От разбойника

АДАМ ВИШНЕВСКИЙ - СНЕРГ

"ОТ РАЗБОЙНИКА..."

Перевод: М А Р Ч Е Н К О В. Б.

I

В тот день мне с самого утра казалось, будто ночью вокруг меня произошли какие-то неуловимые перемены. Я несколько раз просыпался и засыпал снова. Иногда солнечный луч прояснял полумрак комнаты, падая на пол из-за плотной портьеры. Хоть мебель и занимала свои обычные места, но уже тогда, когда я впервые открыл глаза, еще колеблясь на грани яви и сна, чуждые краски и очертания знакомых вещей обеспокоили меня смутными ассоциациями.

По утрам я никогда не подымал оконных жалюзи. Свет я зажег только в ванной и беспомощно застыл перед полочкой с туалетными приборами. Толстый тюбик зубной пасты был заполнен сжатым воздухом. Кусок розового мыла выпал из моих рук на дно ванны и разбился на несколько осколков белого гипса. Вместо полотенца на привычном месте висел лист голубой бумаги той же величины. Вот только отсутствие воды в кране можно было легко объяснить утренним ростом ее потребления.

Я быстро оделся и пошел на кухню, где обнаружил следующие муляжи. Виноград был искусственным. Вместо яиц я разбил над сковородкой два гипсовых шарика, а вот приличной величины батон хлеба под ножом съежился с подозрительным шипением до размеров малюсенькой булочки. Молоко имитировала белая краска, покрывающая бутылку изнутри. Под оберткой брикета масла я обнаружил деревянный кубик. К сыру я даже ножом не дотронулся, так как тот был сделан из какой-то твердой пластмассы. Разве что ветчину я смог бы порезать на кусочки, когда удостоверился, что она сделана из розовой резины, только времени забавляться у меня не было.

Холодильник заполняли муляжи пищевых продуктов, которыми иногда украшают витрины магазинов. Среди них на одной из полочек лежал кусок твердой пластмассы, которой фабричный пресс придал форму ощипанной гусиной тушки.

После вечеринки в центре Кройвена, продолжавшейся до четырех утра и недолгого сна я всматривался во все это отсутствующим, непонимающим взглядом, пока мне не пришло в голову, что наверняка вчера вечером или ночью, во время моего отсутствия кто-то из знакомых поменял мне все туалетные принадлежности и хранимые в холодильнике запасы на их более или менее удачные имитации, Только вот я как-то не мог соотнести кого-либо из своих приятелей с подобной шуточкой. Может быть Линде - подумалось мне когда я все ей расскажу, будет легче указать мне на автора такой подлянки.

В кабине лифта я сунул руку в карман за сигаретами и тут же обнаружил следующую шутку: они были сделаны из пустых картонных трубочек. Спустившись на первый этаж, я с беспокойством глянул на часы. Поскольку до семи оставалось всего двадцать минут, всю дорогу от дома до станции метро я бежал и выскочил на перрон в тот самый момент, когда поезд уже въезжал на станцию. Но я еще успел бросить монетку в окошко киоска и схватить со стойки утреннюю газету.

Двери вагона закрылись за мною, поезд тронулся, я прошел дальше в вагон и уселся на ближайшее свободное место, не отрывая глаз от газетной передовицы. Экземпляр, который я купил в киоске, вместо привычных колонок текста покрывали различной величины прямоугольники, залитые серой типографской краской. То тут, то там над этими вроде бы статьями были напечатаны черные линии, имитирующие крупный шрифт, заголовки же были составлены из случайной последовательности букв. Все это сделано так, что если бы кто-то глянул с большого расстояния, то принял бы бумажный лист за газету.

Поглощенный рассматриванием эрзац-газеты я не сразу обратил внимание на собственное окружение. Когда же я наконец поднял голову и осмотрелся по сторонам, то в первый момент могло показаться, будто у меня начались галлюцинации.

Весь вагон был заполнен манекенами. Одни сидели, другие стояли; и те, и другие иногда передвигались, иногда переговаривались - все они занимали обычные места пассажиров в метро, имитируя едущих на работу людей. Все они были сделаны из пластмассы и резины, цвет которых напоминал цвет человеческой кожи. Все они глядели на мир стеклянными глазами. Черты их лиц были упрощенными, в носах довольно часто не было ноздрей, а во рту губы не разделялись; если же губы и разделялись улыбкой или сказанным словом, то вместо ряда зубов приоткрывались горизонтальные полоски, вырезанные из белой массы. Результаты экономии я заметил и в одежде своих соседей по вагону. Собранные здесь манекены не носили новых костюмов - то есть с иголочки, как у моделей, выставленных в витринах универмагов: почти на всех были уже поношенные вещи, различной степени затасканные, иногда измятые, со следами пятен и другими дефектами.

Собственно, муляжи имитировали пассажиров с различной степенью достоверности. Одни (по крайней мере внешним видом и поведением) достаточно верно подражали живым людям - находясь в проходах или сидя на лавках, они двигались совершенно свободно. Другие - с внешностью упрощенной временами до совершенно жалкой степени - были установлены здесь навечно. На манекенах, прикрепленных к сиденьям или поручням, были костюмы из бумаги. В нескольких крайних случаях редукция форм придавала пассажирам вид бездарно вылепленных восковых фигур или ограничивалась лишь передачей общих очертаний тела.

Расстояние от Таведы до Пиал Эдин поезд проходит за четыре минуты. За такое короткое время я едва успел охватить взглядом внутреннюю часть вагона, а мы уже подъезжали к следующей станции. Стоя на перроне, через ряд открытых дверей в других вагонах я видел толпу манекенов - женщин и мужчин.

Сойдя на станции в Пиал Эдин, где находилась моя фабрика, я все еще чувствовал запах пластмассы, которым был наполнен вагон метро. Заинтригованный необычным зрелищем, я прошел по перрону в сторону тоннеля, забитого жителями нескольких пригородных районов, направлявшихся на работу к ближайшим фабрикам. Здесь никто ни на кого не обращал особого внимания. Движение происходило согласно давно заведенному утреннему распорядку. Я мог бы остаться в вагоне и проехать дальше, хотя бы до Десятой Улицы, чтобы глянуть, а что происходит там. Но я стоял на перроне, в то время как поезд-призрак направился к центру Крой-вена. В удаляющихся с нарастающей скоростью окнах виднелись силуэты пассажиров, которых - с приличного расстояния - было очень трудно отличить от нормальных людей.

В самом конце перрона была телефонная будка. У меня появилась мысль, что можно немедленно позвонить Линде, чтобы хотя бы в нескольких словах описать ей чудо, превратившее целый поезд в его движущийся макет. Линда начинала работу двадцатью минутами ранее, так что в этот момент должна была уже сидеть за своим столом. К сожалению, будку уже занимала какая-то девица; рядом прохаживалась другая, ожидая своей очереди. Я остановился рядом с ними.

Через несколько минут, когда ситуация не изменилась ни на йоту, и стало не хватать терпения, я постучал в стекло кабинки. Но это не дало ни малейшего эффекта. Номер, набираемый девушкой, стоящей у автомата, имел, повидимому, несколько десятков цифр, ибо, спустя еще одну минуту, она так и не закончила его набирать. Я обошел будку и присмотрелся к молодой особе. Указательный палец любительницы поболтать по телефону намертво торчал в отверстии "восьмерки" на номеронабирателе гипсового аппарата, а каучуковая рука ритмично вращала диск туда и назад. Вторая рука манекена была нераздельной частью трубки, та же - через массу, окрашенную в цвет человеческой кожи - была спаяна с левым ухом девицы. При всем этом глаза девушки глядели на аппарат осмысленно, а ее живое лицо выражало то собранность, то, через какое-то время, нетерпение, что в результате давало чудовищный эффект.

Отходя по направлению к своей фабрике, я еще бросил взгляд на фигуру второй пластиковой девушки, туфли которой вытоптали в разогретом асфальте след в виде большой подковы, отмечая путь ее многочасового топтания в ожидании возможности поговорить по телефону.

На пол-дороге к фабрике я встретил Райяна Эльсантоса, своего знакомого по работе.

- Мы опаздываем, Карлос, - сказал он совершенно естественным голосом, протягивая мне свою искусственную руку.

Я же склонил голову, чтобы глянуть на часы. Но в стрелки всматривался несколько секунд не для того, чтобы узнать точное время, так как работа была самым последним делом, о котором я в данный момент мог мыслить трезво: мне хотелось скрыть нерешительность, граничащую с испугом, которая должна была появиться на моем лице, когда я увидал Райяна. Дело в том, что он подобно иным прохожим, движущимся по обеим сторонам улицы - состоял из резины и пластмасс. И выглядел он даже хуже остальных. Райян приезжал на работу со станции Кройвен-Центр, так что по дороге он должен был много чего насмотреться.

- Все в порядке? - невинным тоном спросил я у него.

- Пойдет.

- В центре ничего интересного нее происходит?

- Все как обычно, - буркнул тот сонно. Неожиданно он зевнул так сильно, что на какое-то время я даже засомневался, сможет ли он своими силами вернуть челюсти искусственного протеза в начальное положение. - А чего у тебя слышно?

- Я спрашиваю не про то, как у тебя дела.

- Тогда о чем же ты спрашиваешь?

- Ну, чего ты видел, когда ехал сюда?

- А чего я мог такого видеть? - Его лицо было навечно стиснуто в мину, которую придал ему пресс. - Разве что-то случилось?

Я молчал. По мере того, как мы удалялись от метро, местность принимала все более неестественный вид. Настоящие пальмы и пинии уступали место паршивым имитациям из пластмассы. Дешевые эрзац-муляжи появились и во всех конструкциях, выстроенных по обеим сторонам улицы, вытесняя солидные материалы. Мы как раз проходили мимо картонной мастерской по ремонту автомобилей. Собранные на площадке корпуса разбитых машин были сделаны из пропарафиненной бумаги. Даже во внешнем виде домиков, что стояли в подозрительно цветастых палисадниках, я постепенно находил все большие произошедшие за ночь изменения. У первых домов были обычные, кирпичные стены, следующие уже были на тяп-ляп сколочены из фанеры, у последних же не было даже окон и дверей - одни лишь контуры, нарисованные краской на листах картона. Проходя мимо таких "домиков" я оглянулся и застыл.

Я увидал обратную сторону, изнанку всего того, на что до сих пор глядел со стороны линии электрички. Во всех удаленных от станции домах не было задней стены. Провалы эти (невидимые для кого-нибудь, глядящего в восточном направлении, где располагалось озеро) открывали внутренности домов, заполненные, чаще всего, конструкциями, подпирающими фальшивые стенки. Подпорки эти удерживали в вертикальном положении искуственные фасады, выстроенные и до мелочей отделанные лишь с той, по-видимому, целью, чтобы наблюдатель, глядящий из окна поезда, не отличил их от настоящих.

У меня сложилось впечатление, что все, скрытое псевдо-стенками, уже не имеет никакого значения. Леса и помосты, спрятанные внутри, иногда принимали вид этажей, коридоров и квартир, заставленных дешевой мебелью, где то тут, то там виднелись куклы, изображающие людей. Начиная с половины расстояния между железнодорожным полотном и идущим параллельно ему берегом озера все застройки имитировались различной величины макетами, выставленными фасадами к дороге.

Я несколько минут простоял рядом с пальмовым стволом, смонтированном из консервных банок, под бумажными листьями лимонного дерева, на пластиковых ветках которого висели пустые желтые шарики. Когда я глянул вдаль, на апельсиновые деревья, во мне уже не было уверенности, стоят ли они там на самом деле, или же это всего лишь цветная картинка, изображающая пригородные виллы и намалеванная на щите.

И все это время Райян пристально вглядывался в меня.

- Что с тобой? - наконец спросил он. - Заболел?

- Как раз размышляю над этим.

- Чудненько! А ты знаешь, который уже час?

- Оставь меня в покое.

Тот переложил папку из под левого протеза под правый и приблизил свою маску к моему лицу.

- Видно, что-то у тебя все же не в порядке, потому что выглядишь ты ужасно.

- А ты сам... если бы на себя посмотрел!

- А что, чем-то вымазался?

Он вытащил из кармана прямоугольную картонку и погляделся в нее стеклянными глазами. Когда он выглаживал волосы куском расчерченной линиями жестянки, парик сдвинулся ему на маску лица. Райян тут же поправил его. Более всего меня изумлял тот факт, что он разговаривал нормальным человеческим голосом:

- Совершенно не было времени расчесаться.

- Ну а было время хоть раз оглядеться в вагоне или на улице?

- Слушай, в конце концов, ты скажешь, что ты имеешь в виду?

- Нет, это ты мне скажи, - завопил я, - ты их тоже видишь или нет?

Он перепугался.

- Что?

- Все эти чертовы декорации!

Он уставился в землю.

- Вижу, - сказал он после короткого раздумья. На нем была рубашка без единой пуговицы, навечно приклеенная к искуственному телу. - Да, честное слово, Карлос, я тоже их замечаю. А отвратные какие! И целыми днями человека преследуют.

- Не целыми днями, а только сегодня, с самого утра.

Он даже головой не пошевелил, только уселся под картонным забором на земле, посыпанной зеленым порошком, что издалека наверняка выглядело так, будто кто-то присел на подстриженом газоне. Внезапно он о чем-то вспомнил, покопался в портфеле и подал мне пустую бутылку из под коньяка. Я его не понял и, ни о чем не думая, опустил бутылку под ноги.

На отдаленной линии затарахтел поезд. Когда я вновь поглядел на Райяна, тот держал горлышко бутылки возле своих резиновых губ и двигал гортанью.

- Неплохой, - чмокнул он губами и отер их тыльной стороной ладони. Глотни-ка еще разок. Это тебя быстро поставит на ноги.

Вот это уже добило меня окончательно.

- Ты что, придурок, не видишь, что бутылка уже пустая?

