Освободите тело для спецназа

Г л а в а 1

Боевой тир. Полумрак. Резкий запах сгоревшего пороха. Подвальная тишина.

За спиной угадывается фигура Мени — хитрого узкоглазого казаха, при необходимости вполне успешно косящего под китайца, склонившегося в своей бронированной будке над пультом тренажёра.

— Опять что-то химичит, гадёныш, — лениво подумал Глеб, ожидая сигнала. Тир представлял из себя закрытый полукруг радиусом пятнадцать метров и примыкающий к нему тамбур с местом для изготовки к стрельбе и пультом режимов установки мишеней. Всего мишеней было десять: прямоугольники 40 на 30 сантиметров с подсветкой, имитирующей лазерные прицелы и вспышки выстрелов. В этом упражнении появлялось только шесть. Задача выглядела простой, как грабли: за три секунды во встречном ночном бою свалить шестерых. Для решения имелся автомат, магазин патронов и граната. А дальше шли сплошные минусы: дверной проём находился в точке центра полукруга и влетев во внутрь помещения сразу же два америкоса, забившихся по углам, оказывались у тебя за спиной. Левого то ещё можно было достать в броске, а вот правого — не развернёшься, или автомат держи одной рукой или уже после приземления в перевороте. Задержался на тебе лазерный луч вражеского прицела пол секунды — крякает зуммер — ранен, два раза «попали» — два кряка — «убит»! Загорается свет, оценка — «два» и напутствие по трансляции от ефрейтора Есменеева: «Ну что боец, будем учиться крякать или Родину защищать?» «В твоем доме будет играть музыка, но ты её не услышишь!» «По нём заплачет мать старушка…» и прочие приколы в том же духе. Казах, надо отдать должное, не повторялся.

Над входом загорелся зелёный глазок — «Готовность», через несколько секунд красный — «Бой». Глеб прижался к косяку и катнул гранату в проём вправо от себя: «Мы спецназ, вас — на раз!» — перехватил он автомат обоими руками, сдвинувшись к центру прохода.

По ушам гулко ударил хлопок имитационной гранаты и широкая лавка, на которой сжатой пружиной стоял сержант, мгновенно опрокинулась, бросив его в полёт на изрядно попорченный пулями пол. Время взревело. Распластавшись на лету, Глеб выкинул из-под себя автомат и, выгнувшись, длинной очередью с трудом дотянулся до первых двух фигур, появившихся слева сзади и справа на два часа.

— Сука! — выдохнул он тремя секундами спустя, когда, привычно врезавшись в щербатый бетон, не снимая пальца со спуска бешено клокотавшего автомата откатился в сторону, перечёркивая стволом начало потянувшихся к нему лазерных лучей. — Всё-таки сзади обоих пиндосов поставил.

Вдавившись в холодный пол, ожидая результата стрельбы, Глеб добавил, уже без злости, чисто по инерции, ещё пару «ласковых», зная, что опять не подфартило. Ещё бы четверть секундочки и он успел бы снять справа сзади «шестого».

Когда загорелась цифра «5» и в тире вспыхнул полный свет, сержант с досады поморщился и быстро поднявшись, направился к выходу. Рекорд Глеба Ткачева и на этот раз не состоялся. Хотя на это обижаться было грех. ТКАЧ и так в роте считался одним из первых, что в рукопашном бое, что в стрельбе. Только комроты Зверев при отработке стрельбы в закрытом помещении мог в падении поразить пять мишеней. Обычно выбивали две-три, реже четыре. Но майор работал автоматом как портняжка иглой и дырки протыкал где хотел. У Глеба в этом деле тоже прорезался неожиданный талант и два месяца назад, повторив майорский рекорд, он произвел в роте настоящий фурор. Сам ЗВЕРЬ тогда, царапнув колючим взглядом, пожал ему руку и немногословно похвалил:

— Молодец! Толково отстрелял!

С тех пор сержант задался целью вписать своё имя в ротные анналы, срезав, в падении с переворотом не пять мишеней, а все шесть. И хоть состоялся очередной облом, но ещё не вечер! Будет и у Глеба на улице праздник.

Собственно первый боевой приём солдата — это быстро упасть и откатиться в сторону. Площадь ростовой фигуры в пять раз больше, чем прижавшегося к земле бойца, и попасть в него гораздо труднее. Мгновенно упасть — это дорогого стоит. Цена в бою — жизнь. Упадёшь тысячу раз, уже и научишься колени, локти, лицо и затылок беречь. Упадёшь десять тысяч — будешь уже работать на рефлексах и будет тебе уже без разницы куда падать: на землю ли, бетон, вперёд, назад, вбок или «на выстрел». Да и здесь, на тренажёре — стандартное падение вперёд с ускользающей опоры высотой пятьдесят сантиметров, стрельба по вспышкам выстрелов в падении и откате в сторону — ничего особенного. Ну поставил ему Меня двух пиндосов сзади, трех справа и одного слева, ну так это естественно, поскольку прекрасно знал, что Глеб правша. А правше вправо развернуть ствол значительно труднее, чем влево, больше времени надо. Сержант поэтому и гранату кидал вправо, чтобы почистить этот сектор. Хреново то, что пятый слева начал стрелять на полсекунды раньше чем шестой сзади. Разворот ствола влево, потом вправо и назад, вот полсекундочки и ушло. Тут надо было думать.

Глеб Ткачёв был обстоятельным человеком. Всё, за что он брался, он делал на совесть. Вот и педагогический закончил с отличием, и по-английски шпарил не хуже истинного англичанина, да и по-немецки разговаривал почти свободно. И секцию каратэ, куда его затащил на первом курсе закадычный дружок Сережка Яковлев, он не бросил, как тот, через год, а занимался упорно все пять лет, получив черный пояс. По этим двум причинам Глеб и попал в спецназ, когда его высчитал дотошный военком.

Но была у Ткачева тайна, которую он никому не доверял. Слишком уж она была неожиданной, даже для него, не говоря об окружающих.

От девчонок, вплоть до пятого курса, Ткач не знал как отбиться. Во-первых, парней в институте было мало (кто сейчас из мужиков идет в педагогический, даже на ИНЯЗ?). А во-вторых, Глеб был парнем действительно видным: рост под метр девяносто, белозубая улыбка, карие глаза, темные широкие брови, в общем «отпад», как говорили о нем девицы и валом валили «на Глебушку», если тому доводилось выступать в каких-либо соревнованиях.

На пятом курсе как отрезало. Ткач это понял не сразу, занятый самим собой, а спустя месяца три, почувствовав, что девушки боязливо его сторонятся, словно ощущая в нем что-то сверхъестественное, тревожное и опасное. Он уже не казался им надежным человеком, за которым «как за каменной стеной», а наоборот внушал смутные, непонятные опасения. Что-то было в его взгляде такое, от чего у них мурашки пробегали по коже и прелестницы старательно отводили глаза.

Мужчины же, ничего не замечали. Для них Ткачёв ничуть не изменился, по горло занятый подготовкой к защите диплома и изматывающими тренировками в спортивном зале. Для мужчин он оставался прежним, хотя это было не совсем так.

Г л а в а 2

Всё началось на третьем курсе.

— Сила духа удесятеряет силу тела! — твердил им сенсей, заставляя вкладывать в удары что-то неведомое и нематериальное, что нельзя ни пощупать, ни попробовать, и чему почти невозможно научиться. Он снова и снова демонстрировал страшные, нечеловеческие удары, от которых, казалось, должна была в первую очередь разлететься рука, а не преграда, гораздо более прочная и твердая, чем человеческая плоть, но неожиданно рассыпавшаяся под ударом железного кулака. Да, сенсей не зря стажировался в Японии, носил черный пояс и имел высокий дан! Ученикам было до него, как саженцу до взрослого дерева. И хорошо, если встретится щедрая почва и умелый уход, а то зачахнешь тоненьким прутиком, так и не поднявшись высоко от земли.

А Глеб хотел подняться как можно выше, хотя бы приблизиться к сенсею, но не было у него той тайной силы, которой владел учитель. Будь то удар или защита. Того ведь хоть палкой бей, даже следов на теле не остаётся. А без этого куда? Вот и начал он на третьем курсе заниматься аутогенными тренировками и йогой. Настойчиво и упорно, по несколько часов в день…

Не попадись ему в конце восемьдесят девятого книга американского биолога Лайэлла Уотсона, глядишь, многое в его жизни сложилось бы по другому. Но он купил ее за довольно крутую по тем временам цену — восемь рублей, не подозревая, что из чистого любопытства дал толчок цепочке полумистических, но вполне реальных событий.

Написанная Уотсоном книга о жизни и смерти, могла поразить любого: Что не стареет на Земле? Был ли у человека третий глаз? Зачем покойнику скрещивают руки? Где размещается душа? Нужно ли видеть сны?

Десятки, сотни вопросов, на которые Уотсон давал ответы. Ткач даже с месяц не ел яиц, вычитав, что яйца перед смертью, когда их бросают в кипяток, «кричат» и падают в «обморок». Но была в этой книге глава, которая просто требовала попытаться сделать то, что без соответствующей подготовки не получилось у американского исследователя, хотя многие люди вполне успешно проделывали это с незапамятных времен.

Глеб и сейчас, два года спустя, помнил свой первый опыт. На улице стоял апрель, было тепло, и вовсю зеленела трава. Он не чувствовал себя ослабевшим, хотя месяц сидел на овощной диете и ограничивался в пище. Денёк выдался как по заказу: ласково светило солнышко, на небе ни тучки, воздух прозрачный — за сто верст видно, и жить хочется — аж не могу! Весна! Что там говорить!

Мать с отцом ушли на работу, сестренка накрасилась, как на конкурс красоты (это в восьмом то классе?!) и потопала в школу, весело стрельнув напоследок глазами. Утро начиналось как обычно.

Глеб сделал зарядку, принял душ, достал на завтрак из холодильника пару яблок, купленных с вечера на рынке, выпил чашку несладкого чая и сел писать записку родителям:

Когда он поставил после своего имени точку, ему стало вдруг страшновато. «Может позвать кого-нибудь на всякий случай? — мелькнула у него мысль. — Хотя нет, не надо». — Слишком долго всё объяснять придется, — сказал он вслух, успокаивая звуком голоса сам себя. Но страх не унимался, заставляя холодеть в груди и тревожно сжиматься сердце, а лихорадочное волнение всё нарастало, переходя в еле заметную внутреннюю дрожь.

«Я спокоен, спокоен, спокоен. Чувствую себя хорошо», — произнес он мысленно команду самовнушения, снимая страх. «Думаю об астральном полёте спокойно. Думаю об астральном полёте спокойно. Думаю об астральном полёте спокойно. Мне интересно летать», — настроил он себя на эксперимент.

Ощутив прилив настроения, положил записку на подушку и пошёл на кухню. Набрал высокую кастрюлю теплой воды, долго манипулируя с кранами, чтобы подобрать нужную температуру, близкую к температуре тела, а затем отнёс кастрюлю в спальню, поставив на пол возле кровати. Устроившись поверх покрывала на самом краю постели, Глеб положил рядом с собой записку, чуть раздвинул ноги, поскольку в книге категорически запрещалось скрещивать конечности, и опустил левую руку в воду.

Его лёгкие привычно сделали расслабляющий, неглубокий вдох-выдох, и сознание заученно отключилось от всего происходящего вокруг. После короткой паузы он мысленно помолчал, сосредотачивая внимание на чувстве покоя и, после очередного вдоха-выдоха, в голове привычно пронеслось: «Я спокоен, спокоен, спокоен… Мои мышцы расслаблены, тяжелые, тёплые… Мои мышцы расслаблены, тяжелые, теплые…» — мысленно прокрутил он установочную фразу только дважды, зная, что после третьей команды на него нападает сонливость. Тело стало совершенно расслабленным и невесомым. Глеб вошёл в состояние медитации. Он представил себя взбирающимся вверх по крутой лестнице, уходившей концом в бездонную синеву неба, которая делалась всё прозрачней и прозрачней, но всё равно оставалась синевой, как он не стремился вырваться из её спокойных ровных объятий, заполнивших всё кругом. Только лестница и безбрежная синева: снизу, сверху и со всех сторон. А руки неторопливо перебирают перекладины: раз-два, раз-два, раз-два-три. Медленно и плавно, словно потешаясь над наивностью этого человечка, осмелившегося взбираться в бесконечность. Они не устанут, нет, эти руки! Просто человечку не хватит и жизни пересчитать все ступеньки этой лестницы, ведущей в никуда.

И человечек, кажется, это понял.

Он представил себя лёгким облачком пара, всё быстрее и быстрее несущимся невесомо вверх. Одна ступенька, вторая, третья. Вот они уже замелькали — не сосчитать. А скорость всё нарастает и нарастает. Уже не лестница, а сплошная бегущая лента с двумя черными полосами по краям и чуть размытой серединой. И это облачко уже несётся как экспресс: У — У - У — У! А синева уже не беспредельна. Она суживается, суживается, как горло кувшина и впереди уже маячит выход, неясным, светлым пятном.

— Это конец, конец, конец! А — А - А — А! — ликует человечек, врываясь в вожделенное небытие.

Г л а в а 3

— Ткачёв, не мечтай! — одернул задумавшегося сержанта командир группы Козырев. Старлей был чуть низковат для спецназовца, но жилист и обладал звериной силой. Он нажал на кнопку пульта и на экране появился очередной слайд.

— Авиабаза Райт-Паттерсон, штат Огайо, — пояснил он. — Основная взлетно-посадочная полоса: длина — 3900 метров, ширина — 90 метров. Имеется четыре ВПП меньших размеров, а также…, - потянулся Козырев указкой к экрану, — сеть рулёжных дорожек, групповые и одиночные стоянки самолётов…, ангары…, склады…, - сделал он продолжительную паузу, привлекая внимание, — боеприпасов… вооружений… ГСМ. Помимо этого имеются технические и административно-служебные здания, для нас особого интереса не представляющие, за исключением: штаба…, пункта управления полетами… и мест размещения личного состава. На аэродроме могут базироваться: самолёты стратегической авиации, — ткнул он указкой в одиночную стоянку, где распластал свои огромные крылья ядерный бомбардировщик Б-52, - и другие типы самолётов.

— Системы охраны, — поменял Козырев слайд, — стационарная, доплеровская, радиолокационная — АН/ТРС-39. Может обнаружить ползущего человека на расстоянии до двух километров, идущего — до семи. Состоит… из разнесённых на расстояние до 70 метров приёмников и передатчиков радиолокационных сигналов, имеющих по две антенны. Простейший способ выведения из строя — создание помех на частоте передатчика 1,7 гигагерц. Имеется также возможность повреждения питающего кабеля. Вот в этом месте, — показал Козырев на слайде, — а при налёте — уничтожение приёмных или передающих антенн. Охрана имеет один вертолётный патруль и пять-шесть автомобильных. В военное время может быть усилена до роты. Помимо стационарной радиолокационной системы, используются:… носимые РЛС АН\ППС С-10 — для патрулей и миниатюрные системы АН/ЖСС-20 для охраны внутренних помещений, в том числе и с ядерными боеприпасами. Но об этом поговорим на другом часе, — отложил старший лейтенант указку и включил полное освещение в классе.

