему, он без сознания, его затылок покоится на подушке, закрепленной на подголовнике, лоб влажный от пота.

Я объясняю докторам, куда его отвезти, и мы все вместе бежим к лифту.

– Там вы найдете Дэя. Пусть брат будет при нем.

Взрыв сотрясает здание, опрокидывая некоторых из нас на колени. Кто-то из медиков кричит от страха. С потолка сыплется пыль, глаза слезятся. Я расстегиваю куртку и набрасываю на Идена.

– Не надо на лифте, – говорю я. – Мы можем отнести его вниз?

Медсестра осторожно поднимает Идена на руки и крепко прижимает к себе. Мы кидаемся вниз по лестнице, а сверху все сыплется пыль; снаружи доносятся приглушенные крики, выстрелы и взрывы.

Мы выбегаем в затянувшийся вечер, освещенный лишь вспышками боя. По-прежнему никаких известий от Андена. Перед тем как выйти на улицу, я оглядываю крыши, другие эвакуируемые проходят между нами и солдатами у выхода. Один из солдат узнает меня, подбегает, салютует и кричит:

– Принцепс-элект! Скорее укройтесь в ближайшем убежище – мы пришлем джип, чтобы доставить вас к Президенту.

– Нет, я остаюсь здесь, – мотаю я головой.

Я поднимаю голову на вспышку и тут же пригибаюсь – пуля попадает в козырек над входом. На крышах снайперы Колоний. Некоторые солдаты Республики поднимают стволы и открывают огонь. Военный, заговоривший со мной, кладет руку мне на плечо.

– Тогда уходите! – кричит он, отчаянно жестикулируя.

Медсестра с Иденом на руках делает несколько шагов вперед, ее испуганные глаза мечутся от крыши к крыше. Я протягиваю руку и останавливаю ее:

– Подождите. Побудьте здесь минутку.

В следующую секунду гражданского сражает пуля – из раны хлещет кровь, а люди вокруг мгновенно разбегаются, воздух пронзают крики. Сердце бешено колотится в груди, когда я снова оглядываю здания. Кто-то из солдат Республики засекает снайпера, и я вижу, как человек в форме Колоний падает с ближайшей крыши. Я отворачиваюсь, чтобы не видеть, как тело грохается оземь, но тошнота волной подкатывает к горлу. Как перенести Идена в безопасное место?

Я подзываю четырех солдат:

– Прикройте меня – я поднимусь наверх.

Жестом показываю охраннику, что мне нужен пистолет, и он без колебаний достает оружие из кобуры на поясе.

Я вливаюсь в толпу и протискиваюсь к зданию напротив, стараясь двигаться легко и грациозно, на манер Дэя и Паскао, королей бетонных джунглей. Сумбурная эвакуация продолжается, солдаты ведут бой, а я тем временем пробираюсь в узкий темный проулок и карабкаюсь по стене здания. Я невысокая, на мне темная одежда, и я одна. Они меня не ждут. Я вспоминаю занятия по снайперской стрельбе. Если удастся сбросить их с крыши, у гражданских появится шанс покинуть госпиталь. Не успеваю я об этом подумать, как появляется еще один самолет Колоний, и над Бэнк-Тауэр взвивается красный язык пламени. Сзади вражеский самолет атакует истребитель Республики – двигатель неприятеля вспыхивает. Подбитый самолет накреняется, резко падает, оставляя за собой черный след, и в следующий миг с оглушительным грохотом падает где-то в нескольких кварталах. Я перевожу взгляд на горящую башню. Времени у нас мало – здание вот-вот рухнет. Сжав зубы, я все быстрее и быстрее карабкаюсь по стене. Если бы я была неуловимой, как Дэй или Паскао!

Наконец добираюсь до верхнего карниза. Отсюда хорошо просматривается поле боя. Бэнк-Тауэр атакуют сверху и с земли, где сотни солдат Республики дают отпор наступающему противнику. Пациенты и персонал выбегают из госпиталя и спешат в укрытие, они, как и правительственные чиновники с более высоких этажей, засыпаны пылью, забрызганы кровью. Я выглядываю на крышу.

Снайперов не видно. Вылезаю наверх, стараясь держаться в тени. Я так сильно сжимаю пистолет, что почти не чувствую пальцев. Осматриваю участок в опасной зоне, выходящей на убежище: несколько военных затаились на прилегающих зданиях. Они целятся в солдат Республики, руководящих эвакуацией. Я тихо подбираюсь к ним.

Первого я быстро укладываю выстрелом сзади, высунув голову над верхним карнизом. Мой пистолет словно направляет Метиас – я стреляю на несмертельное поражение. Солдат, потерявшийся в царящем вокруг хаосе, с приглушенным криком падает, а я подбегаю, хватаю винтовку и скидываю ее с крыши. Потом бью его в лицо так, что он теряет сознание. Нахожу взглядом следующего снайпера. Прижимаю руку к уху и включаю микрофон.

– Скажите медсестре, пусть ждет, – взволнованно шепчу я военному у входа в Бэнк-Тауэр. – Я подам сигнал, когда…

Закончить предложение я не успеваю – взрыв сбивает меня с ног. Когда я открываю глаза и смотрю вниз, вся улица покрыта пеплом и пылью. Пылевая бомба? Сквозь дымовую завесу гражданские в панике бегут к укрытию, прорываясь через линии оцепления, совершенно игнорируя распоряжения солдат. Снайперы Колоний оснащены визорами, пыль им не помеха. Они ведут огонь по толпе, люди бросаются врассыпную. Я в страхе смотрю на башню. Где Иден? Подбегаю к следующему снайперу, укладываю его так же, как и предыдущего. Минус два. Выбираю новую цель, но тут же чертыхаюсь: в пистолете кончились патроны.

Собравшись было покинуть крышу, я вдруг замечаю какой-то проблеск и замираю на месте.

Неподалеку от меня на здании повыше затаилась коммандер Джеймсон. Мороз подирает по коже, когда я вижу в ее руках винтовку. Нет. Нет!

Она раз за разом стреляет в солдат Республики. И тут у меня замирает сердце – кто-то внизу вызывает ее особый интерес. Она целится в кого-то на земле. Я провожу прямую от ствола винтовки к… парню с платиновыми волосами, пробирающемуся против толпы к Бэнк-Тауэр.

