Операция Хаос

Пролог

Сколько времени минуло… Мне кажется, что рассказать обо всем этом — моя обязанность. Мы встретились, Хольгер и я, больше двадцати лет назад. Другие времена, другие люди. Улыбчивые парни, которым я сейчас преподаю, разумеется, очень милые ребята, но мы говорим и думаем на разных языках, и нет смысла прикидываться, будто это не так. Сомневаюсь, чтобы они поверили моему рассказу. Они более трезвомыслящие, чем были мы когда-то, я и мои друзья. И жизнь, похоже, кажется нынешним парням не столь приятной штукой, как когда-то нам. Но что поделать — они росли среди необыкновенного. Откройте любой научный журнал, любую газету, выгляните в окно, а потом спросите себя: «Ну как, ты и теперь веришь, что необычное, не стало в нашем мире повседневностью?!»

Лично мне рассказ Хольгера кажется правдой. Понятно, я не настаиваю, что все так и было. У меня нет никаких доводов, чтобы подтвердить что-то или опровергнуть. Есть лишь надежда, что этот рассказ найдет хоть какой-то отклик. Допустим чисто теоретически, что все, услышанное мною, было правдой. В таком случае история эта несет в себе кое-какие полезные для нашего будущего знания, которые мы наверняка смогли бы хоть как-то использовать. Допустим благоразумия ради, что все было сном или высосанной из пальца байкой. Но и в этом случае историю Хольгера стоит запечатлеть — хотя бы ради нее самой.

По крайней мере, одно неопровержимо: Хольгер Карлсен работал в конструкторском бюро, куда поступил и я осенью далекого 1938 года. В последующие несколько месяцев я узнал его хорошо.

Он был датчанином и, как большинство молодых скандинавов, жаждал познать мир. Еще мальчишкой он исколесил почти всю Европу, пешком и на велосипеде. Потом, исполненный традиционного в его стране восхищения Соединенными Штатами, он добился стипендии в одном из наших колледжей на востоке страны и стал учиться на инженерном факультете. А летом где-нибудь подрабатывал и скитался автостопом по всей Северной Америке. Он так любил эту страну, что, получив диплом, нашел здесь работу и не на шутку собирался получить американское гражданство.

Все мы ходили у него в друзьях. Он был симпатичным спокойным парнем, прочно стоял на земле, обладал незатейливым чувством юмора, а в желаниях был скромен; разве что время от времени, чтобы побаловать себя, навещал один датский ресторанчик, съедал сморреброд и запивал его датской водкой. Как инженер он оказался вполне на уровне, пусть даже не мог похвастать «озарениями» — он был скорее практиком, предпочитал не теоретический анализ, а методичную рутинную работу. Одним словом, его нельзя было назвать обладателем выдающегося интеллекта.

Как раз наоборот обстояло с его обликом. Он был огромен, почти двухметрового роста, но рост скрадывали широченные плечи. Разумеется, он играл в футбол и наверняка стал бы звездой университетской команды, не уделяй он столько времени науке. Неправильные черты почти квадратного лица, высокие скулы, выдающийся подбородок. Орлиный нос. Картину завершали светлые волосы и голубые, широко расставленные глаза. Будь у него получше с техникой (очень уж он боялся ненароком ранить чувства местных девушек), он мог бы стать заправским сердцеедом. Однако эта робость как раз и удерживала его, и он никогда не доводил приключения такого рода до чего-то большего. Словом, Хольгер был милым, в меру заурядным парнем, каких потом стали называть «душа — человек».

Он рассказал мне кое-что о себе.

— Поверишь ты или нет, — усмехнулся он, — но я был натуральным подкидышем, знаешь, ребенком, которого подбрасывают на чужой порог. Мне едва пара дней исполнилась, когда меня нашли во дворе бездетные супруги из Хельсингера. Это очень красивый город, родина Гамлета. Вы его называете Эльсинор. Никто так никогда и не дознался, как я туда попал. 13 Дании такое весьма редко случается, и полиция из кожи вон лезла, да так ничего и не выяснила. Потом те супруги, Карлсены, меня усыновили. А больше в моей жизни ничего необычного и не было.

(Так ему тогда казалось.)

Помню, как-то я уговорил его пойти со мной на лекцию приезжего физика, выдающегося человека, каких способна рождать одна Великобритания: ученый, философ, поэт, эссеист, острослов — одним словом, талант эпохи Возрождения в улучшенном издании. Темой его лекции стали новые космологические теории. С тех пор физика продвинулась далеко вперед, но и поныне даже образованные люди тоскуют по временам, когда Вселенная была удивительной и непознанной.

Свою лекцию физик завершил далеко идущими гипотезами о том, что может быть открыто в будущем. Он говорил: если теория относительности и квантовая механика доказали, что наблюдатель не способен вырваться за пределы мира, который наблюдает; если логический позитивизм показал, сколь многое из того, что мы называем «неопровержимыми фактами», является не более чем чисто умозрительными допущениями; если ученые доказали, что человек может неожиданно проявлять способности, о каких никто до сих пор и не подозревал — быть может, некоторые древние легенды и приемы магии все же являются чем-то большим, нежели простыми сказками? Гипноз и лечение психосоматических расстройств с помощью самовнушения тоже когда-то отметались и считались сказками. Что из отвергаемого нами сегодня могло опираться на подлинные наблюдения, пусть мимолетные и случайные, сделанные еще до того, как возникла наука и присвоила себе право решать, что может быть открыто в будущем, а что — нет? Этот вопрос касается одного-единственного мира — нашего. А как насчет других? Волновая механика уже сегодня допускает, что бок о бок с нашей может существовать в том же пространстве иная Вселенная. Не так уж трудно сделать следующий шаг и предположить, что таких Вселенных может оказаться несметное количество. Логически рассуждая, в каждой из них законы природы могут быть чуточку иными, а потому все, что мы только можем себе представить, может существовать где-то в безграничной, неизмеримой действительности.

Большую часть лекции Хольгер зевал, а потом, когда мы отправились чего-нибудь выпить, иронически бросил:

— Эти математики так напрягают мозги, что ничего удивительного нет, если они впадают в метафизику. Ставят все вверх ногами.

Я злорадно ответил:

— А ведь ты, не зная о том, употребил самое верное определение.

— Это какое?

— «Метафизика». Толкуя буквально, метафизика — это то, что лежит «за физикой», вне ее. Иначе говоря: там, где кончается физика, которую измеряешь инструментами и приборами, обсчитываешь на логарифмической линейке, начинается метафизика. Как раз в этой точке мы с тобой, парень, сейчас и находимся — в точке, где кончается физика.

— Ха! — он осушил бокал и заказал еще. — Вижу, тебя это захватило.

— Возможно. Ты только подумай — разве мы знаем в полном смысле этого слова, что такое физические измерения? Может, мы просто-напросто присваиваем им названия, ничего общего не имеющие с сутью? Хольгер, что ты таксе? Где ты? Что ты, где ты, когда ты?

— Я — это я. Я здесь. Сейчас. Пью что-то, не первосортное, кстати.

— Ты — в равновесии с чем-то. Связан с одним из элементов конкретного континуума, общего для нас обоих. Этот континуум — вещественное воплощение конкретной математической зависимости меж пространством, временем, энергией. Иные из этих зависимостей мы знаем под именем «законов природы». И потом мы создали пауки, которые называем физикой, астрономией, химией…

— У-уффф! — он поднял бокал. — Перестань уж. Пора и выпить как следует. Скооль! [1]

Я замолчал. Хольгер тоже не возвращался больше к этому разговору. Но он не мог его не запомнить. Быть может, это ему чуточку помогло — гораздо позже. По крайней мире, я на это надеюсь.

За океаном вспыхнула война, и Хольгер потерял покой. Месяц тянулся за месяцем, и он становился все мрачнее. Стойких политических взглядов у него не было, но он с яростью, удивлявшей нас обоих, твердил, что ненавидит фашистов. Когда немцы вторглись на его родину, он три дня пил без перерыва.

Однако оккупация Дании проходила довольно спокойно. Проглотив горькую пилюлю, правительство — единственное правительство, поступившее так — осталось в стране, которой был придан статус нейтрального государства под немецким протекторатом. Не думайте, будто это был акт трусости. Он означал еще, что король смог несколько лет препятствовать насилию, особенно по отношению евреям — а ведь такое насилие было уделом всех других попавших в немецкую неволю народов.

Хольгер себя не помнил от радости, когда датский посол в США выступил на стороне союзников и предложил американцам высадиться в Гренландии. Большинство из нас уже понимали, что рано или поздно Америка будет втянута в эту войну. И наилучшим выходом для Хольгера было бы дождаться этого дня и вступить в армию. Впрочем, он мог уже сейчас встать в ряды британских войск или частей «Свободной Норвегии». Часто, сам себе удивляясь, он говорил мне:

— В толк не возьму, но что-то меня от этого удерживает…

В 1941 году стали приходить известия, что Дания сыта по горло. До взрыва еще не дошло (он случился в конце, концов в виде забастовки, и немцы, свергнув королевское правительство, стали править страной, как еще одной завоеванной провинцией), но слышались уже выстрелы и разрывы динамитных бомб. Потратив много времени и пива, Хольгер наконец решился. Его вдруг охватило неизвестно откуда взявшееся яростное желание вернуться на родину.

Мне его решение казалось бессмысленным, но отговорить его мне не удалось. И я отступился. «В-седьмых и последних», как говорят его земляки, он был не американцем, а датчанином. И вот он уволился с работы, устроил нам прощальную вечеринку и отплыл на шведском пароходе. Из шведского порта Хельсинборг он на пароме перебрался в Данию.

Наверняка немцы первое время не спускали с него глаз. Но он был вне подозрений, работал на заводах «Бурмистер и Вайп», производивших судовые двигатели. В середине 1942 года, узнав, что немцы потеряли к нему интерес, он вступил в Сопротивление… и обнаружил, что его рабочее место обладает исключительными возможностями для саботажа.

Не буду рассказывать подробно историю его деяний. Он неплохо себя показал.

Вся организация неплохо себя показала, действовала столь изощренно, в постоянном контакте с англичанами, что за пело войну провалов почти не было. Во второй половине 1943 года Хольгер и его друзья свершили самое славное свое дело.

Был человек, которого потребовалось тайно вывезти из Дании. Его знания и способности оказались крайне необходимы союзникам. Немцы прекрасно знали, кто он, и не спускали с него глаз. Но подпольщикам удалось незаметно вывезти его из дома и доставить к проливу Зунд, где уже ждала лодка, чтобы переправить его в Швецию. Оттуда его должны были перевезти в Англию.

Должно быть, мы уже никогда не дознаемся, пронюхало ли об этом гестапо, или немецкий патруль, обходивший берег после наступления комендантского часа, — чисто случайно наткнулся на подпольщиков. Кто-то выстрелил. Завязалась перестрелка.

Берег был каменистый и гладкий как доска. Звезды и огни на шведском берегу давали достаточно света. Укрыться негде, бежать некуда. Лодка отчалила, а партизаны решили задержать врага, пока она не достигнет того берега.

Но надежды на это было мало. Лодка двигалась медленно. То, как ее защищали, показало немцам, как важно ее захватить. Через несколько минут все датчане будут перебиты, кто-нибудь из немцев вломится в ближайший дом и позвонит в штаб-квартиру оккупационных войск — она разместилась неподалеку, в Эльсиноре. Патрульный катер с мощным мотором перехватит беглецов, прежде чем они достигнут нейтральных вод. И все же подпольщики отчаянно отстреливались.

Хольгер Карлсен не сомневался, что вскоре погибнет. Но не было времени пугаться. Какая-то частица его сознания вернулась к былому, проведенным здесь дням, солнечному покою, ласточкам над головой, родителям в воскресных нарядах, дому, полному маленьких любимых безделушек и замок Кронборг над блистающей водой — стены красного кирпича, изящные башенки, позеленевшие от времени медные крыши… Почему он вдруг вспомнил Кронборг? Он прильнул к земле, вытянул руку с горячим пистолетом, выстрелил по темным перебегающим силуэтам. Пули свистели вокруг. Кто-то вскрикнул. Хольгер прицелился, снова выстрелил…

Потом мир взорвался ослепительным сиянием и тьмой.

1

Он пробуждался медленно. Лежал, не чувствуя ничего, кроме боли в голове. Медленно возвращалось зрение, и наконец он понял, что торчит перед глазами — корень дерева. Он пошевелился, и под ним захрустел толстый ковер сухих листьев. Вокруг разливались запахи сырой земли, мха и влаги.

— Дет вар сом фапдеп![2] — буркнул он и приподнялся.

Коснулся кончиком пальцев головы, ощутил засохшую кровь. Мысли повиновались плохо, но он сообразил, что пуля лишь вскользь ударила по голове, лишив сознания. Парий сантиметров пониже, и… Дрожь пробрала его.

Но чем все кончилось? Он лежал в лесу, сейчас — светлый день. И никого поблизости. Ни следа человека. Скорее всего его друзьям удалось прорваться, и они унесли его с собой. А потом спрятали тут, в чащобе. Но почему они раздели его донага и оставили одного?!

Он встал, ошеломленный, с одеревеневшими мышцами, горечью во рту и бурчащим от голода желудком. Сжал ладонями голову, чтобы она, чего доброго, не разлетелась на куски. По пробивавшимся сквозь кроны деревьев солнечным лучам определил, что перевалило за полдень. Утренний свет не приносит с собой того особенного золотистого блеска. Да, перевалило далеко за полдень. Ха! Он провалялся часов двенадцать!

Хольгер чихнул. Поблизости, в глубокой, едва окропленной солнечными лучиками тени, поблескивал ручеек. Хольгер подошел, наклонился и пил большими глотками. Потом умыл лицо. Холодная вода вернула чуточку сил. Он огляделся, пытаясь понять, где же находится. Леса Гриб?

Нет, во имя божье. Слишком высокие тут деревья, слишком узловатые, слишком дикие: ясени, буки, кусты высокого боярышника, покрытые густыми моховыми бородами, образовали меж деревьями почти непроходимую стену. В Дании таких лесов не было со времен средневековья.

Белка промелькнула по стволу алым языком пламени. Скворцы сорвались с ветки. Сквозь просветы в листве Хольгер разглядел ястреба, кружившего высоко в небе. Неужели в Дании еще остались ястребы?!

Быть может, один-два. Он не знал точно. Оглядел себя, обнаженного, и безрадостно задумался: что же теперь делать? Если его друзья раздели его и оставили здесь, значит, у них были на то серьезные причины. И отдаляться от этого места не следует, особенно голышом. Но с другой стороны, с ними потом могло что-то случиться…

— Скверный у тебя будет ночлег, парень, — буркнул он. — Посмотрим хоть, что это за место… — его голос среди тихого шума леса показался ненатурально громким.

Шум леса? Нет, еще что-то. Он застыл, прислушался и распознал конское ржанье. Видимо, поблизости есть ферма. Он уже достаточно твердо стоял на ногах и мог, проломившись сквозь кустарник, поискать коня.

Что он и сделал. И встал, как вкопанный.

— Нет… — только и смог он прошептать.

Животное было огромно, не меньше першерона, но изящнее — красавец-скакун, черный, как отшлифованный мрак. Пут на нем не было. С красивой, украшенной серебром уздечки свободно свисали вычурные, обшитые бахромой повода. Седло с высокими луками, из узорчатой кожи, как и повода; белый шелковый чепрак с вышитым черным орлом; к седлу приторочены какие-то вьюки. Проглотив слюну, Хольгер подошел поближе. Ну вот и хорошо. Кто-то любит конные прогулки в таком вот стиле.

— Эй! — позвал Хольгер. — Эй, есть тут кто?

Когда он подошел совсем близко, конь встряхнул длинной гривой и радостно заржал. Мягкие ноздри коснулись щеки Хольгера, огромные подковы ударили оземь. Хольгер потрепал его по шее. Никогда еще он не встречал столь дружелюбного к чужим копя. Присмотрелся. На уздечке архаическими буквами выгравировано — «Папиллон».

— Папиллон! — сказал Хольгер, чтобы проверить свою догадку. Конь заржал, топнул ногой и натянул поводья, которые Хольгер держал уже в руке.

— Папиллон — это твое имя? — Хольгер потрепал его по шее. — По французски это означает «мотылек», верно? Это ж надо додуматься — назвать такую громадину Мотыльком!

Его внимание привлек вьюк за седлом. Он присмотрелся… Черт побери! Кольчуга!

— Эй! — позвал он вновь. — Есть тут кто? Помогите!

Только сорока насмешливо застрекотала.

Оглядевшись, Хольгер заметил прислоненное к стволу дуба древко со стальным острием с одной стороны и чашеобразным упором с другой. Господи боже, копье, настоящее средневековое копье! Хольгер воспрянул духом. Беспокойная жизнь в подполье привела к тому, что он не столь строго соблюдал законы, как делало большинство его законобоязненных земляков; и потому он без особых колебаний отвязал вьюк, выложил на землю его содержимое. Было на что посмотреть: кольчуга, которая пришлась бы Хольгеру по колено, островерхий шлем с пурпурным плюмажем и прикрывавшей нос стальной стрелкой, кинжал, все необходимые пояса и ремни, кафтан, какой надевали под броню. Часть одежды из грубого, ярко окрашенного полотна, часть — из обшитого мехом шелка. Он не особенно удивился, когда обнаружил на левом боку коня подвешенные на ремнях меч и щит. Щит был своеобразной формы, строго соответствовавшей законам геральдики. Около четырех футов длины, явно новехонький. Хольгер стянул с него полотняный чехол. Щит состоял из деревянного основания и тонкой стальной пластины и нес на себе герб — на голубом фоне три золотых льва перемежались тремя алыми сердцами.

Герб этот пробудил в нем смутные воспоминания. Минутку, минуточку… Герб Дании? Нет, на гербе Дании девять сердец. Не припомнить…

— Но что все это означает? — почесал в затылке Хольгер. Кто-то устраивает маскарад? Хольгер вытянул меч из ножен: длинный, обоюдоострый, заточен, как бритва, рукоять широкая, крестообразная. Взгляд инженера распознал сталь с низким содержанием углерода. Для киносъемок, не говоря уже о парадах, никто не стал бы с такой доскональностью имитировать средневековую экипировку… Хольгер вспомнил виденные в музеях доспехи. Мужчины средневековья были гораздо ниже ростом своих нынешних потомков. А этот меч подходил к руке Хольгера так, словно был выкован специально для него — хотя Хольгер был высок даже по меркам двадцатого века…

Папиллон заржал, попятился. Хольгер резко обернулся и увидел медведя.

Это был огромный, коричневый медведь, он наверняка пришел сюда посмотреть, кто тут так шумит. Медведь вылупил глаза на них с Папиллоном — Хольгер горько жалел, что с ним пот его пистолета — потом повернулся и убежал в чащобу. Хольгер тяжело оперся на Папиллона, унимая колотящееся сердце.

— Может, и остался в Дании кусочек дикой чащобы, — услышал он собственный голос. — Быть может, осталась парочка ястребов. Но медведей в Дании нет и быть не может!

Разве что из зоопарка какой удрал… Ну вот, начинаются глупые домыслы. Сначала нужно разузнать о том о сем, а уж потом строить догадки…

Может, он сошел с ума, и у него галлюцинации? Что-то не похоже… Слишком четко работает его мозг. Хольгер видел солнечные луга и танцующие в них пылинки, видел листья, вдыхал запах конского пота и своего собственного, запах мха — для сновидения слишком много деталей… Его спокойный по натуре характер унял чуточку бег мыслей и привел к единственно возможному решению: даже если это и сон, ничего не поделаешь, придется жить в нем и дальше. Прежде всего — информация и сон.

Поразмыслив, он поменял эти потребности местами.

Конь держался с ним исключительно дружелюбно. Вообще-то Хольгер не имел права его забирать, но сейчас его собственные нужды были, несомненно, важнее прав неизвестного хозяина, так беззаботно бросившего здесь свою собственность. А потому Хольгер преспокойно оделся. Ему пришлось изрядно пораскинуть мозгами, чтобы надеть незнакомую одежду — но все, включая сапоги, сидело на нем, словно было на него шито. Даже подозрительно… Он запаковал оставшееся и вернулся к коню. Скакун тихо фыркнул, когда Хольгер садился в седло; потом без понукания подошел к копью.

— Никогда бы не подумал, что кони такие умные, — сказал Хольгер громко, — ну ладно, я понял намек.

И взял копье, упер его в обнаруженную на седле подпорку; зажал поводья левой рукой, громко причмокнул. Папиллон направился в сторону солнца.

Вскоре обнаружилось, что Хольгер, как ни странно, умеет ездить верхом! До сих пор его познания в конной езде ограничивались несколькими попытками, кончившимися плачевно. Он всегда говорил, что конь — всего лишь большая неуклюжая животина, занимающая место в пространстве. И потому удивительной была симпатия, какую он мгновенно почувствовал к этому огромному созданию. Еще удивительней была легкость, с какой Хольгер держался в седле. Словно он всю жизнь был ковбоем. Задумавшись над этим, он пошатнулся в седле, враз потеряв уверенную посадку. Папиллон фыркнул — с насмешкой, мог бы поклясться Хольгер. А потом датчанин выбросил все из головы и высматривал дорогу меж деревьями, сосредоточив на этом все внимание. Конь шагал по тропинке — протоптанной оленями? — но лес был такой густой, что ехать в нем с копьем в руке было чертовски неудобно.

Солнце клонилось все ниже, и наконец лишь несколько лучиков просвечивали сквозь переплетение черных стволов и веток. Черт побери, столь обширная чащоба не может находиться в Дании! Неужели его, бесчувственного, перевезли в Норвегию? В Лапландию? В Россию? К черту на рога? Быть может, он лежал без сознания несколько недель, и пуля вызвала выпадение памяти? Нет, рана совсем свежая…

Хольгер вздохнул. Все эти размышления не могли составить конкуренции мыслям о еде. Хватило бы жареной трески, и кружку холодного «Карлсберга»… нет, поедим-ка по-американски и закажем бифштекс с косточкой, обложенный маринованным луком…

Папиллон взмыл на дыбы, едва не выбросив Хольгера из седла. Из гущи кустарника, из сгущавшейся темноты вышел лев.

Хольгер невольно вскрикнул. Лев остановился, выгнув хвост, из горла у него вырвался глухой рык. Папиллон беспокойно приплясывал, рыл копытами землю. Хольгер обнаружил вдруг, что опустил копье, уставя его в сторону огромного кота.

Из глубины леса донесся протяжный волчий вой. Лев стоял неподвижно. Хольгер не чуял охоты дискутировать с ним о правилах дорожного движения. Он отъехал в сторону, хотя Папиллон, казалось, готов был драться. Миновав льва, Хольгер ощутил сильную тягу пуститься галопом. Но тогда первый же сук наверняка выбил бы его из седла в такой темени. Датчанин облился потом.

Наступила ночь. Папиллон блуждал по звериным тропам. Блуждали и мысли Хольгера. Медведи, волки и львы — нет на земле такого уголка, где эти звери жили бы бок о бок. Быть может, в отдаленных местностях Индии?.. Но в Индии не растут европейские деревья, верно? Хольгер попытался вспомнить, что об этом писал Киплинг. И ничего не приходило в голову, одни смутные воспоминания, что запад есть запад, а восток есть восток. Ветка хлестнула его по лицу, и он принялся ругаться.

— Похоже, нам придется ночевать под открытым небом, — сказал он, поостыв, — прелестно…

Папиллон шагал дальше — еще одна тень в насыщенной звуками темноте. Хольгер слышал волчий вой, крик филина, далекий хриплый визг, который мог издавать дикий кот. А это? Что такое? Злорадное хихиканье откуда-то снизу, с земли!

— Кто там? Есть там кто?

Топот маленьких ножек стал удаляться. С ним вместе удалялся и смех. Хольгер дрожал и не сразу решился ехать дальше. Ночной холод крепчал.

И вдруг небо покрылось сверкающими звездами! Хольгер не сразу сообразил, что выехал на поляну. Впереди светился, мигал огонек. Дом? Хольгер пустил Папиллона рысью.

И вскоре увидел избушку, необычайно примитивную — стены из обмазанных глиной плетенок, крыша дерновая. Блеск горевшего внутри огня багрово освещал дым, валившийся сквозь щели в плетенках. Хольгер натянул поводья и облизнул губы. Сердце колотилось так, словно перед ним вновь возник лев.

Но нужно решаться…

Он подумал, что надежнее будет остаться в седле. И ударил в дверь концом копья. Дверь со скрипом отворилась. На фоне тусклого багрового света появилась сгорбленная фигурка. Раздался старческий голос, высокий и сварливый:

— Кто там? Кто пришел к Мамаше Герде?

— Я, кажется, заблудился, — сказал Хольгер. — Не найдется ли у вас свободной постели?.

— Ох! А как же! Прекрасный молодой рыцарь, вижу я… да-да. Стары эти глаза, но Мамаша Герда хорошо видит, кто по ночам стучится к ней в дверь, хорошо видит. Сойди с коня, светлый господин, бедная старуха сможет тебе оказать… и не должен ты меня бояться, и я тебя бояться не должна, не в том я веке… но знаешь, были времена… однако все минуло, когда ты не родился, осталась одинокая старуха, и рада она любым вестям о великих событиях, что происходит вдали от ее скромной хижины… Входи, входи, отбрось свой страх. Прошу тебя, входи. Тут, на краю света, нелегко найти другое пристанище.

Хольгер протиснулся мимо нее внутрь. Там никого больше не было. Пожалуй, опасаться нечего.

2

Он уселся у рассохшегося стола из неструганного дерева. Дым клубился под потолком, щипал глаза. Одна-единственная комната с глинобитным полом. Другая дверь ведет в конюшню, где стоял теперь Папиллон. Костер горит на плоском камне, распространяя тусклый свет. Хольгер огляделся и увидел несколько грубых стульев, набитый соломой матрац, немного кухонной утвари и черного кота, сидевшего на огромном деревянном сундуке искусной работы, совершенно не гармонировавшем с хижиной. Желтые немигающие кошачьи глаза не отрывались от Хольгера. Мамаша Герда мешала что-то в железном котелке, подвешенном над огнем. Это была сгорбленная, сухая старушка со сморщенным лицом. Ее одежда напоминала драный мешок. Седые волосы редкими космами обрамляли запавший рот, крючковатый пос и щерившиеся в бессмысленной улыбке пеньки зубов. Но глаза ее были черные, пронзительные, суровые. — Ну да, ну да, — затараторила она, — не таким, как я, бедным старухам выпытывать о том, что незнакомец желает сохранить в тайне. Хватает таких, что, не показывая себя, пробираются по этим неспокойным землям у предела света… И ты вполне можешь быть рыцарем из Фаэра в человеческом обличье, готовым положить чары на слишком любопытные уста. Могу ли я, мой добрый господин, все же спросить тебя о твоем имени? О том, какое ты сейчас носишь, не о настоящем, понятно, если ты желаешь держать настоящее в тайне от глупой старухи, которая желает тебе только добра… Должна признать, что годы на этой старушке сказались, и она порой болтает сверх меры… но назови какое хочешь имя, чтобы я знала, как обращаться к тебе со всей надлежащим почтением.

— Хольгер Карлсен, — сказал он.

Старуха так и подпрыгнула, едва не перевернув котелок:

— Что ты сказал?!

— А что такого? — неужели его ищут? Неужели эта какая-то дикая околица в Германии? На всякой случай он вытащил из-за пояса кинжал: — Меня зовут Хольгер Карлсен! И что с того?

— Ох… да ничего такого, господин мой, — Герда отвернулась, потом вновь повернула к нему голову быстрый птичьим движением. — Вот разве что… И Хольгер, и Карл — имена достаточно громкие, сам знаешь, но я, честно тебе признаюсь, никогда не слышала, чтобы один из них был сыном другого[3], отцами их были Пепин и Готфрид, или вернее, Готфрид и Пепин, чтобы уж совсем точно… Однако король — в каком-то смысле отец своего вассала, и…

Чтобы прервать словоизвержение, Хольгер сказал:

— Я не имею никакого отношения ни к одному из этих джентльменов. Это чистая случайность, что меня зовут именно так.

Старуха словно бы расслабилась и наложила полную миску густого варева. Хольгер немедленно набросился на него, не забивая себе голову мыслями о яде или правилах гигиены. Старуха подала ему хлеб и сыр, которые он резал своим кинжалом и ел руками, налила кружку прекрасного пива. Много времени прошло, прежде чем он выпрямился, отдуваясь, и сказал:

— Спасибо. Ты мне спасла жизнь, или по крайней мере рассудок.

— Да что ты, господин мой, разве это яства для такого, как ты, кто наверняка с королями и герцогами за одним столом едал, менестрелей из Прованса слушал, их песни и острословье. Правда, и я хоть старая да неумелая, пыталась тебе потрафить…

— У вас прекрасное пиво, — сказал Хольгер. — Я и не знал, что есть такой великолепный сорт. Видимо… — он хотел сказать: «Видимо, как ни странно, ваша местная пивоварня до сих пор не пользуется вполне заслуженной славой», но старуха, хихикая, прервала его:

— Ох, благородный сэр Хольгер, ты наверняка рыцарь, может и не самого знатнейшего рода, но человек наблюдательный, сразу видно. Вмиг разгадал те безобидный штучки, на которые старая женщина вынуждена пускаться. Это верно, многие из подобных тебе негодуют на столь невинные заклятья, именуя их проделками Сатаны… Хотя, по правде говоря, в основе своей заклятья те ничуть не отличаются от деяний иных святых, творивших свои чудеса как для язычников, так и для христиан… но ты-то ведь знаешь, как часто тут, на пограничных землях, пользуются слабенькой магией — не выгоды ради и прибыли, а чтобы оборонить себя от сил Серединного Мира. И понимаешь ты в доброте своей, что несправедливостью было бы палить на костре безобидную старушку только за то, что она зачаровала немножко пива, дабы погреть свои старые кости в холодные ночи… В то время как хватает здесь сильных чернокнижников, что открыто пользует черную магию, и как на них все не падает…

«Она что, хочет сказать, что она ведьма? — подумал Хольгер. — А я, выходит, это сразу заметил? Что за болтовня? Что за скверный маскарад?»

Он не мешал ей тараторить — удивлялся языку, на котором она говорила. Это было весьма странное наречие (на котором он сам каким-то чудом изъяснялся свободно и обычно) — старофранцузский с большой примесью немецкого. Хольгер наверняка прочел бы книгу, написанную на этом языке — но с большим трудом. И никак не смог бы разговаривать на нем так, словно владел им с младенчества. Как получилось, что попав сюда — куда, о господи?! — он мгновенно научился гофрить на здешнем диалекте?

Он никогда не был большим любителем беллетристики, не читал научную фантастику — однако все сильнее склонялся к убеждению, что какое-то невероятное стечение обстоятельств перенесло его прямиком в прошлое. Эта хижина, эта старуха, что приняла его рыцарское одеяние, как нечто само собой разумеющееся, этот язык, эта бескрайняя чащоба… Но где же он? В Скандинавии на таком наречии нигде не говорили. Германия, Франция, Британия? Если он оказался в средневековье, что здесь делает лев? И как понимать мимоходом брошенную старухой реплику о жизни на границе магической страны Фаэр?

Нет, бессмысленно так гадать. Несколько прямых вопросов помогут ему больше.

— Мамаша Горда…

— Да, благородный господин? Слушаю. С каждой услугой, какую я тебе окажу, благодать придет в мой скромный домик… а потому ты уж только выскажи желания свои, а я в меру моих убогих силенок выполню все, что твоей душе угодно — она погладила кота, не отрывавшего глаз от Хольгера.

— Можешь ты мне сказать, какой нынче год?

— Ох, дивные ты вопросы задаешь, добрый рыцарь… все, должно быть, из-за твоей раненной головы, а рана эта, несомненно, полученная в славной битва с каким-нибудь ужасным троллем или великаном, чуточку замутила память благодетеля моего… Скажу тебе по правде, коли уж хочешь знать — такие расчеты нас давненько не трогают, да и со временем тут, у пределов мира, частенько случаются веща непостижимые…

— А что это за страна? Какое королевство?

— Право же, рыцарь мой ясный, ты задал вопрос, над которым множество ученых ломали себе головы, и множество воинов проламывали головы друг другу. Хе-хе-хе… Долгие годы пограничье наше было предметом раздора меж сынами человеческими и народом Среднего Мира, и войн случилось изрядно, и могучих чернокнижных поединков… одно могу тебе сказать — и Фаэр, и Святая Империя предъявляют на этот край свои права, во хозяина здесь как не было, так и нет… Однако права людей мне убедительней представляются, ведь люди живут тут постоянно, все новые проходят и поселяются… Однако, если рассудить, и сарацины права на эти земли заявить могут, потому что их Магомет сам был злым духом — по крайней мере, так христиане уверяют… Верно, Грималькин? — погладила она кота.

— Что ж… — Хольгер последним усилием старался держать себя в руках. — А где мне найти людей… христиан, скажем… которые мне помогут? Где тут самый ближний король, герцог, или кто-то в этом городе?

— Есть город, не столь уж далекий отсюда по людским меркам. Но должна тебя предупредить, что веющее от Фаэра чернокнижье дивным образом коверкает как расстояние, так и время… И бывает, что место, куда ты направляешься, по кажется тебе недалеким, а потому уплывает вдаль, в необозримые обширности, населенные опасностями… Сама земля и дорога, по которой ты ступаешь, изменяются вдруг…

— Поняла я, похоже, что тебе требуется. Хоть мои мысли частенько и заплетаются, как то бывает в старых головах, а Грималькин ужасно сообразительный, да говорить, бедняжка, не умеет, — есть все же способ и совет тебе подать, и раны твои залечить. Ты ведь не будешь против, светлый господин, если я чуточку магией воспользуюсь, белой магией, белой, пли уж серой в крайнем случае… будь я могучей чародейкой, как ты думаешь, ходила б я в этих лохмотьях, жила бы в этой развалюхе? О нет, золотой дворец был бы моим жилищем, и слуги бросались бы исполнять любое твое желание. Если б ты позволил, я призвала бы духа, маленького такого, слабенького такого… и уж он рассказал бы тебе то, что ты понял бы лучше меня…

— Гм… — поднял брови Хольгер. Ну вот, теперь все ясно — она чокнутая. Лучше ей не противоречить, если хочешь пробыть здесь до утра, — Как тебе виднее, мамаша, — добавил он.

— Теперь вижу — ты и в самом деле из предивных краев изволил прибыть, рыцарь мой. Даже не перекрестился, услышав про духа… Но ты явно не из тех рыцарей, что призывают то и дело Высочайшего, и часто столь могучими заклятьями, что обречены на адское пламя, а они и без того не славятся богобоязненной жизнью… Однако Империи приходится пользоваться и этими орудиями, ибо в нашем беспечном и убогом мире других сплошь и рядом не отыщешь… Ты не из тех, и не из этих, сэр Хольгер, а потому напрашивается вопрос — не из Фаэра ли ты, в самом-то деле? Ну ладно, попробуем что-нибудь сделать, хотя должна я тебя предупредить: духи — создания непредсказуемые, могут и вовсе не ответить, а могут и дать ответ, у которого найдется множество толкований…

Кот спрыгнул с сундука, и Герда подняла крышку. Держалась она словно бы с насмешкой, и Хольгер никак не мог сообразить, что же она задумала. По спине у него прошел холодок.

Старуха вынула из сундука котелок на треноге, поставила его на пол и наполнила какой-то жидкостью из бутылки. Достала короткую палочку из эбенового дерева, украшенную слоновой костью. Бормоча и жестикулируя, начертила вокруг котелка два концентрических круга и вместе с котом стала меж внешним и внутренним. Пояснила:

— Тот круг, что внутри, должен задержать самого демона, а тот что снаружи — все чары, какие демон мог бы на нас навести, ведь демоны частенько капризничают, когда призывают их столь поспешно. И умоляю тебя, господин мой — не вздумай молиться или творить крестное знамение, иначе демон тут же улетучится не в самом добром настроении, — ее голос попросту констатировал факт, но старуха покосилась в его сторону, и Хольгер жалел, что не видит ее глаз.

— Начинай уж, — сказал он чуточку хрипло.

Она принялась выплясывать вокруг внутреннего круга; Хольгеру показалось, что он разбирает слова ее песни. «Амен… Амен». Да, он знал, какие слова за этим последуют, хоть и не понимал, откуда у него это знание, «…мало а нос либера сед…». Латынь. Непонятно отчего кожа его пошла пупырышками. Теперь она говорила не на латыни — на каком-то пискливом наречии, которого Хольгер не мог распознать. Вот она прикоснулась своей палочкой к котелку. Из него повалил густой дым, почти скрывший старуху — что любопытно, дым не вышел за пределы внутреннего круга.

— О Велиал, Беел-Зебуб, Абаддон, Асмодей! — верещала старуха. — Самуэль, Самуэль, Самуэль!

Дым стал гуще? Хольгер вскочил. Он едва мог разглядеть Герду сквозь налившийся багровый туман. Казалось, что-то повисло над котелком, что-то серое, полупрозрачное, змееподобное… великий боже, уже видны красные глаза, и фигура приобретает человеческие очертания!

Чудище заговорило свистящим, нечеловеческим голосом, а старуха отвечала на языке, которого Хольгер не знал. Чревовещание, быстро напомнил он себе, чревовещание и видения, порожденные его собственным помрачившимся рассудком, и только, и не более того. В конюшне бился и ржал Папиллон. Хольгер опустил руку к кинжалу. Лезвие было горячим. Неужели магия вызывает вихревые токи, нагревающие металл?

Существо в дыму свистело и прищелкивало, резко выгибаясь. Показалось, что с Гердой оно разговаривало ужасно долго. Наконец старуха воздела палочку и затянула иной напев. Дым начал редеть, он словно бы втягивался внутрь котелка. Хольгер выругался дрожащим голосом и потянулся за пивом. Когда от дыма не осталось и следа, Герда вышла из круга. Ее лицо вновь стало безжизненным, пустым, глаза полузакрыты. Но Хольгер видел, как ее трясет. Кот выгнул спину, задрал хвост и плюнул в сторону Хольгера.

— Удивительный ответ, — сказала старуха бесцветным голосом. — Удивительные вещи рассказал мне демон.

— Что он сказал? — прошептал Хольгер.

— Сказал… Самуэль сказал, что ты пришел из далека, что человек мог бы шагать до Страшного суда, но так и не добрался бы до твоего дома. Это правда?

— Пожалуй, — медленно сказал Хольгер. — Думается, можно выразиться и так…

— И сказал еще: помочь твоей беде, вернуть тебя туда, откуда ты прибыл, могут только в Фаэре. Туда лежит твой путь, сэр… сэр Хольгер. Ты должен ехать в Фаэр.

Он понятия не имел, что ответить.

Ох, не так Фаэр страшен, как о нем болтают, — Герда немного опамятовалась. Даже захихикала, хоть звучало это, как кашель. — Если уж пришла пора говорить, ничего не скрывая, то признаюсь, я не в самых худших отношениях с герцогом Альфриком — это один из Господ Фаэра, что живет к нам ближе других. Он малость обидчив, как весь их род, но поможет тебе, если попросишь — так сказал демон. А чтобы ты попал туда быстрее, я тебе дам проводника.

— 3… зачем? — сказал Хольгер — То есть… вряд ли я смогу заплатить.

— Платить не нужно, — беззаботно махнула рукой Герда. — Может, мне еще и зачтется добрый поступок, когда придет пора уходить из нашего мира в другой, где будет, боюсь, пожарче. И вообще, старой бабке приятно оказать услугу такому благородному молодому человеку. Ах, были времена, давно тому назад… Но хватит об этом. Давай, я осмотрю твою рану, а потом ляжешь спать.

Она промыла ему рану и наложила, бормоча заклятья, повязку с зельями. Хольгер был слишком измучен, чтобы противиться чему бы то ни было. Однако у него хватило осторожности, чтобы отказаться от любезно предложенного старухой ее матраца и перебраться на ночлег к Папиллону. Не стоило чрезмерно испытывать судьбу. Эта хижина была странной — деликатно выражаясь.

3

Проснувшись, он какое-то время лежал в полусне, пока не вспомнил, где находится. Сон отлетел моментально. Хольгер сел и осмотрелся. Да, конюшня! Вернее, закуток. Примитивное темное помещеньице, наполненное запахом сена и навоза. Черный конь склонил к нему голову, осторожно тычется мордой. Хольгер встал, отряхнул с одежды соломинки.

Солнечные лучи рассеяли полумрак — это мамаша Герда отворила дверь.

— Доброе утро, светлый господни! Ты в самом деле спал сном праведников, как это называют, хотя я на споем веку видывала множество честных людей, всю ноченьку маявшихся бессонницей, и подлецов, сотрясавших храпом крышу. Утром я не решилась нарушить твой сон, но вставай уж и посмотри, что тебя ждет.

Его ждали миска овсянки, хлеб, сыр и кусок недоваренной грудинки. Хольгер с аппетитом съел все и с тоской подумал о сигаретах и кофе. К счастью, суровые времена оккупации почти начисто отучили его от этой роскоши. А потому он удовольствовался на десерт ледяной водой, которой умылся во дворе.

Вернувшись в хижину, он убедился, что к нему прибыл гость — но тогда лишь, когда чья-то рука потянула его за штаны, и неизвестный пробасил:

— Вот он я.

Хольгер посмотрел вниз и увидел плотного мужчину с лицом коричневым, как земля и ушами, похожими на ручки кувшина, огромным носом, белой бородой, босого, в коричневой куртке и таких же штанах. Ростом эта персона не достигала и трех футов.

— Это Гуги, — сказала Мамаша Герда. — Он поведет тебя в Фаэр.

— Гм… Рад познакомиться, — сказал Хольгер. Пожал теплую и твердую ладонь карлика, чем несказанно того удивил.

Пора трогаться в путь, — весело сказала старуха. — Солнце уже высоко, а вам предстоит нелегкое странствие по весьма ненадежным местам. Но не опасайся, сэр Хольгер. Гуги — из лесного племени, он тебя проведет мимо всех опасностей прямиком к герцогу Альфрику. — Она подала ему завернутый в тряпицу сверток. — Я тут положила немного мяса, хлеба и другой снеди, уж знаю, какие вы непредусмотрительные, молодые паладины, бродите себе по свету, спасая прекрасных девиц, а обед с собой захватить вам и в голову не придет. Ах, стань я снова молодой, была бы такой же безалаберной, что значит пустой живот, когда мир зеленеет вокруг… Но теперь уж я старуха и предусмотрительной быть обязана…

— Спасибо, госпожа моя, — сказал Хольгер смущенно.

