По справедливости

Глава 1

Ведьмак Ефрем Телегин любил лес. Ходил он туда часто: и по колдовским делам, и собирать грибы-ягоды, и просто так, отдохнуть от людской суеты. Вот и сегодня он отправился в дальний ельник. Три дня назад прошли дожди, и теперь Ефрем надеялся набрать полную корзину грибов.

Ведьмак принюхивался к осеннему лесу, по-звериному широко раздувая ноздри. Пахло хвоей, землёй, сухими листьями и грибами. Но чуткий ведьмачий нос уловил кое-что ещё. Два живых существа были рядом с ним. Однако Ефрем только усмехнулся и продолжил свой путь.

Среди мрачных ёлок виднелись кое-где редкие осины и берёзы. Они уже пожелтели, и на фоне тёмно-зелёных елей казались нестерпимо яркими, будто пылающие в ночи костры.

— Вёдро* кончается. Пора, первый месяц осени на исходе. Долго погода людишек баловала, — сказал сам себе Ефрем.

Он вышел на залитую солнцем поляну и сразу же увидел семейку белых грибов. Ведьмак нагнулся и охнул, стиснув зубы — наклон отозвался болью в только-только подживших рёбрах. Неделю назад Ефрем летал в Тверскую губернию на свадьбу. Но вместо весёлой гулянки пришлось сражаться с лягушкоподобной тварью, которая наслала хворь на деревню. Тварь была сильна и хорошо потрепала ведьмака, поломав ему рёбра и приложив головой о камни. Если б не помощь призрачной птицы, которую призвал Ефрем, туго бы пришлось. Только вместе тварь одолели.

Целительными чарами Ефрем владел отлично, и через пару дней все синяки и шишки исчезли, а обломки рёбер уже не грозили разойтись в стороны. Но некоторые движения ещё причиняли боль, хоть и вполне терпимую. Ефрем мог убрать её нужным заклятием, но это замедлило бы сращение костей. Поэтому ведьмак решил потерпеть.

Аккуратно срезав грибы и положив их в корзину, Ефрем перешёл к следующей семейке, выглядывающей из-под пожухлой травы.

Вдруг из чащи бесшумно вылетел филин. Он сделал круг над поляной и, заметив согнувшегося над грибами Ефрема, рванулся к нему и… приземлился ему прямо на спину!

Ведьмак, впрочем, даже не вздрогнул. Он только усмехнулся и медленно выпрямился. Филин вспорхнул, а потом сел ведьмаку на плечо и легонько потёрся клювом об его нос. В ответ человек пальцем почесал филину лоб.

— Баламут ты, Филька! — с шутливой укоризной сказал птице Ефрем. — Кормлю тебя, зимуешь в тепле, а ты вона что — пугать вздумал. Ишь, бессовестный.

— Ухухуху! — радостно отозвался филин.

— Да я тебя давно почуял, просто не стал тебе забаву портить.

— Уху, уху, уху! — закричала птица с другой интонацией, тревожной.

— Я знаю, — тихо сказал Ефрем. — Сейчас у неё и спросим.

И, резко повернувшись, он подошёл к кусту на краю поляны и сказал:

— Выходи! Думаешь, я тебя не заметил? Ты за мной давно крадёшься.

Куст молчал.

— Выходи, ничего я тебе не сделаю.

За кустом зашуршало, зашелестело, и на поляну вышла женщина. Одета она была по-крестьянски: льняная рубаха, сарафан, передник. Волосы убраны под платок, на ногах — лапти. Всё поношенное, бедное, не раз штопанное. Руки огрубевшие, дочерна загорелые, как и лицо. От глаз, как лучи от солнца, кругом разбегались морщинки.

Женщина показалась Ефрему знакомой. Где-то он её видел.

— Ты кто? Чего за мной по лесу ходишь? — первым нарушил неловкое молчание ведьмак.

— Ты ведь мельник Ефрем Телегин? — ответила вопросом на вопрос женщина.