Джеймсон целится в Дэя.

Дэй

Тесс выносят первой – я вижу ее обмякшее тело на руках медсестры, и, как только та выходит из Бэнк-Тауэр, принимаю Тесс и несу ее в потоке людей. Тесс в полусознательном состоянии, ее голова безжизненно свешивается набок. На полпути к укрытию я замедляю шаг. Черт, я так устал, и голова раскалывается.

Паскао забирает у меня Тесс, прижимает ее к груди. На крышах вспыхивают искорки – оттуда стреляют.

– Возвращайся к башне! – кричит он мне. – Я ее отнесу!

Он уходит, прежде чем я успеваю возразить.

Некоторое время я смотрю ему вслед, не в силах оторвать взгляд, пока не удостоверюсь, что Тесс в безопасности. Когда Паскао добирается до укрытия, я поворачиваюсь к Бэнк-Тауэр. Иден уже должен быть внизу. Я выгибаю шею, пытаюсь разглядеть светлокудрую голову. Спустилась ли Джун? Я не вижу ее среди охваченной страхом толпы, и тревога закрадывается в сердце.

Потом взрыв. Меня сшибает с ног.

Пыль. Пылевая бомба, приходит мысль в раскалывающуюся от боли голову. Поначалу я ничего не вижу – хаос повсюду, вихрятся искры, изредка раздаются приглушенные выстрелы. Сквозь белую пелену я вижу очертания людей, бегущих в безопасную зону – за баррикады Республики. Их ноги двигаются словно в замедленной съемке, рты разверсты в безмолвных криках. Я устало трясу башкой. Мои конечности словно ватные, пульсация в затылке грозит утопить меня в океане мучений. Я моргаю в попытке прогнать боль и обострить чувства. В отчаянии я зову Идена, но даже сам не слышу своего голоса. Если не слышу я, разве услышит он?

Толпа на несколько секунд расступается.

И тут я вижу его. Идена. Он без сознания на руках медсестры, которая, кажется, вслепую пробирается сквозь пыль в противоположную от укрытия сторону – прямо на солдат Колонии. Я не думаю ни секунды, не окликаю его, не жду перерыва в огне. Я бегу к нему.

Джун

Коммандер Джеймсон застрелит его – я точно знаю, в кого она целится.

Дэй несется по улице сквозь одеяло пыли. Он спотыкается на бегу, и даже с крыши я вижу, что он с трудом заставляет свое тело двигаться, все его мышцы стонут от изнеможения. Он слишком много на себя взял. Я смотрю в ту сторону, куда он бежит, – что привлекло его внимание?

Иден. Конечно. Медсестра, которая несет Идена, спотыкается и падает среди клубящегося дыма, а когда встает, страх подавляет ее настолько, что она бежит сломя голову куда глаза глядят. Ярость закипает в груди. Иден лежит на земле, он еле-еле двигается. Он абсолютно уязвим и беспомощен на открытой улице, он слеп, он один, от дыма он закашливается.

Вскакиваю на ноги. Дэй бежит прочь от укрытия, вскоре он станет удобной целью.

Я вскидываю руку к кобуре, но вспоминаю, что патроны закончились. Бегу по крыше к месту, где лежит винтовка последнего сраженного солдата Колоний – я ее не скинула. Оборачиваюсь на Джеймсон и вижу, как напряглось перед выстрелом ее тело. Нет. Нет! Она нажимает на спусковой крючок.

Пуля проходит в паре футов от Дэя. Он спотыкается на бегу, инстинктивно вскидывает к голове руку, но потом собирает волю в кулак и упрямо бежит дальше. Сердце бешено колотится у меня в груди. Быстрее! Я перепрыгиваю с одной крыши на другую. Внизу Дэй – он приближается к Идену. Преодолев последние футы, он останавливается рядом с младшим братом и раскидывает над ним руки. Из-за пыли я плохо их вижу, они словно два выцветших призрака. Подбегая к раненым солдатам Колоний, я едва дышу. Остается только надеяться, что пыль помешает коммандеру Джеймсон прицелиться.

Я выхватываю у лежащего солдата винтовку. В ней остался один патрон.

Дэй поднимает Идена и, одной рукой защищая его голову, бежит обратно к укрытию так быстро, как только может. Коммандер Джеймсон снова прицеливается – я мысленно испускаю крик и прибавляю ходу. Адреналин бьется в каждой моей клеточке, стрелы моей целеустремленности и сосредоточенности обращены на Джеймсон. Она стреляет. Пуля не попадает в братьев, но высекает искру из мостовой всего в футе от Дэя. Он даже не оборачивается, лишь крепче прижимает к себе Идена и зигзагами несется дальше.

Наконец я подбегаю к нужной крыше – прыгаю, приземляюсь на ровной бетонной поверхности. Отсюда открывается хороший обзор. В трех десятках ярдов, частично скрытая дымоходами и вентиляционными трубами, спиной ко мне притаилась Джеймсон, все ее внимание приковано к улице.

Она опять стреляет. Доносится хрипловатый вскрик – голос так хорошо мне знаком. Я кидаю взгляд вниз – Дэй на коленях, роняет Идена на землю. Все звуки вокруг стихают.

Он ранен.

Я вижу, как Дэя бьет дрожь, но он снова преодолевает себя. Берет Идена на руки, еле идет дальше. Коммандер Джеймсон снова спускает крючок. Пуля находит цель. Я поднимаю винтовку, навожу на коммандера Джеймсон. Она совсем рядом, настолько близко, что я вижу складки пуленепробиваемого жилета на ее спине. Руки дрожат. У меня выгодное положение – могу поразить ее прямо в голову. Она готовится выстрелить.

Я прицеливаюсь.

Мир вдруг словно замедляется до миллиона кадров в секунду, коммандер Джеймсон поворачивается. Она чувствует мое присутствие. Прищуривается и направляет винтовку на меня, оставив Дэя. Мысли мелькают в голове со скоростью света. Я нажимаю на крючок, выпуская единственную пулю ей в голову.

И промахиваюсь.

Впервые в жизни.

