Ойкумена

Глава 1 «Дорогой дневник»

«Дорогой дневник»

Перо зависло над страницей, чуть подрагивая острым жалом. Что писать дальше, было решительно неясно.

Елене не спалось. Причем ее охватила не просто бессонница, а странное ощущение зыбкости, нереальности происходящего. Больше всего это походило на рассказы Деда о своем втором инфаркте, когда измученный организм, обколотый лекарствами, не мог ни уснуть толком, ни выплыть из туманного марева. Дед в свое время едва не пошел по стезе литератора, но послевоенная пора оказалась беспощадна к мечтам, и талантливый юноша стал обычным медиком. Стал, но живость языка сохранил, так что любая история в его устах звучала словно эпос. Даже если речь шла о вещах весьма и весьма неприятных.

Покрутившись под одеялом три с лишним часа, Елена решила, что, наверное, хватит превозмогать непревозмогаемое, и коли сон бежит, надо что-нибудь сделать.

Умылась, походила по квартире, опустевшей до следующего полудня, то есть до возвращения родителей из поездки. Посмотрела в окно, заварила полулитровую кружку кофе. Выпила, разбавив хорошей порцией сливок. Смахнула пыль со скрещенных рапир, украшавших стену над каминной полкой. Конечно же, установить настоящий камин в городскую квартиру не имелось никакой возможности, однако отец постарался и создал очень хорошую имитацию, которая приятно разнообразила интерьер. И старые добрые «Динамо» 1970 года смотрелись над псевдокамином гораздо лучше, чем просто на ковре.

Лена улыбнулась, вспомнив спор насчет того самого ковра и вопль разгневанного Деда «Мещанство!». Пожилой медик умел сказать так, что пафосное слово смотрелось к месту и без напыщенности. Жаль, что нет его больше с семьей… Три года уж как нет.

Не спалось. Но и не бодрствовалось. Ощущение нереальности происходящего накатывало, побуждая сделать что-нибудь необычное, странное. Что-то такое, от чего стало бы ясно - это не сон, это явственная явь, явнее не бывает.

Например, можно завести дневник. Отчего бы и нет? Благо подходящая тетрадь, кажется молескин или что-то в том же роде, с рюшечками и милой картинкой, уже два с лишним года лежит в дальнем углу шкафа. Нужды в ней никак не возникало, потому что Лена пользовалась только блокнотами на пружинках, из которых так удобно было без всякой жалости рвать использованные, уже бесполезные листы. А вот для дневника красивая, очень «девочковая» тетрадка в самый раз. Ну и для такого случая можно воспользоваться специальным каллиграфическим пером «Tachikawa G».

Но вот беда - дальше двух простых слов дело не пошло. Большая черная капля собралась на кончике пера, а Елена все никак не могла решить, что же написать дальше.

«Дорогой дневник»...

Всякий, кто живет с Профита, знает, что вниз лучше всего спускаться впятером. Трое - слишком мало, ежели доход случится, добро толком не унести. А если кого еще и зацепит, то раненый да еще тот, кто его наружу потащит, вот минус две спины и четыре руки, которые уже не навьючить, не нагрузить торбами из плотной кожи с заговоренной прокладкой. Хотя конечно всякое бывало, но, как правило, тот, кого достали во тьме - не боец и не носильщик. А вытащить надо - во-первых, обычай, во-вторых, Пантократор велит, в-третьих, пока живой - точно не поднимется и не побежит догонять бывших товарищей...

Да, трое - слишком мало, пять бойцов - в самый раз. Конечно, многие лихие парни меньше чем вдесятером за Профитом не спускаются, но тут дело хитрое, тонкое. Внизу, как правило, шире, чем вдвоем по фронту не построишься, а бывает, что одному едва-едва протиснуться. Так что когда напрыгнет (а напрыгивает всегда, поэтому все разнообразие заключается в том, кто именно скакнет на сей раз), биться толком смогут лишь один-два впереди идущих. И встает, как сказал бы командный алхимик Бизо - «больнючий вопрос» - зачем платить больше тем, кто в драке не участвует?

Таким образом, пять человек - правильное число, проверенное временем. Если у всех руки растут правильным образом, то вполне хватает, чтобы навалять, как следует, любому, кто укрывается во тьме подземелий, высматривая охотников вертикальными зрачками, фасетками или вообще не выглядывает слепыми бельмами, а выслушивает чутким слухом. А ежели кого сработавшаяся пятерка не уделает, против того и вдесятером выходить смысла нет. И это тоже проверено временем.

Опять же, чем меньше рож в бригаде, тем сподручнее уносить ноги, толкотни в тесных подземельях меньше. А для того, кто живет с Профита, способность бежать быстро и далеко так же важна, как умение ловко махать топором. С мечом то вниз только дурак полезет... да и откуда у бригады деньги на хорошие мечи?

Но шесть бойцов - тоже сойдет. Как сейчас.

- Огня, - буркнул Сантели, крутя головой. - Больше огня!

В руке у командира чадил хороший факел, не выгоревший и до половины, но алхимик понял, о чем идет речь.

- Не выходит, - виновато покачал головой Бизо, водя ладонью вокруг лунного кристалла. Ладонь была грязная, с широкими черными бороздками под обломанными ногтями, а стекляшка старая, помутневшая и к тому же с трещиной. Но еще совсем недавно она источала достаточно света, а теперь едва мерцала, как будто самая паршивая свечка. Алхимик шептал под нос проверенные, надежные слова, стучал по кристаллу, гладил его, словно бедро юной девственницы (на которую у него все равно никогда не было денег, но, как известно, в мечтах все кажется слаще и желаннее).

Без толку.

- Ты поганый шарлатан, - прошипел Сантели, загоняя факел в раздвоенную вилку у стального пера рогатины, так, чтобы оружие само освещало путь впереди. - Больше огня дай или он нас здесь положит!

Бизо не ответил, продолжая бормотать и шаманить. С тем же успехом, то есть без всякого видимого результата.

- Сходили за Профитом... - прошептал Виаль, сжимая в пропотевших рукавицах толстое древко рогатины. - М-м-мать, хорошо ходили... - У копейщика начали стучать зубы.

- Заткнись, болтун, - яростно приказала Шена. - Тихо! Слушайте!

На самом деле это должен был сказать Сантели, как самый главный, однако командира отвлекла тень, скользнувшая на самой границе тьмы и тусклого света от факела.

- Не выходит, - жалобно воззвал Бизо. - Ничего не выходит!

Надо было решать, причем быстро. И Сантели решил... Но одновременно с его решением лунный кристалл засиял ярчайшим светом, какого от роду не знал, даже в свои лучшие времена, давным-давно. Именно этот свет окончательно убедил командира, что надо не просто бежать, а очень быстро бежать, потому что внизу все, что происходит внезапно и необычно - к беде.

Чернильная капля, наконец, сорвалась с пера и хлюпнулась на обложку. Елена огорченно вздохнула. Как оно обычно и случается - вещь ненужная и забытая теперь казалась важной и ценной. Тетрадь с кляксой было жалко. Да и дневник, тем более «Дорогой», с кляксой на обложке - уже какой-то не совсем ... в общем неправильный.

Только кляксы не было. Совсем. Чернильная капля как будто испарилась прямо в воздухе, растаяла в ярком свете лампы на полпути между пером и тетрадью, молескин она там или что-то другое. Девушка помотала головой, взглянула на перо. Чисто, лишь крошечные бисеринки черного, и больше ничего. И ни капли на тетради.

Елена вздохнула и вдруг поняла, что это все от странной бессонницы. Мало набрала чернил, а капля вообще почудилась. И снова хочется кофе. Нестерпимо, до судорог в пересохшем горле. И кофе то в доме есть, но, как говаривал Дед, надо его непременно «забелить», а сливки как раз кончились.

Лена прошлепала босыми ногами на кухню. Линолеум «под паркет» холодил подошвы и напоминал о неприятном родительском споре насчет ремонта и дизайна. Тот редкий случай, когда отец сумел все-таки настоять на своем. А вот насчет оконных рам… впрочем, то дело уже давнее.

В холодильнике обнаружила полное отсутствие сливок, молока и даже мороженого, то есть всего, что можно бухнуть в кофейную чашку, именную, солидную, иронически называемую «бадейкой». Значит ... значит надо пойти и купить!

Большие круглые часы с кукушкой и шишками на цепочках (на самом деле внутри батарейка) раскинули тонкие стрелки по белому полю. Почти полчетвертого… Поздновато для покупок. Или наоборот, рановато. С другой стороны, круглосуточный магазинчик расположен на первом этаже с противоположной стороны дома. Район спокойный и вряд ли что-нибудь случится за те четверть часа, которые понадобятся для покупки одной бутылки топленого молока. А ночной прохладный воздух, по крайней мере, взбодрит, избавит от ощущения сна наяву.

Снимая с вешалки куртку, Лена замешкалась, пытаясь вспомнить, где кошелек, не остался ли он в кожаной жилетке. А когда набросила верхнюю одежду, джинсовая курточка упала на пол. Как будто провалилась сквозь бесплотное тело привидения.

Это казалось невозможным, но лунный камень вспыхнул еще ярче, буквально обжигая глаза. Судя по тому, что Бизо невольно вскрикнул и выронил граненый кристалл, обжигал не только светом. И это было невозможно, потому что кристаллы из Серебристых гор всегда оставались холодными, как и ночное светило, чьим заемным светом они питались.

В следующее мгновение камень потух, превратившись в обычную стекляшку. По контрасту с волшебной вспышкой свет факелов казался почти кромешной тьмой, так что Сантели пропустил атаку нетопыря. Лохматая тень скользнула под низким сводом, с немыслимой скоростью перебирая передними когтистыми лапами, плотно обернутыми сложенными перепонками. Слишком быстро для тварного создания, полагающегося на силу костей и мышц.

Не успевая ударить, Сантели выпустил древко рогатины и перекатился через плечо, уходя от широкого взмаха серповидных когтей. Повезло, лишь зацепило самый краешек плотного кожаного воротника, распарывая толстую вываренную кожу, словно бритвой по шелку. Перекат еще не закончился, а бригадир уже выхватывал кинжал, последнюю надежду бойца. И одновременно с этим командир приложился физиономией о предательский камень, да так, что кровь сразу залила правый глаз. Сантели не то, чтобы молился - на это у него не было времени, слишком уж быстро все происходило - а просто очень надеялся, что Шена успеет насадить тварь на острие альшписа. Во всяком случае, прежде у нее это получалось, недаром охотница была самой быстрой в маленькой бригаде.

На счастье Сантели скудоумная подземная тварь не стала добивать прыткого и юркого человека, вместо этого бросилась на следующего, кто шел в плотном строю. За спиной бригадира что-то хлопнуло и звонко ударило. Кодуре заорал так, словно с него махом содрали шкуру. Или хотя бы ее солидный клок.

И в следующее мгновение мир вздрогнул, словно гигантская судорога прошла по скалистым недрам, выкручивая сеть подземелий под Серыми Землями. Сантели снова полетел на камни, чудом не выронив кинжал, вцепившись в оружие, как в последнюю надежду.

Куртку удалось подхватить лишь с третьего раза. Как будто джинса и тонкие ленины пальцы существовали в паралелльных измерениях, поэтому, как зубья шестеренок в разных плоскостях, не могли сцепиться в одной реальности. Елена машинально накинула одежду на плечи, не продевая руки в рукава и подумала, что, наверное, именно так выглядит безумие. Когда внезапно происходят вещи, которых быть просто не может.

Или это сон. Просто сон. А в руке по-прежнему каллиграфическое перо. Откуда оно? Разве не...

Она увидела себя в зеркале, поймала краешком глаза силуэт, в котором что-то было не так, что-то очень неправильно. Девушка всмотрелась в давно и хорошо знакомые черты, отражение посмотрело в ответ огромными глазами с расширенными темными зрачками. Рука сама собой потянулась к растрепанным волосам, чтобы пригладить непослушную рыжую прядь, скользнувшую на правую скулу.

В следующее мгновение отражение в зеркале подернулось рябью, как в голливудском фильме, когда используют «эффект волны». Елена поняла, что видит сквозь себя вешалку. Старую советскую вешалку в виде большой, на всю стену, рамы из позолоченной пластмассы с горизонтальными перекладинами и крючками. Любимая вешалка Деда, которую старый медик отстоял от всех посягательств.

Захотелось сказать что-нибудь вроде «О, господи». Или «Черт возьми». В общем, так или иначе, полагалось что-нибудь сказать или сделать. Но девушка лишь пошевелила безмолвно губами. И в точности повторяя ее движения, призрак в зеркале скривился, глядя на саму себя огромными расширенными зрачками.

А затем во всем мире разом выключили свет.

«Изменение!» - страшная мысль полоснула, как удар бретерской саблей.

- Сууукааааа!!! - орал во все горло Кодуре, сбиваясь на всхлип. - Он мне ногу оторвааааааал!

Нет. Кажется, нет. Иначе сейчас все было бы совершенно иным. Пронесло. Но тогда что это было?..

- Заткнись, - отрезал Сантели, - Не оторвал. Оторвал бы - ты бы уже был тихий и мирный, и нести тебя было бы проще.

- Ноооогуууу!

- Заткнись, говорю! - гаркнул во весь голос бригадир. - Сейчас вытащим, до телеги доволочем, там перевяжем. Если что, отпилим все, как полагается.

Про себя Сантели прикинул обратный маршрут, а также число оставшихся факелов. Соотнес с примерной скоростью передвижения, сделал поправку на раненого, который сам уже не пойдет. Выходило, что хватит. Впритык, но хватит, а значит, Кодуре поживет еще немного, хотя бы до телеги, где при нормальном свете станет понятно, имеет смысл возиться с его ногой или в серой земле прибавится безымянных костей очередного бродяги.

- Не хочуууу!!!

- Тогда помрешь. Молчи.

Шена, порывшись в кошеле, достала склянку и опрокинула содержимое Кодуре в рот. Стекло громко, до хруста стукнуло о зубы. Боец закашлялся, шумно проглотил и действительно на пару мгновений притих.

- Бизо, шарлатан херов, что это было? - спросил бригадир.

Алхимик, прежде чем ответить, с опаской глянул наверх, где темнели уже порядком закопченные своды пещерного лаза, и сыпалась пыль пополам с каменной крошкой. Как бригаду не завалило – оставалось загадкой. Однако нетопыря внезапный катаклизм спугнул, что было со всех сторон удачно.

- Не представляю, - наконец тихо пробормотал Бизо. - Как будто волшба какая...

- Олух, - сообщил Сантели, не церемонясь, поскольку уже проникся масштабами провала. Минус боец, минус последняя склянка «молочка», минус Профит в этой норе. Поскольку то, что могли бы добыть, однако не добыли - все равно, что чистый убыток.

Бизо понурился, не отвечая и не переча, понимая, что сморозил глупость.

- Тащите дурака шибче, - буркнул Сантели. - Сворачиваемся.

- В убыток сходили, - тихонько шепнул Виаль, но очень тихонько.

Кодуре снова заорал, разглядев, наконец, толком, свою ногу. Шена видимо решила, что на сегодня добрых дел достаточно и отвесила ему затрещину, левой рукой, что была в обшитой кольчужными кольцами перчатке. Волосы выбились из-под кожаного шлема и сосульками нависли над покрасневшими от пыли и дыма глазами, совсем как у полуденной ведьмы.

- Заткнись, - очень веско посоветовала женщина раненому. - Или прыгай сам. На одной ножке. Разбередишь рану еще больше, тогда точно отнимут, будешь у храма сидеть и подаяния просить. Может, дадут.

Обычно копейщица была немногословна, настолько, что Кодуре оторопел и снова замолчал, услышав от нее столь длинную, проникновенную речь.

- А куда я без ноги? - уже тихонько всхлипнул несчастный и снова заскулил.

Сантели вздохнул, думая, что все на этой неделе получалось через паучиную задницу, не как у людей. И конечно нельзя сказать, что совсем уж убыток, но если сложить все расходы, считай, что и не заработали ничего. И бригада ... и вообще... Хорошо хоть Кордуре не особо жалко. Неуч-студент, беглец из Королевств, прибился к бригаде, в общем, случайно и, похоже, столь же случайно ее покинет.

Бизо тем временем потряс кристалл, покидал его из ладони в ладонь, словно горячую репу. А что алхимик подумал - осталось никому неизвестно. Подумал же он о том, что все это было странно и похоже на сильное колдовство. Очень сильное, как в древние времена.

Да только всякий знает, что магии в мире уже лет двести как не осталось. То есть осталось, но ровно столько, что хватает на фокусы и не слишком сильное колдовство. А если бы она и вернулась...

Бизо еще раз попробовал возродить к жизни кристалл или на худой конец наколдовать крошечный огонек. Камень остался мертвее мертвого, а огонь получился каким ему и положено быть, то есть слабеньким, едва-едва трут поджечь.

Алхимик недоуменно пожал плечами, старательно увязал кристалл в широкий пояс-кушак и заторопился вслед напарникам.

Глава 2 «Riadag»

Было больно. Не сильно, а так, «тянуще», как после хорошей (или даже неумеренной) тренировки, когда мышцы и связки хорошо нагружены, да так, что на следующий день обязательно о себе напомнят. Или как по ходу гриппа, когда ломота селится в суставах и стараешься не кашлять, потому что неприятная болевая волна расходится по всему телу.

- Ой, - сказала Елена.

Вернее хотела сказать, потому что из глотки вырвалось лишь хриплое сипение. Хотелось пить. Даже очень.

Она лежала навзничь, под спиной пружинило что-то мягкое, однако на матрас не похожее. И сырое, достаточно, чтобы куртка промокла. В правый глаз светило солнце, левый же ослеп. Лена моргнула. Засипела громче, потому что пересохшее горло упорно отказывалось пропускать через себя звуки. Запоздавшая судорога прошла по телу, голова качнулась, и левый глаз прозрел. Его просто накрыло листиком, который слетел от толчка.

- О-о-ох… - выдохнула девушка, садясь. Получилось неожиданно легко, но от резкого движения в голове помутилось, перед глазами все потемнело, и Лена опрокинулась обратно. Мягкое и сырое шмякнуло по затылку. Мелькнула мысль, естественная и одновременно глупая – боже мой, что же теперь будет с прической… Второй раз девушка садилась уже куда осторожнее, так что перемещение из горизонтального положения в частично вертикальное прошло спокойно. Ну как … относительно спокойно. Потому что, рассуждая здраво, все было неправильно и ненормально.

Прежде всего, Елена удостоверилась, что она не призрак. Поднялась на нетвердые ноги, пошатываясь и озираясь безумным взглядом. В голове как будто щелкали невидимые счеты, перебрасывая костяшки, отсчитывая дикие, несообразные вещи.

День. Не ночь, как должно было быть. Солнце… неправильное солнце. Оно стояло достаточно высоко, почти в зените, но света давало как перед закатом. Причем ни единого облачка на небе, тусклом и невыразительном, как при фотосъемке с нейтрально-серым фильтром.

Осень?.. Осень?!

Лену забросило в ложбину, чьи высокие края перекрывали обзор, но даже беглого взгляда хватало, чтобы понять – толстый слой истлевшей листвы и жухлая трава, вьющая длинными жесткими витками, как колючая проволока – концу мая никак не соответствуют. Определенно, здесь была осень. Где бы это «здесь» ни располагалось.

- Боже… - пробормотала Лена, просто чтобы что-то сделать.

Самое простое объяснение напрашивалось само собой – некая сила взяла и переместила ее… куда-то. Фантастическим или волшебным образом. Поэтому «здесь» осень, солнце нечеловеческое, небо ненормальное.

Только чудес не бывает. И люди не перемещаются сами собой неведомо куда.

Так просто не бывает.

Не бывает…

На глаза сами собой навернулись слезы, к горлу подступил кислый ком. Лена почувствовала, как от сердца пошла волна горячей дрожи, а паника захлестывает разум, и без того малость помутненный. Пальцы неконтролируемо задрожали, сжимаясь, как птичьи лапки. Но дальний уголок сознания остался спокоен, холоден, расчетлив. Как штабной офицер, что единственный сохраняет спокойствие в хаосе поражения. И этот уголок шепнул голосом покойного Деда:

«Это истерика. Она тебя убьет.»

Лена опустилась на колени, точнее повалилась, больно ударившись даже сквозь прелый ковер. По наитию вцепилась зубами в рукав, глуша рвущийся из груди вопль, да так, что защемила кожу даже сквозь плотную джинсу. Вой животного ужаса глох в ткани, обжигая руку, и казался бесконечным. Но, в конце концов, запас воздуха в груди закончился, и девушка вдохнула, глубоко, всхлипывая и роняя слезы.

Полегчало. Самую малость, но полегчало. Правда теперь болело все, включая ушибленные колени, прикушенное предплечье и глаза, которые словно перекачали изнутри велосипедным насосом. Но, по крайней мере, желание выть в смертельной безнадежной тоске, разбивая голову о землю, потихоньку отползало, сворачиваясь, словно кольца смертоносной змеи.

Странное дело, но крик продолжался, биясь в уши, отзываясь в барабанных перепонках болезненной вибрацией. Лена мотнула головой. Провела по вискам непослушными, все еще дрожащими пальцами, но крик звучал в голове, не смолкая. А затем девушка поняла, что это не ее голос. Совсем недалеко кого-то били. Или, скорее всего, жестоко убивали.

Лена никогда не видела, как умирает человек. Даже Дед отошел в иной мир тихо, во сне. Но обостренные чувства, древние инстинкты подсказали – так страшно, безысходно может кричать лишь тот, кто видит воочию собственную смерть. Вопль оборвался. Быстро увял, растворившись в тяжелом воздухе, пропитанном страхом и неизвестностью. Теперь Елена различала и другие звуки, которые множились, будто лавина. То ли здесь не только солнце было неправильное, то ли … кто-то просто перестал соблюдать осторожность. Или еще какое-нибудь чудо случилось.

Стук, глухой, чавкающий, но одновременно с твердыми нотками. Память сразу подсказала – в кино так переступали лошади. Не на ходу, а переминаясь с ноги на ногу… или с копыта на копыто. Треск дерева, как будто что-то ломали, довольно старательно. Плач, негромкий и однотонный, как будто голодный и побитый щенок. Больше всего походило на детское рыдание.

Вот теперь Елене стало по-настоящему страшно. Искренне, до самых потаенных уголков души. Потому что дети так не рыдают. Не бывает в ребячьем голосе настолько безнадежной, тоскливой обреченности. И от того, что девушка не видела происходящего, воспринимая лишь на звук, все казалось еще более жутким.

Хотя не только на звук. Тяжелый запах плыл по волнам легкого ветерка. Ложбина оказалась с подветренной стороны относительно вопящих и плачущих людей. Это было хорошо, потому что так было сложнее учуять укрывшуюся внутри девушку. И плохо, потому что запах был неприятный. Вроде и не противный, но … становилось от него нехорошо, очень нехорошо. Так пахнет кухня в жаркий день, когда собираются приготовить много мяса.

Откуда-то Елена поняла – это запах крови, пролитой изобильно и недавно.

«Тихо» - снова шепнуло подсознание голосом Деда.

«Лежи очень тихо»

Старик называл ее в детстве Мышкой. И словно маленькая мышь, Лена свернулась в подгнившей листве, жалея, что не может просто зарыться в землю, как настоящий полевой грызун.

А снаружи ударило, жестко, тяжко, будто колун врезался в колоду. После краткой паузы звякнуло, заскрипело, как будто ножом провели по большому точильному бруску. Стали слышны голоса. Близко, очень близко. Или не очень…

Елена только сейчас обратила внимание, насколько в округе тихо. Никакого шума, который обычно преследует человека везде, где бы он ни появился. Полная тишина, лишь ветерок изредка шуршит травинками. И от того каждый звук разносился далеко, скользя над серой землей.

- Far a bheil i? – требовательно спросил глубокий мужской голос.

Ответа девушка не расслышала, лишь тихое бормотание, перемежаемое заглушенными рыданиями. Словно кто-то быстро, торопливо отвечал, стараясь не сердить допрашивающего.

- Riadag, - сказал голос. Почти спокойно. Уверенно, но с легкой ноткой раздражения. Как будто человек ощутимо злился, но держал себя в руках.

- Riadag?! – повторил невидимый мужчина, громче и требовательнее.

Теперь ему отвечали на два голоса, другой мужчина и еще женщина, громче и надрывнее. А Лена не понимала ни слова. Так бывает, когда слушаешь запись песни на плохо знакомом языке – отдельные слоги и даже слова кажутся знакомыми, тем более, что фонетика была явно романо-германской. Но в понятную речь все никак не складывалось.

- Freagairt villain! – в разговор вступил новый участник. Этот тоже злился, но скрывать и сдерживать себя не собирался. Над серой травой разнеслись звуки ударов. Снова лязгнуло и жестко ударило, женщина зашлась в истерическом вое. Удивительно, но ей удалось при этом выдавить из себя достаточно длинную и почти внятную фразу:

- Chan eil fios agam, chan eil fhios air rud sam bith!

Допрашивающие помолчали.

- Tha i 'eil an so. Bha sinn ceàrr, - высказался еще один невидимка. Судя по тону, он поводил неприятный итог. Кажется даже с тяжелым вздохом.

- Far a bheil Riadag? - произнес глубокий, сильный голос, но без особой надежды, просто исполняя условность. Это поняла Елена, поняли и те, к кому обратился мужчина. Закричали сразу на три или четыре голоса. Девушка скрутилась в клубок и зажала уши, обхватив голову. Помогло, она почти ничего не услышала. Только запах стал еще тяжелее. Еще насыщеннее. А в голове билось набатом слово, которое повторяли чаще всего.

«Riadag»

Отчего-то казалось, что в нем скрыт некий особенный смысл. Как будто смотришь через пластину льда – контуры предметов знакомы, но разглядеть их в точности не получается. Остается ждать, пока лед не истает, пластина не истончится.

Забытье накрыло Елену. Нечто среднее между обмороком и трансом. Пограничное состояние меж сном и явью, когда минуты бредут без счета.

Сколько она так пролежала, девушка сказать не могла. Даже если бы она накинула на руку ремешок часов перед походом, то все равно не подумала бы засекать время. Долго, одним словом. А может быть и нет, время любит обманывать, оно то мчится галопом, то плетется старой клячей. В общем девушке показалось, что она лежит, свернувшись клубком, много часов. И солнце, вроде бы, в самом деле, довольно далеко прокатилось по серому небу.

Прислушалась. Ничего. Быстро, но стараясь совсем не шуметь, проверила карманы куртки и старых «походных» брюк. Не то, чтобы совсем ничего… кошелек, пара скрепок, россыпь монет, ополовиненная пачка жевательной резинки. И все, даже телефона нет, показалось лишним брать его в быстрый набег за молоком. Ни перочинного ножика, ни даже ручки. Все это было, включая фонарик, мультитул и еще несколько очень полезных вещей. Но в старом, дважды штопанном «венгеровском» рюкзачке с вырезанными перегородками и в другой куртке, для выходов в город. Скрепку можно было разогнуть, чтобы получилось проволочное шильце, но от мысли отдавало такой безнадегой, что Лена от нее отказалась.

Здесь, в ложбинке, было относительно спокойно и почти безопасно. Лежать и лежать дальше, пока кто-нибудь не пройдет или проедет мимо. Или пока все это как-нибудь не закончится само собой. Ведь должно же оно закончиться?! Сжав зубы, Елена выглянула наружу, спутанный клок волос упал на глаза, перекрывая обзор. Сколько часов без расчески. На земле и бог знает где еще до того… Она совершенно не помнила, что было между вспышкой тьмы и той минутой, когда Лена «попала» … куда-то.

Смахнув путаные рыжеватые волосы ладонью, она мимолетно пожалела, что не остриглась под совсем короткое «каре». Тогда сейчас, по крайней мере, одной проблемой оказалось бы меньше, потому что расчески в карманах тоже не было. Случайная и очень «домашняя» мысль парадоксально успокоила. Лена оглянулась, прижимаясь к земле, выглядывая из ложбины, как солдат из окопа, чувствуя под ладонями сырой и чуть теплый ковер из прелой листвы и рыхловатой земли.

Пустошь. Серая пустошь под неярким солнцем, которое теперь действительно склонялось к закату, спускаясь по серому же небосводу. Равнина до самого горизонта, покрытая отдельными участками низкой растительности, как голова старика пучками волос. Больше всего это напоминало саванну, однако с более традиционной флорой. Воздух был сухой и теплый. Но земля при этом по-осеннему сырая, хотя тоже как-то странно, неравномерными участками. Кое-где на поверхность выходили каменные «языки», похожие на гранит, поднимаясь где-то до колена и даже выше. Дольмены? Или как это называется…

Деревья есть, но мало и тоже серые, одним своим видом навевающие мысли о долгой хворобе. Скрюченные, с длинными и тонкими ветками, больше похожими на костлявые пальцы. Под такой, прости господи, «кроной» стоять не хотелось. Порода деревьев не определялась с ходу. Не дубы, не тополи, ничего с характерными листьями, которые городской человек узнает сразу. Похоже на ивы, но изувеченные противоестественным отбором. Такие только в экранизации «Сонной лощины» снимать.

Вдали виднелась полоса темной дымки, почти вровень с горизонтом. Может быть туман или закатная тьма… Но может быть и далекие горы. Хорошо, хоть какой-то ориентир. С очень большой поправкой на движение солнца, прикинув возможный зенит, можно было решить, что, наверное, горы расположены в стороне условного «юга».

Тишина… Ни самолета в небе, ни автодороги где-нибудь за горизонтом. Вообще ничего, только ветер в траве шуршит. Лена сглотнула, и горло как будто наждаком продернули. Жажда навалилась как медведь.

- Здесь есть кто-нибудь? – тихо вымолвила Лена. Непонятно зачем. Непонятно у кого. И даже не желая быть услышанной – знакомиться с местными обитателями категорически не хотелось. Скорее просто, чтобы не оставаться совсем одной. Собственный тихий голос – уже компания, какая-никакая.

- Никого, - прошептала девушка, запахивая плотнее куртку.

Из края в край «саванностепи» с элементами леса тянулась дорога. Вернее, больше всего это было похоже на дорогу. Вообще при взгляде на неширокую полосу сразу вспоминались старые почтенные слова вроде «тракт», «столбовая» и прочие ямщики. То была даже не грунтовка, а просто полоса в степи, где травы росло немного меньше, а в земле кое-где еще угадывались старые следы колеи. Наверное, правильнее было бы сказать, что некогда здесь была настоящая дорога, которой пользовались по сию пору, но ровно столько, чтобы «тракт» не исчез совсем.

На дороге стояла покосившаяся карета, две телеги. И лежали трупы. Не слишком далеко, но и не близко. На глазок Лена прикинула, что метрах в пятидесяти, а может и дальше. Нет точно дальше. Она с детства запомнила, что высота пятиэтажного дома равна пятнадцати метрам и привыкла «опрокидывать» дом на местность, меряя дистанцию «в попугаях», то есть типовых «хрущевках». Здесь укладывалось дома этак четыре с запасом. И совершенно неясно было, как получилась такая слышимость в пологой яме с листвой, когда слышались даже отдельные слова неведомого языка.

Тела не столько виделись, сколько угадывались. Шесть или семь одинаковых вытянутых холмика, положенные в ряд на обочине. Хотя собственно обочины здесь и не было

- А мне туда надо? – спросила девушка у ветра и неба.

Не надо. И не хотелось. Как говаривал двоюродный брат, вспоминая неприятный эпизод, когда в его «Урал» на скорости под двести километров влетела пьяная компания на «тойоте» - «Они мне передний мост выбили, и вот сижу я в кабине, а выглядывать и смотреть, что у них внутри, не хочется. Я-то знаю, что там фарш».

«Надо»

И снова здравый смысл, воплощенный в голосе Деда, шептал правильные вещи. Надо, обязательно надо. Чтобы понять – где она оказалась. Что вообще здесь происходит. И, может быть, там найдется вода. И нож. С ножом уверенный в себе человек даже в условиях неблагоприятной природной среды практически непобедим, так говорил старый медик.

- Надо, - прошептала девушка в такт внутреннему голосу и сделала первый шаг. Трава неприятно цеплялась за кроссовки, словно растущие из земли крючки. Оставалось порадоваться, что успела обуться. Попасть в такой переплет босиком – вот это было бы настоящее приключение…

Сначала она заглянула в карету. Хотя, наверное, правильнее было сказать – крытую повозку. Карета – что-то более-менее роскошное, выездное. Это же сооружение на четырех колесах было словно из цельного дерева вырублено. А потом не раз чинилось буквально обломками досок и прочего мусора. Внутри было пусто, совершенно пусто, лишь разбросаны вокруг обрывки какой-то материи и обрывки бечевки. То же самое с телегами. Девушка лишь теперь подумала, что нет лошадей. Но были – земля хранила многочисленные отпечатки копыт. Вернее сказать (поскольку лошадей Лена видела от силы раза три за всю жизнь) изрыта похожим образом, как будто здесь топтались лошади. Видимо обоз качественно ограбили, забрав все до нитки, и уведя животных. Елена оглянулась, щурясь и высматривая угрозу. Ничего. Бандиты, кем бы они ни были, ушли.

Запах становился все тяжелее и неприятнее. Пахло запустением и смертью. Лена шагнула к холмикам, которые прежде обошла по широкой дуге. Про себя она повторяла «нож, мне нужен нож, и вода», чтобы выбить повторением все прочие мысли. Не помогало, тогда девушка представила себя Дедом. Медиком, который осматривает тела, скажем, на месте катастрофы. Тоже не получилось, потому что у ближайшего тела была отсечена голова, и на срезе розовел разрубленный позвонок. Саму голову аккуратно положили рядом с телом, подперев камнем.

Елену вывернуло желчью сразу. Неудержимый приступ накатил как цунами. Невидимый Дед на задворках разума покачал головой, замечая бессмысленную и вредную потерю жидкости. Но девушке было все равно. Затем она продолжила осмотр, потому что солнце закатывалось, жажда мучила еще сильнее, а в месте, где убивают людей, отрубая им головы, лучше иметь при себе что-то более полезное, чем разогнутая скрепка.

Тел было восемь. Просто восьмое лежало за самым крупным покойником и казалось незаметным. Девочке было лет семь, может чуть старше. Может и меньше. Зрачки перед смертью расширились до предела, да так и остались. Расслабившиеся в посмертии мышцы чуть сгладили черты лица, нижняя челюсть приоткрылась. Казалось, что ребенок заходится в бесконечном вопле, глядя в темнеющее небо сплошными черными глазами. Горло было рассечено чуть выше ключиц, простая одежка из грубой шерсти пропиталась засохшей кровью. Кровь также растеклась и вокруг головы, окружив ее страшным нимбом.

Лена шагнула в сторону, склонилась, опираясь руками о колени, часто и поверхностно дыша. Новый приступ тошноты – последнее, что мог сейчас позволить себе организм, и без того обезвоженный. Справилась, главным образом потому, что в желудке не осталось ничего, лишь воздух пополам с судорожным хрипом вырывался через стиснутые зубы. Слезы потекли сами собой, без рыданий, как вода из родничка. Они жгли глаза и неприятно подсыхали на разгоряченной коже. Лена отерла лицо рукавом и продолжила осмотр.

Ничего полезного найти не удалось. Тела были тщательно обобраны, как и телеги. На них даже поясов не осталось, лишь одежда, мешковатая и сшитая по странному покрою, кажется из очень грубой шерсти, причем без единого кармана. Чулки на подвязках вместо штанов, свободные рубашки и накидки, похожие на пончо. Судя по кровавым следам, людей просто убивали одного за другим, оттаскивая и укладывая в ряд. В них не стреляли. Даже беглого осмотра несведущим взглядом было достаточно, чтобы понять – все убиты холодным оружием. Не заколоты, не зарезаны, а зарублены чем-то большим, тяжелым, оставляющим страшные раны до костей.

Слезы текли не переставая. Лена почти без сил пустилась на колени, закрыла лицо грязными руками, на которые чудом не попала кровь – переворачивать покойников она все-таки не стала. Отчаяние крепло, придавливая все тяжелее с каждой минутой, как могильной плитой. В кино девушке, наверное, стоило бы покричать, поискать скрытую съемочную группу. Просто подождать, наконец.

Но это было не кино. Все вокруг казалось настоящим и было настоящим. Реальным, ужасающе неподдельным. Искаженные предсмертным ужасом и болью лица застыли восковыми масками. Пахло смертью. Отвратительно жужжала одинокая муха, кружа над мертвецами.

- Господи, что же это… - прошептала Елена, растирая слезы по грязному лицу. – Где же я…

Темнело. Солнце уже наполовину закатилось за горизонт, небо поблекло еще больше, да и сама лесостепь потускнела, накинула серый полог сумеречной тени. Надо было что-то делать.

Только сейчас Лена подумала над простой и очевидной, в общем-то, вещью – ведь убийцы могут вернуться, кем бы они ни были. И вообще идея ночевать в компании восьми мертвых тел довольно нездоровая.

Надо было снять с мертвецов одежду – холодало под вечер. И дома с отоплением поблизости не наблюдалось. Но от одной мысли, что сейчас она будет трогать пропитанную кровью, липкую шерсть, Лену едва не вывернуло в третий раз. Это было немыслимо, совершенно невозможно. Лучше умереть сразу.

Здесь уже ничего не сделать. Следовало уйти подальше, пока солнце не скрылось целиком. И найти хоть какое-то убежище. Почему-то у Елены крепла уверенность, что ночью в здешних местах - где бы они ни расположились – может быть куда опаснее, чем днем.

Глава 3 Могила и омут

Еще до заката Елена нашла дом, могилу, а затем и омут.

Дом был очень стар, во всяком случае, таким казался – серый камень почти целиком скрыл толстый слой зеленоватого мха. Некогда это была прочная, капитальная постройка на хорошем фундаменте. Первый этаж каменный, второй деревянный. Сейчас же все дерево исчезло – истлело или растащено - осталась лишь «коробка» из мощных валунов, скрепленных чем-то вроде пористого бетона, смешанного с множеством мелких округлых камешков. В одном углу зияла нора – спуск в подвал без лестницы (наверное, она тоже была деревянной). Лена опасливо туда заглянула, но тем и ограничилась. Разумно было предположить, что все полезное давно вынесли, да и черт его знает, удастся ли потом выбраться обратно. Подвал казался очень глубоким, остаться внизу без света – идея не из лучших.

Вообще по размерам и остаткам планировки, что угадывались в расположении стен, дом казался скорее «гостевым». Этакая гостиница на перекрестке дорог. Земля вокруг постройки была утоптана настолько, что по сию пору сквозь нее прорастала лишь самая упорная и жесткая трава. Лена залезла на стену, чтобы осмотреться с более высокой точки. Получилось так себе – сумерки сглаживали детали и уменьшали обзор. Но все-таки девушка убедилась, что в округе царят полная тишина и безлюдье, а это было уже что-то.

Она хотела было остаться здесь заночевать. В старой разваленной постройке казалось самую малость, но уютнее чем в голой пустоши. Однако скалящаяся выбитыми камнями пасть подвала … нервировала. Кроме того здесь не было воды. И Лена пошла дальше, стараясь не потерять ориентир – горы на условном «юге».

Сколько она прошла, оставалось непонятным, привязываться к ориентирам Лена не умела, часы остались «дома». По субъективному ощущению времени она отшагала где-то минут двадцать - полчаса, может больше. Дом превратился в серую нашлепку за спиной, которую можно было закрыть ногтем большого пальца. И тогда Лена встретила могилу.

Самую обычную, которая словно вышла прямиком из какой-нибудь истории про старую-добрую Англию. Не очень широкая каменная плита с непонятными символами. Разобрать их не представлялось возможным, мелко выбитые линии основательно объели время и непогода. Интереснее оказалось иное – могила была укрыта в клетке. Настоящий решетчатый панцирь закрывал каменную плиту, словно крышка саркофага. Лена потрогала решетку, осторожно попинала носком кроссовки. Сделано было на совесть, железные полосы в палец толщиной скреплялись медными (кажется, медными) заклепками, а рама, державшая все сооружение, глубоко ушла в землю.

Лена вспомнила, что до сих пор не встретила здесь ни единого металлического предмета. Ни в разграбленном караванчике, ни в разрушенном доме. Даже паршивого гвоздика. Либо железо здесь было не в ходу, либо оно было очень ценным, в любом виде. И вот кто-то потратил немало труда и драгоценного материала на могильную решетку в пустоши. Этот неведомый «кто-то» видимо очень-очень постарался, чтобы никто не добрался до могильной плиты.

Или наоборот…

Мысль была глупой. С другой стороны, за минувший день Лена увидела столько того, чего быть не может, отчего бы не появиться еще одной бредовой несообразности? Следующая мысль пробежала по спине холодной тенью. Ладно, допустим, нашелся эксцентричный тип, который уберегал могильный покой таким вот экзотическим образом. Но никто ведь на эту решетку не покусился, в месте, где мертвым оставили одежду, но срезали все пуговицы.

Лена пошла дальше, торопясь и поминутно оглядываясь. Неуютно было оставлять железный саркофаг за спиной. Впрочем, могила отдалялась с каждым шагом. Девушка попробовала прикинуть, сколько она уже прошла. Решила, что километра три-четыре, благо идти было достаточно легко, каменные «языки» и сросшийся кустарник встречались не слишком часто и расстилались недалеко, обойти их труда не составляло.

Сумерки затягивались. Все это немного напоминало «белую ночь» в Питере, только темнее. Освещение было странным, непохожим на все виденное в прежней жизни. Солнце ушло, но из-за горизонта как будто изливался призрачный свет, отражаемый невидимым полотнищем. Свет менялся, он как будто слабел, но при этом буквально растворял тени. Поэтому, несмотря на полутьму, удавалось держать вполне достойные ритм и скорость ходьбы. Собственно говоря, можно было шагать еще быстрее, но Лена опасалась повредить ногу. Вправить самой себе вывих она, скажем, смогла бы, но о пеших походах после этого можно было забыть.

А вода все не встречалась.

Ноги болели, слегка простреливало в левом колене, которое сильнее ударилось поутру. Слабость накатывала приступами, будто превращая ноги в вату. Ветерок нес уже не прохладу, а ощутимый холодок, который забирался под куртку и старую футболку с надписью «Manowar». Тишина давила, прессовала уши отсутствием привычных городских звуков. Возбужденное подсознание не чувствовало привычного фона и заполняло его фантазиями. Лене то и дело чудились шуршание за спиной, шорох в траве, хлопанье кожистых крыльев над головой. Это сбивало с ритма и сильно выматывало.

И пугало, чего уж там. До дрожи в руках и ногах. Потому что скрепка и горсть монет по-прежнему оставались самым грозным оружием в руках девушки. Тем временем из-за черной линии горизонта полезла, наконец, луна. Не выкатилась, не взошла, а именно «полезла», и от вида ее Лене снова захотелось разрыдаться, так что она всхлипнула на ходу, давясь судорожной икотой.

Такую луну часто показывают в фильмах, а в жизни ее увидеть невозможно, потому что так не бывает. Огромный серебристый диск раза в два раза больше солнца, с отчетливо видимыми лохматыми пятнами и нимбом. От одного лишь взгляда на светило охватывала дрожь. А еще напрочь вышибало последние надежды, что все это какой-то розыгрыш или случайное стечение обстоятельств.

- Сдается, Тотошка, мы больше не в Канзасе, - прошептала Лена, засовывая руки поглубже в карманы и горбясь на ходу. Так казалось хоть чуть-чуть теплее.

Подумалось – если здесь работает нормальная физика, то какие же должны быть приливы с такой луны? От физики мысль поскакала дальше. Если время «здесь» течет с той же или близкой скоростью, как «дома», то ее нет почти сутки. Но родители вернутся только на следующий день. Хотя нет, они наверняка будут звонить, скорее всего, уже звонили. А поскольку телефон остался в квартире, никто не ответил. Значит, тревога уже поднялась вовсю, ее ищут по друзьям и знакомым, близким и дальним. И не найдут. Потому что Елена Климова идет под дикой луной в неизвестной пустоши, стараясь уйти подальше от убитых людей и запертых могил…

Мы больше не в Канзасе.

Мы больше не в Канзасе.

Повторялка хорошо ложилась на ритм шагов. Идти с ней в такт было полегче. Самую малость. А еще это отвлекало от мыслей о том, насколько неправильно и невозможно все происходящее. Волосы окончательно спутались и засалились. Как назло ветер дул в спину, сбрасывая непослушные пряди на лицо. Это мешало и раздражало, а кепка и бандана как раз для таких случаев, опять же остались «там». Можно было вытащить шнурок из кроссовки, но волосы после очередной стрижки еще не отросли настолько, чтобы перехватить их в нормальный хвост. Разве что на голову шнурок повязать, как ведьмак в книге.

Господи, это сон, это должен быть всего лишь ужасный сон…

Некстати попавший под ногу камешек больно ужалил даже сквозь подошву, напомнив, что никакой это не сон. И тут Лена вышла прямиком к омуту.

Наверное, на самом деле это было что-то иное, если судить точными определениями. Не то маленькое озеро почти идеально круглой формы, не то просто большая яма в земле с пологими спусками. Но все равно омут он и есть омут. Загадочный и опасный даже на вид. На противоположном от Лены краю росли два дерева, похожие на все те же ивы, только еще более несчастного и скрюченного вида. Вода отливала непроглядной чернотой без единой волны, словно линза из полированного обсидиана. Подходить не хотелось, пить тем более. Но обезвоженный организм требовал свое, и язык царапал сухое небо, словно терка с песком.

Лена осторожно подошла к бережку поближе. Настороженно присела. Вслушалась.

Тишина. То есть обычный тихий фон без всяких признаков жизни. Только ветерок колышет траву, перебирая жесткие сухие стебли. Девушка на ощупь достала из кармана монетку поменьше. Некстати вспомнилась литровая бутылка, которую отец каждое первое сентября ставил на свою имитацию камина и кропотливо заполнял металлическими «червончиками» и пятачками. «На отпуск». К лету в бутылке набиралось тысяч семь-восемь, и впрямь хорошее подспорье к отпускным расходам.

Монетка ушла в темную бездну почти беззвучно. Канула, как в туман. Так что Лена даже на мгновение подумала – а вода ли это вообще? Затем плеснуло, очень тихо, почти незаметно, но обострившийся слух Лены уцепился за сторонний звук. Зеркальная гладь омута дрогнула, прокатилась низкой округлой волной от центра прямо к бережку. Девушка на всякий случай отступила, сжимая кулаки, готовая бежать.

Метрах в пяти от берега вода осветилась далеким отблеском света. Лена невольно вздрогнула – получалось, что омут действительно очень глубок. Желтоватое пятно света пульсировало, как будто далеко внизу зажгли настоящий, живой огонь. И там что-то перемещалось… Темное на призрачно-светлом фоне скользило, двигалось. Темная вода расступилась, и Лена увидела последнее, что ожидала здесь встретить.

Над волной поднялась русалка. Или не совсем русалка… Наверное, правильнее было бы сказать, что существо очень походило на русалку. Все, что ниже пояса, скрывалось под водой, а выше представляло собой обнаженную девушку с копной длинных, невероятно густых волос оттенка «розовый щербет». Лена молча и глупо смотрела на русалку. Русалка смотрела на Елену, так же молча, но с легкой полуулыбкой.

Пурпурная грива ниспадала светящимся водопадом на маленькую грудь и далее, скрываясь в воде. Отдельные пряди, казалось, жили самостоятельной жизнью, обвиваясь вокруг шеи тонкими щупальцами, но выглядело это не отталкивающе, а скорее притягательно, совсем как в аниме, где волосы персонажей регулярно начинают красиво развеваться в полный штиль. Рот был очень маленьким, зато нос представлялся вполне человеческим, чуть курносым и тонким, на грани между изящной скульптурной лепкой и «майклджексоновщиной». По сравнении с ним очень большие глаза казались огромными, несоразмерно лицу. Внутренние уголки глаз приопущены относительно переносицы, внешние наоборот, приподняты. Зрачки неправильной формы светились, меняя форму, словно зеленовато-сиреневые облачка. А вот в ушах ничего человеческого не имелось. Огромные, больше человеческой ладони перепонки на длинных хрящах иглообразной формы постоянно двигались, как будто сканируя окрестности звуковыми импульсами. Лицо было покрыто россыпью крошечных пятнышек, похожих на веснушки.

На розоватом животе не имелось ямочки пупка. Так что, несмотря на внешнее подобие, к человеческому роду эта живая диковинка никакого отношения не имела. Вообще облик водного создания отдельными чертами наводил на мысли о приставке «ихтио», но все вместе казалось не отталкивающим и даже … притягательным. На гладкой коже русалке не было ни единой чешуинки, и она не блестела от слизи и воды, как положено рыбе. Наоборот, тело как будто светилось изнутри розовато-белым, с тем же пурпурным оттенком, что и волосы, только мягче. А кожа казалась бархатной, гладкой, однако не пластмассово-глянцевой. Рука сама тянулась потрогать, погладить, чтобы ощутить подушечками пальцев.

Создание склонило голову и улыбнулось, не разжимая широких, четко очерченных губ с крошечными вертикальными морщинками. Перепончатые уши раскрылись еще больше, обрамляя голову светящимся нимбом. Как ни удивительно, именно эта улыбка отрезвила девушку из другого мира. Сразу вспомнилась сцена из «Пиратов карибского моря» со сладкоголосой песней русалок. Лена отступила еще на шаг. Создание склонило голову еще больше, в ее живой шевелюре вспыхнул мягким зеленоватым светом цветок, похожий на лилию с плотными пересекающимися лепестками. Тончайшие, словно каллиграфическим пером выведенные брови сошлись на переносице, придавая очаровательному личику выражение легкого недоумения. Русалка словно чего-то ждала, однако ожидаемое не происходило, и это не то, чтобы сердило, а скорее озадачивало водное существо.

Вода плеснула в отдалении от светящегося тела, слишком далеко для хвоста в обычных «сказочных» пропорциях русалок. То ли там был другой обитатель, то ли подводная часть русалки была намного, намного больше и длиннее человекоподобной формы. Это отрезвило еще больше. Еще шаг в сторону от омута. Русалка моргнула, при этом у нее двигались не веки, а вертикальная полулунная складка, как у кошки. Зрачки еще больше расширились, заливая глазные впадины ровным зеленоватым светом.

- Кто ты? – спросила Елена. Прозвучало хрипловато и невнятно, главным образом от пересохшего горла. - Кто ты, - повторила она и на всякий случай добавила то же самое по-английски. Крайне сомнительно, что здесь был в ходу английский, но мало ли…

Определенно нет. Языковой барьер оказался прочным. Русалка нахмурилась с еще более озадаченным видом. Разрезая темную гладь воды, словно фигура на носу парусного корабля, она подплыла почти к самому берегу. Призывно улыбнулась и протянула Лене руку. Рука показалась самой обыкновенной и даже без перепонок. С короткими или аккуратно остриженными ногтями такого глубокого молочно-перламутрового оттенка, что, несмотря на голод, жажду и свинцовую усталость, девушка почувствовала тонкий укол далеких отголосков зависти.

- Нашла дуру, - прошептала Лена, отступая еще дальше.

Русалка скорчила гримаску, теперь с явно выраженным недовольством, в котором по-прежнему читалось недоумение. Уши сложились в тонкие «зонтики», убравшиеся куда-то к затылку, под густые волосы. Существо закрыло глаза перепонками, сложило руки на груди и без плеска, спиной вперед, ушло в темную воду. Было – и не стало. Только полыхнуло глубоко внизу, в глубоководной черноте, словно там мигнул и окончательно погас яркий фонарик. Снова воцарились тишина и полутьма.

Лена перевела дух и присела. Ноги подрагивали и требовали отдыха, а сердце заходилось в суматошном биении. И вообще организм вел себя так, словно только что вырвался из лесного пожара или иной сравнимой опасности. При том, что разум совершенно ничего такого не чувствовал. Непонятное существо пришло, потом ушло … и все, в общем то. Не было ни призывного чарующего пения, ни скрытых когтей и клыков, ни внезапного нападения.

И все равно подходить к омуту категорически не хотелось. Ноги становились ватными при одной мысли о том, что надо приблизиться к темной линии, за которой скрывалась неведомая глубина. Но там была вода… Лена посидела еще немного, подумала. Как учила Дед на примере «Ну, погоди!», попробовала разбить проблему на простые вводные с перебором простых же вариантов.

- Мы больше не в Канзасе, - повторила Лена.

Можно идти дальше, можно остаться и попробовать добыть воды, несмотря на возможную опасность. Идти дальше – риск усугубляющегося обезвоживания. Большая вероятность того, что все-таки придется возвращаться, но уже в худших условиях. Попробовать напиться – опасно. Можно все-таки рискнуть, можно постараться свести риск к минимуму насколько возможно.

Мысли тянулись все медленнее, вязко и тягуче, словно охлажденная сгущенка за ложкой. Хотелось просто сидеть и подождать, пока, может быть, что-то изменится к лучшему. Холодало, куртка и «мановаровская» футболка не были рассчитаны на ночевки в голом поле и тепло держали плохо. Каждое движение как будто отправляло в холодную пустоту частичку тепла. Лена скрючилась, подтянув колени к подбородку, прижала руки к бокам, плотно запахнув куртку.

Дождаться утра… Когда посветлеет, будет по крайней мере не так страшно. И что-нибудь наверное придумается … или случится…

Она потихоньку проваливалась в знакомое многим путешественникам состояние, когда от усталости клонит в сон, однако от холода толком заснуть не получается. Сознание плывет по тонкой грани меж сном и явью, пытаясь заполнить холодную пустоту смутными видениями, эрзацем полноценного сна.

Дом. Тепло. Знакомая квартира. Рапиры на стене. Елена ведь немного – около года - занималась спортивным фехтованием, для улучшения осанки и координации. Дальше дело не пошло, другие увлечения, другой спорт. Вот была бы здесь рапира, даже спортивная… Поиски уже наверняка идут вовсю, родители сорвались первым же рейсом, бросив все. Мама подняла на уши полицию, она это очень хорошо умеет – заставлять людей делать то, что им не хочется… Что-то коснулось ее ноги, и Лена вздрогнула, рванулась вслепую, шустро отползая на четвереньках, все еще застряв меж двух миров. Крупная дрожь колотила все мышцы, пальцы онемели, перед глазами вращались яркие круги. Разум вырывался из тяжко полудремы рывками, воспринимая реальность кусками, ступенчато.

Ничего… Все то же, что и было. Только луна, огромная и жуткая, поднялась еще выше. И ветер усилился. Видимо сдвинутая им травинка уколола ногу между носком и задравшейся штаниной. В омуте плескало – ветер таки сдвинул поверхность мелкой волной, которая теперь плескала на гладкий низкий берег. Спину ломило, и мышцы казались деревянными. Очень к месту вспомнились рассказы Деда о том, что можно заработать пожизненную инвалидность, просто посидев пару часов на холодной земле. Дескать, почки – орган чувствительный, не любящий холод даже опосредованно, через седалище.

Лене стало немного (самую малость) стыдно. Дед не похвалил бы ее за слабость и увиливание от проблем. Есть задача – добыть воду, и надо или признать ее невыполнимой, или решить проблему. Но первый вариант категорически не избавляет от необходимости действовать, надо только приложить усилия к чему-то иному.

Лена потерла руки через рукава, похлопала себя по бокам, чтобы разогнать кровь. Попрыгала на месте, присела и встала. Осмотрела равнину, в которой ровным счетом ничего не изменилось – все тот же унылый пейзаж с проплешинами растительности и наплывами каменных выступов. Никто не поможет, никто не придет на помощь. Родители, друзья, полиция (которую отец по старой привычке продолжал называть милицией, он вообще всегда был очень спокойным и консервативным человеком). Все они далеко и вряд ли то расстояние можно измерить в километрах. Пока будем считать, что вся прежняя жизнь осталась… да. Вот на той самой луне, что заливает пустошь неестественно ярким, мертвенно-серебристым светом.

А как бы поступил на ее месте Дед? Без ножа, бутылки, веревки, вообще с голыми руками?

Так думать оказалось легче. Отстраненность от процесса, мысль «а что сделал бы кто-то другой» как будто облегчила груз ответственности, облегчила ношу. Самую малость, но достаточно, чтобы мысли начали складываться во что-то более-менее разумное.

Подходить к омуту нельзя. Значит надо набрать воды с расстояния. Веревки нет, даже самого завалящего шнурка, а если бы и был – набрать не во что. Но если веревки нет, может ли ее что-то заменить?.. Длина одного шнурка для кроссовки около метра. Если связать их вместе минус узлы и запас – больше полутора. Мало, но уже что-то. А можно ли еще больше удлинить?

На то, чтобы перейти к противоположной стороне омута понадобилось не так много времени. По ходу путешествия Лена думала над тем, что это не просто глубокая яма в земле, а скорее всего выход на поверхность чего-то большого и, наверное, разветвленного. Глубокая подземная сеть, берущая начало от большой реки или моря. Если здесь есть море.

На то, чтобы сломать ветку «ивы» понадобилось еще столько же, сколько на обход водоема – ветка, казавшаяся старой и ломкой, на самом деле пружинила и гнулась, а резать было нечем. Но, заметно согревшись, Лена таки обрела деревяшку толщиной с полтора-два пальца и длиной чуть больше ее руки, то есть еще примерно метр. Получилась удочка. Оставалась главная проблема – найти емкость. Над этим Лена тоже успела подумать, упростив проблему до уровня «что-то, содержащее воду». В такой постановке решение оказалось простым.

Носок после суточной носки, прямо скажем, не благоухал розами, не служил рекламой антисанитарии и здорового образа жизни. Зато его можно было легко прихватить узлом, и он впитывал воду. Соорудив конструкцию, которую Лена назвала про себя «удочка шизофреника», девушка на всякий случай еще раз ее критически обозрела, теперь стараясь оценить с точки зрения кого-нибудь чертовски злого и сильного под водой. Подумав немного, ослабила узел на носке и между шнурками, на тот случай, если этот злой «кто-то» с силой схватит и дернет. Чтобы ему досталась только часть удочки.

Оставалось самое сложное – практические испытания.

Первая проба сил вышла удачной и спокойной. Лена заняла позицию за стволом ближайшей к воде «ивы» и, обхватив для надежности одной рукой тонкий бугристый ствол, второй забросила «удочку». Носок набрал воды вполне прилично, жажду этой импровизированной губкой утолить нельзя, но восполнить хотя бы отчасти потерю воды – вполне. Как римские легионеры, которые на переходах пользовались губками с поской. Что такое «поска» Лена забыла, но представлять себя легионером с губкой было приятнее, чем «попаданкой» неведомо куда, жадно высасывающей влагу из грязного носка. Который, к тому же, набрал изрядно то ли ила, то ли мелкого песка с привкусом тины. Но это была вода, и даже не особо противная на вкус. Первое питье за сутки изнурительных приключений.

Второй заброс прошел еще лучше, удалось обойтись без ила. На третий неведомая сила без предупреждения и внешних признаков схватила носок под водой, сорвав его со шнурка. Отбежав подальше, Лена решила, что предприятие можно считать удавшимся. Не без потерь, не так хорошо, как хотелось бы, но жажда чуть отступила, утратив прежнюю остроту.

Жить стало не то, чтобы веселее, но чуть-чуть более оптимистично.

- Только движение приносит победу, - сказал она самой себе. Автор тоже забылся, но слова были как нельзя более кстати. Нельзя садиться, тем более нельзя ложиться ночью, на холоде. Надо идти дальше, спасибо мертвой луне с ее светом.

После некоторых сомнений Лена открутила пуговицу с рукава куртки, потерла о футболку для пущей чистоты и сунула в рот. Тоже старый солдатский фокус под названием «прикуси пулю!». Отец рассказывал, вспоминая любимые книги, в том числе «Фаворита» Пикуля с описанием долгих переходов русских войск по засушливым степям. Если сосать и перекатывать во рту камешек или пулю, то провоцируется слюноотделение, и жажда воспринимается не так остро. Воды в организме не прибавляется, но обмануть чувства на какое-то время получится. Пули не было, совать в рот местные камни категорически не хотелось, как и думать о том, какими интересными путями развития могла пойти местная микрофлора. Лена искренне надеялась, что прививки уберегут ее от холеры и прочих вибрионов, которые наверняка уже попали в организм с водой и через несколько царапин, от которых она не убереглась. Жить даже без йода оказалось тяжело и опасно.

«Спасибо» - подумала она, представляя Деда и отца. И стало чуть теплее на душе. Не было с ней рядом родных, но их советы продолжали помогать, давали подсказки, уберегали от опасностей. Напоследок Елена сделала то, что давно следовало сделать. Обломала еще одну ветку, побольше и потолще, так, что теперь у нее оказалось две палки (считая «удочку шизофреника»). Оружие было так себе, честно говоря, сделать нормальный острый излом с такой гибкой и мягкой древесиной не получалось. Заточить не на чем. Но это было уже лучше, чем скрепка и монета.

Идти без носка оказалось неудобно, однако терпимо. Шнурок она повязала на шее, а палками помахивала в такт ходьбе. Вперед, не останавливаясь, навстречу утру и южным горам.

«Мы … больше … не в Канзасе … Мы … больше … не в Канзасе».

Большая пуговица перекатывалась во рту, и язык действительно больше не царапал небо.

Ближе к утру она перешла на «Хорошо живет на свете Винни Пух», затем повторяла про себя «Пыль, пыль, мы идем по Африке».

А перед самым рассветом, когда девушка вымоталась до предела, но убедила себя, что может перебороть любую невзгоду, Лену настигла ее смерть.

Глава 4 Ухмыляющийся василиск

Луна еще не закатилась, солнце еще не поднялось, так что большой серебристый диск как будто растворялся, истаивал в бледном небе. Краешек неба окрасился в розоватый цвет, предвещая скорое наступление дня. Под утро должно было бы похолодать, но Лена не чувствовала особых перемен. Для передышки и ориентации она забралась на каменный «язык», чтобы осмотреть окрестности и перевести дух. Серая полоска предполагаемых гор, кажется, немного приблизилась, и это «немного» удручало.

Думая о том, какое здесь нынче время года, Лена поворачивалась вокруг, всматриваясь в однотонную равнину, и вдруг заметила движение в том направлении, откуда шла. Ветерок колыхал траву, придавая былинкам волнообразное движение, словно волновалось серо-желтое море. Но в одном месте он, то есть ветер, как будто дул в обратную сторону. Это было похоже на движение перископа, который сам по себе невидим для наблюдателя с мачты, но оставляет бурунный след. Что-то перемещалось широкими зигзагами, прячась в траве и выбирая самые густые участки самого высокого ковыля, как будто заранее опасалось чужого внимания.

Девушка протерла глаза, надеясь, что это просто обман зрения. Движение не прекратилось, но как будто смазалось, расплылось. Так что могло быть и так, и этак. На всякий случай Лена перехватила поудобнее палки и сделала несколько пробных замахов. Воздух свистнул под ударами, ободряя. По крайней мере, она не была полностью беззащитной. Неведомая хрень тем временем приблизилась настолько, что сомнений не оставалось – это не ошибка уставших глаз. Кто-то довольно маленький, но шустрый, бодро и быстро шел по ее следам.

Захотелось процитировать бессмертные строки из «Крови и бетона» в переводе Гаврилова. Ощущение было двояким. С одной стороны большая угроза в траве спрятаться просто не могла. С другой – когда тебя явно преследуют, лучше быть готовым к неприятностям. Скрытая угроза тем временем приблизилась совсем близко, теперь можно было разобрать, как в траве перемещается что-то серо-песочное, со слабо выраженными полосками и пятнами. Лена поневоле выдохнула с некоторым облегчением. После могилы в обрешетке и ночной русалки здесь можно было ждать чего угодно, включая вампиров и зомби. Да и с людьми встречаться не хотелось. А преследователь как будто сообразил, что раскрыт, и одним длинным красивым прыжком вымахнул на открытое пространство, метрах в пяти от камня.

Это был явный и определенный представитель племени кошачьих, но от кошки он отличался примерно так же, как пурпурная русалка от сказочного персонажа из книги. Зверь походил на рысь, главным образом полным отсутствием хвоста и общими размерами. Но если рысь имеет длинное тело и относительно короткие лапы, то это животное наоборот, перемещалось на несоразмерно длинных конечностях при коротком широком корпусе с мощной грудной клеткой.

Желтые глаза щурились, оставляя лишь узкие щелочки с желтоватыми овальными зрачками, уши без кисточек плотно прижимались к голове. Нижняя челюсть тоже была странно гипертрофирована, слишком узкая, как у крокодила, с подтянутыми губами. Из пасти торчали явственно видимые клыки, не так сильно, как у саблезубых тигров на картинке, но существенно дальше, чем это бывает у кошачьих. У кошек можно увидеть подобное «выражение» морды, когда они сердятся и готовы напасть, но, похоже, для этого создания оно было постоянным. Зверь казался собранным из разных частей, как химера, но при этом, как и русалка, не производил впечатление кадавра. Движения его были плавны и опасны, тварь явно находилась в привычной стихии.

«Ухмыляющийся василиск» - мелькнуло в голове девушки.

Лена чуть пригнулась, выставив одну ветку перед собой, а другую отводя в замахе. Зверь не казался опасным, очень уж он был маленьким для охотника. С другой же стороны, «котэ» явно не собиралось отступать. И двигалась котохимера очень, очень быстро, то стелясь над землей, то прыгая, словно тушканчик на всех четырех лапах-пружинках в любом направлении. Животное кружило перед камнем в сложной сети перемещений, как акула средь волн, и чувствовалась в этом движении жутковатая, четкая целеустремленность. Тварь определенно воспринимала девушку как законную добычу, не смущаясь разницей в размерах и проверяя реакцию жертвы. При этом скорость ее движений была подлинно кошачья, а благодаря длинным лапам под широким корпусом зверь мог двигаться в любую сторону, не поворачивая корпус. От этого перемещения химеры становились совершенно непредсказуемыми.

В душе Лены всколыхнулся древний природный страх человекообразной обезьяны перед самым страшным врагом приматов. А «котэ» начало сужать полукружья, приближаясь к собственно камню, еще больше прижав уши к треугольной голове, щерясь и выставив клыки в полпальца длиной. Елена поняла, что сейчас ее ждет не наказание хворостиной скверной кисы, а схватка насмерть со смертельно опасным хищником, который, судя по уверенным повадкам, не первый раз охотится на человека.

Первый бросок Лена прозевала, несмотря на всю готовность к обороне. Спасло ее, пожалуй, лишь то, что «котэ» само не ожидало быстрого успеха и прыгнуло скорее для пробы сил. Серо-желтая тень размазалась в воздухе широкой полосой и тут же прянула назад. Ветка махнула впустую, по воздуху. Когти задели руку Лены лишь самыми кончиками, но джинса под ними разошлась, как под бритвой. Один не только задел рукав, но и цапнул запястье.

В запале девушка махнула палкой еще раз, вслед скотине, а хищник остановился метрах в двух и зашипел. Уши прижались к голове до полной неразличимости, глаза прищурились еще больше, так что в морде не осталось почти ничего кошачьего. Рожей тварь теперь походила на змею, а манерой движений на краба или паука. «Василиск» больше не ухмылялся, а шипел, не отрывая взгляда от левой руки Лены, где царапина уже набухла большой красной каплей.

Елена сглотнула, едва не проглотив пуговицу. Сердце колотилось так, словно хотело выбить ребра и сбежать на волю. А вот страха не было, почти совсем, его на несколько мгновений вытеснил адреналин, драйв схватки. Лена сменила стойку, вытянула правую руку вперед, как рапирист, левую отвела назад, надеясь поймать следующий бросок на встречный укол и по возможности добавить второй. Вот здесь стоило пожалеть, что она не училась историческому фехтованию с дагой для левой руки.

Василиск тем временем подобрался ближе, собрался в комок напряженных мышц и мелко задрожал, как кот перед прыжком. И прыгнул. На этот раз он почти достал, а Лена почти попала. Когти махнули вхолостую, а ветка лишь пригладила короткую густую шерсть. Скотина быстро побежала вокруг камня, вынуждая жертву разворачиваться по ходу своего движения. Один круг, два… Елена хотела было торжествующе улыбнуться – она помнила, что одиночные хищники сильны в коротких мощных рывках, однако не выносливы и быстро устают. А бегать по достаточно широкому кругу всяко затратнее, чем просто разворачиваться на месте.

Но прежде чем она успела разомкнуть губы для улыбки, василиск рванул в обратном направлении, как сумасшедшая секундная стрелка. Лена потеряла ритм и сбилась, пропустив очередной прыжок. На этот раз ее спасло только чудо. Кажется, «котэ» приняло расстегнутую куртку за часть жертвы и распороло свободно висящую полу на три длинных лоскута, чисто и ровно, как стальными когтями известного маньяка в красно-зеленом свитере.

Вот сейчас стало по-настоящему страшно. Инстинкты объединились с разумом в слаженный хор, нашептывающий о близкой и неминуемой смерти. И только - как ни странно - чувство несообразности и дикости происходящего пока уберегало девушку от паники. Ну не может же убить и съесть человека мелкая тварь ростом чуть выше колена! Одичавшие собаки стаей – да, могут. А мерзкая пародия на кошку – это глупо.

Задним умом Лена понимала, что сделала фатальную ошибку. Первым делом надо было снять куртку и намотать на руку, еще когда тварь лишь появилась. Это дало бы хоть какую-то защиту, несмотря на бритвенно-острые когти. А теперь было уже поздно. Широкие овальные зрачки ловили каждое движение жертвы, и раздеться василиск точно не даст.

«Котэ» залезло на край камня, с обманчивой медлительностью, скребя о гранит выпущенными на всю длину когтями. Надо было атаковать самой. Попытаться сбросить врага, но … это было слишком страшно. Нападать самой на нападающего, да еще настолько быстрого… Каждая секунда промедления казалась спасительной, а каждое движение навстречу василиску – тяжелым, как под грузом гирь. Кровь уже стекала с пальцев левой руки веселыми красными капельками, рукав намок.

Тварь пригнулась вновь и зашипела, мелко подрагивая ушами. В глубине узкой длинной пасти подрагивал раздвоенный язык, на котором развернулись бесчисленные ряды мелких зубцов-когтей. Животное как будто пробовало на вкус воздух, пропитанный запахом свежей крови.

Это зрелище отрезвило девушку. Сама мысль о том, что с ее трупа, а может и с еще живого тела, будут слизывать плоть этим омерзительным отростком, забила страх. Ровно настолько, чтобы Лена глянула на безвыходную обстановку почти трезвым взглядом. Девушка отбросила более короткую ветку и перехватила длинную обеими руками, словно копье. Пригнулась, закрывая уязвимый живот, и шагнула навстречу скотине, вынуждая василиска спрыгнуть обратно в траву или атаковать. В голове билась шальная и одна-единственная здравая мысль – ткнуть изо всех сил и хватать за голову, пытаться выбить глаза. Глупо, бесполезно, но … все остальное еще хуже.

Шипение взвилось до самых верхних тонов, почти исчезая в ультразвуке, и василиск бросился навстречу. В лицо девушке ударил жар горячего тела, странный запах, похожий скорее на вонь немытой собаки… и палка ушла в пустоту. Лена крутнулась вокруг себя, махнув наугад, вслепую, уже понимая, что не успела, и сейчас ей вцепятся в бок или ногу. Она ударила еще два или три раза, поворачиваясь на дрожащих - таких медлительных и неловких! – ногах. Пока не поняла, что все закончилось. Василиск ушел, не добив жертву, просто сбежал. Только шевелилась трава там, где уходила серая тень, в ту же сторону, откуда пришла.

Лена выронила палку и села. Вернее просто повалилась, не в силах стоять. Истерический вопль рвался из груди, и девушка приглушила его уже опробованным способом, прикусив рукав куртки до боли в зубах. Получилось плохо, потому что теперь в рот шибанул вкус собственной крови. К горлу опять подступил горький ком, и Лена откинулась на камне, часто, мелко дыша, стараясь перебороть приступ тошноты. Получилось, отчасти из-за пустого желудка, отчасти из-за правильного дыхания, но главным образом от облегчения. Кровь буквально кипела в жилах могучим воплем инстинкта выживания.

Она жива. Жива!

И в этом бурлении медленно-медленно пробивалась к осознанию простая мысль.

Что отпугнуло мелкого хищника? Кто оказался настолько страшным? И с кем теперь ей придется иметь дело?

Телега скрипела, Лошадь номер три перебирала ногами не слишком резво, но и не настолько, чтобы подгонять. Да и рановато было, силы скотинке еще понадобятся, когда бригада подойдет ближе к Вратам, вот там всякое может случиться. В телеге ехал Бизо, в своем праве, как алхимик, на ноги хворый и вообще. Еще туда, поверх прикрытого шкурами скудного Профита, положили Кодуре, но Сантели мрачно прикидывал, что, скорее всего, к вечеру бродягу придется выкинуть и дорезать, чтобы не мучился. Действие «суточного» заклинания подходило к концу, так что очень скоро яд нетопыря начнет действовать. Да и нога сама по себе выглядела плохо. Судя по взглядам, которыми обменивались время от времени Виаль и Кай, они тоже хорошо это понимали. Да и сам Кодуре, когда приходил в себя, пытался стонать потише, закусывая губу или тряпку, смоченную водой, пытаясь казаться не таким «тяжелым».

Одна Шена на телегу не смотрела и подчеркнуто оглядывалась по сторонам в поисках опасности, поудобнее примостив на плечо альшпис. Сантели был уверен, что у нее заначена еще, по крайней мере, одна склянка с «молочком», однако бригадир не давил и не требовал. Для старого испытанного члена бригады копейщица сама разодолжилась бы, как и они для нее. А для чужака, который даже в бою толком не испытался… не судьба, значит.

Место было тихое, относительно спокойное. Сантели впервые срезал здесь дорожку и пока не жалел о том. Проклятая Могила оставалась в стороне, а от Нижних Морских днем откупаться не надо, это ночью коли идешь мимо – вынь да положь монету. Здесь водились лишь тагуары, но зловредные твари нападали только на одиночек. А от обычной засады должен был уберечь Бизо.

Сейчас, при свете восходящего солнца, бригадир, не забывая оглядываться по сторонам, подбивал общий баланс похода. И приходил к выводу, что если дойдут до Врат в целости, то можно считать, сходили, в общем-то и не впустую. Не так хорошо как хотелось бы, да и Кодуре по дороге потеряется. Но бывало и хуже.

- Сержант[1], - как всегда негромко позвал Кай, доставая меч из ножен.

«Тележник» всегда обращался к бригадиру подчеркнуто вежливо, как к настоящему бойцу из рыцарского «копья». Разумеется, если поблизости не было настоящих благородных. Но жест его сказал бригадиру больше, чем слово, заставив напрячься. Меч – особенно если не парадная железка для пыли в глаза – вещь дорогая, хорошо, если на обычную бригаду хоть один есть. А Кай владел даже не простым пехотным одноручником, но самым настоящим боевым оружием рыцаря Королевств. Боец его берег и всуе не использовал. Так что если «тележник» обнажил клинок, дело серьезное.

- Где? – коротко спросил Сантели.

- Прямо и левее на два пальца, - лаконично отозвался мечник.

Бригада как единое живое существо подобралась, сомкнулась вокруг телеги. Бизо вытащил откуда-то склянку с «туманом». Сантели вышел вперед, идя вровень с лошадью и положив правую руку на топор за поясом, а левую на рукоять кинжала.

Прямо и левее располагалось… ничего. Кроме разве что большого плоского камня, обычного в этих местах – два-три человека могут с легкостью разместиться поверх и даже костерок разожгут.

- Там что-то было, вот только что, - уверенно сообщил Кай.

Сантели молча проклял свои глаза, которые были уже не те, что лет десять назад. Он то ничего не видел. Да и Лошадь номер три все так же мерно перебирала ногами, поочередно топча копытами траву. А лошадки животные умные и всякую пакость за версту чуют.

Сантели молча вытащил из-за пояса топор и пошел впереди лошади. Кто в здешних местах расслабляется, тот долго не живет. Пусть лучше Кай увидит ложную опасность, и бригада с четверть часа побоится, чем все дружно пропустят что-то стоящее. Шена легко ступала сзади-справа, тонкое острие альшписа ловило солнце полированными гранями.

- Сержант, - снова позвал Кай. – Ты не поверишь…

- Что? – бросил бригадир, не поворачиваясь.

- Это женщина, прячется за камнем, - с безмерным удивлением сообщил мечник. – Одна.

В телеге уже скрипел арбалет – Бизо здраво рассудил, что «женщина» - это перевертыш, ведьма или «обманщик». То есть стрела – самый лучший выбор.

- Бей, как шагнет к нам, - приказал Сантели.

Было их пятеро, охвативших массивную телегу неровной дугой. Впереди всех стоял, настороженно глядя на Елену, явный вожак. Во что он был одет, девушка понять не смогла – что-то тряпичное и кожаное, с обилием затяжек, подвязок и мелких круглых пуговиц в матерчатой обшивке. Мужик был бородат, но выбрит как-то странно – с почти голыми щеками и густыми зарослями, начинающимися от края челюсти. Выбрита у него оказалась и голова по бокам, над ушами, так что длинные волосы лежали вдоль черепа, уложенные спереди назад, как плотный валик. Причем две пряди были заплетены в тонкие косички, спускавшиеся по вискам, по сторонам от лица.

Одну руку человек демонстративно положил на рукоять короткого меча за поясом, в другой держал топорик, небольшой, но довольно зловещий на вид. В движениях и позе впередистоящего не было ни капли наигранности или позерства. Он внимательно смотрел на девушку большими темными глазами. Под левым наливался свежий синяк.

Второй… нет, вторая. Потому что коротко стриженый темноволосый боец оказался женщиной, кажется в кожаном доспехе. Она частично скрывалась за лошадью, так что Лена видела толком лишь лицо. Из тех, что можно было бы назвать «породистыми», но с едва заметно искривленной переносицей, как будто нос когда-то сломали, а затем старательно поправили, однако старательности оказалось куда больше чем умения. Женщина казалась молодой, по земным меркам Лена дала бы ей немногим больше двадцати, но холодный и неприятный взгляд прибавлял к возрасту еще столько же, самое меньшее. Вожак смотрел без вражды, с терпеливым ожиданием, а у женщины в глазах читалась неприкрытая злоба. И копье – с коротким древком, но очень длинным наконечником, похожим на граненое шило - она держала наготове.

Еще двое мужчин стояли по бокам от телеги. Один был упакован по самые брови в какое-то подобие доспеха из толстого ватника с нашитыми металлическими пластинками, длинными и узкими. Ватник казался старым и рваным, не раз чиненым грубой ниткой, которая скорее связывала, нежели сшивала отдельные лоскуты. А пластины наоборот, сияли, как начищенные зубной пастой. Второй мужик казался просто страшным, потому что смахивал на ожившего покойника, с костистым лицом, мутным взглядом и полуоткрытым ртом из которого, казалось, вот-вот потечет слюна. Одет он был примерно в такую же стеганую куртку, но без металлических накладок, зато с кольчужным полукружьем, накинутым на плечи, словно короткая пелерина. Из оружия у мертвеца имелся меч, похоже единственный на всю странную компанию. Большой, с длинной рукоятью и простой гардой в виде перекрестья. Боец с лицом слабоумного упыря беспечно придерживал клинок на плече, но почему-то сразу казалось, что беспечность эта весьма обманчива.

А на телеге сидел пятый участник, и сразу было понятно, что он как раз не боец. Упитанный, в какой-то хламиде, подпоясанной едва ли не веревкой, на голове широкополая шляпа, какие носят колдуньи и Гэндальф. Лицо скрывалось в тени шляпы, зато в руках толстяк держал взведенный арбалет.

За исключением толстяка, все аборигены казались не очень большими, с точки зрения Лены почти низкорослыми. Даже вожак, вроде бы самый высокий из всей компании, был примерно одного с ней роста. Но при этом людей нельзя было назвать маленькими. Скорее «компактными», собранными и жилистыми.

- Это точно не перевертыш, - громко прошептал Виаль. – Ведьма, наверное…

Тихо фыркнула Лошадь номер три, склонила голову к земле, раздувая ноздри и вынюхивая какую-то травинку. Сантели напряженно думал, пытаясь понять, что дальше делать.

Женщина была странной. Не опасной, что как раз было бы нормально, а именно странной. Высокая. Спутанные, нечесаные рыжие волосы не покрыты даже гребнем, совсем как у «одинокой» или аристократки. Но при этом не укорочены, как полагается, до пяди. И не отпущены на всю долготу, как у обычных добропорядочных матрон и девиц. Слишком белокожая, руки мягкие, даже отсюда видно. И вся какая-то … большая. Причем вроде фигуристая, но бедра для такой груди узковаты и вообще что-то в пропорциях не так. Как будто боец, которого с детства хорошо кормили, так что мышца наросла. А в то же время и не боец. Лицо скрыто под слоем пыли, да еще с кровавым мазком от раненой руки, но видно, что глаза широко поставлены, как у южанки. Красивая. Наверное… была бы. В отмытом виде, в другом месте и в приличной одежде.

Одежда смущала Сантели больше всего. Он никогда не встречал ничего подобного и не слышал даже о таком. Какой-то несерьезный прикид, как у бардов при бродячих цирках, только еще глупее и бесполезнее. Все легкое, тонкое, несерьезное. В борделе такое на ура пошло бы, особенно эта рубашка с буквенными знаками, которая обтягивает и тянется, как из паутины вязаная. Только вот последний бордель здесь закрылся лет двести тому назад. Ведьма такое, конечно, не наденет. «Обманщик» тем более, ему надо разжалобить, заставить утратить бдительность, чтобы прочие члены банды напали в удобный момент. А перевертыши вообще носят снятое с трупов или обходятся без тряпок.

- Кто ты? – наконец спросил бригадир.

- Cò a tha thu?

Вожак хмурился, выговаривал слова медленно и громко. Лена готова была поклясться, что никогда не слышала этого языка. Но созвучие выглядело знакомым. Да и нетрудно представить, что мог бы спросить человек в такой ситуации.

Девушка развела руки в стороны, демонстрируя палку, явно бесполезную против копий, и пустую окровавленную ладонь. Кровь уже подсыхала, стягивая кожу липкой противной пленкой.

Затем показала пустой рукой на себя и ответила.

- Она колдует! – прошипела Шена. – Сейчас палкой махнет и кинет порчу!

- Или кровью отравленной плеснет, - поддержал Виаль.

- Заткнитесь, - буркнул без всякого политеса Сантели и был в своем праве, потому что когда опасность на носу – бригадир, он как бог. Хотя святошам об этом говорить, конечно, не следует.

Ситуация с одной стороны занимала, а там где что-то интересное, там можно и выгоду обрести. Кроме того Сантели сам по себе был любознателен. С другой - затягивалась. Чужачка, похоже, себя назвала, хотя с каких диких краев надо быть, чтобы обозваться «Хелью» - это еще подумать надо. И нападать, кажется, не собиралась.

- Обойдем ее, - наконец решился бригадир. – Пройдем мимо. Если что, сразу бьем наглухо.

Шена скрипнула зубами так, что, казалось, слышит даже «Хель». Но смолчала. Решение может не самое мудрое, но вполне разумно. Не сулит добычи – не бери. Не нападает – не трогай. Девку конечно можно было бы продать у Ворот за хорошие деньги, но рассуждая здраво – откуда здесь такая, которая человеческого языка не разумеет и одета как будто со слов дурного менестреля? Может она вообще чумная.

Нет, бригадир все решил верно. А из костей жадных дураков, которые хотели заграбастать все добро мира, упыри по ночам свистульки делают и Морским продают.

Телега тронулась, лошадку, невысокую, но крепкую, потянула под уздцы стриженая воительница с копьем-шилом. Остальные собрались по левую сторону, как будто ограждая повозку от Елены. Толстяк с арбалетом так и сидел на краю… или облучке?.. злобно зыркая из-под шляпы и явно готовый стрелять. Кажется, аборигены просто решили ее объехать.

- Вот это номер, - прошептала девушка.

К такому она готова не была. Судя по всему, местные испугались ее примерно так же, как она их, и решили не связываться. То есть просто бросить посреди пустоши. Бесплодной, голодной, лишенной воды, опасной пустоши.

И что же теперь делать?..

Глава 5 «Просто подумай…»

Напоследок Сантели еще раз глянул в сторону чужачки. Рыжая не то ведьма, не то перевертыш сидела на камне, обхватив руками голову. Почувствовав тяжелый взгляд бригадира, она посмотрела в ответ. Сантели задумчиво подкинул топорик в воздух с переворотом, привычно поймал. Ощущение твердой рукояти в ладони концентрировало думы, отсекало все лишнее.

Бригадир неплохо разбирался в людях и сам это знал. Сейчас он смотрел в глаза рослой девки и не видел в них ничего ведьмовского. Совсем ничего. Мудрецы говорят, что через глаза из нутра человеческого на мир смотрит душа. Может, и врут, но взгляд действительно говорит о многом. Даже самый хитрый человек, самый ловкий «обманщик», заманивающий обозы к разбойникам и людоедам, не может полностью скрыть второе дно своих намерений. Взгляд все равно выдаст, надо лишь уметь смотреть и видеть.

А в покрасневших от сдерживаемых слез глазах, полускрытых рыжими путаными прядями, бригадир не видел ничего опасного. Это был взгляд человека, растерянного, ничего не понимающего, сраженного почти насмерть превратностями жизни. Взгляд женщины в здравом рассудке, однако - не от мира сего. Так могла бы смотреть аристократка, которая никогда не боролась за жизнь и ни в чем не терпела нужды, будучи надежно защищенной стенами отцовского или мужниного замка, за копьями его дружины.

Неспроста случилась эта встреча… Неспроста.

Сантели вздохнул, собираясь с мыслями. Внутренний голос, чутье, которому бригадир доверял, нашептывало, что сейчас можно сделать выбор, где на одной чаше ничего, в том числе и дурного, а с другой – очень непростые последствия. Непростые, но интересные.

- Придержи, - приказал бригадир, сунув топор за пояс.

Шена хлопнула Лошадь по холке, телега заскрипела, останавливаясь.

- Щас я ее, - буркнул Бизо, возясь с арбалетом.

- А я приказывал? – демонстративно удивился бригадир.

Алхимик скуксился и замолк, обиженно сверкая глазами.

Сантели еще раз вздохнул.

- Виаль, помоги-ка, - скомандовал он, откидывая рогожу, которой был прикрыт в телеге Кодуре. – Придержи ему ногу.

Раненый впал в полузабытье, которое вскорости обещала сменить лихорадка, надежно сводящая в могилу. Когда ногу потревожили, он громко застонал, вращая мутными глазами и явно не отдавая себе отчет в происходящем.

- Сержант… ты это чего? – осторожно спросил Кай, растерявший от растерянности всю куртуазность.

- Помогай, - сквозь зубы повторил Сантели Виалю. – Тащи его.

Кодуре было очень больно, он даже попробовал драться, но слабость и боль лишили беднягу последних сил. Он только подвывал, дергая руками и обламывая ногти об одежду мучителей.

- Все, клади, - отдуваясь, приказал Сантели.

Виаль вернулся к телеге очень быстро, пятясь, как рак. Сантели не упустил возможности еще раз подчеркнуть, кто в бригаде самый смелый и отчаянный. Он отошел всего лишь на пару шагов и замер, скрестив руки на груди. Чужачка непонимающе глядела на Кодуре, положенного ровно посередине между телегой и камнем, где она понуро сидела.

- Сержант, не дело это… - подал голос Кай.

- Скормить своего какой-то твари… - неуверенно поддержал Бизо.

Шена молчала, но Сантели чувствовал ее взгляд всей спиной. Холодный и злой. Копейщица не любила благородных. Само по себе это в порядке вещей, кто их любит? Но у Шены антипатия переходила в неприкрытую ненависть, которая иногда принимала очень странные виды.

- Своего? – спросил бригадир в пол-оборота, саркастически приподняв бровь. – Ты с ним солью делился? Монету рубил?

Крыть было нечем. Законы бригад не писаны, но закалены, как железо, многими годами, весьма прямы и вольному толкованию не подлежат. Кодуре взяли за Профитом, но пока он себя не показал, и бригада его единогласно не приняла – стоит наособицу. Пропитание и половинная доля дохода, вот все, на что подмастерье может рассчитывать. Отдавая обреченного на поругание нежити, бригадир поступал жестко, но в своем праве. Другое дело, что после таких фокусов из бригады люди обычно начинают уходить без откупа. И они тоже в своем праве.

Рыжая ведьма меж тем заинтересовалась происходящим. Она слезла с камня и несмело подошла к Кодуре, стараясь, впрочем, держаться подальше от Сантели, которого явственно боялась.