Он направил стеклянные глаза на бетонный столбик - его роль исполнял картонный ящичек, на котором стоял предмет нашего спора. Если бы у него не было его неподвижной маски, можно было бы сказать, что Райян недоверчиво улыбнулся.

- Мы же только-только ее пригубили.

- Она была и остается пустой, - заявил я, повысив голос.

- Да ты что, такую бутыль в два глотка не опорожнишь. Карлос ты Карлос, баран ты, с утра уже и ужрался.

- Тогда я расскажу тебе все. Другого выхода нет.

- Интересненько, чего это ты еще насочиняешь...

- Ты и вправду не мог увидеть своей пластмассовой морды в листке бумажки, который принял за зеркальце, только вот я прекрасно ее вижу. Ты весь искусственный!

- Хочешь сказать, что я веду себя неестественно?

- Хуже!

- Или я неправильно понял твой туманный намек насчет коньяка?

- Да это же мелочь на фоне ужасающей истины. Ты что, сам не видишь и не чувствуешь, что все твое тело сделано из паршивой пластмассы?

- Так я клоун? Ты это хотел сказать?!

- У меня вовсе не было желания тебя оскорблять.

- Ясненько. Ты только назвал меня куклой!

- Другие люди, которых я встретил сегодня по дороге на работу, тоже были манекенами.

- Я уже догадываюсь, что ты сам в собственном видении единственный остался живым и настоящим. Когда ты буровил мне про декорации, это еще имело признаки какого-то небанального наваждения. Но теперь, когда выявилось, к чему ведут твои глюки, я совершенно не намерен эту бредятину выслушивать. Поищи для себя другого слушателя. А если будешь продолжать, так и знай, что я заеду тебе прямо в твою нахальную рожу.

Он поднялся, высосал глоток воздуха из бутылки, старательно заткнул ее и сунул обратно в портфель. Уходя, он бросил на меня долгий, ничего не выражающий взгляд. Что бы там ни было, в нем все же было нечто естественное, заставляющее меня думать, что под толстой искусственной оболочкой он продолжает нормально чувствовать и мыслить.

Он дошел до перекрестка улиц, но на углу не свернул налево, где находилась наша фабрика, а двинулся прямо - по направлению к озеру. Повидимому, под влиянием прекрасной погоды или же под воздействием воображаемого спиртного он решил сегодня полентяйничать. Меня тоже не прельщала перспектива познакомиться с новым внешним видом рабочего места, окруженного декорациями. И я медленно двинулся за Райяном.

От линии метро до озера было километра два. Пройдя узкую полоску рощи из ненастоящих пальм, я добрался до песчаного пляжа. Райян сидел под пальмой, держа перед губами пустую бутылку. Воду озера имитировала огромная, небесного цвета стеклянная плита. Я поставил на нее ногу. Поверхность стекла была твердой и слегка поморщенной. Я направился по ней в сторону противоположного берега.

В этом месте ширина озера составляла километров шесть. Далеко слева, на большом острове, расположенном между Таведой и Лесайолой, зеленела густая пальмовая роща. Солнце на безоблачном небе поднималось все выше. До края стекла я добрался, когда отошел от берега в Пиал Эдин где-то на километр. Начиная от этого места, и уже до самого берега Лесайолы вода была настоящей.

Я возвратился к Райяну.

- Эй ты, баран, угости-ка лучше меня своим коньяком, если сам еще не высосал до конца, - миролюбиво попросил я.

Он лежал на спине, затем вдруг подхватился на ноги и замахал руками. Равновесие удержал, лишь ухватившись своими пластиковыми пальцами за мой воротник.

- Знаешь, что я только что видел!? - запищал он.

- Наверняка что-то очень интересное, иначе от волнения не пытался бы меня сразу же придушить.

- Ты ходил по воде!

- Заливаешь.

- Честное слово, ты ходил по самой середке озера!

- Я что, плавал там одетый?

- Нет. Ты шел по самой поверхности.

- Нечего мне всякие дурацкие шуточки рассказывать.

- Клянусь!

- Что ты из меня придурка делаешь?

- Я видел это собственными глазами.

Тут я коснулся ногой бутылки и головой указал на нее.

- Все сходится, - резюмировал я тоном превосходства. - Сначала я после вчерашней пьянки выпендривался перед тобой, а теперь...

- Ну конечно, я нализался будто последняя свинья! - радостно воскликнул он. - Вот это номер, - добавил он потише и облегченно вздохнул.

Только у меня вовсе не было охоты смеяться. Но, чтобы сделать ему приятное, я поднес бутылку к губам и высосал из нее пару глотков воздуха.

В этот миг я понял, по крайней мере, одно: если мне хочется остаться в согласии с изменившимся миром, придется оставить при себе все, что я о нем до сих пор узнал.

II

Линда работала в бюро торговой фирмы, называвшейся "Темаль". Офис фирмы находился на Двадцать Девятой Улице. После утренних переживаний, и так уже натянувших мои нервы, мне даже не хотелось гадать о том, как она сейчас выглядит. По мере того, как я продолжал знакомиться с изменениями во внешнем виде городских предместий и внешности их обитателей, во мне нарастал страх, что эти пугающие перемены могут касаться и моих ближайших знакомых.

Под влиянием самых дурных предчувствий я оставил в покое Райяна, который, с упорством, достойным лучшего применения, изображал на пляже лежащего без сознания пьяницу, и направился на станцию в Пиал Эдин, где как и утром - те же самые две пластмассовые девушки продолжали блокировать макет телефонной будки. Я отчаялся найти настоящий телефон, кроме того, главным для меня было встретиться с Линдой лично. Тогда я сел на поезд, идущий в центр Кройвена.

Пока я ехал до станции на Десятой Улице, где уже начиналась плотная городская застройка, у меня было время получше присмотреться к ближайшим пассажирам. В вагонах уже не было такой толчеи, как утром, когда вагон был забит едущими на работу манекенами, но все-таки какое-то число муляжей продолжало стоять, не занимая свободных мест. Вскоре я понял, почему так получилось. Почти у всех пассажиров, которые стояли в проходах между пустыми лавками, держась за верикальные и горизонтальные трубки, предназначенные для удержания равновесия, их руки были навечно к этим поручням прикреплены. Лица обездвиженных выглядели при том вполне естественно. Они сохраняли ограниченную свободу движений, некоторые обменивались друг с другом псевдо-предложениями, сложенными из случайного набора слов, или же пялились в покрытые серыми прямоугольниками газеты.

Одна из женщин, недвижно стояла возле стенки, так как была прикреплена к ней лопатками. Свободными руками она перелистывала страницы цветного журнала, в котором прямоугольники, залитые серой краской, изображали текст, другие же представляли яркие фотографии. В ближайшем углу, подвешенный двумя руками на захвате, свободно свисающем на поручне, мерно болтался маленький пластиковый старикашка в очках, впаянных прямо в пустые глазницы. Рядом с ним опирались друг на друга двое сросщихся спинами мужчин. Они составляли неразрывное целое, но, при всем при том, вовсе не походили на мертвых кукол. Один из них через равные промежутки времени возобновлял попытки знакомства с моей соседкой по сиденью. Он обращался к ней с вопросом, выходит ли она на следующей остановке, и если так, то он охотно проводит ее домой. Когда женщина поднимала к нему стеклянные глаза и отрицательно крутила головой, он уговаривал ее провести вечерок в театре. Вот только женщина эта ну никак не могла воспользоваться приглашением, пусть даже если бы свою компанию ей предлагал кто-то другой. Ее тело было отлито из мягкой пластмассы и навечно соединено с сидением и спинкой скамьи. Напротив меня сидела мать с ребенком на руках. Она качала дитя и свободно вертелась по сторонам, зато ноги ее были спаяны материалом, имитирующим человеческое тело, а стопы - по самые щиколотки - были затоплены в пол.

Кроме нескольких исключений все эти изображающие людей создания были смонтированы в вагоне навечно, как составная часть его оборудования, что всякому, очутившемуся на моем месте в роли непосвященного и находящегося в здравом уме зрителю показалось бы в высшей степени странным. Тем более удивился я, увидав настоящую женщину, которая неожиданно прошла по вагону под руку с пластмассовым манекеном и вышла на перрон, не обращая ни малейшего внимания на все наше необычное окружение.

Эта парочка вышла из поезда на остановке у Двадцатой Улицы. Ведомый тем чувством радостного изумления, которое наверняка управляет человеком на необитаемом острове, когда он после долгого одиночества внезапно увидит другого товарища по несчастью, я тут же сорвался с места и выбежал за нею.

Манекен тянул женщину за руку. Я догнал их уже на лестнице, ведущей к выходу на улицу.

- А мне уже казалось, что во всем городе я не найду ни одного настоящего, - обратился я к женщине.

- Слушаю вас?

- Я вышел за вами из метро.

- За нами?

Она наморщила брови и глянула на своего искусственного партнера.

- Ну, если говорить откровенно... - запнулся я. - Впрочем, вы и сами понимаете, что я имею в виду в данных обстоятельствах. Я с самого утра еще не видел человеческого лица. Могу представить, что и вы удивились, когда встретили меня.

- Погодите... - перебила она меня. - Я не очень понимаю...

- В том-то все и дело! - с энтузиазмом подхватил я. - И я тоже ничего не понимаю. Здесь, в центре, таких уж особых перемен видимо и нет. Я выглядывал в окно, прежде чем мы въехали в тоннель, и кроме имитаций людей на улицах ничего особенного не заметил.

Она остановилась.

- Вы что, знакомы? - спросил манекен.

- Нет, - ответила женщина.

- Вы уж извините, пожалуйста, - поклонился я ему. - Мы говорим о делах, которые вам совершенно не понятны.

- Но вы имеете друг с другом что-то общее.

- В каком-то смысле, да, - подтвердил я уже с меньшей уверенностью, так как разговор наш уходил совершенно в неожиданное направление.

- А можно узнать, что вас объединяет? - продолжал он настаивать.

- Как бы это вам поделикатней объяснить... - Только сейчас я вспомнил о Райяне и о невозможности с ним объясниться. - вы сегодня еще ни разу не разговаривали друг с другом...

- Так значит тебе известен этот человек? - перебил меня манекен, обращаясь к женщине.

- Я его не знаю!

- Ты утверждаешь это категорично, но он продолжает считать, будто у вас друг с другом имеется нечто общее.

- Зачем вы лжете моему мужу?

Выражение ее лица было неприязненным, посему, в конце концов, пришлось спросить прямо:

- Неужели нас не объединяет тот факт, что вы настоящая женщина, и это создает возможность нам объясниться, не говоря уже об обмене информации относительно...

- В жизни не видел такого наглого ухажера! - ледяным тоном прошипел манекен, прежде чем я смог сказать, что имею в виду.

Но ведь я вовсе не собирался...

- Так чего, собственно говоря, вы от нас хотите? - сухо отрезала женщина.

После быстрого обмена словами повисла напряженная тишина. Когда я выбегал за женщиной из метро, то наивно полагал, будто то, чего я от нее желаю, написано у меня на лице и никаких дополнительных объяснений не требует. Теперь же - когда ее холодный прием застал меня врасплох - я мысленно представил, чем может закончиться наш дурацкий разговор, если я немедленно не удалюсь. Пришлось согласиться с тем, что и на этот раз я позорно провалил все дело. Я не сумел объясниться ни с превращенным в имитацию человека Райя-ном, хоть он и был моим коллегой, и мне можно было рассказать ему обо всем, ни с этой чужой женщиной, которая была настоящей и наверняка видела вокруг себя то же самое, что и я сам.

В предыдущем случае естественная реакция человека, разбуженного на сцене посреди декораций и напуганного ими, была названа проявлением примитивной гордыни, здесь же - наглыми ухаживаниями хама, который цепляется на улице к женщине, сопровождаемой мужем, и начинает засыпать ее дешевыми комплиментами типа "Наконец-то я повстречал настоящую женщину!"

Все дальнейшие попытки продолжения этой безнадежной сцены так или иначе вели к скандалу.

- Прошу прощения за этот неприятный инцидент, - сказал я. - Теперь я вижу, что спутал вас со своей знакомой.

- Я в этом была уверена.

- А мне кажется, что вы ищете приключений на свою задницу, - нарываясь на драку, буркнул манекен.

В конце концов, он имел право на подобную реплику. Я повернулся и спустился по лестнице вниз, в тоннель, где грохотал поезд. Но перед этим я еще услыхал последние слова, которыми обменялись выведенные из равновесия супруги:

- Успокойся, Мартин! Это просто какой-то сумасшедший! Разве ты не слышал, что он плел?

- Но вы разговаривали будто пара хороших знакомых. Я давно уже подозревал, что ты что-то скрываешь от меня...

Я еще раз спустился в метро, чтобы доехать до следующей станции, поскольку до Темаля, где работала Линда, ближе всего было пройти с остановки на Тридцатой Улице. Но я так засмотрелся на имитации пассажиров, размещенных то тут, то там и в этом поезде, что нужную станцию пропустил и вышел уже в Кройвен-Центре. Мне не хотелось вновь возвращаться по мрачному тоннелю, откуда не было видно, что творится на улицах города, потому решил выйти на свежий воздух и вернуться пешком.

Само здание вокзала вместе с подземными залами было сделано солидно, из настоящих строительных материалов и ничем, повидимому, не отличалось от того вокзала, который я прекрасно знал. Вот только внутри вместо настоящих людей шастала огромная толпа манекенов.

Вскоре после выхода из здания вокзала, на перекрестке Шестой Аллеи и Сорок Первой Улицы, я увидел троих настоящих мужчин. Они шли рядом по центральной части тротуара и обошли меня совершенно безразлично. Сам я уже сохранял некоторую осторожность, помня о том, чем закончилась предыдущая попытка спонтанно заваязать знакомство. Но я все-таки остановился, готовый присоединиться к компании, если бы меня только пригласили. Но никто на меня даже не взглянул. Я долго следил за ними, пока они не исчезли в перспективе улицы. Но, благодаря им, я, по крайней мере, узнал, что не являюсь чем-то необычным, так как в городе еще остались и другие живые обитатели.