На размышления времени нет – дуло винтовки смотрит прямо на меня, и когда моя пуля со свистом пролетает рядом с лицом Джеймсон, на ее губах появляется улыбка. Я падаю на крышу, перекатываюсь через спину. Искра вспыхивает в дюйме от моей руки. Я бросаюсь за ближайшую дымоходную трубу и плотно прижимаюсь к ней. Слышу за спиной топот тяжелых ботинок. Дыши. Дыши. Мне вспоминается наша последняя схватка. Ну почему в этом мире меня не страшит ничего, кроме коммандера Джеймсон?

– Выходи, малютка Айпэрис, поиграем, – раздается ее голос.

Я молчу, а она смеется:

– Выходи посмотреть, как истекает кровью твой красавчик.

Она точно знает, как побольнее меня ранить. Но я сжимаю зубы и прогоняю из головы образ умирающего Дэя. Нет времени ее выслушивать. Необходимо ее разоружить… при этой мысли я смотрю на свою бесполезную винтовку. Пора сыграть в притворяшки.

Джеймсон теперь молчит. Я только слышу, как неуклонно приближаются ко мне шаги убийцы моего брата. Крепче сжимаю в руках винтовку.

Она совсем рядом. На мгновение я закрываю глаза, безмолвно желаю себе удачи и выскакиваю из-за укрытия. Я направляю ствол на коммандера Джеймсон, и она делает то, на что я и рассчитывала, – отскакивает в сторону. Я бросаюсь прямо на нее, подпрыгиваю и изо всех сил бью ногой в голову. Слышу приятный сердцу хруст. Ее голова откидывается назад, хватка ослабевает, и я пользуюсь моментом, чтобы выбить винтовку из ее рук. Коммандер шумно падает на крышу, оружие отлетает в сторону, скатывается с крыши и летит на затянутую дымом улицу.

Стараясь не упустить преимущество, я бью локтем ей в лицо. Первый удар достигает цели, второй – нет. Коммандер Джеймсон вцепляется мне в локоть, пальцами другой руки, словно наручниками, стискивает мое запястье, а потом выворачивает. Я пытаюсь вырваться. Боль пронзает выкрученную руку. Спасаясь от перелома, я разворачиваюсь и со всей силы вдавливаю ей в предплечье каблук ботинка. Она морщится, но не отпускает меня. Бью ногой еще раз, сильнее.

Ее пальцы чуть ослабевают, и мне наконец удается вывернуть руку.

Она успевает вскочить на ноги, когда я, отступив на несколько шагов, снова поворачиваюсь к ней лицом. В боевых стойках мы, не сближаясь, движемся по кругу в поисках слабого места противника; обе тяжело дышим, моя рука все еще горит от боли, а по ее лицу от виска течет струйка крови. Я уже знаю, что в силовой схватке мне ее не одолеть. Она выше, мощнее, у нее за плечами годы тренировок, с которыми мои таланты не идут ни в какое сравнение. Единственная надежда – еще раз застать ее врасплох, придумать, как обратить ее силу против нее. Я все ищу ее слабое место, выжидаю. Мир вокруг нас исчезает. Я собираю в кулак всю свою ярость – она вытесняет страх и придает мне сил.

Ну вот, мы лицом к лицу. Я ждала этого мгновения с того самого дня, когда все началось. В конце концов мы должны были встать друг перед другом вот так, с голыми руками.

Коммандер Джеймсон бьет первой. Ее скорость ужасает меня. Только что она покачивалась в стойке напротив, и вот она уже рядом, заносит кулак. Я не успеваю уклониться, только в последний момент мне удается поднять плечо, и удар получается скользящий. В глазах вспыхивают искры – меня откидывает назад. От ее следующего удара удается увернуться. Почти. Я откатываюсь от нее, пытаясь прогнать с глаз туман. Вскакиваю на ноги. Когда она снова бросается на меня, я подпрыгиваю и бью ногами в голову – попадаю, но по касательной: Джеймсон слишком проворна. Я снова отскакиваю назад и теперь медленно пячусь к краю крыши, боясь оторвать взгляд от противницы. Хорошо, говорю я себе. Напусти на себя испуганный вид. Наконец задник моего ботинка упирается в парапет. Я кидаю взгляд вниз, потом опять на коммандера Джеймсон. Она не очень твердо держится на ногах, но кажется неустрашимой. Мне нетрудно изобразить ужас в широко раскрытых глазах.

Она надвигается на меня, как хищник. Не произносит ни слова, но в этом нет нужды – все, что хотела сказать, она мне уже сказала. Ее фразы ядом разливаются в моей голове: «Малютка Айпэрис, ты мне очень напоминаешь меня – я была такой же в твоем возрасте. Прелестной. Настанет день, и ты узнаешь: жизнь не всегда выходит такой, какой хочется. Ты не всегда будешь получать то, что тебе надо. Есть силы, не подвластные тебе, – они сформируют тебя. Жаль только, твоя жизнь закончится здесь. Было бы забавно увидеть, во что ты превратишься».

Ее глаза гипнотизируют. Сейчас я и представить себе не могу худшего зрелища.

Она бросается вперед.

У меня есть лишь один шанс. Я ныряю под нее, хватаю за руку и перекидываю через голову. Сила инерции перебрасывает ее за край крыши.

Но она успевает вцепиться в меня. Я наполовину свисаю над улицей, левая плечевая кость выходит из сустава – я сдавленно кричу. Носками ботинок я цепляюсь за крышу, изо всех сил стараясь удержаться. Коммандер Джеймсон прижимается к стене здания, ища опору под ногами, она впивается ногтями в мою плоть, и я слышу, как трескается кожа. Слезы застилают глаза. Внизу солдаты Республики командуют эвакуацией.

– Застрелите ее! – кричу я им во все горло. – Застрелите!

Двое поднимают голову, узнают меня. Они прицеливаются, а коммандер Джеймсон заглядывает мне в глаза и усмехается:

– Я так и знала, что ты неспособна сделать это сама.