Лена совершенно не понимала происходящего. Вожак как будто чего-то от нее ждал. И вся прочая банда тоже ждала, тихо переговариваясь меж собой на языке, который одновременно походил и на английский, и на немецкий. Причем девушке казалось, что путники боялись ее не меньше, чем она их. Надо было на что-то решаться. Может быть по местным обычаям ей следовало что-нибудь сделать. Или наоборот, не делать… Лена опустилась на колени рядом с лежащим человеком, по-прежнему подальше от вожака с его зловещим топориком.

Человек был молод и, похоже, ранен. Даже не похоже, а наверняка. И без того не упитанное лицо обтянуло желтоватой кожей, как восковую маску, покрытую мелкими бисеринками пота. Раненый находился в сознании, но, похоже, не понимал, что происходит вокруг. Левая штанина была отрезана почти до самого паха, прикрытого мощным гульфиком, а сама нога заключена в примитивную шину из узких дощечек и плотного серого бинта в подсохших пятнах крови.

Лена посмотрела снизу вверх на вожака. Тот посмотрел на нее, заложил косички за уши и пригладил бороду. Во взгляде темных глаз по-прежнему читалось ожидание.

Уж не приняли ли ее за целительницу? Может местные врачи… или лекари, так и ходят, в мановарских футболках и джинсовых парах?

«А что я теряю?..»

Решившись, девушка попробовала размотать повязку. Получалось плохо, узлы были завязаны крепко. Сверху упала тень – вожак склонился над лежащим, с топором в руке. Елена отпрянула, но бородач просто разрезал первый узел. Похоже, секира была заточена на совесть.

- Сейчас жрать начнет, - глубокомысленно заметил Виаль. – Или кровь лакать.

Бригада неотрывно смотрела, как ведьма неумело разматывает повязку, морщась и смешно задирая нос. По-прежнему никто не понимал, что задумал Сантели. Наконец ведьма освободила ногу и аккуратно смотала полотно в рулончик. Внимательно осмотрела рану.

- Нет, заколдует, - авторитетно заметил Бизо.

- Как она его заколдует? – резонно возразил Кай. – Мы же на земле. А не внизу.

- Как-нибудь, - значительно вымолвил Бизо.

Крыть было нечем. Тем более, что порчу можно навести и не спускаясь в мрачные и страшные глубины пустоши. Дурное дело простое.

Елена боялась, что ее снова начнет выворачивать. Однако обошлось. После всех приключений минувших суток восприятие притупилось, утратило остроту. Просто раненый. Просто нога. Просто … вот ведь черт возьми … Не просто ни разу.

Нога выглядела плохо. Не так, как в огромном Атласе огнестрельных ранений Деда, изданном еще при Сталине, с большими подробными картинками, но все равно плохо. Глубокая, хотя и не до кости, открытая рана шла вдоль бедренной мышцы, заканчиваясь над самым коленом. Внутри была видна розоватая плоть и даже кровеносные сосуды, сизоватые, как веточки в гербарии. При одном лишь взгляде на рану девушке вспомнилась лапа отвратительной кошки с мордой василиска. Только здесь поработал коготь куда больше, хотя и столь же острый. Но этим неприятности не исчерпывались.

Отек по всему бедру был виден невооруженным взглядом, как и неестественная подвывернутость конечности (как это назвать правильно, Лена не знала). Судя по увиденному, здесь имела место не только рваная рана, но и перелом бедренной кости. Опять же по обрывкам воспоминаний Деда – комбинация крайне опасная даже для развитой медицины ХХ века. До которой здесь, похоже, еще много столетий.

Лена потерла ладони, стряхивая чешуйки подсохшей крови, осторожно провела пальцами вдоль краев раны. Вместо жара кончики пальцев наоборот, кольнуло неестественным холодком. Что-то здесь было неправильно, но Лена запретила себе думать об этом. Она боялась, что стоит на миг выйти из состояния медитативной сосредоточенности, и все, считай, пропало. Вожак банды казался вполне мирным, но девушка была уверена, что он может убить ее в любой момент, по каким-то своим непонятным мотивам.

Что делать?!!

Словно вторя ее мыслям, бородатый поджал губы и выставил вперед нижнюю челюсть с видом некоторого разочарования. Надо было что-то придумать, и очень быстро. Или бежать без оглядки.

А что бы сделал Дед?..

Память услужливо и невпопад подкинула воспоминание. Раннее детство, старый медик, который любит сидеть в кресле-качалке, читая «Науку и жизнь». Качаться нельзя – в доме кот и маленький ребенок, поэтому Дед намертво застопорил кресло прикрученными на шурупах валиками. Но сидеть все равно любит, качалка из старых времен, память о прошлом. Внучка не дает читать, ползая по дедушке, как «древесный зверь Бибизьян», он так любит ее называть, строя грозные рожи, но сквозь сеть морщин глаза смотрят добро, с любовью. Иногда, чтобы немного утихомирить расшалившуюся девчонку, Дед рассказывает внучке истории из своей обширной практики. Нестрашные, приглаженные. Тогда его взгляд меняется. Старик смотрит куда-то вдаль, и никто не знает (да и не узнает), какие картины рисует его собственная память. Внучка не понимает и половины. Слова ужасно взрослые, умные, но сам по себе голос Деда успокаивает, он течет, как огромная река, мягко и глубоко.

Почему вспомнилось именно это? Зачем?

«Подумай» - шепнул призрак старого военного врача.

Точно. Теперь она вспомнила.

Внучка сидит на коленях, отложен в сторону толстый журнал. А Дед говорит:

«Когда ты спасаешь человеческую жизнь, счет идет на минуты. Часто на секунды. Поэтому хорошего медика учат годами. Он не должен колебаться, не должен сомневаться. Руки должны действовать сами по себе. Но если не знаешь что делать… а такое, к сожалению, бывает.»

Девочка свернулась на коленях и почти заснула. Но только почти, так что взрослую сказку нельзя прерывать. Ладонь, пораженная артритом, но все еще крепкая, мягко опускается на светлые волосенки, которым со временем суждено налиться ярким медным цветом.

«Если не знаешь, что делать, сядь и подумай. Просто подумай так, словно вокруг ничего нет. Это трудно. Пациент может умереть. Но это лучше, чем делать абы что и абы как.»

Просто подумай…

Лена села по-японски, на колени, сложив руки на животе, и закрыла глаза. Попыталась отрешиться, насколько возможно, от всего, что за пределами мыслей и памяти. Ничего нет. Совсем ничего. Нет изнуряющей жажды, боли в руке, нет опасности и явных бандитов рядом.

Дано – рана. Глубокая, скверная. Но парень не истек кровью, воспаление еще не развилось. Кажется, это называют «локализованное». Озноб есть, но опять же не сильный, а вот хорошо это или плохо - непонятно.

Дано – перелом. Что с ним делать – снова непонятно, но он закрытый, кости наружу не торчат. Это уже хорошо.

Дано – она не врач и понятия не имеет, как лечить раны и переломы. Помочь раненому даже как фельдшер – не получится.

Это безнадежно.

Ну а если не пытаться стать медиком? Она занималась фехтованием, ходила в походы и слушала Деда. Их учили, как надо поступать при ушибах и переломах, пока не приедет скорая. Что можно сделать для раненого, хотя бы для облегчения его страданий? Нет, не так. Неправильный вопрос. Что можно сделать в порядке оказания первой помощи, для которой не нужно ни образования, ни медикаментов, ни специального инструментария?

Сантели уже свыкся с мыслью, что напрасно потерял время. Это оказался плохой выбор. Бригадир немного приобрел в авторитете, не побоявшись встать рядом с ведьмой без оружия в руках, но этого маловато, если учесть потерянное время. Оставалось лишь решить, как лучше все закончить.

От удара в череп топором рыжую отделяли считанные мгновения, когда она внезапно поднялась на ноги и начала действовать. Сантели в скрытом замешательстве снова пригладил бороду. Больно уж целеустремленно у девчонки все получалось, совсем не как прежде, когда она походила на испуганного кролика.

Для начала ведьма (а может и не ведьма?) освободила ногу Кодуре от лубка окончательно, внимательно оглядела дощечки, одну отложила. Вторую показала Сантели и отмерила руками еще столько же по воздуху. Кажется, она пыталась сказать, что нужна доска длиннее. Бригадир обдумал это, а рыжая смотрела прямо и открыто.

- Киньте жердь, - приказал бригадир, не оборачиваясь к телеге.

Приказ немедленно выполнили, осторожно подбросив жердь в рост человека для выталкивания телеги из грязи. На самом деле происходящее захватило все внимание бригады. Жизнь «смоляных»[2] полна опасностей, однако за исключением спусков в подземелья, она очень однообразна. Поэтому у Ворот так любят разных бардов и прочих фокусников. Конечно, если те по-настоящему развлекают, потому что коли песенник старается плохо, обратно он обычно возвращается в свои края без денег и без указательных пальцев. Здесь же определенно происходило что-то интересное, да еще даром.

Рыжая положила длинную палку вдоль тела Кодуре, который очень кстати потерял сознание. Что-то прикинула, кивнула самой себе и стукнула ребром ладони по жерди. Жест был понятный, и Сантели, пожав плечами, одним ударом топорика отсек требуемое. Попутно отметил, как девка не наигранно вздрогнула от громкого стука стали по дереву. Кем бы она ни была, оружия ведьма боялась.

Меньшую часть девчонка отложила в сторону, точнее беспечно отбросила, как будто деревяшка почти в две ладони длиной не имела никакой ценности. А большую…

И вот здесь Сантели понял, что сделал правильный выбор.

У каждого человека в жизни бывает момент, когда он думает «ну почему же я не делал так раньше, это же так просто!?». Намного реже бывает так, что мысль видоизменяется до «почему так НИКТО раньше не делал, это же…»

Именно так сейчас подумал и Сантели.

Сломанные ноги всегда заключали в лубок по длине самой ноги. Всегда. Так делали на военной службе, в орденах, в аптеках, лавках цирюльников и просто в крестьянских хижинах. Просто потому, что так заведено издавна, и это было очевидно. А как же иначе? Но рыжая поступила иначе.

Короткую дощечку она оставила на месте, с внутренней стороны увечной ноги, а обрубленную жердь поместила с внешней, на всю длину от пятки до подмышки. После чего ведьма начала медленно, не слишком умело, но старательно приматывать лубок полотном, причем так, чтобы оставить рану открытой. Казалось, рыжая знает, что нужно делать, но собственной практики не имеет, словно шаг за шагом повторяя чужие советы.

Неожиданно вмешался Кай, принесший еще одну повязку и моток мягкой льняной веревки. Сантели нахмурился было, потому что приказа он не отдавал. С другой стороны, это играло на руку бригадиру, так что Сантели просто сделал пометку на будущее – при соответствующем поводе осадить мечника. Осторожно, не перегибая палку.

При помощи Кая дело пошло бодрее, все-таки ворочать Кодуре было не так то легко. Но, в конце концов, все получилось, и нога оказалась надежно обездвижена. Бригада в гробовом молчании наблюдала за происходящим, оглядываясь по сторонам скорее для порядка. Такого никто из них еще не видел[3]. Однако на этом чудеса не закончились. Покончив с лубком, ведьма еще раз провела руками вдоль краев открытой раны. Судя по виду рыжей, она была удивлена, словно никогда раньше не видела действие простого «суточного» заклинания. Жестами ведьма показала, что ей нужна еще одна повязка и получила требуемое. Затем нахмурилась и ненадолго задумалась. Посмотрела на Сантели, вернее на его пояс, и решительно ткнула пальцем в сторону гульфика. У бригадира немного отвисла челюсть, Виаль не удержался от скабрезного смешка.

-Не только ведьма, но и шлюха, - подытожила Шена.

- Целительный обряд, наверное, - выдавил из себя Бизо, покрасневший от сдерживаемого смеха. – Так сказать, над телом умирающего, дабы напитать его жизненной силой, проистекающей от …

Закончить алхимик не смог, хохот таки прорвался наружу, и Бизо свалился внутрь телеги, уронив шляпу.

- Сержант, - как обычно негромко и рассудительно сказал Кай. – Ей нужна фляга, что на поясе.

- А-а-а… - протянул в замешательстве Сантели, но, подумав, решил, что, наверное, в подобной ситуации он и сам дернул бы пару добрых глотков.

Однако рыжая пить не стала. Она понюхала открытую фляжку из синеватого стекла, капнула на палец и лизнула. Похоже, вино ей не понравилось, ведьма покачала головой и вернула сосуд. Осмелевшая целительница прошла вдоль неровного строя бригады, высматривая их фляжки.

- Дайте ей лизнуть, - скомандовал Сантели, но скорее для порядка, поскольку всем и так было интересно, что еще учудит занимательная чужачка.

Виаль снова пошутил насчет того, что следовало бы лизнуть рыжей даме, но тем и ограничилось. Однако возникла очевидная заминка – все вина, коими подкреплялись «смоляные», ведьма сочла непригодными для своих неведомых целей.

- Бизо, покажи ей сундучок, - приказал Сантели.

Алхимик скривился так, словно вместо мяса ему подсунули навоз, но указание выполнил. Строго говоря, он мог отказаться, и был бы в своем праве. Что алхимик использует – то касается лишь его, и это справедливо, потому что если он работает плохо, остальные в бригаде вольны его до Ворот и не довезти. Но Бизо всегда побаивался бригадира, да и помнил, из какой задницы вытащил его Сантели. Поэтому не спорил.

Медленно, всем видом показывая, что уступает исключительно авторитету командира, но поругания ценного инвентаря не допустит, Бизо достал заветный сундучок с декоктами и отомкнул замочек. Рыжая внимательно осмотрела несколько рядов разномастных бутылочек в деревянных сотах, выложенных соломой. В основном пустых – большую часть инвентаря алхимик в затянувшемся походе уже использовал. Затем взяла и понюхала каждую, чуть вытягивая пробку, ровно настолько, чтобы тончайшая струйка запаха просочилась наружу. Видимо медичка чувствовала нервозность Бизо и старалась без нужды не обострять. Алхимик, несмотря на явную антипатию к ведьме, такой подход оценил и сам не дал рыжей нюхнуть последнюю круглую склянку «зеленого тумана». Отобрал и состроил страшную рожу, качая головой.

Наконец ведьма, кажется, нашла искомое. Выбор ее оказался интересен и непонятен – склянка с «мертвой водой» из троекратно перегнанного вина. На этой микстуре Бизо выстаивал некоторые травы, употреблял стопку с перцем для лечения простуды и просто добавлял в пиво или простое вино для пущей крепости. Ведьма так же попробовала каплю на язык, затем, видать для верности, отпила крошечный глоток, жмурясь и закашлявшись. Посмотрела на алхимика с немым вопросом. Дескать, можно? После некоторого колебания Бизо кивнул. «Вода» была дорогой, однако не чрезмерно, такую трату бригада могла себе позволить.

Но применила ведьма микстуру не на Кодуре, а для начала на себе. Закатав рукав смешной куртки, она несколько раз глубоко вдохнула и, крепко сжав челюсти, плеснула на широкий порез. Бизо невольно охнул – он то знал, как действуют такие штуки, попадая на царапины. Конечно не кислота и не «туман», но мало не покажется. Ведьма зашипела как злая кошка и затанцевала на месте, крутясь, как плясун на ярмарке, еще и подпрыгивая. А затем, когда боль немного отпустила – повторила изуверскую процедуру.

- Хорошая задумка, - подумал вслух Сантели. – Можно врагов пытать.

Теперь становилось ясно, что задумала незваная лекарша, которая, скорее всего, лекаршей не была. Выглядело это жутко, но … в общем пока она творила вещи скорее полезные. Бригадир вытащил из-за пояса перчатку и положил на лицо Кодуре. Кай криво усмехнулся и, поняв все без слов, крепко взялся за лубок.

И ведьма опрокинула склянку прямо на рану[4].

Кодуре пришел в себя мгновенно и, по-видимому, решил, что попал в ад. Рвущийся из его глотки вой Сантели приглушил перчаткой – незачем было сообщать всей округе, что здесь люди. Кай был самым сильным в бригаде, но даже он с трудом удерживал страдальца, бьющегося в судорогах боли. А рыжую вообще отбросило в сторону, несмотря на ее рост и вес. Сантели наступил коленом на грудь раненого и расчетливо ударил его в лоб рукоятью кинжала. Помогло. Вопль угас, глаза Кодуре закатились, и он обмяк в беспамятстве.

- Это не лечение, это изуверство какое-то… - пробормотал Бизо, но Сантели был уверен, что алхимик все в точности запомнил. Зачем рыжая лила в рану «мертвую воду» - непонятно, но судя по лубку и общей решительности, она определенно знала, что делает. Хотя учитывая состояние Кодуре, повредить сверх имеющегося ему уж точно ничего не могло.

Остатки «мертвой воды» лекарша вылила на тряпицу и замотала рану, стараясь не затягивать узлы до упора, чтобы повязка легла достаточно свободно.

Лена сделала все, что было в ее силах, и встала напротив вожака. Руку, политую спиртом (хотя, наверное, правильнее было бы назвать это самогоном), немилосердно рвало когтями острой боли. Казалось, запястье режут раскаленной бритвой. Ноги тряслись, с трудом удерживая девушку. Руки тоже, и от усталости, и от нервов. Все-таки иммобилизовать перелом бедренной кости по памяти, без всякой практики – занятие не для слабых. А пытаясь по мере сил продезинфицировать рану, Елена вообще ожидала, что сейчас ее начнут убивать за издевательство над товарищем. Получается, надо поблагодарить стремное «котэ», без его когтей не получилось бы так убедительно показать, что она не пытает беднягу.

Бородатый молчал и смотрел на нее, почти в упор. Это был очень внимательный взгляд умного и смертельно опасного человека. В нем не было ни злости, ни насмешки, в общем, ничего такого, чего следовало бы опасаться. Вожак просто смотрел, как высшее существо, абсолютно уверенное в своем праве решать судьбу других людей. И если раньше он, кажется, сам немного побаивался чужачку, то сейчас явно относился к ней свысока. Лене очень не нравилось, что кто-то смотрит на нее свысока, пусть и не в физическом плане, особенно мужчина. Очень не нравилось, что ее оценивают, как свинью на рынке, подбивая баланс пользы и расходов – а это отчетливо читалось в умных цепких глазах бородача. Не нравилась перспектива остаться одной среди банды явных отморозков при оружии, привычных к насилию.

Только вот альтернативой ублюдкам была пустошь, покрытая серой травой, с кривыми серыми деревьями, населенная кошмарными тварями. И даже могилы здесь надо было защищать решетками, непонятно от кого – грабителей или того, кто упокоен под каменной плитой. Поэтому Лена изо всех сил старалась держаться прямо, и открыто смотреть в лицо вожаку. Не взгляд во взгляд, это было выше ее сил. Но, по крайней мере, и не опускать глаза, как покорная овца. Девушка инстинктивно чувствовала, что именно эти секунды по-настоящему решают ее судьбу.

Бородач криво усмехнулся, стукнул перчаткой, которой затыкал рот раненому, по собственной руке, словно выбивая из нее пыль. Снова усмехнулся и махнул перчаткой в сторону телеги.

Глава 6 И они пошли дальше…

В представлении Лены лихие люди в опасных землях должны были гарцевать на бодрых лошадках, сверкая оружием. Однако лошадь у местных была только одна, хотя и ухоженная на вид. Ее не шибко погоняли и не позволяли жрать траву из-под копыт, отсыпая из мешка корм, кажется овес. Телега была заполнена грубо сколоченными ящиками и плетеными корзинами, связками факелов, еще какой-то снастью, поверх которой расположилась небрежно брошенная рогожа, поверх которой в свою очередь лежал раненый со сломанной ногой. Правил повозкой толстяк в шляпе, похожий на местного колдуна. Точнее он восседал с важным видом на облучке, поскольку лошадь по большей части сама ступала вслед за вожаком. Все прочие топали пешком и, кажется, ждали того же от Лены, как само собой разумеющегося. Идти было тяжело, ноги болели, а икры казались деревянными, но девушка не жаловалась, рассудив, что пока шагается, а там будет видно.

При этом она исподтишка поглядывала на попутчиков, а они вполне открыто разглядывали ее, негромко переговариваясь на своем птичьем языке. За исключением брюнетки с шилом на древке, взгляды были скорее заинтересованными. С легкой ноткой подозрения, но скорее по привычке, нежели от конкретных претензий. А вот темноволосая воительница косилась все так же зло, и каждый раз Лену пробирал морозец. Во взгляде женщины отчетливо читалось, что будь ее воля, отточенное шило давно пошло бы в ход.

Солнце карабкалось вверх по небосводу. От попутчиков ощутимо пахло, как и должно пахнуть от людей, которые самое меньшее дня три-четыре не мылись и не снимали, по крайней мере, одежду, а может и доспехи. Скрипела кожа панциря, что на воительнице. Изредка негромко лязгал металл. Упырь с полуоткрытым ртом так и не убрал меч, примостив его на плече острием вверх и поддерживая за рукоять. Клинок тихонько скрипел о кольчужную пелерину, и звук неприятно отзывался в ушах примерно так же, как скрежет иголки по стеклу. Вблизи боец казался еще более страшным, но уже не слабоумным. Взгляд у него был не пустой, а скорее расфокусированный, озирающий все окружающее разом, как широкоугольный объектив.

Неожиданно упырь с мечом обратился к Лене. Девушка снова не поняла ни слова и понуро развела руками, качая головой. Однако про себя отметила, что на сей раз слова звучали несколько по-иному, с картавым растянутым «р» и смягченными гласными. Кажется, то был другой диалект или даже язык, но из той же группы. И, похоже, воин не мог дышать носом, чем видимо и объяснялся его вечно приоткрытый рот. Мечник тоже покачал головой, с видом скорее сочувствующим и сделал еще две попытки. Каждый раз фраза звучала коротко и похоже на предыдущие, но менялись произношение и структура слов. Убедившись в полной бесполезности усилий, упырь пожал плечами, и, казалось, забыл о спутнице.

Лена продолжила оценивать «коллег».

То, что она попала в какое-то средневековье, причем не земное, Елена решила считать аксиоматичным, то есть до поры не требующим доказательств. Но для медиевала, как она себе представляла эпоху, случайные спутники все равно выглядели одновременно и слишком бедно, и слишком ухоженно. Они были плохо снаряжены и вооружены, даже меч имелся лишь у одного, прочие вооружались копьями, кинжалами и топорами – еще пару на коротких топорищах, в дополнение к секире за поясом бородатого, девушка заметила в телеге. Однако надо сказать, снаряжение и одежда выглядели как вещи, за которыми старательно ухаживают, а там где имелись лохмотья (имелись они много где), все носило следы тщательной, хотя и грубоватой починки. И никаких вшей, насколько могла судить Елена.

Вся банда была обута в короткие сапоги на низких каблуках, одинакового образца и похоже без разделения на левый и правый. Штаны почти привычного фасона, только более свободные, без стрелок и карманов, заправленные в обувь. В общем, ничего похожего на кюлоты или громадные шаровары, которые Лена помнила по книгам. Зато на штанах имелись гульфики, похожие на трусы, что натянули прямо поверх брюк. Гульфики были у всех, даже у женщины с копьем. Наверное, это был не только утилитарный предмет одежды, но и знак принадлежности к чему-то, символ определенного статуса.

Еды и питья никто не предлагал, и Лена решила, что надо как-то попросить, но когда она уже повернулась к упырю, что-то изменилось. Бородатый вожак забеспокоился, быстро выдвинулся вперед, не снимая руки с топора за поясом. Наклонился, пригладил траву рукой, поднялся, двинулся вперед быстрыми зигзагами, совсем как злое «котэ» поутру. В банде ощутимо повеяло холодком настороженности и тревоги.

Толстый «Гэндальф» на телеге встал на краю, выдал быструю скороговорку, после которой коллектив сразу ощетинился железом на все стороны. Сам толстяк в шляпе и хламиде нырнул в телегу и достал из сундучка круглую склянку с плотной пробкой, залитой не то воском, не то жирной смолой. Ту самую бутылочку, которую не дал Елене открыть раньше. Внутри плескалась странная субстанция желто-зеленого цвета, похожая одновременно и на вязкую жидкость, и на густой туман.

Теперь и Лена заметила, что в окружающем мире что-то изменилось. Не в лучшую сторону. Несколько мгновений она не понимала, что произошло. Солнце светило все так же тускло, в небе появилось несколько грустно плетущихся тучек, равнина тоже не изменилась ... Хотя нет, теперь, когда банда ощутимо занервничала, и чувства Елены обострились, подстегиваемые жаждой и голодом, девушка, наконец, заметила нечто весьма странное. Выходящее за рамки всей местной «странности».

Описать это было достаточно сложно, в силу отсутствия каких-то аналогов из привычной жизни. Трава и редкие опавшие листья, отнесенные ветерком с дальних деревьев, на первый взгляд казались обычными. На второй тоже. Но если взглянуть на них под определенным углом к солнцу и прищуриться, то показалось, что в мир заглянул призрак зимы. Земля и трава играли едва уловимым серебристым отблеском. Словно две фотографии совместились в фотошопе, на одной обычный летний пейзаж, а на другой оставлен лишь эффект инея, сверкающего на солнце. Оттого сознание просто вычеркивало и без того едва уловимый образ, отказываясь верить в иней посреди если не лета, то по крайней мере, ранней теплой осени.

А еще Лене казалось, что она все-таки видела нечто подобное, достаточно давно. Но тогда это самое «нечто» казалось очень безобидным, можно сказать, детским. А сейчас...

Одного взгляда на банду хватало, что понять - детством здесь и не пахло. Серьезные, очень внушительные и опасные на вид люди явственно боялись. Не суетливо, а, можно сказать, деловито, в полной готовности биться насмерть. Но боялись.

Лошадь тоже занервничала, наверное, это был не слишком удачный оборот, но девушка не знала, как еще назвать реакцию животного. Животина фыркала, беспокойно зашевелила ушами, несколько раз переступила ногами, как будто ей не терпелось поскорее двинуться, как можно дальше отсюда. Колдун, не выпуская шар с зеленой жижей, пробормотал короткую скороговорку, сделал свободной рукой странный жест, как будто крестил животное между ушами. Лошадь немного успокоилась.

Бородатый, которого, насколько поняла девушка, звали «Сатэли» или как-то похоже, вернулся к телеге. Сунул руку в поясную сумку, достал небольшую металлическую пластинку, судя по тусклому блеску, медную или латунную. В круглой пластинке была просверлена дырочка, и главарь уставился в нее, озирая окрестности, не снимая другой руки с топорика. Стояла полная тишина, только вездесущий ветерок шуршал травой.

И, кажется, шуршал он как-то по-особому, громче, чем следовало бы...

- Damhain-allaidh! - бросил «Сатэли» в пустоту, коротко и зло.

Что бы эти слова ни означали, доброго настроения он банде не прибавили. А вот энтузиазма - наоборот. Все как-то сразу задвигались, начали действовать, в кажущемся разброде, однако на самом деле по одному плану. Как будто все это было им не в диковинку.

Девушка со злым лицом крепко ухватила лошадь под уздцы (точнее за ремни, которые шли от сложной упряжи на морде, Лене казалось, что именно их принято называть «уздцами»). Потянула в сторону, уводя круто в сторону. Упырь громко втянул воздух, взялся за меч двумя руками. Каждый из банды либо помогал развернуть телегу, либо подталкивал ее, либо демонстрировал готовность обороняться.

Бородач поймал недоуменный и встревоженный взгляд Елены, хмыкнул и протянул ей пластину, ткнул пальцем в направлении, куда следовало смотреть. Вообще, судя по изменившемуся лицу мужика с косичками и топориком, банда избежала очень больших неприятностей. На жестком, грубоватом лице явственно читалось облегчение, которое бородач даже не пытался скрывать

Оказалось, пластина действовала как простейший оптический прибор. Кажется, такие называются «диоптром», а может быть, и нет. Изображение в дырке не приближалось, но становилось немного четче, и это было наверняка полезно на такой вот равнине. Но девушка все равно не понимала, что случилось. Там, куда указал бородач, виднелись лишь два камня, невысоких, примерно по пояс человеку. Только эти были не широкие и плоские, как множество из собратьев в округе, а словно растущие из земли пальцы, длинные и довольно узкие. Был еще и третий, чуть поодаль, размером примерно с прилегшую отдохнуть лошадь.

Но чего-то же испугались совсем не понарошку местные убийцы...

Лена моргнула, и тут все сдвинулось. Как на картинках с черно-белыми иллюзиями, где можно увидеть вазу или два симметричных лица, в зависимости от точки восприятия.

То были не камни. Два человека, кажется в тяжелых угловатых доспехах, то ли опустились на колени, то ли сидели. Очертания их тел едва угадывались под плотными мантиями, похожими на многократно сложенные легкие занавески толщиной в одну нить. А камень, похожий на лошадь, лошадью и оказался. Только не отдыхающей, а мертвой, мертвее не бывает. С помощью диоптра можно было заметить кости, желтевшие сквозь высохшую плоть.

Что-то шевельнулось рядом с мертвым животным, то ли за ним, то ли на нем... То ли в трупе... Словно кто-то махнул высохшими ветвями.

Лена выронила диоптр, отступила назад, буквально отпрыгнула, но успела задушить рвущийся из горла вопль нерассуждающего, слепого ужаса. Очень вовремя. Судя по ледяному взгляду «Сатэли» и его руке, одним рывком вытянувшей топор наполовину из-за пояса, главарь готов был убить на месте, только бы сохранить тишину. Не тратя ни единой секунды на попытки успокоить.

Пока девушка трясущимися пальцами искала в траве упавшую пластину в ее голове вставали на места все детали мозаики.

Не зимний иней, а паутина. Огромное поле, затянутое паутиной, едва-едва отмеченной по краям и уплотняющейся по мере приближения к центру. Два мертвеца, оплетенные жуткой сетью, наверняка давно мертвые. И мертвая же лошадь, в которой притаилось нечто, с длинными тонкими лапами, похожими на высушенные ветки. Живое, поджидающее, готовое напасть.

Лена еще дважды уронила диоптр, пока, наконец, не подняла его и передала командиру. Главарь смотрел на девушку с неодобрением, но при этом - странное дело - ее реакция словно успокоила его. Чем, почему? - от этих мыслей голова, и без того перегруженная событиями, разболелась окончательно.

Так или иначе, встреча с паутинным ужасом осталась позади. Ничего плохого более не случилось, телега обогнула по очень широкой дуге опасную зону, и вернулась на прежний путь. Банда ощутимо успокоилась. Упырь снова положил меч на плечо и протянул девушке стеклянную флягу с деревянной пробкой. Как раз в тот момент, когда Лена собралась просить сама, жестами или хоть как. Внутри оказалось вино бледно-розового цвета, очень слабое. Или вода, разбавленная вином. В любом случае это можно было пить.

«Гэндальф» бросил ей с телеги сухарь, Лена чудом поймала. Сухарь был какой-то угловатой формы, как будто его обкалывали по краям зубилом, и одним своим видом заставлял вспомнить определение из старой книги - «тройная закалка». Но для девушки, которая не ела вторые сутки, провела много часов на ногах и потеряла немного крови, он показался изысканным блюдом.

- Дал бы ей сала, жадный толстяк, - беззлобно заметил Кай.

- Сало денежек стоит, - буркнул Бизо, не собираясь развязывать узелок с медожиром и салом до вечернего привала. - А эту шкидлу запрягать надо, вон, топает, как будто и не устала.

Мечник поморщился, он то прекрасно видел, что рыжая «гостья» вымотана и с трудом переставляет ноги. А сухарь тройной закалки от Старухи Амбар она грызла с таким хрустом, как будто цеметавр вылез из логова, чтобы заточить клыки о старые кости. Но Кай промолчал, как и все остальные. Происшествие выдалось непростым, оно требовало тщательного осмысления.

После встречи с Серой Тенью - к счастью, встречи удачной - стало окончательно ясно, что рыжая обычный человек, хотя и странный, не от мира сего. Все боятся Серых, даже охотники, которые ловят кошмарных тварей и продают на ткацкие мануфактуры. За паутинный шелк платят только золотом, так что риск стоит жертв. Но загонщики не зря прозвали Теней «четвертными». Четверть хорошего отряда в тридцать-сорок бойцов, именно столько охотников обычно приходится закапывать после удачной охоты (когда есть, кому хоронить). Иногда больше, иногда меньше. Но в среднем - каждого четвертого. Великая вещь - математика. Кай не сомневался, что Сантели запомнил все приметы логова Тени, а по возвращении продаст их за хорошие деньги. Так что, каждому достанется еще по паре монет...

Мечник дернул головой, поняв, что мысли потянули его куда-то далеко и не по делу. Так, о чем была дума... А, да. Все боятся Теней, но рыжая испытывала совершенно непритворный ужас. Сыграть такое нельзя, да и незачем. А для любого, кто побродил по пустошам, Тени зло страшное, но понятное и в целом привычное. Более того, не слишком опасное, если быть внимательнее. То есть она не ведьма.

Тогда кто же? - снова подумал Кай, покосившись на девушку, что назвала себя Хель. Странная, странная дева с жутковатым прозвищем, телом взрослой женщины, что никогда не голодала, и лицом испуганного ребенка, ждущего, когда придет утро, и бука спрячется обратно в чулан. Мечник понял, что испытывает некоторое замешательство. Он, как правило, мог безошибочно указать, каким ремеслом занимается любой встреченный путник. Взгляд, руки, сложение - все это читается как открытая книга для того, кто знает буквы и слова. И весь жизненный опыт Кая говорил, что перед ним женщина-боец ... которая никогда в жизни не брала в руки меча. Как такое возможно?..

Загадка.

- Рыжая курва, - тихо сказала Шена, словно под нос самой себе, однако в густом послеполуденном воздухе ее слова услышали все.

Одна только чистка распряженной лошади и кормление чего стоили, а ведь Лена всегда полагала, что тягловым животинам достаточно просто охапки сена под мордой. Колдун обошел стоянку по широкому кругу и явно мутил что-то магическое, обламывая веточки и выцарапывая знаки прямо на земле костяным ножом. Хворост не собирали, хотя на взгляд Елены вполне можно было срубить несколько близлежащих деревьев. В качестве топлива использовали нечто, похожее на желтоватый слоистый уголь пополам со слюдой. Наверное, какой-то горючий сланец, целая корзина такого обнаружилась в телеге, под мешками.

Скоро дымок потянулся вверх, на огне вскипятили котелок воды. Котел был керамическим, с ушками внутри, так что его подвесили на обычной бечевке, не опасаясь, что та перегорит. Колдун щедро сыпанул в котел каких-то травок.

Не зная, куда себя деть, Лена присела у тележного колеса. Безумно хотелось вымыться. Хороший теплый душ, а лучше ванну с пеной. Много пены! Отлежаться в горячей воде с часик, слушая саксофон Кэнди Далфер. А поверх немного Клэптона...

Из телеги тем временем вытащили раненого, который как провалился в забытье после утреннего сеанса дезинфекции, так и не вышел из него по сию пору. Не чинясь, сменили ему мокрые штаны. Нравы в банде, похоже, были простыми и лишенными всяких условностей.

Верхняя одежда местных была вполне «европейской», насколько это возможно в краях, где, наверняка, и слова такого не знали. А вот нижнее белье (или, наверное, правильнее сказать «подштанники» или портки?..) - больше походило на японские трусы «фудоси». Лена видела такие давным-давно в «Семи самураях» Куросавы. Длинная полоса ткани, которая повязывалась хитрым способом, напоминая помесь набедренной повязки и джи-стрингов. Лена машинально представила, как такие «трусики» должны выглядеть на строгой темноволосой девушке, которую звали «Шеээна» (дробя вторую гласную врастяжку), с ее вполне современной, пусть и слегка неровной, короткой прической «гарсон». Вышло забавно. Впрочем, в сторону сердитой брюнетки Лена старалась даже не смотреть лишний раз. Больно уж злой и неприветливой та казалась.

Отек заметно спал, рана тоже выглядела относительно неплохо, во всяком случае, признаков заражения не наблюдалось. Колдун, осматривавший больного, казался с одной стороны умеренно довольным, с другой - озадаченным. Как будто умирающий выпил яд, но вместо того, чтобы умереть, чудесным образом исцелился. Не менее озадаченной, наверное, выглядела и Лена. Утром она не присматривалась особенно к телу раненого, хватало других забот. Теперь же она увидела больше и в более спокойной обстановке. Так вот, девушка могла бы поклясться, что немного выше колена у бедняги расположен знакомый шрамик характерной формы. Прививка от оспы, только не овальным «пятачком», а длиннее, как рубец от пореза.

Раненый парень тем временем пришел в себя и даже что-то сказал слабым голосом. Его напоили, сунули в рот кусок еды, похожей на масляно блестящий лаваш с мясными прожилками, затем «Гэндальф» взял плоскую миску, положил на грудь бедняге и налил внутрь немного воды. Лена ждала каких-то колдовских манипуляций, но толстенький маг лишь всматривался в поверхность воды, морщась и кривя губы.

Когда Лена поняла, что он делает, то даже не удивилась. Этот мир и так преподнес достаточно удивительных переживаний. Девушка вздохнула и приступила к действиям, уже намного более уверенно.

- Что это значит? - осведомился Сантели.

- Э-э-э... - Бизо не нашелся, что сказать, пытаясь осмыслить происшедшее.

Сантели не стал просить второй раз, он лишь нахмурился, столь красноречиво, что алхимик вздрогнул.

- Сам попробуй, - сказал Бизо и, взяв бригадира за руку, направил его пальцы к шее снова впавшего в беспамятство Кодуре. Теперь это был хороший, здоровый обморок, далекий от беспамятства умирающего, Но дело было в ином...

Когда Сантели понял, он даже не выругался, лишь глубоко втянул носом воздух, пропитанный ароматом кипяченых трав.

- Вот так, - вымолвил Бизо. - Все так просто...

Дыхание больного всегда проверяли двумя способами. Один для больших людей и дорогих докторов - с помощью отполированной серебряной пластинки или зеркальца. Ну, последнее конечно для благородных и купцов, да еще не средней руки. Зеркало, оно дорогое, даже если с ладошку величиной. Второй попроще – при помощи миски с водой на груди[5]. Она же показывала сердцебиение, метод надежный, проверенный, проверенный многими поколениями. А если воды рядом нет, значит, не повезло болезному. Сейчас же под пальцами бригадира билась тонкая жилка, подрагивала в четком, очень знакомом ритме.

- А ты был прав, - очень тихо признался Бизо. - От нее будет прок. Продадим, только не на людском рынке.

- В Аптеку, - еще тише отозвался бригадир, с легкой улыбкой, делая вид, что так и намеревался сделать с самого начала. - Сдадим за процент Мамаше, - подмигнул Сантели, и алхимик расплылся в понимающей улыбке. Судя по лицам прочих компаньонов, они тоже поняли суть задумки.

Сантели еще раз улыбнулся, на этот раз про себя. Начальнику всегда полезно сделать вид, что все выгодное таким с самого начала и замышлялось.

Отношение к девушке ощутимо переменилось. Своей она не стала ни на миллиметр, настороженность тоже сохранилась, но жесткости во взглядах еще поубавилось. Теперь бандиты относились к Лене скорее как к человеку, который пришел в неподходящую компанию. Ему не рады, однако выгонять пока не за что. Похоже, измерение пульса окончательно убедило неверующих в пользе попутчицы. Ей дали еще вина, мятую оловянную кружку травяного настоя и того странного лаваша, который оказался совсем не хлебом. Скорее разновидность пеммикана из сушеного мяса, жира и закристаллизовавшегося меда. На вкус это было как сало, вымоченное в подсолнечном масле, но удивительно сытно.

Ужинали в молчании, только хрустели каленые сухари, которыми зажевывали пеммикан. Теперь Лена могла рассмотреть попутчиков более спокойно и внимательно. Никто не раздевался и не снимал доспехи. У каждого оружие постоянно располагалось под рукой, даже безобидный на вид упитанный маг носил в складках своей хламиды тонкий острый кинжал, похожий на шило для колки льда.

Упырь, к которому обращались «Кай», с каждой минутой нравился Лене все больше. Ну, то есть, как нравился... Наверное, все же правильнее сказать, что воин казался менее отталкивающим. Девушка убеждалась, что сильно ошиблась относительно первой оценки. Взгляд у меченосца был умный и очень внимательный, без малейшей злобы. Лицо не столько неприятное, сколько очень «резкое», с четко выделяющимся костяком под кожей. И да, кажется, он действительно не мог дышать носом, отсюда постоянно приоткрытый рот. Поневоле вспомнилась Кристен Стюарт и шутка одного знакомого Лены, который при выходе каждого нового фильма актрисы глумливо спрашивал, освоила ли дама тонкое и сложное искусство закрытия рта.

Лена улыбнулась собственным мыслям, и Кай улыбнулся тоже, видимо приняв ее эмоции на свой счет. Улыбнулся очень сдержанно и скупо, не губами, а скорее уголками глаз, едва уловимым движением лицевых мышц. Выглядело это ... мужественно. Однако минутка хорошего настроения сменилась печалью. Лена вспомнила, что вообще-то она бесконечно далеко от дома, фильмов со Стюарт, друзей и даже простого теплого душа. И от родителей... К тому же девушка снова поймала на себе неприятный, зловещий взгляд коротко стриженой брюнетки. Свое короткое копье мерзкого вида темноволосая Шеээна разместила под правой рукой и время от времени водила пальцами по темному древку с насечкой. Как будто только и ждала повода, чтобы вогнать острие в живот непрошеной гостье.

В свете уходящего солнца зрачки воительницы светились изумрудным светом с едва уловимым желтоватым отливом, как у настоящей пантеры. У нее были красивые глаза и яркая внешность, окажись женщина на улицах современного города, она привлекала бы внимание и мужчин, и женщин. Даже стрижка, сделанная явно собственными руками и без всякого зеркала, выглядела как нарочитая небрежность мастера. Перед внутренним взором Лены снова представилась Шеээна с художественно растрепанными волосами и в повязке-стрингах. Елена поймала себя на том, что ей интересно, как такая необычная дама оказалась среди явной банды. Причем, судя по отношению остальных, была здесь, как бы это сказать ... «своей в доску», так вернее всего.

Солнце коснулось горизонта, налилось мутно-красным цветом. Костер затоптали и выплеснули на угли остатки питья из кружек. Сначала Елене удивилась, затем подумала, что это по-своему разумно. Видимо банда не хотела выдавать себя светом в ночной теме. Хотя какая здесь тьма... луна уже выползала на замену уходящему солнцу, такая же огромная, как в прошлый раз, однако с куда большей синевой.

- Если кто-то хочет мне что-то сказать, сейчас самое время.

Сантели дожевал последний кусок, вытер жирные пальцы пучком травы. Бизо покачал головой в знак того, что ему точно говорить нечего. Алхимик пошептал, пошевелил пальцами, заградительные символы блеснули коротким неярким светом. Теперь до первого луча солнца никто не минует их потаенно.

Кай пожал плечами. Ему ведьма, которая оказалась не ведьмой, кажется, даже нравилась.

Виаль подумал, покачал головой, натянул поглубже шапочку с висюльками по бокам, которую не снимал даже во сне.

Оставалась Шена, и она повела себя в точности так, как ожидал бригадир. То есть фыркнула, скорчила недовольную гримаску, однако промолчала. Идти против всей бригады она не рискнула. Тем более, что несомненная польза рыжей не-ведьмы теперь стала очевидной и неоспоримой.

Сантели вздохнул и потер ладони, подумав, что скорее бы Врата. И баня. Настоящая баня, чистая одежда, не прожаренная на костре, а выстиранная трудолюбивыми прачками. И некое славное заведение, где его ждут ... На этом месте он запретил себе мечтать. Сначала следует добраться до Врат. Остальное, в том числе и удовольствия - потом.

- Ну и славно, - подытожил бригадир. - Смены как обычно. Если все сложится, завтра будем дома.

Слово «дом» в его устах прозвучало сухо и без всякой симпатии. Как просто еще одно место, наряду со многими другими.

- Постой! - на этот раз Шена все-таки не выдержала.

Сантели поднял бровь и легким движением заправил косички за уши.

- Все я понимаю, - копейщица глянула исподлобья на рыжую, которая, кажется, засыпала прямо сидя.

- И?.. - с кажущейся мягкостью подтолкнул ее к продолжению бригадир.

- Я с ней не останусь на ночь, - с упрямой и дерзкой решительностью бросила Шена, проводя ладонью по волосам так, словно зачесывала их назад. Давняя привычка копейщицы, выдающая готовность стоять на своем до конца, а если надо, то и драться.

- Я ей не верю, - мрачно закончила Шена. - Пусть спит за кругом!

Сантели подумал, что если бы его увлекали женщины, то, пожалуй, он бы даже взял яростную воительницу в жены. Скверная супруга в Королевствах, отличная спутница здесь, где граница между жизнью и смертью измеряется шириной острия клинка. Да, жаль...

Слова Шены встретили у прочих если не согласие, то, по крайней мере, понимание. Даже у Кая, который, кажется, открыл в себе толику куртуазного рыцарства. Все как-то разом вспомнили, что пусть рыжая и не ведьма, и знает много полезного, но прочие странности никуда не делись.

- Справедливо, - Сантели выждал верный момент, когда гнев Шены достиг пика и готов был прорваться малым бунтом. Спокойный рассудительный голос бригадира сбил ее порыв, заставил раствориться впустую.

- Справедливо, - повторил вожак. - Но за круг мы ее не выпустим, если ее там кто утащит, это считай потерянные деньги. Сделаем по-иному...

Когда главарь достал тонкую, но прочную веревку и жестами показал, что намерен на ночь привязать Лену к телеге, девушка едва не сбежала в подступающую полутьму, щедро разбавленную лунным светом. Вот уж чего она ожидала и хотела меньше всего, это оказаться в путах посреди лагеря каких-то мутных и зловещих типов.

Но банда определенно намеревалась настоять на своем. Вторую ночь проводить «на природе» не хотелось. А главное...

В первые минуты показалось, что рыжая готова сбежать прямо сейчас, без оглядки. И в чем-то Сантели ее понимал. Будучи человеком с хорошим воображением, он вполне мог представить себя девой (пусть и не очень юной, судя по формам) посреди бригады, которая к рыцарским куртуазностям не приучена. За исключением разве что Кая. Но пожелание команды было действительно справедливым, и рыжей следовало выбрать, чего она боится больше - ночевки за кругом или возможных происков спутников. Про себя Сантели решил, что никто и пальцем не тронет спутницу, пока не определится ее цена в Аптеке. Но объяснить это безъязыкой девчонке не представлялось возможным.

Трудности разрешились так же быстро, как и начались, рыжая неожиданно согласилась на все и даже сама подставила руки. При этом она загадочно и умиротворенно улыбалась, как будто ожидала, по меньшей мере, шелковый платок в подарок.

Наверное, близость чужих людей все-таки показалась более привлекательной и безопасной, нежели ночные ужасы.

Поначалу она испугалась. Очень испугалась, когда накатило уже знакомое чувство нереальности происходящего. Но спустя мгновение почувствовала приступ жаркой радости. Оно возвращается! То же тянущее чувство незавершенности окружающего мира, его частичного не-воплощения, которое вот-вот разобьется осколками небытия.

Пусть связывают хоть тройными морскими, да пусть хоть в шибари на ней практикуются! Это все неважно.

Она возвращается домой. Домой!

К дьяволу проклятый Канзас!!!

Глава 7 «Я ищу женщину…»

Ничего не случилось.

Было мгновение, когда Лене казалось, что руки становятся полупрозрачными, а одежда мелко-мелко вибрирует, словно через каждую нитку пропустили ток. Девушка зажмурилась, ожидая, что вот сейчас опять выключат свет, и вокруг проступят контуры такой знакомой, такой родной квартиры...

Но этим все и ограничилось. Канзас никуда не исчез, весь окружающий мир остался на прежнем месте, до последней травинки и незнакомой звездочки на чужом небосводе. Приступ миновал без всяких последствий.

У нее не осталось сил даже на слезы. Безмерная усталость, горе и разочарование накрыли несчастную темным пологом, погрузив в какое-то пограничное состояние между сном и обмороком. Так и шла ночь, тихо, без происшествий. Лишь далеко в стороне кто-то громко и могуче квакал. Как совершенно обычная лягушка, только размером с быка, не меньше.

Проснулась Лена, точнее выпала из полуобморока, под утро, еще до восхода. Нельзя сказать, что она совсем не отдохнула, все-таки для городской девчонки условия оказались лаконичнее спартанских - маленький войлочный валик вместо подушки и тонкий, хоть и теплый плащ вместо матраса. Но в целом, усталость отодвинулась на второй план. Пожалуй, еще несколько часов Лена вполне прошла бы на своих ногах, несмотря на боль, глубоко засевшую в связках и мышцах ног.

Часовой - это был Кай - сидел над стылым кострищем, держа меч на коленях. Он повернул голову в сторону Лены и после секундной заминки отвернулся обратно. Девушка потерла ладони, разгоняя кровь. Связали ее, надо сказать, достаточно аккуратно, оставив небольшой зазор между запястьями и короткий «поводок» от тележного колеса. Так что циркуляция крови не нарушилась, и некоторая свобода движений осталась. Узлы были очень хитрые, Лена таких не знала, и в обычные волокна оказались вплетены тонкие черные нити, глянцево поблескивающие в лунном свете. Возможно, путы тоже были магическими, так, чтобы их не нельзя было разрезать втихую.

Басовито похрапывал во сне волшебник по имени Бизо. Тихо бормотал в полубреду раненый со сломанной ногой. Шена свернулась под плащом, обнимая копье, словно долгожданного любовника. Во сне, под мягким лунным светом ее злое лицо смягчилось, черты разгладились. Обычно спящие люди безмятежны, однако на лице у черноволосой застыла тень печали. Как будто ей снился долгий и нерадостный сон.

А вожак Сантели не спал. Он полулежал и молча смотрел на Лену непроницаемо-темными глазами. Под этим взглядом девушке стало очень неуютно, она отвернулась в другую сторону, по ходу прежнего движения маленькой колонны. Там, вдалеке, мерцали далекие огоньки россыпью, сливаясь в пятно размером с ноготь или даже меньше. Огонь. И судя по тому, что пятнышко не менялось, то был не пожар, наверное, это и есть Geataichean, о которых несколько раз упоминали бандиты у повозки.

Врата.

- Иди спать, - негромко сказал Сантели часовому. - От меня что-то сон бежит. Посижу до утра.

Кай молча и благодарно кивнул. Спустя пару минут, он так же молча заснул, положив меч на грудь, а под голову пристроив плотно скатанную куртку. Кольчужную пелерину он так и не снял.

Лена вздрогнула, резко подняла голову, остатки сонливости слетели с нее, как старая паутина под порывом ветра. Девушка поняла, что она знает значение слова «Geataichean». И поняла, что сказал главарь мечнику. Видимо, загадочное мерцание все-таки не прошло бесследно. На этот раз оно наделило пришельца из иного мира знанием языка.

Ей стало очень холодно, озноб кольнул в самое сердце. Руки под веревками разом потеряли чувствительность и онемели. Лену вымораживал страх. И непонимание. И наоборот, жутковатое понимание, что приступ не приближал ее к дому, а скорее, закреплял присутствие здесь.

- Ты понимаешь меня.

Бородатый смотрел все так же внимательно. Говорил он тихо, однако, не шепотом. Доверительно, но с ощутимым превосходством. Словно сытый тигр, который не хочет убивать. Пока не хочет. Интересно, а есть ли здесь тигры?.. Если да, то именно этого зверя мог бы выбрать тотемом вожак.

- Да, - сказала Лена, так же тихо.

Сантели нахмурился, и она запоздало поняла, что ответила по-русски.

Знание билось где-то совсем рядом, как будто за тающей ледяной решеткой памяти. Так бывает, когда человек учил в детстве язык, а затем много лет им совсем не пользовался. После речь кажется одновременно и знакомой, и непонятной.

- Dtha, - местное «да» оказалось очень близким к русскому.

- Это хорошо, - качнул головой Сантели.

Они немного помолчали.

- Кто ты? - спросил вожак. - Откуда ты?

Снова Лене понадобилось некоторое время. Обретенное знание работало как старая игрушка из шара с водой и надписями на пластмассовых табличках. Сначала нужно было хорошо потрясти память, а затем в ней всплывала подходящая формулировка, точнее слова, которые надо еще постараться сцепить вместе.

- Я ... говорю ... плохо, - с трудом вымолвила она.

- Я тебя понимаю, - не возразил, а скорее констатировал Сантели. Он осмотрел окрестности, прислушался, забавно вскинув голову и шевеля ухом. А затем повторил. - Кто ты?

- Я ... не знаю.

- Не знаешь? Или не ...

Кажется, ее ответ его нисколько не удивил. Но последнее слово Лена не поняла. Точнее сразу несколько возможных значений запрыгали в голове. «Память»… да, кажется, корень здесь «память». Значит, вероятнее всего Сантели спросил - не знает или не помнит, забыла.

И как же на это ответить? Рассказать историю про внезапный провал из своего мира неведомо куда?

- Не знаю, - решилась она.

- Я думаю, ты пытаешься меня обмануть, - улыбнулся бандит. Улыбка у него была страшноватая. Вполне открытая, без злобного оскала, но ... из-за нее бородатый вожак еще больше походил на тигра, полностью осознающего свою силу.

Лена стиснула зубы и сжала в кулаки неловкие, все еще немеющие пальцы. Только бы не сорваться на истерику или оправдания. Или нелепые попытки рассказать ему о своей прежней жизни. Держаться, держаться под холодным взглядом человека с топором!

- Всякое может быть. Возможно, ты от кого-то бежишь. Возможно, тебе отшибло память заклинанием, - задумчиво проговорил Сантели. – Это не наше дело. Вопрос в другом ... что ты умеешь делать?

- Делать? - машинально повторила девушка.

- Завтра, еще до заката мы вернемся к Вратам, - любезно пояснил Сантели, он говорил медленно и очень разборчиво. - Там придется решать, что с тобой делать. Я могу тебя продать. Я могу тебя устроить подмастерьем, на службу, за вознаграждение. Что ты умеешь делать?

Все стало совсем запутанно. Похоже, с точки зрения главаря продажа людей была чем-то совершенно обыденным. Господи, да что же это за место такое жуткое?

- Я ... наверное ... - Лена задумалась.

А что она и в самом деле может делать, полезное здесь и сейчас?

- Ты знаешь еще такие уловки? - Сантели красноречивым жестом приложил пальцы к собственной шее, имитируя проверку пульса.

- Н-немного, - быстро сказала Лена. – Наверное. Мне надо вспомнить.

- Постарайся вспомнить, - очень серьезно, без тени юмора посоветовал Сантели. - Это решит твою судьбу. Завтра.

- А если вы меня отпустите? - на этот раз словесная конструкция получилась почти сразу.

- Тебя продаст кто-нибудь другой, - вот теперь Сантели, кажется, немного удивился наивности гостьи. Такое выражение могло бы появиться на лице человека, при котором начали есть суп ножом, а ботинок натянули на голову.

- Ты нездешняя, - это снова прозвучало как утверждение. Сантели как будто размышлял вслух.

- Да, да, - Лена для верности повторила ответ. - Далекие края. Очень.

Опять заквакала далекая и огромная лягушка. Словно вторя ей, кто-то завыл с противоположной стороны от лагеря. Вой походил на рычание кота, щедро разбавленное очень высокими взвизгами. Главарь даже не повернул голову, так что видимо опасность вопли в ночи не таили.

- Все это удивительно, - Сантели вздохнул, протянул косичку между пальцами. - И загадочно. Ты странная.

Он взглянул на нее в упор. Лена попробовала из чистого упрямства выдержать взгляд, и продержалась секунд десять, даже чуть больше. Потом отвела глаза в сторону.

- Завтра я приведу тебя в Аптеку, - Сантели не спрашивал и не рассуждал, теперь он просто ставил в известность. Причем слово «Аптека» было произнесено с определенным почтением. - Постарайся удивить ... там. Покажи еще что-нибудь ... лекарское. Станешь подмастерьем. Возможно. И никто не станет спрашивать, кто ты. Откуда пришла. Что делаешь.

- А если я не смогу?

- Ты и в самом деле из очень далеких мест, - Сантели вздохнул с видом взрослого, который услышал милую детскую глупость. - Поверь, все остальное тебя не обрадует.

- Еще я умею драться! - Лена вспомнила скрещенные над камином «динамы» и уроки фехтования. Девушку окатила волна уверенности в себе и даже легкой досады - как она могла забыть?! Это же мир магии и меча. А мечом она как раз владеть умела. Конечно не совсем мечом, а рапирой, и по совести говоря, не настолько уж хорошо. Однако вполне прилично, получше многих. И главное - она владела техникой, знала теорию, чувствовала дистанцию. Ее знания вырастали из фехтования, развивавшегося столетиями, от варварства к точной науке и спортивной дисциплине. А значит, Лена заведомо стояла на несколько ступеней выше любых средневековых бойцов.

- Драться? - наконец-то Сантели выглядел удивленным. – Ты не похожа на борца. Нос не сломан. Все зубы на месте.

- Я умею владеть длинным узким клинком, - пояснила юная фехтовальщица, стараясь подобрать правильные, самые точные слова. - Я владею искусством боя.

- Ты умеешь биться в строю и спиной к спине? - уточнил бандит. - Под знаменем, в большом и малом отряде?

- Нет, - терпеливо сказал Лена. - Я умею драться мечом.

- Тогда ты не владеешь боем, - отрезал Сантели. – Но …

Главарь хмыкнул, всем видом демонстрируя оскорбительное недоверие к заявленным талантам Лены.

- Утром посмотрим, чего ты стоишь.

Подкралось утро. Хотя люди проснулись еще в предрассветных сумерках, никто не спешил покидать зачарованный круг до полного восхода солнца. Все умывались, поливая водой из отдельного бурдюка тряпицу, а затем тщательно протирая ей лицо и шею. У каждого была своя тряпка. Судя по запаху, в кожаный мешок был подмешан какой-то легкий травяной ароматизатор, пахло ненавязчиво и одновременно приятно. Однако запах не ассоциировался с какой бы то ни было флорой, известной Лене. Костер не зажигали. Девушке полили водой в протянутые ладони, но очень немного, и на лице волшебника читалось явное осуждение. Не адресное, а скорее вообще, в целом, касательно расхода драгоценной влаги.

Ничего похожего на привычные молитвы девушка не заметила. То ли здесь такое не было в ходу, то ли отправление обрядов слишком отличалось от привычных ей, и Лена их просто не заметила.

Новость о том, что непрошеная гостья говорит (хоть и плохо) на человеческом языке, общественность восприняла достаточно спокойно, даже философски. Вообще у Елены укрепилось стойкое ощущение, что ее попутчики воспринимают мир несколько по-иному, нежели она сама. Как-то ... спокойно. Более отрешенно применительно к причинам и следствиям. Они беспокоились о том, что происходит именно здесь и именно сейчас. Возможно, так сказывалась опасная жизнь и частая близость смерти, возможно наличие магии в мире. Хотя это могло быть и превратное толкование, все-таки опыт общения с аборигенами у Лены оставался микроскопическим.

А затем Сантели, как и обещал, предоставил гостье возможность показать свое умение.

Осознав суть предложения, Виаль, боец в толстом ватнике и шапке, которая как будто приросла к его голове, заржал, даже не пытаясь сдерживаться. Волшебник Бизо спрятал ухмылку в тени шляпы. Кай нахмурился с выражением крайнего скептицизма. А вот Шена наоборот, широко и вполне искренне улыбнулась, всем своим видом выражая предвкушение. Улыбка у нее была красивая, хоть и злая. Копейщица вышла на пятачок между костром и внутренней границей охранного круга, ловко провернула свое короткое копье, словно шаолиньский монах, но в хитрые стойки не вставала, лишь слегка присев на пружинистых ногах.

Лена оглянулась. Судя по всему, оружия ей никто предлагать не собирался. Но если бы и предложил... только сейчас фехтовальщица подумала о том, что с рапирами в команде явный дефицит. А значит демонстрировать таланты ей нечем. Впрочем, сегодня она чувствовала себя несколько более уверенно.

Лена повернулась к Сантели и молча отмерила руками в воздухе расстояние примерно в метр. Совсем как накануне, когда делали шину для раненого Кодуре. Главарь внимательно посмотрел на все это дело. Пожал плечами и сам кинул ей палку, на которую вешали котелок при готовке. Палка, судя по виду, была многоцелевой, заведомо длиннее, чем необходимо для ее основного предназначения.

Лена ловко поймала, примерила к руке, несколько раз пробно махнула. Тяжеловато, центр тяжести не там, где следует, однако сойдет. Встала в классическую стойку. Правая нога впереди, колени пружинят, левая нога чуть разгружена, острие на уровне левого глаза. Свободная рука сзади, легко поднята вверх и свободно полусогнута. Все подчинено правилу «одной вертикальной плоскости».

Держать палку было неудобно, пальцы сразу заломило без удобной рукояти, но тело как будто само откликнулось, радостно вспоминая заученные движения. Лена улыбнулась, наслаждаясь чувством обретенной силы, выполнила короткий парад и обозначила легкий поклон в сторону соперницы. Шена, похоже, восприняла это как издевку. Она посмурнела, стиснула зубы так, что губы превратились в тонкую бледную линию. Пальцы сжались на древке копья.

- Нет, - коротко бросил Сантели. Он щелкнул пальцами и сделал короткий жест Каю. Мечник быстро заменил Шену, словно только этого и ждал. Копейщица явно огорчилась, однако спорить не стала. Лишь копье в ее руках подрагивало, будто просило крови.

- По хлопку, - предупредил Сантели.

Кай держал меч в правой руке, на левой же свободно висел короткий плащ. Стойка у бойца была фронтальная и «встречная» по отношению к Лене, то есть левую ногу Кай не убрал назад, а наоборот выставил чуть вперед.

Меч выглядел солидно, с простой гардой и удлиненной рукоятью, которую можно было держать и двумя руками, и как сейчас, одной. Фехтовальщицу малость нервировало, что клинок был самый настоящий, ничем не прикрытый. С другой стороны, он выглядел как оружие для широкого крепкого размаха. А это означало, что тяжелый железный дрын обречен проиграть выверенному, математически точному и стремительному уколу.

Вся банда затихла и даже лошадь, казалось, скосила большой темный глаз на поединщиков. Лена сглотнула и повторила про себя последовательность заученных на регулярных тренировках действий. Не нужно хитрых комбинаций, только самое простое, быстрое и проверенное. Классический укол с одним финтом и минимальным смещением острия. В грудь, ближе к шее, чтобы попадание было наглядно и ощутимо. Но желательно не попасть в лицо, а то импровизированная «рапира» может и в кровь разбить.

Мышцы гудели, как натянутые до предела стальные струны, требуя движения, атаки, победы. Кай же наоборот, казался расслабленным и как будто осевшим, словно все его мышцы стремились стечь с костей на землю. Даже плащ на руке висел безвольно и грустно.

Вдох и выдох. Поднимающееся солнце не слепит, ноги стоят крепко на сухой и твердой земле - не поскользнуться. Легчайший аромат умывальной воды все еще щекотал ноздри.

Сантели не хлопал, а щелкнул пальцами. И…

Бывает так, что сознание начинает отставать от зрения. То есть глаз фиксирует нечто, но пока наступает осмысление - все уже стремительно изменилось. За мгновение до того, как началась атака, Кай в свою очередь сделал ... непонятно что. Как будто взмахнула крыльями огромная летучая мышь. В следующую секунду фехтовальщица поняла, что мечник набросил на нее свой плащ. Не махнул, отражая выпад «по-мушкетерски», а именно бросил каким-то особенным образом, накрывая как гладиатор-ретиарий сеткой. За долю мгновения Лена это осознала и махнула палкой, стараясь отмести плащ в сторону, одновременно делая заученный шаг назад. Но Кай уже срывался с места в мощном броске, корпусом вперед, совсем как американский футболист в прорыве. И когда фехтовальщица поняла, что надо уходить еще дальше, в сторону и назад, противник буквально влетел в нее.

На самом деле удар вышел несильным, мечник определенно не хотел увечить противника, точнее противницу. Получился даже не столько удар, сколько растянутый сильный толчок. Лена перекатилась по земле и оказалась на четвереньках, выронив «оружие».

Сантели хмыкнул, прочая банда выразила чувства куда более открыто и несдержанно. Кай молча кивнул всем сразу, словно благодаря за почести, и так же молча повернулся к Лене с немым вопросом. Девушка скрипнула зубами и подняла «рапиру». Кай развел руками, демонстрируя, что плаща при нем больше нет.

До хруста стиснув зубы, Лена опять стала в позицию. Насмешки банды жгли, словно крапива по свежим ссадинам. Все были на стороне Кая и не скрывали этого. От обиды девушка испытала острейшее желание унизить противника в ответ. Прогнуть на глазах у его же товарищей. Продемонстрировать свое превосходство наиболее оскорбительным образом. Уголком сознания она понимала, что Кай всего лишь победил в учебной схватке, но ... все это становилось очень личным.

- А теперь без ...

Последнее слово Сантели Лена не поняла, но по тону и корню это означало что-то наподобие «слабая уловка», поддавки».

- Готова? - сумрачно вопросил Кай. И опять же судя по тону, он имел в виду отнюдь не техническую готовность, а скорее решимость продолжать.

Лена лишь молча выполнила парад. Не из уважения к оппоненту, а скорее по привычке. Мечник перехватил меч обеими руками, вынес в сторону, немного скрутив корпус, так что длинная перекладина гарды частично закрывала лицо. Лена мимолетно заметила, что меч, похоже, знавал лучшие дни. На основании клинка, гарде и навершии располагались маленькие пустые гнезда и что-то вроде стесанных напильником заклепок. Как будто раньше оружие было украшено накладными деталями и драгоценными камнями. Теперь же осталась лишь строго функциональная основа, без всяких украшений. А еще клинок был однолезвийным, хотя и повторял привычную Лене форму рыцарского меча. Но все это мелькнуло калейдоскопом образов, потому что мышцы фехтовальщицы уже пришли в движение, действуя, как предельно собранный и слаженный механизм.

Наставники могли бы гордиться ученицей, с поправкой на долгое отсутствие тренировок. Укол был превосходен - хорошая техника, помноженная на энергию ярости. На этот раз Кай действительно опоздал с парированием, поймавшись на ложный выпад, а затем «острие» импровизированной рапиры ударило в пелерину, ниже горла ровно на ширину ладони.

И ... бой продолжился.

Однолезвийный меч опустился плашмя по дуге сверху вниз и в сторону, сбивая палку, а Кай уже переносил вес с ноги на ногу, качнувшись вперед, словно кобра в броске. Сантели ожидал, что мечник выполнит типичный контрприем - перехват вражеского клинка слабой рукой и резкий удар в лицо эфесом. Прием жесткий и резкий, обычно при правильном ударе - а Кай был очень хорошим бойцом - гарда выбивает глаз, но рыжая сама напросилась. Шена ее вообще приколола бы альшписом еще в первом раунде. Однако мечник снова пожалел соперницу. Он просто шагнул вперед и с размаху ударил фехтовальщицу лоб в лоб, даже не по носу. На том схватка и закончилась, под разочарованный гул зрителей. Бизо выглядел совсем печальным - он хотел поставить пару грошей на победу Кая, однако никто не принял ставку в силу заведомой предопределенности исхода.

Лена сидела, привалившись спиной к тележному колесу, и пыталась унять звон в ушах. Лоб гудел, как свая под молотом-копром, слабость разлилась по телу. Но сильнее оказалось космическое, безбрежное непонимание - как это все могло случиться?..

Так уже было, давным-давно, в детстве, когда она на спор с Дедом блестяще выучила стих, потратив на это весь выходной, и была готова продекламировать его, получив специальный приз. Но оказалось, что девочка перепутала страницы в задании и выучила не то стихотворение. Обиднее всего было понимание, упрямо прорывающееся сквозь оскорбленную гордость - противник наверняка не сделал ничего подлого или нечестного. Это она сама поспешила показать свое мастерство, не выяснив - по каким собственно правилам здесь дерутся.

А на заднем плане шевелилась печальная мысль - ее бойцовым навыкам здесь не место. По крайней мере, без серьезного переучивания.

- Что скажешь? - вполголоса спросил Сантели.

Бригадир сам очень неплохо владел оружием, и в принципе мог бы сойтись с Каем почти на равных, топор и щит против меча. Но у мечника за плечами была хорошая, правильная школа боя, и он видел то, что могло пройти мимо взора Сантели, которого учила только жестокая практика.

- Интересно, - протянул как обычно немногословный Кай. - Очень интересно.

Он помолчал, Сантели терпеливо ждал, видя, что собеседник не тянет драматическую паузу, а подыскивает правильные слова.

- Ее учили, и учили неплохо, - высказался, наконец, Кай. - Но учили ... странно. Как будто в ее школе вообще не пользуются доспехом.

- Хм... - призадумался Сантели. - А ведь точно, она ткнула тебя в кольчугу и остановилась, как будто на этом бой заканчивался.

- Да. Я такое видел в ... - Кай замялся. - В общем, это чисто дуэльная практика. Прием отчаяния, в схватке с заведомо более сильным противником. «Воткни быстрее и больше, чем воткнут тебе», без оглядки на защиту и «удар возмездия».

- Что? - не понял бригадир.

- Когда уже почти убитый все равно рубит или колет в последнем усилии, - пояснил Кай.

- И где так учат? - спросил приземленный бригадир.

- Понятия не имею. Одно скажу точно - в монастырях и боевых братствах так не тренируют, - мечник выглядел не менее озадаченным, чем его командир. - Я бы поставил на то, что ее натаскивал какой-то придурочный бретер... Есть такие, выдумывают всякие «удивительные школы необоримого мастерства» и носятся с ними, собирая деньги с простаков. Пока не нарвутся на хорошего бойца.

Кай снова ненадолго задумался. И закончил:

- Но она двигается только вперед-назад, как по узкой дорожке, а «круг мастера» или «длинный крест»- это первое с чего начинается любое наставничество.

Сантели сплюнул от избытка впечатлений.

- И ты все это заметил по двум коротким сшибкам? - на всякий случай уточнил он.

Кай сморщился в гримасе обиженного профессионала. Молча отвернулся и пошел к телеге. Выглядело это на грани неуважения, но бригадир понимал, что сам спровоцировал лучшего бойца явно выраженным сомнением.

- Чудные дела творятся, - пробормотал бригадир, подумал было, не осенить ли себя святым знаком, но передумал и ограничился словами. - Пантократор, убереги и защити, - после чего скомандовал. - Собираемся! Время не ждет. Хочу к закату увидеть дымы Врат.

Впрочем, все и так уже споро сворачивали лагерь. Каждому не терпелось вернуться поскорее, чтобы встретить ночь в чистой постели и чистой же ночной рубашке. Или в приличном трактире, за кружкой пива, а не магически сохраненной воды с привкусом паучьей мочи.

- Лезь в телегу, - милостиво приказал бригадир рыжей, которая все еще не оправилась от удара в голову. Алая метка украсила ее лоб в самом живописном месте, строго по центру.

Бизо прошелся по своим меткам, тщательно их стирая, чтобы не дай Пантократор не потянуть за собой «нить». Кай проверил меч, поскольку точно знал, что обычно самые серьезные неприятности приходят напоследок, когда их уже не ждешь. Внутренний голос подсказывал мечнику, что приключения еще не закончились.

Лена привыкла серьезно переживать свои неудачи, стараясь извлечь из них максимум уроков. Отчасти сказался и мамин перфекционизм - строгая женщина, типичная «self-made woman» из глухой провинции никогда не позволяла дочери спустить на тормозах промашку. Наоборот, она возвращалась к неудаче вновь и вновь, пока все не оказывалось исправлено. Поэтому поражение погрузило девушку в глубокое огорчение, и Лена машинально ждала от остальных, что ей не забудут позорный проигрыш. Но здесь снова сказалось иное отношение местных к жизни. Все как будто забыли про утренний поединок, глубоко и полностью уйдя в путевые заботы. Даже суровая Шена перестала бросать на Лену мрачные взгляды, в которых отчетливо читалось, что воительница сделала бы с незваной гостьей, будь на то ее воля.

Поразмыслив, Елена решила, что, наверное, все из-за того, что драки здесь должны быть нормой жизни. Поэтому катастрофический провал для нее - мимолетное развлечение для всех остальных. Сидеть было жестко, телега оказалась заполнена какими-то ящиками, бочонками и мелким инвентарем, среди которого Лена узнавала лишь некоторые предметы вроде крупноячеистой сетки, фонаря с наполовину сгоревшей свечой, пучка коротких толстых стрел с оперением из тонкой стружки. Наверное, у банды не хватало денег, чтобы купить по лошади для каждого, так что они использовали телегу со скарбом и рабочим инструментом на всю компанию.

Сколько прошло времени, она не могла сказать, скорее всего, часа два или три. Телега двигалась достаточно бодро, со скоростью обычного пешехода. Сантели веселел с каждым условным километром, а Кай наоборот, мрачнел, не выпуская меч из рук. Тем удивительнее, что новую возможную опасность первым заметил именно бригадир. И он же сразу принял самое верное решение.

- Лезь под рогожу, - коротко скомандовал главарь, кладя ладонь на топор. Похоже, для него это был традиционный жест для всех случаев жизни.

В первое мгновение Лена не сообразила, что приказ относится к ней, но Бизо понял все совершенно правильно. Он с неожиданной для своего сложения силой пригнул ее голову ниже и натянул сверху покрывало, похожее на брезент из очень грубой и толстой нити редкого плетения. Рядом сопел раненый Кодуре, который дремал всю дорогу, проснувшись только на утреннюю перебинтовку и кружку воды. На мгновение Лена ощутила укол самодовольства. Как ни крути, именно она почти что вытащила страдальца с того света, и сон его больше не напоминал предсмертную летаргию. Затем гордость уступила место тревоге.

Кажется в этом «Канзасе» все время что-нибудь случается...

- Нечего девку всему свету показывать, - буркнул Сантели. - Не ярмарка, денег не дадут.

Кай легонько стукнул Лену по голове клинком, плашмя, через рогожу.

- Не высовывайся, - предупредил мечник.

Теперь вся бригада увидела, отчего забеспокоился командир. С востока появился небольшой конный отряд. Пока человечки на крошечных лошадках казались не больше половины мизинца, но быстро приближались. А это значило, что кавалеристы высматривали именно обоз охотников за Профитом.

- Чего-то они близко от Врат приключений ищут, - заметил с некоторым удивлением Бизо.

Виаль как обычно промолчал, приготовив копье и натянув шапку поглубже. Шена тоже проверила большим пальцем острие альшписа, которым и без того можно было алмазы царапать. Кай достал из телеги простой шлем с наносником «стрелкой» без винта.

- Шестеро, - сообщил Сантели, воспользовавшись дырявой пластинкой. - И за ними никого не вижу. Ставьте скотину.

Шена придержала лошадь номер Три. Телега вздрогнула и с легким скрипом остановилась.

- Ну, если не засада, то не обломится бродягам, - подумала вслух Шена. - Силы почти равные.

Сантели ничего не сказал, он, как бригадир, вышел вперед, обманчиво-спокойный, с кинжалом в одной руке и топором в другой. Скрипела тетива арбалета, которую натягивал спрятавшийся Бизо. Алхимик хорошо знал свое место в бою - за и под телегой, стараясь не угодить под удар, тыча стрелами и кинжалом во вражье пузо, насколько получится.

- Это Раньян, - сказал Кай, плотно наматывая на руку давешний плащ.

Конники тем временем приблизились настолько, что можно было разглядеть доспехи и снаряжение. Выглядели они не как сержанты, но близко к тому. У самого первого развевались на ветру длинные - до плеч и ниже - черные волосы, не прикрытые ни шлемом, ни шапкой, даже не перехваченные ремешком.

- Раньян... - повторил Сантели с таким видом, будто сгрыз целый стручок островного перца.

- С ним мы разойдемся, - тихо предположила Шена.

- Нет заводных лошадей, - указал Кай.

Никто не ответил, все и так было понятно. Нет запасных - значит, отряд сорвался с места и помчался именно сюда, чтобы встретить именно бригаду. Или же конники ушли в дальний поход и вконец измотали коней, а это значит, что они на работе.

Раньян слыл честным и очень обязательным человеком, что при его работе свободного наемника-рутьера было нелегко, но прибыльно. Еще он был крайне принципиальным, не убивал детей, а женщин - только за двойную плату. Встреча с наемником в преддверии Врат могла пройти без эксцессов - если бригада не входила в его новый заказ. И обещала кровавую поножовщину - если имелся конфликт деловых интересов.

Конный отряд перешел с галопа на рысь, а затем на ровный шаг. Кони выглядели не в край заморенными, но порядком уставшими. Покрытые пылью всадники - тоже. Все в плотных кожаных доспехах, с малыми щитами и при «крысиных» тесаках, выкованных из одного куска металла, так, что рукоять переходила в тонкий прут, загнутый вперед и вверх в виде скобы, для прикрытия пальцев. Скоба и в самом деле походила на крысиный хвост, отсюда и название. У двоих Сантели заметил короткие метательные копья «джериды» в специальных футлярах у седла.

Кавалерийский вожак небрежным жестом остановил свою маленькую армию, сам же двинул коня вперед еще на несколько шагов. Длинные, очень темные, с синеватым отливом волосы свисали по обеим сторонам лица совершенно свободно, без косичек и выбритых висков. Короткие усы и бородка клинышком были очень аккуратно подстрижены, хотя щетина выдавала человека, который уже несколько дней в пути. Лицо и прическа профессионального бретера из фехтовального братства. Обычно такие щеголяли тяжелыми двуручными саблями, но у этого бойца оружия на поясе вообще не было, кроме пары кинжалов. Зато у седла в простых деревянных ножнах висел длинный «пробойник» - тяжелый кавалерийский меч, который некоторые особо сильные и умелые рыцари брали в дополнение к копью. Рубить им было нельзя - клинок представлял собой длинное граненое шило без лезвия. Зато хорошо разогнавшись, можно было пронзить самый прочный доспех, а уж обычные кольчуги, что носили на пустошах, «пробойник» шил, как иголка платок.

Все это было очевидно и понятно Сантели, да и любому иному члену бригады. Лена, притаившаяся под рогожей и наблюдавшая в крошечную дырку, видела только мрачного и зловеще-красивого воина на коне. Больше всего он напоминал мушкетера из фильмов, этакий Рошфор с холодным, высокомерным взглядом природного воина. Благо и прическа словно появилась прямиком из семнадцатого века.

- Мое почтение, - по неписаным правилам Раньяну надлежало представиться первым, что он и сделал.

- Приветствую, - Сантели кивнул, не выпуская из рук оружия. Это было не слишком вежливо, но в рамках приличий. Пустошь это Пустошь, а наемник не объявил о своих целях и даже не спешился.

Бригадир не видел укрывшуюся под накидкой рыжую девчонку. Но если бы увидел, то испытал бы сильное удивление. Лена окаменела, закрыв глаза и сжав кулачки. Ее сковал леденящий ужас, невыносимая паника. Когда «Рошфор» заговорил, она узнала этот глубокий, сильный голос.

«Riadag». Звук разрубаемой плоти, вопли и мольбы убиваемых. Трупы на дороге, убитая девочка. Ее мертвый взгляд и немой, бесконечный вопль, обращенный в небо. Голос спокойного, хладнокровного убийцы, который искал Riadag. Теперь она понимала, что означает это слово.

Искра.

- Я ищу человека, - сказал Раньян с мрачным спокойствием, в котором звенела нотка смертельной усталости. - Женщину. Рыжеволосую женщину, вероятно молодую. Скорее всего, она одета необычным, странным образом и плохо владеет человеческой речью. Если вы встречали ее, я готов щедро вознаградить вашу помощь. Очень щедро.

Глава 8 Врата

В наступившей тишине было слышно, как поодаль прожужжал овод. Еще дальше каркнул ворон, будто в ожидании скорой поживы.

- Ничего про это не знаем.

- Жаль, - Раньян, похоже, и не ждал иного ответа. - Ты не против, если я взгляну? - боец указал рукой в перчатке на телегу.

- Против, - набычился бригадир. - Что везем, то наше дело. И раненый там.

Сантели был в своем праве - Профит есть Профит. Что нашел, то твое, можешь показать всему свету, можешь скрыть как можно дальше, заныкав по укромным местам. Раньян это прекрасно знал. Но судя по всему, наемник почти провалил очередное задание и был готов пойти на любую крайность. А крайности в пустошах - дело привычное. Чего никто не видел, того и не было.

Раньян поджал губы, машинально дернул поводья, и конь переступил тяжелыми подкованными копытами, едва заметными из-под густой шерсти, как у настоящего рыцарского тяжеловоза. Животное явно не отличалось скоростью хода, но было выносливо и привычно к бою. Начнись схватка - четырехногий противник окажется не менее опасен, чем всадник.

Сантели почувствовал, как бисеринка пота скатилась по виску и увязла в косичке. Кай, как обычно перед боем, дышал особенно тяжело, с присвистом. Трудно жить с напрочь переломанным носом, пусть и восстановленным внешне при помощи магии.

- Я настаиваю, со всем уважением, - очень спокойно, очень вежливо сказал Раньян.

Сантели покачал головой.

- Это наша телега, - так же спокойно сказал он, и то было спокойствие натянутой до предела струны. - Покажем сегодня тебе, и завтра каждый будет знать, что бригада расчехляется перед первым встречным. Значит, появится и второй встречный. И третий.

Звучало, как истинная правда, тем более, что правдой по сути и являлось. Дай слабину один раз - и дальше все воспримут это как правило.

- Жаль, - сумрачно заметил Раньян, очень задумчиво, как будто решал, что делать дальше. Может и в самом деле решал, может, тянул время, ловя удобный момент. Топор казался тяжелым, словно целиком сделан из камня. Сантели смотрел между глаз собеседника - пока лишь собеседника - и прокручивал в голове следующее действие. Резкий бросок топорика, однако, в голову не Раньяна, а коня. А затем...

Затем много чего случится, очень быстро, кроваво и необратимо. Шена, мягко говоря, смотрела на жизнь с чрезмерным оптимизмом. Силы отнюдь не были «почти равными». Шестеро всадников против пеших, при том, что Бизо все-таки не воин, делали исход боя предрешенным. Совсем как утренний «поединок» Кая с рыжей.

Однако на стороне бригады была репутация Сантели. И прямое следствие этой репутации - тот очевидный факт, что в схватке поляжет не один наемник Раньяна, а оставшимся придется долго перевязывать раны.

Таким образом, все сводилось к тому, насколько патлатый бретер спешит. Насколько он верит, что бригада действительно может что-то прятать. И насколько сам наемник готов уронить собственный авторитет среди своих. Отступиться от «смоляных» - тоже поражение, как ни крути, пусть и малое.

Сердце Лены колотилось так, что удивительно - как его еще не услышала вся округа. Включая страшного убийцу с глубоким, сильным голосом профессионального актера. Лена почувствовала, как мелкая дрожь охватила ее руки и переползла на лицо. Девушке было безмерно страшно. Пытаясь унять дрожащие пальцы, она случайно задела спящего Кодуре, тот застонал сквозь полудрему и что-то пробормотал. Но к великому счастью Лены, не проснулся.

Услышав стон из-под рогожи, Раньян быстро наклонил голову, как сыч, что ловит каждый звук в ночи. Его команда, не сговариваясь, двинула хорошо тренированных животных чуть вперед.

- Я же сказал, раненого везем, - повторил Сантели.

Топором коню прямо в морду. И назад, к телеге, где укромно, но в то же время доступно припрятано другое оружие, более подходящее для молодецкой сшибки с конными. Или наоборот вперед, с кинжалом, добивать, если повезет, и конь фехтовальщика свалится. А дальше как пойдет. Бригадир смотрел на бретера и отчетливо понимал, что все его мысли очевидны, словно висельник на воротах. Так же как Раньян прекрасно понимает, что Сантели понимает... И так далее. А закончится все быстро, кроваво, сумбурно.

Но вместо того, чтобы подать коня вперед и попробовать сразу стоптать бригадира, или наоборот, спрыгнуть на землю, чтобы навязать пеший бой, в котором бретер был очень хорош, Раньян поступил совершенно по-иному. Он достал из-за широкого раструба перчатки маленький предмет, похожий на монокль - линзу с крошечной, на два пальца, ручкой и обрывком узкой цепочки из десятка звеньев. От оправы и вообще всех металлических частей монокля веяло стариной - сплошные царапины, пятнышки патины. Похоже, монокль был вещью с историей задолго до Бедствия. А вот сама линза, наоборот, как будто вчера вышла из-под бархотки шлифовальщика. Абсолютная чистота стекла поражала, особенно по контрасту с оправой.

За телегой шумно вдохнул Бизо, затягивая воздух сквозь стиснутые зубы, словно кит, вбирающий водный поток с косяком рыбы. Алхимик явно понял, что это такое. Да и Сантели тоже слышал про такие линзы. Секрет их изготовления был давно утрачен, и в мире таких артефактов осталось наперечет. Тот, кто искал загадочную девицу, был очень... нет, ОЧЕНЬ состоятелен, имел хорошие знакомства, потому что просто за деньги «око Альзора» не достать. И еще загадочный наниматель очень хотел найти нужного человека...

Раньян протер линзу кусочком замши, и Сантели видел, до чего бретеру не хочется ей пользоваться. Немудрено. Все магические артефакты, так или иначе, взимали плату за пользование. Одним требовалась жертва или капли крови, другим светлые воспоминания, обращаемые в свою противоположность, третьи просто убавляли пользователю недели, а то и месяцы жизни. Так или иначе, Раньян закончил, наконец, полировать стеклышко и посмотрел сквозь него на телегу. В этот миг он со своей прической походил на аристократа, придирчиво озирающего актрису в театре - достойна или нет та почетной роли мимолетного увлечения на пару ночей.

Время остановилось. Сантели буквально чувствовал, как рука Бизо выжимает рычаг арбалета, и прочная кожаная тетива едва-едва держится на самом краешке «ореха» - колесика с зарубкой-зацепом. Кая бригадир тоже не видел, но опять же чувствовал, что мечник застыл с оружием наперевес, готовый ринуться вперед. Кай мог двигаться очень быстро и не раз рубил кавалеристов, слишком уверенных в том, что взгляд сверху-вниз дает им неоспоримое превосходство над пехотой.

Наемник всматривался в телегу сквозь монокль, а вся пустошь, казалось, замерла в мрачном ожидании. Тонкая грань между жизнью и смертью теперь проходила через маленькое стеклышко в руке бретера. Раньян смотрел бесконечно долго, хотя на самом деле, конечно же, считанные мгновения. Затем покачал головой, спрятал монокль обратно. И больше ничего не случилось. Бретер развернул коня, бросил через плечо «Удачи и доброй дороги» и двинулся дальше, всадники один за другим вытягивались в колонну за своим господином.

Сантели выдохнул, шумно и с надрывом, понимая, что бригада снова счастливо разминулась с ... смертью не смертью, а большими неприятностями точно. А еще он хорошо заметил выражение лица Раньяна, перед тем как наемник сдал назад. И бригадиру было очевидно, что бретер не отступил перед силой. Раньян не увидел в линзе ожидаемого, и сам оказался тому немало удивлен. А еще опечален, потому что такой результат сулил новую скачку в Пустошах. Ну и наконец, было третье, то, что Сантели опять же понял и чему увидел подтверждение в глазах Бизо, когда вернулся к телеге. Раньян не разглядел сквозь линзу рыжую по имени Хель. А это значит, что в ней нет ни магии, ни магического дара. Даже ничтожной капли.

Небольшой отряд продолжил путь дальше, как будто ничего и не случилось.

Спустя еще примерно час пути Бизо ворчливо заметил, что к вечеру соберется дождь, но бригада должна успеть, даже с запасом. Сантели критически посмотрел на Хель, которая по-прежнему скрывалась под рогожей, и заметил, что поскольку человеческой одежды для нее у команды нет, пусть сидит под тряпкой до самой Аптеки.

Пейзаж вокруг тем временем постепенно менялся. Горы ощутимо приблизились, теперь можно было разглядеть серо-зеленые пики с узкими языками ледников. Пустошь потихоньку, почти незаметно, шажок за шажком обретала черты более-менее обжитого места. Дорога из условного направления стала настоящим трактом, хорошо укатанным, периодически даже встречались пешие путники, конные и тележные. Не сказать, чтобы часто, но достаточно для понимания – места здесь обитаемые.

Дальше Лена увидела первые дома, точнее домишки. Были они все на один лад - одноэтажные, очень приземистые, с окошками где-то на уровне живота и низкими скатами крыш, крытых соломой. Обычно вокруг каждого дома лепилась целая гирлянда пристроек, возведенных хаотично, явно по обстановке и потребности, без плана и эстетики. Дома с пристройками выглядели уродливыми, но обжитыми, надежными и даже украшенными в меру скромных возможностей. Там флюгерок в виде деревянного зверька, похожего на кошку (Лену передернуло от воспоминаний о злобном «котэ»). Здесь веревочка с флажками из выцветших разноцветных лоскутков.