Ведьмак утвердительно кивнул. Филин, нарочито громко хлопнув крыльями, взлетел с хозяйского плеча и уселся на ветку. Женщина вздрогнула от резкого звука и рывка птицы, но с места не сдвинулась.

— Дело к тебе есть, Ефрем Захарович. Важное и тайное. Поэтому я за тобой в лес пошла, чтобы с глазу на глаз, значит… В деревне-то не утаишься, всё услышат. Говорят, ты — сильный колдун?

— Говорят… — гнусаво передразнил Ефрем. — Говорят, на Москве и кур доят. Ты сперва про себя скажи, кто такова, откуда. Что-то я тебя в соседних деревнях не видел.

— Из Киселихи я. Деревня за дальним лесом.

— А, это та деревня, что помещик Зубов как-то в карты проиграл?

— Ага. Звать меня Евдокия. Помнишь плотника Матвея Кривцова? Кудрявый такой, семь лет назад утонул. Вот я — жена его.

Теперь ведьмак вспомнил вечно лохматого весельчака-плотника и его жену, которых он в самом деле иногда встречал на ярмарках.

— Вот оно что… Ясно. Ну и что за дело?

— Такое, что без волшбы никак. Ты и вправду колдун, это я видела, — и Евдокия подняла глаза на филина, который дремал на ветке.

— Ведьмак я, — привычно поправил Ефрем, которому слово “колдун” не нравилось. — Что стряслось-то?

Евдокия медленно и тихо, будто это не у Ефрема, а у неё самой ещё не зажили сломанные рёбра, спросила:

— Ты умеешь говорить с мертвецами? Узнать у них что-нибудь?

— Э… Да как сказать, — почесал затылок Ефрем. — Разбираться надо. Не со всяким мертвецом сладить можно и не всегда. А тебе зачем?

Евдокия нервно скомкала передник, тут же тщательно его разгладила. А потом пристально посмотрела на ведьмака. Его будто плетью ожгло — столько боли и бессильной ярости плескалось в голубых глазах женщины.

— Дочка моя старшая, Катерина… Были другие дети, но все и до года не дожили. А Катька выросла. Огонь-девка! Смешливая такая да ласковая, всё со мной обнималась. А пела как!.. Соловьи заслушаются. Девятнадцать лет бы ей зимой исполнилось.

— То есть уже не исполнится?..

Прикусив губу, Евдокия покачала головой: нет. И надолго замолчала, глядя куда-то себе под ноги. Ефрем её не торопил. Но вот женщина заговорила:

— Муж утонул, когда дочке 12 лет было. С тех пор наплакались мы вдвоём: баба да девчонка-малолетка. Горька, Ефрем Захарович, вдовья доля-то! И родни нет, чтобы помочь. Но бог выправил, как-то наладилось, Катя выросла… Всё вроде хорошо. А неделю назад пошла я в дальнее село, к куме по делам. Припозднилась, да и заночевала у неё, потом на следующий день домой. Подхожу к Киселихе, а мне кричат: “Катька твоя повесилась!”. Не помню, как до избы добежала. А там… Катюшка лежит бездыханная.

— А почему “лежит”, если повесилась? — спросил любящий точность Ефрем.

— Соседка её утром нашла. Услышала, что скотина некормленная кричит. Пошла проверить, заглянула в сарай, а там… Там Катька висит, холодная уже.

— Соболезную.

— Спасибо. Так её, неотпетую, и похоронили… У перекрёстка, как собаку. Наш поп, отец Макарий, даже рядом с кладбищем её похоронить не дал. Нечего, говорит, освящённую землю близостью самоубийцы, хоть и за оградой, поганить.

— Да, большое горе… Но от меня-то ты что хочешь?

Евдокия расправила плечи и снова глянула на ведьмака, будто плетью хлестнула:

— Разобраться хочу, что случилось. Вечером была дочь здоровая да весёлая, а утром уже в петле. И никто не видел ничего и не слышал. Ты ведь колд… ведьмак! Призови душу Катюшки, мысли её прочти, что ты там умеешь! Пусть она расскажет, что случилось, почему она… так поступила. Сможешь?