Солдаты открывают огонь, тело коммандера Джеймсон бьется в конвульсиях, хватка резко ослабевает, и она, точно раненая птица, падает на мостовую. Я отворачиваюсь, но тошнотворный удар доносится до меня. Ее больше нет. Все. Я осталась один на один с ее словами и с моими собственными. Они все звенят в моих ушах:

«Застрелите ее! Застрелите!»

И тут же на ум приходят слова Метиаса: «Редко когда убивают за дело».

Я спешно отираю слезы с лица. Что я наделала? Мои ладони испачканы ее кровью, я отираю здоровую руку об одежду, но без толку. Не знаю, смогу ли когда-нибудь ее смыть.

«Это тот случай, когда за дело», – шепотом повторяю я.

Наверное, она сама себя уничтожила, я ей только помогла. Но даже эта мысль кажется мне отговоркой.

От боли в вывихнутом плече кружится голова. Я поднимаю правую руку, стискиваю зубы, берусь за вывихнутую левую и изо всех сил нажимаю, пытаясь ее вправить. Снова кричу. Кости несколько мгновений сопротивляются, но потом я слышу и чувствую, как сустав становится на место. И снова слезы текут из глаз. Меня бьет дрожь, в ушах стоит звон, блокируя все звуки, кроме стука сердца.

Сколько прошло времени? Часы? Секунды?

Пульсирующий свет логики сквозь боль проникает в мой мозг. И, как всегда, спасает меня. «Дэю нужна твоя помощь, – шепчет голос разума. – Иди к нему».

Я ищу Дэя. Он должен был добраться до другой стороны улицы, более безопасной зоны вокруг убежища, где солдаты Республики возвели баррикады… Я свешиваюсь за край крыши: кто-то забрал Идена, так и не пришедшего в сознание, и теперь уносит в укрытие. Несколько человек склонились над Дэем, закрывая мне обзор. Я ползу вниз по стене здания со всей скоростью, на какую способна. Наконец добираюсь до пожарной лестницы и спешно спускаюсь по металлическим ступеням. Страх и адреналин служат мне отличным болеутоляющим.

Пожалуйста, безмолвно молюсь я, пожалуйста, пусть он будет жив.

Вокруг него целая толпа.

– Отойдите! – вопит кто-то. – Назад! Дайте нам место! Скажите им, пусть поторопятся!

Меня душит комок в горле, я едва дышу. Мои ботинки топают по мостовой в такт сердцебиению. Я расталкиваю людей и опускаюсь на колени рядом с Дэем. Кричавшим оказывается Паскао. Он смотрит на меня безумным взглядом.

– Побудь с ним, – говорит он мне. – Я сбегаю за врачами.

Киваю, и он срывается с места.

Я почти не вижу людей, кольцом окруживших нас. Могу только смотреть на Дэя. Он дрожит всем телом, глаза его широко раскрыты от шока, волосы прилипли к лицу. Я приглядываюсь: кровь в двух местах пятнает одежду. Одна рана на груди, другая близ бедра. Кто-то сдавленно кричит – может быть, я. Словно во сне, склоняюсь над ним, касаюсь его лица:

– Дэй, это я, Джун. Я с тобой.

– Джун? – тяжело выдыхает он, глядя на меня.

Он пытается поднести руку к моему лицу, но это ему не по силам. Его трясет. Я беру его голову в свои руки. Его глаза полны слез.

– Кажется… меня… подстрелили…

Двое из толпы кладут руки на раны, пережимают сосуды, и с уст Дэя срывается жалобный стон. Он пытается посмотреть на людей, но не может поднять голову.

– Сейчас придут врачи, – заверяю я, наклоняясь так, чтобы прижаться губами к его щеке. – Держись. Ты меня слышишь? Оставайся со мной. Смотри на меня. Все будет хорошо.

– Я… так не думаю, – невнятно произносит Дэй.

Он часто моргает, отчего слезы стекают по его щекам. Падают на мои пальцы.

– Иден… в безопасности?..

– В безопасности, – шепчу я. – Твой брат жив, он в безопасности, ты его очень скоро увидишь.

Дэй хочет ответить, но не находит сил. Его кожа сереет. Нет, пожалуйста. Я отказываюсь думать о том худшем, что черной тучей висит над нами. Я ощущаю ледяное дыхание смерти, заглядывающей через мое плечо; ее невидящие глазницы устремлены прямо в душу Дэя; она терпеливо ждет, когда погаснет его свет.

– Я не хочу… уходить… – произносит наконец Дэй. – Не хочу… оставлять тебя… Идена…

Я прикасаясь губами к его дрожащим губам, чтобы он только помолчал.

– С Иденом все будет в порядке, – тихо говорю я, отчаянно пытаясь его удержать. – Держись, Дэй. Сейчас тебя отвезут в госпиталь. Врачи вот-вот подойдут. Уже совсем скоро.

Уже совсем скоро.

Дэй только улыбается мне – его улыбка такая грустная, что мое оцепенение проходит и я срываюсь в слезы. Его ярко-голубые глаза. Передо мною тот самый мальчик, который бинтовал мои раны на улицах Лейка, который ценой собственной жизни готов был беречь свою семью, который, несмотря ни на что, оставался рядом со мной, – мальчик света, смеха и жизни, скорби, ярости и страсти, мальчик, чья судьба переплелась с моей навечно.

– Я люблю тебя, – шепчет он. – Побудешь со мной немного?

Он говорит что-то еще, но очень тихо и неразборчиво, я не могу разобрать слов. Нет. Нет. Ты не можешь уйти. Его дыхание становится все более поверхностным. Я вижу, как он пытается сохранить сознание, но с каждой секундой ему все труднее фокусировать на мне взгляд. На миг Дэй переводит глаза на что-то за моей спиной – я оглядываюсь, там нет ничего, кроме неба. Я снова целую Дэя, прижимаюсь к его голове.

– Я тебя люблю, – снова и снова шепчу я. – Не уходи.

Закрываю глаза. Мои слезы скатываются на его щеки.

Скорбь и ярость овладевают мной, когда я стою на коленях, приникнув к нему и чувствуя, как жизнь уходит из его тела. Я никогда не была религиозной. Но теперь, видя вдали спешащих к нам медиков, обращаю отчаянные мольбы к неведомой мне высшей силе. Я надеюсь, что Некто, Кто-то там слышит меня – Он возьмет нас в свои руки и сжалится над нами. Я вкладываю остатки сил в свои мольбы, обращая их к небесам.