Четвертого настоящего прохожего я повстречал через сотню метров. Уже решившись остановить его, я даже перешел на другую сторону тротуара, как вдруг он сам спросил у меня:

- Который час?

Я поглядел на часы.

- Восемь минут двенадцатого, - ответил я, крайне изумленный банальностью его вопроса.

- Спасибо.

И пошел дальше.

- А чтоб оно все... - хотелось мне выругаться, но тут же исправился. С ума сойти можно.

Прохожий оглянулся.

- У меня уже уши совершенно опухли, - признался я честно. - У вас, случаем, нет настоящей сигареты?

- Пожалуйста.

Какое-то время он копался в кармане, пока не вытащил распечатанную пачку и не протянул ее мне. Я тут же сунул сигарету в рот. Настоящую сигарету!

- Я с самого утра не курил... - начал было я спокойным тоном, но замолчал, увидав, что незнакомец спешно удаляется. - Секундочку! - крикнул я ему вслед.

Тот неохотно задержался.

- Слушаю вас.

- У меня и спичек нет.

Он дал мне прикурить собственной спичкой.

- Что вы думаете о всех этих манекенах, - повел я рукой по сторонам.

Вместо того, чтобы осмотреться по улице, где в пространстве, пропитанном вонью резины и пластика, вокруг нас роилась толпа фигур, отлитых из пластмассы телесного цвета, тот внимательно глянул на меня.

- Я что, что-то смешное сказал? - спросил я подозрительно.

- У меня поезд через четыре минуты, - уклончиво ответил прохожий.

- Но что вы о них можете сказать? - нетерпеливо настаивал я. - Я спросил, поскольку из безразличия других людей следует, что здесь нет никаких проблем.

- Их и так нет.

- Но разве все эти куклы не заслуживают хотя бы словечка комментария?

- Я вижу, - еще раз внимательно глянул на меня прохожий, - что вы ищете здесь того, кто бы относился к уличной толпе со свойственным вам презрением.

- Да ведь я же не о том! - в отчаянии воскликнул я.

Тот лишь усмехнулся и быстро направился к вокзалу.

- Извините, - еще успел бросить он уже на ходу.

Я провел его взглядом до самого эскалатора. Презрение ко мне - что он хотел этим сказать? Или он был так же слеп, как Райян, как все те манекены, что прошлой ночью появились во всем городе на фоне то тут, то там расставленных декораций, занимая места людей настоящих? Что бы он там ни имел в виду - этим одним словом он меня раздавил. И под его влиянием я перестал верить в возможность понимания меж людьми, подобно мне одинокими в толпе искусственных фигур.

На всем отрезке Шестой Аллеи между вокзалом Кройвен-Центр и Тридцатой Улицей не было следов каких-либо перемен. Декорации, скрытые от глаз невнимательного прохожего, находились лишь внутри магазинов, кафе, ресторанов и киношек. По обеим сторонам мостовой двумя рядами росли настоящие пальмы. Дома тоже - по крайней мере, своим внешним видом - ничем не отличались от тех хорошо мне известных белых, черных и разноцветных многоэтажек, что стояли здесь еще вчера вечером.

Я шел, палимый солнцем, которое лишь в послеполуденные часы заглядывало на дно аллеи, в остальное время погруженной в плотную тень, потому что с обеих сторон улица была застроена небоскребами. У людей были пластиковые, неподвижные лица. Пока не настурил полдень я встретил еще с десяток настоящих прохожих, в том числе и несколько детей. Почти все автомобили, припаркованные у тротуаров или же движущиеся по мостовой, имели лишь бы как сделанные картонные корпуса. За рулем сидели деревянные куклы. Но издали я бы никогда не понял, что задача едущих машин - лишь имитировать уличное движение.

В магазинах, забитых подделками настоящих товаров, искусственные клиенты, покупали суррогаты и муляжи товаров, оплачивая их зелеными бумажками и пластмассовыми кружочками, изображавшими банкноты и мелочь. В продовольственных отделах магазинов самообслуживания предметами покупки были, чаще всего, только упаковки. Манекены накладывали в корзинки цветастые, но пустые коробочки, банки, пакеты и бутылки.

Заинтересовавшись видом фальсификатов, собранных в витрине ювелирного магазина, я на минутку зашел туда. В средине я увидал хозяина всех этих подозрительных сокровищ и единственного, уже решившегося на покупку клиента. Ювелир вежливо поздоровался со мной и извинился за минуту задержки, необходимой для "финализации" - как он сам выразился - серьезной сделки. Выражение на его лице было совершенно счастливым. При этом он то снимал, то надевал на мизинец бронзового цвета колечко, отпиленное от бутылки шампанского. Покупатель этого своеобразного перстня в это время отсчитывал деньги из толстой упаковки грязных бумажек, играющих роль банкнот.

Может они дурили друг друга? Клиент раз и другой пересчитал бумажки, затем повторил это действие еще несколько раз. Но, видимо он боялся положить лишнее, потому что, собравшись в очередной раз, стал повторять свои действия, как будто пересчитывал бумажки впервые. Оба были прикреплены к стойке с разных сторон.

Возможно, кому-нибудь живому - пришло мне в голову - проходящему по улице и заглянувшему в окно ювелирного магазина, вся эта сцена и показалась бы настоящей. С этой мыслью я прошел мимо нескольких витрин, переполненных дешевыми муляжами и заглянул через стекло в парикмахерскую. Но и здесь не обманулся ни профессиональной стойкой якобы мастера, сбривающего щепкой пену с подбородка гипсовой фигуры, ни умелыми наклонами другого парикмахера, что картонными ножницами стриг воздух вокруг парика какой-то надувной куклы. Так что впечатление прогулки по настоящему городу могло возникнуть лишь у того, кто бы ехал на автомобиле, не особо внимательно разглядываясь по сторонам.

Симуляция торговли и услуг происходила везде, куда бы я ни заходил. На этом фоне довольно-таки загадочной показалась мне роль некоей настоящей продавщицы, женщины полной и совершенно непрезентабельной, но живой, на которую я наткнулся в каком-то неприметном холле. В ее киоске имелись самые настоящие журналы, сигареты и спички. В имеющемся у меня портмоне рядом с настоящей мелочью имелось и несколько фальшивых монет. На пробу, попросив продать мне сигареты, я подал женщине пластиковый кружочек. Та, не говоря ни слова, вернула его мне. Так, как довольно часто поступают с иностранцами или же с детьми, она взяла портмоне у меня из рук, вытащила оттуда настоящую монетку и подала мне сигареты вместе со сдачей, которую отсчитала настоящей мелочью.

Мой вид не вызвал у продавщицы ни малейшего интереса. Перед этим она читала газету. После того, как продавщица взяла у меня деньги, лицо ее оставалось совершенно безразличным: она сделала то, что ей следовало, и вернулась к прерванному чтению.

- А почему вы не принимаете этих жетонов? - спросил я вежливо, только лишь затем, чтобы втянуть ее в разговор.

На ее лице появилось такое выражение, как будто я ее в чем-то упрекнул.

- А вы сами приняли бы их?

- Ну, если за них можно все купить...

- Здесь нельзя.

- Но вот в других магазинах я видел людей... которые платили именно такими вот кружочками.

- Ну так идите туда. Разве я заставляю вас покупать именно в этом киоске?

После подобного ответа я совершенно потерял надежду на то, то она мне хоть что-нибудь объяснит.

III

Здание Темаля, как и большинство домов, мимо которых я проходил, внешним видом не вызывало ни малейших подозрений в чем-то ненастоящем. Равно как и занимаемая торговой фирмой верхняя часть здания казалась прохожему, глядящему на нее снизу, конструкцией из настоящего стекла, бетона и алюминия.

Я поднялся на лифте чуть ли не на самую вершину небоскреба - на шестьдесят второй этаж, где располагался отдел, в котором работала Линда. Там я ее не застал. Мне сообщили, что госпожу Тиназана вызвал начальник отдела, и сейчас она находится у него в кабинете. Этой информацией поделилась со мною сотрудница Линды, одновременно заверяя меня, что моя знакомая скоро вернется. В офисе Линды я бывал уже неоднократно, посему знал в лицо всех четырех ее сослуживцев. Я уселся на предложенный мне стул и в течение нескольких минут изображал совершенное спокойствие.

Причины волноваться у меня имелись, так как все сотрудники Линды в ее псевдо-офисе были искусственными. На основании увиденного у меня могли родиться опасения, что сейчас я увижу и пластиковую Линду. Я ожидал ее под бумажной стеной, между двумя картонными ящиками, изображавшими рабочие столы. Возле ящика справа был установлен манекен смазливой девицы. На ее столе стояла самая настоящая пишущая машинка. Кукла с пулеметной скоростью стучала по клавишам всеми своими пальцами. Я заглянул ей через плечо. На бумаге я не увидал ни единого осмысленного слова: одни лишь ряды беспорядочно сгруппированных букв. В отдельных строках пробелы группировали буквы в некие псевдо-выражения, благодаря чему кто-то живой, который заглянул бы сюда на секунду, мог бы спутать этот реквизит с настоящим документом. Пластмассовая секретарша молотила по клавишам вслепую, лишь бы изобразить из себя опытную машинистку.

Две остальные референтки этой же секции, в которой Линда занимала пост руководителя, имитировались манекенами из резины и пластмасс. Выглядели они как сестры-близняшки. Декоратор прикрепил их за столами в совершенно одинаковых позах: обе подпирали головы левыми руками без пальцев. Двигать они могли только правыми руками. Одна брала со стола розовые карточки и вычерчивала на них ручкой изящные спиральки. Другая же размещала эти фишки в перегородках картотеки.

Про бухгалтера, единственного мужчину, работающего здесь среди симпатичных женщин, Линда вспоминала без охоты: о старичке сложилось мнение как о рассеянном ворчуне, вечно разыскивающем в бумагах какую-то потерявшуюся ассигнацию. Теперь его копия стояла возле книжного шкафа в позе, выдающей продолжение этих анекдотических поисков. На нем даже настоящего костюма не было. Его недвижное тело было покрыто рубашкой и брюками из бумаги. Двигались только шея и резиновые пальцы. Сейчас он пытался вытащить с полки какой-то реестр. Присутствие документов имитировали одни лишь корешки папок, которые декоратор приклеил рядами на рамы, что должны были играть роль полок. Уже через несколько минут бухгалтер мог взбесить любого: повидимому, в его пустотелом корпусе имелся какой-то часовой механизм, потому что он, через равные промежутки времени повторял одно только предложение: "Ну куда же ты подевалась, миленькая моя?"

На макетах столов стояли отлитые из гипса телефонные аппараты. Все офисные приборы были расставлены перед манекенами в образцовом порядке. У всех них был упрощенный вид детских игрушек и были прикреплены к поверхности ржавой проволокой. Ящик, имитирующий рабочее место Линды выглядел все же получше остальных. На нем стоял настоящий телефон. Я поднялся со стула (единственного настоящего предмета мебели в этой комнате), чтобы присмотреться поближе, чем же Линда занималась до полудня, прежде чем ее вызвали к начальству.

На столе валялись различные цветные папки и отдельные листки бумаги, покрытые нормальным почерком.

- А что, кабинет начальника находится на этом же этаже? - спросил я у машинистки, которая на минутку перестала стучать по клавишам.

- Последний кабинет налево, - отвечала она самым обыкновенным голосом. - Только я бы не советовала туда входить. Некоторые вещи лучше не замечать.

В этом предупреждении имелась какая-то подозрительная подначка. После пятнадцати минут ожидания я выразил сомнение, вернется ли Линда до конца рабочего дня. Мне никто не ответил. Референтки хихикали голосками заводных кукол. Машинистка полировала ногти. Когда же бухгалтер в очередной раз запустил свою пластинку со словами: "Ну куда же ты подевалась, миленькая моя?". я вышел из комнаты и направился в самый конец коридора, к дверям с табличкой, на которой понятным было лишь слово "начальник".

В первой комнате я обнаружил механическую секретаршу начальника.

- Чем могу быть вам полезной? - спросила она шарманочным голосом.

Она сидела на вращающемся стуле рядом с выстроганным из листа фанеры горизонтально размещенным щитом, цветом и формой имитирующим элегантную офисную мебель. На ней была мини-юбка из бумаги и выкрашенный фиолетовой краской парик. При этом она все время трепетала слепившимися от черной туши длинными ресницами, попеременно демонстрируя то перламутровые веки, то громадные стекляшки глаз. Ее элегантно отлитые из пластмассы ноги были навечно закреплены одна на другой. Но при этом она могла двигать руками.

- Я не совсем уверен, попал ли я в нужный кабинет. Здесь ли, - указал я на дверь, покрытую толстым слоем звукопоглощающего материала, - находится кабинет начальника отдела, в котором работает Линда Тиназана?

- Да.

- Не могли бы вы попросить ее выйти ненадолго?

- Тиназаны здесь нет.

- А мне сказали, что она сейчас у начальника.

- Шеф сегодня не принимает.

- Но он у себя?

Секретарша ответила после нескольких секунд раздумья:

- Он вышел час назад.

- Не верю. Могу я войти?

- Нельзя!

- Вы что-то скрываете!

- Вы не войдете в кабинет просто потому, что шеф закрыл двери на ключ и забрал его с собой.

Она склонилась над краем макета столика, на котором торчали цветные рисунки стакана с чаем и вазона с цветами. Картинки эти были вырезаны из картона. Вместе с другими декорациями, расставленными в кабинетах торгового центра, они могли бы обмануть лишь зрителя, глядящего на них из окна соседнего небоскреба. Ненастоящая секретарша передвинула резиновый палец по краю щита и положила его на кнопку сигнализации.

Тут я рванул к двери кабинета. Но у куклы была прекрасная реакция: со своего поворотного стула она могла достать до дверной ручки, и схватилась за нее на мгновение раньше меня. Тогда я напер на дверь всем телом.