— Командуйте, сержант!

— Встать, смирно! — поднявшись, привычно скомандовал Ткачёв и секунду спустя, когда все встали, продублировал вслед за Козыревым:

— Вольно. Перерыв!

Занятие было обзорным. Глеб знал, что через месяц он будет знать про авиабазу Райт-Паттерсон всё, что ему положено. О всех мало-мальски важных объектах, путях возможного проникновения и отхода, о всех населённых пунктах в окрестностях базы, дорогах, мостах, о всех местах пригодных для укрытия и ведения разведки. Козырев заставит вызубрить всё. И его группа целый месяц будет отрабатывать десяток всевозможных вариантов уничтожения авиабазы горсткой людей. Это был уже не первый объект, который изучал Глеб в роте специального назначения.

Рота Зверева в случае войны действовала на американском направлении. Сюда подбирались люди, знающие английский. И язык тоже входил в обязательную программу подготовки, также же как рукопашный бой, стрельба, минно-взрывное дело, радиосвязь, прыжки с парашютом и многое другое, без чего спецназовцу не обойтись. Нет у него ни мощного тыла, ни прикрытия. Не предвидел — убит, не проверил — убит, не заметил — убит, не услышал — убит, зазевался — убит, промахнулся — убит! Он может рассчитывать только на себя и товарищей. На свой ум — холодный и решительный, на свои руки — тренированные и умелые, на свои ноги — быстрые и неутомимые. И не многим посчастливится уцелеть.

Но не взлетят из шахт десятки вражьих ракет, не поднимутся в воздух десятки ядерных бомбардировщиков, не отойдут от береговых причалов десятки вражеских кораблей. Смерти нет, ребята!!!

Поклонись ему низко, этому парню, которому суждено первым шагнуть в горнило войны. Он даёт тебе жизнь!

Г л а в а 4

…Глеб парил под потолком в углу своей комнаты. Было легко и радостно, как будто избавился от каких-то оков, опутывающих по рукам и ногам, и получил долгожданную волю.

Внизу, на самом краю кровати, лежало его тело, обнаженное по пояс, в старых спортивных штанах. «Надо же, получилось, получилось!» — со счастливым чувством подумал он, весь купаясь в ощущениях блаженства и какой-то воздушной, непередаваемой неги, как будто ласковый океан раскачивал его на пологих качелях.

«А штаны-то, оказывается, совсем износились — коленки светятся», — мелькнула у него забавная мысль, заставившая его улыбнуться. И он опустился поближе к своему неподвижному телу, рядом с которым лежала записка, написанная полчаса назад. Глеб протянул руку и попытался ее поднять, но это не удалось. Пальцы брались за листок, он даже чувствовал гладкую поверхность бумаги, но когда он поднимал руку, записка оставалась на месте.

Прекратив свои бесполезные попытки, Глеб подошёл к зеркалу. Как он и ожидал, своё астральное тело он в нём не увидел, только краешек окна и кресло в углу. Покрутившись и так, и сяк, отодвинувшись чуть дальше и приблизившись вплотную, Ткач так ничего и не рассмотрел в холодной поверхности стекла (разве что мелькнула какая-то тень, но это могло и почудиться). А вот сам себя он видел. Его призрачное тело было одето точно так же, как и то что лежало на кровати. Разве что цвет штанов был чуть бледнее.

Удовлетворённо хмыкнув, он шагнул к двери и протянул руку. Но с дверной ручкой повторилось то же самое, что и с листом бумаги. Пальцы её ощущали, но когда он начинал тянуть, двигалась только его рука. Дверь даже не думала шелохнуться.

«Эх! Не догадался оставить дверь открытой! Хотя…»

Глеб, не долго думая, растопырил пятерню и нажал на дверь. Ладонь прошла насквозь, почувствовав еле уловимую плотность материала.

— М-да, — чуть озадаченно буркнул он, видя свою руку только до запястья, и, на всякий случай, осторожно пошевелил пальцами. Пальцы, без всякого сомнения, работали нормально, хотя их и не было видно. Ткач осторожно приблизился, с опаской наблюдая, как выкрашенное белой краской полотно двери «пожирает» его вытянутую руку и, коснувшись поверхности лбом, секунду подумав, начал потихоньку продавливать и голову, закрыв на всякий случай глаза.

Никаких неприятных ощущений не было. Тело неестественно наклонилось вперед и в нормальных условиях давно бы потеряло равновесие.

«Грохнулся бы мордой вниз, как пить дать», — почувствовав, что голова прошла, облегчённо открыл он глаза и критически осмотрел свою, согнутую в локте руку, плечо и часть туловища, барельефом застывшие в оформлении дверного косяка.

— Неплохо, но страшновато, — оценил Глеб свою скульптурную композицию и поспешил сделать шаг вперёд, очутившись, наконец, в коридоре. Постоял там с минуту, судорожно пытаясь сосредоточиться на мелькнувшей и ушедшей мысли о равновесии:

— Конечно же, какое к черту равновесие! Все мои восемьдесят килограмм на кровати остались! — радостно шлёпнул он себя по лбу, как будто решив труднейшую задачу.

«Но ведь тогда меня и матушка Земля не должна притягивать, если веса нет?!» — со страхом подумал он, представив на мгновенье, что его тело медленно — медленно начинает подниматься вверх, легко оторвавшись от привычной тверди. Его страх ещё больше усилился, когда потолок быстро стал надвигаться, в мгновенье накрыв темнотой. А когда он панически заработал руками, пытаясь за что-нибудь ухватиться, то уже наполовину торчал в чужом коридоре этажом выше.

«Я спокоен, спокоен, спокоен», — привычно пробормотал Глеб установочную фразу, пытаясь вернуть себе самообладание.

— Мать честна! Знать бы, где упасть — соломки постелил, — уперся он уже более спокойно руками в пол, соображая, что лучше — вылезти совсем или спрыгнуть назад.

Решить он не успел. Дверь комнаты неожиданно распахнулась и в коридор выпорхнула Ленка.

Ткач так и застыл от неожиданности, задрав голову и широко распахнув глаза.

«Это называется, приплыли», — только и успел подумать он, когда, задев его полой халатика, та промчалась в ванную. «Везёт же некоторым!» — облегчённо выдохнул Глеб, сообразив, что девушка его не заметила, и решительно вытащил ноги.

В ванной зашумел душ и через секунду донеслось Ленкино подвывание: — О - о — о - ой!

Видно вода, льющаяся из распылителя, была поначалу холодной.

«Интересно, закричит или нет? А может действительно меня не видит?» — не подумав, что может напугать девушку до смерти, просунул он через дверь ванной руку и энергично помахал ею несколько раз, чтобы привлечь внимание.

Ленка не закричала, а наоборот, что-то начала мурлыкать себе под нос, не очень разборчивое из-за шума воды.

Глеб вытянул шею, осторожно вдавил голову и уставился на девушку. Та стояла во весь рост за полиэтиленовой шторкой и медленно поворачивалась под резкими водяными струями, подняв почти к самому распылителю тонкие красивые руки.

«Черта лысого она увидит с закрытыми то глазами», — сообразил новоявленный экспериментатор. Решив всё же дождаться, пока на него соизволят обратить внимание, Ткач протиснулся в ванную весь. За шторку он не полез, чувствуя какое-то недоверие к льющейся воде.

Ленка, кокетливо склонив головку, старательно промыла свои роскошные длинные волосы, а затем, легонько их отжав, закрутила узлом на макушке. Потом она намылила маленькую губку и ласково прошлась по своим розовым коленочкам, ямке пупочка и крепким грудкам с вишенками сосков. Глеб старательно ловил её редкие мимолётные взгляды, направленные в его сторону, впрочем, не слишком явные из-за чуть запотевшей полупрозрачной плёнки. Никаких эротических вожделений он пока не ощущал, но с удовольствием наблюдал, как девушка, чуть раздвинув ноги, не обошла вниманием аккуратный чёрный треугольничек внизу живота и круглые, словно по циркулю выписанные, ягодицы.

Соседка была на два года моложе его и училась в том же педагогическом, что и Ткачёв. Знал он её лет десять — их семьи одновременно въехали в новый дом. Ткач шутливо при встречах называл её Еленой Прекрасной, совсем и не приметив как-то, что из застенчивого цыплёнка действительно вырос белый лебедь.

Елена, наконец, выключила душ и отдёрнула шторку. Глеб стоял в шаге от неё, и не увидеть его было просто невозможно. Но девушка не обращала на него никакого внимания. Она плавно перенесла через край ванны ножку и потянулась за висевшем на крючке полотенцем. При этом девчонка так аппетитно для мужского глаза выгнулась в талии, эдаким крутым, но восхитительно плавным изгибом, что Глеб с сомнением покосился на свои сильно выцветшие спортивные штаны, ожидая, что те начнут предательски оттопыриваться. Но со штанами всё было в полном порядке.

Ленка стояла к нему боком и чуть нагнувшись, вытирала свои точёные ножки. «Хороша чертовка!» — подумал он и, не удержавшись, дотронулся до налившегося тяжестью остроконечного холма, завораживающего своим дьявольским колыханием.

Девушка ничего не почувствовала. Глеб осторожно убрал руку от этой наверняка прохладной и упругой, с капельками воды груди и, окинув ещё раз Леночку восхищённым взглядом, попятился в коридор.

Не решившись вернуться в свою квартиру через потолок (а вдруг проскочит мимо своего этажа), Ткач, продавившись через дверь, спустился по лестнице, ни на кого больше не наткнувшись. Прошло уже много времени и он вдруг, неожиданно для себя, испугался. Испугался отчаянно, до ужаса, что не сможет, не сможет, если не поспешит, вернуться назад в своё тело.

Страх возник внезапно, неожиданно, беспричинно, едва он попал в свою квартиру. Этот животный ужас налетел как ураган, безжалостно ломая волю и отметая любые попытки сопротивления. И, уже ничего не соображая, Глеб панически бросился в свою комнату, рванув напрямик через стену, не выбирая дороги.

… Очнулся он весь в поту на краю кровати, Сердце учащённо билось, а руку неприятно холодила остывшая вода….

Г л а в а 5

Не удивляйся, читатель. Многое порой кажется фантастическим, сказочным и невероятным. Но это только кажется.

З а д у м а й с я:

У человечества сотни племен и народностей, сотни религий и верований, бессчетное множество обычаев и традиций, но все люди, не зависимо от того, к какой расе они принадлежат, весьма серьёзно относятся к факту смерти. Это присуще всем! Ни у одной нации, ни у одного самого маленького народа, вы не найдёте безразличного отношения к умершим. Тысячи всевозможных погребальных обрядов, отличающихся несказанной роскошью или предельной скромностью сопровождают в последний путь усопших. И если задаться вопросом п о ч е м у? то напрашивается один вполне резонный ответ — люди верят, что со смертью человека начинается новая, загробная жизнь, не важно рай это или ад, возвышенные небеса или чудесный оазис в песках, страна воды и тумана или земля счастливой охоты.

Кто поведал о них? Видел ли кто-нибудь, стоял ли кто-то на их пороге?

ДА! Возможно и видели, но на пороге стояли точно!

В этом, читатель, можешь быть абсолютно уверен. Таких людей вокруг, на удивление, очень много. — Миллионы! И с каждым годом их становится всё больше и больше. Это те, кто умер и вновь вернулся к жизни, это люди — пережившие клиническую смерть. Они уже не такие, как мы, они лучше нас. Их духовный мир богаче, жизнь полнее, они добрее и заботливее, не говоря уже о возросших психических возможностях.

Прежде чем вернуться назад, они стояли там — на пороге загробной жизни и им есть что рассказать. Их свидетельства бесценны, интересны и необычайны. Но из множества непреложно установленных и научно доказанных фактов, хочется обратить внимание именно на те, которые наибольшим образом связаны с нашим повествованием.

С незапамятных времен об умершем говорили: «Его душа покинула бренное тело». И были, несомненно, правы. Уже в 1906 году американский врач Мак-Дугалл взвесил субстанцию, покидающую умирающего человека — 21 грамм. Съёмка современной специальной аппаратурой даёт однозначный ответ: действительно, в момент смерти, от физического тела человека отделяется «астральное тело», обладающее по свидетельствам очевидцев, переживших клиническую смерть, разумом, памятью и чувствами умершего. Оно в большинстве случаев не видимо для окружающих и не может вступать с ними в контакт, но оно «видит», «слышит», «чувствует» и «говорит». И не его вина, что живые его не слышат.

Астральное тело свободно, без каких-либо ограничений, перемещается в пространстве и по последним научным предположениям, скорее всего, является средством передвижения для разума и духа. И не удивляйся, читатель, если после несчастного случая, подобно многим, ты увидишь себя со стороны. — То ли в искорёженной машине, то ли на операционном столе среди врачей, суетящихся над твоим окровавленным бренным телом, сделавшим последний вздох, знай — ты вышел, ты в астральном теле!

Да пусть не разорвется нить жизни, связывающая их воедино!

Человек — существо энергетическое. Его тело — это просто одежда, необходимая для существования в нашем мире. Одежда весьма сложная, представляющая химико-биологическую электрическую машину. Но сам человек находится внутри, и своё «Я» никогда не отождествляет со своим телом. Это как компьютер — сколько бы «железа» и прибамбасов ты на него не навесил, но главная суть компьютера — процессор. Главная же суть человека — это душа (три верхних энергетических уровня), связанная с астральным телом (три нижних энергетических уровня), а потом лишь идёт управляемое ими физическое тело. Астральное тело своей формой повторяет тело физическое. Имеет защитную оболочку (ауру), многочисленные энергетические и управляющие каналы, энергетические узлы (чакры) для получения и распределения энергии. Оно непосредственно связано с телом человека и управляет им через специальный канал. Как свидетельствуют очевидцы этот канал выглядит как серебристая нить, выходящая из центра лба человека. Это — нить жизни. Если она рвётся — физическое тело умирает.

Что ж делать, пришла пора сменить «одежду», старое тело. А там уж что дадут!

Как там у Высоцкого:

Бог сам знает какую душу и в какое тело поместить.[2]

Г л а в а 6

— Подберите себе группу, Игорь Петрович. Человек десять, не больше! Команду я уже дал, людей вам выделят по вашему усмотрению, — поднял Зверев глаза на старшего лейтенанта.

«Что-то неспроста командир расщедрился!», — кивнул понимающе Козырев и, незаметно подавшись вперед, стрельнул взглядом по карте, которую почти полностью прикрывала огромная командирская ладонь. «Кавказ, скорее всего», — подумал он, так и не выхватив ни одного названия, но отметив густо наложенную сеть горизонталей, характерную для гор и зелёный фон лесистой местности.

— Молодых солдат не берите, только тех, кто прослужил не менее года, — продолжил майор, отметив про себя мимолётный манёвр старлея. — Ну, да вы, сами знаете….