Было много огородов. В сельской флоре девушка совершенно не разбиралась, но ей показались знакомыми морковные хвосты, еще что-то, похожее на укроп и кусты, один в один как огуречные и картофельные. Стало интересно, как здесь соотносятся сельскохозяйственные сезоны и насколько вообще производительна аграрность при стабильном и неярком солнце, а также огромной луне, которая наверняка на что-нибудь да влияет.

Огороды были разбросаны во внешнем беспорядке, но заботливо огорожены ... колючей проволокой? В голове Лены разом, как пущенная на перемотку пленка, пронесся калейдоскоп мыслей-кадров, навеянных кино- и книжной фантастикой. Упадок технологической цивилизации, артефакты высоких технологий, дикари с оспенными прививками и «колючкой». Но при более внимательном взгляде оказалось, что это не металлическая проволока, а длиннейшие усы какой-то лианы или плюща, растянутые в виде заграждения между деревянными столбиками. Очень длинные усы, сплошь покрытые острыми шипами.

Мимо прогромыхала большая телега, нагруженная сушеной рыбой. Почему-то в сторону от неведомых Врат, хотя рассуждая логически, должно было быть наоборот. Наверное, хозяин закупился большой партией для каких-то своих нужд. Рыбки были мелкие, желтоватые и почти прозрачные на вид.

- Да. Будет дождь, - сообщил в пустоту Сантели, втягивая прохладный сырой воздух. - С океана несет облака.

- На пару дней прольет, - дополнил Бизо. - Вряд ли больше.

- В самый раз, - как нечто само собой разумеющееся подытожил Сантели.

Лена еще глубже укрылась под покрывалом.

Людей в округе было мало, сказать о них что-то особенное девушка не могла. Люди как люди. Встречались редко, обычно пешком, изредка на низеньких забавных животных, похожих на осла с короткими кроличьими ушами. Одеты условно средневеково, в одежды с преобладанием коричневых тонов и обилием всевозможных шнурков и завязочек. «Средневеково» в том смысле, что увидь Лена нечто подобное в фильмах про события XIV-XV столетий земной истории, то нисколько не удивилась бы, приняв как должное. Почти никто не носил шляп, все больше самостоятельные, не пришитые к одежде капюшоны с длинным «хвостиком» сзади, который просто висел вдоль спины или пижонски заворачивался вокруг шеи, как шарф. Из обуви отмечались в основном деревянные ботинки, глухо колотящие по накатанной дороге. У путников, что выглядели победнее, обувь была деревянной целиком. У тех, кто побогаче - только подошва, а верх был, кажется, кожаным. Стучали они, впрочем, почти одинаково. И, наверное, были одинаково неудобны в носке. Да, похоже, обуви с супинаторами здесь не найти...

И еще – все, абсолютно все были при оружии. Ножи, дубинки, тяжелые посохи, топоры, похожие на тот, что носил Сантели.

Бригада игнорировала мимо проходящих, точно также как и путники не обращали внимания на бандитскую команду. При этом все уступали дорогу телеге, бригада же не сторонилась ни перед кем. Хотя нет, один раз мимо проскакала небольшая кавалькада всадников, похожих на давешних охотников за неизвестной женщиной. Только у этих кони выглядели еще внушительнее, а металла на одежде имелось куда больше. Бригада не то, чтобы уступила им дорогу, скорее подалась вместе с телегой ближе к обочине, а Сантели изобразил что-то вроде вежливого полупоклона. Судя по тому, что ему в свою очередь не ответили, правила вежливости здесь были строго односторонними, снизу вверх, или сильно отличались от привычных Лене.

Девушке стало интересно, чем же на самом деле занимаются ее неожиданные попутчики? Кто они? А дальше вспомнилось мрачное предупреждение Сантели относительно того, что вскорости ей лучше продемонстрировать медицинские таланты, иначе...

А что иначе?

Ее никто не охранял, не привязывал снова к телеге. Даже сердитая и недоверчивая Шена совершенно утратила интерес к рыжей Хель. Казалось, для бригады было само собой разумеющимся, что именно здесь, в телеге и под рогожей, для нее лучше всего. Они даже не думали о том, что для побега ей нужно всего лишь выскользнуть из-под покрывала и нырнуть за борт, не попав под ноги попутчикам.

И это само собой разумеющееся удерживало Лену на месте лучше любых пут.

- Врата, - тихонько вымолвил Бизо, поправляя шляпу и малость приосаниваясь. - Наконец-то...

Лена осмелилась высунуть нос немного дальше из-под накидки. При этом она снова задела Кодуре, который на этот раз пришел в себя почти сразу и глянул на спутницу вполне осмысленным взглядом. Лена в свою очередь с опаской смотрела на него. Они лежали совсем рядом, самую малость не в обнимку. Раненый был горячим, как печка, однако то был не болезненный жар лихорадки. Просто высокая температура больного человека, уже отошедшего подальше от чертогов смерти.

Кодуре оказался даже в чем-то красив. Недуг заострил черты его лица, расширил зрачки. Сейчас было отчетливо видно, что раненый еще совсем молод. Не старше двадцати по меркам Елены и бог знает сколько лет в местном исчислении.

- Ты ангел? - неожиданно прошептал молодой человек.

- Нет, - машинально ответила, тоже почти шепнула девушка.

- Ангел, - повторил Кодуре, облизывая пересохшие губы. - Я помню... ты сделала мне больно... очень больно. Я горел, словно в костре. Но потом я увидел, как смерть отошла в сторону и сказала «не сегодня». Ты прогнала ее от меня.

Лена слушала торопливый срывающийся шепот и пыталась придумать, как объяснить юноше, что видел он галлюцинации от потери крови, жара и, видимо, яда в ране. С другой стороны, рассуждая здраво, правильно наложенная шина и дезинфекция действительно отогнали смерть. Так что она и в самом деле - ангел.

Подковы лошади, а также колеса застучали по чему-то твердому и звонкому, кажется, далее пролегала мощеная часть дороги.

- Врата, - мысли Кодуре тем временем перескочили на другой предмет. Молодой человек вновь облизнул губы и прошептал. - Дом. Мы дома.

«Дом», повторила про себя Лена и опять выглянула наружу. Теперь увидела и она.

Некогда это была постройка огромных размеров. Никаких статуй, как во «Властелине колец», ничего вычурного и символического. Только стены и башни. Крепостная стена метров пятнадцать, не меньше, в высоту, с выдвинутыми вперед башнями из красно-серого камня. Стена тянулась и вправо, и влево, покуда хватало взгляда, даже сейчас общий вид весьма внушал, хотя от стены, честно говоря, мало что осталось, да и башни как будто обгрыз неведомый великан. Лена не особо разбиралась в каменном строительстве, но у нее возникло ощущение, что циклопическую крепость не сокрушили враги, а разбирали вполне мирно, год за годом, как муравьи скелет динозавра.

Оборонительное сооружение, чью мощь подточили время и люди, но величественное даже в своем нынешнем печальном виде.

Две самые большие башни, многоугольные, словно карандаш, остались почти в прежнем виде, только конусы крыш просели, частично провалились, и крошечная на таком расстоянии чешуя черепицы зияла черными дырами. По обе стороны от башен стены резко понижались, переходя в прочный фундамент многометровой толщины, высотой примерно в рост человека или немного ниже. Видимо здесь камни растаскивали с особым старанием. А между башнями было перекинуто что-то вроде мостика, надвратная постройка с зубцами и выдвинутыми вперед балкончиками. Очевидно когда-то под мостом, между башнями располагались огромные ворота. Сейчас от них не осталось даже петель. Лишь сквозной проход, через который спешили пешие и люди на осликах, а также разного вида повозки среди которых, казалось, нет двух одинаковых. Без всяких сомнений, это и были Врата. Дом для банды Сантели и наверняка еще многих и многих людей.

Лена потрясенно выдохнула. Она попыталась оценить примерные размеры сооружения, однако ничего не вышло. Не было привычных ориентиров вроде машин и зданий, за которые глаз мог бы уцепиться и выстроить систему координат. Вид огромных и заброшенных Врат вызывал печаль. Достаточно было одного лишь взгляда на них, а затем на все остальное в округе, чтобы понять - этот мир знавал куда лучшие времена. Или, по крайней мере, эта, видимая часть мира. Когда-то здесь строили гигантские крепости, а сейчас разбирают стены на камни и разводят уродские огородики с колючими лианами...

Грустно.

«Дом» - тихо повторила она вслед за попутчиками, одними губами.

Дом...

Возможно (и даже наверняка) у Матрисы когда-то было имя, возможно красивое. А еще какая-нибудь мрачная тайна, которая собственно и вынудила вполне зрелую женщину отправиться в Пустоши, оставив за спиной всю прошлую жизнь.

Возможно...

Сейчас у нее не было ни имени, ни возраста, ни прошлого. Просто «Матриса», то есть «мать семейства», матриарх. Известная всем Вратам и далеко за их пределами владелица Аптеки, скупщица редких артефактов, посредник в решении многих непростых вопросов. Человек, который смог удержаться и подняться в жестком мире Пустошей, где не было удушающих правил цехов, однако не имелось и судов с писаными законами, что защищали бы честного негоцианта и ремесленника.

Сантели давно работал с Аптекой, это было не так выгодно, как отношения с другими скупщиками, зато стабильно и давало хороший бонус при лечении. А тому, кто уходит в серую пустыню за Профитом, рано или поздно всегда пригождаются услуги хорошего медикуса.

Настоящие лекарства, сделанные из годных ингредиентов, а не пепла, замешанного на моче и подкрашенного Пантократор знает чем, для пущей красы. Эликсиры, убивающие усталость, дарующие прилив сил и ночное зрение. Микстуры от боли и многое, многое иное, без чего жизнь бригады на пустошах становится короткой и весьма грустной. Все это можно было достать в Аптеке, у Матрисы. Поэтому телега бригады Сантели всегда заезжала первым делом именно сюда, в один из неприметных амбаров с прочными стенами и плотно законопаченными щелями, где всегда можно без спешки разложить товар, оценить его и договориться о приемлемой цене. А также многом ином в придачу.

В этот раз добыча бригады оказалась скромна, к тому же лечение Кодуре обещало съесть немалую часть прибыли. Его карьера охотника за Профитом была закончена - с такой ногой в страшные подземелья не уходят - но коли уж привезли обратно, оплатить ему хотя бы некоторый уход было делом приличия и хорошего тона. Так и добывается трудная репутация хорошего бригадира, а также достойной команды «смоляных».

С другой стороны немного серебра должно было просыпаться в кошели, а наводка на логово Серой Тени тянула сразу на золото сама по себе, даже если на месте окажется лишь пустое паутинное поле. Так что сходили не напрасно. Ну и конечно странное приобретение в виде непонятной рыжей Хель.

Поэтому у телеги все шло по заведенному порядку. Под строгим присмотром «смоляных» добыча извлекалась по одному предмету приказчиками, которые работали голыми по пояс - чтобы не было рукавов, в которые так удобно «случайно» опустить мелкие полезные предметы. Затем укладывалась на специальный длинный стол вдоль одной из амбарных стен, нумеровалась и записывалась в специальную книгу. Это было хлопотно и стоило денег - тряпичная бумага, хорошие чернила и перья были только привозными. Зато у Матрисы все оказывалось честно и строго. А это в свою очередь привлекало клиентов.

На этот раз Сантели против обыкновения в описи не участвовал, оставив процедуру на усмотрение Бизо. Сам же с рыжей гостьей уединился в маленькой каморке, где Матриса вела особо важные переговоры и отмеривала порошки с эликсирами, которые либо оказывались особо ценными, либо могли вызвать косые взгляды даже здесь, в местах, где писаных законов не видели сотни лет и еще столько же не видели бы.

Лена не понимала ни слова. Бригадир и упитанная дама, явная хозяйка амбара с прочными стенами на каменном фундаменте, говорили быстро и на каком-то жаргоне. Дама была особой весьма колоритной и вызывала любопытство. Не толстая, скорее то, что называется «в теле». С тщательно убранными под широкий чепец волосами, в кожаном фартуке поверх бесформенного платья. Платье было покрыто многочисленными пятнами, однако они больше походили на следы химических экспериментов, чем на следствие неопрятности. Лицо гладкое, почти полностью лишенное морщин, что делало хозяйку похожей на доброго глянцевого пупса. И голос довольно приятный. В общем, дама больше всего смахивала на тетушку из какого-нибудь хорошего семейного фильма про разбитную трактирщицу с добрым сердцем.

Только вот взгляд... Когда добрая тетушка с лицом гладкого пупса смотрела на Елену, ей сразу вспомнился взгляд Сантели у костра и его немудрящие рассуждения относительно продажи. Сразу становилось понятно, что для этой милой дамы купля-продажа людей - обычное занятие.

- Такие дела, - закончил краткий рассказ Сантели, сворачивая длинный плащ, в который он закутал Хель, чтобы привести сюда не вызывая подозрений. - Я думаю, какая-нибудь аристократка, которой смыли память сильной магией и вышвырнули через портал на Пустошь. Хороший расчет, но кто ж знал, что мы сделаем крюк именно там и тогда.

- Портал, память... - задумчиво протянула Матриса, рассматривая съежившуюся Хель в ее смешной курточке и бордельной рубашке без рукавов. - Дорогое удовольствие.

- Кто их разберет, богатых и сильных, - вымолвил Сантели.

- Все равно слишком дорогое. Магии в мире так мало, что не каждый великий дом может позволить себе портальное колдовство.

Сантели лишь пожал плечами, дескать, всякое случается.

- Значит, говоришь, умеет врачевать? - с большим сомнением уточнила Матриса, кривя щеку так, что один глаз почти закрылся.

- Она знает несколько особых приемов, они очень хороши, - Сантели сделал упор на слово «очень». - Я таких никогда не видел и не слышал. Ты, ручаюсь, тоже. Аптеке они пригодятся. Нашему студиозу пещерный летун сломал ногу и порвал когтями. Она сделала так, что он хоть и останется хромым, но сможет ходить. А рана не воспалилась. Совсем.

Матриса снова скептически поморщилась, однако явно заинтересовалась.

- И что она еще знает?

- Говорит, больше ничего не помнит, - развел руками Сантели. - Но может и вспомнит в будущем.

- Несерьезно, - в третий раз скривилась Матриса.

- Серьезно, - бригадир гнул свою линию упорно и настойчиво. - Она тебе пригодится, даже если вообще ничего не припомнит, никогда. Ты, помнится, жаловалась, что порошки некому молоть. У подмастерьев руки то слишком грубые, то слишком слабые. Посмотри на ее пальцы.

- Все посчитали, достопочтенная, - сообщил из-за плотной занавески приказчик, с должным уважением в голосе. Сантели его не видел, но был уверен, что человек склонился в полупоклоне. Да и оборот использовал характерный - «distinguella» - дословно это значило «выдающаяся». Так обращаются к юристам цехов и гильдий, казначеям, бухгалтерам и другим людям неблагородного происхождения, однако в своем деле незаменимым. Матриса держала свое хозяйство в крепкой и тяжелой руке.

- Ждите, - кратко отозвалась хозяйка.

Матриса без сантиментов взяла ладони Хель и подняла выше, под свет хорошей трехфитильной лампы. Рыжая скривилась, но промолчала и не препятствовала осмотру.

- Хм-м-м... - Матриса всмотрелась в руки Хель, помяла подушечки пальцев, гладкие ладони без единой мозоли. Рыжая закусила губу, но по-прежнему молчала.

- Ну, прямо скажем, товар не так хорош, как ты расписывал, - Матриса приосанилась, выпустив руки жертвы, и Сантели усмехнулся. Определенно начался торг. - А еще он очень горячий, прямо обжигает, какой горячий!

- Раньяна мы встретили в дороге, - отрицать это не было смысла, Сантели и не отрицал.

- Вот именно. Таких рутьеров для покрасоваться не нанимают. Эту девчонку кто-то ищет. Настойчиво ищет. Кстати... почему ты ее не продал прямо там?

- Не люблю такие сделки, - насупился бригадир. - Слишком мутно.

- Ты не любишь деньги? - усмехнулась Матриса.

- Я очень люблю деньги, - еще больше нахмурился Сантели. - Но предпочитаю в точности знать, что и кому продаю. Вот тебе я продам ее руки, два хороших лекарских фокуса и возможно еще что-нибудь, что она вспомнит потом. Хорошая сделка с понятными правилами.

- Раньян заплатил бы больше. Намного больше.

- Возможно. Но откуда мне знать, что на самом деле она стоит не в два раза больше? В десять раз? Или что рутьер вообще не будет платить и ринется в бой, как только увидит ее? Это мутное дело, а в таких железом платят куда чаще, чем золотом.

- Разумно, - согласилась Матриса, хмуря лоб, как будто перекатывая сложные, тяжелые мысли усилием воли. - За это ты мне и нравишься, всегда в точности знаешь, что и за сколько готов продать и купить.

Сантели усмехнулся, давая понять, что оценил легкую лесть и хотя она приятна сердцу, на переговоры влияния не окажет. Матриса вернула улыбку, такую же легкую и холодную.

- Что хочешь? - деловито спросила она.

- Хорошую цену за товар, - сразу начал перечисление Сантели, показывая, что давно обдумал этот вопрос. - Без фокусов с «поцарапано», «патина подозрительная», «слишком ново выглядит». И скидку за лечение.

- А за саму девку? - приподняла бровь аптекарша.

- Я вот что подумал... - Сантели понизил голос, хотя здесь их и так никто не мог подслушать. - Продавать ее саму по себе не стоит. Кто знает, как дело обернется. А вот ученичество с грамоткой - это самое то.

- Так что ты мне ее не продаешь как добычу с пустошей, а отдаешь в ученичество как посредник, - с ходу поняла мысль Матриса.

- И все довольны, - криво ухмыльнулся Сантели. - Прямо сплошное милосердие. А свою выгоду отобью на лечении.

- И сколько?

- Половину от обычной цены. Отравление, ранение, переломы - все за половинную стоимость. А у эликсиров и прочих микстур - скидка в треть цены.

- Рожа не лопнет? - осведомилась Матриса.

Сантели провел рукой по лицу, разгладил бороду.

- Да пока вроде цела, - сообщил он после короткой проверки.

- Четверть от всего, - подытожила аптекарша, подбоченясь и буквально нависая над бригадиром, хотя была ниже его на голову.

- Половинная скидка на этого бездельника с перебитой ногой и нашу следующую закупку перед походом, - парировал Сантели, который, разумеется, не ожидал, что его первое предложение будет принято.

С полминуты коммерсанты давили друг друга взглядами, ловя малейшую слабину, ища брешь, чтобы вклиниться и отыграть хоть немного в свою пользу. И не находили. Слишком уж давно они друг друга знали и слишком часто торговались.

Шумно сопела чумазая Хель, не знавшая, но догадывающаяся, что сейчас в очередной раз решается ее судьба. Причем надолго.

- По рукам, - вздохнула Матриса. - Подлый бесчестный грабитель.

- По рукам, - подтвердил Сантели. - Жадная паучья барыга. Кстати, как ты ее укроешь?

Теперь вопрос прозвучал вполне уместно, без риска понизить ставки или сорвать договор.

- Да никак, - хмыкнула аптекарша. - За эту неделю много людей пришло, прямо караванами тянутся. В Королевствах снова давят налогами крестьян, да и церковь жмет, все учит, как правильно молиться. Вот и тянутся сюда, прямо десятками зараз. Все нищие, правил не знают, с разными чужими говорами. Эта рыжая месяцок отсидится подальше от ненужных глаз, поучится порошки тереть, расскажет свои фокусы. А там и показывать можно людям.

- Переодеть ее не забудь, - подсказал Сантели.

- Учи паука пряжу тянуть, - осклабилась Матриса, показывая забавную комбинацию из золотых зубов и отсутствия оных. - Ну, пошли, глянем, что ты там привез. А ... да ... еще вот что ...

- Что? - подобрался Сантели, реагируя на тон. Так сообщают новости, которые рассказывать надо, однако не очень хочется. Или очень не хочется.

- Да тут случилось кое-что... - досадливо протянула Матриса. - В общем ... твои блондинистые херувимчики из «Гетериона»...

- Да? - лицо бригадира враз окаменело.

- Сам понимаешь, тут не королевства, всем плевать, кто с кем и где, но даже здесь есть вещи, которые напоказ не выставляют.

- И? - Сантели снова ограничился междометием, в котором холода было больше, чем в куске льда с самой высокой вершины.

По крыше стукнуло. Потом еще раз и еще. Дождь начинался. Непогода накатывала с севера сплошной волной, эхом страшного океанского шторма.

- Парни распустили языки в твое отсутствие, - вздохнула аптекарша. - Ты человек с именем и репутацией, пусть бригада за тобой и небольшая, но тебя знают и уважают. Блондинчики стали открыто похваляться, что там у вас и как. Набивают себе цену, дескать, не маленького человека под одеялом ... э-э-э ...

- Я понял.

- Делали они это слишком громко. Пошли слухи, кое-кто начал высказываться довольно громко.

- Кто? - очень мягко спросил бригадир.

- Разные люди. Но громче всех, говорят, распинался Ожен.

- Ожен-Секира? Странно. Вроде умный человек.

- Нет, тот, что совсем молодой, без прозвища.

- Знаю такого. Наверное, это ... очень смелый юноша.

Дождь барабанил по крыше уже почти без перерыва, стук отдельных капель сливался в сплошную дробь.

- Он завтра собирался уезжать с первым же караваном на северо-запад, в баронства. Ты ведь вернулся на пару дней раньше, чем ждали. Вот он и молол языком направо и налево. Видно думал, что вы удачно разминетесь.

- Смелый юноша, - повторил Сантели.

- Реши с этим, - очень серьезно посоветовала Матриса. - Не затягивая. Такие слухи вредят делу. А у нас, как ты помнишь...

Она не закончила фразу, но Сантели и так все прекрасно понял.

- Пойдем торговаться?

- Нет, Бизо все решит, - мрачно решил бригадир.

- А ты куда?

- Решу проблему. Не затягивая.

- Вот и славно, - улыбнулась Матриса. И Хель вздрогнула от этой улыбки, более подходящей волку, нежели человеку.

Глава 9 Истинное чувство

Сантели нашел Ожена быстро, не пришлось даже спрашивать. Где может быть человек, который готовится отбыть восвояси из местных «гостеприимных» земель? Конечно, в самом большом кабаке, где всегда хватает народа, а в дождь - тем более.

Появление бригадира не прошло незамеченным, однако обошлось без традиционного похлопывания по спине, рукопожатий и прочих ритуалов, которыми мужчины обставляют встречи и прощания. Слухи о том, как Сантели проводит время в особенном заведении под названием «Гетерион», уже разошлись по Вратам, так что появление бригадира рядом с Оженом, наиболее яро и остро шутившим относительно специфических пристрастий бригадира, все поняли правильно.

Вызовы на пустошах - дело простое, не требующее каких-то особых ухищрений, обмена картелями и секундантов. Чай, не королевства. Люди видят и слышат, этого вполне достаточно. Потому Сантели не стал тратить время на излишние словеса.

- Мальчик, - голос бригадира, казалось, источал медовую сладость, совершенно не вязавшуюся с глазами Сантели, в которых горел мрачный огонь убийства. - У человека с таким острым языком должен быть не менее острый клинок. И я хотел бы взглянуть на него поближе.

Деревянные, глиняные и оловянные кружки, бутылки и жбанчики дружно грянули донышками в прочные столы. Рев подвыпившей братии едва не вынес оконца, затянутые пузырем. Весть поскакала от дома к дому, через мокрые улицы, словно искры от пожара, собирая людей.

Будет поединок!

Дождь хлестал из хмурых серых небес, словно кто-то там, наверху, направил вниз полноводную реку. Вода текла по улицам, неся мусор и мутную грязь, заливала глаза и проникала даже сквозь хорошо промасленные кожаные куртки, не говоря уж про обычную одежду. Лен и шерсть липли к телам холодными тряпками. И все же немало (точнее даже много) обитателей Врат рискнули покинуть надежные жилища, трактиры и бордели с игорными домами. Чужая смерть - самое будоражащее ощущение, самое сладкое зрелище для толпы. И хотя нравы в самом большом городке Пустоши были простыми, а убийства частыми, даже здесь открытые поединки случались не настолько часто, чтобы войти в повседневную привычку.

Дуэлянты бились молча, переступая в глубокой луже, разбрызгивая грязную воду. И молчала толпа - ставки на такие бои были запрещены, так повелось с незапамятных времен. Лишь Пантократор решает, кто возьмет верх, и нажива на божьем суде Ему неугодна. Мало кто в это верил, но есть традиции, которые никто не решается нарушать.

Топор и тесак глухо колотили в малые круглые щиты, отбивая страшноватый ритм. Ожен был моложе и малость посильнее. Но, кроме того, он еще не был обтесан пустошами и боялся смерти, слишком любя жизнь. Сантели более опытен и точно знал, что с этого ристалища унесут по крайней мере одного мертвеца. Бригадир бился расчетливо, методично, изматывая противника точными ударами по щиту, так, чтобы вся сила уходила в руку противника, отдаваясь в мышцах и суставах. Ожен пытался осыпать бригадира градом ударов, целясь главным образом в левую ногу, но Сантели умело держал дистанцию.

Молчали зрители, молчали бойцы, лишь тяжелое дыхание с хрипом вырывалось из груди Ожена. Молодой боец слишком быстро выдыхался. Лилась вода, так, что крыши гудели под напором стихии.

В глазах юного задиры мелькнул страх, слабая, почти незаметная тень. Однако опытный Сантели ее не пропустил. Бригадир стал действовать еще более осторожно и расчетливо, зная, что в страхе смерти силы умножаются, и противник сможет выкинуть любой фокус. Как раз на пороге победы всегда следует быть наиболее внимательным.

Удар, еще удар. Щит бригадира начал расходиться по стыкам досок, несколько клепок уже выпали, вощеная кожа висела клочьями. Щит Ожена был дороже и попрочнее, но теперь при каждом парировании задира болезненно морщился - от жестоких ударов бригадира рука онемела, и каждый толчок бил в кость и сустав, как гвоздем.

Ожен сделал вид, что совсем устал и заплетается в собственных ногах, но Сантели на такой неумелый трюк не купился. Сгорбившись, он прикрылся щитом и пошел по кругу, взмахивая топором. Ожен с яростным воплем атаковал, выкладываясь до предела. Он три раза подряд рубанул Сантели, быстрой серией. Даже смягченные умелым парированием, удары почти развалили щит бригадира, щепки летели во все стороны. Когда воодушевленный Ожен занес тесак для четвертого удара, радуясь скорой победе, Сантели контратаковал.

Быстрый взмах разбитым щитом сбил атаку юноши, заставил отшатнуться. Бригадир скользнул вслед врагу, не давая разорвать дистанцию, подцепил краем топора щит Ожена, как багром, и дернул в сторону, отводя, буквально раскрывая защиту противника, как раковину моллюска. И ударил собственным щитом, точнее его останками, в грудь. Ожен потерял равновесие, а перекатываться в сторону, уходя от атаки, он не умел. Юноша нелепо взмахнул оружием, почти вслепую, промахнулся, и пропустил новый удар, на этот раз полноценный, который швырнул жертву в грязь.

Дубина и топор - оружие одного успешного удара. Если ты без брони, достаточно лишь раз допустить оплошность, и поединок решен. Так и вышло. На упомянутый Каем «удар возмездия» Ожена не хватило, он закричал, выронил оружие, попробовал отползти в сторону. По залитой водой площадке пошли волны, к грязной коричневой мути присоединились темно-багровые, почти черные пятна, быстро расходящиеся, словно капли чернил в чашке. Умирающий сучил ногами и выл, не надеясь на пощаду, уже ничего не осознавая, ведомый лишь нерассуждающим страхом. Глухой вой мешался с хрипом из рассеченного легкого.

Сантели, казалось, даже не изменился в лице. Он скинул с руки остатки уже бесполезного щита, подбросил топор и перехватил его «по-плотницки», обухом вперед, как будто для забивания гвоздей. Теперь, когда требовалось лишь добить беспомощного противника, лезвие следовало поберечь. Еще можно было сказать что-нибудь красивое, для публики. На Пустошах такое любили. Хотя бы просто обругать напоследок недоноска, который забыл, что мужчина всегда должен быть готов ответить за свои слова с оружием в руках.

Но бригадир ничего не сказал и зрителей ярким словцом не порадовал. Он молча ударил Ожена обухом в голову и повторил еще дважды, под шум дождя и плеск воды, хлещущей из водостоков. Они поглотили, словно обернув мягкой ватой, хруст проламываемого черепа.

Бригадир выпрямился, машинально отер кровь с оружия. Капли дождя мешались с кровью, стекали по пальцам розовой пеной. Сантели вдохнул полной грудью чистый воздух, очищенный дождем от пыли и дыма. Вытер ладонью лицо. И пошел к «Гетериону», по-прежнему с топором в руке.

Никто не последовал за ним. Покойника, нелепо и жалко скрюченного в темно-красной луже, обобрали очень быстро, благо ничего ценного на нем и не было, кроме сапог, оружия, оберега на шее и хороших кожаных штанов. Забавный каламбур Сантели про острый язык и острый клинок сразу пошел в народ, потому что сказано и в самом деле было хорошо.

Лена сидела на кровати и смотрела в стену остановившимся, пустым взором. В ее комнате было окошко, самое настоящее, с тонкой пластинкой слюды и даже с открывающейся рамой (по местным меркам - почти богатство). За этим окном пили и гуляли, так, что казалось, слюдяное стекло сейчас выпадет. Похоже, аборигенам не мешал даже лютый дождь, настоящий ливень, который не собирался заканчиваться.

В комнатке размером примерно три на три метра имели место табуретка, сбитая без единого гвоздя, на деревянных шипах; кувшин с водой; настенная полочка шириной в две ладони; вешалка в углу, представляющая собой деревянный крест, и пустой сундучок, настолько ветхий и поеденный древоточцем, что, казалось, вот-вот осыплется невесомым серым прахом. На вешалке печально обвисло сиротское полотенце, растрепавшееся по обоим концам на длинные пучки нитей. Больше подмастерью пока ничего не полагалось, кроме столования (дважды в день, завтрак и ужин). Прочие предметы быта ему не возбранялось покупать самому, на будущие доходы. Или не покупать.

Хотя нет, еще в обстановку входил вбитый в стену медный шип с раздвоенным концом. Держатель для лучины, свечи или небольшой масляной лампы. Сейчас в нем горел длинный кожаный шнурок, пропитанный каким-то жиром. Такие, как уже поняла девушка, здесь часто использовали вместо дорогих свечей.

И одежда, выданная «в кредит». Хорошо узнаваемые цельнодеревянные ботинки, долбящие при каждом шаге, как гвозди в крышку гроба. «Нижнее белье» в виде длинной льняной рубахи и уже знакомой набедренной повязки - «стрингов». Еще одна рубаха поверх нижней, но длиннее, толще и без рукавов. И наконец, собственно платье из шерсти, не по размеру, ношеное и многократно чиненное. Плотный чепец на голову с опускающимися почти до плеч «ушами». Широкий полотняный пояс-кушак, в который как-то можно было завязывать разные мелочи, но Лена пока не поняла, как именно.

В желудке переваривалась ... не еда, а скорее масса. Что-то вроде запаренной каши из крупно дробленой кукурузы (точнее того, что больше всего напоминало кукурузу, только бледно-зеленого цвета), скупо сдобренной постным маслом и совершенно безвкусной.

Завтра, еще до рассвета был обещан подъем, а затем начало новой трудовой жизни вместе с демонстрацией медицинских навыков. Матриса даже не пыталась как-то смягчить вхождение «Хель» в новую жизнь. Перспективы ученицы были обрисованы сразу, в скупых, но выразительно-доходчивых тонах. Работа и беспрекословное послушание, в перспективе подъем до уровня того, что в привычных терминах можно было бы назвать «практикующим медиком под патронажем корпорации», то есть Аптеки. Завидная, кстати, перспектива, судя по обмолвкам. При том образе жизни, которого придерживались обитатели Врат, хорошая медицина значила очень много. Любое иное поведение влекло только один результат - выставление счета за ученичество и взыскание любым удобным для мастера способом.

Пряник и кнут. Все предельно просто. Медикус в жутком городе убийц и охотников за загадочным подземным Профитом или ...

«Или» читалось вполне прозрачно и понятно. Встреча с рутьером Раньяном - абсолютно безжалостным наемником и убийцей маленьких девочек. Который, как теперь отчетливо понимала девушка, лишь чудом разминулся со своей «Искрой», мимоходом загубив совершенно непричастных людей. Матриса в любом случае заработает на Хель. Не принесут прибыли руки, так принесет проданная убийце голова.

В «Гетерионе» далеко не всегда бывало тихо и спокойно. Но всегда – безопасно и относительно благопристойно. Публика сюда ходила приличная, воспитанная и платежеспособная. Заведение было относительно небольшим, зато могло удовлетворить самые взыскательные запросы. Потому что когда люди ходят по краешку смерти, жажда жизни и плотских удовольствий обостряются.

Сантели немного задержался на первом этаже, где среди занавесей, развешанных в кажущемся беспорядке и создающих атмосферу уединенности, можно было выпить пару стаканов вина, а также пообщаться с полезными людьми. В другое время пара дюжих охранников на входе вежливо, однако настойчиво порекомендовала бы бригадиру избавиться от оружия, оставив ненужное железо в особом сундуке. В другое время Сантели исполнил бы требование без возражений. Однако не в этот раз. Все уже знали, что произошло, и сегодня, и ранее. Поэтому никто бригадира не остановил. Всегда есть правила, которые надо соблюдать, но случаются ситуации, когда правила становятся весьма гибки в толковании. С другой стороны, даже в таких случаях лучше не наступать на некоторые мозоли…

В общем Сантели вошел в «Гетерион» с оружием, мокрый до нитки, однако сначала выпил стакан вина с Достопочтенным Жи. Когда-то распорядителя звали Живоглотом и был он сутенером в далеких цивилизованных местах. Но, как и Матриса, оставил прошлое за плечами, добившись куда большего на Пустошах.

- Это станет тебе дорого, - коротко сообщил Достопочтенный Жи, допивая вино. Он не пояснял, что именно, это и так было очевидно. – Очень дорого.

- Не дороже денег, - казалось, сегодня у обычно немногословного Сантели прорезался талант философа.

Жи качнул головой со сдержанным одобрением, запомнив удачный оборот. Однако одобрение слетело с тяжелой, широкой физиономии, как ветром сдуло. Очень уж неприятной выдалась ситуация. Для всех.

- Не рассчитаешься, - с большим сомнением протянул Жи. – Тебе было бы проще выкупить их контракт.

- Не проще. Теперь уж точно. Рассчитаюсь, - Сантели решил сворачивать куртуазную беседу, и в голосе его прозвучала роковая предопределенность. – Кстати…

- Да?.. – приподнял бровь Достопочтенный.

- Всегда хотел узнать, но как-то забывал… откуда они здесь? «Гетерион» хорош, спору нет. Но скажем прямо, они немного не того … - Сантели замялся. Подыскивая правильное слово.

- Класса, - усмехнулся Достопочтенный Жи, складывая руки на объемистом животе. Жи никогда не носил колец или перстней, память о тех временах, когда его основным средством вразумления работниц был кулак. Кольцо – лучший способ разбить палец при ударе.

- Еще красного? – осведомился Достопочтенный?

- Нет, - коротко отозвался Сантели, показывая, что время не терпит.

- Хорошо. Это долгая история, почти как сказка.

Сверху донесся громкий, отчетливо истерический женский смех, приглушенный стенами и плотными занавесями. Сразу за ним – хлесткие удары, как будто хорошим кнутом лупили по седлу. Снова женский смех, на сей раз перемежаемый отчетливо мужскими воплями. Никто не обратил на это внимания. Рабочие будни.

- Сказка? – переспросил Сантели.

- Да. Там есть богатое происхождение, любящий отец, ранняя смерть матери, злая мачеха. Интриги, отравления, смерть отца, изгнание, бегство на край света и еще много чего. Хочешь послушать полностью?

- Нет, - Сантели медленно качнул головой, одна из косичек, заложенная за ухо, медленно скользнула вниз по щеке.

- Тоже верно, - одобрил Жи. – Тайна интереснее.

- Отлей мне бутылочку. На троих, - бригадир не уточнял, но Достопочтенный и так все отлично понял. И расцвел, надеясь, что убийственный настрой бородача пошел на спад.

Жи щелкнул пальцами, служаночка (как и все здесь – молодая и весьма симпатичная, готовая услужить гостю всевозможными способами) поднесла бригадиру на простом медном, но хорошо отполированном подносе небольшой флакон из граненого стекла с серебряной пробкой. Сантели взял бутылочку и медленно, тяжело пошел наверх.

Достопочтенный одним жестом небрежно отослал девушку, которая с некоторой обидой глянула вслед «смоляному», абсолютно равнодушному к ее молодости и красоте, удачно подчеркнутыми фривольным нарядом. Жи вздохнул, надеясь, что все как-нибудь обойдется. Однако на всякий случай дернул за нитку четок на шее, которые использовал в качестве абака[6]. Вдруг на самом деле придется считать убыток.

Сантели переступил порог комнаты, в которой ему была знакома каждая черточка. Достопочтенный Жи хоть и был мерзавцем, но знал свое дело. Обстановки не постыдился бы и салон средней руки в королевствах. Деревянные стены укрывались под изящными складками драпировки. Ширмы были не из обычной кожи на деревянной раме, а из настоящего пергамента, на который умелая рука изобразила красными чернилами абстрактные узоры. Несколько столиков на изящно выгнутых ножках, вешалка для одежды из хитроумно переплетенных ивовых прутьев, покрытых глянцево-коричневым лаком. А еще здесь была ванна. Самая настоящая жестяная ванна, которая совсем не протекала. Сейчас она струила пар, будучи наполнена почти доверху. Белое полотно устилало ванну, чтобы купающийся не соприкасался с металлом.

Они ждали его. А может быть не его, во всяком случае, изначально. Нагреть воды – дело не быстрое. Но, так или иначе, сейчас они были в его распоряжении. Оба.

Сантели сжал флакон, стоя у входа и всматриваясь в знакомые лица.

Алхимик «Гетериона» был довольно узким специалистом, он мало что умел. Точнее умел он толком лишь одну, однако очень ценную вещь – чувствовать людей и их чувства, душевный настрой. Это умение было востребовано у разных лихих людей – убийц, рутьеров, бригадиров, телохранителей и так далее. Всегда полезно узнать, что ждет тебя за прочной дверью или за ближайшим углом, сколько их и не готовятся ли эти люди к убийству. Достопочтенный Жи нашел таланту алхимика оригинальное применение. Тот дни напролет сидел в специальной комнатке в центре здания и вслушивался в чувства гостей. Довольны ли они, получили ли удовлетворение своих желаний. Покидают заведение в приятной расслабленности (намереваясь заглянуть еще) или же затаили недовольство (которое обернется упущенной выгодой). Чью комнату покинули недовольные, кто из работников не проявил должного старания. Работа ответственная и хорошо оплачиваемая.

Алхимик старался на совесть, и когда Жи заглянул в каморку с немым вопросом, работник лишь улыбнулся, сделав непристойный жест. Он привык ко всему, переживая вместе с десятками клиентов восхитительные моменты сбывшихся желаний, от обычной близости с женщиной до весьма жутких экзекуций. Однако незримый трезубец чистого белого огня, что вспыхнул в зале светловолосых близнецов, соединяясь в столб чистой энергии, всколыхнул даже его чувства.

Достопочтенный с облегчением вздохнул.

Сегодня обойдется без смертоубийства.

Лена сидела на кровати - деревянном топчане на кривых чурбанчиках вместо ножек - и молча смотрела в стену. Шнурок в медном шипе испустил струйку дыма и погас. В комнатушке воцарилась тьма, луна скрылась за тучами, а факелы на улице погасли. Жилище девушки располагалось на втором этаже, и внизу, под деревянным полом из узких досок, скрипела мельница-жернов, перетиравшая «на грубую» какие-то растительные ингредиенты. Завтра Лена начнет свое обучение с производства более тонких фракций, сиречь порошков.

Хороший вопрос - а чем здесь стригут ногти? И стригут ли вообще?

Лена опустила голову и спрятала лицо в ладони. Девушке не раз доводилось плакать, однако на сей раз слезы полились сами собой, без надрыва, ровным потоком. Когда тебе все время надо идти, да еще регулярно пытаются убить, печалиться некогда. Теперь же Лена оказалась в относительной безопасности, и сознание всего происшедшего накрыло ее, словно цунами.

«Мы больше не в Канзасе». Но из этого места нельзя улететь верхом на торнадо, сюда не ведут дороги и тайные тропы. И она вряд ли когда-нибудь вернется домой. Родители, друзья, дом, декоративный камин, рапиры, дорогой дневник, любимая одежда, планшет с фильмами, старые диски Эрика Клэптона - все осталось позади.

Лена горько и безнадежно рыдала, обхватив себя враз ослабевшими руками, раскачиваясь на кровати. Отчетливо понимая, что Елена Климова, любимая дочь, прилежная студентка, просто замечательная девушка, исчезает здесь и сейчас. Видимо, навсегда. А завтра женщина по имени Хель начнет борьбу за выживание в этом проклятом мире.

Скрипнула дверь. Во тьме за ней загорелись два желто-зеленых огонька. Они были овальными, вытянутыми по вертикали, так что казалось – кто-то и в самом деле зажег в пустоте две колдовские свечи. А между ними тьма. Огоньки двинулись вперед, а вслед проявился темный силуэт. Незваная тень издала звук, и Лена против воли улыбнулась сквозь слезы. Кот муркнул. Хорошо знакомый звук, который четвероногие и хвостатые обычно издают над миской, вопрошая «а почему так мало?». Тень продвинулась еще дальше, и улыбка растаяла. Лена поняла, что это не кот.

Животное было очень похоже на «котэ», что атаковало ее прошлым утром, только меньше и, насколько можно было судить в слабом свете, не серо-песчаной расцветки, а почти черное. Явный представитель семейства кошачих, которые некогда отделились от общего предка, и пошли своим долгим путем.

Существо было размером с небольшую собаку, его уши доставали Лене до колена. Голова сплющена, как у рептилии, а глаза наоборот, большие и почти круглые. И светились они не так, как у обычных кошек, отраженным светом. Овальные зрачки словно подсвечивались изнутри фосфорными огоньками. А после шеи очертания тела совершенно теряли кошачью форму, переходя в уже знакомую «табуретку» - короткое и почти квадратное туловище с четырьмя лапами, которые, казалось, могли двигать хозяина в любом направлении, независимо от поворота корпуса.

От вопля ужаса Лену удержали две вещи. Первая - в обитаемом месте вряд ли стали бы держать настоящего, опасного хищника. Вторая ... Девушка не смогла бы объяснить это словами. «Котэ» источало жажду убийства, ярость охотника, готового упиться свежей кровью. Этот же зверь казался каким-то ... спокойным. Мудро-созерцательным, если так можно сказать о бессловесном животном. Впрочем, глядя в зеленоватые глаза, Лена усомнилась и в «животном». Странный это был взгляд. Не животный.

Зверь вошел в комнату. Не прокрался, а именно вошел. Снова мяукнул, совершенно по кошачьи. Одним стремительным прыжком прыгнул на кровать. Лена вздрогнула, даже не успев испугаться. Движение было настолько стремительным, что глаз его просто не зафиксировал. Черное тело размылось в широкую полосу и собралось воедино уже на тощем покрывале, больше похожем на истрепанную занавеску.

Зверь моргнул и зевнул, показав длинные клыки и раздвоенный язык, но Лена по-прежнему совершенно не чувствовала угрозы. Ни капли. Наоборот, странное создание как будто распространяло вокруг себя атмосферу спокойствия, умиротворения. Хотелось его погладить, но Лена не была уверена, что местные кошки привычны к такой ласке. Зверь присел. Разом подобрал под себя длинные лапы и опустился на живот, шевельнув очень коротким, как у рыси, хвостом. Опустил голову на колено девушки, прижал уши к змеиной голове. Не убрал назад, как делают кошки перед броском, а опустил по бокам. Казалось, дальше последует урчание, но животное молчало. Оно все так же внимательно смотрело на Лену совершенно не звериным взглядом.

Наконец девушка решилась, и очень осторожно, стараясь двигать рукой как можно медленнее, пригладила гостя вдоль сильно выступающего хребта с острыми звеньями позвонков. Шерсть оказалась короткой и жесткой, словно крошечные иголки, а кожа сухой и горячей. Похоже, температура зверя была градусов под сорок. Наверное, ему требовалось много пищи, при таких размерах и ускоренном обмене веществ...

Зверь внешне никак не отреагировал, но в душе у Лены снова шевельнулась твердая уверенность - ласка ему приятна. Овальные зрачки расширились, огонь в них обрел оранжевый оттенок, и девушка почувствовала, как в этом призрачном свете сгорают ее страх и отчаяние. Зверь словно пил ее горе, высушивая как осенний лист, до простой печали.

- Кто ты? - тихо спросила Елена.

Гость, конечно же, не ответил. Лишь приподнял голову и снова зевнул, ощутимо клацнув длинными страшненькими зубами. Прикрыл большие глазищи, оставив лишь узкие щелочки, полыхавшие желтым огнем, как настоящие фонарики. И наконец, замурчал, как настоящий кот, только очень низко, так, что казалось, кости в ноге резонировали мелкой вибрацией. Девушка опустила руку на холку зверя, и дрожь передалась всей руке. Лена чувствовала себя как два дня назад, когда слово «Riadag» стучалось в ее память туманными образами. Сейчас тоже что-то происходило, нечто очень важное, только она никак не могла понять, что именно.

А зверь тем временем перевернулся на бок и вытянул на всю долину лапы, выпустив когти, от вида которых Лена вздрогнула. Выглядело это странно - как будто типично кошачью пластику натянули на совершенно другую конструкцию, причем смотрелось движение все равно удивительно естественно и плавно. Закончив потягиваться, «кот» уместил лапы под мягким голым животом, подтянув и сложив их как паук. Превратился в плотный шар, покрытый колючей шерстью, только голова выступает. И, кажется, заснул.

Подождав несколько минут, Лена осторожно передвинула зверя на край кровати, к стене. Горячее тело оказалось намного легче, чем можно было ожидать при таких размерах. Затем она легла сама, не раздеваясь, не снимая руки с теплого зверя. Воспоминания о доме, родных, друзьях, о своем прежнем мире по-прежнему отзывались в сердце болью, но колдовской зверь как будто затупил бритвенную остроту душевных терзаний.

«Я здесь. Я сейчас» - подумала девушка, и в это мгновение она не была уверена, что эта мысль принадлежит полностью ей самой. Словно кто-то нашептал над ухом и притом наделил слова содержанием. Подлинным смыслом и уверенностью.

Я здесь, и пока что это неизменно.

Я сейчас, и это так же неизменно.

Она закрыла глаза и под звуки дождя, перемежаемого воплями хмельных гуляк, прижимая к себе горячее тело «кота», начала вспоминать все, что рассказывал о медицине Дед.

Янтарная жидкость в бутылочке была очень летучей и дурманила при вдыхании ее паров. Специально для этого флакон имел длинное, чуть изогнутое горлышко, которое удобно вставлять в нос. Еще можно, по примеру салонных сибаритов, капнуть на платок, изящно им обмахиваясь. Но в Пустошах люди были простые и редко склонялись к эстетскому усложнению сущностей. Здесь жидкий «янтарь» часто пили, очень быстро, пока бесплотная квинтэссенция дурмана не растворилась в воздухе. И обязательно запивая холодной водой, чтобы жидкость обволакивала желудок. Опасное занятие, плохо очищенный эликсир мог запросто наградить смельчака пожизненной хворью живота. А мог и прожечь стенку желудка, даруя скорую, но мучительную смерть.

Однако у Достопочтенного Жи товар был неизменно хорош. Неизменно безопасен.

Вода в ванне совсем остыла, и бригадир лишь обтерся мокрым полотенцем. Мышцы болели, но то была приятная боль, как после тяжелой работы. Которая не изнуряет, но укрепляет тело, разгоняя по жилам кровь и даруя радость.

В бутылочке была доза на троих, но Сантели отдал ее братьям, обделив себя. «Янтарь» подействовал очень быстро, и два прекрасных обнаженных тела живописно раскинулись на кровати. Бригадир молча стоял у окна, за которым бушевала стихия. Уходить не хотелось. Как и всегда, впрочем. Здесь было приятно, чисто, уютно. В этой комнате его всегда ждали, и хотя Сантели прекрасно понимал, что это (если препарировать чувства до их чистой, природной первоосновы) всего лишь хорошо замаскированный зов алчности, ему хватало. Бригадир слишком давно и слишком хорошо понял, что жизнь скупа на добро, и даже хорошая иллюзия чего либо - лучше, чем полное отсутствие.

Отсюда всегда было тяжело уходить. А сегодня – особенно.

Тяжело вздохнув, совсем как давеча Достопочтенный Жи, Сантели оделся. Юноши не проснулись. Их глубокий неестественный сон, полный удивительных грез, обещал продлиться до самого утра.

- Когда-то у меня был настоящий наставник. Очень мудрый, достойный человек, – тихо вымолвил Сантели, приглаживая еще чуть влажные волосы. - И однажды я спросил у него, что есть истинная любовь?

- Он долго думал и, наконец, ответил мне, что настоящее, не показное, сокровенное чувство всегда... жертвенно. Истинная любовь не спешит забирать, но всегда готова одарить. Мы готовы простить любимому... или любимым обиду, ложь... недоброе слово за спиной. Даже если слова оборачиваются настоящей бедой. Но такова природа истинного чувства. Лишь в добровольной жертве чувства обретают полноту и совершенство.

Сантели застегнул пояс, затянул узлом свободно свисающий конец с бронзовым уголком, поправил ножны с кинжалом. Посмотрел на юношей, и увидь сейчас это кто-нибудь из его бригады, то непременно подумал бы - подменили вожака, заменили перевертышем. В глазах Сантели, обычно холодно-внимательных, по волчьи опасных, плескался океан боли. Искренней, тяжкой боли, что пронзает саму душу.

- И сегодня я спросил себя - истинна ли моя любовь к вам? Готов ли я принести в жертву ...

Бригадир оборвал фразу на полуслове, немного помолчал. Долго смотрел в окно, за которым бушевала стихия, раскрашивая город во все оттенки темно-синего и черного.

- Я был честен с самим собой, как будто сам Пантократор слушал мой ответ. Это было тяжело, но я честно спросил. И я ответил.

Боль и, казалось, сама жизнь уходили из темных зрачков Сантели. Оставался лишь холод и мертвенное спокойствие. Бригадир подошел к кровати и посмотрел на любовников, чьи светлые волосы смешались, словно ручейки серебристых родников. Один безмятежно улыбался в наркотическом забытье, сквозь чуть приоткрытые веки блестели ярко-синие глаза. Второй наоборот, поджал алые, припухшие губы, всегда восхищавшие Сантели плавной четкостью линий. Как будто и во сне юношу угнетала некая скрытая печаль.

- Жертвенна ли моя любовь?.. - сам себе повторил Сантели прежний вопрос. - Истинна ли она?

Бригадир поднял топор, взвесил в руке, как будто держал его первый раз. И сам же себе ответил.

- Нет.

Удары были очень характерные, почти незаметные на фоне шумного веселья, что захватило «Гетерион» в полночный час. Но чуткое ухо Жи легко выделило их среди звона бутылок, хмельных воплей и алчного смеха. Всего два, короткие и звучные, словно топор дровосека ударил в мягкую подушку, разрубив и ее, и плотную, вязкую древесину колоды под подушкой. Достопочтенный горько скривился, шлепнул губами и с прищуром глянул в потолок. Печально вздохнул и пропустил меж пальцев четки, подсчитывая, сколько ему теперь должен Сантели.

Глава 10 Рано поутру…

В библиотеке Деда имелась книга воспоминаний Тура Хейердала. Давным-давно Лена прочитала там, как однажды, в состоянии медицинского наркоза, великому путешественнику привиделись несколько кругов, что соединялись меж собой без всяких промежутков, причем сохраняя форму. Видение было ярким и логичным, однако проснувшись, сновидец так и не сумел вспомнить, каким образом это случилось. То же самое происходило с Леной, даже мяур не помогал. Девушку осаждали яркие, устрашающие картины, от которых после пробуждения оставались лишь смутные образы. Видения - как заершенная стрела - не достать и не забыть.

Грезы подразумевают полное вовлечение, иначе это и не грезы совсем, а обычная фантазия. И соответственно когда человек осознает фантомность происходящего – сказка заканчивается. Ну, или совсем не сказка, тут как повезет. Елене не повезло, ее захватил очередной кошмар, из тех, что являлись почти каждую ночь вот уже более полугода. Не повезло дважды – она буквально «снила» наяву, однако понимание, что сон нереален, нисколько не помогало. Смутные, но угрожающие видения тянулись бесконечной чередой, как старая пожелтевшая кинопленка с «сигаретными ожогами».

Церковь. Празднество. Скорее всего, свадьба. Множество людей, кажется, мастеровые с учениками. Очевидно, замуж выходит дочь не последнего цехового мейстера. Ее лица не видно, оно всегда в тени, образ расплывается, как в зеркале из плохо полированной бронзы. Благословение Пантократора, белые накидки с зеленой каймой, что символизируют чистоту и начало новой жизни. Жених. Да, только у жениха может быть такое лицо, и оно, в отличие от невесты, отражается в сновидении очень хорошо. Простое открытое лицо простого и очень счастливого человека.

Но где-то вдали, за самым горизонтом осознания, появилась уже темная полоска, словно шторм с моря, пока далекий, однако несущийся со скоростью экспресса - в мире, где не ведают, что такое «экспресс», и лошадь есть мерило всех перемещений. И никто не чувствует опасности.

Здесь царит безмятежное счастье. Люди, чья жизнь не длинна и преисполнена тяжкими трудами, как никто другой способны наслаждаться каждым мгновением подлинного счастья и безмятежности. А гроза все ближе... Она все еще незрима, однако уже нависла над праздником. Как в хорошем фильме, где оператор и звук ненавязчиво подчеркивают - что-то будет.

Гроза близко...

Призрачный ужас захватывал, словно паутина Серой Тени, мягкими тенетами оплетая каждую мысль, затаскивая все глубже в персональный ад ужасающих фантомов.

Сильная рука жениха с остриженными едва ли не под корень ногтями накрывает ладонь невесты. У него мозоли молотобойца и многочисленные пятнышки, которые оставляет кислота для травления металла. Кузнец? Да, не оружейник, делает доспехи. Со временем обязательно станет большим мастером, купит цеховую грамоту с правом завести собственную мастерскую и свое клеймо. Его латы прославятся на западе и востоке, их станут заказывать даже моряки Острова. Кузнец не знает таких слов и не понимает физики процесса, однако сновидице ведомо, что будущий мастер открыл способ насыщать сталь углеродом, упрочняя ее структуру. Настолько, что прокованный металл выдерживает даже стрелы пеших рыцарей-арбалетчиков с юга.

У нее тонкие пальцы, на которых уже появились нерастяжимые морщинки от постоянных домашних забот. Женский удел непрост и нелегок даже в зажиточных домах. Равенство равенством, но каждый должен исполнять работу, что ему по силам. Девочка с юных лет нянчит младших сестер и братьев, топит печь, носит воду из колодца, стряпает, доит корову и сбивает масло, собирает хворост, меняет свечи и лампы, шьет, вышивает и прядет, следит за порядком, чистотой в доме, пасет и кормит скотину... У невесты руки девочки, женщины и матери, что держат мир, ибо так сказано в свитке о Первоосновах мира.

Они будут жить долго. Не всегда счастливо, но крепко. И умрут не в один день, однако один не заставит долго ждать другого там, где заканчивается время смертных. И большая семья оплачет стариков...

Так будет.

И этого никогда не случится.

Потому что гроза уже близко. Бедствие уже здесь, от него не спастись. И он умрет, сраженный одним ударом наповал. Она же ...

Елена проснулась. Как всегда, на одном и том же месте, в кульминации кошмара, когда внутренний взор узрел страшный финал, но сознание еще не успело осмыслить видение. И остается лишь ощущение чего-то запредельного, абсолютно беспросветного.

Ужасного.

Неудивительно, что ночь прошла так отвратно, Господин Кот, похоже, сегодня вообще не ночевал дома. Иногда Лена радовалась, что сновидение заканчивается одинаково - ей не хотелось знать, что было (или только будет?) дальше. Иногда злилась, надеясь, что, быть может, точное знание избавило бы от ощущения запредельной жути, нечистоты сна. Но всегда оставалось досадливое ощущение человека, который подсмотрел через замочную скважину кусочек чужой жизни, хотя мог бы просто открыть дверь. Если бы знал - как.

Впрочем, пусть сны остаются в мире ночных грез, а дню - дневные заботы. Быстро ополоснуться в приготовленной с вечера глубокой чаше. Привычно поежиться от печальной мысли - во что лет через несколько превратится кожа лица и рук при таком уходе, когда вершиной косметических ухищрений являются дегтярное мыло, вытопленный жир и чистое полотенце.

Одежда. Платок на шею - весна приносила легкий, но коварный ветерок с океана, незаметно и легко доводящий до бронхитов. Обязательный чепец с подшитым платком, ниспадающим на спину, чтобы скрыть цвет волос. Лена с удовольствием остригла бы их или перекрасила, слишком уж приметной была рыжина, пусть даже изрядно потемневшая за этот год. Но и то, и другое категорически не соответствовало ее статусу в обществе. Краску можно было достать лишь в борделе Достопочтенного, а короткая стрижка сразу перевела бы девушку в разряд полностью самостоятельных и независимых женщин, таких как Шена. Но чтобы быть как Шена, требовалось уметь убивать, как Шена. Поэтому Лена заплетала косу и укладывала ее под головной убор.

Городок просыпался. Будильников здесь никогда не водилось, но для жителей с рождения была привычна жизнь по световому дню. Подъем с рассветом, отход ко сну с закатом. Огромная луна давала существенно больше света, чем земная, однако сама концепция ночной жизни была местным совершенно непонятна - зачем?.. Днем люди работают, ночью спят, если только не занимаются какой-то предосудительной деятельностью, не пропиваются вдрызг или не лезут под землю за Профитом. Так было заведено изначально Пантократором, и это правильно.

Внизу, на первом этаже уже гремела чем-то Мышь, домашняя служанка на все руки. Потянуло характерным запахом разгорающегося сланца - Сафир протапливал очаг. А за окном старьевщик толкал двухколесную тележку, оглашая улицу немилосердным скрипом и приглушенными проклятиями в адрес недостойных жителей Врат, которые совсем обленились, так что даже зарезать друг друга толком не могут. Значит, ночь выдалась мирной, снова никого не убили и старьевщик, по совместительству божедом, остался без премии за покойника. В последнее время город жил относительно мирно, так что знаменитая дуэль Сантели с Оженом по-прежнему оставалась самым ярким кровопролитием года. Некоторые бригадиры даже начинали ворчать, что как-то скучно становится.

Натянув носки, похожие на тапочки-пинетки из тонкого войлока, Елена задержалась в коротком раздумье, выбирая меж обмотками и гамашами на пуговицах. Решила, что гамаши подойдут лучше, к тому же их застегивать быстрее, а она и так припозднилась, не дай Пантократор Матриса заметит, что подмастерье задержалась с походом на рынок.

Пантократор... Проталкивая круглые деревянные пуговицы в обметанные нитками прорези, Лена грустно улыбнулась. Она выглядит как местная, впахивает как местная и начинает думать как местная. Уже совершенно естественно, сами собой вплетаются в мысли сугубо местные словечки вроде «Пантократор», то есть местное монотеистическое божество, общее для всего (или почти всего) континента.

Осталось поправить чепец, покрепче затянуть под подбородком тесемки и проверить, чтобы ни одна прядь не выбилась предательски из-под небеленой ткани. На ощупь, потому что маленькое зеркальце из полированной металлической пластины позволяло разве что убедиться в наличии частей лица на прежнем месте.

Вообще первые три с небольшим месяца новой жизни прошли для Елены под знаком одного сплошного удивления, переходящего в ужас. От того, что нельзя просто взять и посмотреть в зеркало. Его надо сначала купить, причем за золото. От того, что для обычного мытья надо вручную набрать воды, растопить очаг, нагреть воду, вымыться, пока она не остыла, а затем самое интересное - чистить котел от сажи. Песком, голыми руками, прикидывая, через сколько столетий здесь смогут придумать каучук, вулканизацию резины и вершину человеческой цивилизации - хозяйственные перчатки. От того, что оказывается, человек может умереть, просто наколов палец ржавым гвоздем. Или изойти на диарею, съев пирог, потому что холодильников, разумеется, нет, а ледники дороги. Чтобы зажечь свечу, требовалось сначала добыть огонь настоящим кресалом и трутом.

И так далее.

В общем, жизнь попаданца в некий «медиевал» оказалась схожа с аттракционом, только не приключений, а бытовых ужасов. Однако через полгода девушка уже более-менее привыкла к новой жизни, а сейчас, спустя год с лишним, можно сказать, адаптировалась. Не полностью, не без помощи Господина Кота, однако настолько, чтобы временами уже ловить себя на машинальном поминании Пантократора.

Деревянная лестница скрипела. Спускаясь, Лена привычно перешагнула через предпоследнюю ступеньку, которую давно надо было заменить. Деревянные подошвы стучали о деревянную лестницу, словно копыта. Снова захотелось пуститься во все тяжкие и купить-таки себе новые ботинки.

Мышь драила чайник и что-то буркнула под нос, весьма неприветливо. Типичная служанка лет тридцати, выглядевшая в два раза старше из-за того, что впряглась в изнурительную работу без выходных лет этак с пяти-шести, а то и раньше. Она, казалось, ненавидела весь мир, однако дальше общей, безадресной ненависти дело не шло.

А вот Сафир, выходец с далекого юга, наоборот, поприветствовал Лену довольно тепло, впрочем, не отворачиваясь от очага. Растопку скаредный дед экономил, а сам по себе горючий сланец, похожий на серую слюду с черными вкраплениями, разгорался плохо. На столе уже ждал разогрева котелок со вчерашней кашей, скупо приправленной кусочками брюквы. Вернее того, что Лена решила для себя считать брюквой, потому что овощ и в самом деле походил на репу, но был свекольно-красного цвета и горчил жестче черной редьки, так что перед готовкой его вымачивали не меньше суток.

Матриса все еще и не вернулась со склада, где пропадала со вчерашнего вечера, принимая очередную партию Профита. Бизнес зловещей тетки вообще четко делился на две части, которые практически не пересекались, во всяком случае явно. Лена уже достаточно навострилась, чтобы самостоятельно вести обычные аптекарские дела, однако понятия не имела, что происходит на незаметных складах, где хозяйка вела дела с бригадами «смоляных». Да и не хотела знать.

Отсутствие хозяйки означало, что открывать аптеку, скорее всего, придется Елене. Когда открываться? Ну, это совсем просто - берем примерный час, когда на рынке собираются первые торговцы, отсчитываем десять «долгих» молитв по Атрибутам Пантократора - вот и время пришло. То есть надо поторопиться с походом на рынок. От завтрака пришлось отказаться, чтобы все успеть к открытию, да и не хотелось глотать холодное.

Стук-стук-стук. Деревянные колодки долбили в камень мостовой, вплетаясь в аналогичный стук десятков ног. Пустую корзину Лена небрежно закинула на плечо. Требовалось приветствовать всех, кого долженствовало приветствовать, ответить на встречные приветствия и никого не пропустить. Ни в коем случае не забывать, что ты не сам по себе, а лицо Аптеки и лично Матрисы. Это очень важно в мире, где каждый принадлежит кому-нибудь и чему-нибудь. Нарушая правила, показывая неуважение, ты тем самым роняешь честь корпорации. И корпорация вправе тебя наказать.

Хмурое весеннее солнце как обычно лениво карабкалось из-за горизонта, прячась за тучами. Лена не любила яркого солнечного света, но вот эта пасмурность дарила ощущение поздней осени и неприятного холодка даже в теплые дни.

Так, поздороваться и немного поклониться супруге оружейника, того, что продает стрелы и кишки для арбалетной тетивы. Здоровенная бабища «поперек себя ширше» в мешкоподобной накидке поверх платья лишь шевельнет подбородком, и это нормально.

Стук-стук-стук.

Через пять минут ходьбы и примерно полсотни актов демонстрации уважения и почтения, Елена пришла к рынку, традиционно занимающему центральную площадь. Точнее пустырь, который площадью считался. Он даже не был мощен камнем, в отличие от двух главных улиц, на одной из которых стояла Аптека. У главного входа сиротливо покосилась старая двухместная виселица, на которой по понятным причинам уж много лет никого не казнили. Чтобы добро не пропадало, дети давно приспособили ее под качели, но для игры было рановато, так что веревки просто висели, отдавая мрачным сюрреализмом в стиле Германа-младшего... Или старшего? Или это вообще правильнее называть постмодернизмом? Лена не помнила и машинально поежилась, проходя мимо сооружения.

Врата назывались почтительно и с точки зрения обитателей пустоши являлись довольно большим населенным пунктом, фактически региональным центром. На взгляд Елены это была большая деревня, где проживало постоянно человек шестьсот, и еще столько же находились в состоянии броуновского движения, на пути туда или обратно. Причем деревня, производящая впечатление паноптикума, потому что застраивалась, можно сказать, на стыке двух разнонаправленных архитектурных концепций. Бедные здания возводились каркасным способом, когда между столбами ставились деревянные щиты на распорках и между ними специальными колотушками-копрами утрамбовывалась строительная смесь на основе глины, навоза, мелко рубленой соломы и прочего мусора, какой только удавалось найти. Высохнув, смесь твердела и превращалась в участок стены. Получалось убого и недолговечно, зато дешево и тепло, особенно если не экономили на соломе. Для богатых домов растаскивались на камень строения, оставшиеся от неких былых, полусказочных времен Старой Империи, о которых никто ничего толком сказать не мог.

Время... Лена пришла из мира линейного времени, которое фиксировалось записями о событиях. В мир, где все события хранились и передавались через память и рассказы. Для человека здесь существовало лишь то, о чем ему могли поведать дед, отец, а также соответственно бабка и мать. Все, что оказывалось за пределами коллективной памяти двух-трех живущих поколений, сразу отодвигалось куда-то в бесконечность запредельной старины. Как давно существовала Старая Империя, от которой осталась часть циклопической крепостной стены и несколько полуразрушенных построек? Этого сказать никто не мог.

При этом время играло роль и меры расстояний. Все, что выходило за рамки простых мерок, оценивалось в пеших и конных переходах разной интенсивности. «Как далеко» превращалось в «сколько этот путь займет времени». Отправляясь за Профитом, бригада Сантели точно знала, что с обычной загрузкой она сможет странствовать на пустошах около недели, то есть пройти примерно половину пути до побережья и вернуться обратно. Перевести это в километры или мили не было никакой возможности за отсутствием известного Елене эталона.

А рынок меж тем уже закипел утренней суетой. Прямо у входа столяр точил «вчерне» глубокую деревянную миску на примитивном, но действенном токарном станке с ножным приводом, сделанном из доски, веревки и противовеса. Лена как обычно чуть задержалась, любуясь работой. Ей нравилось наблюдать, как в опытных руках из деревянных чурок шаг за шагом проявляются контуры будущих предметов, от бочонков до ложек и фляг. Работа была ответственная, поскольку на пустошах росли в основном ивоподобные деревья с тонкими гибкими стволами, удобные для плетения из веток и формирования на паровой бане, но дающие слишком мало материала для строительства и прочей работы из чурок. Поэтому хорошая древесина была в основном привозная и уже сама по себе стоила недешево, а цена ошибки и впустую потраченного материала измерялась в полновесном серебре.

Вещи сильнее всего ударили по восприятию Лены. Из мира конвейерного производства и прочего «гарантированного износа» она попала в мир, где абсолютно все делалось вручную и только в одном экземпляре. Здесь не было двух совершенно одинаковых предметов. И все стоило невероятно дорого относительно недельного и месячного дохода. Не существовало таких понятий, как «поносить», «на сезон» и так далее. Вещи покупались на годы, а зачастую на целые поколения, с изначальным расчетом неоднократной починки и последовательной ступенчатой утилизации. Рубашка изнашивалась до состояния «дыра на дыре», затем превращалась в жилетку, жилетка становилась заплатками и платками, и так до тех пор, пока последняя нитка не истлевала или не сгорала в фитильке масляной лампы.

Мастер работал на пару с двумя сыновьями лет десяти или около того. Один точил на старом бруске полукруглую стамеску, которой мастер затем будет выглаживать заготовку будущей миски, выбрав лишнее на станке. Второй как раз начал вырезать из полешка заготовку для ложки, высунув от усердия язык и крепко ухватив нож обратным хватом от груди.

- Готово, - бросил мастер, не отрываясь от работы.

- Белое дерево? - на всякий случай уточнила Елена.

- Белее некуда, подай.

Последнее относилось уже не к ней. Ученик, что выстругивал большую поварскую ложку, отложил полешко и достал из корзины с готовым товаром двойную церу[7] - навощеную доску для записей из двух половинок, скрепленных шнурками. Лена придирчиво осмотрела изделие. Все было, как положено, основа из белого дуба и затемненный смолой воск, потому что если не темное на светлом, а наоборот, то писать будет невозможно - черточек не разобрать. Восковая поверхность гладкая, залитая в один проход из ковша, а не закапанная со свечки. Отличная работа и очередное напоминание о том, что даже, казалось бы, самые простые вещи на самом деле изготовляются с большими хитростями.

Пришлось заплатить, не торгуясь, полновесную копу, дневное жалование хорошего пехотинца с собственным слугой. Краснодеревщик вообще никогда не торговался. Он просто назначал цену. Не хочешь - не бери. И хотя Лена платила из выданного накануне Матрисой кошеля за казенное имущество для Аптеки, сердце екнуло.

Минус одна забота. Дальше следовало прикупить кое-каких травок, чтобы перетереть их к вечеру. Лена прошла мимо обувщика, одного из трех, что обували все Врата. Печально полюбовалась на свою мечту - парадные кожаные сапожки. Подмастерье, старательно выплетавший травяные стельки, поймал ее грустный взгляд и вместо того, чтобы отпустить привычную скабрезную шутку, понимающе вздохнул. Он вообще был только в чулках с подшитой подошвой, обычное дело для селян и бедняков.

На самом деле кожаная обувь была не так уж сложна и дорога. Типичный brògan представлял собой ботинок высотой до лодыжки или средины голени. Союзка[8] и берца были разрезаны вдоль, при надевании ногу как бы оборачивали кожаным лоскутом изнутри наружу и фиксировали завязками, крючками или клевантами, реже - на женских туфлях - пуговицами. Зачастую даже сапоги имели такой клапан и обматывались длинными шнурами по всей высоте голенища. Получалось удобно и даже немного стильно.

Проблема заключалась в подошве - она протаптывалась и протиралась насквозь на протяжении «предела», то есть расстояния, которое преодолевал за день курьер или небольшой отряд с хорошими сменными лошадьми[9]. Черт его знает, сколько это в километрах, соотнести было не с чем. Непогода и грязь сокращали срок службы, по меньшей мере, на треть. А правильным образом обработанная двойная-тройная подошва с подковками или гвоздями, как сказали бы в родном мире Елены, «выводила продукт в совершенно иную ценовую категорию», потому что на нее шла прочная козлиная кожа, но козлов на пустошах не водилось. Поэтому зачастую даже вполне состоятельные люди гремели кожаными туфлями на деревянной подошве. Делали их, надо сказать, весьма искусно, часто изготовляя подошву из двух половинок на шарнирчике.

Таким образом, хорошая обувь - не модельная одежда, не предмет роскоши, а просто ноские ботинки - стоили несколько полновесных серебряных монет и требовали строгого планирования бюджета на протяжении месяцев. Эту роскошь Лена себе позволить пока не могла. Матриса отлично понимала полную зависимость своего подмастерья и платила девушке не более трех грошей в день за работу, которая иначе стоила бы не менее шести.

Дальше, дальше.

Мимо чеканщика, который зубилом и крошечным молоточком выколачивал из листа тонкой жести gliocas - Лена не знала, как называются по-русски наконечники для шнурков.

Мимо швеи, что выставив щербатые от постоянного перекусывания нитей зубы, обметывала нитью отверстия под шнуровку в новой куртке-безрукавке, чтобы нити не расползались. Кольца-люверсы для сквозных отверстий были не в новинку, но в одежде применялись очень редко.

Мимо «барабанщика», который истошно орал «кручу-верчу, всех обчистить хочу!» и проповедника, который вещал о пользе мытья, демонстративно встряхивая полой своей достаточно чистой рясы. Несмотря на ранний час, он уже собрал небольшую аудиторию, которая внимала. Не сказать, чтобы почтительно, но, по крайней мере, с любопытством.

- И так, в чистоте душевной и телесной, покинете вы этот мир, дабы перейти в мир лучший! - закончил речь служитель культа.

- А огоньку, огоньку то где взять для постирушек? - ехидно подал голос кто-то из массовки. - Водичку погреть надобно, а огонь-камень то нынче дорогой!

Церковник за словом в карман не полез и сразу ответил:

- А вот как помрешь, Он тебя и спросит - сын мой, сохранял ли ты чистоту телесную? И ты Ему прям честно молвишь - прости мол, Отец и Утешитель, клал я на твои заповеди, потому что пару лишних грошиков жалел!

Под общий обидный смех критик поспешил ретироваться. Елена зашагала дальше, к травникам.

Хмурый, явно не выспавшийся «смоляной» принес «барабанщику» старую кольчугу с прорехами, пожелтевшую от налета, видимо подобранную с трупа. Столковались на пару грошей, чистильщик сунул броню в «обдиральню», похожую на маленькую бетономешалку. Закрутил ручку, и броня завертелась в бочонке с песком, очищаясь от ржавчины и грязи.

В алхимической лавке Лена прикупила четверть чашки серы для мази от суставных болей. Всевозможные артриты и проблемы с ногтями являлись бичом «смоляных», которые разграбляли подземелья у побережья, охотясь на «целебных» тварей. Для этих бригад как раз вскорости начинался самый сезон, так что мази потребуется много, имело смысл запастись ингредиентами загодя.

Как обычно, при обращении с желтоватым горючим порошком, Лена с грустью вспомнила свои попытки сделать порох. Вспоминала, впрочем, недолго, потому что пришлось уступить дорогу божедому. Кладбищенский дедушка сбросил недавнюю грусть и очень бодро катил свой «катафалк» со свежим покойником. Совсем свежим, кровь еще капала сквозь доски божедомской тележки, оставляя пунктирный след, затаптываемый прохожими. Судя по характерной прическе и усам мертвеца (которого, кстати, почему-то не обобрали донага), то был заезжий бретер из королевств. Птица нечастая, однако, не сказать, чтобы совсем редкая. На мгновение Лене показалось, что дед везет тело Раньяна, в сердце ударила теплая волна надежды. Но нет, показалось...

А жаль. Вот уж кого девушка с удовольствием самолично свезла бы на жуткую, наводящую ужас одним лишь упоминанием Ферму, так это темноволосого рутьера. Живым или мертвым, не имеет значения, главное, чтобы в один конец. Она устала вздрагивать каждый раз при виде зловещей фигуры, гадая, узнал Раньян или нет... Устала прятать волосы, устала изображать утрированный южный акцент и каждую минуту напоминать себе, что по легенде она всего лишь еще одна беженка с континента. Устала от изнурительного труда за грошовую плату, почти что подаяние. Устала бояться. И что-то подсказывало Лене - кто бы ни выписал на нее заказ, предложение не отменено.

А мертвеца, кажется, свезли от рыночного кабака, где наблюдалось определенное оживление. Вроде даже знакомая борода Сантели мелькнула. Впрочем, общаться с бригадиром Лена хотела не больше, чем с Раньяном. Слуга тем временем вытащил из питейной очередную порцию грязных оловянных мисок для мытья. Лену снова передернуло, как у постмодернистской виселицы.

Она уже давно поняла, что человек может привыкнуть почти ко всему, но только почти. И можно сколько угодно повторять себе, что давать вылизывать посуду свиньям, а потом начисто ополаскивать - это разумно, учитывая отсутствие горячего водоснабжения и собак, которых можно было бы использовать по рецептам Стругацких. Тем более что местные хавроньи мало походили на раскормленных хрюшек эпохи комбикормов и научной селекции. Это были поджарые, спортивные и удивительно сообразительные твари, весом не более двадцати-тридцати килограммов[10], больше похожие на бультерьеров с пятачками. Все равно - воротило.

К кузнецу сегодня можно было не заглядывать, ибо специальный набор, который Лена заказывала от лица Аптеки, сделают лишь дней через пять, может и позже. Объяснять мастеру, что ей нужно, показывая схемы на церах и деревянных плашках, оказалось просто. А вот почему на пилах и ножах категорически нельзя монтировать ни костяные, ни даже деревянные рукояти, оставив лишь голый полированный металл, кузнец так и не понял, решив, что аптекари чудят и высмеивают его мастерство. Потому работал над заказом как в классическом советском фильме - «за десять дней не получится, тут помощник нужен».

А вот и телега с «борщевиком». Конечно, это был не борщевик, но что-то зонтичное и сильно похожее. Трава с одной стороны вредоносная и смертельно опасная, на рубеже весны-лета она зацветала и оказывалась аллергеном пострашнее амброзии. На протяжении двух недель или около того все движение в Пустошах замирало, потому что примерно треть поражений заканчивалась смертью (похоже от анафилактического шока), остальные пострадавшие до конца жизни обрекались на специальные маски с влажной пропиткой из местного аналога подорожника - слизистую дыхательных путей пыльца выжигала начисто.

С другой же стороны, собранная специальными сборщиками в многослойных робах и тех самых масках, трава сушилась и очень бойко шла на продажу за настоящее серебро. Причем даже «на экспорт», в основном на северо-запад, в баронства. Будучи использованным в стирке или бане, отвар борщевика совершенно не вредил здоровью и коже, зато начисто изводил всех мелких паразитов и кровососов вроде вшей и клопов. А сухими пучками «смоляные» растирались в походах, опять же против паразитов и чтобы отбить характерный запах немытого тела, на который из темноты приходили всякие занимательные создания.

В одном Лене точно повезло, она попала в какую-то более «продвинутую» версию средневековья, где телесная чистота не только поощрялась, но и прямо предписывалась религией. Каждый богобоязненный человек должен был мыться хотя бы раз в день и стирать одежду хотя бы каждую неделю. Похоже, такое отношение к чистоте (как и положение женщин в обществе) стало одним из последствий малопонятного, но чудовищного катаклизма, который пронесся над континентом столетия назад. Но узнать о нем подробнее Елена пока ничего толком не смогла.

Сразу за телегой начинался ряд травников. Лена приготовила корзину, повторяя про себя список покупок.

Плакун-корень - вызывает слезотечение, «светлость взору дарует». Его часто используют начинающие бригады, потому что концентрированный отвар резко и надолго улучшает ночное зрение, это полезно для спуска под землю, можно сэкономить на «вечных лампах». Но есть нюансы... Берем. Здесь можно поторговаться, но без фанатизма, для порядка.

А вот триклин, хорошие, правильные двухлетние побеги, когда растение уже в силе, но еще не испустило свою силу на семена. Сок триклина хорош, чтобы обрабатывать натертости, а также мазать ожоги. Лето близится, придет пора «злого солнца», надо запасаться. Только сок требуется «осветлить», то есть фильтровать, так он долго хранится. Берем. И к нему обязательно везил, этот укрепляет почки, что очень полезно, когда выделительная система перегружается, выводя из организма токсины и продукты распада. А при ожогах это часто и происходит.

Параклетова трава, местная панацея. Сушить, заливать с вечера горячей водой, но не кипятком, Принимать «на тощее сердце», то есть рано утром, до еды. Повышает тонус, очищает кровь и кишечник, если добавить арбузный сироп, существенно облегчает боли в желудке. Единственное, что помогает наркоманам, подсевшим на питье эфирной дури (которую вообще-то надо вдыхать) и накидавшимся до язвы (судя по симптомам). Но требует полного отказа от спиртного за несколько дней до и после курса, иначе пробивает на страшную диарею, переходящую в дизентерию. Говорят, что у церковников побег травы - тайный знак, примерно как рыба у первых христиан. Символ телесного оздоровления, требующего познаний и строгости. Впрочем, много чего болтают... Берем.

Бальзевец или «жесткий корень» - компрессы от ядов, в особенности полевых шершней. Мимо, это прошлогодний сбор, свежим придет время запастись ближе к осени.

А вот и подорожник, похожий одновременно и на лопух, и на алоэ с очень жесткими волокнами - «пространство великое дыхательным жилам творит, морщины вытягивает, бородавицы изгоняет». Незаменим при поверхностных повреждениях кожи. Продается прямо в горшках с привозной землей, потому что на местной почве не приживается. Но удивительное дело, вода Пустошей растению не только не вредит, но и наоборот, умножает целебные свойства. Листья оборачивают мокрыми тряпицами, укупоривают в кувшинах и берут в походы, для компрессов на ссадины и неглубокие раны. А волоконные нити из побегов надо аккуратно вытягивать, вымачивать в уксусе и шить ими раны, потом даже извлекать из рубцов не надо, сами растворяются. Тут надо договориться о поставке, чтобы телегу с горшками подвезли к Аптеке. И задаток.

Зерна солнечника - для жевания, они очень горькие, но укрепляют десны и осветляют зубы. Лена подозревала, что эта гадость обладает еще и противоцынготным действием, но проверить пока не получалось. Купить немного, сугубо для личного пользования, выторговать грошик. Чем позже придется обратиться к чудесам местной стоматологии, тем лучше. От зубной боли даже сонные пиявки не помогали, так что по доброй традиции страждущий приходил вырывать зуб в компании не менее четырех друзей, чтобы держали за руки-ноги. И пяти, если в плане операции было умерщвление больного нерва концентрированной вытяжкой из бальзевеца. Жуткая процедура.

А вот и самое ценное. Герцогов жезл - очень редкая вещь, надежно, но в то же время щадяще изгоняет камни из почек и мочевого пузыря... но для этих целей почти не используется. Травке повезло оказаться еще и мощным афродизиаком, так что Матриса скупает его буквально на корню, бодяжит в эликсиры и перепродает Жи уже по совсем другой цене. Сразу в дополнение к жезлу надо прикупить рисницу, а также водяной пуп, для компрессов от нарывов и язв, поскольку от передоза возбуждающих капель печень и почки улетают только в путь. Идеальная фармацевтика – снадобье продает себя и тянет еще несколько в придачу.

Снова не торгуемся, о ценах на ингредиенты для афродизиаков Матриса всегда договаривается сама. И деньги отмерены заранее в отдельный кожаный кошель с печатью.

Чернаба - вяленые ягоды молоть и делать компрессы против «дикого мяса», то есть опухолей и рубцовых тканей.

Пивные ягоды - совершенно нейтральная вещь, но порошок из них придает аромат и приятную кислинку горько-вяжущим эликсирам.

Бабон - пить с горячим вином от отеков.

Кажется, все.

Лена представила, как ближе к вечеру начнет все это перетирать и молоть, пока от острого запаха трав не закружится голова, поморщилась. И завтра. И послезавтра. Но выбора особого не имелось. Как справедливо заметил в свое время Сантели, руки девушки оказались ее капиталом. Чувствительные, не «забитые» многолетней работой до потери мелкой моторики, но в то же время достаточно сильные. И все это за три гроша в день, черт побери. Под невысказанной прямо, но явственно ощущаемой угрозой в противном случае увидеть однажды на пороге фигуру Раньяна, который на сей раз не разминется с жертвой на считанные минуты.

Что-то же еще надо было сделать... Причем быстро, потому что скоро уже время открывать Аптеку. Лена быстро перебрала в памяти список покупок и тут поняла, что, кажется, сворачиваться придется прямо сейчас.

Курьеров в городке никогда не водилось в силу их полной ненадобности. Достаточно было позвать любого ребенка, и за четверть грошика тот доставлял любое послание в пределах городской черты. А то и дальше, но уже за полугрош. И вот, средь корзин, бочек, тачек, шляп, капюшонов и накидок мелькала вихрастая голова, которая очень целеустремленно направлялась точно к Елене.

Мальчишка был вполне типичный, то есть оборванный, несмотря на прохладное утро босой, изрядно запыхавшийся. Правый кулачок он прижимал к тощей груди, для верности накрыв сверху другой рукой, значит, заплатили мальчонке хорошо, куда больше обычного, иначе монетка оказалась бы во рту, за щекой. И означать это могло лишь одно...

- Хель? - выдохнул гонец и сразу поправился. - Мастерица Хель?

В процессе этого монолога мальчишка выдохнул весь воздух и запыхтел, пытаясь продышаться. «Мастерица» молча кивнула, перекидывая изрядно потяжелевшую корзину на другое плечо. Машинально проверила поясную сумку с деньгами. Карманников во Вратах было немного, поскольку пойманного воришку без лишних судебных процедур спроваживали на Ферму, по возможности живым. А те, что ухитрялись выкручиваться, отличались дивной ловкостью и изобретательностью. С этаких кудесников станется отвлечь внимание жертвы ловким ходом.

- Там ... эта ... - выдохнул малолетний гонец, продолжая стискивать побелевшие пальцы с наградой. - Ну ... то ... это вот ...

Елена ждала, пока мальчишка, наконец, сумеет выдавить из себя что-то членораздельное. И тот не подвел, выдав сплошной трещоткой:

- Там господин Ян ранетого притащил с поротой ногой что просто ужасть и кровь желтая а Матрисы нет и когда будет низнают и Сафир за вами послал велел передать что жилка под раной едва колотица вот!

И сразу исчез, только замелькали черные пятки, ороговевшие до состояния копытцев.

Елена перевела тираду в осмысленные понятия и поспешила в Аптеку. Если все действительно так серьезно, то если она что и забыла - подождет. «Желтая кровь» и «жилка едва колотится»... Ceud mìle diemonis cursdadt an talamh agus an abyzes aif hal!

День обещал стать нескучным с самого начала.

Глава 11 Первичный шов не шьют

Сантели бесился, спокойно, контролируемо и оттого вдвойне страшно. Казалось, даже косички на висках поднялись торчком, борода вздыбилась, окаймляя нижнюю челюсть, словно шерстяное пламя. Глаза налились кровью, а рука буквально терзала оголовье топорика за поясом. Но голос оставался ровным, преувеличенно покойным.

- Тупой урод... - тихо, четко выделяя окончание каждого слова, выговорил бригадир. - Тупой самовлюбленный урод...

Пальцы сжались на топоре так, что, казалось, сейчас сомнется металл и топорище треснет. Однако плоть все же оказалась слабее, и бригадир потряс в воздухе побелевшими пальцами.

Если перфоманс ярости как-то и впечатлил Матрису, то по лицу аптекарши этого понять было нельзя. Суровая женщина не дрогнула ни единым мускулом, сумрачно наблюдая за кабацкими служками, вытирающими кровь со стен. Крови было много, впрочем, гульбе прочих посетителей она не мешала.

Бретер пришел с новым караваном переселенцев еще затемно. Все как положено - волосы до плеч, усы с бородкой, длинная двуручная сабля и гонор, от которого трава на обочине увядала. Из необычного при нем была разве что старая кожаная сумка с бронзовой бляхой, на которой угадывался выколоченный штампом вензель Параклета. Такие использовали батальерские лекари с востока, чтобы складывать всю свою живодерскую снасть.

Бретер с ходу повел себя неправильно, вместо того, чтобы явиться по указанному адресу и доложиться (а заодно получить условленную вторую четверть оговоренного вознаграждения) он отправился в кабак, где заспанная прислуга готовилась к новому трудовому дню. Это все-таки не питейная при заведении Достопочтенного Жи, где вино лилось круглые сутки, от заката до рассвета и наоборот. Там, в кабаке, приезжий повел себя еще и некрасиво, задирая ранних гостей, желающих промочить горло легким пивом с утра пораньше или подогретым вином, чтобы у прилавка теплее стоялось.

Серьезные люди, которые случились в заведении, смотрели на все это с легким недоумением, но без особой агрессии, так что у заезжего пижона были неплохие шансы покуражиться без последствий. Ну, разве что заработать себе с ходу репутацию невоспитанного, склочного и некомпанейского человека, но мало ли о ком так думают? Однако бретера угораздило «наехать» на ватагу из трех мелких уголовных элементов - обычной мелкой сошки, что трется вокруг новичков, толкает негодный товар, пытается перекупить Профит и по возможности перебивается мелким грабежом. Причем жестко наехать, до вынутых ножей. Вот тут и началось...