- Начальник запретил!.. - взвизгнула секретарша нечеловеческим голосом.

Крик ее слился в одно с хрустом раздираемого пластика. Через щель в дверной коробке я увидал юбку Линды, брошенную на спинке стула. Но что-то продолжало блокировать двери: прежде чем они уступили окончательно, я услыхал резкий скрежет, исходящий с места, занимаемого секретаршей. Через мгновение дверь хлопнула о стенку, и я ввалился вовнутрь.

Линда была настоящая. На ней была только блузка и чулки. При этом она сидела возле вырезанного из фанеры силуэта рабочего стола на коленях у пластмассового мужчины. Она с испугом глядела то на меня, то на что-то рядом, что все сильнее притягивало ее внимание и парализовало ее саму до такой степени, что до нее никак не доходило, в какой ситуации я ее вижу. Манекен тоже глядел туда же. Я повернулся.

На дверной ручке висел протез целой руки. Она была вырвана из искусственного сустава вместе с каучуковой лопаткой и теперь болталась на ручке, судорожно зажав ее каучуковыми пальцами.

Секретарша на своем поворотном стуле сейчас была обращена к нам. Она так крепко была скреплена с ним, что в момент сотрясения не упала на пол. В ее правом боку зияла бесформенная яма. Но вместо живого лица у нее была все та же неподвижная маска восковой фигуры с застывшими в полуулыбке чертами.

- А ведь ты говорил, что любишь только меня, - сказала она потухшим тоном. - Сегодня ты должен был ей это наконец-то сказать. Разве ты не обещал? Ведь именно затем ты вызвал ее сюда и приказал мне следить, чтобы вам никто не помешал.

Уцелевшей рукой она поправила парик. Ее пальцы украшали колечки из провода с разноцветными стекляшками. Неожиданно она отвела руку от парика и поднесла к правому боку. Затем застыла. Самым же несносным было сочетание раз и навсегда зафиксированной на маске ее лица улыбки с неподдельным изумлением, прозвучавшим в окрике, который она издала, обнаружив неестественную рану.

- Где она у меня?

Про руку она и не спросила, как будто возможность ее потери вообще не входила в расчет.

Солнце светило через высокое окно прямо мне в глаза. Пол возле самого входа был залит красной краской. От нее исходил интенсивный запах нитро-растворителя. Секретарша все еще искала что-то взглядом. Чтобы заслонить ей чудовищный вид у двери, я вступил в лужу краски. В суматохе странных событий я никак не мог представить реакцию поломанной куклы, которая может увидать собственную руку, отрванную и повисшую на дверной ручке. Линда спешно одевалась в уголке комнаты.

Мысль о коварной измене с манекеном, которую совершила моя девушка в обстоятельствах, переполнявших меня тревогой, смешанной с одновременным чувством вины и непонятной угрозы со стороны искалеченной куклы, обезоружила меня до такой степени, что я совершенно не был способен что-либо решить. Это состояние духа сопровождалось уже ранее установленная невозможность провести границу между истинностью и программируемой симуляцией в поведении искусственных людей.

Спиной я чувствовал взгляд стеклянных глаз. Под его влиянием я представил, что мне следует немедленно куда-нибудь спрятать этот оторванный протез или же как-то пришпандорить его к плечу механической секретарши. Я попытался разогнуть резиновые пальцы. Но оторвать от дверной ручки мне их так и не удалось. В ходе этой сумасшедшей деятельности внезапно я почувствовал на своей шее другие холоднющие пальцы, стиснувшиеся на ней с той же силой, что и те, другие, на дверной ручке. Я уже не мог дышать, как вдруг манекен, атаковавший меня сзади, поскользнулся в луже краски и несколько ослабил захват. Ему не хватило реакции. Я тут же оттолкнул его на расстояние удара и заехал изо всей силы в самый центр его пластиковой маски. Он зашатался. Прежде чем он рухнул на пол, в кабинете раздался пронзительный крик Линды. В нем не было никакого определенного содержания, кроме панического ужаса. Поскольку это было похоже на приступ истерии, я подбежал к девушке и зажал ей рот рукой. Мне не хотелось, чтобы сюда сбежались остальные.

- Как ты могла? - прошипел я сквозь стиснутые зубы.

- Так это ты? Карлос? Неужели это ты? - лепетала она.

- Как ты могла сотворить такое именно сегодня? - сделал я упор на последнее слово.

- Сегодня?

Широко раскрытыми глазами она глядела на что-то за моей спиной. Я услыхал грохот упавшего стула. Пластмассовый начальник лежал навзничь, его лицо было вдавлено в пустотелый череп. Искусственное тело интенсивно напрягалось, имитируя конвульсивную агонию. Искривленные пальцы рвали на клочки макет стола. Еще одно сотрясение, еще один удар по стулу босыми ногами в виде обувной колодки, и манекен застыл окончательно.

Линда склонилась над куклой начальника.

- Он мертв, - прошептала она.

- Да что ты плетешь, дура!

- Не такая уж она и дура, - сказала секретарша. - Наоборот, это опытная блядь.

В моих глазах все еще оставался образ непристойной позы, в которой я увидал Линду, открыв двери кабинета. Теперь же она положила руку на деформированную маску, пошевелила головой своего искусственного начальника. Нервы у меня были натянуты до последнего, но я никак не мог думать о случившемся в категориях банальной измены. Линда заговорила в тот момент, когда в дверях секретариата встал какой-то манекен:

- Ты убил его!

- С ума сошла! Что это за шуточки!

- Я с трудом узнала тебя, Карлос. Что с тобой случилось?

Я оттянул ее за поясок платья от макета трупа.

- Линда, умоляю тебя, хватит глупить. Ведь это же всего пластмассовая кукла!

- А ну отпусти ее! - грозно крикнул искусственный тип у меня за спиной.

Линда разминулась с ним в дверях и выбежала в коридор.

- Погоди! - крикнул я. - Мы же не можем вот так расстаться!

Девушка скрылась на лестничной клетке. Я бы погнался за ней наверх, но призванный шумом свидетель скандала решительно преградил мне путь.

- Ни с места! - предостерегающе рявкнул он. В его руке был нож с длинным клинком, уже приготовленный к удару. - Больше ты уже никого не убьешь.

Он был одет в рубашку из цветной бумаги и такие же бумажные брюки с настолько идеально отглаженными складками, как будто он нигде еще не присаживался. Возможно, его предназначали для исполнения роли всего лишь в одном эпизоде. Своим слепленным лишь бы как из пластмассы телом он копировал редкого толстяка. Его резиновое брюхо забаррикадировало мне выход в коридор.

Его образцовое поведение спонтанного защитника работников фирмы я презрительно не комментировал: у меня не было ни времени, ни желания объясняться, каким образом дошло до псевдо-смерти их начальника. Самым главным для меня было объясниться с Линдой. Но, когда я бесцеремонно выпихнул толстяка из прохода, тот вдруг отступил в коридор и с неожиданным искусством ударил меня ножом в сердце.

Длинный стальной нож погрузился в мое сердце по самую рукоять. Через мгновение, выдернутый той же пластиковой рукой, что вонзила его в мою грудь, он вылетел из раны и зазвенел по мраморному полу. В течение секунды, показавшейся мне вечностью, мы держали друг друга в смертельном объятии. Засмотревшись на его жирное лицо, бездарно слепленное из пластмассы, на которой толстый слой блестящего лака должен был изображать пот, я почувствовал на груди холодную струю крови. Она залила всю рубашку. Я разорвал рубашку и поднес руки к своему лицу: они были липкие, багровые, ужасные.

Только тогда ноги подо мной подломились. Я затрясся от ужаса, но не при виде крови, от которой несло растворителем: меня перепугала мысль, что я тоже один из них - пластмассовый манекен. Все потому, что я не чувствовал ни малейшей боли.

Искусственный нападающий, уверенный в своем перевесе, поддерживал меня за плечи, как будто его противник уже неспособен сражаться, ибо вот-вот прийдет его смертный час. И тут я увидал возле его туфли окровавленный нож. Я потянулся за ним лишь для того, чтобы присмотреться поближе, в чем же состоит его тайна, так как на перепачканной красной краской груди я не обнаружил ни малейшей ранки.

Я совершенно не планировал применять какой-нибудь прием самообороны. Но, наклоняясь за ножом, я присел так резко, что лишенный опоры манекен свалился мне на спину, а когда я - через мгновение, уже с ножом в руке выпрямился так же неожиданно и с подозрительной легкостью, толстяк перекувыркнулся в воздухе и рухнул на поручни лестницы.

Он был гораздо легче, чем можно было судить по габаритам его тела. И только лишь поэтому я подбросил его на такую высоту. Падая на хрупкую имитацию поручней, манекен разломал их на кусочки. Одна железка пробила насквозь его надутый воздухом живот, и тот лопнул; сам же он повис на другом пруте, пробившем его резиновое горло. Эхо падения заполнило всю лестничную клетку. Его сопровождало шипение выходящего воздуха. Манекен уменьшался на глазах. Очень скоро эрзац-толстяк стал выглядеть будто болезненно исхудавший дистрофик.

За собой я слышал чьи-то голоса. Из-за приоткрытых дверей робко выглядывали головы искусственных чиновников. Все смотрели на меня. Они видели всю сцену драки, посему я ожидал, что в случае необходимости, могли бы дать показания в мою пользу. Возможно среди них находился и кто-нибудь настоящий, перед которым следовало бы оправдаться.

- Вы же видели, кто ударил первым?! - крикнул я в глубину коридора, излишне громко, как бы призывая в свидетели все здание.

Ножом я указывал на свою ярко-красную грудь. Когда же я сделал несколько шагов вперед, все двери как по приказу захлопнулись. Увидав окровавленную фигуру с оружием в руке, манекены тут же разыграли сцену страха.

Я осмотрел нож. Под нажимом пальца, преодолевшим сопротивление слабенькой пружины, лезвие без помех вдвинулось в рукоять. Из самого кончика, тупого, законченного круглым отверстием - будто из медицинского шприца - хлынул остаток краски. После того, как я ослабил нажим, лезвие вернулось на место. Издали нож выглядел грозным оружием. Спрятанный в рукоятке, заполненной краской, шток вытолкнул ее через дырочку в момент удара.

Я побежал по лестнице за Линдой, чтобы показать ей этот театральный реквизит. Последнее открытие бросало новый свет на события всего сегодняшнего дня. Теперь-то я мог объяснить многое, но никак не мог понять поведения Линды, которая, изменяя мне с копией своего начальника, за что я должен был иметь к ней претензии и обижаться, решительно обвиняла меня в человекоубийстве.

На шестьдесят третьем этаже я не обнаружил никого живого: ни Линды, ни даже какой-либо движущейся или разговаривающей подделки. В замусоренных клетушках, бетонные потолки и нештукатуренные переборки которых были покрыты следами многолетних подтеков (это был последний этаж небоскреба), среди случайных макетов мебели сидели или стояли серые от старости гипсовые отливки мужских и женских фигур. Этим отливкам кто-то придал вид поглощенных работой людей. Случайно я зацепил один из этих макетов. Тот упал и разбился на кусочки на твердом полу.

Линда могла подняться еще выше. По металлической лестничке я вскарабкался на окруженную баллюстрадой плоскую крышу Темаля. Уже снаружи я услыхал рев сирены. Я перегнулся через ограду и выглянул вниз. Далеко внизу, у самого входа в здание, с визгом тормозов остановились две автомашины: белая и черная. Сирена умолкла, но мигалки крышах автомобилей продолжали работать. Из обеих машин на тротуар выскочили маленькие, быстро движущиеся фигурки. С такого расстояния трудно было узнать, кто это такие. Одеты они были вчерное и белое.

Только о карете скорой помощи и машине с карабинерами я подумал как раз в тот момент, когда увидал панораму всего города. После этого я сразу же позабыл о том, что происходит у входа в здание.

IV

С крыши Темаля я увидал весь Кройвен.

В свете солнца безоблачного дня и в чистейшем, до самого горизонта, воздухе, я увидал полную панораму города, выстроенного почти из одних декораций и раскинувшегося по обеим сторонам озера Вота Нуфо, воду которого в большей его части имитировало стекло. Хотя с самого утра у меня было много времени, чтобы приготовиться к любому потрясению, картина все-таки была для меня неожиданной.

Практически все вокруг, от Альва Паз, живописно раскинувшегося за пальмовой рощей на восточном берегу Вота Нуфо, через макеты трех мостов, низко подвешенных над стеклянным озером, вплоть до западной границы города, опоясанной с той стороны копиями небоскребов Уджиофорте, выстроенными на горе; и в другом направлении: от Ривасоля на юге, заселенного в основном цветными, вдоль линии метро (соединяющей этот район с Куэнос) на отрезке до Пятидесятой Улицы; и от Таведы, где находился мой дом, до северной границы города - вплоть до Куэнос - получалось, что все (за исключением настоящего фрагмента центра, окружающего Темаль; какой-то части Пиал Эдин, где я работал. а также Лесайолы - небольшого района, занимающего долину на восточном берегу озера) - все, во всем Кройвене, было ненастоящим.

Я смотрел в юго-восточном направлении, на другой берег озера, где под неподдельной синевой неба располагался искусственный Альва Паз. Обширный район заполняли макеты домов (скопированных очень верно), стоящие фасадами к центру Кройвена. За ними вдали, вплоть до самого горизонта зеленел густой пальмовый лес. Был ли он настоящим? Большое расстояние не позволяло разрешить этого сомнения. Одни лишь постройки и различные конструкции, такие как мосты, производственные здания, столбы и подъемные краны довольно легко выдавали свое искусственное происхождение.

