Отражение (СИ)

Атту любовался танцующей сестрой. Её волосы в разлёте танца казались золотыми отблесками костра, а она сама напоминала тонкую огненную ящерку, извивающуюся словно языки пламени. Ирса превосходила в искусстве танца прочих женщин, живущих в древнем замке Вхархелисов, и тихий Атту любовался ею словно драгоценным камнем всю свою жизнь с тех пор, как она родилась, всего несколькими десятилетиями позже его. В этот раз он держался чуть вдалеке, в густых тенях, не принимая участия в танце, и как обычно наблюдал. Беззаботная Ирса отдавалась праздничному веселью полностью, абсолютно и всеохватно, привычно даря себя целиком друзьям и родным, — а врагов в замке у неё вовсе не было. Даже пожилая вечно всем не довольная Улса, служившая знатному роду Вхархелисов с такой глубокой древности, что о тех временах даже никто не помнил, искренне любила девушку, всегда привечая её добрым словом.

Атту не танцевал, но его сердце пело в такт инструментам, а душа полнилась тихой радостью. Свет звёзд, таких ярких в их родной прерии, сейчас покорно отступил, уступая место неровному танцу костров: эльфы праздновали окончание иссушающего лета. Когда-то плодородная земля несколько сотен лет назад начала иссыхать, и зелёные луга постепенно превратились в некое подобие степи. Слой чёрной земли становился всё тоньше, и из-под него проступала красная глина и жёлто-оранжевая каменная порода, такая же, из которой состояли останки тут и там маячивших древних скал. Великий лес отступал, земля оголяла свои кости, но эльфы не сдавались, умудряясь вновь и вновь возделывать свои родные владения, на глазах долгоживущей расы становившиеся полупустыней. Как бы то ни было, вокруг поместья Вхархелисов раскинулся сад, а дневная работа всё ещё не отнимала столько сил, чтобы праздник не мог наполнить их души искренней радостью.

Длинные пышные волосы Ирсы летели в стремительных движениях танца, придавая её изящным движениям ещё больше плавности и даря некую манящую незавершённость, они не путались и совсем не мешали танцовщице, казались то загадочной дымкой, то туманом, то языками пламени. Вот на них легла ночная тень, и волосы Ирсы на какой-то миг стали непривычно чёрными, вот яркий отблеск костра расцветил их в насыщенно-рыжий, вот мелькнул родной светло-персиковый тон — оттенки и цвета менялись быстро, с каждым поворотом, наклоном, впитывая в себя все краски праздника, все краски ночи. Волосы Ирсы всегда привлекали к ней внимание, а Улса не раз ворчала вслед пропорхнувшей девушке, что кто-то из Вхархелисов как пить дать согрешил с предками Атту и Ирсы, смешав аристократическую кровь чародеев с кровью прислуги, и подарил таким образом Ирсе знак своего древнего высокого рода. Никаких особенных магических талантов Ирса не проявляла, а потому Атту отмахивался от этих слухов, но нет-нет, да и вспоминал их, когда над кустами сада мелькал редкий бледно-персиковый оттенок волос его идущей по делам сестры.

Праздник окончания лета нанизал ещё одну бусину на длинное ожерелье прожитых лет пяти родов слуг достопочтенных эльфийских чародеев: сотни эльфов трудились на благо ныне оставшегося без хозяев замка и огромных владений почти угасшего рода Вхархелисов. Единственный оставшийся ныне в живых наследник рода оставил поместье, когда Атту был ещё совсем ребёнком, и с тех его тут не видели. Иногда он присылал краткие распоряжения Улсе, которая читала их, качала головой и только молча кусала губы, не решаясь высказывать вслух неподобающих преданному слуге мыслей. Оружие и деньги, а иногда и странные магические артефакты, которые запрашивал в своих письмах последний ныне живой Вхархелис, всегда тут же исправно высылались по указанным адресам. Но последние лет сорок письма больше не приходили. Может быть, род старинных чародеев и вовсе прервался: поговаривали, что на границах было неспокойно.

Молодая быстроживущая и быстроплодящаяся раса людей всё активнее вытесняла эльфов с их исконных владений: говорили, не единожды уже проливалась кровь, говорили, не за горами война. Много чего говорили слуги в свободное от работы время: ведь сюда, в самое сердце древних земель эльфов, лежащее далеко за столицей, новости доходили редко. Здесь, на этих землях, никогда не видели людей, и Атту почти никогда не думал о них. Печаль не касалась его сердца.

Ирса танцевала, не зная усталости, словно огонь костров с его бесконечной пляской языков пламени, всех оттенков, от ярко-алого до нежно-жёлтого. Она улыбалась, она всегда улыбалась, танцуя, и на губах Атту блуждала тень её улыбки. Другие танцоры сменились за ночь уже пять или шесть раз, лишь одна хрупкая Ирса почти не останавливалась, лишь пару раз пригубила воды и вновь растворялась в магии своих движений. Во всём мире никто не может танцевать так — Атту был готов поклясться в этом. Он как заворожённый всё смотрел и смотрел на сестру.