Чего добивался бретер, осталось неизвестным, поскольку спрашивать у него было уже бесполезно. Возможно (и даже скорее всего) решил с ходу поставить себя надлежащим образом. А может еще что-то... Так или иначе, в ответ на показанные ножи он, вместо того, чтобы как приличный человек, охолонуть, сделать выводы о своем поведении и как-то урегулировать конфликт, выхватил саблю.

Первого уголовника фехтовальный щеголь зарубил красиво, можно даже сказать - артистично. С красным фонтаном в потолок, ни единой капли на лезвии и все прочее, как в балладах. Сразу стало понятно, что саблю он прицепил на пояс по праву, и где-нибудь за пазухой наверняка припрятана настоящая грамотка братства фехтовальщиков. Пока серьезные люди лихорадочно соображали, что теперь со всем этим делать, бретер вознамерился положить второго противника и выбил у того из руки нож, попутно укоротив несколько пальцев. Уголовник, чувствуя, что приходит полный конец, сорвал с пояса и кинул в мясника с клинком единственное, что оказалось под целой, не порубленной рукой. То есть мешочек с толченой мандрагорой. Той самой, которую затем перегоняют на «жидкий янтарь».

Бретер был крут и стилен, он изящно рассек мешочек прямо в воздухе и шагнул к противнику, занося клинок для решающего удара. Шагнул прямо в золотистое облачко мандрагоровой пыли и свалился в полном беспамятстве от первого же вдоха. Потому что не родился еще на свете человек, который способен выдержать дурман дьявольского растения в первозданном виде, без умягчения через эликсиры.

Заезжего фехтовальщика торопливо зарезали, на том приключение и закончилось, оригинально разнообразив жизнь заскучавших было Врат. Оружие и прочее снаряжение за отсутствием побратимов и родственников отошло кабаку. Тело прибрал старый могильщик по своему праву, освященному годами традиции. Зарубленный уголовник тоже куда-то делся, скорее всего, утащили подельники, чтобы сжечь и развеять пепел.

И все бы ничего, только бретера этого выписал из Королевств Сантели, под большим секретом и за очень хорошую оплату, в мерках, причем не «хороших», а «солдатских», то есть на треть тяжелее обычной золотой монеты. И бог бы с ними, с монетами, Пантократор дает, Пантократор забирает, а потом дает снова, дело житейское. Тем более, что получил покойник лишь треть от общей суммы. Но бретер и его сумка были уже завязаны в серьезном и скором предприятии, и найти ему полноценную замену за оставшиеся дни представлялось решительно невозможным делом.

Поэтому бригадир пребывал в состоянии тихой ярости, а хозяйка Аптеки в напряженных размышлениях.

- Отменяем? - наконец предложила Матриса.

- Еще чего! - сумрачно огрызнулся Сантели, но перехватил недовольный взгляд собеседницы и вспомнил, что говорит не с девочкой на побегушках. - Нет, нельзя, - сказал он уже чуть спокойнее, не хватаясь за топор. - Все уже расписано...

- Но у нас больше нет лекаря и бойца, - напомнила Матриса. - Взять неоткуда.

- Нет безвыходных положений, есть лишь предел риска, - неожиданно для самого себя выдал бригадир. Иногда он высказывал внезапные афоризмы, туманные, но красивые.

Матриса глянула с кажущейся рассеянностью на служек, которые размазывали по полу красные лужи. Утренние гуляки, не смущаясь недавним кровопролитием, уже гулко стучали по столам кружками из выскобленных тыковок, самой дешевой и бросовой посуды. Более солидная публика степенно и внушительно потягивала питие из оловянных кружек. Среди них был и Кай, пропустивший самое интересное и не навязывающий свое общество бригадиру. Мечник не столько пил, сколько ждал, пока командир закончит разговор.

- Лекаря нет, фехтуна нет, - повторила Матриса. - Рискнешь без них?

За фехтуна сойдет наш тайный рыцарь, - тихо сказал Сантели, отвернувшись к стене и как бы случайно закрыв рот рукой.-

Обсуждали, - скривилась Матриса, так же прикрыв губы, ее гладкое лицо подернулось гримасой и недовольными морщинами, как старая, осыпающаяся от сырости фреска. - Не пойдет. Кай хорош, но знает рыцарский, военный бой, здесь же дело иное. Нужен бретер, настоящий, городской.

- За неимением конюшего... - бригадир не стал заканчивать известную и скабрезную шутку, пародирующую непристойные обычаи южан.

- Конюх здесь не пойдет, - поджала губы Матриса.

- А лекарь у нас и так есть, - сказал Сантели, сделав вид, что не услышал ремарки собеседницы.

- Вот тут уж хрен тебе, - Матриса скрутила кукиш и без стеснения показала деловому партнеру. - Рыжая девка мне еще пригодится.

- Не ты ли намедни жаловалась, что пользы с нее никакой? - ехидно напомнил бригадир. - И что переплатила за рыжую?

- Я, - не стала вилять аптекарша. - Ну и что? Сколько молока ни дает, все мое.

- Отдай ее мне в поход, - прямо предложил бригадир.

- Не дам, - отрезала Матриса. - Девка, положим, не безнадежная и не безрукая, пользу приносит, что есть, то есть. Но она не «полевая», сам знаешь. До сих пор морду корежит, когда шерсть на голое тело надевает. Когда свиней режут, едва не блюет. А как узнала, почему у нас кладбища нет и кто на Ферме живет, весь день руками тряслась, плошку мерную разбила. И по-прежнему рыдает по ночам, через день-два, когда думает, что я не слышу. Мать во сне зовет, да все на чудном языке.

- Я к ней Шену приставлю, - очень серьезно пообещал Сантели. - Чтоб день и ночь над душой стояла, берегла.

- Не дам, - повторила Матриса. - Угробишь девку, а мне ни пользы, ни прибытка.

- Да чтоб тебя... - Сантели буквально задушил рвущееся из глотки ругательство. - Как будто здесь только мой интерес! Денежки то твои!

- Ага, - согласилась Матриса, глядя на россыпь красных капель. что успели высохнуть на потолке, среди закопченных стропил. - И четыре мерка уже пошли по ...

Она не закончила. Сантели скрипнул зубами. Крыть было нечем.

- Найди фехтуна, - неожиданно очень серьезно посоветовала Матриса. - Хорошего, чтобы для нашего дела точно пригодился. И тогда я подумаю насчет Хель. Но только подумаю, - сразу оговорила она.

Бригадир здраво оценил свои возможности по изысканию настоящего бретера с грамотой в течение двух-трех дней. Тихо выругался и подозвал Кая. Точнее махнул рукой, показывая, что теперь свободен для разговора. Мечник кивком приветствовал Матрису, склонился к уху бригадира и коротко зашептал. С каждым словом Сантели прищуривался все больше и больше, пока его и так довольно узкие глаза не утонули в сети морщинок.

- Значит, подумаешь насчет Хель, если фехтуна найду? - повторил бригадир, остро глянув в глаза аптекарши. И сказал, как топором рубанул. - Начинай думать.

Он резко вышел из кабака, оттолкнув какого-то некстати подвернувшегося под руку. Тот хотел было громко возмутиться в спину бригадира, но следующий за командиром Кай коротко глянул на пригородного - судя по одежке - мужичка, и все возмущение застряло у того в глотке.

Сафир уже открыл заднюю дверь Аптеки, ведущую в пристройку, что служила операционной. Ну, то есть как ... правильнее было бы сказать, что это универсальное помещение для droch obair, «грязной работы». Здесь сваливались охапки флоры для переборки и сушки, хранился избыток горючего сланца. Случалось, Матриса вела тут переговоры, не терпящие сторонних ушей. Иногда разделывалась и засаливалась свинина. И не только свинина, поскольку с точки зрения местных что человек, что свинья - суть мясо, поэтому ампутации проводились на одной и той же колоде.

Полгода назад по настоянию Елены в центр большого сарая вместо той самой колоды водрузили большой стол, который девушка самолично скоблила и шпарила кипятком перед любой операцией. Матриса поначалу смотрела на это скептически, однако больные действительно стали выздоравливать легче и быстрее. Не намного, однако, достаточно, чтобы начинание «мастерицы Хель» оказалось молчаливо признано.

На столе лежал «смоляной», которого удерживала пара его друзей, четвертый - бригадир - стоял поодаль, мрачно катая по костяшкам пальцев монету, обрубленный по краям королевский тынф, зеленый и невероятно фальшивый даже на вид.

Узкие и длинные окошки, забранные тонкими слюдяными пластинами под односкатной крышей, давали мало света, так что Сафир запалил дополнительно три магических светильника, «вечные лампы». Лена передала ему корзину с покупками, скупо приветствовала бригадира, стараясь не дрогнуть ни голосом, ни лицом. Ей пока не доводилось заниматься лечением в одиночку, да и человек по имени Ян был сугубо неприятен. Однако по неписаным традициям лечение должно было оказываться сразу по факту поступления пациента. Дело шло к тому, что придется впервые работать одной.

Какое-то время Елена считала, что все банды искателей удачи (именуемые здесь «бригадами») одинаковы - сборища ублюдков и негодяев, готовых рисковать жизнями и душами (то ли существующими, то ли нет) в поисках Профита. Довольно быстро выяснилось, что это не так. Бригады довольно четко делились по специализации, территориям охвата, численности, сбыту и так далее. Бригада Сантели, например, относилась к крепким и уважаемым »середнякам», которые работали по золоту и не слишком сильным артефактам в подземельях и завязывались на сбыт во Вратах.

Но существовала отдельная категория бригад, немногочисленная и сомнительная даже с точки зрения очень гибкой морали жителей Пустоши. Именовали их «shepskate», что дословно переводилось как «жадины», но имело и второй смысл - алчность, доводящая до людоедства. «Жадины» не искали Профит сами, они охотились на тех, кто его уже добыл и нес в один из пяти основных городов пустошей, для сбыта. А поскольку за покушение на обычных «смоляных» могли без разговоров отправить на Ферму, «жадины» отлавливали новичков, за которых вступиться было некому.

На Пустоши постоянно прибывали новые люди, беглецы из Королевств, готовые поставить на кон жизни в погоне за удачей или бегстве от нищеты. Кто-то оседал на земле, которой было много, только успевай обрабатывать. Кто-то прикупал на последние монеты снаряжение и уходил в подземелья. Большая часть из них погибала, и никого не интересовало, что именно оборвало жизнь очередного бедолаги, когти и зубы, или клинок. Именно этот непрекращающийся приток искателей фарта и новой судьбы спас год назад жизнь Елены, которая при помощи Матрисы и Сантели просто затерялась в пестром многолюдье Врат. Он же поддерживал существование «жадин».

Ян по прозвищу «Мясной» был самым известным, самым удачливым бригадиром «shepskate». И самым осторожным, потому занимался своим ремеслом уже не первый год, сохраняя голову в целости. А прозвище он получил за великолепно исполненную татуировку во все тело, от пяток до подбородка. Рисунок в две краски очень точно воспроизводил тело со снятой кожей, до мельчайшей мышцы. Говорили, это отличительный признак воровских сообществ с юго-востока.

- Что с ним? - деловито спросила Лена, затягивая потуже завязки чепца и подворачивая рукава. Опытный Сафир уже принес кожаную скатку с инструментами и гремел котелком, готовя горячую воду. Ян пошевелил челюстью, как будто пережевывая слова, прежде чем выпустить их на волю. Из-за плотно сжатых губ казалось, что он вот-вот сложит их дудочкой и засвистит, а лицо обретало хронически недовольное выражение менялы. «Купеческая» физиономия решительно не сочеталась с татуировкой, поднимавшейся по шее из-под воротника, а также выбритым затылком - прической воина, живущего с клинка.

- Порезался, - скупо отозвался бригадир, пока Лена надевала кожаный фартук и протирала руки настойкой «борщевика». Это заменяло спирт, который именовался здесь «мертвой водой» и стоил немалых денег. Уточнять девушка не стала, это было весьма чревато. Попытки поставить точный диагноз воспринимались как опасное лазутничество.

Лена повязала маску из хорошо постиранной тряпицы на завязках и прикусила губу, разрезав первый узел на повязке. Как обычно, горько затосковала по перчаткам. Обычным латексным перчаткам, три рубля за пару, которые здесь не имели цены, поскольку сделать их было не из чего, разве что из свиных и бараньих кишок.

- Сафир, пиявок, - коротко приказала Елена, еще не закончив разматывать повязку на ноге страдальца. Очень слабый пульс ниже раны и желтые потеки гноя уже все сами за себя сказали. «Первичный шов», чтоб его...

В младших классах, третьем или четвертом, Лена какое то время зачитывалась старым книжным сериалом Бенцони «Катрин» (до тех пор, пока мать не пресекла это занятие, способное по ее мнению пагубно повлиять на незрелую детскую психику). Книги были романтические и забавные, в одной из частей персонаж был тяжело ранен. Старый мусульманский медик рану долго врачевал, притом гневно порицая христианских коновалов, которые спешат все поскорее зашить.

Когда девочка поделилась историей с Дедом, тот неожиданно заинтересовался и сказал, что, дескать, надо же, и в бульварном чтиве можно найти зерно истины. А затем прочитал короткую, но очень эмоциональную лекцию о «первичном шве», то есть таком, который накладывается сразу после первичной хирургической обработки раны. И по сию пору является большой проблемой, потому что, будучи исполненным неграмотно, с плохой обработкой, дает идеальное прибежище всевозможным злым микробам, так что в тридцать девятом году его даже запретили шить в медсанбатах, настолько велик оказался процент осложнений.

И сейчас Лена воочию наблюдала последствия торопливой штопки необработанного пореза - воспаление, заражение, нагноение. Раненый впал в полубредовое состояние с конвульсивными мышечными сокращениями, и, пока его крепко удерживали напарники, девушка начала осторожно вскрывать шов, а Сафир принес пиявок в кувшине с чистой колодезной водой, прогретой на солнце.

«Сонная пиявка» была определенно даром Пантократора этому миру. В природе они росли непрерывно и могли достигать в длину метр и более. В место укуса такая тварь впрыскивала токсин, который соединял действие обезболивающего и галлюциногена, а поскольку нападали они обычно стаей, то жертва получала столько отравы сразу, что больше не просыпалась, превращаясь в обескровленную мумию, негодную даже для Фермы. Но если рискнуть и собрать небольших представителей, не длиннее ладони, то пиявки служили великолепным обезболивающим. А полуметровый экземпляр уже позволял делать довольно сложные операции, например вырезание опухолей и удаление камней из желчного пузыря. Несколько бригад очень хорошо зарабатывали на поставках пиявок из болот, хотя и расплачивались за это «сухими суставами», то есть хроническим ревматизмом.

Пиявки могли жить долго, но только в пределах Пустошей. Так что иногда даже состоятельные аристократы, страдающие камнями и разросшимся «диким мясом», предпринимали путешествия с собственными медикусами, дабы испытать чудесные свойства болотных гадов (здесь не делали различия между амфибиями, рептилиями и кольчатыми). Или на худой конец «спустить дурную кровь», что оказывало ощутимое тонизирующее воздействие.

Стежок за стежком Лена перекусывала нить шва маленькими ножницами и вытягивала бронзовым пинцетом обрезки из воспаленных тканей. Руки почти не дрожали, даже когда палец случайно касался водянистой кожи. Маску она надела главным образом, чтобы никто не видел, как «мастерица» дышит ртом, строя гримасы. К запаху пораженных тканей Лена так и не привыкла. Впрочем, к счастью, она не чувствовала характерного тяжкого смрада начавшейся гангрены. Это давало надежду, что операция будет легкой.

Тем временем Сафир присосал двух серо-зеленых пиявок за ушами больного и еще столько же на шею, к сонным артериям. Бедолага на глазах успокаивался, впадал в беспамятство. Наконец Лена вытянула последний обрезок нити и раздвинула края отекшей раны.

Да... «порезался», как же. Рана носила все характерные признаки рубленой, однако не топором, а скорее длинным клинком. Ударили с силой и «протягом», мало не достав до кости и чудом не задев артерию. Кого бы ни ограбили бандиты Яна, тот продал свою жизнь недешево. А может поножовщина среди своих, запросто...

Елена кинула взгляд на лицо пациента, убедилась, что пиявки подействовали. Достала из скатки ножик с костяной ручкой и небольшие клещи с хищно изогнутым клювом. Примерилась и, аккуратно зацепив первый клочок посеревшей плоти, опустила лезвие ножика.

Понемножку, по чуть-чуть. Клочок за клочком. Исполнительный Сафир тонкой струйкой лил в рану подсоленный раствор, вымывая сгустки гноя и свернувшейся крови. Вновь открылось кровотечение, но пока терпимо.

- Ремень сверни, - приказала Елена одному из «смоляных», кляня себя за забывчивость. Рука чуть дрогнула, и клинок резанул по капилляру, добавив крови. - Оберни ногу выше колена. Если жила не выдержит и вскроется, сразу перетягивайте.

Уж что-то, а делать жгуты здесь умели и даже знали, что держать их долго нельзя. Или наоборот, можно и нужно. В совсем уж глухих местах так казнили воров и насильников - перетягивали накрепко орудие преступления, держали несколько часов, а потом отпускали с миром, на мучительную смерть от некроза.

Как обычно, стало подташнивать. Хирургическую работу Лена ненавидела, точнее она ненавидела страх, охватывающий ее каждый раз, когда требовалось резать живое тело. Страх ошибиться, потому что все учение здесь сводилось к «делай как я», а ближайший учебник анатомии находился, по очень примерным прикидкам, в нескольких сотнях километров к юго-востоку. Страх убить пациента. Страх расплачиваться за это перед Матрисой.

В такие моменты помогала отстраненность от процесса, примитивный аутотренинг. Это не она все делает, это манипуляторы медицинского робота, она всего лишь наблюдает. Явно мертвое срезать, живое оставить. Сомнительное осторожно ткнуть кончиком ножа, здоровая мышца при этом сократится и пустит капельку крови.

«Шейте красное с красным, желтое с желтым, белое с белым. Так наверняка будет хорошо.» Откуда это, отчего пришло на ум именно сейчас? Нет, не вспомнить[11]. Да и черт с ним. Пот выступил на лбу обильными каплями, но туго затянутый чепец задерживал соленые потеки, не пуская в глаза.

Так... кажется все. И еще немного солевого раствора. Точнее много, тут его жалеть нельзя. Подумать только, соль, обычная копеечная соль, которую родные использовали сразу пачками для приготовления курицы на сковородке, теперь была дорогим ресурсом, который отмеряли ложками и покупали за немалые деньги. Потому что привозили ее с прибрежных солеварен, а без соли невозможно консервировать продовольствие. Так что Сафир, по сути, промывал рану жидким серебром. Хотя все равно платить в конечном итоге не Аптеке, а заказчику, то есть Яну.

Полный ритуал требовал понюхать рану напоследок, и опытные медики, таким образом, ставили весьма точные диагнозы, но это было выше лениных сил. Девушка боялась, что ее вывернет прямо в разверстую плоть, подрагивающую синеватыми жилками. Да и не с ее обонянием пытаться вынюхать запах гнили в тяжкой, душной атмосфере «операционной».

Сафир отнял насосавшихся пиявок, сбрызнув их солевым раствором. Поместил обратно в бутылку, чтобы потом выпустить в специальную бочку с еженедельно сменяемой водой. Через пару недель гады снова будут готовы к использованию. Осталось наложить компресс из подорожника. Мясистый лист шириной с ладонь разрезать вдоль, одну часть иссечь и крепко сжать, выдавливая сок прямо в рану, вторую аккуратно прибинтовать поверх чистой тряпицей.

Все. Остальное в руках Параклета.

- Не шейте рану сразу, - через силу выговорила девушка, стягивая маску, так что та повисла на шее. Руки устали, поясница устала, ноги в деревянных ботинках сводило мелкими судорогами.

- В другой раз просто бинтуйте и везите в город.

- Ага, неопределенно согласился Ян. Придирчиво оглядел своего парня, который все еще пребывал в далекой стране пиявочных грез. И деловито спросил. - Как расплачиваться? Почем за все? Копы, тынфы? Сейчас пересчитаем по правде все сделаем.

Спросил энергично, напористо, требовательно. Даже шагнул почти вплотную, пытаясь нависнуть над Еленой (что при ее росте выше средней женщины Пустошей получилось не очень). Знакомая уловка, безыскусная и подлая. Член корпорации больше не принадлежит себе, он часть сообщества. Соответственно, давая какое-то обещание касательно работы, он отвечает от лица всей корпорации, заменяющей ученику и подмастерью данную при рождении семью. А кто ты такой, чтобы обсуждать денежные вопросы в обход мастера? И как ты можешь претендовать на оплату, достойную мастера, если всего лишь ученик, без году неделя?

Елена помотала головой, вытирая руки полотенцем. Пальцы казались липкими, будто вымазанными в теплом смальце. Чужая кровь словно просочилась до самых костей и суставов. А Ян все размахивал руками и требовал, предлагал, настаивал. Сафир кривился, но молчал, поскольку сам он работу не делал, только помогал, и никаких прав потому не имел, так что его вмешательство в торг стало бы проявлением вопиющего неуважения.

- Матриса. У вас с ней договор, - медленно и тщательно подбирая слова, вымолвила хирург поневоле. - Все обсуждай с ней.

- Кто нож в руки взял? - планомерно наступал Ян. - Кто кровь пускал? Матриса? Я ее здесь не видел! Ты работала, ты сама пришла и сама работала. Все это видели, зачем мне решать с Матрисой наши с тобой дела?!

Лена молча посмотрела на бригадира. День только начался, а она не выспалась из-за кошмара, смертельно устала от операции, и тут еще наскоки «жадного» прессовали мозг. Хотелось согласиться, просто чтобы это все, наконец, закончилось. Какое-то глупое, непонятное состояние сна наяву топило мысли, растворяя волю, как сахарный кубик теплой водой. В голове зазвонил неслышимый звоночек. Так разводки и делаются - жертву начинают психологически давить, загоняя в полную безысходность. Так, чтобы сознание вошло в «туннель», когда остается единственное желание, чтобы все это, наконец, закончилось. И кажется, что единственный выход - согласиться с агрессором.

Ярость и возмущение плеснули на душу, словно крутой кипяток. И сразу же перегорели в ненависть, как будто в волшебной реторте алхимика. Она - человек XXI века, который приспособился к жизни в медиевале, научился разбираться в травах, готовить эликсиры и припарки, резать живых людей, наконец, не блюя в разверстые раны! Ее взяла к себе в ученики страшная Матриса, которая имеет свою долю во всех делах Врат, даже в Ферме. С ней первым здоровается Сантели, которого все знают и все уважают! И кто перед ней? Херов якудза с набитыми партаками! Ублюдок, который слишком труслив, чтобы спускаться в подземелья за Профитом, поэтому грабит более смелых и решительных.

Поддерживая в себе слепящий огонь ненависти, как пламенное жало сварки в потоке кислорода, Лена подняла голову и посмотрела прямо в глаза Яна. Громко хлопнула в ладоши, чтобы разбить транс, в который ее пытались загнать - так учил дед. Неожиданное действие, громкий звук, что угодно, лишь бы разорвать поток хорошо продуманной агрессии.

- Матриса, - четко выговорила она, разделяя слова. - Все. Дела. С Матрисой.

Ян пару мгновений давил ее злобным взглядом, однако девушка с легкостью выдержала это на остатках ненавистной вспышки. С Сантели такой фокус не прошел бы, а вот с «жадным» получилось.

- Как скажешь, - быстро и легко откатился Ян, как будто и не случилось ничего. - Вечером зайду.

- Я передам, как только ее увижу, - церемонно ответила Елена, понимая, что за каждым ее словом по-прежнему внимательно следят. - Было приятно иметь с тобой дело, herra - господин.

Операция вымотала ее, главным образом душевно. А психологическое единоборство с Яном опустошило до упора, так, что хотелось лишь одного - лечь на ближайшую лавку и заснуть. Дома Лена так и сделала бы, сказавшись больной. «И пусть весь мир подождет!», пока есть теплая постель и чашка «Greenfield Summer Bouquet» с тростниковым сахаром, а также каплей ягермейстера или «Angostura Aged 5 Years».

Только «здесь» - это не «там», и депрессия, посттравматическое расстройство, а равно прочие душевные невзгоды заменялись одним емким словом - «лень». Если ты не валяешься в лихорадке, а руки-ноги на месте, значит здоров. А если ты здоров и не работаешь, значит, ты ленив. А если ленив... Лена уже хорошо знала, какими методами здесь борются с ленью и не хотела испытывать их снова. Поэтому она сняла фартук, вымыла руки еще раз, ополоснула лицо ледяной водой из колодца и пошла открывать, наконец, аптеку. Потянулся долгий, очень долгий день...

Аптека действительно была похожа на настоящую аптеку, века этак из девятнадцатого. Прилавок из черного дуба, старые двустворчатые шкафы, ящики с вентиляционными отверстиями для хранения трав. Коромысло рычажных весов было подвешено прямо к потолку на тонкой цепи, на цепи же болталось ведерко с мерными зернами, которые использовались вместо совсем маленьких гирек. На отдельном столике выстроилась батарея сосудов, похожих на кувшины из синего и зеленого стекла, без ручек, с длинными изогнутыми носиками. В них смешивались эликсиры на каждый конкретный случай. Мышь брюзжала, но оперативно уносила использованные кувшины для промывки. На стене висело несколько рабочих цер, где Лена быстро набрасывала пропорции и цены, умножая в столбик - еще одно умение, которое высоко оценила Матриса.

День выдался напряженный. Весна - время, когда зимние запасы уже на исходе, а летняя зелень еще не заполнила прилавки. Торговцы распродают залежалый товар по высоким ценам, то и дело кто-нибудь травится. Желудочные, рвотные и слабительные шли просто на ура. Еще очень хорошо распродавалась мазь от ушибов, сделанная из растительного масла, вина и перетертых червей[12], мерзкое варево с соответствующим запахом, пропитывающим платье.

Гроши и копы с глухим звоном падали в ящик с прорезью, заменяющий кассовый аппарат. Давать сдачу было не принято, за редкими исключениями покупатель заранее точно знал, сколько денег надо заплатить, а если монета оказывалась слишком велика, то на рынке всегда сидел меняла. Однако задача кассира от этого легче не становилась, потому что пусть золотом и не платили, одних серебряных монет было пять разновидностей, не считая половинок и четвертей. Причем, даже внутри одного класса деньги отличались по происхождению, изношенности и году чеканки, соответственно по весу и содержанию лигатуры относительно драгоценного металла. А еще можно было пропустить фальшивку.

День казался бесконечным, Матриса так и не появлялась. Лена работала как торговый автомат, отмеряя лекарства и памятуя, что вместо меры изготовления здесь в ходу мера приема, то есть больной в большинстве случаев станет принимать снадобье не по режиму, а ориентируясь на собственное самочувствие.

После полудня Сафир предложил ей деревянную миску с кашей, девушка отказалась, желудок после операции как будто свернулся в узел, отказываясь даже думать о пище. Старый слуга молча пожал плечами и взамен каши принес большой котелок с чаем, вернее с травяным настоем, который по вкусу действительно напоминал чай со смородиной и чабрецом. Сафир щедро сдобрил настой «арбузным» сиропом, местным аналогом сахара, который добывали из арбузоподобных плодов, растущих глубоко под землей в бывших штольнях виноделов. Обычно его употребляли по праздникам - из-за цены - но видимо старик решил, что подмастерье заслужила это утренними приключениями.

Сахар поддержал силы аптекарши ровно настолько, чтобы выдержать до конца дня, то есть до заката. От мысли, что завтра, послезавтра и на все обозримое будущее предстоит то же самое, захотелось повеситься. Лена посчитала в уме свои накопления, спрятанные под половицей в углу комнаты, прикинула, во сколько примерно может обойтись бегство - сменная одежда, обувь, немного припасов в дорогу. Стало еще грустнее. Голод вцепился в желудок внезапно, напоминая, что подмастерье ничего не ела со вчерашнего вечера.

За слюдяными окнами прошел наряд стражи, то есть головорезов, которым платили за поддержание порядка лучшие люди города. Протопал факельщик, который должен был запалить пару десятков фонарей на двух главных улицах. Божедом прокатил тележку, снова стеная о безнравственном городе, забывшем традиции и погрязшем в отвратительной благопристойности без драк и покойников. Запоздавший покупатель постоял на покосившемся крыльце из двух ступенек, помялся, надеясь, что ему откроют, но Лена мстительно сделала вид, что никого нет дома. Когда опоздавший убрел в темень, Елена без сил опустилась на табурет, чувствуя острую боль в ногах, кляня себя за отказ от обмоток и желая только одного, чтобы поскорее пришел Господин Кот. Без него мысли о петле становились слишком навязчивыми. Но мяур где-то пропадал. Как и Матриса, впервые за полгода не пришедшая к закату «снять кассу».

Лена сорвала осточертевший чепец, притопнула ногой и во внезапном припадке нездорового энтузиазма подумала, что сегодня она заслужила хотя бы одну небольшую радость. Девушка решила послать в задницу строжайший наказ никогда, не при каких обстоятельствах не выходить за дверь после наступления темноты. Но сначала требовалось убрать кассовый ящик в специальный сундук, окованный железом, прибитый намертво к полу и кажется даже немного заколдованный.

Глава 12 Лики смерти

- Это он? - уточнил Сантели, пряча внимательный взгляд в кружке с пивом.

- Да, - подтвердил Кай, тоже старательно глядя в сторону.

Предмет их беседы, вынудивший двух «смоляных» пересечь Врата из конца в конец, от самого приличного кабака к самому непрезентабельному, сидел в дальнем углу и неторопливо жевал кусочек просяной лепешки, черствый даже на вид. Немолодой уже мужчина, однако не производящий впечатление дряхлого, у которого дети как бы невзначай спрашивают, что отец предпочитает, могилу или костер. Одет прилично, не бедно, однако и не вызывающе, скорее, по восточной моде, то есть в штаны и неподпоясанную крестообразную накидку с вырезом для головы поверх свободной шерстяной рубашки - без приталенности, укороченных курток, обтягивающих зад чулок и прочих извращений юго-запада.

Сделав вид, что уронил и пытается найти мелкую безделушку, Сантели заглянул под стол и оценил обувь пришельца - высокие сапоги с отворотами, поношенные, но все еще крепкие. Такие же носили в бригадах, только покороче, часто еще и разрезом сзади, чтобы можно было одним движением распустить завязку и скинуть, освобождая ногу из ловушки..

Седые волосы были гладко зачесаны назад, как у благородного, но обрезаны короче обычного и неровно, как будто человек подстригал сам себя, отхватывая пряди ножом. Роскошные, пепельного цвета усы, подковой огибали рот, спускаясь к самому краю нижней челюсти. Брови при этом были черные, как смоль, и ровные, словно вычерченные углем по линейке. А вот взгляд... Да, взгляд бойца, причем уверенного в себе. Во взгляде седого явственно читались спокойная уверенность и чувство превосходства. Однако не было в нем куража, этакой борзой наглости, характерной для юных задир, которые ищут славы и еще не поняли, что смерть не различает возрастов, забирая и старых, и младых с одинаковой легкостью.

Надо полагать, человек пользовался успехом у дам. Просто не мог не пользоваться. Сантели прикинул, что и сам бы, пожалуй, увлекся странником, будь тот хотя бы лет на двадцать моложе.

Полутораручную саблю без всяких украшений, с простой гардой и одним боковым крюком - необычно длинным, доходящим до безымянного пальца - путник открыто положил на стол. Клинок был выдвинут из ножен на четыре пальца, в самый раз, чтобы показать - странник не ищет приключений и ссор, однако желает остаться в одиночестве. Но гораздо интереснее было то, что осталось в тени, то есть незаметно прислоненное к ножке косого стола. А стоял там одноручный «седельный» молот на деревянной рукояти с двумя боковыми «усами» на всю ее длину.

Таких молотков Сантели давно не видывал - граненый клюв, заостренный наподобие стамески, простой молоток без печатей и зубцов, а что самое необычное, никакого навершия. Обычно все клевцы имели острие или, на худой конец, рукоять, выступающую из проушины на ладонь. Чтобы колоть и толкать, если бой пошел грудь в грудь, и размахнуться не выходит. А здесь вся верхняя часть, от края клюва и до ударной части молотка выгибалась одной гладкой дугой.

Как и полагается хорошо задуманной и правильно сделанной вещи, молот, так сказать, наводил на размышления. Особенно частыми зарубками, расположенными очень характерно, как будто оружием не столько били, сколько подставляли его под многочисленные удары.

- На шнурки глянь, - вполголоса подсказал Кай.

Их Сантели и в самом деле пропустил, приняв за часть иноземного костюма. Черные витые шнуры проходили сквозь специальные петельки под локтями и у плеч, завязаны они были хитро и свободно, со свисающими концами.

- На ногах то же самое, - сказал мечник. - Над коленями.

Сантели кивнул, приняв к сведению. Помолчав, подумал вслух с явным сомнением:

- Не может такого быть. Чтобы сразу двое, да еще в один день?..

- Пантократор отмеряет щедрой рукой достойным и благочестивым, - процитировал Кай. - Выбирать то не из чего, как ни крути.

- Шнурки, сабля, клевец... - протянул Сантели, все еще сомневаясь, но в его голосе сквозила плохо скрываемая надежда.

- Да, - резюмировал Кай. - Надо рискнуть.

Сантели выдохнул, допил пиво, буквально закинул в глотку содержимое кружки.

- Надо, - сказал он, накручивая себя перед ответственным делом.

- Могу я попробовать, - дипломатично предложил Кай.

Заезжий боец тем временем дожевал свою корочку и с видом никуда не торопящегося человека приглаживал попеременно усы. Он привлекал внимание выпивох, однако, не более того. На Пустошах видели и куда более диковинных гостей, а сабля и решительный вид отпугивали забияк вкупе с честнейшими людьми, у которых именно сейчас оказалась на продажу вернейшая карта с сокровищами, заветнейшая наводка на схрон с артефактами или на худой конец слиток из настоящего золота всего лишь за треть цены.

Сантели дернул щекой и, не отвечая соратнику, встал, направляясь к столу пришельца. По пути он пропустил шаг, минуя одну девчонку-прислужницу, чтобы не столкнуться с подносом. полным пустых кружек. Легким полуоборотом обогнул падающего со стула пьяницу, который громко стукнул головой о мокрые доски за спиной бригадира. Переступил через завсегдатая, который удобно прилег в проходе меж столами, завернувшись в дырявый плащ, поскольку больше одежды на счастливце не имелось - все спустил. Похоже, сегодняшний день для кабачка будет урожайным, пиво и разбавленное вино лились буквально ведрами, несмотря на ранний час. Хотя солнце давно уж взошло, внутри царила полутьма, и горели масляные лампы.

- Вы позволите? - вежливо спросил Сантели, остановившись рядом со столом, так, чтобы расстояние нельзя было назвать угрожающим. Бригадир был почти уверен, что напасть внезапно он не сможет, даже если бы захотел, и пришелец отлично это понимает, но проявление вежливости никогда не бывает лишним.

- Я не ищу компанию, - нейтрально отозвался человек, и мягкий акцент подтвердил его происхождение. Где бы ни родился боец, большую часть жизни он провел в Городе или на худой конец окрестностях. Ответ прозвучал так же вежливо, как и вопрос, но вполне однозначно. Продолжать - означало нарываться на грубую отповедь или вызов, тем не менее, Сантели рискнул.

- Понимаю, - отозвался бригадир и без приглашения сел напротив собеседника. Темная бровь сдвинулась, поползла вверх, отражая вполне определенное недоумение. Седоусый даже не взглянул в сторону сабли, но едва заметно дрогнули мышцы под рубахой, и Сантели явственно ощутил, как свободно опущенная левая рука незнакомца, скрытая краем стола, коснулась рукояти молота.

- Я прошу прощения за свою назойливость, - «вежественная» речь давалась бригадиру нелегко, он давно отвык от церемонности, да и слишком уж все это напоминало о прошлом. Поэтому Сантели говорил медленно, подбирая каждое слово.

- Но у меня есть дело, которое не терпит отлагательств. Важное дело, которое я хотел бы с вами обсудить.

- Я пришел сюда только сегодня, затемно, и никогда не бывал в этих местах ранее, - кажется, пришелец уже взялся за клевец всей ладонью. - У меня здесь нет ни друзей, ни дел, тем более не терпящих промедления.

Он говорил быстро и очень четко, как человек, привычный к чисто городской культуре. И с той привычной, неосознаваемой сдержанностью, которую дает многолетнее житие в среде, где за любое слово может последовать вызов. Если бы Сантели все еще сомневался в природе занятий собеседника, то сейчас отбросил бы все сомнения.

- Я понимаю справедливость ваших слов, - бригадир демонстративно положил ладони на столешницу, показывая, что не готовит удар исподтишка. Вся гордая и самолюбивая сущность охотника за Профитом протестовала против этого, но Сантели ясно понимал, что своей настойчивостью откровенно нарывается, и реакция собеседника может оказаться совершенно непредсказуемой. Чем меньше угрозы увидит седоусый, тем лучше.

- Уделите мне буквально несколько минут вашего времени, - как можно более спокойно и убедительно предложил бригадир. - И если не сочтете мои слова достойными внимания, я покину вас.

В последнее мгновение Сантели удержался от завершения «и закажу вам вина». Это могло быть воспринято как открытое оскорбление, намек на бедственное положение пришельца. Тем более оскорбительный, что, похоже, намек оказался бы недалек от истины. Сейчас, сидя близко, лицом к лицу, Сантели видел, что веки седоусого набрякли многодневной усталостью. Дорожная сума на лавке, у правой руки хозяина, отличалась прискорбной худобой, ее определенно не обременяла богатая поклажа. И главное - запах. Одежда незнакомца была пропылена и уже несколько дней не чищена, значит, тот еще не мылся с дороги. Но при этом Сантели не чувствовал характерного запаха конского пота. Значит, человек пришел пешим. А если у бойца нет лошади, значит или он скверный боец, или по каким-то причинам терпит сильную нужду.

- Кажется, у вас нет часов... - после короткой паузы отозвался седой, чуть дружелюбнее, буквально самую малость. - И сомневаюсь, что они есть во всем этом ... городишке.

- Но мне известно, что такое «минута», - скупо улыбнулся Сантели.

- Да, судя по всему, мы оба знали лучшие времена, - седой вернул такую же сдержанную улыбку. Похоже, он заинтересовался разговором.

- Да уж, - нейтрально заметил бригадир. Немного помолчал и решил не тянуть тагуара за язык, а рубить сплеча.

- Тысячу извинений, если мой вопрос покажется вам неуместным, однако... позвольте, я угадаю природу ваших занятий...

- Вы уже правильно угадали, - резко оборвал его седоусый. - Как и ваш спутник, который стоит у той стены и делает вид, что не смотрит на меня из-за кружки. Ему явно привычна тяжесть рыцарского копья и таранного боя.

- Э-э-э... - Сантели впервые за очень долгое время оказался в замешательстве и замешкался с ответом.

- Но я не ищу здесь работу, - строго продолжил боец. - Не имею никакого желания снова убивать живых людей.

Сантели возвел очи горе и подумал, что должно быть сам Пантократор помогает ему, сначала посредством Кая указав на пришельца, а теперь выводя разговор в самом наижелательном направлении. Случайная оговорка позволила сразу перейти к главному.

- Понимаю, - качнул головой бригадир и выдержал паузу. Впервые он поймал в непроницаемом взгляде седого что-то, похожее на искру интереса. - А что бы вы сказали о мертвых людях?

Воцарилась тишина. Бретер - а это точно был бретер, настоящий, столичной школы, обоеручный фехтовальщик - внимательно смотрел на бригадира. Наконец его левая рука дрогнула, и Сантели машинально сжал челюсти, готовый парировать удар. Ну, или хотя бы попытаться. Седой достал из-под стола пустую, безоружную ладонь, оперся локтями на темные доски, вновь пригладил усы, на этот раз оба сразу.

- Шарлей. Мэтр Шарлей, - нехотя представился он, не подавая, впрочем, руки. Просто обозначая, что пока готов слушать дальше.

- Сантели. Признаться, у меня немного пересохло в горле, - здесь бригадир нисколько не покривил душой, обычные переговоры на Пустошах требовали простой вежливости, но без всей этой словесной эквилибристики. - Пока я говорю, не откажете ли в любезности разделить со мной кувшин пива? И, быть может, чего-нибудь пожевать, просто чтобы пиво не впустую в горло лилось?

Бретер молча склонил голову, любопытство явно боролось в нем с общим нежеланием сходу ввязываться во что-то непонятное. И все же он слушал бригадира.

- А дело вот в чем... - начал Сантели, понизив голос и склонившись в сторону мэтра.

Кай немного расслабился и украдкой выдохнул. Сам будучи хорошим воином, он видел, что седой - великолепный боец. И очень опытный, судя по правильным узлам на рукавах, которые сейчас мало кто умел вязать, как следует. Если бы дело дошло до схватки, то даже им вдвоем - Сантели и Каю - оказалось бы тяжело выстоять против бретера. Не потому, что они хуже. Просто здесь, без доспехов, в тесноте кабацкой гульбы, мэтр был в своей стихии, привычный к стремительной резне на городских улицах, при свете факелов или в густых тенях переулков.

Кай коротко помолился про себя, припоминая символ веры из свитка «Первооснов». Кажется, все складывалось более-менее успешно.

Ботинки стучали по мостовой, точнее по поверхности, которая частично включала в себя элементы мостовой. Камня оставалось немного, его сильно растащили на постройки и прочую бытовку, пока вандализм не запретили лучшие люди города. Однако многослойная «подушка» из щебня и песка осталась, она хорошо дренировала влагу, так что даже в дожди ходить по улицам Врат было куда приятнее, чем просто по земле.

Лена топала к пекарне в твердом намерении купить пирог. Большой, свежий, с мясом. Хлебопеки обычно делали с вечера небольшой запас свежей выпечки для бригад, которых угораздило вернуться с промысла за полночь. Девушка рассчитывала на некоторую премию от Матрисы за удачную операцию с чисткой шва и решила пуститься во все тяжкие, проедая премию авансом. Против этого решения имелось немало возражений, начиная с позднего часа и заканчивая простой житейской мудростью - не тратить еще не полученные гроши. За - голод, желание нормально поесть, не пробавляясь вынужденным веганством, и самое главное - «зажевать» тоскливую печаль. За неимением кофе и шоколадки.

Было тихо, очень тихо. Большая часть жителей Врат или уже легла, или готовилась отойти ко сну. А те, кто бодрствовал, скрывали ночную жизнь за прочными стенами и плотными занавесями. Как Матриса. которая наверняка снова принимает Профит у очередной бригады в одном из дальних складов. Только в стороне, где располагался бордель Достопочтенного Жи, снова шумно гуляли, с воплями и магическими шутихами. Видно кто-то хорошо заработал и торопился спустить все на корню, до последних портков.

Психология «смоляных» вообще была схожа с солдатской. Каждый из них мог умереть в любой момент, невзирая на любые предосторожности, поэтому мало кто копил, откладывая на старость или черный день. Пантократор дал, Пантократор еще даст, если будет на то Его воля. А хоронить деньгу в сундуке, значит дразнить смерть, намекая на ее слабость. Так что на общем фоне ярко выделялись отдельные скопидомы вроде Сантели, который, казалось, воспринимал работу в подземельях как сколачивание стартового капитала для чего-то большего. Впрочем, последний год бригадир работал в основном на уплату долга перед борделем за убийство двух самых доходных работников.

Мимо прошел факельщик, закончивший свой ежевечерний труд. Факелы были не простые, а заговоренные, горели всю ночь и света давали немало, почти как газовые фонари, так что по центральным улицам Врат можно было ходить без опаски, не ощупывая дорогу палкой. Завидев Лену, факельщик вежливо коснулся воротника капюшона и склонил голову, Лена ответила тем же, только тронула чепец... Точнее хотела тронуть.

Черт побери! Она забыла накинуть его снова, выходя из Аптеки. О, Господи...

Нельзя сказать, чтобы это была катастрофическая оплошность. Днем да, общественность не поняла бы. Полностью открытые волосы могли носить только совершенно самостоятельные женщины вроде Шены или аристократки. Первые при этом стриглись очень коротко, даже не «по-мужски», а скорее «по-мальчишески». Вторые укладывали замысловатые прически. Всем прочим требовалась хотя бы символическая шапочка, платок или на худой конец гребень. Так что формально любой встречный мог принять Лену за девицу низкой социальной ответственности, со всеми последствиями.

Можно было вернуться, а можно и рискнуть, тем более, что риск был невелик, все искатели дамского общества уже разбрелись по злачным местам. Кляня себя за рассеянность, девушка ускорила шаги, надеясь обернуться в четверть часа. Или чуть дольше, если дежурного подмастерья у пекарей придется будить.

Горожанину не понять, насколько шумен современный город и как много отдельных звуков на самом деле скрывает общий шумовой фон. Вот в переулке шумно облегчается пропойца, что-то бормоча себе под нос. В доме напротив заплакал ребенок, видно привиделось что-то во сне. Кто-то очень мелкий шуршал среди отбросов, наверное, крыса или наоборот, крошечная лисичка-фенек, которая прочно заняла нишу охотника-мышелова вместо вымерших кошек.

Холодало. Прямо на глазах холодало, противный ветерок скользнул по волосам, пригладил ледяными касаниями уши. Лена машинально поддернула верх ворот платья, закрывая шею от вечернего холода, обещающего простуды и бронхиты.

- Добрая, добрая женщина, подай сиротинушке на крошечку хлеба...

Сначала девушке показалось, что это просто ветер гудит в переулке между тесно стоящими домами. Низко опущенные крыши соприкасались, образуя туннель со слепыми слюдяными окошками без единого огонька. И оттуда, из самых темных теней, послышался этот голос.

Лена сбилась с шага, остановилась, вслушиваясь. Ветер вновь зашуршал уличным мусором, зашелестел в крытых соломой крышах, минуя черепичные. В переулке произошло какое-то движение. Тонкий тихий голосок повторил:

- Добрая, добрая женщина, подай монетку сиротинушке.

Волосы зашевелились на голове. Такой жути Лена не испытывала даже когда ее намеревался сожрать местный хищник под названием «тагуар», то самое мерзкое «котэ». И вроде бояться было нечего, подумаешь, голосок ребенка-побирушки... Только вот Лена крепко помнила один из неписаных законов пустоши - дети никогда не остаются на улице после захода. Даже нищие сироты, которым не нашлось место в работном доме на швейном промысле, собирались ватагами и закрывались в чужих сараях, за грошик.

Одинокая нищенка на улице в ночи, это все равно, что Сантели без топора, с дирижерской палочкой. Или это не одиночка, или не ребенок. Или и то, и другое.

- Не жалей монетку.

Из тени выступила девочка, странно и пугающе похожая на ту, что Елена нашла в свой первый день на Пустошах. Только эта казалась вполне живой, если бы только не остановившийся, какой-то бездонный взгляд.

- Тебе не в убыток, сиротинушке в радость. А сиротинушка отблагодарит.

Очень кстати (или наоборот) вспомнилось, что нечисть никогда не называет себя от первого лица, всегда лишь в третьем, как бы со стороны. Лена трезво понимала, что никуда не убежит в своих гремящих ботах. Звать на помощь не имело смысла, все равно никто не придет. Что происходит за стенами домов, то никого не касается до самого восхода.

Она отступила на шаг, опустила руку на рукоять ножа за поясом. Здесь у каждого был нож. Кто не мог позволить себе обычный, пользовался эрзацами вроде обломка старой косы с намотанной бечевкой вместо рукояти. На худой конец всегда можно было заточить о сланец обычную кость или сделать каменный нож, с такими ходили мальчишки, которым по возрасту еще не полагался первый отцовский дар. У Лены был хороший ножик, потому что травник всегда что-то отмеряет и отрезает. Но сейчас полоска кованой стали в руке казалась очень маленькой и предательски бесполезной.

А девочка тем временем вышла из переулка. Она оказалась прямо под факелом, и Лена вздрогнула. Бездонность взгляду ночной встречной придавали огромные, нечеловечески расширенные зрачки, которые оставались неподвижными даже на свету.

- Не подходи, - прошептала Лена, выставив вперед ножик.

Девочка улыбнулась, молча и не разжимая губ, сделала еще шаг навстречу. Елена шагнула назад и, налетев на кого-то за спиной, запоздало подумала, что нечисти совершенно не обязательно охотиться в одиночку. Она взмахнула ножом наугад и конечно промахнулась, серая тень ушла из-под коротенького клинка ловким, почти балетным пируэтом.

Не как нежить Пустошей. Как человек.

Девочка с нелюдскими глазами скользнула обратно, во тьму переулка, спиной вперед, как будто паря над землей. За ней бросились двое рутьеров, звеня стальными пластинами на куртках, с тесаками наголо. Еще один взмахнул собственным факелом, разгоняя тени. Четвертый молча смотрел на Елену, а Елена смотрела на него, думая, что сейчас упадет. Непременно упадет, потому что ноги тряслись, как полужидкий холодец в миске.

- Не стоит ходить по улицам после заката, - ровно, сдержанно вымолвил Раньян, как будто и него только что пытались зарезать, пусть и по ошибке.

Лена впервые видела знаменитого наемника столь близко. Раньян выглядел ... обычно, как всегда, то есть холодно, непроницаемо. Как человек, который ежеминутно готов к схватке. Хотя он и был бретером с грамотой фехтовального братства, но саблю не носил, обходясь двумя длинными ножами на поясе. Меч-»пробойник» висел за спиной и мало кто на Пустошах мог сказать, что видел как рутьер достает клинок из ножен. Щегольская бородка с не менее щегольскими усами по-прежнему ассоциировались у Лены скорее с веком семнадцатым, чем медиевалом. От рутьера пахло кожей доспеха, смазкой против ржавчины и еще чем-то непонятным, как будто свежескошенной травой. Будь это кто-то иной, Лена предположила бы, что Раньян надушился травяной эссенцией. Но это было бы ... слишком неправильно. Убийцы не пользуются туалетной водой.

- Хель? Подмастерье у почтенной Матрисы? - спросил Раньян.

Лены хватило только на слабый кивок. Она растерянно шарила на поясе, едва не проткнув живот своим же ножиком, в поисках хоть какого-то клочка материи, чтобы прикрыть волосы. Не желая признаваться самой себе, что в свете факелов - сразу двух - рутьер не мог не заметить темную рыжину ее косы.

- Тебе повезло, - заметил Раньян все с тем же непробиваемым спокойствием. - Встреча с «обманщиком» редко заканчивается так ... легко.

Он ничего не понял... Не понял! А где-то в отдалении раздался короткий вскрик, детский, но с резкими визгливыми нотками, как будто ребенку подражал хороший чревовещатель, так и не вышедший из образа. Кто-то только что умер.

- С-с-пасибо, - выдавила Елена. Именно выдавила, каждое слово шло наружу с большим трудом, пробиваясь через окаменевшее горло. Слишком много приключений за один день. Слишком много...

- Город платит, - сказал Раньян так, будто это все объясняло. - «Обманщики» давно не заходили во Врата, а сейчас зачастили. На улицах опасно. Пойдем.

- Ч-что?..

- Пойдем, - повторил рутьер. - Я провожу. Не люблю незаконченных дел.

Ноги у одного такого «незаконченного дела» наконец подкосились. Наемник успел подставить руку в толстой перчатке, и девушка машинально оперлась на нее. Рука показалась деревянной, твердой и невероятно сильной. Раньян почувствовал озноб, колотящий неожиданную встречную, но истолковал все по-своему.

- Не надо бояться, - с ноткой покровительственного снисхождения заметил он. - Я доведу до Аптеки.

И они пошли. Помощник с факелом следовал чуть поодаль, бдительно прикрывая тыл.

Лену кидало то в жар, то в холод. В голове роились путаные мысли. Хотелось то дать деру в ближайший проулок, то попытаться ударить рутьера исподтишка ножиком, то просто закричать. Это было дико, несообразно, невозможно - просто идти рука об руку с человеком, который должен был ее убить. Который, не моргнув глазом, приказал перебить целый караван путников в поисках жертвы.

Раньян молчал, подстраиваясь под ее торопливые мелкие шажки. Тихо скрипела кожа портупеи, видимо ножны у меча были совсем новые. А вот шаги у наемника казались бесшумными, как у призрака.

- До встречи, - напутствовал ее Раньян, не доходя до крыльца Аптеки, над которым висела свечной фонарик со слюдяными окошками. Наемник проводил девушку непроницаемым взглядом, повел плечами под курткой из плотной вываренной кожи, способной остановить нож или стрелу из обычного лука. И пошел обратно, не оглядываясь.

Лена заперла дверь, постояла немного в темноте, чувствуя, как бьется сердце, и адреналин струится по жилам. В задних комнатах снова чем-то гремел Сафир, Мышь вполголоса ругала его, монотонно и противно выговаривая за что-то. Не зажигая света, девушка поднялась на второй этаж, в жилую часть двухэтажного дома.

Голод перегорел, превратившись в свою полную противоположность. Как и утром, теперь девушка не смогла бы проглотить ни кусочка. Усталость наполнила свинцовой тяжестью каждый член, разливаясь до кончиков ногтей. Болезненный озноб холодил кости, становилось трудно дышать, сердце закололо неожиданной болью.

Лена отчетливо понимала, что она на грани нервного срыва. Самого настоящего, с криком и полной потерей контроля. Раньше, когда жить становилось совсем невмоготу, такие вспышки купировал Господин Кот. Теперь же...

Она села на кровать, помассировала диафрагму. Живот сводило судорогами, пальцы дрожали и казались ватными. Лена задышала, глубоко и медленно, с растянутым выдохом, представляя, что раздувает угли гаснущего костра в морозном лесу. Выдох. Выдох. Выдох... Надо было бы дышать в пакет, чтобы организм получал меньше кислорода. За неимением пакета она сложила ладони плотной лодочкой, закрыла нос и рот, как респиратором.

В прежней жизни Елена никогда не занималась аутотренингом, но читала пару книг Леви из библиотеки Деда. И сейчас пробовала опереться на обрывочную память, проговаривая про себя формулу спокойствия, представляя теплую тяжесть в руках и ногах. Кончики пальцев как назло мерзли, будто их заморозили во льду. Надо было бы лечь навзничь, чтобы было легче расслабиться, но Лена опустилась на колени, согнувшись в виде буквы S.

Потихоньку, полегоньку стало получаться. Девушка представила, что подступивший припадок - холодное пламя у сердца. С каждым вздохом она растворяла и выдыхала бесплотный лед в теплом потоке. Становилось легче. Ей по-прежнему было очень плохо, но истерический взрыв отступил на несколько шагов.

Стараясь выдерживать прежний ритм дыхания, Лена повторяла себе, что она замечательная, сильная, уверенная в себе. Она осталась жива, она стала подмастерьем, научилась жить как местная, не выделяясь ничем. Она умная, она замечательная, и ее нельзя убить.

Девушка помассировала лицо, чувствуя, как напряжены мышцы. Она словно размешивала тяжелую, пересохшую глину, однако не сдавалась - давила, тянула, растягивала, пока стянутые судорогой мускулы не расслабились.

Отпускало. Медленно, тяжело, но отпускало. Хотелось заплакать, чтобы горячие слезы отворили плотину горя и страха, смыли всю тяжесть с души. Как в детстве, когда от плача становилось горько, зато потом - легче. Но в нынешнем состоянии слезы могли легко перейти в истерический взрыв, тот самый, от которого Елена с таким трудом отошла.

Так что - дышать. Снова прикрыть лицо «лодочкой» и дышать. Дышать...

Никто не сможет ей навредить, потому что она слишком умна и слишком удачлива для всех врагов. Она стояла лицом к лицу с Раньяном - и осталась жива. Разве может ей теперь хоть что-то повредить?

Елена встряхнула кончиками пальцев, как бы сбрасывая паутину и несуществующие капли воды. Жест получился весьма изящным, во всяком случае, ей хотелось так думать. Руки уже не дрожали, сердце тоже выровнялось.

Выдох. Еще выдох. Кажется, все. Непрошеный долгий всхлип таки прорвался, но в остальном, кажется, все было нормально.

Надо спуститься вниз. Выпить кружку сладкого отвара, чтобы добавить в организм еще сахара. Все равно сейчас она не заснет. Сладкого травяного отвара и может быть еще крепленого вина из бутылки, которую прячет под замок Матриса. Хозяйка станет кричать и беситься, наверняка наложит штраф, но и черт с ним. Елена дважды за вечер посмотрела в лицо смерти и осталась жива. Что в сравнении с этим какие-то крики?

Она больше не станет бояться.

Глава 13 «Вьетнамский сундучок»

«Опять сны... опять эти ужасные сны...»

Слова крутились в голове, произносимые страшным, каркающим голосом. Казалось, только напряги память - и вспомнишь, откуда они. Но поскольку дело на самом деле происходило во сне, старые слова гудели, словно колокол, разбивали сознание, не позволяли поймать себя в ловушку понимания.

Ужасные сны...

Лене снилась битва. Нет, не битва... скорее кровопролитная схватка, бешеная резня во тьме, освещаемая лишь рваным светом факелов. Череда образов, мелькающих стробоскопическим калейдоскопом. Кровь на мокром дереве. Треск щитов. Глухой звук разрубаемых кожаных доспехов с тонкой ноткой металлического звона, от пластин, вшитых между кожей и стеганой тканью. Девушка никогда не слышала, как «звучит» кираса, которую пробивают насквозь одним ударом клевца. Но в то же время в точности знала - это именно он, короткий жестяной стук, от которого стынет кровь.

Дрались в подземелье, темном и сыром, средь капель воды, что падали с высокого - не увидеть даже при свете - каменного свода. Не люди и монстры, но люди с людьми, отчаянно, так бьются в последний час, когда некуда бежать и остается лишь убить или быть убитым.

Красное пламя факелов прыгало по двум клинкам, разукрашивало серую сталь кровавыми отблесками.

«Крысиный» тесак, не простой, а с витой дужкой, которая имеет больше сходства не с крысиным хвостом, но с длиннющим кривым штопором. Клинок тоже не простой, он длиннее и легче обычного, а клинок листовидный, сужающийся к острию. Это уже скорее короткий меч для не очень сильного, но быстрого бойца.

Против тесака обычный меч... нет, обычный разве что длиной. По-настоящему длинный, почти как рыцарский, но под одну руку, даже не полторы. Клинок прямой, однако крестовина сабельная, изогнута двумя усами - восходящим и нисходящим, а ладонь дополнительно защищена боковой чашкой в виде тополиного листка. Нужно быть сильным бойцом, чтобы с легкостью крутить таким дрыном одной рукой...

Мечи сталкиваются, рассыпая звезды, они вспыхивают яркими точками и сразу гаснут, словно искры на сильном ветру. Эти вспышки как будто подсвечивают оружие, и Лена видит, что клинок второго бойца - тот, что длиннее - на самом деле очень легкий. У меча три дола на всю длину, и они не просто выбраны долотом для облегчения и укрепления полотна, но пронизывают клинок насквозь, прерываясь тонкими перемычками. Искуснейшая, уникальная работа. Уникальная вдвойне, потому что клинок не парадный, а боевой.

Бой продолжался, сон затягивал все глубже. Действие с одной стороны обретало глубину, обрастало подробностями, как один кристаллик льда, что начинает расти в холодной воде, умножаясь и затягивая поверхность матовой пленкой. С другой - разум Лены как будто растворялся в ожившей картине, терял способность осмысливать увиденное.

Тесак и меч сталкиваются, вновь и вновь. Один из бойцов определенно сильнее, его клинок кажется ажурным, просвечивающим насквозь. Другой уступает в искусстве, но пока ему удается уравновесить шансы бешеной яростью, просто сумасшедшим натиском. Тесак молотит без остановки, как водяной молот, с такой силой и частотой, что меч едва успевает ставить защиту, не говоря о контратаке. И все же - успевает. Непрерывная рубка идет, кажется, с трех сторон сразу - тесак метит в цель справа, слева, сверху. Но длинная полоса ажурного металла неизменно встречает вражеский клинок. Кажется, что огненные отблески на стали живут собственной жизнью, танцуя вокруг лезвий красными демонами, что вечно жаждут крови.

И вот наступает кульминация. Атакующий выдохся, растратил все силы в яростном натиске и теперь обречен. Удар, еще удар, длинный клинок ловит выпад с уверенной легкостью, уводит в сторону, разрывая защиту в клочья. Теперь жертва обречена, и высокое искусство фехтовальщика снова превзошло навыки обычной драки с ее двумя простыми приемами - прямым ударом и прямым отводом.

Это очень важная схватка, Елена не знает, почему, однако всем естеством прикована к образу жестокой дуэли средь общей битвы. Бойцовские навыки девушки из иного мира слабо применимы здесь, но даже ее знаний хватает, чтобы понять - боец с тесаком проиграл. Это важно, очень важно. Почему-то важно... Важны образы дуэлянтов, которые никак не разглядеть - сумрачные тени без явственных очертаний, провалы тьмы вместо лиц. Кажется, что бьются не люди, а призраки, воплощения стихий или сущностей.

Резной меч нацеливается на укол, и Лена знает, чувствует, что это будет хирургически точный удар в живот, воплощение математики убийства, объединившей анатомию и геометрию. Немного выше паха, под условной проекцией почек на брюшную стенку, так, чтобы косо срезанное острие рассекло аорту под развилкой почечных артерий. Это очень аккуратная, «мастерская», внешне бескровная рана. И абсолютно смертельная – внутреннее кровотечение прервать невозможно.

Однако меч должен быть остановлен, а хозяин тесака не должен умереть, это невозможно, это запретно. Почему?.. Ответ кажется очевидным, он на расстоянии вытянутых пальцев, на толщине волоса, он уже известен, следует лишь сосредоточиться и осознать уже известное... Но Лена не может. Ее мысли словно туман, они везде и нигде, вокруг схватки и одновременно бесконечно далеко от нее. Это сон, а сон остается таковым лишь до тех пор, пока не наступает осознание его.

Укол начался. Во сне может случиться все, и Елена видит, как замедляется время. Повисают в сыром воздухе капельки влаги, по ним скользят отблески красного огня, растворяясь в оттенках желтого и оранжевого. Рука разворачивает клинок плашмя, и острие движется вперед, рассекая круглые капли, словно брызги пламенеющей ртути.

И тут случилось невероятное - боец поскользнулся. Сапог - небольшой, изящный, почти что сапожок - попал на мокрое пятно. Там где обычный человек непременно упал бы, воину хватило мгновения, чтобы восстановить равновесие, но стремительный выпад сбился. И человек с тесаком буквально просочился, ввинтился ужом в краткий миг меж двух ударов - прошлым, что закончился неудачей, и будущим, которому лишь предстоит родиться. Этот миг оказался короче удара сердца, он прошел быстрее щелчка тетивы, что срывается с пальцев. Но боец успел, и его тесак опустился противнику чуть выше ключицы, на основание шеи, не прикрытое броней.

Во сне возможно все, и даже из рассеченных вен кровь бьет фонтаном, карминово-красным, контрастным и химически-чистым, как лучшая в мире краска. Очень медленно, потому что поток времени словно опасается вернуться к обычному своему течению. Красное к красному. Смерть к смерти.

Меч проводит стремительную комбинацию, как будто его владелец изначально заведен хитрыми пружинами на определенную последовательность действий, даже если человек по сути уже убит. Однако ни один выпад не достигает цели.

Умирающий падает, даже в предсмертии сжимая рукоять верного клинка. Он словно опережает собственную тень, выпадает из тумана, что окутывал призрачным саваном фигуры поединщиков. Огонь факелов отражается в широко раскрытых глазах. Глаз... Бледно-фиолетовый белок и радужка цвета «кардинал», окаймленная темной, почти черной границей. От нее к пустому центру, лишенному зрачка, тянутся черные нити, что пребывают в постоянном движении. Абсолютно нелюдской глаз, который, тем не менее, принадлежит человеку.

Победитель развернулся в оборонительной стойке, и теперь Лена видит его лицо, такое знакомое, такое ...

Внизу, на кухне Мышь уронила чугунный котел прямо на горшок, с таким грохотом, что вынесла девушку из сновидения, как забойщик вышибает жизнь из скотины свинцовым молотом. И снова Лена пережила ощущение призрачного, отсутствующего воспоминания. Она видела и узнала человека во сне, это узнавание словно спряталось где-то на самом краешке сознания и ... ускользало при любой попытке сосредоточиться. Неприятнее всего было стойкое ощущение важности сновидения, его причастности к событиям, которые, может быть, уже случились, а возможно лишь произойдут в будущем.

Черт возьми...

Лена откинула покрывало из потрепанной, не раз штопаной шкуры, которая некогда могла похвастаться пышным, теплым мехом, но за минувшие годы облезла до состояния замши и грустной, достойной плешивости. Господин Кот недовольно муркнул и, потянувшись, показал мощные когти, словно предупреждая о необходимости уважать его права на мирный сон.

- Ну, извини, - виновато сказала Елена, нащупывая босой ногой войлочные носки, которые использовались в качестве комнатных тапочек. Мяур внимательно посмотрел на нее и прикрыл глаза с овальными зрачками, как будто принимая извинения. Свернулся, подобрав лапы, в привычный клубок на краю одеяла, где сохранилось больше меха. Жутковатое и одновременно невероятно грациозное, гармоничное создание, похожее одновременно на кота, кролика и змею.

По животному миру Катаклизм прокатился весьма изрядно. Собаки вымерли, оставив лишь романтическую ностальгию аристократов и старые трактаты об охоте и скрещивании видов. Кошки же трансмутировали в мяуров. Или не мутировали. В общем истории сходились в одном - кошки пропали, мяуры появились.

Строго говоря, мяуры кошками не являлись, скорее они напоминали рысь, скрещенную с рептилией и прошедшую очень длинную цепь преображений. Более того, Лена подозревала, что мяуры не были и животными, больно уж сообразительными казались эти создания, умнее обезьян и собак. Мяуры совершенно не дрессировались и сами выбирали себе спутников. Не хозяев, а именно спутников. Удивительные звери не мышковали и в практическом хозяйстве были бесполезны, зато у них имелась почти мистическая способность «пить горе». Считалось, что мяур облегчает душевные страдания, изгоняет горе и печаль, умеряет телесную боль. И приносит удачу.

Мяур, который жил в доме Матрисы, сразу выбрал Елену и ночевал у нее почти еженощно. Лена не особо верила в его мистическую природу, скорее уж в психотерапевтические свойства домашнего животного, недаром кошки продлевают жизнь и умножают здоровье старых и больных. Но так или иначе, гладить мурчащую карликовую рысь было приятно, и в первые, самые тяжелые месяцы новой жизни, только Господин Кот удерживал Елену от мыслей о том, чтобы скрутить петлю и перекинуть ее через стропила.

Среди обычного люда бытовала стойкая вера, что мяуры столь умны и необычны, потому что обладают человеческими душами. Дескать, те, кто погиб в момент Катаклизма, не могут попасть ни в рай, ни в ад, будучи запертыми в земном, тварном мире. И души их находят пристанище в телах мяуров, до того дня, когда Параклет прекратит существование Ойкумены. Церковь эти верования не поддерживала, но и не боролась с ними (наверное, церковным иерархам тоже бывает грустно и тяжело на душе). А убийство мяура повсеместно, от Острова до Города, считалось страшным грехом, потому что душа, изгнанная из мертвого тела животного, окончательно лишалась пристанища, без возможности обрести посмертие.

Ополоснув лицо холодной водой, Лена помассировала кожу вокруг глаз, которая даже на ощупь казалась нездоровой, опухшей. Сафир внизу шаркал метлой, из прутьев тощих и редких, как волосы на его лысой голове. День уже вовсю стучался в слюдяное окно солнечными лучами, но у подмастерья сегодня случился внеплановый выходной, определенно, черная полоса жизни сменилась не белой, но скорее светло-серой. И то хорошо.

Накануне, поздним вечером, Лена таки вскрыла сундук, благо пришлось лишь пару раз крепко стукнуть по старому замку, достала вино и крепко набралась, пожалуй, впервые за все пребывание здесь. С каждым глотком все ужасы минувшего дня отодвигались в сторонку, жизнь становилась капельку веселее, а сама Лена чувствовала себя настоящей местной женщиной, готовой сквернословить и бить морды наравне с мужчинами. Сафир, глядя на все это, лишь покачал головой, сохранив непроницаемое выражение лица. А когда Мышь попробовала заругаться своим обычным скрипучим голосом, Лена вспомнила невыразительный, мертвый взгляд Раньяна, и просто кинула в прислугу кружкой из сушеной тыквы, благо те не бились, да и стоили по восьмушке гроша. Как ни удивительно, Мышь восприняла это совершенно спокойно, будто само собой разумеющееся, и скрипеть сразу прекратила, буднично занявшись хозяйством. Лена же налила еще на два пальца вина, затем добавила на столько же, размышляя о том, что, наверное, все еще плохо понимает специфику местных взаимоотношений. Думалось плохо, пьяные мысли ворочались все медленнее и тяжелее, как плохо подогнанные жернова.

Матриса вернулась очень поздно, уже к полуночи, в необычном состоянии - не страх, не возбуждение, а скорее ожидание чего-то значительного, неопределенного, что должно вот-вот случиться. От ее платья ощутимо несло мочой и дегтем, как будто аптекарша переквалифицировалась в кожевники. Матриса даже не проверила денежный ящик. Она рассеянно (и это само по себе казалось удивительным) выслушала сбивчивый отчет Лены по прошедшему дню (про Раньяна и «обманщика» девушка разумно умолчала), так же рассеянно мазнула взглядом по опустевшей на половину бутылке и объявила, что на завтра подмастерье свободна до самого вечера. С хранением жалованья.

Изрядно захмелевшая девчонка не без труда забралась по крутой лестнице на второй этаж, в свою комнату, и обнаружила, что, во-первых Сафир приготовил ей угольную грелку, а во-вторых пришел Господин Кот. Лена подумала, что, наверное, Пантократор все же существует, и завалилась в кровать.

Проспала она, судя по шуму за окнами, сильно за полдень. Очень хотелось пить, немного болели глаза, но в целом самочувствие оказалось куда лучше ожидаемого. Вот, что значит выспаться, как следует, не вылезая из кровати спозаранку. Очень хотелось есть.

Накинув верхнюю рубашку, Лена погладила Господина Кота. Мяур зевнул, клацнув зубами, и милостиво потерся ухом о руку человека. Шерсть у этих созданий была похожа на капибаровую - достаточно редкая и жесткая. Но в то же время удивительно уютная, теплая, так что хотелось гладить еще и еще. Мяур положил треугольную голову прямо на покрывало и зажмурился, блаженно подергивая ушами.

Погладив, как следует, хорошее котэ, Лена оделась полностью, сменила тапки на деревянные башмаки и, как сказал бы какой-нибудь классик, «препоясала чресла», готовясь встретить ... пока непонятно что. С одной стороны вчерашняя Матриса казалась погруженной в свои проблемы и довольно благосклонной. С другой... всякое могло случиться.

Поэтому, оставив дверь приоткрытой для удобства Господина Кота, Лена застучала ботами, спускаясь по лестнице. Внизу ее ждали.

- Вовремя, - сообщила Матриса, наливая себе вина в стакан из настоящего стекла. Причем наливала из той самой бутылки, которую девушка накануне неплохо так опустошила, более чем на две трети. Смотрелось это как немой укор, хотя наверняка таковым не было.

Сантели приветственно махнул ложкой, которой наворачивал солянку. Судя по виду и запаху, еду доставили прямиком из заведения матушки Чахар. Почтенная дама происходила из горцев, которые славились лучшими наемниками-пехотинцами и лучшей походной кухней на континенте. Ее коронное блюдо из капусты, репы, морковки и лука, тушеных с солониной и специями, выглядело с точки зрения Лены ужасно, главным образом из-за смещенной цветовой гаммы - синяя капуста, ярко-красная тыква, свекольная репа, желтая морковь. Как будто смесь разной дряни, изображающей внутренности в фильме ужасов. Зато на вкус было божественным.

Кай ничего не ел, а только лишь постукивал по столу однозубой вилкой. В прошлом месяце он надолго отлучался неведомо куда и, похоже, в пути нашел годного магика-целителя, который поправил бойцу нос. Теперь Кай мог дышать нормально, но привычка скалиться у него осталась. Совсем как сейчас. Мечник был чем-то очень недоволен, хотя пытался оставить это недовольство при себе.

Сафира не наблюдалось. Судя по звукам, он мельчил на заднем дворе сланцевые плитки, превращая их в мелкое крошево для очага. И, судя по тем же звукам, намеревался делать это как можно дольше. Мышь тоже куда-то спряталась. В общем, все говорило о том, что собрание происходит не просто так.

- Присоединяйся, - Матриса выпила вино. Сантели снова махнул ложкой, на этот раз в немом приглашении. Кай явственно нахмурился и промолчал.

Лена спустилась с лестницы, осторожно ступая деревянными сабо. Что-то здесь было не так ... сильно не так. Обычно она не удостаивалась такого внимания, а тут казалось, что все сборище организовалось специально ради нее.

- Жри, давай, - бросил Сантели, прожевав таки особо большой и горячий кусок репы. - Добрая еда, только из харчевни.

Кай молча подвинул в сторону свободной табуретки пустую и чистую деревянную миску, снял обернутую полотном крышку с глиняного котелка, покрытого стеклоподобной глазурью - в таких обычно не готовили, а разносили еду, как в термосах. Парило из котелка мощно и горячо. И очень вкусно.

Ели молча. Точнее ложками орудовали Сантели и Елена. Матриса по-прежнему потягивала вино, Кай выстукивал вилкой какой-то марш. Сафир долбил колотушкой в такт маршу. Пережевывая острую, хорошо перченую солянку, Лена думала над тремя вещами. Во-первых, как сказал бы Винни-Пух, все это неспроста. Во-вторых, как же здорово съесть чего-то вкусного и мясного после суточного и совершенно нелечебного голодания. И в-третьих, она думала о Матрисе или, расширительно и высокопарно, о местной роли женщин в обществе.

Насколько поняла Елена, Катаклизм ударил по местной Ойкумене гораздо страшнее Чумы в земном средневековье. Черная смерть при всем своем ужасе была всего лишь болезнью. Бедствие, уничтожившее Старую Империю, оказалось куда масштабнее и. можно сказать, комплекснее. Оно как-то было связано с магией, и в числе прочего, аннигилировало почти всю магическую энергию мира, на которой строилось государство и общество. В результате рухнуло все, от обычной связи до сельского хозяйства, причем в одночасье. А эпидемии уже прилагались, как вишенка на торте, или скорее гвоздь в гроб.

Практических и наблюдаемых воочию последствий оказалось много. Например, положение женщин, которые хотя бы формально пользовались равными правами с мужчинами. Похоже (если верить кратким обмолвкам Матрисы) был период, когда мужчин почти не осталось, на девять десятых их выкосили болезни и война всех против всех, развернувшаяся на осколках погибшего старого мира. Поэтому женщины начали на равных основаниях вовлекаться в экономический оборот, а чтобы не прерывались линии наследования, пришлось распространить на жен и дочерей все права и привилегии, включая судебные поединки. С годами, а потом и десятилетиями, вынужденная необходимость стала традицией, в настоящее время женщина могла просто декларировать полную самостоятельность, заниматься какой-то коммерцией или даже войной, и это воспринималось вполне нормально, без кривотолков и усмешек.

Другое дело, что у подобного статуса имелась и оборотная сторона - за него требовалось отвечать. Предполагалось, что если человек определяет себя как члена определенного круга и занятий, то отношение к нему должно быть соответствующим, независимо от возраста и пола. Поэтому Елена втайне завидовала Шене и Матрисе, однако никогда не думала пойти по их стопам. Участие в серьезных делах и уважение бригадных негодяев шли рука об руку с ежеминутной готовностью принять вызов от кого угодно, без малейшей скидки. Полное равноправие без привилегий оказалось отнюдь не романтичным, а жизнь свободной самостоятельной женщины была в первую очередь крайне опасной.

И это ставило перед Леной очень серьезный вопрос о ее собственном будущем, поскольку, похоже, возвращение в родной Канзас ей пока не грозило.

Ложка заскребла по дну миски. Лена тщательно собрала остатки подливки куском лепешки, подумала, не взять ли добавки, однако не стала. Желудок обволокло приятным теплом и чувством сытости, добавить еще - значило порадовать язык, но внутренний голос и соображение номер один (про казус Винни-пуха) подсказывали, что сейчас не тот момент, чтобы впадать в осоловелость обжорства. Лена решительно отодвинула миску, Матриса поставила стакан, Кай воткнул вилку в стол, как будто ставя точку в незапланированном пиршестве.

- Ну, брюхо набили, и будет, - подытожил Сантели, отдуваясь и распуская ремень на пару дырочек.

На самом деле бригадир мог выражаться очень грамотно и куртуазно, однако обычно играл роль недалекого мужлана с одной мыслью в голове. Из образа он выходил редко, и, как правило, сопровождалось это кровопролитием.

Матриса вздохнула, точнее, протяжно выдохнула, словно в стакане была «мертвая вода», то есть местный самогон. И с видимым усилием достала откуда-то из-под стола небольшой деревянный сундучок.

- Ой, - только и сказала девушка, которая ожидала увидеть все это не ранее чем через неделю.

- Открывай, - слегка прищурившись, не то порекомендовал, не то приказал бригадир.

Лена уже представляла, что может увидеть внутри. Недаром она не один месяц прикидывала и чертила свою задумку на восковых церах, затем углем на дощечках и, наконец, драгоценным сангиновым[13] карандашом на настоящей тряпичной бумаге, это уже для мастера-краснодеревщика. А потом и для кузнеца. Но представить и начертить - одно, увидеть же воочию - совершенно иное.

Начиналось все достаточно просто - Лена задумалась над тем, что неплохо было бы воспроизвести набор экстренного медика, как в скорой помощи, только с поправкой на новую обстановку. Чтобы все необходимое снаряжение полевого лекаря не рассовывалось по сумкам, а было правильно организовано и сложено. Чуть позже к этой идее прибавилась еще одна, уже по итогам знакомства с местным лечебным инструментарием. Впервые взяв в руки ампутационный нож, похожий больше на мясницкий тесак, с костяной рукоятью, покрытой грубоватой резьбой, девушка сразу вспомнила один из рассказов Деда.

Старик вспоминал, что с началом Первой Мировой и начавшимся дефицитом всего на свете, французам пришлось доставать со складов и отправлять в действующую армию все старье, которое только удалось найти. В том числе хирургические наборы XIX века, которые доставляли немало проблем при дезинфекции, как раз по причине деревянных и костяных рукоятей. Ведь в пору их изготовления господствовала «теория миазмов», а микробы являлись не более чем забавными кляксами под микроскопической линзой.

В итоге всех раздумий Лена взяла за образец алхимический сундучок Бизо и сконструировала нечто вроде облегченного полевого набора хирурга для перевозки в телеге или не очень дальней переноски. Матриса крайне заинтересовалась придумкой, и Елена получила как благословение на эксперимент, так и казенные средства на заказ у мастеров. Работа влетела в копеечку, прямо скажем, однако и результат...

Впрочем, результат еще только предстояло оценить.

Ящик получился что надо, все как описывала заказчица, со сглаженными углами, лакированный клеем из рыбьей чешуи, даже с широким ремнем для переноски на плече. Мастер уже по своему почину разукрасил сундучок скупыми, но изящными штрихами неглубокой резьбы, а также добавил крепления для переноски за плечами, на манер корзин, которые здесь часто использовали в качестве своего рода «штурмовых рюкзаков». Этого Лена не заказывала (поскольку не подумала), но вышло удачно.

Запор (еще одна вещь, о которой Лена забыла) оказался в виде простого крючка с петлей, но очень хорошо подогнанный и с дополнительным ушком, так что при желании можно было повесить небольшой замок. Сняв крючок, заказчица открыла сундучок.

И снова все как она хотела. На внутренней стороне крышки кожаные петли для двух ампутационных пил разного размера, а также для матерчатых пакетов с корпией, которые девушка предполагала использовать в качестве индивидуальных перевязочных. Здесь же располагались несколько бинтов и две бутылочки в специальном креплении. Одна с «молочком», убивающим боль на четверть часа, другая с «морозящим» эликсиром. Бледно-синяя жидкость стоила немалых денег, но позволяла магическим образом «консервировать» рану, останавливая в ней все злотворные процессы примерно на три четверти суток или меньше. Именно эта вещь позволила Кодуре протянуть так долго с изувеченной ногой, так что когда Лена начала дезинфицировать рану, заражение от когтей подземной твари еще не успело развиться.

Под верхней крышкой оказалась еще одна, сдвоенная, которая открывалась на две стороны, по бокам сундучка, превращаясь в подносы, покрытые тонкими бронзовыми пластинками. Внутреннее пространство также было организовано - его заполняли ящички, в три уровня, по четыре в ряду. Снова бинты и корпия, немного, на крайней случай, потому что основной запас предполагалось иметь отдельно, в специальной сумке. Еще одна мудрость Деда - на войне перевязочных средств достаточно не бывает. Инструменты, все только из полированного металла, ничего лишнего, септического. Жгуты с деревянными ручками для затягивания. Мешочки с прокаленной солью, для растворов. Стеклянная фляга с «мертвой водой» для протирки инструментов. Набор для чистки и заточки инструментария, поскольку нержавеющую сталь и одноразовые скальпели еще не придумали. А на самом дне - лекарства в плотно закупоренных склянках, уложенные в «соты» с мелкой стружкой и соломой.

Про себя Лена сразу назвала ящик «вьетнамским сундучком», поскольку вспомнила знаменитый рассказ Кинга[14]. Девушка была довольна результатом. Судя по лицам Матрисы, Кая и Сантели - они тоже весьма впечатлились.

- А это что? - бригадир ткнул пальцем во что-то граненое, похожее на рыцарский кинжал для пробивания доспехов, только без гарды и заточенное с одной стороны.

- Нож для ампутации, - ответила девушка. Лена вспомнила, что здесь нет специального слова для определения медицинского удаления конечностей, поэтому она машинально составила его сама, используя три корня, обозначавшие «легкость», «милосердие» и «резать».

- Это как? - нахмурился бригадир, пытаясь сообразить, как этим кинжалом возможно милосердно отрезать ногу.

- Специальный нож, - пояснила самопровозглашенная медичка. - Для рассечения крупных мышц, чтобы открыть кость. А кость потом аккуратно перепиливается вот этой пилой.

Лена не стала упоминать, что именно эту разновидность и даже название «нож ампутационный большой НЛ 315х180» она запомнила очень хорошо, потому что Дед держал его на кухне и виртуозно использовал при разделке свиных ног.

- Ну-ну, - протянул неопределенно Сантели, обменявшись взглядами с Матрисой. Лена этого обмена не заметила, поглощенная знакомством с новой игрушкой, а вот Кай наоборот. И ему это очень не понравилось, мечник стиснул зубы и засопел. Впрочем, Лена и на это тоже не обратила внимание.

- Собирай обратно, - коротко, однако не зло велела Матриса. - Сейчас пройдем кое-куда.

- Куда? - спросила Лена, выполняя указание. Металл ножей тихо позвякивал, заворачиваясь в кожаную скатку, новую, пахнущую свежей восковой пропиткой.

- Недалеко, - исчерпывающе отрезала аптекарша.

Кай молча и зло вытащил из стола вилку, вывернув при этом большую, желтоватую на сколе щепку. Сафир по-прежнему долбил снаружи топливо, «медленно, с чувством, с расстановкой».

Шли недолго, в южную часть Врат, где у Матрисы было несколько сараев, объединенных в один складской комплекс. То есть называлось это как-то по-иному, но Лена оценивала все именно так. Кай взял сундук и легко нес его на ремне, придерживая рукой. Сараи были не простые, а можно сказать капитальные, на каменной основе, с глушащей шумы обивкой на стенах и без окон, с магическими лампами. В один из них Матриса привела небольшую компанию. Вход сторожили двое подручных аптекарши, здоровенные и мрачные дядьки с дубинками за поясом и ножами на длинных ручках в голенищах сапог. Они молча открыли ворота и молча же закрыли за компанией. Лена осмотрелась.

Судя по большим (и пустым) столам вдоль стен здесь принимали и разгружали Профит. Но сейчас склад был превращен в своего рода лабораторию, причем, судя по виду, собранную «на живую нитку», не по изначальной задумке, а по текущим потребностям. Кажется, Матриса ставила здесь какие-то опыты с наиболее миазматическими средствами, смешивая их в разнокалиберных бутылках. Пахло одновременно маслом, дегтем, лаком, олифой, чем-то дубильным, еще чем-то химическим, и еще чем-то, что Лена не смогла определить даже близко. А над всей этой какофонией запахов господствовал стойкий запах выпаренной мочи. Как в кожевенной мастерской или у прачек.

В одном углу стоял станок для свивания канатов, но без ручки и деревянного бегунка. В другом лежал незаконченный остов щита, не из простых досок, как обычно делали, а горского образца, из двух слоев планок, гнутых над паровой баней. Рядом со щитом выстроились высокие – до середины бедра - кувшины в веревочной оплетке. Четыре штуки, плотно закупоренные, с пробками, залитыми воском.

Прямо посередине сарая, под трехфитильной лампой, лежал человек, прикрытый рогожей. Наружу из-под тряпки торчали дешевые, грязные и рваные бахилы, сделанные из одного куска кожи, с веревкой, пропущенной сквозь дырки по всему краю. Надевая, веревку затягивали, и получался кожаный тапок в обтяжку. Там, где предположительно находилась голова, что-то бурчало и сопело. А затем и рыгнуло, так, что запах сивухи гармонично вплелся в общую вонь. Но было еще что-то... Лена втянула воздух, стараясь не кривиться от отвращения. Точно, отвратительно знакомый запах, не имеющий аналогов в ее прежней жизни. Горожанину его было просто негде обонять. А вот здесь...

Кай поставил «вьетнамский сундучок» и прислонился к стене, скрестив руки на груди. Матриса повторила жест, только никуда прислоняться не стала, наоборот, расставила ноги шире, как будто прочнее утверждаясь на каменном полу, щедро присыпанном сеном. Сантели резко сорвал рогожу с накрытого человека, и Лена вздрогнула.

Мужчина был нищ, оборван и мертвецки пьян. Все еще достаточно крупный - он явно знавал лучшие и более сытые времена - но уже истощенный хроническим недоеданием и беспорядочной жизнью где и как придется. Он лежал навзничь, на грубо сколоченной половине ворот, причем привязанный, узлы затянуты без фанатизма, но крепко. Человек в здравом уме освободится не без усилий, а вот пьяницу веревки держали надежно.

- Нога, - показал бригадир, но Елена уже и так поняла.

Правая штанина ниже колена (мужик носил штаны, не чулки, так что, скорее всего, некогда сам ходил в бригаде) была разорвана, запачкана в подсохшей крови и слизи. Клочья ткани распирала изнутри распухшая фиолетово-синяя плоть. Теперь, когда рогожу сняли, запах гангрены струился по сараю, перебивая даже мочу. С первого же взгляда ясно диагностировалась плохо обработанная рана, которая уже загнила без всяких надежд на лечение. То, что ожидало вчерашнего «смоляного», если бы загноившийся шов не вскрыли и не обработали.

Лену замутило, она машинально отступила на шаг. Кай неожиданно улыбнулся, самыми уголками губ. Матриса наоборот, нахмурилась и приказала:

- Режь.

- Что?.. - не поняла девушка.

- Отрежь ему ногу, - терпеливо пояснил Сантели. – Чтобы не подох от гнили.

- Эээ... - Лена отступила еще на шаг.

А день так хорошо начинался...

Сантели переглянулся с Матрисой, пожал плечами и вытащил из-за пояса топор. Хороший седельный топор, кажущийся обманчиво небольшим и легким. Бригадир подбросил оружие, поймал его и резко наклонился, одновременно приседая, чтобы увеличить силу удара. Елена даже не успела вздрогнуть, все произошло слишком быстро. Сверкнул полированный металл с темным клеймом в виде солнца, острие глухо ударило по доске, разрубив мышцы и кость. Несчастный взвыл, задергавшись в своих путах, боль пробилась даже сквозь непроглядный алкогольный туман.

Сантели вытащил топор из дерева и небрежно откинул в сторону отсеченную чуть выше лодыжки ногу, стараясь не испачкаться в сразу и бурно хлынувшей крови. Красные струйки казались ненастоящими на фоне распухшей сизо-фиолетовой плоти.

- Я укоротил тебе задачу. Работай, - все так же коротко приказал бригадир.