Я прошел на другой край террасы и поглядел на северо-восток. Стеклянное зеркало вод Вота Нуфо - насколько можно было его видеть с высоты крыши Темаля - имело форму громадного кита, хвост которого был у Ривазоля, а голова - между Таведой и Лесайолой. Эта последняя, окраинная и малопривлекательная местность, сейчас обращала на себя внимание тем, что оставалась настоящей: ночь она пережила в неизменном виде рядом с громадным городом, преображенным практически полностью. Ее нынешний вид вызывал новые вопросы: дело в том, что Лесайолу я посещал всего лишь раз и не заметил там тогда ничего выдающегося. Загадка Лесайолы, спасшейся рядом с громадным складом реквизита, заставляла задуматься, тем более, что вода озера тоже оставалась настоящей только лишь возле этого небольшого селения. Вторая (значительно меньшая) область настоящей воды растягивалась между мостами у выездов Двадцатой и Тридцатой Улиц, то есть, уже в самом центре Кройвена. Об этом можно было судить по разному цвету поверхности вод озера.

Еще раз я окинул взглядом панораму всего города, а затем внимательно пригляделся к той его части, которая осталась настоящей. Всего она занимала где-то одну пятую часть всей площади: я смог выделить ее, благодаря несколько отличающимся оттенкам в окраске настоящих застроек. Опять же, живая растительность выделялась на фоне мертвой отличающейся интенсивностью зелени.

Граница между территорией, покрытой декорациями, и сохранившимся фрагментом города прихотливо извивалась в нем: на плане Кройвена она вырезала какую-то уродливую фигуру, похожую на осьминога с головой, упирающейся в центр Кройвена, и щупальцами, переброшенными через озеро по направлению к Лесайоле. Темаль находился в месте сужения у головы этого осминога; одно его щупальце, почти километровой ширины, устремлялось к северу, через Пиал Эдин, вдоль железной дороги до самой Таведы, возле которой оно сворачивало под прямым углом на восток, там неожиданно раздувалось до половины ширины острова, образовывая большой залив у его южного берега; а второе - более извилистой лентой - разделяло два соседствующих моста и вело из центра на противоположный берег озера, где охватывало восточную его сторону на поросшем лесом отрезке между Альва Паз и Лесайолой, соединяясь там с первым щупальцем. Оба они встречались друг с другом в незаселенной округе, и там они были самыми широкими, зато граничная линия сложной фигуры, в пределах которой находились все настоящие дома и деревья, а также неподдельная вода, делала вокруг Лесайолы громадную дугу.

Без всякой связи с тем, что я видел внизу, внезапно мне вспомнились слова Линды: "Я с трудом узнала тебя, Карлос". Прежде чем до меня дошло, что из этих слов следует - то ли она имела в виду мой внешний вид, или же, что точнее, мое поведение - я увидал на террасе трех карабинеров. Один из них был негром, и как раз он один был настоящим. Он стоял у выхода с лестницы, вытащив револьвер. Остальные двое были манекенами, одетыми в мундиры карабинеров. Из-за их спин робко выглядывала маска какой-то пластиковой женщины.

- Это он! - указала она на меня.

- Наденьте на него наручники, - приказал негр.

Я не собирался ни удирать, ни драться с ними, так что происшедшее в следующие несколько секунд граничило с совершеннейшим абсурдом. Искусственные представители права энергично схватили меня за руки в тех местах, куда обычно одевают наручники. Но, вместо того, чтобы сковать мне руки, каждый из них - после нескольких резких движений, изображающих драку - прижал мою ладонь к собственной шее. Теперь они отступали к ближайшему краю терассы. Крепко придерживая мои руки у обшлагов собственных мундиров, чтобы создать впечатление, будто я их душу и подпихиваю назад, в то время как сами они лишь беспомощно обороняются, они навалились спинами на баллюстраду и сломали ее. Только после этого они отпустили мои руки, но опять же, таким образом, чтобы могло показаться, будто именно я сталкиваю их в пропасть.

Когда они оба полетели вниз, до меня донесся грохот выстрела из револьвера. Через мгновение негр снова выпалил в меня из самого настоящего оружия и снова промазал. После третьего неприцельного выстрела, до смерти перепуганный возможностью потери жизни в этой бессмысленной забаве, я подскочил к нему и выкрутил револьвер из его руки. Мне удалось совершить это без особого труда, можно было даже сказать - с подозрительной легкостью. Но, буквально в последний момент нашей недолгой стычки, настоящему карабинеру удалось-таки нажать на курок. В воздухе над Темалем вновь раздался грохот. Пуля поразила пластиковую женщину, что привела сюда карабинеров, а теперь очутилась перед оружейным стволом в момент случайного выстрела.

Разоруженный негр спрыгнул с лестницы и сбежал в кабину лифта. Кукла-женщина свалилась на бетон терассы. Я склонился над ней, чтобы проверить, действительно ли она ранена, так как, после нынешней канонады я вообще не верил, что револьвер был заряжен боевыми патронами. Никакой раны на искусственном теле женщины я не обнаружил. Только, когда я перевернул ее на бок, изо рта куклы потекла струйка крови. Я раскрыл ее резиновые губы и увидал остатки наполненного красной краской резинового пузыря, похожего на те, которые актеры раскусывают зубами, чтобы изобразить в кино смертельные внутренние кровоизлияния.

Несколько минут стоял я на коленках над муляжом, исследуя пластиковое женское тело. Но ответа на вопрос, каким образом манекены двигались и говорили, я так и не нашел. Но я был абсолютно уверен, что с момента моего прихода в Темаль все, искусственные и живые люди, заставляли меня участвовать в разыгрываемой тут мистификации.

Под здание завернули еще две черные машины и вторая карета скорой помощи. В подъезд вбежало восемь фигур в черном. Четверо из них были вооружены автоматами. Водители автомобилей - отчаянно трубя клаксонами маневрировали в толпе. На мостовой, где лежали останки карабинеров, спрыгнувших с крыши, уже собралось приличное сборище. Многочисленные свидетели случившегося обращали лица вверх и показывали на меня пальцами.

Теперь возможность сбежать из здания, окруженного возбужденной толпой, показалась мне совершенно нереальной. После периода, заполненного пассивной реакцией на атаки манекенов, после того, как невольно я уже сыграл ту кровавую роль, которой ненастоящие люди наградили меня без предварительной договоренности или же согласия с моей стороны, в конце концов, я оказался перед альтернативой: убивать и дальше, только теперь, начиная с этого момента делать это уже сознательно и активно (что наверняка бы весьма понравилось реализаторам таинственной программы), либо, рассчитывая на понимание со стороны кого-то настоящего, кто рассмотрел бы мои аргументы и признал их очевидными, отдаться без борьбы в руки искусственной справедливости.

Поддавшись, я положил бы конец кровавому развлечению, но при том рисковал бы тем, что эта нечеловеческая справедливость покарает меня пропорционально моим преступлениям, причем совершенно по-настоящему. У меня еще звучали в ушах слова Линды, сказанные вроде бы не к месту над трупом ее пластикового начальника. Помнил я и бессмысленный ответ прохожего-человека, у которого я поинтересовался мнением относительно манекенов, и который в моем вопросе увидал не попытку убедиться в реальном положении вещей, а только лишь демонстрацию презрения ко всем людям.

Мог ли я после подобных моментов питать надежду, что на пути с крыши Темаля под нож гильотины, то есть, во время проведения фиктивного следствия и деланого судебного разбирательства, найдется хотя бы один настоящий и зрячий человек, который бы захотел и смог разогнать видение неигрушечной казни? Я даже прекрасно представлял эту гильотину - не видя лишь ее ножа: а будет ли оно резиновым или же из закаленной стали, разницы в этом не было для одних только манекенов.

Не приняв какого-либо решения я медленно спустился на шестьдесят второй этаж. В пустынном коридоре стояла кукла, изображающая мальчишку. В шахте лифта через застекленные дверцы я заметил движение канатов и шум поднимающейся кабины. Наверняка ее заполняли готовые атаковать манекены в мундирах.

Начиная с этого мгновения, и события последующих нескольких десятков секунд, и соответствующие им мои мысли понеслись в сумасшедшем темпе. Все происшедшее было гораздо более драматичным, чем случившееся ранее, и привело к трагическому обострению конфликта.

У меня все так же не было уверенности, достаточно эффективно ли мое оружие на случай реального нападения. Чтобы побыстрее проверить это, я выпалил из револьвера в ближайшую стенку. Нехватка времени на осмотр патронов, оставшихся в барабане, заставил меня произвести пробный выстрел, результат которого - совершенно неожиданно пришло мне в голову - решал о моей дальнейшей судьбе. Он отвечал даже на один весьма существенный вопрос: из какого материала изготовлено лезвие ножа местной гильотины, ибо, если бы негр (живой карабинер) стрелял боевыми пулями, это сразу же означало бы, что настоящие люди относятся ко всему этому побоищу серьезно и - что за этим следует - так или иначе вскоре пришьют меня, раз один из них уже пытался это сделать раньше.

Стена, на которую я навел оружие, перед тем как произвести роковой выстрел, с расстояния не более тридцати сантиметров имела вид неоштукатуренной бетонной плиты с грязными следами различного рода подтеков и пятен. "Стена гладкая и старая" - таким было лаконичное описание стенки, появившееся в моем сознании в виде быстро сменившихся друг за другом трех фрагментов информации. После фрагмента "стена" появилась уверенность в безопасности лиц, возможно пребывающих с другой ее стороны; после информации "гладкая" я сразу же представил небольшой кратер и закрыл глаза, поскольку ожидал града бетонных осколков и удара отрикошетившей пули в том случае, если бы она и вправду находилась в патроне.

Иногда случается, что в многократно исследованном предмете или явлении мы замечаем лишь самые яркие его свойства, и необходима случайность, аналоговый раздражитель, чтобы до сих пор скрытая, какая-то неизмеримо важная черта ранее уже известной вещи или явления - в виде быстрой и яркой как молния мысли - неожиданно явилась нам.

Подобного рода озарение я познал в самый неподходящий момент: сразу же перед тем, как нажать на курок. Когда я закрыл глаза, в моем сознании кристаллизовалась следующая информация. Она сообщала нечто совершенно банальное, а именно то, что стена "старая". В мозгу она появилась последней и вызвала задержку в нажатии пальца на курок, ибо как раз в это же мгновение вместо револьвера в моем сознании выпалила совершенно не подвергавшаяся до сих пор оценке мысль, что все декорации Кройвена одинаково стары, как и эта настоящая стенка.

Во время многочасового путешествия по городу, подавленный количеством эрзац-зданий и тем, что еще вчера их не было, я все время выпускал из виду вовсе не безразличную возможность оценки их возраста, ибо сознание было подавлено другими , более кричащими фактами. И я не замечал патины лет: выгоревших на солнце красок, ржавчины, висящей в закоулках паутины, толстого слоя пыли на защищенных от ветра поверхностях, отшлифованных обувью или прикосновениями сотен рук вещей на земле, гнили, вызванных нечастыми ливнями и ежедневным воздействием солнца вздутий и присутствующей повсюду грязи - словом, замечая одни лишь декорации, я не видел, что они несут на себе следы многолетнего существования в Кройвене, городе, в котором проходила вся моя жизнь.

Лишь после этой убийственной мысли, которая выявляла объективный факт постоянного присутствия декораций в городе и переворачивала вверх ногами смысл утреннего открытия, указывая одновременно на необъяснимую слепоту моей жизни, ведомую мной перед тем, я (с четырехсекундной, повидимому) задержкой нажал на курок и услыхал грохот выстрела.

Открыв глаза, я повернул голову к двери остановившегося лифта. Перед кабиной уже стояли фальшивые карабинеры. Их было двое, потому что в тот краткий миг, когда я стрелял из неизвестного для меня револьвера и размышлял над возрастом декораций, четверо других еще не успели выйти из кабины. Эти же двое, успевшие выскочить из лифта, окаменели посреди коридора, выпучив на меня стеклянные глаза. По сравнению с другими искусственными людьми они производили впечатление застывших восковых фигур или же лишенных возможности двигаться манекенов в витрине магазина с военным обмундированием. Через мгновение до меня дошло, что притворным чувством, притормозившим их на бегу, они хотели продемонстрировать свое оцепенение, вызванное мерзостью открывшегося им преступления. Сам же я понял это лишь тогда, когда повернул голову к стене, чтобы оценить результат эксперимента с оружием.

Под стенкой, прямо напротив револьверного дула, лежала пробитая насквозь пулей голова пластикового мальчика.

Когда я увидал это, ноги подо мной подломились. Я совершенно утратил чувство времени. Ноги вросли в пол. Пистолет все еще находился на уровне лба мальчишки, сыгравшего роль жертвы в сцене убийства, бывшего всего лишь симуляцией. Но судорога, что свела мышцы правой руки, не позволяла мне сменить позу, не оставляющую никаких сомнений, что этот ужасный преступник - именно я. Единственной реальной мыслью, пробившей в моем мозгу дорогу сквозь нелепые видения и вспышку тревоги, была хладнокровная констатация: все манекены действуют согласно навязанной кем-то программы, заставляющей меня лично исполнять роль бандита-выродка. Этот факт был абсолютно очевидным, поскольку, лишенный инстинкта самосохранения, подчиняясь ранее установленной программе, пластиковый сопляк, хитро использовав момент, когда я на мгновение отвлекся, быстренько подбежал к месту предполагаемого выстрела с той лишь подлючей целью, чтобы заполнить своей пустой головой небольшое расстояние между стенкой и револьверным стволом.

Когда простреленная кукла мальца свалилась на пол, карабинеры сняли с плечей имитации своих автоматов. Отпихнув их на бегу, я громадными скачками бросился в другой конец коридора. Там меня прижала к двери длинная очередь деревянных пуль. Замороченный лавиной непредвиденных событий я действовал вовсе не по какому-то осмысленному плану - как дикий, окруженный со всех сторон зверь я только лишь спасался бегством от немедленного исполнения приговора, уже не заботясь о будущем.