Когда рассвет притушил сияние костров, а на горизонте тёмной полоской замаячил ставший видимым Великий лес, Ирса начала свой последний танец. Праздник состоялся на славу. У костров осталось в два раза меньше фигур, многие удалились на отдых, а оставшиеся уже чувствовали тяжесть подступающего сна. Атту не ощущал усталости, но предрассветные сумерки смешали его восприятие меняющимся освещением, он никак не мог понять, спит он уже или ещё нет, где он, кто он и чего он желает, лишь тёплый огонёк кружился у гаснущего костра, согревая его душу изнутри. Брат и сестра утонули в магии танца напополам с изнеможением, наблюдатель и танцующая, ведущая и ведомый.

Они не заметили чёрной растущей точки на горизонте, отделившейся от Великого леса, не услышали приближающегося стука копыт, не видели, как отдыхающие у костра повернули голову на звук и вскочили, не уловили удивлённых вскриков. Застывшее время раскололось, когда тонконогий изящный жеребец резко выскочил на поляну с костром и громко заржал на оказавшееся так близко пламя. Протестуя, попытался подняться на дыбы, но всадник удержал его. Ирса вскрикнула и вдруг осела на землю прямо из незаконченного, сломавшегося кручения танца — она, не отрываясь, смотрела на всадника, не в силах отвести взгляд, словно увидела призрака. Атту инстинктивно дёрнулся — броситься вперёд, защитить, рука уже искала нож — но, переведя взгляд на застывшего всадника, тоже удивлённо застыл. Запал охотника рассыпался гаснущими углями.

Усталый от долгого пути, запавшие глаза кажутся тёмными, всадник пристально смотрел на хрупкую съёжившуюся у ног его коня фигурку, и шокированный Атту словно видел несуществующее зеркало между двумя лицами — лица близнецов смотрели друг на друга, мужчина и женщина, одна уставшая от долгого праздника, другой от долгой скачки домой. Чудовищное сходство подчёркивал одинаковый цвет волос, длинные растрёпанные волосы танцовщицы и неаккуратный взлохмаченный хвост всадника, свисающий ниже стремени. Тонкие губы странника изломало странное подобие улыбки, и почти угасший костёр вдруг вспыхнул до небес, сыпя искрами и едва не опалив Ирсу.

За спиной всадника разгорался рассвет. Тени, сгустившиеся на его лице, в ярком свете пламени стали словно гуще. Ирса не закончила последний танец в ночь праздника окончания лета. Илло Вхархелис вернулся в свой родовой замок.

Пересуды улеглись быстро. При свете дня сходство Ирсы и хозяина поместья не так бросалось в глаза, к тому же слуги видели его не слишком часто: по большей части он предпочитал проводить время в библиотеке и своих магических лабораториях и довольно мало интересовался тем, что творится вокруг. Всё пошло своим чередом, Атту выполнял свои обязанности, работал в доме, саду и на полях, любовался природой, гулял по окрестной прерии, охотился, приглядывал за сестрой.

Как-то раз, вернувшись после утренней охоты, Атту отправился искать Ирсу в саду, сегодня она должна была заниматься цветами. Солнце нещадно палило, несмотря на наступившую осень, погода всё ещё стояла жаркая и ясная. Тени сада дарили вожделенную прохладу и наполняли воздух сладковатым ароматом нектара. Соскучившись и желая поскорее поймать улыбку сестры или её тихую задумчивость, охотник шёл быстро, но привычно бесшумно, аккуратно обходя кусты и клумбы. Обошёл несколько небольших оранжерей, лабиринт кустарника, укромных уголков у пруда — Атту отлично знал, где именно Ирса любит задерживаться подольше, разговаривая с цветами и травами. Наконец, в дальней беседке за зарослями мелькнуло пятно светло-персиковых волос.

— Ирса! — Атту срезал путь через заросли кустарника, выпутавшись из их когтистых объятий у самого входа в беседку. Поднял голову, стряхивая с себя листья, и отпрянул: прямо перед ним стоял высокий эльф с волосами персикового оттенка, собранными в хвост. Атту стало не по себе: чем-то не нравился ему вернувшийся из долгих странствий наследник Вхархелисов, чем-то отталкивал, но охотник старался не думать об этом.

Не успел Атту поздороваться или извиниться за свою оплошность, как радостный женский смех рассыпался в воздухе. Откуда-то сбоку появилась весёлая Ирса.

— Атту, ты меня спутал, это так смешно, — она смеялась и лучилась радостью.

Илло безмятежно улыбнулся и взглянул на девушку. Атту ощутил, что весёлость сестры помимо воли передаётся и ему, заставляя его тоже отвечать улыбкой. Но тёмная тень коснулась его сердца.

— Что ты делаешь, сестра?

— О чём ты? — она доброжелательно смотрела на Атту, и ночной ветер нерешительно гладил их первым холодком. Яркие луны лили жидкое серебро и расплавленную киноварь с небес. Оттенки смешивались, застревая бликами в прядях волос Ирсы. На дне её глаз плескалась радость.

— Я искал тебя сегодня после обеда… — он осёкся.

— Ой, Атту, извини, — она проникновенно заглянула ему в лицо и взяла брата за руку. — Илло показывал мне свою магическую лабораторию. Знаешь, там есть такие интересные штуки!

— Я не об этом, — он раздражённо вздёрнул голову. Или об этом?