— Задача у вашей группы следующая…, - решив больше не испытывать терпение подчинённого, развернул он на столе вызвавшую любопытство карту. — Обеспечить без каких-либо потерь выход мотострелкового полка из Нагорного Карабаха… на участке Лачин — Горис. — обвёл майор карандашом участок. — Возможны попытки блокирования подразделений полка с целью захвата вооружения и техники группами боевиков, как с азербайджанской, так и с армянской стороны. Противник — «условный», огонь открывать только при явном нападении. Постарайтесь обойтись без ненужных жертв. Сделайте упор на разведку…, - секунду помолчал Зверев, давая возможность осмыслить сказанное. — Вся трасса от Степанокерта прикрывается подразделениями ВДВ[3], нам, Игорь Петрович, приказали усилить наиболее сложный участок. Войдите с ними во взаимодействие. Позывные и радиочастоты возьмёте у начальника связи. У десантников получите два БРДМ[4], их командир, подполковник Селиванов, в курсе. Указания ему даны. Фамилию я здесь на всякий случай пометил, — показал Зверев едва заметную надпись справа на поле…

— Вооружение со склада получите обычное, армейское, включая бронежилеты. Средства связи подберёте по вашему усмотрению. Доставка транспортным самолётом, затем вертолётом вас перебросят в Лачин. На сборы — сутки! — закончил майор, протягивая Козыреву карту…

— Вопросы есть?

— Никак нет, товарищ майор. Разрешите выполнять?! — поднялся со стула старший лейтенант.

— Действуйте. Ни пуха, ни пера!

— К чёрту, командир! — улыбнулся старлей и, ловко козырнув, исчез из кабинета.

… Через полтора суток группа Козырева была в Лачине и, получив БРДМы, вышла на маршрут.

Стояло лето. Всё вокруг дышало зноем, юг есть юг. Солнце неутомимо размягчало асфальт, а под бронёй царил стойкий запах бензина, железа и солдатского пота. Лес по обочинам потускнел, посерел от придорожной пыли, изнывая в ожидании дождя.

Шоссе то ныряло вниз, то взбиралось круто вверх, отмечая полоской струящегося марева очередной перегиб. Ехали медленно, внимательно рассматривая через триплексы местность, а редкие машины торопились побыстрее проскочить мимо их, внушающих опасение БРДМ.

У моста через неглубокую, но бурную Анкеру их попытались задержать какие-то вооружённые люди. Козырев приказал сбавить скорость и, высунувшись по пояс из люка, помахал им беретом. Задняя машина тут же сместилась на левую сторону дороги, прикрыв командира крупнокалиберным пулемётом. Бородачи, рассмотрев русского, отошли на обочину, прокричав что-то неразборчивое, но, судя по их лицам, вполне мирное.

Участок прошли минут за сорок: два малолюдных, тронутых войной селения, мост, двенадцать километров дороги в зоне боевых действий и почти столько же на территории Армении.

Козырев быстро оценил обстановку и решил взять большую часть маршрута под постоянный контроль на все оставшиеся двое суток до вывода полка.

— Первый разведдозор — Савин, Рымарев. Старший — Савин. Возьмёте под наблюдение вот этот участок… в Армении, — показал старший лейтенант на карте. — Он самый длинный, около пяти километров. Дальше от границы идут населённые пункты. Вряд ли боевики будут там что-то затевать…, - остановился на секунду Козырев, твердо решив для себя, попозже, перед самым маршем полка, проверить эти, казавшиеся мирными, сёла.

— Разведку вести днём и ночью поочерёдным патрулированием участка в полосе одного километра от шоссе. На связь выходить каждые два часа, начиная с шестнадцати ноль-ноль. При обнаружении скоплений вооруженных людей или бандформирований, докладывать немедленно. Связь на установленных радиочастотах. В бой вступать только при явном нападении! При необходимости запросить помощь. Я, с техникой, буду находиться в районе Лачина.

… Остальным дозорам Козырев нарезал участки уже в Азербайджане, от границы до самого Лачина.

Глебу и Димке Жохову достался кусок шоссе от моста до крутого спуска в распадок. Лента асфальта, изогнувшись змеей у реки, упрямо лезла в гору, прочертив её склон светло-рыжими откосами, а затем, делая несколько плавных поворотов, круто уводила вниз. За два часа спецназовцы прочесали весь лес по обе стороны дороги, и нашли хорошую точку для наблюдения, откуда шоссе почти полностью просматривалось.

— Ты как думаешь, сержант, будет какая-нибудь заварушка или напрасно двое суток здесь проторчим? — спросил Жохов, лениво кусая травинку.

Глеб опустил бинокль и пристально посмотрел на напарника: — Пострелять захотелось?! — жёстко бросил он….

— Не без этого, — после несколько затянувшейся паузы, даже не повернув головы, спокойно согласился тот… — Хочется всё-таки настоящего дела попробовать.

— Смотри, Димка, первый блин может и комом быть! — смягчился Глеб. — Лишат берета, позора не оберёшься.

— Будь спок, сержант, до этого не дойдёт! — выплюнул тот, наконец, травинку и успокаивающе выкатил на сержанта ангельски чистые и ясные глаза.

— Ну-ну…, - взялся Ткачёв за бинокль. — Твои слова — да Богу в уши, — с сомнением сказал он, памятуя упрямый характер Жоха.

— Да что ты, в самом деле, Глеб, — обиженно сказал Димка, уловив недоверие в голосе сержанта. — Приказ я помню, и провоцировать никого не собираюсь!

— Ладно, замнём для ясности, — обернулся Ткачёв к напарнику и секунду спустя примирительно пояснил: — А участок у нас для нападения самый подходящий. Если взорвать мост и обрушить вон тот откос, — ткнул он пальцем на видневшийся слева краешек светло-желтой осыпи, то полк не полк, а колонну батальона точно можно отрезать. Я бы на их месте так и сделал. Отсёк хвост колонны, и всё. Со стороны Армении пока полк не освободит шоссе, инженерная техника не пройдёт, а в Ланчине и Шуше, если она и есть, то на содействие азербайджанских властей особо рассчитывать не приходится. Ну, а если сделать несколько хороших завалов на трассе, когда голова колонны уйдёт в Армению. То сидеть этому батальону в мышеловке не одну неделю.

— Ну, армяне на это вряд ли пойдут, — резонно заметил Жохов. — Они по этой дороге Карабах снабжают!

— Армяне, да! — согласился Глеб. Но азербайджанцам прямая выгода. Во-первых, дорогу закупорят, во-вторых, техника не уйдёт в Армению, чего они боятся. Сейчас каждый хочет на этот полк лапу наложить. Думаешь десантуру и нас зря что ли сюда бросили? Наверняка жареным пахнет. Так что смотри в оба.

Жохов воспринял последние слова как команду и поднялся с земли: — Пойду я, обегу участок, — повесил он автомат на плечо и выжидающе посмотрел на Глеба.

— Хорошо, у тебя два часа. К шестнадцати будем командиру докладывать, а потом обустраиваться.

Г л а в а 7

Обе БРДМ Козырев увёл в сторону Лачина, взяв эту обузу на свой, более многочисленный дозор, состоящий из трёх человек, включая и старшего лейтенанта. Хотя БРДМ-ка маленькая и юркая, но всё равно не везде в горах найдёшь подходящий съезд в лес, опять же нужно технику маскировать и охранять.

Разведдозоры Козырев на трассе высаживал скрытно, рассчитывая, что никто этого не обнаружил, а БРДМы демонстративно пригнал назад под Лачин, вот, дескать, съездили и назад вернулись. Тем более, что никто кроме командира десантников Селиванова и его начальника штаба не знал, сколько у Козырева будет людей.

Не желая засвечивать группу, восемь человек с лёгким вооружением он высадил из зависшего вертолёта в трёх километрах от города, с приказом скрытно выйти к шоссе. А с двумя оставшимися разгрузил на вертодроме упакованную в ящики весьма солидную экипировку группы и, выставив охрану, в сопровождении Золотовского отправился за БРДМами.

Через три часа, обговорив всё с Селивановым, получив технику и загрузив снаряжение, он подобрал своих людей на трассе, заметив подаваемые из кустов световые вспышки небольшим зеркальцем….

… Машины по шоссе шли редко. Только проскочившие на большой скорости два тентованных грузовика, в одном из которых под плохо зашнурованным брезентом Глебу удалось рассмотреть небольшие зелёные ящики армейского образца, представляли какой-то интерес. Это шоссе, пролегающее по упорно удерживаемому армянскими боевиками «ланчинскому коридору», не очень-то походило на «дорогу жизни», снабжающую Карабах.

В пятнадцать пятьдесят вернулся Жохов, в темпе прочесавший весь участок.

— Чисто кругом, — доложил он, — только у моста пост: шесть боевиков. Обедать изволят… с винишком, — презрительно скривил он губы.

— Ты бы ещё этикетки на бутылках срисовал, для полноты картины!

— Учту! В следующий раз обязательно бинокль возьму, — охотно согласился Димка. — Полянка там. Ближе, чем на двадцать метров подобраться не удалось. А с биноклем, я, для вас, товарищ сержант, коли заинтересовались, не только марку вина разведаю, но и чей разлив они пьют.

— Ладно, кончай трепаться, неси рацию. Пора командиру докладывать, — остановил его Глеб.

Включив и настроив рацию, он доложил о численности поста у реки и о двух проследовавших тентованных КАМАЗах предположительно с боеприпасами.

Наскоро поев (аппетита у обоих не было, видно сказывалась жара), начали обустраивать пост. Из плащ-палаток соорудили крохотную палатку на одного, занесли туда вещи и тщательно замаскировали. Побродив по лесу, набрали сухих сучьев и разбросали их двухметровой полосой вокруг лагеря — предосторожность на ночь, когда треск сухого дерева под ногой звучит как выстрел, предупреждая о чьём-то приближении. Затем, положив Жохова отдыхать, Глеб опять принялся через бинокль наблюдать за шоссе и прилегающим лесом.

Ветра не было. Жара вроде и не собиралась спадать, хотя солнце давным-давно перевалило за зенит. Тело обливалось потом и хотелось пить.

«Забыл давеча сказать Димке, чтобы подобрался к речке», — упрекнул себя сержант, булькнув последними глотками из армейской фляги. — «Теперь до самого вечера придётся терпеть, хотя…»

Он потихоньку взял свой мешок, который Жохов выставил наружу, когда забирался в палатку и, порывшись в нём, достал чистый целлофановый пакет. Выбрав на дереве подходящую ветку с густой листвой и хорошо освещённую солнцем, он надел на нее пакет и плотно завязал верёвочкой, чтобы тот не соскочил. Солнце палило еще во всю, и времени было вполне достаточно, чтобы через час-другой в пакете сконденсировалось с полстакана воды….

Жохова будить не пришлось. Тот проснулся сам, когда сержант в очередной раз докладывал по рации командиру.

«Маловато, конечно, поспал, — взглянув на мрачную физиономию напарника, — подумал Глеб, — ну да делать нечего».

Димка протёр глаза и смачно зевнул, разгоняя сонную одурь: — Дрянь какая-то снилась, даже вспоминать не хочется и башка тяжёлая….

— Со сна это! Обежишь участок в темпе — встряхнёшься! У моста подольше покрутись — уточнить надо: усиливают ли охрану на ночь, меняют ли караул, но особо долго там не сиди — к двадцати часам чтобы был здесь. Я сам ещё хочу посветлу пробежаться! И вот это возьми, — протянул Глеб ему свою фляжку, — наберёшь у речки!

Димка молча прицепил сержантову флягу на ремень, забросил на плечо автомат и, хрустнув напоследок где-то за кустами сучком, растворился в лесу.

… Жара к вечеру спала. Время тянулось медленно: последняя машина прошуршала шинами внизу минут тридцать назад и всё.

«Попробовать, что ли?» — чувствуя от неподвижности привычную расслабленность, подумал Глеб. «Опасно — вдруг кто-нибудь наскочит», — резко встряхнулся он, отгоняя заманчивую идею.

Был у него уже на этот счёт прискорбный случай.

… Той весной, девяностого, дипломник педагогического Глеб Ткачёв не просто «зациклился», а зациклился (по его мнению) весьма основательно. Три часа в день на подготовку к госэкзаменам, два — на карате, шесть — на сон, всё остальное время на то, что с непостижимой таинственной силой манило и притягивало его, пуще, чем алкоголика тянет недопитый партнёром стакан, азартней, чем редкостная марка манит заядлого филателиста.

После первого удачного опыта, все его мысли, чувства и дела были заняты только астральными полётами. Перво-наперво он, не подумавши, врезал в свою комнату замок, несказанно обидев этим своих родителей и зародив в них кучу всяких подозрений. Это стоило ему трёх дней недовольных бурчаний и увещеваний, пока предки, наконец, не смирились с его «непонятной и странной обособленностью», казавшейся им весьма подозрительной. И они были, конечно, правы.

Запершись, Глеб по несколько часов в день занимался йогой, впадая в состояние медитации и транса. Овощная диета пошла ему на пользу, он сбросил лишний вес, получив завидную лёгкость и стремительность не только в движениях, но и в достижении нужного состояния.

Второй раз он сумел выйти из тела дней через десять. Две попытки до этого по непонятным причинам не удались. Почему? — На этот вопрос он не смог бы ответить и сейчас. Может оттого, что на улице чуть похолодало? Хотя температура была заведомо выше тех двадцати градусов, ниже которых по данным исследователей попытки отделения астрального тела не получаются. Но зато после второго раза, как прорвало. Неудач больше не было.

Сначала он экспериментировал с опаской, два-три раза в неделю, аккуратно записывая наиболее ценные наблюдения в блокнот, а в конце мая обнаглел настолько, что почти каждое утро парил над своей кроватью, а если была хорошая погода, то и на улице.

Бесценный опыт накапливался по крохам. Глеб уже твёрдо знал, что может находиться вне тела от сорока восьми до пятидесяти двух минут. Выше этого предела продлить астральный полёт ему не удавалось. — Неумолимый страх захлёстывал разум, мгновенно гася все попытки какого-либо сопротивления, и Глеб с отчаянным воплем врывался в своё, бешено содрогающееся от такого вселения тело. После этого он пару дней скверно себя чувствовал, как будто его хватили мешком по голове, ощущая слабость и подавленность.

Став чуть поопытнее, Глеб перестал доводить полёты до критической черты, а, зависнув над телом, мысленно представлял, что, проникая через макушку во внутрь, сливается со своей оболочкой воедино.

С каждым разом его сознание всё легче покидало тело и скоро это стало настолько обыденным, что достаточно было полностью расслабиться и погрузиться в себя, чтобы достичь желаемого результата. Ему уже не нужна была ни кастрюля с водой, ни долгая медитация, ни строгая диета. От своего дома на Теннисной до Хлебной площади, которая находилась на другом конце Самары, он пролетал за считанные мгновенья, достаточно было только представить место, куда хотелось попасть, или задать какое-либо направление — прямо, влево, вверх, вниз — любое!

Глеб хранил свою тайну пуще глаза, прекрасно понимая, что найдётся не мало заинтересованных людей и учреждений, готовых тут же использовать его необыкновенные возможности. Шпион бы из него, конечно, получился классный, ибо никакого труда Ткачу не составляло проникнуть на любой охраняемый объект, секретную лабораторию или заглянуть в чужой сейф. А когда в июле, после долгих попыток, ему удалось, наконец, усилием воли сдвинуть листок бумаги, то он понял, что при желании может даже что-то и украсть. Уже одно это, если каким-то образом выплывет наружу, заставит многие спецслужбы без устали гоняться за ним, чтобы завербовать, перевербовать, а, скорее всего — просто убить! А кому хочется умирать? — Естественно никому!

