Осень в Ирбиссангине

Михаил Бобров

Сказки Города Ключ

История шестая

Осень в Ирбиссангине

Средь времен и племен он искал без конца

вариант идеального строя

но нигде не нашел для себя образца

и не встретил покоя, покоя, покоя...

М. Щербаков

И испытал тех, которые называют себя апостолами, а они не таковы, и нашел, что они лжецы.

Апокалипсис

Главный вопрос тех мест и обществ, которыми члены их не вполне довольны, или же не довольны вовсе - как переделать мир под себя; вопрос, не переделать ли себя под окружающий мир, проповедуемый столь многими духовными наставниками, зачастую даже не ставится. Слишком уж этот вопрос уязвим. В самом деле, почему это меня нужно переделывать? И, раз уже переделывать, так разве под этот мир; разве он - хорош? Да и большинство наставников, как назло, вовсе не таковы, "и нашел, что они лжецы".

Вот по каким причинам возникает в некоторых умах желание мир непременно переделать, а что возможности наши не всегда совпадают с нашими желаниями бодливой корове, как известно, non licet bovi, то есть, рогов не положено, так что многие проекты переделывания мира остаются только на бумаге, и для большинства из нас это неоспоримое благо.

Осень в Ирбиссангине.

Годовой отчет в Магистерию сдают осенью. Предчувствуя зиму, маги всех Стихий и званий осенью поворачивают к сердцу леса, чтобы метели Молочного Месяца пересидеть в Каминном Зале Магистерии. Собираются принятые на государственную службу заклинатели погоды - урожай собран и сложен, и беспокоиться о дожде больше не нужно. Возвращаются врачи, кроме тех, кто ушел совсем далеко и зимует на окраинах Леса, в городах Кольца, и кроме тех, кто не позволит себе уйти. Сходятся прочие, кто странствовал летом по Лесу и окрестным землям, зарабатывая на еду фокусами, лечением, написанием прошений и писем, предсказаниями судьбы и погоды на завтра. Большой гостинный двор при Магистерии постепенно оживает; все меньше свободных мест с каждым днем и в Каминном Зале. Книги, мудреные споры, ученье и опыты - это все после, когда весь мир за окнами будет состоять из снега и ветра, а сейчас, после утомительных дорог во все концы земли, маги просто подолгу сидят за столами, едят, пьют, разговаривают, молча рассматривают облака и горы и ожидают. Кто-то - благоприятного времени, кто-то - перемены настроения или погоды; некоторые ожидают, когда вернутся их ученики.

Ученики возвращаются несколько позже основного потока. Никто из них не хочет прослыть нерадивым и заявиться чересчур рано. А еще для всех учеников практический экзамен - первое в жизни абсолютно свободное время, когда ты идешь, куда пожелаешь, делаешь, что захочешь, - а то и вовсе бездельничаешь с полным на то правом. И все это происходит летом. Летом! Никто не спешит из-под синего летнего небосвода в серые облака высокогорной зимы. За полгода здорово отвыкаешь от книг и каменного потолка над головой, и как-то не тянет обратно. Разве что - обменяться мыслями, похвастаться среди своего выпуска, поспрашивать Седых о вещах неизвестных.

Поэтому основная масса учеников прибывает о середине осени, когда в долинах начинает пламенеть листва. По горам тогда уже завывает ветер, и снег вовсю сыплется из низко нависающих лохматых туч. Почтовые грифоны перестают брать пассажиров, а за доставку писем требуют втрое. Перевалы покрываются льдом, и верховых животных приходится вести в поводу. Вот в такое время продрогшие ученики вваливаются в Каминный Зал - согреться с дороги; все, что они испытали, переполняет их, и иногда бывало так, что некоторые торопыги приступали скорее к написанию годового отчета, чем к кружке и тарелке. Но это редкость и не поощряется; магия магией, а о жизни тоже забывать не следует. Так что прибывшие начинают писать отчеты на следующий день, или через день-два - чтоб поскорее сдать и отделаться от скучной бумаги. Глядя на них, и маги-учителя испытывают какую-то неловкость от своего безделья. Поэтому стоит вернуться паре-тройке учеников - а там, глядишь, и вся Магистерия занята отчетами. Да и то, погода уж как раз зимняя, в помещении только и сидеть.

Обычай ведения отчетов и дневников учрежден был очень-очень давно - не было тогда еще города Истока, не было самой Академии Магов, не было Леса... Что было? - пройдешь в архив, возьмешь стопку листов, ломких от старости, да и разберешь, со скидкой на тогдашние грамматики, что-нибудь наподобие "к а два ода у них в я, и после ушел на север". Прочее размыто, прожжено, а иногда прорвано и залито бурыми кляксами. Но уже в те времена маги, которые еще не соединились в Академию, не делились на Седых и Младших, между собой решили: происходящее вокруг и с ними самими записывать. А ради порядка и сохранности тех записей определить кого-нибудь, чтоб он все это в систему приводил и портить не позволял. Так что, если кому и впрямь интересно, что такое "к а два ода", то надо пойти в библиотеку, разыскать полки с последним изданием "Описания Мира", тома с пятидесятого по сотый - "Хроники", выбрать, какой по времени примерно соответствует, и в нем искать. Тех же слов, может, и не найдешь, но что происходило, в общих чертах вполне определить можно.

Значение информации было первым, что ученик мага усваивал. Все остальное нарочито пренебрежительно именовалось "техникой", "приемами", "тактикой", "прочими штучками". Отношение к информации было главным, что отличало мага от любого иного. В Лесу, как и в прочих местах, рождались поровну те, кто к магии расположен, и те, кто не расположен. Но магами действующими становились не всякие, ибо не всякому удавалось проходить весь путь через одну из Школ, а потом и через Магистерию. Кто сворачивал с пути после Школы, тот именовался Младшим Магом, получал Камень красного цвета - цвета действия - и отправлялся жить как хотел и умел, применяя все искусство и знание Школы для себя лично. Поначалу и Школа была одна, и учеников находить было сложно, и не все из них могли и хотели учиться, а уж платить за обучение! Но сменилось шесть поколений, прошел Долгий Мир - сорок лет без единой войны; появились и средства и желание, а главное - Лес постепенно заполнился Младшими, и всякий житель Леса мог воочию убедиться, насколько магия полезна при засолке огурцов или разделке мяса, в мореходстве или там в строительстве. Маг уровня Младшего постепенно перестал быть диковинкой в Лесу. С тех-то пор Лес и стали называть Заколдованным Лесом, над чем жители его немало смеялись.

Магистерия все это время была в тени. Кто продолжал учиться и после Школы, особенной известностью не пользовался. Предлагаемые Магистерией знания затрагивали ученика глубоко, и требовали сильно изменить прежде всего свой взгляд на мир - а мало кто от себя откажется доброю волей!

Так вот и вышло, что Седым становился в среднем один из каждых двадцати, проходивших Школу. Седые получали бесцветный Камень, который можно было перекрашивать по своему желанию хоть шесть раз на дню, и многие из них получали вместе с магическим кристаллом седину в волосы или мех; за что, собственно, Седыми и прозывались.

Разделение на Седых и Младших было окончательно определено в законах Леса после Восстания. Лет триста тому назад маги, обучавшиеся в Школе, изрядно поспорили со своими наставниками о цели и смысле магии в мире, и о том, каким путем следовать каждому магу. Руководству Академии не хватило мозгов сообразить, к чему дело движется, и маги-ученики подняли бунт, пользуясь мощной поддержкой населения Бессонных Земель - это в них находилась тогда первая Школа, Школа Следопытов. Бессонные Земли в то самое время были недовольны поведением назначенного к ним Опоясанного, и многократно жаловались на него в Совет. Но Совет что-то промедлил со сменой - то ли из лени, то ли интригами Болотного Короля, то ли еще отчего-нибудь. В конце концов верхи не смогли, а низы не захотели терпеть, да еще наложилась поддержка Школы - край восстал. Болотный Король, на границе с которым находилась непокорная территория, тотчас предложил принять ее под свою державную руку, и этим испортил все дело. Школа и Академия спохватились, увидели, куда они могут шлепнуться, и мигом помирились. Понятие магии и ее роль в Лесу Академия пересмотрела, после чего самоустранилась, а на обломках Академии возникла Магистерия. Собственно магические науки к Магистерии и отошли, а Школы - Школ стало четыре - получили почти все прикладные знания. Роли разделились обычным образом: Седые создавали магию, а Младшие ее использовали на благо себя и окружающих. Поначалу взаимных оскорблений, подозрений и прочего хватало и Седым, и Младшим, но со временем те и другие увидели, что мутят воду в ложке, и колкости сошли на нет. Да тут еще и Долгий Мир кончился, Болотный Король в очередной раз накопил войск и принялся за обычное, в Бессонных Землях опять загремело оружие. А за войной уже никто старых ссор ворошить не стал.

Именно во времена той войны и возникло в Лесу понятие "ковен магов", и тогда же был определен способ их набора. Ковеном стал называться отряд магов, действующий самостоятельно в определенном ему районе, на границе, или в Городе Кольца. Способ набора ковенов также отличался простотой и легкостью: посланник от Совета Леса, то есть, Опоясанный, входил в Каминный Зал Магистерии и молча прикасался своим оружием к полу перед теми, кого он хотел бы видеть в ковене. Отказаться от приглашения означало предать Лес; за все триста лет существования обычая не отказался никто. Чтобы, однако, избежать, набора таких магов, которые воевать не станут по какой бы то ни было причине, всякий Опоясанный прежде Каминного Зала несколько раз посещал кого-нибудь из старожилов Магистерии и долго, тщательно выспрашивал его о магах, "чтобы выбором не убивать прежде времени". Этот нюанс также себя оправдал - не записано случая, чтобы Приглашение получил маг, от которого в ковене было бы больше мороки, чем пользы. Наконец, если кто не желал попасть в ковен по приказу Совета, достаточно было просто не являться в Каминный Зал. Случалось даже, что Опоясанный входил, обявлял свое имя и звание, и цель прихода, и ждал несколько времени, чтобы дать разойтись по комнатам тем, кто хотел избежать Приглашения. Хорошим тоном в таком случае считалось не замечать и не упрекать уходящих.

Для чего все это длинное предисловие? Для того, чтобы вы поняли, куда у меня упало сердце, когда я оторвал глаза от почти уже готового отчета и посмотрел на того, кто подошел ко мне. Это был высокий человек в военной одежде и в железе; поверх кольчуги поблескивал чисто-белый пояс из серебрянных пластин. Опоясанный удостоверился, что я смотрю на него, что я трезв и понимаю происходящее. Затем он отдал медленный ритуальный поклон, вынул длинный прямой меч и легонько ударил им в пол.

***

Тянул крепкий северо-западный ветер, обычный для середины осени. Пахло сыростью и грибами, и грибов по сторонам от дороги торчало немеряно. Кто умел, тот нагибался, хватал гриб на ходу и съедал. Кто не умел, или из седла не доставал до земли, тем протягивали грибы и ягоды их товарищи. Корпус держал строй; ополчение уже выдохлось и с каждым часом отставало все больше. Лес ревел под ветром, и потому команды никто не отдавал голосом, а только флажками. На это имелась еще одна причина: корпус состоял из людей, медведей, волков, ежей, грифонов, лесных котов и отряда мутантов, у которых не было даже определенного названия. Общий язык Леса в корпусе знали не все, а флажковых команд было немного, и они запоминались за первые два-три месяца службы.

Поэтому, когда показалась река, именно флажки сообщили, что корпусу следует взять вправо и двигать к парому; а ополчению - повернуть влево. Там были устроены навесы, там готовилась еда, там в загородках и на площадках наскоро обучали ездить верхом, правильно надевать щит и держать строй.

Корпус "Конхат" подходил к парому; обслуживающие паром ополченцы уставились на бурую массу. По лесу корпуса колоннами не ходили, а ходили всегда развернуто, поэтому и на берег "Конхат" вышел широким фронтом. Сжиматься к парому и устанавливать очередность переправы корпус не стал. Заученным движением передовые скатили на воду бревна, которые задние срубили и передали по рядам. Веревки размотали с поясов, вразнобой застучали топоры.

Плоты связывали, сбивали скобами, крепили широкими лентами. Работали несколько тысяч рук, поэтому ополченцам паромной команды показалось, что переправа возникла мгновенно. Авангард отчалил; грифоны уже вились над речкой. Возвращались их разведчики, посланные вчера на день пути вперед. Ворон-оборотень устало спланировал на берег и перекинулся ежом, потом человеком, потом махнул рукой и принял медвежье обличье, и на этом успокоился. Посланные с ним грифоны выковыривали стрелы из кожаных набрюшников. Оборотень направился к большому знамени, где, видимо, собирался доложить результаты, а на плоты тем временем вкатывали тяжелое вооружение корпуса, катапульты, подъемные устройства, вносили плетеные корзины с магическими припасами, мешки с едой.

После отправки снаряжения и объемных вещей на плоты поднялись командиры и их охрана. Оттолкнулись от берега, навалились - все дружно налегли на длинные весла, кто начальник, а кто из прикрытия, видно не было. Ушли в туман, и как не было корпуса - только вырубленная полоса леса по берегу да взрытый, перетоптанный песок, да последние грифоны аръегарда сонно машут крыльями в сером небе.

За корпусом подтянулась колонна ополченцев. Их было немного; никаких лишних движений они не делали. За два раза паром их всех доставил на правый берег.

***

Два мага находились в комнате на верхнем этаже Гостинного двора Магистерии. Медведь, от возраста снежно-белый, огромный, пушистый, лежал на полу. Второй маг - женщина - расчесывала медведя большой жесткой щеткой. Медведь глухо ворчал, но терпел. Перед креслом женщины на круглом столе находился полураскатанный свиток из желтой змеиной кожи. Медведь старался повернуться так, чтобы заглянуть в написанное, но это мешало расчесыванию, и тогда женщина сердито фыркала. Медведь виновато вздыхал и вновь растягивался на полу. Даже когда он лежал, его тело возвышалось горой на добрых два локтя выше стола. Большая комната имела только две стены - прямую и полукруглую. В прямой стене располагалась дверь, на стене - много полок с книгами, баночками, кувшинчиками, свитками, камнями и прочими принадлежностями, как магическими, так и косметическими, вроде кисточек, расчесок, зеркал. Всю полукруглую стену занимало окно; оно выходило прямо в пропасть. В хорошую погоду весной или ясной осенью это окно открывало вид глубоко в горы. Сейчас за витражом ревел ветер, и метель крепким снегом шлифовала пузырчатые цветные стекла. Однако сквозняка, против ожидания, не ощущалось. В одном из углов, где круглая стена примыкала к прямой, раззявился очаг, и от него протянулась длинная и широкая низкая лежанка, нагреваемая дымом. Сейчас в очаге горел огонь, и лежанка, видимо, казалась медведю очень уж горяча, он и растянулся прямо на полу. Пока его расчесывали, он мог только думать - и он думал и вспоминал о разных вещах. Волшебница также погрузилась в размышления, и поэтому никто в комнате долгое время не разговаривал.

Так прошло изрядно времени; наконец, все волосы в шубе гигантского зверя оказались расчесаными и уложеными в соотвествии со вкусом парикмахерши. Тогда она разрешила зверю встать. Медведь потянулся, лениво пробормотал заклинание, широко зевнул, встряхнулся - и, наконец-то, прочитал лежавший на столе свиток.

***

Все дороги этой осенью сходились у Крайнего Западного Перевала. На языке Леса он так и именовался: Крайнен. Кто настаивал на полном и правильном написании, мог блеснуть древним имперским наречием: Крайнен-Нот-Раум. На языке местных жителей само ущелье с проходом, перевал и еще несколько долин вокруг назывались звонко: Ирбиссангин, Земля Снежных Барсов. К этим-то долинам наш ковен и пришел седьмого дня Золотого Ветра. (На западных склонах горной страны ветер обрывает столько березовых листьев, что во всех краях к востоку отсюда осенью сыплются золотые дожди. У нас, на Вершине, можно видеть Золотой Ветер воочию: плотные потоки отсвечивающих на солнце листьев несутся сквозь горы, облепляют утесы, устилают дороги и кипят в ногах тех, кто возвращается с восхода. Поэтому осень в Лесу делится на время Золотого Ветра и Время Остановки - впрочем, о нем как-нибудь после.)

Слухи говорили, что Фрогмен ведет к перевалу сто пятьдесят тысяч бойцов; мы тем слухам не особенно верили, ибо Фрогменовская семейка давно славилась, как мастера блефа крупного и мелкого. Но грифоны разведки очень скоро посчитали вражеские колонны и принесли весть малоутешительную. "Если слухи и врали, то тысяч на десять-двадцать" - сказал командир передовой заставы. А нас всех на перевале стояло семь тысяч триста. Правда, где-то за спиной сквозь лес и горы мерной неудержимой рысью проламывался к нам корпус "Конхат" и все Стаи Равнин - еще тысяч десять регулярной армии, и столько же волчьего ополчения. Волки народ серьезный, самую их породу вывели когда-то имперские генетики для боя. Впрочем, ежи, медведи и люди корпуса "Конхат" стоят не меньше.

Еще в Лесу имелось два корпуса регулярной армии: "Сагенай" - "Удача", держит границу с Болотным Королем в Бессонных Землях; сними корпус, и Владыка Грязи в момент окажется на Лысой Горе, в середине Леса, как когда-то давно-давно уже случилось. "Вирхамат" - "Буревестник" - далеко-далеко на юге, на Побережье, гоняется за пиратами, перехватывает галеры В.В.Рула. Если бы и решились снять его, все равно бы не успели собрать по всему Хрустальному Морю. Сняли только "Конхат" с северного направления, да наш корпус "Токисса" стоял на Вершине как раз для охраны запада. Он поспел сюда раньше всех, и только он сейчас здесь и был.

Повезло Лесу в одном: Крайнен - единственный сколько-нибудь освоенный путь в Колючие Края. Все другие перевалы слишком узки и плохо изучены, чтобы пропустить большое войско. Если же Фрогмен армию разделит, то Лес разобьет ее по частям, применив всякие хитрости и уловки, годящиеся для случая, когда силы соперников равны или не очень отличаются.

Кроме этого, оборонять узкий проход в горах проще, чем пытаться остановить Фрогмена на равнине, где его армия может выиграть одним только числом; если же понадеяться на партизанскую войну и пустить Фрогмена в Лес, тоже ничего хорошего не выйдет. Фрогмен маг, и спрятаться от него удастся не всякому. Лучшего места для обороны не найти, следует держать перевал - так нам объяснили; каюсь, слушал невнимательно - боролся со страхом.

***

Я давно хотел описать осень. Правда, слова для нее находить трудно. Время слов - зима. Зимние впечатления еще можно передать словами - низкий рокот бурана за дрожащими стенами, режущий свист ветра в костяках деревьев, горящее и крошащееся на морозе лицо; сталь, прилипающая к мокрым рукам. Запах снега и одиночества в зимнем лесу, когда точно знаешь, что в этот мороз никогошеньки нет в округе - иди куда хочешь, в любую сторону и день пути, и два дня впустую. Лес как огромная гулкая комната, из которой и мебель вынесена, и шпалеры ободраны, и всего тепла в ней - одна струйка пара из твоего рта. В этом громадном зале далеко и звонко разносятся слова - зима, время слов. Крики разлетаются еще дальше, но толку в них немного - некому услышать их; пуст широкий зал под стеклянным хрупким небом. Весь мир колючий, жесткий и холодный, сесть не на что, расслабиться негде.

На смену зиме приходит время сердца - весна. И слова мгновенно теряют власть свою, ибо весной говорят все. Птицы, звери, люди, трава и деревья - и те вдруг обретают голос; не прокричишься весной сквозь лес. Есть у тебя сердце - слушай его в это время, нет сердца - отрежь и голову, потому как бессердечному уши и язык без пользы.

Время рук и головы - лето. Тепло повсюду; под всяким орешником переночевать можно запросто. Дичи, грибов, и ягод множество, долгих дней хватает и на то, чтобы отдохнуть и на то, чтобы что-то сделать. Лето - время исполнения замыслов, почти весь Лес летом в работе. Сколько в Лесу было мало-мальски заметных дел - типа там Мост Леммингов через Великую Реку, система каналов в Бессонных Землях, реформа какая-нибудь в государственном устройстве, громкая свадьба с похищением - все летом. Время, желание и возможность сходятся в зените года под ярким щедрым пламенем июньского солнца.

А вот осень... Осень есть время глаз. Время молчания, рассматривания, размышления. Что тут скажешь? Время Золотого Ветра - сказочные короли одевают короны из листьев и красных ягод; а сказочные красавицы... Кто не видал Осеннего Праздника на Левобережье, где половина девушек в платьях из кленовых листьев, а вторая половина - в платьях из листьев березовых, тот ничего не видал, и словами тут уж точно не поможешь. Нету слов для описания осени в Лесу!

Так что осень в Ирбиссангине тоже описать не получится. Две недели корпус "Токисса" таскает на перевал камни и бревна, строит стены, режет дорогу рвами... Тавр Тесло из рода Краанов Лаак-Хаарских, строитель в пятом поколении, распоряжается возведением стен и вообще фортификацией; под его руководством обрушили гордость Колючих Краев - Хрустальные Ворота в ущелье Норад, которые пятью годами прежде Тавр же и строил. По утрам на лужицах лед, к полудню вновь тепло по-летнему и боли в сердце будто бы поменьше. Вечером свободные от дежурства идут в городок Крайнен у выхода из долины Ирбиссангина, и там прогуливают деньги и время кто как умеет. Теперь каждый день жизни для корпуса и для горожан (в особенности для тех, кто хоть что-нибудь продает солдатам) несомненный подарок, так что его завершение отмечается с полной выкладкой. А утром маги подымают народ на ноги десятками и сотнями. Половина Ковена только и готовит лекарств, что от похмелья.

Вторая половина Ковена собирает сведения о подходе Фрогмена. Кто умеет колдует, кто выдохся или устал, или не вышел уровнем - размечает карты и втыкает в них иголки с ярлычками: "Новерн", "Филхолм", "Карс" - города, откуда выходят колонны. У Фрогмена много войск, и он гонит их к перевалу. Громадная армия забила все дороги, чем ближе к горному проходу, тем меньше остается места, тем медленнее передвижение, тем плотнее сбиваются солдаты Фрогмена. Грифоны уже пытались закидывать их сверху чем-нибудь пакостным, но грифонов у нас немного, куда меньше, чем у Фрогмена арбалетчиков. Так чтобы зря не терять преимущество в воздухе, грифоны ограничиваются разведкой; иногда схватываются с летучими тварями Фрогмена. Выходит по-разному, но в целом в воздухе грифоны Леса выигрывают.

А на земле перспективы гниловаты. Все полтораста тысяч разом в перевал не пролезут; но это огромная сила, я даже не могу сказать, наберется ли в Лесу столько населения, сколько Фрогмен гонит одних солдат. Чтобы отбиться, нам надо укладывать пятнадцать к одному, а это с военной точки зрения явная ерунда. Не бывает таких соотношений в потерях. Хорошо, если удастся заткнуть перевал всеми нашими раскопками и стенками, но у них есть маги; да и простых осадных орудий наверняка избыток. Обычно от превосходящего противника отсиживаются за крепкой стеной; но уж очень много у Фрогмена солдат. Пожалуй, если каждый их них неделю покидает в нас шапками, с головой зароемся, груда наберется достаточная. Для них и тысяча - не потеря; для нас сотня - тяжелый урон. При таком раскладе им и стену ломать необязательно - подождут, пока Лес надорвется нас кормить, и возьмут теплыми, разве что полуживыми от голода, да ведь им так только к выгоде. Наша армия слишком велика для обширного, но малонаселенного Леса, а армию Фрогмена кормит весь материк Черного Короля. Легендарный он там или нет, а солдаты его от голода что-то не разбегаются.

Так что судьба наша - у кого на ладони, у кого в ножнах.

***

Медведь завернул свиток и некоторое время наблюдал, как тот катится по столу.

- Какие-нибудь еще новости от него были? - спросил он.

Колдунья пожала плечами:

- Никаких.

- Слог неплохой, - медленно проговорил медведь, - Может быть, еще что-нибудь напишет. Девушка у него есть?

- Есть, я ее видела.

- Ну и как?

Колдунья фыркнула.

- Как обычно.

- Кто мы такие, чтобы судить, - рыкнул медведь, - Его выбор.

- Ага. Сами напали, сами и спасайтесь.

- А она что - такая? - медведь оскалился. Колдунья тряхнула головой, чтобы ее каштановые волосы покрасивее рассыпались на плечах, и подумала: "Сердится он или улыбается?"

- Ты сейчас сердишься или улыбаешься?

- Сердито улыбаюсь. Так какая она?

- Она чуть было к нему не уехала. На наше счастье, снегопады уже закрыли все дороги.

- Чем бы не закончился Ирбиссангин, последствия скажутся только весной... - задумчиво пробормотал лохматый маг, - Я пойду в Лабиринт, новости узнаю. А ты, наверное, разыщи девушку. Она сильно пыталась уехать?

- Она только один раз спросила, и когда ей ответили, что перевалы закрыты, больше ничего не пыталась сделать. Не рвалась, в истерике не билась, сокровищ не предлагала... И вообще, как-то она очень уж осторожно себя вела... О елки точеные! - женщина смущенно поглядела на медведя, тот ехидно - теперь в его улыбке сомнения не было, - оскалился:

- А интересно, внук у тебя будет или внучка?

Но женщина не ответила. Она одним быстрым движением схватила маленький изящный жезл с полки, рванула с вешалки плащ и исчезла в дверях. Медведь посмотрел ей вслед и некоторое время думал о ее сыне - своем ученике. Отца этого парня медведь никогда не знал, поскольку волшебница так и не пожелала его назвать. На людей это произвело какое-то малопонятное магу впечатление, но в людях маг разбирался слабовато. С ежом или грифоном он бы договорился быстрее. Так что значения этого отказа он тогда не понял, а когда сообразил, то парень уже выучился, уже прошел выпускное испытание, уже ушел в свое первое лето... И там, видимо, хорошо себя зарекомендовал, раз Опоясанный Колючих Краев пригласил его в действующую армию.

Но теперь и этой женщине, и женщине ее сына будет чем лечить одиночество. Насколько медведь мог понимать, к своим и чужим детям человеческие женщины относились очень серьезно.

Он поднялся и вышел в ту же дверь; магия дверного замка была такова, что снаружи двери видно не было, а просто стена и стена. Вдоль этой стены медведь вышел в Общий Зал, оттуда через галерею на обзорную площадку, затем по лестнице в Большой Зал, а потом в огромные ворота, и наружу, в метель, привычно зажигая перед собой магическую стрелочку - указатель нужного направления. Следуя ее движениям, он пересек широкий внутренний двор Магистерии, поднялся на крыльцо Лабиринта, отряхнулся, убрал указатель, глубоко выдохнул и вошел в левый коридор.

Вообще Лабиринт состоял из двух главных частей. В правой тренировались в заклятиях, в левой творили заклятия всерьез. Все предметы, коридоры, комнаты Лабиринта в двух сторонах выглядели практически одинаково. Только в правой, учебной, части, вместо некоторых уникальных магических вещей стояли очень похожие имитации. Чтобы последствия чьей-нибудь неудачной тренировки не вырвались наружу, левая часть Лабиринта держала правую в защитном куполе.

Вся настенная роспись Лабиринта сияла ровным неярким светом. В правой части - золотистым, в левой - зеленым. Магистерия была посвящена Шестой Стихии - Жизни, а цветом жизни в Лесу считался цвет травы и листьев.

Лабиринт воздвигался поколениями Седых Магов Леса и с течением лет превратился в сложное переплетение заклятий, отношений, магических и обычных предметов. Перечисление свойств Лабиринта занимало два книжных листа, а легенды его никто даже не пытался считать, ибо плодились они со скоростью комаров. Так, например, стоило как-то одному из магов пройтись по коридору в ритуальной маске (от усталости забыл снять), как на следующий же день озабоченная Магистерия искала сбежавшего демона с чешуйчатыми ушами; все добросовестно подставляли свои для проверки, кое-кому даже пришлось по такому случаю уши вычистить.

Медведь уверенно шагал к Ясному Гроту. Так именовалась большая шаровая пещера в недрах Горы. Текущая вода за много лет вымыла из пещеры все, кроме огромного количества кристаллов горного хрусталя. Потом пришли маги, подшлифовали форму пещеры и устроили из дерева помост - так, чтобы можно было стоять в самом центре, в фокусе сверкающей сферы. Там лучше всего получалось заклятие дальновидения, и картины на хрустальных стенах были большими и четкими. Главное же достоинство сферы состояло вот в чем: с плоским экраном каждая смена точки зрения требует нового заклинания. Картину в хрустальном шаре можно рассмотреть со всех сторон, но смена величины изображения чрезвычайно утомляет мага. А находившийся внутри Ясного Грота маг попадал в самый центр вызванного объемного отражения, и мог уточнить любые детали, просто повернув голову.

Сейчас медведь взошел на помост и проделал все, что требовалось. Он пришел не в первый и даже не в сто первый раз, но его вновь восхитила и поразила четкость изображения. Грота как не бывало; маг стоял на горном уступе; за спиной подымался склон, а за левым плечом черной ямой зиял западный выход из ущелья Норад. На месте упиравшегося в него когда-то Западного Тракта щерились колья, рвы, насыпи. Над головой мерцали предутренние звезды - Рунка, Тамал, Кисмет.

Прямо впереди, вниз и в стороны, сколько хватало взгляда, расширялась Долина Туманов. Она наполовину покрылась чем-то темным, клубящимся - то ли дымом, то ли паром. Отчетливо повеяло магией: угрозой, яростью, гневом складывалась аура боя. Внезапно рванул западный ветер - прямо в лицо тому, чьими глазами наблюдал сейчас маг. Потом что-то сухо треснуло, звезды разом померкли. Сквозь взрытый Тракт прямо в жерло Норада ударил громадный горизонтальный поток режуще яркого белого пламени. Горы вздрогнули, и земля мелко затряслась под подошвами сапог. Тут наблюдатель, видимо, принялся отправлять сообщение - он отвернул голову от слепящего потока, и оказалось, что на правом плече у него сидит ворон-оборотень. Ворон кивнул, поднялся и подался в горы, наблюдатель также принялся карабкаться по склону. Изображение стало таять - то ли действие заклинания кончалось, то ли тот человек терял сознание. Медведь опять был в гроте. "Пожалуй, укрепления не сильно им помогут." - подумал он грустно, - "А лавины и снегопады не очень помешают Фрогмену."

***

Весна пришла поздно. Только к середине апреля снег с ревом потек от перевалов; лавины каждый день били в скалы. Снег теперь кипел на тех тропинках, по которым осенью ученики собирались к Вершине. Реки взбухали по часам, но свежая зелень обгоняла даже воду, неистово рвущуюся вверх по отвесным склонам узких русел-каньонов. Очистилось небо, и настал давно ожидаемый вечер, когда в закатном красном свечении прочертился черный пятиугольник - с далекого Крайнена шли первые почтовые грифоны. На двор прилетов кинулось множество народу: все, кто зимой подтянулся ближе к западу за новостями об ушедших родичах. По такому случаю маги зажгли несколько осветительных шариков и повесили их над высоким крыльцом Почтовой Службы: с него всю ночь будут выкрикивать список потерь. Все равно никто в городе не ляжет спать, не услышав подтверждения или опровержения своему отчаянию. Тишина в огромной разношерстной толпе становилась тем тяжелее, чем меньше времени оставалось до прилета почты.

Наконец, грифоны снизились над крыльцом, сбросили тяжелые набрюшные сумки - и рухнули от усталости прямо на головы стоявшим. Ожидание, однако, настолько поглотило город, что никто и звука не произнес, пока курьеров уносили в комнаты, пока взрезывали, нетерпеливо рвали когтями и зубами черные мешки с почтой.

Почты оказалось мало, это поначалу обрадовало - судя по длине списков, потери обещали быть невелики. Лес тогда еще не знал, что это не список потерь, а список уцелевших. После Ирбиссангина записать имена живых получилось вдвое быстрее, чем мертвых.

* * *

В знакомой полукруглой комнате народу в этот раз сидело побольше. Старательно прогретую лежанку вдоль и поперек исползал четырехмесячный внук волшебницы. Его мать сидела рядом, вполоборота к огню и следила, чтобы ребенок не хлопнулся на пол - с той стороны, где не было стен и урчащего холма медвежьей спины. Медведя разместили на полу вдоль длинного края лежанки именно как ограничитель ненужных поползновений. Теперь он глядел на огонь, и собирался с силами. Какие бы новости ни пришли с почтой, женщины будут плакать. Если хорошие - хорошо. Вмешиваться не придется. Если плохие... Медведь вздыхал, и по комнате разносился сладковатый грибной запах, обычный для лесных медведей-строителей. Горные медведи-металлурги пахли камнем и сухим жаром своих пещерных кузниц. Маг никак не мог понять, почему люди меняют свой запах, и какую красоту они в этом находят. Как всякий лесной житель, он привык, что обычаи бывают разнообразные, и умел притерпеться ко многому, но именно сейчас он бы не хотел иметь дело с парфюмерией. Все эти духи могут помешать ему в какой-нибудь важный момент уловить запах тревоги или опасности.

Волшебницы в комнате не было. Она унеслась на двор прилетов сразу, как только бухнул почтовый колокол - первый раз за позднюю осень и зиму. Ну и понятно, нельзя было сказать, когда вернется. Наверное - когда узнает...

* * *

Утро на Вершине разгорелось уже настоящее, весеннее. В коридорах Магистерии деловито сновали туда и сюда выпускники, уходящие в первое свое лето. Попрощаться с Седыми - перволетним они уже не учителя, а почти друзья; получить мешок еды на дорогу - согласно традиции, один окорок, один широкий круглый хлеб, и одну большую флягу с выбранным напитком. Метнуться по тертым крутым ступеням в подвал, взять купленные загодя и давно отдыхающие на особой подставке сапоги. Завернуться в плащ - сколько предвкушения в этом жесте! И, наконец, из зеленоватого свечения левой, настоящей, части Лабиринта вынести под пронзительно-синее, почти совсем летнее небо легкий, надежный, прямой высокий посох. Маг! И в дорогу, в дорогу, вниз по склону легко шагается, да ветер нам друг сегодня - если холодный северо-западный, то попутный, а если в лицо, то теплый, юго-восточный.

И только в воротах Истока оглянуться на высоко прилепившуюся Магистерию: чем-то заняты оставшиеся? Оглянуться и проститься по-последнему, и уже бесповоротно погрузиться в живой океан Леса, и только осенью вернуться и вспоминать - когда мы уходили, у них, наконец, появилось время заглянуть в те самые отчеты...

* * *

Отчеты свалены были грудою на низком столике. Их накопилось так много нечитанных, что листки, стопки и трубки уже скатывались и на каменный пол. Светло-палевый пергамент, яркая белая бумага, желтая змеиная кожа. Годовые отчеты. Только сегодня последний из них принесли в Магистерию. Принес маленький черный горный медведь, новый командир резерва корпуса "Токисса". Всеобщий язык Леса он знал плохо, и видно было, что ему здорово не по себе в перенасыщенных колдовством стенах. Произнося некоторые слова с третьего-четвертого раза, подолгу задумываясь, он сообщил, что в его отряде был маг из людей. Что накануне сражения он долго составлял бумаги. И потом, обратившись ко всем, просил, как бы дело не повернулось, передать их в Магистерию. И вот он передает его просьбу, неуклюже объяснял медведь. Он расстегнул кожаную трубку, в которую воины заворачивают свои доспехи, и оттуда посыпались хорошо промаслившиеся листки, штук пятьдесят.

"А сам-то маг?" - на этот вопрос медведь сразу не ответил. Потом начал объяснение, из которого с напряжением удалось разобрать, что маг жив, но сильно помят и лежит в Крайнен-Нот-Рауме, лечится. Это Магистерия уже знала, потому что сегодня ночью с Почтового Крыльца имя ученика называли в числе живых. Медведя поблагодарили и он торопливо ушел.

- Ну вот, - сказал Лохматый Маг, уже мелькавший в нашей повести, - С этого последнего отчета я и предлагаю начать.

Никто из собравшихся не возразил ему. Вокруг овального столика с бумагами сидя, стоя, лежа - кому как удобнее - устроились двенадцать самых различных существ. Медведи всех трех видов - горный медведь-Соэрра, маленький, человеку до пояса, слева от него медведь Ур-Син, серый лесной гигант, в полтора-два средних человеческих роста, справа - Просто Медведь, внешне ничем не отличающийся от обычного, разве что глаза этой породы медведей каждый час меняют свой цвет. По обычаю, зверь не носит одежды, кроме собственной кожи и шерсти, и эта меховая трехголовая глыба из плотно стоящих медведей очень внушительно смотрелась на мозаичном полу зала. Далее по кругу - человек, Великий Маг, один из трех Великих, существующих сегодня в Лесу. Неподвижен в своем высоком кресле, и только прислоненный к подлокотнику посох искрится, выдает волнение. Рядом - грифон, совсем даже не маг, просто разведчик корпуса "Конхат", один из прошедших Ирбиссангин. Прилетел под утро с передовым отрядом, устал, забился в первое попавшееся окно, и лег поспать в Комнате-С-Бумагами, которая, как он думал, никому не понадобится, а тут, оказывается сегодня читают отчеты... Хотел уйти, но разобрал интерес - как оно со стороны? Глаза прикрыты, крылья сложены, готов слушать и вспоминать. Сунув голову в лапы, молча лежит крупный серый волк, он еще только ученик, но никому не запрещено слушать отчеты, вот он и пришел - все волки неравнодушны ко всем видам боя, когда создавали их расу, так и было задумано, и многое стерлось в генотипе с тех пор, но эта черта осталась. Волк пришел узнать новости из Ирбиссангина, а что первыми будут зачитывать отчеты именно оттуда, ясно каждому.

Два ежа забрались вдвоем на второе высокое кресло. Ростом лесные ежи едва в локоть, и маги из них получаются редко. Так что эти двое среди своих диковинка - если вообще у ежей есть понятие удивления. Лесной кот, напротив, заполз глубоко под низкий столик, свернулся там в ногах у Великого Мага и притих, и нет его, и сказать-то о нем нечего. Потом опять человек, по южному обычаю, сидит на полу, на толстом мохнатом войлочном коврике, и одежда морская, и даже кажется, с полей просмоленной шляпы вот-вот потечет, - но не человек он вовсе, а из расы оборотней, которые и до сих пор не всегда охотно подчиняются Совету Леса, и что их вместе с прочими держит, для любого мудреца загадка не из последних. А сосед его - человек, из восточных Следопытов, из тех мест, где и дома на ночь запирают, и оружие при руке держат. И во всякий час в домах кто-нибудь да не спит, за что болотистые урочища утренней окраины Леса и прозываются - Бессонные Земли.

Ну вот, все перечислены. Двенадцатый - Великий Маг Гронд, именуемый за роскошный белый мех Лохматым Магом. Голос у него звучный и ясный, и читать самое интересное вслух предстоит именно ему. И вот он поднимает и разглаживает первый из замасленных листов. Слышен шелест грубой бумаги, только потом вступает приятный низкий голос.

* * *

* * *

Когда последние строки отзвучали, уже глубокая ночь дышала в окна. В комнате отчетов оставались только грифон, Великие Маги - человек по имени Саккара и лесной медведь Гронд, оставался лесной кот, про которого все забыли, и еще Следопыт, сонно оперевшийся на подлокотник кресла, из которого где-то заполдень тихонько ушли ежи. Слова не шли. Не было слов. Казалось, все ясно и так; но и сказать вроде бы тоже что-то нужно.

- Тут вот есть еще его комментарии... - извиняющимся тоном начал было Гронд, но лесной кот остановил его энергичным ударом лапы: не сейчас! Не рви впечатление. Дай помолчать. Что-то рождается. Многое надо пережить ученику, чтобы измениться до такого отчета. Чтобы само понятие "отчет", насквозь пропитанное регламентом, твердое, жесткое, окостеневшее... Ведь их учили писать именно - отчеты. Точно, подробно, спокойно. Ни прибавляя, ни убавляя. И в свою последнюю, как он думает, ночь на земле, маг пишет - что? Сказку! Выдуманный мир и выдуманный рассказ.

И он знает, кто и с какими лицами это прочтет. Это он, конечно, молодец. Но и сукин же сын - так обойтись с нашими ожиданиями.

Великий Маг Саккара ворошил бумаги на столе.

- Вот посмотрите, сколько тут отчетов, - удивленно произнес он, - Хроники. Бесценные хроники. Наш мир переполнен правдой. Фактов всегда достаточно. Не хватает фантазии.

Способны ли мы представить себе другой мир? - спросил он сам у себя, и сам же себе ответил: - Запросто! А сделать его, создать его непротиворечивым, подробным, насыщенным и полным, не хуже, чем Сап-Ковассенские Триады? Это посложнее, но ведь мы ни врага, ни работы не боимся! - Саккара глумливо засмеялся; никто, однако, не затыкал ему рта.

- А вот ответить на вопрос - простой, в сущности, вопрос - а что такого будет в новом мире, чего у нас нету? Чего ради непременно новый мир? Не проще ли поправить этот?

- Ты еще скажи "пропатчить" - поддел его Лохматый Маг.

- А ты поперебивай, - огрызнулся Саккара, - Так я тебя и проарп... проапр... тьфу! - проапгрейдить не постесняюсь.

- Ага, - вздохнул Следопыт, - Кое-что и я бы хотел знать заранее.

- В задницу! - заявил Саккара, медведь и лесной кот поглядели на него недоуменно, - То есть, в смерть. Какой из него Седой. Он даже не Великий, а по-хорошему, так он, получается, не маг вовсе. Не подпишу отчет, и все!

- Вот, с каким лицом он это узнает, - прищурился Гронд; насколько присутствующие понимали медвежью мимику, прищур вышел недобрый, - Сколько лет он мечтал магом стать...

- Не колбасись, Маг - тихо произнес Следопыт, - Потому как Саккара прав, аж некуда дальше. Это парень создал новый вид искусства как таковой. Тут и мы, и магия, и что хочешь - только инструменты. Вот представь себе, что ты - все можешь... а, тьфу, извини, ты же можешь. На то ты Великий Маг. Ну, для примера так даже лучше. Вот, можешь ты все-все. И что ты сделаешь? Говоря грубо, каждому творцу миров нехудо бы иметь комплект чертежей.

- А мозги, значит, необязательно?

- Это ты Великий Маг, не я. Если, ты, значит, без мозгов обходишься, так тебе видней, можешь и не иметь. Да туман с ними, с мозгами - я хочу сказать, что этот парень, он-то как раз чертежи и делает.

- Ну, он совсем-совсем не первый начинал, - возразил Саккара, Сап-Ковассен...

- Сап-Ковассен наш же мир и описывал, только малость правленый. Видишь цвет заката? Почти такой же, только совсем зеленый.

Компания засмеялась. Сперва тихо, неохотно - потом разобрало, заржали, что те кони... впрочем, куда коню до медведя! Отдельно смех, отдельно и грех.

- Отчет ты подпишешь, - сказал разом успокоившийся Гронд, - Дашь ему не меньше Седого. Иначе он дергаться начнет. И дашь ему работу такую, чтоб голова болела от одной мысли об ее сложности, колени подгибались при первом воспоминании об ее тяжести, а даже мечта о победе в ней должна непременно дух захватывать. А то он на покое зажиреет, и ничего не произведет приличного. Мне, как Великому Магу, понимаешь, чертежи в руках охота иметь качественные. А где чего у нас править, это по его произведениям почти сразу станет видно.

- Ну, вы горазды запрягать, - лесной кот фыркнул, - Все-то вы подгребете и используете.

Медведь рыкнул:

- Если б я умел чувства взвешивать, пошел бы в сказочники.

- А так тебе больше власть нравится, - ехидно улыбнулся котяра, - Аль неприятно судьбы раскладывать?

- Да и не в сказочники, - еще тише прежнего проворчал Следопыт, - Ты, Гронд, Строитель. Ты бы пошел кирпичи складывать. Да ты и сейчас это делаешь. Сильно ли ты жалеешь, что мы не все прямоугольные?

Медведь ехидно оскалился:

- А вот скажу, "Сильно жалею, давай-ка тебе нос пообтешем малость" - и что тогда?

- По шее огребешь, - спокойно констатируя факт, отвечал Саккара. Он разыскал последний листок отчета и размашисто писал на нем обычную формулу посвящения: "Быть написавшему строки сии Седым Магом, покуда не станет Великим". Прикончив канцелярщину, Саккара убрал чернильницу в рукав, стальную иглу для письма растворил в воздухе. Обернулся к коту:

- Вы ведь куда лучше нас понимаете, уважаемый Ерхсс, что наша подпись... да парень просто чихать на оную хотел. Будь он здесь, вы бы и убедились.

Уважаемый Ерхсс еще раз фыркнул:

- Прошедшие Ирбиссангин на что хошь начихают. Если, натурально, возжелают.

- Не думаю, - зевнул Следопыт, - Таккат вот не пожелал, а?

- Да он вообще своей дорогой прется! - рявкнул задетый за живое Гронд, Тоже мне, общий знаменатель выискали.

- Если из двух магов один - Таккат, то у них на любой вопрос три разных ответа, - хихикнул Саккара, и тоже зевнул, - И все три правильные. Пошли спать, что ли?

- А ваш главный вопрос, господин Великий Маг? - Следопыт, казалось, удивлялся будничному завершению:

- Зачем он написал именно это, все-таки? Чего же ему не хватило, а?

Поднимающиеся и выходящие в двери маги промолчали. Уважаемый Ерхсс устроился калачиком в одном из освободившихся нагретых кресел. Поднял глаза на растерянного Следопыта:

- Ну, человек! Это ведь личный вопрос. Исключительно.

Следопыт пожал плечами, снял со спинки кресла свой плащ, сделал жест "Пожелание Удачи" и вышел вон. Плащ он нес свернутым и перекинутым через левую руку, и под каблуками тихо звенели гладко пригнанные плиты коридора. Но у поворота Следопыту вдруг примерещилось: вокруг всхолмленное поле, свинцовые ноябрьские облака скребут землю, и оттого все сырым-сыро. Спина и плечи чувствуют холод мокрой одежды, а нижний край тяжелого от воды плаща приламывает торчащие стебли - из тех, что еще не сжаты.