Расположенные в стенной нише двери, на которые я жал все сильнее, прячась за углом от удара настоящей пули, неожиданно распахнулись. Случай пожелал, чтобы я спиной влетел в секретариат начальника Линды. Его кукла, поваленная ударом моего кулака, все еще лежала в кабинете. Выходит, я снова очутился в том самом месте, откуда начался мой усеянный ненастоящими трупами путь.

В средине я застал три одетые в белое фигуры. Они входили в состав группы реаниматоров из первой кареты скорой помощи. Два манекена-санитара укладывали на носилки куклу начальника. Манекен врача, наклонившись над фальшивой секретаршей, приближал руку, вооруженную самым настоящим скальпелем, к разорванному боку раненой. Кому-нибудь, кто бы наблюдал эту сцену издалека, наверняка показалось бы, будто он видит хирургическую операцию. Глаза секретарши были закрыты; она лежала немая и недвижная.

Всю эту сцену я охватил единственным, опережавшим мысль взглядом. Она имела чрезвычайно статичный характер: все принимающие в ней участие фигуры только позировали, как будто бы находясь перед фотоаппаратом. Только лишь оглушительный стрекот автомата, сотрясший картонными переборками этажа, моментально задействовал все пружинки застывшего в сонном кошмаре действия.

В фигуре мужчины, преследуемого градом пуль и отступающего с револьвером в руке, фальшивый врач сразу же увидал своего потенциального противника. С опытностью циркового метателя ножей он бросил в меня скальпель. Через секунду после его неточного броска я нажал на курок. Этот нервический рефлекс был вызван свистом пролетевшего у самого моего уха лезвия. Хотя на этот раз я уже сознательно целил в грудь нападавшего, но от волнения - промазал. Пуля разорвала санитарную сумку, открывая лежащий внутри моток толстой веревки. Но, хотя пуля наверняка не попала в доктора, тот с глухим стоном взмахнул руками и напрягся будто смертельно раненный человек. На его белом халате расцвело алое пятно. Когда он упал на спину, я повернулся к двери, откуда тоже послышался шум падающего тела. За порогом лежал карабинер. В его горле торчал скальпель, который врач метнул в меня.

Я был сыт всем этим под самую завязку. От непрекращающейся резни у меня перед глазами плыла кровавая муть. Я захлопнул дверь и повернул торчащий в замке ключ, который вынул и спрятал потом в карман.

После этого я присмотрелся к новому трупу. Заинтригованный тем, какая на этот раз была использована хитрость для изображения смерти моей последней якобы-жертвы, я расстегнул залитый красной краской халат и содрал с груди пластмассового врача остатки сорочки. В его грудной клетке образовалась дыра после взрыва небольшого заряда взрывчатки. Полоски пластыря удерживали на уровне сердца разорванный теперь пакетик с тротилом, а тоненький проводок - через миниатюрный детонатор - шел по рукаву к левой ладони.

- Именем закона, открой! - жестко прозвучал за дверью чей-то голос.

Слова сопровождались ударами кулаков.

- А ну тихо! - заорал я еще жестче.

- А то что? - Голос притих, несколько опешенный моей наглостью, но тут же добавил с подозрительной догадливостью: - Застрелишь заложников, если мы выломаем двери?

- Он так и сделает, господин капрал, чтоб я так жил, - завыл один из санитаров.

- Ясное дело! - подтвердил я твердым голосом. - Вы же сами видели, на что я способен.

"Заложники", - повторил я про себя. Откуда я все это знал? Где я видел все эти банальные сцены?

Я уселся под стенкой, держа револьвер в руке. Мне было ясно, что под угрозой этого настоящего оружия, можно ставить карабинерам самые террористичные условия. Свобода - в замен на жизнь санитаров.

- Я не сделаю им ничего плохого, - сказал я в пространство. - если вы позволите мне выйти отсюда и уехать на предоставленном мне автомобиле.

- Согласны, - ответил мне голос из коридора.

- Но до машины я проведу заложников под стволом своего револьвера и если по дороге увижу хоть одного вооруженного человека, тут же их застрелю.

- Мы принимаем это условие. Открывай!

Согласие, выраженное так поспешно, должно было возбудить подозрения, посему, заметив, что приказ "Открывай!" звучит довольно глупо и какое-то время подумав, капрал исправился:

- Ситуация довольно-таки сложная. Один я не могу принять такое ответственное решение. Я свяжусь со своим начальством и дам тебе знать о том, что оно скажет. Иду к телефону.

Я представлял, к какому он идет телефону. Уходя. он оставил в коридоре четырех постовых. В переговоры я не верил. Независимо от достигнутых соглашений, меня прибили бы откуда-нибудь из-за стены, и я не успел бы даже дойти до предоставленной мне машины - это мне было совершенно ясно. Опять же, ненастоящее законодательство могло и не считаться со словом, данным преступнику.

Я ожидал голоса из-за стены, уже зная, что он не принесет мне обещанной свободы.

Час проходил за часом. Время от времени я крутился меж неподвижных манекенов. Все эти макеты живых людей уже сыграли свои эпизоды во второстепенной части таинственного сценария Кройвена, который и я сам невольно и бессознательно реализовывал с самого утра. Им уже не было нужно продолжать играть свои периферийные роли.

У меня не было никакой концепции разумного поведения. Хуже того: я вообще не представлял себе жизни, навсегда перечеркнутой видением совершенных преступлений, если ей суждено протекать среди декораций - даже если мне бы и удалось выйти отсюда. Была ли она трагедией или фарсом? никто не мог дать мне подходящего ответа, и потому в мыслях я бросался из одной крайности в другую: то дрожал от страха перед наказанием за смертельные удары, то смеялся, видя во всем лишь издевку и шутку.

До самого вечера я пассивно ожидал дальнейшего развития событий. Но ничего не произошло. В конце концов наступила ночь. Я закрыл санитаров в кабинете, а сам вытянулся на полу, красочно разрисованном под богатый ковер. Во всей этой чудовищной забаве реальным были спазмы моих кишок, вызванные тридцатичасовым постом. Желудок - видимомо - не умел симулировать чувства сытости.

Только как же так случилось, что, живя среди декораций, годами окружавших меня, я их не замечал? С этой мыслью я и заснул.

Так прошел понедельник.

V

Когда я открыл глаза, уже светало. Во всем здании и за окном царила тишина. До меня донесся лишь какой-то металлический скрежет. Он раздавался из замка двери, отделявшей кабинет от секретариата. Как раз этот скрежет и поднял меня на ноги.

- Господин капрал! - толстый слой звукопоглощающей ткани, покрывавшей дверь в кабинет, заглушал голос санитара до тихого шепота. - Немедленно выбивайте передние двери! Мы сидим во второй комнате и находимся здесь в безопасности!

- То есть как это вы находитесь там в безопасности? - недоверчиво шепнул я сам себе. - А мой револьвер, это вам что?

Я полез в карман за нужным ключом. Когда, после нескольких неудачных попыток вставить его в замок я склонился над дверью, то понял, что имели в виду санитары: они запихнули в замок со своей стороны какой-то мусор, чтобы не дать мне возможности открыть дверь, за которой я оставил их на ночь.

"Вот сволочи!" - подумал я с неожиданной нежностью. Шустро это они придумали. По счастью для меня, никакие его зовы до коридора не добрались. В противном случае мне бы пришлось снова убивать и самому быть убитым. Эта неудачная уловка искусственных заложников свидетельствовала об их готовности к коварным действиям, при первой же малейшей возможности, так что и на слово карабинеров я тоже рассчитывать не мог.

Вот только санитары могли бы написать о своем выгодном положении на листочке бумаги и выбросить его в окно. Следовало каким-то образом застраховаться от подобного маневра. Один раз я уже имел дело с этой дверью и помнил, что твердой у нее была только дверная коробка с рамой, а средина была заполнена толстой подушкой изоляции, которая-то и заглушила зов о помощи. Да, начальник был хорошо защищен от подслушивающей секретарши.

В докторском саквояже, среди имитаций различных врачебных принадлежностей и хирургических инструментов я обнаружил еще один стальной скальпель. Им я вырезал большое отверстие в двери кабинета, вынув из нее изоляционную подушку. После этой операции я приказал заложникам перейти в секретариат. Их лица могли бы выражать разочарование, если бы они смогли на своих застывших масках - хоть чуточку изменить гримасу счастья, отлитую из пластмассы.

В течение следующего часа из коридора доносилось монотонное кудахтание постовых. Решившись на долговременную осаду, они исполняли роль статистов в полусонном действии, декламируя воинские уставы.

Я без всякой мысли глядел на санитарную сумку, из которой - через разрыв после револьверной пули - еще вчера (что я сразу же заметил) вываливался моток какой-то веревки.

На что им эта веревка? - наконец-то задал я себе простой вопрос. И сам же на него ответил:

- А ну садитесь спинами друг к другу, - приказал я своим пленникам.

Те тянули время, делая вид, что ничего не понимают. Тогда я несильно толкнул их на пол. Санитары спокойнехонько прижались друг к другу спинами. Я отрезал кусок веревки от мотка и связал их. Резиновые рты - чтобы они не могли переговариваться с солдатами - я плотно заклеил им кусками пластыря, который тоже достал из сумки. Сам скальпель я положил в карман, завернув лезвие в третий кусок пластыря. Потом привязал один конец веревки к трубе под окном секретариата, а второй конец выбросил наружу.

Моток размотался без помех: второй конец веревки достал до пятьдесят восьмого этажа, то есть, до окна, находящегося четырьмя этажами ниже. В такое раннее время на улице возле Темаля еще не было оживленного движения. Но среди автомобилей, припаркованных у стены небоскреба я все же заметил две новые патрульные полицейские машины и большой военный грузовик, который вчера вечером подвез сюда новую партию карабинеров.

Только мне уже не хотелось больше глядеть в эту двухсотметровую пропасть. Я сунул револьвер за брючный ремень, схватился за веревку и медленно съехал вниз.

Уверенность в успехе этого эффектного акробатического трюка давало мне загадочное присутствие веревки в санитарной сумке - веревки, явно подсунутой мне манекенами, подобно тому, как на сцену доставляют театральный реквизит, что предусмотрен текстом готового сценария, как будто бы для всех главным была бы исключительно смелость самой игры.

Но как только я спустился на несколько метров ниже края окна, то почувствовал сильный удар по голове. Краем глаза я увидал над собой чью-то руку. Скованный страхом, я застыл у стены меж двумя этажами. Только вот холодный пот испуга, вызванный тем, что я болтался над бездной был совершеннейшей мелочью по сравнению с ужасом, чуть не сбросившим меня в пропасть, когда я наконец увидал, что рука, когтищами пальцев ухватившая меня за волосы, вырастала прямо из гладкой стены. И тут же я узнал в ней руку секретарши.

Намертво прикрепленная к стулу несчастная большая кукла все время притворялась мертвой, так что, занятый манекенами, я совершенно не обращал на нее внимания. Теперь же искалеченная секретарша этим жестом, от которого волосы становились дыбом, отдавала меня карабинерам в руки. Это именно она со своего вращающегося стула - с возгласом упырицы: "Эй ты, рогач рассеяный, что сбежал через окно и висишь теперь на веревке! Трофейчик свой забыл!", намекая на противоестественную связь моей настоящей Линды с пластиковым начальником - бросила мне на голову свой оторванный протез.

Повидимому, во время псевдо-операции она так достала врача своими воплями "Куда она подевалась?", что манекен снял протез руки с дверной ручки и спрятал его за имитацией письменного стола, так чтобы уцелевшей рукой несчастная любовница искусственного начальника смогла бы его достать.

Слыша ее выдающий мои действия крик, солдаты (наверняка заранее приготовленными инструментами) взломали дверь и ввалились в комнату. Через мгновение я увидал над собой их головы. По неудачному стечению обстоятельств три окна, находящиеся под окошком секретариата, были зарешечены. Возможно, что за этими окнами находились кассы фирмы и потому в опасении перед ворами, подобно мне ползающими по стенкам - их солидно укрепили.

Мне нужно было добраться до самого конца веревки - до окна (уже без решетки) четырьмя этажами ниже. Когда же я наконец спустился до его уровня и пинком разбил стекло, в глубине комнаты тут же увидал готовую к немедленному действию группу карабинеров. Участники операции связывались друг с другом с помощью настоящих радиотелефонов и потому с легкостью локализовали то место, где я висел на стене.

Я стоял на оконном парапете, держа конец веревки в левой, а готовый выстрелить револьвер - в правой руке. Я выбирал меж двумя возможностями умереть: пропастью с одной, и автоматами с другой стороны. Никто из манекенов не ускорял принятия окончательного решения ни малейшим движением, ни словом. В напряженной тишине ожидания этого решения раздались шаги настоящего карабинера. Это был тот самый негр, у которого я отобрал оружие на крыше Темаля.

Спокойным шагом он подошел к окну и поднял ничем не вооруженную руку.

- Это мой пугач, - спокойно, как будто просил вернуть потерянный портсигар, сказал он.

Негр-карабинер был прав, и к тому же он был настоящим. Я и не заметил, когда револьвер очутился в его раскрытой ладони. Теперь я ожидал, что негр прибавит к своему замечанию хотя бы одно предложение типа: "Господа, мы удачно закончили этот сложный эпизод, спасибо, все свободны".

Только настоящий карабинер повел себя очень странно: он сунул револьвер в кабуру и с безразличной миной улетучился из заполненной манекенами комнаты.

- Эй, погодите-ка! - пискнул я, прежде чем тот хлопнул дверью.

Мне нужно было спросить его еще о чем-то, что - в сумятице мыслей как-то туманно связано было с переплетной мастерской. Внезапно это "что-то" совершенно улетучилось из моей ничего не понимающей головы. Дело в том, что я получил по ней дубинкой ближайшего карабинера. После удара я упал с парапета на нужную сторону окна - прямиком в комнату. Лежа на полу, мне казалось, что я слышу выступление ритм-секции какой-то джаз-банды. Глухим отзвукам ударов множества дубинок (сделанных из пустых внутри картонных трубок) аккомпанировало рычание зверя, которого подвергли пыткам. Особенность этого спонтанного наказания состояла среди всего прочего и в том. что душераздирающие вопли, раздающиеся по всей округе, испускали те же самые пластиковые палачи, которые безжалостно молотили меня.