Пусть он останется жив.

Пожалуйста, не забирай его. Пожалуйста, не дай ему умереть на моих руках; ведь вместе мы прошли столько испытаний, ведь Ты и без того забрал сотни жизней. Пожалуйста, я прошу Тебя, оставь ему жизнь. Я всем пожертвую ради него, сделаю все, что Ты попросишь. Может, мои наивные обещания покажутся Тебе смешными, но я говорю от всего сердца, и мне все равно, если ли в них смысл и можно ли их исполнить. Пусть только он останется в живых. Пожалуйста. Я не вынесу этого во второй раз.

В отчаянии я оглядываюсь, слезы туманят взор. Вокруг лишь кровь, дым, вспышки и пепел; я слышу только крики, выстрелы и вопли ненависти, а я так устала от борьбы, я в таком смятении, так зла и беспомощна.

Скажи, что в мире еще осталось добро. Что надежда для всех нас еще не умерла.

Я словно во сне чувствую чьи-то руки – они поднимают меня, отрывают от Дэя, я упрямо сопротивляюсь. Боль пронзает вывихнутое плечо. Врачи склоняются над телом Дэя. Глаза его теперь закрыты, я не слышу его дыхания. Перед моим внутренним взором мелькает мертвое тело Метиаса. Когда врачи снова пытаются оторвать меня от Дэя, я грубо отталкиваю их и рыдаю. Я оплакиваю все, что могло бы быть иначе. Оплакиваю все, что переломано в наших жизнях.

Дэй

Кажется, это Джун склоняется надо мной, но я с трудом различаю черты ее лица. Когда слишком напрягаюсь, на периферии зрения появляется ослепительная белизна. Если поначалу боль парализовала меня, то теперь я ее почти не чувствую. Воспоминания то вспыхивают, то гаснут – воспоминания о моих первых днях (одиноким испуганным мальчишкой) на улице, о моем раненом колене и пустом желудке, о малышке Тесс, а потом о Джоне, когда он узнал, что я все еще жив, о доме матери, об улыбке отца, об Идене в младенчестве. Я вспоминаю, как впервые увидел Джун на улице. Ее непримиримость, ее пронзительный взгляд. А потом воспоминания спутываются окончательно.

В глубине души я всегда знал, что долго не проживу. Просто не такая у меня планида.

Что-то яркое за плечом Джун привлекает мое внимание. Я поворачиваю голову: поначалу это похоже на световой шар, но, вглядевшись, я понимаю, что это моя мама.

«Мама», – шепчу я, встаю и делаю к ней шаг.

Какая легкость в ногах! Она мне улыбается. Вид у нее здоровый, молодой, энергичный. Руки больше не в бинтах, волосы цвета пшеницы и снега. Я подхожу, и она берет мое лицо в чашу своих гладких невредимых ладоней. Сердце мое останавливается, наполняется теплотой и светом, я хочу остаться здесь навсегда, остановить мгновение. Ноги подкашиваются. Мама подхватывает меня, и мы оба опускаемся на колени, мы снова вместе.

– Мой маленький потеряшка, – говорит она.

Мой голос вырывается прерывистым шепотом:

– Прости меня. Прости.

– Успокойся, мой мальчик.

Я опускаю голову, она склоняется надо мной, целует в лоб – я снова ребенок, беспомощный и исполненный надежд, мое сердце разрывается от любви. Сквозь туман, за золотым кругом ее рук я вижу свое переломанное тело, распростертое на земле. Надо мной склоняется девушка, берет мое лицо в ладони, по ее плечам ниспадают длинные темные волосы. Она плачет.

– А Джон и папа?.. – спрашиваю я.

Мама только улыбается. У нее такие необыкновенно голубые глаза, я словно вижу в них весь мир – небеса, и облака, и все, что за ними.

– Не беспокойся, – отвечает она. – С ними все хорошо, и они очень любят тебя.

Меня переполняет непреодолимая потребность идти следом за мамой, куда бы она ни пошла, куда бы ни повела меня.

– Я скучаю по вас. Каждый день у меня болит сердце о тех, кто когда-то был здесь.

Мама проводит ласковой рукой по моим волосам – так она делала, когда я был маленький.

– Мой дорогой, нет нужды скучать по нас. Мы все время рядом.

Она поднимает голову и кивает в сторону улицы, мимо толпы, собравшейся вокруг моего тела. И вот команда медиков укладывает меня на носилки.

– Возвращайся к Идену. Он тебя ждет.

– Знаю, – шепчу я.

Я выгибаю шею, пытаясь отыскать брата в толпе. Но не вижу его.

Мама встает, отнимает руки от моего лица, и я вдруг чувствую, что мне трудно дышать. Нет. Пожалуйста, не оставляй меня. Я тяну к ней руку, но натыкаюсь на невидимое препятствие. Свет становится ярче.

– Куда ты? Возьми меня с собой!

Мама улыбается, но покачивает головой:

– Ты все еще по другую сторону. Настанет день, когда ты будешь готов шагнуть к нам, и я снова приду к тебе. Живи достойно, Дэниел. Чтобы не стыдно было сделать тот последний шаг.

Джун

Первые три недели, что Дэй лежит в госпитале, я не отхожу от него. Люди приходят и уходят; конечно, Тесс, которая проводит в комнате ожидания не меньше меня в надежде, что Дэй вот-вот выйдет из комы; Иден – он сидит здесь столько, сколько ему позволяет Люси; выжившие Патриоты, особенно Паскао; бесконечный ряд докторов, которых я после первой недели начинаю различать и называть по именам. И Анден, вернувшийся с фронта со свежими шрамами. Множество людей обосновались в палатках вокруг госпиталя, и Андену не хватает духа попросить их разойтись, даже по прошествии недель, а потом и месяцев. У многих из них знакомые алые пряди в волосах. По большей части они хранят молчание. Иногда поют. Я уже привыкла к ним, они даже в каком-то смысле поддерживают меня. Напоминают, что Дэй все еще жив.