И хотел выйти, но Гуги с неожиданной силой потянул его за штаны:

— Ты что? В одной рубашке в лес собрался? Там хватает таких, что с превеликой охотой всадят немного железа в богатого путника…

— Ну да, конечно… — И Хольгер принялся развязывать вьюк. Мамаша Герда захихикала и выскочила наружу.

Гуги помог Хольгеру облачиться в средневековые доспехи. Обмотал его лодыжки ремнями, пока Хольгер натягивал через голову кафтан из грубой ткани. Дотом, уже без посторонней помощи, Хольгер надел забренчавшую кольчугу, легшую на плечи неожиданной тяжестью. Теперь прикинем — широкий пояс застегивается здесь, сюда прикрепляется кинжал, сюда пристегивается перевязь меча. Гуги подал ему стеганую шапочку и норманнский шлем. Когда на его сапогах очутились золотые шпоры, а на плечах пурпурный плащ, Хольгер задумался — потрясающе он выглядит или попросту идиотски?

— Счастливой дороги, сэр Хольгер, — сказала Мамаша Герда, когда он выходил.

— Я… я буду о тебе вспоминать в своих молитвах, — сказал он, подумав, что в этих краях именно так и следует благодарить.

— А как же, сэр Хольгер, ты только не забудь! — она. Отвернулась, разразилась встревожившим его смехом и исчезла в доме.

Гуги покрепче затянул ему пояс.

— Ну пошли уж, разиня подпоясанный, а то весь день тут провозимся, — буркнул он. — Кто собирается на Фаэр, должен пришпорить коня.

Хольгер вскочил на Папиллона и помог влезть Гуги. Карлик примостился впереди него на луке седла и показал на восток.

— Туда поедем, — сказал он. — Если поднажмем, дня за два, за три до замка Альфрика доберемся.

Конь зашагал, и вскоре хижина осталась далеко позади. Они ехали широкой звериной тропой, меж высоких деревьев, посреди чистой зелени, шелеста и щебетанья; глухо ударяли в землю подковы, скрипели кожаные ремни, позвякивало железо. День выдался прохладный и безоблачный.

Впервые за сегодняшнее утро Хольгер вспомнил о рано на голове. Она не болела. Странные медикаменты ведьмы помогли.

Однако вся эта история выглядела столь необычно… Но он не стал ломать себе голову. Не будем спешить. Каким-то образом — быть может, во сне, но очень уж все это не похоже на сон, разве сон бывает столь доскональным? — он перенесся куда-то за пределы своего времени, и, не исключено, своего пространства. И оказался в мире, где верят в духов и ведьм, где живут по крайней мере один взаправдашний гном и одно чертовски удивительное существо по имени Самуэль. Разложим все по полочкам, благоразумно и не спеша…

Однако разложить все по полочкам оказалось не столь уж простым делом. Не только сама ситуация, но и воспоминания о родине, о том, что там могло случиться в его отсутствие, панический страх, что здесь, в этом мире, он может остаться навсегда — все это словно клещами сжимало его рассудок. Он явственно вспомнил изящные линии домов Копенгагена, пляжи, вересковые заросли и равнины Ютландии, дерзко взметнувшийся в небеса Нью-Йорк, просвеченную Заходящим солнцем золотистую дымку Залива Сан-Франциско, и девушек, и миллион милых мелочей — все, что было его домом. Хотелось бежать, молить о помощи, чтобы вернуться туда, домой. Но нет, ничего не выйдет! Он здесь — и должен отдаться течению здешней жизни. Если этот герцог из Фаэра (любопытно, что это за место?) в состоянии будет ему помочь, есть еще надежда. И стоит поблагодарить судьбу за то, что воображение у него не слишком буйное, а вывести его из себя нелегко. Он взглянул на лохматого человека, сидевшего в седле впереди него:

— Очень мило с твоей стороны, что ты взялся служить мне проводником. Я хотел бы тебе чем-нибудь отплатить.

— Да нет, это я по ведьминому поручению взялся, — сказал Гуги. — Не то чтобы я в самом деле был ей слугой. Просто мы, лесные, ей помогаем время от времени, дров порубим, воды принесем, ну там, что придется. А потом она вам чем-нибудь поможет. Не буду врать, не шибко-то я ее, сову старую, люблю, но пиво у нее отменное.

— Мне она показалась очень милой старушкой.

— Ну как же, язык у нее без костей, мягко стелет, когда захочет, — Гуги угрюмо хохотнул. — А вот помню я, что было, когда к нам молодого сэра Магнуса занесло, много, много лет тому назад… Она и черной магией балуется. Смекалистая она, да не такая уж сильная, может вызывать парочку демонов попроще, и только, да и впросак не раз попадала со своими чарами. — Он осклабился. — Помню, один тип из Вестердалеса ей на мозоль наступил, она и поклялась, что спорынью ему на поля напустит. То ли у него благословение от священника было, то ли у нее что-то не сладилось, уж не знаю в точности, только долго она тужилась, пыхтела, да ничего не вышло, побило у мужика кое-где всходы, и все. Лебезит она даже перед господами из Серединного мира, думает, они ей могущества прибавят, но немного же она с того имела выгоды…

— Хм’… А что стало с тем Магнусом? — спросил Хольгер. Новости эти ему не очень понравились.

— Ох, сдается мне, крокодилы его в конце концов сожрали…

Дальше они ехали молча. Потом Хольгер поинтересовался, что из себя представляют лесные жители. Гуги рассказал, что его парод живет в лесу (казавшемся Хольгеру бесконечным), питается грибами, орехами и прочими дарами природы; есть у них договор о взаимной помощи с мелким лесным зверьем вроде кроликов и белок. Гномы не обладают, в отличие от жителей Фаэра, врожденными магическими способностями, но с другой стороны, как раз благодаря этому могут не бояться ни железа, ни серебра, ни священных символов.

— Войны, что бушуют в этих ненадежных местах, нас не касаются, — сказал Гуги. — У нас своя жизнь, и пусть там Небеса, Пекло, Земля и Серединный мир сражаются меж собой, коли им охота. А когда эти гордые господа положат друг друга холодными окоченелыми трупами, мы останемся жить, как жили. Чтоб их всех чума сожрала! — Хольгер подумал, что гномы, должно быть, сыты по горло оскорблениями, какие понесли и от людей, и от жителей этого самого Серединного Мира.

— Вот теперь я не знаю, что и думать, — признался он. — Если Мамаша Герда питала на мой счет недобрые намерения, стоит ли мне слушать ее совета и ехать в Фаэр?

— Как знать? — пожал плечами Гуги. — Ты не торопись, я ведь не говорил, что у нее одно зло на уме. Если она против тебя за пазухой ничего не держит, может, ей и втемяшилась блажь тебе помочь. Даже герцог Альфрик тебе помочь может — забавы ради и из-за тайны, какую ты, сдается мне, собой являешь. С ними никогда не знаешь, что им на ум взбредет. Сами не знают, что через час сделают. Живут в дикости и потому во всех войнах держат темную сторону Хаоса.

Новости эти не радовали. Фаэр — единственная надежда Хольгера на возвращение домой. А может, это попросту ловушка. Но кто тратил бы время и силы, строя козни ему, чужеземцу без гроша за душой?

— Гуги, а ты с охотой подстроил бы мне каверзу?

— Нет, ты ведь не враг, ты человек добрый, не похож на тех, каких я повидал. — Гуги сплюнул. — Не знаю, что там Мамаша Герда задумала, и знать не хочу. Рассказал, что знал. Если хочешь в Фаэр, провожу.

— А что будет потом, тебе не интересно?

— Ни чуточки. Я уж давно научился в чужие дела носа не совать.

В его громыхающем баске прозвучала горечь. Хольгер подумал, что мог бы его использовать в своих целях. Он уже сталкивался с людьми, тяжко страдавшими от комплекса неполноценности. А Гуги наверняка был бы ему полезен — в отнюдь не в качестве проводника по ведущей в неизвестность дороге.

— Пить хочется, — сказал Хольгер. — Остановимся? Кажется, в узелке с едой что-то такое булькает…

Гуги облизнулся. Они натянули поводья и развязали ведьмин подарок. Так и есть — несколько глиняных фляжек. Хольгер откупорил одну и протянул гному. Гуги не на шутку удивился, но не заставил себя упрашивать. Его кадык зашевелился под снежно-белой бородой, наконец он рыгнул и передал фляжку Хольгеру.

Потом усиленно над чем-то задумался.

— Необычные у тебя манеры, сэр Хольгер, — сказал он, — И на рыцарей Империи ты не похож, но и не сарацин.

— Верно, — сказал Хольгер. — Я живу очень далеко. А там считают, что все люди равны.

Из-под кудлатых бровей внимательно приглядывались к нему глаза-бусинки.

— Удивительные ты вещи говоришь. Кто же правит страной, если народ запросто равняют с господами?

— Мы выбираем совет. Там у каждого есть голос.

— Не может такого быть! Получится одна болтовня, а работы — никакой.

— До того мы долго шли другими дорогами, но владетели по праву рождения слишком часто оказывались слабыми, глупыми. Вот мы и решили, что сами справимся не хуже. Сейчас в моей стране от короля почти что ничего не зависит, решают все предводители. А большинство наших народов своих королей вообще изгнало.

— Хм… Чудной разговор… Хм… Начинает мне казаться, по правде говоря, что ты — из Хаоса…

— А что это значит? — спросил Хольгер. — Я в ваших делах ничего не понимаю. Можешь объяснить?

Он предоставил гному болтать, сколько тому вздумается, но узнал немного. Гуги не блистал интеллектом, да и жил в глухих лесах. Хольгер доведался лишь, что здесь постоянно сражаются меж собой две изначальных силы — Хаоса и Порядка. Хотя «силы» — не самое подходящее название, речь идет не просто о двух воюющих армиях. Образ жизни? Духовный конфликт меж Небом и Пеклом в его земном отражении? Как бы там ни обстояло, опорой Порядка были люди, хотя большинство из них не отдавало себе в том отчета; а некоторые — ведьмы, чернокнижники, элодеи — продались Хаосу, Часть существ, не принадлежащих к роду человеческому (правда, весьма невеликая]! тоже служила Порядку. А к противостоящему лагерю принадлежал почти весь Серединный Мир, к которому, похоже, относились страны вроде Фаэра, Тролльхейма, а также Гиганты — порождения Хаоса. Войны меж людьми, подобные нескончаемой вражде меж сарацинами и Святой Империей, играли на руку одному Хаосу. Под предводительством Порядка люди жили в покое и гармонии, тешась свободой, которой только Порядок мог вернуть подлинное значение. Но такое положение дел было столь чуждо жителям Серединного Мира, что они воевали беспрерывно и стремились подчинить своему правлению все новые страны.

Все это казалось Хольгеру столь туманным, что он перевел разговор на проблемы конкретной политики. И здесь Гуги оказался не силен. Страны, населенные людьми, лежали к западу отсюда и находились под влиянием Порядка. Они делились на Святую Империю Христиан, Сарацинские Страны на юге и несколько государств поменьше. Фаэр, ближайшая область Серединного Мира, располагался к востоку отсюда, не так уж далеко. А они с гномом находились как раз в пограничье, где произойти могло все, что угодно.

— Знаешь, — рассказывал Гуги, — в давние времена, сразу после Упадка, Хаос захватил едва ли по всю землю. Медленно его вытесняли, шаг за шагом. Дальше всего попятили, когда Избавитель жил на земле, тогда мало что от мрака осталось, и сам великий Пан умер. А теперь кружат слухи, будто Хаос силы поднакопил и к новой войне готовится. Я уж там не знаю, правда, пли нет.

Н-да… Невозможно пока отделить правду от вымысла. Однако этот мир имел так много общего с миром Хольгера, что между ними должна была существовать какая-то связь. Может быть, время от времени возникали случайные контакты, и люди вроде Хольгера возвращались потом с рассказами, ложившимися в основу легенд? Может, герои легенд здесь, в этом мире, и жили на самом деле? Припомнив некоторых персонажей, Хольгер от всей души надеялся, что его догадки неверны. Не хотелось бы ему встретиться ни с трехглавым великаном, ни с огнедышащим драконом — как бы ни были они интересны с точки зрения зоологии.

— И вот еще что, — сказал Гуги. — Придется тебе оставить в воротах нательный крестик, если носишь, и все свое железо. Те, из Фаэра, молитву не выносят, отпора перед ней не найдут — но уж отыщут способ, чтобы зло на тебя потом навести…

Хольгер задумался: «А как здесь относятся к агностикам?»[4] Понятно, он воспитывался, как лютеранин, но в церкви не был много лет. Но почему бы ему не стать добрым католиком, чтобы выказать кому-то уважение?

Гуги болтал. Болтал. Болтал. Хольгер пытался поддержать приятельский разговор в границах приличий. Но потом они стали рассказывать друг другу разные историйки. Хольгер пытался вспомнить все соленые анекдоты, какие знал. Гуги рычал от смеха. Пообедать они остановились у ручейка с поросшими мхом берегами. Гуги наклонился вдруг и положил руку на плечо сидящего Хольгера.

— Рыцарь, — сказал он, глядя в землю. — Я рад оказать тебе услугу, если хочешь.

Хольгер едва овладел собой:

— Спасибо, это мне наверняка поможет.

— Не знаю, как лучше и сделать. То ли вести тебя в Фаэр по ведьминому совету, то ли быстренько в другую сторону подаваться. Сам не знаю. Но есть в лесу кое-кто, друг всем лесным жителям, он все знает, что в стране делается, и всегда может добрый совет дать.

— Если бы я с ним встретился, Гуги, это бы мне помогло.

— Не с ним, а с ней. Другого какого рыцаря я бы к ней и не повел, все они похабники, и она их терпеть не может. Но ты… Тебе я проводником согласен быть.

— Спасибо, друг. Если я смогу быть тебе полезен…

— Да ерунда, — буркнул Гуги. — Я это сделаю, чтоб себя ублажить. Ты там смотри, пристойно себя веди, балда такая!

4

Они повернули на север и ехали несколько часов, в течение коих Гуги в основном предавался воспоминаниям о победах над женщинами своего племени. Хольгер слушал вполуха, изображая благоговейное изумление, какого эти истории, впрочем, и заслуживали, если хотя бы половина их была правдой. Но занят он был собственными мыслями.

Дорога поднималась в гору, лес стал пореже, появились поляны, поросшие цветами, залитые солнцем; серые, заросшие мхом валуны вздымались меж деревьев; там и тут открывался вид на уходившие в синюю даль взгорья. Множество ручьев посверкивало и журчало, спеша вниз, в долины; там, где они срывались с уступов, сияли крохотные радуги. Зимородки носились там, как маленькие голубые молнии, высоко в небе кружили ястребы и орлы, табунок диких гусей с криком сорвался из камышей, на озере промелькнул заяц, пробежал олень, прошагала парочка медведей. Белые облака отбрасывали тени на красочные холмистые края, прохладный ветер дул Хольгеру в лицо. Путешествие ему определенно нравилось. Даже доспехи, сначала тяготившие, теперь стали словно бы второй кожей. Неизвестно почему в этих местах таилось что-то близкое, знакомое, словно некогда он уже бывал тут, и часто.

Что скажет на это его память? Быть может, вспомнились Альпы, здешние края показались похожими на скалы Норвегии, горные луга у подножия вершины Райнер? Нет, эти места ему знакомы, и все тут. Но вспомнить, почему и откуда знакомы, он не мог и потому решил, что имеет дело со знаменитой «ложной памятью».

Но если, однако, переход в этот мир научил его незнакомому языку, дело могло этим не ограничиться. На миг охватила шальная догадка: что, если сознание оказалось перенесенным в чужое тело? Он глянул на свои широкие, жилистые ладони, поднял руку, чтобы дотронуться до вмятинки на переносице — памяти о том великом дне, когда с его помощью удалось победить команду Политехнического со счетом 36: 24. Нет, никакого сомнения — это его собственное тело. Его собственное лицо, нуждавшееся в бритье.

Солнце уже стояло низко, когда они пересекли последний луг и остановились у деревьев над берегом озера. Поверхность его, казалось, пылала, отражая лучи заката. Из камышовых зарослей взвилась стайка диких уток.

— Подождем тут, — сказал Гуги. Плюнул на землю и растер ногой. Скривился: — Уф! Бедная моя старая задница!

Хольгер тоже спешился, ощущая во всем теле последствия долгой езды. Не было смысла спутывать верного, как собака, Папиллона; Хольгер только закинул поводья ему на шею, и конь с удовольствием принялся щипать траву.

— Она скоро явится, сдается мне, — проворчал Гуги. — У нее тут гнездо поблизости. А пока ждем, промочить горло не мешает…

Хольгер достал из вьюка фляжку с пивом и заметил:

— Ты ведь мне еще не рассказал, кто она такая.

— Алианора, дева-лебедь, — пиво заклокотало в глотке гнома. — Летает там и сям, даже до Серединного Мира добирается, ей все новости рассказывают, и громко рассказывают, и на ухо. О-о-ох! Может, Мамаша Герда и ведьма, но пиво варит — ух!

Заржал Папиллон. Хольгер обернулся и увидел, как скользит к озеру длинный, пятнисто-золотистый силуэт. Леопард! Не успев ничего сообразить, Хольгер уже держал в руке меч и готов был к бою.

— Не надо! — Гуги подпрыгивал, пытаясь схватить его за руку, но достать не смог и ухватил за ногу. — Он мирный! Он тебе ничего не сделает, если его госпожу не обидишь!

Леопард уселся и уставился на них холодными янтарными глазами. Хольгер вложил меч в ножны. Спина его покрылась потом. Едва эти дикие края стали ему казаться знакомыми — и на тебе!

Крылья захлопали у них над головой.

— Вот она! — крикнул Гуги, запрыгал, замахал руками. — Гей, гей, мы тут! В нескольких футах от них опустилась на землю лебедица, Хольгер в жизни не видел таких огромных. Лучи закатного солнца вспыхивали золотом на ее крыльях.

Хольгер неуверенно шагнул вперед, прикидывая, каким образом следует представиться лебедице. Она хлопнула крыльями, подалась назад.

— Нет, не бойся, Алианора! — Гуги одним прыжком оказался меж ними. — Это благородный рыцарь, я его привел, чтоб он с тобой поговорил.

Лебедица замерла, вытянула шею, распростерла крылья, приподнялась на лапах. Ее тело удлинилось, шея укоротилась, крылья становились уже…

— Господи боже! — перекрестился Хольгер.

Там, где только что был лебедь, стояла женщина.

Нет, девушка. Не старше восемнадцати лет: высокая и стройная, загорелая, с каштановыми волосами, ниспадавшими ей на плечи, большими серыми глазами, веснушками на задорно вздернутом носике, изящными очертаниями рта — она была прекрасна. Не думая, что делает, Хольгер расстегнул ремень под подбородком, сорвал шлем, шапочку и низко поклонился.

Она робко подошла ближе, трепеща длинными черными ресницами. На ней была лишь короткая туника без рукавов, облегавшая тело, сотканная, казалось, из птичьих перьев, босые ножки бесшумно ступали по траве.

— А, это ты, Гуги, — сказала она. В ее мягком контральто явственно слышались гортанные нотки, к которым Хольгер успел привыкнуть, слушая речи гнома. — Здравствуй, Гуги. И тебя приветствую, рыцарь, если ты друг моего друга.

Леопард пригнулся, взмахнул хвостом и окинул Хольгера подозрительным взглядом. Алианора усмехнулась, подошла и потрепала его по шее. Он потерся о ее ноги, урча как дизель.

— Этот долговязый юнец зовется сэр Хольгер — с достоинством представил его Гуги. — А ты, сынок, сам видишь — вот она, дева-лебедь, собственной персоной. Сядем подкрепиться?

— Гм… — Хольгер мучительно подыскивал слова. — Большая радость для меня познакомиться с благородной госпожой. — Девушка явно опасалась его, а леопард был наготове, и Хольгер старался произвести хорошее впечатление.

— О нет, — улыбнулась она, и напряжение покинуло ее. — Это я должна радоваться. Так мало людей я вижу, и уж тем более столь доблестных рыцарей… — в ее голосе не было кокетства, она лишь пыталась не уступить ему в вежливости.

— Ох, да сядем наконец! — ухнул Гуги. — У меня уже живот к хребту присох!

Они уселись на дерн. Зубки Алианоры справлялись с черствым хлебом не хуже, чем зубы гнома. За едой все трое хранили молчание. Солнце уже коснулось горизонта, длинные тени достигали, казалось, пределов мира. Когда с провизией было покончено, Алианора открыто глянула на Хольгера:

— Какой-то человек тебя разыскивает, рыцарь. Он сарацин. Это твой друг?

— А… гм… сарацин! — у Хольгера даже зубы лязгнули. — Нет. Я… Я пришел издалека. И никого тут не знаю. Ты, наверное, ошиблась.

— Быть может, — осторожно сказала Алианора. — А что тебя привело к нам?

Хольгер рассказал о своих сомнениях, о том, что не знает, стоит ли верить ведьме. Девушка нахмурила брови:

— Не знаю, что тебе и сказать, — она выглядела огорченной. — В плохую компанию ты угодил, рыцарь. Мамаша Герда — злая душа. И каждый знает, сколько переменчив бывает герцог Альфрик.

— Думаешь, мне к нему ездить не стоит?

— Я этого не говорила. — Она казалась озабоченной не на шутку. — Я мало что знаю о благородных господах из Фаэра. Знаю нескольких из Серединного Мира, несколько кобольтов и гномов, парочку лесных русалок…

Хольгер ошеломленно заморгал. Едва он свыкался с мыслью, что находится в здравом рассудке, что его необычному положению можно найти объяснение, как эти, здешние, вновь принимались за свое, говорили о сверхъестественном так, словно оно было частью повседневности.

А может, и было — здесь. Проклятье, он ведь сам только что видел, как лебедь превратилась в человека. Галлюцинация это или нет, но у себя дома он такого наверняка в жизни не увидит.

Шок и вызванное им отупение медленно, но верно улетучивались. Всем естеством он начинал понимать, как далеко от дома оказался, насколько он одинок. Сжал кулаки, сдерживая то ли проклятья, то ли слезы.

Чтобы занять чем-то свои мысли спросил:

— Ты могла бы побольше рассказать о том сарацине?

— Ах, тот… — девушка смотрела на отблески заката в воде. Над озером, в тиши, носились ласточки. — Я сама его не видела, по весь лес о нем только и говорит, кроты бормочут в норах, барсуки рассказывают зимородкам и воронам, а уж те разносят по всему свету. Рассказывают, что уже несколько недель одинокий воин, судя по обличью и доспехам, сарацин, ездит по нашим краям, расспрашивает про христианского рыцаря. А зачем тот ему нужен, не говорит. Но по описанию сарацина рыцарь тот весьма похож на тебя: гигант со светлыми волосами, на вороном коне, носящий знак… — она оглянулась на Папиллона. — Твой герб закрыт. Сарацин говорил о трех сердцах и трех львах.

Хольгер оцепенел.

— Не знаю я ни одного сарацина, — сказал он. — Вообще никого тут не знаю, я пришел из краев, лежащих так далеко, что ты и вообразить не можешь.

— Может это какой враг, смерти твоей ищет? — с любопытством спросил Гуги. — А может, какой друг?

— Говорю же, никого тут не знаю! — Хольгер сообразил, что кричит. — Извини. Я себя чувствую, как ребенок в тумане.

Глаза Алианоры раскрылись.

— Ребенок в тумане? — ее смех звучал прелестно. — Красиво сказано.

Где-то в закоулках памяти Хольгера отложилось на будущее, что банальные в его мире обороты могут здесь оказаться исполненными мудрости и красноречия. Но прежде всего — сарацин. Кто он, дьявол его возьми? Единственным мусульманином, какого Хольгер встречал в жизни, был застенчивый маленький сириец в огромных очках, учившийся с ним на одном факультете. А уж этот сарацин никогда в жизни не стал бы его разыскивать, да еще облачившись в здешнюю железную скорлупу!

Видимо, из-за коня и экипировки Хольгера приняли за кого-то другого, весьма с ним схожего. А это означало нешуточные хлопоты. Не стоит самому искать того сарацинского воина. Право же, не стоит!

Его охватила апатия и отрешенность.

— Поеду в Фаэр, — сказал он. — Выбора у меня нет.

— Ох, хорошенький выбор для смертного… — сказала Алианора гробовым голосом. Наклонилась к Хольгеру. — А на чьей ты стороне? Порядка или Хаоса? — видя, что он колебался, добавила:

— Не бойся. Я почти со всеми живу в мире.

— На стороне Порядка, похоже, — сказал он задумчиво. — Хоть и мало я знаю об этом мире… то есть об этой стране.

— Так я и думала, — сказала Алианора. — Я ведь тоже человек. Сторонники Порядка частенько бывают пьянчугами и грубиянами, но их дело ближе мне, чем хаос. А потому я отправлюсь с тобой, рыцарь. Быть может, в Серединном Мире я тебе как-нибудь да пригожусь.

Хольгер запротестовал было, но она подняла тонкую руку:

— Нет-нет, не перечь. Я умею летать, и оттого могу избегнуть многих опасностей. И потом… — она засмеялась. — И потом, сдается мне, прекрасное будет приключение.

Наступала ночь, неся с собой звезды и росу. Хольгер достал из вьюка свою постель. Алианора сказала, что будет на дереве.

Хольгер долго лежал, глядя на усыпанный звездами небосклон. Созвездия были знакомые — над ним раскинулось летнее небо Северной Европы. Но как далеко отсюда его дом? И можно ли говорить о «расстояниях» или все сложнее?

Он вспомнил, как помимо воли перекрестился, когда Алианора вдруг стала человеком. В прежней жизни ему бы и в голову не пришло автоматически творить крестное знамение. Одно лишь окружающее средневековье послужило причиной такому поступку, или неизвестно откуда взявшееся знание языка, умение ездить верхом — а может, и еще что-то новообретенное, неизвестное пока? Оттого, что он не мог разобраться в себе самом, одиночество казалось еще горшим.

Комаров тут не было, Стоит поблагодарить этот мир и за такие мелочи. Но он приветствовал бы комарика, как воспоминание о доме.

В конце концов он уснул.

5

Выступили рано утром. Хольгер и Гуги ехали на Папиллоне, Алианора летела над ними в облике лебедя, взмывая вверх, выписывая круги, исчезала за деревьями и вновь появлялась. Настроение Хольгера поднималось — следом за солнцем. По крайней мере он ехал куда-то, и, похоже, в хорошей компании. Около полудня, продвигаясь все дальше на восток, они достигли гористого, продуваемого насквозь ветрами дикого края, изобиловавшего валунами, водопадами, теснинами, заросшими высокой жесткой травой, рощицами скрюченных деревьев. Хольгеру показалось, что горизонт впереди кажется томнее, чем раньше.

Гуги хрипло затянул поселку, насквозь непристойную. Чтобы не ударить в грязь лицом, Хольгер отплатил ему балладами вроде «Шотландского коробейника» и «Бастард — король Англии», переведя их на местное наречие с изумившей его самого легкостью. Гном корчился от смеха. Хольгер загорланил было «Лес тропе Орфеврес», но на него упала тень. Он поднял голову, увидел, что над ними кружит лебедица, с интересом прислушиваясь. И тут же замолчал.

— Давай дальше, — поторапливал Гуги, — Редкостная похабень!

— Я забыл, что там дальше, — сказал Хольгер. Когда они остановились на обед, Хольгер избегал встречаться взглядом с Алианорой. Они устроились возле густых кустов, заслонявших вход в пещеру. Девушка, снова в человеческом обличье, подошла к нему легкими шагами.

— Путь с тобой, сэр Хольгер, исполнен музыки, — улыбнулась она.

— Гм… Благодарю, — пробормотал он.

— Я хотела бы, чтобы ты припомнил, что там дальше было с тремя золотых дел мастерами. Жестоко было с твоей стороны оставлять их на крыше.

Он покосился на девушку, но не увидел в серых глазах ничего, кроме прямодушия. Что ж, она ведь жила до сих пор среди лесного народца, не столь уж и благовоспитанного… Но у Хольгера не хватило духу.

— Потом попробую вспомнить, — сказал он ненатуральным топом.

Кусты за его спиной затрещали, из них выбралось странное существо. Сначала Хольгер принял его за калеку, но тут же убедился, что это абсолютно здоровый представитель какой-то нечеловеческой расы. Он был повыше Гуги и гораздо шире в плечах, мускулистые руки свисали до колен. Большая круглая голова с плоским носом, острыми ушами и ртом, словно прорезанным ножом. Кожа безволосая, серая. Из одежды на нем был лишь кожаный фартук, а в руке он держал молот.

— Ах, да ведь это Унрих! — воскликнула Алианора. — Я и не знала, что ты забираешься в горы так далеко!

— А то как же, — круглые глаза создания пытливо уставились на Хольгера, — я там штольню новую колочу. Он махнул рукой в сторону пригорков. — Там золото, в тех вон холмах.

— Унрих-кобольт, — пояснила Хольгеру Алианора. — Меня с ним белки познакомили.

Гость жаждал новостей, как все жители этой страны. Историю Хольгера пришлось рассказать с самого начала. Выслушав ее, кобольт покачал головой и сплюнул:

— Не больно уж приятный город, куда вы шагаете. Нынче особенно, когда Серединный Мир свои орды в кучу сбивает.

— Вот-вот, сказал Гуги, — не такую уж теплую встречу нам могут в замке Альфрика устроить.

— Болтали, будто эльфы с троллями замирились. А раз так, и они заодно теперь, добра не жди.

Алианора нахмурилась:

— Не нравится мне это. Я слышала, черные маги все смелее ходят через границу, даже в сердце Империи. Выглядит так, словно бастион Порядка рухнул, и хаос теперь может невозбранно растекаться по свету.

— На том бастионе было святое заклятье, что на Кортану положили, — сказал Унрих с ноткой пессимизма в голосе. — И тот меч ныне упрятали. Никто не ведает куда, со всех глаз долой. А коли кто найдется, чтобы выкопал, то все одно ни одному находителю с ним не управиться.

Кортана, подумал Хольгер. Где я слышал это имя?

Унрих полез в карман фартука и к удивлению Хольгера вытащил неуклюжую глиняную трубку и мешочек чего-то походившего на табак. Ударяя кремень о сталь, высек огонь и глубоко затянулся. Хольгер жадно уставился на него. — Ох, эти твои драконьи штучки — дымом дышать… — проворчал Гуги.

— А мне любо, — сказал Унрих.

— И совершенно правильно, — вмешался Хольгер. — «Женщина — не более чем женщина, а хорошая сигара — это ритуал». Все трое воззрились на него.

— Я никогда не слышала о людях, что так вот тешат демонов, — сказала Алианора.

— Одолжи-ка мне трубку, — сказал Хольгер. — А вы глядите!

— Эта хороша, чтоб ее одолжать, — кобольт исчез в пещере и вскоре вернулся с большой трубкой из корня вереска. Хольгер набил ее, разжег и с удовольствием принялся пускать кольца. В трубке был явно не табак — адски крепкое зелье, но не хуже того, что Хольгеру приходилось курить во Франции перед войной или в Дании во время войны. Гуги и Унрих похихикивали, Алианора залилась смехом.

— Что ты за нее хочешь? — спросил Хольгер. — У меня есть лишний плащ, меняю на эту трубку с кресалом и мешочком таб… вот этого зелья для курения.

— Идет! — моментально согласился Унрих. Хольгер стал подозревать, что сильно прогадал. Ну да ладно.

— Ты мог бы справедливости ради дать и немного еды впридачу, — сказала Алианора.

— Ну, коли ты просишь — Унрих полез в пещеру.

Алианора глянула на Хольгера сочувственно:

— Вы, люди, такой непрактичный народ…

В путь они отправились, имея несколько караваев хлеба, сыр и копченое мясо. Местность вокруг становилась все более гористой и дикой, но незаметно было, чтобы Папиллона это тревожило. Угрюмый мрак на горизонте вырастал перед ними, как стена. Под вечер они остановились там, где была, похоже, вершина горной цени — оттуда открывался вид на опадавшие к сосновым лесам взгорья, кое-где поросшие редколесьем. Алианора энергично принялась сооружать шалаш, Гуги занялся ужином, одному Хольгеру не нашлось дела, и он с удовольствием приглядывался к девушке.

Когда настала темнота и они уселись у костра, Алианора сказала:.

— Завтра мы вступим в пределы Фаэра. И дальше все будет в руках судьбы.

— А почему там, на востоке, так темно? — спросил Хольгер.

Алианора удивленно глянула на него:

— Из далеких же ты краев пришел… Или на тебя навели порчу, и ты все забыл? Каждый знает, что Фарисеи не выносят дневного света, и в их стране царит вечный полумрак, — она поморщилась. Пламя костра бросало отсветы на ее юное лицо посреди окружавшего их мрака, наполненного холодными ветрами. — Если победит Хаос, полумрак этот может окутать весь мир, и никто не увидит больше солнца, зелени листьев, цветов. А потому я, сдается, на стороне Порядка. Однако… Однако в Фаэре и прекрасного много, сам увидишь.

Хольгер смотрел на нее сквозь пламя костра. Огонь отражался в ее глазах, ласкал пляшущим светом ниспадавшие на плечи волосы и грациозные линии тела, а ночь за спиной девушки пеленала ее в черный плащ.

— Я бы не хотел показаться чрезмерно любопытным, — сказал Хольгер. — Но не могу уразуметь, почему такая красавица живет в диких лесах среди… среди чужого ей племени.

— Никакой тут нет тайны, — она смотрела в пламя, и Хольгер едва расслышал ее голос в вытье ночного ветра. — Гномы меня нашли в лесу, еще младенчиком. Наверное, я была дочкой какого-нибудь крестьянина, и разбойники меня украли, когда напали на его дом. Здесь такое часто случается. Видимо, они хотели меня вырастить и продать в рабство, но младенец им надоел, они меня в чащобе и бросили. А маленький народец со своими друзьями — зверятами нашли меня и выходили. Они добрые, многому меня научили, в конце концов подарили этот лебединый наряд — говорили, он когда-то принадлежал Валькирии. Я обычным человеком родилась, но с помощью этого народа могу превращаться в лебедя, и потому, как видишь, живется мне безопасно. Потом гномы мне сказали: ты выросла, вольна отправляться, куда пожелаешь. Но дымные поселения людей меня не прельщают. Здесь, в лесу, мои друзья, здесь простор, и небо, и я всему этому рада. Вот…

Хольгер медленно склонил голову.

— А вот ты нам мало о себе рассказал, — неуверенно улыбнулась Алианора. — Где твой дом? Как ты ухитрился попасть сюда, не пройдя ни землями людей, ни Серединным Миром — иначе знал бы, каковы те края, а ты не знаешь…

— Хотел бы я знать, как попал сюда, — сказал Хольгер.

Так и подмывало рассказать ей все, свою историю с самого начала — но он тут же одумался. Она наверняка ничего не поняла бы. Да и ему не помешает держать в запасе лишнюю тайну.

— Думаю, на меня навели чары, — сказал он. — Я жил так далеко, что у меня на родине и слыхом не слыхивали о ваших местах. И вдруг в один миг я перенесся сюда.

— А как называется твоя страна?

— Дания, — сказал Хольгер и выругался под нос, когда она вскрикнула:

— Я слышала о твоем королевстве! Оно и в самом деле лежит далеко отсюда, но слава его разошлась широко. Христианская страна на севере Империи, да?

— Гм… ну… это вряд ли та самая Дания (уж точно!). Моя лежит в… — Чертовски не хотелось врать ей в глаза. Хотя бы полуправду… Минуточку, когда он странствовал по Штатам… — Моя Дания — это город в Южной Каролине.

Алианора мотнула головой:

— Похоже, ты что-то скрываешь. Ну коли на то твоя воля… Мы тут, в пограничье, научились не слишком любопытствовать — и зевнула: — Пойдем спать?

Они легли в шалаше, тесно прижавшись друг к другу, чтобы уберечься от ночного холода. Несколько раз Хольгер просыпался от лязганья зубов, слышал рядом ровное дыхание Алианоры. Очаровательный ребенок. Вот если б знать точно, что он никогда не найдет обратной дороги к дому…

6

Утром они стали спускаться вниз. Путь был не из легких, но конь шел быстро. Гуги только верещал, когда копыта Папиллона оскользались на крутизне и повисали над краем дышащей холодом пропасти. Алианора летела высоко над ними. Она отыскала себе забаву, морозившую кровь в жилах зрителей — повиснув в воздухе, превращалась в человека, камнем летела вниз и становилась лебедем в самый последний миг, когда можно было еще избегнуть падения. Наблюдавший это Хольгер искал душевного спокойствия в трубке. Но разжечь ее ему никак не удавалось, пока Гуги не научил его обращаться с кресалом. Черт побери, не могли они изобрести спичек!.

Они ехали сосновым бором. И вдруг в один миг, словно буря настигла, вокруг них сомкнулся полумрак и густел с каждым их шагом. Хольгер боялся, что вскоре вообще ничего не сможет разглядеть. Волосы вставали дыбом при одной мысли, что придется на ощупь пробираться по стране троллей, волкодлаков и бог знает кого еще.

Чем ниже они спускались, тем теплее становилось. Когда лес остался позади, повеяло крепнущим запахом незнакомых Хольгеру цветов — они пахли то ли бальзамическими смолами, то ли ладаном. И вот — просторная долина, холмы мягких очертаний. Гуги громко проглотил слюну.

— Ну, вот мы и в Фаэре, — буркнул он. — Другое дело, как нам отсюда убраться…

Хольгер пытливо осмотрелся. Солнце уже скрылось, но мрак, которого он так опасался, не наступал. Хольгер не понимал, откуда исходит свет, но видел почти как днем. Небо было вечерним, густо-синим, и та же синева разливалась вокруг в воздухе, словно они ехали под водой. — Трава тут была высокая и мягкая, ее бледная зелень отблескивала серебром, и белые цветы блестели, как звезды. Асфодели, подумал Хольгер. Откуда он знает это название? Повсюду — усыпанные белыми розами кусты. Поодиночке или небольшими рощицами растут деревья, высокие, тонкие, с молочно-белыми стволами и кронами цвета травы. Ветерок лениво покачивал их вершины, и они серебряно позванивали. В этом обманчивом, лишенном теней свете невозможно было определить расстояние. Поблизости тек ручей, он не журчал, а пел — бесконечная мелодия, основанная на чужих, неизвестных нотах. Над водой кружились вихорки, светившиеся белым, зеленым, голубым.

Папиллон фыркнул, заржал. Эти места ему определенно не нравились.

Я уже видел подобное, подумал Хольгер, видел эту холодную безмятежную голубизну над бледными деревьями и вонзавшимися в небо скалами. Но где? Где еще ветер шумит так мелодично и речушка позванивает стеклянными колокольчиками? Какое-то давнее видение — в Дании, в полусне-полуправде летней ночью? А может, еще раньше, в забытью ныне времена? Не знаю, но очень хотел бы дознаться…

Они ехали дальше, В этом не подверженном изменениям свечении, время, наоборот, казалось текучим и неустойчивым. Быть может, они ехали минуты. Быть может, столетия. Нереальные пейзажи проплывали вокруг, а они ехали, ехали… Вдруг лебедица пулей ринулась вниз, шумя крыльями, встала на земле и обернулась Алианорой. На лице ее был написан страх.

— Я видела рыцаря, он скачет в нашу сторону, — сказала девушка, пытаясь отдышаться. — Рыцарь Фаэра. Бог знает, какие у него намерения.

Сердце Хольгера заколотилось, как молот, но выглядел он совершенно спокойным:

— Ну что ж, скоро узнаем.

Чужак выехал из-за холма. Он сидел на рослом, снежно-белом коне, с гордо выгнутой шеей и развевавшейся гривой. Было в этом животном что-то неправильное — слишком длинные ноги, слишком маленькая голова. Всадник с ног до головы закован в латы, лицо скрыто опущенным забралом. Пук белых перьев колыхался над его шлемом, щит был черным, без герба, а доспехи посверкивали вечерней голубизной. Чужак придержал коня и ждал, когда Хольгер подъедет ближе.

Когда датчанин оказался совсем близко, рыцарь наклонил копье:

— Остановись и отвечай! — его голос как-то странно вибрировал, словно бы металлически позвякивал и казался не вполне человеческим.

Хольгер натянул вожжи. Папиллон вызывающе заржал.

— Меня сюда прислала Мамаша Герда с вестями для герцога Альфрика.

— Сначала я хочу увидеть твой герб, — ответил отливающий бронзой голос. — Никто сюда не въезжает неопознанным.

Хольгер пожал плечами, чтобы скрыть беспокойство. Снял с седла щит, надел его на левую руку. Гуги стянул со щита полотняный чехол. Хольгер сказал:

— Смотри.

Рыцарь пришпорил копя и ринулся на него.

— Защищайся! — закричал Гуги. — Он твоей смерти ищет!

Папиллон прянул в сторону, а Хольгер все еще колебался. Глухой топот копыт — всадник пронесся совсем рядом, повернул коня и вновь ринулся на Хольгера, целя острием копья прямехонько ему в горло.

Дальше Хольгер действовал инстинктивно. Наклонил копье, заслонился щитом и тронул шпорами бока Папиллона. Вороной гигант ринулся вперед, с устрашающей скоростью сближаясь с врагом — острие копья чужака склонилось ниже и целило теперь в живот Хольгеру. Датчанин опустил пониже щит, крепче просунул ноги в стремена.

Они сшиблись с грохотом, эхом отозвавшимся в холмах. Чужое копье притиснуло Хольгеру щит к животу. Датчанин едва не выпустил свое, когда его острие вонзилось в щит противника. Но у того сломалось древко, сам он зашатался в седле. Папиллон ударил грудью чужого коня. Враг покатился по земле.

Но тут же вскочил — удивительно резво, хотя был в полном вооружении. Свистнул в воздухе его выхваченный из ножен меч. Думать было некогда. Хольгер позволил своему телу действовать самому — казалось, оно знает, что ему делать. Выхватил меч и нанес удар спешенному врагу. Клинки скрестились со звоном. Чужак целил ему в ногу, датчанин отбил удар и обрушил сверху меч на шлем врага. Громко скрежетнул металл о металл, противник пошатнулся.