Ефрем молчал, раздумывая. Непросто это — связаться с покойником да ещё и получить от него ответ. Когда душа освобождается от тела, то переходит в совсем иное состояние, и мёртвому живого понять сложно. А уж сколько всего должно удачно совпасть, чтобы ритуалы сработали!..

Долгое молчание Ефрема Евдокия поняла по-своему. Прищурившись, она достала из-за пазухи свёрток и подбросила его в руке. Красноречиво звякнули монеты.

— Мы с мужем Кате на приданое копили. Всё отдам. Только помоги! Я жить не смогу, себя сглодаю, с ума сойду, если не узнаю, что стряслось. Каждый миг думаю: а если б я тогда к куме не ушла?.. Помоги, Ефрем! Если откажешь, то камень у тебя вместо сердца!

— Да погоди ты, трещотка! Думаю. А где именно дочку твою похоронили?

— Знаешь перекрёсток, где дорога с трёх деревень на тракт на Рыбинск выходит? Вот там, на обочине…

Губы Евдокии задрожали, из глаз выкатились две слезинки. Женщина крепко зажмурилась и прикусила губу, чтобы не разрыдаться в голос. Ведьмак же прикинул место: хоть тракт на уездный город идёт, до ближайших деревень далековато. Значит, ночью на перекрёстке безлюдно, никто не увидит ритуалов с покойницей.

— Скажи-ка, Дуся, а есть ли у тебя прядь Катиных волос, вот такая, — ведьмак показал расстояние между вытянутыми большим и средним пальцем, — и обрезки её ногтей?

Женщина задумалась, а потом покачала головой: нет.

— Значит, придётся могилу вскрывать. Без волос и ногтей Кати я ничего не сделаю, не сработают чары. Решай, как тут быть.

Теперь уже Евдокия задумалась. По лицу ведьмак видел, что в её душе желание узнать правду борется с суеверным страхом и отвращением.

— А ты только волосы и ногти возьмёшь? Больше ничего?

— Ничего. И тело тут же обратно зарою.

— А, гори оно огнём! — решилась Евдокия. — Хуже-то уже не будет. Делай, ведьмак, что надобно. Катюша наверняка не обидится… Только я с тобой вместе пойду!

— Это ещё зачем? Только мешать будешь! Ночью на перекрёстке опасно, нечисть всякая шастает. Да и люди вдруг увидят… Ведьмой прослывёшь, а оно тебе надо?

— Плевать! — яростно крикнула Евдокия, сжала кулаки и надвинулась на Ефрема. — Мне надо своими глазами видеть, что будет. Ты, ведьмак, меня не пугай, чай, не из трусливых! А ежели думаешь, что глупая баба в обморок хлопнется или разболтает всё, то так скажу: не знаешь ты сердца материнского. С тобой иду.

— Ладно-ладно! — сдался удивлённый таким напором Ефрем. — Но учти, если лишнего ляпнешь или будешь мне мешать…

— Не буду. Чай, мне не пять годков. Ну что, берёшься?

— А возьмусь.

Ефрем и Евдокия пожали друг другу руки, закрепляя сделку, и женщина отсчитала ведьмаку задаток. Они ещё постояли, обсуждая будущее дело, а потом Евдокия ушла.

Вот женские шаги затихли, и Ефрем остался в лесу один. Он окинул взглядом поляну: филин Филька давно улетел, устав ждать, пока люди наговорятся. За птицу Ефрем не беспокоился: филин, хоть и был ручным, летал, где хотел. Нагуляется — сам вернётся.

Ведьмак заглянул в корзину и вздохнул, глядя на сиротливо лежащие на дне грибы. Но дальше в лес не пошёл. Наоборот, бурча что-то себе под нос, Ефрем зашагал домой, к селу Клешнино. Грибное настроение у ведьмака совсем пропало.

-----------------------------

* Вёдро (устар.) — тёплая, сухая погода