Глава 14 Укороченная задача

Кровь лилась слабее ожидаемого, наверное, отекшие ткани передавили часть сосудов. Оторванные руки и ноги Лене видеть доводилось, однако до сего дня девушка всегда выступала в качестве ассистента - принести воды, подать пилу, замотать культю... Главную работу Матриса всегда делала сама.

А сейчас никто помогать не собирался. И человек, глухо подвывавший из-под веревок, умрет через несколько минут. Истечет кровью. Это было первой мыслью Елены. Вторая оказалась простой и практичной - задача решается без экстраординарных усилий. Надо зашить культю, и дело в шляпе. Третья мысль обожгла пониманием, что это не поможет - Сантели рубанул выше главного очага поражения, однако недостаточно, так что гниль двинется по конечности дальше, к бедру. А кроме того...

Очень давно девочка спросила у старого военврача, почему ампутации не проводят простым отсечением. При помощи какого-нибудь инструмента вроде гильотины. Спросила, разумеется, потихоньку, потому что мама такой вопрос не одобрила бы, считая, что дочь и так набирается от старика слишком много «неправильного», жестокого. Дед усмехнулся и заговорщицким шепотом разъяснил, что любой разруб может вызвать (и скорее всего, вызовет) сколы, а также трещины в вертикальной плоскости кости. Это вредно и опасно, может привести даже к смерти. Поэтому - кость только пилить, никак иначе.

Темно-красная лужа тем временем росла, подбираясь к ногам Сантели. Гангренозный больной уже не выл, а тихо плакал, очень жалобно, по-детски. Оставалось лишь гадать, какие демоны сейчас терзают его напрочь забитое алкоголем сознание. Или не алкоголем... Вино не может настолько залить мозги, чтобы даже с отрубленной стопой пациент не пришел толком в себя. А самогон и водку здесь в чистом виде не пили.

Бригадир скривил губы, сунул топор за пояс, развернув лезвием назад, за спину. Кай впервые за день по-настоящему улыбнулся, неожиданно по-доброму. Матриса вздохнула, без особого разочарования, с видом «я же вам говорила».

В какой-нибудь романтической истории Лена сейчас пережила бы мгновения невероятных душевных терзаний, а затем незримый Дед встал бы за плечом и сказал что-нибудь ободряющее. И девушка превозмогла бы, испытав катарсис, можно сказать, поднявшись над собой. Вполне возможно. Вообще же, случись что-то подобное парой дней раньше, скорее всего Лена просто опустила бы руки, даже под страхом жестокого наказания.

Но не сегодня.

На мгновение Елене показалось, что в дальнем углу сарая - тень в тени - молча стоит Раньян. Такой же, как намедни, после встречи с «обманщиком». Черный плащ, волосы, сбегающие на плечи черными волнами. Непроницаемо-черные глаза со зрачками, сквозь которые изнутри глядит сама смерть. И этот взгляд как будто придал девушке сил, укрепил дрожащие руки, наполняя их ненормальной, неестественной силой. Она, пришелец из иного мира, не может убивать так же ловко, как рутьер или «смоляной» вроде Шены. Но у нее иные таланты. Если один человек может убивать без жалости и сожаления, значит, другой может так же хладнокровно возвращать жизнь.

А может ли?

Не проверишь - не узнаешь.

«Мама!» - пискнула слабая городская девчонка Лена, готовая упасть в обморок от вида красной лужи.

- Блядь, - искренне сказала подмастерье Хель, опускаясь на колени перед истекающим кровью пациентом.

Мыслей было очень много, но теперь они послушно строились в очередь, как овечки, которых положено считать на сон грядущий.

- Сундук, - властно приказала - именно приказала! - мастерица, не оглядываясь на Кая и подворачивая рукава.

Запомнить: нужны кожаные нарукавники, обязательно запомнить и потом записать. Хорошо провощенные, чтобы их можно было протирать водкой и солевым раствором.

«Вьетнамский сундучок» уже стоял рядом, Кай откинул крышку и раздвинул подносы. Мечник снова погрустнел, но действовал быстро и точно. Пузырек с «молочком» сам собой лег в руку. Пациент отказывался глотать, так что пришлось зажать ему нос одной рукой, второй приподнять голову, чтобы не поперхнулся, третьей... в общем, мутно-белесая жидкость таки попала по назначению, однако попутно Лена пролила сразу пол-бутылочки.

Запомнить: нужна подушка под голову, небольшая, скорее валик. И тоже кожаная, легко моющаяся.

- Зряшная трата продукта, - прокомментировала Матриса.

- Он дергается и мешает, - огрызнулась Хель, не поднимая голову. - Воды! Много. Горячей.

Убойная доза опиата (или нет?.. кто его разберет) подействовала почти сразу. Теперь у медика минут двадцать, пока тот не придет в себя. Скорее всего, меньше, даже с поправкой на превышенную дозу. И повторять прием нельзя - сердце остановится.

Мысль, шальная и быстрая - она теперь совсем как «Самый быстрый нож в Вест-Энде»[15], главное, не повторить его антиподвиг с тремя покойниками за одну операцию.

Вот и вода. Целый котелок, горячая, с паром. Откуда взяли? А неважно. Кай, похоже, решил исполнять роль ассистента и стал рядом с большой кружкой, готовый лить по команде.

Черт, самое главное же!

- Жгут, перетяни выше колена, - приказала Хель, дернув головой в сторону Матрисы... и аптекарша молча повиновалась, быстро и профессионально перекручивая жгут деревянной палочкой-турникетом.

Вот, что значит отсутствие практики. В критический момент работает лишь то, что вбито в голову на уровне рефлекса. Нет навыка сразу перекрывать кровь - и вспоминаешь об этом вообще случайно. А еще пара минут и кровопотеря убила бы гангренозного, так что уже не понадобились бы никакие ухищрения. Теперь по правилам следует написать на лбу время наложения жгута... если бы здесь хоть у кого-то были часы и маркер.

Запомнить: надо бы придумать какие-то зажимы для кровеносных сосудов. Про них писал Булгаков в своих записках сельского врача, как раз в истории про ампутацию бедра у покалеченной крестьянки. Если бы еще вспомнить, что это такое и как оно выглядит... бесполезная мысль, думать о другом.

- Полей! - Хель вытянула руки на отлет, подставляя под кружку Кая.

Конечно, надо бы с мылом, но времени нет... как и мыла под рукой. Еще одна вещь, про которую она забыла и которую обязательно надо класть в сундучок. Причем несколько кусков, в отдельных коробочках.

Тщательно промывая пальцы под струей горячей - ай, почти кипяток! - воды, Хель лихорадочно прикидывала, что и как делать дальше.

Проще всего резануть выше колена, там кость всего одна, проще пилить будет. Но нет, к бедру лучше не лезть, там слишком мощные мышцы и еще бедренная артерия хрен знает где. Значит, резать придется ниже колена.

Вот и ножницы пригодятся, специальные, по ее чертежу, с загнутыми и затупленными концами, чтобы не ранить при разрезании одежды. Дико неудобные, вместо двух половинок на винте - нечто вроде щипцов для мяса с лезвиями на внутренних сторонах скобы. Этакий зажим, только им не хватают, а режут. Штанина, впрочем, поддавалась легко. Открытая гангрена смотрелась еще более жутко и пахла соответствующе. Смрад протухшей квашеной капусты, от которого, казалось, даже зубы чешутся.

Все, теперь можно оценить масштабы катастрофы целиком. Ох, как все плохо!

Обрабатывая будущее операционное поле «мертвой водой», мастерица сосредоточилась на своих движениях, буквально проговаривая каждое из них. Все, чтобы не обращать внимания на ощущение гниющей плоти под голыми пальцами. Как сало сине-фиолетового цвета с черными вкраплениями, одновременно и скользкое, и горяче-сухое. Как это возможно разом? Лучше не думать, чтобы не вывернуло прямо на больного тушеными овощами матушки Чахар.

И тут Хель с ослепляющей ясностью поняла, что классическую «лоскутную» ампутацию, когда культя накрывается куском кожи, она сделать не сможет. Вообще никак. Нет навыка, а, следовательно, лоскут придется буквально выкраивать на глазок из настоящего живого человека, который скоро придет в себя. Значит, надо производить обычное удаление со всеми последствиями, которые она уже не раз видела - конусовидный рубец, торчащие кости, легкая травмируемость, высокая вероятность сепсиса, скорее всего - смерть.

Хель взглянула в тот же угол, как будто надеясь вновь увидеть там призрак рутьера. И, конечно же, в тенях ничего не оказалось. Зато секундное отвлечение чуть промыло мозги. Что-то же такое было в голове, что-то про действия, когда лоскут для культи кроить нет возможности, но сработать надо чисто... Черт возьми, а ведь Дед осторожно предлагал ей после школы идти в медицину. Если бы она тогда послушалась, то сейчас имела бы за плечами пару лет хотя бы теории. Господи, как же здесь пригодились бы нормальные, упорядоченные знания по основам той же анатомии...

Вот оно! Хель аккуратно вытянула воспоминание, как рыбу на тонкой леске, готовой порваться в любую секунду. Кажется, есть способ, причем технически посильный. Этого она, разумеется, тоже никогда не делала, но такой фокус воспроизвести было проще, чем лоскут. Если только у гангренозного хватит ноги под коленом, потому что резать придется высоко, заведомо выше очага поражения.

- Помогай, - бросила она Сантели и тут же поняла, что это был неверный выбор. Просить о такой помощи следовало другого человека или, по крайней мере, другим тоном.

- Что нужно? - кратко и деловито вопросил бригадир.

Хель рванула штанину, разрывая ее почти до паха. Ткань подалась легко, с противным треском. От этого медичка представила, с каким звуком будет пилиться кость, и закусила губу. На мгновение, потому что с прикушенной губой говорить не получалось.

- Руки вот сюда, - показала она. - Ниже колена, здесь. И держи крепко.

Сантели молча исполнил указание. Матриса склонилась над операционным полем, стараясь, впрочем, не нависать над головами участников и не заслонять свет.

Запомнить: надо запасти маленький магический фонарик, на случай операции в темноте или вот как сейчас, когда вроде бы и светло, но подсветить не помешает. Они, фонарики эти, дорогие, но все же надо...

Однако все это будет потом.

Хель взяла ампутационный нож, тот самый, который напомнил Сантели рыцарский кинжал. И тут вспомнила, как называется то, что она собралась сделать. «Ампутация конусо-круговым способом». Ну, просто охренеть, какое полезное и своевременное знание...

- Сейчас я сделаю круговой разрез, до самой кости, - сказала она, не поднимая голову. Не столько бригадиру, сколько себе, раскладывая предстоящее действие на ряд элементов, представляя их один за другим во всех подробностях. Кровь и слизь начали подсыхать на пальцах, противно стягивая кожу. Как будто долго вымешивал подгнивший фарш, да так и не вымыл руки.

- Кожа и мышцы сожмутся, натянутся сами на себя, - продолжила Хель.

- Знаю, видал, - бросил бригадир.

Только бы не задеть палец собственным ножом. Кажется, от этого часто умирали, даже какой-то Базаров в девятнадцатом веке...

- А когда я скажу, жми крепче и тяни на себя.

- Тянуть? - не понял бригадир. - Что?

- Все тяни, - зло выдохнула Хель, примериваясь ножом. - И посильнее. Я буду пилить как можно выше, там, где ты сдвинешь ... мясо.

- Стягивай мускулы с кости, - Кай понял раньше всех, даже раньше более искушенной в хирургии Матрисы. - В сторону от распила, к самому колену. Только сдвигать надо очень сильно.

- Чтобы потом мясо вернулось обратно и закрыло пиленую кость, - теперь сообразила и аптекарша. - Тогда можно и шкуру зашить на культе, как горловину мешка.

Хель не поднимала голову, поэтому не видела, как во взгляде хозяйки мелькнуло неприкрытое уважение. От равного к равному. Только ненадолго.

Понял, - деловито отозвался бригадир, сжимая пальцы. - Режь.

И Хель начала резать. Вернее кромсать, уделываясь кровью, как мясник, даже несмотря на жгут выше колена.

Запомнить: очки. Самые обычные очки без диоптрий, здесь их на удивление ловко точили из привозного стекла. «Смоляные» эмпирическим путем дошли до идеи линзы повышенной контрастности для сумерек, тумана и болот. А Хель очки нужны, чтобы не поймать гнойную каплю в глаз.

Только сейчас она поняла, что такое абсолютная, предельная сосредоточенность. Это состояние, когда ты ничего не чувствуешь, выполняя работу. Ну, почти ничего. Самое главное - нет страха, есть лишь холодный энтузиазм, понимание - «ты можешь». Или хотя бы попытаешься, не задумываясь о том, что будет после, при неудаче.

Она могла. И она делала.

Хель думала, что страшнее всего будет пилить кости, однако именно это удалось достаточно просто, прямо таки невероятно просто, с учетом того, что костей было две. Зато ее глодал вопрос без ответа - что случится, когда настанет время снимать жгут, и кровь устремится в освобожденные артерии. Возобновится ли кровотечение из культи? Насколько оно будет сильным? Или к тому времени в области среза уже образуются тромбы? А может все-таки прижечь? Амбруаз Паре не одобрил бы…

Кай исправно поливал, где и когда указано. Сантели, казалось, вот-вот просто сорвет мышцы с кости, пальцы у бригадира были поистине железные. Матриса просто дышала в затылок и смотрела. Больной меж тем потихоньку приходил в себя. Он ощутимо побледнел, а кожа на лице стала какой-то восковой, чуть неживой на вид. Наверное, от кровопотери.

Очень не хватало часов, обычных часов. Не только и даже не столько для контроля процедуры, сколько вообще для ориентации. Казалось, что прошло не менее часа, хотя миновало от силы минут пятнадцать.

Запомнить: во «вьетнамском сундучке» нужны песочные часы. На худой конец водяные. Минуты все равно не отмерить, значит надо взять за точку отсчета срок действия «молочка».

Господи, сколько же крови... и омерзительной жижи, которая даже на гной не похожа, это какой-то дикий расплав тканей с включением полуразложившихся комочков. Похоже, здесь как раз тот случай, когда пораженные мышцы можно просто снимать без всякого ножа, тряпкой, слой за слоем, до самых берцовых костей. Надо больше воды. Кажется, раны можно промывать не только солевым, но и мыльным раствором... а может и нет. Сейчас точно не вспомнить.

Отрезанный обрубок без стопы упал на скользкое, пропитанное кровью дерево со стуком, от которого сердце дрогнуло и пропустило удар.

- Отпускай, - выдохнула Хель, чувствуя, как дрожат от усталости пальцы с нитью из волокон «подорожника». Ими медичка перетягивала крупные сосуды, те, что смогла найти. Дико ломило спину в районе поясницы.

Сантели отпустил, и все получилось - освобожденные мышцы вернулись на место, спрятали костяные спилы в глубине конуса мягких тканей. С кожей вышло сложнее, однако и ее хватало, чтобы с усилием, но все же натянуть на разрез. Теперь зашить - то еще шаманство и затейливое рукоделие предстоит.

Зашить....

На этот раз Хель помянула уже Параклета, утешителя страждущих. И подумала, что ведь эта разверстая культя, сочащаяся красным (хоть не красно-желтым, уже хорошо), считай та же рана. А если ее сейчас заштопать, то получится тот самый первичный шов. Причем с повышенным риском осложнений, потому что гангрена.

Главное, что кости уже не торчат наружу, так что, наверное, можно было бы обойтись плотной повязкой. Все равно получится страшный гранулированный рубец. С другой стороны, как-то же это все зашивали настоящие медики? Можно закрыть разрез не полностью, оставив отверстие для дренирования.

Но гангрена...

«Это гангрена, с ней не выебываются», так сказанул однажды Дед. Потом долго извинялся перед мамой и обещал больше никогда не выражаться при ребенке.

Лена посмотрела на пациента. Тот уже балансировал на грани пробуждения. Ноздри и веки часто, хаотично подергивались, слюна текла из мучительно искривленных губ мутными каплями, пачкая шею. Боль, должно быть, ужасная, еще немного и человек придет в себя настолько, что осознает ее даже сквозь дурман. Да, не простым вином они его тут накачали...

Что ж, не будем … выеживаться, подумала Хель. Дезинфекция напоследок и просто забинтуем, без шва.

- Придержи его, - сказала она бригадиру и снова взяла бутылку с «мертвой водой», опустевшую где-то на четверть. Мокрое стекло едва не выскользнуло из пальцев. Хель стиснула зубы и ухватила бутыль надежно, двумя руками.

Запомнить: нужна прозрачная бутылка. При слабом свете сквозь коричневое стекло плохо видно, сколько осталось жидкости. А лучше разделить запас дезинфекции на несколько пузырьков, потому что разбейся сейчас бутыль - ухнулся бы сразу весь запас.

Сантели отлично помнил реакцию Кодуре на такие манипуляции, да и сам с той поры не раз промывал самогоном мелкие порезы. Бригадир навалился на пациента всем телом. Очень кстати.

- Отвали, - сумрачно сказала Матриса, когда подмастерье подготовила бинт, то есть неширокую, длинную ленту прокипяченной материи.

- Что? - не поняла Хель.

- Отвали, - повторила тетка. - Замотаю сама.

Ноги ломило, казалось, что коленные чашечки сейчас переломятся, будто пересушенные в печи косточки. Так что Лена, не поднимаясь, отползла в сторонку, помогая себе мокрыми руками. Соломинки липли к ладоням, мешались с кровью. Хотелось заплакать - от навалившейся усталости, «отходняка» после совершенно дикого испытания. И от обиды на такое оскорбительное отношение после сложнейшей операции.

Она присела и начала механически счищать грязь с пальцев. Подумала мимоходом, что платью не то, чтобы совсем хана, но стирать его теперь придется долго и упорно, своими силами не управиться, надо отдавать прачкам за серебро. Только они сведут кровь, не загубив ткань.

- Что с падалью? - грубо уточнил Кай. Казалось, что успех Елены его сильно расстроил, по некой неведомой причине.

- Отлежится здесь день-другой, охрана его накормит. Потом выкинет к прочим калекам, пусть милостыню просит, - с обычной бытовой жесткостью приговорила Матриса. Кай молча кивнул, оценив щедрость аптекарши, которая пусть и в своих целях, но все же оказала благодеяние, дав еще один шанс обреченному страдальцу. А уж схватится тот за ту возможность или упустит из слабых пальцев - на то уж воля Пантократора. На пустошах люди умирают. Зачастую просто так.

Матриса завязала последний узел, критически оценила работу.

- Сгодится, - вынесла она вердикт. - Лекарский ящик Мышь и Сафир потом соберут и почистят. Что же до тебя...

Взгляды всех трех - Сантели, Кая и Матрисы - скрестились на Елене. Девушка посмотрела на них снизу-вверх пустыми глазами, в которых не осталось ничего кроме смертельной усталости.

- В баню, - решительно заключила аптекарша.

- Шена как раз протопила, - ухмыльнулся Сантели, который выглядел довольным, как мяур, обпившийся густого жирного молока.

- А потом поговорим, - сказала Матриса и стряхнула с руки прилипший клочок окровавленного бинта. - Есть о чем...

Шена снова плеснула на камни из ковша с настоем «борщевика», в котором развели пару ложек вытяжки плакун-корня. Казалось, что над очагом взорвалась паровая бомба, у Лены перехватило дыхание, словно она вдохнула чистейшее эвкалиптовое масло. Слезы хлынули потоком, сами собой, однако очень «мягко», без всякой рези в глазах. Как будто раньше девушка смотрела на мир сквозь закопченное стекло, а теперь взгляд очищался с каждой слезинкой. Собственные зрачки казались хрустальными, вот постучи по ним ногтем сквозь прикрытое веко - и отзовется удивительным звоном. Странное ощущение, которое, тем не менее, оказалось приятным. Чистым.

Лена прежде избегала экспериментов с местными травами, резонно опасаясь аллергии. Если уж амброзия родной Земли вызывала у нее отеки и одышку, то чужие активные фитоэлементы вполне могли уложить в могилу. Но в этот раз махнула рукой и решила отдаться на волю Параклета. Как выяснилось - не прогадала. Эта баня оказалась лучшей в ее жизни.

- Еще? - громко спросила Шена, перекрывая злобное шипение камней.

Лена молча кивнула, затем подумала, что жест может быть не замечен, и сказала:

- Да.

Неожиданно для себя широко улыбнулась и смело добавила:

- Не жалей!

Шена, кажется, тоже улыбнулась (что делала крайне редко, обычно валькирия злобно скалилась в явственной угрозе) и опустила ковш в бочонок с травяным настоем.

Елена раскинула руки, как Роза на носу «Титаника». Втянула полную грудь плотного, насыщенного густым травяным ароматом воздуха. Казалось, что вдыхать можно бесконечно - целебный пар растекается по носоглотке, затем проникает дальше, гладит мягким теплом веточки бронхов и наконец растворяется без остатка в альвеолах. Дальше, дальше, пока во всей вселенной не остается ничего кроме блаженства и одной единственной мысли:

«Хорошо... Господи, как же хорошо...»

Только человек, которому приходится по-настоящему много и тяжело работать - изгваздавшись в грязи и прочей дряни, достигая пределов душевной выносливости - способен понять, что такое баня. Не оксюморонная пародия суетного города с так называемым «сухим паром», а настоящая баня, где в полумраке светятся темно-алым раскаленные камни. И конечно там должен быть пар, настоящий «сердитый» пар, очень много пара, который прогревает измученное тело до последней косточки, прочищает и раскрывает кровеносные сосуды до самых крохотных капилляров, которые без лупы и не увидеть.

В общем, правильная баня - это в высшей степени хорошо. Тот, кто ее испытал на себе, тот понимает суть. А кому не повезло ... что ж, тут расписывать бесполезно. Есть вещи, которые нужно просто испытать на себе.

Баня Матрисы была построена на каменном фундаменте, из настоящего привозного дерева. Бревна, правда, все равно оказались тонковаты, поэтому снаружи их обмазали еще чем-то вроде штукатурки. Окошко имелось всего одно, с обычной слюдой, так света оказывалось ровно столько, чтобы не столкнуться с другим моющимся или с печкой-каменкой посередине парилки.

В прежней жизни Лена баню не то, чтобы избегала... скорее оставалась к ней равнодушна. Ну да, романтика, олдскул, седая старина, физиологическое воздействие на организм. Но душ все равно лучше. В новой - оценила и старалась регулярно посещать. Отчасти в этом был далеко идущий расчет, понимание, что настоящей медицины нет и больше не будет (если только девушка не найдет способ вернуться домой), поэтому тело надо беречь, как хороший, годный капитал. Но главное - без волшебного крана с бесконечной горячей водой баня оказалась единственной возможностью вымыться нормально, по стандартам городского жителя XXI века.

К сожалению, удавалось это реже, чем хотелось бы. Лена старалась принимать баню в одиночку, а значит, приходилось выбирать время, когда низенькая, словно вросшая в землю, пристройка к аптечному складу Матрисы оказывалась свободна. Случалось это нечасто. Зловещая тетка и сама понимала толк в мытье, парясь через два дня на третий, и регулярно сдавала баню избранным, вроде Сантели.

Зато сегодня банька осталась в полном распоряжении Елены и неожиданно добродушной Шены, которая парилась сама и попутно исполняла обязанности банщика, разве что веником не хлестала. Веники здесь были не в ходу, вместо них использовались колотушки, похожие на большие барабанные палочки. Ими обстукивали части тела, как молоточками бруски ксилофона, разгоняя кровь и глубоко «пробивая» мышцы. Шена и Лену «поколотила» бы без проблем, но «мастерица Хель» попросту опасалась, памятуя о силе Шены. Ей и так было хорошо.

Новое облако пара с шипением растеклось по баньке, словно взрыв термобарической бомбы. Слезы текли нескончаемым потоком, да так, что казалось, будто не только глаза, но и вся кожа лица очищается, «выплакивая» пресловутые токсины. Тело Шены в клубах пара, казалось, светится молочно-белым, за исключением загорелого лица и кистей рук. Лена впервые видела «смоляную» из бригады Сантели настолько близко, продолжительно и к тому же обнаженную. Обычно валькирия с копьем сторонилась аптекарской ученицы и вообще «задирала нос». В пределах терпимого, но все равно было неприятно. А сегодня Шену словно подменили, она казалась почти дружелюбной.

Валькирия присела на полку, массируя колено, а Лена исподтишка рассматривала ее сквозь спутанные волосы, профессионально читая на худощавом теле отметины непростой жизни.

Елена давно заметила, что Шена не хромоножка, однако приседает только на правую ногу. Теперь стало ясно, что левая голень у нее была когда-то сломана, отсюда и проблемы с коленом. Видно, перелом лечил хороший костоправ, конечность почти не деформировалась.

Вертикальный шрам на правом бедре, очень тонкий, но длинный. Точек от швов не рассмотреть, но Лена была уверена, что они есть, только уже почти затянулись. Незашитая рана оставила бы куда более широкий рубец. Явный порез, когти и зубы оставляют совсем другие следы. Как на правом же боку, где когтистая лапа прошлась по ребрам. Вот это было серьезно, следы от последующих операционных надрезов и штопки даже высматривать не пришлось. Наверняка не обошлось и без «морозящего» эликсира, иначе раненую копейщицу не довезли бы до Аптеки.

Еще один шрамик тянулся белесой нитью от основания шеи к левой подмышке. Ну, здесь все понятно, рубанули сверху вниз в рукопашной. Такие раны Лена уже не раз видела и даже время от времени зашивала под присмотром Матрисы. Шене тогда явно повезло, удар пришелся самым концом клинка и лишь разрезал кожу, едва зацепив грудную мышцу.

Пальцы и ладони копейщицы покрыты мелкими черточками и пятнышками, это уже неизбежное следствие походной жизни. Каким бы аккуратным ты не был, какие бы плотные перчатки не носил, а порезов и ожогов никак не избежать, особенно если регулярно спускаться в подземелье за Профитом. Смола с факела неудачно капнула, прожигая рукав, вот и новая точка. Лена посмотрела на собственные ладони, уже порядком загрубелые, отмеченные порезами аптекарским ножиком. Пройдет еще несколько лет, и ее руки станут такими же, как у валькирии. Ну, почти такими же, все-таки копье она не носит, так что от специфических мозолей избавлена.

Вообще казалось, что повредить Шене пытались в основном люди, а не чудища. За исключением ноги и бока все остальные следы на теле прямо вопияли о человеческом оружии. Особенно два параллельных шрама на животе, между пупком и грудью. Неприятные это были рубцы ... слишком извилистые, причудливые. Когда хотят убить, бьют по-иному, прямо и насмерть. Эти же следы наводили на мысль о тонком лезвии, которым витиевато и с фантазией чертили по живому телу. Неглубоко и уже давно - вязь тонких бледных линий истончилась от времени - стараясь причинить максимальную боль.

Лене стало холодно, очень холодно, словно ледяной сквозняк непостижимым образом прокрался сквозь дверь, плотно запертую, да еще и с войлочной обивкой снаружи. Девушка отчетливо поплыла, то же самое она испытывала, проваливаясь в свои кошмарные сновидения. От обилия пара ощущение нереальности происходящего лишь усиливалось. Казалось, очередной кошмар настойчиво стучит в тонкую завесу, готовый прорваться из подсознания.

... Белое платье. Вино, что смешивается с кровью. Нож. Необычный нож, в мире Елены его назвали бы «крафтовым». Рукоять не стержневая, а пластиной, в продолжение клинка, и с обеих сторон прикрыта не деревянными щечками, но мягкими кожаными накладками. Такие ножи делают редко, обычно за большие деньги, не для дела, а чтобы продемонстрировать мастерство кузнеца и богатство мошны, которая может оплатить бесполезную работу. Но этим клинком, заточенным наподобие бритвы - пользовались ...

Шена закончила терзать массажем некстати занывшее колено и глянула на Хель, которая в свою очередь уставилась на порезанный живот валькирии пустым, остановившимся взглядом. Зрачки аптекарской ученицы расширились до краев радужки, почти как у «обманщика» и пульсировали, мелко-мелко сокращаясь. Слезы катились потоками, омывая немигаюшие глаза. Хель что-то бормотала побелевшими губами, разобрать удавалось лишь одно слово.

Pàtrean.

Узор, «арабеска».

Шена вздрогнула, гримаса злой, нерассуждающей ярости буквально расколола ее лицо. Быстро схватив кадку с холодной водой, где еще плавали льдинки, копейщица выплеснула содержимое в лицо ученице Матрисы.

Лена вздрогнула, съежилась, прикрываясь руками, как зверек, ожидающий удара. Бездонные колодцы зрачков разом сжались в тонкие точки, приняв нормальный вид. В голове было пусто и звонко, так бывает, когда слишком резко встаешь, и на пару мгновений мозг оказывается без должного кровоснабжения. Память как порванная сеть, вновь зацепила лишь несколько сумеречных образов из грубо оборванного видения.

Шена смотрела на Лену сверху вниз, и взгляд копейщицы буквально полыхал свирепым бешенством. На мгновение Лене показалось, что сейчас валькирия ее ударит. Не даст пощечину, а ударит кадкой, изо всех сил, чтобы убить или, по крайней мере, искалечить. Такой взгляд бывает у людей, чьи самые мрачные, самые постыдные тайны оказались извлечены из давнего забвения и принародно раскрыты.

Подмастерье поняла, что, пожалуй, она еще никогда не оказывалась так близко к смерти, как в это мгновение. И совершенно интуитивно, на одном подсознании прошептала:

- Извини.

Теперь уже саму Шену словно вырвали из тумана слепой ярости. Она выдохнула, очень осторожно, прямо-таки преувеличенно осторожно поставила пустую кадку рядом с каменкой. Елена всхлипнула, смахнула очередную порцию слез. Шена машинально повторила ее жест, плакун-корень действовал и на копейщицу, только чуть слабее из-за большей привычки. И тут Лену пробило на истерический смех. Она представляла, как все это выглядит со стороны, и не могла остановиться. Хохот рвался наружу неудержимой волной, смывая страх. Шена недоумевающе смотрела.

- Да ты ... глянь... - с трудом выдавила Лена, чувствуя, как от хохота сводит диафрагму. - Две голые девицы ... в бане ... сейчас подерутся ... рыдая ... Это же представление! ... ярмарка...

Насчет «подерутся» она, конечно, хватила лишку. Хотя по меркам пустоши Хель была крупной и сильной женщиной, в драке Шена могла бы завязать «девочку с Земли» в узел и поломать любым угодным образом. Но ... копейщица нахмурилась, потом нахмурилась еще больше, действительно пытаясь взглянуть на все это со стороны. Небрежным движением откинула в сторону отросшую челку, которую давно уже следовало бы укоротить. Изумрудные глаза сверкнули желто-зеленым, как будто лазерные лучи, пронзающие изрядно поредевший пар, который давно следовало «освежить».

А затем Шена тоже рассмеялась и хлопнула в ладоши.

- Можно деньги брать! - пришла ее пора через силу выдавливать слова сквозь поток безудержного веселья. - Больше пяти зрителей за раз не пропускать!

- Тынфы и обрезанные монеты не принимаем, - вторила ей Хель, ее мокрые темно-рыжие волосы разметались, словно жидкое пламя, стекающее по плечам. - Только двойные копы!

Новый взрыв смеха, казалось, сейчас взорвет баню изнутри.

- Что-то развеселились наши красотки, прям как затейницы у Жи, - ернически заметила Матриса, приподняв голову. - Этак они мою мойку в бордель превратят.

- Да пусть превращают, - пожал плечами Сантели и достал из поясной сумки маленький брусок, чтобы подвести топорик, а то кости отрубленной ноги оставили на лезвии едва видные зазубрины. - Так было бы даже лучше, Шена тогда за ней приглядит еще старательнее. Личный интерес, он такой, сближает и связывает. Только ведь не превратят... Робкая она.

- Не скажи, - теперь тот же жест повторила аптекарша. - Видел, как ногу кромсала? Прям что твой палач, даже пальцем не дрогнула, пока дело не закончилось. Но ... Да, может в лекарских делах она и кремень ... будет, со временем. А в остальном...

Аптекарша вздохнула, как будто искренне переживая робость ученицы. Сантели улыбнулся одними краешками губ, как человек, который знает больше, чем хотел бы сказать. Провел бруском по топору, извлекая из стали тонкий, скрежещущий звон. И только затем вымолвил:

- А я не про Хель.

Нахохотавшись вдоволь, женщины глянули друг на друга уже более серьезно.

- Не знаю, что ты видела, - очень серьезно сказал Шена. - Но если кому-нибудь расскажешь, я тебя убью. Тебе не поможет ни Матриса, ни бригадир. Убью.

Прозвучало это абсурдно, дескать, не знаю, но точно убью. Однако Лена восприняла обещание копейщицы без тени сомнений, как должное.

- Я никому не скажу, - так же серьезно пообещала она. - Обещаю.

- Хорошо, - согласилась Шена. - Клятву на крови не возьму, но ты сказала. А теперь давай обольемся еще по разу и пора заканчивать. Дело к закату. Есть еще, чем сегодня заняться.

Глава 15 Большой мир

Вечер подкрался незаметно...

Шарлей подумал, насколько же это избитый оборот - время дня или года, что «подкрадывается незаметно». Каждый начинающий словоплет вписывает его в свои вирши или беллетристику, думая, что оригинален и высок стилем. С другой стороны, а как иначе сказать? Если вечер действительно подкрадывается. И делает это «незаметно».

После некороткого разговора с бригадиром и его партнершей, завершившегося согласием (однако не рукопожатием, что знаменует окончательный договор) Матриса предложила гостю занять свободную комнату на втором этаже дома, прямо над аптекой, рядом с каморкой подмастерья. Первую ночь безвозмездно, в знак доброго расположения. Шарлей, разумеется, самым наивежливым образом отказался, сославшись на принципы и отцовские заветы. И заплатил разумную цену, три гроша за день. Судя по глазам бригадира и аптекарши - правильно сделал, поскольку бесплатное в итоге всегда обходится дороже всего. Разумнее всего было бы совсем отклонить предложение, хотя бы на день, однако перспектива опять заночевать на лавке постоялого двора, в полглаза, не выпуская из руки кинжал, удручала. Что ж, как говаривал великий Огойо, жизнь есть разумный компромисс между желаемым и достижимым.

Мэтр откинул столик, который по городской моде крепился прямо к стене на медной петле и фиксировался цепочкой с крюком. Очень удобно - нужно, развернул, не нужно - убрал обратно. Шарлей сложил на столик оружие и наконец-то снял накидку, пропахшую едким дымом от сланцевых костров. Не скрывая блаженного стона, стянул сапоги, размотал портянки и пошевелил основательно сбитыми за долгое странствие пальцами. Пол оказался чисто подметен, так что бретер походил босиком, щурясь от удовольствия. Хорошо! Почти как пробежка по утренней росе, которая, как известно, лечит ноги лучше любых лекарей.

Надо передать одежду прачкам, пока запах пота, пропитавшего плотную материю, не превратился в застарелый смрад, сразу выдающий бездомного бродягу. Надо прикупить обновок, пока рубашка не стала рассыпаться прямо на теле, надо ... надо ... Только все это стоило гроши, а то и копы. А монет у Шарлея оставалось немного, и по рукам они с бригадиром Сантели пока не ударили, так что и аванс просить не было смысла.

В дверь постучали, достаточно громко, но как-то не очень уверенно, словно посетитель сомневался, стоит ли ему визитировать.

- Войдите, - пригласил Шарлей, откидывая засов и машинально проводя ладонью по рукояти кинжала на поясе. Маловероятно, что заезжего бретера пришли убивать или грабить, но всякое случается. Мэтр сам не единожды заставал врасплох людей, которые считали, что раз они под крышей, в доме полном хозяев и слуг, то опасаться нечего.

Дверь отворилась почти без скрипа - масла в петли здесь не жалели, и это хорошо говорило о доме аптекарши Матрисы, а также о ее достатке. У порога - не переступая - замерла, потупив глаза, ученица Матрисы, которой предстояло исполнить роль бригадного лекаря в грядущем предприятии. Достаточно рослая девица в простом - явно с чужого плеча - платье и платке, повязанном на манер тюрбана, тщательно скрывающем волосы. В руке Хель - или нет?.. точно, Хель, странное имя для женщины - держала маленькую корзинку, накрытую тряпицей.

- Войдите, - повторил бретер с легчайшей ноткой нетерпения. Бретер устал и намеревался отправиться на боковую, но перед сном, на настоящей, пусть и узкой кровати. под теплой шкурой, еще немного поразмыслить над предложением Сантели. Точнее решить окончательно, стоит ли предложение тех мерков, что за него предлагали. Оплата была неплохой. Не отличной, однако весьма и весьма приемлемой, в большом городе столько платили за нападение на купца средней руки в сопровождении свиты больше десяти человек при кольчугах и военных шлемах. А уж по меркам пустошей, насколько Шарлей разобрался в местных ценах, оферта была вообще королевской.

Однако ...

Вот над этими «однако» бретер намеревался вдумчиво, без спешки подумать, а подмастерье мешала.

Хель (нет, кто все-таки додумался назвать девочку именем демона из свиты Эрдега, владыки Подземного мира?) перешагнула низкий порожек. Ее деревянные «копыта» постукивали при каждом шаге. Девушка не поднимала глаз и вообще имела вид скромный, благочинный. Однако привычного для селян подобострастия в адрес человека с оружием в ней не чувствовалось. Так же как и готовности угодить в постели всевозможными способами за пару монет. Нет, девчонка пришла не подзаработать.

- Слушаю, - Шарлей постарался быть вежливым. Или хотя бы казаться таковым.

- Вот... - все так же, не поднимая глаз, Хель сняла тряпицу с корзины и достала флакон с прозрачной жидкостью. Достаточно большой, где-то на половину обычного походного котелка. - Мне кажется, это вам пригодится.

- Что там? - Шарлей, разумеется, и не подумал брать в руки странный дар. Фокус со взрывающимся эликсиром он хорошо знал, хотя и не использовал, считая ниже своего достоинства. Да и просто ненадежным.

Хель, наконец, подняла взгляд. Смотрела она не глаза в глаза, а чуть ниже подбородка собеседника, то есть достаточно свободно и в то же время без вызова. Глаза у нее были темные и красивые. Вместо ответа подмастерье молча провела пальцем по краю нижнего века.

- Так заметно? - мрачно спросил Шарлей после недолгой паузы.

- Самую малость, - отозвалась Хель. - Едва-едва.

- И все же заметно - столь же сумрачно усмехнулся бретер.

- Я продаю настойки от ... этого, достаточно давно, - подмастерье тоже позволила себе улыбку, но очень скромную, едва-едва. - Привыкла видеть.

- Понимаю, - вздохнул Шарлей. Не особо дружелюбно, однако, и без злости. Взял флакон, покрутил в пальцах с видом скептическим и даже малость подозрительным. - И что мне с этим делать?

- Пить, - исчерпывающе посоветовала Хель.

Теперь она посмотрела прямо в глаза фехтовальщику, убеждаясь, что первичный диагноз оказался верен. Белки Шарлея покраснели, как у человека, который давно не спал и крепко вымотался в тяжкой дороге. Однако лишь искушенный взгляд мог заметить, что красные нити воспаленных сосудов складываются в тонкий полумесяц, огибающий нижний край зрачка. Едва заметно на правом глазу и чуть более выражено на левом.

- Вдыхаете или пьете? - уточнила подмастерье.

- Пью, - сквозь зубы вымолвил бретер. И, хотя подмастерье не интересовалась, коротко пояснил. - Старые раны. Болят.

- Пейте, - повторила Хель. - Каждый раз, когда будете приходить в себя ... после. Держите заранее кружку воды, не холодной, разводите в ней пять капель и медленно выпивайте, небольшими глотками. После приема немного полежите и не торопитесь с едой, настойка должна подействовать.

- И какая мне с того польза?

- Те, кто «пьют», часто страдают прободением желудка, сужением глотки и кишечными заботами, - Шарлей обратил внимание на то, как свободно Хель оперирует непростыми, лекарскими словами. - Настой смягчит все это.

- Неужели... - Шарлей скептически приподнял бровь.

- Да. Проверено, - снова улыбнулась Хель. - Это очень ходовой товар ... и проверенный.

- Ну что же... - бретер испытующе взглянул на нее, ища подвох. Так и не нашел, поставил флакон на столик, рядом с боевым молотом, решив, что разберется с этим на досуге, позже. - Благодарю. Сколько?

Хель опустила глаза и сделала что-то вроде книксена. Шарлей отметил, что девушка явно не дворянского происхождения, однако и не из простонародья. Движение у нее вышло ... в меру утонченное, как у хорошей актрисы, причем не ярмарочной, а из настоящего театра.

- Это подарок, - неожиданно сообщила Хель. Но ... Я была бы крайне признательна, если бы вы кое-что мне рассказали.

- Что именно? - Шарлей сразу подобрался, снова опустил руку, как бы невзначай задержав ее у кинжала.

Подмастерье вздохнула, как будто собираясь с силами.

- Расскажите мне о мире, - попросила девушка. - О том, что ... снаружи, - она широким жестом обвела рукой воображаемый полукруг.

Э-э-э... - бретер на пару мгновений оказался в замешательстве. Затем, наконец, понял. И широко улыбнулся.

- Хорошо, - согласился он. - Но вы окажете мне ответную любезность. Расскажите, как устроена жизнь здесь, на пустошах. И как добывается знаменитый ... Профит.

- Договорились, - вернула улыбку Хель.

- Здесь только один стул, - на секунду задумался Шарлей. - Давайте присядем на кровать... Это, разумеется, никоим образом ни к чему вас не обяжет, - поспешил он заверить девушку.

- О да, разумеется, - скромно потупилась Хель, а затем уже вполне деловито извлекла из корзины церу. - Давайте приступим.

Со стороны могло бы показаться странным, что прожив больше года в новом мире, Елена очень слабо представляла себе жизнь за пределами Пустошей. Однако на самом деле это было нормально и легко объяснимо, если взять поправку на ее окружение и специфику условного средневековья. А также на то, что Лена попросту опасалась проводить специальные расспросы и собирала сведения по крупицам, по отдельным обмолвкам, чтобы не выдать свое чуждое происхождение.

Абсолютное большинство жителей пустынных земель были неграмотны и происходили из «низов общества». То есть тех самых людей, для которых время заканчивалось на воспоминаниях стариков, а пространство - за пределами прямой видимости и ближайшего городка с ярмаркой. Кроме того на Пустоши стремились люди неблагополучные, потерянные для остального мира, зачастую оставившие за спиной тяжкий груз многочисленных преступлений.

Слушая их скупые обмолвки о прежней жизни, соотнося с бытом Пустошей, Лена составила себе картину небольшого, «компактного» мира, который давным-давно пришел в упадок, да так и пребывал по сию пору в стабильном положении затянувшихся «темных веков». А от времен былого величия остались лишь развалины циклопических построек да легенды о «Четырех королевствах» и великой Империи. О золотом веке, который трагически закончился.

И вот сейчас Лена, буквально разинув рот, слушала мэтра Шарлея. Девушке сказочно повезло - наемный боец, кажется, получил неплохое образование, в том числе он неплохо знал историю. Бретер, судя по всему, принял девушку за необразованную, но любопытную мещаночку с пытливым умом, и рассказывал неторопливо, обстоятельно, простыми понятными словами, сопровождая лекцию короткими пометками и схемами на цере.

Для начала Лена осознала, что мир - это не остров и не маленький материчок, как она привыкла его представлять. Разумная жизнь здесь распространилась на просторах огромного континента, который именовался Ойкуменой. Слово конечно было совсем другим, но Лена не смогла подобрать лучшего аналога для определения, которое включало в себя три корня и толковалось одновременно как дом, место обитания (в широком смысле, включая поля, воду и все остальное, необходимое для выживания), первородный источник жизни и даже колыбель.

Когда Шарлей изобразил на темном воске грубые контуры Ойкумены, Лену захлестнуло ощущение стойкого дежавю. Континент очень сильно напоминал карту из «Кондуита и Швамбрании», великой и, к сожалению, ныне почти забытой книги, которую Дед безумно любил и знал едва ли не наизусть. Только в отличие от швамбранского мира, ориентированного строго с юга на север, трезубец Ойкумены был направлен остриями вниз и в сторону, на юго-запад. С левой стороны в тело материка глубоко вдавался залив, похожий на узкое море. С правой - огромное пресноводное озеро, с выходом в океан и размерами, по прикидкам Лены, превосходящее великие озера Северной Америки, вместе взятые. В центре континента группировались горные хребты, которые перекрещивались решеткой и превращали рельеф Ойкумены в подобие конуса со спусками от гор к берегам океана.

Некогда государство, именуемое «Старой Империей», объединило под своей властью весь известный мир и удерживалось так более тысячелетия (может и дольше, познания Шарлея в древней истории оказались прискорбно малы). Однако произошло страшное - некий Катаклизм, который буквально за считанные часы уничтожил Империю, истребив основу ее существования. То есть развитую магию, которая обеспечивала все, от изобильного сельского хозяйства до связи и бюрократического документооборота. Великое государство пало, рассыпавшись по границам протекторатов, которые в свою очередь, раскололись на еще более мелкие формирования. Произошло это более четверти тысячелетия назад, а точнее - 293 года. За минувшее время численность населения относительно восстановилась (но лишь относительно, поскольку «естественный» сельхоз давал существенно меньше провианта), а новая жизнь более-менее устоялась.

Западная часть Ойкумены собиралась после катастрофы по образу западной Европы, там имелось Королевство Запада со своими самоуправляющимися территориями, баронствами, мятежниками и прочей феодальной экзотикой[16]. Восток пережил Катаклизм немного легче и сохранил больше атрибутов цивилизации. По описанию Шарлея у Лены создалось впечатление, что Королевство Востока больше напоминает Византию, только более аморфную и менее организованную (что было вполне понятно, учитывая отсутствие противников вроде персов и турок). Здесь даже имелась своя династия императоров, выводящих корни из Старой Империи и на том основании требующая подчинения от всего остального мира. Но поскольку от старой «олдовой» аристократии осталось лишь двадцать два дома приматоров-бономов (то есть «лучших людей») и все они были известны наперечет, а новые «императоры» к бономам не относились, то мир эти претензии в основном игнорировал, и династия правила главным образом собственным дворцом.

Юг так и не смог собраться во что-то хотя бы формально единое, оставшись похожей на Италию конфедерацией самостоятельных городов, Города славились рыцарями-арбалетчиками, сохранившими старое магическое искусство стрельбы. Каждый такой воин имел собственную свиту, которая его охраняла, перезаряжала оружие и всячески обеспечивала. Заговоренные арбалеты били в полтора-два раза дальше обычных, пробивая любые доспехи, а рыцарей с удовольствием нанимали по всему континенту.

Серединные горы занял племенной союз горцев, похожий на помесь Швейцарии с Кавказом, поставлявший лучшую наемную пехоту для многочисленных междоусобиц. Больше Шарлей про нее ничего сказать не мог.

На юго-западе, аккурат между молотообразным выступом Королевства Запада и южным зубом Конфедерации, расположилась швамбранская Пилигвиния, то есть Остров. Согласно схеме Шарлея размерами он соотносился с Ойкуменой примерно как Ирландия с Европой. Остров наименее пострадал от Катаклизма, организовал торговую федерацию вольного купечества и за минувшие столетия фактически монополизировал морскую торговлю. Последняя процветала, даже несмотря на сложности мореплавания, происходящие из-за большой луны и мощных приливов, потому что центральные горы до крайности затрудняли сухопутные перевозки из конца в конец Ойкумены. Так что большая часть монет за водный транспорт падала в карманы островных негоциантов, а оставшиеся - в мошну их «аффилированных партнеров» с континента.

У Острова было какое-то название, но им никто не пользовался, потому что островов много, а Остров - лишь один. Точно так же на материке расположилось множество городов, больших и малых, новопостроенных и вновь поднявшихся на старом фундаменте. Но Город был всего один - столица погибшей Империи на правом берегу великого озера. Мегаполис этого мира, в котором со всеми пригородами и близлежащими территориями насчитывалось около ста тысяч «очагов», то есть более полумиллиона человек.

«Хель, я умею считать, - хмыкнул Шарлей в ответ на красноречивый, весьма недоверчивый взгляд собеседницы. - Пять раз по сто тысяч или пятьсот по одной тысяче. Половина миллиона. Может и больше, последний раз очаги переписывали двадцать лет назад.»

Судя по обмолвке, бретер происходил как раз из Города, но тема эта была Шарлею явно и отчетливо неприятна, так что Елена воздержалась от расспросов.

Шарлей рассказывал, и Лена чувствовала, как рушатся еще уже довольно прочные, устоявшиеся представления о мире. Ойкумена, которая представлялась карликовой и даже немного пародийной, внезапно расширилась до необъятных границ. Превратилась в огромную вселенную, которая жила, развивалась, воевала.

- Вот так... - бретер аккуратно разгладил стилосом последнюю черточку, превратив исчерканное поле церы в прежнюю чистую поверхность.

На мгновение Лена задумалась, не поковать ли еще железо, пока горячо. На Пустошах молились одному богу, Пантократору, единому в шестидесяти шести атрибутах. Но при этом иногда поминали двух богов, Иштэна и Эрдега, Спасителя и Защитника, отцов Среднего, земного мира. Как это сочеталось? Мейнстрим и еретическое ответвление? Остатки местного язычества? Или еще что-то?

Но после краткого размышления девушка все-таки решила не рисковать. На Пустошах всем было наплевать на веру соседей, редкие церковники ограничивались проповедями, а за все время пребывания Хель ни разу не спросили, во что она верит. Однако Шарлей только что, буквально на днях пришел из внешнего мира, кто знает, не шокирует ли его такой вызывающе дилетантский вопрос и во что это выльется...

- Я свою часть договора выполнил, - напомнил бретер, испытующе глядя на собеседницу. Прозвучало это как-то особенно... Со смыслом. Так, будто вопросы договоров и ответственности для Шарлея имели особое значение.

Логично, подумала Елена. Человек, который зарабатывает на смерти, должен быть очень щепетилен в теме взаимных обязательств.

- Мне рассказывали, что началось все после ... бедствия, - начала она, стараясь подражать Шарлею, излагая столь же неторопливо и методично. И сразу же поняла, что начало неправильное. Ведь на самом деле...

На самом деле началось все намного, намного раньше.

Крайняя северная часть Ойкумены, увенчанная длинным заливом, оказалась освоена позже всех остальных частей материка. Люди долго искали проход через горные преграды, однако поиски того стоили. По легендам, для первопроходцев открылась равнина, на которой разве что медовых рек с творожными берегами не было. Все остальное имелось в изобилии, а залив обеспечил удобное сообщение с метрополией, замкнув окончательно единое кольцо морской торговли вокруг всего континента.

За такую землю нельзя было не воевать, и за нее немедленно начали воевать, хотя непонятно, как это получалось в рамках единой Империи. Так или иначе, равнины заслужили репутацию места, где щедрые урожаи политы не водой, а кровью. А затем случился Катаклизм. И опять же если верить легендам, эпицентр вселенской катастрофы расположился именно здесь. Поэтому, если в Ойкумене «просто» исчезла магия (точнее ее сила единомоментно упала до исчезающе малого уровня) и прошла серия трансмутаций животного мира, то на северных равнинах катастрофа отразилась физически, до ужаса материально.

Грандиозные пожары испепелили знаменитые лесные массивы, которые поставляли лучшее дерево для строительства кораблей. Несколько дождливых лет подряд смыли в реки и океан большую часть плодородной почвы. Равнины превратились в пустошь, где не прививалась большая часть континентальной флоры и вместо полутора десятков разновидностей пшеницы отныне рос только один злак, вроде проса, питательный, но абсолютно лишенный вкуса.

То была лишь одна часть беды. Другая же заключалась в том, что Пустоши «фонили» как воронка ядерного взрыва, только не радиацией. Остаточный уровень магической энергии был выше, чем во всей остальной Ойкумене, но эта магия оказалась отравлена. Она вызывала к жизни стойкие формы чудовищной жизни и меняла саму природу окружающего мира. Только здесь и нигде больше можно было попасть под «злое солнце», разбередить колонию гигантских шершней, чей яд разъедал стекло, попасть в когти одичавших мяуров-людоедов, именуемых тагуарами. Злая, отравленная магия сделала невозможным судоходство в заливе и прилегающих районах - трансмутировавшие моллюски-древоточцы пожирали дерево с такой скоростью, что среди корабельных команд появилась особая специальность. В опасных районах самый чуткий «слухач» днями напролет ходил по трюму со слуховой трубкой и ежечасно проверял - нет ли характерного хруста, не заражено ли судно.

Первые полстолетия эта земля разрухи и смерти оставалась безлюдной. Здесь появлялись только безумцы, совсем уж отъявленные головорезы и «люди волшебства». Ведьмы, колдуны, рисковые гильдейские маги – все они использовали более высокий магический фон для тренировок и опасных практик.

И они же первыми узнали, что Катаклизм не только обезобразил эту землю, но и неожиданным образом одарил ее…

Глава 16 Дорожный набор расхитителя могил

Когда ты в один день чистишь хорошо запущенный первичный шов, а на следующий проводишь импровизированную ампутацию, от дня третьего поневоле ждешь нехорошего. Однако получилось скорее ... интересное. Можно даже сказать - волнительное.

Рано поутру Матриса поставила к прилавку Аптеки верного Сафира и вручила Шене кошель с менными плашками вместо денег. А Сантели приказал снарядить Хель в дорогу, без излишеств и оружейного набора, но достойно. Из расчета примерно двухнедельного странствия. Докупать расходные материалы для лекарского сундучка не нужно, брать следует лишь ... Для себя Лена перевела этот оборот как «Travel Kit».

И женщины отправились на рынок. Пожалуй, впервые за все время жизни во Вратах Елена оказалась в ситуации, когда никуда не надо спешить. Нет списка, который следует держать в уме, не упустив ни единого пункта, нет тяжелой корзины на плече. Зато в избытке ожидания чего-то нового, интересного.

Строго говоря, Лена отлично понимала, что ввязалась в откровенную авантюру. Поход на Пустоши сам по себе был головоломным предприятием, с которого люди регулярно не возвращались. А рейд на болота ... опаснее считались разве что заходы в прибрежные пещеры, где люди стремительно обогащались, либо пропадали без вести, без промежуточных состояний и с очень красноречивой пропорцией.

Однако грядущее приключение сулило разительные перемены в жизни, рост ее общественного «статуса» и главное - деньги.

После того как стилос Шарлея накануне показал Лене огромный мир за пределами Пустошей, она твердо решила вырваться отсюда. Понятно, что не сейчас, даже не в ближайшем будущем. Но выбраться непременно, туда, где есть нормальные большие города, много людей, и жизнь не крутится вокруг телег с трупами и Профитом.

Туда, где, в конце концов, покойников хоронят или хотя бы сжигают, а не скармливают пойманным в клетки Серым Теням, на ферме, где добывают паутинный шелк.

Угнаться за Шеной было непросто, особенно в деревянных колодках Елены. Валькирия сновала меж торговых рядов сложными зигзагами, ориентируясь в «снаряге» с легкостью опытного путешественника. Эта легкость даже породила у Лены определенное раздражение. Девушка внезапно задумалась над тем, что вполне могла бы сама изучить разные нюансы походной жизни и «дорожных китов». «Как то все не складывалось», да, но это, как ни крути, слабое оправдание.

Для начала Шена решительно протащила подопечную мимо первых трех прилавков, где продавались вроде бы годные вещи за более чем приемлемую цену. Когда Лена вслух (тихонько) удивилась, копейщица кратко разъяснила суть вопроса - там продавался «стрем». Перевести это на русский более точно Елена не смогла. Стрем, он и есть стрем - снаряжение, которое загонялось неопытным новичкам, как золотоискателям в Клондайке и на Аляске, а потом разными загадочными путями возвращалось обратно на деревянные столы под старыми рогожными тентами. И так раз за разом, меняя до трех, пяти и более хозяев подряд, которые даже не представляли о существовании друг друга.

Миновав «стремных» торговцев Шена с головой ушла в нормальную торговлю. Для начала Елена стала обладателем трех пар настоящих шерстяных носков, а также войлочных стелек. При этом товары девушки не забирали, но откладывали с тем, чтобы потом торговцы доставили с мальчишкой-нарочным. Шена расплачивалась не деньгами, а специальными плашками из кошеля Матрисы, похожими не то на фишки казино, не то на бочонки для игры в лото. Это было что-то вроде быстрого чека, по которому затем можно было получить деньги прямо из аптекарской кассы. На Пустошах, как правило, верили только в наличные, однако слово и репутация Матрисы стоили дорого и котировались высоко.

Затем настала пора самого главного - обуви. Елена рассчитывала на сапоги, однако пришлось довольствоваться башмаками чуть выше щиколотки. Впрочем, очень хорошими башмаками, с двойной подошвой из плотной кожи в палец толщиной. Такой «фасон» предусматривал, что ботинки можно будет продолжать носить без ремонта после того как первый слой подошвы изотрется в хлам. Никакая пропитка не позволяла сделать обувь полностью водонепроницаемой, однако комбинация обмоток, носков и стелек помогала держать ноги в тепле и относительной сухости.

Елена почувствовала себя почти счастливой. Хотелось переобуться немедленно и наконец почувствовать стопами нормальную подошву, а не жесткую колодку. Однако девушка удержала порыв, стараясь казаться сдержанной и собранной.

После обуви Шена перешла к одежде. Лена собиралась настоять на льняных рубашках, потому что ей изрядно надоело ежиться каждый раз, натягивая колкую шерсть на голое тело. Однако вспомнила, что все это закупается не даром, от щедрот Матрисы, а в кредит, из будущей лекарской премии за поход. Поэтому выбирать надо не то, что хочется, а «оптимальное». Шерсть стоила дороже, однако носилась гораздо дольше, чем лен, раза в два. Так что пришлось незаметно поскрипеть зубами и согласиться с выбором Шены. «Смоляная» быстро и безошибочно отбирала нужное, прямо на глаз.

Начали с длинных полотенец, из которых вязались дорожные «трусы», похожие на те самые набедренные повязки, в японском стиле, что так удивили девушку год назад. Штаны... вот об этом Лена и не подумала, привыкнув к платьям. Глядя на широкие брюки с пропиткой из костного масла, девушка тихонько хихикнула. Дело в том, что брюки стоили дорого, существенно дороже обычных чулок, и давным-давно считались сугубой принадлежностью мужчин в походе или на войне. Поэтому традиционный фасон требовал наличия обязательного гульфика, в том числе и для женщин, занятых мужской работой. На штанах гульфик обычно заменялся клапаном с частыми мелкими пуговками, но выглядел все равно более чем однозначно. Можно даже сказать - вызывающе, с учетом того, что карманов местная одежда почти не знала, поэтому гульфик использовали в качестве кошелька и вообще сумки для мелких вещей, набивая до упора.

Шена оценивающе поглядела на спутницу. Затем на прилавок. Снова на Елену. Продавец сыто щурился, предвкушая короткий, но интенсивный торг, без которого, как известно, продажа доставляет лишь половину радости. Сам он был одет в шаровары радикального островного образца, призванные демонстрировать достаток и богатство. Островные штаны представляли собой «трубу» подвешенную к поясу на завязках и дополнительно простроченную посередине. Получалась не то юбка с футлярами для ног, не то брюки со сшитыми воедино штанинами. Чтобы нормально ходить, требовалось сделать шаровары как можно шире, потратив немало материи и тем самым доказывая богатство владельца.

Наконец Шена выбрала. Прикинула, не добавить ли бахилы, но погода к тому не располагала, рогожевые чехлы годились скорее для холодов. Успеется. Кошель облегчился еще на несколько «лотошек», а женщины пошли дальше.

Кожаные жилеты оказались Елене без надобности, хотя и навели на мысль о какой-нибудь примитивной разгрузке медика. Потом, в будущем. А вот корсет взять пришлось, здесь их часто носили даже мужчины - для защиты живота и укрепления поясницы на случай переноски тяжестей. Сначала девушка хотела отказаться от вещи, которая стоила как половина брюк, но затем вспомнила, что по условиям договора все свое снаряжение она таскает сама. И передумала. Спина целее будет.

Гадальщик попробовал ухватить ее за подол, мусоля старую засаленную книгу и обещая раскинуть кости для красивой девушки. При этом он быстро повторял скороговоркой, без пауз:

- Башмак, рубец, блюдо, тарелка, темно-желтый, кукушка, награда, рог!

Гадание на трех костях было очень распространено, каждая грань и каждая комбинация имели собственное название, поэтому умение быстро их перечислять считалось признаком высокого мастерства толкователя. Лена хотела было прогнать шулера, но Шена успела раньше. Гадальщик получил быстрый, точный пинок чуть ниже коленной чашечки и с тонким воем убрался подальше. Зеленоглазая валькирия почему-то очень не любила предсказателей будущего. Ну а те, в свою очередь, принимали тумаки как нормальное следствие профессионального риска

Дорожный пояс, самый-самый простой, без всяких украшений и блях, с пряжкой из гнутого железного прутка. Зато прочный и с тремя маленькими «подсумками» для походной ложки, складного ножика и огнива. Балахон вроде плащ-палатки, а в придачу к нему широкополая войлочная шляпа - на случай «злого солнца». Весной шанс попасть под вспышку минимален, но все же...

Шена немного поколебалась над прилавком, где лежали очки - боевые, с желтоватыми контрастными стеклами, и костяные, с прорезями, для защиты глаз от жалящих лучей. Но прошла мимо, цены кусались. Зато чуть дальше они с Леной выбрали плотный и широкий платок, который можно было повязать как шемаг, оставив узкую щель для обзора.

Наконец кошель почти опустел, лишь пара сиротливых фишек изредка сталкивалась внутри с печальным стуком. Лена малость сбилась со счета, прикидывая, сколько обновок ей предстоит сегодня перемерить. Точнее «обносить», поскольку в размерах Шена вряд ли ошиблась, а возврат из-за негодного фасона, разумеется, не предусматривался. Зеленоглазая еще обнадежила обещанием показать, как правильно укладывать дорожный набор в некую «понягу». И вообще ночевать они все будут не по домам, а согласно традиции - вместе, в сарайчике с лошадью и телегой. Чтобы выйти затемно, никого не дожидаясь и не рискуя сломанными накануне ногами да пропоротыми в драке животами.

Такое отношение к подготовке тоже было для Елены в новинку. Сантели и не подумал уточнить – владеет ли бригадный лекарь на разовом договоре какими-то походными навыками. С его точки зрения согласие означало понимание всех рисков и согласие с оными. А прочие заботы бригадир переложил на плечи Шены.

Еще немного подумав, копейщица докупила буквально за грош обычную пращу, самую простую, из сплетенных травяных веревок. И сообщила, что камней везде много, так что лекарша всю дорогу сможет вдоволь тренироваться. К праще довеском пошел длинный льняной шнурок, вещь крайне нужная и полезная. Его можно было использовать как веревочку, растопку для огня, сушилку для обмоток и так далее.

На этом список для Елены закончился, но копейщица собиралась прикупить кое-чего и для себя, а уж потом перейти к сборам подопечной и знакомству с загадочной «понягой». Поэтому обе женщины, как сказал бы Дед, «бодрой рысью» проследовали к оружейникам. Мрачный и деловитый бронник отвлекся от мягкой, еще не высохшей глиняной формы, в которой длинной узкой ложкой выминал форму для отливки простеньких оловянных фигурок. И без лишних слов продал широкую кожаную полосу с подстежкой - бюджетный вариант горжета, который пришнуровывался к куртке в районе трапеций, а к нему в свою очередь уже крепились наплечники. Поколебавшись, копейщица добавила к горжету перчатки, обшитые с тыльной стороны ладони плоскими кольцами наподобие кольчуги. За доспех и перчатки валькирия расплачивалась уже из собственного кошеля, звонкой монетой.

Оставался лишь ножевых дел мастер. Ему Шена ничего платить не стала, похоже, между ними имелся какой-то прежний уговор. Копейщица даже не взглянула на выставленный в специальных козлах товар и обменялась с мастером несколькими короткими словами. Тот кивнул и достал из простого деревянного ящика сверток. Подержал на вытянутых руках, словно демонстрируя вес. С привычной ловкостью развернул грубую ткань и протянул Шене - рукоятью вперед - новенький тесак.

Отличное вышло оружие, надо сказать. Лену нельзя было назвать знатоком кузнечного дела, однако и она вполне оценила. Тесак был обычного для Врат фасона, однако сделан очень тщательно, прям богато. Длинная полоса металла с одного конца сверкала под лучами неяркого весеннего солнца полированной сталью, а с другого закручивалась штопором, изогнутым вверх и назад, к затупленной пятке клинка, образуя скобу для защиты руки. Деревянная рукоять из двух боковых накладок, наоборот, благородно темнела, демонстрируя качественную пропитку из льняного масла. Мастер дополнительно обработал рукоять стамеской, выбрав на ней частые косые желобки, чтобы рука не скользила.

Шена положила мешок с горжетом и перчатками на прилавок, поверх разложенных кинжалов, отошла на пару шагов, чтобы никого не зацепить, махнула для пробы оружием, поймала на клинок солнечный зайчик, пустив его Лене в глаза. Обозначила пару простых защит и сразу же удар сверху вниз, так, что аж свистнуло. Лицо копейщицы тронула улыбка, очень редкий для нее гость, который, тем не менее, посещал темноволосую уже второй день подряд. Эта улыбка как будто скинула Шене лет десять разом. И Лена тоже почувствовала, как сами собой поползли вверх и назад уголки глаз. Сейчас казалось, что они с копейщицей одногодки, настолько Шену старила вечная нахмуренность и подозрительный взгляд исподлобья.

Зеленоглазая еще раз махнула тесаком, и Елена вздрогнула, сцепив руки на животе. Сердце заколотилось, ладони разом вспотели. Только сейчас она поняла, что помнит это оружие. Никогда не видела его раньше - и все же отчетливо помнит листовидный клинок, длиннее и легче обычного, со штопорообразной скобой и темно-коричневыми накладками.

В руках у Шены рассекал воздух меч из ночного кошмара с битвой в пещере.

Без сабли Шарлей чувствовал себя ... неуютно. Он, разумеется, не относился к легендарным берсеркам прошлого, которые даже спали в обнимку с клинками, а будучи разлученными с любимым оружием хотя бы на час, поили его собственной кровью. И все же, лишенный привычной тяжести на поясе или за спиной, он самую малость нервничал.

Бретер не торопясь пил вино, самое легкое, розовое и чуть подслащенное. Настроение у бойца полностью укладывалось в краткую формулировку «однова живем, жги посуду, бей кабак!», каковая (то есть формулировка) отрицала саму идею экономии. Здесь, в дальнем уголке «Гетериона», местного борделя, совмещавшего сразу несколько ипостасей, от кабачка до арсенала, Шарлею казалось, что он никуда и не уезжал. А за стенами сего почтенного заведения раскинулся Город, о котором бретер накануне столь красочно рассказывал Хель.

Конечно же, все обстояло совсем иначе... Заведение очень так себе, хотя и весьма аккуратное. И вместо Города - городишко с пафосным наименованием «Врата». С другой стороны, вино хорошее, кругом достаточно чисто, а наверху его ждет...

Шаги мэтр услышал загодя, еще когда возможный противник только вошел. Привычное ухо бретера помимо сознания фильтровало все шумы вокруг, словно матерчатое сито, и когда общий сложный ритм чуть дрогнул, бретер аккуратно поставил стакан и проверил, легко ли выходит из ножен кинжал. А молот и так лежал на столе, привычно, рукоятью под левую руку. Местные блюстители порядка оказались буквально заворожены видом сабли и категорически попросили сдать ее в специальный оружейный сундук. Но без вопросов согласились закрыть глаза на клевец. Шарлея это всегда смешило - люди (за редкими исключениями) сразу концентрировали все внимание на клинке, считая седельный молот оружием не то, чтобы несерьезным ... скорее неподходящим для быстрой пешей схватки на улице или тем более в доме.

Гость ступал мягко, как медведь, но даже ковры (порядком истоптанные, однако еще сохранявшие определенную мохнатость) не в силах были скрыть его поступь от искушенного уха. А впереди шагов следовало молчание, которым посетители сопровождали пришельца. Шарлей усмехнулся, слабо и чуть иронически. Вот уж воистину, судьбу можно лишь обогнать, и то ненадолго. Гость решительным жестом отдернул занавесь, медные кольца зашуршали по деревянному шесту.

Пару мгновений бойцы молча смотрели друг на друга, и тишину между ними, казалось, можно было резать пилой. Обычный нож не справился бы.

- Мое почтение, - сказал, наконец, Раньян. - Не будете ли вы возражать, если я на некоторое время нарушу ваше уединение?

Шарлей измерил на внутренних весах достодолжность сказанного и нашел, что темноволосый боец весьма вежлив. В самый раз, чтобы не казаться просителем, но притом не дать повода к вызову.

- Почту за честь, - седой бретер ответил традиционной и ни к чему не обязывающей формулировкой. Про местного рутьера номер один Шарлей уже слышал и даже представлял, зачем тот мог явиться. Но предпочел не гадать, а дождаться развития событий.

Раньян сел, не заставив себя долго упрашивать. Демонстративно положил руки в тонких перчатках ладонями вниз на восьмиугольный столик, прямо как Сантели парой дней раньше. Рутьер показывал, что пришел не для битвы, но Шарлей ему, разумеется, не верил, потому что сам не раз использовал тот же фокус. Бретеру такого уровня все равно, где будет его рука - на столе, на рукояти или в зад... где-нибудь еще. А то, что перед ним противник, по меньшей мере, равный, Шарлей понял в первого взгляда.

- Я со всем вниманием слушаю, - немного поторопил события седой боец.

- Хотел засвидетельствовать почтение коллеге, - сдержанно улыбнулся Раньян. Взгляд у него, впрочем, остался непроницаемо холодными, оценивающим. - И удовлетворить праздное любопытство. Сюда нечасто заходят люди ... нашего круга.

- Люди клинка есть везде, - дипломатично ушел от ответа Шарлей.

- Это так, - согласился Раньян, чуть наклонив голову. Длинные темные пряди скользнули на воротник, обрамляя узкое бледное лицо, расчерченное строгими усами и бородкой, как холст углем живописца.

- Но, к сожалению, здесь для них слишком мало занятий, достойных нашего мастерства, - Раньян не стал тянуть свинью за уши, он сразу и четко обозначил суть вопроса. Не переходя черту вежливости, однако, подойдя к ней вплотную.

Шарлей дернул усом, обдумывая то, что он и ожидал услышать. Не сказанное прямо, однако выраженное более чем определенно «что ты здесь делаешь и не намерен ли отбивать у меня работу?»

Лет двадцать-тридцать назад этого было бы достаточно, чтобы без промедления вызвать темноглазого на задний двор, дабы там совместно полюбоваться заходом солнца. Или предложить ответить за дерзкий намек прямо здесь. Но четверть века - большой срок, за это время даже самый глупый боец обычно проникается осознанием того, что люди смертны, затянувшиеся раны все равно болят, лечение стоит дорого, а слова обходятся дешевле драки. До определенного предела, разумеется.

Раньян определенно не искал схватки, и Шарлей в свою очередь пока не видел причин идти на обострение. Оставалось придумать ответ, который развеял бы подозрения одного бретера, но притом не уронил честь другого. Шарлей пригладил правой рукой длинный ус, делая вид, что целиком поглощен этим действием. Раньян, отлично понимая неоднозначность ситуации, терпеливо ждал.

На мгновение Шарлей представил, как это могло бы случиться...

Удар молотом, очень быстрый, прямо в висок. Скорее всего, черный боец даже не пытался бы парировать, а сразу откинулся назад вместе с табуретом на витой ножке с треногой, под столичную моду десятилетней давности. Плащ на Раньяне был очень короткий, едва до пояса и держался, кажется, буквально на шнурке, который можно порвать движением плеч. Как раз на такой случай, чтобы не потерять ни единого мгновения, запутавшись в одежде. Еще не коснувшись мохнатого ковра, черный уже достал бы ножи, короткие, но достаточно мощные, с развитыми полугардами. А Шарлею придется потратить мгновение на то, чтобы отбросить столик, разделяющий противников. Восьмиугольник хоть и салонный, однако, не из пергамента клееный. То есть вторую атаку Раньян встретит уже на ногах и вооруженный обоеручно. Как и сам Шарлей, который в свою очередь выхватит кинжал.

Было бы интересно... Решительно интересно.

- Я странствую. Я не ищу помощников и работу для человека «высокого искусства», - медленно, тщательно подбирая слова, вымолвил Шарлей. Подумал, не добавить ли еще что-нибудь, и решил на том пока остановиться. «Умному достаточно».

Но, похоже, Раньян счел ответ слишком общим, расплывчатым. Рутьера как будто что-то угнетало, настолько, что требовало прояснения любой ценой.

- Вы ударили по рукам с бригадиром «смоляных», - хмурясь, сказал темноволосый, не то вопрошая, не то констатируя.

- Еще нет, - внешне вполне благодушно уточнил Шарлей. - Возможно, ударим завтра поутру. Я еще не определился с решением.

- У Сантели достойная репутация. Люди хорошо о нем отзываются, - нейтрально заметил Раньян. - Но ...

- Но?.. - повторил Шарлей, придав этому коротенькому слову отчетливо вопросительное значение. Похоже, наступал момент истины.

Обычный шум злачного места, чуть притихший с появлением рутьера, вновь набирал силу. Звенело стекло, булькала разливаемая жидкость. Запах крепленого пива мешался с пряным ароматом неплохих вин, а поверх всей гаммы питала очень легкая, кисловато-эфирная эманация эликсира. От этого тонкого, едва различимого запаха Шарлею становилось неуютно. Ожидание, казалось, само будило резь в старых ранах. И не старых - тоже.

- Но я бы сказал, что человек ваших талантов мог бы добиться много большего. И если вы еще не скрепили договор рукопожатием...

Раньян закончил фразу многозначительной паузой, но смысл оказался кристально ясен. Рутьер не только прощупывал пришельца на предмет конкуренции, но и предложил найм. И Шарлей повторил то, что совсем недавно сказал Сантели:

- Я не имею желания снова убивать живых людей. Если на то не возникнет очень веской причины. Я не ищу работу, достойную людей клинка. По личным причинам.

Теперь игра перешла на поле черного бойца, в зависимость от того, как Раньян истолкует ответ. А понять сказанное можно было двояко - либо как предельную откровенность между представителями одного цеха, либо как витиевато предложенное «отвали!». Пальцы Раньяна чуть пристукнули по столику. И неожиданно взгляд непроницаемых темных глаз дрогнул. Не от страха, не от волнения. Что-то иное, как будто от воспоминания... или узнавания. Словно в памяти наемника сложилась некая головоломка.

- Ветер носит разные слова... - неожиданно издалека зашел рутьер. - И разные истории.

Шарлей вежливо приподнял бровь, изображая необременительный интерес.

- Слышал я одну историю... об очень сильном фехтовальщике, - задумчиво припоминал Раньян, как будто былину рассказывал. И повторил. - Очень сильном... Который однажды повесил меч на стену, решив уйти из почтенного сообщества. На что был в своем праве. А также имел весомые причины для такого решения.

- Случается подобное, - отозвался Шарлей, тщательно контролируя голос.

- Да. Но затем случилось так, что один боном задолжал бретеру. А может быть и не задолжал... разное говорили. Но, так или иначе, бретер решил, что аристократ должен ему, ибо обокрал. А поскольку украдено оказалось не имущество, не деньги и даже не честь, фехтовальщик снял со стены меч. Тот самый, который не трогал много лет.

- Бретер наверняка погиб, - Шарлей обозначил пожатие плечами, едва заметно. - Высокое искусство требует ежедневной практики.

- Да, это верно, - согласился Раньян. - Но тот человек был слишком хорош. И ему были должны слишком много. Он взыскал долг с лихвой. Говорили, в ту ночь бретер убил девятнадцать человек

- Многовато. Воистину, то был великий фехтовальщик, - легкая, безразличная улыбка примерзла к лицу Шарлея. - А давно это случилось?

- Не очень. Менее года назад.

- А что было потом?

- Он ушел, - теперь Раньян чуть заметно пожал плечами. - И это разумно, иначе его ждало бы колесование. Рассказывали, что бретер впоследствии умер от ран.

- Я уверен, что так и было, - вынес решение седой боец. - Кстати... - Шарлей снова пригладил ус. - Я тоже вспомнил историю. И вот что занимательно, она так же про фехтовальщика с непростой судьбой. Хотите послушать?

- Это было бы интересно.

- К сожалению, я скверный рассказчик, - заранее извинился Шарлей. - Итак, жил-был бретер... Достаточно юный, хотя мальчиком его назвать было уже нельзя. Он заслужил грамоту братства, однако не имел патента на преподавание. Но притом держал собственный зал в одном городке, название которого я запамятовал. Формально сей достойный муж не учил фехтованию, а продавал услуги партнера для тренировки. То есть всего лишь помогал опытным воинам немного улучшить свое мастерство в равных учебных поединках. Оговорка сомнительная, но он был осторожен, тщательно отбирал учеников, исправно платил все подати, так что нареканий не возникало.

Раньян сложил руки, кулак в кулак, и сжал губы до состояния двух бледных ниточек.

- И тут в нашу историю трагически вмешивается политика... - Шарлей сделал драматическую паузу. - Дело в том, что супруга местного Ovenjulegur`а ...

- Достаточно, - обрезал Раньян. – Простите, эту историю я уже слышал.

- Как пожелаете.

С полминуты они сидели молча, глядели исподлобья.

- Что ж, ветер приносит разные сказки, - наконец заключил Раньян. - О разных ... сказочных и несуществующих, а, следовательно, легендарных людях.

- Да, - согласился Шарлей. – Не будем их вспоминать. Пусть сказки остаются сказками.

Раньян легко поднялся, подтянул перчатки - жест скорее для того, чтобы обозначить еще одну паузу, нежели продиктованный насущной необходимостью.

- Я услышал все, что хотел услышать, - с некоторой церемонностью проговорил рутьер. - Я уважаю ваши намерения, а Сантели хороший бригадир. Но все же, если передумаете... со временем ...

- Я знаю, где вас найти, - закончил Шарлей.

Раньян кивнул, склонил голову в четверть-поклоне и вышел, не оборачиваясь. Короткий плащ мотнулся за его плечами, будто крылья сердитой птицы.

Наверху, в отдельных «апартаментах», то есть комнатке с обилием легких занавесей и единственной кроватью с россыпью подушек, Шарлей повалился на перину, не снимая сапог. Полежал, подумал. Криво усмехнулся, вспомнив обиженную рожицу служанки, когда та поняла, что клиент хочет комнату до утра, пробуждение перед третьей четвертью лунного хода, флакон с эликсиром ... и больше ничего. Впрочем, бутылочку с янтарной жидкостью принесли без вопросов, а стакан воды к ней был очень правильный, то есть по-настоящему холодный. Безо льда, но так, что от пробного глотка зубы сразу заломило. Похоже, колодец здесь глубокий, такая вода идет лишь из самого сердца земли.

Шарлей нагреб под голову больше мелких подушек. Положил молот, прикрыл глаза и задумался.

Толково все-таки Хель растолковала насчет Профита. Немного сумбурно, но в целом толково, а попутно еще развеяла несколько легенд, что во внешнем мире представлялись железной истиной.

... Подземный мир Пустошей оказался намного ужаснее всего, что обещала поверхность. Катаклизм расколол камень множеством трещин, прорезал ходами и тоннелями, вскрыл ранее не существовавшие пещеры всевозможных видов, от крошечных нор до грандиозных залов, никогда не знавших света. И населил их жуткими созданиями, искаженными, потусторонними, смертельно опасными. Однако при этом же открылись старые клады, усыпальницы, гробницы давних времен, спрятанные от солнца еще в ту пору, когда был молод забытый предшественник Старой Империи, а миром правили отнюдь не люди.

Под землей ждала смерть. А еще - богатство. Серебро, золото, магические артефакты.

Но и это было не все. Первопроходцы, рискнувшие спуститься вниз, быстро поняли, что за исключением редких «узловых точек» подземный мир нельзя картографировать, потому что он постоянно меняется. Изувеченная магической вспышкой земля перетекала, как песок под напором воды. Волшебный мир подземелий трансмутировал, будто волновалось само пространство под серой равниной Пустоши. Нельзя было вернуться и собрать то, что оказалось упущено ранее. Но всегда можно было наткнуться на что-то новое. Проход, открывшийся в прочнейшем камне. Пещеру, которой здесь не было еще месяц назад. И новые сокровища. Профит - всегда только с большой буквы, как новое божество нового мира.

Так на Пустоши стали возвращаться люди, собираясь в банды, а потом и организованные бригады со своими уставами и правилами. Те, кто отворачивался от церковных запретов и рисковал жизнью, спускаясь вниз при свете смоляных факелов и ненадежных магических ламп. Абсолютное большинство из них погибало страшной смертью. Кто-то не успевал подняться наверх и попадал под очередную метаморфозу подземелий, эта участь была намного страшнее смерти. А те немногие, кто избегал всех угроз и оказывался удачлив, становились очень богатыми людьми.

Шло время. Поколения «смоляных» открыли, что и сами по себе чудища могут быть полезными - из отдельных органов и желез получались полезные вытяжки и эликсиры. «Смоляные» осваивали все новые промыслы, делились по роду занятий и даже устраивали охоты для сильных мира сего, которым наскучила прежняя неопасная добыча.

Так сформировался новый порядок и новое равновесие. Из Королевств являлись люди, обратно тек не слишком широкий, но стабильный ручеек Профита. В последние годы, впрочем, баланс нарушился. Подземного золота становилось меньше, ощутимо меньше, как будто смертельная кладовая наконец-то оскудевала. А вот людей наоборот, все больше. Тех, кто искал не богатства, а новой жизни, более сытой и привольной.

Жизнь менялась не только на пустынных землях. Все крепче сжимала длань Церковь Пантократора, требуя безусловного поклонения и признания всех атрибутов Создателя. Королевства, оправившиеся после катастрофы давней поры, все прочнее сдавливали подданных налогами и податями. Земля дорожала, а труд наоборот, дешевел. Теперь уже не работа искала человека, как в прежние времена, а человек рыскал в поисках хоть какого-то заработка. И для тех, кто уже отчаялся обрести место в мире Королевств, оставалась последняя возможность. Потому что на Пустошах было много опасностей, но еще - много свободной земли и возможностей для храброго человека. А также мало законов и полное безразличие к вопросам веры.

Прежде в год на пустынные земли приходили десятки человек. Теперь - сотни. Судя по всему, скоро тысячи голодных и отчаявшихся начнут пробираться через горные проходы. Уже сейчас «смоляные» убивали больше друг друга, нежели подземную нечисть. А потом... Потом будет только хуже.

Сантели это хорошо понимал. Бригадир вообще, судя по всему, оказался очень умен и думал далеко наперед. Его предложение заслуживало самого пристального внимания. Однако Шарлею было непросто принять, что поиски самого глухого, самого забытого Пантократором уголка Ойкумены привели его ... сюда. В мир, буквально кипевший конфликтом и жизнью. К очередным нанимателям и новым боям. Поэтому бретер не сказал бригадиру ни да, ни нет, отложив решение. А Сантели в свою очередь выразился предельно ясно - его предложение действует до первого предрассветного часа следующего дня. Как только луна склонится на последнюю четверть небесного пути, оно будет считаться отозванным, и бригада отправится в путь. С новым бойцом или без.

Мэтр слабо усмехнулся. В памяти сами собой всплыли памятные с ранней юности строки:

«Владение оружием утешает боль, горести и недуги, дает совершенную рассудительность, прогоняет меланхолию и злое тщеславие, дает человеку совершенное дыхание, здоровье и долгую жизнь. К тому же бывает самым дружелюбным и удобным спутником и, когда человек одинок, имея при себе только свое оружие, избавляет от всех страхов»[17].

Шарлей открыл глаза. Голова немного болела, особенно над правым ухом, там, куда двадцать лет назад пришелся удар шестопера. Шлем спас жизнь, однако не уберег от трещины в черепе, которая с той поры регулярно напоминала о себе. Болела каждая сломанная кость, каждый шрам. Болели все зарубки, что оставила на теле мэтра жизнь профессионального бойца, который в совершенстве изучил высокое искусство смерти и много лет продавал свое умение на улицах Города.

И сердце тоже болело. В груди мэтра вновь разгорался огонь страдания, который не могли утешить никакие лекарства, поскольку нельзя вылечить то, что не ранено острой сталью.

Шарлей вздохнул, достал из поясной сумки бутылку со снадобьем Хель. Как сказала лекарша?.. Пять капель? Да, точно. Пять. Развести в теплой воде и пить после пробуждения от наркотического забытья, на пустой желудок. Что ж, вода согреется сама собой, в желудке пусто. И если он, мэтр клинка, проснется живым, будем считать, что сам Пантократор указывает путь.

Шарлей зажмурился и, резко выдохнув, опрокинул в глотку янтарное содержимое флакона. Сразу же запил, чувствуя, как ледяная вода прокатывается в желудок, усмиряя яростное жжение наркотика. Шарлей вздрогнул, вытянулся на кровати, чувствуя пальцами гладкий бочок стеклянного пузырька, который, если верить Хель, обещал ему более спокойное утро.

Было плохо, очень плохо. Как обычно. Потом стало легче. Тоже, как обычно. Боль уползала из ран, вынимала свои отравленные шипы. Но главное - больше не болело сердце.

На какое-то время…

Окончательно собирались уже к закату. У Елены голова пошла кругом от необходимости уместить в памяти все новое имущество, а также способы обращения с ним. Будучи подмастерьем в Аптеке девушка владела, по сути, одеждой и скудным набором бытового скарба. Все остальное, от кровати до рабочего ножа, ученице предоставляла в пользование Матриса.

Теперь, если не считать «вьетнамского сундучка», Лена стала владельцем обширного списка, где числились, скажем, две шапки - одна походная, другая, чтобы в ней спать. Войлочный коврик, одеяло, новенькая ложка в чехле и даже капюшон, объединенный с воротником-пелериной - очень удобная штука, которую можно было носить несколькими способами, от шарфа-снуда до шляпы с вуалью. Оставалась сущая малость - собрать все, распределив по таре. В качестве таковой выступали: один большой кожаный мешок для перевозки в телеге, похожий на вещмешок с одной лямкой. Один мешок поменьше из рогожи, зашитый с обоих концов, однако с прорезью посередине - через нее емкость заполнялась поклажей, а потом носилась как наплечная перекидная сумка «mixbag». И наконец, та самая «поняга». Подобный девайс Лена уже видела раньше, только не знала, что он называется именно так.

Поняга представляла собой деревянную конструкцию в виде буквы «А» с двумя веревочными лямками, расходящимися от вершины к основаниям. На раму привязывались плотно смотанные покрывала, одеяла и прочие одежки, получался довольно эффективный штурмовой рюкзак. Елене досталась не самая «продвинутая» конструкция, но вполне пристойный образец, из гнутого над паром ивового стволика, образующего скобу с перекладиной в нижней части.

Посмотрев на Елену и ее неловкие попытки «скрафтить» дорожный набор, Шена тяжело вздохнула и принялась за дело сама, показывая каждую стадию даже не как ребенку, а скорее как как слабоумной. Впрочем, наверное, с точки зрения «смоляной» Елена так и выглядела - взрослый человек, который не может даже обычную «скатку» соорудить. В иных обстоятельствах Лена может и обиделась бы, однако ее удержал целый пучок оснований - от понимания, что Шена в чем-то права, до удивления, какая муха укусила копейщицу. Спутница казалась настолько дружелюбной, насколько это вообще было возможно. Объяснялось это, скорее всего, инструкциями Сантели, который понимал, что нового медика надо поберечь. И все равно - удивляло. Слишком уж Лена привыкла к вечно хмурому и недовольному образу Шены.

Копейщица быстро и ловко разделила вещи по назначению и частоте использования. Затем покидала все в мешки, а понягу вообще отложила в сторону, как вещь на данном этапе бесполезную. Черед штурмовой рамы придет, когда бригада оставит телегу с лошадью в укромном месте и пойдет непосредственно «на дело», унося лишь самое необходимое на собственных плечах. Ну и потом, если добыча окажется достаточно велика, так что придется освобождать телегу и лошадь.

В это мгновение Лену малость пробрало. До сих пор грядущее мероприятие было для нее фикцией, эфемерным приключением. Возможностью пережить что-то новое посреди тяжелого и в то же время бесконечно однообразного бытия аптекарского подмастерья, а также изменить жизнь к лучшему. Буднично, между делом брошенное копейщицей замечание насчет «дела» сразу же вызвало в памяти многих и многих «смоляных», которые оказывались на столе у Матрисы в состоянии от «плохо» до «страшнее, чем ужасно».