Хотя шпионом — ещё куда ни шло (может таких как он и не одна сотня уже?), а вот вполне реальная перспектива на всю оставшуюся жизнь превратиться а подопытного кролика, Глеба Ткачёва ну никак не прельщала. Не нравилась ему такая перспектива, как и то, если бы его ославили шарлатаном или отправили в «психушку». Проще было, чтоб никто, ничего не знал.

… В армии он остерегался уходить в астральные путешествия. Казарма есть казарма — кругом люди. И так долго скрываемая тайна могла быть нежданно-негаданно случайно кем-то раскрыта. Трижды, правда, за первые полгода, он рискнул побывать дома, посмотреть на своих родителей и сестрёнку. Первый раз стоил ему нервов и изрядного испуга. Спал он на втором ярусе и когда вышел из тела, то увидел, что он такой не один. Если сам он болтался под потолком, то ещё шесть астральных тел неподвижно висело в сорока сантиметрах над бойцами. Лбы спецназовцев и астральных проекций были связаны толстым, толщиной в палец хорошо видным пульсирующим жгутом. Было жутко, пока он не сообразил — устали ребята, энергией пополняются, летают видно во сне. А третий раз чуть вообще не кончился для него печально. Едва Глеб успел вернуться назад, как сыграли ночную тревогу. Точнее, он даже чуть опоздал — солдаты уже горохом сыпались с коек второго яруса. Вот тогда-то, он испугался по-настоящему. Подумать только: дай Зверев команду чуть раньше и всё…. Дневальный бы безуспешно тряс его за плечо, крича: «Ткачёв, вставай! Тревога! Вставай же Ткачёв!» А через минуту уже бы подскочил командир группы с ротным, а через пять прибежал бы врач или санинструктор и было бы всем весело…. Так что после этого Глеб зарёкся экспериментировать по ночам, ну а днём тем более не представлялось возможности. Из тела он по-прежнему выходил, не желая терять приобретённые навыки, но дальше казармы не перемещался.

Поэтому и отбросил он сейчас, казавшуюся столь заманчивой, идею астрального разведполёта над трассой, хотя эта мысль искушала его все два часа, пока он поджидал Жохова.

Димка вернулся к сроку: — Эта пьеса начинает меня утомлять, — с места в карьер забалаболил он. — Ну, аж никакого «антиресу»! Те же горы и те же морды. Двое по мосту вышагивают, а остальные в карты режутся. Смены нет, да я, думаю, и не будет. Эти ребята хорошо устроились. Щоб я так жил! Вроде и при деле, а житуха курортная! И командир не зверь и всё есть — и закусить и выпить! Им бы ещё пляжик отгрохать, чтоб дамский пол под рукой был, да колодец выкопать, а то вода в речке по цвету напоминает, как бы это поделикатней выразиться… во… мочу молодого поросёнка, но зато по вкусу… — настоящий «Боржоми», правда с хлопьями! Я для тебя, старшой, тоже расстарался!

Глеб взял протянутую Димкой фляжку, поблагодарил и, бросив туда таблетку пантоцида, нацепил на ремень. Пить он сейчас не хотел, выпив минут двадцать назад грамм сто воды, скопившейся в пакете. Не спеша опустил закатанные по локоть рукава куртки, скрывая блеск часов и металлического браслета и, не поддержав легкомысленного трепа напарника, распорядился:

— Выйдешь через пять минут на связь с Козыревым. Скажешь, что всё в норме. Я к двадцати двум подойду…. Ну, будь! — хлопнул он легонько по подставленной Димкиной ладони и, подхватив автомат, двинулся в сторону распадка.

— В яму смотри у реки не угоди, — заботливо предупредил Жохов. — Там края обсыпаются….

Г л а в а 8

Кавказский лес богат. Что только там не растёт, под благодатным южным солнцем. — Стройные ясени тянут свои могучие стволы вверх, туда же устремляются красавцы дубы и на желающие отставать нарядные клёны.

С ними соседствуют бук, граб, сосна и даже вечнозелёный тисс. А под их кронами наливает свои бордовые ягоды кизил, нежно желтеет алыча, да и дикая яблоня с грушей предлагают свои маленькие кисло-сладкие плоды. Корявый боярышник у тропинки норовит шипастыми неприглядными ветками загородить путь тому, кто собрался сорвать ягодку поспелее, а акация хватает одежду своими колючками просто так, из озорства. Орешник, жимолость, бересклет в немыслимом хороводе кружат вокруг деревьев, а терн, ежевика и, напросившийся к ним в компанию шиповник, выставили колючий заслон у дорог и опушек.

Глеб двигался не торопясь, в метрах ста от дороги, почти не различимый в своей камуфлированной форме среди леса. Когда же склон горы круто устремился вверх, сержант приблизился к шоссе, взрезавшему горную складку пятидесятиметровым откосом. Скала почти вертикально уходила вниз, вплотную примыкая к полотну дороги. Те три-пять метров, которые отделяли скальное основание от местами выщербленного асфальта, погоды, конечно не делали. «Если здесь рвануть — завал будет что надо», — подумал он, осторожно отступая от края. — «Всю дорогу завалит напрочь!»

Хотя он и сомневался, что какой-либо здравомыслящий подрывник поставит заряд сверху, но всё равно внимательно прочесал всю полосу над скальным откосом, пытаясь отыскать какие-либо следы, оставленные недавно побывавшим здесь человеком.

Не обнаружив ничего подозрительного, Глеб прибавил темп, памятуя, что в лесу темнеет быстрее, а времени у него в обрез. Следуя вдоль спускающегося в распадок шоссе, он пересёк условную черту своего участка и углубился метров на сто в зону Коржова и Саблина, рассчитывая перебежать здесь дорогу, поскольку шоссе в этом месте делало поворот и слева не просматривалось.

Ткач спрятал в карман берет, повесил автомат вдоль левого бедра, прикрыв оружие от нескромных взглядов рукой и, подойдя к кромке кустов, осмотрелся и прислушался. Было тихо. Выдвинувшись из-за листвы чуть вперёд, он пристально ощупал взглядом кусты, скрывающие слева поворот шоссе, а затем посмотрел направо, где лента асфальта убегала вверх и пропадала на перегибе у осыпи. Резким рывком метнулся через дорогу, усердно кося в сторону осыпи глазом, мгновенно пролетев те десять метров, которые отделяли его от намеченного в зарослях прогала. Нырнув под защиту листвы, он тут же присел и замер, пытаясь уловить что-нибудь постороннее, подозрительное, не вписывающееся в лесную тишину.

Распрямившись, сержант перевесил автомат под правую руку и неслышным, мягким шагом двинулся вдоль дороги. Он шёл зигзагом, то удаляясь от шоссе метров на двести, то приближаясь почти вплотную, стараясь охватить прочёсыванием как можно большую площадь. Лёгкий ветерок, потянувший со стороны реки, был ему на руку: лес зашумел, скрадывая шаги и можно было прибавить ходу, не опасаясь выдать своё местоположение. Хотя, когда Глеб добрался до скалы, ветерок также внезапно и стих, как и начался.

Откос снизу выглядел ещё более внушительно, чем сверху. Маскируясь в кустах у обочины, Глеб его рассматривал минут пятнадцать. Две трещины, достаточно широкие, змеились почти у самого низа чуть правее центральной части. Здоровенные каменюги, оторвавшиеся когда-то от скалы, лежали не только у подножья, но и на противоположной стороне дороги. До одного из них Глеб мог даже дотянуться при желании, высунув руку из листвы. Место для диверсии подходило на все сто. «М — да, — с досадой подумал он, — прямо «блюдечко с голубой каёмочкой»: и подходы скрытные и отходить есть куда, и завал будет что надо. Пару шашек в трещину сунуть, метров двадцать наверняка обрушится, если не больше». Сержант сплюнул и начал отползать от обочины.

К мосту он вышел уже в начале десятого. Охрана стояла та же, на ночь её никто и не думал усиливать. Двое боевиков, которым видно порядком надоело бесцельно слоняться по мосту, сошлись в центре, перекурить.

«Охрана! Едрит твою налево!» — с чувством брезгливости подумал сержант, наблюдая, как два поддатых бородача чего-то не поделив, устроили ссору. Хотя слов Глеб не понимал, но и без этого было ясно, что дело идёт к драке. Хотелось выскочить на мост и набить обоим морду.

Когда так называемые «часовые» готовы были вцепиться друг в друга, полог палатки на противоположном берегу откинулся и, высунувшаяся лохматая голова что-то прокричала в сторону возмутителей тишины, вопли которых неслись на всю округу. Те нехотя разошлись, продолжая ругаться, но уже на полтона ниже. Лохматый щёлкнул затвором автомата, и часовые мигом очутились по разные стороны моста. Считая инцидент исчерпанным, чуть выждав, старший поста скрылся в палатке, напоследок что-то недовольно пробурчав.

Посмотрев на часы, а времени оставалось впритык, Глеб двинулся назад. Он благополучно пересёк ещё раз дорогу и, углубившись метров на пятьдесят в лес, направился в сторону своей стоянки. Идти вдоль крутого склона было не очень удобно, да и в лесу стало почти темно. Прогалы между деревьями, теряясь во мраке сумерек, плохо просматривались, и приходилось, чтобы не опоздать, ломиться местами напрямую. «Надо будет время патрулирования увеличить до трёх часов, а то ночью не успеешь обежать участок», — подумал он, захрустев сучьями на подходе к своей базе.

Приостановившись, он два раза тихонько клацнул прицельной планкой, зная, что Димка наверняка уже держит его на мушке, но ответного сигнала не расслышал. Это встревожило и озадачило. Глеб тут же присел, левой рукой нащупал на земле два сучка и, осторожно переложив их, беззвучно сместился в сторону. Он проделал это несколько раз, пока не сдвинулся метра на три от той точки, откуда подавал сигнал. Затем, убирая сучья перед собой, осторожно стал двигаться вперёд.

Тишина стояла полная. Лишь где-то верещала цикада, да еле слышно пищал над ухом одинокий комар.

«Не может быть, чтоб заснул. Наверняка что-то случилось!» — билась тревожная мысль, когда Глеб осторожно подбирался к палатке. Её вход он с трудом обнаружил за непроницаемым забором из веток, которые не поленился навтыкать вокруг Жохов.

Сержант облегчённо вздохнул, понимая, что если у напарника было на это время, то ничего страшного пока не произошло. Он, стараясь не особо шуметь, расчистил вход и присев, заглянул внутрь. Палатка стояла пустой — ни вещмешков, ни рации. Лишь с правой стороны валялся кусок обломанной ветки, едва различимый в темноте. Ветка, конечно, лежала не просто так. Глеб потрогал свежий излом у верхушки, ещё сочившийся влагой и, догадавшись, завернул угол брезента в том месте, где раньше лежала ветка. Пошарив в листве, он извлёк на свет божий записку, оставленную Димкой. Чтобы прочитать, пришлось подойти к обрыву, где было посветлее и поднести клочок бумаги к самым глазам:

«Конспиратор хренов! — подумал озабоченно Глеб. — Теперь ещё в потёмках придётся и дерево искать, куда он вещи спрятал». Но даже в темноте нужное дерево сержант отыскал сразу, с первого захода. Оно было самое подходящее — густое и с крепкими ветками. Жохов подвесил оба мешка и рацию в метрах четырёх над землёй, посчитав, что ночью, до прихода сержанта никто не найдёт.

Глеб снял всё имущество и отнёс в палатку. Достав фонарь, опустил светофильтр и при ослабленном зелёном свете начал осматривать содержимое мешка Жохова. Не хватало шести снаряжённых магазинов, четырёх гранат, пистолета с запасной обоймой, фонарика и прибора ночного видения. Несколько успокоенный увиденным, он аккуратно завязал Димкин мешок и взялся за свой. Распаковал и надел притороченный к вещмешку бронежилет, помянув нелестным эпитетом напарника, не пожелавшего таскать эту армейскую тяжесть по горам. «Ну да ладно. Бог не выдаст — свинья не съест!» — подумал он о Димке и сплюнул три раза, по старой примете, чтобы не накликать беду.

Загнал в ствол Макарова патрон, пристегнул карабин шнура к рукояти и спрятал пистолет во внутренний карман куртки. Уложив в сумки гранаты и магазины, отодвинул их в сторону, чтобы не мешали. Туда же, вынув из чехла, бросил запасной нож, чтобы потом, перед выходом, спрятать его в потайной карман. Карман, специально прорезанный сзади, у воротника, был очень удобен для броска ножа из-за головы. Рассовав по карманам перевязочные пакеты и аптечку, Глеб достал ПНВ и аккуратно завязал мешок. Застегнув крепление на затылке, включил аккумулятор прибора. Ночи как не бывало. В светло-зелёном свете видно было не хуже чем днём. Не хватало только привычного глазу разноцветья красок, и несколько необычно выявлялись многочисленные контрасты в освещенности.

Минут десять понаблюдав за дорогой и послушав ночь, Глеб решил с часок отдохнуть, прежде чем пуститься в обход участка, охрана которого теперь легла только на него одного. Он забрался в палатку и, устроившись поудобнее, закрыл глаза, пытаясь задремать. Но сон не шёл, отпугнутый тревожными мыслями о пропавшем Косте Саблине и ушедшем без бронежилета Димке.

Г л а в а 9

— Ты выдэл! Выдэл! — с заметным кавказским акцентом прошипел жилистый коротышка в полувоенной форме одежды, взволнованно ткнув в бок напарника, приникшего к окулярам бинокля.

— Я что, без глаз, что ли?! — проводив оптикой второй БРДМ, с цифрой «25» на броне, после долгой паузы соизволил ответить тот…. — Спецназ, мать их за ногу! — определил он, пряча бинокль. — Давай, сваливаем отсюда, пока не засекли!

— Ты что, савсэм голову патэрял? — вскинулся на него кавказец. А бабки думаэшь нам проста так, нэ за что, атслюнявят?!

— Ну, шкет, ты даёшь! — изумленно взъерошил свой неотросший бобрик Груздь. — Ты что, хочешь этих волчар сделать?!… Да эти два кента в беретках взвод запросто уложат! А нашу кодлу — в минуту под орех разделают! Спецназ это… ты понимаешь — СПЕЦНАЗ! — сделав нажим на последнем слове, уставился он в тёмные, чуть навыкате, глаза ингуша.

— Пуля нэ разбираэт, какая на головэ шапка! Да я за адну вот эту вынтовку, — потряс Шамиль возбуждённо оружием, — готов их хот сэйчас на тот свэт проводыть! А тут эщё настоящые дэньги дают. Двадцать тысяч! Зэлёных! Нэ считая рублей…. Ты нэ мужчына, Груздь!…

— Если ты не закроешь свою пасть, то нас спишут в расход прямо здесь! На весь лес шухаришь! Пойдём к Ибрагиму, — остановил он готового опять взорваться напарника, — пусть он сам решает, что дальше делать! — и, повернувшись, направился в сторону от дороги.