Позиция Хольгера была невыгодной, и потому он спрыгнул на землю. Нога запуталась в стремени, датчанин рухнул навзничь. Подбежал враг, Хольгер ударил его свободной ногой. Снова грохот металла — противник упал. Оба вскочили одновременно. Меч чужака со звоном отскочил от щита Хольгера. Он ударил, целя в шею, стараясь найти щель меж сочленениями доспехов. Враг пытался поразить мечом не защищенные броней ноги Хольгера. Тот отпрыгнул. Враг бросился на него, нанес сильный удар сверху, но клинок Хольгера остановил меч врага на полпути. Удар был так силен, что отдался во всем теле Хольгера — но датчанин выбил меч из руки рыцаря Фаэра. Тот выхватил кинжал.

Широкий меч Хольгера не годился для колющих ударов, но датчанин все же заметил щель над нашейником, ухитрился воткнуть туда конец клинка. Посыпались искры. Закованная в латы фигура закачалась, рухнула на колени, повалилась в траву и недвижимо застыла.

Хольгер, чуть ли не теряя сознание, огляделся. В голове шумело. Белый конь галопом уносился на восток. «Помчался рассказать все герцогу», — подумал Хольгер. Гуги выплясывал вокруг него, вопя от радости. Алианора повисла у него на шее, шмыгая носом, уверяя, что справился он прекрасно.

«Я справился? — подумал Хольгер, — Я? Нет, это был не я. Я понятия не имею, как управляться с копьем и мечом».

Но кто же был тот победитель?

Алианора склонилась над неподвижным рыцарем Фаэра.

— Ни капли крови, — сказала она хрипло. — Но он убит. Ни один Фарисей не выживет после раны, нанесенной кованым железом.

Хольгер глубоко дышал. Голова вновь стала ясной. Он понял свою ошибку: нужно было оставаться в седле, использовать коня как дополнительное оружие. Что ж, в следующий раз он будет умнее.

Он подумал: «А что же жители Фаэра — Фарисеи, как их именуют (потому, несомненно, что неграмотный здешний мир исказил и запутал историю подлинных библейских фарисеев), что Фарисеи используют вместо железа? Сплавы, содержащие алюминий? Скорее всего, они с помощью магии добывают алюминий из бокситов. Может быть применяют еще бериллий, магний, медь, никель, хром, марганец…»

Наверняка так оно и есть, но образ чернокнижника — эльфа со спектроскопом был достаточно забавен, чтобы вернуть Хольгеру бодрое расположение духа. Он громко расхохотался, чем удивил друзей.

— Ну что ж, — сказал он, сам слегка удивленный оттого, что не чувствовал враждебности к поврежденному противнику, — посмотрим, что у нас тут…

Нагнулся и поднял забрало рыцаря Фаэра. Ему открылась пустота. Доспехи были пусты. Несомненно, с самого начала.

7

Фаэр выглядел безлюдным куском дикой природы — горы, леса, невозделанные долины. Хольгер спросил гнома, ставшего с той поры, как они пересекли рубежи Фаэра, удивительно тихим, чем же живут здешние жители. В ответ услышал, что часть еды и напитков они попросту создают из ничего чарами, часть получают в качестве дани из подвластных нм областей Срединного Мира, а иногда охотятся на диких животных, населяющих эти места. Здешние жители — поголовно чародеи и воины, так что вся тяжелая работа ложится на плечи рабов из кобольтов, гоблинов и других рас, считающихся второсортными. Хольгер узнал еще, что Фарисеи не знают ни старости, ни болезней; говорят еще, что и души у них нет. Словом. Хольгеру они не показались друзьями, о которых стоит мечтать.

Стараясь занять мысли чем-то воистину серьезным и забыть о пустых доспехах, оставшихся лежать в траве среди асфоделий, Хольгер решил обосновать кое-что теоретически. Он отдавал себе отчет, что его познания в математике и физике довольно поверхностны, но надеялся все же, что с логикой дело у него обстоит не так уж плохо. Должно же быть какое-то объяснение этому миру!

Хотя этот мир и его собственный во многом отличались друг от друга, и примеров тому имелось предостаточно, было и сходство (взять хотя бы абсолютно схожие создания). А потому следовало отбросить гипотезу, будто он перенесся на иную планету, существовавшую где-то в космосе независимо от Земли. Основные законы природы, такие, как гравитация и правила химических реакций, остались, судя по всему, неизменными, но здесь, похоже, к законам этим Добавились поправки, позволявшие существовать магии. Можно допустить, что магия — не что иное, как непосредственный контроль разума над материей. Даже там, откуда он прибыл, многие верили в телепатию, телекинез и тому подобное. Возможно, в этом мире при особых, благоприятных условиях силы, какими располагает психика, оказались мощнее сил неодушевленной материи… Дойдя до этого, Хольгер понял, что ничего, в сущности, не достиг — всего лишь дал некоторым явлениям другие названия.

Прекрасно. Силы силами, но где он, в таком случае, находится? А может, следует спросить — когда? Быть может, два объекта способны все же занимать одно и то же пространство в одном и том же времени, никак друг на друга не воздействуя? Объектами этими могут быть две Вселенные со всеми своими звездами. Не только две — гораздо больше, сколько угодно. И Хольгер попросту угодил в одну из этих Вселенных, настолько близко расположенную к его собственной, что меж ними существует некая связь. Какая?

Он вздохнул. Довольно. Есть вещи и поважнее. А самое важное сейчас — остаться в живых в стране, где, похоже, многие настроены против человека, носящего в гербе три сердца и три льва.

Из полумрака медленно выступал замок. Стены взмывали на головокружительную высоту, крыши острые, изобиловавшие изгибами, увенчанные стрельчатыми тоненькими башенками; они были полны дикого очарования, словно ледяные утесы зимой. Белый камень казался кружевами, такими нежными, что их можно растопить дыханием. Однако, когда они подъехали ближе, Хольгер убедился, что стены весьма массивны.

Холм, на котором стоял замок, был опоясан рвом; ни одна речка, ни один ручей туда не впадали, но вода неустанно кружила вдоль стен.

Неподалеку возвышался другой холм, усыпанный розовыми кустами, полузакутанный туманом, не скрывавшим, однако, что холм имеет форму женской груди. Гуги показал туда.

— Бугор фей, — сказал он тихо, совсем тихо. — Там, в середке, эльфы нечестивые радения заводят, а когда луна полная, выходят и вокруг бугра пляшут.

С севера, юга и востока полосой мрака протянулся лес, такой темный, что Хольгер с трудом различал отдельные деревья.

— Там, в Чащобе Мрака, Фарисеи на грифонов охотятся и ведовством занимаются, — сказал Гуги.

В замке зазвучала фанфара — далекий холодный звук, похожий на шум реки. «Они нас заметили», — подумал Хольгер. И положил руку на рукоять меча. Алианора спустилась на землю и обернулась девушкой. Лицо ее приняло похоронное выражение.

— Ты и Гуги… — он откашлялся, прочищая горло, — Вы проводили меня сюда, и я вам за то несказанно благодарен. Но теперь вам, быть может, лучше будет вернуться.

Алианора взглянула на него снизу вверх.

— Нет, — сказала она. — Думаю, нам лучше остаться. Тебе может понадобиться наша помощь.

— Кто я для вас? — спросил он. — Вы мне ничего не должны, а я вам должен столько, что никогда не смогу расплатиться.

Ее серые глаза были очень серьезными.

— Сдается мне, ты больше, чем «никто», даже если сам этого не понял, — сказала девушка тихо. — У меня предчувствия насчет тебя, сэр Хольгер. Кто бы там ни возвращался, а я остаюсь.

— И я, — сказал Гуги. Правда, он не выглядел довольным. — Или ты думал, что я прямо вот так труса справлю?

Хольгер не настаивал. Он сделал все, что мог, давал им шанс уйти — но, бог свидетель, как он рад, что они тем шансом не воспользовались!

Ворота замка отворились, бесшумно опустился мост. Снова зазвучали фанфары.

Уставив в небо копья, из ворот выехал конный отряд со знаменами и гербовыми вымпелами. Плюмажи колыхались над их головами. Хольгер остановил коня и ждал, крепко стиснув копье. Перед ним были владыки Фаэра.

Казалось, их одежды светятся в полумраке. Они были убраны в пурпур и золото, багряные и зеленые ткани — но все цвета искрились, переливались, изменялись что ни миг. На иных — кольчуги и латы из серебристого металла, искусно украшенные, покрытые гравировкой; на иных, — накидки и геральдические короны. Все они были высокого роста, двигались с неспешной грацией — ни один человек, ни один кот не мог бы с ними сравниться. Холодной гордыни были исполнены их липа — странных очертаний, узкие, с высокими, косо поставленными скулами, широкими ноздрями. Кожа белоснежная, волосы длинные, серебристо-голубоватые, большинство мужчин чисто выбриты. Когда они оказались близко, Хольгер решил сначала, что все они слепы — их раскосые глаза тускло отливали сплошной голубизной. Но вскоре он убедился, что жители Фаэра видят лучше его.

Ехавший впереди остановил коня, чуть склонил голову.

— Приветствую тебя, рыцарь, — сказал он. Его прекрасный голос напоминал скорее песню. — Я — Альфрик, герцог Альфарланда в Королевстве Фаэр. Нечасто к нам в гости приходят смертные.

— Приветствую вас, господа. Меня направила к вам ведьма, Мамаша Горда, сдается мне — покорная служанка мудрости вашей, — плавная речь сама собой текла из уст Хольгера. — Посчитала она, что ваша мудрость поможет справиться с моей бедой. И вот я прибыл сюда просить вас о помощи.

— Вот как? Рад слышать. Ты и твои слуги можете оставаться здесь, сколько вам будет угодно, а я приложу все старания, чтобы помочь в меру сил моих рыцарю в твоем положении.

«В моем положении?»— Хольгер уверен был, что атаковавшее их создание числилось в слугах герцога. Похоже, три сердца и три льва непопулярны в Серединном Мире. И остается открытым вопрос: попил ли уже Альфрик, что Хольгер — но тот, чьей смерти герцог ищет? И, независимо от того, понял что-то герцог или нет — какие мысли таятся за гладкий маской его лица?

— Воздаю хвалу вашему великодушию, — сказал Хольгер громко.

— Как мне ни грустно, но я вынужден просить, чтобы ты оставил крест и железо за стенами. Ты знаешь, наверное, злополучный недостаток народа нашего, — сказал Альфрик учтиво. — Не опасайся, ты получишь взамен иное оружие.

— В вашем замке, господин, мне ничто не может угрожать, — сказал Хольгер, дивясь легкости, с какой лгал.

Алианора переступила с ноги на ногу.

— Я присмотрю за твоими вещами, Хольгера сказала она. — Я ведь остаюсь снаружи.

Альфрик и другие Фарисеи обратили к ней огромные пустые глаза.

— Ах, это дева-лебедь, о которой мы столько слышали, — усмехнулся герцог. — Нет, прекрасная госпожа, плохим бы я оказался хозяином, не дав и тебе приюта.

Она упрямо мотнула головой. Альфрик удивленно поднял брови.

— Ты отказываешься? — прошипел он.

— Отказываюсь, — сказала девушка.

— Я уж тоже тут останусь, — поспешно вмешался Гуги.

— Нет, ты пойдешь с сэром Хольгером, — сказала девушка.

— Но…

— Сделаешь, как я говорю!

Альфрик пожал плечами:

— Сэр рыцарь, если ты не раздумал воспользоваться нашим гостеприимством…

Хольгер спешился, снял доспехи. Фарисеи отвели взгляды, когда он коснулся крестообразного эфеса своего меча. Папиллон заржал, глядя на их коней, раздувая ноздри. Алианора навьючила на него доспехи и взяла под уздцы.

— Я подожду тебя в лесу, — сказала она и ушла, уводя коня. Хольгер смотрел ей вслед, пока она не скрылась в полумраке.

Кавалькада въехала в замок, на огромный двор, где росли деревья и цветущие кусты, шумели фонтаны, играла музыка, а воздух был наполнен ароматом роз. Хольгер увидел группу женщин Фаэра — собравшись у главного входа, они испытующе приглядывались к новоприбывшему — и на миг забыл обо всем на свете. Н-да… Безусловно стоило переменить родную Вселенную на другую, чтобы глянуть на них хоть одним глазком. Он склонил голову, ошеломленный.

Альфрик велел низкорослому зеленокожему рабу отвести гостя в отведенные ему покой, а Хольгеру сказал:

— Ждем тебя к обеду.

Хольгер и неотступно следовавший за ним Гуги шли длинными высокими коридорами, запутанными, словно лабиринт. Стены там сияли приглушенным светом. Сквозь увенчанные арками дверные проемы Хольгер видел внутренность комнат, сверкавших драгоценными каменьями. «Ну, понятно», — подумал он, стараясь сохранить хладнокровие, — «Ничего удивительною, с помощью чар они могут создавать все это прямо из воздуха…»

Они прошли длинной, плавно изгибавшейся лестницей, миновали огромный зал и оказались в апартаментах из нескольких комнат, словно извлеченных из «Тысячи и одной ночи». Гоблин поклонился и вышел. Хольгер осмотрелся. Поблескивающие ковры, мозаики из драгоценных каменьев, гобелены, тканые золотыми нитями. Выглянул в окно с балконом, выходившее в огромный сад. Конусообразные светильники изливали чистый немигающий свет. Картины одного из гобеленов медленно сменялись, рассказывая историю, от которой Хольгер отвернулся в смущении.

— Ничего не скажешь, хорошо они тут устроились, — сказал Гуги. — Но я б охотно поменял всю эту лавочку на мои старый дуб. Нечестивые тут стены…

— Уж это точно, — Хольгер заглянул в ванную и нашел там те же удобства, что и у себя дома. Мыло, холодная и горячая вода, маникюрные ножнички, бритвы — но все иное, непривычного вида. Как бы там ни было, из панной он вышел посвежевшим. На ложе лежала одежда, наверняка приготовленная для него — Хольгеру все пришлось впору, как вторая кожа. Шелковая рубашка с длинными рукавами, пурпурный атласный камзол, карминные обтягивающие штаны, короткий голубой плащ, мерные бархатные башмаки — все выткано золотой нитью, украшено самоцветами, обшито мягким диковинным мехом. Настроенно его улучшилось. Он увидел в углу доспехи, ремни, меч с изогнутой рукоятью. Альфрик сдержал слово. Но оружие пока ни к чему — вряд ли тут являются к обеду с мечом у пояса.

— Неплохо тебя одарили, сэр Хольгер, — сказал Гуги. — Может, какую тутошнюю даму завоюешь. Говорят, дамы тут не больно строгих правил…

— Я вот хотел бы знать, отчего все они вдруг преисполнились к нам дружелюбия, — сказал Хольгер. — Разве Фарисеи живут с людьми, мягко говоря, в дружбе и согласии? Почему Альфрик так для меня старается?

— А вот чего не знаю, того не знаю, парень. Может, это он на тебя так силки расставил. А может, ради забавы добро решил сделать. Никогда про них не знаешь, чего они подумают или сделают. Они сами не знают и не думают.

— Ох, чувствую я себя виноватым, что Алианора бродит по лесам, а тебе придется торчать здесь…

— Ну, мне сюда, глядишь, приволокут какую еду, а госпоже лучше быть там, где она и есть. Я ее понял. Я тебе советом и делом помогу тут, а она там за стенами, если нужда появится.

Пришел гоблин и услужливо объявил, что гостя ждут к обеду. Хольгер пошел за ним сквозь туманно-голубые покои и оказался в таком огромном зале, что едва мог разглядеть его другой конец и светильники под потолком. Сидевшие за столом господа и дамы Фаэра походили на палитру с причудливо перемешавшимися красками. Вокруг них суетились рабы, где-то играла музыка, разговоры и смех звенели посреди тишины, каким-то чудом казавшейся прямо-таки осязаемой, словно повисший в воздухе дым.

Хольгера усадили по правую руку Альфрика. А справа от датчанина сидела девушка, представленная ему как Меривен. Он едва расслышал это имя — так поражен был ее лицом и фигурой. Чувствуя, как становятся ватными ноги, он попытался завязать разговор. Получалось это у него плохо, но она охотно поддержала беседу. Постепенно Хольгер понял, что беседа здесь была изящным искусством: быстрые реплики, поэтически-циничные фразы, всегда с оттенком колкости, построенные по каким-то сложным правилам, которых Хольгер еще не понимал. Ну что же, подумал он, бессмертные, не имевшие других занятий, кроме охоты, войн, магии и интриг, оттачивали искусство софистики из чистой необходимости, в поисках новых забав. О вилках тут, должно быть, и не слыхивали, но яства и вина были подлинной симфонией. И Меривен, Меривен!

— В самом деле, — шепнула она, не отводя от Хольгера своих дивных очей, — ты незаурядный рыцарь, если добрался сюда. Тот смертельный удар, что ты нанес своему противнику — ах, это поистине прекрасно!

— Ты видела? — спросил он резко.

— Да, в Черном колодце. Мы все смотрели. А вот шутили мы или всерьез посягали на твою жизнь — что ж, сэр ’Ольгер, молодому человеку не всегда бывает полезно знать слишком много. Капелька неизвестности хранит его от самоуспокоенности, — она серебристо рассмеялась. — И что же тебя к нам привело?.

Теперь улыбнулся он:

— И молодые дамы не должны знать слишком много.

— Ах, мучитель! Но я рада, что ты приехал, — она держалась с ним, как со старым другом. — Я могу так с тобой говорить, благородный рыцарь? Сдается мне, есть меж нами родство душ, хоть временами мы и находимся в состоянии войны.

— Дражайший мой неприятель, — сказал Хольгер. Она с улыбкой опустила глаза. Взгляд Хольгера тоже словно бы приобрел тенденцию не подниматься высоко — о, этот вырез ее платья! Он порылся в памяти, стараясь припомнить как можно больше цитат из Шекспира — ситуация словно специально для них создана.

В этом стиле он и продолжал флирт в течение всего банкета — длившегося, казалось, многие часы. Когда банкет завершился, все общество перешло в зал для танцев, еще более громадный. Едва только зазвучала музыка, герцог Альфрик отвел Хольгера в сторону.

— Отойдем на минуту, мой благородный господин, — сказал он. — Лучше нам, не откладывая, с глазу на глаз поговорить о твоих бедах, чтобы у меня было время над ними поразмыслить. Иначе наши дамы, сдается мне, не оставят тебе времени думать о делах.

— Благодарю вас, — сказал Хольгер, чуточку недовольный — сейчас его такие вещи интересовали мало.

Неспешными шагами они вышли в сад, отыскали скамью, скрытую свисавшими ветвями вербы, уселись. Перед ними приплясывали струйки воды в фонтане, за спинами пел соловей.

— Расскажи, с чем ты ко мне шел, сэр ’Ольгер, — предложил герцог.

Не было причин что-либо скрывать. Если Фарисей располагает силой, способной вернуть Хольгера домой, он должен знать все. Но с чего начать?

Хольгер старался, как мог. Время от времени Альфрик помогал ему вопросами, касавшимися больше мелочей. Ни разу он не высказал удивления, по выслушав Хольгера до конца, глубоко задумался. Уперся локтями в колени, вытянул кинжал из белого металла, с которым не расставался, вертел его в руке словно бы безотчетно и Хольгер прочитал выгравированные на лезвии слова: «Пламенное Острие». Интересно, что бы это могло значить?

— Удивительная история, — сказал Альфрик. — Самая удивительная из всех, что я слышал в жизни. Но мне она кажется правдой.

— Вы… вы можете мне помочь?

— Не знаю… сэр ’Ольгер — думаю, только так в дальнейшем к тебе и стоит обращаться. Не знаю. В пространстве кружит множество миров, чародеи и астрологи исстари это ведали, но большинство вселенных — лишь теоретические домыслы, о которых глухо упоминают иные старинные тексты. Слушая тебя, я не впал в несказанное изумление исключительно потому, что сам немало размышлял о возможном существовании другой земли, такой, какой ты ее описал. Это она может как раз оказаться источником многих мифов и легенд — преданий о Фридрихе Барбароссе [5] или великих эпосов об императоре Наполеоне и его богатырях.

И продолжал оживленнее:

— В моих силах — призвать духов, способных дать совет. Это потребует времени, но мы сделаем все, что можем во имя законов гостеприимства. Думаю, надежды на успех есть, и немалые.

— Вы и в самом деле несказанно добры ко мне, — сказал Хольгер озабоченно.

— Не в доброте дело, — махнул рукой Альфрик. — Вы, смертные, и не представляете, как может наскучить жизнь, не имеющая впереди конца, как пытаешься найти новые развлечения… Это я должен тебя, благодарить, — он встал, улыбаясь. — А теперь, сдается мне, ты с превеликой охотой отправился бы танцевать. Развлекись как следует, друг мой.

В зал Хольгер возвращался в приподнятом настроении. Чересчур он поспешил дать оценку Серединному Миру. Не было никого любезнее и милее Фарисеев. Хольгер любил их.

Едва он вошел, Меривен взяла его под руку и сказала кокетливо:

— Сама не знаю, сэр рыцарь, зачем я подошла к тебе. Ты удалился вдруг, не сказав ни слова, бросив меня в одиночестве…

— Я постараюсь искупить вину, — сказал Хольгер.

Музыка эльфов обволокла его, завладела им. Он не знал сложных фигур величавого танца, но Меривен быстро освоила азы фокстрота, и оказалось, что лучшей партнерши у Хольгера до сих пор не было. Когда закончился бал, он так и не узнал. В один прекрасный миг они с Меривен ускользнули в сад, смеясь, пили вино из фонтанов и назад уже не вернулись. Дальнейшее превосходило лучшие его воспоминания о родном мире. Несказанно превосходило!

8

В этой стране не существовало настоящих рассветов и закатов, светлого дня и темной ночи. Ее обитатели управляли всем этим по своему капризу. Хольгер неспешно пробудился в самом прекрасном настроении. Меривен уже не было. В точности, когда потребовалось, отворилась дверь и вошел гоблин, неся поднос с завтраком. Видимо, они вновь прибегли к магии, чтобы узнать его вкусы — никаких кулинарных изысков родом из Старого Света, добротный американский завтрак: яичница с ветчиной, тосты, гречишные лепешки, кофе и апельсиновый сок. Когда Хольгер уже встал и оделся, пришел Гуги, с довольно-таки озабоченной физиономией.

— Где ты был? — спросил Хольгер.

— Да в саду спал. Показалось, так будет лучше, пока ты… хм, пока ты был занят, — гном присел на скамеечку. Он выглядел коричневым пятном, абсолютно неуместным среди здешнего золота и пурпура. Пригладил бороду:

— Что-то тут такое висит в воздухе, оно мне ужас как не нравится…

— Ты их попросту недолюбливаешь, — сказал Хольгер. Сейчас он думал только о том, что Меривен пригласила его на соколиную охоту.

— Эх, они уж себя подать умеют, голову заморочат винами там разными, дамочками ласковыми, — упирался Гуги, — А ведь особой дружбы меж людьми и Фаэром сроду не было, а нынче, когда Хаос собирается воевать, и тем более. Уж я-то знаю! Да и видел кое-что, когда под кустом лежал. Большие огни светились на самой высоченной башне, и будто бы демон улетел, а уж дыму было! Такой смрад чернокнижья стоял — еще б немного, и кровь бы у меня в жилах свернулась. А потом еще кто-то прилетел с запада, да шумно так, сел на башню и залез внутрь. Похоже, герцог созывает на подмогу разную нечисть.

— Ну, конечно, — сказал Хольгер. — Он мне сам говорил.

— Валяй, валяй, — бурчал Гуги, — Пляши, сидя у волка в пасти. А когда тебя мертвым воронам кинут, не говори, будто я не предупреждал…

Хольгер вышел из комнаты и спустился вниз. Под бормотанье гнома ожили остатки здравомыслия. Что если это и в самом деле — ловушка, и его хотят задержать здесь, чтобы он опоздал… Куда? Но, задумай они плохое, могли попросту заколоть его или отравить. Он мог, конечно, победить одного их рыцаря — а напал тот, похоже, исключительно потому, что Хольгер выступил в облике некоего загадочного паладина с тремя сердцами и тремя львами в гербе — но с дюжиной вряд ли справился бы. Или смог бы справиться? Он опустил руку на эфес меча. Приятно все же иметь его при бедре.

Меривен не назначила точного срока — они тут вряд ли мерили время часами. Хольгер слонялся по главному залу. Потом ему пришло в голову, что не мешало бы отыскать герцога и узнать, нет ли новостей. Он остановил понурого раба-гоблина и узнал, что покои хозяина замка находятся в северном крыле, на втором этаже. Весело насвистывая, прыгая через три ступеньки, направился туда.

И оказался там в тот самый момент, когда из двери в противоположном конце зала вышел Альфрик, в сопровождении женщины. Она тут же вернулась в комнату, но Хольгеру хватило и мига, он был ошеломлен. Похоже, этот мир полон невероятных красавиц. Она, несомненно, была человеком — выше женщин Фаэра, но тоже хрупкая; длинные, как ночь, волосы заплетены в косы и увенчаны золотой диадемой; белое атласное платье шуршит по плитам пола. Лицо цвета слоновой кости, нос с горбинкой, дерзость играла в уголках алых губ и сверкающих черных глазах. Положительно, везет этому герцогу!

В глазах Альфрика сверкнул гнев и тут же исчез.

— Доброе утро, сэр ’Ольгер. Как себя чувствуешь? — герцог склонил голову в приветствии, а его руки диковинно жестикулировали.

— Прекрасно, господин мой, — поклонился Хольгер. — Надеюсь, вы тоже?

— О, ты здесь, несносный мальчишка! Снова хотел от меня скрыться? — Меривен схватила Хольгера за руку Откуда она взялась, прах ее побери? — Пойдем, кони нас ждут, пора на охоту, — и потащила его за собой, прежде чем он успел опомниться.

Они прекрасно провели время, пуская соколов на журавлей, диких павлинов и других птиц, незнакомых Хольгеру. Меривен весело тараторила, и Хольгер смеялся с ней вместе. Этот анекдот об охоте на василиска… вряд ли он годился для большой компании, где присутствуют дамы, но в самом деле был смешной. И Хольгер полностью отдался бы веселью, но память не давала ему покоя. Та женщина, что была с герцогом — Хольгер ее знал!

Он видел ее какой-то миг, но она до сих пор стояла перед глазами. Хольгер знал, что голос у нее низкий, что она горделива и капризна, что временами бывает приятной, а временами ужасной, но все зигзаги ее настроения — не более чем изменчивый покров, таящий под собой несгибаемую силу воли. Меривен выглядела довольно бледно в сравнении с… как же ее все-таки зовут?

— Ты грустен, господин мой, — девушка из Фаэра накрыла его ладонь своей.

— О, нет. Нет. Я задумался.

— Оставь! Позволь, я чарами разгоню твои думы, они — дитя печали и мать непокоя, — Меривен сорвала зеленую ветку, согнула, взмахнула ею, произнесла несколько слов, и веточка превратилась в арфу. Меривен заиграла, запела любовную балладу. Баллада ему понравилась, но все же…

Они повернули коней, возвращаясь в замок, и Меривен вдруг схватила его за руку.

— Гляди, вон там! — шепнула она. — Единорог. Они тут редко показываются. Он увидел прекрасного белого зверя, шагавшего меж деревьев. На единственном его роге красовалась веточка плюща. Секундочку! Хольгер напряг глаза, всматриваясь в полумрак — что это, кто-то идет рядом с единорогом?

Меривен напружинилась, как пантера.

— Если подкрадемся поближе… — шепнула она. Ее конь двинулся вперед, бесшумно ступая по мягкому мху.

Единорог стал, оглянулся на них, и тут же его не стало — мелькнула, исчезла белоснежная тень. Меривен выругалась с неженской изобретательностью. Хольгер промолчал. Он знал теперь, кто шел рядом с единорогом — на миг его глаза встретились с глазами Алианоры. Но и она уже исчезла.

— Ну что ж, такова жизнь, — сказала Меривен и они тронулись дальше, бок о бок. — Но не горюй так, господин мой. Потом, быть может, соберем ловчих и выследим эту тварь.

Хольгер хотел сейчас одного — лицедействовать как можно талантливее. Она никак не должна была почуять, что подозрения его вспыхнули вновь. А ему следует хорошенько все обдумать. Нет, ничто не давало оснований плохо думать о Фаэре, просто вид Алианоры что-то подтолкнул в нем. И ему необходимо посоветоваться с Гуги.

— Прости, — сказал он. — Я тебя покину. Хочу перед обедом принять ванну.

— О, моя ванна достаточно велика для нас обоих и для тех милых проказ, которым я тебя хочу научить, — сказала Меривен.

Хольгер жалел, что на нем нет сейчас шлема закрывавшего бы пылающие уши. — Я хотел бы вздремнуть немного, объяснил он неуклюже. И добавил в приливе вдохновения: — Нужно как следует отдохнуть перед ночью. Ради тебя. У меня ведь тут хватает соперников…

И распрощался, прежде чем она успела ответить, почти вбежал к себе в комнату. Гуги, свернувшись клубком на постели, глянул на него. Хольгер склонился над ним.

— Рано утром я видел женщину, — сказал он быстро и тихо, а потом описал ее — не впечатления от сегодняшней краткой встречи, а то, что таилось в глубине его памяти, казалось, годами. — Кто бы это мог быть?

— Хм — м… — протер глаза Гуги. — Похоже, это фея Моргана, королева. Может, это ее самую Альфрик нынче с Авалона и вызвал? Тогда уж наверняка самая отпетая чертовщина готовится…

Фея Моргана! Она! Хольгер был уверен в этом, хотя и не знал, отчего. Авалон — да, он видел этот остров птиц и роз, радуги и чар, но где видел, когда, при каких обстоятельствах?

— Расскажи мне о ней, — настаивал Хольгер. — Все, что знаешь.

— Ох… Ты к ней теперь дорожку бить начнешь? Она не для таких, как ты или даже сам герцог Альфрик. Не задирай глаза высоко — солнце выжжет. А если луна высосет разум, но лучше получится.

— Да нет же, нет! Я просто хочу все знать. Может, удастся догадаться, зачем она здесь.

— Та-ак… Да много-то я не знаю. Авалон, он в западном океане лежит, а о тех краях мы столько знаем, сколько наши старухи болтают. Но знаем мы, что фея Моргана — сестра Артура, того самого, что был у бриттов последним великим королем. В ней тоже та самая кровь, сильная и дикая, что в их род из Фаэра попала. Это самая сильнейшая ведьма в христианском мире, и у нехристей, да и в Серединном Мире она с любым может потягаться. Она бессмертна и хитрая до ужаса — никто не знает, за Порядок она стоит, или за Хаос, пли за себя саму. Говорят, она Артура унесла, когда он лежал смертельно раненый, выходила его и спрятала, чтобы воротился, когда настанет час. Может, так оно и есть, а может, она что коварное и измыслила, чтоб ему воротиться не дать. Ох ты, ну тоска прямо берет под одной крышей с ней быть…

Ничего определенного. Моргана могла прибыть сюда, чтобы помочь Альфрику справиться с бедой Хольгера, но могла и оказаться тут по каким-то своим делам, ничего общего с Хольгером не имевшим. Как бы там ни было, все выглядит довольно странно.

В спальню вошел гоблин.

— Наш милостивый герцог празднество для замковых слуг устраивает, — сказал он. — И ты, гном, зван.

— Гм… — Гуги пригладил бороду. — Спасибо большое, да не хочется что-то, приболел.

Гоблин поднял безволосые брови:

— Плохо на то посмотрят, если весельем пренебрежешь…

Гуги переглянулся с Хольгером. Датчанин кивнул. Быть может, его хотят разлучить с гномом, но если это так, помешать невозможно.

— Иди, Гуги, — сказал Хольгер. — Повеселись.

— Да уж ладно. Береги себя, — и Гуги затопал за гоблином. Чтобы немного подумать, Хольгер улегся в ванну ii закурил трубку. Казалось, он угодил в паучью сеть. Она такая нежная, милая даже, но из нее не вырвешься. Его охватила паника, хотелось кричать, убегать.

Он овладел собой. Сделать он ничего не может, остается притворяться, будто все в порядке. К тому же подозрения основаны на одних лишь смутных тревогах. И все же…

Пока он нежился в поде, ему принесли новый наряд, бальный. Хольгер надел его, пуговицы и пряжки застегнулись сами собой. Едва он закончил, круглая дверная ручка превратилась в металлические уста и изрекла:

— Его светлость герцог просит позволения войти.

— У-ух! — вскрикнул от неожиданности Хольгер. Справился с собой. — П-п-пусть в-войдет…

Видимо, рабы входили и выходили без позволения, и их вообще не полагалось замечать, но знатные господа свято хранили право друг друга на одиночество.

Фарисей вошел. Его бледное лицо, лик статуи, растянулось в улыбке.

— Я принес добрые вести, — сказал он. — Посоветовался со многими Силами, и теперь могу с уверенностью утверждать, что велики твои шансы попасть домой.

— Я… вы… не знаю, как благодарить…

— Понадобится какое-то время, чтобы собрать снадобья для чар, — сказал Альфрик. — А пока что… Думаю, ты охотно примешь участие в празднестве, которое мы устраиваем именно по этому поводу. В Бугре Фей.

— Где? А, да, Я его видел.

Альфрик взял его под руку:

— Тогда пойдем? Заверяю, что время ты проведешь прекрасно. Эльфы знают, как сделать человека счастливым.

У Хольгера не было большой охоты участвовать в оргии, но разве он мог отказаться? Они спустились во двор. Там уже собирались обитатели замка — феерический водоворот красок, плывущих отовсюду, потоком изливавшихся по широкой лестнице. К ним подошла Меривен, и Альфрик поручил ее заботам Хольгера.

— Я тебя провожу в Бугор, — сказала девушка. — Не хочу, чтобы тебя похитила какая-нибудь из тамошних красавиц.

— А остальные разве туда не пойдут?

— Попозже. Мы с тобой пойдем первыми. Остальные придут попозже. Увидишь, как мы все продумали.

Хольгер подумал о смертельной ловушке, но тут же отбросил эту мысль — он шел туда не одни, а в сопровождении Меривен.

Торжественная процессия вышла из ворот, прошла по мосту и двинулась лугом к усыпанному розами Бугру. За спиной Хольгера легко ступали несшие воинов кони, на концах длинных копий развевались вымпелы, музыканты дули в рога, перебирали струны арф и лютней, сотня господ и дам Фаэра, танцуя, приближалась к Бугру. Хольгер услышал иную музыку, плывшую навстречу. Высокие тона, прелестные звуки проникали в кровь, растекались по жилам, кружили голову. Он улыбнулся Меривен, внезапно воспылав к ней желанием, и светлые, распущенные по плечам волосы девушки закрыли лицо Хольгера, почти ослепив его. Они пахли молодым вином. Бугор отворился. Сквозь застилавшие ему глаза волосы Меривен датчанин увидел там, внутри, мерцающее сияние и черные силуэты на его фоне. Музыка заставила его ускорить шаги, он ни мог больше ждать.

Грохот копыт. Заржал конь, громко и гневно. Обернувшись, Хольгер увидел Алианору, галопом летевшую со стороны леса верхом на Папиллоне. Лицо девушки было искажено ужасом:

— Нет, Хольгер, нет! Не входи туда!

9

За его спиной разразился проклятьями Альфрик. Копье просвистело в воздухе на волосок от девушки. Хольгер замер, оцепенев от изумления.

— Бугор! Волоките его в Бугор! — закричал Альфрик.

Меривен что есть силы тащила его за собой. Трое Фарисеев ринулись вперед, точь-в-точь как регбисты. Хольгера вдруг охватила дикая ярость. Он бросился в бои. Одного свалил прямым ударом, тот рухнул наземь, да так и остался лежать. Правая рука Хольгера описала полукруг, волоча за собой Меривен, и кулак впечатался в обаятельное лицо второго. От третьего Хольгер уклонился. Перед ним вырос всадник, острие копья блеснуло у самой груди датчанина. Он оторвал вцепившуюся в него мертвой хваткой Меривен, поднял ее обеими руками и швырнул в грудь всаднику. Тот вылетел из седла.

Трое конных окружили Алианору. Папиллон взмыл на дыбы, ударил копытами и сшиб одного на землю. Молниеносно развернулся, укусил коня второго всадника. Тот жалобно заржал и галопом понесся прочь. Третий попытался проткнуть Алианору мечом. Она увернулась и спрыгнула с коня.

— Гей! — она прыгнула прямо в объятия разодетого в бархат Фарисея. Тот схватил ее, осклабясь. Но мигом позже он держал уже лебедя, а нрав у лебедей скверный.

— Ой! — завопил он, получив клювом в глаз.

— Ой-е-ей! — это удар крыла едва не сломал ему нос.

— Спасите! — это клюв Алианоры зажал ему палец. Всадник разжал руки, выпустил лебедя и пустился в бегство.

Господа из Фаэра вертелись вокруг Хольгера, острия их мечей секли и кололи незащищенное броней тело. Он был слишком разъярен, чтобы чуять боль. Какая-то часть его мозга холодно удивлялась небывалой удаче, позволившей ему пока что отделаться царапинами. Но удача ли это? Он отвесил ближайшему противнику полновесный удар, завладел его мечом и крутил им, отмахиваясь. Меч был легче железного, его легко удержать одной, рукой, но лезвие острее бритвы. Bonn целился ему в голову топором. Хольгер левой рукой перехватил топорище, вырвал его из пальцев врага. Защищался мечом и топором.

Папиллон атаковал толпу с тыла, лягался, кусался, топтал и пробился вскоре к своему хозяину. Нога Хольгера тут же нащупала стремя. Он взлетел в седло. Конь взял с места галопом.

Сзади застучали копыта. Обернувшись, Хольгер увидел несущихся вслед рыцарей Фаэра. Их кони были быстрее. Отнятое у врага оружие Хольгер бросил, а его копье Алианора, понятно, не могла принести, пока была в образе лебедя. Но его меч и щит висели у седла. Хольгер схватил их. Но было времени развязывать вьюк и доставать доспехи.

Сбоку летела белая лебедица. Вдруг она метнулась в сторону и в то место, где она только что была, ударил упавший сверху орел. Хольгер задрал голову. Огромные орлы один за другим падали с неба. Господи боже, они превращаются в орлов, теперь они ее достанут… Клювом и крыльями Алианора пробила себе дорогу и бросилась в лес, уже в человеческом обличье, теперь она могла скрыться от орлов-оборотней в чащобе. Но как ей уйти от погони, скачущей по земле?

Папиллона догнал всадник. Герцог Альфрик с мечом в руке. Длинные серебристые волосы развевались вокруг улыбавшегося как ни в чем не бывало лица. Сквозь грохот копыт, шум ветра в ушах и вой охотничьих рогов Хольгер отчетливо расслышал голос герцога:

— Посмотрим, сэр ’Ольгер из Дании, непобедим ты или нет!

— Охотно! — датчанин повернул коня. Альфрик напал справа, где не было ни щита, ни брони, но датчанин об этом не думал. Его тяжелый меч ударил наотмашь, скрестился с легким клинком Фаэра. Меч Альфрика отскочил вбок. С ловкостью, какой он от себя не ожидал, Хольгер зацепил лезвием изогнутый эфес и что было сил крутанул кистью. Меч вылетел из руки герцога. Альфрик подскакал совсем близко, его левая рука выстрелила вперед, как голова атакующей кобры, схватила руку Хольгера на рукоятке меча. Герцог не смог бы долго удерживать более сильного противника, но ему нужен был лишь миг — чтобы выхватить из-за пояса кинжал.

Хольгер извернулся в седле. Он не успел заслониться щитом, но успел ударить его стальной оковой руку с кинжалом. Герцог взвыл. Дым повалил от его руки, Хольгер почуял смрад обожженной кожи. Белый конь бешеным галопом унес герцога вдаль. Великие Небеса, Хольгеру не солгали!

Тела Фарисеев не выносят прикосновения железа!

— Ну, подходите, твари! Есть для вас кое-что!

Налетевшие всадники что есть мочи осадили коней и рассыпались в стороны. Хольгер увидел бегущих к нему лучников. Вот это уже гораздо хуже. Издалека они могут засыпать его стрелами. Как сумасшедший, Хольгер помчался к ним, решив расстроить их боевые порядки.

— Гу-гу — рычал он. — Эге-гей, тигр идет!

Конные рыцари бросились прочь, но лучники не шелохнулись. Стрела свистнула возле уха.

Фарисеи взвыли! Вонзили шпоры в конские бока, побросали луки, галопом брызнули во все стороны, словно разбросанные взрывом. И это правда, подумал Хольгер триумфально, они не выносят своих имен. Следует это запомнить. Вот только… почему, ничуть о том не думая, он выкрикнул молитву по-латыни? Ему захотелось обрушить им на головы всю небесную иерархию, но Хольгер решил не перегибать палку. Одно дело — творить искреннюю молитву, и совсем другое — призывать святые имена, чтобы потешиться чужим страхом; счастья это безусловно не принесет. (Откуда он это знает? Просто знает и все тут). Он ограничился тем, что показал на запад, выкрикивая:

— Ген, го, серебро!

Потому что молва гласила: Фарисеи не выносят серебра.

Что-то блеснуло в истоптанной траве. Нагнувшись с седла, Хольгер поднял оброненный герцогом кинжал. Оружие ничуть не выглядело необыкновенным, но очень острое, легкое, как пушинка. Однако надпись гласила: «Пламенное Острие». Хольгер засунул его за пояс, надеясь, что кинжал когда-нибудь да пригодится, окажется подходящим талисманом.

Теперь — Алианора. Он медленно поехал вдоль стены деревьев, громко зовя девушку по имени, но ответа не дождался. Радость триумфа мгновенно улетучилась. Если она погибла… пусть их ад проглотит! Дело даже не в том, что теперь он остался один-одинешенек — она была прелестным ребенком и спасла ему жизнь. Глаза у него защипало: и чем же он ей отплатил? Хорош друг — жрал, пил и гонялся за юбками, пока она спала в холодной росе и…

— Алианора!!!

Никакого ответа. Вообще ни звука. Ветер отправился на ночлег, замок скрылся в сгустившемся мраке, лес стал стеной ночи. Ни звука, ни шевеления. Хольгер был единственным живым существом посреди туманного мрака. Он подумал беспокойно: больше здесь оставаться нельзя. Фарисеи вскоре что-нибудь да придумают. Они могут призвать на помощь союзников, не боящихся ни железа, ни божьего имени. Фею Моргану, например. Если уж бежать, то не откладывая.