— Сестра, я буду счастлив принять любой твой выбор, но ты не думала, что… — уверенное начало речи смешалось, скомкалось, рассыпалось, Атту так и не понял, что тревожит его больше. Разница происхождения? Аристократы их народа практически никогда не связывали себя узами совместного пути через жизнь с кем-то из рода слуг. Или дело не в этом? Ирса до сих пор никого не одаривала своим вниманием иначе, чем по-дружески. И это их пугающее сходство, обман, морок, наваждение. Нет существ, более не похожих друг на друга! Атту едва не вздрогнул, вспомнив пристальный цепкий взгляд, обращённый в никуда, который пару раз замечал на лице их сюзерена во время его прогулок по саду. Илло пугал и отталкивал его. Впрочем, не только его одного. Все слуги как-то по-особенному сторонились Вхархелиса, словно невидимые силы отталкивали их. Все, кроме Ирсы.

— Все в замке заметили, как вы сблизились. Я переживаю за тебя, сестра.

Она ласково смотрела прямо в душу.

— Не тревожься, милый Атту! Я не забываюсь, не волнуйся за меня! Я не строю коварных замыслов и планов, как любите это делать вы, мужчины, — она рассмеялась. — Мне ничего не надо. Ни торжеств, ни почестей, ни богатства, не стремлюсь я к жизни в столице, не мечтаю я поменяться жизнью со знатными жёнами. Я рада тому, что есть сейчас! Этот сад, и небо, и цветы, и танцы, и… — она выдохнула.

— И Илло, — сердце Атту упало. Он сам не понимал отчего. Сестра говорила разумные вещи.

— И Илло, — Ирса бросила на брата виноватый взгляд. — Не волнуйся, брат мой! Кто позаботится обо мне лучше чародея из рода, которому всегда служили наши предки?

Изумрудное ожерелье жгло его руки, словно горящие угли. Баснословно дорогое, магически зачарованное, одна из семейных драгоценностей рода Вхархелисов, миниатюрный герб на каждом камне, сплетение острых росчерков, как жестокость в глубине ореховых глаз. Атту едва не отшвырнул его в сторону, случайно наткнувшись на украшение среди вещей сестры. Подарок. Он носил его сам. Подарил на прошлой неделе. У неё совсем не такие глаза! Тёмно-карие, как кора исполинов Великого леса, в них радость, в них всегда ласковый свет.

Почему сестра не пришла домой? Её нет уже два дня!

«Ты с ума сошёл, юноша? — Улса тогда посмотрела с раздражением от непонятливости молодого эльфа. — Ирса ушла с господином. Твоя сестра его любовница, а я по-твоему должна искать её, врываться в его личные покои? Уймись уже».

Его тревога была непонятна остальным. Влюблённые стремятся побыть одни, разве удивительно? Ты же брат, а не отвергнутый любовник! В эту ночь, вторую ночь без неё, он проснулся с криком. Ему снилась сестра. Ему снился кошмар. Он не помнил точно, но что-то ужасное, очень ужасное происходит! Атту кинулся искать хоть какую-то зацепку. Перерыл вещи сестры. Ни записки, ни намёка. Ожерелье она носила, оно так ей понравилось. Надела одежды, который дал ей Вхархелис, все оттенки бежевого, приглушённо жёлтого, светло-коричневого, красного. Смеялась. «Смотри, Атту! Так ещё больше похоже!»

Он выскочил за дверь. Поместье погружено во тьму, ни одно окно не горит. Не горело и вчера ночью, Атту уже давно вычислил, куда выходят окна спальни Илло. Он бросился в сад. Собаки молчали, узнавая того, кто заботился о них щенками. Напрягал слух до предела, проходя под самыми окнами. Одно из окон спальни оказалось приоткрыто. Ни звука. Не тут, не то, всё не то, не тут он ищет! Чутьё охотника погнало его прочь.

Атту видел Вхархелиса днём в саду. Одного. Он задумчиво вертел в руках что-то металлическое, почти полностью скрывавшееся в его ладони. Побродил, погулял, глядя в никуда всё так же цепко, жёстко, внимательно, будто высматривая зверя на охоте. Вынул из кармана небольшое зеркальце с длинной, богато отделанной ручкой, посмотрелся в него, поправляя растрепавшиеся волосы. Застыл, изучая своё отражение тем самым цепким и жёстким взглядом, а потом с размаху разбил зеркало на множество осколков о ствол ближайшего дерева. И удалился в сторону дальнего входа, поблизости от двух нелепо торчащих зубьев скал красноватого камня.

Атту почему-то был уверен, что она там, с ним. Её крики из сна звенели в его ушах. Он бросился через заросли дикого кустарника к подножью ближайшей скалы. Винтовая лестница оковами опоясывала гигантский каменный нарост на теле их несчастной земли. Будто кость, торчащая из плоти земли. Когда-то Вхархелисы позаботились о том, чтобы возвести лестницу вокруг каждого пика древних скал поблизости от их замка. Слуги, постоянно живущие в поместье, избегали подниматься по шатким лестницам, лишь неохотно ремонтировали их по мере необходимости.