Остро захотелось сдать назад и вернуть прежнее положение, с предсказуемой жизнью, теплым котэ под боком и защитой Матрисы. С невеликими, но регулярными грошиками за работу тяжкую, однако не слишком уж и опасную.

Неожиданный удар по лбу вырвал Елену из состояния мрачного ступора. Это Шена обратила внимание на то, что подопечная уплыла мыслями куда-то далеко и вернула девушку обратно самым простым способом - отвесив щелбан.

- Не зевай! - строго повелела Шена. - Смотри. Или делай сама.

Господин Кот, который наблюдал за процессом из угла, показал клыки в добродушном зевке. Он сегодня получил кусок настоящей свинины, не крысу какую-нибудь, поэтому буквально лучился довольством и миролюбием.

Глянув прямо в зеленые глаза, сверкающие злостью, Лена вернулась в мир поняг и дорожных одеял.

- Ну что ... пора и на боковую, пожалуй, - Сантели избегал встречаться взглядом с Матрисой. Как обычно перед выходом в дорогу он чувствовал себя как будто «не отсюда». Словно незримая завеса отделяла бригадира от мира живых во Вратах.

- Утром не провожай, - закончил бригадир, поправляя топор за поясом.

- Еще чего, - фыркнула аптекарша. У нее тоже получилось чуть наигранно, самую малость фальшиво. Как будто ей очень хотелось что-то сказать деловому партнеру, но ...

Всегда есть какое-нибудь «но», подумал бригадир.

- Все вроде обсудили, - сказал он скорее себе, перебирая в памяти детали их общего плана, как будто череду бусинок на шелковой нити. - Ничего не упустили.

Матриса многое могла бы ему сказать. И хотела бы сказать. О том, что весь план сшит «на живую нить», так что дальше просто некуда. Что на этот раз в бригаде слишком много незаменимых людей, которых нельзя терять. Что бретер вряд ли справится, а за Хель надо следить, чтобы сама себя в пути не зарезала от общей неумелости к жизни. Что идея обнести проклятый дом на болотах, откуда немногие возвращались живыми и никто - с прибытком, настолько неудачная ...

Аптекарша ничего не сказала. Потому что в главном Сантели был прав как Пророк, толкующий видения Посланника - только риск приносит победу. Сантели больше не хотел оставаться бригадиром, а Матрису тяготила жизнь аптекарши. Оба они полагали, что теперь достойны большего. А значит - пришло время Большого Риска. И каждый из партнеров поневоле сделает все, что было оговорено заранее.

- Когда вернусь... - Сантели помолчал. - Когда вернусь... - повторил он, собираясь с решимостью.

- Возвращайся. Странствие выйдет долгим.

- Когда вернусь, - повторил бригадир в третий раз. Пригладил косички на висках, заплетенные так, чтобы не перекрывать обзор и давать хоть какую-то защиту от скользящих ударов по лицу.

- Выходи за меня замуж.

- Что?.. - Матриса была уверена, что после опыта жизни в пустошах ее ничто больше не удивит. Однако Сантели смог, причем всего тремя словами.

- А чем я плох? - совершенно серьезно вопросил бригадир.

- Ну ... не плох ... но ... - аптекарша попыталась как-то формализовать свое интуитивное неприятие идеи, но каждый пункт при вдумчивом рассмотрении оказывался, по крайней мере, шатким.

- Я тебя не люблю, - сказала, наконец, Матриса и запунцовела от стыда, настолько нелепо это прозвучало. С тем же успехом закаленный в битвах ветеран мог застенчиво признаться, что боится мышей и буки в шкафу.

- Я тебя тоже, - честно признался бригадир. - Но разве это помеха честному деловому партнерству? Я умею бить людей, а ты - считать деньги. По-моему отличный союз получается.

- Но ты же... - аптекарша развела руками, не в силах кратко и емко выразить основную техническую проблему. - Это что, мне теперь всю жизнь тебе верность хранить?

- Да, не люблю я женщин, и что? - хмыкнул бригадир, явно ждавший этот контраргумент. - Заводи себе хоть табун любовников. Главное, чтобы наследник был мой. А это все решаемо.

- Разве что так... - дипломатично и неопределенно протянула Матриса.

- Порешаем с домом и картиной, - рассудил вслух бригадир. - Потом с замком. Разбогатеем. А там, глядишь, и аноблируемся за фениксы. Супругам в дворянство войти проще, чем поодиночке. Скромненько, конечно, в графья не запишут. Но кланяться можно будет пореже, а у меня от поклонов спина болит.

Матриса, все еще пребывая в некотором замешательстве, разгладила рукава простого серого платья с темно-синей вставкой на груди. Поправила и без того отлично сидящий пояс, тонкий, с длинным, свободно висящим концом. Наконец на что-то решилась и открыто глянула в глаза возможного будущего супруга.

- Возвращайся от Седого, - отрезала аптекарша. – Живым хотя бы, и целым. Тогда и обговорим.

Помолчала немного и добавила, тише и задумчиво:

- Моя спина с годами тоже крепче не становится. Но если ты не справишься, обсуждать будет нечего.

- Тебе тоже будет, чем заняться, - напомнил Сантели.

- Значит, будем стараться вместе, - подытожила Матриса.

Глава 17 Камни в степи

По традиции бригада проводила последнюю ночь перед походом в отдельном сарае, при всем снаряжении, рядом с телегой и лошадью. Чтобы никто в последние часы не упился, не сломал руки-ноги и не порезался насмерть. Сарай-конюшня, конечно же, принадлежал Матрисе. Лошадь номер четыре почти не отличалась от номера три, телега оказалась новой, лучше и легче той, что помнила Елена.

Впервые за минувший год девушка увидела всю команду Сантели в сборе. Новую команду, потому что увечный Кодуре, по рассказам, быстро спился и замерз насмерть в первый зимний месяц. А Виаль погиб немного позже, защищая бок о бок с Каем телегу от «жадных» мародеров. Взамен потерь бригада пополнилась двумя новыми бойцами. Звали их Зильбер и Айнар, свободные наемники, не рутьеры. Елена о них слышала, но пока не видела воочию. Теперь увидела.

Зильбер оказался не слишком высок, полноват и тщательно холил аккуратные рыжие бакенбарды. Из оружия носил короткий меч, похожий на римский гладиус, и лук. Стрелял Зильбер по-особенному, при помощи распиленной на всю длину тростниковой трубки с петлей[18]. Петля цеплялась на пальцы натягивающей руки, стрела вкладывалась в тростниковый желоб и запускалась, как арбалетный болт по ложу с направляющей канавкой. Подобный метод требовал больше времени на «перезарядку», но считалось, что меткость ощутимо улучшается. Кроме того, можно было использовать стрелы заведомо короче и соответственно легче обычных, отправляя их на большую дальность.

Айнар был типичным пехотинцем, при таком же мече, как у Зильбера и с большим круглым щитом. Рост имел высокий, сложение плотное, лицо тяжелое, взгляд злобный, а волосы и бороду сбривал до состояния свиной щетинки. Правый глаз у него был вечно прищурен, а второй наоборот, широко открыт и, казалось, никогда не мигал.

Оба наемника были совершенно не похожи внешне, однако при этом казались едва ли не близнецами. Роднили их взгляды (одинаково настороженные), скупые движения (как будто берегли каждую калорию), характерная брань и другие мелочи, которые вроде и незаметны по отдельности, а в совокупности рисуют исчерпывающий образ. У Зильбера и Айнара на лбу отчетливо читалось «дезертир», а Лена про себя немедленно окрестила их неблагозвучно, но кратко - «братья-солдатья».

На сон грядущий Шена показала спутнице, как правильно таскать понягу. Казалось бы, что может быть проще - закинуть на плечи деревянную раму с веревками? Оказалось, есть несколько хитростей. Главная заключалась в том, что, несмотря на внешнее сходство с рюкзачной рамой, носилась поняга по-иному. Для этого к поясу за спиной подвешивались две прочные петли, а туда, в свою очередь, продевались торчащие вниз концы поняжной рамы. Таким образом, вес всей конструкции переносился на пояс и ноги, а лямки лишь придерживали ношу. Их можно было надеть обычным способом, можно было перекинуть на одну сторону, как у однолямочного рюкзака или даже обойтись без лямок вообще, зафиксировав раму при помощи шеста на плече.

В общем удивительная оказалась штука.

Спалось плохо. Точнее совсем не спалось. Мандраж колотил как при лихорадке, дрожь возникала где-то в середине живота и волнами расходилась по телу, неся волны нездорового жара. Так, что Лена даже испугалась, не заболела ли она. Это было бы очень, очень плохо. С другой стороны, такая возможность освободила бы от похода...

«Дилемма двоечника», как назвал ее однажды отец. Двоечник идет на экзамен, к которому не готов, испытывая тяжелейший стресс. Тянуть билет - значит получить заведомый неуд. Избежать экзамена под каким-нибудь предлогом - тоже плохо, однако на какое-то время двоечник испытает восхитительное облегчение от того, что опасность отодвинулась в неопределенное будущее.

Лена куталась в шерстяное одеяло и никак не могла согреться. Она почти погружалась в сонную дремоту... но как пловец с избыточным запасом воздуха, никак не могла преодолеть незримую грань, за которой начинается уже нормальный сон.

А затем ей почему-то стало по-настоящему тепло, как в теплой ванне, когда никуда не надо спешить, впереди никаких угроз ... и все будет хорошо ... непременно хорошо ...

Шена осторожно поправила свое одеяло, которым накрыла мучившуюся Хель. Копейщице тоже не спалось, но Шена всегда плохо засыпала в ночь перед выходом. Это было нормально и безопасно. Первый день как следует утомит, первая ночь в походе пройдет нормально, а затем все покатится само собой в привычном виде.

Лошадь номер четыре похрустывала сеном, словно чувствовала, что неплохо бы наесться впрок. Больше она не увидит лакомства до самого возвращения. Разве что поход затянется, и животину придется кормить подножным кормом, а это крайний случай. В поле иногда лучше потерять бойца (не из самых полезных, конечно), чем лошадь. Нет тягловой скотины, значит телега стоит. А уж если ее успели нагрузить каким-то Профитом...

Одна-единственная свеча горела в каменной чашке у ворот, заложенных широкой доской. В неярком свете лицо рыжей лекарши казалось очень гладким и помолодевшим. Хель и так была отнюдь не стара, но сейчас вообще походила на девчонку, которой еще пара лет до замужества. Шена тихонько вздохнула и в очередной раз покатала в уме, как гальку в речном потоке, давнюю загадку - кто же такая Хель?..

Сейчас, будучи единственной неспящей в сарае, наедине с собой, Шена призналась, что ... нет, это было бы слишком решительно, слишком смело и прямо. Она лишь подумала, что наверное, сложись все по-иному, Хель могла бы ей понравиться, как по-своему симпатичный, не худший в мире человек. Иногда удивляющий хладнокровной жесткостью, как при удалении загнившей ноги. А иногда поражающий странной, несообразной наивностью. Не глупостью, не оторванностью от жизни, а именно - наивностью. Будто Хель пришла на Пустоши из какого-то иного места, куда более доброго и светлого. Из дворца, боевой башни или на худой конец зажиточной семьи, где семье повезло на любящего отца, и дети не сталкиваются с обыденной жестокостью, едва научившись ходить.

От этих мыслей Шене стало горько и больно. Потому что мысли будили воспоминания, а память ранила острыми ножами, несмотря на минувшие годы. Копейщица глянула на лекаршу с неприкрытой злостью. Теперь уже как на олицетворение всего, что было ненавистно Шене.

Поганая аристократка...

Захотелось сорвать с Хель одеяла, оба, ее и свое, а затем погнать рыжую скотину пинками вокруг телеги, подкалывая кинжалом для бодрости. Просто так, чтобы злость нашла выход, прежде чем выжжет душу окончательно.

Проклятая благородная. Такая же, наверняка такая же как и те, другие. Иначе откуда бы ей знать, что такое «pàtrean»...

Хель шевельнулась во сне. Рыжеватый локон упал на щеку, прикрыл нос. В тусклом свете волосы лекарши казались темными, как потемневшая от времени медь. Девушка смешно засопела, не просыпаясь, сморщилась и дернула носом. Шена отвернулась. Закрыла глаза, как будто можно было скрыться от черных воспоминаний.

Встали затемно. Без особого сигнала, как-то все один за другим расшевелились, засобирались. Первый день был очень важным, требовалось использовать каждую минуту светлого времени, чтобы уйти от городка как можно дальше. Это и для похода полезно, и выводило бригаду за пределы действия самых глупых «жадин», которые грабили всех подряд на подступах к Вратам, пока сами не ложились под мечами «смоляных» или рутьеров, нанятых лучшими людьми города.

Лена еще раз, напоследок, сама уложила дорожный мешок правильным образом. То есть сначала вставила свернутый в трубу войлочный коврик, затем утрамбовала вниз одеяло, поверх него запасную одежду, носки и шапку для сна, все остальные мелочи кроме тех, что поместились в чехлы на поясе и перекидной мешок. Сверху накрыла деревянной миской и зашнуровала. Шена критически обозрела получившийся результат, скривила губы, однако признала результат условно приемлемым.

Пришел мэтр Шарлей. Вид у бретера был такой, словно черти всех Пустошей скакали на нем от самого заката. Налитые кровью глаза бретера взирали на мир с видом тяжелой злости и демонстрировали мощное наркотическое похмелье хозяина. Впрочем, Шарлей держался на ногах бодро и руки у него не тряслись, из этого Лена заключила, что он таки воспользовался ее подарком. Бретер без лишних слов ударил с бригадиром рука об руку и тем заключил договор. Айнар и Зильбер покосились на бретера, однако воздержались от внешнего выражения неудовольствия. Сам фехтовальщик машинально положил руку на рукоять сабли, но все же сделал вид, что не заметил косых взглядов. Немного поразмыслив, Шарлей перевесил саблю за спину, клевец переместил с левой стороны на правую, а кинжал, наоборот, под левую руку. Так, словно готовился молотить латников или просто не хотел, чтобы ножны в дальнем пути колотились по ногам.

Пользуясь моментом, Сантели еще раз кратко оговорил условия предприятия, для всех, во избежание. Потому что в отличие от обычных походов, этот планировался по-особенному и оплачивался специфически.

Как правило, за редкими исключениями, добытый Профит не делился сразу, натурой, а сдавался перекупщикам во Вратах или ином городке, которых (населенных пунктов) насчитывалось пять. А уже вырученные монеты делились на доли, которые распределялись в оговоренном порядке - по две бригадиру, алхимику и лекарю плюс личные премии за разные осложнения. «Смоляной» мог взять себе что-нибудь из общей добычи, но лишь то, что в чем нуждался для работы или по состоянию здоровья, причем с одобрения всех коллег. Например, большая часть снаряжения Бизо была добыта именно так, в виде пещерных трофеев. И свой альшпис Шена взяла с трупа вторично упокоенного.

На этот раз Сантели прибег к иному правилу, более редкому. По сути, он не собирал бригаду, а нанимал по отдельности каждого бойца и только на один поход. Участники ватаги не претендовали на Профит, но бригадир обязывался выплатить щедрое вознаграждение по возвращению, независимо от результата похода. Причем деньги заранее резервировались и сдавались на хранение Матрисе, как доверенному посреднику. Так что в деревянном ящичке, опечатанном сургучом, звенела и денежка, положенная Елене, заработанная авансом. Разумеется, если девушка вернется обратно, и бригада не сочтет, что нанятая лекарша вопиющим образом пренебрегла своими обязанностями.

Такой устав обычно действовал в том случае, если бригада отправлялась работать по заказу, в поисках чего-то конкретного и с опасностью выше среднего. Бригадир также имел право не сообщать о целях похода до самого конца, однако и платить тогда приходилось очень высоко, чтобы соблазнить наемников «предложением в мешке». Таковым правом Сантели воспользовался, и Елене было обещано (положено при ней же в кассу) три золотых мерка, деньги, каких она здесь еще не видела, месячное жалованье сержанта-латника.

Сантели закончил честным предложением для колеблющихся подумать еще раз и отказаться, пока не вышли за ворота. А уж если кто выйдет, так потом не трястись и работать до победы. Предложение сопровождалось красноречивым взглядом в сторону Елены. Девушка стиснула зубы и промолчала. В свою очередь глянула на Шену и подумала, что теперь выглядит почти так же - стройная, подтянутая, в нормальной человеческой обуви вместо гремящих деревянных копыт и штанах с демонстративным гульфиком. Спохватившись, Лена быстро натянула на голову шляпу, похожую на пиратскую треуголку с завязанными наверху полями. Мало ли, кто мог подвернуться на выходе из городка, так что показывать свою рыжину не стоило.

Сантели будто чего-то ждал, и Лена не понимала, чего, пока заспанный подмастерье не притащил из пекарни корзину свежеиспеченных пирогов и пряников, не простых, а «путевых». Делались такие пироги не столько для кулинарного разнообразия, сколько для консервации продуктов. Обычно с двумя начинками (на одной стороне обычная, овощная, на другой сладкая), с обилием жира в тесте, они могли храниться несколько дней, при особом умении пекаря до недели. Главное, в ткань завернуть, на солнце не оставлять. Пряники вообще не портились месяц и более, за счет обилия меда в тесте и глазури, которая закрывала все поры в корочке, наглухо запечатывая содержимое и не позволяя влаге испаряться.

Теперь можно было отправляться.

Завтракать всей компанией не стали. По традиции на первый день каждый сам запасал себе провизию по вкусу и жевал на ходу. Котловое довольствие начиналось только с вечера первого дня. Лена об этом совсем забыла и не запасла даже сухарик, однако решила, что не беда, день без еды она как-нибудь перетерпит. Ужин зато вкуснее покажется.

- Ну что ... - Сантели обвел взглядом свое невеликое, но достаточно боевитое и бодрое воинство. Поднял вверх палец и негромко сказал. - Пантократор с нами. Двинулись.

Оба дезертира синхронно ответили вздернутыми ладонями и выставленными пальцами, только двумя вместо одного. Зильбер показал «викторию», Айнар классическую панковскую «козу». Лена такое уже видела - подобным же образом поступали при упоминании Иштэна и Эрдега. Сантели, впрочем, не обратил на это внимания, так что религиозная терпимость восторжествовала.

Когда отворили ворота, предутренняя сырая прохлада сразу куснула руки и лицо, попыталась забраться под балахон и теплую рубашку. Лена поежилась. Лошадь номер четыре зашагала с неторопливой точностью метронома. Черная тень мелькнула в стороне, коротко муркнула. Господин Кот подошел к Лене и очень серьезно посмотрел на нее снизу вверх желтыми светящимися глазами.

- Мне пора, - тихонько сказала девушка. - Я вернусь.

- Маааа... - ответил мяур, и Лена вздрогнула, настолько не по-кошачьи это прозвучало. Словно ребенок на одной ноте протянул.

Господин Кот меж тем легко вспрыгнул на столбик забора, что ограждал сарай Матрисы, и там свернулся в плотный шар короткой игольчатой шерсти. Овальные зрачки неотрывно сопровождали небольшой караван. Словно две свечки, зажженные в ночи для заблудившихся путников. Там котэ и сидел, пока телега не растаяла в ночи, провожая путников немигающим взглядом. Так, словно ведал что-то, людям неведомое и недоступное. Может быть, так оно и было, недаром же мяуров считали колдовскими зверями…

Было темно, можно даже сказать - кромешно темно. Ветер с восточных гор нагнал туч, и огромная луна спряталась за тяжелым, непроницаемым пологом. Бизо надвинул поглубже шляпу и зажег волшебный светильник, так что дальше бригада топала при мертвенном синеватом свете. Лена первый раз видела в работе «лунный кристалл» и теперь хорошо поняла, отчего «смоляные» часто предпочитали им обычные факелы и лампы. Кристалл давал немало света, тут спора нет. Но свет этот был ... неудобный. Как в старых компьютерных играх вроде «Халфы», где еще не могли достоверно имитировать пучок света, и потому текстуры подсвечивались, будто сами по себе. Свет казался просто неприятным, царапал глаза, но самое главное - скрадывал детали, прятал их в полутенях. Такое освещение годится для мирного дела, кое-как сойдет в пути, а в бою может быть опасно.

Лена повторила жест алхимика, натягивая плотнее шляпу, подумала, не расстегнуть ли стянутые поверх тульи поля, опустив их как науши, для защиты от холодного ветерка. Хотелось подпрыгнуть, бежать, может даже взлететь. Ощущение необыкновенной легкости и прыгучести овладело лекаршей. Это сказывались штаны и ботинки, в них Лена чувствовала себя атлетом, который долгое время тренировался с отягощениями, и теперь, наконец, избавился от них. Подумалось, что ради этой легкости определенно стоило согласиться на риск. И будь, что будет.

Караван уходил от Врат на северо-запад, по широкой дуге, огибая одно из небольших озер, тянувшихся цепью почти до самого океана.

Было очень тихо. Прямо-таки до невероятия тихо, как будто придорожная трава ловила в свои сети и глушила все сторонние звуки. Дорога довольно быстро закончилась, и лошадка бодро зачапала по степи тщательно проверенными накануне подковами. Колеса чуть поскрипывали, время от времени с хрустом ломая подсохший за зиму ковыль. Бизо с магическим фонариком сидел на облучке, пользуясь своим правом проезда - ехать в телеге мог лишь он, да еще тяжело раненые (если таковые случатся). Все остальные шли своим ходом, оберегая лошадь от лишней нагрузки. Сантели выдвинулся вперед, Кай замыкал шествие со своим неизменным клинком на плече, все остальные рассредоточились по бокам телеги неровным редким эллипсом.

Ветер усиливался. По внутреннему ощущению Лены уже наступила «последняя четверть луны», то есть предрассветный час, однако тьма не торопилась уступать в правах. Все еще хотелось бежать и прыгать, однако девушка старательно подлаживалась под ритм спутников, которые шагали с кажущейся неторопливостью, но без остановок и задержек.

На несколько минут ветер превратился в легкий ураган, от которого в лицо полетел всяческий мусор, так что пришлось закрываться высоким воротником и рукавами. Даже лошадь забеспокоилась, и алхимик накрыл ей морду специальной маской. Сантели коротко и зло выругался, подумав. что вот оно, фатальное невезение, похоже бригада попала в неожиданный и несезонный дождь. А значит скорость передвижения упадет наполовину, может и больше.

Но тут ветер стих, так же резко, как поднялся. Луна таки выглянула из-за разбегающихся туч. Бизо погасил фонарик, чтобы сберечь заряд. Елена открыла рот и забыла закрыть его, пораженная открывшимся видом.

Это было красиво. Хотя нет... «красиво» - неудачное слово. Правильнее наверное было бы сказать «необычно». Или даже «волшебно». Потому что на Земле увидеть такой пейзаж нельзя физически.

Пустошь оставалась пустошью, то есть унылой степью, которая тянулась покуда взгляд достает и еще дальше. Врата оставались за спиной бригады, по правую руку раскинулось озерцо, слева поднимались далекие горы, окаймлявшие равнину. Все обычно. Но, как говаривал отец, фотограф-любитель с большим стажем, «главное - это свет!». Огромная луна, зависшая над линией горизонта, строго на высоте собственного диаметра, заливала равнину холодным синим светом, похожим на отблеск магического кристалла, однако сильнее в миллионы раз. Лунный свет казался полной, абсолютной антитезой солнечному, как будто холод обрел собственный образ. Словно воздух обратился чистейшим льдом, подсвечивающим самое себя. Во всей окружающей вселенной не осталось никаких иных цветов, кроме синего, разложенного на бесчисленные оттенки, от почти белого до непроглядно темного.

В безветрии озеро успокоилось, легло зеркальной гладью, отражая лунного двойника с идеальной точностью, но чуть-чуть сглаживая оттенки, так, что поневоле хотелось подойти к воде и зачерпнуть себе кусочек этой волшебной луны.

Это было ... величественно.

Да, вот самое правильное определение, подумала девушка. Величественная картина чуждого мира, которую нельзя нарисовать, нельзя сфотографировать. Можно лишь увидеть на считанные минуты, пока наступающий рассвет не добавил в цветовую палитру крошечную долю бледно-розового, размывая холодное совершенство теплой ноткой.

Лена вздохнула, подавленная нечеловеческой красотой увиденного. И вновь нахлынувшим осознанием того, что она так далеко от дома...

И они пошли дальше.

В дороге не происходило ровным счетом ничего, о чем стоило бы упоминать отдельно. Удачный поход хорошей бригады, которая тщательно собралась в путь. Бизо путешествовал в телеге, плетя между делом веревку из травяных волокон, грубую, но прочную. Потому что веревок много не бывает, а сэкономленный грош, это считай заработанный грош.

Ночевка прошла без эксцессов, но к следующему утру Айнара прошибла мощная диарея, да так и не отпускала весь день, накатывая приступами. Елена боялась, что дезертир отравился, но иных симптомов не обнаружилось. Лекарша быстро развела горячей водой нужную микстуру и в дополнение выдала пациенту жевательный корешок, обладающий сильным закрепляющим свойством. Ну и посоветовала больше пить, восполняя потерю жидкости.

Сантели набычился и порекомендовал бойцу идти дальше без штанов, не тратя время на их снятие и надевание обратно, каковая процедура следовала с удручающей регулярностью. Лена вспомнила, что вроде бы первые конкистадоры в Южной Америке поступали так же. Они, страдая животами от непривычной диеты, ходили в бой в одних лишь доспехах поверх нижней рубахи. И поддержала бригадира. Айнар, кажется, обиделся не на шутку, однако двойной рекомендации внял, избавив бригаду от выбора - раз за разом останавливать лошадь или позволять спутнику опасно отстать.

Дважды ватагу пытались скрадывать тагуары, надеясь, что удастся отловить неосторожного. Первый хищник сам отстал, растворившись в траве. Второго пугнул стрелой Зильбер.

Ночевали, как и прежде, без происшествий. Луна выдалась особо светлой, так что алхимик до утра выложил под ее свет магический кристалл, напитывая волшебный хрусталь энергией «солнца мертвых». Сантели, нервный и злой, малость успокоился, но лишь самую малость. Он все время ожидал какой-нибудь неприятности, яростно грыз бороду, не снимал руку с топора. И даже спал в кожаном доспехе.

Ближе к середине второго дня бригада счастливо избежала очень больших неприятностей. Впереди идущие вовремя заметили маленькие черные точки, что кружили над травой, словно черные осы. Кай своим острым зрением издалека опознал равнинных шершней, и бригада сразу двинулась в обход солидным крюком. Говорили шепотом, идти старались плавно, без резких движений. Крюк стоил компании нескольких часов потерянного времени, однако никто не сказал бы, что потеря напрасна.

После того как бригада вернулась на прежний маршрут, Шарлей негромко спросил у Лены, что все это значило, девушка так же негромко объяснила.

Равнинные шершни, они же «осы пустошей» были одним из самых кошмарных порождений магической трансмутации животного мира. Подобная тварь достигала в длину размеров указательного пальца и более. В отличие от, например, Серых Теней шершни были, в общем, не агрессивны и даже не являлись хищниками (впрочем, охотно объедали падаль). Проблема заключалась в том, что жили они колониями в подземных гнездах, которые внешне были почти незаметны. А того, кто по неосторожности и невнимательности подходил слишком близко к убежищу, осы-переростки атаковали без предупреждения, всем семейством. Лошадь погибала от десятка укусов, человеку хватало пяти или даже меньше.

Также неудачной идеей было убийство одинокого шершня, пусть даже случайное. В этом случае все осиные колонии, зачастую на расстоянии десятка переходов, начинали атаковать без разбора все, что двигалось по степи. Местные считали это колдовским зовом, Лена полагала, что все дело в феромонах. Так или иначе, единственным спасением было успеть раскидать вокруг сушеный борщевик и замереть в неподвижности до заката, молясь Пантократору, пока шершни не вернутся в колонию ночевать.

Некоторые «смоляные» при помощи разных магических ухищрений добывали крылатую гадость, и этот товар был крайне ценным. Яд черных ос долго хранился, и ювелиры с готовностью покупали его для гравировки по металлу. Однако, несмотря на все ухищрения, промысел был настолько опасным, что занималась им от силы человек двадцать на всех Пустошах.

Обдумав услышанное, бретер заметил, что воистину, чудеса этой земли намного чудесатее всех небылиц, что о ней рассказывают за горами, в Королевствах. Елена согласилась.

Странствие продолжалось.

По мере продвижения Лена заметила некоторую странность. Пустошь за пределами обжитых территорий была заброшена и пустынна, лишь изредка попадались остатки домов и каменных построек, что разрушались своим ходом век за веком. Однако тут и там - не сказать, чтобы часто, но и не совсем редко - попадались каменные пирамидки. Возведенные без всякого плана и стандарта, одни были высотой едва ли не по пояс, другие символические, буквально из десятка первых попавшихся камней. Лена спросила Шену, что они означают. Копейщица долго молчала, так, что Лена уже перестала ждать ответа. Однако, в конце концов, хмуро поведала:

- Кенотафы.

- Что?

- Памятные могилы без тел, - еще более хмуро сказала Шена. - Когда сжечь или похоронить нечего. Или «смоляной» не успел выбраться и попал под изменение. В память о нем товарищи складывают камни.

- Значит... - Лена осеклась, представив, сколько же людей приходило сюда, в пустынные земли, за минувшие столетия, в поисках лучшей доли. И сколько сгинуло безвестно, не оставив после себя никакой памяти. Лишь горстки камней в серой степи под неярким солнцем и мертвенной луной...

- Да, - вымолвила Шена, и в голосе ее чувствовался ... страх не страх, но явная горечь. - Каждый кенотаф, это человек, что пришел сюда и здесь навсегда остался...

Тон копейщицы напрочь отбил у Лены всякую охоту к расспросам, тем более, что и выспрашивать дальше повода не нашлось.

К вечеру третьего дня окружающий пейзаж начал меняться, становясь ощутимо «болотным». Больше травы, больше зелени неприятного грязно-зелено-коричневого цвета. Появились лужи, похоже, многолетние, судя по растительности вокруг оных. Иногда под ногами чавкало влажной землей.

Ближе к закату, когда полагалось остановиться и разбить лагерь, Сантели продолжил гнать команду вперед. До тех пор, когда в последних лучах солнца не зачернел столбик дыма. Явный признак жизни в виде очага.

- Пришли, - отметил бригадир. - Считай, четверть дела сделано.

Пять домов притулились на опушке маленького леса, вернее леска, окаймлявшего южную границу болота. Типичные для этих мест постройки назывались «колыбами» и были самыми несложными в постройке, даже проще каркасных домов. В землю вкапывалась деревянная рама - будущая дверь - а затем по окружности ставились жерди и просто ошкуренные стволики, соединяясь в одной точке наверху, где специально оставляли щели. Получался этакий вигвам, только деревянный. У основания конструкция обкладывалась камнями и землей, щели промазывались глиной, смешанной с навозом и сечкой. Оставалось повесить на ременные петли дверь и обустроить в центре колыбы открытый очаг с железной треногой и цепью для котла.

Домик получался непрочный, зато быстровозводимый, нетребовательный к материалам и умеренно теплый. Более сложная версия собиралась уже на каркасе из вертикальных жердей и набираемых горизонтально досок с настоящими гвоздями. В таких обычно не жили - получалось слишком много бесполезного внутреннего пространства - а использовали вроде общего клуба.

Селение, куда Сантели привел бригаду, включало десяток обычных колыб и одну большую, где в теплое время собирались всем кланом для хозяйственных забот.

На взгляд Елены семейство насчитывало человек двадцать или около того, всевозможных возрастов. Все без исключения слушались патриарха, при одном взгляде на которого у девушки на ум сразу пришли слова «большак» и «кряжистый». Лена не помнила, что такое «большак» и как в точности толкуется прилагательное «кряжистый», но патриарху они подходили как влитые.

Сантели и большак явно были знакомы, они обходились минимумом слов. Детишки споро загнали лошадку и телегу под навес, который исполнял роль полуоткрытой конюшни. Без приказа начали чистить и кормить лошадь, попутно досыпая ей корм и таская прогретую за день воду из бочки.

Бригаде выделили две колыбы на отшибе, ближе всего к болоту. В обложенных камнями очагах уже теплился огонь, похоже здесь Сантели и его спутников ждали. Лена отметила, что вместо вездесущего сланца приболотные жители использовали торф или что-то на него похожее. Ну да, логично... Интересно, с чего жили местные. Для промысла пиявок не хватало снасти. Для сельхоза здесь было слишком сыро. Перетаскивая в домик свой походный мешок Лена решила, что скорее всего болотники работают транзитной станцией для «смоляных», с того и живут.

Еще лекарша отметила обилие свастик. Кажется, их выжигали и царапали на любой сколь-нибудь ровной поверхности. Свастики были правильными, то есть посолнечными, со скругленными лучами. Иногда восьмиконечные, с концами разной длины. Во Вратах девушка ничего подобного не замечала, наверное, то был какой-то местный культ, может быть даже языческий.

Это навело на мысль, что помимо прочего Лена не видела на Пустошах ничего, что можно было принять за религиозную символику. Не то, чтобы девушка спешила заглянуть всем за воротник, но все же... Различные обереги, талисманы, хитрым образом надрубленные монеты - сколько угодно, а вот чего-то единообразного, культового - не видела. Интересно, с чем это связано.

Луна уже выкатилась из-за горизонта, мешая собственный свет с угасающим солнцем. Это совершенно не походило на мертвенную, торжественную контрастность первого утра. Все казалось очень мягким, сглаженным, акварельным.

Еды болотники не предложили, но поделились водой. Они вообще старались как можно меньше общаться с пришельцами, при попытке заговорить сразу опускали глаза и отходили. Когда солнце мигнуло алым краешком и погасло, дети пошли по невидимому периметру поселения, зажигая каменные чаши. В них тлела какая-то необычная трава, Лена такой не встречала. Похоже было на мяту, но с ощутимой ноткой сенны. Не сказать, что совсем неприятно, однако дышать этим не хотелось. Лена подумала, что, наверное, так оберегаются от каких-нибудь болотных гостей. Скупая обмолвка Бизо подтвердила догадку - болотники отгоняли неких «студневиков», которых определенно боялись. Возможно, стоило бояться и бригаде, но Сантели был спокоен, алхимик тоже, поэтому девушка решила, что ей и подавно не стоит нервничать.

Никто не засиживался, на покой отправились рано, дозор не выставляли, что Лену опять же удивило. Надо полагать, болотные были испытанными и доверенными партнерами. В хорошо прогретой колыбе, оказалось удивительно уютно. Торф горел неярко, но с хорошим жаром, а его запах перебивал неприятный аромат оберегательных трав. Дымок вытягивало в отверстия на вершине колыбы. Надевая тонкую шапочку для сна, Лена вдруг поняла, что на Пустошах ее не мучают кошмары. За минувшие дни ей вообще ничего не снилось либо сны прочно забывались. С одной стороны это было хорошо. С другой же...

Девушка в буквальном смысле сломала мозг, пытаясь понять, что значило видение с пещерой и мечами. Все прочие сны можно было списать на работу подсознания, воспринимающего магический фон пустошей. Но это ... Подсознание может работать лишь с теми образами, которые в нем уже есть. А Лена была совершенно уверена, что никогда не видела подобного меча. Значит, она увидела будущее? Или прошлое? Предупреждение? Но о чем?

Лена плотнее накрылась одеялом. Глянула на алые искорки, что танцевали над костерком в потоке восходящего теплого воздуха.

Прошлое - оно минуло. А будущее не наступило. Нет смысла мучиться над загадками, которые пока невозможно разгадать. Может, придет их время, а может, нет.

Надо спать. Завтра будет непростой день. Тяжелый и по-настоящему опасный.

Сантели немного постоял у конюшни, присмотрел за тем, как сгружают высокие кувшины с веревочной оплеткой - результат перегонных экспериментов Бизо и Матрисы. Ни один не протек, что радовало. Вот поутру будет радости у бойцов, когда придет время обмазываться содержимым... особенно у брезгливой и малость изнеженной Хель.

Напоследок переговорил с отцом семейства насчет «вечных ламп».

Понятным и все же по-своему забавным был факт, что жители открытых Пустошей формально располагались ближе к Профиту, но предпочитали закупаться им у «городских». Лучше всего шли магические лампы, похожие на лунные кристаллы, но с другим принципом действия. Кристалл требовалось напаивать лунным светом, который стекляшка затем отдавала. А лампа светила нескольким поколениям без всяких ухищрений. Единственное - следовало держать ее не ближе вытянутой руки. В противном случае на теле возникали незаживающие язвы, а глаза мутнели катарактой.

У поселения лампы не было - ее забрал при дележке имущества старший сын, вышедший из клана со своей семьей, чтобы организовать собственное поселение. Имел право и взял, поступившись прочими ценностями. Теперь патриарх намеревался купить новую. Сантели пообещал, и вожди немного поторговались, скорее для затравки.

Оставшись в одиночестве, бригадир немного посидел на пеньке, что был вкопан вместо табурета. С болот несло сыростью и запахом мокрых лягушек. Спать не хотелось, потому что бригадиру было страшно. Сантели крякнул и, поднявшись, побрел к своей колыбе, гадая, успокоят ли его полфляжки крепленого вина настолько, чтобы удалось заснуть.

Глава 18 Проклятый старый дом

Всякое хорошее дело начинается затемно. Как говаривали на Пустошах - первый луч солнца убивает работу. Если до его появления ничего хорошего не сделал (или хотя бы не начал), значит, и после не осилишь. В жаргоне бригад существовало даже специальное слово для определения никчемного, пустого человека, который вроде и делает что-то, а все равно толку не будет. Дословно этот оборот переводился как «полуденный лентяй». Все это и еще сверх того Лена вспомнила, пока команда собиралась в болотный рейд. Девушка думала, что будет страшно. На самом деле подготовка началась с отвращения, причем двойного.

Сначала Бизо кратко описал для непосвященных (то есть Елены, «братьев-солдатьев» и Шарлея), кто такие «студневики» и почему на болотах столь опасно. Итак, по словам алхимика, в топях жили мелкие и препакостные создания, похожие на желейных рыбок, слепые и поодиночке совершенно безвредные. Всем они были бы хороши кроме одного - твари были коллективным хищником. Черные осы объединялись лишь, когда кто-нибудь тревожил их гнездо или убивал сородича. Студневики нападали на все, что оказывалось крупнее поросенка. Полупрозрачные желейные комки быстро собирались в один организм, словно шарики ртути, сливающиеся в большую каплю, и обрушивались на жертву всей массой. Бизо упомянул, что тварь в полной «сборке» могла достигать веса десяти «сухих бочек», то есть больше тонны. Самое отвратительное заключалось в том, что, насколько поняла девушка ХХ века, студень был насыщен кислородом. Поэтому жертва, будучи поглощенной, не задыхалась и зачастую даже не теряла сознание в процессе очень медленного переваривания.

Убежать от желейного монстра было крайне трудно, а убить невозможно, потому что нельзя поразить студень, у которого нет ни органов, ни даже крови. Спасали только некоторые алхимические кислоты, а также очень редкие травы, чей дым устойчиво отпугивал врага. Еще можно было ходить особым образом, избегая ритма и пользуясь плетеными лыжами-болотоходами, обходя опасные места, но этим хитростям следовало учиться годами.

Матриса и Сантели нашли способ лучше и проще. Они подошли к вопросу с позиции рационального познания и начали пробовать все подряд, надеясь найти средство, которое надежно отпугнет студневиков и притом будет несколько дешевле трав, которые надо собирать два раза в год при убывающей луне, попутно совершая массу нелепых действий. Искали и нашли. Точнее нашел Сантели, который обратил внимание, что студневики переваривают и поглощают в человеке почти все, но только «почти». А Матриса поставила производство на поток. Великолепное, очень действенное вещество, которое надежнейшим образом отпугивало прозрачную смерть, нужно лишь как следует им обмазаться и обновлять по мере испарения.

Елену без того мутило от красочного описания алхимиком процесса переваривания жертвы и мысли о том, что она подписалась на поход прямо в пасть желейной страхолюдины. Тут Сантели с видом ехидного Микки-Мауса сорвал кинжалом восковую печать и открыл первый кувшин с волшебным средством.

Кай и глазом не повел, похоже, улучшение носа коснулось только внешнего вида, не прибавив обоняния. Шена сказала много слов, которые Лена прежде не слышала и даже корни понять не смогла. Бизо с нескрываемым злорадством взирал на коллег. Зильбер и Айнар переглянулись, тяжко вздохнули и сообщили, что уговор уговором, и оплаты сверх оговоренного они требовать не будут. Однако если бригадир по завершению похода не сделает им подарок просто так, от чистого сердца, в компенсацию этого ... они бригадира совсем не поймут и затаят в сердцах недобрые мысли.

Бригадир обнадежил сообщением, что по крайней мере не придется тужить об одежде. Все необратимо испорченное кошмарным запахом будет возмещено за счет нанимателя. Так что время не ждет, пора обмазываться, господа путешественники.

Что такое поход за Профитом?

До начала похода Лена точно знала, что это опасность. Еще - боль, увечья, вероятно смерть. При очень большой удаче - деньги, кутеж, удовольствие. Женщины, мужчины (для ценителей или бойцов вроде Шены). Вино, наркотический эликсир, простое обжорство, наконец. Девушка оценивала то, что видела непосредственно - раненых на столе Матрисы, покойников на телегах, прогуливающих выручку «смоляных».

За минувшие дни она открыла для себя новый аспект бригадной работы - тщательное планирование, закупки разнообразного инвентаря, желание избежать всевозможных проблем, устранив саму возможность их появления. Сейчас же оказалось, что поход за Профитом - это все перечисленное плюс каторжная работа. Немыслимый, изнурительный ад монотонного движения, когда тебе уже плевать на любую опасность. Хочется просто лечь и сдохнуть, потому что даже смерть кажется проще, чем еще несколько шагов такой дороги. И еще немного. И еще. Когда позади лишь туман и пыхтящий Бизо, над головой тусклый солнечный диск, который тонет в облаках, а впереди щит Айнара, повешенный на ремне за спиной дезертира.

Лена прежде никогда не видела болот, лишь представляла их по фильмам. Это больше всего напоминало «Бесконечную историю» пополам с «Дорогой ярости». Сплошное море грязи, чередующейся с полосами более-менее чистой воды, а сверху все прикрыто коричнево-зеленым ковром из спутанной растительности. Трава обычная, трава длинная и короткая, трава с гладкими стеблями, с колючими стеблями, с побегами, похожими на кинжалы или того хуже - «егозу». Тростник, достающий до пояса, растущий плотными рощицами и скрывающий мириады мух. Лианы, скручивающиеся под ногами коварными петлями, переходящими в плотные клубки, похожие на вязанки крысиных хвостов. Там жили пауки с ладонь величиной, их яд не смертелен, но оставлял после себя скрюченные суставы и хроническую боль на долгие годы. Иногда в стороне скользила серо-зеленая полоса - значит, спугнули змею. Пару раз встречали небольших пиявок, одну Зильбер выудил из собственного сапога, тварь успела впиться в кожу и впрыснуть антикоагулянт, так что теперь «брат-солдат» хлюпал сапогом, полным собственной крови.

Бригада шла, вытянувшись в цепочку и связавшись двумя веревками. Сантели первый, Шарлей замыкал. Через неравные промежутки времени, повинуясь каким-то своим соображениям, Зильбер доставал из мешка тонкие вешки, привезенные с собой, в телеге, и помечал путь. Каждую третью или четвертую заговаривал Бизо, оставляя метку, чтобы потом найти в тумане.

- Привал, - тихо скомандовал Сантели, откладывая шест.

Айнар оглянулся, проверяя, услышали ли позади идущие. В болотных испарениях желтые стекла его очков казались непрозрачными, словно глаза подводного чудища.

Лена хотела было скинуть понягу, но вовремя остановилась, вспомнив, что к раме примотан «вьетнамский сундучок», который шмякать не нужно. Именно ящик с медикаментами причинял медичке основную долю страданий. Елена, поглощенная сборами и экспресс-освоением дорожной премудрости, совершенно не подумала о том, как будет нести одновременно и понягу, и ящик. Никто, разумеется, за нее об этом думать тоже не стал, поскольку человеку виднее, как обвешивать себя снарягой. В итоге сундучок пришлось нести через плечо на ремне, а затем, на втором привале, примотать к поняге, поверх остального. Ящик перестал болтаться под руками и колотить в бок, зато окончательно сместил центр тяжести далеко за спину, отчего приходилось склоняться вперед, нагружая поясницу. Спину уже сводило болью и мелкими судорогами, несмотря на пояс корсета. Дальше наверняка будет хуже.

Девушка глотнула воды из фляги. Пряча сосуд в оплетку на поясе, провела рукой по бедру и почувствовала, что текстура кожи изменилась. Опустила взгляд и поняла, что за несколько часов хождения по колючим зарослям зловредная флора буквально стесала верхний слой кожи на штанах. Словно крупным наждаком прошлась, не упустив ни единой складки.

Бизо тем временем проверял направление при помощи чашки с водой и стальной иголки, но при этом шепча что-то поверх и бросая в чашу крупинки соли. Вид алхимика вселял в Лену зависть и чувство неполноценности. Колдун был явно старше нее (и намного), упитан, коротконог и вообще не поражал кондициями. При этом по болоту он продвигался довольно ходко, не отставая от бригадира и самостоятельно кантуя свой дорожный мешок, а также сундучок с алхимическими ингредиентами.

Лена откинулась на кочку, вытянув тяжелые, будто освинцованные ноги. Башмаки давно промокли до последней нитки и ворсинки, как и обмотки. Оставались еще носки, но их девушка решила надеть при следующем привале. Айнар вообще разулся, повесив связанные сапоги на шею и желтея мозолистыми пятками, жесткими даже на вид, словно козлиные копыта. Зильбер проверил пораженную пиявкой ногу, убедился, что кровь по-прежнему стекает крошечными капельками, и шепотом выругался. Он бы тоже с удовольствием пошел босиком, однако Сантели категорически запретил. Кровь в воде - последнее, что требовалось сейчас бригаде.

На болоте никогда не устанавливалась тишина. Все время что-то хлюпало, чавкало, квакало. Шуршали земноводные гады, плескалась вода под ковром густо переплетенных трав, отражая какую-то непонятную подводную жизнь. Время от времени со стороны, довольно далеко отсюда, ветер приносил жутковатый звук, похожий на тоскливый, заунывный стон. Наверное, так воют баньши, предрекая чью-то гибель. Но «смоляные» на стон внимания не обращали, Шарлей тоже, видимо рассудив, что все идет своим чередом, как должно.

Шумовой фон резко отличался от всего, к чему привыкли уши Лены, отчего тревожность лишь добавлялась. Все время казалось, что кто-то шуршит, подкрадываясь. Дымка глушила звуки, выворачивая их наизнанку и возвращая обратно, так что шаги и прочий шум, производимый бригадой, будто кружился вокруг, обрастая искажениями. Казалось, что поодаль марширует целая баталия, гремя доспехами. Или разгоняется для копейного удара колонна тяжелой кавалерии. Измученный слух даже ловил отдельные слова и команды на полузабытом языке. И поневоле вслушиваясь, Лена уже начинала сомневаться - а действительно ли это лишь причуды акустики?

Говаривали, что некогда на месте болот располагалась удобная равнина, где происходили все главные сражения за Пустоши, которые тогда еще были райским уголком. Как на Каванакадзиме, где Такеда и Уэсуги раз за разом назначали свои междусобойчики. Возможно, проклятое болото захватило души убитых и не отпускает их много столетий? Вновь и вновь призраки сходятся в бесконечных сражениях, переживая последние минуты жизни...

Но больше всего, конечно, пугало осознание того, что в любой момент зеленый ковер может вспухнуть и разойтись клочками, выпуская наружу студенистую опухоль, ведомую лишь инстинктом пожирания всего на свете.

Тьфу, гадость то какая... Лена без команды полезла в сумку за бутылкой с отпугивающей жидкостью. Запас в кувшинах разошелся по специальным бутылочкам, пять сосудов на одну персону. Этого должно было хватить с запасом, потому что бутылки были солидными, а запах стойким. Открутив пробку, Лена поморщилась и отвернулась - хотя она уже отчасти привыкла, запах концентрированной мочевины, смешанной с хлоркой, шибал в нос как хороший боксер. Прикрыв лицо рукой, девушка старательно обрызгала себя, стараясь не потратить слишком много и в то же время оросить максимальную площадь. Желудок рвался наружу, кисло застряв где-то у самой глотки комком извивающихся мышц.

- Потопали, - сказал бригадир, взваливая на спину понягу. Плотно скатанные одеяло и два рогожных свертка промокли насквозь. Борода командира обвисла печальными сосульками, в которых застряло несколько травинок. Одну косичку Сантели заложил за ухо, вторая прилипла к потному лбу, как у школьницы под дождем. В сочетании со звероватым видом бригадира, смотрелось это сюрреалистичным каваем.

Лена протерла мокрое лицо мокрым же рукавом и только сейчас поняла, что вода солоноватая. Видно правду говорили - болота не питаются от главной реки, что после Катаклизма ушла под землю, оставив цепь озер на поверхности, а напрямую сообщаются с морем, так что глубокие родники смешивают свои воды с океанской солью.

Господи, когда это кончится ... и кончится ли вообще?

При попытке встать, поясницу пробило острейшей болью, словно меж позвонков с размаху всадили стамеску. Стало страшновато - вспомнился Дед, который в последние годы мучился радикулитом и перепробовал все, от шерстяного пояса до иппликатора кузнецова. Лена стиснула зубы и решила, что пусть позвоночник выдержит этот день. Только лишь этот день. А дальше она точно будет умнее...

«Смоляные» прошли мимо трупа тагуара, попавшего сюда неведомо как и неведомо зачем. Свирепый засадный хищник, способный один на один убить даже вооруженного человека, нашел противника страшнее себя. От зверя остались совершенно нетронутые голова и задние лапы. И позвоночник между ними, обглоданный до голых костей с хрящевыми прожилками. Судя по тому, что мелкие падальщики еще не облепили останки, тагуара съели совсем недавно.

Солнце карабкалось по небу, словно желтый клоп. День выдался теплым, так что болотная жижа парила, как в бане. На расстоянии метров пятнадцать-двадцать уже ничего нельзя было разглядеть, туман стоял клочковатой стеной, за которой скользили призрачные фигуры. Словно кто-то протягивал к бредущим людям белесые пальцы, которые расплывались дымкой под взглядом. Но стоило отвернуться - и вновь туман выбрасывал бесплотные щупальца, извивающиеся меж кочек.

Шена провалилась в скрытую топь, ушла сразу по грудь в скрытый под ложной кочкой водяной колодец. Первая страховочная веревка, новенькая, лично проверенная Сантели на каждой пяди, порвалась моментально. Волокна разошлись, будто сгнившая тряпка. Спас женщину альшпис, который она успела развернуть как спасательный шест, и вторая веревка, которую сплел в дороге Бизо из травы. Общими усилиями копейщицу выдернули обратно и сразу щедро полили вонючей эссенцией взамен той, что смыло вынужденной ванной.

Первая бутылка с упаренной мочой закончилась. Пришлось открывать вторую. Лена решила, что сейчас добредет вон до того деревца, там ляжет и больше никуда не пойдет, пусть ее тащат, пусть бьют, пусть лишат оплаты и до конца жизни придется горбатиться на Матрису, неважно. Дальше она не пойдет. Но когда заветная точка оказалась рядом, выяснилось, что в измотанных мышцах есть еще чуть-чуть сил, осталось на самом донышке, словно капли вина, пропущенные пьяницей во фляге из высушенной тыквы.

Ладно, проехали. Но вон у той кочки - все.

Все.

- Пришли, - без ажиотажа и эмоций сообщил бригадир.

Дом на болотах не был легендарным как, скажем, Хрустальная пещера, Источник, Прибрежный лабиринт, Костяная яма, Золотой сад и прочие интересные места, чьи названия всегда на слуху во Вратах. Однако о нем знали и некоторые даже пытались обнести. Не удавалось никому. «Смоляные» либо возвращались с пустыми руками, либо исчезали в полном составе. Исчезали те, кто решался переночевать в стенах, которые уже больше четырех столетий никак не могли уйти в бездонную топь. И вот Сантели решил рискнуть, добыв Профит в месте, где прежде обретали лишь смерть. Или что похуже. На безумца бригадир был не похож, значит, ему было ведомо нечто особенное, обещавшее хотя бы тень шанса на удачу. Именно это бригаде и предстояло выяснить в ближайшие часы, потому что день клонился к закату.

- Все раздеваемся, - уставший Сантели раздавал команды, будто лаял. И первый начал расстегивать ремни кожаной кирасы, хлюпающей болотной тиной и пузырьками чьей-то икры. Никто не переспрашивал, каждому было ясно, что после такого перехода первым делом надо провериться на затаившихся паразитов и прочую дрянь.

Лена думала, что испытает какое-то смущение, может, услышит скабрезности, однако все вымотались до такой степени, что обнаженные тела не вызывали никаких эмоций. Люди как люди, первичные половые признаки и все остальное, положенное богом. Или Пантократором. Разве что Шарлей немного удивил. Немолодой уже дядька, которому Лена смело дала бы крепко за сорок, был худ и жилист, как двадцатилетний. Пресс бретера можно было сканировать и брать за эталон при фотошопе животов голливудских звезд. Судя по шрамам, мэтра много и жестко рубили. И очень профессионально штопали, включая мастерское сшивание перерезанных сухожилий. За исключением последней раны, самой свежей на вид. После нее остался широкий розоватый рубец наискосок через всю грудь, с характерными стежками. Лена уже видела такое – они значили, что раненый шил себя сам, неверной рукой.

Из второго сапога Зильбера извлекли другую пиявку, на этот раз болотный гад не успел пробраться под штанину, так что лучник с огромным удовольствием растоптал гада в кашицу и полез в кожаный тул, перетягивать намокшую тетиву. Бригада собрала друг с друга с десяток клещей, Лена со всем тщанием обработала каждый укус, поскольку некоторые симптомы местных лихорадок напоминали энцефалит. В понягу к Шене забрался одинокий студневик - Лена ожидала увидеть что-то медузообразное, но болотный ужас напоминал симпатичного желтопузика с двумя коротенькими лапками, сделанного из полупрозрачного стекла с тонкими черными прожилками. Тварь затоптали уже совместными усилиями и щедро полили сверху остатками мочевой эссенции. У каждого путника оставалось еще по бутылке на обследование дома и две - на обратную дорогу.

Вечер подкрадывался быстро и незаметно - словно тагуар к добыче. Или то, что в свою очередь скрало несчастную скотину, обглодав, словно палочку от мороженого. Мысль о том, что в доме придется ночевать, была настолько очевидной, что ее даже никто не проговорил вслух. Разве что во взглядах, которые падали на Сантели, читался коллективный немой вопрос - какой хитрый фокус придумал бригадир на этот раз?

- Поклажу кладем здесь, - отрывисто приказал Сантели. - Внутрь идем налегке. Потом затащим.

Лена повесила медицинский ящик на ремне через плечо. Сзади и слева Шена глухо звенела сталью, натягивая перчатки, обшитые плоскими кольцами. Рядом с копейщицей было ... спокойнее. С Шеной за спиной Лена чувствовала себя словно в теплом коконе невидимой защиты.

Пока бригада осматривала друг друга и переводила дух, Лена не воспринимала дом как что-то самостоятельное. То был просто некий объект, до которого они, наконец, дошли. Теперь настала пора взглянуть на дом поближе и внимательнее.

Первый же пристальный взгляд сразу вызвал на ум слово «колониальный». Почему - непонятно, дом не имел того, что обычно ассоциируется с пресловутым «колониальным стилем». Ни белых стен, ни колонн, ни открытой планировки, дающей волю освежающему ветерку. Некогда дом был трехэтажным и, судя по видимым чертам, строился вокруг четырех угловых башен с балкончиками. Скорее всего, внутри даже имелся атриум. Сейчас первый этаж почти полностью ушел в сырую землю, так что дом казался о двух этажах.

И все равно, почему-то здание производило впечатление загородной резиденции. Что-то легкое, развлекательное, возведенное не для обороны и даже не для простой жизни в нем, но ради приятственного времяпровождения в хорошей компании. Слишком много резьбы на карнизах. Слишком тонкие, декоративные ставни - те, что еще не обвалились и не истлели в грязи до состояния полужидкой трухи. Слишком широкие двустворчатые двери. Много лестниц, на чьи прогнившие ступени сейчас даже мухе не стоило бы класть лапку, но в свое время по ним можно было пройти фактически в любую часть дома. Окна, настоящие, не витражи с маленькими стеклышками в решетчатых рамах. Кое-где даже сохранились отдельные зазубрины битых стекол.

Что самое удивительное - дом не производил на Лену впечатления чего-то опасного, угрожающего. Возможно потому, что он был слишком целым для постройки, которой более четырехсот лет. Просто старый дом, брошенный хозяевами, который как может, сопротивляется гнету времени.

Только вот никто еще не пережил здесь полную - от заката до рассвета - ночь.

- Пошли, - сказал Сантели, проведя пальцами по лезвию топора.

Айнар перевесил щит со спины на руку и стукнул мечом по широкой бляхе умбона. Тихо зашипела сабля, извлеченная Шарлеем из ножен.

Бригадир сделал первый шаг к дому.

«Вампиры» Джона Карпентера... Или как-то так. Вот первое, что пришло на ум Елене. И Сантели, в самом деле, был чем-то неуловимо похож на Джеймса Вудса образца девяносто восьмого года, только бородатого. Такой же худой, настороженный, как взведенный арбалет, с лицом, на котором застыла гримаса тревожной готовности. Казалось, сейчас у бригадира хрустнут сжатые зубы.

Щель между створками позволяла сунуть руку и попробовать отпереть дверь изнутри. Похоже, изнутри ее запирала только тонкая цепочка. Однако Сантели действовал наверняка и, в отличие от охотника на вампиров, не стал вырезать замок, а просто вышиб дверь могучим пинком. Бригадир не собирался давать более чем вероятному противнику внутри ни единого лишнего шанса.

Выбив дверь, Сантели шагнул назад, и Айнар прикрыл их обоих щитом, выставив под ним гладиус. Бизо занес над головой склянку «зеленого тумана», готовый метнуть ее в темный провал. Зильбер с полунатянутым луком высматривал окна второго этажа.

Изнутри ощутимо повеяло сыростью и сквозняком, как будто дом выдохнул спертый воздух. Ветерок вынес наружу обрывки какого-то мусора, похожего на клочки истлевшей бумаги. Тишина... шумовой фон болота отодвинулся на второй план, заглох. Сознание просто отсекло все стороннее. Как там говорил кто-то из маршалов Наполеона - «считайте, что они на луне». Все, что не касалось дома, сейчас было для Елены на луне и дальше.

Сантели шагнул на крыльцо, которое некогда было балконом. Дерево скрипнуло, звук вышел звонким, новым. Бригадир держал топор наготове, Айнар присел, поднял щит еще выше, водя мечом, словно шершень жалом. Мелким «гусиным» шагом оба воина погрузились в глухую тень, что заливала дом изнутри. За ними, после короткой паузы и без команды, проследовал Бизо, не выпускавший склянку. Упитанный алхимик подобрался и, даже несмотря на свой комичный балахон с не менее комичной шляпой, смотрелся вполне боевито.

А ведь он спускался с бригадой на общих основаниях, подумалось лекарше. Забавный толстячок, похожий на раскормленного Гэндальфа, видел такие ужасы, которые она себе и представить не могла. И до сих пор жив. А она смогла бы?

- Заходите, - позвал Сантели.

Входили по одному, последними двинулись Шарлей и Зильбер, спинами вперед, озираясь вокруг - не подкрался ли кто с тыла. Лучник по-прежнему держал стрелу на тетиве. Стрелка была коротенькой, буквально для стрельбы в упор, однако на граненом острие желтели маслянистые потеки. Наконечник отравлен.

- Стоим, слушаем, - тихо вымолвил бригадир.

Внутри было темно. Лена с опозданием подумала, что надо было зажмурить один глаз снаружи, тогда сейчас он видел бы намного лучше. Пахло старой листвой и еще бумагой. Характерный такой запах пожелтевших страниц. Запах самого Времени.

Бизо, не оглядываясь, протянул Елене склянку. Девушка приняла, обеими руками. Пальцы чуть дрожали - теперь то она знала, что внутри. Алхимик достал из-под робы длинную проволочку, отломил на глазок кусочек в две ладони или чуть длиннее. Скрутил из нее фигурку, похожую на лошадь с хвостом. Поднял на ладони и щелкнул пальцами свободной руки. Зеленоватое пламя сразу охватило проволочного зверька, метнулось к высокому потолку длинным языком и сразу погасло, так что на грязной ладони алхимика осталась лишь горсточка невесомого пепла. В следующее мгновение сквозняк развеял и его. Бизо облизал губы, сморщился и только после этого объявил:

- Ничего. Нет магии сверх обычного.

Это означало, что можно отсечь, по меньшей мере, треть возможных противников, которые, так или иначе, испускали ощутимые магические эманации. Что, безусловно, радовало. С другой стороны, оставалась еще две трети списка, где хватало тварей, которые не становились менее опасными из-за своей естественной природы.

Сантели приоткрыл рот, склонил голову, еще и вывернув ее набок, совсем как собака, напряженно выслеживающая скрытую дичь. Казалось, бригадир воспринимает окружающий мир сразу всем телом, напряженным, как чувствительная мембрана.

- Шена, Хель, ждите здесь. Мэтр, проследите за ними. Остальные за мной.

Боевая группа во главе с бригадиром двинулась вперед. Доски под их сапогами скрипели на все лады. Не как дерево, которое должно уже сгнить подчистую. Шена правым плечом сдвинула подопечную в сторону, прижала к прохладной стене. Сама замерла, чуть покачиваясь на полусогнутых ногах. Острие альшписа наоборот, будто замерло. Шарлей оказался между Шеной и входом с покосившейся створкой двери. Саблю он опустил вниз с кажущейся небрежностью. Черные плетеные шнурки на рукавах казались тонкими змейками. Хотелось спросить - зачем они нужны? Шнурки имели слишком утилитарный и простой вид, чтобы казаться декором.

Как это часто бывает, дом внутри казался существенно больше, чем снаружи. Отсюда, из обширного коридора, переходящего в приемную с выходом на три стороны сразу, Лена не могла оценить планировку во всей полноте, но сразу заметила две вещи.

Во-первых, дом - вот свежая и оригинальная мысль! - ненормален. Снаружи его состояние еще как-то можно было списать на особые материалы и чудесные консервирующие свойства болотных миазмов. Внутри же ... Казалось, дом оставили самое позднее лет десять назад. Причем именно оставили. Внутри царило запустение места, которое тихо и достойно ветшало естественным путем.

Во-вторых, планировка, обстановка, все внутри совершенно «не билось» с уже привычным для Елены образом жизни во Вратах. Дом казался возведенным и обустроенным на Земле веке этак в семнадцатом, может позже. Все в нем было другое, не как во Вратах, даже включая дома старинной постройки. Слишком высокие потолки, слишком большие окна, деревянные панели на стенах определенно служили для красоты, а не теплоизоляции. Остатки ковров на полу. Паркет вместо обычных досок или обычного камня, присыпанного соломой. Из стен торчали изысканно завернутые подсвечники, похоже, бронзовые. Ни одной подставки под факелы, хотя высота потолков позволял зажигать их, не боясь подпалить стропила. Желтый предмет в углу, похожий на мяч, явно декоративный.

Значит вот как жили до Катаклизма... Может и сейчас живут, где-то далеко за горами, что кольцом запирали Пустошь.

Судя по скрипам и шуму, бригада в доме разделилась. Кто-то пошел на второй этаж, ступени лестницы трещали особенным образом, словно кто-то ломал пучки тонких щепок. А кто-то наоборот, попробовал спуститься вниз, туда, где первый этаж ушел под землю, превратившись в цокольный. Это обнадеживало - если Сантели решился разделить группу, значит непосредственной угрозы больше не видел.

Глаза окончательно привыкли к полумраку, и Лена поняла, что желтый кругляш, скрытый в глубокой тени сразу за выбитой дверью, это человеческий череп. Очень аккуратно поставленный, чистый, похожий цветом и формой на старый бильярдный шар «под слоновую кость». Череп и череп... Однако чем-то он привлекал внимание. В кости было нечто странное, неестественное. Хотя, что в этом доме естественно?

Против собственной воли девушка то и дело возвращалась взглядом к черепушке, пока, наконец, сообразила, что пропорции были правильные, а вот сама структура кости... Лобная часть и правая сторона как будто поросли жестким ворсом, как шерсть у мяура, только чаще и острее на вид. Множество костяных иголок вырастали из черепных пластин, именно вырастали, составляя единое целое с основой. Тысячи игл сливались в желтую, твердую имитацию меха. Вокруг глазницы и на скуле колючки удлинялись, уплощались, образуя пучки длинных плоских бородавок с ноготь длиной.

Выглядело это абсолютно, запредельно гадко. Лена не смогла бы объяснить, почему, но череп буквально источал ощущение мерзости, хуже гангренозной ноги, хуже ощущения подгнившей крови на пальцах.

Девушка молча указала на мертвую голову Шене, та лишь недовольно мотнула головой с явственным посылом «не отвлекайся!».

- Внизу ни хрена! - довольно громко возвестил из-за стены Зильбер. - Все затоплено!

Прошло с полминуты, пока Сантели, наконец, отозвался:

- Поднимайтесь наверх. Тут спокойно все.

Внутри особняк производил впечатление застывшего, незаконченного ремонта. Здание определенно не громили и даже особо не грабили. Здесь осталось немало мебели и мелкой утвари вроде битых цветочных горшков и порванных шпалер, которые, кажется. использовали вместо половиков и покрывал. Видимо предшественники бригады.

Подробности Лена не разглядела - солнце садилось, свет за пустыми окнами наливался густыми серыми оттенками, в серые же тона окрашивалось убранство дома. Да и не получалось в равной мере делить внимание меж разными органами чувств. Сейчас главным был слух, что ловил малейший скрип, шорох, болезненно отзывался на тихий звон железа. Но впечатление богатства осталось и даже приумножилось.

А вот атриума в доме не оказалось. Первый, ныне подземный этаж был полностью залит водой, неподвижная мертвая вода стояла в лестничном провале. Деревянные перила на стойках в виде прихотливо изогнутых спиралей уходили прямо в зеленоватую жидкость, и никто не решился даже подойти ближе. Мало ли, что скрывалось внизу.

На втором этаже по центру здания располагалась библиотека без окон. Освещалась она - судя по массивным трехногим опорам - комбинацией зеркал, передающих солнечный свет от внешней галереи. Сейчас здесь было темно и гулко.

Зильбер сразу сделал стойку на битые зеркала, да и Лена отметила про себя, что если удастся их собрать и вернуться с добычей, то поход себя, по меньшей мере, окупит, может быть даже с учетом всего снаряжения. Пусть и в виде осколков, качество зеркал было выдающимся, совсем как в прежней земной жизни.

Библиотека больше походила на читальный зал, слишком большой даже для такого солидного дома. Высокие - в полтора человеческих роста - стеллажи из светло-желтого дерева, покрытые скупой резьбой, чередовались с длинными столами из более темного полированного материала. Вытянутые шестиногие столы казались пластмассовыми, настолько однотонным и гладким казалась их поверхность. Если это и было дерево, то обрабатывали его каким-то неведомым образом.

Часть книжных полок была повалена, книги рассыпались, словно мертвые жуки с покоробившимися крыльями обложек. Здесь уже дрогнула от алчности Елена, ей захотелось немедленно устроить грандиозный шмон литературы, тем более что письменный язык после Катаклизма не изменился, а читать она более-менее научилась. Шена заметила сбившийся шаг подопечной и подтолкнула в спину древком альшписа, не сильно, однако ощутимо.

- После надо будет проверить фолианты, - негромко сказал бретер, вторя мыслям лекарши. - Здесь могут оказаться удивительные сокровища.

«Которые до сих пор никто отсюда не вывез», подумала, Елена, однако промолчала.

На втором этаже паркет был особенный, из прямоугольников размером с ладонь в черно-зеленую клеточку, полированный и покрыт стеклянистой пленкой идеальной прозрачности. Не камень, но и явно не обычное дерево. Даже самый легкий шаг по двухцветному стеклу отзывался мелодичным звоном. Шарлей притопнул, звякнул острием сабли по черному квадрату и с одобрением решил:

- К нам не подойти незаметно. Все равно, что «поющие полы» в домах бономов.

В центре читального зала широкая витая лестница поднималась спиралью на самый верх, к последнему этажу. Казалось, что она растет из пола - благодаря ступеням того же цвета и материала. По сравнению с прочими лестницами в доме эта была намного уже, едва разойтись двум людям, а перила очень простые, никакой резьбы и завитков, простой белый металл, похож на алюминий.

Библиотека представлялась местом, где регулярно собиралось много людей (или хотя бы предусматривалась такая возможность). А наверху явно располагалось нечто весьма личное, помещение, куда сторонним вход был заказан.

- Сюда, - позвал сверху Бизо. Голос алхимика дрожал от нетерпения.

- Ты первая, - сказала Шена. В полутьме читального зала ее глаза сверкали, как осколки волшебного зеркала. Лена и сама чувствовала, как по телу разбегаются мурашки нетерпеливого возбуждения. Что бы ни искала бригада под предводительством Сантели, это находилось очень близко, оставалось лишь несколько шагов. Один только бретер сохранил полную невозмутимость, по крайней мере, внешне.

Поднимались по одному. Ступени тихо зазвенели под ногами.

Верхняя зала действительно походила на кабинет звездочета - двенадцатиугольная, с прозрачной крышей в виде многогранной пирамиды на радиальных опорах. Лена сразу приметила, что все стекла целы, ни одной пробоины.

И обитал здесь отнюдь не звездочет. Под стеклянной призмой, над которой оказались не властны время и природа, расположилась студия художника.

- Вот она, - тихо произнес бригадир. - Мы ее нашли.

Глава 19 Лунное Око

Студия оказалась почти пуста, три основных объекта располагались треугольником, разбивая пространство на равные сегменты. Мольберт, диванчик и зеркало. С диваном все было понятно, судя по форме и диспозиции, на нем полагалось держать модель для рисования. Причем не вульгарно сажать, а разместить в позиции вольной, изысканной, можно даже сказать будоражащей воображение.

Мольберт ... он сильно отличался от привычных Елене, но это был явно мольберт. На высокой тонкой ножке стояла прямоугольная, почти квадратная рама, заключенная в бронзовый круг с крючками. Судя по всему, на эти крючки в виде посеребренных когтей вешали какие-то художественные приспособления. Сооружение выглядело, как и все в доме - странно, непривычно, но в то же время узнаваемо и функционально. Без вычурности, характерной для плохих декораторов дешевых фильмов. Эту вещь создавали, опираясь на какие-то свои представления об удобстве и практичности, но представления были здравы, а пользовались мольбертом определенно часто. Полотно на раме было развернуто в сторону от Елены, на картину взирал бригадир.

Лена прикинула, что, судя по высоте рамы и наклону головы Сантели, художница минувших времен ростом была как бы не выше гостьи из чужого мира, метр восемьдесят, а то и больше. Почему-то сразу представлялось, что это была именно художница. В студии не сохранилось индивидуальных вещей вроде украшений, одежды, иных аксессуаров, и все же ... Не мог мужчина обустроить все именно так. Здесь работала женщина, и комната под стеклянной пирамидой, отделанная красно-белым камнем, а также темным, почти черным деревом, принадлежала только ей, никому больше.

И запах... Точнее, ускользающая тень запаха... Словно год за годом хозяйка поднималась сюда, легко тронув за ушами пробкой от любимых духов. Невесомый аромат пропитал каждую панель, ненавязчиво и в то же время надежно, так, что даже вонь хорошо выдержанной и упаренной мочи как будто отступила, потеряла остроту.

«Сирень и крыжовник…» интересно, как они пахнут на самом деле? Может быть, именно так?

Лена шагнула вперед и в сторону, чтобы увидеть картину, однако Сантели уже закрыл ее сорванным с изящного диванчика покрывалом. При этом он взглянул на лекаршу так зло, как будто она нарушила какое-то важное правило.

Оставалось зеркало, прямоугольное, напольное, в виде строгого прямоугольника в простой, без всяких украшений раме. Причем казалось, что поверхность не из стекла, а скорее какого-то полированного металла. По всему периметру черной рамы бежал повторяющийся рисунок, герб или клеймо - вписанные в ромб стрела, восьмиконечная звезда и лунный серп, перевернутый рогами вниз.

- Отлично, отлично, - Бизо потер ладони, сочившиеся едким потом. Несмотря на кажущийся успех, алхимика буквально трясло от нервного возбуждения, как будто самое интересное и тяжелое было впереди.

- Предложения? - отрывисто спросил Сантели одновременно у всех, видимо исполняя некий ритуал.

Зеркало ... Лена всмотрелась внимательнее и поняла, что в прямоугольнике ничего не отражается. Это было невозможно описать словами - зеркало казалось обычным, со всеми атрибутами зеркала ... и в то же время смотрело на мир пустым бельмом полировки. Лена машинально вытянула руку и коснулась рамы кончиками пальцев.

- Не трожь! - вопль Бизо буквально отшвырнул ее в сторону. Алхимик орал так громко, что эхо его крика начало гулять по дому, отражаясь в пустых комнатах, под высокими сводами.

Бизо с неожиданной силой отбросил девушку в сторону, так, что та едва не напоролась на альшпис валькирии. Торопливо вытянул из-под балахона почти чистый платок и тщательно вытер дерево там, где поверхности коснулась рука Лены. Испуг алхимика был не наигранным, лекарша явно учудила нечто-то крайне скверное.

- Вроде обошлось, - пробормотал Бизо, вглядываясь в дело рук своих. И грозно рыкнул. - Не вздумай больше! Это же Око!

Что такое «Око», да еще с явной Большой Буквы, Лена понятия не имела. А вот Шарлей, похоже, знал, так что понимающе кивнул, впрочем, без особого осуждения во взгляде.

- Так, - Сантели положил топор на диванчик, образовав высокохудожественную инсталляцию высокого с низким, мирного с военным. Резко хлопнул в ладоши. - Еще раз и быстро, солнце заходит. Предложения!

- Ночевать придется тут, - Бизо успокоился и высказал очевиднейшую мысль. - Разделяться нельзя. Потрошить все станем завтра поутру.

- Есть, что взять, - вставил Зильбер, почесывая бакенбард одной рукой. Вторая не выпускала оружие со стрелой на тетиве.

- Здесь вроде удобно, войти можно лишь по лестнице, - предложил Айнар и сразу же усомнился, критически глянув наверх.

- Но стекляшка вот эта... - тоже засомневался Зильбер.

- Через нее крылан войдет по щелчку, - согласилась Шена.

- И свет будет виден за переход, - буркнул алхимик, еще раз протерев зеркальную раму. - На свет сбегутся все окрестные ...

Алхимик не стал продолжать, и без того было ясно, что есть кому сбегаться, и хорошего они точно с собой не прихватят.

Снаружи подступал сумрак. От солнца, и без того скрытого тучами, остался лишь красноватый блик у самого горизонта. Здесь, под стеклянным потолком, все окрасилось в мутно-желтый цвет, который в свою очередь быстро наливался серо-коричневыми тонами. А на первом этаже наверняка уже темно, как в подвале. Лена прикинула, что еще четверть часа, и наверху тоже стемнеет. А луна вряд ли пробьется лучами сквозь болотную дымку.

- Ищите комнату, - подытожил Сантели без лишних раздумий. - Небольшую, но со ставнями и чтобы дверь запиралась. Справа от читальни вроде была пара таких. Мы пока здесь останемся, есть дело. Закончим - спустимся. Сюда не заходить. Все.

Дождавшись, когда последний «смоляной» спустится вниз по винтообразной лесенке, Бизо тронул рычаг, искусно замаскированный под стойку для магического светильника. Дернул и повернул особым образом. Изогнутые лепестки того же металла, что и перила, скользнули из скрытых пазов, закрыли диафрагмой спуск, надежно изолировав комнату от остального дома. Бригадир, алхимик и меченосец остались одни.

- Поразительно, - прошептал Бизо, кивая в сторону занавешенной картины. - Вот уж не думал...

Кай молча переложил меч с одного плеча на другое.

- Потом, - нетерпеливо бросил Сантели. - Все это после. Ты точно сможешь?

- Сейчас и посмотрим... - не слишком уверенно сказал алхимик. Голос его дрогнул и сбился. Бизо сорвал шляпу, бросил ее в угол. Нервно засучил рукава, потом сорвал и балахон, отправив его вслед за мятой шляпой. Кожаная жилетка-корсет топорщилась на солидном пузце алхимика.

- Око лунное... - лихорадочно бормотал Бизо, ломая пальцы. – Лунное… Но бывают те, что в самом деле питаются от луны. А есть иносказательные, просто ночные.

Сантели посмотрел на своего мага и понял, что алхимик подавлен ответственностью и сложностью задачи, так что сейчас явно чего-то наломает. Бригадир улегся на диван, изящным жестом смахнул косичку и вопросил:

- Ну как, похож я на юношу куртуазного, выйдет из меня шедевр на века?

Пару мгновение Бизо непонимающе смотрел на командира пустым, безумным взглядом. А затем, наконец, понял и глубоко, искренне рассмеялся. Скорее даже заржал, выбрасывая со смехом напряжение и страх. Кай спрятал ухмылку в морщинках, разбегающихся от уголков глаз. Бригадир тоже улыбнулся и мягким, кошачьим движением перекатился, вставая на ноги.

- Давай, друг, - сказал он. - Пробуй. Не выйдет, значит не выйдет. В конце концов, штуке полтыщи лет. Может она протухла давно. В худшем случае сломается. Тогда будем действовать по старому плану. Дольше, зато привычнее.

Внизу что-то гремело, звук с трудом проникал через тонкий, но прочный металл диафрагмы. Кажется, «смоляные» ломали мебель, баррикадируя выбранную комнату. Сантели слабо улыбнулся, думая, что подобрал хорошую команду. Никаких раздоров и склок, все правильно понимают задачи и отрабатывают жалованье. Даже самые проблемные новички - бретер и лекарь - не слишком запутывают предприятие.

Может и не стоило нанимать Шарлея?.. Ну, болтали о Неупокоенном Дуэлянте, которого можно убить лишь саблей другого бретера, предварительно вызвав на бой правильно, по старинному обычаю. Как и следовало ожидать, никакого безумного духа в доме не обнаружилось, а значит, потраченное на фехтовальщика золото оказалось зряшными расходами. С другой стороны, если им удастся дожить до утра, впереди непростая дорога, так что глядишь, и старый живорез еще покажет себя. Рано загадывать...

Бизо тщательно вытер ладони платком, спохватился и протер еще раз, теперь уже специальной батистовой тряпицей. Достал из сумы грифельную палочку, очертил по периметру всю раму и, приложив пальцы к полированной глади, зашептал что-то. Кай и Сантели разом шагнули назад и в сторону. Иногда старые зеркала взрывались, раня и калеча неудачливых испытателей.

В зале повис тонкий, почти неразличимый звон, от пальцев мага разбежались едва заметные волны, как будто полированный металл ожил и обрел пластичность. Бизо зажмурился, на лбу алхимика выступили синие вены, лицо исказилось напряжением. Он шептал все быстрее, так, что слова сплетались в монотонное завывание. Зеркало вспыхнуло голубоватым огнем, в следующее мгновение выбросило поток призрачного пламени и сразу же втянуло его обратно. Бизо отшатнулся и безыскусно упал на задницу. Сантели машинально вздернул к потолку палец и прижал его к левой ключице, прося защиты у Пантократора. Кай сжал губы.

Слепой овал ожил, в нем замаячили туманные образы, как будто что-то стремилось пройти с «той стороны». Лена, доведись ей увидеть магический эксперимент, подумала бы про нарушенную фокусировку. «Смоляные» не думали ничего, они терпеливо ждали, пока древний артефакт войдет в полную силу, «настраиваясь» на далекого ответчика.

Еще пара мгновений, и образ скачком обрел четкость, глубину и цвет. Теперь зеркало больше походило на самое настоящее окно, в котором отображался рабочий кабинет. Точнее комната, не слишком большая, не слишком малая, обставленная с немыслимым для Пустошей богатством. Здесь почти не было ни дерева, ни металла, только полированный камень. Мрамор, гранит, хрусталь, все разных оттенков и видов, сглаженное и выточенное резцами искуснейших скульпторов, которые как будто придали камню пластичность, заставили его превратиться в глину, формируя удивительные образы. Сантели попробовал представить, сколько мог бы стоить мраморный столик-пюпитр с подсвечником, выполненные из одного камня, с малахитовыми вставками. Не смог.

При этом внимательный взгляд отметил бы (и отметил), что в зеркале отражен именно кабинет, а не комната увеселений или еще какой триклиний. Азуритовые стеллажи - настолько древние, что изначально синий камень успел позеленеть - были заставлены бухгалтерскими книгами с множеством закладок, и пергаментными листами, сшитыми в виде рабочих блокнотов. Целая стопка таких листов, густо исчерканных зелеными чернилами и разорванных пополам, лежала врассыпную прямо на полу из двухцветного травертина, уложенного мелкими восьмиугольниками в виде родового герба - три желудя, растущие из единого корня, что в свою очередь оплетал поверженного кабана. Кто-то с восхитительной небрежностью выкинул целое состояние, потому что исписанный пергамент обычно скоблили, а затем использовали снова и снова, пока материал не истончался до полной непригодности.

Даже стакан вина у подсвечника был одновременно драгоценен (лучшее авантюриновое стекло, декорированное золотой эмалью) и как-то ... утилитарен. Вещь, чья стоимость измеряется только в золоте, небрежно стояла на самом краешке пюпитра. Хозяин просто использовал стакан, ни единой секунды не задумываясь о цене.

Сантели обратил внимание, что в кабинете не имелось ни стула, ни банкетки, ни даже табурета. Не присесть и тем более не прилечь.

- А где люди? - тихо спросил бригадир, думая, не перепутал ли он время. Но как выяснилось, зеркало еще не закончило настройку, теперь в нем проявились и люди. Трое, если быть точным. И один зверь. Сантели не удержался от гримасы недовольства, он ожидал более «камерной» беседы, один-на один.

Первое, что сразу цепляло взгляд, это хобист - гиенообразная тварь, которая, как считалось повсеместно, дрессировке не поддавалась, никак и никакими средствами. Скотина в зеркале одним своим видом опровергала десятки трактатов об искусстве охоты и воспитания животных, поскольку восседала спокойно и смирно, причем, будучи на тонкой позолоченной цепи. Сантели однажды травили боевыми свиньями, о чем бригадир, тогда еще молодой и наивный юноша, сохранил пренеприятные воспоминания. Хобист выглядел намного страшнее свиньи.

Цепочка гиены заканчивалась небрежной петлей на руке ослепительно красивой темноволосой женщины лет двадцати, не более (а скорее даже менее). Выглядела фемина как независимый боец, со стрижкой немного длиннее, чем у Шены, однако уложенной так, что волосы казались даже короче. И одета как наемник-рутьер, в кожаные штаны и стеганую куртку с длинными рукавами и серебряным шитьем. Опытный взгляд бригадира сразу приметил, что куртка на самом деле великолепная имитация настоящей военной «стеганки» - слишком тонкая, не защитит даже от удара столовым ножиком. Зато если ее продать, можно нанять настоящего рутьера, по крайней мере, на месяц, может и дольше. Примерно столько же стоили белоснежные кружева воротника, сделанного из настоящей паучьей нити настоящих Теней с Фермы. Полированный наплечник с тонкой гравировкой прикрывал левую руку, но рассмотреть гравировку бригадир не смог. Скорее всего там был тот же герб с желудями и кабаном.

Вторая женщина была наоборот, блондинкой в длинном белом платье. Лицо ее прикрывала маска в виде позолоченной решетки, причем узор Сантели был знаком. Как и золотые ногти на правой руке, объединенные цепочками и крошечными шарнирами в конструкцию, похожую на перчатку. Такие вещи бригадир иногда находил в подземельях, и то был крайне дорогой Профит. Маску вкупе с когтистой перчаткой можно было зачаровать на самые разные задачи, но главным образом их применяли при работе с «живыми картами» из песка, родниковой воды или ртути.

Центром живой композиции являлся мужчина преклонных лет, по обе руки от которого собственно и разместились фемины. Формально мужчина казался стариком, чей лик и длинная белая мантия подходили скорее купцу, нежели аристократу. Высокородные обычно отпускали волосы до плеч и гладко брились, демонстрируя, что лицо не обезображено трансмутациями и язвами - традиция, берущая начало в первых годах после Катаклизма. Этот человек носил короткую сплошную бороду. Преклонный возраст отпечатался в каждой морщинке на его лице, в каждом пигментном пятнышке, отметил выцветшие до неприятной прозрачности глаза и высушил губы до схожести с пергаментом. Под глазами пролегли синеватые тени, отчетливо показывающие давнее пристрастие хозяина к омолаживающим эликсирам и магическим вытяжкам. Так что мужчина был еще старше, чем выглядел, лет на десять или даже больше.

Только ... «стариком» его назвать никак не выходило, даже у Сантели, который давно лишился всякого пиетета пред сильными мира сего.

Шесть человек в абсолютной тишине взирали друг на друга через непроницаемую металлическую преграду. Алхимик бочком-бочком выдвинулся из пределов обзора артефакта. Кай выставил меч перед собой, уперев острие в пол и положив руки на перекрестье, будто ставя преграду перед собой и зеркалом. А Сантели впервые задумался над тем, что, быть может, разинул рот слишком широко, и этот кусок ему не только не проглотить, но даже и не откусить. В ушах снова зазвучал отвратительный хрюк свиней-загонщиков.

Бригадир вздохнул и сделал шаг вперед, показывая, что говорить будет он. Брюнетка нетерпеливо дернула рукой, так, что цепочка звякнула, седой приподнял бровь, сохраняя на лице выражение не то, чтобы брезгливого ... скорее неоднозначного внимания. Словно готовился услышать и абсолютную чушь, и здравые речи. Лицо блондинки скрывала маска, но золотые когти звякнули, сомкнувшись. Зеркало передавало звук непривычным образом, как будто формируя его над самой поверхностью, сплетая из тончайших вибраций.

- Мое почтение... - начал бригадир и на мгновение замялся. Изначально он собирался обратиться к визави «suzerain», то есть «достопочтенный», как и полагалось по статусу. Однако один лишь вид седого взывал и настойчиво требовал прибегнуть к «regle» то есть «властитель», особа королевской крови. Сантели остановился на компромиссе и закончил обращением:

- ... ovenjulegur.

Услышав, что он «исключительный», то есть человек, равный главам двадцати двух семейств настоящей аристократии, сохранившей непрерывность наследования и безупречность крови после Катаклизма, седой ... не улыбнулся. Его губы лишь чуть-чуть сдвинулись, обозначая даже не тень усмешки, а скорее намек на подобную тень, полную, впрочем, иронии. Брюнетка фыркнула с видом явного пренебрежения к попытке польстить. Седой не сделал ни одного движения, даже не взглянул в сторону молодой женщины, однако по мраморно-гранитному кабинету словно холодным сквозняком повеяло. Брюнетка буквально проглотила насмешливый фырк и натянула цепь так, что пятнистый зверь недоуменно глянул на хозяйку.

«Да и пошли вы!» - залихватски подумал бригадир и решил, что теперь будет самим собой. Сантели снял покрывало с картины и осторожно развернул мольберт рисунком в сторону зеркала.

- Ближе, - произнес человек в мантии. Голос был негромкий, старчески надтреснутый, и в то же время сильный. Так говорит власть имущий, которому никогда не приходилось повышать тон, чтобы оказаться услышанным.

Бригадир переставил мольберт.

- Еще ближе.

Сантели почувствовал, что начинает закипать. Ему всем одним лишь взглядом, парой фраз, самой интонацией отчетливо указывали место. Причем даже без особого желания унизить, просто между делом.

- Да, я впечатлен, - не меняя интонации, сказал герцог. - Можете убрать произведение.

Сантели снял холст и скатал в трубку, наклонив голову и надеясь, что борода и тени в студии скроют выражение неконтролируемой ярости на лице. Бизо уже держал наготове кожаный футляр-тубус. Снаружи подкралась настоящая ночь, так что призрачный свет Ока остался единственным в комнате.

- Я впечатлен, - повторил седой. - Не думал, что вы сможете выполнить обещанное. Кто бы мог подумать... последнее произведение Гериона … или того, кто писал под его личиной … будет найдено где-то на задворках мира ... людьми ваших занятий.

- Это было нелегко, - мрачно выговорил бригадир, застегивая на костяную пуговицу крышку тубуса.