Он поехал на запад вдоль степы леса, зовя Алианору. Мгла сгустилась, всплывая от земли белыми клубами и струями, глуша стук копыт Папиллона, перехватывая Хольгеру дыхание. В гриве коня поблескивали капли, щит блестел от влаги, Хольгер видел теперь метра на два, не больше, мир вокруг сузился, стал маленьким и тесным.

Штучки Фарисеев, подумал Хольгер, и вдруг подступил страх. Его ослепили, теперь не так уж трудно будет одолеть. Хольгер пустил Папиллона галопом. Воздух был насыщен холодной сыростью, но губы у датчанина пересохли.

Что-то замаячило впереди в клубящейся серости, поясное, неразличимое.

— Эй, кто там? — крикнул он. — Стой, или худо будет!

В ответ раздался смех — не глумливый хохот Фаэра, а юный, звонкий смех.

— Хольгер, это я. Я искала себе коня. Мы ведь не можем пускаться в дальнюю дорогу, которая нас ждет, вдвоем на одном коне, а крылья мои устают быстро.

Она появилась из мглы — стройная фигурка в белой тунике из перьев. Капли росы блестели в ее волосах. Под ней был единорог, наверняка тот самый, что встретился Хольгеру с Меривен. Он приглядывался к датчанину умными глазами цвета оникса и держался поодаль. Впереди девушки, сгорбившись, примостился гном.

— Я вернулась поискать нашего малыша, — пояснила девушка. — А потом позвала моего единорога. Забери к себе гнома — единорог чужого долго на своей спине не потерпит.

Хольгеру стало невыносимо стыдно. Он совсем забыл о Гуги. А разъяренный герцог Альфрик наверняка быстро расправился бы с гномом. Хольгер взял из рук Алианоры маленького человечка и посадил перед собой.

— И что теперь? — спросил он.

— Теперь лучше галопом припустить, чтобы побыстрее с этой паршивой земли убраться, — буркнул Гуги. — Чем быстрее в порядочных краях очутимся, тем больше надежды, что живы останемся и всем расскажем, в какое дурное дело впутались.

— Резонно… Но боюсь, мы в такой мгле не найдем дороги.

— Я буду время от времени взлетать и искать путь, — заявила Алианора. — И мы их перехитрим.

И они двинулись напрямик сквозь сырую непроглядную мглу. Горячка боя покинула Хольгера. Теперь он остро ощущал спою никчемность. На что он способен, кроме как втягивать добрых, великодушных людей вроде Алианоры в смертельно опасные авантюры? Что он сделал, чтобы отработать хотя бы съеденный хлеб? Бездельник, оставшийся в живых благодаря их милосердию.

Он вспомнил вопрос, для которого было сейчас самое время:

— Гуги, а чем мне грозил Бугор?

— Не знаешь? — удивленно взлетели густые брови гнома. — Потому-то они меня от тебя и убрали. Чтоб не упредил… Удивительные штуки в Бугре Фей со временем происходят. Всего одну ночь ты б там провел за утехами, а вышел оттуда — и окажется что тут сто лет минуло. А за то время они б и сделали все, в чем ты им, похоже, на дороге стоишь.

Хольгера пробила дрожь.

Совершенно иначе нужно взглянуть на свою роль в этом мире. Не такие простачки были герцог Альфрик и фея Моргана, чтобы спутать Хольгера с тем богатырем, хозяином щита с тремя сердцами и тремя львами… Выходит, он сам, собственной персоной, Хольгер Карлсен, сирота и эмигрант, каким-то непостижимым образом стал одной из центральных фигур надвигающегося кризиса. Но о чем идет, речь? Перенесшись сюда из другого мира, что он обрел? Нимб святого? Как бы там ни было, силы Хаоса пытались его привлечь на свою сторону, а когда это нм не удалось, хотели убить.

Ошеломляющее гостеприимство со включенной в счет Меривен — попытка приручить. Девушка водила его за нос, пока Альфрик вызывал фею Моргану и советовался с ней. И наверняка они решили, что рисковать не стоит, что следует, используя невежество Хольгера в здешних делах, заточить его в Бугре Фей на ближайшие сто-двести лет.

Но почему они попросту не всадили ему нож под ребро? Сделать это не составляло ни малейшего труда. Быть может, нападение пустого внутри рыцаря как раз и было первой пробой сил? Когда оно закончилось, Альфрик изменил тактику и решил устроить ловушку. Но кто предупредил о нем герцога? Несомненно, Мамаша Герда… Демон, которого она призвала, рассказал ей о Хольгере что-то такое, отчего она тут же обратилась к своим могущественным знакомцам из Фаэра. Никаких сомнений: с помощью магии она передала какое-то сообщение о нем. И уверена была, Альфрик с ним покончит.

Но что ей мог сказать демон? И что измыслит Серединный Мир теперь, когда подвели и магия, и сила, как они будут стараться достать Хольгера?

В любом случае эта дорога домой для него теперь отпадает. Нужно поискать другую. Судя по тому, что он слышал и видел, кроме черных магов есть еще и белые. Быть может, следует обратиться к одному из них. И не стоит впутываться в местные конфликты, если можно этого избежать. Хватит с него одной войны! Альфрику быть бы благоразумнее и отослать Хольгера домой…

Но все указывает на то, что Альфрику это просто-напросто не под силу.

Басистый хохот раздался во мгле — грубый, отвратительный. Хольгер так и подскочил в седле. Гуги заткнул уши пальцами. Раздался шум кожистых крыльев. Но ничего они не увидели — только сырая мгла.

— Похоже, он перед нами, — сказал Хольгер. Если свернуть…

— Нет, — губы Алианоры дрожали, но голос звучал решительно. — Это они хотят сбить нас с пути. Если станем блуждать в этом тумане, тогда уж точно придется распроститься с надеждой.

— Хорошо, — сказал Хольгер. Казалось, горло его набито песком. — Я поеду первым.

Нервы были на пределе; бесформенные тени скользили, перемещались на границе мрака, воздух был полон шипенья, чавканья, еканья, вытья и хохота. Перед Хольгером возникла вдруг слепая страшная морда, она висела во мгле, кривясь и гримасничая. Хольгер упрямо ехал вперед, и видение растаяло. Гуги зажмурился и твердил, как заведенный:

— Я был хорошим гномом. Я был хорошим гномом.

Казалось, минула вечность, прежде чем мгла рассеялась.

Они достигли рубежей страны полумрака. Папиллон с единорогом первыми почуяли солнце, пустились галопом и вырвались на свет, приветствуя его громким ржанием.

День клонился к вечеру. Они вышли из мрака не там, где входили. Длинные тени скал и высоких хвойных деревьев падали на холмы, густо поросшие колючим кустарником. Холодный ветер стегнул Хольгера по лицу. Поблизости шумел водопад. Обычный мир. После проведенных в Фаэре дней (сколько их, кстати, прошло?) пейзаж этот брал за сердце.

— Когда наступят сумерки, Фарисеи бросятся в погоню, — сказала Алианора. — Но здесь их чары не имеют той силы, так что наши шансы растут.

Ее голос был тусклым от усталости. Хольгер тоже был страшно утомлен. Они заставили скакунов бежать быстрее, чтобы до захода солнца отъехать как можно дальше. На ночлег устроились высоко на склоне холма, заросшего соснами. Хольгер срубил мечом две прямых ветки и смастерил из них крест. Воткнул его в землю у костра — огонь они собирались поддерживать всю ночь. Гном предпринял гораздо более языческие предосторожности — выложил большой круг из камней и железных предметов, бормоча под нос заклинания.

— Теперь, думаю, нам удастся пережить ночь, — сказала Алианора, улыбнулась Хольгеру. — Я еще не сказала тебе… Ты прекрасно сражался там, в замке. Ах, великолепное было зрелище!.

— Ну… вообще-то… спасибо… — Хольгер уставился на свои сапоги, ковырял землю носком.

Ему было приятно, что им восхищается прелестная девушка, и все же… Он сам не знал толком, в чем тут дело. Чтобы скрыть смущение, сел к костру и осмотрел отнятый у Альфрика кинжал. Костяная рукоять, непропорционально большая чашеобразная гарда, узкое лезвие, изготовленное, как показалось Хольгеру, из магния. Чистый, без примесей магний чересчур мягок для серьезного оружия, к тому же легко воспламеняется. Но Хольгер решил поберечь кинжал, вспомнив, что Альфрик им определенно дорожил.

Покопавшись во вьюке, среди безобидного снаряжения путешественника кроме бутылки с маслом Хольгер отыскал запасной кинжал, а ножны прикрепил к своему поясу рядом со стальным кинжалом и вложил в них кинжал из магния. Алианора тем временем готовила ужин из остатков съестных припасов.

Ночь сомкнулась за ними, Хольгер, которому выпало стоять третью стражу, растянулся на мягкой подстилке из веток. Костер ало светился, веяло теплом. Нервы датчанина успокоились. Но уснуть никак нельзя, не тот случай. А жаль. Сон ему необходим.

Он проснулся от того, что Алианора трясла его за плечо. В изменчивом мигающем свете костра ее глаза казались огромными. Она хрипло шепнула.

— Послушай! Там кто-то есть!

Он вскочил, схватил меч и попытался проникнуть взглядом в окружающую их темноту. Да, теперь и он слышал — легкий топот множества ног, теперь и он видел — отблески пламени в чужих раскосых глазах.

Над самым его ухом взвыл волк. Хольгер подпрыгнул, наугад взмахнул мечом. Ему ответил хохот, пронзительный и жуткий. «Ин номинэ Патрис» — поспешно начал было Хольгер молитву, но из множества глоток вырвался дикий гогот. Либо эти твари не боятся святых имей, либо находились в безопасном отдалении. Скорее всего — первое. Глаза Хольгера привыкли к темноте, и он различил тени, сновавшие вокруг зачарованного круга. Тени чудовищ.

Гуги скорчился у самого костра, громко стуча зубами. Алианора ойкнула, Хольгер обнял ее свободной рукой. Девушка дрожала всем телом.

— Только спокойно, — сказал он.

— Это посланцы Фаэра, — шепнула она. — Жители ночи. Они со всех сторон, Хольгер! Никогда еще они меня не брали так в кольцо. Не могу я на них смотреть! — она спрятала лицо на его груди, сжала плечо, вонзив ногти.

— Для меня это тоже новое впечатление, — сказал он. Странно, он нисколечко не боялся. Эти твари в самом дело выглядели омерзительно, по к чему на них таращиться, если можно смотреть на Алианору? Ах, как жаль, что я флегматик!

— Им до нас не добраться, милая, — сказал он, — они давно бы это сделали, если бы могли.

— Но… но..

— Я видел загороженную плотиной реку, которая могла бы затопить огромные пространства. И никто не боялся. Все знали, что плотина выдержит.

Но тут же задумался: а каков коэффициент безопасности их магического круга? Наверняка у здешних чародеев есть нечто аналогичное таблицам сопротивления материалов, и там наверняка отыщутся данные такого рода. А если нет, то они наверняка способны, твари, коэффициент такой вычислить… Но почему-то снова эти скрытые в глубинах памяти воспоминания? — он был уверен, что защита лагеря достаточно сильна.

— Нужно сохранять спокойствие, — сказал он.

— И все обойдется. Они нам ничего не сделают, разве что спать не дадут своим адским гвалтом.

Девушка дрожала, и Хольгер поцеловал ее. Она вернула поцелуй — неуверенно, неумело. Хольгер усмехнулся, глядя на сброд из Серединного мира — ну-ну, сынки, учитесь…

10

Враги ушли задолго до рассвета. Гуги объяснил, что твари спешат вовремя укрыться в своем логове. Хольгер задумался — какая часть спектра солнечного излучения невыносима для бестий? Актинические лучи? Если так, не мешает раздобыть ультрафиолетовую лампу.

Вот она, разгадка тайны магниевого кинжала Альфрика! Форма его не случайна. При нужде, окруженный врагами из Серединного Мира, герцог мог поджечь магниевое лезвие. Чашеобразная гарда защитила бы его руку от интенсивного ультрафиолетового излучения, другой рукой можно закрыть лицо — плащом, допустим. Врагу оставалось бы одно — пуститься в бегство. Ну что ж, такая вещичка может пригодиться и простому смертному…

Не выспавшись ночью, Хольгер, Алианора и Гуги вздремнули часа два перед завтраком. Проснувшись, Хольгер обнаружил, что он совершенно голый. Одежды, в которые его нарядили в Фаэре, улетучились. Чересчур уж мелкая пакость для герцога, подумал он. К счастью, Алианора еще спала. Вряд ли она была чересчур уж шокирована, но вот каково было бы ему? Он быстренько натянул прежнюю дорожную одежду, надел кольчугу и шлем.

Необыкновенно бодрые, они собирались в дальнюю дорогу. Алианора долго устраивалась на спине единорога. Для Хольгера оставалось загадкой, как она управляется с этим пугливым животным.

— И куда же нам теперь? — спросил он.

— Я знаю одно, — сказала девушка. — Лучше всего — как можно быстрее добраться до поселений людей. Сейчас на нас наверняка охотится весь Фаэр, Хольгер, — назвала она его по имени, восхищенно ему улыбаясь. — По существа, лишенные души, не смеют приближаться к церкви, поэтому нам нужно ехать туда, где живут люди и есть церковь. И искать защиты у могущественной белой магии.

— А где?

— Я знаю одного чародея, он живет в городе Тарнберг. Сердце у него доброе, и он весьма искусен в своем ремесле. К нему нам и нужно ехать.

— Хорошо. Но что будет, если эта местная знаменитость не в силах окажется играть против сборной высшей лиги? — увидев, как ее глаза из восхищенных становятся невыразимо удивленными, он добавил: — Я хочу сказать: что, если этот местный практик не сможет бороться с такими мастерами, как Альфрик или фея Моргана?

— Тогда поедем в Империю. Она лежит далеко на западе, путь туда долог и опасен, но там охотно примут могучего рыцаря, — она вздохнула, ее глаза затуманились. — А со времен Карла там не было рыцаря, равного тебе.

— Какого Карла? Кто он был? Я слышал уже это имя.

— Это основатель Святой Империи. Король, воздвигший могущество христианства и загнавший сарацин назад в Испанию. Шарлемань, Королус Мангус[6], ты о нем наверняка слышал.

— Гм… может быть, — Хольгер порылся в памяти. Трудно определить, какая часть его познаний происходила из родного мира, какая — из тех необъяснимых воспоминаний, все чаще оживавших в нем.

— Ты имеешь в виду Карла Великого? — Некоторые его называют и так. Я вижу, слава о нем достигла даже твоей Южной Каролины.

— Рассказывают, у него было много храбрых рыцарей, но я слышал только предания о Роланде. О том, что пал в ущелье Ронвеваль.

Голова у Хольгера закружилась. Неужели он действительно оказался в прошлом? Нет, невозможно. Однако Карл Великий — историческая личность.

Он вспомнил еще предание эпохи Каролингов — «Шансон де гест», романсы средневековья и народные баллады. Все сходится — страна магов и сарацины, девы-лебеди и единороги, чернокнижье и Бугор Фей, Роланд и Оливье. Господи боже, неужели он ухитрился попасть в… книжку сказок?

Нет. Исключено. Разумнее всего и дальше держаться убеждении, что это — иная вселенная, иной пространственно-временной континуум со своими законами природы, отличавшимися от земных. Если допустить существование множества таких вселенных, любая из них может отвечать своим собственным стандартом, даже если стандарт этот — доренессансная европейская мифология.

Но не так все просто. Слишком многим его воспоминаниям и знаниям отыскались здесь аналогии — значит, не случайно, не без причины угодил он именно в этот мир. Похоже, между его родным миром и этим существует какая-то связь. Сходство не ограничилось географией и астрономией — с историей то же самое. Здешний Карл вряд ли полностью соответствует земному Карлу Великому, но оба играли схожую роль в истории своих миров. Барды, поэты, прорицатели и прочие летописцы как-то ухитрились подключиться к линии связи, соединявшей оба мира — написанные ими тома были ближе к истине, чем полагали они сами.

Несомненно, в игре участвовали не только два континуума. Быть может, все существующие. Каждая из неисчислимых Вселенных может оказаться лишь повернутой под иным углом частицей одного — единственного бытия. Хольгер не стал развивать эту гипотезу. Были более насущные вопросы. Что еще в этом мире можно идентифицировать?

Гуги говорил, что фея Моргана — сестра короля Артура. Того самого! Хольгер жалел теперь, что мало интересовался древними легендами — остались только смутные воспоминания о читанных в детстве книгах.

Среди паладинов Карла были Роланд, Оливье, Гуон… Стоп! Откуда я знаю Гуона? Перед глазами встало темное, диковинное лицо, вспомнились язвительные шутки, часто приводившие окружающих в ярость. Гуон де Бордо, ну да, в конце концов он покинул их и стал королем, герцогом или чем-то таким — в Фаэре! Но откуда я все это знаю?

Размышления его прервало басовитое бормотанье Гуги. Воспоминания, почти уже всплывшие на поверхность, вновь скрылись где-то в закоулках памяти.

— Веселенькая же ждет нас дорога, что ни ночь придется слушать вытье этих ихних длинноногих бестий… — жаловался гном.

— Вряд ли они вернутся, — сказала Алианора.

— Им это никакой выгоды не принесет, особенно сейчас, когда начались сборы на войну, — она нахмурилась. — Но Фаэр, несомненно, попробует что-нибудь другое. Альфрик не из тех, что легко выпускают добычу.

Бодрости это заявление не прибавило.

Они поднимались все выше в горы, по указанию девушки держа путь на северо-восток. К полудню оказались довольно высоко. Отсюда их взорам открылись все стороны света — стена мрака на горизонте, граница Фаэра осталась далеко позади, а впереди вздымались голые скалы, в которых еще предстояло найти проход; в глубине расщелин шумели пенные воды ледяных ручьев. По бледному небу ветер гнал растрепанные клочья облаков, солнце светило ярко, по не грело.

На обед они остановились у подножья высокого откоса. Хольгер с трудом рвал зубами хлеб каменной твердости и смахивавший на резину сыр, наконец не удержался:

— Неужели Дания — единственная страна, где люди умеют делать порядочные бутерброды? Если бы мне дали немножко белого хлеба, креветок, яйца и…

— Ты умеешь готовить? — с уважением глянула на него Алианора.

— Не так уж искусно, но…

Она придвинулась ближе, приближалась к его плочу. Хольгер был этим слегка сконфужен.

— Когда подвернется случаи, — промурлыкала она, — я раздобуду все необходимое, и мы с тобой устроим маленький пир для двоих.

— Хм, — сказал Гуги. — А пойду-ка я погодой полюбуюсь.

— Эй, вернись! — крикнул Хольгер, но гном уже скрылся за выступом скалы.

— Гуги — добрая душа, — сказала Алианора, обвив руками шею Хольгера. Знает, как поступить, когда девушка ищет утешения.

— Слушай… ты очень красивая, я тебя очень люблю… Но… То есть… А, да пропади оно все пропадом! — Хольгер притянул ее к себе.

Гуги едва не налетел на них с разбегу.

— Дракон! — завопил он. — К нам дракон летит!

— Что? — Хольгер отстранил Алианору, вскочил на ноги. — Кто? Где?

— Дракон, огнедышащее чудовище, ой-ой, Альфрик его наслал, он уже тут! — Гуги обхватил колени Хольгера. — Спаси нас, великий рыцарь! Разве не твое это ремесло, убивать драконов?

Папиллон зафыркал, дрожа. Единорог убегал, Алианора бросилась следом, зовя его свистом.

Он остановился на миг, девушка вскочила ему на спину, и оба исчезли с глаз. Хольгер — схватил Гуги, прыгнул в седло и поскакал следом.

Выехав на вершину холма, он увидел дракона. Чудовище летело с севера, до него было больше полумили, но грохот его крыльев уже ударил в уши Хольгеру. Футов пятьдесят длиной, прикинул датчанин в панике. Пятьдесят футов, покрытых панцирной чешуей мускулов, огромная змеиная голова, пасть, способная проглотить человека в два глотка, перепончатые крылья, стальные когти. Папиллона не нужно было понукать. Конь обезумел от страха и в беге почти не уступал единорогу. Искры брызгали из-под его подкованных копыт. Но грохот подков по камням уже не слышен был в шуме драконьих крыльев.

— Ой-ой-ой! — верещал Гуги. — Зажаримся живьем!

Дракон опустился ниже, нагоняя их с ужасной быстротой. Хольгер оглянулся — из зубастой пасти валили дым и пламя. Как ни дико это выглядело, но датчанин задумался на миг о метаболизме дракона. Интересно, что за поправка к законам тяготения позволяет этой махине держаться в воздухе? В нос ударил смрад двуокиси серы.

— Смотри! Вон туда! — раздался крик Алианоры. — Туда он за нами не пролезет!

Хольгер увидел узкий вход в пещеру и крикнул:

— Нет! Только не туда! Это верная смерть!

Глаза ее были круглыми от страха, но она послушно направила единорога в другую сторону. Хольгер ощутил волну жары. Господи, в той дыре дракон зажарил бы их, пару раз дохнув!

— Нужно найти воду! — крикнул он.

Они неслись под гору, шум крыльев и рев пламени наплывали все ближе. Хольгер выхватил меч. Но на что тут надеяться? Дракон изжарит его в доспехах.

Однако Алианора, быть может, спасется.

Он не думал, отчего пришла в голову мысль про воду. Не было времени гадать. Бежать, бежать — но холмам, над пропастью в ущелье. Папиллон пронзительно взвизгнул — его задело пламя.

Они проломились сквозь заросли кустарника. Там текла речка, зеленая и быстрая, шириной футов в тридцать. Папиллон прыгнул. Единорог следом. Они остановились посреди потока. Ледяная вода колола ноги сотнями игл.

Дракон приземлился на берегу. Выгнул спину и зашипел, как разгневанный локомотив. Боится воды, сообразил Хольгер. Или об этом помнило подсознание датчанина?

— Он взлетит, схватит нас и унесет, — еле выговорила Алианора.

— Тогда — вниз, в воду! Хольгер соскочил с седла, встал на каменистом дне. Ледяной поток едва не сбил его с ног, напирая на грудь. Алианора и Гуги цеплялись за хвосты скакунов.

— Когда он нападет, ныряйте! — крикнул Хольгер.

Но в ледяной воде долго не продержишься. Они в ловушке. Ловушка идеальная.

Дракон неуклюже взмыл в воздух. Навис над ними, заслонив солнце. Медленно опускался все ниже, из разверстой пасти ударило пламя.

Пламя! Хольгер бросил меч в ножны, сорвал с головы шлем и зачерпнул воды. Дракон бросился на них. Хольгер заслонил глаза левой рукой и наугад выплеснул воду.

Вмиг его окутало облако пара. Дракон взревел так, что барабанные перепонки едва не полопались. Чешуйчатое тело выгнулось, шея моталась туда-сюда, хвост молотил по поде. Хольгер выругался и выплеснул новую порцию воды прямехонько в пасть.

Дракон оглушительно взвыл. Медленно, словно одурманенный болью, поднялся ввысь и улетел на север. Но шум его крыльев слышался еще долго.

Хольгер пытался отдышаться. Неимоверная усталость охватила его, но он стоял, не шевелясь. Когда чудовище исчезло с глаз, он помог друзьям выйти на берег.

— Хольгер, Хольгер! — Алианора прижалась к нему, вся дрожа, плача и смеясь. — Как тебе это удалось? Как ты его победил, лучший из рыцарей, любимый мой, мой герой?

— Да ничего особенного, — Хольгер осторожно ощупал лицо. Так и есть, несколько волдырей. — Хватило скромных познаний в термодинамике.

— Это такой новый вид магий? — спросила она с уважением.

— Да нет, никакой магии. Видишь ли, раз дракон дышит огнем — значит, внутри у него температура выше. Я ему влил в глотку несколько литров воды, и получился небольшой взрыв, как в паровом котле, — он с деланным безразличием махнул рукой. — В самом деле, ничего трудного.

11

Проехав несколько миль, они наткнулись на долину среди скал, прогретую солнцем. Там росли буки и тополя, окруженные высокой травой и цветущей примулой; тихо журчал ручей, взлетела стая скворцов. Великолепное место, словно самой природой предназначенное для отдыха людей и животных.

Когда был смонтирован магический круг, Алианора зевнула — и это выглядело пленительно — улеглась поспать. Гуги уселся под крестом, строгая что-то подаренным кинжалом. Хольгер почувствовал странное беспокойство.

— Пойду-ка я осмотрюсь, — сказал он.

— А не опасно это, уходить в одиночку? — спросил гном. Потом ответил сам себе: — Ну да, кто осмелится напасть на победителя драконов?

Хольгер покраснел. Сегодня он был героем дня, но слишком хорошо знал, что виной всему счастливый случай, и не более того…

— Я далеко отходить не буду.

Он закурил трубку и побрел не спеша, напевая под нос. Идиллический пейзаж: луг, деревья, цветы, ручей, Папиллон и единорог пасутся бок о бок, выводит трели дрозд. Если бы не боль от ожогов, Хольгер завалился бы в тенечек и предался мыслям об Алианоре. Нет. Не будем об этом. Нужно подумать о более важных вещах. Нужно взглянуть правде в глаза: здесь, в этом мире он, Хольгер — фигура не из последних, если не ключевая. Вспоминая все происшедшее, приходишь к выводу: отнюдь не случайно на месте пробуждения его ожидали одежда и оружие, сработанные по его мерке, не случайно там оказался Папиллон, необычайно сильный и умный. В Фаэре визит Хольгера вызвал замешательство. Что удивительно, его не смогли убить, хоть он и был в делах этого мира полным профаном… Ну что же, Карл Великий существовал в обоих мирах, и Хольгер — чей-то двойник? Но чей? Как, почему, зачем?

Он уже потерял костер из виду. Шагал напрямик, пытаясь сложить все, что увидел и узнал, в мало-мальски осмысленное целое. Конфликт Порядка с Хаосом выглядел чем-то большим, нежели религиозными распрями. Скорее это — фактор, оказывающий огромное влияние на здешнюю жизнь. Хольгеру это напоминало второй закон термодинамики — Вселенная как физическое тело стремится к хаосу и равномерному рассеянию энергии. Быть может, здесь эти тенденции нашли более… антропоморфное выражение. Минутку! Разве не так обстоит дело в его собственном мире? Чем он противостоял, сражаясь с фашистами, если не ожившими признаками прошлого, которых цивилизованное человечество считало погребенными навсегда?

Здесь схожий, с великими трудами установленный порядок пытались сломать дикие твари из Среднего Мира, жаждавшие распространить на весь мир Хаос, первобытное состояние, при котором возможно все, что угодно, не существует никаких законов и моральных запретов. По другую сторону баррикад встали люди чести и долга, всегда готовые поддерживать и распространять Порядок, безопасность, ответственность. Христианство, иудаизм, даже мусульманство всегда косо смотрели на магию — она более близка Хаосу, чем упорядоченной, управляемой законами физики природе. Но нужно отдать должное обеим сторонам: у науки были свои прихоти, у магии — свои законы. И для строительства самолета, и для создания ковра-самолета необходимым был определенный ритуал. Мамаша Герда упомянула как-то, что сверхъестественное равнодушно служит кому угодно. Потому-то Роланд, умирая в ронсевальском ущелье, пытался сломать Дюрандаль — чтобы чудесный меч не достался маврам; переменив хозяина, грозное оружие не потеряло бы своей мощи…

Симметрия эта впечатляет. В родном мире Хольгера силы природы были могучими и постижимыми, а силы магии и психики — слабыми, неуловимыми. Здесь все обстояло как раз наоборот. Оба мира каким-то непостижимым образом составляли одно целое. И там, и здесь борьба Порядка с Хаосом достигла критической точки. Что касается силы, создавшей это подобие и единство — быть может, Хольгеру следует, пересилив себя, назвать ее богом. Но он слабо разбирался в теологии. Предпочитал держаться вещей, которые поддаются практическому исследованию — дел повседневных, будничных проблем — насущных. А к таковым безусловно относился вопрос: зачем он здесь?

Разгадка постоянно ускользала. Свою жизнь в родном мире он помнил с детства, с детских лет до перестрелки на берегу поблизости от Кронборга. Но у него была и другая жизнь — знать бы только, где и когда. Воспоминания о ней у него украли. Нет, скорее, они затаились глубоко в подсознании и всплывали лишь после сильного потрясения, в необычных ситуациях.

Снова он что-то вспомнил. Кортана. Где он слышал это имя? Ага, от Гуги. Кортана — это меч. В нем скрыта великая магическая сила, но сейчас он укрыт где-то вдалеке от людских глаз.

«В древние времена, когда мечи сверкали на бранном поле, я держал Кортану в руке!»

Он обогнул дерево. И увидел фею Моргану.

Застыл, изумленный. Сердце колотилось, как молот. Моргана подошла ближе, купаясь в золотом свете, процеженном сквозь зеленые кроны. Она соткана из прекрасных красок, ее платье — как снег, ее уста — как кораллы, ее волосы — сверкающая черная глубь горного озера, взбудораженная бурей. Ее голос обволакивает:

— Здравствуй, Хольгер! Ах как много времени прошло!

Он пытался сохранить хладнокровие. Но не смог. Моргана взяла его руку в свою, улыбнулась, и это было, как удар:

— Ах, как я скучала без тебя…

— Без меня? — его голос сорвался.

— О ком же другом речь? Ты что же, все забыл? — обращение на «ты» звучало в ее устах как нежная ласка. — Да, надолго же над тобой сомкнулась темнота… очень долго тебя не было, Хольгер.

— Н-н-но…

Она засмеялась, и это был обычный человеческий смех — словно вся она была смехом в телесном обличье, нежным, теплым, покоряющим:

— Ах, твое бедное лицо! Немногие отважились бы схватиться с огнедышащим драконом. Позволь, я исцелю твои ожоги. — Моргана коснулась его лба. Боль, волдыри исчезли. — Ну как, теперь лучше, правда ведь?

Ничего подобного. Он взмок от лота, застежка плаща сдавила горло. Он немного пришел в себя и различал теперь детали, но они были не из тех, что способны успокоить мужчину: белоснежное прекрасное лицо, кошачья грация движений, плавные изгибы фигуры.

— В мире, где тебе пришлось жить, ты набрался ужасных привычек! — она вынула трубку из его застывших губ, выколотила ее и заткнула ему за пояс. Ее ладонь оказалась на его плече: — Несносный мальчишка.

Хольгер чуточку опомнился. Взрослые женщины не должны изображать расшалившихся котят. И с трубкой так обращаться не следует.

— Послушай, — прохрипел он. — Ты помогала Альфрику, а он что было сил старался меня убить. Чего же ты от меня хочешь?

— Чего может хотеть тоскующая по мужчине женщина? — она придвинулась ближе. Хольгер попятился, но уперся спиной в ствол дерева.

— Честно говоря, я не знала, что речь идет о тебе. Потому и помогала Альфрику. Но когда узнала все, поспешила отыскать тебя.

Он отер пот со лба и резко сказал:

— Ложь!

— Ну да. Нам, представительницам прекрасного пола, дозволяется иногда невинная ложь, правда ведь, мой милый? — она погладила его по щеке. — Но клянусь богом — сейчас я пришла, чтобы забрать тебя.

— Для Хаоса? — бухнул он напрямик.

— А почему бы и нет? Что ты такого нашел в этом скучном Порядке, чтобы вставать на его защиту? Подумай сначала о себе, Хольгер, медведь мой любимый, зачем тебе сражаться за неотесанных мужиков и зажиревших горожан, когда твоими могут стать радость и гнев Хаоса, его ослепительные звезды? Неужели ты, подобно простому смертному, ищешь жизни сытной и тихой, в этом мирке под крышей скучного серого неба, смердящего дымом и гноем — ты, побеждавший на бранном ноле целые армии? Ты можешь сам создавать миры и зажигать солнца, если только пожелаешь!

Ее голова оказалась на его груди, руки сомкнулись на его талии.

— Н-нет… — пробормотал он. — Не хочу…

— Ну и перемена! И это человек, живший со мной на Авалоне? Ты забыл, сколько столетий юности, силы и любви я тебе подарила? — Ее огромные черные глаза уставились на него (он подумал, что это донельзя банальный и захватанный прием, но не нашел в себе сил этому поверить). Если не хочешь к нам присоединиться, по крайней мере не сражайся против нас. Вернись на Авалон, Хольгер. Вернись ко мне на светлый Авалон.

Какая-то частичка его отуманенного сознания знала, что на сей раз она лжет. Хочет, чтобы не участвовал в надвигавшейся битве. А еще хочет его. В конце концов, почему бы и нет? Разве он в этом чужом, незнакомом мире кому-то что-то должен?

— Сколько лет уплыло, долгих лет, — шепнула она. — Вот мы и встретились наконец, а ты меня и поцеловать не хочешь…

— Н-ну, это можно поправить… — пробормотал Хольгер.

Словно нежный, теплый вихрь заключил его в объятья.

Ни о чем постороннем он думать не мог. И не хотел.

— Ах… — вздохнула она, не открывая глаз. — Владыка мой, целуй же меня, целуй…

Хольгер притянул ее к себе и краешком глаза заметил что-то белое. Поднял голову, увидел Алианору верхом на единороге. Видимо, девушка отправилась его искать.

— Хольгер! — звала она. — Хольгер, любимый, где ты… ах!

Единорог взвился на дыбы и сбросил ее в траву. Потом убежал, громко, негодующе фыркая. Алианора вскочила, уставилась на Хольгера с Морганой.

— Смотри, что ты наделал! — сказала она по инерции. — Теперь он не вернется!

Хольгер торопливо высвободился из объятий Морганы. Алианора разразилась плачем.

— Убери отсюда эту деревенскую девку! — яростно прошипела королева.

Глаза Алианоры вспыхнули гневом:

— Сама убирайся отсюда! Отойди от него, мерзкая ведьма!

Хищно блеснули зубы Морганы:

— Хольгер, если эта худышка сию минуту не уберется…

— Худышка?! А ты — старый кожаный мешок, я тебе выцарапаю твои гнусные глазищи!

— Маленькие девочки не должны плакать, — прошипела Моргана. — От этого они становятся еще более вульгарными.

Алианора сжала кулачки, шагнула вперед:

— Лучше уж быть девчонкой, чем ходить с такой обвислой и морщинистой шкурой.

— Зато твоя шкурка прекрасна. Интересно, где ты раздобыла эта перышки?

— Да уж не там, где ты раздобыла румяна!

Хольгер отошел подальше, гадая, как убраться отсюда живым.

— Ах да, ты ведь у нас лебедица, — сказала Моргана. — Удалось тебе снести наконец яичко?

— Нет. Не умею я квохтать, как иные старые клуши.

Моргана побагровела и быстро зашевелила пальцами:

— Эй, только без этих штучек! — Хольгер прыгнул к ней. Он не хотел ударить, но не рассчитал и налетел всей тяжестью тела. Королева покатилась в траву. Медленно поднялась. Лицо ее вновь стало белоснежным, лишенным всякого выражения.

— Ах, вот даже как обстоят дела… — сказала она. — Вот оно…

— Именно так, — сказал Хольгер, но не знал, правду ли говорит.

— Что ж, отправляйся своей дорогой. Мы еще встретимся, дружок. — Моргана расхохоталась, на сей раз довольно гнусно. Взмахнула рукой и исчезла. Ветер с шумом заполнил образовавшуюся пустоту.

Лишь теперь Алианора залилась в три ручья, спрятав лицо в ладонях. Хольгер осторожно коснулся ее плеча. Она отбросила его руку, всхлипнула:

— Уходи! Ступай себе к той ведьме, если она тебе так нравится…

— Я не виноват, — хмуро сказал Хольгер. — я ее не просил сюда приходить.

— Уходи, плакать не буду!

Хольгер решил, что у него достаточно забот и без женских истерик. Повернул ее лицом к себе, встряхнул как следует и сказал убедительно:

— У меня с ней ничего нет. Поняла? А теперь пойдешь, как взрослая, или тебя нести?

Алианора всхлипнула, глянула на него широко раскрытыми влажными глазами, медленно опустила ресницы — лишь теперь Хольгер разглядел, какие они длинные.

— Сама пойду, — сказала она тихо.

Хольгер раскурил трубку и на протяжении обратного пути яростно пускал клубы дыма. Черт бы их всех побрал! Обнимая Моргану, он почти вспомнил свою прежнюю жизнь. Почти. А теперь воспоминания вновь растаяли.

Поздно горевать, с нынешнего дня Моргана несомненно станет его злейшим врагом. Хотя, по правде говоря, он рад был, что появилась Алианора — еще немного, и он не устоял бы, сдался…

Что хуже, он и не собирался упорствовать. Кто это писал, что нет ничего приятнее, чем вспоминать искушения, которые мы отвергли?

Поздно. Остается идти до конца.

Скрытое в подсознании вдруг напомнило о себе, и он понял, почему убежал единорог. Появление феи Морганы стало последней каплей, переполнившей чашу терпения весьма впечатлительного зверя. Ливнем капель. Он усмехнулся и взял Алианору под руку. Бок о бок они дошли до костра.

12

Гуги заявил, что самое худшее их ждет впереди, и Хольгер склонен был разделять пессимизм гнома. У них был один конь на троих. Конечно, Алианора могла часть пути проделать по воздуху, но лебеди не могут парить на одном месте, а они не хотели, чтобы девушка от них отделялась. Папиллон был необыкновенно вынослив, по он не мог бежать быстро, неся на спине рослого рыцаря в доспехах, девушку, гнома и все их пожитки…

Выступили на рассвете. Алианора превратилась в лебедя и улетела разведать дорогу. Вернувшись, уселась позади Хольгера, обхватила его за талию (прекрасная компенсация за многие неудобства) и рассказала, куда следует ехать. Хольгер надеялся, что к вечеру они доберутся до перевала, а к завтрашнему утру достигнут населенных людьми мест. Впереди еще много миль по диким чащобам, но Алианора видела несколько расчищенных от леса участков земли, нисколько одиноких ферм и селеньиц.

— А там, где живут люди, если только они не разбойники, найдется кусочек священной земли, хотя бы часовенка. А уж к ней большинство наших преследователей а близко не подойдет.

Хольгер спросил:

— Но как же сможет Серединный Мир захватить земли людей, если любая церковь для них — преграда?

— Он может этого добиться с помощью созданий, которые не боятся ни дневного света, ни молитв — вроде вчерашнего дракона или обладающих душой существ вроде злых гномов. Но их мало, и они слишком глупые, годятся только для мелких поручений. Главной силой Серединного Мира, я думаю, будут люди, выступающие на стороне Хаоса — ведьмы, чернокнижники, разбойники, убийцы, все дикари — язычники севера и юга. Эти могут разрушить храмы и убить тех, кто выступит на их защиту с мечом в руке. Тогда большинство людей разбежится, и не останется ничего, что могло бы помешать голубоватому полумраку разливаться все дальше, на сотни миль. Страны Порядка будут слабеть, не только оружием, но и духом — близость Хаоса вредно влияет на людей, заражает их трусостью, склоняет к подлостям, подталкивает нарушить законы. — Алианора зябко поежилась. — Когда зло окрепнет, даже те, кто стоит на стороне добра, будут из страха пользоваться все более неприглядными методами борьбы, и тем самым откроют злу свои души.

Хольгер вспомнил о своем мире, где в отместку за Ковентри сравняли с землей Кельн, и кивнул. Шлем вдруг показался ему страшно тяжелым.

Чтобы избежать неприятных сравнений, он задумался о делах насущных. Могущество тех, кто их преследует, не безгранично — иначе их давно схватили бы. Но где эти границы пролегают? Что любопытно: не обладающие душой существа вроде обитателей Фаэра весьма слабы физически и в борьбе полагаются лишь на хитрость и коварство. Они быстрые и проворные, но не способны схватиться на равных с сильным человеком. (Правда, великаны, тролли и другие создания Серединного Мира превосходят людей силой, но Алианора говорила, что они неповоротливы и неуклюжи). Они не выносят солнечных лучей и потому устраивают вылазки в населенные людьми районы лишь с наступлением сумерек, но и тогда им приходится избегать освещенных мест и зданий. Их заклятья, как бильярдные шары от стенки, отскакивают от каждого, кто охвачен высоким чувством любви: достаточно быть честным и самоотверженным, чтобы не опасаться их. Они могут убить своими руками пли погубить кознями, можно оказаться обманутыми ими, попасть в глупое положение, а то и угодить к ним в рабство — но победы над человеком в полном смысле этого слова им никогда не добиться. Только если сам человек того захочет.

И еще: сила их чар зависит от расстояния. Чем дальше Хольгер удалялся от Фаэра, тем меньшую угрозу представляли его жители.

Но это отнюдь не означает, что к Альфрику нужно относиться пренебрежительно.

Правда, он не был главным предводителем вражьих сил — фея Моргана стоит выше, а над ней должны быть другие, вплоть до Того, о ком Хольгер предпочитал не, думать. Однако герцог был могуч, хитер, искушен в коварстве и вряд ли отказался от мести. И Моргана еще не взялась за дело всерьез…

Если бы только Хольгеру знать, для чего он им нужен!

Весь день Папиллон карабкался по горам. Лишь к заходу солнца они достигли гребня вершины. Голая каменистая земля, там и сям громоздятся валуны, и меж ними растет редкие пучки травы. Холодный ветер налетал со всех сторон. Папиллон устало отфыркнулся и понурил голову.

— Бедный звереныш, — Алианора потрепала его по шее. — Заставили тебя тяжко трудиться, да? И поесть нечего, одна сухая трава. — Она нашла камень с глубоким углублением и терпеливо лила туда воду из баклажки, пока Папиллон не утолил жажду. Хольгер тем временем обтирал и чистил коня. Неожиданную сноровку в обращении с лошадьми он уже принимал, как должное, но все еще был удивлен чуточку той нежностью, какую ощущал к Папиллону. Он старался укрыть коня попоной. Потом они выложили магический круг, поужинали и улеглись спать.

Первой дежурила Алианора, за ней Хольгер, за ним Гуги. Отстояв свою стражу, Хольгер лег рядом с девушкой и почувствовал, что больше уже не уснет. Ее голова лежала на его груди, а рука на его плече. За шумом ветра Хольгер не мог слышать дыхание девушки, но он ощущал тепло ее тела, чувствовал, как размеренно вздымается ее грудь. Холод проникал под попону, которой они укрылись, и потник, на котором они лежали, плохо защищал от стылой скалы.