Охотник бегом взлетел по ближайшей лестнице. Площадка за площадкой, ярус за ярусом, его напряжённое дыханье складывалось в минуты. Чахлые кусты и растения росли на каждом горизонтальном уступе, где-то совсем крошечном, а где-то достаточном для того, чтобы превратиться в сад. Причуда природы или работа старых садовников, каменные кости земли кое-где прикрывала мягкая почва. Почти не думая о том, что он ищет, Атту изучал всё, на чём мог остаться след. Сломанная ветка, придавленная земля — может, хоть тут он найдёт записку от пропавшей сестры? Звёзды холодно сверкали с далёкого неба, безучастные и равнодушные. Дыхание безумия не могло одержать верх над инстинктами охотника. Во сне она кричала.

Атту ничего не нашёл, тщательно изучив ближайший к поместью скальный пик, и направился ко второму. Голос разума слабо шевельнулся в сознании. Может, они просто уехали в столицу? Может, Илло уговорил её посетить Великий лес, она ведь так любит растения? Он же улыбался, глядя на неё. Тоже смеялся их неожиданному сходству. Дарил ей такие дорогие вещи! Может, он просто сошёл с ума, подобно отвернутому любовнику? Может, не так он любит сестру, как положено брату, и это ревность разъела его изнутри, словно червь яблоко? Но почему, почему она ничего не сообщила брату, ни весточки, ни записки! Она должна была знать, что он будет с ума сходить без своего тёплого огонька!

Внутренний голос Атту онемел, когда на ветвях кустарника его руки нашли кусок бежевой тряпицы. Одежды, которые он дарил Ирсе! Паника и страх, которого он никогда не испытывал, омыла Атту, обострив его восприятие в разы, — обратившись в тень, охотник взял след. Здесь сломаны несколько веток, тут по земле кто-то долго топтался, а вот окровавленная длинная серёжка, вырванная прямо из плоти в пылу борьбы. Кровавый рубин отражал звёздный свет, перемалывая его огненным высверком в наступивший ночной кошмар. Задыхаясь от ужаса вырисовывающейся картины, Атту схватил серёжку, поднёс к глазам. Острые переплетения миниатюрного символа Вхархелисов разрезали что-то у него внутри. Она не носила таких серёг. Это его кровь. Ирса!

Пульсирующее безумие захлестнуло разум Атту, инстинкты следопыта и охотника направили его, но он не осознавал, не понимал и не помнил потом, как долго он метался по площадкам второго пика, что ещё находил, сколько петлял. Лёгкие жгло, будто его душили невидимой удавкой, он запомнил следующим кадром расходящиеся ветви кустов и небольшой котлован в земле, в который он чуть не упал, подвернув ногу, а там, там. Изуродованное тело Ирсы оставалось пугающе узнаваемым, всё переломанное, искорёженное, изувеченное, словно побывавшее в руках палачей. Кусками содранная кожа, засохшая бурая корка, торчащие из ран обломки костей, чёрные бездонные провалы глазниц на покрывале распущенных персиковых волос, слипшихся от крови.

Атту страшно закричал.

Ройро лишь удручённо покачал головой. Кажется, парень полностью помешался из-за пропажи своей сестры. В ту ночь он разбудил всех, крича о страшном убийстве и завывая от горя. Все быстро проснулись, собрался отряд умелых охотников, вооружились и отправились следом за Атту на второй пик. Бывало, что хищники нападали на эльфов. Редко, но такое случалось. Ирса всегда была странной, с неё бы сталось отправиться танцевать одной ночью в лес, даже забраться на скальный пик, а там… в конце концов она могла просто упасть, лазая в ночи по шаткой лестнице, сломать себе шею. Атту начал искать её спустя два дня, за это время до тела могли добраться поедатели падали. Молодой охотник так любил свою сестру, вряд ли он смог спокойно изучить обстоятельства гибели.

Ройро сомневался в убийстве уже тогда. Когда же они обыскали всю проклятую скалу и не нашли ни трупа, ни серьги, о которой бредил Атту, ни следов борьбы, ни улик в виде порванных одежд, но тем более страшного убийцу, стало ясно, что юноша не отличает сна от яви. Хотя натоптал он, конечно, здесь знатно… О кошмарных снах и криках Атту много твердил потом, когда его пытались успокоить и отпаивали настоями трав уже дома.

— Ты же был там сам сейчас, ты же видел, там никого нет и не было. Тихо-тихо, успокойся, — женщины твердили одно и то же на разные лады, пытаясь утешить его. Мужчины печально переглядывались. Есть ли надежда, что временное помрачение рассудка уйдёт? Атту бился как пойманный зверь и рыдал.

— Ирса наверняка жива, может она вернётся завтра с утра. Подумай, каково ей будет видеть своего брата таким?

Ройро тяжело вздохнул. Больно было видеть сородича в таком состоянии. Сошёл с ума от горя — нечасто, но такое случалось. Может, ещё очухается? Завтра надо рассказать обо всём господину. Ночью его тревожить не решились. Может быть, он знает, куда делась Ирса, может сам отправил её с поручением в столицу или ещё куда. И может быть, он поможет больному? Вхархелисы славились не только как боевые маги, но и как неплохие целители.

— …ничего не нашли, никаких следов. И не знаем, куда она делась.