По крайней мере, война между Республикой и Колониями закончилась. Антарктида наконец помогла нам своими мощными технологиями и оружием, и Африка с Колониями были вынуждены вернуться к соглашению о прекращении огня. С подачи Антарктиды Анден и канцлер предстали перед международным судом, который наложил на обе стороны надлежащие санкции и обязал нас приступить к разработке полномасштабного мирного договора. Но от руин, оставленных сражениями, и враждебности никуда не деться. Знаю, раны лечатся временем. Понятия не имею, как долго продлится затишье и обретут ли Республика и Колонии истинный мир. Может быть, нет. Но пока и этого достаточно.

Первое, что пришлось сделать врачам с Дэем, после того как они залечили его жуткие огнестрельные ранения, – это операция на мозге. Из-за ранений прервался его курс медикаментозного лечения, необходимого для вмешательства… но врачи все же решили пойти на риск. В тот момент уже не имело значения, готов он к операции или нет, – не пойди они на эту меру, он бы все равно умер. И все же по ночам я просыпаюсь в холодном поту. Никто не может сказать, придет ли он в себя, а если придет, то не станет ли совсем другим человеком.

Минуют два месяца. Потом три.

Мы постепенно переносим свое ожидание домой. Толпы вокруг госпиталя редеют.

Пять месяцев. Проходит зима.

В 07:28 в четверг в начале марта я, по обыкновению, прихожу в комнату ожидания в госпитале. Как всегда, в такой час, кроме меня, здесь никого нет. Иден дома с Люси – ему положено спать в это время. Он быстро растет, и если бы Дэй пришел в себя и увидел его сейчас, то наверняка сказал бы, что братик вымахал; детская припухлость сошла с лица Идена, он делает первые взрослые шаги.

Даже Тесс еще нет. Обычно она приходит попозже и ассистирует врачам, а во время ее перерывов мы садимся рядом и тихонько обмениваемся новостями. Иногда я даже смеюсь, слушая ее.

– Он тебя любит, по-настоящему любит, – сказала она мне вчера. – Он бы любил тебя, даже если бы это вело к его гибели. Он подходит тебе. Думаю, вам обоим повезло.

Она сказала это с робкой ревнивой улыбкой. Каким-то образом она сумела вернуться в жизни Дэя на то место, на котором я ее и узнала, вот только стала старше, выше и мудрее.

– Вас двоих столько связывает – куда уж мне, – дружески толкнула я ее локтем. – Даже в наши худшие времена.

На ее лице зарделся румянец, и я не могла удержаться – открыла ей сердце. Любящая Тесс – самое милое существо на свете.

– Береги его, – прошептала она. – Обещаешь?

А сегодня я здороваюсь с медсестрой у окна комнаты ожидания, потом сажусь на свой привычный стул, оглядываюсь. Здесь так пусто этим утром. Ловлю себя на том, что мне не хватает общества Тесс. Пытаюсь отвлечься – читаю новостные заголовки на мониторе.

Я слабо улыбаюсь заголовкам. Прошлым вечером Анден заехал ко мне и лично сообщил о Мариане. Я заверила, что не замедлю ее поздравить.

– Она знает свое дело, – сказала я. – Лучше меня разбирается в политических делах. Я за нее рада.

– Думаю, в перспективе вы были бы лучше, – кивнул Анден с мягкой улыбкой. – Вы понимаете народ. Но я рад вашему возвращению туда, где вам уютно. Армии повезло – у нее есть вы.

Он помолчал, потом взял мою руку в свои. Я вспоминаю мягкий неопрен его перчаток, серебряный блеск запонок.

– Вероятно, видеться мы будем нечасто. Может, это и к лучшему? И все же заглядывайте время от времени. Я буду вам рад.

– Взаимно, – ответила я, пожимая его руку.

Возвращаюсь мыслями в настоящее. В коридоре близ палаты Дэя появляется доктор, замечает меня, набирает полную грудь воздуха и подходит. Я выпрямляюсь в напряжении. Давно уже не было никаких существенных новостей о состоянии Дэя. Половина меня хочет в нетерпении вскочить на ноги, другая половина ежится от страха – вдруг новости плохие. Вглядываюсь в лицо доктора Канна, пытаясь предугадать его слова. (Зрачки чуть расширены, лицо взволнованное, но не так, как у людей, несущих дурную весть. На его лице я читаю радость.) Пульс учащается. Что он скажет? А может, у него вообще нет новостей и он идет со своим обычным: «Никаких перемен, к сожалению, но состояние стабильное». Я так привыкла к этим фразам.

Доктор Канн останавливается передо мной. Он поправляет очки и машинально скребет свою аккуратную седую бородку:

– Доброе утро, миз Айпэрис.

– Как он? – отвечаю я моим привычным приветствием.

Доктор Канн улыбается, но медлит (еще одна странность; вероятно, новость важная).

– Замечательное известие!

Мое сердце замирает.

– Дэй пришел в себя. Меньше часа назад.

– Он в сознании? – выдыхаю я.

Он в сознании. Вдруг я понимаю, настолько эта новость ошеломительна – я даже не уверена, что мне по силам ее вынести. Я внимательно вглядываюсь в лицо доктора:

– Но это ведь не все, что вы хотели мне сказать.

Доктор Канн кладет руки мне на плечи:

– Не хочу вас волновать, миз Айпэрис. Совсем не хочу. Дэй перенес операцию на удивление хорошо; придя в себя, он попросил воды, а потом сказал, что хочет увидеть брата. Он, судя по всему, вполне вменяемый и отдает себе отчет в происходящем. Мы сделали предварительное сканирование мозга. – Теперь он говорит более возбужденно: – Нам, конечно, нужно будет провести более тщательный анализ, но на первый взгляд все в норме. Гиппокамп имеет здоровый вид, сигналы, кажется, проходят отлично. Тот Дэй, которого мы знаем, вернулся. Почти во всех отношениях.

Слезы застилают глаза. Дэй, которого мы знаем, вернулся. После пяти месяцев ожидания новость кажется такой неожиданной. Вчера он лежал без сознания в кровати, едва цеплялся за жизнь, а сегодня пришел в себя. Словно по мановению волшебной палочки. Я улыбаюсь доктору и в порыве благодарности обнимаю его. Он смеется, неловко гладит меня по голове, но мне все равно. Я хочу увидеть Дэя.