Но не холод мешал ему уснуть. Предстоящие опасности занимали мысли, и еще это теплое создание с разметавшимися волосами, лежавшее на его груди… Он попробовал вспомнить Меривен, но стало еще хуже. А ведь сейчас ты бы мог быть с феей Морганой, горько подумал Хольгер.

И оставить Алианору одну в кольце подступавших врагов? Нет! Неосознанно он еще сильнее прижался к девушке. А вот этого как раз не следовало делать. Прежде чем он успел осознать, что происходит, его рука скользнула под тунику из перьев, а ладонь накрыла упругую грудь. Алианора сонно пошевелилась, пробормотала что-то. Хольгер замер, зажмурился, но не нашел в себе силы убрать руку. Наконец, после долгой внутренней борьбы открыл глаза.

Холодно поблескивали звезды. Луны не было, но по положению Большой Медведицы он определил, что рассвет не столь далек. Но пока что стояла полная темнота. На фоне догорающего костра чернел силуэт Гуги, а дальше вздымались на фоне звездного неба громады гор. Та скала…

Раньше ее не было!

Хольгер вскочил, и мигом позже задрожала земля. И еще раз вздрогнула, и еще, словно кто-то молотил в гигантский бубен. Скалы тряслись, как ветхий дом, когда по лестнице спускается кто-то неимоверно тяжелый. Камни покатились по склонам. Хольгер выхватил меч. Великан был уже совсем рядом.

Подошва в человеческий рост длиной растоптала, расшвыряла магический круг. Пламя костра вырвало из мрака огромные, давно не стриженные ногти. Алианора вскрикнула. Хольгер заслонил ее своим телом. Папиллон подскочил к ним, выгнув шею и встопорщив хвост, вызывающе заржал, ноздри его раздувались. Гуги на четвереньках подбежал к Алианоре.

Великан присел на корточки и пальцем, напоминавшим дубовый сук, поковырял в костре. Взметнулось пламя, и Хольгер рассмотрел, что перед ним гигантский гуманоид, гротескно кряжистый, коротконогий. Его кости должны иметь большое поперечное сечение, чтобы выдержать такую тяжесть — мелькнула у инженера шальная мысль.

Неуклюжее тело укутано в шкуры, кое-как сметанные. Долетевший до Хольгера запах заставил порадоваться, что ветер дует от него к великану. Насколько можно разглядеть в спутавшихся полосах и бороде, лицо гиганта деформировано, как у больного акромегалией, надбровные дуги высоко выступают над глазами, нос и нижняя челюсть выпирают вперед, зубы огромные, губы толстенные.

— Прыгай на Папиллона, Гуги, — сказал Хольгер. Ошеломление схлынуло, он больше не боялся. Не осмеливался бояться, — Алианора, взлетай. Я его задержу, насколько смогу.

— Я останусь с тобой, — ее голос чуточку дрожал, но голова гордо поднята.

— Как это получилось? — охнул Гуги. — Он ведь из Серединного Мира родом. Магический круг ему обязан был дорогу преградить.

— Он шел за нами, — сказала Алианора горько. — Они могут красться бесшумно, если понадобится. И ждал, когда у кого-то из нас появятся грешные мысли, и круг потеряет силу, — ее глаза недвусмысленно обвиняли скорчившегося гнома. Хольгер чувствовал себя прескверно, он-то знал, что Гуги тут совершенно ни при чем.

— Говорите так, чтобы я вас слышал!

Голос великана был лишен чересчур варварского выговора, вовсе не казался оглушительным, но тембр его был настолько низким, что неслышимые уху нижние регистры отзывались во всем теле, казалось, кости вибрируют. Хольгер облизнул губы, выступил вперед и сказал как можно громче:

— Во имя Отца и Сына и Святого духа приказываю тебе удалиться!

— Фу! — пренебрежительно отфыркнулся великан. — Поздно, смертный. Ты лишил магический круг силы своими грешными вожделениями и не успел очиститься от этих помыслов, — он вытянул ручищу. — Альфрик сказал мне, что тут отыщется великолепная добыча. Отдайте мне девчонку и проваливайте.

Хольгер искал слова, чтобы полной мерой выразить свое отвращение к такой сделке. Господи, бывают вещи похуже смерти! Увы, все, что пришло ему в голову, никак не годилось для девичьих ушей. Вместо ответа он прыгнул вперед. Его меч ударил по огромному пальцу.

Великан отдернул ручищу, подул на задымившуюся руку и крикнул:

— Постой! Поговорим!

Децибелы его голоса едва не сшибли Хольгера с ног. Он опустил меч.

Хольгер привык, что он выше ростом всех в округе, но сейчас роли переменились, и нависшее над ним гигантское лицо казалось снизу шире, чем на самом деле. Но он твердо стоил да ногах.

— Послушай, смертный, ты великий рыцарь, я вижу. И железо меня, конечно же, ранит. Но очень уж меня много. Я тебя забросаю валунами раньше, чем ты меня успеешь серьезно покалечить. Что ты скажешь насчет поединка полегче? Если превзойдешь меня умом, вы все уйдете невредимыми. И я еще насыплю твой шлем золотом доверху. — Он хлопнул по огромной суме у пояса. — А если проиграешь, отдашь мне девчонку.

— Нет! — плюнул наземь Хольгер.

— Подожди! Подожди, любимый. — Алианора порывисто схватила его за руку. — Спроси его: он говорит про поединок на загадках?

Хольгер удивился, но спросил. Великан кивнул:

— Вот именно. Знай же: мы, Большой Народ, сидим у себя дома в холодные зимние вечера и год за годом, век за веком ради скоротания времени устраиваем турниры, изощряя ум. Выше всего мы ценим загадки. Я не потрачу времени зря, даже если позволю вам уйти в обмен на три новых загадки, из которых не найду ответа на две. Они самому потом сослужат добрую службу, — его лицо беспокойно обратилось к востоку. — Но торопись! Глаза Алианоры заблестели:

— Я так и думала, Хольгер! Соглашайся. Перехитри его.

Великан, похоже, этого не услышал. Ну да, подумал Хольгер, его огромные уши не воспринимают всего диапазона человеческого голоса. И он ответил Алианоре фальцетом:

— Мне ничего в голову не приходит.

— Должно прийти, — ее пыл чуточку ослаб.

Она уставилась в землю, ковыряя ее ногой. — Если не сможешь… ну что ж, отдай меня ему. Он меня попросту съест. А ты слишком много значишь для этого мира, чтобы рисковать жизнью в борьбе за такое ничтожество, как я…

Мысли Хольгера лихорадочно прыгали. Какие он знает загадки? «Четыре висят, четыре идут, два направляют, один машет…» Корова. Самсон эту загадку задавал филистимлянам. Что-нибудь вроде этого придумать? Но великан говорил о столетиях, а за века чего только не услышишь… Не настолько он, Хольгер, силен умом, чтобы с ходу сочинить новую загадку.

— Я буду бороться за друзей, за тебя и… — начал он. Присевший на корточки великан прервал его:

— Поспеши, я сказал!

Шальная мысль мелькнула у Хольгера.

— Он боится солнечных лучей? — спросил он Алианору писклявым голосом евнуха.

— Еще как! Рассвет превратит его в камень.

— Ага, — пропищал Гуги. — Парень, если ты ему мозги надолго задуришь, рассвет его окаменеть заставит, а мы все золото у него загребем.

— Как знать, — сказала Алианора. — Я слышала, что добытое таким образом золото проклято. Кто его заберет, вскоре умирает. Хольгер, совсем скоро ему придется спасаться от солнечных лучей. Неужели ты не протянешь время, ты, победитель дракона?.

— Кажется., могу. — Хольгер обернулся к великану, уже ворчавшему от нетерпения. — Я померяюсь с тобой!

— Три загадки на сегодняшнюю ночь, — прогудел великан и садистски ухмыльнулся: — Может, завтрашней ночью я of тебя потребую трех новых, и послезавтрашней… Свяжи девчонку, чтобы не убежала. Живо!

Хольгер делал это так медленно, как только отважился. Шепнул Алианоре:

— Если увидишь, что дело плохо, веревки сбросишь легко..

— Нет. Если я убегу, он на тебя накинется.

— Мне и так похоже, придется с ним драться. А так ты спасешься. — Но говоря фальцетом, он не мог придать своему голосу должной убедительности.

Подбросил веток в костер и повернулся к великану. Тот сидел, уперев волосатый подбородок в колени.

— Ну начнем! — сказал Хольгер.

— Ладно. Ты скоро убедишься, что имел счастье помериться с мастером, победившим на девяти турнирах подряд. — Он глянул на Алианору и облизнулся: — Лакомый кусочек!

Меч вылетел из ножен, прежде чем Хольгер успел о том подумать.

— Заткни свою поганую пасть!

— Захочешь биться? — под кожей вздулись огромные мускулы.

— Нет, — опомнился Хольгер. Но этот гиппопотам осмелился так об Алианоре! — Хорошо. Первая загадка: зачем цыпленок переходит через дорогу?

— Что? — великан разинул рот, его зубы заблестели, как мокрые камни. — Ты меня об этом спрашиваешь?

— Да.

— Любой ребенок тебе ответит! Чтобы попасть на другую сторону.

Хольгер мотнул головой:

— Мимо.

— Лжешь! — взметнулась мамонтова туша.

Меч Хольгера со свистом рассек воздух:

— Я знаю ответ. И ты его можешь отыскать.

— Никогда я такого не слышал, — пробурчал великан, но уселся, устроился поудобнее и почесал ручищей подбородок. — Зачем цыпленок переходит дорогу? Чтобы попасть на другую сторону — и все тут! Какой мистический смысл тут скрыт? Что олицетворяет цыпленок и дорога? — ой зажмурился, стал размеренно покачиваться. Связанная Алианора, лежа у костра, во весь рот улыбалась Хольгеру.

Прошла целая вечность, наполненная холодным ветром и холодными звездами, все еще сиявшими на небе. Хольгер увидел, что глаза гиганта открываются. Они блеснули под нависшими бровями в свете костра, словно черно-багровые фонари.

— Я нашел ответ, — раздался гулкий голос. — Загадка эта похожа на ту, которой Фиази победил Гротнира пятьсот зим назад. Слушай ответ, смертный: цыпленок — душа человеческая, а дорога — жизнь, которую душа должна перейти с обочины рождения на обочину смерти. На этой дороге ждут ее многие опасности, не только зной и болото греха, но еще и повозки войны и мора, влекомые волами разрушения, а в вышине кружит ястреб по имени Сатана, всегда готовый пасть на добычу. Цыпленок не затем переходит дорогу, что трава на той стороне кажется ему зеленее. Он переходит, потому что обязан это сделать.

Он лучился самодовольством. Хольгер мотнул головой:

— Нет, снова мимо.

— Что? — великан взметнулся, как морская волна. — Ах ты…

— Хочешь биться? — спросил Хольгер. — Я сразу понял, что умом-то ты не крепок…

— Нет, нет, нет! — завыл великан, вызвав небольшую каменную лавину, закружил вокруг костра. Наконец успокоился и сел. — Время уходит, а потому — сдаюсь, скажи разгадку. Зачем цыпленок переходит дорогу?

— Цыпленок потому и переходит дорогу, что слишком далеко было бы обходить ее кругом, — сказал Хольгер.

Поток ругательств гиганта изливался долго. Хольгер был тому только рад. От него требовалось выиграть время, тянуть как можно дольше, пока наконец первые лучи восходящего солнца упадут на его врага. Великан, кричавший, что его надули, наконец решил, что утолил свою ярость, но Хольгер к тому времени собрал немало доводов для дискуссии о значении понятий «вопрос» и «ответ», и они орали друг на друга добрых полчаса. Благословенны будут диспуты по семантике, в которых Хольгер участвовал студентом! Еще десять минут он выиграл, растолковывая великану теорию понятий Бертрана Рассела.

Гигант пожал плечами:

— Ну ладно, — и улыбнулся зловеще — Будет еще завтрашняя ночь, дружок. Теперь посмотрим, какая твоя вторая загадка. Сдается мне, тут уж я лицом в грязь не ударю. Валяй!

Хольгер набрал побольше воздуха в грудь:

— Что это такое — четыре ноги, желтые перья, живет в клетке, поет и весит четыреста килограммов?

Ручища великана хлопнули оземь. Взлетели камни.

— Что за неслыханная химера! Это не загадка, это вопрос из естественной истории!

— Если загадка — вопрос, на который можно найти ответ путем логических размышлений, то я задал тебе загадку, — сказал Хольгер и украдкой покосился на восток. Показалось ему, или небо в самом деле становится светлее?

Великан замахнулся на него, но промазал и принялся грызть усы. Не так уж он умен, подумал Хольгер. Даже мозг с замедленными реакциями найдет ответ, имея сотни лет упражнений. Ребенку хватило бы нескольких минут, а этот бегемот затратит часы. Но великан, похоже, неплохо умел концентрировать умысел. Он сидел, зажмурившись, бормоча что-то, размеренно покачиваясь. Костер прогорел, но было еще темно, и гигант казался бесформенной тенью.

Гуги потянул Хольгера за штаны и шепнул жадно:

— Не забудь о золоте!

— И о проклятье, что на нем лежит, — добавила Алианора. Боюсь, если даже мы победим, то не честно…

Но Хольгера, прагматика до мозга костей, эта сторона вопроса не занимала ничуть. Только святой может бороться со злом абсолютно чистыми руками. Великан-каннибал приплелся сюда незваным и вряд ли будет большим грехом обмануть его ради спасения жизни Алианоры.

И все же… Проклятье — из тех вещей, которыми не пренебрегают. По спине у Хольгера пробежали мурашки. Откуда-то он знал, что победа над великаном может оказаться хуже поражения.

— Готово! Я нашел разгадку, рыцарь. Две канарейки по двести килограммов каждая!

Хольгер вздохнул, Что ж, когда-то приходится и проигрывать.

— Молодец, Юмбо. Третья загадка…

Великан перестал злорадно потирать ручищи:

— Не называй меня Юмбо!.

— А почему?

— Потому что мое имя — Беламорг. Ужасное имя, его надолго запомнят множество вдов, множество сирот, множество в щепки разнесенных деревень. Называй меня моим подлинным именем.

— Ну видишь ли, там, откуда я пришел, «Юмбо» — это вежливое обращение… — и еще минут пятнадцать Хольгер плел какую-то невероятную историю.

Наконец великан решительно перебил его:

— Последнюю загадку! И поспеши, иначе растопчу!

— Ишь ты… Как хочешь. Ответь, что это: зеленое, имеет колеса и растет около дома?

— Как? — огромная челюсть отвисла.

Хольгер повторил.

— У какого дома?

— Да у любого, — сказал Хольгер.

— Растет, говоришь? Вопрос о неких фантастических деревьях, на которых растут колеса — не настоящая загадка.

Хольгер уселся и стал чистить ногти концом меча. Ему пришло в голову, что магниевый кинжал Альфрика может произвести тот же эффект, что и солнечные лучи. А может, и нет. Мощность излучения наверняка окажется недостаточной. Однако, если дойдет до драки, нужно все же испробовать Пламенное Острие. Хольгер отметил, что различает силуэт гиганта, хотя от костра остался только пепел.

— В моей стране такие загадки загадывают друг другу дети, — сказал он.

Вот это была чистая правда. Но уязвленное «эго» Беламорга позволило Хольгеру выиграть еще несколько минут — пока великан ворчал и ругался. Но вскоре он, гневно урча, с головой погрузился в размышления.

Хольгер сидел, не шелохнувшись. Алианора и Гуги лежали словно каменные, даже Папиллон замер. Все взоры были обращены на восток.

Небо поголубело.

Минула частица Вечности, прежде чем великан грохнул кулаком оземь и уставился на них.

— Сдаюсь, — проворчал он. — Солнце меня жжет. Пора искать убежище. Какова отгадка?

Хольгер встал:

— А почему я должен тебе ее выдавать?

— Потому что я так хочу! — колосс тоже встал, топнул ножищей и ощерил зубы: — Говори, иначе я эту девчонку в лепешку растопчу!

Хольгер изготовил меч.

— Ну хорошо, — сказал он. — Ответ — трава.

— Но у травы нет колес!

— Вот насчет колес я немножко приврал, — сказал Хольгер..

Гнев рванулся из Беламорга оглушительным рыком. Великан бросился на рыцаря. Хольгер отскочил подальше от Алианоры. Если удастся удержать гиганта в помрачении от гнева еще минут пять, а самому уцелеть, то…

— Цып-цып-цып, а вот и не поймаешь!

Беламорг пытался сграбастать его ручищами. Хольгер что есть силы взмахнул мечом и отрубил ему кончик пальца. Потом он прыгал, уворачивался, приседал, колол мечом, ругался, разжигая ярость великана, жадно хватал полной грудью воздух в редкие мгновенья передышки.

Когда первые солнечные лучи коснулись великана, Беламорг взвыл. Такого вопля муки и ужаса Хольгер в жизни не слышал. И побежал прочь от корчившейся туши, устрашенный страданиями, в которых сам же был повинен. Великан так грянул оземь, что подпрыгнули ближайшие валуны, завыл, с ним происходили чудовищные превращения. Потом все стихло. Лучи восходящего солнца озарили длинную глыбу гранита, сохранившую отдаленное сходство с человеческой фигурой, покрытую кое-как сметанными шкурами.

Хольгер рухнул на колени. В ушах у него стоял этот вопль.

Когда он пришел в себя, голова его лежала на коленях Алианоры. Ее волосы, ее слезы ласкали его лицо, словно потоки солнечного света.

Гуги выплясывал вокруг гранитной глыбы:

— Золото, золото, золото! Каждый великан носит суму с золотом! Парень, отвяжи ее, станем богаче короля!

Хольгер с трудом поднялся и подошел к нему.

— Я бы тебе не советовала, — сказала Алианора. — Правда, деньги нам в пути не помешают, и если уж ты намерен их забрать — позволь, их понесу я, чтобы проклятье пало на меня одну. Ох, любимый мой!

Хольгер жестом приказал Гуги отойти и склонился над сумой из плохо выделанной кожи, завязанной ремнем. Несколько монет выпали из нее и блестели на земле, как крохотные солнца. Быть может, проклятье на них не падет, если употребить часть денег на благие цели, например, возвести часовню в честь Святого Георгия?.

Что это за запах? Не вонь шкур, другой запах, приятный. Так пахнет воздух после грозы, когда небо прояснится… Озон? Несомненно. Но откуда…

— Боже мой! — вскрикнул он. Подхватил Алианору на руки и побежал прочь, — Гуги! Беги! Скорей отсюда! Ничего не трогай, если жизнь дорога!

За несколько минут они собрали вещи, вскочили на Папиллона и помчались вниз по западному склону горы. Лишь проскакав несколько миль, Хольгер остановил коня. Гуги и Алианора тут же потребовали объяснений. Пришлось сходу выдумать побасенку, будто святые вдруг предупредили его о смертельной опасности. К счастью, его авторитет в группе был достаточно высок, и они поверили.

Но как он растолковал бы нм правду? Он сам плохо разбирался в ядерной физике, но помнил, как на лекциях в университете им рассказывали об экспериментах Лоренца и Резерфорда по превращению элементов, и о лучевой болезни.

Россказни о проклятье, лежащем на золоте, которое забирали у превращенных солнечными лучами в камни великанов, оказались чистейшей правдой. Во время превращения углерода в кремний возникали радиоактивные изотопы, и счет исходного продукта шел на тонны.

13

Минул полдень, а они все еще спускались в долину. Но на душе стало спокойнее. Лес вокруг, буковый с редкими соснами, нес явные следы присутствия человека; пни порубок, грядки на росчистях, выщипанный скотом подлесок, и, наконец, что-то похожее на торную дорогу — по словам Алианоры, она вела в городок, куда попасть можно еще засветло. Хольгер, утомленный состязанием с Беламоргом, подремывал в седле — езда шагом и птичье щебетание убаюкивали. Они миновали одинокую ферму. Основательный, крытый соломой дом из ошкуренных бревен, солидный хлев свидетельствовали, что хозяин — человек зажиточный. Но из трубы не поднимался дым, а на подворье было тихо и пусто — только ворон скакал, насмешливо каркая.

Гуги показал на дорогу:

— По следам видно — хозяин пару дней назад всю скотину в город погнал. Но отчего бы вдруг?

Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь зеленые кроны, вдруг показались Хольгеру холодными.

К вечеру выехали на открытое пространство. Перед ними раскинулись поля созревающей пшеницы, явно принадлежавшие жителям близкой деревни. Солнце уже скрылось за лесом, черной полосой выделявшимся на алом фоне гаснущего заката. На востоке заблестели над горами первые звезды. Было еще довольно светло, и Хольгер рассмотрел примерно в миле впереди облако пыли на дороге. Он причмокнул, и Папиллон пустился рысью. Алианора, забавы ради гонявшаяся за прилетевшими с заходом солнца нетопырями, тут же опустилась на седло позади Хольгера и приняла человеческий облик.

— Не нужно беспокоить этих людей нашими бедами, — сказала она. — У них наверняка свои хлопоты и свои страхи.

Большой нос Гуги втянул воздух:

— Скотину и овец загоняют за стены. Ну и запашок! Только есть тут что-то такое… Когда человек боится, пот пахнет острее. И еще чего-то, диковинный след, нелюдской… — он теснее прижался к груди Хольгера.

Стадо было огромное, дорога оказалась ему тесна. То тут, то там коровы и овцы выбегали на поля. Сновавшие вокруг мальчишки и псы загоняли ошалевшую скотину обратно в стадо, вытаптывая в пшенице настоящие тропинки. Что-то случилось, подумал Хольгер, оттого-то они так и спешат. Он натянул поводья — дорогу загородили несколько крестьян с копьями. Это были кряжистые, светлокожие люди, бородатые и длинноволосые, в длинных кафтанах из грубой шерсти и штанах, перевитых ремнями постолов. Они выглядели спокойными по натуре, но в голосах их, когда они спросили Хольгера о его имени, звучали беспокойство и страх.

— Сэр Хольгер из Дании с двумя друзьями, — сказал он. Нет смысла рассказывать всю правду, чересчур сложную для них, — Намерения у нас мирные, мы хотели бы найти ночлег.

— Ольгер? — рослый мужчина средних лет, казавшийся их вожаком, опустил копье и почесал в затылке. — Где я слышал это имя или похожее?

Мужчины зашептались, но никто из них не пришел на помощь вожаку — нужно было думать о стаде.

— Вряд ли ты слышали обо мне, — сказал Хольгер. — Это кто-то другой. Я издалека, здесь проездом.

— Ну что ж, господин, приветствую вас в Лурвилле — сказал вожак. — Боюсь, в недоброе вы прибыли время, но все равно сэр Юв рад будет вас видеть… Эй вы! Поворотите ту паршивую яловицу, пока не забежала в соседнее графство… Меня зовут Рауль, господин. Простите нам это столпотворение на дороге.

— Что случилось? — спросила Алианора. — Я вижу, вы загоняете свою скотину на ночь за городские степы, а ведь загонов там для нее не найдется.

Хольгер услышал, как старик вполголоса прохаживается по адресу «этих заграничных путешественников и их скандально раздетых дамочек». Но тут же кто-то прервал его:

— Я о ней слышал, дедуля. Это дева-лебедь, она живет на северо-западе. Говорят, она очень добрая.

Хольгер внимательно прислушался к словам Рауля:

— Да, господин, уже два дня мы сбиваем всю скотину в одно стадо и пасем всех вместе, а к ночи загоняем в город. И сами там прячемся. С наступлением сумерек никто и носу за ворота не высунет. По округе рыщет волкодлак.

— Что ты сказал? — охнул Гуги. — Оборотень?

— Вот именно. В последние годы многое шло не так, как следовало бы. Что ни хозяйство — несчастье за несчастьем. Этой весной мой собственный топор сорвался и поранил мне ногу, а потом то же случилось с моим старшим. Три недели мы провалялись — в самый сев! В каждой семье — что-нибудь вроде. Говорят, это идет из-за гор, от Серединного Мира. Чернокнижье набрало такую силу, что достает до нас и все обращает в зло. Так у нас болтают. — Рауль перекрестился, — Как знать… А самое скверное — луп-гаро [7]. Господи Иисусе, защити нас!

— А не может это оказаться обычный волк? — спросила Алианора.

— Я часто слышала, как люди пускали слух о волкодлаке, а потом выяснялось, что это обычный зверь, только очень большой и хитрый.

— Может быть, — сказал Рауль холодно. — Только никак не попять, как это обычный зверь выломал столько ворот и открыл столько замков. Обычные волки не убивают для забавы по дюжине овец зараз, как ласки это делают в курятнике. А вчера ночью Пьер Бигфут и его жена Берта сидели дома… Это в трех милях отсюда, в лесу. Серый выбил окно, прыгнул внутрь и схватил ребенка из колыбельки. Пьер его ударил серпом и клянется, что железо прошло сквозь волка, как сквозь туман. А Берта его сгоряча трахнула старой серебряной ложкой, бабкиной памятью. Вот тогда он бросил ребенка — слава богу, не покалечил! — и выпрыгнул в окно. Вот я и спрашиваю: обычный это волк?

— Нет, — тихо, испуганно сказала Алианора. Рауль сплюнул:

— Вот мы и будем спать за стенами, пока опасность не минует, а волк пусть рыщет по пустому лесу. Может, мы отыщем, кто это меняет шкуру, и спалим его на костре, — и добавил учтиво — Очень все это некстати для сэра Юва, он сейчас снаряжает свою дочку Раймберг в путешествие на запад — она должна обвенчаться в Вене с третьим сыном маркграфа. Мы молимся, чтоб побыстрее пришел конец нашим бедам.

— Наш господин, увы, не сможет принять тебя так, как ты заслуживаешь, сэр ’Ольгер, — сказал какой-то парень. — Он будет всю ночь, сэр ’Ольгер, ходить дозором по стенам, чтобы волк не перескочил внутрь. А госпожа Бланшефлор не поднимется с постели, она больна. Но сын их и дочь сделают все, чтобы принять тебя достойно.

Хольгер подумал, что и ему следовало бы вставать на стражу. Но побоялся, что уснет — позади бессонная ночь и день в седле. Когда Папиллон неспешно зашагал впереди стада, датчанин попросил Алианору рассказать подробнее про свалившуюся на сельчан напасть.

— Есть два способа для человека превратиться в зверя, — казала он. — Один — это заклятья, наложенные на обычных людей. Как моя тупика из перьев. Второй способ гораздо более мрачный. Иные люди рождаются на свет, имея двойную сущность, и чары здесь ни при чем. В человеческом обличье он приятный и рассудительный, а в облике зверя сеет смерть, пока не утолит жажду крови или не вернется в человеческий вид из страха перед разоблачением. Трудно их победить — их раны заживают в одно мгновенье. Только серебро причиняет им боль, только серебряным оружием их можно убить. Но от такого оружия он ускользает быстрее, чем любой настоящий зверь.

Человека, что ни ночь, охватывает желание стать медведем, диким котом или волком. — Все не совсем так. Тот парень прав — это может быть кто-то из них. Небольшая примесь крови в человеческих жилах может дремать всю жизнь, если окажется слишком слабой, чтобы проявить себя. Но сейчас чернокнижье набрало силу и могло пробудить спящего демона.

— И пусть поможет бог тому, кто этим перепуганным селянам покажется волком, — буркнул Гуги.

Хольгер ехал к городским воротам в угрюмом раздумье. Был во всем этом свой смысл, хотя и диковинный, как большинство управляющих этим миром законов. Волкодлачество — скорее всего набор унаследованных генов. Если набор этот оказывался полным, человек несознательно умирал, как только его отец обнаруживал в колыбельке волчонка. Если набор был «некомплектным», тенденция к смене облика слабела.

У этого несчастного крестьянина дремавшее в нем проклятье никогда до того себя не проявляло. До времени, когда из-за гор повеяло магией Серединного Мира, и она разбудила связанные с волкодлачеством процессы — биологические или химические.

Хольгер всматривался в темноту. Городок окружен был мощным палисадом с узкой галереей, по которой будет ходить сегодня ночью сэр Юв. Внутри теснились узкие деревянные домишки, двухэтажные попадались редко. Кривые улочки были обычными тропинками, немощеными и пыльными, усеянными пылью. Ведущая в ворота «главная улица» оказалась лишь самую чуточку шире и прямее. Въехав в ворота, Хольгер стал объектом любопытства для женщин в длинных платьях и чепцах, нечесанных детишек и ремесленников в рабочей одежде. Большинство из них держало факелы, мерцающие, коптящие. Они проводили Хольгера взглядами, уважительно примолкнув.

Хольгер задержался у боковой улочки, темного туннеля, образованного домами и целиком почти накрытого их галерейками. Увидел вздымавшуюся над гребнями острых крыш верхушку угловатой башни — скорее всего, это и был дом сэра Юва. Стоявший поодаль здоровяк пригладил волосы обеими руками и сказал:

— Я кузнец Одо. К вашим услугам, господин.

— Эта улица ведет к дому вашего господина?

— Да, ваша милость. Эй, Фродарт, господин еще у себя?

Молодой человек в выцветших красных штанах, с мечом на боку, кивнул:

— Только что я его оставил в броне с головы до пят. Он подкрепился пивом перед ночным дозором. Я оруженосец, сэр рыцарь. Пойдемте, я вас провожу к нему. Наш городок — сущий лабиринт.

Хольгер снял шлем — его волосы, весь день покрытые, железом, взмокли от пота, а ночной ветер нес приятную прохладу, увы не слишком благовонную. Вряд ли его здесь ждал особый комфорт. Сэр Юв де Лурвилль наверняка небогат — провинциальный рыцарь с горсткой челяди, охраняющий эти края от разбойников и выполняющий функции местного судьи. Однако Рауль был исполнен обывательской гордости, говоря о свадьбе дочери своего господина с младшим сыном мелкого аристократа с западной окраины Империи.

Ну и что с того? Все, что Хольгеру требуется — еда и место для ночлега.

Оруженосец пошел впереди с факелом, Хольгер ласково похлопал уставшего Папиллона по шее, ободряя его, и въехал в улочку.

Раздался женский крик.

Он еще не оборвался, а шлем Хольгера был уже на голове, меч в руке, Хольгер развернул Папиллона в ту сторону. Люди загомонили. Чадящие факелы отбрасывали зыбкие тони на дома главной улицы. Вторые этажи тонули в темноте. Только теперь Хольгер рассмотрел, что все окна закрыты ставнями, все двери заперты. Снова закричала женщина — в одном из этих домов.

Ставень, закрытый на железный засов, разлетелся на куски от удара изнутри. Выбив его лбом, на улицу выпрыгнуло что-то длинное, серое, косматое. В пасти у него заливался плачем ребенок.

— Волк! — закричал кузнец. — Матерь божья, он здесь!

В окне показалась женщина.

— Он пролез через кухню! — закричала она, простирая руки к зверю, к толпе. — Он пролез через кухню, утащил Люсьену! Держите его, держите! Мужчины, бог вас покарает! Что вы стоите, спасите моего ребенка!

Папиллон метнулся вперед. Волк обернулся в его сторону, сжимая в зубах ребенка. Ребенок был жив, бился и плакал. Хольгер ударил мечом, но лезвие рассекло пустоту — волка там ужо по было. Невероятно проворный, он проскочил меж ног Папиллона и убегал в глубь улочки.

Оруженосец Фродарт заступил ему дорогу. Но задержавшись ни на миг, волк гигантским прыжком перемахнул через него и нырнул за угол. Хольгер пустил Папиллона галопом. Поздно, подумал он, поздно! В лабиринте темных закоулков волк успеет сожрать добычу и превратиться в человека раньше, чем его настигнут…

Прошумели белые крылья. Лебедица ударила клювом, целясь в глаза волку. Тот прижал уши, увернулся и бросился в переулок. Алианора вновь оказалась перед ним, осыпала ударами. И задержала на миг.

Хольгер был уже там. Факелы остались позади, и он едва различал огромный черный силуэт. Свистнул меч. Хольгер ощутил, что лезвие пронзило тело волка. Блеснули его глаза, зеленые, холодные, полные лютой ненависти. Хольгер занес меч. Клинок блеснул в свете приближающихся факелов. Он был чистым, ни следа крови. Железо не могло ранить волкодлака.

Папиллон ударил передними копытами, опрокинул волка и принялся его топтать. Косматый зверь, невредимый, отпрыгнул вбок и растаял в темноте. Но на земле остался плачущий ребенок. Когда крестьяне подбежали к ним, Алианора, уже в человеческом облике, прижимала его к груди:.

— Бедный мой, маленький мой, все уже, все. Ничего страшного, поцарапали нас немножко, и все. Испугался, бедненький… Детям своим будешь рассказывать, как тебя спас лучший на свете рыцарь. Не плачь…

Мужчина с длинной черной бородой, видимо отец, выхватил у нее ребенка, осмотрел его и упал на колени, плача, быть может, впервые в жизни. Хольгер оттеснил от него толпу, надвигаясь на нее конем, вытянул меч:

— Успокойтесь! Возьмите себя в руки! С ребенком ничего не случилось. Ты, ты и вот ты — ко мне! Нужны люди с факелами. Хватит болтать. Нужно отыскать волка.

Несколько мужчин побледнели, переглянулись и тихонько отошли. Кузнец Одо, грозя кулаком в ту сторону, куда скрылся волк, крикнул:

— Но как мы его найдем?! Он не оставляет следов. Спокойненько прибежит к себе домой и превратится в одного из нас…

Фродарт внимательно приглядывался к лицам окружающих. Пляшущий свет факелов освещал их на миг, потом они вновь скрывались в темноте.

— Мы знаем, что это кто-то из нас, — начал он громко, пытаясь перекричать гвалт. — Стража у ворот не в счет. Это для начала. А теперь пусть каждый запомнит, кто стоит с ним рядом.

Гуги потянул Хольгера за рукав:

— Пошли за ним, если такова твоя воля. У меня нос заложило от его вони.

Хольгер втянул воздух ноздрями:

— Пахнет только пылью да навозом.

— Но ты-то не гном лесной. Быстро, парень, опусти меня на землю, а я уж пойду по следу. Смотри, не отставай!

Хольгер посадил Алианору за собой — отец ребенка целовал ее пыльную ножку — и тронулся следом за Гуги. Фродарт с Одо шли по бокам Папиллона, высоко подняв факелы. Сзади валили самые смелые крестьяне с ножами, палками и копьями, а следом тащились все остальные. Если схватим волкодлака, подумал Хольгер, придется потрудиться, чтобы его связать. А потом… не хочется думать, что будет потом.

Гуги петлял по темным улочкам. Вышел наконец на замощенную базарную площадь. Здесь, под открытым небом, было чуточку светлее.

— Ага, запах, как горчица, — сказал он. — Ничто на свете так не смердит, как волкодлак, когда обличье зверя примет.

Хольгер подумал: может, это выделения неких желез? Подковы Папиллона гремели по брусчатке. Они свернули на мощеную улицу. В окнах некоторых домов горели свечи, но Гуги игнорировал видневшихся внутри людей. Он бежал вперед, и вдруг за спиной Хольгера раздался заполошный вскрик Фродарта:

— Нет! Только не к дому моего господина!

14

Жилище рыцаря располагалось посреди площади, напротив церкви. Кухня и службы — в отдельных домиках. «Замок» оказался весьма непрезентабельным, крытым соломой деревянным строением, он был самую чуточку побольше, чем летние коттеджи в родном мире Хольгера, построен в форме буквы «Т». Над левой перекладиной возвышалась башня — ее Хольгер уже видел. Главный вход — на конце «ножки», заперт наглухо. Из щелей ставен пробивался свет, в конюшне захлебывались лаем собаки.

Гуги подошел к обитой железом двери.

— Волк забежал сюда, — сказал он.

— А мой господин и его семья там одни — Фродарт потрогал засов. — Заперто. Сэр Юв! Господин, ты слышишь? Все у вас в порядке?

— Одо, стереги с той стороны, — распорядился Хольгер. — Алианора, взлети повыше и наблюдай за домом!

Он подъехал к двери и постучал в нее рукояткой меча. Кузнец подозвал нескольких мужчин, они побежали за угол дома. Гуги поспешил следом. Толпа стекалась на площадь. В колышущемся свете факелов Хольгер узнал некоторых — они раньше сторожили ворота. Рауль, с копьем в руке, протиснулся сквозь толпу к Хольгеру.

Удары в дверь наполнили дом грохотом.

— Умерли там все, что ли? — вскрикнул Фродарт. — Нужно ломать! Люди вы или собаки, стоите тут, а ваш господин ждет помощи!

— Есть тут какой-нибудь черный ход? — спросил Хольгер. Кровь стучала ему в виски. Страха перед волкодлаком он не чувствовал, даже отчужденность пропала. Все встало на свои места: впереди была работа, для которой он предназначен.

Гуги пробрался меж ног стоявших и схватился за стремя:

— Другого выхода нет, а окон множество, и все закрыты наглухо. Но волк отсюда не выходил. Я все обошел. Даже места, куда он мог бы допрыгнуть, если б сиганул с башни. Теперь не уйдет, кругом обложили. В западне сидит.

Хольгер огляделся. Крестьяне поутихли, окружили дом и ждали. Свет факелов вырвал из мрака испуганное лицо женщины, отразился во множестве глаз; блеснул потный лоб мужчины. Над головами щетиной торчали копья, топоры, косы, цепы, вилы.

— А слуги? — спросил Хольгер Фродарта.

— Там никого нет, господин, — сказал оруженосец. — Слуги — городские жители, на ночь уходят домой. Только старый Николас остается, но он тоже тут, вон он стоит… Проведи нас в дом!

— Я это и собираюсь сделать, если освободите мне место.

Фродарт и Рауль быстро, хотя и несколько грубо отодвинули толпу. Хольгер потрепал Папиллона по шее и сказал ему тихонько:

— Ну, парень, покажем, на что мы способны?

Конь взмыл на дыбы, ударил в дверь копытами. И снова, и еще раз, и еще… Засов не выдержал. Дверь распахнулась.

Хольгер въехал в длинную комнату. Кое-где глинобетонный пол покрывали потрепанные ковры. Над расставленными вдоль стен скамьями висели охотничьи трофеи и оружие. Свечи в настенных канделябрах давали достаточно света, и Хольгер видел, что зал пуст. Напротив входной двери в противоположном конце зала — еще одна. Наверняка там, в поперечнике буквы «Т» — покои сэра Юва и его семьи. Толпа за спиной Хольгера разразилась криками. Впереди, в дверях, показалась закованная в латы фигура и взмахнула мечом:

— Кто вы? — отблески света заиграли на доспехах. — Что за налет?

— Сэр Юв! — крикнул Фродарт. — Волк вам не сделал ничего плохого, господин мой?

— Какой волк? Что за черт? Сэр рыцарь, как ты объяснишь свое вторжение? Ты что, мой враг? Если нет — клянусь богом, ты им можешь стать вскорости!

Хольгер спрыгнул с седла и подошел ближе. Сэр Юв де Лурвилль был высоким худым мужчиной с меланхоличным лошадиным лицом и обвисшими сивыми усами. Доспехи на нем оказались сложнее, чем у Хольгера — кроме кольчуги, он носил шлем с забралом, нагрудник, наплечники, наголенники. На щите красовался герб — черная волчья голова на фоне шести алых и серебряных полос. Герб показался Хольгеру удивительно подходящим к ситуации. Если какой-то их отдаленный предок был «совершенным» волкодлаком, память эта изгладилась из жизни следующих поколений, но сохранилась в родовом гербе.

— Я сэр Хольгер из Дании. Волкодлака я видел тоже. Только благодаря помощи божьей нам удалось спасти унесенного им ребенка. И мы шли за ним до самого твоего дома.

— Вот именно, — поддакнул Гуги. — След вел прямо сюда.

Шум прошел по толпе, как первый порыв ветра перед бурей.

— Врешь, гном! Я сидел тут весь вечер. И никакого зверя не видел. — Сэр Юв вытянул меч в сторону Хольгера. — Здесь никого нет, только моя больная жена и мои дети. Если ты хочешь убедиться в чем-то другом, то сделаешь это, переступив через мой труп!

Но голос его звучал не столь уж уверенно. Вряд ли он был таким уж удальцом.

Первым нарушил молчание Рауль:

— Ну, если так обстоит дело, сэр Юв, оборотень кто-то из твоей семьи.

— Я тебя прощаю, — яростно бросил сэр Юв. — Вижу, что ты переутомился. Но следующий, кто повторит за ним, повиснет на виселице!

По лицу Фродарта текли слезы.

— Гном, отчего ты так уверен? — еле выговорил он.

— Кому вы верите — этому уроду, недоростку, этому приблудному рыцарю, или вашему господину, защищавшему вас все эти годы?

За его спиной появился мальчишка лет четырнадцати, худенький, светловолосый, в шлеме, с мечом и щитом. Он явно схватил оружие впопыхах, потому что одет был в цветную накидку и чулки — местный эквивалент фрака. Ну конечно, подумал Хольгер, даже на окраинах цивилизации каждый аристократ одевается к ужину.

— Я здесь, отец! — крикнул мальчишка. Его зеленые глаза впились в Хольгера. — Я Гью, сын Юва де Лурвилль. Хоть я еще не опоясан, но обвиняю тебя во лжи и вызываю на бой!.

Это произвело бы большее впечатление, не ломайся у него по-юношески голос. Впрочем, Хольгера это зрелище тронуло. Что тут странного? Волкодлак, когда находится в человеческом обличье, может быть весьма благородным и уверенным в своих правах. Хольгер вздохнул и спрятал меч в ножны.

— Я не хочу драться, — сказал он. — Если эти люди скажут, что не верят мне, я уйду.

Крестьяне беспокойно задвигались, уткнувшись взглядом в пол, потом вновь подняли глаза на Хольгера и Юва. Фродарт попытался украдкой пнуть гнома, но Гуги отпрыгнул. В дверях появился Одо и растолкал людей, расчищая дорогу идущей за ним Алианоре.

— Будет говорить дева-лебедь! — крикнул он.

— Дева-лебедь, что спасла Люсьену. Тихо вы, бараньи головы, а то схлопочете!

Наступила полнейшая тишина, слышно стало, как во дворе заходятся лаем собаки.

Хольгер увидел, как побелели костяшки пальцев, стиснувшие копье Рауля. Низенький мужчина в сутане упал на колени, поднял распятие. Гью разинул рот. Сэр Юв сгорбился, как от удара. Все уставились на Алианору. Она выпрямилась, тоненькая и стройная, свет поблескивал на ее медно-каштановых волосах.