Шли они недолго, минут двадцать, отойдя по склону с километр. Груздь уверенно держал направление на неприметную ложбину в чаще, где стояли две, неразличимые с пяти шагов, брезентовые палатки. В лесу он ориентировался почти свободно, да и двигался весьма уверенно, ловко огибая деревья и совсем беззвучно раздвигая кусты. Семь лет на лесоповале — что-то значили.

Шамиль же, выросший на окраине Орджоникидзе (теперешний Владикавказ), был сугубо городским человеком. И, в общем-то, его знакомство с природой, до недавнего времени, ограничивалось «Рестораном — Сад» в самом центре города, да парком около ресторана «Нар» на берегу Терека, где кружево построенных ещё в старину искусственных проток окружала пышная зелень по берегам. Лес Шамиль не любил и побаивался заблудиться, как и случилось с ним две недели назад в Карабахе, где он, унося ноги, отбился в горах от небольшой группы своих, добывавших в зоне боёв ценности и оружие. И хотя ему и досталось несколько золотых побрякушек, но пять заветных нарезных стволов, чтобы вооружить всех мужчин в семье, он так и не добыл. А в одиночку заниматься мародерством было слишком рискованно. Проще было записаться у тех же армян в боевики, получить автомат и в подходящий момент незаметно смыться, поживившись при возможности ещё чем-нибудь. И не попадись он на глаза Ибрагиму, так бы, скорее всего и произошло. Но тот предложил это, в общем-то, плёвое, но выгодное дело и Шамиль, не раздумывая, согласился.

Ибрагим подбирал подходящих людей осторожно и сути дела не раскрывал. У Шамиля он только спросил, хорошо ли тот плавает и стреляет и, получив утвердительный ответ, увёл его из Лачина в горы. Плавание Ибрагим не проверял, но, дав снайперскую винтовку с глушителем, заставил ингуша сделать несколько выстрелов и остался доволен результатом, когда тот положил пули тесным треугольником в ствол тонкой сосны за четыреста метров. Не зря Шамиль по приказу отца с полгода регулярно ходил в стрелковую секцию и постреливал в тире из малокалиберки. Пригодилось.

Собранную группу любой кадровик назвал бы многонациональной. Если красавец Ибрагим наверняка прежде хаживал по Баку и звался Ибрагим-оглы, то подрывник Тофик был без сомненья армянином. Классный сапёр, прошедший горнило Афганистана, он и через несколько лет не утратил навыки, вколоченные войной. Дополнял эту компанию Сомов (последняя кличка Груздь), чистокровный русак из-под Ярославля, мастерски владевший ножом и еще не так давно рубивший тайгу по второму сроку.

— Свои, — негромко сказал ярославец и остановился, заслышав шорох в кустах. Шамиль, выглянув из-за спины притормозившего Груздя, заметил лишь, как качнулась ветка, задетая стволом автомата.

Груздь ловко проскользнул в густую зелень кустов, скрывавшую ложбину и оказался в лагере. Шамиль, зацепившись прикладом и выругавшись, ввалился следом.

Георгий — пятый участник их группы (если его можно было так назвать), неодобрительно поморщился, но смолчал.

— Кажется, дело пахнет керосином, Ибрагим, — сказал Груздь. — Только что с БТРа два спецназовца выпрыгнули, почти рядом с нашим местом. Засекут, как пить дать!

— Шлёпнуть их надо и дэло с концом….

— Ты, таракан, не чирикай! Пулю схлопотать хочешь? Да они беретки специально на башку нацепили, чтобы их фраера зачуханные за версту обходили.

— Помолчи, Шамиль, — остановил Ибрагим назревавшую ссору. — Убивать кого-либо в наши планы не входит. Давай, рассказывай! — кивнул он Груздю.

Тот с профессиональной наблюдательностью подробно изложил всё, что видел, назвав номера обоих БРДМ и даже описав внешность сержанта, который дважды настороженно оглянулся, прежде чем скрыться в зарослях.

— И дозор этот, наверняка не один, — многозначительно закончил Сомов.

— Добавить что-нибудь можешь? — повернулся Ибрагим к притихшему ингушу.

— Нэт… — растерялся тот. — У мэня бынокля нэ было! — тут же нашёлся Шамиль, наливаясь гневом, что не может сказать Ибрагиму ничего весомого и, чувствуя себя униженным оттого, что не заметил даже половины тех подробностей, которые неторопливо выложил урка.

— Хорошо, — сказал Ибрагим и повернулся к егерю. — Мустафаевич, — обратился он к Георгию на русский манер по отчеству, — здесь найдётся ещё одно подходящее место в километрах трёх, не дальше?

— Найдётся, но там обрыв пониже, метров двадцать всего!

Ибрагим нагнулся и, вытащив из мешка пачку денег, протянул её егерю: — Это за работу, как договаривались. А вот это, — он вытащил из мешка ещё две пачки, — если разузнаешь всё об этих ребятах в краповых беретах. Ты пойми правильно, Георгий! Ты — егерь! Участок — твой! Тебе проще всего проверить оба интересующих нас откоса. И если они где-то выставили дозоры, то нам надо знать хотя бы где?! Иначе просто подставим под пули свои головы. А для тебя риска никакого. Форма на тебе егерская, двустволка, ну кто обратит на тебя внимание? Даже если столкнешься, нос к носу, ну что они сделают?! — У тебя работа такая — по лесу ходить!…

Георгий на секунду задумался: — … Ладно, но половину суммы прямо сейчас, а за остальными я потом подойду, — сказал он, не очень-то доверяя этим людям и собираясь на всякий случай припрятать тут же в лесу полученные деньги.

— Ну, вот и отлично, — протянул ему Ибрагим ещё десять тысяч. — Договорились!

— К вечеру ждите! — сунул егерь обе пачки в карман галифе и, поправив потёртый ремень двустволки, не преминул добавить: — Но учтите, ребята… если что — я о вас ничего не знаю и вы обо мне — тоже! — Он повернулся и скрылся в зарослях.

— Ты за падло нас не держи, — пробурчал вслед егерю Груздь, почувствовав его недоверие.

Г л а в а 10

Георгий вернулся часа через четыре.

… Участок свой он знал как пять пальцев и тут же на ходу прикинул с десяток укромных мест, откуда лучше всего просматривалось шоссе. «Наверняка солдаты выбрали одно из них, если им приказали охранять дорогу», — подумал он. Все удобные для наблюдения точки лежали выше шоссе, кроме одной — у поворота, где на маленьком треугольнике ровной земли между дорожным ограждением и крутым откосом росло несколько кустов и деревьев. Поэтому в пятистах метрах от моста егерь пересёк шоссе и двинулся по верхнему склону вдоль дороги, не сомневаясь, что солдаты должны быть где-то здесь.

На следы он наткнулся минут через тридцать, различив отпечатки армейских сапог. Два следа тянулись параллельно друг другу на дистанции пять-десять шагов — то забираясь в гору, то спускаясь почти к самому шоссе. «Прочёсывают, — решил Георгий, — или место подходящее для наблюдения выбирают».

«Могут и на Ибрагима наткнуться», — обеспокоился он, когда следы, нырнув в распадок, пересекли шоссе, оставив несколько еле заметных вмятин на размякшем от солнца асфальте. Дальше по следам он не пошёл, понимая, что солдаты, прочесав лес ниже дороги, наверняка вернутся назад.

Азербайджанец по отцу и русский по матери, он помогал Ибрагиму, в общем-то, не только из-за денег. Егерь был против того, чтобы Армения отторгла Карабах, принадлежащий Азербайджану. Зов крови — есть зов крови. И когда убивают твоих соплеменников, все разумные доводы отметаются в сторону к удовольствию клятых политиканов поддерживающих эту, никому не нужную войну. Но подставлять себя под шальную пулю, если вдруг боевики Ибрагима сцепятся с солдатами, егерь не собирался. Двигаясь по-прежнему по верхнему склону, миновав спуск, он привычно зашагал в гору, намериваясь тщательно обследовать второй, потребовавшийся Ибрагиму откос.

В его спором шаге не чувствовалось никакого напряжения, хотя ему давно перевалило за сорок. По этим горам Георгий ходил уже больше десятка лет и натренированные ноги, крепкие и жилистые, приобрели неутомимость стальных пружин. Одетые в мягкие ичиги, они упруго и почти неслышно несли егеря по его лесным владениям, готовые без устали служить хозяину сутки, двое, а, если понадобится, то и трое.

Ещё на один след он наткнулся почти сразу, поднявшись метров на двести в гору. След вёл от шоссе и человек, оставивший его, двигался в том же направлении, что и егерь. Отпечатки сапог, никак не меньше сорок пятого — сорок шестого размера, петляли по склону то вверх, то вниз. «Наверняка ещё один солдат», — решил Георгий, быстро двигаясь по заросшему склону. Он не боялся наткнуться на этого здоровяка, ибо след был получасовой давности, да и засады не боялся — присутствие людей егерь чувствовал за версту.

Собаки у него не было. Когда-то в детстве огромный лохматый пёс напугал его до такой степени, что неприятное, боязливое чувство к собакам осталось у него на всю жизнь. Он их не любил, и собаки, обычно, платили ему тем же, встречая и провожая злобным лаем, когда егерь заходил в село. В лучшем случае угрожающе рычали, не решаясь наброситься на вооружённого человека.

Одинокие многочасовые обходы лесных кварталов настолько обострили его чувства, что присутствие посторонних в лесу он (непонятным даже для него образом) действительно улавливал издалека. Местные браконьеры обычно обходили его участок стороной — слишком много неприятностей принёс им рослый, жилистый егерь, неожиданно появляющийся в самый неподходящий момент. Его пару раз пытались подстрелить, но безрезультатно, если не считать того, что одного из злоумышленников он всё-таки поймал и основательно избив, сдал властям. Зато на участке Георгия водились в изобилии косули, кабаны и даже изредка попадались олени, забрёдшие из заповедника.

Следы вывели егеря к самой вершине откоса. Он знал, что сейчас там есть люди и приближаться более чем на пятьдесят шагов не стал. Место для наблюдения на этом участке было, несомненно, лучшим. С кромки откоса шоссе просматривалось в обе стороны почти на километр. Георгий постоял минут пять, и его чуткое ухо уловило приглушённые голоса. Разговаривали двое, но слишком тихо, чтобы понять о чём.

— «Берег», я «Волна — три», приём! — неожиданно вполне отчётливо разобрал он и тут же почувствовал, что в его направлении двинулся человек. Егерь тут же беззвучно сместился назад и застыл, как застыл и человек, по всей видимости, охранявший радиста. Слышно отсюда ничего не было, да и случайную фразу ему удалось разобрать только потому, что солдат непроизвольно повысил голос.

Он подождал ещё немного и, уловив очередное движение часового, отошёл ещё дальше, обходя откос стороной и замыкая его в полукруг.

Как он и предполагал, следы, ведущие к откосу, обнаружились им минут через десять. Прошли двое, причём отпечаток здоровенного сапога был ему уже знаком. «Наверняка с какой-нибудь ношей шли», — намётанным взглядом по глубине следа определил егерь. «А здесь высаживались из БТРа», — дойдя по следу до шоссе, нашёл он место высадки. Стало ясно, что солдат отрядили для охраны дороги, а поскольку они обосновались над самым обрывом, то вряд ли позволят что-то сделать у них под самым носом.

Чтобы выявить наблюдательный пост ближнего к мосту дозора, ему понадобился ещё час с небольшим. Спецназовцы к этому времени уже успели обосноваться, и Георгий обнаружил их стоянку в трёхстах метрах правее вершины уходящей вниз скалы. Следов они наоставляли много и ему не составило труда пройти по одному из них, чтобы прощупать маршрут патрулирования. Он спустился по следу Жохова в распадок, пересёк шоссе, сообразив, что здесь проходит граница между постами, и направился по нижнему склону, тщательно повторяя все Жоховские зигзаги.

«Хорошо, что среди солдат нет следопыта, а то бы могло получиться совсем плохо», — поморщился Георгий, когда след Жохова дважды пересёк следы боевиков Ибрагима. — «Не хватало ещё, чтобы солдата русского убили!»

В лагере Георгий появился незаметно. Шамиль, стоящий на охране и проморгавший приближение егеря лишь возбуждённо сопел, чувствуя свою промашку. — Шайтан! — злобно сплюнул он сквозь зубы, снова прячась в кусты, из которых вылез, когда за его спиной раздались голоса.

Георгий отозвал Ибрагима в сторону и выложил ему всё, что удалось узнать. — А лагерь надо будет перенести подальше от дороги, след не дошёл каких-то метров двести, — закончил он. — И не давай, пожалуйста, своим людям убивать солдат. Они к этой войне не имеют никакого отношения!

— Я не враг сам себе, чтобы с ними связываться, — успокоил его Ибрагим и вручил оставшиеся деньги. — Я ещё собираюсь домой вернуться!

— Тогда успеха вам! Если что, ты знаешь, где мой кордон, — попрощался егерь и быстро скрылся в лесу.

Г л а в а 11

— Уходим отсюда! На сборы десять минут! — распорядился Ибрагим, проводив взглядом лесника. Он решил последовать его совету и передвинуть базу чуть дальше. «Убрать бы его, а то при случае он и нас с такой же лёгкостью выследит. Да и знает нас всех в лицо», — подумал он мимолётно об ушедшем Георгии, который, в общем-то, был ему симпатичен. «Сделаем дело, видно будет, — решил он. — Может ещё пригодится».

Проследив, чтобы ничего не осталось, Ибрагим повёл свою группу ниже и левее по склону. Примерно в километре он ещё раньше присмотрел подходящее укромное место. Тофик и Груздь тащили взрывчатку, Шамиль молча кряхтел под тяжестью вещмешков, да и сам Ибрагим был изрядно нагружен — две противотанковые мины, катушка с проводом, взрыватели в деревянной коробке и разная мелочь, тщательно завёрнутая в кусок брезента.

В зарослях акации на крошечной полянке сбросили с плеч весь груз.

— Значит так, — сказал Ибрагим, удобно усевшись на палаточный свёрток и закурив, — половину работы мы уже сделали — заминировали мост, но дело несколько осложнилось: откос, где мы намеривались заложить взрывчатку, сейчас под наблюдением спецназовского патруля. Пост у них левее откоса метров на триста, там, где шоссе делает поворот. Дорога ими наверняка просматривается и вряд ли нам удастся подобраться незамеченными даже ночью, разве только под самым обрывом. Но… если нас засекут… расстреляют сверху в один момент.

— А второй откос? — поинтересовался Груздь.

— Там тоже парный дозор с рацией, причём прямо над скалой. Так что давайте думать!

— Если не уберём каким-то образом патруль, то взрывчатку не заложить, — твёрдо сказал Тофик. — Мне нужен как минимум час, чтобы замаскировать всё как следует и запах отбить от собак. Сапёр в Лачине не зря своих псов расхваливал, те мигом взрывчатку учуют, и вся работа прахом пойдёт.

— Выслэдить абоих и убить! — не выдержал Шамиль.

— Нам ещё полтора суток здесь кантоваться! Ты что, хочешь нам шухер устроить?! Чтобы нас здесь пулями между ёлок гоняли?! — вскипел Груздь. — Придурок! — сплюнул он, окатив кавказца презрительным взглядом.