– Он готов принимать посетителей? – спрашиваю я, но тут вдруг понимаю, что на самом деле сказал доктор. – Почему «почти» во всех отношениях?

Улыбка сходит с его лица. Он снова поправляет очки:

– Все это устранимо в ходе интенсивной терапии. Понимаете, область гиппокампа связана с памятью – как краткосрочной, так и долгосрочной. Кажется, долгосрочная память Дэя не пострадала – его семья, брат Иден, подружка Тесс и все прочее в полной сохранности. Мы задали ему несколько вопросов, и, судя по всему, он почти ничего не помнит о том, что происходило в последние два года, – ни людей, ни событий. Мы называем это ретроградной амнезией. Он, например, помнит о смерти членов своей семьи… – Голос доктора Канна неловко стихает на время. – Но имя коммандера Джеймсон ему незнакомо. Не помнит он и о вторжении Колоний. И еще, похоже, он не помнит вас.

Улыбка сходит с моего лица.

– Он… не помнит меня?

– Это, конечно, пройдет со временем при надлежащем лечении, – снова заверяет меня доктор Канн. – Его способности к запоминанию не вызывают опасений. Он помнит почти все, что я ему говорю, новые факты запоминает без особых усилий. Не спешите, познакомьтесь с ним заново. Постепенно, может быть через несколько лет, старые воспоминания вернутся.

– Понятно, – киваю я доктору, словно во сне.

– Вы можете его увидеть сейчас, если хотите.

Он улыбается так, словно сообщил мне величайшую новость в мире. Так оно и есть.

Но когда он уходит, я несколько секунд стою неподвижно. Кажется, голова набита ватой. Я думаю. Я потеряна. Потом я медленно двигаюсь к палате Дэя, коридор смыкается вокруг меня, словно затянутый туманом размытый туннель. В мозгу одно: воспоминание о моей отчаянной молитве над умирающим телом Дэя, обещание, которое я дала небесам в обмен на его жизнь.

Пусть он останется жив. Я готова пожертвовать всем, лишь бы он жил.

Сердце мое падает, мир теряет краски. Теперь я понимаю. Я знаю: кто-то ответил на мою молитву и в то же время сообщил, какую жертву я должна принести. Мне предоставляется шанс никогда больше не навредить Дэю.

Я вхожу в палату. Дэй сидит, откинувшись на подушки, вид у него пугающе здоровый по сравнению с теми месяцами, когда он, бледный, без сознания, лежал на кровати. Его глаза обращены на меня, но в них нет ни малейшей искры узнавания – он смотрит с вежливой настороженностью незнакомца. Так же он смотрел на меня в день нашей первой встречи.

Он не знает меня.

В мое сердце вонзают нож, прокручивают его, прокручивают, пока я подхожу к кровати. Я знаю, что делать.

– Привет, – говорит он, когда я сажусь на его постель.

Он осматривает меня с любопытством.

– Привет, – тихо отвечаю я. – Вы меня не помните?

Он глядит на меня виновато, отчего нож лишь уходит глубже.

– А должен?

Я изо всех сил держусь, чтобы не заплакать, чтобы вынести мысль о том, что Дэй забыл обо всем, что с нами случилось, – о нашей первой ночи, о выпавших нам испытаниях, обо всем, что мы делили и потеряли. Мы стерты из его памяти, нас там больше нет. Того Дэя, которого я знала, больше нет.

Я, конечно, могла сказать ему все сразу. Напомнить о себе – о Джун Айпэрис, девушке, которую он спас однажды на улицах Лос-Анджелеса и в которую влюбился. Я могла бы сказать ему все, как советовал доктор Канн, и тем самым, возможно, подстегнуть его воспоминания. Скажи ему, Джун. Просто возьми и скажи. Ты будешь счастлива. Ведь это так просто – сказать.

Но я открываю рот и не произношу ни звука. Не могу.

«Береги его, – сказала мне Тесс. – Обещай».

Пока я остаюсь в жизни Дэя, ему грозят несчастья. Альтернативы нет. Я вспоминаю, как он рыдал, сидя за кухонным столом в своем доме, оплакивая то, что забрала у него я. И вот теперь судьба подносит мне решение на серебряном блюдечке – Дэй выдержал свои испытания, а я за это должна уйти из его жизни. Пусть сейчас он видит во мне постороннего человека, но зато в его взгляде нет боли и страдания, которые, казалось, неизменно примешивались к его страсти и любви. Он свободен.

Он свободен от нас, теперь бремя нашего прошлого лежит лишь на моих плечах.

Я глотаю ком в горле, улыбаюсь, склоняю перед ним голову:

– Дэй, рада с вами познакомиться. Республика послала меня узнать, как у вас дела. Замечательно, что вы пришли в себя. Страна обрадуется хорошим новостям.

Дэй вежливо кивает в ответ, я чувствую, как он напряжен.

– Спасибо, – настороженно говорит он. – Доктора сказали, я пять месяцев был без сознания. Что случилось?

– Вы были ранены в войне между Республикой и Колониями. – За меня будто кто-то другой говорит. – Вы спасли вашего брата Идена.

– А Иден здесь?

Глаза Дэя загораются, когда он слышит знакомое имя, прекрасная улыбка расцветает на его лице. Как бы мне хотелось увидеть это при упоминании моего имени.

– Иден будет несказанно рад вас видеть. Врачи уже послали за ним, так что он скоро придет.

Я улыбаюсь Дэю, теперь искренне. В моей улыбке горечь мешается с радостью. Дэй снова приглядывается ко мне, и я чуть склоняю голову.

Мне пора.

– Дэй, – говорю я, тщательно подбирая последние слова. – Для меня было большой честью сражаться рядом с вами. Вы спасли столько жизней – вы и представить себе не можете.

На мгновение мы встречаемся глазами, и я безмолвно говорю ему все, чего никогда не скажу вслух.

– Спасибо, – шепчу я. – За все.

Эмоции в моем голосе удивляют Дэя, но он в ответ тоже кивает:

– Это для меня было честью.