— Некоторые из вас уже слышали обо мне, обитающей над озером Арроу, Не буду хвалиться, но в краях, лежащих ближе к моему дому, в Тарнберге и Грамдху, например, вам расскажут, сколько заблудших детей я вывела из леса, как заставила не кого-нибудь там — Маб собственной персоной — снять заклятье с мельника Филиппа. Я знаю Гуги всю жизнь и готова поручиться за него. К чему напрасные наветы? Вы должны быть счастливы, что самый могучий рыцарь из всех ныне живущих оказался здесь, чтобы избавить вас от волка. Слушайте его, говорю вам!

Через толпу пробился старик и громко спросил посреди гробовой тишины:

— Ты хочешь сказать, что это и есть Заступник?

— Ты о чем? — спросил удивленный Хольгер.

— Заступник… тот, кто придет, когда возникнет наивысшая нужда… легенду эту мне рассказал дед и не назвал имени Заступника, но скажи, сэр рыцарь, ты это, или нет?

— Нет… — но слова Хольгера потонули в гомоне и гвалте. Рауль прыгнул вперед, склонив копье.

— Кто крадет детей, тот мне не господин! — крикнул он. Фродарт замахнулся на него мечом, но как-то неуверенно. Слабый удар был отражен древком копья. В следующий миг четверо мужчин прижали оруженосца к земле.

Сэр Юв бросился на Хольгера. Датчанин едва успел выхватить меч и отразить удар. И сам ударил в щит противника с такой силой, что треснула железная оковка. Сэр Юв пошатнулся, Хольгер выбил у него меч. Двое крестьян схватили за руки своего господина. Гью попытался атаковать, но в грудь ему уперлись вилы и заставили отступить к стене.

— Рауль, Одо, успокойте людей! — крикнул Хольгер. — Не давайте им никого обидеть. Ты, ты и ты, — он указал на рослых крестьян, смышленых на вид. — Охраняйте эту дверь. Никого не пропускать! Алианора, Гуги, за мной.

Спрятал меч и поспешил в глубь здания по прямому коридору, украшенному резным деревом. Коридор заканчивался дверью, и еще две двери по бокам. Хольгер отворил среднюю. Комната увешана шкурами и тронутыми молью гобеленами. Пламя восковых свечей освещало женщину, лежащую на ложе под балдахином. Прямые седеющие волосы обрамляли благородное, пылавшее жаром лицо. Женщина чихала и кашляла в платок. «Тяжелая простуда», — определил Хольгер. У изголовья сидела девушка, тут же вскочившая, лет шестнадцати-семнадцати, стройная фигурка, длинные светлые косы, голубые глаза, вздернутый носик, алые губки. На ней было платье прямого покроя, перетянутое поясом с золотой пряжкой.

Хольгер поклонился:

— Простите мое вторжение. Я был вынужден.

— Знаю, — сказала девушка встревоженно, — Я все слышала.

— Вы ведь Раймберг?

— Да, я дочь сэра Юва. Моя матушка Бланшефлор, — упомянутая дама вытерла нос платком и уставилась на Хольгера со страхом, лишь самую малость приглушенным вызванными болезнями страданиями. Раймберг нервно сжала тоненькие ладони. — Я не могу поверить в то, что ты говорил, сэр рыцарь. Что один из нас — этот… тот зверь, — она удержала слезы, как-никак она была дочерью рыцаря.

— След ведет сюда, — сказал Гуги.

— Кто-нибудь из вас видел волкодлака? — спросил Хольгер.

— Мы были в дальних комнатах, я и Гью, а матушка спала. Двери были заперты. Отец сидел в главном зале. Услышав шум, я прибежала сюда успокоить маму.

— Значит, волкодлак — сам сэр Юв, — сказала Алианора.

— Нет, не отец! — прошептала Раймберг. Бланшефлор закрыла лицо руками. Хольгер отвернулся:

— Пойдемте дальше.

Комната мальчишки — у лестницы, ведущей на верхушку башни. Полна обычных для этого возраста вещичек. Комната Раймберг — напротив, в другом конце коридора. Там стоял сундук с приданым, прялка и все остальное, потребное девице знатного рода. Гуги не смог привязать запах к какому-то одному помещению, сказал, что он идет отовсюду. Волкодлак что ни ночь навещал эту часть дома. Но это не означало, что его кто-то заметил. Он мог входить и выходить через окно, пока все спали.

— Один из трех, — сказала Алианора подавленно.

— Из трех? — поднял брови Гуги. — А почему ты заверена, что мать не может оказаться зверем? Ведь она стала бы здоровой, как только сменила бы шкуру.

— Да? Я не знала. Волкодлаки не так уж часто встречаются, чтобы я знала, как бывает, когда они болеют… значит, четверо. Один из четверых.

Хольгер понуро поплелся в главный зал. Рауль и Одо уже навели порядок. Люди стояли вдоль стен, а Папиллон — у входа. Юв и Гью сидели в креслах с высокими спинками, связанные по рукам и ногам. У них в ногах сидел Фродарт — его лишь обезоружили. Священник молился.

— Ну что? — крикнул Рауль, когда они вошли. — Кто из них?

— Не знаем, — сказала Алианора.

Гью плюнул в сторону Хольгера.

— Когда я увидел тебя без шлема, сразу подумал, что ты на рыцаря мало похож, — сказал он язвительно. — А теперь, когда вижу, как ты вламываешься к беззащитным женщинам, знаю наверняка — ты не рыцарь.

Следом за Гуги вошла Раймберг. Подошла к отцу и поцеловала его в щеку. Окинула взглядом зал и сказала:

— Вы напали на своего господина, вы хуже собак!

Одо мотнул головой:

— Нет, госпожа моя. Господин, который не заботится о своих людях — не господин. У нас дома детишки, мы не хотим, чтобы их сожрали заживо.

Рауль ударил в стену тупым концом копья:

— Тихо вы, там! Волк должен сегодня умереть. Назови его имя, сэр ’Ольгер. Его… или ее. Назови имя волка.

— Я… — Хольгер ощутил слабость в ногах. Облизнул губы.

— Мы не знаем, — крикнул Гуги.

— Вот как… — Рауль угрюмо оглядел крестьян. — Этого я и боялся. Может, зверь сам признается? Обещаю ему легкую смерть — серебряным ножом прямо в сердце.

— Пока он в человеческом облике, хватит и железа, — сказал Одо. — Ну говорите! Не хотелось бы подвергать вас пытке.

Фродарт дернулся:

— Раньше, чем ты это сделаешь, тебе придется оторвать мои руки от твоего горла!

Его проигнорировали. Рауль сказал:

— Если никто не признается, то лучше будет, чтобы умерли все четверо. Здесь священник, он их исповедует.

Гью подавил вскрик. Раймберг замерла. Все услышали доносившийся из глубины дома кашель Бланшефлор.

Юв словно обмяк.

— Ладно, — сказал он. — Волкодлак — это я.

Миг спустя Раймберг решительно усмехнулась:

— Оба лгут из благородства. Настоящий оборотень, добрые люди — это я. Не нужно меня убивать, достаточно будет постеречь, пока я не уеду венчаться в Вену. Вдали от Фаэра его чары уже не принудят меня оборачиваться зверем.

— Не верьте ей, — сказал Гью. Юв кивнул. Хриплый вскрик из глубины дома мог означать, что и Бланшефлор берет вину на себя.

— Так мы ничего не добьемся, — сказал Рауль. — Рисковать нельзя. Луп-гаро должен умереть. Отец Вальдебрун, приготовьте их к последней молитве.

Хольгер вытянул меч и заслонил собой пленников.

— Пока я здесь, никто не посмеет убивать невинных! — раздался зычный голос, в котором Хольгер с изумлением распознал свой собственный.

Кузнец Одо сжал кулаки:

— Я не хотел бы причинять тебе зло, сэр ’Ольгер, но если понадобится ради жизни моих детей, я это сделаю.

Рауль добавил:

— Если ты и есть Заступник, назови имя нашего врага. Снова наступила гробовая, напряженная тишина. Хольгер ощутил, как три пары глаз жгут ему спину: это смотрели сгорбившийся Юв, задорный Гью и Раймберг, так хотевшая им помочь. Он услышал кашель больной. Господи Иисусе, победивший демонов, помоги же мне теперь! Хольгер сразу сообразил, что произнес молитву впервые со времен детства.

Но метод, с которым он подошел к ситуации, не имел с мистицизмом ничего общего — это был трезвый, практический подход инженера. Правда, сейчас он не был столь уж непреложно уверен в себе, как раньше, когда все без исключения жизненные проблемы были строго рациональными. Но и эту загадку можно раскрыть с помощью рационального анализа, логических выводов, Хольгер не был детективом, но и волкодлак не был профессиональным преступником. Если… И вдруг ослепительно сверкнула истина.

— Господи, вот именно! — крикнул он.

— Что? Как? Кто? — посыпалось со всех сторон. Хольгер взмахнул мечом над головой. Слова полились из его уст. Он сам не знал, что скажет миг спустя, просто рассуждал вслух, но люди слушали его благоговейно.

— Тот, которого мы ищем, родился оборотнем. Ему не нужна, как Алианоре, магическая одежда. Но тогда одежда не изменяется вместе с его телом, верно? Значит, на охоту он выходит нагой. Фродарт сказал мне перед самым появлением волкодлака, что оставил своего господина пьющим пиво в этом зале. В полном вооружении. Сэр Юв ни один, ни с чьей-либо помощью не успел бы снять доспехи, которые мы на нем видим, а потом надеть их всего за несколько минут. Значит, это не он. Гью тоже оговорил себя, хотел спасти кого-то другого. Он сказал, что видел меня без шлема, А шлем я снял, когда спрашивал дорогу, и тут же надел, когда поднялась суматоха. Волк не смог бы увидеть меня с обнаженной головой — он в то время уносил ребенка. Точнее уносила. Гью видел меня с башни, он никак не мог оказаться в тот миг в доме той женщины. Леди Бланшефлор… — черт, как объяснить им, что грипп, которым она наверняка болеет, вызывается вирусом? — Леди Бланшефлор больна. Ни собаки, ни волки этой хворобой не болеют. Если бы она обернулась волком, будучи больной, была бы чересчур слаба и не смогла бы двигаться так быстро и ловко. Если бы, приобретя облик волка, она выздоровела бы, это означало бы, что вирус… гм, демон, вызвавший болезнь… умер, оказавшись в зверином теле. И, вернувшись вновь в человечье обличье, она уже не страдала бы от кашля и жара, верно? Леди Бланшефлор вне подозрений.

Раймберг прижалась к стене, словно хотела исчезнуть в ней. Ее отец, полностью сломленный, вскрикнул и изогнулся в кресле, пытаясь прикоснуться к ней связанными руками. — Нет, нет, нет… — заорал он.

Толпа заворчала и взвыла, словно среди нее оказались настоящие волки. Люди медленно надвигались, ощетинившись оружием, вытянув к девушке руки.

Девушка упала на четвереньки. Ее лицо исказилось, преображаясь в звериную морду. Зрёлище было жуткое.

— Раймберг! — крикнул Хольгер. — Не надо! Я не позволю им…

Рауль попытался проткнуть ее копьем. Хольгер отразил удар, перерубив древко пополам, Раймберг взвыла. Алианора подскочила к ней и схватила ее в объятья, почти преобразившуюся.

— Нет! Сестренка, возвращайся к нам! Он тебя спасет, обещаю!

Щелкнула пасть, но Алианора схватила губы зверя руками и натянула их на клыки, чтобы волк не мог укусить.

Вскоре ей удалось обуздать зверя, и он замер.

— Девочка, мы тебе добра желаем…

Толпа напирала всерьез, и Хольгер принялся за дело. Кулаком и ударами меча плашмя он свалил особенно запальчивых, и толпа поутихла. Люди ворчали, глядели исподлобья, по уважение к гиганту в доспехах поумерило их воинственность.

Хольгер обернулся к Раймберг. Она уже вернулась в человеческий облик, плача, прижалась к Алианоре:

— Я этого не хотела. Не хотела. Это на меня находит, и я… я так боялась, что меня сожгут… Отец Вальдебрун, моя душа погублена? Мне уже не уйти от адского пламени… Те дети так кричали…

Хольгер переглянулся со священником и сказал:

— Это болезнь. Девушка не виновата. И ничего тут не поделаешь.

Юв тупо смотрел перед собой.

— Я подозревал, что это она, — бормотал он.

— Когда волк пробежал мимо меня, я знал, где Бланшефлор, где Гью… и запер дверь. Я хотел… я думал, если удастся выждать, и она уедет в Вену…

— А почему бы и нет? — сказал Хольгер. — По-моему, отличный выход. Когда она окажется вдали от злых чар Серединного Мира, наваждение ослабнет. А пока, понятно, нужно ее хорошенько сторожить. Все может повториться…

— Это кончится, когда взойдет солнце, и ее душа проснется, душа человека, — сказал священник. — Тогда ей понадобится утешение…

— До сих пор ни один ребенок не погиб, — сказал Хольгер. — Ее отец заплатил возмещение тем, чьи дети были поранены, тем, кто понес какой-либо урон. Отправьте ее в Вену как можно быстрее. Думаю, она выздоровеет, отдалившись миль на сто. А в Империи никто ничего не должен знать.

Рауль — синяк у него под глазом наливался черным — упал в ноги сэра Юва, а Одо, хлюпая расквашенным носом, пытался развязать крепко затянутые узлы.

— Прости нас, господи! — сказал пастух.

Юв слабо усмехнулся:

— Боюсь, это я должен молить вас о прощении. И прежде других — тебя, сэр Ольгер.

Раймберг подняла мокрое от слез лицо:

— 3-заберите меня отсюда! Чую, темнота вновь подступает. Заприте меня где-нибудь до рассвета. Свяжите меня, — она протянула руки к веревкам, снятым с ее отца, — Днем, сэр рыцарь, я найду слова благодарности… Ты спас мою душу.

Фродарт крикнул, обнимая ноги Хольгера:

— Заступник вернулся!

— О господи, отстаньте вы от меня с этим вздором, — запротестовал датчанин. — Я терпеть не могу слезливых сцен, а сюда приехал исключительно затем, чтобы выпросить немного еды. Может, и глоток вина отыщется?

15

Хольгер чувствовал себя в Лурвилле довольно неловко. И не только оттого, что следовало побыстрее отправляться на попеки эксперта-мага, пока фея Моргана не измыслила очередной каверзы. Семья Юва, разумеется, была ему благодарна, но не стоило и дальше вмешиваться в их частную жизнь. Жители городка преисполнились самой искренней сердечности — Хольгер за порог не мог ступить, тут же оказался в толпе поклонников. Леди Бланшефлор уговорила его возложить на нее руки и через пару часов была уже на ногах, совершенно здоровая. Она выздоровела бы и так — кризис миновал. Живое воображение Хольгера тут же нарисовало картину, как ему придется заниматься каждым случаем ревматизма и гриппа на десяток миль в округе.

Учитывая все это, они задержались всего на сутки и утром пустились в путь. Сэр Юв просил Алианору принять от него в подарок верховую лошадь, и она с удовольствием согласилась. С еще большим удовольствием они приняли бы немного денег — но, разумеется, ни один уважающий себя рыцарь и заикнуться об этом не мог.

Несколько следующих дней прошли превосходно. Они ехали лесами и долинами, искали укрытия, когда начинался дождь, останавливались у рек и озер ловить рыбу и купаться. Иногда мелькала среди ветвей белая фигурка лесной нимфы, порой золотистый грифон проплывал высоко в небе. Но обитатели Серединного Мира оставили их в покое.

Лишь Алианора, милая, веселая, оставляла желать лучшего в качестве дорожного товарища. Ее лебединая туника, чистая и белоснежная, никогда не пачкавшаяся, повергла Хольгера в изумление — он не смог освободиться от впечатления, что это вторая кожа девушки. Правда, Алианора имела привычку беззаботно сбрасывать ее на глазах Хольгера, едва им попадалась речка или заводь — что надолго выбивало Хольгера из равновесия. А время от времени появлялись ее лесные приятели. Белка, что принесла в подарок ягоды, была еще ничего, но когда в лагерь заявился лев и положил к ногам Алианоры только что пойманного оленя, нервы Хольгера добрых полчаса были натянуты, как струны. А потом еще пришлось рассказывать ей все о себе, своем происхождении и планах на будущее. Нет, она все поняла, но…

Но подлинные сложности — это отношение девушки к нему. Черт побери, он вообще не собирался ничего начинать! Забавы на сеновале с кем-то вроде Меривен или феи Морганы — это одно, Алианора — совсем другое. Хольгер собирался возвратиться в свой мир при первой подвернувшейся оказии, и в этой ситуации роман меж ними не сулил ничего хорошего обоим. Хольгер хотел остаться джентльменом, но Алианора ничуть не стремилась помочь ему в этом. С робкой надеждой она шла напролом.

Как-то вечером Хольгер отвел Гуги в сторону. Перед этим он долго целовал Алианору на ночь и собрал всю силу воли, чтобы этим и ограничиться.

— Гуги, — сказал он, — Ты ведь видишь, что происходит у меня с Алианорой.

— Что у меня, глаз нету? — оскорбился гном. — И пускай происходит. Она слишком долго имела в друзьях одно лесное зверье да мой народ.

— Но… ты же раньше предупреждал, чтобы я не вздумал к ней приставать.

— Тогда я еще не знал. А теперь вижу, ты ей как нельзя лучше подходишь. Девушке нужен парень. Вы с ней могли бы стать царем и царицей наших лесов. Все бы вам только рады были.

— Эх, вижу я, помощи от тебя не дождешься…

Гуги был уязвлен:

— Я старался, как мог! Сколько раз харю отворачивал или в лес уходил, чтобы вас одних оставить!

— Я не о том… Ладно, не будем об этом.

Он закурил трубку и угрюмо уставился на огонь. Он вовсе не был Дон Жуаном и понять не мог, почему женщины этого мира одна за другой бросались ему в объятья. Конечно, Меривен и фея Моргана имели на то веские причины, шли на то в интересах дела, но Хольгер был не настолько туп, чтобы не заметить, с каким удовольствием они выполняли свои обязанности. Алианора же врезалась в него по уши, и точка. С чего бы вдруг? Хольгер отнюдь не считал, что необычайно притягателен для женщин.

Но тот человек, его здешнее «альтер эго», мог быть совершенно другим. Об этом свидетельствовали тысячи неуловимых мелочей, выплывавших к дремлющему глубоко в нем второму «я» — мелочи эти постепенно изменяли его, влияли на отношение к нему окружающих. Так каким он был, рыцарь, носящий в гербе три сердца и трех львов?

Задумался. Попробуем это обмозговать. Несомненно, он могучий воин, что многое значит в этом мире. Порывистый, но достаточно спокойный авантюрист, не блещущий остротой ума, но умеющий любить. Наверняка, чуточку идеалист.

Моргана вспомнила, что он сражался на стороне Порядка, хотя мог добиться больших выгод, выступая за Хаос. Производил большое впечатление на женщин — иначе Моргана, столь хладнокровная и умная, не забрала бы его к себе на Авалон. И… да вот и все, пожалуй, что удалось логически вычислить. А может, это все, что он помнит?

Минуточку! Авалон. Хольгер глянул на свою правую руку. Эта самая ладонь лежала на балюстраде из зеленого малахита, выложенного узорами из рубинов и серебра. Он помнил, как солнечные лучи освещали руку, золотя волоски на фоне загорелой кожи, и серебро было теплее камня, а рубины кроваво отблескивали. Балюстрада — на вершине обрыва, отвесной скалы, и скала эта стеклянная. Сверху видно, как солнечные лучи преломляются в гротах, пылают мириадами крохотных радуг и вновь вырываются наружу — пылающие искры алого, золотого, фиолетового. Море внизу — темное, почти пурпурное; там, где скалы рассекают воду подобно носу корабля — пена удивительной белизны; Авалон никогда не стоял на месте, ом плавал в западном океане, окутанный туманом своей магии…

Но больше ничего не удалось припомнить. Он глубоко вздохнул и уселся у костра.

Через несколько дней, а может, недель — Хольгер потерял счет времени — они выехали из чащобы и оказались на голых равнинах, где лес напоминал о себе лишь редкими рощицами. Пшеничные и ячменные поля желтели на отлогих склонах холмов, на огороженных лугах паслись коровы, овцы и невысокие косматые лошадки. Крестьянские дома тут были глинобитные, они попадались чаще, сбивались в деревеньки посреди полей. Иногда встречались деревянные замки, окруженные палисадом. Более современные, каменные, строили, видимо, дальше на западе, на землях, где полновластно расположилась Империя.

На севере Хольгер увидел туманную голубую полосу мощного горного кряжа. Три высоких вершины словно парили в воздухе, отсеченные от оснований. Гуги объяснил, что и за теми горами — область Серединного Мира. А потому не удивительно, что все здесь ходили с оружием, даже в поле; что строгая иерархическая пирамида Империи превратилась тут в отношения, не отягощенные излишними формальностями. Рыцари, у которых путешественники дважды ночевали, были неграмотными, суровыми, неотесанными, но держались дружелюбно и жаждали новостей.

На третий день путешествия по этим земледельческим краям они с заходом солнца въехали в Тарнберг — Алианора сказала, что во всей восточной части герцогства это единственное место, мало-мальски похожее на город. Но замок его был пуст. Барон и его сыновья пали в битве с налетевшими с севера язычниками, его жена уехала на запад, к родным в Империю, и ни один наследник пока что не объявился. Налет этот был очередной проделкой Хаоса — Серединный Мир старался увереннее заявить о себе. А жители Тарнберга создали импровизированный совет горожан и сами несли стражу на бревенчатых стенах.

Миновав ворота, Хольгер въехал на мощеную улицу. Она вилась меж деревянными и каменными домами и вела на рыночную площадь с церковью. Повсюду бегали дети, бродили собаки и свиньи. Папиллон шествовал сквозь гомонящую толпу женщин и ремесленников — они таращились на Хольгера, неуклюже кланялись, но разговор завести не отважились. Зато ехавшую с ними рядом Алианору они хорошо знали и тут же засыпали вопросами:

— С кем приехала, дева-лебедь?

— Что это за рыцарь?

— Что нового в лесах, госпожа?

— Какие новости из Шарлемонта? Как там мой кузен Гарсент, видела его?

— Говорят, Фаэр собирает рати? — голос, задавший этот вопрос, звучал тревогой, и стоявшие рядом со страхом ждали ответа.

— Это что, новый господин, будет нас защищать?

Девушка улыбалась и махала рукой, но без особого воодушевления. Она не любила, когда вокруг нее оказывалось столько людей и стен.

Дом, к которому она привела Хольгера, выглядел выше и уже остальных, но изрядно покосился. У галерейки над дверями висела вывеска, написанная цветистым слогом:

«Мартинус Трисмегистус, магистр магии.

Заклятье, Чары, Предсказания, Исцеления, Любовные Напитки, Благословения, Заклинания, Всегда — полные — кошельки. При оптовых заказах — особая скидка».

— Хм, — сказал Хольгер. — Деловой парень, похоже.

— Ну да, — сказала Алианора. — Он еще — городской аптекарь, зубодер, писец, костоправ и искатель воды магическим прутиком.

И спрыгнула на землю, блеснув обнаженными ногами. Хольгер последовал ее примеру, привязал поводья Папиллона к столбу перед входом. Кучка подозрительных типов остановилась на той стороне улицы, приглядываясь к лошадям и вьюкам.

— Поглядывай, Гуги, — сказал Хольгер.

— Да ведь стоит поплакать над дурнем, что Папиллона увести попробует, — сказал гном.

— Вот я его смерти и не хочу, — сказал Хольгер.

Он поколебался — стоит ли делиться с этим чернокнижником всеми своими тайнами, рассказывать свою историю с самого начала? Но Алианора очень его хвалила. Да и не к кому больше обратиться.

Он отворил дверь, и раздался чистый звон колокольчика. Комната была полутемная, пыльная. Полки и столы завалены бутылями, банками, перегонными кубами, ретортами, огромными книгами в кожаных переплетах, черепами, чучелами и тому подобными вещами, точнее, хламом. Сова заухала со своего навеса, из-под ног выскочил кот.

— Иду, иду, светлые господа, минуточку, сейчас, — раздался тоненький фальцет, и мэтр Мартинус вынырнул из задней комнаты в мантии со знаками Зодиака, выцветшими от многочисленных стирок. Округлая голова его — совершенно лысая, а редкая бороденка кажется приклеенной. Близорукие глазки беспрерывно моргали, губы кривились в робкой усмешке.

— Приветствую вас, приветствую, господа. Как ваше здоровье? — Он присмотрелся. Да ведь это маленькая дева-лебедь? Входи, дорогая моя, входи. Но ты ведь уже вошла, верно? Да-да, ты, разумеется, уже вошла.

— У нас к тебе дело, Мартинус, — сказала Алианора. — Может, оно и нелегкое, но никого другого у нас нет.

— И хорошо, и прекрасно, дорогая моя, все сделаю, что смогу, благородный рыцарь. Все сделаю, что смогу. Прошу вас. — Мартинус смахнул пыль с висевшего на стене пергамента, явно стараясь обратить на него внимание Хольгера. Надпись гласила, что Мартиус, филиус[8] Голофи, выполнил все задания, экзаменаторами поставленные, и так далее; волею и благорасположением Регентов Университета в Рианоне сим присвоен ему титул Магистра Наук Магических со всеми привилегиями и обязанностями, сему титулу сопутствующими.

— Боюсь, что я не смогу… — Хольгер хотел объяснить, что денег у него нет, но локоть Алианоры толкнул его под ребра.

— Страшные тайны связаны с этим делом, — сказала она быстро. — И ни одни обычный чародей с ним не справится. Потому и и привела этого рыцари к тебе.

И одарила мага такой улыбкой, что даже Хольгер, собиравшийся потихоньку убраться отсюда, застыл на месте.

— И весьма мудро поступила, девочка, весьма мудро, если можно так выразиться. Проходите, прошу вас, там мы все обговорим.

Семеня впереди, Мартинус привел их в комнатку, столь же неопрятную и пильную. Сбросил с кресел книги на пол, извиняясь за нерадивого слугу, потом громко пропищал:

— Вина! Принесите всем вина! — помолчал и крикнул: — Эй, ты! Кончай дрыхнуть. Вина нам всем.

Хольгер уселся в кресло, тут же затрещавшее под его тяжестью. Алианора присела на краешке соседнего, стреляя глазами, как птица в клетке. Мартинус устроился в третьем, скрестил ноги, почесал ладони и спросил:

— Так какие у тебя сложности, господин мой?

— Дело в том… — сказал Хольгер. — Все началось, когда… вот черт, не знаю, с чего и начать.

— Может, тебе прилечь на софу? — спросил Мартинус участливо.

Бутылка и три пыльных бокала проплыли по комнате, опустились на стол.

— Наконец-то, — пробурчал чародей. Подождал, пока невидимый слуга удалился. — Нынче, говорю я вам, приличной прислуги не сыщете. Ну никак. Вот этого духа взять — невыносим! Совершенно невыносим! Все обстояло иначе, когда я был мальчишкой. Вот тогда они знали свое место. А уж что касается зелий, мумий, порошка из сушеных жаб — нынче такого товара не найдешь, а нынешние цены! Господи мой, ты не поверишь, но Михаэлмас в последний раз запросил…

Алианора кашлянула.

— Ох, простите, — спохватился Мартинус. — Заговорился. Противная эта привычка — болтливость. Нужно записать для памяти — произнести заклятье от болтливости, — он наполнил бокалы и подал гостям. Вино оказалось сносное. — Говори, господин мой, прошу тебя. Расскажи мне все.

Хольгер вздохнул и начал свой рассказ. Мартинус перебивал его комментариями и вопросами столь же дотошно, как раньше герцог Альфрик. Едва Хольгер упомянул о ночлеге у Мамаши Герды, чародей встрепенулся:

— Знаю я ее. Неприглядная особа. Герда балуется черной магией. Из-за таких вот прохиндеев без лицензии наша профессия и теряет доброе имя. Продолжай, господин мой.

Когда Хольгер закончил, Мартинус наморщил лоб:

— Удивительная история. Думаю, ты прав — ты в самом центре какого-то весьма важного предприятия…

Хольгер с трепетом наклонился к нему:

— Кто я? Кто носит в гербе три сердца и трех львов?

— Не знаю, сэр Хольгер. Подозреваю, что ты был — или останешься — какой-то важной особой из краев, лежащих к западу отсюда, например, во Франции. Тебе знакома мистическая география? Мир Порядка, мир человека со всех сторон окружен демонами Хаоса, мир Порядка — словно бы остров в океане Серединного Мира. На севере живут великаны, на юге драконы. Наш Тарнберг лежит вблизи восточных рубежей заселенных людьми мест, и потому мы чуточку наслышаны о королевствах вроде Фаэра и Тролльхейма. Но известия путешествуют медленно, к тому же по дороге они пропадают и искажаются. Так что не только о демонах Серединного Мира в западном океане, на островах Авалон, Лайонесс, Хай Бризейл, но и о государствах людей вроде Франции пли Испании до нас доходят лишь смутные, перелицованные слухи. И потому я не могу определить имя рыцаря трех сердец и трех львов, хотя в тех краях он, быть может, принадлежит к знатному роду и весьма известен. Не думаю, что в моих книгах отыщется что-нибудь на этот счет — хотя, честно тебе скажу, поскорее бы привести мою библиотеку в порядок и составить ее каталог. Однако мне кажется, — он принял важный вид, словно бы расстался с долей рассеянности, — что в общих чертах я могу реконструировать происшедшее. Этот рыцарь с запада был противником, с которым силы Хаоса опасались сойтись в открытом бою. Вероятнее всего, он был одним из Избранных, подобно Карлу, Артуру и высшим из их паладинов. Я имел в виду не святого, а воина, которого отметил Господь и взвалил на его плечи нечеловеческую тяжесть. Рыцари Круглого Стола и паладины Карла давным-давно покоятся в земле, и их место должен был запять другой герой. И Хаос, прежде чем пуститься в дальнейшее завоевание, должен был убрать этого рыцаря с дороги. Это могла осуществить Моргана, похороня в его сознании воспоминания о прошлой жизни так глубоко, что ни одно обычное заклятье не в силах их освободить. А потом она превратила его в младенца и отправила в какой-то другой мир, надеясь, что назад он вернется лишь после окончательной победы Хаоса. Не знаю, почему она его попросту не убила. Может быть, не хотела. А может, он, будучи одним из Избранных, защищен был могучими силами, превосходящими возможности Морганы. Словом, как бы там ни было, в один прекрасный миг, который кажется мне переломным, рыцарь вновь вернулся в наш мир. Вряд ли причиной тому послужило непосредственное вмешательство Господа. При всем моем уважении к тебе, рыцарь, я так не думаю — ведь чары все еще держат твою память под спудом. Думаю, что Моргана просто-напросто не приняла во внимание единства всего сущего. Герой должен был появиться, когда в нем возникла наивысшая нужда. И теперь Серединный Мир приложит всю свою мощь, чтобы усложнить ему жизнь Ему… или, точнее, тебе. Это, разумеется, чистейшей воды теория, игра ума, господи мой, но позволю себе заметить, что она великолепно подходит ко всем известным нам фактам…

Хольгер ссутулился — ситуация… Роль фигуры на шахматной доске ему ничуть не улыбалась. Да нет, он был свободен. Даже чересчур. Был телесным воплощением сил, о которых ничего не знал и не мог ими овладеть. Черт побери! Ну почему это выпало именно ему?

— Ты можешь отправить меня назад? — напрягся он.

Алианора глубоко вздохнула и отвернулась. Она ведь знала, что я хочу вернуться, подумал Хольгер, чуя смутное беспокойство. Но притворялась, жила словно во сне…

Мартинус покачал головой:

— Нет, господин мой. Боюсь, это превосходит мои силы.

И не только мои. Вряд ли кто-либо, смертный или житель Серединного Мира, сможет тебе помочь. Если я не ошибаюсь, ты не просто вмешался в борьбу Порядка и Хаоса. Ты — неотъемлемая часть этой борьбы, — маг тяжко вздохнул. — Будь я, как встарь, молодым, веселым и дерзким, попробовал бы. В те времена я бы на что угодно отважился… Ты никогда не бывал на факультете магии и не знаешь, какие штучки выделывали студенты… Но сейчас не жди от меня помощи, даже ценного совета подать не сумею.

— Что же мне делать? — безрадостно спросил Хольгер. — Куда идти теперь?

— Не знаю. Правда… Есть ведь Кортана, меч, изготовленный из той же стали, что Дюрандаль и Экскалибур. Есть и предание, оно гласит, что святой человек, настоящий святой благословил меч и предрек, что в руках законного владельца Кортана будет защищать христианский мир, когда вслед за своими хозяевами уйдут в небытие другие великие мечи. Но впоследствии, гласит легенда, меч Кортана был украден… быть может, как раз подданными феи Морганы? Уничтожить его они были не в силах, но, чтобы меч не использовали против них, они где-то укрыли его с помощью язычников, на коих святое благословение не действовало.

— Значит, нужно мне попробовать его отыскать?

— Это опасная затея, молодой человек. Но только этот меч спасет тебя от врагов. Знаешь что? — Мартинус хлопнул Хольгера по плечу. — Вот как я сделаю. Употреблю всю свою силу — а многие согласятся, что не столь уж она ничтожна — чтобы доискаться, кто ты такой, и где укрыт меч. Его святой ореол способны учуять подвластные мне духи воздуха. Да, это лучший выход.

— Я тебе несказанно благодарна, — сказала Алианора. Похоже, никакие опасности ее не пугают — главное, Хольгер не исчезнет у нее из-под носа.

— Увы, в моем доме нет комнат для гостей, — сказал Мартинус. — Но в городе есть постоялый двор, вы там можете остановиться. Скажите хозяину, что я вас прислал, и что я… гм, не забыл о том должке. И приходите сюда завтра утром. Да, быть может, ты хочешь укрыться от того сарацина? У меня есть неплохие заклятья для изменения внешности, по умеренным ценам.

— Какой сарацин? — удивился Хольгер.

— Я не сказал? Ну вот, снова память подвела, рассеянным становлюсь… Нужно записать, в ближайшее же время навести на себя улучшающие память чары… Я говорил о сарацине, который тебя разыскивает. Он уже в городе.

16

Порывшись в книгах, Мартинус убедился, что не может найти заклятья, вернувшего бы Хольгеру память. Зато он с помощью пассов и клубков вонючего дыма снабдил датчанина новым лицом. Датчанин увидел в зеркале свою физиономию: довольно-таки подозрительная рожа, смуглая, светлые волосы и бородка стали черными, глаза карими. Алианора вздохнула:

— Раньше ты мне больше нравился…

— Когда захочешь вернуть свой прежний облик, произнеси «Белангор Меланхос», и заклятье растает, — сказал Мартинус. — А до того держись подальше от священных мест. Меч Кортана, кстати, тоже уничтожает заклятье. Не скажу, что его наложение — столь уж тяжкий грех, но в чарах на изменение внешности есть кое-какие языческие элементы, и потому освященные предметы… Словом, держись от них подальше, если хочешь остаться неузнаваемым. — Неплохо было бы сделать то же для моего коня, — сказал Хольгер. — Он бросается в глаза.

— Ну, это уж! — запротестовал Мартинус.

— Я тебя умоляю, — проворковала Алианора, трепеща ресницами.

— Ну ладно, ладно. Ведите его сюда. Но пусть ведет себя пристойно.

Папиллон заполнил собой комнату. Назад он вышел гнедым, не столь уж рослым коньком. В придачу Мартинус изменил и щит Хольгера. Он спросил, какой герб изобразить, но датчанину ничего не пришло в голову, кроме «Айвенго» — и щит его украсил вырванный с корнем дуб. Но эти перемены Хольгер мог увидеть только в зеркале — потому что сам был объектом волшебных превращении.

— Приходите ко мне завтра, — сказал чародей. — Но не раньше полудня. Это вы, лесные жители, встаете с первым лучом солнца.

Направляясь на постоялый двор, они проехали мимо церкви. Хольгер придержал коня. Ни с того, ни с сего захотелось вдруг зайти и помолиться, но он вспомнил о заклятьи и не отважился. Вновь ожила память того рыцаря? Наверняка тот был по-своему набожен. Трудно пускаться в неизвестность, не вознеся перед тем молитв Господу… Хольгер пустил коня рысью.

Уже настала ночь, они ехали погруженными во мрак улочками почти на ощупь. Навстречу им вышел толстый, широко улыбавшийся хозяин.

— Хотите остановиться на ночлег? У меня найдется, господин мой, прекрасная комната, где случалось, спали коронованные особы.

Хольгер подумал: хочется верить, что они при том не страдали от блох и прочей живности.

— Нам нужны две комнаты, — сказал он.

— Ох, да я могу спать в конюшне, — сказал Гуги.

— Все равно нужны две.

Когда они спешились, Алианора подошла к нему вплотную. Хольгер вдохнул нежный солнечный запах ее волос.

— Зачем? — шепнула она. — У костра мы спали под одной попоной.

— Да, — буркнул он. — Но теперь я за себя не ручаюсь.

Алианора захлопала в ладошки:

— И прекрасно!

— И… ко псом чертям! Две комнаты, я сказал!

Хозяин пожал плечами. И постучал себя пальцем по лбу, когда ему казалось, что никто на него не смотрит.

Комнаты оказались маленькими, из мебели там имелись только кровати. Но выглядели они достаточно опрятно. Хольгер ломал голову — как же он уплатит по счету? У них ведь ни гроша. До сих пор у нею хватало забот И без раздумий о деньгах. Алианора, дитя лесов, могла вообще забыть о таких тонкостях. И еще… Известие о их въезде в город наверняка разошлось широко. Кто-нибудь легко догадается, что светловолосый рыцарь, вдруг ставший смуглым брюнетом, получил новое лицо от Мартинуса. Слух о том может дойти до сарацина. Ну что ж, кинулся в воду — плыви…

Он снял доспехи, переоделся в лучшую накидку и чулки, но меч повесил на пояс. Выйдя из комнаты, столкнулся с Алианорой, порадовался, коридор слишком темный, и девушка не видит его нового лица.

— Пойдем поужинаем? — спросил он неуверенно..

— Да, — ответила она приглушенно и вдруг взяла его за руки. — Хольгер, я тебе не нравлюсь?

— Ну что ты. Я очень тебя люблю.

— Может, все оттого, что я — дева-лебедь, дикая и некрашеная? Это можно исправить. Я могу научиться быть дамой.

— Алианора… Я… Ты ведь знаешь — я должен вернуться домой. Что бы там ни говорили, в этом мире нет для меня места. Когда-нибудь мне придется уйти навсегда. Нам обоим будет нелегко, если… я твое сердце заберу с собой, а свое оставлю тебе.

— А если ты не сможешь вернуться? — спросила она. — Если останешься здесь навсегда?

— Н-ну… это уже будет совсем другая история.

— Ох, как мне хочется, чтобы ты тут остался. Но я все равно буду помогать тебе искать путь домой, раз ты так хочешь, — она отвернулась, понурила голову. — До чего же неприятная штука — жизнь..

Хольгер взял ее за руку, и они спустились вниз, в длинный зал с низким потолком, освещенный свечами и пламенем большого камина. Там сидел еще один постоялец. Завидев Хольгера и Алианору, он сорвался с лавки с криком: «О…», но замолк, едва Хольгер вышел на свет.

— Я ошибся, благородный рыцарь, — поклонился незнакомец. — Принял тебя за того, кого разыскиваю. Простите мне, господин, и ты, госпожа.

Хольгер присмотрелся к нему. Несомненно, это был сарацин. Среднего роста, худощавый и гибкий, весьма элегантный в белом кафтане, просторных шароварах и красных туфлях с загнутыми носками. На поясе, обвивающем несколько раз его тонкую талию, висела булатная сабля. Лицо под тюрбаном со страусиными перьями и изумрудной заколкой было узкое и смуглое, с орлиным носом, острой черной бородкой и золотыми серьгами в ушах. Двигался он с кошачьей грацией, голос его был спокоен и вежлив, но Хольгер чуял, что в битве это был бы страшный противник.

— Охотно прощаю, — сказал Хольгер, стараясь не уступить в учтивости. — Могу ли я представить госпожу Алианору де ла Форе? [9]— Я… гм, я сэр Руперт из Граустарка.

— Боюсь, я никогда не слышал твоего имени, сэр рыцарь, но я приехал с дальнего юго-запада и места эти мне совершенно неизвестны. Сэр Сарах, некогда король Мавритании, к твоим услугам, — сарацин склонился до самой земли. — Не окажете ли честь отужинать со мной? Для меня будет большой радостью, если…

— Охотно, — тут же согласился Хольгер. Он рад был, что платить по счету придется другому. Они сели. Коротенькая тупика Алианоры явно удивила Сараха, но он тактично отвел глаза. Потребовал у хозяина принести образчики всех вин, отпил по глотку из всех кубков и выбрал к каждой перемене еды надлежащий сорт. Хольгер не удержался:

— Я думал, что твоя вера, сэр Сарах, запрещает пить спиртное.

— Ах, сэр Руперт, ты меня принял за кого-то другого. Я христианин, как и ты. Это правда, когда-то я сражался за язычников, но победивший меня рыцарь, честный и благородный, завоевал и мою душу для Истинной Веры. Но оставайся я приверженцем Магомета, все равно не осмелился бы быть столь неучтивым, чтобы не выпить за здоровье твоей госпожи, наипрекраснейшей из дам.

Ужин прошел в дружеской обстановке, за приятной беседой. Потом Алианора зевнула и ушла наверх спать. А Хольгер с Сарахом взялись за вино как следует. Датчанин, правда, сначала отнекивался, заявив, что не любит пить за чужой счет, но сарацин настаивал:

— Мне весьма лестно оказаться в обществе человека, который одинаково хорошо сложит балладу и преломит копье. Такие редко встречаются в этом диком пограничье. А потому не отвергай моего угощения, сэр Руперт.

— Ну да, здесь не самые лучшие места для путешествии, — согласился Хольгер. И добавил, зондируя почву: — Наверняка, сэр Сарах, тебя привели сюда важные дела?

— Да, я ищу одного человека, — пронзительные глаза сарацина уставились на него поверх кубка. — Может, ты слышал о нем? Он рослый и могучий, в точности как ты, только волосы у него светлые. Скорее всего он ездит на огромном вороном скакуне, а в гербе у него или черный орел на серебряном поле, или три сердца с тремя львами на ало-золотых полосах.