Довольно скоро манекены насытились местью за двух сброшенных с крыши товарищей. Поднявшись, я обнаружил на запястьях резиновые наручники. Фальшивые садисты подсунули мне под нос настоящее зеркальце. Смотрелся я ужасно: старый кармин кровавого пятна, расползшегося по всей рубахе (это была краска из рукоятки ножа) дополняли темно-синие полосы на лице, отпечатавшиеся после ударов "дубинок" выкрашенных чернильным порошком.

Избитый таким вот образом я направился к лифту и спустился на первый этаж в компании восьми гримеров.

Внизу все уже были извещены о результатах всеночной осады. Мы остановились в вестибюле, где искусственный полицейский небрежно просмотрел мои документы. Ему и не надо было изучать их тщательно, поскольку, после допроса сотрудников Линды, он еще вчера знал обо мне все, что хотел знать.

- Вас зовут Карлос Онтена, - констатировал он.

Я кивнул.

- И проживаете в Таведе?

Я подтвердил и это.

- А кто эта женщина?

Пальцем он указывал на фотографию открыточного формата, которая уже несколько дней валялась в моем бумажнике среди всех прочих бумажек и фотографий. Я склонился над ней, чтобы понять, о ком он спрашивает. Ответ замер у меня в гортани. Я не мог издать ни звука, хотя женщину эту знал прекрасно.

Это была Линда - на фотографии она была настоящей, живой и выглядела точно так, как и сейчас. Только вот для этой фотки мы позировали вместе: глядя теперь на нее, я понял, почему, окруженный декорациями и ненастоящими людьми всю жизнь вплоть до рассвета понедельника - я совершенно не замечал их. В изображении пластикового манекена, сфотографированного рядом с неподдельной Линдой, я узнал собственную прежнюю фигуру.

Полицейский добрался до конца стандартного набора вопросов, и мы вышли из холла. По подъезду мы прошли через две шеренги карабинеров. Восходящее солнце низко висело над Альва Паз. С той же стороны, с настоящего залива Вота Нуфо дул прохладный, освежающий ветерок. Когда я поднял лицо вверх. чтобы в последний раз глянуть на розовую, погруженную в синюю тонь неба вершину Темаля, удерживаемая кордонами небольшая толпа утренних статистов приветствовала меня воплями ненависти.

Именно так - из рядового манекена Таведы, что годами честно притворялся рабочим с фабрики Пиал Эдин, а в последнее время симулировал любовь к настоящей секретарше-референту из Темаля, после ночной сублимации - в течение неполных суток я стал убийцей карабинеров, ужасом для женщин и детей, бандитом-выродком - вампиром Кройвена.

Мы поехали на патрульной машине. Вначале по Шестой Аллее под эстакадами Центра - по направлению к Ривазолу, потом свернули направо, по Сороковой Улице, через весь настоящий фрагмент города - до восточной границы Уджиофорте.

Полицейский, устанавливавший мою личность в вестибюле, уселся рядом с водителем, закрепленным в автомобиле навечно, я - на заднем сидении, между капралом слева и сержантом справа - как банальный, переправляемый в КПЗ преступник. Мои соседи несколько минут переговаривались между собой, потом замолчали. Я понятия не имел, до чего же они договорились; мне показалось, что для имитации фонического эффекта разговора обычных людей они попеременно читали рекламные плакаты, мимо которых мы проезжали. Шофер вообще не имел голоса, потому что для болтовни здесь были другие; его ягодицы и спина были спаяны с креслом, а руки - с рулем. Полицейский офицер, удовлетворив свой мелкий интерес, делал вид, что дремлет на переднем сидении.

Кем же, собственно говоря, они были, и кем был я сам до вчерашней ночи, прежде чем указанная таинственным Пальцем движущаяся и говорящая порция пластмассы, в виде которй я существовал всю свою псевдо-жизнь, превратилась в человеческое тело? Так что, кем они были - только правильнее было бы спросить: чем? Были ли они автоматами? - размышлял я. - Нет! Манекенами. Одни от других отличаются теми же чертами, которые позволяют распознавать истинные инструменты среди муляжей. Автомат - это машина, внешний вид которой определяют потребности определенного рода деятельности. Своей формой они не обязаны повторять конструктивных ошибок в строении человеческой фигуры; поэтому они ее и не копируют. А манекен - это декорация, созданная исключительно ради своего внешнего вида.

Следовательно, все они были движущимися и говорящими декорациями. Они заменяли настоящих людей там, где присутствие аутентичных персонажей выразительностью ролей, разыгрываемых в несоответствующих местах сцены распыляло бы внимание Зрителя, отвлекая его от истинных актеров и направляя его на малосущественный фон.

Но вот как они устроены изнутри, и испытывают ли они боль? Спрятанным в кармане скальпелем - после того, как снял с него защитный пластыорь - я надрезал капралу бедро. У сержанта (обнаглев от безразличия его напарника) я выковырял коленный сустав и осмотрел его со всех сторон. Тот был отштампован из твердой пластмассы розового цвета. Оба даже не моргнули, когда я калечил их: сидели, как бы проглотив палку, будто мумии, со стеклянными глазами, уставленными в перспективе погруженной в полумраке улицы, которую вдали замыкали залитые солнцем щиты небоскребов.

Они не чувствовали боли, а вот я испытывал реальный неприятный осадок после этой рискованной, хотя и ненастоящей операции. Зато он давал мне уверенность, что в новом своем воплощении я не стал садистом. Я не принадлежал и к тем банальным вандалам, что находят и испытывают свои несчастные оргазмы в разрушительных актах насилия и силе, скрытно разряжаемой на мертвых предметах, ибо жалкая деятельность по разрушению пустых упаковок не давала мне - о чем я знал уже раньше - даже эрзаца того интимного наслаждения, которое хулиганы, распарывая ножами сидения в метро или обрывая трубки уличных телефонов, получают совершенно бесплатно.

На финише этой невеселой поездки находилась, замаскированная фасадом одной приличной стенки, примитивная копия участка карабинеров. Она находилась где-то посреди Уджиофорте, в квартале, практически полностью имитируемом громадными макетами домов.

Там мы остановились. Две остальные патрульные машины, сопровождавших нашу, стояли перед входом до тех пор, пока я не очутился за толстенной решеткой. Перед тем капрал занял место за настоящей пишущей машинкой и под диктовку сержанта произвел на свет протокол предварительного прослушивания. Готовый документ попал на стол к сержанту, который от руки приписал личные замечания, оставляя внизу место для моего автографа. Весь лист был покрыт рядами хаотично отпечатанных на машинке букв. Четыре строчки спиралевидных каракулей, начертанных сержантом ниже машинописного текста его коллеги, дополняли важные замечания капрала. Я подписал этот псевдо-протокол полным именем и фамилией - что не произвело на присутствующих ни малейшего впечатления.

Меня заперли в отдельной камере. Рядом, в глубокой нише - за истонченной жарой и временем пластиковой решеткой КПЗ - торчали три восковые фигуры. Они изображали вечных постояльцев комиссариата: отвратительную на вид и мрачную проститутку, с виду старую уличную склочницу; пьяницу, валявшегося в эрзац-дерьме, и довольно-таки симпатичную старушку, страдающую выпадением памяти, которая вышла из дому и до сих пор в него не вернулась. Наличие подобной этой отборной компании привело меня к выводу, что данный пост имеет типичное оборудование - возможно даже нормализованное для большинства подобного типа комиссариатов.

В полдень я сообщил капралу о своем желании есть и пить. Получив пустую кружку и деревянный брусок, изображающий полбуханки ржаного хлеба, я совершенно разозлился: воспользовавшись невнимательностью стражей порядка, я располосовал скальпелем картонную стенку ниши и через образовавшуюся в ней неэстетичную дыру свободно - хотя и с некоторым удивлением - выбрался на улицу.

На безоблачном, голом небе немилосердно палило солнце. Еще мне казалось, что своим внешним видом я привлекаю внимание фальшивых прохожих. Но все равно - я был на свободе!

VI

В этом районе Уджиофорте я бывал довольно часто, иной раз и два, и три раза в неделю. Сюда я приезжал к Долли и Тому Йоренам, с которыми познакомился через Блеклого Джека. С Йоренами меня объединяла совместный интерес к заграничным путешествиям. Мы много чего могли сказать про экхотические страны и уже несколько лет планировали первую совместную поездку. Я охотно приходил к ним и всегда заставал друзей дома, в чем не замечал ничего особенного, поскольку - хотя в мечтах они проявляли интерес ко всему миру - в действительности же они были парой ярых домоседов.

С ними я проводил долгие, интересные вечера; случалось такое, что мы, заболтавшись за просмотром слайдов, которые Блеклый Джек приносил в своей шитой-перешитой сумке, а Том проецировал их на стенку для меня и Долли (более всего взволнованной живописными видениями ждущих нас приключений) разрабатывали проекты дальних круизов. В таких случаях я обычно зевал последний поезд на Таведу и оставался в Уджиофорте на ночь, чтобы на рассвете ехать прямиком в монотонную серость фабрики Пиал Эдин.

Пару раз я приходил к Тому и Долли вместе с Линдой, но она - и это нас разделяло - явно скучала там, хотя и делала все возможное, чтобы не показывать этого. Возможно, что по тем же самым причинам, которые в то время были мне неизвестны, Блеклый Джек тоже не засиживался в Уджиофорте. Он оставлял слайды и возвращался к своим бродягам, что шатались по восточному берегу Вота Нуфо.

Йорены жили на перекрестке Шестнадцатой Аллеи с Сорок Второй Улицей, то есть, недалеко от комиссариата карабинеров, из которого я сбежал через разрезанную скальпелем картонную стенку. Направляясь в сторону их дома, я подумал, что в нынешней моей ситуации, возможно, и не следовало бы приходить к ним сейчас, когда на мне висят многочисленные и ужасные обвинения. Известия о вчерашних событиях в Темале наверняка попали в утреннюю прессу, обо всем остальном должны были рассказать дневные газеты. Мог ли я убедить Тома и Долли в собственной невиновности? Могло случиться, что, обращаясь к ним за помощью на правах старого друга, я навлек бы на них судебные репрессии. Я не раз читал о наказаниях за укрытие преступников.

С другой же стороны, я крайне нуждался теперь в этой помощи: подгоняемый неприязненными взглядами фальшивых прохожих, я бы не смог безопасно добраться к себе домой, где и так не смог бы скрыться, поскольку там наверняка бы ожидали меня карабинеры из Таведы, которых явно предупредили по телефону. Мне следовало немедленно сменить измазанную краской рубашку, смыть с лица полосы от чернильных дубинок и, в конце концов, что-нибудь поесть. Более всего мне хотелось пить, а воды поблизости нигде не было видно. Именно из-за нее я и решился нанести Йоренам этот неприятный визит.

Имитацию их дома я сразу же узнал по оригинальному фасаду. Я со всей осторожностью поднялся по более-менее крепкому фрагменту лестницы на этаж, поделенный перегородками из фанеры и постучал в знакомую дверь. Сделана она была из картона. Мне ответила Долли:

- Проходите!

Голос ее прозвучал громко и донесся из самой глубины квартиры. Впрочем, так было и всегда: они не выходили в прихожую, чтобы приветствовать гостей. Я прошел по длинному коридору. Вместо двери, ведущей в комнату, висел лист грязной бумаги, растянутый гвоздиками на деревянной раме. Я провернул эту раму и вошел в средину картонного ящика.

Я уже был готов к наихудшему, поэтому увиденное мною за фальшивой дверью напугало меня не слишком.

- Привет, Карлос! - воскликнула Долли.

Я что-то ответил.

Только собственного голоса не услыхал. Из стола, за которым сидел Том, торчала какая-то доска. Когда я протянул руку Долли, чтобы приветствовать ее, мне показалось, что неправильно оценил расстояние и что вместо женской руки пожал именно этот обрубок.

- Мы рады, что ты заскочил, - флегматично заметил Том.

- Нет, мы ужасно рады, - прибавила Долли.

Я снова что-то промямлил.

Рука Тома была чертовски твердой, и когда он протянул мне ее над столом, заскрипела в суставе.

- Я всегда с удовольствием прихожу к вам в гости, - пробормотал я.

Когда же Долли со своего постоянного места на ящике, с огромным трудом имитирующем софу, указала мне на табурет, больше всего мне хотелось сразу же сбежать.

- Ну, и почему же ты так долго не появлялся, отшельник пригородный? Присаживайся! А если хочешь напиться кофе, что я прекрасно вижу по твоей глуповатой физиономии, то на сей раз налей себе сам. Я сегодня так натаскалась с уборкой в этом вечном балагане, что и не подумаю еще и прислуживать такому как ты лодырю.

- Да не беспокойся так, Долли. Я заскочил только на минутку, чтобы...

- Тогда или вари себе кофе, или немедленно садись.

- Иду, иду...

Только я и в кухню не пошел, где на полке стояла моя чашка, которую я всегда приносил в комнату, а вечером ставил на ее постоянное место, и не присел. Продолжая торчать столбом посреди картонного короба комнаты, я сравнивал сохранившийся в памяти туманный образ тогдашних Йоренов с жестокой версией действительности.

- Ох ты и лентяюга, - шепнула Долли.

- Что?

- Мне что, вставать?

Я вздрогнул, как будто меня разбудили самым грубым образом.

- Так ты идешь за кофе, - фыркнула она, - или мне самой придется за тобой ухаживать?

- Да нет, нет! - решительно воспротивился я.

Долли была прикреплена к тонкой крышке ящика в полусидячей полулежачей позе. В любом случае, если бы она поднялась с места своей вечной лежки, то поломала бы не только свой хлипкий постамент, но и порвала бы приклеенное к нему тело. Именно этого я-то и перепугался.