Мое сердце тонет в отчаянии от его ровного тона – от того, что нем совсем нет того тепла, какое я услышала бы, если бы он меня вспомнил. В нем нет той мучительной любви, которой мне так не хватает, которую я так хотела заслужить. Теперь ее нет.

Знай он, кто я, я бы сказала ему кое-что еще – то, что следовало говорить чаще, когда была возможность. Теперь я уверена в моих чувствах, но признаваться в них поздно. Я оставляю три заветных слова в сердце – ради него, ради того, чтобы он встал на ноги. Я смотрю на Дэя, запоминаю его лицо во всех прекрасных подробностях, надеясь, что оно всегда будет со мной в памяти. Мы киваем друг другу на прощанье.

Я разворачиваюсь и ухожу.

Две недели спустя чуть не весь Лос-Анджелес провожает Дэя, покидающего страну навсегда. В то утро, когда я ушла из его палаты, Антарктида пригласила Дэя с братом к себе. Они прознали о способностях Идена в области техники и предложили ему место в академии. Дэя они пригласили в качестве сопровождающего.

Я не иду в толпу. Я смотрю, как развиваются события, дома, а довольный Олли спит рядом. Улицы вокруг моего комплекса наводнены людьми, все они стремятся занять место получше перед информэкраном. Их приглушенные хаотические перемещения превращаются в белый шум, когда я смотрю на монитор.

Об этом сообщают заголовки. А Дэй машет людям, собравшимся у его квартиры, когда городской патруль провожает его и Идена к джипу. Я должна называть его Дэниелом, как написано на экране. Может, он теперь и в самом деле Дэниел – нужда в прозвище отпала. Я смотрю, как он сажает в машину брата, а потом садится сам, и теряю его из виду. Странно, думаю я, машинально гладя Олли. Не так давно городской патруль, стоило ему увидеть Дэя, арестовал бы его на месте. А теперь Дэй покидает Республику как победитель, которого будут чтить и помнить всю жизнь.

Я выключаю монитор и сижу в спокойной темноте моей квартиры, тревожимой теперь только звуками с улицы. Люди все еще скандируют имя Дэя. Крики не смолкают и после полуночи.

Когда шум наконец стихает, я поднимаюсь с дивана. Надеваю ботинки, куртку, накидываю тонкий шарф на шею и иду на улицу. Теплый ночной ветерок треплет мои волосы, пряди иногда падают мне на глаза. Некоторое время я бреду по уснувшим улицам. Сама не знаю куда. Может быть, пытаюсь найти дорогу назад к Дэю? Но это бессмысленно. Он улетел, его отсутствие оставляет саднящую пустоту в моей груди. На глазах от ветра выступают слезы.

Я иду пешком целый час и, когда до Лейка остается всего ничего, сажусь на поезд. В родном секторе Дэя я гуляю вдоль воды, восхищаясь светом над центром города и пустующим и темным теперь стадионом для Испытаний – жутким напоминанием о делах минувших дней. Гигантские водяные колеса вспенивают воду в озере, их ритмичное постукивание создает успокаивающий фоновый ритм. Я не знаю, куда иду. Знаю только, что сейчас сектор Лейк мне роднее Рубинового. Здесь я не чувствую беспросветного одиночества. На улицах Лейка будто все еще ощущается биение сердца Дэя.

Я бреду по своим старым следам, мимо прибрежных зданий и все тех же рушащихся домов. Я ходила здесь, будучи совершенно другим человеком, исполненным ненависти и смятения, потерянным и невежественным. Странно теперь гулять по тем же улицам такой, какая я есть сегодня. Все здесь знакомо и в то же время необычно.

Час спустя я останавливаюсь перед неприметным проездом, отходящим от пустынной улицы. В его конце – заброшенная двенадцатиэтажка, все ее окна заколочены, а первый этаж такой, каким я его помню, – выбитые рамы и стекло на полу. Вхожу в темноту здания, вспоминаю. Здесь Дэй впервые прикоснулся ко мне, спасая из дыма и пыли… как давно это было, я тогда даже не знала, кто он, а он – кто я; так начались те драгоценные несколько ночей, когда он для меня был просто уличным мальчишкой, а я для него – девчонкой, которой требуется помощь.

Воспоминание становится все ярче.

Голос взывает ко мне: «Поднимайся». Я поворачиваю голову и вижу парня, протягивающего мне руку. У него ярко-голубые глаза, лицо в пыли, на голове старая потрепанная шапочка, и в то мгновение мне кажется, что мальчишки красивее я в жизни не видела.

Блуждания по городу привели меня к началу нашего совместного путешествия. Думаю, здесь самое место положить нашему путешествию конец.

Я долго стою в темноте, погружаясь в то, что когда-то было нашей общей памятью. Тишина обнимает меня своими добрыми руками. Я нащупываю шрам, появившийся после схватки с Каэдэ. Столько воспоминаний, столько радости и печали.

По лицу текут слезы. Не знаю, о чем думает Дэй на пути в чужую страну – осталась ли в нем какая-то, пусть самая малая, частица, пусть в самых глубинах его «я», в которой сохранились крупицы меня, осколки того, что когда-то было между нами.

Чем дольше я здесь стою, тем легче становится груз на моем сердце. Дэй заживет своей жизнью. И я тоже. Все будет хорошо. Когда-нибудь, в далеком-далеком будущем, мы, возможно, снова обретем друг друга. А пока я буду помнить его. Я протягиваю руку и прикасаюсь к стене, воображая, будто через кирпич могу почувствовать его жизнь и его тепло. Снова оглядываюсь, поднимаю голову, смотрю на ночное небо, в котором видны несколько неярких звезд, и мне кажется, там я и вправду вижу его. Я ощущаю его в каждом камне, к которому он прикоснулся, в каждом человеке, которому он помог, в каждой улице и тупике, в каждом городе, которые он изменил всего за несколько лет своей жизни, потому что он – Республика, он – наш свет.

Я люблю тебя, я буду тебя любить до того дня, когда мы встретимся снова, я сохраню тебя в своем сердце и защищу, скорбя о том, чего у нас никогда не было, лелея то, что мы сделали вместе. Как жаль, что тебя нет рядом.

Я люблю тебя. Всегда.