Сидя в кресле, Илло задумчиво покачал ногой. Это был его первый жест за весь доклад Ройро, которого он выслушал замерев, с выражением глубокой скорби на красивом лице. Вхархелис печально вздохнул и наконец тихо проговорил:

— Я не знаю, где Ирса. Думал, она дома, со своей семьёй, хочет немного отдохнуть от меня. К сожалению, мы не были так глубоко связаны, чтобы я мог отыскать её с помощью магии.

Ого, значит, она сбежала. Что ж, бывало и такое. Слуги иногда тайком покидали дом своих господ, особенно если оказывались в щепетильном положении с участием тех, кому служили. Слуги, но не рабы. Силой никого не возвращали, обычно даже не искали. Не в традициях эльфов было бросать тех, кому их предки служили тысячелетиями, добровольно выбрав соответствующие семейства по магической силе или прочим исключительным талантам ещё на заре времён. Эльфы всегда чтили традиции своего рода. Положение слуги знатных чародеев вовсе не считалось сколько-нибудь зазорным. Но…

Возможно, она вовсе не желала быть любовницей Вхархелиса, но не посмела отказать. И решила разрубить узел так, как могла. Для Ройро всё было предельно ясно. Она же женщина. Их вообще до конца не понять, способы решения конфликтов у них свои, да и не выносят они никаких конфликтов, борьбы и противостояний. Нерешительные хрупкие создания, да ещё и робкие к тому же.

Только братца её непутёвого жаль.

— Вы можете помочь Атту?

Илло опять глубоко вздохнул.

— Попробую.

— Да что же ты орёшь, попустись, окаянный! Он же тебе помочь хочет! Держите его крепче!!!

На помощь Ройро и ухаживавшему за Атту эльфу подоспели ещё несколько мужчин. Вместе они скрутили взбесившегося от горя молодого охотника, который не оставлял попыток вновь добраться до Илло.

— Ты! Это ты её убил, скотина! Что она тебе сделала, тварь! Чудовище! Я убью тебя!

Илло внимательно смотрел на беснующегося, не утирая текущей по лицу крови. Хороший целитель или нет, продемонстрировать свои способности он не успел: Атту бросился на него, как только открыл глаза и увидел, кто стоит рядом с его постелью. На лице мага застыло странное выражение: он не выглядел разозлённым или обескураженным, казалось, ещё чуть, и его губы сложатся в полуулыбку, а Атту всё кричал.

— Я нашёл там рубиновую серёжку с твоим поганым гербом! Она вырвала её прямо из твоего уха, когда боролась с тобой! Всю в крови…

Атту ослаб в руках держащих его эльфов и зарыдал.

Ройро машинально взглянул на уши Вхархелиса, вся длина которых виднелась под убранными аккуратно назад волосами: по три и четыре разных серьги в каждом и ни следа ран. Илло молча развернулся и вышел прочь. Ройро выругался, не стесняясь в выражениях: несчастный безумец наговорил уже достаточно оскорблений высокому роду и его главе, чтобы его можно было спокойно оставить на свободе.

За Атту по-прежнему ухаживали женщины и все, кто хоть немного понимал во врачевании ран как физических, так и душевных. Ирса не возвращалась и не присылала вестей. Злосчастный скальный пик прочесали ещё несколько раз при свете дня, но так ничего и не обнаружили. Никаких убийств или несчастных случаев больше не происходило.

Теперь Атту держали в отдельном домике, с решётками на окнах и крепкими дверями. Они всегда были заперты, и выходить ему не дозволялось. В своём уме или нет, он нанёс глубокое оскорбление Илло и всему его роду, став преступником. В данном случае решать его судьбу должен был глава рода сюзеренов его семьи.

Впрочем, выходить Атту и не порывался. Моменты буйства всё реже и реже посещали безумца, всё чаще он впадал в полную апатию и безразличие, безучастно лежал или сидел, глядя в стену отсутствующим взглядом. Спал тревожно и всегда просыпался крича, иногда в слезах. От еды не отказывался, но ел мало и без аппетита. Прервать свою жизнь или нанести себе увечий не пытался.

Никто не верил ему. Все считали его больным, обжигали своей жалостью. Доказать правдивость своих слов он не мог, ту злополучную серёжку он, видимо, выронил по дороге. Да и как ему могло прийти в голову, что тело, ужасно изуродованное тело его бедной сестры, исчезнет так быстро? В некоторые моменты он почти начинал поддаваться внушению окружающих и всё чаще думал: а может и правда ничего не было? Может это лишь дурной сон, отравивший его жизнь? Ему становилось страшно от той бездны, что разверзалась внутри. Когда он оставался один, он начинал сомневаться, что сестра вообще когда-то жила. Что он не придумал её. Что она умела танцевать и танцевала так, как никто во всём мире. Когда приходил целитель или сиделка, он колол их своими вопросами «Ты помнишь Ирсу?», «Она действительно была?». Окружающие рассказывали ему раз за разом одно и то же. Однажды даже Ройро не выдержал и, стараясь как мог щадить безумца, изложил ему свою циничную версию побега Ирсы. Атту молчал и слушал, широко раскрыв глаза, словно ребёнок сказку.

И в конце концов он пришёл снова. Снял плащ, отороченный мехом, — Атту мучительно вздрогнул, не сдержался, увидев волну распущенных волос до самых пят, укутывавших Илло словно второй плащ. Стряхнул снег с сапог и жестом попросил всех удалиться.