— Гм-м… — Хольгер погладил подбородок, стараясь сохранить спокойствие. — Кажется, — что-то я о нем слышал, но в точности не помню. Какое имя ты назвал?

— Я никакого не называл, — сказал Сарах. — Прости мне эту таинственность, но как его зовут, так и зовут. У него много сильных врагов, которые тут же ринулись бы по его следам, узнав, где он пребывает.

— Значит, тебе он друг?

Сарах сказал вежливо:

— Быть может, лучше будет, если мои побуждения останутся тайной. Не то чтобы я тебе не доверял, сэр Руперт, но у стен есть уши, и не только человеческие. А я чужой здесь — не только в этих краях, но и в этом времени.

— Что?!

Сарах зорко приглядывался к Хольгеру, словно ловя малейший оттенок его реакции:

— Вот об этом я как раз могу рассказать. Когда-то я знал того человека, уже искал его однажды, много веков тому назад. Но он исчез неизвестно куда. Потом я узнал, что он вернулся, в минуту, когда прекрасной Франции угрожала опасность. Он прогнал вторгшихся язычников, а потом вновь пропал. Случилось это, когда меня здесь уже не было. В поисках его я отправился морем, и сильный шторм выбросил мой корабль на берег плавучего острова Хай Бризейл, и я стал гостем в замке прекраснейшей из женщин, — он тоскливо вздохнул. — Удивительные вещи там творятся со Временем. Говорят, то же самое — на острове Авалон и под Бугром Эльфов. Мне казалось, что я пробыл с ней всего год, но в населенных людьми странах минули века. Услышав что Серединный Мир собирает силы, я тайком от госпожи моей и возлюбленной использовал ее магию и доведался, что буря грянет именно тут, на востоке. И узнав еще, что рыцарь, с которым я так жажду встретиться, тоже должен вернуться в эти дивные края, откуда был изгнан. Однажды ночью я взошел на зачарованный корабль и доплыл на нем до юго-западных берегов этого королевства. Раздобыв коня, я поехал на север в надежде отыскать того рыцаря. Но бог пока что не помог мне в этом.

Сарах замолчал и одним глотком осушил кубок. Хольгер нахмурился. Он пробыл в этом мире достаточно долго и потому верил всему рассказанному. С ним самим случилось здесь и более невероятное. Сарацин, конечно, мог лгать… Нет, Хольгер уверен был, что услышал чистую правду. Почему-то это худое смуглое лицо казалось ему знакомым. Где-то, когда-то он наверняка встречался с Сарахом, как с другом, или как с врагом? Сарацин упорно уклонялся от этого вопроса, расспрашивать далее было неразумно. Правда, мавр не без приязни говорит о человеке, которого искал, но как раз это ничего не доказывало — рыцарь, строго соблюдавший кодекс чести, мог петь дифирамбы своему врагу, отправляясь убить его.

Та часть рассказа, из которой следовало, что знакомство Хольгера простираются на сотни лет в прошлое, особого впечатления на него не произвела. Горшего одиночества и тоски по дому и так нельзя было испытывать. Однако рассказ сарацина кое-что прояснил. Он, Хольгер, носивший в гербе три сердца и три льва, и был тем рыцарем, которого Моргана увлекла на остров Авалон, обрекла на жизнь вне нормального хода времени. Однажды он покинул Авалон — когда Франции угрожала опасность. И Моргана ему это позволила — видимо, ее не заботило, кто победит в той войне. Потом он к ней вернулся. И вот опять… Но теперь он вернулся сюда из более отдаленных мест, и Моргана сопротивлялась этому изо всей силы мрачной мощи.

— Я не хотел бы показаться чрезмерно навязчивым, — начал Сарах вежливо, — но любопытно мне, зачем ты странствуешь по этому беспокойному пограничью. Скажи мне, прошу тебя — где лежит твой Гарустарк?

— К югу отсюда, — пробормотал Хольгер. — Я… я дал некие обеты. Дева-лебедь любезно согласилась помочь мне их исполнить.

Сарах поднял брови. Наверняка он не поверил ни единому слову Хольгера. Но вежливо; улыбнулся ему:.

— Может, споем развлечения ради? Ты наверняка знаешь песни, баллады, секстины и сможешь усладить ими мои уши, столь долго слушавшие лишь вой волков и ветра.

— Попробую, — сказал Хольгер, довольный переменой темы.

И они пели добрых несколько часов. При этом употребили огромное количество вина, дабы промочить глотки и освежить память. Сараху необыкновенно поправился перевод «Аульдланд Ланд», на скорую руку сделанный Хольгером. Они подняли на ноги весь дом, когда вопя эту балладу, поддерживая друг друга, шатаясь, карабкались вверх по лестнице, чтобы наконец отойти ко сну.

17

На другой день, когда они шли в полдень к лавке Мартинуса, голова Хольгера трещала по всем швам. Алианора благоразумно помалкивала. Гуги они оставили с лошадьми на постоялом дворе — хозяин с утра поглядывал на них с нескрываемым подозрением. Видимо, у него уже случались неприятности с гостями, имевшими разветвленное генеалогическое древо и тощий кошелек.

Чародей вышел навстречу, широко улыбаясь:

— Видится, видится мне, ты заглядывал в кубок чаще, чем следовало, мой юный друг, — хихикнул он с неприятным превосходством, характерным для тех, чьи развлечения такого рода безвозвратно отошли в прошлое. — По счастью, у меня имеется весьма действенное и совсем недорогое снадобье, исцеляющее малярию, моровую язву, дурное настроение, мозоли, ревматические боли, слезящиеся глаза, проказу и похмелье. Выпей-ка содержимое этого кубка… Ничуть не горько, верно ведь?

Его панацея действительно в мгновение ока уничтожила последствия вчерашних возлияний и Хольгер подумал: на этом лекарстве можно было бы нажить состояние в родном мире, если бы удалось раздобыть рецепт.

Мартинус принял важный вид. Прошелся по лавке, заложив руки за сипну, уставясь в пол, потом сказал хмуро:

— Мне не удалось установить твою личность, сэр Хольгер. Все создания, которые могли бы мне в том помочь, не смогли явиться на мой зов — кто-то преградил им дорогу мощным заклятьем. Это означает, что ты и в самом доле очень важная персона. Но враг не смог предусмотреть всего. Я сумел вызвать стремительных духов воздуха, даже Ариэле пригласил на консультацию и открыл с их по мощью место, где покоится меч Кортана. Оно не столь уж далеко отсюда, но я бы в такое путешествие не пустился…

Сердце Хольгера заколотилось:

— Где?

Мартинус обернулся к Алианоре:

— Ты знаешь храм святого Гриммина на горе?

Она прикусила губку:

— Слышала о таком.

— Там лежит меч. Я думаю, его спрятали в тех краях, на востоке, чтобы он был подальше от своего законного владельца; а храм святого Гриммина выбрали, чтобы до предела затруднить владельцу поиски, если он все же нападет на след, — маг помотал лысой головой. — Мой юный друг, не могу со спокойным сердцем советовать тебе ехать туда.

— Что это за место? — спросил Хольгер.

— Заброшенный храм в горах к северу отсюда. Сотни лет назад его возвели там миссионеры, надеявшиеся обратить в истинную веру тамошние дикие племена. И какое-то время там жила группа неофитов. Но йотом на них напали, вырезали, и с тех пор церковь лежит в руинах. Говорят, что вождь нападавших осквернил алтарь человеческой жертвой, и здание утратило ореол, стало обиталищем злых духов и насылает беду. Теперь и дикари к нему близко не подходят.

— Хм… — Хольгер уставился в пол. Казалось, он держит на плечах весь мир. Безусловно, Мартинус не шутил.

А зачем, собственно, Хольгеру возвращаться домой? Что его туда влечет? Ну как же — приятели, воспоминания, знакомые, любимые пейзажи. Но если честно, там не осталось никого и ничего, достойного настоящей тоски. Война, голод, продажность, антигуманность. И если даже удастся вернуться, он может оказаться в том самом времени на том самом месте. А ведь там он и его друзья прижаты к земле огнем гитлеровцев, и шансов остаться в живых у них нет, остается лишь умирать со слабеющей надеждой, что они проживут столько, чтобы дать лодке достигнуть шведского берега.

Черт, и ведь все указывает на то, что тот мир не был ему родным. Его родина здесь, а там он пребывал в изгнании. Конечно, тот мир выглядел лучшим, более опрятным прибежищем…

Нет, запротестовала его упрямая совесть, и там хватает темных сторон бытия, и разве тот мир позволит ему пережить такие приключения, как здесь.

Волосы Алианоры вспыхнули в солнечных лучах. Такой девушки Хольгер еще в жизни не встречал. Если отказаться от глупой экспедиции на север и уйти с Алианорой восвояси, его ждет не самая худшая участь. Король лесов. Он наверняка сможет выкроить себе владения на этих бесконечных ничьих землях. А если захочется более цивилизованной жизни, можно уехать с Алианорой в Империю.

А дальше? Ведь Хаос готовится к войне. Он вспомнил, что Фарисеи собираются распространить вечный полумрак на всю планету. И помнил, что говорила фея Моргана насчет великолепных забав со звездами и планетами; помнил о людях, их семьях, их надеждах, схваченных тенетами разрушения.

Нет у него выбора. Как у всякого честного человека в нынешние грозные времена. Нужно приложить все силы чтобы отыскать меч и передать его законному владельцу, или самому сражаться нм, если окажется, что Кортана принадлежит ему. А уж потом — если у него будет «потом» — можно и попытаться отыскать дорогу домой.

Он поднял голову:

— Я еду.

— Мы едем, — поправила Алианора.

— Как хочешь, — сказал Мартинус тихо. — И помолись за удачу. Пусть тебя бог убережет и поможет — ведь ты, думаю, едешь ради нас всех, — он вытер глаза рукавом, потом заставил себя улыбнуться и сказал: — Ну вот и все с этим. А теперь поговорим о счете, перед столь опасным путешествием нужно уладить и такого рода дела…

Хольгер тяжко вздохнул.

— Как раз теперь у нас нет денег, — вмешалась Алианора, — но если ты пришлешь счет немного погодя, мы позаботимся, чтобы он был оплачен сполна.

— А я-то думал, что денег у вас в избытке, — Мартинус заметно поскучнел. — Видите ли, в моем заведении не принято представлять кредит…

— Но на твоей вывеске написано, что ты можешь творить всегда — полные — кошельки… — заикнулся Хольгер.

— Это только реклама. Штришок для создания полноценного образа.

— Мой старый добрый друг, — Алианора улыбнулась и взяла чародея за руку. — Ты ведь не будешь докучать воркотней о деньгах человеку, которому предстоит спасти весь мир, правда? Заклятья будут твоим вкладом в это великое предприятие. И твое имя будет прославлено в песнях.

— Но как я это объясню моим кредиторам? — запротестовал Мартинус.

— Ах, ну неужели неправда, что благородный поступок дороже всех богатств мира, — Алианора погладила мага по щеке.

— В Библии есть места, из коих можно сделать такой вывод, но…

— Ах, спасибо, дорогой друг! Я знала, что ты согласишься! Благодарю!

— Но… Вы не можете так… Я…

— Нет-нет, к чему слова? Ты нам достаточно помог, и было бы грешно принять от тебя еще что-то. До свидания, мой благородный друг. — Алианора поцеловала его в щеку, прежде чем он успел опомниться, вытолкнула Хольгера за дверь. — О эти женщины! — только и подумал датчанин. На постоялом дворе они встретили разгуливавшего у крыльца Сараха. Он подошел к ним и низко поклонился:

— Ваш друг гном сказал, что вы вскоре вновь отправитесь в путь.

— Да, — сказал Хольгер, перехватил взгляд хозяина и торопливо добавил. — Быть может.

Сарах погладил бородку топкими пальцами, унизанными перстнями:

— А могу ли я осведомиться, в какую сторону вы направляетесь?

— На север, похоже.

— В те дикие края? Приключение это достойно будет баллады, если кто-то останется в живых, чтобы ее сложить.

— Я говорил тебе, что дал обет, — буркнул Хольгер.

— О, прости, друг мой, — сказал Сарах. — Неучтиво было расспрашивать далее о том, что ты желаешь сохранить в тайне, по не могу ли я помочь тебе советом?

— Если хочешь сохранить в тайне цель своего путешествия, не оставляй людям столько простора для сплетен. Легко им будет распустить языки, если они не будут знать совершенно ничего. Одни станут говорить, что ты решил совершить славный рыцарский подвиг и убить одного из троллей, что обитают в горах на севере и часто, как мне рассказывали, пожирают людей. Правда, кое-кто здесь уверяет, что тролля убить невозможно, я перекинулся парой слов с горожанами… А другие станут болтать, что сэр Руперт отправляется вызвать на поединок короля язычников. Но большинство уверится, что ты будешь искать в горах золотой клад — ох уж эти мне крестьяне. И найдутся такие, что спросят: а при чем тут молодая дама, она-то как вяжется со всеми этими намерениями? Люди станут болтать языком, как только выдастся свободная минутка, и молва разнесется, как пожар в степи. Если ты этого не хочешь, лучше сразу назвать во всеуслышание какую-то конкретную цель — лучше всего столь удивительную, что о ней вообще не будут судачить.

И Алианора попалась на его удочку.

— Путешествие и в самом деле удивительное, — сказала она искренне. — К проклятой церкви святого Гриммина.

— Я дал обет совершить туда паломничество, чтобы… — Хольгер пытался уберечь в тайне, что только возможно, — Чтобы спасти церковную утварь, которая там еще уцелела. Но не люблю я об этом рассказывать, это… гм, это во искупление поступков, о которых мне не хочется вспоминать.

— Вот как! Что ж, прости, — Сарах не сводил с него глаз. — А знаешь ли ты, что как раз в тех местах я еще не искал своего рыцаря? Никак не думал, что он может оказаться там. Но вот теперь засомневался, не ошибся ли, не поехать ли мне туда? И еще… Быть может, если я помогу тебе исполнить твой обет, мой кредит в небесах превысит нынешнее жалости достойное состояние. Добрые друзья сокращают путь, не говоря уже о том, что полезными будут в минуту опасности. Не смогу ли я поехать с вами?

Алианора и Хольгер переглянулись. Ее глаза говорили: «Ты с ним уже знаком, тебе и решать».

Поколебавшись, Хольгер сказал:.

— Опасность грозит не только нашим телам. Думаю, мы можем столкнуться и с черной магией.

Сарах пренебрежительно махнул рукой, улыбнулся:

— Твой меч — прямой, моя сабля — кривая. Этого достаточно, чтобы поразить врага, какую бы форму он ни принял.

Хольгер почесал подбородок. Бесспорно, спутник ему не помешает. Знать бы только тайные побуждения Сараха…

Быть может, это агент Хаоса? Однако подсознание, которому Хольгер все больше доверял, твердило иное. Он попробовал поставить себя на место мавра: вот он путешествует, тщетно разыскивая по какой-то серьезной надобности кого-то крайне ему нужного, и вдруг встречает некоего странствующего рыцаря, чьи россказни доверия не внушают… Да, подсознание подсказывало ему, что именно таков Сарах — неудержимое любопытство, во всем пытавшееся доискаться до истины. К тому же сарацин может догадываться, что сэр Руперт из Гаустарка как-то связан с тем, кого Сарах ищет, знает даже, где объект поисков находится. И если даже все не так, не мешает поискать своего человека в северных горах. В любом случае у Сараха есть веские причины навязываться в спутники сэру Руперту.

— Мне приятно будет сопутствовать тебе, сэр рыцарь, — сказал Сарах. — И еще приятнее, разумеется — тебе, очаровательная госпожа. Я так этого жажду, что если вы будете столь любезны и согласитесь, стану настаивать, чтобы вы посчитали себя моими гостями с момента вашего появления здесь… О нет, не отказывайте мне, и слышать не желаю!

Хольгер и Алианора усмотрели в его взгляде тень иронии. Нет сомнении — он знал, что за душой у них ни гроша и про себя посмеивался в кулак. Но не стоило пренебрегать возможностью покинуть город спокойно, без стычки с хозяином постоялого двора.

— Хорошо, — Хольгер протянул руку, Сарах ее пожал. — Руку на дружбу?

— Да. Клянусь рыцарской честью.

— И я клянусь, — Хольгер знал, что поступил правильно. По крайней мере, до конца их путешествия Сарах будет связан рыцарской клятвой. А когда в руки Хольгера попадет Кортана, сарацин перестанет быть для него серьезным противником.

— Когда нет друга, спина словно голая, — сказал он порывисто.

Сарах так и подскочил:

— От кого ты это слышал?

— Да просто в голову пришло. А почему ты спрашиваешь?

— Я знавал когда-то человека, так изъяснявшегося. По правде говоря, это тот, кого я ищу. — Сарах внимательно смотрел на него, наконец отвел взгляд. — Нужно что-нибудь съесть и собираться в дорогу. Лучше всего выехать завтра утром, как по-твоему?

Он был прекрасным застольным товарищем — шутил, пел, вспоминал довольно пикантные истории. Потом вместе с Хольгером проверил свое снаряжение. Доспехами Сараха были стальной панцирь, покрытый искусной гравировкой, остроконечный шлем с кольчужным назатыльником, защищавшим шею: наконец, наголенники, прикрепленные к высоким сапогам из мягкой кожи. На щите его была шестиконечная звезда, серебряная на голубом поле, а вокруг нее — золотые лилии на алом. Среди его оружия нашелся и лук со стрелами. Кобыла у него была белая, поджарая. Гнедого мерина Алианоры он одобрил, но сказал, что лучше будет купить еще и мула, на котором поедет Гуги с запасом провизии. Потом он еще долго высчитывал, что им еще купить, не переплачивая.

Когда они легли спать, Хольгер долго не мог уснуть. Он знал: какие бы меры предосторожности они ни принимали, фея Моргана узнает о цели их путешествия, если уже не узнала — и постарается им помешать, как только сможет.

18

Два раза они ночевали на крестьянских подворьях. Хольгер заметно уступал Сараху в красноречии и потому помалкивал. Сарацин говорил за двоих, был веселым, обходительным и уделял девушке все больше внимания — а Хольгер выглядел все более угрюмым и неразговорчивым. Он старался сохранять хладнокровие — в конце концов, какие он имел права на Алианору? — но удавалось это ему плохо.

На третий день села и пашни остались позади. Ночевали они в шалаше пастуха, рассказавшего им несколько жутких историй о диких, ужасных налетчиках, державших в страхе эти края. Наиболее кровавой славой пользовались тролли, порой забредавшие сюда. Здесь кончались населенные христианским людом места — дальше были одни лишь владения каннибалов.

И вот наутро они стали подыматься в горы еще более высокие и крутые, чем на востоке. Алианора объяснила, что они оказались у подножия мощного хребта Югун.

— По другую сторону хребта — только холод, мрак и льды, освещенные полярным сиянием. Там — края великанов.

Но цель их путешествия лежала гораздо ближе — на равнине у отрогов горных вершин. Однако впереди была самое малое неделя пути по трудному и опасному бездорожью.

Они проезжали меж валунов, покрытых шрамами от ледников; взбирались на пологие склоны, спускались со склонов; оказывались в пробитых ветром каньонах с острыми, как бритва, краями, таких узких, что дневной свет едва проникал в них. Лес остался позади, лишь росли там и сям скрюченные горные сосны, трава была редкая и жесткая, ветер, холодный даже в полдень, ночью становился ледяным. Облака проползали высоко в небе, бледное солнце не грело, а звезды казались зловещими льдинками. Часто приходилось переправляться через быстрые ручьи, стекавшие с гор. Тогда их кони напрягали все силы, сопротивляясь потоку. Лишь Гуги выходил сухим из этих переправ — его коротеньких ножек вода не достигала. Время от времени он жизнерадостно вопил: «Эгей, корабль на горизонте!», или «Обрасопить рифы!» — но забавлял этим лишь одного себя. Сарах нюхал табак, чихал и цветисто проклинал путешествие (он вообще отказывал этим местам в праве иметь нечто похожее на климат), но упорно ехал дальше.

— Когда я вернусь домой, — говорил он, — лягу на солнышке, под цветущим апельсиновым деревом. Невольницы будут наигрывать сладкие песенки и класть виноград прямо в рот. А чтобы сохранить форму, буду постоянно упражняться — два раза в день шевелить быстро пальцами. Когда пройдет пара месяцев и такая жизнь мне наскучит, отправлюсь на рыцарские подвиги — ну, скажем, в ближайшую кофейню.

— Ах, кофе… — вздохнул Хольгер. У него кончается даже выменянный у Унриха табак, или что это там было.

Время от времени Алианора превращалась в лебедицу и улетала на разведку. Как-то, на четвертый день путешествия, когда она скрылась из глаз, Сарах посмотрел на Хольгера с необычной для сарацина серьезностью:

— Хоть она и одевается довольно странно, девушку такую встретишь не часто…

— Знаю, — кивнул Хольгер.

— Прости нескромность вопроса, но бог дал мне глаза, чтобы я смотрел. Она ведь не возлюбленная тебе?

— Нет.

— Тем глупее ты выглядишь.

— Вот я и говорю, уж сколько говорю, — пробурчал гном. — Странный это народ — рыцари. Весь мир изъездят вдоль и поперек, чтобы девушку спасти, а потом не знает, что с ней делать. Везете ее домой к папе-маме, а если наберется смелости, то хватит его, чтоб на коленях лепту на память выпросить. Чудо, что они еще целиком не вымерли, рыцари-то, при таком-то к женщинам отношении…

Перед закатом солнца Алианора вернулась.

— Я видела храм издалека, — сказала она. — А ближе к нам видела два укрепленных селения дикарей, и возле них торчат на шестах черепа. Там — большое оживление, словно дикари готовятся к воине.

— Так оно и есть, — сказал Хольгер.

Алианора продолжала:

— Я нашла дорогу — через перевал, а потом вверх, на равнину. Там нет селений — видимо, оттого, что в какой-то из пещер поблизости поселился тролль. Но и туда заходят охотники, они нас могут выследить. И навести на нас воинов, чтобы схватить нас и сожрать.

— Печальный это конец для дельного рыцаря — быть запеченным в собственных доспехах, — сказал Сарах. И широко улыбнулся. — Хотя, сдается мне, жаркое из сэра Руперта, Гуги и меня окажется довольно жесткое и жилистое. Другое дело — деликатес из твоих прелестных ножек.

Алианора улыбнулась и покраснела до кончиков ушей. Сарах взял ее за руку:

— Если придется плохо, ты должна улететь, оставить нас. Лишившись таких как мы, мир не понесет большого ущерба, по он станет воистину унылым местом, потеряв тебя, озаряющую его сиянием своих прекрасных глаз.

Она не сразу высвободила руку. «Этот тип свое дело знает», подумал Хольгер. Увы, сам он никак не мог найти благовидного предлога, чтобы вступить в беседу. Но слушать сарацина было невыносимо. Хольгер занял место во главе кавалькады. Настроение портилось. Он старался убедить себя, что Сарах ему не соперник. Не выходило. Неужели у мавра нет ни капли такта и чувства приличия? И Алианора, где ее глаза? А почему, собственно, она обязана понимать, что происходит? До сих пор за ней попросту никто не ухаживал. Банальные комплименты она наверняка примет за высшую мудрость и подлинные чувства. Сарах — чтобы его черти взяли! — не имеет права так вести себя со столь беззащитным существом во время столь важной и опасной экспедиции, никто не имеет права так… Да пропади оно все пропадом!

К вечеру они достигли неглубокой котловины. Перед ними вздымался склон, на который завтра предстоит карабкаться — сплошное нагромождение скал, черневших на фоне неба как зубья пилы. А здесь, внизу, пенный водопад струился в озеро с темно синего обрыва, окрашенный заходящим солнцем всеми оттенками алого. Невысокий, уютный берег, Когда они приблизились, стайка диких уток шумно взлетела и села поодаль. И вновь настала тишина.

— Я так и надеялась, что к вечеру мы сюда доберемся, — сказала Алианора. — Если забросить на ночь несколько удочек, на завтрак будет что-нибудь получше сухарей и солонины.

Гуги мотнул большой кудлатой головой:

— Вот уж не знаю, девочка. Все эти места так и смердят злом, а тут, у озера, еще вдобавок какой-то запах, и такого в жизни ни встречал…

Хольгер потянул носом воздух — влажный, пахнущий водорослями.

— А мне тут нравится, — сказал он. — Как бы там ни было, до наступления темноты нам уже озеро кругом не объехать.

— Мы можем вернуться туда, откуда спустились, и переночевать там, — сказал Сарах.

— Тащиться добрых две мили, — буркнул Хольгер. — Отправляйся, если хочешь. Я здесь ночевать не боюсь.

Сарацин побагровел, но удержался от гневной отповеди. Алианора поспешно вмешалась:

— Смотрите, вон там хорошее место, совсем сухое.

Под ногами у них пружинил мох, влажный, как губка.

Но поблизости лежал огромный плоский камень. Его отлогие края поросли лишайником, а сам он был покрыт густой невысокой травой. Посередине его лежала охапка сухих сучьев, так и просившихся в костер. Алианора пожала плечами:

— Будто нарочно для нас приготовлено.

— Вот-вот, — буркнул Гуги.

Но развивать эту тему дальше никто не стал.

Хольгер и Сарах, выложив магический круг, занялись лошадьми, а Гуги тем временем достал из вьюка топор и нарубил дров. Солнце скрылось за горами, по полнеба еще пылало пурпуром, словно некие великаны разожгли там костры.

Алианора встала от разгоравшегося костра:

— Пойду заброшу удочки, пока он как следует займется.

— Останься здесь, прошу тебя, — сказал Сарах. Он сидел, подобрав под себя ноги, его смуглое красивое лицо было обращено вверх, к Алианоре. За все время пути ему каким-то чудом удалось сохранить свое яркое одеяние в первозданной чистоте.

— Ты не хочешь свежей рыбы?

— Отчего же, хочу. Однако радости желудка — ничто в сравнении с еще одним часом нашей столь короткой жизни, проведенным в присутствии такого совершенства и прелести.

Девушка отвернулась. Хольгер заметил, что она залилась румянцем. Хольгеру причиняли почти физическую боль эти юные округлости под лебединой туникой, большие серые глаза, мягкие губы, узкие ладони.

— Я… — шепнула Алианора. — Я не очень-то понимаю твои слова, сэр Сарах.

— Сядь рядом, — похлопал он ладонью по траве, — и я в меру моих скромных способностей попытаюсь тебе объяснить мои слова.

— Но… но… — она глянула на Хольгера затуманенными глазами. Датчанин стиснул зубы и отвернулся. Краем глаза заметил все же, что она села рядом с Сарахом.

— Пойду заброшу удочки, — буркнул Хольгер и встал. Схватил удочки, сбежал к воде. Заболела шея, до того хотелось оглянуться. Штаны и сапоги промокли даже раньше, чем он зашел достаточно далеко, чтобы те двое скрылись из виду. Не хватало еще схватить воспаление легких! Перестань наконец себя жалеть! В том, что Алианора дала себя увлечь этому прохиндею, виноват исключительно ты сам. Ведь это ты ее оттолкнул, а не она тебя, верно? Что с того, что иначе ты поступить не мог? Судьба сыграла с тобой скверную шутку…

Он расчищал кинжалом дорогу в камышах. Из оружия он оставил себе только пояс с кинжалами. Сарах поступил так же, но Хольгеру недоставало врожденной элегантности сарацина, сам он вечно ходил перемазанный, вспотевший, растрепанный, даже лицо у него сейчас чужое. Ничего удивительного, что Алианора… Но что он так к ней прикипел? Радоваться нужно, что нашелся кто-то, кто его от нее избавит. Чертовы камыши!

Он наконец выбрался на берег озера. Спокойная, как зеркало, гладь под черными скалами и небом, пурпурным на востоке, где повис месяц в компании одной-единственной звезды, и алым на западе. Последние отблески заката кроваво отблескивали на воде, и колыхания их были столь нежными, что подступавшая темнота ощущалась почти физически. Шаги Хольгера звучали громко, тревожно, камыши шуршали, шелестели. Со старой колоды, наполовину торчавшей из воды, спрыгнули лягушки. Хольгер разложил на ней удочки и принялся нацеплять на крючки кусочки мяса.

Холод охватывал его влажными щупальцами, проникал вглубь тела. Он дрожал, пальцы слушались плохо, приходилось напрягать зрение, чтобы разглядеть удочки. А ведь мог бы сейчас сидеть на Авалоне. Или даже, черт побери, с Меривен в бугре Эльфов. Неужели эта лебедица не подозревала, какое производит на меня впечатление, разгуливая полуобнаженной под самым носом? Провались они к дьяволу, все женщины, сколько их ни есть! Они для одного созданы. Но Меривен, по крайней мере, великолепно служит тому, для чего создана.

Ладонь соскользнула, и крючок впился ему в палец. Хольгер яростно выругался, схватил кинжал и с размаху всадил его в корягу — делать что угодно, чтобы не заорать от тоски…

Смех обрушился на него, как водопад. Он резко обернулся. За спиной, у самой воды, увидел белую фигуру. Мигом позже белые руки обхватили его за шею, ой по мог пошевелиться. Почувствовал, что его увлекают назад и вниз. Озеро сомкнулась над его головой.

19

Он пробовал отбиваться, но его мускулы свело судорогой, сознание залила тьма. Белые руки ослабили хватку. Инстинктивно он раскрыл рот, хватая воздух.

Но водой он не захлебнулся. Не сразу вспомнил, где он, кто он, как оказался здесь. Сознание вернулось, но еще долго он не мог ничего разглядеть вокруг пока глаза привыкали к подводному миру.

Он сидел на белом песке, простиравшемся во все стороны, куда достигал взгляд. Повсюду лежали камни, поросшие ярко-зелеными, длинными, лениво колыхавшимися водорослями. Воздух мягко фосфоресцировал — это похоже на неизвестно откуда плывущий свет Фаэра, только здесь он зеленее. Правда… Вокруг него на сей раз не воздух. Изо рта и ноздрей Хольгера вырывались струйки похожих на жемчужинки блестящих пузырьков и уплывали вверх. Слева из бледного свечения появилась рыба, проплыла мимо Хольгера и исчезла где-то справа, в лишенной перспективы дали. Хольгер вскочил, высоко подпрыгнул и невероятно медленно опустился вниз. Казалось, он стал невесомым. При каждом движении ощущал окружающую его воду.

— Приветствую тебя, сэр ’Ольгер, — раздался холодный, но не лишенный приятности голос. Он резко обернулся. Перед ним лениво покачивалась нагая женщина, нежные зеленые веточки кровеносных сосудов отчетливо выделялись на белоснежной, как снег, коже. Длинные волосы колыхались у плеч, легкие, зеленые, как водоросли. Ее глаза были желтыми, лицо — широкое, с плоским носом и полными, чувственными губами. По сравнению с лицом тело ее казалось невероятно загорелым. Хольгер никогда еще не видел столь грациозного существа — разве что угри…

— Что, что, в чем дело? — отшатнулся он.

— Успокойся, — засмеялась Она. — Ты ведь благородный рыцарь, а не глупый поселянин. Приветствую тебя еще раз, — она шевельнула ногой, подплыла ближе. Хольгер заметил, что пальцы у нее на ногах необычно длинные. И соединены перепонками. Ногти, как и тубы — бледно-зеленые. Но она не выглядела отталкивающей. Отнюдь! Хольгеру даже пришлось напомнить себе, что он угодил в ловушку.

— Прости мне столь неожиданное приглашение в гости, — из ее губ выплыли блестящие жемчужинки пузырьков воздуха ii осели на волосах, словно пригоршня алмазов. — Но я не могла упустить столь удобного случая — при тебе не оказалось железа, и ты был не в самом благочестивом настроении. Верь мне, я не собираюсь причинять тебе зло.

— Где я, черт побери? — рявкнул он.

— В глубинах озера, где я, его русалка, живу в одиночестве долгие века, — она взяла руки Хольгера в свои, мягкие и холодные, но, чуял он, невероятно сильные. — Не бойся, мои заклятья храпят тебя, и ты не утонешь.

Хольгер вздохнул и выдохнул: как на воздухе, никакой разницы, разве что грудь слегка сдавливает. Ощупал языком губы и рот, сплюнул. Пытаясь найти какую-то опору для здравых рассуждений, подумал: каким образом силы, определяемые как магические, извлекают из воды кислород, что за топкая пленка, вероятнее всего мономолекулярная, защищает его лицо? Только лицо. Все остальные части тела соприкасаются с водой. Одежда промокла насквозь. Но холода он не чувствует. Господи, о чем я? Нужно придумать как выбраться отсюда!

Он высвободил руки и резко спросил:

— Кто тебя на меня наслал?

Она закинула руки за голову, выгнулась, стоя на копчиках пальцев, усмехнулась:

— Никто. Ты не представляешь, как могут наскучить одиночество и бессмертие. Когда сюда пришел прекрасный молодой рыцарь с волосами цвета солнца и глазами цвета неба, я полюбила его, как только увидела.

Его щеки запылали. Конечно, ей, существу Серединного Мира, легко было определить, что его нынешнее лицо-иллюзия, маска. Пусть так… но откуда она знает его имя?

— Фея Моргана! — вскрикнул он.

— Какое это имеет значение? — русалка пожала плечами, словно волна прошла по ее телу. — Пойдем, недалеко отсюда мое жилище. Там тебя ждут угощения. А потом… — она подплыла ближе и опустила глаза.

— Все это произошло не случайно, — упрямо сказал Хольгер, — Я знал, что Моргана будет за мной следить. Она все заранее приготовила, едва сообразила, что мы идем к озеру. Думаю, даже чувствами моими управляла, едва я вышел из круга…

— Ах, оставь! Ни одного смертного, склонного по натуре к добру, нельзя зачаровать, если он сам того не хочет.

— Уж я-то знаю, к чему в тот момент склонялась моя натура. Подозревая: даже если бы чувства эти мне не навязали силой, то все равно осторожно подтолкнули бы в нужном направлении. Уж я-то знаю… Сгинь, пропади! — Хольгер начертил перед собой крест.

Русалка лениво усмехнулась, мотнула головой влево-вправо, и ее волосы колыхнулись, как волны:

— Поздно. Попав ко мне, — не важно, по собственной воле, или нет — ты уже не сможешь ускользнуть так просто. Почему бы и не рассказать тебе правду? Да, ее Высочество Госпожа Авалона велела мне караулить у берега и схватить тебя, как только выпадет случай. Я должна тебя тут задержать, пока она не пришлет за тобой — после окончания войны, которая вскоре разразится, — русалка всплыла вверх и легла на бок в воде, на уровне его лица. Ее пальцы, тонкие и сильные, взъерошили ему волосы. — И вот я рада, что этот приказ выпал на мою долю. И сделаю все, чтобы твое пребывание здесь было приятным.

Хольгер отскочил и что было силы оттолкнулся от дна. Метнулся вверх, поплыл к невидимой поверхности озера. Русалка тут же оказалась рядом, лениво плавая вокруг. Задерживать его она и не пробовала, только сделала какой-то жест.

Вокруг замелькали темные тени. Перед лицом Хольгера щелкнули челюсти. Он заглянул в холодные глаза и усеянную острейшими зубами пасть щуки невероятных размеров. И тут же его окружили другие — десять, сто… Челюсти сомкнулись на его руке. Хольгер почувствовал острую боль, кровь заклубилась алым туманом. Он больше не плыл. Щуки окружили его со всех сторон. Русалка вновь махнула рукой. Щуки медленно отплыли, остановились поодаль.

Хольгер упал на песок. Дыхание и пульс не скоро пришли в норму.

Русалка взяла ого руку и поцеловала укушенное место. Рана исчезла, словно ее и не было.

— Нет, сэр ’Ольгер, ты останешься здесь, — промурлыкала она. — Ты меня ужасно разочаруешь, если снова попытаешься покинуть столь неучтиво.

— Я себя еще ужасно чувствую.

Она засмеялась и взяла его под руку:

— Королева Моргана хочет забрать тебя как можно быстрее. Но я считаю тебя военным трофеем, почетным пленником в почетному плену. И постараюсь не отдавать тебя подольше…

— Мои друзья…

— Не опасайся за них, дорогой мои. Сами по себе они не опасны для великих планов. Можно ручаться, они невредимыми воротятся домой, — и добавила злорадно, — когда нашло убийственное для меня солнце, я следила издалека за некими особами в вашем лагере. Похоже, дева-лебедь вскоре перестанет печалиться из-за твоего исчезновения и позволит, чтобы ее утешили. Если не этой ночью, так следующей.

Хольгер сжал кулаки. Ему перехватило горло. Этот сарацинский прохвост… И Алианора попалась на его удочку! Птичьи мозги!

Русалка положила ему руку на плечи. Ее припухшие губы почти касались губ Хольгера.

— Ладно! — сказал он хмуро. — Пошли в твое жилище.

— Как ты меня обрадовал, прекрасный рыцарь! Ты увидишь, какие яства я для тебя приготовила. И узнаешь, какие наслаждения, непредставляемые для неуклюжих обитателей суши кроются здесь, в глубинах, где вода не стесняет свободы тела.

Могу себе представить, подумал Хольгер. Коли уж он угодил в ловушку, почему бы не использовать связанные с этим выгоды?

— Пойдем, — повторил он.

Русалка затрепетала ресницами.

— Но разве ты сначала не снимешь эту ужасную одежду?

Хольгер взглянул на свою промокшую насквозь одежду, на русалку. Ее ладони потянулись к пряжке пояса.

Но по дороге пальцы наткнулись на рукоять кинжала Альфрика. Воспоминания мгновенно ожили. Он замер. Потом встряхнул головой и быстро сказал:

— У тебя в жилище разденусь. Быть может, одежда мне еще пригодится.

— Нет, Моргана разоденет тебя в шелка и меха. Ох, не будем вспоминать о той печальной минуте, когда мне придется с тобой расстаться. Идем же!

Русалка метнулась вперед, как стрела. Хольгер неуклюже поплыл следом, взбаламучивая воду, как колесный пароход. Русалка вернулась и со смехом закружила вокруг, приближалась, касалась его губ своими, но выскальзывала, едва он пытался ее обнять.

— Подожди немного, — сказала она.

Щуки плыли следом, их глаза горели, как фонари.

Хольгер ожидал увидеть коралловый дворец. Каменный круг был фундаментом для занавеса водорослей, возносящихся вверх, зеленых и коричневых, неустанно колыхавшихся. Рыбы проплывали сквозь них. Мелочь брызнула в стороны, когда появилась русалка, но большие форели остались и тыкались головами в ее ладони. Занавес, холодный и скользкий, сомкнулся за Хольгером.

Внутри оказалось несколько больших комнат, разделенных такими же занавесами. Русалка провела его в трапезную. Там стоял каменный стол, украшенный раковинами и жемчугом, заставленный полными яств золотыми тарелками, мисками, блюдами. Стол окружали изящные кресла из рыбьих костей.

— Вот, взгляни, рыцарь мой, — сказала русалка. — При помощи королевы Морганы мне удалось раздобыть для тебя и редкие вина, — она подала ему круглобокий кувшин с высоким запечатанным горлышком, похожий на южноамериканскую бомбиллу. — Пей из горлышка, чтобы озерная вода не испортила вкуса ценного содержимого. Пей, за наше близкое знакомство!

Она чокнулась с ним своим кувшином. Вино оказалось превосходным — выдержанное, крепкое, ароматное. Русалка придвинулась ближе, ее ноздри раздувались, рот приоткрылся.

— Приветствую тебя, — шепнула она. — Съешь что-нибудь? Или сначала…

Хольгер подумал, что может позволить себе провести здесь одну-единственную ночь. Кровь стучала ему в виски. Конечно может. Даже обязан — чтобы усыпить ее подозрения перед повой попыткой к бегству.

— Я не так уж и голоден, — сказал он.

Она замурлыкала, как кошка, стала расстегивать его кафтан. Он потянулся к пряжке, снял пояс, взгляд русалки задержался на пустых ножнах и других, с кинжалом Альфрика. Она встрепенулась:

— Но это же не сталь?! Я бы почувствовала близость железа. Ага, понимаю! — она вынула кинжал и внимательно осмотрела. — Пламенное Острие… Странное имя. Фаэрская работа, правда?

— Да. Я его забрал у герцога Альфрика, победив его в бою, — похвалился Хольгер.

— Меня это не удивляет, благородный рыцарь, — она потерлась щекой о его грудь. — Ты единственный, кто мог такое совершить, — кинжал вновь приковал ее внимание. — Все, что у меня есть, сделано из золота и серебра. Я много раз говорила жрецам дикарей, что хочу еще и бронзы. Но они и в молитвенном трансе, и в ясном сознании ужасно глупы, нм и в голову не приходит, что демону озера может пригодиться хороший острый нож. У меня было несколько каменных — с древних времен, когда мне еще приносили такие жертвы. Но они все так источились, что остались одни жалкие обломки.

— Вот и бери этот кинжал как память обо мне, — Хольгер собрал всю силу воли, чтобы произнести это равнодушно.

— Я найду множество способов отблагодарить тебя, господин мой, — сказала она. И собиралась вновь заняться его одеждой, но Хольгер взял у нее кинжал и кончиком пальца попробовал острие.

— Он совсем тупой. Отпусти меня на берег, и я его тебе наточу.

— О нет! — хищно усмехнулась она. Опыта общения с людьми у нее не было, и она могла, конечно, попасться на хитрость. Но не столь примитивную. — Поговорим о чем-нибудь более приятном.

— Можешь держать меня за ноги, пли связать их, если хочешь, — сказал он. — Чтобы наточить этот нож, нужно выйти на воздух. Видишь, на нем написано, что нужно пламя.

Она отрицательно мотнула головой. Хольгер криво усмехнулся. Что же, это была только проба. Стоя рядом с этим грациозным существом, он не очень-то и жалел, что бегство не удалось.

— Как хочешь, — сказал он и положил ей руки на бедра.

Быть может, ее сбило с толку, что он ей не противился. Или чересчур была уверена в своих силах. Как бы там ни было, она сказала:

— Среди принесенных мае жертв есть такой круг… Может, попробуешь? Кажется, именно этим на земле точат ножи.

Хольгер поборол дрожь:

— Завтра.

Русалка выскользнула из ого объятии:

— А я хочу сейчас! — глаза ее заблестели. Ту же капризность, прямо-таки граничащую с безумием, Хольгер подметил у жителей Фаэра. Русалка потянула его за руку. — Пойдем, посмотришь мои сокровища.