- Кстати, осведомлены ли вы о том, что в течении без малого четырех веков никто из живописцев так и не смог подняться к высотам старого мастерства? - неожиданно спросил герцог.

- Нет. Моя семья была далека от ... искусства.

- Я так и думал. Тайна золотого сечения, пропорций «тела в себе» и другие ухищрения ныне потеряны. Забыты. Вряд ли навсегда, человеческий разум склонен двигаться ввысь, в этом я соглашусь с Демиургами. Однако для нашего поколения - определенно.

- Полагаю, они окажутся вспомнены … то есть восстановлены, когда наш мир снова будет связан воедино торговлей и богатством.

- Поясните.

- Всякая работа должна быть оплачена достойным образом. Высокое умение, находящееся за пределами воображения, требует полного самоотречения. И соответствующего вознаграждения. Иными словами... - Сантели передал кожаный цилиндр алхимику и выпрямился, скрестив руки на груди. - Старое мастерство вернется, когда мастера смогут работать, как в Старой Империи, и получать за свою работу столько же. Если хотите сделать пирамиду выше - подсыпьте ей основание.

- Интересная концепция... - герцог нахмурился. - Спорная, но интересная. Да, я вижу, что мой сын был прав, оценивая вас как человека простого, в чем-то даже простецкого, однако не лишенного определенного ума. Или, по крайней мере, житейской ... смекалки.

- Не знаю насчет смекалки, - усмехнулся бригадир. - Но вот красиво говорить я точно не мастер.

Сантели уже задавил приступ гнева и посмотрел на ситуацию со стороны. Было очевидно, что герцог провоцирует собеседника, прощупывает, оценивая выдержку и в целом состояние духа. Неприятно, однако, понятно и терпимо. Учитывая, что переговорщики хоть и договаривались через Кая, впервые узрели друг друга лицом к лицу. А на кону стояли (возможно) даже не мерки, а настоящие фениксы, причем в таком количестве, что ...

Поэтому худшее, что тут можно было сделать, это показать слабину. Тем более зримо обидеться. Это аристократ, он не может и не умеет смотреть на людей по-иному, нежели сверху вниз. А бригадиру в общем наплевать, главное - выгрызть свою собственную выгоду. И на то есть шансы. Недаром седой козел, хоть и плюется оскорбительными красивостями, оставил при себе теток, из которых брюнетка ощутимо похожа чертами на отца...

- Поэтому давайте вернемся к делу.

- Соглашусь, - герцог сложил вместе длинные тонкие пальцы, прикрытые рукавами мантии до вторых фаланг. Оторочка сверкала настоящим золотом. - Итак, очевидно, зачем вам нужен я. Чтобы дать вам много денег. Но открытым остается вопрос - зачем мне нужны вы, после того как мы закроем негоцию с Герионом. Кай, разумеется, постарался создать у меня впечатление, что ваша славная компания осуществляет некие совершенно особые услуги. Однако меня он не убедил.

Кай шумно втянул воздух. Не видя его, Сантели был, впрочем, уверен, что мечник стиснул кулаки до хруста в побелевших пальцах на перекладине меча.

- Я думаю ... да что там, я уверен в обратном, - бригадир почувствовал, как его охватывает злое веселье. Сантели заметил, ухватил в глазах герцога ту искорку, что не раз видел у Матрисы и прочих барыг, с которыми яростно торговался за Профит. Огонек интереса, живого и совершенно искреннего, тщательно сокрытого за невозмутимым лицом и язвительными словами.

- Неужели?.. - тоном герцога можно было заморозить океан и превратить волны в торосы. Однако бригадир не дрогнул.

- Совершенно. Вы правите городом на самой удобной гавани во всем западе. Вы живете в двух мирах сразу, и под герцогской короной, и под купеческой мошной, и получаете с обоих. Вы понимаете, что никто в наших краях не предложит вам больше возможностей, чем я.

- Не пообещает больше, - уточнил седой. - А слова - самый дешевый товар на свете.

- Когда меня изгнали из города, и даже родная семья отсекла, словно негодную ветвь, все предрекали мне печальный удел. Но я выжил, - усмехнулся бригадир, скаля зубы в усмешке, столь же холодной, как у герцога. - Когда я пришел на Пустоши, босиком и со сломанным ножом, никто не верил в мой успех. Но я преуспел. Когда я решил добыть картину из проклятого дома на болотах и найти для нее покупателя, компаньонша назвала меня безумцем. Полотно вы только что увидели. Сейчас я говорю, что смогу отбить у культистов замок Майнхард и выстроить удобный, быстрый торговый путь напрямую к северной гавани. Откуда ваши новые корабли с днищем, обшитым медью, смогут вывозить Профит быстрее и больше любых караванов, идущих через горы. Вы тоже хотите назвать меня безумцем? - бригадир оскалился еще больше. - Или согласитесь возглавить и профинансировать наше предприятие?

- Немного золота и проклятых артефактов? - саркастически осведомился герцог. – Прибыль не стоит таких обширных вложений. Наемники, улаживание проблем с культистами, корабли…

- Я знаю Кая и совершенно уверен, что ваш достопочтенный сын исчерпывающе изложил полный список наших возможностей, - Сантели думал, что сдохнет на этом предложении, выговоренном за один присест, но таки выжил и даже не сбил дыхания. - Не только дорогостоящий Профит, но и специальные услуги, которые возможны только здесь, на Пустошах. Включая составление особых договоров негоции с проклятиями на случай нарушения условий. И к слову, думаю, что могу сейчас добавить еще один пункт.

Сантели подошел к зеркалу еще ближе. Достал из поясной сумки камешек, похожий на прессованные в один брикет кристаллики засахарившегося сиропа. Поднес вплотную, так, что камешек слегка стукнул о металл. Герцог сохранил самообладание, а вот брюнетка не смогла, ощутимо изменившись в лице и снова дернув цепь. Гиена заворчала, высказывая хозяйке неудовольствие.

- Киноварь, - констатировал герцог. – «Каменная кровь».

- Да, ртутный камень, - уточнил бригадир. - Под Майнхардом заброшенные штольни, которые пробивались для вызревания вина. Они выходят к богатым залежам киновари, которые не успели вскрыть полностью до катастрофы. И это старые катакомбы, они остаются неизменными, не попадая под изменение. Вы не станете монополистом на рынке «каменной крови», но сможете выгодно возить ее. А ртуть нужна всем. Ее можно даже извлекать прямо на месте добычи, сланец позволит обойтись без дров. Ваши корабли повезут чистый товар.

Герцог задумался, потирая большим пальцем об указательный. Блондинка по-прежнему стояла, будто статуя. Брюнетка взирала на Кая, почему то с таким видом, словно он задолжал ей немерено.

- И вы конечно можете избавиться от меня, - переведя дух, согласился бригадир с невысказанным предположением. - Но зачем? Вы не сможете, да и не станете вести дела в Пустошах сами. Для этого понадобятся люди, которые знают здесь все и всех, которые станут решать все проблемы партнерства на месте, гарантируя оборот. Лучше нас вы никого не найдете.

- Повторюсь, я до сих пор не убежден, - медленно, разделяя каждое слово, вымолвил герцог. - Однако надо признать, вы меня заинтриговали.

Он снова задумался. Блондинка погладила свободной рукой золотые когти, медленно, можно даже сказать, с извращенной чувственностью. Темноволосая с той же молчаливой напряженностью бурила Кая взглядом, преисполненным злобы.

- Думаю, пока мы оставим в силе прежний план, предложенный вами, - резюмировал герцог. - Тот, который обсудили при посредничестве моего сына. Корабль будет ждать вашу компанию через десять дней, в указанной вами гавани.

- Я возьму с собой рутьеров, тех, кого сам найму, - напомнил Сантели. - И ... Кай останется на берегу.

- Как пожелаете, - досадливо поморщился аристократ-купец. - И я рекомендую не переоценивать значимость Кая как заложника. Разумеется, первенец любезен сердцу каждого отца. Однако мой единственный сын по собственной воле покинул семью, пренебрегая любовью и дарами. Можно сказать, отторг любящие руки.

- Щупальца спрута, - тихо буркнул Кай.

Поэтому если обещания подтвердятся, - герцог как будто и не услышал. - Вам нечего опасаться. А если солгали хоть в малости, вас ничто не спасет.

Прозвучало это очень буднично, без какого-либо акцента. И от того по-настоящему страшно. Но герцог продолжил:

- Когда прибудете, предстоит обсудить детали возможного договора. И партию, которая проведет все необходимые изыскания на месте, в частности касательно киновари. Вы ведь не думаете, что я куплю крысу в мешке?

- Нет. Ни в коем разе.

- Это хорошо. И последнее. Мы с вами более не встретимся.

- Э-э-э... - Сантели растерялся.

- В этом нет нужды, - с видом абсолютного превосходства усмехнулся старый герцог. - Картину примет моя младшая дочь, она же выдаст вам оговоренную награду. Разумеется, в том случае, если это действительно оригинальная работа Гериона.

Брюнетка перевела взгляд с Кая на Сантели. Бригадиру захотелось плюнуть, столько высокомерного презрения читалось в ее взгляде.

- Что же касается совместного предприятия, все дальнейшие переговоры вы будете вести с моей средней дочерью. Она занимается морскими перевозками и сопутствующими делами.

Женщина в маске качнула головой и вновь звякнула когтями. Она так и не произнесла ни единого слова, однако у Сантели возникло неприятное вяжущее чувство под ложечкой. Словно глаза в темных провалах крадут у него частицы жизненной силы, а когти готовы проткнуть живот, вытягивая внутренности.

- Как пожелаете, - согласился бригадир. Он чувствовал себя безмерно уставшим, в первую очередь душой. Слишком много всего за один день. И впереди еще целая ночь, скорее всего, полная опасностей.

- И еще одно, - заметил напоследок герцог. - Уничтожьте зеркало. Разбейте его на самые мелкие осколки. Никому не следует знать, что здесь было.

До прощания он не снисходил. Зеркальная гладь разом помутнела. Еще несколько мгновений в глубине полировки угадывались темные силуэты, а затем и они пропали.

Трое переговорщиков переглянулись. Кай никак не мог согнать с лица выражение сердитого раздражения, словно его оклеветали прилюдно, на самом тинге. У Бизо тряслись руки, губы, мешки под глазами и вообще все остальные части тела под жилетом. Пот катился по лицу, оставляя блестящие дорожки.

- Сделано, - выдохнул Сантели. – Получилось…

Кай вздохнул и сделал шаг в сторону зеркала, поднимая меч.

Ни алхимик, ни бригадир не заметили тени, что притаилась, у самого основания стеклянной пирамиды. Лоскута непроглядного мрака, лишенного формы, который буквально растекся по основанию несущей рамы, жадно впитывая звуки в студии всей поверхностью.

Глава 20 Тьма

Поскольку дело происходило не в фильме ужасов, никому из бригады и в голову не пришло делиться на группы, разбредаясь по комнатам. Собрались все в одной зале, не слишком большой, не слишком маленькой. Очевидно, в прошлом это было нечто вроде курительной комнаты, места, где в доверительной обстановке решают серьезные вопросы или предаются блаженному расслаблению. Кабинет был обтянут кожаными обоями, похожими на тонкую замшу с тиснением - повторяющийся принт с растительными мотивами. Но сейчас от замши осталось немного, и голое дерево проступало через огромные прорехи серо-коричневыми планками. Такая же участь постигла кресла, которые были похожи на скелеты животных в обрывках шкур на ребрах основы. Зато здесь имелся ковер, который хотя и уплотнился до состояния войлока, надежно защищал от сырости, что поднималась из затопленного подвала. Двери, выходящие на обе стороны залы, надежно запирались, а на широком окне сохранились трехчастные ставни.

Обычно «смоляные» старались обустроить ночлег таким образом, чтобы из него имелось хотя бы два направления для бегства. В этот раз Сантели изменил проверенным традициям, рассудив, что вряд ли сгинувшие искатели приключений были глупее. Они наверняка применили все меры предосторожности, но это не помогло. Поэтому бригада наглухо забаррикадировалась и постановила дежурить по двое, причем часовые должны обязательно находиться в разных концах залы. Никто не выспится и не отдохнет толком, зато больше шансов не прозевать ночную напасть. А что утром плестись неверными ногами обратно - так до того утра еще дожить надо. Одно время Сантели всерьез рассматривал идею вообще бодрствовать всей командой до рассвета, упиваясь бодрящими эликсирами. Но после долгого колебания от затеи отказался - слишком утомительным выдался переход. Продержаться ночь бригада еще могла, однако на обратном пути оказалась бы слишком вымотанной. Пришлось балансировать, выбирая между рисками.

Первая стража выпала Шене и Зильберу, как потерявшему немало крови и потому расположенному к слабости. Самую опасную, предрассветную, Сантели оставил себе и молчаливому Айнару. Остальные часы достались Елене и Каю. Бизо постановили не будить, чтобы он более-менее отдохнул и на обратном пути бдел за всех.

Проверив, что компания в сборе и никого не подменили, бригадир закрыл ставни и накинул щеколду - скорее украшение, нежели настоящий запор, но достаточный, чтобы задержать хотя на несколько мгновений того, кто решится вломиться через окно. Пока бригадир затыкал щели гардиной, Бизо прицепил к настенному канделябру лунный кристалл, и ровный синеватый свет осветил залу. Кай приготовил несколько походных свечей, на случай, если кристалла не хватит до утра, такое нередко случалось. Стекляшка была уже старой.

Первым делом Лена проверила состояние «вьетнамского сундучка». С ним все было в порядке - несмотря на пару эпизодов купания внутрь не просочилось ни капли воды. Бутылочки оказались целы, инструменты на месте. Пользуясь моментом, Лена еще раз проверила ногу Зильбера, наложила новую повязку с листом подорожника, и обработала по второму кругу клещевые укусы. Все восприняли это как должное, без какого-то особенного одобрения. Лекарь делал свою работу, для которой его и наняли.

Шена собралась бдить оригинальным образом - встала, как настоящий часовой, и поставила альшпис так, чтобы задремав и опустив голову, непременно наткнуться подбородком об острие. Глядя на это, Елена с трудом удержалась от улыбки. Девушке вспомнились рассказы о собственном детстве про «упрямую девчонку». Дескать, однажды двухлетняя Ленка заявила - «я больсе не буду пать!». Сказано - сделано, и девчонка села в полной готовности любой ценой избежать сна. А для верности взяла детскую пирамидку из колец на стержне и поставила перед собой, чтобы, в случае чего, упасть прямо на игрушку и, соответственно, проснуться. Кончилась затея предсказуемо - подзатыльником - а Шена сейчас забавно напомнила о ней.

Зильбер страховаться не стал, он просто сел на древний скелет кресла, похожего одновременно и на кушетку, и на шезлонг, проверил тетиву и разложил под рукой три ядовитые стрелки. Достал из сумки маленькую щеточку и начал расчесывать бакенбарды. Три движения с одной стороны, три с другой, и снова, и снова, с монотонностью метронома. Казалось, он может делать это без перерыва до рассвета.

Распустив ременные завязки поняги, Лена сняла с рамы и раскатала два одеяла - одно вниз, другим укрыться. Несмотря на ковер и плотно закрытые ставни, было прохладно. За стенами дома кто-то квакал, мощно и трубно, как в самую первую ночь Лены на Пустошах. Немного помучившись, лекарша «перестелила», то есть скатала нижнее одеяло в виде валика под голову, и улеглась прямо на ковер.

Желудок запоздало напомнил о себе неприятным сосущим чувством, как будто превратился в одну большую осьминожью присоску. Днем Лена не проглотила ни крошки из-за вездесущего запаха мочевины, казалось, что если в живот попадет хоть кусочек еды, он сразу выйдет наружу вместе со всеми внутренностями. Сейчас настало время расплачиваться за брезгливость. Можно было перекусить куском вяленого мяса или пеммиканом, надеясь, что защитная эссенция не пропитала их так же, как одежду. Однако усталость навалилась как подушка, мягкая и в то же время неподъемная.

Завтра, подумала Лена. Все завтра...

Сон не подкрался, он взял и пришел, с настойчивой мягкостью окутывая лекаршу плотным покрывалом. Сдаться этому пришельцу было легко и очень приятно, чувствуя, как расслабляются измученные за день мышцы, а глаза закрываются сами собой. Засопел во сне Айнар, звякнуло чье-то оружие, размеренно и тихо шуршала щеточка Зильбера. Квакун за окном умолк. Дом затих, даже рассохшееся дерево не скрипело.

Лена заснула.

Или не заснула...

В прежних кошмарах она видела образы, однако не могла осознать их целиком, словно глядела на картины чужой жизни сквозь замочную скважину. Сейчас все было наоборот. Лена как будто повисла во тьме без конца и без края, лишенная тела и воли - сгусток чистого сознания. А вокруг нее, вовне и внутри разума разворачивались образы. Скупые, обрывочные, как на экране телевизора со сбитой настройкой, когда фильм разбивается на отдельные кадры, дополнительно искаженные рябью, а звук хрипит из динамиков. Лишь изредка, повинуясь загадочным колебаниям эфира, изображение и звук складываются в обрывочную сцену, очень короткую, готовую вновь утонуть в помехах.

Я плохой маг...

Никудышный...

Бесполезный...

Чужая печаль имела цвет прелой листвы и запах соломы, которую стелили на голый пол в домах. Аромат свежести, солнца и земли пока ощутим, но уже перебивается затхлостью, навозом, старой кожей ботинок и пылью. Горе, застарелое и привычное, как неопасная, однако незаживающая язва.

Я способен лишь на фокусы...

Мелкие фокусы...

Даже не настоящий маг... всего лишь «алхимик», жалкий ремесленник...

И мне не суждено подняться выше...

Магия - это дар, которым я обделен...

Будь проклята эта жизнь... будь проклят Создатель, который оказался столь жесток...

Он дал мне испить из чаши, но лишь один глоток... и оставил мучиться от жажды перед источником, до которого мне никогда не дотянуться...

Фокусник-алхимик...

Это было ... неуютно. Лена не чувствовала никакого дискомфорта, но где-то в глубине сознания росло понимание того, что это НЕ ее видение. Образы, разворачивающиеся перед внутренним взором, предназначались кому-то иному.

Мама, что ты делаешь?!.. Не бейте его!

Новые образы, новые цвета. Если предыдущие были серы и тоскливы, то сейчас вокруг Лены бушевала ярость. Злость, которую время скрыло прочным щитом от остального мира, однако не усмирило.

Содомит? Нет, это ошибка!

Сынок, ты не виноват. Он прокрался в наш дом тихой змеей, дабы отравить твою душу, но теперь ты свободен. Гадина будет истреблена.

Оставьте его, это ошибка! Он не виновен, он всего лишь учитель!

Повесить его! Нет, сначала отсеките преступные, скверные члены тела его! Сожгите перед его собственными глазами! Срежьте плоть с костей. Никому не позволено смущать юные умы, ибо сказано было после Бедствия - семя мужчины да не будет растрачено впустую, потому что оскудела земля, и населена женщинами, лишенными мужей.

Оставьте его, оставьте... Это несправедливо, это неправильно... Мы только читали старинные книги со стихами... Мама, ведь ты сама хотела, чтобы я изучал науки и искусства.

Вон из нашего дома, мерзкий отрок. Скверна все же пустила в тебе корни, ты жалеешь отступника. Спустите на него кабанов!

Ненавижу вас. Проклинаю вас. Отрекаюсь от вас.

Ярость обжигала, от нее хотелось отвернуться, закрыть глаза ладонью, однако ...

Некто или, скорее, нечто обволокло мир бесплотной сетью, буквально вытягивая чужие воспоминания, закручивая их в тяжкий водоворот, загоняющий чужой разум все дальше и дальше во тьму. В забвение. А Лена каким-то чудом оказалась на периферии, на самой границе воронки, где волна уже движется, однако еще недостаточно сильна, чтобы увлечь за собой.

И к ней начало приходить понимание...

Новый образ имел цвет золота и стали.

Смерть. Убийство. Много смертей, много убийств. Холодная, рассудительная жестокость мастера своего дела. Кровь, оплаченная монетами, превращенная в серебро и золото, как будто трансмутированная в тигле искусного алхимика.

Азарт. Победа. Годы боев. И наконец, усталость. Тяжелая, мучительная усталость, когда победа уже давно не приносит радости, а золото кажется нечистым, покрытым несмываемыми пятнами крови.

Женщина, которая оказывается рядом, ее тепло, ее забота. Сначала - купленные за деньги, вынужденные, пропитанные страхом и боязнью огорчить хозяина. Затем - раскрывающиеся привязанностью, словно горные цветы, чьи лепестки можно увидеть лишь в короткие минуты, когда луна и солнце равновесно встречаются в небе. Он - солнце, прямой, уверенный, суровый. Она - луна.

Покой. Умиротворение.

Нельзя купить любовь за деньги. Но можно вырастить ее вдвоем, терпеливо, день за днем.

Счастье. Недолгое... Оно уничтожено. Разбито чужой злобной волей.

Руки старые, слишком старые... В них больше нет прежней силы, нет быстроты, что годами приносила победу за победой. Остался лишь опыт. И всепоглощающая ненависть, горькая вдвойне, потому что хозяин рук знает - он не получил ничего сверх того, что сам так щедро раздавал направо и налево в обмен на золотые монеты.

Лишь опыт остался. Опыт бойца. Он послужит, он поможет, когда больше ничего не осталось. Пришло время снять со стены саблю, поднять клинок с позолоченных крючьев, почувствовать знакомую тяжесть в руках.

Я плохо жил. Наверное, плохо умру. Но сегодня после заката я - как в прежние времена - выйду на улицы с оружием в руках, и об этой ночи сложат легенды.

Воронка крутилась, подобно чудовищному водовороту из рассказа Эдгара По. Она как мистическое решето, тщательно перебирала чужую жизнь, брезгливо откидывая светлое, теплое. И вытягивала все самое черное, тяжелое, все, что хранила память. Вытягивала, сплетая в нити, соединяя нити в сеть, опутывающую сознание. Дальше, глубже...

С болезненной остротой Лена поняла - это не случайные видения, не ночные кошмары. Это нападение. Невидимая сила атаковала всю бригаду, погружая бойцов одного за другим во тьму повторяющихся воспоминаний. Затягивая в спираль, которая прочно удерживала разум в им же созданной клетке.

Одновременно с пониманием Елену накрыл новый каскад чужих призраков.

Церковь. Празднество. Скорее всего, свадьба. Здесь царит безмятежное счастье. Люди, чья жизнь не длинна и преисполнена тяжкими трудами, как никто другой способны наслаждаться каждым мгновением подлинного счастья и безмятежности. А гроза все ближе... Она все еще незрима, однако уже нависла над праздником. Гроза близко...

Она уже здесь.

Свадьба разгромлена, уничтожена, как изящный цветок, мимоходом затоптанный конским копытом. Как игрушка, сломанная капризным ребенком.

Жених силен, очень силен, однако сила не поможет против сноровки опытных убийц. Оружейник не станет мастером и не заведет свою мастерскую. Его латы не обретут известность по всему миру, а секрет цементации брони откроет совсем другой человек, намного позже. Кузнец убит одним ударом копья, однако над телом продолжают глумиться, запоздало вымещая страх, что охватил на мгновение черные сердца, когда жених проломил череп первому, кто поднял руку на его женщину.

Невесте повезло больше... Или меньше.

Да будет вам известно, любезные господа, что женщина может удовлетворить потребности мужчины разными способами. И хотя может показаться, что сегодня мы испытали их все, позвольте разубедить вас.

Да утихомирьте ее, наконец. Просто сломайте этому животному ногу. Уверяю вас, оно сразу станет очень послушным.

Просим, просим, властитель Шотан. Я верю, сие ущербное творение Создателя, ликом схожее с человеком, однако погрязшее в скотской дикости глухой провинции, еще сможет развлечь нас.

Подай мой особый нож. Друзья, приглашаю вас оценить старинное искусство pàtrean, сиречь резьбы на выделанной коже. К сожалению, мое умение пока невелико, да и материал оставляет желать лучшего, но я уверен, вы проявите снисходительность к моему несовершенству! Приступим.

Поглощенная потоком воспоминаний, Лена пропустила момент, когда опасно приблизилась к потоку, и ее заметили. Чужое, постороннее внимание сфокусировалось на ней, будто прожектор черного света. В нем не чувствовалось искры разума, скорее это было рефлекторное действие, как у паука, что реагирует на дрожание сигнальной нити. Зато ощущалась злобная целеустремленность.

Девушку накрыло приступом дурноты. Темные щупальца прорастали во все уголки памяти, не пропуская ни единого, кропотливо перебирали, просеивали картины былого, отбирая самые черные, позорные события. Первая обида родителей. Первая ложь. Первая несправедливость. Первая близость...

И тут очередной завиток тьмы коснулся чего-то потаенного, словно семечко от давно съеденного яблока, забытое в самом дальнем углу стола, но готовое прорасти при бережном уходе. Эта крошечная частичка Лениной души упорно не поддавалась давлению, уходила от зловещего объятия. Чужак сосредоточился на ней, стянул щупальца в жгут, буквально разрывая неподатливый клочок памяти.

Девушка корчилась всем своим существом, беспомощная, чувствуя, что ее буквально уничтожают изнутри, сжигают, будто кислотой, пытаясь сломать основу основ, стержень, удерживающий ее разум.

Наконец «семечко» поддалось, а затем случилось невероятное.

Сантели всегда просыпался сразу, как настороженный волк, готовый в любой момент оскалить зубы - ценный навык для того, кто хочет выжить на Пустошах. Но сейчас он тяжко прорывался из глубин кошмара. Бригадир чувствовал себя новорожденным, который покидает утробу матери, через боль и удушье. Он рвался к свету, только вместо света был звук. Словно маяк с колоколом, предупреждающий моряков в тумане, когда самый яркий огонь становится бессилен.

И наконец, бригадир очнулся.

Кто-то кричал, страшно, так, словно у него в легких был бесконечный запас воздуха. Сантели рванулся с кресла, в котором заснул, сидя, и споткнулся, упав на колени. Ноги тряслись, отказываясь служить. В первое мгновение Сантели показалось, что он еще не проснулся - вокруг все плыло, подернутое серой дымкой. Затем бригадир одновременно осознал три вещи.

Первая - кричит Хель, причем, кажется, в некоем трансе. Даже не кричит, а воет, как раненое животное так, что того гляди, сейчас во всем доме лопнут остатки стекол.

Вторая - с глазами у него все в порядке. А пространство заполнено множеством серо-черных нитей толщиной не больше, а может и меньше самого тонкого женского волоса. Они легко проходили друг сквозь друга, извивались, создавая единую колышущуюся массу. И тянулись к людям, жадно зависая над лицами спящих, собираясь в омерзительные червеобразные жгуты.

Третья - все нити шли с потолка, который изменил цвет, став черным, темнее самой непроглядной тьмы в подземельях.

Хель, наконец, выдохнула до упора, с протяжным всхлипом дернулась, как припадочная. И, одновременно с тем чернота на потолке дернулась рябью, как живая, набухла огромной каплей и повисла, вбирая в себя нити. Мгновение - и комната очистилась. Еще мгновение - капля упала на пол, расплылась блином по колено человеку и поднялась столбом. Все происходило очень быстро - как будто жидкость или расплавленный металл заливали в невидимую форму. Желеобразный комок качнулся вперед, опустился на четвереньки, пророс изнутри пучками колючего меха, выбросил в стороны несколько пар конечностей, а над горбатым загривком зазмеилась пара боевых щупалец.

Перед Сантели оказалась самая кошмарная тварь из всех, что бригадир когда-либо встречал.

О подобных существах как правило пишут «некогда оно было человеком». Однако... нет, вряд ли в этом создании имелось хоть что-то людское, скорее тварь походила на скверную попытку вылепить из податливой глины нечто антропоморфное, притом - как в притче о свинье и трех слепых горцах - ориентируясь лишь на обрывочные описания.

Торс был как будто сшит воедино из двух отдельных, положенных один на другой. Голова, вернее куполообразный вырост в передней части туловища, заканчивался почти круглой пастью, больше похожей на зубастую трубку. Мелкими тупыми зубами поросла и вся правая часть условной морды, а вместо глаз на окружающий мир слепо таращились два отверстия, затянутые тонкой, туго натянутой пленкой. Похоже, создание больше полагалось на слух. Нижний торс опирался на две пары мощных лап, переламывающихся в трех суставах каждая, из-за чего ног казалось больше, чем в действительности. Из «плеч» верхнего туловища торчали еще две руки, похожие на человеческие, но с пальцами как у лемура, снабженными тарелкообразными присосками. Учитывая, что стоп на «ногах» не имелось, только широкие кисти, как у обезьяны, с разным числом пальцев на каждой, можно было предположить, что тварь плохо бегает, зато способна перемещаться по любой вертикальной поверхности. Лапы выглядели очень сильными, под белесой кожей с редкими пучками колючей шерсти желваками перекатывались мышцы, обвитые крупными сизыми венами. Но главным оружием скотины определенно были два щупальцеобразных отростка, похожих на сегментированные кнуты. Каждый заканчивался кристаллическим навершием, очень похожим на типичную «розочку» от разбитой бутылки.

Мгновение всеобщей растерянности затянулось. Объективно оно заняло три-четыре секунды, вряд ли больше. Но каждому показалось, что пауза заняла целую вечность. «Смоляные» были ошарашены - они готовились выдерживать осаду и штурм любого врага извне, а противник внезапно оказался среди них. Кроме того мозги все еще туманились остатками морока, наведенного пришельцем. Чудовище же... Мелкими шажками тварь отступала к окну, угрожающе вибрируя щупальцами, словно гремучая змея погремушкой. Пластика демона казалась совершенно нечеловеческой, и тем не менее в шагах его ощущалась легкая тень неуверенности. Создание не было обделено орудиями убийства, да и весило пару «сухих бочек», то есть два центнера с довеском. Но такая охота оказалась ему непривычна, а открытый бой - нежелателен.

Хель перестала биться в конвульсиях, мышечный спазм рванул ее, как марионетку, буквально вздымая с ковра. Лекарша озиралась с абсолютно ополоумевшим видом, будто только что пропутешествовала в ад и обратно.

Шарлей заснул сидя, положив обнаженную саблю на колени, а молот вдоль бедра, прямо под левую ладонь. Бретер пришел в себя быстрее всех - сказались отточенные навыки бойца, который обманывал смерть тридцать с лишним лет. Сознание еще не охватило всю глубину случившейся беды, а руки уже сами собой легли на оружие. Однако первой атаковала Шена. Движения ее были стремительными, альшпис нацелился точно в плешивый бок, у основания передней лапы, где открывался сустав. Но существо оказалось быстрее, оно развернулось на месте, комично прикрывая слепую морду верхней парой конечностей с тонкими лемурьими пальчиками, и взмахнуло бичами. Первый удар выбил копье из рук Шены. Тварь выпрямилась на могучих лапах, раскручивая над собой второе щупальце, рисуя восьмерку, словно палач, демонстрирующий мастерство владения кнутом.

Бывают мгновения, когда человек не думает, а просто делает. Бывают, когда наоборот, мыслей очень много, но человек все равно делает нечто такое, что идет совершенно вразрез с воплями разума, а также инстинктом самосохранения. Пока щупальце, гремя плотными роговыми накладками, разворачивалось над спиной демона, Лена отчетливо осознала, что сейчас Шена умрет. Живые кнуты обладали огромной силой, навершия казались прочными, как железо, а копейщица оказалась слишком близко к врагу. И, кроме того, женщина сняла куртку, укрепленную кольчужными вставками и кожаными пластинами, вываренными в горячем воске.

Здесь нельзя было ничего сделать. Пантократор отмерил конец жизни для копейщицы. Лена видела синий отблеск лунного кристалла в расширенных зрачках Шены. Узрела в глубине зеленых глаз отчаяние, понимание. Почти смирение.

И Лена сделала. Потому что не сделать - было невозможно.

За мгновение до атаки рыжая бросилась на Шену, обрушилась всем телом, разворачивая по направлению движения, закрывая собой. Щупальце вместо того, чтобы пробить незащищенный живот Шены, ударило Лену в поясницу. Сила удара была такова, что обеих женщин швырнуло к стене. Елена в беспамятстве замерла, осев на пытающейся выбраться из-под нее валькирии, словно покойник.

Спас Елену Шарлей. Пока Шена атаковала в лоб, бретер скользнул вдоль стены, заходя врагу сбоку, сабля в одной руке, молот в другой. И напал в тот момент, когда замах щупальца переходил в удар. Сабля сверкнула в широком, но быстром замахе, размазалась в движении серебристой полосой. Стремительный выпад попал в сустав, так что демон отшатнулся, сбивая собственную атаку. Хлыст, вместо того, чтобы острием перебить Лене позвоночник, хлестнул плашмя, скорее очень сильно толкнул, отбрасывая. А Шарлей продолжал наседать, угрожая саблей.

В атаке бретера не было какой-то особенной быстроты, не показывал он и чудес финтов с обманными движениями. Просто ... Шарлей как будто предугадывал движения противника и каждый раз делал ровно то, что необходимо в правильный момент, с нечеловеческой точностью боевого механизма. Второй выпад поразил тот же сустав, расширяя рану, сразу же затем фехтовальщик словно растекся над полом, едва ли не упал на колени, пропуская над головой щупальце, а сабля уже поднималась, опережая хлыст буквально на десятую часть удара сердца. Клинок был заточен с обратной стороны на полторы ладони, и демон с оттягом врезал бичом прямо по выставленному фальшлезвию. Кусок щупальца еще не упал на ковер, а Шарлей, продолжая движение, шагнул дальше, вытянулся вперед еще сильнее, используя последние капли инерции для того, чтобы усилить замах молотом.

Этот удар считался «предательским», примерно как арбалеты южных рыцарей - всех их порицают и ненавидят, но все знают и стараются использовать по мере сил. Клевок сверху вниз, прямо по стопе, так, чтобы острие прошло насквозь, даже если нога в стальном ботинке-сабатоне. У чудовища сабатонов не имелось, да и шкура при всей своей твердости на броню никак не тянула. Молот бретера приколотил переднюю правую «ногу» к полу, пройдя ковер и доски.

На этом удача и преимущество Шарлея закончились. Ударив молотом вместо защиты, бретер «провалился» в атаке, и оставшийся бич хлестнул ему по голове. Но за мгновение до того Сантели подставил щит, прикрыв мэтра, как давеча его самого прикрывал Айнар. Острый конец ударил с такой силой, что доски захрустели, крошась в щепу. Сантели не удержался на ногах, упал на колени, вслепую махнул топором, понимая, что щиту конец, а рука если не сломана, то крепко растянута во всех суставах. Демон рванулся, освобождая ноголапу из ловушки, его разорванная пополам кисть обвисла, из нее обильно хлестала черная жижа.

Бой - стремительный, дерганый, смертельный - происходил в тишине. Лишь удары гулко отдавались под высоким потолком с блеклыми росписями, топали по мягкому ковру ноги противников, и тяжелое дыхание рвалось из глоток. Тварь не рычала и не шипела, из ее круглой пасти доносился вязкий, неритмично щелкающий скрип, как будто в утробе демона задыхался сверчок.

Щелк. Щелк. Щелк. Зильбер пускал стрелы с такой скоростью, что щелчки тетивы сливались в один протяжный звук с тремя пиками. Наконечники уходили неглубоко, но там, где они зарывались меж редкими пучками шерсти, с шипением вился желтоватый дымок. Бизо постарался на славу, сварив годный яд.

- Иди сюда, падла, сейчас я тебя порежу начистяк, - выдохнул Айнар, подступая к демону справа, и то были первые слова с начала боя. За спиной брата-солдата Кай уже поднимал меч, выбирая момент. Пехотинец и рыцарь сразу встали парой - щитоносец и мечник - будто всю жизнь в одной баталии сражались.

Шена выбралась, наконец, из-под беспамятной Хель и подняла с ковра альшпис. Шарлей перехватил саблю обеими руками и теснил тварь слева, бок о бок с бригадиром, у которого левая рука с разбитым щитом висела плетью, зато правая, с топором, оставалась твердой и верной.

Чудовище шаг за шагом отступало к окну, скрипя и скрежеща все громче. Обрубок одного щупальца повис, словно кусок хорошо отбитого перед варкой осьминога. Второе грозно раскачивалось над горбатой спиной, но тварь явно берегла его, боясь потерять, как и первое. «Смоляные» же, почувствовав неуверенность врага чутьем опытных убийц, наступали, переборов страх. Шарлей обозначил выпад с одной стороны, сразу перенес клинок на другую, завертел в сложной сети финтов, отвлекая внимание демона. Шена ткнула альшписом прямо в червеобразную морду. Перепонки на месте глаз завибрировали, пасть вывернулась наружу, словно зубастая кишка.

Айнар, принимая передаваемую по кругу эстафету инициативы, махнул мечом. Получил в ответ удар щупальца, но уже совсем неуверенный, так что острие лишь рассекло вощеную кожу на щите и заскрежетало по умбону. Инстинкт подсказывал демону, что повернувшись к любому противнику, он сразу получит удар с противоположной стороны. А слабого разума не хватало, чтобы изобрести какую-нибудь хитрую комбинацию или пойти на прорыв без оглядки. Так что чудище пыталось угрожать всем сразу и пятилось, оказавшись в кольце.

Шарлей подсек еще одну опорную лапу, Айнар отработанным за годы службы движением шагнул в сторону, не опуская щит. В правильном бою строй на строй так выпускают из второй линии поединщиков. Кай выдвинулся из-за плеча щитоносца с кажущейся неспешностью, занося над головой тяжелый однолезвийный меч. Рыцарь ударил только один раз. В его движении не было изящества и быстроты Шарлея, а меч обрушился не со змеиной легкостью бретерской сабли, но с тяжеловесной мощью кузнечного молота. Это был удар не уличного бойца, которому необходимо найти брешь в обороне противника, а рыцаря, который в лобовой сшибке проламывает цельнокованую броню. И Кай попал в цель.

У демона оказалась прочная шкура, однако до латного доспеха ей было далеко. Меч Кая прошел сквозь тело монстра, как бритва через тончайший платок, убив тварь на месте. Грубо вылепленное туловище осело, ноги сложились в суставах, пасть вытянулась еще дальше, словно короткий хобот. Дрогнули в последний раз глазные перепонки, скрип захлебнулся утробным бульканьем, и воздух вырвался из легких или что их там заменяло в глубине бурдючного торса.

- Твою ... - Сантели вытер пот со лба, не выпуская топор. Передохнул и скривился, когда от резкого движения боль пробила растянутую левую руку по всей длине, от кисти до плеча.

Кай с усилием вытащил меч из падали. Держа на отлете вымазанный черным клинок, глянул на лезвие - не выщербилось ли.

- Бизо, полей дохлятину кислотой, чтоб не восстала, - утомленно вздохнул бригадир, выбирая, что ему делать - продолжать на всякий случай удерживать топор или выпустить, чтобы снять разбитый щит здоровой рукой.

Алхимик глянул на мертвую тушу со скепсисом, прикидывая, что на это не хватит и всего его сундучка, однако спорить с бригадиром не стал. А Сантели скверным, очень скверным взглядом посмотрел на Шену, затем обернулся к Зильберу.

Лена пришла в себя от острой боли в ягодице, как будто слепень укусил. Дернулась в ужасе, понимая, что бой наверняка проигран, и в нее запускает жало тварь из ночного кошмара. Засучила ногами, пытаясь перевернуться.

- Все путем, кинжал чувствует, ножками дергает. Хребет цел, - произнес кто-то сверху. - Если крови в моче не будет, значит, легко отделалась.

Почти сразу же до ушей девушки донесся звук хорошей затрещины и упавшего тела.

- Проспали, san yobbo! - прорычал голос бригадира.

Лене удалось перевернуться на бок. Поясница страшно ныла, отдаваясь спазмами боли куда-то в центр живота, поясной ремень будто из свинца отлили, в ногах чувствовалась тошнотворная слабость. Но, похоже, корсет все же уберег от самого страшного. Мутило, желудочный сок поднимался из пустого живота к самому горлу.

В мертвенном свете синего кристалла девушка увидела Шену, которая тоже пыталась встать на ноги. Подбородок у валькирии был расцарапан, видимо она все же накололась об альшпис, потеряв сознание под чарами демона. А всю левую половину лица у копейщицы занимал красный отпечаток, словно ее от души огрели раскрытой ладонью, чтобы, не сломав челюсть, доставить предельную боль. Сантели встряхивал правой рукой, прижав к телу левую.

- Часовые, - с убийственной серьезностью прошипел бригадир.

Лена обмерла. Сон в дозоре считался одним из страшнейших проступков «смоляного», страшнее попытки скрысить Профит. Потому что от кражи умереть сложно, а вот если часовой задремал и просмотрел опасность, наоборот - легко. Как правило, за такое убивали. Самое меньшее, чем теперь могли отделаться часовые, это жестокое избиение до той самой крови в моче. Чем, похоже, и намеревался заняться бригадир при молчаливом одобрении прочих компаньонов. Шена сумела, наконец, подняться и молча ждала, виновато опустив голову. Сантели замахнулся вновь, под аккомпанемент шипения, доносящегося от мертвого демона. Бизо как раз полил дохлятину из склянки. Завоняло так, что уже привычный запах мочевины мог показаться изысканными духами.

- Нет, - выдавила лекарша. - Не трожь...

Говорить оказалось очень тяжело. Она не только получила удар в спину, но и грудью приложилась так, что ребра если не треснули, то ушиблены все до единого. И все же Лена сумела достаточно членораздельно выговорить:

- Не трогай... ее... Не виновата...

- Что? - Сантели развернулся к ней с видом вселенского недоумения на злом некрасивом лице. Как и все остальные. Даже копейщица, готовая принять суровое наказание за вполне определенную промашку, что едва не стоила жизни всей бригаде.

- Не виновата... - грудь болела ужасно, каждое слово выходило с трудом, но Лена не сдавалась. - Чудище ... зачаровало всех. Нагнало сон.

Сантели пожал плечами, видимо решив, что болезная еще и головой приложилась, так что спрос с нее невелик. Вновь занес кулак.

Елена с отчетливой ясностью поняла, что будет дальше. Она не позволит бить зеленоглазую женщину, ни за что на свете. И скажет... Точнее повторит слова из чужого видения.

«Мама, ведь ты сама хотела, чтобы я изучал науки и искусства»,

Потому что никак иначе бригадира сейчас не остановить. Не доказать, что она говорит правду. И бригадир остановится, возможно поверит, но это потом. А сейчас он, скорее всего, убьет лекаршу на месте. Потому что есть лишь одна вещь страшнее и хуже тайны, которая надежно похоронена в дальнем уголке памяти. Это понимание того, что скрытое стало явным, известным кому-либо еще.

Лена зажмурилась и открыла рот...

- Она права, - сказал Бизо, опустошив склянку. В дымке, поднимавшейся от разъедаемой кислотой туши, он и в самом деле походил на алхимика перед ретортой.

- Чего? - спросил против ожиданий не бригадир, а Кай, закончивший обтирать меч обрывком гардины.

- Рыжая права, - повторил Бизо. - Это гипнотик, я про них слышал давным-давно.

Кулак замер, готовый опуститься в любой момент, но бригадир ждал объяснений.

- Злой дух, скрытый в лунном свете, - пояснил колдун. - Из очень старых времен, еще до Империи. - Днем бессилен, обретает плоть только ночью. Их иногда ловили очень сильные магики...

Наверное только Лена заметила, как едва уловимо задребезжал голос алхимика на последних словах. Впрочем, Бизо сразу справился с собой.

- ... и привязывали к определенному месту.

- Так это что ... - Сантели передернуло от отвращения - Сторож?

- Ну... вроде него. Гипнотик сильный, но трусливый. Но все равно смертельно опасный - навевает непреодолимый сон, затем убивает спящих.

- Наверное, его давным-давно зачаровали на охрану дома, - вставил Кай. - Так и сидел здесь веками, нападая ночами на всех, кто оставался внутри.

- Спящих убивает, - буркнул Сантели, сжимая и разжимая кулак. Заорал, давая выход злости. - Разберите завал, пошли отсюда! Пока не задохнулись...

Вонь и в самом деле нарастала, похоже, кислота алхимика была очень сильной.

Сантели повернулся к Шене, помолчал пару секунд и глухо проговорил:

- За это извиняться не стану. Сон есть сон.

Шена кивнула, признавая беспощадную справедливость бригадира. Осторожно коснулась красного пятна и поморщилась от боли.

- Когда вернемся, сочтусь, - сквозь зубы проговорил Сантели. Повернулся к Лене, которая, наконец, утвердилась в более-менее вертикальном положении, цепляясь за полуразвалившееся кресло. При каждом движении ног в поясницу будто шило вонзали. Еще болели почки, кажущиеся свинцовыми. Но в целом лекарша чувствовала себя легко отделавшейся. Особенно глядя на щит бригадира, который пришел в полную негодность и, похоже, от одного лишь удара.

- С тобой тоже, - лаконично пообещал бригадир Лене. - За крик.

Теперь прочие «смоляные» понимающе переглянулись, одобрительно качнули головами, даже Шарлей, который хоть и не был посвящен во все тонкости местного делового этикета, схватывал суть на лету.

Бригадир действительно был в своем праве и, более того, поступил совершенно справедливо, ударив Шену и намереваясь избить ее с Зильбером. Наказание было незаслуженным, но в тот момент об этом никто не знал, включая часового. Так что бригадир прекратил экзекуцию и более ничего должен не был. Но Сантели все же признал определенную неправильность происшедшего - слишком торопливое наказание без разбирательства - и обещал эту неправильность разумно компенсировать. А уж вознаградить того, кто своим воплем уберег всю команду, причем даже не стоя в дозоре, это просто святое.

Жесткая целесообразность, смешанная в нужной пропорции с демонстративной справедливостью и приправленная красивым жестом, который оценят понимающие люди. Из таких малых кирпичиков и складывалась репутация бригадиров на Пустошах.

После схватки с монструозной тварью обычные болотные ужасы показались какими-то несерьезными, а находиться в одном зале с разлагающимся гипнотиком было невыносимо. Поэтому бригада разобрала собственную же баррикаду и дружно переместилась в библиотеку. Стало очевидно, что до утра вряд ли кто заснет, кроме Лены, которой было плохо. Так что лекарша раздала всем бодрящего эликсира, а сама хлебнула настойку герцогова жезла, усмиряя боль в почках. За отсутствием современной медицины с ультразвуком и рентгеном оставалось лишь надеяться, что удар проклятого щупальца не причинил каких-то необратимых повреждений.

Девушка снова легла, чувствуя озноб и скачок температуры, на этот раз ей без лишних слов подстелили сразу несколько чужих одеял. В этом простом, немудрящем жесте благодарности от попутчиков было что-то очень личное, очень ... черт его знает, что именно. Но почему-то слезы сами собой навернулись на глаза. Ее как будто молча, без всякой помпы приняли в сообщество, как равную.

Синий кристалл истощил запас лунного света, так что вместо него зажгли свечи. Бизо начал проверять книги, немилосердно ругаясь - обложки казались безупречными, а вот внутри все - страницы и корешки - рассыпалось в пыль при малейшем сотрясении. «Братья-солдатья» со сноровкой опытных мародеров собирали осколки зеркал и скручивали все, что можно было унести в дорожных сумах и продать - подсвечники, мелкую фурнитуру, бронзовые замки и щеколды. Кай наложил бригадиру шину на поврежденную руку - к счастью, действительно обошлось без перелома. Затем рыцарь и бретер отошли дальше, на место посвободнее, и устроили тренировочный поединок, обмениваясь фехтовальными уловками. Кай впервые видел такую технику обоеручного боя с молотом в качестве оружия левой руки.

Лену клонило в сон. Опять. Сказывались травма, усталость и действие настойки жезла. Тихо, почти незаметно подошла Шена, села рядом. Щека валькирии опухла, вздулась подушкой, ранка на подбородке все еще сочилась кровью. Лицо копейщицы в свете обычного живого огня казалось серым и уставшим. Лена подумала, что надо бы все же подняться и снова отработать медиком, завозилась под одеялом, собирая волю в кулак, но Шена положила руку ей на плечо, прижала, не позволяя встать.

Девушки молча смотрели друг на друга. Одна скрючилась под шерстяным одеялом, другая присела на корточках рядом.

- Я видела тебя ... там, - Шена говорила очень тихо, почти шептала, только для ушей Лены. - Я почувствовала. Не знаю, как это возможно. Может быть, ты колдунья... или ведьма. Теперь ты знаешь.

- Я помню, - столь же тихо отозвалась Лена. - Ты убьешь, если я скажу хоть кому-нибудь.

Шена пристально вглядывалась в темные глаза рыжей ведьмы в глаза человека, которому сегодня стала обязана жизнью... и не находила в них страха. Ни капли. Хель обещала хранить тайну не из боязни за свою жизнь, а потому что - просто так было нужно. Правильно. Справедливо.

- Спасибо, - шепнула валькирия, склоняясь еще ниже. Она больше не произнесла ни слова, но Лена и так поняла, что благодарили ее не за обещание молчать.

- Не за что, - машинально ответила она, как человек воспитанный и культурный.

Зеленые глаза вспыхнули недоумением, затем удивлением. Шена посмотрела на Хель с абсолютно ошарашенным видом. Лена ответила столь же непонимающим взглядом, а потом закрыла глаза, решив, что на сегодня загадок хватит. Оставалось надеяться, что на эту ночь лимит приключений выбран, и все доживут до утра.

Уже засыпая под звон клинков Кая и мэтра, Лена сообразила, что оборот «не за что» она перевела напрямую, не подобрав сходу подходящую аналогию в языке аборигенов. И дословно это прозвучало как «всегда твоя».

Потом она заснула.

Глава 21 Разрубленная монета

Обратный путь Лена толком не запомнила. Он вообще прошел где-то на задворках сознания, слившись в бесконечную череду шагов, падений, провалов по колено в скрытые среди мокрой травы «полыньи». Если на том свете и существует ад, подумала медичка, то выглядит он примерно так. Настоящее истязание - это когда ты мучаешь сам себя.

Пот смешался с грязью, давленой лягушачьей икрой и прочими нечистотами болот, покрыл все тело скользкой пленкой, которая уже не смывалась. Одежда вымокла до последней нитки и повисла на теле веригами, словно панцирь, который ни от чего не защищает и призван лишь отягощать каждое движение. Запах мочевины пропитал все вокруг и, кажется, что мир теперь смердит сам по себе, отсюда и до скончания времен. Ноги уже не болят, они превратились в тяжелые колоды, которые ничего не чувствуют, каждый шаг надо контролировать глазами. Но ты все равно идешь.

О том, что процесс как-то идет, свидетельствовали только вешки, отмечавшие обратный путь. Впрочем, с ними тоже все оказалось непросто.

Сантели мало кому доверял, тем более, когда покупал верность угрозой или деньгами. Не доверял и болотным жителям, хотя «прикормленная» община жила главным образом с того, что давала передышку, ночлег и припасы бригадам. Еще во Вратах, планируя возвращение из проклятого дома, Сантели задумался - а что, если болотники все-таки решат его обмануть?

Прежде у него не возникало нареканий, однако все когда-нибудь случается впервые. Идущие через эту общину бригады пропадали самую малость чаще, чем следовало бы. Сантели не знал слова «статистика», но суть науки чувствовал очень хорошо.

Посовещавшись с Бизо и Айнаром, который в силу бывшей профессии регулярно сталкивался с попытками кинуть исполнителя на жалованье, бригадир пришел к выводу, что вряд ли их будут пытаться зарезать во сне или отравить. Проще утопить бригаду на обратном пути, а Профит забрать - про болотных жителей шептались, что они умеют заставлять трясину делиться тем, что в нее угодило. Совесть почти чистая и можно честно отвечать, что пальцем никого не тронули. А как проще всего погубить людей на болотах? Переставить вешки. Дескать - ничего не знаем, путники сами себя заплутали, да все и утопли. Печаль то какая...

Потому сигнальные ветки, которыми бригада отмечала путь, на этот раз оказались особенными. Бизо, как обычно, отметил каждую скрытым магическим знаком, указывающим, что вешку перемещали, но пометил слабо, так, чтобы даже самый плохонький деревенский колдун смог подделать метку. А в дополнение к первому комплекту они с Айнаром изготовили второй, из незаметных колышков, которые оказались заговорены куда более хитро и незаметно.

По дороге к дому Зильбер ставил «официальные» вешки, Айнар же скрытно размещал тайные. Возвращаясь, следопыты проверяли эти «двойки». Все было в порядке - неподалеку от обычной палки находилась и тайная. До тех пор, пока до края трясины не осталась примерно четверть пути. Здесь вешки разделились, явные уходили в одну сторону, а скрытые - в другую.

- Козлы, - с выражением, хотя и без особой злости сказал Айнар после короткого совещания с Бизо. - Паршивые, драные, выхолощенные козлы.

- Все-таки попробовали обмануть... - Сантели пришлось немного отдышаться, прежде чем он смог ответить. Рука болела немилосердно, а поскольку разгружать ее в пути не получалось, бригадир начал опасаться, что просто шиной и компрессами дело не закончится.

- А то ж, - хмыкнул щитоносец. - Я и говорю, запаршивевшие козлы. Ну что, двинулись дальше.

Идешь... и снова идешь. Потому что разума уже не хватает даже на очень короткие мысли. Есть лишь спина впереди идущего, а также подергивания веревки, свидетельствующие, что кто-то плетется позади. Больше ничего в мире не осталось. Только болота, грязь, смрад и адская боль в пояснице, за позвоночником. Поэтому Лена упустила момент, когда под ногами перестало хлюпать и плескать, а начало грязно чавкать. Еще чуть погодя башмаки ступили на почти твердую землю, трава перестала казаться располосованной на ленты наждачкой. Только на последнем привале девушка сообразила, что вокруг появились даже более-менее нормальные деревья и высокий кустарник, а поодаль тянет дымом.

- Может, убьем их всех к херам? - без особого энтузиазма предложил Айнар, мрачно глядя на меч, который уже покрылся первыми разводами ржавчины, обещая хозяину долгие заботы по чистке и смазке.

- Они нам еще ночлег не устроили, - отрезал бригадир. - Потом. Может быть.

- Жизнь - несправедливое дерьмо, - подытожил Зильбер.

К деревеньке болотников вышли уже затемно. Бригаде были не рады и появления «смоляных» не ждали, это читалось во всем, от косых взглядов до исчезнувшей лошади номер четыре. Так что Сантели не стал тянуть и сразу взял кабана за клыки.

- Ты меня огорчил, - ткнул он пальцем в грудь «большака», уже не пытаясь казаться политесным. Худощавый бригадир казался щуплым в сравнении с обширнопузым главарем приболотной общины, однако толчок заметно шатнул «большака».

- И че? - вопросил тот, мучительно соображая, что теперь делать. Это окончательно убедило Сантели в том, что община стала на путь грабежа не так давно. У них еще не случалось осечек, так что и не наработался шаблон - как поступать в таких случаях.

- Жрать. Много. Пить. Тоже много. Воду и пиво, легкое, - Сантели начал перечислять, для верности загибая пальцы прямо перед носом пузатого. - Кипятка и чистых тряпок. Сколько скажет наша лекарша. И для мытья, конечно. Постелей и одеял. В тепле. И стирать всю нашу одежду, до ниточки.

Бригадиру даже не надо было присматриваться к лицу большака, чтобы прочитать его мысли - сейчас все дать, а ночью...

- А ночью мы будем спать крепким мирным сном, - Сантели ухмыльнулся. Лицо бригадира и так было весьма несимпатичным, а сейчас, в грязи и подсохшей тине, обрамленное слипшейся бородой, казалось застывшей маской черта. – И, может быть, я ничего не скажу во Вратах.

Лицо вождя перекосилось от нескрываемой злости, переходящей в хитроватую ухмылку - дескать, ты еще приди сначала к своим Вратам...

- Потому что ты дурак, а я умный - ухмыльнулся бригадир, не пытаясь скрыть презрительное высокомерие. - И завтра сюда прискачет рутьер с ватагой. Я щедро им уплатил за то, что если меня тут не окажется, так чтобы пирамиду по нам сложили не из камней, а ваших голов.

Бригадир выждал мгновение, давая собеседнику возможность осмыслить услышанное, и добавил с расчетливой жесткостью:

- Всех голов.

- Нет у тебя таких денег, - болотник пытался быть внушительным и суровым, но сорвался и «дал петуха», сорвавшись на визгливый шепот.

- И заплатил я Draoidheach, - нагло усмехнулся бригадир.

Вот здесь большака проняло по-настоящему. Он смотрел в глаза «смоляного», что казались чернее ночи, и чувствовал, как струйки пота зазмеились под шерстяной рубахой. Сантели не пугал, не давил, он просто ставил в известность. А кого на пустошах звали Draoidheach - «Чума», знали все. Человека, который никогда не злодействовал впустую, но, взяв деньги, скрупулезно исполнял заказ при любых обстоятельствах.

Любой заказ.

- И лошадку верните, а то что-то вы поспешили ее прибрать, - Сантели ухмыльнулся еще шире. - И покормить не забудьте, и овса в дорогу собрать.

Болотник кусал губы, пыхтел, вращал глазами и пытался найти способ отступить, сохранив хотя бы видимость достоинства. Сантели не стал дожимать, рассудив, что это уже лишнее. Все равно деревеньке пришел конец. Потому что репутация - вещь одновременно крепкая, как сталь, и хрупкая, как первая осенняя льдинка. Стоит лишь упомянуть во Вратах о переставленных вешках, и единственный, кто с того момента приедет сюда, это «Мясной» Ян. В иных обстоятельствах Сантели может и смолчал бы, наказав мародерных болотников иным способом, но бригадир не терпел такой хитрожопости в делах, а после разговора с герцогом не собирался возвращаться на болота.

- Сейчас все будет, - буркнул сдавшийся толстяк, махнув рукой. - Только поставим котлы для воды...

Елена скинула понягу, уже не заботясь о «вьетнамском сундучке», опустилась на колени, с трудом перебарывая желание встать на четвереньки, облегчая поясницу. Теперь лекарша познала истинное счастье, прямо-таки запредельное космическое счастье. Оно заключалось не в том, чтобы после невероятно изнурительного пути наконец вымыться, переодеться, поесть и отоспаться. Счастье было в знании, что все это находится здесь, на расстоянии вытянутой руки. И сейчас будет, можно сказать, испитой полной чашей. Предвкушение может оказаться куда интереснее самого процесса.

А дальше было и мытье горячей водой, и новая одежда, не по росту, штопаная и грубая, зато чистая. А также тщательный осмотр травмы теперь с привлечением деревенской знахарки. Щупальце гипнотика оставило широкий синяк, который залил поясницу темно-серым пятном, однако тем, вроде бы, и ограничилось.

И снова сон, на этот раз без видений и прочих ужасов.

Дом стоял, как забытый часовой, что продолжает нести службу, ожидая смену, которая никогда не придет. Как и столетиями до того, глядел на болото незрячими провалами окон, возвышаясь осколком старого мира. Солнце прошло по желтоватому небу тусклым кружком, словно старческий глаз, мутный от хворей. Взошла луна, почти невидимая в душных испарениях. По темному болоту скользили синеватые огни, копошилась взбодрившаяся с приходом ночи живность, большая и малая. Кто-то на кого-то охотился, а кто-то защищал добычу от более сильного. Под плотным ковром растительности шумно плескало, выдавая свою, тайную жизнь, что продолжалась в глубинах, неподвластных ни глазу, ни разуму.

Дом неспокойно дремал, время от времени отзываясь скрипом доски или шорохом опавшей штукатурки на болотную суету. Но в студии было очень тихо - стеклянная пирамида надежно глушила все шумы. Здесь все оставалось как обычно, в неизменности. Только опустел мольберт, да магическое зеркало лежало на полу горсткой мусора - Кай подошел к вопросу ответственно, он не только расколол зеркальное полотно, но переломал деревянную основу, погнул и расплющил все металлические детали. У мечника разрывалось сердце - как «смоляной» с опытом он понимал, что своими руками истребляет уникальную вещь немыслимой цены. Но, понимая важность конспирации, расстарался на совесть, чтобы никакой реставратор или чернокнижник никогда не сумел восстановить уничтоженный артефакт.

Тем больше удивился бы Кай, увидев, как искрошенные в бриллиантовую пыль осколки зеркала засветились изнутри. Слабо, едва-едва, как будто ловя отраженный свет луны, которая с трудом угадывалась в мутном воздухе ночных болот. Мерцание пульсировало, набираясь сил, теперь свечение можно было заметить, не напрягая глаз. Еще немного, и пирамида уже засветилась изнутри призрачно-синим, только от синевы той болотная живность - и натуральная, и мистическая - бежала во все стороны, вместо того, чтобы устремиться к дому, алча поживу. Наконец, когда мерцание стало невероятно ярким, способным, кажется, расплавить даже стекла боевых очков, пирамида засияла глубоким, насыщенным внутренним светом, как граненый турмалин - и погасла.

Битое стекло захрустело под ногами. Две широкоплечие фигуры, закутанные с головы до пят в плотные плащи с низко надвинутыми капюшонами, шевельнулись, неуверенно переступили, как будто проверяя, все ли у них на месте. Третий человек, ростом поменьше и поуже в плечах, двигался более живо, легко. Как будто трансгрессия была для него ... обыденна. Привычна. Хотя подобное и считалось невозможным - секрет безопасного для души перемещения в пространстве был утерян вместе с остальными чудесами Старой Империи.

Пока могучие сопровождающие пытались обуздать дурноту и оценить ущерб от перемещения, третий успел обойти всю студию и вернуться обратно, к точке перехода. Легко присел на колено и поворошил обломки зеркала рукой в тонкой перчатке. Один кусок рамы особенно заинтересовал наблюдателя.

Не обращая внимания на спутников, человек повертел - уже обеими руками - деревяшку и сделал нечто. Неясное, загадочное действие, которое никак не проявило себя само, однако тяжким эхом отозвалось в мире. Задребезжало остекление студии, сам собой звякнул металл, мольберт шатнуло так, что конструкция едва не упала. Один из больших людей пошатнулся и схватился за лицо. Из носа у него потекла тонкая струйка крови. Второй молча прикрыл рукой глаз, в котором полопались мелкие сосудики.

Отзываясь на действие, в глубине деревянного обломка проступили черты и линии - короткие, изогнутые. Повинуясь неразборчивому шепоту, они как будто всплывали к поверхности, складываясь в характерный узор. Отпечатки пальцев, словно подсвеченные ультрафиолетом. В том месте, где Лена коснулась волшебного зеркала, пока ее не остановил крик Бизо.

- А вот и ты, - негромко, но со странным, неуместным здесь весельем заметил колдун - и это определенно был колдун. Голос оказался мягким, «бархатистым». - Наконец-то.

- Мы не сможем выследить ее здесь, - прогудел низким басом один из сопровождающих, вытирая нос платком. - Очень сильное присутствие потустороннего вокруг.

- Зато мы знаем, что она здесь была, - лицо волшебника скрывалось под капюшоном, однако довольный голос подсказывал - человек искренне, довольно улыбается. - И совсем недавно.

- Но как ее найти? - спросил второй. - Если мы не можем пройти по следу?

- Как всегда, - волшебник по-прежнему улыбался. - Мы будем искать тех, кто знает больше нас, и спрашивать их, одного за другим. Сначала двинемся по краю топей. Затем перейдем к местным городкам.

Человек поднялся, отряхнул руки от пыли, похлопал перчатками. И приказал:

- Но для начала соберите все осколки, не пропустите ни единого. Дилетанты разбили ценную вещь, но в таких артефактах часть всегда хранит память целого. И сейчас я узнаю, с кем же они беседовали напоследок...

- Припозднился, - констатировал Сантели, когда Раньян спрыгнул с лошади.

Утро наступило, а вместе с ним прибыли и обещанные рутьеры. Немного позже ожидаемого, однако, раньше крайнего срока. Бригадир осклабился, видя, что Матриса дотошно соблюдает уговор и совместно рассчитанный график действий.

- Это к твоей компаньонше, - пожал плечами Раньян. - Как она мне место назвала, так мы и поскакали.

Раньян взглянул на физиономию большака, которой можно было хлеб замешивать из-за кислоты. Впрочем, читалось на лице местного вождя и некоторое облегчение. Выходило, что бригадир не блефовал, а сдаться перед реальной угрозой не так оскорбительно, как испугаться пустых слов.

- Я так вижу, пирамида откладывается? - уточнил Раньян, мельком оглядывая «смоляных». - Сколько было, столько и вернулось?

За спиной рутьера почти десяток его подручных разминали ноги, проверяли коней и в целом глядели на болотников недоброжелательно, звеня оружием.

- Все живые, - признал Сантели. - Сейчас позавтракаем от щедрот местных, да и пойдем. Лошадей взяли?

- Двоих, - кивнул Раньян. - Телегу можно будет катить вообще без задержек.

- Когда все закончим, я скажу, что иметь с тобой дело - одно удовольствие, - пообещал Сантели.

Рутьер покосился на его руку в лубке, подвешенную на перевязь из платка, однако ничего не сказал. Как бригада отработала - это лишь ее дело. Забота рутьеров - исполнить уговор и сопроводить до указанного места.

Услышав знакомый голос, Лена поначалу спряталась под одеяло. В голове ее, словно визитные карточки на барабане, закрутились возможности куда-нибудь спрятаться. Затем невидимый барабан замедлился, потом и вовсе замер. Девушка прислушалась к себе и поняла - не без удивления - что ... совершенно ничего не чувствует. Вообще ничего - ни страха, ни даже опасения. Раньян совершенно ее не пугал, потому что в сравнении с ужасами болот и тем более гипнотиком - казался довольно мирным, почти плюшевым. Разумом Лена понимала, что опасаться есть чего. Однако понимание никак не сказывалось на ее чувствах. Ни дрожи в руках, ни паники. Вообще ничего.

Ощущение свободы от страха оказалось интересным. Необычным. И даже приятным, чего уж там. Если бы еще спина болела поменьше. Лена потянулась и зашарила вокруг в поисках одежды. Шляпы в первую очередь, чтобы скрыть приметные волосы - душевный покой это хорошо, однако соблюдать меры предосторожности имело смысл.

Сборная команда «смоляных» и наемников вышла из болот, двигаясь строго на запад, и какое-то время держалась прежнего направления. До тех пор, пока вокруг не потянулась уже привычная серо-желтоватая равнина с редкими деревцами, пологими холмами, а также каменными зубами. Далеко за спиной поднялся тонкий, едва различимый столбик дыма, словно крошечная запятая на границе неба и степи.

Сантели, увидев дымок, скорчил недоумевающую физиономию. Кай вслух высказал мнение, что не иначе болотников совесть заела. Айнар буркнул, что видать манатки похватали и сразу дернули куда глаза глядят, а дома пожгли. И правильно делают, фокусы с вешками даром не проходят. Раньян лишь пожал плечами, его эти суетные заботы не касались.

Пройдя на запад еще примерно с час и проверив несколько раз конными дозорами отсутствие слежки, два главаря развернулись на север, к океану.

Конвой числом без малого двадцать человек двигался споро, «ходко». То есть без надрыва и форсажа, но очень ровно, без задержек. Конники рассыпались по округе неровным эллипсом, как лодки вокруг баржи. Бригада по-прежнему шла пешком, но теперь, благодаря сменным лошадям, что пригнали наемники, могла позволить себе кататься в телеге партиями по два человека, давая отдых ногам.

Раньян и Шарлей сделали вид, что не знакомы и вообще впервые друг друга видят. Бретерам было неуютно в обществе друг друга, так что они перемещались хаотично, однако всегда оказывались на противоположных концах общего строя.

Раньян, кажется, узнал в Лене девушку у пекарни, но куда больше его интересовало ее нынешнее состояние и возможность ходить. К полудню у лекарши стали заплетаться ноги, а спина разболелась с новой силой. Бригадир хотел было посадить ее в телегу к Бизо, как постоянного пассажира, однако Раньян поступил неожиданно - взял, да и посадил девушку на собственного коня. Сам же с явным удовольствием пошел на своих двоих, щурясь на солнце с видом Господина Кота, объевшегося парной свинины. Кажется, наемник воспринимал поход как возможность немного отдохнуть от города и текущих забот. Впрочем, и об осторожности он не забывал.

Лена первый раз в жизни оказалась на лошади, и было это ... интересно. Хорошо выдрессированное животное само подстраивалось под общее движение, так что управлять им не было нужды. От скотинки ощутимо пахло, однако нельзя сказать, чтобы неприятно. Скорее необычно. Немного кисловатый запах живого существа, что-то травяное и еще кожа, наверное, от упряжи. Сидеть оказалось удобно, смотреть на мир с высоты без малого трех метров - интересно. Спину немного бередило от лошадиной поступи, однако не больше, чем в телеге. Все-таки шли по бездорожью, хотя и гладкому.

Еще до наступления вечера Лена дважды попрактиковалась в медицине. Один из рутьеров вспомнил, что у него заноза не вытащенная и вроде как нарыв собирается. Второго прошибло той же напастью, что и Айнара несколькими днями ранее. Ему Лена дала закрепляющий настой, а занозу вытащила, вскрыв и обработав нагноение. Раньян не следил за процедурой, но Елена все равно воспользовалась только ножиком, чтобы не светить перед рутьерами специфический инвентарь. А «мертвая вода» в качестве антисептика уже с полгода как повсеместно использовалась на Пустошах.

Все, казалось бы, шло отлично. Только вот Шена сторонилась Елены, примерно как бретеры друг друга - избегала даже взглядами встречаться. И это было непонятно. Хотя с другой стороны - наоборот, очень даже естественно, учитывая, каких тайн приобщилась Лена. И ближе к вечеру девушка решилась выспросить, как в большом мире все устроено со взаимоотношениями полов. Ради этого она слезла с лошади, отговорившись, что надо и честь знать, и ноги размять. Не слишком удачный прыжок с коня отозвался новым приступом боли в спине, так что Лена не удержалась и шепотом выругалась, заслужив неодобрительный взгляд рутьера, принявшего поводья. Но в остальном побитая спина вела себя терпимо, так что девушка аккуратно подобралась к Шарлею, который казался самым подходящим собеседником. Кроме того, находясь рядом с мэтром, не нужно было думать о слишком близком соседстве Раньяна.

Попытка разговорить бретера еще раз продемонстрировала тезис о том, что начиная новое дело, следует составить точный план. Сложные и путаные заходы Лены относительно личностных проблем Шарлей не понял, решив, что ...

Как выяснилось, у мэтра были зоркие глаза - он внимательно смотрел и многое замечал. В том числе, Шарлей не упустил странную связь, что возникла между копейщицей и лекаршей. И, не будучи посвященным в их подлинную суть, истолковал по-своему. Как обычное влечение понравившихся друг другу людей с перспективой совместного одеяла.

Поэтому в ответ рубанул сплеча, улыбаясь в усы и прочитав краткую лекцию о гендерном вопросе большого мира. Лекция оказалась весьма проста. Поскольку некогда Ойкумена представляла собой единое культурное и правовое «пространство», а Катаклизм ударил одинаково по всем, то общие правила и нормы поведения принципиальных различий не имели, за редкими исключениями. Обычными и нормальными считались моногамными отношения мужчины и женщины. Связь двух женщин могла вызвать косые взгляды, но главным образом в сельской местности, для городов это было вполне нормальным. При определенных условиях фемины могли даже заключить брак, хотя практиковалось такое очень редко.

Столь широкие рамки допустимого стали наследием Катаклизма, когда мужчин во многих семьях не осталось физически. Государствам и церкви пришлось делать простой выбор - смягчать нормы или мириться с исчезновением большинства аристократических фамилий. А затем, когда новый порядок укоренился, высокородные оценили другой аспект этого вынужденного «юри» - по понятным причинам такие союзы и связи не имели детей. И поскольку супружеская верность среди высокой аристократии никогда не считалась добродетелью, вариант «дама с дамой» оказался идеальным. Супруга могла пускаться во все тяжкие, но честь ее мужа не терпела урона и главное - не возникали болезненные (и кровавые) проблемы с детьми сомнительного отцовства.

А вот с «тесной мужской дружбой» все было очень жестко и однозначно. В условиях, когда число мужчин сократилось в десять и более раз, оставшиеся рассматривались в первую очередь как производители. Церковь Пантократора даже пошла на немыслимо радикальный шаг. Великое собрание иерархов, состоявшееся посреди хаоса и распада всего общества, оставило в силе правило, согласно которому божий человек не может наследовать и оставлять наследство, ни в каком виде. Однако решительно отменило целибат, предписав клирикам обязательное вступление в брак, в том числе повторный (после вдовства). Ибо «семя мужчины да не будет растрачено впустую, потому что оскудела земля, и населена женщинами, лишенными мужей».

Здесь Лена вздрогнула, припомнив кое-что из кошмара, навеянного гипнотиком. Некоторые вещи стали проясняться...

Таким образом, мужчина, который, пусть и метафорически, отказывался от своей прямой обязанности продолжения рода, считался еретиком и опасным врагом общества. И хотя формально закон не предусматривал особой кары за содомию, сложившиеся после Катаклизма традиции оставались безжалостны.

Все это Шарлей поведал с безмятежным спокойствием, даже не поняв, похоже, в какое смущение вогнал собеседницу. Удивило его разве что незнание Леной таких простых вещей, но это бретер списал на безграничную «провинциальность» аптекарской ученицы. Напоследок Шарлей пригладил усы и заговорщическим шепотом порекомендовал не робеть. На этом месте у Лены не только лицо загорелось жаром, но даже кончики ушей заалели, так что о них можно было свечи запаливать. Она отошла в глубокой задумчивости и сложных мыслях.

Так прошел день. Потом еще один и еще. Кровоподтек на спине уменьшался, бледнел. Шена по-прежнему избегала Елену. Пейзаж оставался прежним, только стали чаще попадаться полуразрушенные строения и участки некогда мощеной дороги, которая как змея, то скрывалась под землей, то выбиралась наружу. Ватага вступала на территории, которые некогда были достаточно плотно заселены из-за близости к морю. Дома, рассыпавшиеся башни и маленькие замки компания обходила стороной и всегда старалась расположиться на ночлег как можно дальше от любых построек. Ватага рутинно отпугивала мелкую нечисть, высматривала шершней, старалась не забрести ненароком на охотничьи поля Теней. В пути Сантели приметил несколько любопытных «заходов», то есть мест, где можно было спуститься в потенциально доходные подземелья. Однако компания спешила, и бригадир отложил исследование на потом. Шена по-прежнему сторонилась рыжей медички. Шарлей наблюдал за всем этим, не скрывая сдержанного и в целом добродушного веселья.

Иногда встречались «коллеги» - другие бригады, которые возвращались с промысла или наоборот, стремились к оному. Расходились миром, потому что Сантели драки не искал, а конвой из двух десятков бойцов в свою очередь был мало кому по зубам.

К исходу шестого дня совсем рядом прошла гроза. Неприятная, «сухая». При первых отблесках на горизонте, компания сразу остановилась, «смоляные» и рутьеры быстро подготовились к стихийному бедствию, укрепили легкие походные тенты, окопав их канавками на случай потопа. Однако беда прошла совсем рядом, не задев, хотя гремело так, что Лене сразу вспомнился кинематографический артогонь в долби стерео. Тонкие ветки молний били почти вертикально, изредка переплетаясь и образуя сеть призрачного огня. Было это величественно и страшно.

Когда небесный гнев ушел дальше, к океану, Сантели как будто решился на что-то. Или, скорее, подвел итог размышлениям. И бригада собралась в круг у костра - рутьеры и «смоляные» ночевали отдельно, соблюдая определенный корпоративный барьер.

Лена удивилась, даже немного испугалась. Лица компаньонов были суровы и слишком строги. Все смотрели на нее и Шарлея. Сантели медленно приготовил и разложил перед собой плоский камень, зубило, топор, пробойник, похожий на гвоздь с широкой шляпкой, две монеты и цепочки с мелкими звеньями.

Лену пробирала дрожь. Она чувствовала - сейчас что-то произойдет. Шарлей, наоборот, казался спокойным, хотя тоже поневоле подобрался.

Сантели молча взглянул на Бизо, алхимик кивнул. Бригадир перевел взгляд на Кая, и повторилось то же самое. Так Сантели провел молчаливый опрос, и получил единодушное согласие в виде кивков или полуприкрытых глаз.

Сантели строго взглянул на бретера и лекаршу. Взял зубило, топор и в прежней тишине разрубил на камне обе монеты пополам. Провертел в них пробойником по отверстию и, выбрав две половинки, нанизал на цепочки, так, что обрубленные монеты стали похожи на солдатские жетоны.

- Есть ли кто против? - негромко спросил бригадир, поднимая первый жетон с цепью и указывая на Шарлея. - Пусть скажет слово тот, кому есть, что сказать.

- Он недавно среди нас, но показал себя хорошим товарищем, - сказал Бизо, как будто проговаривая слова некоего ритуала.

- Он дрался за нас, без призыва и приказа, - вымолвил Кай.

- Он не присвоил себе ни единой части Профита, - заметил Айнар.

Сантели вытянул руку еще дальше, так, что теперь мэтр мог взять монету. И бретер осторожно принял ее, надел на шею, опустив медальон в разрез рубашки.

С той же молчаливой торжественностью бригадир взял второй жетон, указал на Елену и повторил:

- Есть ли кто против? Пусть скажет слово тот, кому есть, что сказать.

- Она помогла мне, когда я хворал, - тихо отозвался Зильбер.

- Она помогла и мне, - повторил за ним Айнар.

- Ее сундучок хорош, - Бизо выразился дипломатично.

- Она спасла меня, - совсем тихо вымолвила Шена, и то были первые слова, которые Лена услышала от нее за все время после болот.

Сантели подождал и, не услышав отрицания, протянул медальон Елене.

Монета показалась очень горячей - наверное от руки бригадира - и тяжелой. В кулаке Лены билась жилка, так, что медальон как будто стучал в руку изнутри.

- Вы не часть бригады, - размеренно, торжественно заговорил Сантели. - Но теперь можете ею стать. Отныне, собираясь в новый поход, я спрошу вас, согласны ли вы разделить с нами путь и Профит. Вам положена полная доля согласно нашим обычаям и правилам. Если вы умрете в пути или в бою, бригада сожжет ваши тела и развеет пепел, чтобы тело не было осквернено. Если это возможно, бригада похоронит ваши тела правильным образом, со священником и молитвой. Половина монеты останется у вас, и теперь вы сможете сказать, что вы - мои люди и призвать меня на помощь. Половина монеты останется у меня, и я буду помнить, кто отзовется на мой призыв, когда в том будет для меня нужда. Mar sin, tha`e!

- Да будет так, - повторила в один голос бригада.

- Еще есть время отказаться, - негромко подсказал Бизо, видя неуверенность лекарши.

Лена взвесила на ладони медальон. У нее были драгоценности, в той, прежней жизни, настоящие - золото, серебро, даже кольцо с настоящим изумрудиком, наследство покойной бабки. Но это ... вещь, которая оказалась у нее в руке, имела совершенно иной вес. То был символ. Ворота, открывающиеся в новое будущее. И Елена отчетливо понимала, что, приняв разрубленную бригадиром полновесную, необрезанную копу, она получит многое, но и плата окажется соответствующей. Каждое слово, каждое действие Хель отныне обретет совершенно иной вес, и оценивать ее станут по-другому.

Пути обратно не будет.

- Принимаю и благодарю, - сказала девушка то, что показалось ей наиболее верным и подходящим моменту. Судя по реакции остальных, она если и не соблюла ритуал в точности, то по крайней мере ничего и не испортила.

- Добро пожаловать, рыжая коза, - ухмыльнулся Айнар и осекся под нехорошим взглядом Кая.

Елена хотела было надеть цепочку, и тут Шена остановила ее.

- Подожди...

Ватага, зашевелившаяся было, снова замерла, с интересом и некоторым недоумением. Что бы ни задумала копейщица, ритуал этого не предусматривал. А Шена, с видом лихим и малость безумным, словно сама от себя такого не ждала, дернула собственный жетон, что висел на шнурке, а не цепи. И протянула Лене со словами:

- Я обязана тебе жизнью. И пока не возвращу долг, вверяю тебе ее, взамен беру твою, чтобы защитить, как собственную.

Прозвучало сумбурно и казалось, что Шена от волнения путала слова. Ладонь ее дрожала, и огненные блики скользили по металлическому полукружью, отполированному соприкосновением с телом. Почему-то Лена подумала, что и эта монета должна быть очень теплой, почти горячей...

Шена смотрела на Хель. Гробовое молчание окутало всю компанию, лишь потрескивал огонь в костре, раскалывая сланцевые плитки на оранжево-красные угольки. В отблесках этого огня Лена видела, как зеленые глаза Шены наполняются отчаянием. Копейщица вытянула руку почти с мольбой, уже не столько протягивая монету, сколько простирая в сторону Хель подрагивающие пальцы.

- Вот прирежу на месте того, что скажет скабрезное, - тихо, но предельно отчетливо пообещал мэтр. Кай молча положил руку на рукоять меча, как будто присоединяясь к словам Шарлея.

И Лена вытянула руку в ответ. Кончики пальцев соприкоснулись, ударили током, так, что жаром пронзило руки, растекаясь огнем вдоль нервных окончаний, жидким золотом хлынуло к самому сердцу, обжигая без ожога.

- Отдаю тебе свою жизнь, - губы Лены шевелились сами собой, повторяя формулу. - И беру твою.

Рыжеволосая девушка надела шнурок, чувствуя, как теплая монета скользнула на грудь.

Глава 22 Мгновение счастья

Матриса пересчитала дневной доход и в целом осталась довольна. Без Хель дела шли не так споро, как могли бы, однако неплохо, неплохо. Аптекарша поймала себя на том, что ей не хватает помощницы. Конечно, на людях Матриса рыжую шпыняла и корила за безрукость, но таков удел подмастерья - все его в грош не ставят. Освященные веками традиции, нельзя их просто взять и переступить. Девчонке еще повезло, что она здесь, на Пустошах, где все просто. В Королевствах жизнь подмастерья намного тяжелее и тянется в полной беспросветности годами, иногда всю жизнь.

Аптекарша сделала пометку на цере, задумчиво покрутила стилос, складывая в уме числа. Выходило, что неделя получается так себе, с минимальной прибылью. Впрочем, терпимо, весной всегда так. Беспокоил огромный кассовый разрыв, образовавшийся из-за авантюры с домом, картиной и герцогом. Однако это беспокойство было дежурным, и здесь аптекарша сделала все, что зависело от нее, оставалось лишь дожидаться исхода. То есть голубиной почты из Малэрсида.

В дверь Аптеки постучали, негромко, можно сказать, деликатно.

- Закрыто! - крикнула аптекарша, всматриваясь в мутные силуэты за узким окном.

- Будьте любезны, откройте, мы ненадолго, - отозвался мелодичный женский голос, приглушенный дверью.

- Ага, щас, - проворчала Матриса, прикидывая, не позвать ли Сафира. Или может сразу позвенеть в зачарованный колокольчик, и через минуту здесь будут стражи?

Поздний визит заставил аптекаршу задуматься над тем, что она пренебрегает личной охраной, слишком полагаясь на репутацию. Надо бы снова завести телохранителя, а лучше двух, чтобы ходили круглый день за спиной...

Пока Матриса размышляла, темные фигуры снаружи соединились в широкое темное пятно, будто склонили головы, переговариваясь. А затем аптекарша услышала, как в тишине звякнул открывающийся замок. Тот самый, что был заперт изнутри на трехбороздчатый ключ. Аптекарша замерла, прислушиваясь и не веря своим ушам, а дверь уже открывалась, впуская три фигуры в темных плащах на всю фигуру, до самых каблуков.

- Не стоит, - самый низкорослый вторженец повел одной рукой, и колокольчик, который схватила аптекарша, онемел. Другой рукой незваный визитер откинул капюшон, и крик замер у Матрисы в глотке, отозвавшись сдавленным хрипом. В отличие от умершего колокольца, это не было следствием колдовства, просто аптекарша увидела лицо гостя. Вернее гостьи.

Один из вторженцев прикрыл за собой дверь, повернул ключ, запирая вновь. Второй оглядывал полки с травами и горшочками. Женщина подошла ближе, так, что теперь их с Матрисой разделял только прилавок из неширокой доски. Аптекарша не могла оторвать глаза от лица гостьи и чувствовала. как ноги стремительно теряют силу, так и норовя подломиться, уронить хозяйку. Давно, в прошлой жизни, Матриса слышала о таких людях, и сейчас легенды из детства всколыхнулись, парализуя волю, наполняя душу страхом.

- Не надо бояться, - улыбнулась женщина. Улыбка была мягкая, вполне доброжелательная, и Матриса невольно отступила на шаг, чувствуя, как ледяной пот холодит кожу.

- Бежать и звать на помощь тоже не надо, - так же мягко порекомендовала гостья. Аккомпанируя совету, глухо стукнулся о пол колокольчик, выпавший из руки Матрисы.

- Что вам нужно... - на секунду или около того аптекарша возгордилась собой, тем, как она контролировала свой голос даже в таких обстоятельствах. Но только на секунду.

- Истина. Только истина, ничего более. Я ищу девушку, молодую, рыжую.

Казалось, дальше пугаться было некуда, однако Матриса поняла, что на самом деле - есть. И горько пожалела, что не избавилась от Хель любым из многочисленных способов.

- Она появилась в здешних краях около года назад, - допрашивающая наклонила голову вбок, глядя на аптекаршу, словно птица, чуть искоса, с живым любопытством. - Ее, вероятно, искали, однако не нашли. И все же она где-то здесь.

- Я ... - Матриса поняла, что язык не шевелится, парализованный ужасом. Так и застрял меж зубов, как полупережеванный кусок вареного мяса.

- Ты не знаешь ее, никогда не встречала и даже не слышала, - понимающе кивнула гостья, с каким-то извращенным одобрением на узком, очень красивом лице, дескать, уважаю фантазию, хорошо придумано. - Это мы пропустим и сразу перейдем к делу.

Она сделала два мелких шажка, легким, изящным движением поправила капюшон за плечами, так, чтобы тот лег симметричными складками.

- Где она? - тихо спросила гостья, и Матриса ответила.

Аптекарша говорила очень быстро и много, стараясь не сбиться и не упустить ни единого, даже самого мелкого факта. Она выуживала из памяти такие подробности, что в иных обстоятельствах сама удивилась бы надежности собственной памяти. И щедро делилась воспоминаниями, ничего не утаивая. Гостья размеренно кивала, и Матриса не сомневалась, что женщина запоминает каждое услышанное слово.

- Это все? - уточнила гостья, когда поток красноречия аптекарши наконец иссяк, будто пересохший родник.

- Да, - выдохнула Матриса.

- Интересно, - констатировала женщина в плаще. - То есть сюда они не вернутся?

- Нет, - для большей убедительности Матриса быстро-быстро покачала головой. Ей было невыносимо стыдно за свой неконтролируемый страх. Но и поделать с ним аптекарша ничего не могла.

- Интересно, - повторила женщина. - Ждите.

Последнее, судя по всему, адресовалось спутникам, однако Матриса приняла и на свой счет. Ожидание в тоскливой надежде на лучшее было единственным, что ей оставалось.

Откуда гостья достала небольшой коврик, свернутый в плотный рулон, Матриса так и не поняла. Кажется, из-под плаща, но может быть и просто извлекла из воздуха. Расстелила прямо на чисто подметенном полу и встала на колени, будто и в самом деле готовилась молиться. За высоким прилавком ее не было видно, лишь доносилось шуршание и тихий голос. Гостья словно говорила сама с собой. Или с кем-то невидимым. Матриса расслышала лишь несколько раз повторенное «да». Причем в голосе отчетливо слышалось нескрываемое удивление.

Гостья поднялась из-за стойки, будто злой дух из колодца вынырнул.

- Спасибо, - как ни в чем не бывало, поблагодарила она. - Ведь наша беседа останется в тайне, не правда ли?

- К-к-конечно, - зубы у Матрисы стучали, поскольку аптекарша никак не могла поверить, что ей настолько повезло.

- Удачи, - в устах женщины с ковриком это звучало как тонкая издевка, но Матриса переборола в себе желание упасть на колени и горячо поблагодарить за милость.

У самого порога женщина остановилась и в полуобороте щелкнула пальцами. Серебряная монетка описала идеальную параболу, попала точно в стаканчик из тыквы, куда аптекарша ссыпала мелочь.

- За труды, - хихикнула гостья.

Троица ушла обратно, в ночь, а Матриса еще долго стояла за деревянной стойкой, не в силах унять дрожащие руки, а заодно поверить, что так удачно разминулась с потусторонней жутью.

- А вон там - Меч Божий. Его еще называют «Друг путешественников». Острие показывает на юг, а рукоять на север.

С точки зрения Елены семь звезд походили на меч примерно так же, как знакомый ей в прежней вселенной «ковш» - на медведя. Но, в конце концов, людям свойственно фантазировать и мечтать... Кольнула мысль - если бы она занималась каким-нибудь ориентированием на местности и учила карту звездного неба, то сейчас могла бы поискать знакомые созвездия.

Обычно луна затеняла собой неяркий свет звезд, поглощала ровным голубовато-синим фоном. Но в эту ночь облака разбежались, а небесные светлячки мерцали необычно ярко, так что луна скорее наоборот, создавала контраст. Как там говорил какой-то английский аристократ - нет ничего, кажущегося более черным, нежели правильный темно-синий цвет. Или как-то так... Впрочем, ей не хотелось думать о суетном. Лене было хорошо здесь и сейчас. Спину грело теплое одеяло, ноги отдыхали, освобожденные от обмоток и натертые соком триклина. Девушка положила голову на ноги сидящей Шены и вдыхала запах степи, смешанный с резковатым, но приятным ароматом сушеного «борщевика», которым сегодня все натирались в качестве гигиенической процедуры.

- А вот Посланник и Пророк, два созвездия, что всегда вместе. Говорят, астрологи читают по ним будущее новобрачных...

Голос Шены дрогнул, Лена поспешила отвлечь ее вопросом:

- А кто это такие? Я слышала про них, но мало.

- Хорошо, что мы не в Королевствах, - Шена улыбнулась. - Там за такой вопрос...

Она не стала продолжать и, немного подумав, объяснила, кажется, цитируя на память какой-то текст:

- Бог редко вмешивается в жизнь людей. Пантократор дал им разум и выпустил в мир, как отец повзрослевших детей. А хороший родитель не изнуряет потомков своих чрезмерной опекой. Однако иногда, в годы, когда людям становится совсем плохо, Он посылает в мир Посланника и Пророка.

- Сразу двоих? - Лена чуть вывернула голову, посмотрев на Шену.

- Да, - зеленоглазая наморщила лоб, вспоминая. - Посланник это воплощенное дыхание Бога, частица Его сути. А Пророк - обычный человек, но со многими достоинствами. Посланник исполняет Его волю и творит чудеса, а Пророк защищает чудотворца и толкует для людей предсказания.

- А сколько их было? - Лену по-настоящему захватила история. - Они мужчины?

- Не обязательно, - чуть покровительственно, однако по-доброму улыбнулась Шена. Словно мать, что рассказывает важное своему ребенку. - О первых двух парах ничего не известно, пишут лишь, что они были. Третья уничтожила сообщество некромантов и колдунов крови. Четвертая основала Старую Империю, и эта держава объединила под своей властью весь известный мир. Пятые посланцы истребили Мага-Императора, который хотел подчинить себе само Время. Была ужасная битва, столицу перенесли в другое место, на проклятых развалинах до сих пор не растет трава... А еще с той поры волшебники не могут прозревать будущее. Только читать его в гороскопах и гаданиях.

Лена закрыла глаза, пытаясь представить себе магическое побоище давно минувших дней. Интересно, как это было?.. Ядерный апокалипсис с магическим огнем? Или всевозможные заклинания, как в книгах правил для «ролевок»? Вот и еще одна вещь, о которой она почти ничего не знает - на что похожа здешняя настоящая магия, которая сохранилась после катастрофы, пусть и в очень слабом виде.

Лена чувствовала себя человеком, который почти год провел в летаргическом сне, отупев, потеряв интерес к жизни. Но теперь сбросил оцепенение, расправил плечи и посмотрел вокруг себя ясным взором. Сколько всего еще предстоит узнать...

- Шестого Посланника и Пророка Бог привел в мир, когда бедствие прокатилось через всю Ойкумену, - продолжала Шена. - Магия почти умерла, а вместе с ней умирали люди, которые болели новыми страшными болезнями и голодали.

Голос Шены стал более строгим, холодным. Если раньше она цитировала какой-то священный текст, сейчас как будто вспоминала страшную сказку или ярмарочное представление на два голоса с тряпичными куклами.

- Они одарили больных и голодных новыми знаниями, обучая жизни без волшебства. Как посылать сообщения с птицами, как чередовать поля, давая земле отдохнуть под травами, чтобы потом собрать хорошие урожаи. Они также открыли всем, что чистота угодна Параклету, поэтому те, кто пренебрегают мытьем и разводят вшей - болеют и умирают чаще.

В голове у Лены как будто щелкнул некий рычажок. Голубиная почта, мытье, севооборот. Причем если «травы», то скорее даже не простое трехполье, а следующая стадия развития. Иными словами - связь, гигиена и продовольствие. То, что связывает общество, питает его и уберегает от эпидемий. Божественные посланники это, скорее всего, легенда, но в былинах отразились первоочередные проблемы, которые пришлось решать строителям нового, «пост-магического» мира, уничтожаемого эпидемиями и голодом.

- А еще говорили, что последние Пророк и Посланник были мужем и женой, имели детей, так что их потомки по сию пору живут среди нас.

Лена приподняла бровь, и палец Шены мягко опустился ей на губы. призывая к молчанию.

- Только никогда и никому об этом не говори, - строго призвала копейщица. - Это считается страшной ересью.

На языке вертелся вопрос «почему?», однако Лена его удержала. Это и так было ясно, достаточно вспомнить, почему Ватикан так жестко выступал против ... господи, как же звали того автора, что написал бестселлер про американского профессора и детей от связи (или даже брака?) Иисуса с Магдаленой? Нет, совсем забыла.

- Не скажу, - тихо пообещала Елена, и пальцы Шены скользнули ей на щеку, коснулись самыми кончиками ногтей.

У костра запел один из наемников Раньяна, тот, что несколько дней назад помог Лене слезть с лошади. Голос у парня был молодой и красивый, природная чистота таланта, которому, к сожалению, не хватало школы. У юноши получалась не песня, а скорее речитатив, который не поют, но проговаривают под лютню с очень скупым перебором нот. И все равно выходило красиво, выразительно.

Тогда Глухомань сказала: «Парень дерзок, силен;

Он ярость мою познает – с ним сделаю, что хочу;

Снегами его засыплю; а силы растратит он –

Я выпрыгну из засады и в лед его вколочу.

Стисну его в объятьях, прижму к груди ледяной,

Путами лютой стужи свяжу его по рукам;

От тишины оглохнув, сбившись в буре ночной,

Станет он мне наградой, добычей – моим зверям...[19]

- Красивая песня, но грустная, - прошептала Шена. Елена нашла на ощупь ее ладонь, сжала крепче, как будто пытаясь поделиться толикой душевного тепла. Тонкие, но сильные, с мозолями от оружия пальцы Шены сжались в ответ. Удивительно, сколько мягкости могло быть в этих руках, которые забрали не одну жизнь.

Откуда-то из темноты отозвался Шарлей, намного тише, можно сказать, «камернее». Бретер всю дорогу воздерживался от янтарного эликсира и, похоже, страдал из-за наркотической абстиненции. Это погружало мэтра в пучину депрессии. Фехтовальщик бродил в стороне от костров, за границей света, и негромко читал вслух стихотворение:

И метеоры спугивают звезды,

И бледнолицый месяц весь в крови.

Предсказывают мрачные пророки

Нам бедствия. Печальны богачи,

Бродяги же и прыгают и пляшут:

Те - в страхе потерять все, чем владеют,

А эти - радуясь наживе легкой

Благодаря раздору и войне.

Все эти знаменья нам предвещают

Смерть и паденье королей.[20]

Негромко выругался Кай, он починял распоровшийся на куртке шов и укололся граненой иглой для шитья кожи. Зильбер на сей раз не стал расчесывать лелеемые бакенбарды, а жонглировал мелкими камешками. От одного взгляда на это у Лены заныла правая кисть - по категорическому требованию подруги она теперь день-деньской тренировалась в метании камней из пращи. Оружие было простым, не стоило ничего и в умелых руках могло серьезно огорчить супостата. Дело за малым - набить руку, сделав ее умелой.

Елена вздохнула. Песня и стих настроили ее на меланхолично-лирический лад. Спать не хотелось, хотя девушка и не сомневалась - стоит закрыть глаза, и сон унесет ее в считанные минуты. Хотелось смотреть на Шену. Елена и смотрела, по-прежнему снизу-вверх, пользуясь тем, что Айнар подкинул в костер немного сланцевой крошки, и огня прибавилось.

Из-за неяркого света лицо Шены казалось фотографией, которую тщательно перерисовали мастера Возрождения, добавив в краски теплых и более темных тонов. Валькирия смотрела на Лену сверху вниз, чуть склонив голову набок, из-под отросших волос, что торчали, словно перья у птицы. Дед как-то говорил, что у всех людей размер радужки одинаков, и отклонение буквально на миллиметр дает иллюзию огромных «анимешных» глаз. Наверное, у Шены так и было, ее глаза казались бездонной океанской пучиной, где тьма зрачка сливалась с радужкой цвета морской волны под ярким солнцем. Сверкающий искорками изумруд... хотя нет, изумруд слишком холоден, пронзителен. Сейчас копейщица смотрела взглядом цвета теплого хризолита. Под нижними веками пролегли темные полоски - усталость брала свое. Черты лица в неярком свете казались сглаженными, утратившими обычную резкость.

Шена моргнула, ее рот скривился, и под гладкой кожей заострились скулы, мягкие черты лица в одно мгновение обрели чуть утрированную резкость. Женщина с глазами цвета теплого хризолита двинула тонкими бровями, одновременно улыбнулась, немного виновато. Она как будто хотела о чем-то спросить и все не могла решиться. Лена молча наблюдала, как меняется выражение лица подруги и не верила, что это всего лишь перемещение мимических мышц под кожей. Нет, на самом деле невидимые руки гениального скульптора ваяли мимолетное совершенство. Медичке захотелось умножить ощущение, ей казалось, что зрения недостаточно. Лена подняла руки, коснулась пальцами лица Шены, скользнула по щекам, разгладила уголки губ, стараясь убрать складки, изгнать с лица валькирии даже тень печали.

- Кто ты? - тихо спросила Шена.

- Я Хель, - отозвалась Лена. Девушка чувствовала себя странно, как будто в эти мгновения она оказалась частью мироздания, и все вокруг - Пустошь, Ойкумена, все, включая созвездия - сосредоточилось вокруг нее. И она действительно была Хелью, не гостью поневоле, а плотью от плоти всего.

- Это не имя, это прозвище...

- Ты можешь называть меня как пожелаешь, - шепнула Лена.

- Тогда ... Тогда я назову тебя Teine. На моем наречии это значит Огненновласая. Так мало где говорят.

- Тейна... Лена попробовала это слово на языке, и ей понравилось. - Пусть будет Тейна.

Шена улыбнулась, склонилась чуть ниже. Тень задумчивости вернулась на ее чело, будто пыльная паутина. Лена нахмурилась.

- Откуда ты? - спросила валькирия.

Лена молчала, не в силах ни ответить, ни уйти от ответа, ни даже отвести взгляд от желтовато-зеленых глаз. А еще она понимала, что в такие моменты душа обнажена и беззащитна, поэтому солгать нельзя. Ложь - как яд, проникнет в самое сердце и навсегда отравит доверие. Превратит в лед тепло, которым обмениваются близкие люди, соединившиеся в большом и безразличном мире.

- Мой дом очень далеко отсюда. Слишком далеко.

- Ты была там счастлива?

Неожиданный вопрос, такой неожиданный ... такой простой ... и одновременно сложный. Как на него ответить? И что такое счастье?

- Нет.

В одно слово Лена уместила всю свою жизнь.

Боль и злость, которые разрушили связь с матерью, обменявшей самое светлое, самое чистое чувство на свете - любовь ребенка к матери - на одобрение друзей и знакомых.

«Ты меня позоришь! И теперь все скажут - какая мама у этой девочки!»

Разочарование, которое словно ржавчина изгрызло, растворило отношения с отцом.

Память о старом враче, который один по-настоящему любил маленькую девочку. Как мог, пытался смягчить железный напор матери, неспособной услышать и понять кого-то кроме себя. А затем умер, оставив Лену одну.

Одно слово. Три буквы, в обоих языках - родном и местном.

Нет.

- Тебя изгнали?

- Я... - Лена задумалась, подбирая слова. - Меня ... меня выкрали из дома. Увезли очень далеко.

- Но ты можешь вернуться.

- Не могу. Это невозможно.

Сначала она произнесла. И лишь потом осознала, прочувствовала суть сказанного. То, что поняла уже давно, и что заперла в самом дальнем уголке сознания. Понимание, ужасающее в своей завершенности и конечности.

Глаза обожгло, Лена почувствовала, как сами собой выступают слезы. Но все равно вымолвила, ставя точку, признавая неизбежное:

- Я никогда не смогу вернуться.

Она зажмурилась, чувствуя предательскую дрожь губ и подступающие рыдания.

- Так не бывает, - голос Шены раздался совсем близко, а ее дыхание шевельнуло ресницы Лены. - Мы найдем твой дом. И ты вернешься туда. Обязательно.

- Правда? - глупый вопрос ... но все-таки он прозвучал сам собой.

- Конечно.

Не может быть в человеческом голосе столько тепла. Не может человек, перенесший столько боли и страданий, оказаться настолько добрым. Но, как выяснилось - может.

- Ты вернешься домой, я обещаю, - сказала Шена и коснулась губ Лены поцелуем легким, неуловимым, как полет стрекозы в солнечный день.

- Тейна...

Кто это вымолвил, Лена не поняла. Может быть, Шена повторила, а может она сама выдохнула короткое слово, пробуя новое имя, смешивая его с чуть горьковатым вкусом губ женщины, у которой глаза цвета желто-зеленого хризолита. Пальцы Шены зарылись в темно-рыжие волосы Лены-Тейны, перебирали пряди, так, что завитки струились, словно языки темного пламени. Пламя, что не обжигает. Нежность, что исцеляет самые тяжелые раны в душе.

И Елена почувствовала, что ...

Так не бывает, просто не может быть. В чудом и жестоком мире, который уже не раз пытался ее убить и на днях едва не добился своего. С неприглядным прошлым, неопределенным настоящим и туманным, опасным будущим. В окружении - чего уж там, надо называть вещи своими именами - убийц, бандитов, мародеров.

И все же она была счастлива. Полностью, совершенно, абсолютно счастлива.

Ближе к вечеру десятого дня от ночевки в проклятом доме ватага добралась до побережья. Присутствие моря стало ощущаться еще с ночи, оно чувствовалось в прохладном ветре, что налетал временами с севера и даже в самом воздухе, который обрел почти неуловимый аромат соли, свежести. Океана.

Команда подобралась, ощетинилась оружием, однако и здесь все развивалось неспешно, без особых приключений. Около полудня странникам явился самый настоящий морок, то есть фантом, похожий на те, что возникают в пустыне благодаря атмосферным эффектам. Только этот показывал не далекие земли, а прошлое. Как будто высоко в небе развернули гигантский киноэкран и проецировали на него череду немых образов. Лена мало что поняла - картины показывали какой-то город с высоты птичьего полета, архитектура казалась смутно знакомой, но это, наверное, потому, что она укладывалась в условный «медиевальный» шаблон. Единственное, что можно было сказать - город казался огромным.

- Говорят, это столица Империи, - негромко сообщил Кай. Рыцарь подошел сзади как тень, беззвучно. Он был одет и снаряжен почти как в первый раз, когда его увидела Елена, с характерной кольчужной пелериной и однолезвийным клинком на плече. Только лицом был посимпатичнее, должно быть, из-за того, что теперь дышал по-человечески, носом.

- Такой она была до того, как все произошло.

- Красиво, - отозвалась девушка. - Очень.

- Да, - кивнул рыцарь. - Еще говорят, в те времена Город был в два раза больше нынешнего. Но рассказывать могут всякое.

- Это верно.

- Плывешь с ними? - осведомился мечник, видимо решив, что преамбулы достаточно.

- Да, как же иначе? - немного удивилась Елена.

- Я бы не стал, - напрямую заявил Кай. Тихо, только для ее ушей, но в то же время с отчетливым нажимом.

- Почему? - Лена машинально перешла на тот же заговорщицкий тон, и ей сразу вспомнился взгляд Кая, когда Матриса и бригадир устроили ей жесткий экзамен с ампутацией. Рыцарь тогда словно радовался ее кажущейся неудаче и наоборот, был явственно недоволен успехом. Что бы это могло значить?..

- Это останется между нами? - осведомился Кай.

- Да, конечно... - Лена поперхнулась.

- Ты не из нашего мира, - Кай резал без обиняков, он говорил с какой-то неприкрытой печалью в голосе, природу которой Лена не понимала. Но слушала предельно внимательно. - И не надо тебе становиться его частью.

- Частью вашего мира? - не поняла девушка.

- Да. Мы живем смертью и войной. Это не твоя жизнь, не твоя судьба, я сразу это понял. У Матрисы тебе было плохо, но с ней ты жива и под защитой.

Кай помолчал, будто давая собеседнице возможность осмыслить услышанное как следует.

- Сейчас ты еще можешь отказаться.

- Но ... монета?.. И мы в походе, он еще не закончился.

- Пока еще можешь, - с нажимом повторил Кай. - Это на грани правил, но допустимо. И я тебя прикрою. Вернемся вместе. Будешь при Матрисе, но с куда большим уважением. Со временем выпишем тебе книги по лекарскому делу, станешь первым настоящим медикусом во Вратах. Однако ...

Мечник посмотрел на бригадира. Сантели ушел вперед, во главу отряда, и что-то обсуждал с Раньяном. Судя по характерным жестам с потиранием пальцев, речь шла о деньгах. Судя по мирному характеру беседы, договаривающиеся стороны претензий друг к другу не имели.

- Однако если ты ступишь на этот корабль, обратной дороги уже не будет. Ты окончательно перейдешь в мой мир. А он убивает тех, кто не готов жить в нем. Ты - не готова. Думай.

Кай отошел в сторону, словно корабль, выходящий из ордера, с видом безразличным и скучающим, как будто и не было никакого разговора, так, просто два человека немного прошлись бок о бок. Небесный фантом исчез так же бесследно, как появился. А затем путники, наконец, вышли к заливу.

В первые мгновения Лене показалось, что раскинувшаяся перед ватагой гавань сделана из чистого золота, даже солнце обратилось в слиток чистейшего золота. Затем обман зрения рассеялся, и стало понятно - это всего лишь очередная игра света. Облака, гонимые прибрежным ветром, собрались в «обруч», идеально пустой внутри. И через это природное окошко солнце метнуло свои необычно яркие лучи, что казались особенно яркими по контрасту с серыми облаками. Они окрасили все в золотой цвет, отразились от морской глади, так что даже волны засверкали, будто чешуйки дракона, свернувшегося в огромной чаше залива. Иллюзия длилась считанные минуты, пока ветер не согнал тучи в порывистое стадо и не закрыл солнечный диск. Теперь стало видно, что корабль прибыл и ждет пассажиров.

Ватага тем временем двинулась по мощеной дороге к гавани.

Когда-то здесь был настоящий город, раскинувшийся по обе стороны от широкой дороги. Дальше и левее, на возвышенности у самого берега, находилась крепость. От города мало что осталось, землетрясение (может и не одно) буквально стерло в щебень большинство построек. Судя по тому, что не превратилось в землю и груды камней, некогда здесь располагались многие десятки двух- и трехэтажных каменных домов и широкие улицы, расходящиеся от главной дороги, как ребра от позвоночника. Крепости повезло больше, приземистые башни, соединенные стенами и крутыми переходами в единый комплекс, устояли, только частично осыпались, как песочные.

Все невольно собрались ближе к телеге. Больно уж неуютным показался мертвый город, что походил на высохшую мумию. Было очень тихо, лишь копыта лошадей цокали по камню дороги, да звучал неостановимым фоном рокот волн. Как будто миллионы барабанов стучат без сна и отдыха, сливая отдельные удары в могучий рокот.

Здесь бывали люди, и нередко. Об их визитах говорили следы относительно свежих кострищ, привычные уже кенотафы и несколько брошенных скелетов, частично растащенных падальщиками. Скорее всего, живые тоже находились где-то неподалеку, обычно в прибрежных пещерах одновременно работало не менее двух бригад. Но таковые, по понятным причинам, хорошо маскировались и обнаруживать себя не торопились. Что было только к лучшему, главное, чтобы не мешали.

С корабля заметили путников, по воде заскользила большая весельная лодка. За ней, чуть погодя. отправилась еще одна. Судно бросило якорь поодаль от берега, видимо опасаясь отливов. Лена слышала, что из-за них гавани приходилось делать особыми, ступенчатыми, и местная наверняка была обустроена должным образом. Но капитан, видимо, не счел нужным рисковать, полагаясь на древние, разрушенные временем сооружения. Разумный подход.

Сантели и рутьеры заранее определили, кто отправится сопровождать бригаду. Кай повернулся было, чтобы идти к Раньяну, однако Сантели его остановил.

- Если хочешь, плыви с нами, - негромко предложил бригадир.

- А как же?.. - Кай умолк на полуслове, впрочем, и так было ясно, что он имел в виду. Рыцарь удивился, очень сильно.

- Старый хрен был прав, - хмыкнул бригадир. - Заложник из тебя никакой. А хороший меч в пути не лишний. Да и ...

Сантели вдохнул свежий прохладный воздух, посмотрел на гавань. Лодки уже прошли половину пути, в них сидели только гребцы, никаких воинов. Это было хорошо. Солнце закатывалось, раскрасив море и небо в розовый цвет, так что волны казались замерзшими, совершенно непрозрачными, будто сливовый лед. А небо горело рубиновым огнем, который уже размывала, заливала серым цветом выкатывающаяся луна.

- Ты мне спасал жизнь. Я тебе. И ты был первым моим бойцом, самым первым. Так что ... Поплыли ... брат.

Лицо Кая дрогнуло, рыцарь тяжело сглотнул. И протянул бригадиру руку со словами:

- Отец вас не тронет.

- Во и все, - сказал Раньян. - Переночуем здесь же, завтра поутру двинемся обратно.

- Хорошая работа, - заметил один из рутьеров. - Всегда бы так.

Наемники, не получив особых распоряжений, начали разбредаться по вечерним делам. Как это обычно бывает в хорошей, сработанной команде, каждый как-то сам собой нашел нужное, полезное дело. Разговор сразу нескольких людей смешался в один поток, где обрывки слов и фраз сталкивались, перерезали друг друга.

- Sàmhchair!!! - рявкнул Раньян, так, что руки сами собой опустились на рукояти оружия. Подобным голосом о простом и безопасном не говорят.

Рутьер поднял руку, повторил:

- Молчание.

И застыл, прикрыв глазами, шевеля головой так, будто ловил ушами умершее эхо слов. Наемник пытался осознать, что он сейчас услышал... какое-то слово ... или несколько слов, которые разум не понял, но то, что глубже и мудрее рассудка - поняло и ударило в невидимый колокольчик.

Что-то не так. Он что-то упустил.

- Ты! - Раньян развернулся к самому юному рутьеру, который отходил в команде меньше месяца. - Повтори!

- Ч-ч-что?.. - голос молодого бойца ощутимо дрогнул, да и у кого не дрогнул бы в такой момент?

- Еще раз повтори, что сейчас говорил, - нетерпеливо произнес командир. - Слово в слово. Это важно.

Юноша выдохнул, у него малость отлегло от сердца, однако выражение облегчения на лице тотчас уступило место торопливой сосредоточенности.

- Я ... это ... - забормотал он.

- Вспоминай, - Раньян терял терпение.

- Я сказал, что эта их лекарша... девка вроде симпатичная, но странная. Я у нее поводья когда забрал, она прыгнула неудачно.

- А дальше? - голос Раньяна стал тихим, очень тихим, наемник словно ждал и одновременно боялся услышать продолжение.

- Ругалась...

- Как она ругалась? - прорычал командир. Смотреть на него было страшно, особенно зная, что Раньян считался на Пустошах образцом расчетливого хладнокровия. Молодой боец боялся даже думать, что могло настолько выбить рутьера из колеи.

- Не по-нашему, - тихонько вымолвил юнец, схватившись руками за пояс, чтобы умерить их дрожь. И торопливо закончил. - Ну, то есть понятно, что ругается, но я такого наречия отроду не слышал. А я из купеческой фамилии, у нас на всех говорят. Видать, церковное что-то или воровской язык.

Раньян развернулся в сторону залива с такой скоростью, что как будто перетек внутри собственной кожи. Один взгляд на малую точку, в которую превратился корабль. Один в небо. Еще один вокруг. И все это за одно мгновение переправилось в исчерпывающее понимание - нет, корабль не остановить, и уже не подать сигнал, который сейчас заметят на борту.

Раньян сначала не понял, отчего рутьеров шатнуло в стороны, разом всех. Затем осознал, что в помрачении выхватил оба ножа и занес, будто готовясь немедленно прирезать кого-то. Тихое рычание рвалось из груди вождя наемников, грозя вот-вот перейти в яростный вой, как у хобиста, что упустил добычу.

Рыжая… я такого наречия отроду не слышал…

Нечеловеческим усилием Раньян подавил вспышку. Когда он посмотрел на ватагу, лицо командира было неподвижным, как посмертная маска. Лишь темные глаза пылали дьявольским огнем.

- Ты, ты, ты ... - палец Раньяна в темной перчатке отобрал примерно две трети ватаги. - Идете обратно пешком по нашим следам. Остальные со мной, свободных коней берем как заводных. Завтра к вечеру мы должны быть во Вратах.

- Загоним всех, - один из будущих спутников не возразил, скорее, указал командиру на очевидное. - Никакой коновал уже не поднимет...

- Завтра к вечеру, - повторил Раньян. - Даже если придется загнать и вас в придачу.

Глава 23 «Всегда твоя»

Лена плотнее укуталась в шкуру от чего-то медведеобразного - их выдали путешественникам, по одной на двух человек. Предосторожность оказалась разумной - когда солнце закатилось, похолодало крепко, шерстяные рубахи с одеялами уже не спасали. Капитан обмолвился, что корабль вошел в холодное течение, специально, чтобы извести моллюсков-древоточцев, которые могли каким-нибудь образом проникнуть в щели медной обшивки, но еще не вгрызлись поглубже. Так что пару дней придется потерпеть, мера предосторожности.

Судно больше всего походило на пузатый двухмачтовый драккар, но Елена сразу назвала его про себя «галеоном», из-за достаточно сложной системы парусов. Здесь не было даже нижней палубы как таковой, лишь трюм для товаров и припасов, да капитанская каморка. Весь экипаж и пассажиры, в данный момент около сорока человек, размещались под открытым небом.

Это совершенно не вязалось с историями о развитом кораблестроении и многовековой историей общематериковой торговли. Однако подумав, Лена пришла к выводу, что все как раз естественно - материк один, обширных заморских владений нет - значит, отсутствуют и трансконтинентальные маршруты, под которые пришлось бы строить настоящий парусный флот, как в ее мире. Корабли плавают либо вдоль берега, либо не слишком от него отдаляясь, поэтому нет оснований усложнять конструкцию.

Интересно ... ведь Ойкумена, строго говоря, это не мир в целом, а только материк. Есть ли здесь еще континенты?

Холод усугублялся сыростью. Даже тесно прижавшись друг к другу, Лена и Шена не могли толком согреться. Часовые рутьеры жались к очагу в виде большой чаши под решеткой и на кирпичном основании. Такой очаг можно было использовать для обогрева, приготовления пищи, однако основным предназначением было освещение и подача сигналов путем бросания в огонь горючих смесей, дающих столб огня разного цвета. Очага-светильника имелось два - на носу и корме.

Лена натянула шкуру плотнее, снова и снова прокручивая в памяти разговор с Каем. А заодно отмечая, что само слово «прокручивала» уже кажется ей немного чужеродным, неуместным. Прокрутка ленты - это из мира техники, кассет и цифры. Здесь же просто «вспоминают», вызывают в памяти... Вот, что значит привыкание и адаптация, ты не отдаешь себе в том отчет, но все равно шаг за шагом подстраиваешься к новой жизни.

Кай больше не сказал ей ни слова, лишь молча взглянул, когда Лена вслед за Шеной прыгнула в лодку. Взгляд был нехороший, одновременно и грустный, и отвращающий. Словно мечник вычеркнул девушку из своей жизни, закрыл блокнот с короткой историей их общения. Лена избегала встречаться глазами с рыцарем, чувствуя себя неловко, хотя причины для неловкости отсутствовали. Но все равно... получалось как-то неправильно. Елена стиснула зубы и запретила себе думать об этом. Пока, во всяком случае.

- Я не хочу возвращаться, - тихо произнесла она в шкуру, как будто подводя черту под тяжелыми раздумьями. - Я хочу жить в городе. В большом городе, где тепло и живет много людей.

- И правильно, - отозвалась Шена, плотнее прижимаясь к Лене, чтобы ни единая частица тепла не пропала напрасно. - Эта жизнь не твоя.

Странно и любопытно получалось. Кай говорил почти то же самое, предлагая остаться. Но что если...

- А может, не вернемся? - тихонько предложила Лена, пугаясь собственного радикализма. Даже не выговорила, а скорее шевельнула губами, как будто потом все можно было свалить все на ветер - это он сорвал с уст тихие, неуместные слова.

- Может быть, - ответила копейщица. - Только надо все хорошо-хорошо обдумать.

- Правда? - не поверила медичка.

- Правда, - сонно отозвалась Шена, похоже, усталость и сон все же взяли над ней верх. - Завтра поговорим.

Возбуждение нахлынули на Лену, как волна в шторм, однако столь же быстро ушло, забрав остатки сил. Лекарша закрыла глаза и погрузилась в дрему. Ей виделись горы, равнина, окаймленная невысокими холмами, что походили на могильные курганы. День светлый, без дождя, но пасмурный, в меру теплый, с легкой прохладцей. Отличное время для боя, жара и солнце не станут изводить латников, да и раненым будет немного легче.

Грядет битва.

Это видение тоже оказалось четким, ясным, без всяких эффектов помраченного сознания. Лена встрепенулась, было, испугавшись новой психоатаки, однако никто не ломился в ее разум, не топил в потоках чужой душевной боли. Просто видения, образ, который разворачивался сразу в нескольких направлениях. И Лена понимала происходящее, хотя никогда в жизни не видела настоящего сражения.

Грядет битва - и колонны выступали из лагерей поротно, змеясь, будто полчища муравьев на тропах. У противников было мало кавалерии, поэтому мериться силами предстояло главным образом пехоте. Не ополчениям, не дружинам и не «копьям», а настоящей пехоте, организованной, способной биться в строю, ротами, полками и баталиями.

Вот шагают копейщики, хотя правильнее назвать их пикинерами, они смешиваются с алебардистами. Алебардисты еще с кем-то ... Деление условно - длинные древки венчают самые разные навершия, но все одинаково ужасны в своем предназначении. Все они в очень скором будущем начнут убивать и калечить. Есть пики, которые до поры устремлены в небо, и все остальное.

А вот мечники и стрелки, точнее застрельщики, они пойдут впереди, завязывая бой, пытаясь разогнать таких же, как они, «коллег» с противоположной стороны, а затем расшатать вражеский строй, сковать маневры. Здесь тоже собрался самый разный люд. Есть голозадые нищеброды, у которых даже стеганки нет, лишь топор да щит на веревке. А есть и серьезные люди в трехчетвертных доспехах, вооруженные двуручными саблями или полэксами. Пращников мало, лучников тоже не изобильно, в основном арбалетчики, даже рыцари-стрелки с юга и последних необычно много.

Военный механизм крутит свои шестеренки, противостоящие армии хорошо организованы, каждый заранее знает, где определено его место. Колонны разворачиваются, одновременно уплотняясь. Лена знает, с одной стороны полки именуют «баталиями», а с другой «терциями», хотя организованы они примерно одинаково, по единому подобию - квадраты и прямоугольники, ощетинившиеся пиками.

Баталий пять, хотя обычно их бывает три. Но этот раз - особенный. Армии огромны, со времен Старой Империи на одном поле не собиралось столько воинов. Солдат много, их нельзя выстроить в три огромных полка без потери управляемости. Поэтому - пять. Баталии движутся традиционно, «косым» порядком, так, что крайняя правая выдвинута вперед и соответственно ударит первой, остальные идут справа налево углом, каждая следующая чуть дальше предыдущей, страхуя от флангового удара. Терции строятся прерывистой линией, их тоже пять, по одному на баталию. Один на один, солдат на солдата, полк на полк. Сегодня каждый увидит своего врага, взглянет ему прямо в лицо.

Зеленая трава, невысокая, только наливающаяся весенней свежестью, поникает, затаптывается тяжелыми сапогами. И вот развернуты знамена. Не отрядные знаки - те давно уж реют на слабом ветру - а штандарты сторон.

Баталии шагают под знаменем, где на белом фоне изображена стилизованная красная луна. И красный цвет - не только краска. В ней щедро замешана кровь собратьев, павших героев, которую собирают после каждого боя, дабы обновить рисунок, чтобы вести живых через новые схватки к новым победам. Второе - черное, с белыми символами. Они ведомы Елене, однако совершенно непонятны, ни одно из Королевств никогда не поднимало такой флаг. Символы расположены треугольником, на вершине литира «an lagha», означающая «закон». Внизу, по углам, знаки плуга и меча. Штандарт кажется потрепанным, сшитым на живую нитку. И в то же время не вызывает жалости и пренебрежения, как обычная плохо сделанная вещь. Наоборот, именно в таком виде знамя пробуждает у противников ненависть, желание уничтожить его любой ценой. Почему это настолько важно?..

Сражение уже началось, схватываются передовые отряды, что вьются перед основными силами, как мошка над водой в жаркий день. Пехотные квадраты идут друг на друга, топот бесчисленных ног сливается в грохочущий рокот, будто накатывает океанская волна. Да и сам пехотный напор похож на волну-цунами, что готовится штурмовать берег. Бьют барабаны, укрепляя дух и задавая ритм шага. Под знаменем луны воют варварские трубы, отзываются боевые флейты со стороны черного штандарта.

Опустились пики - прежде их несли на плечах из-за тяжести. Теперь пехотные прямоугольники больше не похожи на оживший лес. Наступил первый кризис боя, сближение пикинеров.

Это очень тяжело - шагать на лес копий, за которыми колышутся уже поднятые для удара алебарды. Твое место в строю определено, ты чувствуешь плечи соратников по обе стороны, они прикроют. Но это значит, что тебе некуда деться, ты идешь шаг за шагом прямо на выставленные пики. Ты не можешь отступить - труса убьют идущие позади, чтобы сразу занять брешь в строю. Только вперед, надеясь на доспех, ловкость в обращении с оружием, но больше всего - на удачу. Потому что когда на одного бойца линии приходится по три, а то и четыре-пять копий, лишь Пантократор спасет тебя. Или магия, если знаешь, как сделать или у кого купить правильный оберег, зачарованную рубашку или мелкого духа-защитника, скрытого в артефакте с Пустошей.

Как правило, одна из сторон не выдерживает лютого ужаса и теряет волю к победе еще до самой схватки. Остатков храбрости хватает разве что на первое столкновение, после начинается повальное бегство. Так заканчивается большинство сражений с участием Красной Луны. А случается - и нередко - что полки бегут, не дожидаясь копейного удара. Однако не в этот раз. Терции не отступят, и все это понимают. Армии, что сошлись пасмурным утром, похожи на поединщиков божьего суда. Может погибнуть кто-то один. Могут погибнуть оба. И только одно не случится никогда - двое не уйдут с поля боя живыми.

Это будет не битва. Это будет кровопролитное побоище, о котором сложат мрачные легенды те, кому суждено пережить его.

Арбалеты уже собирали жатву с обеих сторон, однако не могли остановить сближение. Сохраняя порядок, полки надвигались под рев боевой музыки и крики командиров. Шаг за шагом, сверкая латами первых рядов, как змея чешуей, удерживая смерть на кончиках пик, в топорах алебард.

Сошлись, почти разом по всему фронту, и к небу вознесся слитный ужасающий звук - лязг металла, хруст ломающегося дерева. но прежде всего и страшнее всего - нечеловеческий вой умирающих и раненых. Первые ряды легли под взаимными ударами стены пик. И почти сразу же звонкий лязг вплелся в какофонию, как будто сотни, тысячи клинков, топоров, алебард ударили по металлу. Латная пехота схватилась в беспощадной рукопашной, грудь в грудь.

Это было по-настоящему страшно, так, что Лена вырвалась из сновидения, как пробка из-под воды, тяжело хватая воздух. В ушах все еще звучал жуткий, вымораживающий стон множества людей, которые за несколько мгновений оказались убиты или тяжко изувечены. Но все же то было лишь очередное видение. И Лена откуда-то совершенно точно знала - это не события прошлого. Сновидение показало ей будущее, точнее осколок целого, звено, вырванное из длинной цепи событий. А еще видение было пронизано ощущением невероятной грандиозности событий. Десятки тысяч воинов с каждой стороны, и это когда несколько сотен латников уже считаются могущественной силой, способной брать штурмом города... Не отдельные города или рутьеры, даже не семьи и союзы бономов - целые государства должны были выжать без остатка все возможности для того, чтобы собрать и вооружить такие армии.

Кто же сойдется на неведомом поле? Чьи судьбы решит невиданное побоище? И что за знамена, кто станет биться под ними? С луной еще более-менее понятно, это давний символ наемной пехоты из горской конфедерации, недаром их боевой клич «где Луна, там и Горы!». Но черно-белое знамя... Надо будет осторожно выспросить.

Драккар скрипел, и, казалось, вот-вот развалится. Впрочем, похоже, это было нормальное состояние деревянного парусника - сложной конструкции из тысяч досок, собранных на скелете шпангоутов и стрингеров.

Штормило, не сильно, а так, на грани между «ощутимо» и «можно начинать немного бояться». Лена с радостью открыла, что ее совершенно не цепляет морская болезнь, а вот нескольким бедолагам из рутьеров, а также Бизо повезло меньше - они уже метали за борт остатки ужина.

Шена посапывала за спиной, прижавшись щекой к плечу Лены, так что лекарша боялась пошевельнуться, нарушив сон подруги. Воздух наполнился влагой - недостаточно, чтобы выпасть дождем или собраться в завесу тумана, однако вода собиралась бисеринками крошечных капель на любой поверхности, впитывалась в ткань, служа проводником для холода. Лена подумала, что надо бы взять какую-нибудь тряпку или шарф, замотать дополнительно поясницу.

Часовые бдели, и это успокаивало. В сигнальные «тарелки» подбросили топлива, теперь из решеток вырывались длинные языки белого пламени. Впрочем, свет буквально увязал в окружающей тьме, подсвечивал ее глянцевыми бликами и растворялся без следа. Как будто драккар плыл в тоннеле или пещере.

Капитан мрачно прохаживался у бушприта, изредка перекрикивался с рулевым, через весь корабль. Повинуясь команде, на обеих мачтах зажгли светильники, на сей раз магические, неподвластные ветру. Впрочем, их свет тоже не смог пробиться далеко.

Огонь... И пещера... Что-то, связанное с подземельем, туманное воспоминание шевельнулось в подсознании Лены, однако не смогло пробиться наружу, осталось ноющей занозой - надо вытащить, но зацепить не выходит.

Шена вздрогнула, не просыпаясь, обхватила подругу рукой, крепко сжала. Наверное, дурной сон. Лена натянула шкуру повыше, закрывая их обеих, подумала, что, наверное, сейчас женщины похожи на бродяжек, которым приходится ночевать на открытом воздухе.

Пошел дождь, очень слабый, похожий скорее на туман, который слишком тяжел, чтобы повиснуть, опираясь на воздух. В очаги подбросили сигнальный порошок, окрасив огонь в красный цвет. Несколько малых капель на планшире, прямо перед носом Лены, собрались в одну, отразив багровое мерцание, словно чистейший рубин. И в голове у Лены будто сорвалась со стопора пружина, стремительно раскручиваясь цепью воспоминаний и ассоциаций.

... Дрались в подземелье, темном и сыром, средь капель воды, что падали с высокого - не увидеть даже при свете - каменного свода. Не люди и монстры, но люди с людьми, отчаянно, так бьются в последний час, когда некуда бежать и остается лишь убить или быть убитым ...

Не в подземелье. Не в пещере. На палубе, во тьме, освещенной красными огнями, под дождем.

А в полутьме, окружавшей корабль, прямо и правее орлиной головы, что заменяла судну бушприт, возник чернильно-темный силуэт. Он стремительно приближался, и то не была ошибка кормчего. Встречное судно шло на сближение, ведомое настойчивой. упрямой волей. Нет... не на сближение.

Враг собирался таранить драккар.

Сразу несколько воплей слилось в один дружный возглас, полный страха и предупреждения. И сразу за этим черный корабль врезался в «медный флагман». Удар пришелся по правому борту, в скулу драккара, и хруст разбитой обшивки разнесся над волнующимся морем, совсем как звук переламываемых пик из видения Лены. Саму девушку ударило о стойку фальшборта. Поясницу стегнуло болью, от которой Лена ослепла и оглохла. А с вражеского борта, который был выше, чем у «флагмана» самое меньшее в половину человеческого роста, уже летели абордажные крючья.

Сантели не понадобилось много времени, чтобы осознать всю глубину катастрофы. Точнее - вообще не понадобилось, он все понял сразу. Что пиратский корабль каким-то неведомым образом разыскал их в безграничной тьме. Что «призрак» по меньшей мере, раза в полтора больше «флагмана» и наверняка забит бойцами. Что за борт прыгать бесполезно, даже умея плавать - вдали от берега холодная вода неизбежно убьет пловца. Из этого следовало, что команда отобьет атаку или погибнет. Учитывая неравенство сил - наверняка погибнет, если только не запросить пощады сразу, тогда, может быть, еще есть шансы...

С нечленораздельным рычанием Сантели ринулся к врагам, что уже прыгали с вражеского борта, вопя, звеня оружием. Меньше чем через минуту после столкновения кораблей несколько десятков человек яростно убивали друг друга на мокрой от волн, дождя и крови палубе.

Сбоку от бригадира мелькнул Шарлей, бретер очутился в своей стихии - стремительная резня в тесноте и полутьме, без правил и порядка. Молот фехтовальщик оставил в чехле, перехватил саблю обеими руками, правой у гарды, левой почти за самое оголовье, чтобы увеличить рычаг и управляемость клинка. С ним охотно вступали в бой, по крайней мере, первые несколько врагов - щита и доспехов у бретера не было, так что он казался легкой добычей. Но сабля закрывала фехтовальщика серебристой паутиной, плела непробиваемый кокон защиты, раскрываясь наружу стремительными атаками. Первого врага Шарлей зарубил сразу, немедленно подсек ноги второму, перепрыгнул воющего от ужаса и боли пирата, который, упав, старался зажать рассеченную артерию. Кровь хлестала, как из помпы. Оставлять еще живого противника за спиной было опасно, но Шарлей, с его опытом, отлично понимал, что если сейчас «купцы» не сумеют сбить первый порыв атаки, их просто сметут. Мэтр рубил, продвигаясь вдоль борта, шаг за шагом, словно адский косильщик.

А затем бретер увидел равного себе противника.

По правому борту вспыхнуло желтым - пираты попробовали использовать зажигательные гранаты из смолы с алхимическими присадками. Горело плохо, сырое дерево отталкивало пламя. Но все же горело.

Отвлекшись на вспышку, бригадир едва не пропустил удар и спасся лишь пригнувшись. Но от рывка левая рука, почти не беспокоившая после болотного дома, взорвалась острой болью. Сантели вздрогнул, шипя сквозь зубы, и потерял ритм. Противник наступал, размахивая двуручной секирой, толстая шкура, мехом наружу, которую он надел вместо брони, делала врага похожим на взбесившегося ежа. Уйти от стального полумесяца бригадир уже не успевал и принял удар на свой топор. Защититься удалось, удержаться на ногах - нет.

Сантели упал на колени, чувствуя, как дрожит в руке чудом не сломавшееся оружие, слыша затихающий лязг металла. А пират, стремительный, как демон, сразу же рубанул вновь. Ему не хватило расстояния буквально в пару пальцев, чтобы разбить «смоляному» череп, острие лишь отрубило часть уха. Воя, словно берсерк, «еж» вновь поднял секиру над головой, готовясь вогнать бригадира в палубу вертикальным ударом.

Сантели много раз видел смерть лицом к лицу, однако никогда - настолько четко, явственно. Бригадир не успевал ни увернуться, ни защититься. Секира уже падала, а правая рука отказывалась подниматься навстречу в финальной попытке закрыться топором. Осталась лишь одна мысль - отчетливое понимание, насколько он, бригадир Сантели, оказался глуп и неосторожен. В последние мгновения жизни «смоляной» понял, кому он обязан неминуемой смертью.

Падение двуручной секиры остановить было выше человеческих сил, но Кай сумел. Круговерть схватки вынесла рыцаря к бригадиру и, понимая, что зарубить «шкурного» он уже не успевает, Кай выбросил вперед руку с мечом, принимая на полосу клинка опустившийся полумесяц. Искры полыхнули, сверкая ярчайшими пучками, словно в кузне, когда молот обрушивается на раскаленное железо. От секиры и меча полетели крошки металла, словно жалящие осы. Кай отступил на шаг, пытаясь удержать меч в одеревеневших руках.

Так парировать можно было только раз в жизни. А Сантели, вокруг которого еще не угасли последние искры, рванулся вперед и вверх, распрямляя ноги, словно кузнечик. Не в силах рубить топором, бригадир навалился на «шкурного», зарылся лицом в жесткую мокрую шерсть, которая слиплась острыми иглами, совсем как у настоящего ежа. «Смоляной» жевал шкуру, как настоящий бойцовский кабан, обученный кусаться по-собачьи, рыча и мотая головой, подбираясь к шее противника. Тот орал и пытался стукнуть бригадира секирой, оттолкнуть, но Сантели не обращал внимания на удары и кровь, стекающую по голове. Он добрался до бьющейся жилки, вгрызся зубами, чувствуя, как теплая жидкость заливает рот. Крики «шкурного» перешли в захлебывающийся вой. Кай встал почти над ним, отгоняя пиратов широкими взмахами, а Сантели натурально загрызал своего противника. Когда же бригадир оторвался от умирающего и поднял голову, рыча, словно дикий зверь, роняя с губ пену и капли чужой крови, от него шатнулись, настолько ужасен был вид бригадира. Сантели нашарил топор, крепко взялся двумя руками, чувствуя, как боль и слабость в пальцах уходят, выжигаемые бешенством. Он встал, и они с Каем шагнули вперед, бок о бок.

Еще один пират занес над головой стеклянную гранату, в которой разгорался желтый огонек. Айнар пытался пробиться к врагу и не смог, увязнув в рукопашной. У его ног сидел контуженный Зильбер, закрывая окровавленными пальцами раненую голову. Сломанный лук из двух половинок, связанных тетивой, перекатывался под ногами бьющихся насмерть.

Бизо спустил рычаг, арбалетная стрела пронзила гранатометчика насквозь, выплеснув из его спины темно-красные брызги. Пират выронил сосуд, и стекло разбилось о палубу у его ног, выпуская наружу алхимический огонь. Реакция не успела войти в полную силу, поэтому огонь вместо взрыва метнулся на все стороны белой короной. Айнар успел закрыть себя и напарника, радуясь, что не последовал моде Пустошей на легкие малые щиты и оставил прежний, военный. Пламя охватило вощеную кожу, частично прожгло деревянную основу, раскалив заклепки. Айнар выпрямился, похожий на эпического героя из легенд, волосы на голове дымились - шлем боец надеть не успел - щит горел, роняя капли жидкого огня.

Наемник шагнул к ближайшему пирату, очумевшему от такого поворота, и резким ударом щита отбросил к борту, выбив несколько зубов и подпалив бороду. Пока тот с воплем хватался за лицо, пытаясь погасить вспыхнувшие космы, Айнар отбил мечом выпад копья сбоку и ударил щитом второй раз, наотмашь, изо всех сил, выбрасывая пирата за борт. Волна тронула суда, связанные абордажными крюками, так что пират, вместо того, чтобы налететь на борт своего корабля, провалился в открывшуюся щель. Корпуса вновь качнулись на волне, сошлись, и вопль из промежутка между ними сразу оборвался. Айнар сбросил щит, от которого затлел рукав, перехватил меч двумя руками.

А Зильбер уже катался по доскам палубы, сцепившись с очередным пиратом. Противники тыкали друг друга ножами, однако замаха не хватало, клинки вязли в коже доспехов, нанося лишь неглубокие порезы. Оба заливались кровью и страшно ругались на одном языке - земляки с юга нашли друг друга.

Лена встала на четвереньки, покрутила головой. Как ни странно, первое, что она ощутила, был запах. Тяжелый, железистый запах бойни - свежепролитая кровь, вспоротые внутренности, страх и смерть. Затем пришла боль - спину разрывало, будто стальными когтями, доска пришлась в то же место, куда попало щупальце гипнотика. Елена встала на ноги, оперлась на борт, хватая воздух раскрытым пересохшим ртом.

Грохот свирепой резни ударил ее по ушам. А затем Лена увидела женщину, которая шагала по деревянной палубе, щедро запятнанной красным. И красным же огнем пылали глаза, что неотрывно смотрели на девушку из чужого мира.

- Боже... - выдохнула Лена, сама не зная, какого бога она призывает. Но точно понимая, что сейчас самое время для сверхъестественного вмешательства.

Женщина была высока, лишь чуть ниже самой Елены. За плечами у нее полоскался плащ, прямо как в вампирском фильме. Темные, волосы спадали на плечи, удерживаемые странным гребнем в виде сцепленных пальцев скелета. Огонь от сигнальных костров, ламп и пожара играл яркими отблесками на больших глазах, где бледно-фиолетовые белки переходили в радужку цвета «кардинал», лишенную зрачков. В тонкой перчатке вздрагивал, будто стальное жало, длинный меч. Отличное оружие под одну руку, с боковой чашкой в виде тополиного листка. Клинок был почти на всю длину прорезан тремя сквозными долами.

- Наконец-то, - улыбнулась амазонка в плаще, доброжелательно, очень мирно. Лена слышала каждое слово, как будто красноглазая шептала ей прямо в ухо.

- Они тырят наше добро! - дико заорал Зильбер, который все-таки заколол своего противника и теперь увидел, как отдельная команда пиратов, не участвовавшая в бою, тащит из трюма сундук.

Бизо широко размахнулся и метнул под ноги вражескому главарю - или человеку, который больше всего походил на главаря - колбу с «зеленым туманом», упер арбалет торцом в палубу, чтобы натянуть вручную. Колба разбилась с обманчиво тихим звоном, наружу плеснули желтоватые капли, сразу начавшие испаряться. Главарь взвыл, когда витки гнойно-зеленого дыма обвились вокруг него, растворяя броню, одежду и плоть, словно вода сироп. Бесплотные щупальца зацепили еще двоих, тащивших сундук. Третий увернулся и метнул «джериду», попав алхимику в живот. Расстояние оказалось слишком коротким, копье пробило кожаный жилет. Бизо так и не успел натянуть струну, упал, закричав, скорчился, зажимая руками широкую рану. Копьеметателя срубил Кай, размашистым ударом под правую руку, так, что клинок прошел до середины груди, вскрыв кожаный панцирь и ребра.

Шарлей атаковал открыто, впрочем, не утруждая себя представлениями. Три удара слились в один, с такой быстротой обменялись выпадами бойцы, и фехтовальщик отстраненно заметил, что женская рука тверда, как дерево, почти не «отходит» в парировании, хотя клинок бретера был ощутимо тяжелее. Мэтр шагнул в сторону, заходя справа, чтобы провести коронный прием - еще два рубящих удара, замах на третий и неожиданный перенос клинка с уколом под руку плашмя, чтобы полотно не застряло меж ребер. Красноглазая внезапно разорвала дистанцию и махнула рукой.

В первое мгновение Шарлей ничего не понял. За него отреагировало тело, вышколенное годами тренировок. Бретер сначала перехватил левой ладонью крошечный предмет, от которого не успевал увернуться, а затем уже сообразил, что в него пустили стрелку из «баллестрина» - крошечного арбалетика, скрытого в рукаве. Кисть онемела, ее одновременно будто жгли в углях и замораживали в дьявольском леднике. Бретер пошатнулся, с трудом отбил мимолетный выпад амазонки. Если бы она хотела убить мэтра, это не составляло труда, но красноглазая шагнула дальше, уже не обращая внимания на бретера, так же как он сам на второго пирата с разрубленным бедром. Яд действовал быстро, и спасения от него не было.

Изящные сапожки ступали по кровавым лужам с изяществом танцовщицы. Только меч в руке свидетельствовал - на палубу «флагмана» шагнула не светская дама, а профессиональный боец.

- Пора в дорогу, Искра, - мягко указала женщина с добродушной ухмылкой. - Надеюсь, после мне отдадут тебя живой.

- Нет... - выдохнула Елена, чувствуя, как лед непередаваемого, невыразимого ужаса расходится по телу, парализуя, лишая сил. Встретившись взглядами с красивой амазонкой, девушка поняла, что смотрит в глаза абсолютно, наглухо безумного создания.

- Подавишься, - сказала Шена, вставая между Еленой и сумасшедшей ведьмой. Кожаная куртка копейщицы забрызгана чужой кровью, волосы слиплись, словно перья коршуна, но клинок в руках был тверд - альшпис сломался в чьем-то брюхе, прикрытом хорошей бригантиной.

- Это вряд ли, - еще шире ухмыльнулась ведьма, распрямилась во весь рост, отставив назад правую ногу, высоко подняв клинок, словно матадор, так, что острие указывало на Шену сверху вниз. Валькирия наоборот, присела, крепче взявшись за рукоять «крысиного» тесака.

Мечи скрестились в замогильном звоне, как будто души мертвых призывали к себе тех, кто еще был жив.

Силы уходили, как вода из треснувшего горшка. Шарлей не чувствовал пальцев на левой руке, а от крошечной ранки на ладони разбежались черные прожилки, указывая распространение яда. Баллестрин скорее всего был магическим, с зачарованной пружиной вместо дуги. А он, бретер, так бездарно попался на простой фокус. Но какой быстрой оказалась противница...

Колени будто притягивали к палубе веревками. Тело звало опуститься, передохнуть - чуточку, самую малость, пелена заволакивала разум. Шарлей понял, что еще полминуты - и яд поднимется выше кисти, так что его уже ничто не спасет. Бретер набрал побольше воздуха в грудь и положил руку на планшир. Примерился, занося оружие.

Рубить одной рукой, теряя силы, да еще под неудобным углом - Шарлей боялся, что не справится. Однако все получилось. Мэтр выронил саблю, глухо стукнувшую о настил палубы, все-таки не удержался на ногах, припал на колено. Культя заливала кровью доски, мэтр схватил правой рукой один конец витого шнура в петлях под левым локтем, второй стиснул зубами и затянул, перекрывая кровотечение.

Тесак и меч звенели без пауз, отбивая жесткий, страшный ритм. Шена отлично понимала, что в «правильном» бою шансов не имеет, класс противника был слишком высок. У «смоляной» оставался только один шанс - задавить противника бешеной атакой, не давая реализовать преимущество в технике. И Шена выложилась до последней капли, как берсерк, у которого будущего нет, потому что он живет даже не боем, а его текущими мгновениями.

Натиск валькирии казался ураганным, она работала тесаком будто молотильщик, меч в руке красноглазой едва успевал ставить блоки, сталь гремела, как в большой кузне, где сразу с десяток молотов отбивают на заготовках песню металла. И все же - успевал. Шена рубила без изысков, казалось сразу с трех сторон - справа, слева, сверху. Но длинная полоса ажурного металла неизменно встречала тесак, перехватывая атаки. Казалось, что огненные отблески на стали живут собственной жизнью, танцуя вокруг лезвий красными демонами, что вечно жаждут крови.

Удар, еще удар, парирование. Для чувств не оставалось времени, Лена просто глядела на сражающихся за ее жизнь. Последний замах Шены должен был выбить меч из руки противницы, у обычного бойца и выбил бы. Но, похоже, запястье у красноглазой было из железа, а сухожилия из стальных нитей. Вместо того чтобы вывернуться из пальцев, резной меч описал дугу, очень быструю, слишком быструю для обычного бойца, и вернулся в прежнюю позицию. Ведьма присела, вытянув назад левую руку для баланса, резко выбросила вперед правую, оружную - все очень быстро, единым слитным движением. Шена устояла на ногах, ответным выпадом распорола ведьме перчатку и рукав до самого локтя.

Воительницы разошлись. Ведьма перебросила меч в левую руку, правую заложила за спину, отступила еще на шаг. Шена пошатнулась, выронила тесак и осела на руки Елены. Ее тело показалось очень тяжелым, Лена крепко обхватила подругу за плечи и увидела, как алебастровая бледность заливает лицо Шены. Женщина еще дышала, но хирургически точный удар в живот рассек аорту под развилкой почечных артерий. Снаружи не осталось ни капли крови, но каждое сокращение сердца убивало раненую.

- Нет, - прошептала Лена, видя, как темнеют глаза цвета теплого хризолита. Понимая, что сделать уже ничего нельзя. Не желая впускать в сознание эту мысль - все кончено, Шена умирает.

- Нет...

- Все… гда… - прошептала зеленоглазая, пытаясь поднять руку, не то, чтобы защитить рыжеволосую, не то, чтобы коснуться ее щеки в последний раз. Но рука бессильно падала, на лице не осталось ни единой кровинки.

- Teine...

Взгляд Шены остановился, замер. Зрачки расширились, будто вбирая напоследок весь окружающий мир. Единственная слеза замерла в уголке глаза, смешалась с каплями дождя. Все закончилось. Лена поняла, что сжимает в объятиях мертвое тело.

- Сколько же от тебя забот, – досадливо проговорила сквозь зубы ведьма, вращая клинком. Она больше не улыбалась. Напускное веселье сползло, как размокшая маска, красивое лицо горело жаждой убийства. - Что ж, сойдет и голова…

На этот раз Шарлей не соблюдал традиций, он напал сбоку, без предупреждения, замахиваясь молотом. Бретер понимал, что до утра ему не дожить, и намеревался умереть красиво, правильно - захватив с собой врага. Или дотянуться до него напоследок, хотя бы поцарапав.

- Нет, - повторила Лена в третий раз.

Понимание разорвало преграду в сознании. Пробило, как цунами слабую плотину. Шена мертва. Погибла, защищая ее до последнего вздоха. Этого не должно было случиться, сон обещал совсем иное... Видение солгало, вывернуло действительность наизнанку.

Этого не может быть. Шена не может умереть.

Не может.

Не должна...

Она должна жить.

Лена закрыла глаза, не в силах смотреть на белое, неподвижное лицо Шены. Не в силах кричать и даже думать. Лишь одна мысль осталась в ее голове, поглощая все остальное, сжигая и поглощая, как огненная стена пожара.

Однорукий, потерявший немало крови, Шарлей все же достал ведьму своим коронным ударом. Еще один человек не поверил, насколько быстрым оказывается клевец при должной сноровке. Вышло не столь хорошо, как хотелось бы, молот не разбил висок, а скользнул по черепу, срывая клочок кожи. Однако подлинное совершенство недостижимо и, учитывая обстоятельства, мэтр был вправе гордиться собой. Теперь оставалось лишь уйти в глухую оборону, потому что сил для повторной атаки у Шарлея не осталось. И продержаться еще сколько-то мгновений, уже из чистого упрямства, потому что настоящий мастер всегда сражается до последнего вздоха.

Шарлей не видел, не видела и ведьма, как рыжеволосая, которая, казалось, полностью выпала из реальности, вдруг подняла голову. Лицо ее было столь же бледным и неподвижным, как у мертвой девушки, но в глазах разгорался неестественный желтоватый огонь, совсем как у мяура. И то было совсем не отражение костров, что горели на палубе. В следующую секунду тело Шены рассыпалось на руках у Лены, растаяло облачком искр, которые гасли одна за другой, как звезды в предрассветном небе, под безжалостным натиском солнца. Стукнулась о палубу разрубленная монета на цепочке.

Бой клонился к завершению, и пираты его выигрывали. Тяжело, с огромными потерями, но шаг за шагом выигрывали, тесня обороняющихся. Над сцепившимися кораблями разносились крики ярости, боли, звучали команды, но вдруг... Окажись здесь сторонний наблюдатель, он заметил бы, что фон битвы изменился, в нем отчетливо прорезалась новая нотка. Она стремительно крепла, набирала силу, вытесняя все остальное. До тех пор, пока над судами не вознесся единый слитный вопль ужаса.

Шарлей не боялся ни единого живого противника, он видел их всех за свою не короткую жизнь. Однако здесь ... мэтр отступил к борту, борясь со страхом и дурнотой, удерживая молот скорее из-за стиснутых судорогой пальцев, замахнуться бретер уже не мог - сил не хватало. А мимо прошаркал мертвец, волоча за собой длинную петлю кишок. За ним еще один. По всему «флагману» те, кого уложила на красные доски разящая сталь, понимались, независимо от того, пират или «купец». Дергано, как марионетки, управляемые неумелым кукловодом, но с молчаливым, потусторонним упорством. И все шли к носу корабля. Раны перестали кровоточить, а десятки пустых глаз с остановившимися зрачками смотрели в одну сторону. На одного единственного человека. Словно невидимый ворот вращался, наматывая одновременно пару десятков нитей, подтягивая мертвецов, заставляя переступать деревянными ногами, шаг за шагом.

Ведьма все поняла первая, очень быстро, можно сказать - сразу. Обрубила первую кисть, что тянулась к ее лицу, быстрым пинком отбросила тело, которое сразу поползло обратно, с жуткой, не рассуждающей целеустремленностью рептилии или насекомого.

- Колдовство!!! - заорал во всю глотку Айнар. - Нечестивое колдовство!!!

Сантели немедленно поддержал и возопил на пару с Каем:

- Поганые некроманты! Бей их, С нами Пантократор! Бог проклинает нечестивцев!

Красноглазая отскочила назад, выигрывая пару мгновений, быстрым взглядом оценила диспозицию. От Елены ведьму отделяло несколько метров и не менее пяти покойников, наступавших с раскрытыми объятиями. Можно было пробежаться к мишени по борту, если сапог не скользнет по мокрой доске на краю бездны, но там уже зло скалился Шарлей. От мачты спешил Кай, разбрасывая пиратов и безразличных к нему покойников, словно кабан в боевой сбруе и железном наморднике. Схватка будто получила второе дыхание, теперь уже обороняющиеся перешли в наступление.

В начале боя лицо красноглазой было веселым, как у садиста, предвкушавшего самые изощренные мучения. Потом злым. Сейчас оно стало поистине жутким, в том числе из-за кровоподтека, оставленного молотом бретера. Ярость, злоба, безумие - все смешалось воедино, превращая лицо ведьмы в демонический лик. Шарлей присел, готовясь к прорыву красноглазой, чтобы умереть, прихватив дьявольское отродье с собой. Но та боя не приняла.

Ведьма бросила в Лену меч, который бретер отбил. Длинная полоса стали улетела за борт, а Шарлей выронил, наконец, молот и сам начал падать, утратив последние силы. Но восставшие уже почти окружили красноглазую, отрезав ей все пути. Ведьма еще раз окинула корабль безумным взором, ее красно-фиолетовые глаза полыхали, словно щелочки, просверленные прямо в ад. Затем она вырвала обеими руками из прически гребень в виде костей и сломала над головой. Волна синего пламени, немого и холодного, скользнула по телу ведьмы сверху вниз, ударила в палубу и открылась бездонным колодцем. Тело в черном плаще провалилось сквозь синее окно, спустя мгновение переход сомкнулся, исчез бесследно.

Мертвецы вздрогнули, все разом, как единый организм, разделенный на множество членов, связанных единой волей. А затем пустые, незрячие глаза обратились в другую сторону.

- Руби канаты, сбрасывай крючья! - закричал капитан пиратского судна так, что услышали даже на «флагмане». Восставшие уже шаркали к пиратскому борту. Смерть и холод вытягивали тепло из мертвых суставов, сгущали кровь, замедляя движения, однако до полного окоченения было еще далеко, а мертвецы, безразличные к боли и ранам, устремились к новой жертве. Восставшие игнорировали команду «флагмана», будто ее не существовало, их привлекали только пираты. А впереди шагающих покойников струился кромешный ужас, как будто вернулись проклятые времена некромантов.

Застучали топоры, перерубая канаты. Отчаянно взывали пираты штурмовой команды, понимая, что кто не успеет вернуться - останется наедине с разъяренными «купцами». Бой сам собой стихийно затих. Одни больше не могли его продолжать, другие бежали, торопясь вернуться, сталкиваясь с мертвецами, пытаясь вырваться из холодных объятий.

- Твою... - проговорил Сантели, сгибаясь, опершись ладонью о собственное колено за неимением лучшей опоры под рукой.

Бригадир видел, что пираты сумели утащить сундук на свое судно, а значит, картина потеряна. Мгновение бригадир колебался, борясь с желанием кинуться отбивать ее. Но здравый смысл возобладал. Пламя боевой ярости остывало в крови бригадира. Мимо прошаркал Бизо, мертвее мертвого, и бригадир понял, что на сегодня, пожалуй, в самом деле, хватит.

Корабли расцепились, естественная сила волн разводила корпуса в разные стороны, но слишком медленно. Восставшие лезли на вражескую палубу с целеустремленностью муравьев, не обращая внимания на топоры и булавы, которые крошили их черепа, клинки, обрубавшие пальцы, что цеплялись за борт, как железные крючья. Некоторые покойники сорвались, упав между бортами, в черную воду. Некоторые сумели перебраться и, судя по звукам, творили на пиратском корабле сущие безобразия.

Сантели опустился без сил, топор воткнулся в палубу, попав острием в щель между досками.

- Все пропало, - прошептал бригадир.

Дождь шел той же моросью. Недостаточно, чтобы смыть кровь или погасить огонь, однако благодаря ему пожар так и не охватил палубу целиком. Пират отходил все дальше, оттуда неслись дикие вопли. Вряд ли успевшие перебраться покойники смогут перебить всех, но с этой стороны опасность точно миновала.

Сантели вытер лицо, точнее размазал по нему грязь. Секира «шкурного» зацепила бригадиру щеку, отсекла косичку и разрубила ухо так, что нижняя его часть повисла на тоненьком лоскутке кожи у мочки. Кровь обильно пропитала рубашку и покрыла кожаный нагрудник несмываемыми потеками. Борода повисла бурыми сосульками.

- Перевяжите меня, что ли, - прохрипел с палубы Шарлей, теряя сознание.

Кай ходил от борта к борту и добивал выживших пиратов, методично, зло, пробивая насквозь мечом. Сантели взялся свободной рукой за болтающийся кусок уха, дернул и оторвал, шипя от боли и злости. Выбросил окровавленный клочок плоти за борт. Новая красная струйка потекла в бороду.

- Все пропало, - повторил Сантели, глядя во тьму пустым взглядом.

Глава 24 Прах к праху

Без малого половина команды и наемников Раньяна отправилась на тот свет в ходе боя или сразу же за ним. Повреждения от пожара и магических взрывов были терпимы, однако из-за столкновения кораблей разошлись доски на подводной части корпуса, открылись множественные течи, так что помпы работали не переставая. К утру пришлось искать стоянку для хотя бы поверхностного ремонта - корабль терял скорость, а риск повторной встречи с пиратом оставался. Пока рассвело, пока нашли более-менее подходящее место, самые тяжелые раненые отошли в мир иной. Тела на всякий случай поскорее отправили за борт, без молитвы и надлежащих обрядов. Слишком хорошо всем запомнился ночной ужас, слепые, невыразительные лица мертвецов, похожие на глиняные маски. И ужасные крики с пиратского судна в ночи.

Хель работала, не покладая рук, облегчая страдания более удачливых, кого зацепило не слишком сильно. Лицо медички застыло в жуткой гримасе, которая, по замечанию одного из рутьеров, саму Смерть могла отпугнуть. Как будто надрывающая душу истерика почти вырвалась наружу, однако моментально замерзла под сильнейшим заклинанием холода. Чтобы никогда больше не оттаять.

Было серо и хмуро, как после шторма. Дождь закончился, но воздух буквально сочился сыростью, а камни на берегу словно покрылись болезненной испариной. Капитан погнал на берег всех, намереваясь зацепить мачту канатом и «положить набок» поврежденное судно, но плотник остановил его, указав, что мачта может не выдержать, а менять ее слишком долго. Проще дождаться отлива, но канат все равно надо использовать, чтобы открыть правильный борт. Застучали топоры, резкие команды распугали окончательно прибрежных птиц.

Процессом управлял Айнар. Команду крепко проредило в схватке, так что владение кораблем естественным образом, без особых эксцессов перешло к «смоляным» и наемникам. То есть к Сантели, который по-прежнему был нанимателем рутьеров и командовал ими, как собственной свитой. Поскольку о продолжении пути отныне не могло быть и речи, бригадир имел собственные планы на будущее, и корабль в том числе. Капитан их не разделял, однако за неимением выбора подчинился силе.

Места оказались относительно обжиты, несколько раз вдали, из-за пологих холмов, появлялись наблюдатели, наверное, из окрестных деревень. Близко они, впрочем, не подходили. Может просто не доверяли чужакам, а может, были знакомы с прибрежными пиратами.

Кай стоял спиной к кораблю и точил меч. Вернее, бездумно шкрябал по лезвию бруском. Как будто скрип камня о металл заглушал мысли, водившие мрачный хоровод в голове рыцаря. Сантели подошел сзади, тихо, однако не скрываясь. В руках бригадир держал верный топор, с которого так и не стер кровь. Красная жидкость основательно размылась соленой водой, обещая в скором времени превратиться в бурый налет ржавчины.

Сантели остановился прямо за спиной рыцаря. Кай еще раз провел бруском по лезвию, вздохнул и развернулся, перехватив меч за клинок, у самой рукояти. Мокрый, потяжелевший вдвое плащ облепил плечистую фигуру бойца, лег на плечи, словно тяжелый доспех.

- Это не пираты. Они знали, где и что искать. Они пришли за нами, - Сантели не спрашивал, а констатировал самоочевидную вещь.

Бригадир и мечник стояли друг против друга, лица их были непроницаемы. Рука Сантели обманчиво спокойно повисла, опустив топор. Кай держал меч по-прежнему, за клинок. Бригадир поморщился от боли в разрубленном ухе, дернул головой.

- Матриса? - бригадир вымолвил только одно слово. Подумал немного и сунул топор за пояс.

- Да, - Кай был столь же лаконичен.

- Давно они с герцогом договорились?

- Нет.

Сантели опять помолчал, глядя прямо в глаза Каю. Рыцарь пытался выдержать немигающий взгляд, в котором не было угрозы, только тяжелая печаль. И не смог. Опустил голову.

- Забавно… - вымолвил бригадир. – Я привык считать себя самым хитрым и недоверчивым. И так глупо доверился… Верно толкуют церковники, гордыня – грех.

- Будешь ей мстить? - осведомился Кай, уже зная ответ. Просто, чтобы заполнить тяжелую, горькую паузу. - Продашь корабль, на вырученные деньги начнешь войну бригад?

- Да. Но речь не о ней.

- Будешь мстить и мне?

- Как же так получилось? – Сантели ответил вопросом на вопрос. Он пытался скрыть боль в голосе, недостойную, принижающую его как бригадира, который не может жаловаться на жизнь и предательство. Отчасти получалось, но Кай слишком хорошо знал своего «сержанта».

- Я … многим тебе обязан, - Кай поставил меч острием вниз, оперся на крестовину, совсем как в студии, у волшебного зеркала. Взгляд рыцарь так и не поднимал, чувствуя, что теперь жалко звучит уже его «так получилось». - Но это моя семья.

- Да, семья стоит многого, - согласился бригадир. Вздохнул, снова качнул головой, рана была не опасна, но болела, противно, назойливо, словно болотный паук впился в голову и сосал кровь из разрубленного уха.

- Когда меня должны были убить по первому плану? - спросил бригадир. - Там, в гавани, или еще по пути?

- В Малэрсиде, после передачи картины, - прямо ответил Кай. - Но ... - он прихлопнул ладонью в мокрой перчатке по крестовине. - Но я хотел сохранить тебе жизнь. После того, как ты не оставил меня на берегу, заложником.

- И как же? - саркастически вопросил бригадир.

- Переговорив с отцом. Он счел, что нет смысла договариваться с двумя компаньонами, если можно платить лишь одному. Я думал, что могу его переубедить.

- Видимо у кого-то изменились планы, - усмехнулся бригадир. - Или кто-то слишком нетерпелив.

Подошел Зильбер, сильно хромая. Протянул бригадиру ковш с морской водой. Коротко посоветовал:

- Полей на рану. Хель сказала, убережет от гнили.

Сантели молча взял ковш, наемник пошел обратно, стараясь не поскользнуться на мокрых камнях. Песок был почти не виден под слоем гальки и больших, обкатанных волнами камней. Бригадир склонил голову набок, подняв деревянный сосуд, пустил тонкую струйку холодной воды. Зашипел, как рассерженный мяур, когда соль злобно впилась в рассеченную плоть.

Кай посмотрел за спину бригадира. Там, дальше от береговой кромки, Хель собирала камни, складывая их в пирамиду. Еще дальше на вынесенном волнами бревне сидел Шарлей, внимательно рассматривая покалеченную руку. С таким видом, будто никак не мог привыкнуть к мысли, что перебинтованная культя без кисти действительно принадлежит ему.

- Я хотел вас спасти, - повторил Кай. Его некрасивое костистое лицо передернуло гримасой.

- Ты предал нас... друг, - произнес бригадир, бесцельно крутя в руках пустой ковш. На мгновение глаза Сантели вспыхнули бешеной злобой, пальцы сжались, словно готовясь кинуть в мечника ковшом, отвлекая на мгновение, пока топор сам собой выскакивает из-за пояса, чтобы проломить череп врага. Руки Кая сжались на крестовине меча.

- Мы разрубили монету, ты и я, - Сантели отбросил деревяшку в сторону, как будто избавляясь от искушения. - Ты дал слово, ты выбрал бригаду.

- В конце концов, я выбрал семью. Мои сестры - стая гиен, отец еще страшнее, но все же это моя семья. Без них я никто. Бродяга, который живет лишь со своего меча.

- И ты купил возвращение в семью, продав нас. И меня. Ах да... как я мог забыть ... ты же хотел сохранить нам жизнь, - слова бригадира сочились ядовитой иронией. - По-братски, да.

- Все так, ты вправе высмеивать меня, вправе взыскать кровью на поединке, - сказал Кай.

- Я вправе зарезать тебя, как свинью, - мрачно и зло уточнил Сантели. - Просто кликнуть их, - бригадир махнул рукой в сторону корабля. - И сказать, кому мы всем этим бардаком обязаны.

- Да. Но я прикрыл тебя у мачты.

Кай пристукнул мечом о камни. На клинке отчетливо выделялась глубокая выщерблина.

Сантели молчал. Долго молчал.

- Да, ты прикрыл меня, - согласился он, наконец. - Что ж, будем считать, долги мы выровняли. Однако дальше наши пути разойдутся.

- Как скажешь, - снова Кай вымолвил пустую, бесполезную фразу только чтобы заполнить гробовое молчание. - Что ж, мне пора.

- Не стану желать тебе удачи. И ... - Сантели, повернувшийся было к судну, замер в пол-оборота. Кай напрягся.

- Не возвращайся больше на пустоши, - сказал бригадир. - Вчера ты перестал быть моим собратом. Завтра станешь моим врагом.

Сантели пошел в сторону корабля. Мечник смотрел ему вслед, не снимая рук с перекрестия меча, и с каждым шагом бригадира голова Кая опускалась на волосок, словно шею рыцаря давила незримая рука.

«Прах к праху»...

Не осталось ничего. Ни мыслей, ни надежд. Ничего. Совсем ничего. Лишь три слова из прошлой жизни, такой далекой, что кажется, она и не случалась никогда - так, лишь мимолетный взмах крыла феи снов.

Прах к праху...

От Шены не осталось даже пепла. И Хель складывала камни в пирамиду. Кенотаф. Могилу без тела. Память о человеке, который некогда пришел в мир, а теперь покинул его безвозвратно.

Навсегда.

Камень к камню. Память к памяти. Год, прожитый в одном городе. Несколько дней, проведенных бок о бок. Несколько часов доверительной беседы. Считанные минуты неподдельной душевной близости, сохраненные в памяти, будто оттиск печати.

Изумрудно-хризолитовые глаза, на дне которых всегда скрываются искорки печали. Легкая ироничная полуулыбка, которая легко превращается в злой оскал и редко, очень редко расцветает подлинной нежностью.

Память.

Вот все, что осталось от зеленоглазой валькирии.

Облизанные волной камни ложились в пирамиду, постукивая серыми боками, руки замерзли, морская соль разъедала исцарапанные пальцы. Капельки крови мешались с водой, покрывая камни темными бисеринками. Спутанные мокрые волосы выбились из-под шляпы, прилипли к щекам грязным войлоком.

Наконец, пирамида была закончена. Откуда-то Хель совершенно точно знала, что кенотаф именно такой, каким должен быть. Не выше и не ниже. Не больше и не меньше. Он устоит против напора волн, он переживет всех, кто сейчас собрался на этом берегу. Придет время, и Хель умрет, а вместе с ней окончательно умрет и Шена, запечатленная в памяти рыжеволосой подруги. Но пирамида будет стоять, напоминая морю, ветру и небу - жил человек.

Хель стояла на коленях, сложив руки и бездумно глядя на кенотаф. А в груди у нее потихоньку разгорался уголек. Маленький, однако неугасимый, прожигающий сердце и саму душу. Сейчас, когда медичка больше не могла удерживать железный самоконтроль, не могла больше сконцентрироваться на помощи израненным бойцам - уголек рос и пылал, все ярче и ярче. Хель глухо зарычала, словно зверь, сжав кулаки. И когда, наконец, жар показался невыносимым, и сердце споткнулось, готовое вот-вот остановиться, не выдержав пытки запредельным горем, тяжелая рука легла на плечо девушки.

- Плачь, дитя.

Хель посмотрела снизу вверх на Шарлея. Глаза ее глубоко запали, черты лица болезненно заострились, прибавив к возрасту еще лет десять. Бретер выглядел не лучше, бледный, словно мертвец, из которого выпили всю кровь. Помутневшие глаза указывали, что мэтр держится на ногах только благодаря убойной дозе янтарного эликсира.

- Плачь, пока можешь, - повторил Шарлей, и глубокая печаль затопила его взгляд.

- Ее больше нет, - прошептала Хель, чувствуя, как мелкая, предательская дрожь охватывает губы.

- Больно... как же больно...

Она прижала руки к груди, туда, где пылал всепожирающий огонь бесконечного горя. Губы дрожали все сильнее.

- Неужели всегда будет так больно? - выдавила Хель сквозь спазм, сжавший горло удавкой палача.

- Нет, - с мягкой, однако непреклонной уверенностью вымолвил старый бретер. - Время лечит все, даже запредельное горе. Боль останется с тобой навсегда, однако перестанет резать, словно бритвой.

Не в силах превозмочь боль в рвущемся сердце, Хель глухо завыла.

- Плачь, дитя, пока можешь. Пока у тебя есть этот великий дар молодых - проливать слезы по тем, кто покинул нас.

«Дар, которого я давно лишен» - подумал Шарлей. Он молча смотрел, как Хель склонилась у каменной пирамидки, сложилась почти пополам, накрывшись мокрым плащом. Плечи девушки содрогались, сама она раскачивалась, как ивовый ствол под напором урагана.

Плачь, пока можешь...

Хель вцепилась в землю, буквально вбила пальцы меж камней, чувствуя, как ломаются ногти. Шарлей провел рукой по ее голове, отеческим жестом. И это стало последней каплей. Слезы покатились сами, падали на гальку крошечными бриллиантами, чтобы сразу раствориться в пленке морской воды. Прах к праху, горечь к горечи. Впервые в жизни познавшая настоящее горе, Хель плакала у каменной пирамиды, и старый убийца молча смотрел на нее сверху вниз.

- Возьми. Пригодится в пути.

Сантели протянул ей кошель, набитый не сказать, чтобы до упора, но весьма плотно. Даже если он наполнен лишь грошами, этих денег хватит надолго. Хель приняла дар, снова поймав удивленный ... нет, скорее недоуменный взгляд бригадира. Так смотрели многие, после того, как медичка обрезала волосы. Неровно, дрожащей от слабости рукой, но решительно и бесповоротно. Так бросают плуг и отцовское ремесло, чтобы уйти в солдаты. Продают все и снаряжают купеческий корабль в один конец. Выбирают между вином и ядом в благородной и жестокой расплате по безнадежному карточному долгу. Хель выбрала свой удел и обозначила его самым необратимым способом.

Корабельная команда сторонилась рыжей, как явной сумасшедшей. Потому что кто еще решится сделать подобное среди чужих земель, уходя в никуда, одна, без всякой защиты? Оставшиеся в живых рутьеры удивились, но в целом приняли событие без особого ажиотажа. В их среде видывали и не такое. А Сантели... Да, он смотрел как все. Но в самом дальнем уголке холодных глаз бригадира Хель читала понимание. Понимание и крошечную толику одобрения. Так мужчина принимает чужой выбор - непростой, но достойный - и соглашается с ним, молча, не опускаясь до тривиальных слов, желая путнику идти выбранной тропой до конца.

- И вот еще, - бригадир отдал цепочку с половиной монеты. Хель сразу узнала ее и вцепилась, как в драгоценность. Да это и была самая драгоценная в мире вещь. Единственное, что осталось от Шены. Девушка надела цепочку, присоединив к другой такой же, на витом шнурке. Металлические звенья холодили, не спеша нагреться от тела.

- Сейчас тебе не стоит идти с нами дальше.

В глазах бригадира Хель прочла также и знание. Сантели в точности представлял, кому бригада и наемники обязаны ночным кошмаром с восставшими покойниками. И, признавая пользу магического ужаса, не хотел идти дальше с тем, кто поднимает мертвых. Собственно он вообще мог просто указать на нее, как на некроманта, мог и обязан был. Однако промолчал, и это стало еще одним даром бригадира, последним.

- Прощай, рыжая ведьма. Ты странно пришла и странно уходишь, но мы не видели от тебя ни вреда, ни предательства. И пусть Пантократор хранит тебя.

Сантели уходил к кораблю, не оборачиваясь.

- Прощай ... командир, - сказала ему в спину Хель, и почему-то ей показалось, что Сантели улыбнулся. Но понятное дело, сквозь спину бригадира, перекрещенную ремнями полукирасы, проверить это было невозможно.

Хель оказалась наедине с бретером. Все прочие собирались у корабля, поднимались на борт, готовые к новому странствию.

- Возьми, - Шарлей протянул ей кинжал. Отличный кинжал, это сразу поняла даже не искушенная в оружии медичка. Не очень длинный граненый клинок, почти стилет с маленькой гардой, покоился в особых ножнах - не кожа, не дерево, но обесцвеченная до полупрозрачности трубчатая кость. Таким ножом нелегко орудовать в делах хозяйственных, его предназначение - смерть. Ценный предмет, важный не менее, а может и поболее, чем деньги в кошеле. Монетами не напугать, не отбиться от грабителя или убийцы.

- Отправишься дальше с ним?

- Да, - очень спокойно, почти мирно ответил мэтр. – Мне нравилась эта рука, я привык к ней. Хочу найти того, кому я обязан ее отсутствием, и высказать ему неудовольствие.

Шарлей не корчил зловещих рож, даже не скалился в зловещей ухмылке. Но, глядя на него, Хель сразу вспомнила дом на болотах. Пусть бретер стал одноруким, однако тот, кому Шарлей намеревался выразить всю глубину своего недовольства, должен был позаботиться о клинке поострее и охране побольше.

- А я отправлюсь в Город, - сказала Хель.

- Хорошая мысль. Только сначала перемени прозвище. Называться именем демона, имея такую стрижку и путешествуя в одиночку, не слишком разумно, могут предложить за него ответить.

- Я придумаю что-нибудь.

- Хочешь учиться магическому умению в академии?

- Нет. Мастерству боя.

- Не лучший выбор, - поморщился бретер. – Я понимаю, ты хочешь быть готовой к новому появлению ведьмовской твари. Но возраст... Сколько тебе, около двадцати, думаю? Чтобы достичь мастерства, начинать надо было лет на пять раньше. По меньшей мере.

- Выбора на самом деле нет. Меня будут искать. Скорее всего, рано или поздно найдут, - с хладнокровной рассудительностью подумала вслух девушка. - Если стану изучать магию, наверняка разыщут быстрее.

- Да, об этом я не подумал, - после короткой паузы согласился Шарлей. - На тебя охотились очень могущественные люди. Мало кто может позволить себе услуги извращенного, воина-мага с душой, изувеченной магическими переходами. Вряд ли твои враги отступятся. А еще я думаю, - он испытующе посмотрел на Хель. - Что ты не станешь просто ждать.

Она промолчала. Ответ легко читался на жестком, повзрослевшем за одну ночь лице молодой женщины.

Хель надела ременные лямки снаряженной поняги, чуть подпрыгнула, «усаживая» вес. Сунула костяные ножны за пояс, подумала, решила, что так неудобно, да еще и слишком заметно. Женщина поместила кинжал в рукав, и тот лег на место, словно для того и предназначался. Рукоять доставала до середины ладони, короткая гарда совсем не мешала. Удобно и незаметно в ношении, легко извлечь при нужде. Шарлей молча проследил за этими эволюциями, ничего не говоря, лишь слегка и одобрительно улыбнулся, когда Хель, наконец, поняла правильный способ ношения клинка.

- Если доберешься до Города, - Шарлей как будто решился на что-то. - Ступай на Улицу Вольных Клинков, ее любой укажет. В школы фехтовальных братств даже не заглядывай, там тебе рады не будут, да и на виду они все. Найдешь в самом конце, что ближе к реке, мастерскую Фигуэредо-Чертежника, если он еще жив. Ему ты скажешь... - бретер пару мгновений подумал. - Скажешь, что хочешь изучить Àrd-Ealain. Высокое Искусство.

Последние слова бретер выговорил по-особенному, было заметно, что для него это не высокопарный оборот, не два простых слова, а нечто намного, намного большее.

- Высокое Искусство... - эхом отозвалась Хель.

- Он тебя высмеет и погонит прочь. Тогда ты передашь привет от Венсана Монгайяр. Запомни.

- Венсан Монгайяр, - послушно повторила Хель.

- Хорошо. И скажешь, что Венсан просил обучить тебя науке о геометрии круга и восьмидесяти трех углах человеческого тела, а также научить шестнадцати простым и шестнадцати сложным приемам и уловкам. Не перепутай. Если он возьмет тебя в услужение...

Бледное лицо Шарлея скривилось в некрасивой улыбке. Похоже, наркотик утрачивал обезболивающее действие, и бретеру становилось все хуже.

- Чертежник - скверный человек, грубый и высокомерный. Он ненавидит людей и хочет, чтобы те знали об этом. Однако помни, что если кто сможет превратить тебя в настоящего бойца, так это он. Теперь же - прощай. Пантократор хранит тебя.

Команда готовилась к отливу. Корабль теперь выглядел поприличнее, а после того как отдраили палубу, перестал походить на залитую кровью скотобойню. Пожалуй, лишь следы ремонта да несколько выжженных пятен на палубе свидетельствовали о недавних событиях.

Сантели смотрел, как удаляется в сторону холмов небольшая фигурка рыжеволосой женщины. Вспоминал лицо медички. Думал о том, сколько можно будет выручить за корабль, как расплатиться с рутьерами и где нанять бойцов для войны с Матрисой. Увлеченный своими думами, он пропустил незаметно подошедшего наемника.

- Хорошо, что она нас покинула, командир, - негромко, только для ушей бригадира, выговорил рутьер, лицом и речью настоящий горец. - Ты правильно сделал, отослав ведьму.

- Да неужто? - привычно окрысился бригадир, как всегда, когда кто-то позволял себе хоть в малости покушаться на его авторитет или хотя бы заговорить покровительственно.

- Да, господин, - горец сразу опустил голову, показывая, что и в мыслях не имел проявить неуважение. Причем, как показалось Сантели, почтение рутьера было вызвано как раз тем, что бригадир якобы избавился от лекарши.

- Я умею видеть, немного, самую малость, но умею, - быстро и еще более тихо заговорил наемник. - И я вижу ее. Она - coisich a'bàs, несчастье скрыто в ее правой руке, смерть прячется в ее левой руке, и сам Эрдег Гозчасара смотрит на мир ее глазами. Хорошо, что ведьмы больше нет с нами.

- Да... - Сантели машинально осенил себя знаком Пантократора. Горец повторил знак, только расставив пальцы «рожками». - Может быть, ты и прав.

Маленькая фигурка уходила все дальше на юго-восток. Пока, наконец, вовсе не скрылась из вида.