Я выскочил за картонную дверь и из замусоренной опилками пустой каморки принес в коробку комнаты одну чашку. Две другие уже стояли перед Йоренами на подпираемом тремя кривыми деревяшками фанерном листе. Чашку я нес осторожненько, чтобы не разлить притворного кофе. Я прошел под стенкой, украшенной книжными корешками, длинными рядами наклеенными прямо на картон, и уселся на расшатанную многолетней службой табуретку.

- Мамочка моя! - вскрикнула Долли. - На кого ж ты похож!

- Ты что, дрался с кем-то? - спросил Том.

Наконец-то заметили - подумал я.

Табурет, держащий на себе фигуру Тома жалостливо запищал. Какое-то время, глядя на красивую фигуру Долли, я слышал лишь шорох пластиковых костей ее верного товарища жизни, который рискованной дугой перегнулся через стол в мою сторону.

- Кто это тебя так разукрасил?

- Да это все мелочь, не стоящая и секунды вашего внимания, - попытался выкрутиться я.

- Ну да, кровь, и эти синяки на лице!..

Я поднес пустую чашку к губам. Йорены видели достаточно зорко, чтобы заметить на моей голове и рубашке страшные следы, оставленные карабинерами и толстяком, но, все же, недостаточно, чтобы под этими поверхностными изменениями заметить более глубокие преображения, придающие мне вид человека истинного.

- Хочешь скрыть от нас какую-то тайну?

- Да нет же!

- Тогда рассказывай, что случилось.

- Да глупости все это. - Я сделал глоток воздуха из чашки. - Пара наглых типов из Альва Паз попыталась остановить меня на углу.

- Где это произошло?

- Возле Кройвен-Центральной, когда по дороге к вам пересаживался на автобус.

- И по морде ты получил здорово, - заметил Том.

- Ничего, они тоже возвратились на ту сторону не в лучшем виде, продолжал я врать.

- Ты их побил?

- А что бы сделал ты, если бы тебе приставили нож к горлу?

Долли беспокойно засуетилась на своем расшатанном постаменте. Она дергалась будто женщина, прикованная к постели неизлечимой болезнью, но когда обратилась ко мне, повернув в мою сторону лицо с маской, застывшей в выражении беспомощного нетерпения, голос ее прозвучал весьма живо:

- Ладно, бедняжка, стаскивай свою сорочку! Сейчас я тебя перевяжу, потому что рана наверняка глубокая.

- Дорогуша, клянусь тебе, это просто царапина. И только не втавай, умоляю тебя!

Только в этот миг я почувствовал себя настоящим убийцей.

- Ну, в таком случае... - она чуточку развернулась на своем ложе в границах, оставленных ей монтером-декоратором и вытащила из лежащей на столе пачки картонную сигарету, - в таком случае, хотя бы умойся. В ванной висит твое полотенце.

- Знаешь... лучше не буду. - Я поднес свою настоящую, хотя и не зажженную спичку к кончику пустотелой трубки, которую она сунула себе в рот. - Не хотелось бы мочить свежую рану, а то она снова будет кровоточить.

В ванную - гонимый усиливающейся жаждой - я заглянул еще раньше, когда искал кофе. Ванна была нарисована на стене под тремя полотенцами из бумаги, а вода - протекая через щели в потолке - собиралась на полу разве что во время проливного дождя. К сожалению, осадков в Кройвене не наблюдалось уже месяца четыре.

Том копался в диапроекторе, стоящем на столе. Сам аппарат был сколочен из фанерных обрезков, но внутри у него была лампочка, так что он посылал на стенку какое-то нерезкое изображение. Глядя на все эти приготовления, я уже догадывался, что мне сейчас предстоит.

И я не ошибся: даже не поднимаясь со своего постоянного места, Том длинной палкой достал до оконного отверстия и заслонил его бумажным листом.

- Такого ты еще не видал! Повернись к экрану. Как увидишь, сразу на пол слетишь, - таинственным голосом обещал он.

Задолбаный до последнего, я охотнее всего покинул бы эту населенную упырями квартиру под первым же подходящим предлогом, но неожиданно услыхал стук во входные двери.

- Проходите! - выкрикнула Долли.

В ее голосе снова звучала радость. Я вслушивался в отзвук шагов следующего гостя Йоренов, напрасно подавляя в себе волну вздымающейся паники.

В коробку квартиры вошел Блеклый Джек. Он был живым человеком. Уже немного освоившись с пластиковыми масками, встречаемыми повсюду на улицах, я опасался теперь лишь встреч с настоящими людьми.

- Уважаю всех вас, тех, кто остается в тени, - торжественно произнес новый гость.

Это было одно из вступительных приветствий Блеклого Джека. Он всегда говорил подобные слова при встрече, и по ним даже слепцы в барах с легкостью узнавали его.

- Рады, что ты заскочил к нам, - сказал Том.

- Мы очень рады твоему визиту. - Долли указала на свободный табурет. Присаживайся, бродяга!

- Не будет у меня отдыха, пока солнце заходит вечером за Уджиофорте, а утром восходит над Альва Паз.

Долли серьезно задумалась.

- Выходит, что ты никогда не отдыхаешь. А может ты спишь только днем?

- Такой День еще не появился еще из тьмы. Только он уже близок.

Мы уже давно знали, что между вопросами, которые задавались Блеклому Джеку и ответами, которые он немедля выпаливал, связь была довольно-таки слабенькая.

- Ну ладно, тогда я полетел, - произнес я нетвердым голосом.

Я боялся вопросов, которые мог мне задать Блеклый Джек. Поднимаясь, я случайно заглянул в его лицо: из под прямых и длинных, очень светлых волос, когда он убрал их с лица быстрым движением руки, на меня глянули печальные, очень проницательные глаза, в которых была видна откровенная и глубокая приязнь, но еще и нечто странное, что у всех - при первой же встрече с ним - порождало мысль о его ненормальности.

- Ну, Карлос! - запротестовала Долли. - Посидел бы еще немножко. Если хочешь, можешь даже оставаться на ночь. Разве тебе здесь плохо?

- Тем более, что мы должны были смотреть слайды, - напомнил Том.

Долли заскрипела своей "лежанкой".

- Так ты остаешься, правда?

Снова я почувствовал себя убийцей.

- Пускай уходит, - молвил Блеклый Джек.

Он сказал это настолько неожиданно, что все сразу же переключили внимание на него. Как и всегда, одет он был очень странно: на нем был старый мешок с дыркой для головы и кусок ржавой цепи, которой он подпоясывался в бедрах. Только самым необычным было то, что его совершенно не заинтересовала моя внешность. В последний раз мы встречались два дня назад, когда я еще был манекеном. Сейчас же, видя изменения в строении моего тела, он - как человек и сам живой - должен был заметить и фальшивые синяки, и ненастоящую кровь на рубашке.

- Не мешкай, - повторил он, акцентируя свои слова. - Выходи на улицы Кройвена и ищи на них правду. Она освободит тебя. Уже исчислены часы наши.

- Откуда ты знаешь? - спросил я с беспокойством в голосе.

До сих пор все пророчества Джека входили у меня в одно ухо и выходили через другое.

- Нет ни былинки в поле, ни капли в водах, ни пылинки в воздушном вихре, что скрылись бы пред Его взглядом, - неспешно, хотя и не раздумывая ни мгновения, ответил тот.

Он еще не закончил говорить это, как я сказал:

- Мне хочется пить.

Когда Блеклый Джек заканчивал свою мысль о Его взгляде, бумажная заслона упала с окна.

- Я жажду, - чуть тише повторил я. - Если он знает, где есть вода, пусть укажет мне.

- Пойдешь по Сорок Второй Улице по направлению к Вота Нуфо. Все, в чем ты нуждаешься, найдешь за первым поворотом.

- Какие глупости! - Долли металась будто птица в силках. - Все, чего тебе нужно, можешь найти тут же, рядом, за дверкой нашего холодильника!

Я покинул обиталище Йоренов под аккомпанемент пронзительных воплей его хозяйки.

VII

Участок карабинеров, равно как и дом Йоренов стояли уже за контурами замеченного мною с крыши Тема-ля "осминога", границы которого - как мне помнилось - окружали неподдельную часть города. Я пошел в направлении, указанном мне Блеклым Джеком. Повсюду расстилалась застроенная громадными макетами домов, насыщенная испарениями разогретых пластмасс и резкой вонью фанеры, истекающей смолой и клеем - раскаленная солнцем безлюдная пустыня. Выходя из квартиры Йоренов на солнечный зной, я сменил ад психический на физический: я шатался будто алкоголик, украшенный памятками пьяной драки, и может потому людские муляжи - прохаживающиеся по тротуару с целью имитации уличного движения - отшатывались от меня с отвращением. Залитой краской рубахи я не мог выкинуть, так как красное пятно на груди выглядело бы еще более подозрительным.

Я прошел первый перекресток. За углом - согласно указаний Джека можно было найти все, что было мне нужно. И правда: продовольственный магазин размещался в нише между эффектным фасадом высоченной декорации жилого дома с одной стороны и внешне богатого салона готового платья - с другой.

Сначала я зашел за рекламный щит продовольственного магазина, который - к несчастью - не был магазином самообслуживания. Вместо настоящих съестных припасов я видел повсюду их сделанные из гипса или крашеного дерева муляжи. Богатство имеющихся в магазине продуктов изображали так же стеклянные и картонные упаковки, собранные здесь разноцветными рядами и кучами. У меня не было уверенности в том, что все они пустые. Я осматривался в поисках какого-либо питья и заметил три бутылки с лимонадом. Они стояли за прилавком на самой высокой полке среди прочих пустых бутылок.

В очереди к искусственной продавщице ожидали четыре пластмассовые куклы. В моем кошельке были как настоящие, так и фальшивые деньги. Продавщица быстро крутилась на своем рабочем месте: она выдавала манекенам муляжи товаров взамен за ничего не стоящие кружочки и бумажки.

- Три бутылки лимонада, - хриплым голосом сказал я, когда пришла моя очередь.

На прилавок я положил настоящую монетку. Продавщица вынула из ближайшего ящика три пустые бутылки и поставила их рядом с монетой.

- Я прошу вам дать вон те три бутылки, - показал я пальцем на самую высокую полку.

- Но вы же просили лимонад?

- Да.

- Вот, пожалуйста.

Она отдала мне пустые бутылки и принялась отсчитывать сдачу. Я задержал ее руку.

- Я прошу вас дать мне лимонад, стоящий вон на той полке.

- А этот вам не подходит?

- Нет.

- Неужели тот вам нравится больше?

- Мне кажется, да.

- Вы ошибаетесь.

- И все-таки прошу дать мне те бутылки.

- Но ведь этот свежий и холодный, а тот стоит на полке уже несколько месяцев и греется на солнце.

- Я хочу тот.

Кукла окинула меня критичным взглядом, Повидимому, особого впечатления я на нее не произвел, потому что она неожиданно сменила тон:

- Вы что, думаете, будто я ради чьих-то дурацких капризов стану вытаскивать лестницу, чтобы снять с полки выставочный товар, декорации?

"Декорации!" - подумал я. И это сказала она! Возможно, что в каких-то иных обстоятельствах я бы просто рассмеялся. Сейчас же я стопорил место у прилавка, так что в магазине вновь образовалась очередь.

- Чтобы не беспокоить вас, я сам туда зайду, - предложил я и быстренько пошел за стремянкой.

Вытаскивая ее из угла, нехотя я зацепил сложенные пустые коробки и рассыпал их.

- Синьор! - взвизгнула продавщица.

- Прошу прощения. Сейчас я сниму те бутылки, и все приведу в порядок.

- Хватит уже! - Она вышла из-за прилавка. - А ну-ка выметайтесь из магазина. Здесь не место для пьяниц и скандалистов.

- Ну что, долго еще будет копаться здесь этот замороченный спиртным грязнуля? - резко спросил деревянный тип с самого конца очереди.

- Не выйду, пока не получу вон те бутылки.

Я еще надеялся, что мне уступят хотя бы ради спокойствия. Но ошибся: деревянный тип подошел ко мне и показал пальцем на дверь.

- Вон отсюда!

Но я остался в магазине. В каком-то другом месте пришлось бы начинать все сначала. Тогда энергичный манекен сам вышел на улицу и вернулся в компании куклы, одетой в фиолетовый мундир. "Делишки неважнецкие", подумал я. Голос фальшивого полицейского походил на заигранную пластинку:

- Что тут... тут что тут... чтотутчтотутчто...

- Ничего особенного, вот заскочил купить лимонадику.

Повидимому, внутри полицейского был какой-то дефект:

- Доку... докудо... докудокудо...

Мои документы остались в комиссариате. Впрочем, мне уже было на них наплевать. Я приложил к животу полицейского скальпель.

- Руки вверх!

Внезапно к нему, с перепугу, вернулась способность говорить:

- Сгниешь в тюряге.

- А мне плевать.

Я вынул из его кабуры жестяной пробочный пистолет. Пугач походил на детскую игрушку: у меня появились опасения, удастся ли мне терроризировать всех их с его помощью.

- Ты знаешь, кто я такой? Лично сам Карлос Онтена! Слыхали про такого? Я не колеблюсь ни секунды. Если кто только моргнет - пуля в лоб!

Все отступали к выходу.

- А ну на пол, лицами вниз! - приказал я.

Послушались. Я сам приставил стремянку к полке. Сидя под потолком, я хлебал прямо из бутылки, внимательно поглядывая на энергичного манекена, который медленно полз к двери. Опорожнив две бутылки, я начал третью. Остатками лимонада обмыл себе лицо. К счастью, мои заложники этого не видели, иначе в их глазах я бы вместо грозного бандита показался им каким-то сумасшедшим. Чтобы убедить их в том, что все время мои действия были разработаны заранее, и моей целью был грабеж, с вершины лестницы я произнес импровизированную речь, в которой открывал тайны собственного успеха: