Орден во всю спину 4

Глава 1

Толпа, насчитывающая несколько тысяч человек, двигалась вперёд тяжело и вязко, словно пробиралась сквозь густую трясину. Люди шли, шатаясь, потому что от голода ноги переставлялись сами по себе, без всякой силы в них. Зимний ветер обжигал щеки и руки, пробирался под рваную одежду, и тем, кто давно не ел, казалось, что холод пронизывает до самых костей.

По обочинам дороги земля казалась мёртвой и серой, будто сама природа отвернулась от этих людей. Даже пастушья сумка – упрямая трава, которая держится дольше прочих – уже съёжилась, истончилась, готовая исчезнуть вместе с последним теплом. Люди рыскали вдоль канав и кустов, шарили руками по мерзлой почве, отрывали кору с деревьев, скребли корни – хоть что-то, хоть щепотку пищи, лишь бы не упасть прямо на дороге.

В начале пути они ещё пытались сохранять человеческий облик: кто-то прятал голод за гордостью, кто-то поддерживал соседей, стараясь не опуститься ниже собственного достоинства. Но теперь маски давно сорваны. Голод смыл приличия – люди бросались на любую дрянь, грызли сырые корешки, жевали их, пока рот не сводило от горечи.

Дикие травы имели терпкий, тягучий вкус, оставляли во рту горький, вяжущий привкус, будто жевал не зелень, а сухую кору. У многих от этого выворачивало желудок, они тут же падали на колени, сжимая живот, а потом блевали, пока силы окончательно не покидали их. Но встречались и такие, кому везло ещё меньше: они хватали неизвестные растения, срывали жадно, как звери, и, проглотив, падали в пыль. Изо рта хлестала пена, тело трясло в конвульсиях.

Никто и глазом не вёл. Мимо проходили так, словно мёртвые уже не люди, а просто камни или грязь под ногами. Некоторые даже наступали прямо на лежащих, спеша не отстать от потока.

Только Косой задержался. Он прищурился, присел на корточки возле бьющегося в судорогах мужика, провёл пальцами по его посиневшей губе, вдохнул – и сразу всё понял.

– Лёха, – сказал он тихо, но отчётливо, – это корень пульсатиллы. Я его называю диким сельдереем, а кто-то зовёт ядовитым женьшенем. Вид у него – как у настоящего сельдерея, вот люди и путают. Но стоит съесть – и конец. Сначала мутит, потом рвёт. Потом руки и ноги становятся ледяными, будто кровь ушла. Потом паралич. А если не повезёт – смерть без всяких вариантов.

Он сказал это спокойно, будто констатировал привычный факт, но в глазах Проныры мелькнуло беспокойство.

Ульяна, шагавшая немного позади, молча кивнула – она уловила смысл сказанного Ярославом Косым. Уже через пару минут тихим голосом предупредила своих учеников, чтобы те и не думали срывать растения с листьями, похожими на сельдерей.

Ребята переглянулись, и один из них спросил, искренне недоумевая:

– А как вообще выглядят листья сельдерея?

Вопрос звучал почти наивно. Эти дети всю жизнь провели в крепости, где родители заботились обо всём необходимом – еда, одежда, крыша над головой. Для них слово "сельдерей" было пустым звуком, чужим и незнакомым, словно речь шла о каком-то выдуманном растении.

Дорога тем временем пустела за спинами беглецов. После того, как через неё прошли несколько тысяч голодных людей, она выглядела так, словно по ней прокатилось живое бедствие – будто орда саранчи вылизала всё до корней. Остались только обглоданные кусты, вывороченные комья земли да клочья выдранной травы.

Вдруг впереди показался силуэт автомобиля. Ярослав прищурился: внедорожник… И не абы чей, а тот самый, что принадлежал Льву Станиславовичу Ланскому. Только теперь он стоял мёртвым железным истуканом посреди дороги.

Когда подошли ближе, все ахнули: у машины лопнула рама, кузов был перекошен, словно зверь сломал себе хребет. Такой транспорт ремонту не подлежал.

Грунтовка в этих пустошах была проклятой: ухабы, ямы, валуны – каждая колдобина могла стать приговором. Даже надёжный внедорожник, созданный для тяжёлой дороги, не выдержал такого издевательства. Видимо, Ланский гнал слишком отчаянно, пока подвеска не сложилась, словно картон.

Толпа кинулась к машине – рванули двери, шарили по салону в надежде найти хоть что-то съестное или полезное. Но салон оказался вылизан до блеска. Не то что еда – даже обшивку сидений содрали, оставив только голый металл с торчащими ржавыми пружинами.

Кто-то даже заметил, что отсутствуют мелкие детали – дверные ручки, приборы, крышки, то, что легко открутить. Ярослав прикинул: скорее всего, это сделали свои, разобрав машину на запчасти для других авто. Теперь этот внедорожник был лишь грудой железа, памятником спешке и отчаянию.

"Ланский, похоже, рвался в крепость 289 изо всех сил, – подумал Ярослав. – Если не угробил себя в дороге, то, возможно, уже добрался туда".

Тем временем в толпе гулко обсуждали главное: пустят ли их в крепость? Люди спорили, чуть не переходя на крик. Одни утверждали, что у них есть на это право – они ведь законные жители крепости 334. Другие мрачно качали головами: "Крепость 289 под властью Консорциума Сечина, а мы бежим из владений Потанина. Зачем им открывать ворота для чужаков?"

Ярослав слушал вполуха. Он понимал: для таких как Ланский вопроса не возникнет – консорциумы всегда находят общий язык, слишком много у них взаимных интересов. Но для остальных – для этой толпы измождённых беглецов – будущее было туманным и холодным, как ветер в этих пустошах.

Они продолжили путь. И вскоре впереди снова показался силуэт – на этот раз это был военный грузовик, одиноко брошенный посреди дороги.

Еще один автомобиль встал мертвым железом посреди дороги. Толпа с надеждой ускорила шаг, но, приблизившись, все разочарованно переглянулись – у машины оказалась спущенная шина.

"У них что, запаски не было?" – нахмурился Ярослав Косой, всматриваясь в темный силуэт.

Совсем недавно мимо него проскакивал военный грузовик, груженный до отказа солдатами. Казалось, кузов трещал от тяжести, люди сидели даже на бортах, держась за металлические стойки. Ярослав понимал: перегруз убивает любую технику. И если Льву Станиславовичу Ланскому не повезло потерять еще один автомобиль, то путь до крепости 289 для него обернется куда большим испытанием, чем казалось.

А вот толпа беженцев, наоборот, оживилась. Взгляд на поломанные машины принес им странное удовлетворение – словно справедливость, пусть на миг, восторжествовала. Когда Ланский и его люди промчались мимо на ревущих двигателях, люди чувствовали себя униженными: почему одним положено сидеть в тепле, а другим – топтать мерзлую землю? Но теперь железные звери, вставшие кособокими тушами на обочине, будто доказали – не всё решают деньги и власть. Души беглецов согрелись злорадной надеждой.

Ночью все расположились прямо возле брошенного грузовика. Слово "лагерь" звучало слишком гордо – это была просто сотня тел, сбившихся в кучу на промерзшей земле. Каменистая почва тянула из людей остатки тепла, и каждый поворот тела отзывался холодом, просачивающимся к костям.

Кто-то шепотом предлагал развести костер, но на руках не было ни бумаги, ни ткани, ни даже сухой щепки. Только пустошь, где сырые ветви ломались с влажным треском, а мох сдирался комками.

Ярослав отправился за дровами. Ветер звенел в сухих кустах, мороз щипал щеки. Он тащил обратно охапку сучьев, хлеставших его по ногам. В такую пору без огня легко подцепить простуду – а лекарства старика Вана нужно было беречь на крайний случай.

Вернувшись, он увидел странную картину: Ульяна сидела на земле, окруженная учениками, и яростно терла одну деревяшку о другую, будто пытаясь высечь из дерева искры. Руки у неё уже покраснели, ногти поломались, дыхание сбивалось, но она упрямо не сдавалась.

"Тонкая барышня, видно, и в руках топор не держала, – подумал Ярослав. – А решила, что голыми руками зажжет костер".

– Учитель, дайте я попробую, – робко сказал один из её учеников.

Но Ульяна покачала головой, даже не останавливая движения.

– Вам не нужно этим заниматься. Отдыхайте.

В какой-то момент она бросила быстрый взгляд на Ярослава – словно хотела понять, как именно он будет "сверлить" дерево. Но тут её глаза округлились: он спокойно достал из-за пазухи коробок спичек.

Щелчок – и яркий огонек загорелся в его пальцах. Ярослав поднес его к собранным дровам, и вскоре пламя зашипело, проглотив сухие ветки. Тьма отступила, и лагерь озарился мягким золотистым светом. Огонь трещал, бросая теплые отблески на лица, пахнул смолой и сладким дымком.

Ульяна прикрыла рот ладонью – в её глазах мелькнуло удивление. Казалось, группа Ярослава жила на другой ступени выживания: у них было все необходимое, тогда как остальные кромсали землю голыми руками.

Не только у него оказались спички – кое-кто из курильщиков тоже носил с собой коробки. Но когда к ним подошли женщины и попросили "дать огоньку", в ответ раздался хриплый смех и грязные намёки. Еще недавно они все вместе спасались от катастрофы, а теперь человеческая мерзость снова полезла наружу. Чтобы согреться у костра, некоторые уже были готовы платить своим унижением.

Ульяна долго собиралась с духом, переминаясь с ноги на ногу, пока наконец не решилась подойти к Косому. Лариска и остальные как раз что-то весело обсуждали у костра, и разговор прервался, когда они заметили, как учительница остановилась рядом.

– Могу ли я…, – робко начала Ульяна, голос её дрогнул. – Могу ли одолжить у вас огонь? Взамен я… принесу вам дров.

Лариска улыбнулась мягко и тепло, качнув головой.

– Да брось ты. Не нужно нам никаких дров. У нас их с избытком.

– Спасибо…, – Ульяна кивнула чуть резче, чем хотела, и поспешно добавила, почти взахлеб: – Большое вам спасибо!

В её глазах сверкнула искра облегчения, и она едва ли не вприпрыжку побежала обратно к своим ученикам, прижимая к груди горящую ветку, как драгоценность. От ветки сыпались крошечные искры, оставляя за ней огненный след в темноте.

Дети, сидевшие вокруг, встретили её восторженным шепотом. Они смотрели на пламя так же, как голодные птенцы тянутся к матери, вернувшейся с кормом. Когда Ульяна сунула ветку в приготовленную кучку хвороста, и костер нехотя вспыхнул тусклым огоньком, по лицам ребят разлился живой свет – смесь надежды и детского восторга.

Пламя трещало, слизывая смолу с тонких сучьев, в воздухе разнесся аромат сырой древесины и сладковатый дым, щекочущий нос. Ученики подались ближе, жадно ловя тепло, словно боялись, что оно исчезнет, если

Когда Ульяна, наконец, разожгла костёр, ученики мгновенно сбились в тесный кружок вокруг пламени. Их дрожащие руки тянулись к теплу, пальцы окоченели так, что казались деревянными, а босые ступни на промёрзшей земле стучали, словно маленькие барабаны. Сухие ветки трещали в огне, бросая в лица ребят тёплые искры и запах палёной хвои.

Но стоило в лагере появиться огню, как нашлись и желающие приобщиться к чужому труду. Двое мужиков средних лет поднялись из темноты и направились к костру Ярослава. Они выглядели так, будто собрались что-то попросить, но едва приблизились, как Лариска встала, перегородив им путь. Её голос прозвучал звонко и хлёстко, будто удар плетью:

– Нет.

Мужики опешили. Взгляды их сразу померкли, и, недовольные, они поплелись обратно в свою сторону, всё ещё недоумевая, отчего женщинам помогают охотнее, чем им.

– Старшая сестра, ох и напористая, – хмыкнул Лёха, стараясь изобразить её тон. Он намеренно скривил лицо и холодно процедил: – "Нет!"

Лариска вскинула глаза к небу и улыбнулась с оттенком насмешки:

– Да что ты вообще понимаешь? Ульяна – она ведь старалась сама, мучилась, деревяшки друг о друга тёрла, ладони ободрала, но не сдалась. Пришла к нам только тогда, когда другого выхода у неё не осталось. Она выглядит доброй и правильной, и видно, что ей не всё равно на детей. А эти двое? Сидели себе в сторонке, ждали, когда кто-то другой разведёт костёр, чтобы потом прибежать и урвать кусок тепла. Мужики, понимаешь? Сильнее должны быть, а в итоге – полные неудачники.

Она нарочно повысила голос так, что рядом сидевшие мужчины вздрогнули и смущённо опустили глаза в землю. Лица у них налились красным, будто от мороза, и вся уверенность куда-то улетучилась.

Лариска же, довольная эффектом, чуть склонила голову к Ярославу и с озорной улыбкой спросила:

– Я вот осмелилась так громко говорить только потому, что ты рядом. Ну и скажи, что думаешь об этой учительнице?

Ярослав моргнул, словно его застали врасплох.

– Чёрт возьми, да о чём ты вообще? – искренне удивился он.

– Кончай валять дурака, – прыснула смехом Лариска, прикрывая рот ладонью. – Ну и что, что она постарше тебя? Зрелая женщина – это надёжность, тепло и спокойствие. А уж если человек хороший, то и жить с ним будет в радость.

– Ладно, ладно, старшая сестра, – Ярослав Косой тяжело вздохнул, не зная, то ли смеяться, то ли махнуть рукой. – Хватит болтать, ешь уже.

Тем временем у своего костра Ульяна усадила учеников, словно наседка цыплят. Огонь отражался в её глазах, трещал сухими ветками и пах смолой. Она говорила мягко, но твёрдо:

– Сегодня спите спокойно. Вот у меня шпилька – можно ею проколоть волдыри на ногах, чтобы не мучили. Перед сном всем обработать, поняли?

Ученики переглянулись и замолкли. В голосе одной девчонки дрогнули слёзы:

– Спасибо, учитель…. Но ведь вы не обязаны…. Мы больше не в школе.

– Что за глупости? – оборвала её Ульяна и чуть повысила голос, будто отрезала ножом. – Я ваш учитель. А значит, моя обязанность – довести вас живыми до Крепости. И не спорить!

– Учитель… я скучаю по дому, – пискнул мальчишка, теребя в руках край куртки.

– А я по маме с папой, – хлюпнула носом девочка. – Интересно, где они теперь…

И тут будто прорвало плотину. Сначала один всхлип, потом второй – и вскоре вся кучка ребят плакала, как маленькие. Слёзы текли, смешиваясь с сажей на щеках, дыхание сбивалось, и в ночи стоял этот вязкий, жалобный хор.

Плач заразителен. И вскоре разревелись и другие беглецы, взрослые мужики и женщины, которые до этого сдерживались. Горе вырвалось наружу. Люди рыдали о том, что потеряли: дома, родных, привычную жизнь. Всё осталось там, в мёртвой крепости.

Только Ярослав со своей компанией сидели чуть поодаль, ошарашенные этой коллективной истерикой. Лёха наклонился к брату, смиренно спросив:

– Слушай, а нам тоже, что ли, плакать надо?

– Да ну, – Ярослав покачал головой и тихо пробормотал. – Нам не обязательно.

И тут из темноты донёсся топот – сначала гулкий, как будто кто-то торопливо сбегал по мостовой, а потом стали различимы голоса.

– Смотрите! – вдруг раздалось, и в ночи эхом прокатился взволнованный крик. – Там отблески огня! Значит, там выжившие!

Ярослав поднял голову и увидел, как к ним мчится молодой парень, а за ним – десятки фигур. Он был взъерошен, но счастлив, глаза горели. Парень махал руками и радостно выкрикивал:

– Видите, я же говорил! Я обещал привести вас к людям, вот!

Ярослав нахмурился. Конечно, это тоже были беглецы из 334-й крепости. Но почему они только сейчас догнали остальных?

Когда группа ввалились к кострам, кто-то удивлённо спросил:

– Вы тоже из крепости? Но ведь сзади нас уже рой жуков преградил путь! Как вы вообще выбрались?

– Всё благодаря Чудилу, – ответили ему. – Он нам дорогу расчистил. Да, он сверх!

Молодой парень, тот самый Чудило, расправил плечи и громко заявил, сияя от гордости:

– Это мой долг! Великий Мудрец, Равный Небу, сокрушит всякую нечисть и защитит народ!

Его слова прозвучали так пафосно, что Ярослав чуть не прыснул. Но толпа глядела на парня с восхищением, словно перед ними и правда стоял герой из старых легенд. Ярослав Косой недоумённо почесал затылок.

"Какого чёрта?.."

Он пригляделся внимательнее к одежде этого новоявленного героя – и глаза у него полезли на лоб. На парне красовалась полосатая сине-белая роба, а прямо на груди красными буквами было выведено: "Крепость 334. Психиатрическая больница № 3".

"Да ну! Этот тип – псих?.."

Имя "Великий Мудрец, Равный Небу" Ярослав уже когда-то слышал. В школе ещё, помнится, хранился потрёпанный томик "Путешествия на Запад". Ученикам разрешали брать его домой, пока не угробят. В старом трактире, что работал до запрета алкоголя, местный рассказчик любил пересказывать оттуда истории: про царя обезьян, как тот в Небесных чертогах чинил кавардак, или же про полководца из "Троецарствия", который семь раз бросался на войско генерала, вырывая младенца из самой пасти смерти.

Учитель не раз говорил, что эти книги – "четыре великих романа", настоящее сокровище китайской культуры. Были ещё "Сон в красном тереме" и "Речные заводи". Но рассказчик никогда первый не пересказывал – мол, не тот размах, скучно.

Ярослав вспоминал, как ещё мальчишкой таскал с собой Лёшку, и они вдвоём слушали эти сказания, затаив дыхание. Но потом, когда спиртное запретили, трактир закрылся, а рассказчик исчез, как вода в песоке. Сказки кончились, жизнь стала серой.

Тут кто-то рядом шепнул другому:

– Слышь, он ведь из дурки сбежал? Кажись, как раз той самой, в которую люди Потанина поймали его год назад.

– Может, так оно и есть, – ответил другой. – Он же сверх, посох прямо из воздуха вызывать умеет. Сила в нём огромная, только башку перекосило – мнит себя перевоплощением Великого Мудреца. Правда это или нет – хрен разберёшь.

Обычного психа все бы давно гнали палками. Но к сверхам отношение другое – страх и уважение, как к огню. Потому и слушали Чудило, кто с недоумением, кто с суеверной верой. Ярослав с интересом приглядывался к нему. Любая зацепка о сверхах для него была важна. Но внезапно взгляд Чудилы скользнул по толпе и остановился на нём. В глазах того вспыхнул безумный восторг.

– Дорогу! Прочь! – заорал Чудило, распихивая людей, и ринулся к Ярославу.

У Ярослава внутри нехорошо кольнуло.

Лёха шепнул ему в ухо:

– Брат, ты его знаешь?

– Да ни в жисть! – выдохнул Ярослав, ошарашенный.

И вот Чудило уже стоит перед ним, глаза горят, будто видел пророка.

– Учитель! – выпалил он на весь лагерь.

"Чего, мать его?!" – только и смог подумать Ярослав.

А Чудило обернулся к своей группе и громогласно заявил:

– Всё, я нашёл наставника! Сами дальше справляйтесь. А я отправлюсь с ним в Западный Рай за буддийскими писаниями!

Толпа застыла, вытаращив глаза. Словно бы сразу с неба свалилась новая глава "Путешествия на Запад".

Старик Ван, стоявший неподалёку, захохотал так, что едва не захлебнулся. Он и сам не понял сути, но вид ошарашенного Ярослава развеселил его до слёз.

И тут Чудило повернулся к нему и рявкнул:

– Эй, Пигси, чего ржёшь?!

Хохот Вана мигом оборвался, будто ему кто глотку зажал.

А Чудило уже ткнул пальцем в Даунa, стоявшего чуть поодаль, и с сияющей улыбкой произнёс:

– Ша Сэн, и ты здесь? Замечательно!

Даун стоял как громом поражённый. Мысли в голове метались, будто пчёлы в улье. Ему казалось, что почва уходит из-под ног: ещё вчера он был сыном своего отца, чувствовал себя частью семьи, а теперь вдруг – какой-то нелепый оборот судьбы – их связь словно перекроилась. Вместо отца и сына они оказались "коллегами-учениками", напарниками по нелепому паломничеству, которое им навязывал этот сумасшедший Чудило.

"Что за чёрт?.. – Ярослав ощутил странную пустоту внутри, будто его сердце сжали холодные пальцы. – Мне теперь правда в Западный Рай за писаниями тащиться?!"

Мысль эта звучала абсурдно, нелепо, но, чем дольше он смотрел на разгорячённые лица вокруг, тем отчётливее понимал: люди начинают верить. Они искали хоть какую-то надежду, хоть какую-то историю, которая даст смысл их бегству, и готовы были ухватиться даже за этот бред.

Жизнь всегда любила шутить. Настоящие переломные моменты подкрадывались тихо, без предупреждения. Вчера ты был обычным парнем, пытавшимся выжить в хаосе, а сегодня – вдруг оказался "учителем" безумного сверхa, который тянет тебя в легенду.

Ярослав невольно вздохнул. Воздух пах гарью от костра, сырой землёй и прелыми листьями. Вдалеке плакали дети, кто-то тихо молился, а он сам стоял посреди этой толпы, чувствуя, что реальность скользит сквозь пальцы.

"Ну и куда дальше?.. – мелькнула горькая мысль. – Сначала жуки, теперь вот паломничество…. Что будет следующим шагом этой чертовой комедии?"