— Это кто?! Я?… Я дурак?! — взвился Шамиль.

— Ты зенки не пучь! Я не собираюсь снова в страну лимонию на парашу!

— А ну прекратите, вмешался Ибрагим, понимая, что ссора может окончиться плачевно и группа, скорее всего, останется без снайпера.

Шамиль зло скрежетнул зубами и сел, поставив винтовку между колен. Внутри у него всё клокотало от бешенства и злобы. Небритая физиономия Груздя помягчала, а рука незаметно соскользнула с черенка ножа. Он отвернулся от ингуша, скрывая издевательскую ухмылку, которая наверняка бы довела Шамиля до белого каления.

— Здесь надо хитростью брать… Сколько говоришь, Тофик, тебе надо — час? — Будет у тебя час! Век воли не видать!… Кинем этих фраеров как миленьких! — блеснув золотой фиксой, рассмеялся Груздь довольный собой — варит ещё башка оказывается….

Г л а в а 12

Костя Саблин на телеграфный провод, идущий перпендикулярно дороге, наткнулся около двадцати часов, не доходя метров триста до распадка. Два часа назад, когда он проходил аналогичным маршрутом, провода не было. Он постоял, прислушиваясь и обшаривая настороженным взглядом застывший лес и, не уловив ничего подозрительного, повернул вдоль проложенной кем-то линии. Сдвоенный телефонный кабель вывел его к густому кусту у обочины шоссе. Провод был явно новым, изоляция нигде не выглядела потёртой и не имела характерных поперечных изломов, появляющихся на старой оплётке. «Метров двадцать», — прикинул он длину смотанного в небольшую бухту остатка провода, блестевшего свежим металлом на зачищенных от изоляции концах. «Хватит даже до той стороны дороги», — встревожился ефрейтор.

Он приподнялся, маскируясь в листве, и пристально осмотрел противоположную сторону дороги: взрывать там было нечего, асфальт был не тронут, да и на обочинах, цепко ощупав каждый бугорок, каждую ямку, глаз не заметил следов закладки фугаса.

Следуя вдоль дороги, Костя прошёл метров тридцать в ту и другую сторону, но подходящего места для минирования не нашёл. Водопропускное сооружение под дорогой располагалось значительно левее, а здесь разве что можно было дерево подорвать, чтоб на минуту перекрыть шоссе и более ничего. «Может под телефон для наблюдателя?» — подумал он, прекрасно понимая, что и эта версия не выдерживает никакой критики, поскольку дорога с этого места просматривалась в обе стороны метров на сто, не дальше.

Этот кабель ему всё больше не нравился, вызывая своей подозрительной нецелесообразностью очень нехорошие предчувствия.

— Ладно, посмотрим, что там на другом конце, — тихонько пробормотал он сам себе и повернул от дороги вглубь леса.

Провод наверняка прокладывали посветлу, поскольку тащили его не напрямую, а по еле заметной звериной тропке. Двухметровому Саблину то и дело приходилось нагибаться, подныривая под ветки или осторожно отводить их рукой. Дважды он попадал в густые заросли и, продираясь сквозь кусты, ему лишь оставалось только материться про себя на выдававший его предательский треск.

Он отошёл от дороги шагов на пятьсот, когда синевато-зелёный кабель скрылся между двумя кустами боярышника, переплетёнными настолько тесно, что их колючие ветки образовали низенький, не более семидесяти сантиметров туннель. Кусты того же боярышника обступали со всех сторон, и лезть через них было бы верхом глупости.

Саблин присел и настороженно заглянул в глубь хода. На чёрно-серых колючках висело несколько клочков шерсти. «Кабаны, наверное», — подумалось ему. Он долго прислушивался, прежде чем опустился на колени и осторожно полез вперёд. Туннель был не велик — метра три всего. Провод тонкой ниткой извивался по дну, а затем уходил дальше, теряясь в густой траве. Тревожное предчувствие навалилось с новой силой, заставляя непроизвольно замедлять движения. «Засмеёт Корж, если назад вернусь!» — отбросил он мысль о помощи напарника, медленно, затаив дыхание, пробираясь по туннелю. Казалось, прошла вечность, пока он на четвереньках прополз этот трёхметровый ход. От напряжения ломило спину, а стекающий по лицу пот, срывался с крючковатого носа и едкими каплями висел на ресницах. Он с минуту отдыхал, настороженным взглядом ощупывая зелень прилегающего леса, прежде чем его рука потянулась и отодвинула мешавшую у выхода ветку….

Что-то мелькнуло, и зелёная петля выдернула Саблина из кустов. Проволока ужасным рывком почти перерезала шею, удерживая грузное, раскачивающее тело в полуметре от земли….

Г л а в а 13

— Не трогай ничего! — остановил Груздь Шамиля, потянувшегося к автомату Саблина. — Пускай лежит. Бери катушку и быстрее сматывай провод — не ровен час, еще кого-нибудь на нас выведет.

Пока Шамиль занимался телеграфным кабелем, Груздь не торопясь, осмотрел всё кругом. Кроме сбитой коры на дереве, куда забирался для засады ингуш, Сомов ничего, что могло бы их выдать, не обнаружил. Разве чуть примятая местами трава. «Ну да ночь на носу, а к утру всё поднимется.

Хорошо, что у этого лоха хоть на этот раз хватило ума не рыпаться, — подумал он, затирая землёй белевшее на стволе место. — А мог бы запросто ложануть своим винторезом, падла, и всё б не в цвет пошло!» — сплюнул он, вспомнив, с каким трудом удалось согнуть подходящее дерево и насторожить петлю.

«Пусть теперь браконьеров местных ловят!» — отойдя на пару шагов, присмотрелся он к своей работе, пытаясь отличить на тёмной коре замазанное землёй место. Но всё было сделано добротно.

Груздь смотал через локоть конец кабеля, который уводил от пробитого кабанами хода еще метров на пятьдесят и остановился, рассматривая схваченного петлёй солдата. Щедро забрызгав траву алыми каплями, под ним натекло уже изрядное пятно крови. Несколько багровых бусинок окропило металлический приклад автомата, лежащего у самых ног, видно солдат выпустил его на последнем вздохе. «Здоровый бугай, однако», — без особого сожаления подумал Груздь и, согнувшись, полез в кабаний ход.

Стараясь сократить время, он пошёл навстречу ингушу, аккуратно мотая кабель, пока не услышал легкого поскрипывания телефонной катушки.

Быстро перемотав на нее весь провод, они направились чуть в сторону от базы.

— Стой! — скомандовал Груздь, отойдя метров с полкилометра. — Давай, снимай, — показал он на портянки, намотанные у Шамиля поверх сапог и закреплённые бинтом. Сам он тоже сорвал обмотки со своих армейских ботинок и, смяв грязную материю в комок, забросил его подальше в кусты. Портянки принадлежали Ибрагиму и Тофику и вполне могли сбить с толку собаку, если кто-то вздумает брать след от кабаньего лаза. Да и обмотанная тряпками обувь, оставляла на земле непонятные, смазанные отпечатки. Сойдя с еле заметной тропинки, уводившей от нужного направления, они, петляя, торопливо зашагали к своему лагерю.

— Ну как? — встретил их вопросом Тофик.

— Всё хоккэй! — осклабился довольно Шамиль. — На адного мэньше! Глазом нэ успэли моргнуть, а он уже на дэрэво вспорхнул. Шапка красная и клювом в бэрёзу… Вэтер падуэт, он эщё и стучать начнёт… дятэл! — засмеялся с издёвкой ингуш, вспомнив, наконец, вертевшееся в голове название птицы.

«Вложит первому встречному и сам не заметит, фраер парчушный, — отвернулся Груздь, пряча злой блеск глаз. — Придётся эту вошь сопливую на перо поставить все-таки, как дело сделаем, — спустя мгновенье решил он. — Так понадёжней будет».

Тофик неодобрительно посмотрел на Шамиля, щерившего свои крупные красивые зубы и ничего не сказав, опять занялся детонаторами, доставая их из деревянного пенала и заботливо протирая ветошью….

… Ибрагим пришёл, когда начало темнеть.

— Еле дождался, пока он через прогалину пройдёт. Руки и ноги совсем затекли на этом чёртовом дереве. Хорошо, что они быстро отреагировали, а то в потёмках мог и не заметить. У вас то как?

— Всё тип-топ, Ибрагим — как задумали! — ответил Груздь.

— Тогда действуем по плану! Тофик и Шамиль берите взрывчатку, а мы — остальное.

Через несколько минут, основательно нагруженные, они двинулись к шоссе.

Г л а в а 14

Глеб пролежал, отдыхая, недолго. Минут двадцать. Посторонний звук заставил расслабленное тело напрячься. Как запоздавшая городская красотка, спешащая с дискотеки домой, не подозревает, что призывное цоканье её каблуков в ночи слышно за два квартала, так и человек, неторопливо двигающийся внизу шоссе, очевидно, не предполагал, что звук кованых башмаков выдаёт его приближение за сотню метров.

Шаги были мужскими. Размеренные и грузные, они настораживали именно своей неторопливостью, а не чем-то иным. Можно было ещё представить человека, которого какая-то причина (и наверняка серьёзная), заставила ночью торопливо мерить дорожные километры, но представить человека, не спеша вышагивающего в это время… в горах… давящих темнотой и безлюдьем?

«Дикость какая-то!» — оценил ситуацию Глеб, потихоньку навешивая на себя амуницию. Он снял автомат с предохранителя, дослал патрон и нацепив ПНВ, вылез из палатки: — Посмотрим, что ты за птица!

«Вот дурень, то!» — подумал он о себе, глянув вниз: на шоссе два мужика несли какой-то ящик, не особо тяжёлый, но судя по размеру и не пёрышко. «В ногу идут, потому и не слышно, — сообразил он. — А второй, скорее всего в кроссовках».

Глеб, ступая осторожно, начал пробираться в том же направлении, что и эти двое. «Доведу до моста, — решил он, не сомневаясь, что ночная парочка вышагивает к селу. — Посмотрим, как с ними охрана разберётся».

Сержант двигался почти бесшумно, временами теряя шоссе из вида, но ориентируясь по хорошо слышным внизу шагам.

— Далеко ещё? — донёсся до него приглушённый голос.

— Да нет… метров триста, — разобрал он хриплый с придыханием ответ.

«Ящик, наверное, тяжёлый, всё-таки…. или издалека тащат… и явно не к мосту», — подумал Глеб, силясь вспомнить, что там будет через триста метров. Ничего необычного память не подсказала. Он чуть-чуть ускорил шаг, приближаясь к шоссе и стараясь немного оторваться от тех двоих, что шли внизу.

«Где-то здесь, пожалуй», — прикинул он, выйдя почти к самой обочине. Дорога в этом месте едва врезалась в гору, образуя откос всего в рост человека. Эти два метра высоты особой помехи для сержанта не представляли. Он лишь глянул вниз, отметив, на случай если придётся прыгать, что обочина чистая, без камней и перевёл взгляд дальше, туда, откуда подходили заинтересовавшие его люди.

Прячась за стволом дерева, Глеб хорошо рассмотрел обоих. Первый, коротко стриженный, с длинными руками, выглядел крепышом. Второй, с тонкими усиками, не русский, был на полголовы ниже и значительно слабее. Здоровяк двигался несколько странно, высоко поднимая колени и с силой опуская стопу, как будто вколачивал в асфальт гвозди. «Ишь как старательно топает, — мелькнула у сержанта мысль. — На журавля похож».

— Давай сменим руки, — предложил крепыш, чуть приостанавливаясь.

Его напарник, ничего не ответив, взялся за планку двумя руками, и они, ловко повернувшись вместе с ящиком, поменялись местами. Теперь Груздь оказался ближе к обочине.

Глеб замер, внимательно наблюдая, как парочка протопала мимо него и остановилась около километрового столба.

На шоссе щёлкнула зажигалка, на секунду высветив руку и верхушку столба: — Точно восемьдесят девятый, — раздался удовлетворённый голос здоровяка. — Ты что, в темноте видишь?!

— Да нет, не первый раз просто. Давай вон у кустика посидим, чтобы на дороге не маячить.

Мужики взяли ящик и скрылись за придорожным кустом.

— Долго ждать то?

— Я думаю с полчаса, — ответил здоровяку усатый. — Посвети-ка!

Глеб услышал, как за кустом вторично чиркнула зажигалка.

— Чуть больше, но почти угадал, — донёсся голос кавказца, посмотревшего, очевидно, на часы.

— А не подведёт нас этот шакал?

— Не должен, десять раз всё объяснил. В крайнем случае, ящик спрячем где-нибудь, да подождём до обеда. В обед Руслан должен ехать, он обязательно заберёт и передаст кому надо.

Голоса, раздававшиеся в пяти метрах, смолкли. Глеб, сообразив, что придётся ждать никак не меньше тридцати минут, осторожно опустился на корточки и сел, прислонившись спиной к дереву. Земля уже остыла, и густая трава была чуть влажной. Сержант сидел неподвижно, слившись с темнотой леса, вслушиваясь в тишину и не обращая внимания на неприятную сырость, настойчиво проникавшую сквозь плотный материал брюк.

«Посмотрю, что за машина заберёт груз, и доложу», — решил он. Содержимое ящика его заинтересовало. В нём могло быть всё, что угодно, в том числе и взрывчатка. Ведь была какая-то причина, заставляющая этих людей переправлять свой груз ночью, заботливо пряча от посторонних глаз.

Время тянулось медленно. Сидевшие за кустами хлопцы начинали нервничать. Они трижды щёлкали зажигалкой, освещая стрелки часов, а когда перевалило за тридцать минут, в непечатных словосочетаниях перемыли этому «придурку» Карену, который должен был подъехать, все косточки.

— Ладно, — решил кавказец, — ты посиди здесь пяток минут, я вниз спущусь, место выберу.

— Может… прикончим один пузырь, а то что-то холодать стало? — помявшись, как-то неуверенно, предложил его компаньон, поднимаясь с ящика.

— С ума, что ли, сошёл?! Их и так там всего пять! Ты же знаешь, что в Степанакерте за бутылку водки можно муки или хлеба на целую неделю выменять. Соображай, что говоришь! У брата только детей четверо. Им этих продуктов, — пнул он в сердцах по ящику, — и на месяц не хватит! Да и ополовинят ещё по дороге, сволочи! — сплюнул он.

— Извини, Арсен, — повинился русский. — Давай, берём сразу ящик, да спускаемся.

Глеб подождал, пока они скрылись за полотном дороги, и направился к своей стоянке, не подозревая, что эти двое, растворившиеся в ночной мгле, судорожно прислушиваются: не идёт ли кто за ними и гадают — удалось или нет?

— Ты его слышал? — отойдя шагов на пятьсот, шепотом спросил Ибрагим.

— Не уверен, — так же шепотом ответил Груздь, — … один раз, по-моему, что-то звякнуло и всё. Но думаю, спецназ мы всё-таки сделали. Если бы минёра застукали, наверняка бы шухер поднялся. А пока тихо, как на кладбище.

Они замолчали, чувствуя себя без оружия, к которому уже успели привыкнуть, не очень то уютно. Груздь даже оставил свой неразлучный нож, опасаясь, что солдату придёт в голову мысль их остановить и обыскать.

— Давай-ка его сюда, — чуть слышно сказал Сомов и взвалил на плечо ящик со всеми их съестными припасами. — Так потише будет, а то всё время за кусты цепляемся.

Г л а в а 15

Сержант осторожно подобрался к стоянке, которую сейчас никто не охранял, но всё вокруг было спокойно. Сеанс радиосвязи он просрочил и, понимая, что командир волнуется, поспешил включить рацию.

— Хорошо, Глеб, — принял его доклад Козырев. — От души прямо отлегло. Я уж подумал, что и с тобой что-то случилось…

Последовала непродолжительная пауза, видно командир подбирал нужные слова:

… - Ребята нашли тело… Кости Саблина, — чуть замедленно, с расстановкой, выдавил он. И даже через потрескивания рации Глеб уловил резко изменившийся, осевший голос командира.

— Что с ним? — еле слышно прохрипел сержант, чувствуя, как каменеют губы.

— Попал в браконьерскую ловушку. Днём попытаемся разобраться. Так что повнимательнее там!… А теперь слушай приказ: сроки сдвинуты на минус один! Гости начнут собираться к одиннадцати. Как понял? Приём?!

— Вас понял, — ответил Глеб. — Жду гостей к одиннадцати минус один.

— Разрешаю отдохнуть два часа. Время выбери по своему усмотрению! Ну, давай, ни пуха — ни пера! — попрощался старший лейтенант.

Глеб выключил рацию и снял наушники. Спать он не хотел. Разве заснёшь после такого сообщения?

С Костей они пришли в спецназ вместе. Добродушный здоровяк с кулаками, напоминающими двухпудовые гири, после службы мечтал у себя в Воронеже, где осталась мать и две сестрички, устроиться тренером по рукопашному бою. Вести секцию и не со взрослыми, нет! — С детьми! Уж очень он любил возиться с малышами, а фотографию своих малолетних сестрёнок, со смешными косичками, он показывал Глебу (с тех пор как мать прислала её в феврале) раз десять. И сейчас эта фотография наверняка лежит в его военном билете, улыбаясь тому, кто его раскроет, двумя счастливыми рожицами без нескольких молочных зубов.

Сержант опустил голову, охваченный бесконечной, нестерпимо рвущей сердце жалостью по погибшему другу, не чувствуя, как слезой набухают веки, и кровенит ладонь лопнувший в кулаке наушник. Ноздри его затрепетали. Задёргались губы. И, резко откинувшись на траву, он застонал, выталкивая перехвативший горло комок.

Лежал он довольно долго. Потом мгновенно взял себя в руки и поднялся. Повесил попорченные наушники на рацию и надел ПНВ.

Шёл первый час ночи. На шоссе всё вымерло. Полная тишина. Ни ветерка, ни шороха. И даже лес замер в неподвижности, словно тоже заснул.

Но Глеб не верил в эту кажущуюся неподвижность и безлюдье. Растревоженные чувства улавливали затаившуюся неподалёку угрозу. Нет, не рядом, а где-то там, по ту сторону дороги, надёжно скрытую мерцающей листвой. Он мог бы даже без особого труда определить примерное направление, откуда она исходила. «Бред какой-то», — отогнал он подспудные ощущения, но всё же внимательно осмотрел весь склон, показавшийся опасным, не подозревая, что именно там находилась база Ибрагима.

Его люди в это время, плотно поев и распив за удачу поллитровку, спешно сворачивали лагерь. Группа делилась. Ибрагим с Тофиком шли к мосту, а Груздь с Шамилём оставались охранять фугас, заложенный под скалой.

— Вот откроешь эту крышечку и нажмёшь под неё кнопку, — давал Тофик последние наставления Груздю. — Больше ничего не делай и смотри не повреди, радио — вещь тонкая! Действует на расстоянии пятьсот метров в зоне прямой видимости. От скалы отойдите чуть вправо или влево, чтобы случайно камнями не зацепило. Собак не бойтесь, я там специальной смесью хорошенько присыпал, взрывчатку почуять не должны! Ну, а остальное сами по обстоятельствам сообразите. Как услышите наш взрыв, так и действуйте, только обязательно подгадайте в промежуток между машинами или подразделениями, чтобы ни технику, ни людей не зацепило. Нам лишние трудности ни к чему!

— Не дрейфь! Всё будет тип-топ. Рванём за милу душу! — спрятал Груздь пульт в нагрудный карман.

— Как дело сделаете, сразу отходите, наверняка прочёсывать начнут. Встречаемся там, где условились, — напоследок сказал Ибрагим. — И смотрите в оба — на пулю не наскочите! — дружески хлопнул он по плечу Сомова и остающегося с ним Шамиля.

Г л а в а 16

До рассвета Глеб дважды обошёл весь участок, и даже часок поспал. День обещал быть хорошим. Не успело ещё солнышко появиться во всей красе, а лес уже проснулся, приветствуя раннее утро весёлым птичьим многоголосьем. Зелень посвежела. Дышалось легко. На небе — ни тучки. Благодать!

Сержант ополоснул после сна лицо, налив воды в горсть, несколько раз энергично присел, разгоняя кровь и усевшись на влажную от росы траву, вскрыл банку консервов на завтрак. Похрумкав ржаной галетой, сделал несколько долгих глотков из фляги, проталкивая в ссохшееся горло изумительно прохладную после ночи воду. Связавшись в очередной раз с Козыревым, он стал выдвигаться в сторону распадка.

Сапоги вскоре почернели (влажная трава не хуже щётки смахнула всю вчерашнюю пыль), а затем побурели от налипшей цветочной пыльцы. Оглянувшись, Глеб слегка поморщился: темная полоса сбитой росы, предательски тянувшаяся за ним, была отчётливо видна на фоне нетронутых, серебряных капель, матово блестевших на поседевшей траве.

«Час — полтора точно продержится!» — недовольно подумал он…. «Хотя может это и к лучшему? Чужак тоже себя выдаст!»…

Внимательно слушая лес, сержант мягко скользил между деревьями, выбирая подобие тропинок и не забывая время от времени оглядываться назад. Через пятнадцать минут он уже пересёк шоссе и двинулся вдоль нижнего склона, намериваясь осмотреть наиболее опасные места и тот район, который показался ему ночью подозрительным. Да и на ночных визитёров, наверняка ещё дрыхнувших около восемьдесят девятого километра, не мешало взглянуть ещё разок.

Глеб подобрался к самой обочине напротив откоса и залёг в придорожных кустах настолько близко к полотну дороги, что сдвинься он на пару метров левее — без труда бы дотянулся до серого от придорожной пыли бетонного столбика, два десятка которых стерегли опасную крутизну. Поведя линзами бинокля по ребристой скале, разлинеенной светло-серыми косыми пластами, он замер, вцепившись взглядом в то место, где ещё несколько часов назад была приметная трещина.

«Неужели заминировали, суки?!» — ахнул сержант, почувствовав, как сразу вспотели ладони, и обдало холодком. Он оторвал бинокль от глаз и прищурился: сомнений не было — вон одна трещина, а правее, в двадцати метрах, находилась другая, сейчас почти не различимая, настолько удачно она была заложена камнями и присыпана гравием.

«Прошляпил… мудак!» — обругал он сам себя. «Под самым носом прошляпил!» — Мать твою так! — зло сплюнул он, отползая назад.

«Скорее всего, радиофугас, — решил Глеб, поднимаясь на ноги и углубляясь в лес, — проводов не видно, да через шоссе их незаметно и не проложишь. А замаскировали хорошо, сволочи. Но когда успели?»

Впрочем, на этот вопрос сержант мог ответить однозначно — после двадцати двух часов. Он тут же насчитал четыре промежутка по часу и более, когда это место им не контролировалось: дважды он обходил участок, час спал и часа полтора потратил на этих двоих с ящиком….

Додумать Ткачёв не успел. Выпущенная кем-то пуля, злым шмелём взвизгнула у щеки и ушла в заросли, с треском дырявя листву. Тело среагировало само, привычно ринувшись вниз, к земле. Глеб с маху врезался в куст и, не удержавшись, вскрикнул, откатываясь в сторону — сук раскровенил всю скулу….

— Попал?! — угрожающе прошипел Груздь, подавшись вперёд и пытаясь разглядеть внизу убитого.

— Это уже падаль, а нэ «волкодав»! Пуля нэ разбираэт, какая на головэ шапка! — припомнив слова Сомова, ехидно съязвил ингуш.

— Видишь его?

— … Нэт, — повёл тот прицелом, — только ноги, тэло дэрэво закрываэт.

— Бей по ногам!

«Нэ доверяет, шакал!» — оскорбился Шамиль, что, впрочем, не помешало ему два раза плавно нажать на спуск.

Слабые хлопки почти слились друг с другом, ноги в прицеле дёрнулись, пригвождённые пулями к земле, а на штанинах камуфлированных брюк тут же стали набухать два тёмных кровавых пятна.

Глеб не успел даже вскрикнуть. Дикая, сумасшедшая боль огненным, жгучим снарядом пронзила всё тело, опалила сердце и чёрно-багровой россыпью взорвалась в мозгу. Откинутая до хруста в позвонках шея обмякла, руки подломились, и он ткнулся лицом в траву с оскаленным в судорожной гримасе ртом, так и не разразившимся звериным криком.

Г л а в а 17

— Метко палишь, — одобрительно сказал Груздь, возвращая Шамилю винтовку, через прицел которой он добрых пять минут, пристально разглядывал ноги сержанта, подкарауливая их малейшее движение. Но отчётливо чернеющие сапоги, раскинутые на ширину плеч, так ни разу и не дрогнули. Только темнеющие пятна на брюках жадными языками неумолимо расползались вширь от чёрных пулевых отметин, посаженных аккуратно посередине бёдер и наверняка раздробивших кость.

— Я пойду, поглазею, а ты здесь на атасе посиди. Если что — патронов не жалей! Держи его всё время на мушке, и по сторонам секи, не забывай! — распорядился Груздь и начал спускаться с дерева.

Очутившись на земле, Сомов перевесил автомат из-за спины на грудь и достал нож. Его по-прежнему беспокоил ясно услышанный вскрик солдата после первого выстрела Шамиля. Выстрела же, конечно — не очень удачного. Убитый наповал (по мнению Груздя), должен был падать молча. И эта малюсенькая пауза, отделившая выстрел от вскрика, ой как ему не нравилась. Как не нравилось и положение ног, привычно раскинутых на ширину плеч для стрельбы лёжа, с развёрнутыми наружу носками сапог. — Мёртвые изготовку к бою не принимают!

Нет, он не опасался нарваться на неожиданные неприятности (после своих наблюдений никаких неожиданностей он не ждал). «Добивать придётся!» — вот что ему не нравилось. Не любил Груздь на мокруху коренным ходить. Засыплешься — к стенке поставят! С присущей ему осторожностью, он двинулся не напрямик, а стал забирать влево, намереваясь зайти со стороны дороги и оказаться у спецназовца за спиной.

… Сознание вернулось к Глебу всплеском яростной боли и панического страха. Хотелось броситься вперёд (убежать, убежать!), сжаться, сделаться меньше, стать совсем маленьким (чтоб не попали, не попали!) и забиться в любую неприметную норку. Но парализованное страхом тело не подчинялось. Оно затвердело каменной глыбой, не желая не только куда-то бежать, но и двигаться.

«Я спокоен… спокоен… спокоен…», — привычно прикрылся Глеб заветной фразой, обретая способность соображать, и чувствуя, как повинуясь его воле, уходит этот дикий страх и приходит так нужное ему спокойствие.

«Бедра холодные, холодные, холодные», — подал он, сосредоточившись, нужную команду мышцам ног, зная, что после этого должны сузиться сосуды и уменьшиться кровотечение.

«Боль всё слабее… слабее… слабее», — в такт накатывающей пульсации мысленно внушал он, подавляя болевые ощущения и заставляя боль отступать, отступать… отступать!

«Чувствую себя хорошо…. Чувствую себя хорошо…. Чувствую себя хорошо», — придал он себе заряд бодрости, с радостью отмечая, как тело наливается силой, голова становится светлой, мысли четкими. А боль, хотя и не исчезла совсем, но отодвинулась, спряталась, стала меньше, незаметней.

«Я всё могу!» — торжествующе закончил сержант, чувствуя в себе уверенность и твёрдую решимость добиться победы. И пусть первый раунд был не за ним, но по-настоящему бой ещё и не начинался!…

Глеб лежал неподвижно, вслушиваясь в тишину и анализируя ситуацию: «Наверняка снайпер… и винтовка с глушителем, — оценил он все три выстрела. — Можно считать повезло, что первая пуля — мимо, а то была бы дырка в башке!»…. «Веткой, наверное, отклонило», — мимолётно подумал он о причинах промаха. «А почему два следующих выстрела в ноги? Сначала ведь явно бил в голову, — быстро прокручивал события Глеб, — …а потом в ноги… и с задержкой… как будто раздумывал: стрелять или не стрелять?!»

«Вряд ли он хотел меня стреножить, скорее всего — угробить к чертям собачьим!… Так почему же в ноги?»… «Не видит, сволочь! Прикрыт я чем-то!» — догадался сержант. Но догадка догадкой, а всё могло быть совсем и не так. Захотелось, скажем, пареньку с винтовкой немного порезвиться, вот и всадил он от нечего делать в распластанного перед ним Глеба Ткачёва ещё пару пуль на всякий случай. «Ладно, попробуем».

Сержант открыл глаза и медленно, плавно, стараясь сделать это незаметно, напряг мышцы шеи и чуть приподнял голову. Неподвижно застывшая спина закаменела в ожидании очередного выстрела, и Ткач явно ощутил неприятный холодок между лопаток, начисто забыв, что на нём бронежилет. Тело сжалось, ожидая раскалённого кусочка свинца, который вот-вот вопьётся в шевельнувшуюся плоть, безжалостно разрывая её, и калеча. Хотелось вскочить и мгновенным броском выскользнуть из прицела проклятого снайпера.

Сержант разлепил ссохшиеся губы и зло ощерился: «Посмотрим ещё, кто кого!» Выдавленное вслед за этим на резком выдохе короткое ругательство смахнуло последние остатки страха и оцепенения. Повернув голову, он осмотрелся: слева его скрывал куст, а справа — три толстых древесных ствола. Глеб придвинул автомат поближе и сдвинул переводчик на стрельбу очередями. Штык-нож из чехла и пистолет из внутреннего кармана он доставать не стал, опасаясь выдать себя неуклюжим движением.

Снайпер, конечно, был где-то справа, за деревьями и стрелял сверху. С земли бы ему после первого промаха Глеба ни в жизнь не достать. Нужно было что-то решать. Силы потихоньку уходили. «Видно артерию зацепил, гад!» Он сжал мышцы в комок, собираясь одним рывком выдернуть ноги из опасного сектора, но тут его слух уловил тихий треск ветки.

Размышлять времени больше не было. Звук (на самом деле еле слышный), прозвучал в его голове привычным сигналом имитационной гранаты. Тело работало само, как хорошо отлаженная машина. И плевать на какую-то дурацкую боль в неподвижных ногах, слишком высока сейчас ставка — жизнь! Рывок плечами… Пол оборота влево… Автомат одной рукой вдоль тела… Вот ОН — на груди автомат в руке нож — «ВРАГ!»… Дикий крик и замах… «Поздно, парень — получи!»… Очередь… «Назад! — Снайпер!»… Переворот через голову… В глазах калейдоскоп: вздыбившиеся деревья, смазанная зелень, пряжка ремня… Страшная боль!

— А - А — А - А! «Почему не слышно как он упал?… Кто же это так орёт?… Мать честная, да это же я ору!!»

Глеб до хруста напряг мышцы лица и замотал головой, пытаясь стиснуть зубы и остановить свой звериный вой.

«Здорово врубился… как под трамваем побывал», — выплыв на поверхность из тёмной пелены, помутившей сознание, подумал он, совсем не чувствуя ног, которыми с маху врезался в землю. «Знатный кувырок…. забыли, правда, предупредить, что упражнение не для инвалидов», — попробовал он пошутить, с трудом приподнимая плечи, чтобы посмотреть на нападавшего.

Тот, отброшенный выстрелами в упор, завалился в куст, и Глеб узрел только ребристые подошвы ботинок. — «Видно не услышал за своими воплями! Три пули в грудь — достаточно!»

С минуту отлежавшись, он высунул ствол автомата из-за дерева и дал длинную очередь на весь магазин в предполагаемом направлении снайпера. Сержант не надеялся попасть, просто хотел показать, что он ещё здесь, за этим деревом, и он ещё жив! «Пусть понервничает, сука!»

Перезарядив автомат, Ткач с большим трудом сел, привалившись спиной к бугристой древесной коре, и занялся ранами. Достав из кармана аптечку, размером и цветом смахивающую на пачку «Примы», он сделал себе обезболивающий укол, расчётливо поделив содержимое шприц-тюбика на оба бедра. Боль сразу уменьшилась, перейдя в разряд вполне терпимой, хотя малейшее движение правой ногой, которую он быстро перебинтовывал, вызывало её яростные всплески. Пуля, раздробив кость, застряла где-то внутри, но рана почти не кровоточила. А вот с левой ногой — было сложнее. Сквозное отверстие располагалось чуть ближе к паху. И кровь, пульсируя маленькими толчками, тут же промочила оба тампона и все слои бинта, которые сержант наматывал прямо поверх штанины. «Надо бы жгут», — подумал он, но мысль была явно не ко времени. Он сполз в траву и, волоча ноги, начал менять позицию.

Прикрываясь деревьями, Глеб упорно протискивался через кусты, понимая, что листва надёжно укроет от враждебного, ищущего взгляда и всегда выдаст приближение чужака. Но далеко от тела убитого боевика сержант отползать не собирался. Это было не разумно. У того вполне мог оказаться пульт для подрыва радиофугаса, и не стоило кому-то давать возможность его забрать.

Он остановился на крохотном пятачке, посчитав, что тех двадцати метров, которые удалось проползти — вполне достаточно. С трудом развернувшись среди кустов Ткач начал готовиться к бою. Достал из сумок и разложил гранаты, вытащил и снял с предохранителя пистолет, примериваясь, поудобнее вдавил локти и обломил несколько веток, мешавших автоматному стволу свободно перемещаться. «А выбор не велик — или я их, или они меня!» — поёжился он, понимая, что оказался на положении «подранка», которого обязательно попытаются добить.

Снайпер, конечно, если не дурак, должен был уже сменить позицию и сейчас шарить прицелом, отыскивая солдата. С простреленными ногами далеко ведь не уйдёшь!

«Если их много, долго ждать не будут, — решил Глеб. — Побоятся резину тянуть!»

«Ну а если мало?… Будут, скорее всего, выжидать. Пока терпения хватит… или пока обстановка не изменится!»

Собственно, продержаться ему надо было часа три. Даже если на соседних постах не услышали его стрельбу (что маловероятно), то Козырев наверняка кого-то пришлёт, почуяв неладное.

«И эта сука вполне может кому-то из ребят дырку в башке сделать!» — со злобной яростью подумал он о снайпере. И тотчас вздрогнул от этой, опалившей его мысли, сообразив, что Димка Жохов, услышав Глебовы выстрелы, может примчаться сюда и раньше — в любой момент! И в любой момент может нарваться на пулю. «А этот оболтус даже бронежилета не взял…», — со щемящей тоской подумал он о напарнике.

Воображение тут же услужливо нарисовало кровавое пятно, расплывающееся на кармане Димкиной куртки, и Глебу стало не по себе. Он сплюнул три раза, чтобы не сглазить, а мысли лихорадочно заметались в поисках выхода. Даже боль в онемевших ногах куда-то ушла, словно не желала отвлекать подобными пустяками.

«Главное снайпер… Главное снайпер…, - безостановочно вертелось в голове. — Остальных ребята в момент сделают! Главное снайпер!»

Г л а в а 18

«Морда бледная, как у мертвеца… и побриться бы не мешало», — рассматривая себя со стороны, парил над своим телом Глеб Ткачёв.

Тело лежало на спине, сжимая в одной руке автомат, в другой — Макаров. «А гранаты забыл поближе переложить — не дотянуться сразу», — отметил он свою ошибку, заметив в траве четыре темно-зелёных цилиндра. «Ну да ладно, черт с ними!»

Он взмыл повыше и медленно описал вокруг своего тела несколько расширяющихся кругов, захватив метров пятьдесят пространства. Над убитым он повисел секунд тридцать, пытаясь получше его разглядеть.

Тот лежал полубоком, вцепившись одной рукой в надломленные ветки молодого орешника, сжимая в другой нож. «Зэк, наверное, — подумал Глеб, рассмотрев на судорожно сжатых пальцах татуированные перстни. — Жаль лица не видно», — окинул он еще раз взглядом часть щеки, маленькое прижатое ухо и короткий бобрик тёмных волос. Что-то во внешности убитого было знакомо, но что, сержант никак не мог сообразить, пока не поднялся повыше. «Ботинки… мать честная… ботинки! Ну, конечно, же!» Он тут же вспомнил эти ноги в узких штанах, старательно топающие подошвами по асфальту. Да и лицо убитого (сейчас уткнувшееся в траву) тоже припомнил. «Значит и второй где-то здесь, с усиками который, — подумал он. — Да и состав понятен: минимум трое. Двое отвлекали, один минировал. Если учесть снайпера, возможно прикрывавшего минёра — тогда четверо».

Глеб взмыл выше деревьев и медленно сделал круг с радиусом метров сто, внимательно обшаривая взглядом участок горного склона. «А ловко они меня с ящиком обули», — усмехнулся он, закладывая очередной вираж и чувствуя радостную лёгкость. Всё-таки астральный полёт — есть астральный полёт. Он захватывал, втягивал, даря ощущение свободы и беспредельных возможностей.

«Знали, что в это время у меня напарника не было, иначе бы не стали мимо меня ящик таскать!» — вернулся он к действительности и, не обнаружив среди леса никакого движения, начал медленно снижаться. «А может они и с Костей Саблиным руку приложили?»…

Он приземлился у дерева, которое прикрыло его от пуль снайпера и, с минуту потолкавшись около него, определил сектор, откуда могли стрелять. Приподнявшись метра на три, чтобы кусты не мешали обзору, Глеб довольно быстро понёсся в том направлении, делая расширяющиеся зигзаги.

… «Этот недоносок даже место не догадался сменить», — со злобной радостью подумал он, обнаружив, наконец, снайпера. Тот довольно удобно расположился в метрах десяти над землёй в развилке дерева на сидушке, сделанной из куска брезента и нескольких ремней, привязанных к ветвям.

Откос с дерева просматривался великолепно. В том числе и те кусты, к которым подползал Глеб, когда обнаружил заминированную расщелину. От прильнувшего к прицелу снайпера тянуло запахом водки. «Вдарить бы тебе сейчас как следует, сука, чтобы вниз хряснулся!» — и, не удержавшись, отвесил всё-таки темноволосому ублюдку бесполезную затрещину. Тот даже не шелохнулся, хотя Глебова рука хлёстким ударом прошла от уха до уха через всю башку. «Ну, ничего, я тебя и пулей сниму, урод!»

«Теперь, главное, дерево запомнить», — направился он назад, то и дело оборачиваясь, чтобы заприметить ориентиры.

Вернувшись к своему телу, сержант минут пять кружился по лесу, стараясь подобрать подходящую позицию. «Лады!» — наконец удовлетворённо хмыкнул он. Корявый дуб с обломанной верхушкой густой кроной надёжно прикрывал сверху примыкавший к нему подлесок. Узкий просвет между его ветвями неприметной амбразурой, отороченной узором зелёной листвы, смотрел как раз куда надо. На эту вражину, что засела в своем, метрах в двухстах от дороги, гнезде.

Глеб, примериваясь, прилёг, но и с земли этот парень был как на ладони. Позиция попалась знатная! Во-первых — недалеко, во-вторых — вниз по склону, в-третьих — подобраться можно незаметно: богато разросшийся орешник всё прикрыл своими листьями-кругляшами.

Хоть время и поджимало (вдруг эта сволочь надумает слезать!), но Глеб предусмотрительно еще раз облетел весь прилегающий район. Не ровен час — ещё кто-то появится! А затем дважды «прополз» этот участок в тридцать шагов от своего распластанного тела к заветному дубу, выбирая простой и короткий маршрут. Он прекрасно понимал, что эти движения, которые сейчас не требуют никакого труда, через пять минут станут неимоверно тяжёлой ношей. Память цепко отметила и оба поворота, которые нужно сделать, чтобы не выползти на просматриваемый сверху прогал, и то место, где требовалось остановиться, чтобы поймать на мушку снайпера.

«Пора!» — решил он, и на несколько секунд завис над своим телом.

Морда была ещё та! — перемазанная в крови, бледная, с ввалившимися щеками и синюшным цветом прикрытых век.

«Эко тебе досталось», — со щемящим чувством жалости подумал он о самом себе и, сосредоточившись привычной тонкой струйкой потёк к макушке.

«Мать честная, до чего же больно!» — ахнул он, стиснув зубы. И не удержавшись, начал тихонечко подвывать:

— У - У — У - У! — в безнадёжной попытке этим протяжным «у-у-у-у» хоть как-то уменьшить эту рвущую, пульсирующую боль.

Боль была свежей, яростной, невыносимой! Как будто снайпер только сейчас выпустил свои безжалостные пули!… Где она, та спасительная темнота беспамятства, которая помогла ему в прошлый раз?! Не было её… НЕ БЫЛО!!!

Сердце бухало как колокол, толкая тяжёлую тугую кровь медленными ударами парового молота. И эти удары пытались, пытались пробить голову изнутри, вырвавшись кровавыми ручейками из носа и ушей. Снизу, от ног, толчками вонзались тупые раскалённые жала, скручивающие тело в непредусмотренную никакими законами спираль и вызывающие желание орать во всё горло, и бешено кататься, ничего не соображая, по земле.

Переход от легкого, безмятежно-радостного астрального состояния был настолько резок, что, пытаясь спастись от разом навалившейся стотонной боли, он забарахтался изо всех сил, как утопающий, пытающийся вырваться из толщи захлестнувшей волны. И… неожиданно почувствовал мгновенное облегчение, не сообразив сразу, что опять висит над своим телом, видя всё тоже осунувшееся бледное лицо с ввалившимися щеками и синюшным цветом прикрытых век….

«Тьфу ты… епонский бог», — чертыхнулся он и, повисев секунд тридцать, опять устремился к макушке.

На этот раз он уже знал, что его ждет…

«Я спокоен, спокоен, спокоен», — как щитом закрылся Глеб первой фразой, не дав боли сразу взять над собой верх.

«Я легко владею собой», — спешно укрепил он свои позиции и тут же, ощущая растущую уверенность, нанёс решительный удар. «Боль всё слабее… слабее… слабее…», — медленно выговаривал он, чувствуя, как та, подстёгнутая его волей заметалась, съёжилась и отступила. Спряталась до времени в своей пульсирующей, багрово-чёрной, оставленной пулей норе. Боль притихшая, но готовая в любую минуту ринуться в безжалостную атаку, чтобы грызть, рвать, жечь, неотступно терзать свою жертву, если вдруг учует малейшую слабину.

Глеб перевернулся на живот, спрятал вывалившийся из руки пистолет, подобрал гранаты и пополз на свой последний рубеж.

Раз-два-три! Раз-два-три! Раз-два-три! — работали локти, как неутомимые паровозные шатуны, передвигая грузное тело без малого сантиметров на семьдесят. Раз — два — три! Раз — два — три! Раз — два — три! И ничего, что ноги волочатся по земле и осколки раздробленной кости, цепляясь друг за друга, вбивают красные иглу в мозг. Руки-то работают! Раз — два — три! Раз — два — три!…

Но этого неутомимого движения, взбодрённого аутотренингом тела, хватило ровно на полдороги. Крови… слишком много крови…

Раз — два-а-а… тр-р-ри-и… Р-ра-а-з… д-д-ва-а-а…

Дурак ты, сержант! Вот и повязка сползла. Жгут надо было!

И не удивляйся, что штанина к ноге прилипла. Ты лучше назад оглянись — дорожка-то, кровавая за тобой тянется. И перекошенная физиономия, которой ты в траву сунулся, уж белее и быть не может. Слабак ты оказывается, Глеб Ткачёв! Слабак!

Г л а в а 19

… «Шалишь!… Сдохну, а доползу!»…

Кто сказал, что в тебе всего три четыреста семьдесят? — Это только когда ты в пирамиде стоишь, да и то без магазина! После марш-броска на все десять тянешь, а отмотаешь полста КеМе — как гиря двухпудовая на плече висишь.

Ну а сейчас сколько? Центнер? Два?

Толкай давай! Выше ствол! Ещё выше! Что, круги розовые перед глазами и пелена?! — У штангистов тоже круги и жилы рвутся, когда вес за двести!

Что-то чёрное появилось??

Не поймёшь что? — Да мушка же это, мушка! Совмещай!

Рябит всё и цели не видно?!

Ждать и держать! Держать!… Держать… Мать твою! Держа-а-а-ть! Чёрт с ней, с прокушенной в кровь губой! Должна же она пропасть, эта мутно-розовая пелена!… Держать!

Не чувствуешь, что ли — мушка вниз пошла! Держа-а-а-ть!

… Ну а теперь дави… плавно, без рывка. Ты же его уже видишь…. Вот он, в просвете листвы, СУКА!!

Палец Глеба придавил спуск, и автомат прогрохотал короткой очередью.

«Как мешок с дерьмом», — проследив за ломающим ветки, стремительно упавшим телом, облегчённо ткнулся сержант лицом в траву. Медленно прикрыл веки и замер. Сил больше не было. И даже рана уже не пульсировала остатками крови.

«Не успеют», — отстранённо подумал он, чувствуя, как безжизненно деревенеют обескровленные мышцы, и снизу, от ног, неумолимо поднимается лютый холод. «А жаль»…

«СМЕРТИ НЕТ, РЕБЯТА!»…