— Вы уверены? — Ройро нерешительно помялся. — Он же… в прошлый раз…

— Не беспокойся, Ройро, — Вхархелис ответил мягко, почти ласково.

— Я буду ждать сразу за дверью наготове. Зовите меня, если что.

— Конечно. Но не тревожься понапрасну, доблестный воин, мне ничего не грозит на сей раз.

Когда все вышли, Илло приблизился к постели лежащего и сел рядом на место сиделки. Атту отстранённо наблюдал, как наблюдал за всеми, кто приносил ему еду, отвары трав, одежду или какую-нибудь безопасную работу, чтобы занять руки, отвлечь от мыслей. Дикой ярости не поднялось в его душе. Нечему было гореть, внутри осталось лишь пепелище. Атту безучастно ждал оглашения приговора. Не удивился бы удару или принесённому лекарству. Участливых речей и взглядов, полных жалости, тоже ждал. Изучал светло-ореховые глаза, смотрящие на него с непонятным выражением, пытался поймать внутри себя мысль или чувство, хоть что-то в ответ на движение этих ресниц. Не ждал лишь, что незаметно соскользнёт в крепкий сон без сновидений.

Когда Атту проснулся, рядом на стуле дремала эльфийка, а в жарко натопленной комнате витал аромат хвои и каких-то цветочных масел. Когда настало утро и с улицы донеслись первые звуки той, привычной жизни до страшной ночи, Атту понял, что… ему не стало легче, нет, но его внутреннее никак поменяло свою тональность, стало неуловимо другим. Что делал со мной колдун, хотел вскрикнул он. Он забрал её у меня снова, второй раз, теперь по-другому?

— Каково его решение? — лишь спросил он.

— Тебе крупно повезло, — ответил Ройро. — Он мудр и не держит зла за твои слова. Говорил, что хотел бы освободить тебя, но ты никогда не станешь прежним и он не может поручиться, что и как… В общем, пока тебя переводят в замок, Улса будет ухаживать за тобой. Все мы тоже будем заходить, конечно же.

Атту безразлично прикрыл глаза.

Улса умудрялась сочетать безупречную заботу с недовольной сварливостью. Она не любила несколько раз отвечать на одни и те же вопросы, часто грубовато прерывала Атту и предпочитала говорить не о его сестре, страдании и болезни, а о хозяйственных делах. Поскольку перебивать почтенную пожилую женщину Атту не решался, он каждый день выслушивал полную сводку по уборке, охоте, состоянии скота, мелким происшествиям, от самой незначительной поломки до приплода любого животного, жившего на попечении эльфов. Похоже, Улса испытывала недостаток общения.

Атту были отведены несколько комнат довольно аскетичного убранства, но он не замечал окружающей обстановки. В подвалы замка не кинули и ладно. Ему не становилось ни лучше, ни хуже. Ему по-прежнему было никак, и Атту ощущал себя застывшим в безвременье. Он смутно чувствовал, что вечно так продолжаться не может. Рано или поздно этот пузырь вокруг него взорвётся.

Хозяина замка он не видел довольно долго и даже сам не заметил этого. Осознал, только когда однажды утром открыл глаза и увидел сидящего рядом на стуле Илло. Тот сосредоточенно читал какую-то книгу и ничего не замечал вокруг. Атту посмотрел на обложку, усыпанную непонятными символами. Кажется, на книге что-то было написано, но он не знал этого языка. Атту посмотрел в лицо своего врага. Сосредоточенный цепкий до жёсткости взгляд, быстро летающий по строкам, чуть напряжённые черты. Он поёжился от неприятных ассоциаций, пока ещё смутных. Нет, он не ошибся. Увиденное в ту ночь не было плодом его больного рассудка. Он не болен.

Атту шевельнулся. Илло отложил книгу в сторону и посмотрел на своего узника. Выражение лица его тут же изменилось, взгляд смягчился, напряжение разгладилось, и он стал похож на изнеженного избалованного аристократа. Богатые одежды подчёркивали это сходство. Хищник втянул свои когти, от проступавшей в облике жёсткости не осталось никакого следа.

Никаких следов.

— Доброе утро. Улсе потребовалось отлучиться, и я как раз решил тебя проведать, — мягкий голос, обволакивающая манера говорить. Расслабиться и слушать как музыку, может, ещё попросить врачевания? В тот раз спалось крепко, и кошмары отступили. Но перед глазами Атту стояла другая сцена: тонкая фигурка пытается вырваться, а он не пускает, держит, крепче сжимает руки, причиняя боль, она кое-как отталкивает его, его длинная серьга цепляется за ткань, не видя этого, она отступает, и швенза разрывает плоть. Кровь капает на плечо, стекает по шее, а на губах Илло играет странная улыбка, опасная улыбка. Он ощутил боль, и внутри него расцветает невидимый огненный цветок, сладкий и острый, воспламеняя вены жидким пламенем.

Он смотрит в зеркало, смотрит на своё отражение и лишь видит самого себя. Атту начинает понимать, и это от этого делается ещё страшнее.

— Не смотри на меня с таким ужасом. Знаешь, у меня ведь тоже была сестра.

— И что же с ней случилось? — нет, видение ушло, не поймать, не вернуть. Вкрадчивый голос Вхархелиса спугнул его.

— Погибла ребёнком, — Илло пожал плечами. — Несчастный случай.

Атту с удивлением посмотрел на него. Какое-то неестественное спокойствие. Никогда не слышал о том, что у Илло была сестра.

— Я потерял её. Тогда мне тоже пришлось нелегко. Время как кривое зеркало, верно? Всё повторяется. Отражается. Вновь и вновь.

Он положил руку на лоб Атту. Она оказалась тёплой и очень мягкой. А ведь этими руками…

— Я хотел спросить, — Атту старательно борется с накатившей сонливостью. — Вы забрали то ожерелье, что дарили ей? Вам вернули его? Изумрудное ожерелье Вашего рода… с символом на каждом камне.

Сквозь сгущающуюся дремоту слышно мягкое удивление в голосе чародея:

— О чём ты, Атту, я никому не дарил его. Я всегда носил его сам.

Слова распадаются в сознании охотника, разлетаются отдельными кусками, общий смысл теряется. Он погружается в волшебный сон, дающий отдых от страданий.

В первые минуты после пробуждения Атту не помнил вообще ничего. Чуть позже он решил, что отныне это единственная доступная ему форма счастья.

— Улса, можно спросить?

— Да?

— У нашего господина была сестра. Что с ней случилось?

Тишина и быстрые шаги. Улса подошла к постели и склонилась близко-близко, к самому лицу безумца.

— Атту, никогда, слышишь меня, никогда не поминай её в присутствии Илло Вхархелиса. И о родителях их тоже не говори.

— Хорошо, я понял, — Атту попытался отпрянуть, но не вышло. — Я ничего не буду говорить. Но что с ними случилось-то?

— Не твоё дело, — ворчливо огрызнулась Улса, распрямляясь. Она казалось действительно рассерженной, но Атту не понимал, что он сделал. — Сгорели. Утонула. Неважно… Они плохо умерли.

— Как Ирса?

Улса впилась в Атту настолько злым взглядом, что он подумал, что сейчас она ударит его. Повисла тишина. Постепенно напряжение пропадало из взгляда пожилой эльфийки. Атту готов был поклясться, что сейчас он услышит «да». Но Улса только прошептала:

— Бедный мой мальчик, — и вышла из комнаты, утирая слёзы.

С тех Атту как будто пошёл на поправку. Он стал просить приносить ему книги и работу. Стал читать. Попросил флейту. Тихонько наигрывал на ней грустные мотивы. Улса поначалу встревожилась, но Атту не увлекался музыкой слишком сильно. Постепенно он начал помогать Улсе с работой по дому. Отпускать его без присмотра она не отваживалась, но позволяла ходить с ней по всему поместью. Перестал задавать вопросы об Ирсе. Не поминал больше в досужих разговорах и чужих сестёр. Он начал рисовать. Правда, никому не показывал своих рисунков, работал по несколько дней над одной картиной, а потом уничтожал её. Спокойно, без злости, но то ли что-то ему не удавалось, то ли Атту просто не хотел, чтобы видели содержание его работ. Только всё время просил то новых красок, то карандашей.

Однажды Атту забыл в своей комнате оберег, который подарил ему Ройро в последний визит, и оставил Улсу инспектировать работу кухарок в одиночестве, решив быстро сбегать за полюбившимся кулоном из красноватого камня. Когда он подошёл к дверям своих покоев, забытый было инстинкт охотника вдруг завопил об опасности. Атту метнулся в тень и, выждав какое-то время, тихо прокрался в собственные покои. Что могло ему угрожать в цитадели Вхархелисов?

Прежде, чем Атту придумал ответ на этот вопрос, он услышал шорох в дальней комнате. Один, следом другой. Точно, там кто-то есть. Атту прикусил губу. В той комнате находился мольберт с почти законченной очередной картиной. И он точно помнил, что запер в неё дверь, когда выходил. Воришка? Или кого-то замучало любопытство, что же он рисует целыми днями? Наверняка это Ройро! Вон как он пытал его, расспрашивая и так, и эдак, заходя с разных сторон, «какие образы тебя преследуют?», «как ты думаешь, что более интересно, живое лицо или виды природы?», ещё бы про надкушенное яблоко на табуретке спросил, никогда ведь не мог не быть прямолинейным!

Он не стал подкрадываться слишком близко: Ройро сам охотник, услышит или подскажут инстинкты, выпрыгнул резко, стремительно, помня до сантиметра, как оставил мольберт, прыгнул всем телом, ударил о стену, прижав к ней свою жертву, а затем уже посмотрел, чью шею сжимает в руках.

И отпрянул едва ли не ещё быстрее, словно схватил ядовитую сколопендру. Полуоткрытый будто в неслышном стоне страсти рот изогнулся усмешкой.

— И тебе привет, Атту-охотник, — тонкие пальцы коснулись горла, пробежали по коже быстрыми движениями, и ссадины-ушибы исчезли без следа. — Знаешь, эта твоя работа превосходит все предыдущие.

Илло кивнул на недорисованную картину.

— Почти как живое. Почти. Не хватает самой малости. Бери мольберт, краски, пойдём со мной.

Под пристальным взглядом ореховых глаз Атту не нашёл сил перечить.

Он привёл его в гостиную своих покоев. Не дав времени толком осмотреться — а вещей было много, в основном книги, свитки, какие-то странные предметы непонятного назначения, приборы или приспособления для чего-то загадочного — указал на место у окна для мольберта.

— Ты не передал всех переливов оттенков. Это немудрено, оно постоянно меняется. Сложно рисовать, не видя перед собой.

Отошёл на пару шагов, ближе к чернеющему зеву камина, развернулся лицом к Атту, развёл полусогнутые в локтях руки в стороны театральным жестом — и вспыхнул пламенем. Атту едва не вскрикнул. Огонь лился по рукам, туловищу, ногам Илло, будто он стоял в центре большого костра, будто его одежды и волосы загорелись, но он не сгорал, не сгорала одежда, языки пламени лизали его, но не опаляли ни волоска.

— Рисуй, — только и сказал чародей, улыбнувшись.

Атту продолжил работу над изображением бушующего огня.

Он думал закончить работу за пару часов, но находил всё новые и новые такие важные детали на полупрозрачной границе языков пламени, невиданные ранее оттенки в самом сердце огня, иную плавность линий в танце мифических огненных саламандр. Атту рисовал саму суть огня. Пришлось отложить окончание работы на следующий день. А потом ещё на один и ещё. Илло позировал с удовольствием, без видимых усилий застывая на несколько часов и поддерживая полыхание магического огня.

— Вы не устали? — иной раз учтиво спрашивал художник.

— Конечно, нет, — чародей смеялся. — Это же моя стихия. Она у меня в крови.

— А если загорится важная книга или пол?

— То я просто призову воду. Ты же не думал, что я зациклен на одной стихии?

Дни сливались мазками кисти в одно целое полотно. Огненный цветок расцветал.

Когда после череды дней воплощения пламени спустилась ночь, Атту сидел в мягком кресле гостиной Илло и пил вино, наслаждаясь теплом сразу трёх источников огня: один горел в камине, второй пил вино в кресле напротив, а третий полыхал с картины на стене.

— За воплощённое совершенство и за мастера!

Мягкое вино не пьянило, не путало движений, но сознание уплывало, смешиваясь как тогда, когда он смотрел на горящий вокруг Илло магический костёр.

Она танцевала у костра в ночь праздника окончания лета. Она повторяла движения пламени, она была им, огнём, она воплощала магию Вхархелисов, разлитую в её крови, неистовством бесконечного танца огня. Она не дотанцевала последний танец.

— Жарко.

— Жарко, — согласился Атту. Он и не заметил, как и когда стал во всём соглашаться с Илло.

— Пойдём.

Атту покорно встал.

Он шёл за ним всё новыми и новыми переходами, одна лестница за другой. Наконец, деревянная лестница сменилась каменной винтовой. Атту сообразил, что они внутри одного из шпилей замка. Бесконечные ступени вверх. Они не взяли огня с собой, но Илло шёл впереди, и тонкие потоки жидкого пламени змеями обнимали его стройную фигуру, словно лента шелестя по тканям одежд. Волна распущенных волос редкого персикового оттенка приковывала взгляд Атту, сковывала будто цепями и мешала думать. Кого цвета были её глаза? Он помнил чёрные пустые глазницы, не осталось даже век. У Илло ореховые глаза.

Ирса, где же ты?

Два эльфа вышли на открытую всем ветрам маленькую площадку, которой закончился их бесконечный подъём. За сплошной метелью здесь, в вышине, ничего не было видно. Лишь ветер кидал пригоршни колкого снега в лицо. Холод коснулся Атту своим мертвенным поцелуем.

— Мне уже не жарко, я остыл. Может, пойдём обратно? — он умоляюще смотрел на Илло. Тот стоял очень близко, в полушаге, и Атту хотелось оказаться ещё ближе, прижаться к тёплому пламени, ощутить, как оно бежит по его венам, согревая его изнутри, раскручивая эту пружину, отпуская на свободу его боль…

— Ветер. Тут ветер, — Илло рассеянно улыбался. Его взгляд вновь стал цепким, будто тут, в пляшущем белом водовороте он видел тайные письмена, уводящие куда-то за грань.

— Атту, скажи, что ты хочешь, чтобы я подарил тебе за твою прекрасную картину? Я хочу сделать тебе подарок. Какой попросишь.

«Я хочу свою сестру живой. Но, каким бы магом ты ни был, ты не умеешь возвращать мертвецов из этой белой круговерти. Она не может вернуться сюда. А я…»

Атту смотрел широко раскрытыми глазами в глаза Илло, обнимая его за талию, смотрел и не мог заставить себя произнести ни слова. Какого цвета были её глаза? Это сделал ты?

Илло улыбнулся, тепло и по-доброму, и косым движением головы откинул пряди волос с правого плеча. Звякнули серьги в длинном ухе эльфа, ударившись друг о друга. Рубиновый высверк кольнул глаза словно иголкой, перемалывая серебристый свет танцующих снежинок в кровавую жестокость огня. Атту пошатнулся, как от тяжёлого удара, разжал руки и прыгнул в белое марево.

Илло Вхархелис стоял в одиночестве на смотровой площадке башни своего родового замка и рассеянно трогал рукой мочку левого уха. Кажется, шрама не осталось.