Он последовал за ней, притворяясь раздосадованным. Следом поплыли щуки.

— Ты говорила, дикари приносят тебе жертвы? — спросил он, превозмогая сухость в горле.

— Да, — рассмеялась она. — Каждую весну они приходят на берег и сбрасывают в воду то, что по их мнению, мне нравится. И в самом деле попадаются симпатичные вещички, — она раздвинула живой занавес. — Я все дары переношу сюда, в сокровищницу. Даже глупые, над которыми стоит посмеяться.

В глаза Хольгеру бросились кости. Русалка, несомненно, убила уйму времени, выкладывая из частей скелетов замысловатую мозаику. Среди нее виднелись черепа с драгоценными камнями в пустых глазницах. В другом углу сложены кубки, блюда, украшения, награбленные язычниками в цивилизованных странах или изготовленные довольно искусно их собственными мастерами. А напротив свалены в кучу самые разные предметы, как показавшиеся варварам цепными, так и то, от которых они попросту, должно быть, хотели избавиться, — испорченные водой книги из какого-то монастыря, хрустальный шар, зуб дракона, поломанная статуэтка, разбухшая тряпичная кукла (у Хольгера защипало глаза) и масса всяческого хлама, поело долгого пребывания в воде ставшего неузнаваемым. Русалка запустила в кучу обе руки.

— Тебе приносят и человеческие жертвы, — сказал Хольгер осторожно.

— Младенца и девушку раз в год. Они мне совершенно ни к чему. Я не тролль и не каннибал, но дикари этого никак не могут уразуметь. И жертвы всегда пышно разодеты, — русалка посмотрела на него невинными глазами. Хольгер вспомнил, что у нее нет души.

Под белоснежной кожей напряглись мускулы, и русалка вытащила точило. Деревянные части совершенно сгнили, бронзовые скобы проржавели насквозь, но точильный круг ничуть не пострадал от воды. Русалка повернула ручку, и он крутнулся.

— Красивые игрушки, правда? — спросила она. — Выбери себе, что хочешь. И не забудь, что я тоже вхожу в число игрушек…

Превозмогая себя, Хольгер сказал:

— Сначала займемся кинжалом. Ты сможешь вертеть этот круг?

— Так быстро, как тебе нужно. Испытай меня, — ее взгляд говорил, что Хольгер может испытать ее, как ему вздумается. Она покрепче уперлась ногами в песок и так раскрутила точило, что вода взвихрилась. Хольгер коснулся круга острием кинжала, и раздался пронзительный визг.

Щуки придвинулись ближе, уставив на его угрюмые морды.

— Быстрее, если можешь, — сказал он.

— Ага!

Вон, визг металла. Гнилая рама вибрировала, с бронзовых болтов летела зеленая пыль. Господи, только бы эта рухлядь выдержала!

Щуки оказались совсем близко — русалка не хотела рисковать, пока в руках у Хольгера было оружие. Ее любимцы могли в три минуты обглодать человека до костей. Хольгер собрал всю свою отвагу, сосредоточился на кинжале. Его план мог и провалиться. Но даже здесь, под водой, металл должен нагреваться от трения.

Облачко магниевой пыли заклубилось вокруг острия.

— Довольно, быть может? — хрипло спросила русалка. Волосы облепили ее спину, грудь, плечи, янтарные глаза горели.

— Еще рано. Быстрее! — Хольгер что было сил прижал лезвие к кругу.

Пламя чуть не ослепило его. Магний горит и в воде.

Русалка взвизгнула. Закрыв лицо ладонью, Хольгер махнул кинжалом в сторону щук. Одна укусила его за лодыжку. Хольгер отшвырнул ее пинком, всем телом навалился на занавес, раздвинул его и поплыл вверх.

Русалка кружила вокруг, держась в безопасном отдалении. Криком она призывала своих щук напасть. Одна бросилась на Хольгера. Датчанин взмахнул факелом, и хищница улепетнула. Или она тоже не выносила ультрафиолетового излучения, или, что вероятнее, влияние русалки ослабело с расстоянием, как то всегда бывает с магией, и она оказалась слишком далеко от своих водяных волков, не могла заставить их атаковать.

Хольгер молотил ногами, загребал свободной рукой. Когда же, наконец, поверхность? С расстояния в несколько световых лет он услышал голос русалки, ласково призывавшей:

— ’Ольгер, ’Ольгер, неужели ты меня покипеть? Там, на суше, тебя ждет гибель. ’Ольгер, вернись ко мне! Ты не представляешь, какие ласки тебя ждут…

Он взял себя в руки и плыл дальше. Ярость русалки настигла его:

— Тогда умри!

Вдруг вместо кислорода он вдохнул воду. Русалка сняла с него заклятия. Он задыхался, легкие жгло. Едва не выпустил свой магниевый факел. Увидел русалку — она приближалась, окруженная тучен щук. Хольгер отпугнул их факелом, задержал дыхание и поплыл. Вверх, вверх… Мышцы слабели, сознание мутилось, но он плыл вверх.

Голова его оказалась над поверхностью озера, он закашлял, отплюнулся, набрал полную грудь воздуха. На небе стояла полная луна, отбрасывая на воду ломаную дорожку серебристого света. Хольгер поспешно выгребал к черному берегу, держа факел над самой водой. Пламя погасло в тот миг, когда он достиг камышей. Продрался сквозь заросли и побежал, стремясь уйти как можно дальше от воды. Потом упал.

Холод коснулся мокрой одежды, забрался под нее, разлился по телу. Хольгер лежал, щелкая зубами, ожидая, когда силы вернутся и можно будет пойти в лагерь. Победителем он себя не чувствовал. Он выиграл этот раунд, но впереди ждут новые. И кроме того… кроме того… может не стоило уходить так быстро?

20

Он отыскал лагерь. Камень вздымался над землей, как корабль, черный на фоне ночи, а освещенные лунным блеском, гонимые ветром облака создавали впечатление, что корабль плывет. По каким морям? Костер почти прогорел — пятнышко света оттенка запекшейся крови. Хольгер вскарабкался на борт и увидел прижавшихся друг к другу коней, их темные силуэты можно было принять на корабельную надстройку. Сарах стоял на носу, глядя в сторону севера. Ветер, воющий в невидимых винтах, раздувал его плащ. Лунный свет на обнаженной сабле.

Крохотная разъяренная фигурка сграбастала Хольгера за ноги и попыталась встряхнуть:

— Парень, где ты шлялся? Мы тут чуть с ума не свихнулись. Одни следы на берегу, и вдруг вот он заявился, мокрый, хоть выжми, и злыми местами пахнет… Где ты был?

Сарах полуобернулся к нему, блеснули глаза под островерхим шлемом, но сарацин тут же отвернулся и упорно смотрел на север. Хольгер глянул туда. Далекие горы заслоняли край долины, но показалось все же, что он различает зыбкое, мерцающее алое сиянье, словно кто-то разжег там огромный костер. Внезапно страх перехватил ему горло.

— Где Алианора? — крикнул он.

— Полетела тебя искать, сэр Руперт, — медленно, очень спокойно ответил Сарах. — Когда мы отчаялись тебя найти, она обернулась лебедицей и полетела осмотреть горы. То сияние мы уже тогда увидели, боюсь, туда она и полетела. Не думаю я, чтобы здесь, в этих местах, у такого огня, собрались добрые люди.

— И ты ее не удержал? — гнев прогнал охвативший тело холод. На негнущихся ногах он двинулся к мавру. — Клянусь богом…

— Соблаговоли объяснить мне, благородный рыцарь, — сказал Сарах как можно учтивее, — как я успел бы ее задержать, если она скороговоркой заявила, что собирается делать, и тут же взмыла в воздух? Я ее попросту не успел схватить.

— Все так и было, — буркнул Гуги. — Расскажи лучше, где тебя носило. — Хольгер колебался. Гном переступил с ноги на ногу и добавил: — Да, сам знаю — снова ты кому-то дал себя обдурить. Но мы должны услышать, как все было, чтоб знать, чего еще ждать.

Хольгер почувствовал, что силы покидают его. Он сел, обхватил колени и рассказал во всех подробностях историю своего пленения и бегства. Гуги сказал теребя бороду:

— Ну да, она самая, русалка коварная. Я ж не люблю попусту болтать, я тебя сразу упредил, что тут недоброе для нас место. Запомни хорошенько и в другой раз меня слушайся. Я чаще прав бываю, чем ошибаюсь, на многих случаях из своей жизни могу тому дать пример. Одна моя врожденная скромность мешает рассказать, как в Гроте Гавера таилась волшба, а я отговаривал бедного сэра Турольда, отговаривал…

Не обращая внимания на гнома, Сарах сказал задумчиво:

— Похоже, неимоверно важная на тебя возложена миссия, сэр Руперт, раз на твоем пути воздвигают такие преграды…

Хольгер был чересчур утомлен и измучен, чтобы попробовать рассеять подозрения Сараха и объяснить, что все — случайное совпадение. Он стянул мокрую одежду и стал искать, чем бы обтереться — но шум крыльев над головой и возникшая из тьмы белая птица заставили его побить все рекорды в молниеносном натягивании мокрых штанов.

Алианора опустилась на камень и приняла человеческий облик. Увидев Хольгера, тихо вскрикнула и шагнула было вперед, но тут же замерла. В слабом свете прогоревшего костра он не мог рассмотреть ее лицо, видел лишь темный силуэт, едва озаренный багровым сиянием углей.

— Значит, ничего страшного не случилось, — сказала она довольно холодно. — И прекрасно. Я летала посмотреть, что там за свет. Это стоянка дикарей на голом склоне горы, и… — ее голос сорвался. Дрожа, она смотрела на Сараха, словно ища у него тепла и участия. Зубы сарацина блеснули в черной бороде. Он сорвал с себя плащ и набросил на плечи девушки.

— И что ты там увидела, о храбрейшая и прекраснейшая из женщин? — спросил он, чересчур уж заботливо кутая девушку в плащ.

— Там справляют шабаш, — она оглянулась в темноту. — В жизни такого не видела, но это явно что-то вроде шабаша. Тринадцать мужчин стояли полукругом вокруг костра, разложенного у каменного алтаря, на котором лежал сломанный крест. Большинство из них, судя по одежде и украшениям, — вожди диких племен. А другие, похоже, с севера… старые все, старые, и на лицах такое зло, что крылья едва по отказались мне служить, и я чуть не упала наземь. А за кругом света, так, что я их едва различала, стояли чудовища. Ох, как я рада, что их скрывала тьма — даже то, что я разглядела, будет преследовать меня по ночам. Эти тринадцать не сводили глаз с алтаря, а на алтаре истекало кровью… — она проглотила слюну и с усилием закончила, — Человеческое дитя. И на вершине алтаря сгущался мрак, похожий очертаниями на человеческую фигуру, но ростом гораздо выше человека…

Я улетела. Это было с час назад. Я не могла спуститься на землю, к вам, пока холодные ветры не унесли с собой часть моего ужаса…

Она упала на колони и закрыла лицо руками. Сарах склонился к ней, но девушка оттолкнула его. Подошел Гуги, положил ладони ей на плечо, взял ее за руку, Алианора прижалась к нему. Дыхание со свистом вырвалось из ее груди.

Сарах отошел к Хольгеру и сказал ему угрюмо:

— Значит, все, что я слышал на Хай Бризейле, все, о чем тут люди говорят день и ночь — правда. Хаос готовится к войне. Он постоял неподвижно, тень среди теней, поднял саблю и сказал:

— Когда я последний раз был среди люден, сотни лот назад, случилось мне побывать и в этих краях. В те времена здешний парод так же держался язычества, но был чист душой. Дьяволу они не поклонялись и человечины не ели. Их намеренно развратили, чтобы они стали орудием в руках врагов рода человеческого. Их вождей приняли в Круг Мрака, и теперь те, кто заправляет Кругом, прикажут им вести свои племена на жителей долин. Может быть, сегодняшний шабаш — последний из многих. Наверняка каннибалы начнут утром собирать орду.

— Я тоже так думаю, — сказал Хольгер машинально.

— Ты думаешь о многих вещах, про которые нам не рассказываешь, — сказал Сарах и вложил саблю в ножны. — Ну, неважно. Сейчас сон для нас важнее разговоров. Ответить на некоторые вопросы, что то и дело у меня рождаются, я тебя попрошу в другой раз.

— Спасибо за предупреждение, — сказал Хольгер.

Он боялся, что не уснет, но вскоре погрузился в томительную полудрему, беспокойный полусон, полный бредовых видений. И доволен был, когда Гуги разбудил его — пришла его очередь стоять на страже. Когда настал рассвет, Хольгер почти успокоился.

Они поспешно позавтракали, оседлали коней и пустились в дорогу. Хольгер ни разу не оглянулся на закутанное туманом озеро, и, вскоре оно осталось далеко позади. Стояли холода, по оловянному небу ветер гнал клубы серых облаков. Чем выше они поднимались, тем меньше растительности видели на склонах горы, и, наконец, остались вовсе уже редкие пучки серебристой травы. Выщербленные ветром скалы вздымались на горизонте, почти отвесные и угрюмые. Алианора объяснила, что именно туда им следует взобраться, чтобы попасть на перевал, а оттуда — на равнину. Дороги полегче проходили слишком близко от селений диких каннибалов, зато здесь Алианора не увидела с воздуха ни одного туземца. Гуги сморщил нос и плюнул.

— И не диво, что дикарь сюда не заходит. С каждым шагом все сильнее смердит троллем. Эта гора дырявая, как сито, от его пор и ходов.

Хольгер покосился на Алианору ехавшую меж ним и Сарахом. Ее лицо помертвело.

— До сих пор мы одолели неплохой зверинец — сказал он, надеясь ос хоть чуточку расшевелить. — Ведьму, Фарисеев, дракона, великана, волкодлака. Что для нас какой-то тролль?

— Я бы уж скорее согласился схватиться с ними со всеми, слитыми в одно, чем с троллем, — хмуро сказал Гуги. — Он отличается от великана, как росомаха от медведя. Не такой здоровенный, но злобный и ловкий сверх меры. Много великанов пало от людской руки, но ни один еще рыцарь не вышел победителем из битвы с троллем.

— А почему? — поднял брови Сарах. — Железо его не ранит?

— Ну отчего ж, железо обжигает его, как тебя бы обжег раскаленный металл. Но он быстро с врагом разделывается, а раны еще быстрее залижет. Тролли — родственники упырям, поедающим мертвецов в могилах. Твое крестное знамение против него не поможет, чтоб его одолеть, нужно быть святым. А больше про него ничего неизвестно — мало кто из тех, что видели тролля, вернулись о нем рассказать.

— Славный был бы подвиг — убить тролля, — дал волю Сарах рыцарским амбициям.

«Лучше уж прозябать в безызвестности», подумал Хольгер.

Около полудня, выехав из ущелья, они нос к носу столкнулись с людоедами. Хольгер, ругаясь, натянул поводья. Его сердце забилось сильнее, по потом страх уступил место необходимости принять решение. Он огляделся. Видел все четко, во всех подробностях, как ночью при вспышке молнии.

Человек двадцать рысцой спускались в долину с северного склона. Заметив путешественников, дикари повернули к ним. Они быстро приближались. Их вопли походили на лай разъяренных псов.

Их вождь был рослым, мускулистым, светлые волосы и борода заплетены в косички, лицо размалевано красными и синими полосами. Голова его украшена бычьими рогами и султаном из перьев, на плечах короткий плащ из барсучьих шкур, бедра покрыты косматой шкурой. В руке он держал огромный стальной топор.

Остальные мало чем от него отличалось. Вооружены топорами, мечами, копьями. У одного на голове ржавый шлем с забралом, наверняка снятый с убитого рыцаря — ужасная картина при голом теле. Другой что есть мочи дул в деревянный свисток, вплетая его свист в волчьи завывания остальных.

— Назад! — крикнул Сарах. — Бежим!

— Никаких шансов, — ответил Хольгер. — Тут, в скалах, пеший легко догонит конного. К тому же нам нужно побыстрее добраться до церкви.

Копье ударило оземь в нескольких шагах перед ним.

— Алианора, взлетай! — крикнул Хольгер.

— Нет, — мотнула она головой, ощупью ища его ладонь.

— В воздухе тебе будет легче сражаться, — вмешался Сарах. Хольгер жалел, что сам соображает так туго. Девушка тут же вынула ноги из стремян. Лебедица, хлопая крыльями, взмыла в небо.

Дикари остановились, как вкопанные, взвыли, кто-то зажмурился, кто-то ничком упал на землю.

— Аллах акбар! — вскрикнул Сарах. — То есть, я хотел сказать, слава богу. Магия не страшит.

Лебедица пикировала. Вождь потряс топором, вырвал лук у воина и пустил стрелу. Алианора увернулась в последний момент. Вождь заорал на своих людей, что-то хрипло приказывая, пинками заставил встать тех, кто лежал, уткнув лицо в землю.

— Так… — сказал Гуги. — Этот наверняка из Круга Мрака, видывал чары и похуже… Он их пытается на нас натравить.

— Но они колеблются, — отозвался Сарах беззаботно, словно сидел за пиршественным столом. Снял с плеча лук, короткий, вытянутый. Посмотрел на Хольгера. — Показать бы им еще парочку фокусов…

Тот в отчаянии подумал о карточных фокусах, представил, как предлагает вождю каннибалов загадать карту… Ага!

— Гуги, высеки огонь! — крикнул он.

— Зачем?

— Поди ты к черту! Огня, быстро!

Гном достал кресало из мешочка на поясе, а Хольгер тем временем набил трубку. Пальцы у него дрожали. Трубка еще не раскурилась, а дикари были уже совсем рядом. Хольгер видел шрам на щеке одного, кость в носу у другого, слышал шлепанье босых ног, и даже, казалось, их дыхание. Глубоко затянулся.

И выдохнул.

Дикари враз остановились, оскальзываясь. Хольгер дымил так, что из глаз покатились слезы, из носа закапало. Слава богу, ветер совершенно стих. Хольгер поднял над головой плащ, чтобы дым лучше был виден на темпом фойе. Тронул Папиллона коленями и медленно поехал к дикарям. Те стояли как вкопанные, разинув рты, вытаращив глаза.

Хольгер помахал руками и крикнул:

— Бу-у-у!.

Мигом позже ни одного воина в пределах видимости не оказалось. Вокруг валялось орошенное оружие. Вопли дикарей доносились из ущелья далеко впереди. Однако вождь остался и стоял в гордом одиночестве. Хольгер вытянул меч. Вождь охнул и припустил следом за своими людьми. Сарах выстрелил в него из лука, но промахнулся.

Алианора села на землю, превратилась в девушку, подбежала к Хольгеру и обняла его ногу, захлебываясь от восторга:

— Ах, Хольгер, Хольгер!

Сарах спрятал лук, чтобы обеими руками схватиться за бока, и эхо его хохота разнеслось далеко вокруг.

— Гелий! — орал он. — Сущий гений! Руперт, как я тебя люблю!

Хольгер усмехнулся. Он попросту вновь обратился к беллетристике на сей раз «Янки при дворе короля Артура», но не было смысла это нм объяснять. Заимствование оказалось удачным, и этого достаточно.

— Поехали, — сказал он. — Их босс может пинками прибавить нм смелости.

Алианора вскочила на копя. Ее щеки разрумянились, она выглядела счастливой.

— Быстро же они труса спраздновали, — злорадствовал Гуги. — А ведь про них всегда молва шла, что воины они хорошие. Почему ж они чар испугались? А потому, что насмотрелись их досыта, самых вредных, вот и не выдержали.

Хольгер не смог с этим не согласиться. Вряд ли эта банда случайно оказалась у них на пути. Должно быть, им приказывала Моргана, как только узнала, что русалка не смогла его у себя задержать. Вряд ли они теперь вернутся.

Сарах подъехал к нему:

— Мне послышалось, что прекрасная госпожа назвала тебя неизвестным мне именем…

Алианора покраснела, пробормотала:

— Н-нет… тебе показалось…

Сарах поднял брови. Он был слишком деликатен, чтобы в лицо обвинить ее во лжи. Девушка подъехала к нему так близко, что их колени соприкоснулись.

— Путешествие наше такое тяжелое. — промурлыкала она. — Не облегчишь ли ты его рассказом о своих приключениях? На чем ты остановился в прошлый раз? Ты совершил столько великих подвигов и так интересно умеешь рассказать о них…

— Ну, если… Изволь! — Сарах подкрутил усы и начал свои рассказ. Широко раскрыв глаза, девушка слушала самую неправдоподобную побасенку, какую Хольгер встречал в своей жизни, но, впрочем, умело поданную. Датчанин схватил поводья Папиллона и отъехал подальше. Радость недавней победы моментально улетучилась.

21

Вечер застал их у входа в ущелье. Это была ведущая вверх расселина, усыпанная обломками скал. Завтрашнее восхождение на равнину наперника отнимет многие часы. Но потом, сказала Алианора, им останется до цели всего несколько миль легкой дороги.

Легкой, как спуск в пекло, подумал Хольгер, и его прошибла дрожь. Трезвомыслящий инженер засвидетельствовал бы, что их путешествие напоминает скорее пресловутую дорогу в заоблачные выси. Но мир инженера лежал бесконечно далеко отсюда, как в пространстве, так и во времени — сон, приснившийся когда-то, но стершийся уже из памяти, как это со снами и бывает.

У подножия скалы они наткнулись на луг — если только этот поросший травой пятачок заслуживал такого названия — и разбили там лагерь. В центре его возвышался каменный монолит. Выть может, язычники в незапамятные времена воздвигли этот менгир, но потом где-то поблизости поселился тот тролль, и люди отсюда сбежали. Настала ночь. Вновь налетел ветер, он все крепчал, пригибая к земле пламя костра, искры пролетали, как метеоры, и так же быстро гасли. Воцарилась темнота, лишь изредка озаряемая светом луны, тут же скрывавшейся за грудами облаков. Ночь полна была свиста, шелеста, визга. Все четверо, измученные, проглотили несколько кусков и завернулись в одеяла. Гуги выпала первая стража, Хольгеру вторая, глубокой ночью. Он подбросил веток в огонь, плотнее завернулся в плащ, стараясь уберечься от холода и смотрел на своих друзей.

Отблески пламени подрагивали на их неподвижных силуэтах. Сарах спал чутко, как кот, безмятежный и расслабленный, как и днем. Гуги завернулся в одеяло, как в кокон, откуда торчал лишь его посапывающий пос. Взгляд Хольгера переместился к Алианоре и надолго задержался на ней. Одеяло почти сползло с нее, она лежала на боку, поджав ноги, скрестив руки на груди. Ее лицо, полузакрытое распущенными волосами, напоминало ребячье, удивительно беззащитное. Хольгер нагнулся и укутал ее одеялом. Она улыбнулась во сне, когда губы Хольгера коснулись ее щеки.

Он встал с тяжелым сердцем. Больше беспокоился о ней, чем о себе. Если его затянет вихрь надвигающейся войны, он как-нибудь перебедует, но невыносимой была мысль, что вместе с ним туда затянет Алианору и швырнет ее неведомо куда. Но как этому помешать? Что предпринять?

Он ударил кулаком в ладонь:

— Черти бы меня взяли! — не зная, проклинает он пли просит.

— Хольгер.

Он обернулся. Меч вылетел из ножен. Но ничего, кроме темноты, не видно. Шумел ветер, шелестела сухая трава, где-то далеко покрикивала сова.

— Хольгер.

Он подбежал к самому рубежу магического круга, тихо спросил, преодолевая внутреннее борение:

— Кто тут?

— Хольгер, — раздался певучий голос. — Не поднимай шума. Я хочу поговорить с тобой одним.

Сердце у него заколотилось, меч выпал из руки, словно вдруг стал для нее неимоверно тяжел. Из темноты вышла фея Моргана.

Огонь озарил алым ее стройную фигуру, сделал прозрачным длинное платье из тончайшей ткани, отразился в ее глазах крохотными костерками.

— Чего ты хочешь? — прохрипел Хольгер.

Ее губы медленно раздвинулись в чарующей улыбке:

— Всего лишь поговорить с тобой. Пойди сюда.

— Нет, — он мотнул головой, пытаясь стряхнуть оцепенение. — Не выйдет. Шагу за круг не сделаю.

— Не бойся. По крайней мере не опасайся тех существ, что боятся креста. Они сейчас далеко отсюда, готовятся к войне, — она пожала плечами. — А впрочем, стой, где хочешь.

— Чем ты меня теперь будешь пугать? Новыми бандами дикарей?

— Те, кого ты сегодня встретил, получили мой приказ взять тебя живым, не считаясь с потерями. Ты поступил бы разумнее, сдавшись им. Они привели бы тебя ко мне, не сделав ничего плохого.

— А что было бы с моими друзьями?

— Хольгер, кто для тебя эти случайные знакомые? Что тебя с ними связывает? Запомни, мой дорогой: дикари, которых ты сегодня разогнал, вернулись к главным силам племени. Их вождь жаждет отплатить тебе за пережитый позор. При вашей следующей встрече ни я, ни само пекло не сможет удержать их от посягательств на твою жизнь. Честь вождю вернет одно — если он съест твое сердце. Уходи со мной, Хольгер, пока не поздно.

— С тобой, научившей этих дикарей есть человечину?

Она покривилась:

— Это не я. Ну, правда, это мои союзники — демоны и их пророки, которых Хаос призвал, чтобы подчинить себе жителей этих гор… это они ввели нечестивые обряды. Среди дикарей нет никого, кого бы я чему-нибудь учила, — она улыбнулась. — Я верю в радость, в свершения, в насыщенную жизнь.. В то, что тебе когда-то подарила и охотно преподнесла бы снова.

— Твои обещания меня не трогают, — сказал он, глядя мимо нее в темноту. И знал: сейчас он сказал, что думал. Фея Моргана его больше не волновала. Протяни она руку, дотронься до него — прикосновение какой-то женщины, и только. Обаятельной, правда, но не более того.

— Да, тебя нельзя назвать самым стойким в своих привязанностях человеком в мире, — усмехнулась она, — Когда-то ты даже взбунтовался против своего сюзерена, самого Карла. И более ярого противника у него в жизни не было. Но в конце концов твое великодушие покончило с вашей враждой.

— И мы с ним побратались, сдается мне, — он вырвал у Морганы свою ладонь.

Моргана посмотрела на Алианору. Вздохнула с нескрываемой тоской.

— Вижу, что теперь над тобой получили власть заклятья, которые старше моих. Что ж… Когда-то я провела с тобой прекрасные дни… и ночи, и память о них у меня никто не отнимет.

— Мое прошлое ты у меня как раз отняла, — вздохнул он, горько. — Превратила меня в младенца и отправила за пределы моей Вселенной, в невообразимую даль. И то, что я вернулся — не твоих рук дело. Я вернулся трудами какой-то другой силы, о которой ничего не знаем ни ты, ни я.

— Кое-что ты все же узнал… — сказала она. — А хочешь знать еще больше? Я могу тебе вернуть утраченные воспоминания.

— Какую же плату? Ту, что ты требовала в последний раз?

— Нет, плата будет пониже. Я даже не потребую от тебя бросить приятелей на произвол судьбы. Я присмотрю за ними, чтобы им не сделали ничего худого. Потому что ты ведешь их прямиком к гибели. Они погибнут вместе с тобой.

— А почему я должен тебе верить?

— Позволь, я верну тебе память. Выйди из круга, и я сниму с нее чары. Ты сразу вспомнишь, какими клятвами я связана.

Хольгер посмотрел на нее. Она стояла, выпрямившись, высокая и красивая. Темные волосы волнами струились из-под золотой короны. Но под маской притворного спокойствия она, Хольгер чуял, напряглась, как струна. Губы сжаты, ноздри раздуваются, в глазах горячечно пылает отражение костра. Ладони медленно сжимаются в кулаки.

Почему самая могущественная в этом мире колдунья его боится?

Хольгер задумался над этим, стоял неподвижно посреди ветреной ночи; у ног его лежал сон, над головой — темнота.

Да, она была могучей, и употребила свое могущество против него, но и в том таилась мощь, способная противостоять Моргане. Теперь эта мощь сказала ему: «ни шагу дальше, стой, где стоишь!» Вся магия, какую испробовали на Авалоне, в Фаэре и на населенных смертными землях, не смогла остановить Хольгера на избранном им пути. Теперь и краса Морганы не имела над ним власти — благодаря неким серым глазам и каштановым волосам. Королева не имела уже в своем репертуаре заклятий, способных его задержать.

Разумеется, он оставался обычным смертным, уязвимым для всею, что не имело никакого отношения к чарам Морганы — как для чар кого-то иного, так и для самых натуральных вещей вроде острой стали.

— В моем мире ты — не более чем легенда, — сказал он задумчиво. — Я и подумать не мог, что мне придется сражаться в реальности с кем-то вроде тебя…

— Это был не твой мир, — сказала она. — В том миро ты тоже не более чем легенда. Твое место здесь, со мной.

Он мотнул головой, ответит громко:

— Думаю, что оба мира — мои, — за всеми здешними хлопотами он так ни разу и не дошел и своих размышлениях до лежащей на поверхности истины: он сам — персонаж из цикла легенд о Карле Великом и короле Артуре. Когда он сам — персона там, и другом мире (как далеко он лежит от этой ночи и этой женщины!). Хольгер, будучи еще ребенком, мог даже читать о своих собственных подвигах.

Но на них лежит печать забытья. Быть может, его имя известно всем до единого, быть может, он герой своих же детских грез, по заклятья Морганы сковали его память. Переход в этот мир к тому же стер из памяти все, что он мог там, у себя, слышать о трех сердцах и трех львах.

— Кажется, ты узнал достаточно, понял уже, что этот мир тебе по вкусу, — сказала Моргана. Шагнула к нему, и они почти касались друг друга. — И не особо торопишься назад. Да, в обоих мирах происходят великие потрясения, а ты стоишь в самом центре их и там, и здесь. Сколько я могу тебе открыть! Но если ты не откажешься от своих сумасшедших планов, будешь и дальше пользоваться мощью, о которой не знаешь ровным счетом ничего — потерпишь поражение и погибнешь. А если случайно и выживешь, то горько о том пожалеешь. Сбрось со своих плеч этот груз, Хольгер, останься со мной, и мы всегда будем счастливы. Еще не поздно!

Он усмехнулся:

— Мои шансы на победу больше, чем ты пытаешься меня уверить. Иначе ты не тщилась бы так преградить мне путь. Сдается мне, тебе прекрасно ведомо, куда я держу путь. Ты все сделала, чтобы сбить меня с дороги, обмануть, покалечить. Теперь же ты, несомненно, попытаешься лишить меня жизни. Но я пойду вперед прежней дорогой.

Что за высокопарный слог, подумал он. Вот уж не предполагал, что стану так изъясняться.

Внезапно нахлынула усталость. Он знал, что жаждет одного лишь покоя. Чтобы кончились эту блуждания вслепую. Чтобы он мог уединиться с Алианорой где-нибудь вдали от всех этих миров и их ужасов. Но он не мог позволить себе передышки. Слишком много людей падут жертвами Хаоса, отвернись он хоть на миг.

Моргана долго смотрела на него. Вокруг запивал ветер.

— Все свершилось трудами Предназначения, — выговорила она с трудом. Даже Сарах вернулся. Великий Ткач превращает разноцветную пряжу в гобелен. И все равно — не рассчитывай на победу!.

И вдруг в ее глазах блеснули слезы. Она придвинулась и поцеловала его в щеку, едва прикоснулась губами, но редко Хольгер встречал в поцелуе женщины такую нежность.

— Прощай, Хольгер, — сказала она. Отвернулась и скрылась во мраке.

Он долго стоял, дрожа от холода. Быть может, разбудить остальных? Нет, пусть снят. Их это не касается.

Текло время. Набирали силу ночные шумы. Хольгер очнулся и посмотрел на небо, чтобы определить, не пришло ли к концу его дежурство. Но небо сплошь затянуло облаками. Ну, неважно. Он может простоять на страже и до рассвета. Все равно больше не заснет после разговора с Морганой.

Хольгер уже не обращал внимания на ночные шумы. Ветер, превратился в настоящий вихрь, грохотали камни, звякнуло железо…

— Гей!!!

В круг света прыгнул вождь каннибалов. За его спиной сверкали острия копий — штук сто, а то и побольше. Они прятались в ущелье, а теперь Моргана послала их вниз, чтобы они…

— Эй, вставайте! У нас гости!

Гуги, Алианора и Сарах вскочили. Сарацин выхватил саблю, прыгнул к своей кобыле и сорвал ее поводья с колышка. Алианора вскочила на своего гнедка. Двое дикарей, торжествующе вопя, кинулись к ней. Один занес копье. Гуги метнулся ему под ноги — маленький коричневый вихрь. Оба упали. Хольгер кинулся на второго. Его меч взлетел и опустился на голову врага.

Он отшвырнул падающее на него тело, сбив с ног еще одного врага. Наконечник копья скрежетнул по его кольчуге. Хольгер увидел перед собой вождя и наугад взмахнул мечом. Тот ощерил зубы. На шее Хольгера сомкнулись чьи-то руки. Он вспомнил, что на сапогах у него острые шпоры, и лягнул ногой. Пронзительный вопль сзади, руки разжались.

Хольгер отступал, пока не ощутил спиной менгир. Высокий воин с намалеванным на груди драконом ринулся в атаку. Меч свистнул справа налево, и голова врага слетела с плеч. Но кольцо дикарей сомкнулось вокруг Хольгера. Бросив взгляд поверх бычьих рогов и султанов из перьев, он увидел, что Сарах уже в седле, отмахивается саблей. Папиллон топчет врагов копытами, лягается, кусает, его грива и хвост взметываются черным пламенем.

Кто-то вскочил с земли совсем рядом, проскользнул под мечом датчанина. Кинжал в его руке метнулся вверх.

Хольгер успел принять удар на левую руку, защитил живот. У ног людоеда возник Гуги, схватил его под коленки и опрокинул. Гном и человек, сцепившись, рыча, покатились по траве.

Перед ним уже возвышался вождь. Его топор ударил в шлем Хольгера, как молния. Хольгер пошатнулся, услышал свой крик: «Великий боже, святой Георгий!». Вождь захохотал, вновь ударил. Хольгеру каким-то чудом удавалось отражать его удары. Большинство из них. Иные все же падали на шлем и кольчугу. Хольгер едва держался на ногах. К вождю на помощь подбежали два его воина.

Но за их спинами появился Сарах. Свистнула кривая сабля, дикарь схватил левой рукой правую и с безмерным удивлением уставился на нее — она осталась у него в руке, отсеченная сарацином. Хольгер взмахнул мечом, и второй воин отскочил, хромая. Вождь обернулся, насел на сарацина, и они закружились, со звоном парируя удары, осыпая друг друга проклятиями.

Конь Алианоры истошно заржал, рухнул наземь. Белая лебедица взмыла вверх и тут же спикировала, целя клювом в глаза врагам. Хольгер перевел дух. Кто-то хрипло выкрикнул приказ, и у плеча Хольгера просвистело копье. Забыв про раны и усталость, датчанин ринулся в бон. Его меч работал, как коса. Папиллон взмывал на дыбы, становясь невероятно огромным, разбивал головы передними копытами, ржаньем заглушая воинственные выкрики дикарей. Человек и конь разогнали врагов и вернулись к менгиру.

Гуги выбрался из-под бездыханного тела своего противника, утер руки и побежал к ним. Рядом приземлились Алианора и превратилась в девушку. — Мигом позже подскакал Сарах. Хольгер сунул ногу в стремя, взлетел на Папиллона. Пинком в зубы отшвырнул дикаря, попытавшегося стащить его на землю. Нагнулся, отцепил щит и надел его. Протянул к Алианоре руку, державшую меч. Девушка ухватилась за его рукав и прыгнула в седло позади него. Сарах тем же способом усадил Гуги себе за спину. Рыцари переглянулись, кивнули друг другу и ринулись в бой.

Они секли, рубили, кололи. И вокруг них стало пусто. Враг бежал. Хольгер с Сарахом вернулись под менгир, тяжело дыша. Их клинки были в крови. Кровь пятнала их одежды, руки и лица. Повсюду валялись тела, некоторые еще бились, хрипя. Людоеды сбились в кучу далеко в темноте, только блеск оружия выдавал их присутствие. Вождь, потерявший свои рога и пышные перья с кровоточащей раной на голове, тяжело поднялся с земли и побежал к споим людям.

Зубы Сараха блеснули в улыбке:

— Славная, славная битва! Во славу пророка… пророка Иисуса! Сэр Руперт, лишь один человек на свете мог сражаться подобно тебе!

— Ты тоже не ударил лицом в грязь, — сказал Хольгер. — Но жаль, что тебе не удалось прикончить их вождя. Сейчас он вновь пошлет в атаку.

— Из луков нас перестреляют, — заявил Гуги. — Будь у них мозгов чуточку побольше, давно бы мы валялись, стрелами утыканные.

Хольгер обернулся к Алианоре. По правому плечу девушки ползли струйки крови. Сердце у него оборвалось, голос сорвался.

— Тебя ранили?

— Ничего страшного, — она улыбнулась дрожащими губами. — Стрела. Крыло задела.

Он присмотрелся. В том прежнем цивилизованном мире он встревожился бы, увидев у девушки такую рану, но здесь, сейчас — в самом деле ничего страшного…

Невероятная радость охватила его.

— Я построю часовню… святому Себастьяну… в благодарность, — прохрипел он.

Руки Алианоры обвили его талию.

— Ты можешь более приятным способом выразить свою радость, — шепнула она ему на ухо.

Сарах сказал резко:

— Мы ничего уже не сможем построить, если сейчас же отсюда не уберемся. Руперт; если мы вскачь пусти мел назад, вниз, еще можно спастись.

Слабость мгновенно покинула Хольгера:

— Нет! Это — единственная дорога к спитому Гриммину. Другие, даже если мы их отыщем, наверняка охраняются еще крепче. Нужно идти вперед.

— Прямо к ним в руки? — крикнул сарацин. — Взбираться на эту осыпь в потемках, навстречу сотне воинов? У тебя с головой не все ладно!

— Беги, если хочешь, — сказал Хольгер ледяным тоном. — Я собираюсь нынче же ночью добраться до церкви.

Гуги уставился на него немигающим взглядом так пристально, что Хольгеру стало не по себе. Он огрызнулся:

— И ты туда же? Ну да, мы наверняка погибнем тут, в ущелье. Сам знаю. Уезжай с Сарахом. Я пойду одни.

— Нет, — сказал Гуги.

Настала тишина, в которой Хольгер явственно слышал стук своего сердца. Наконец гном продолжил, поспешно, сварливо:

— Если уж тебе стукнуло в башку благородного дурня строить, придется мне твою дурость маленько исправить. Сам знаешь, по ущелью не пройти. Но есть другой путь наверх, и уж туда никто за нами не полезет. Я могу вынюхать вход в нору тролля — а нос мой уверяет, что это недалеко. Там вся гора как сыр ходами изрыта, есть надежда, что тролль вылез за добычей или дрыхнет, пли глубоко вниз забрался и нас не учует. Надежда дохлая, но другой-то нету! Что скажешь? Не раздумал до своей заклятой церкви добраться?

За плечами Хольгера тяжело вздохнула Алианора.

— Сарах, — сказал Хольгер. — Бери Алианору и постарайся укрыть ее в безопасном месте. Мы с Гуги пойдем в логово тролля.

Девушка схватила его за пояс и сказала гневно:

— Нет уж, ты от меня так легко не отделаешься! Я тоже пойду.

— И я, — сказал Сарах, проглотив слюну. — В жизни не бежал от приключений.

— Дурни! — фыркнул Гуги. — Ваши кости в норе белеть будут, пока прахом не рассыплются. Много рыцарей там сгинуло. Столько гордыни в них было, что на ум и места не осталось. Одного жаль — что девушка вместе с вами там сгинуть может. Ну, галопом!.

22

Сарах поехал первым, везя Гуги, выступающего в роли проводника. Перед глазами Хольгера мелькнули алые и голубые ленты, вплетенные в хвост белой лошади сарацина. Датчанин тронул коленями бока Папиллона.

Они скакали среди скал на восток, поблизости от затаившихся людоедов, слышали их нарастающий вой. Хольгер увидел отблески света на острие копья — оно летело сверху по дуге прямо в него. Поднял щит и отбил им копье. Тут же три стрелы ударили в щит.

Но они уже нырнули в темноту, оставив позади догорающий костер. Белая лошадь и просторные белые одежды Сараха выглядели смутным, едва различимым во мраке пятном. Папиллон споткнулся. Его подкова высекла из камня сноп искр. Копи замедлили бег, пошли неровной рысью. Вокруг был мрак. Хольгер не знал, воображение или чутье подсказывают ему, что слева — скалы. Он ощущал их нависшую над головой тяжесть так, словно уже погребен под ними.

Он оглянулся назад, увидел вождя людоедов. Верзила в барсучьих шкурах схватил из костра горящее полено и размахивал нм над головой, раздувая. Огонь окутал его золотистым сиянием. Призывая криком своих воинов, он воздел топор и ринулся в погоню.

Вскоре он настиг коней, осторожно и медленно ступавших по каменистому склону. Хольгер заметил краем глаз, что и остальные все же бегут за вождем, хоть и без особого запала. И все внимание обратил на вождя, подбегавшего слева — с той стороны, где меч не мог его достать. Людоед замахнулся топором, целя Папиллону в бабку. Конь отскочил, едва не сбросив наземь своих седоков. Хольгер развернул его мордой к напавшему, подумал: «Сейчас набегут остальные, и мы окажемся в западне!»

— Алианора, держись! — крикнул он, наклонился далеко вперед, пытаясь достать врага мечом. Его удар был отражен острием топора. Вождь уклонился, он был гораздо проворнее коня. Размалеванное лицо с заплетенной в косички бородой искривилось в кровожадной ухмылке.

Но факел в левой его руке оказался в пределах досягаемости меча. Хольгер ударил справа налево, и пылающее полено стукнуло каннибала по обнаженной груди. Дикарь взвыл от боли. Не успел он опомниться, как Хольгер оказался поблизости. Меч рассек воздух. Вождь рухнул замертво. Вся схватка отняла секунды. «Ты умел драться, сукин сын», — подумал Хольгер, тронул шпорами бока Папиллона и поскакал за Сарахом.

Они ехали в непроглядной темноте. Людоеды бежали следом, но напасть не решались. Лишь изредка свистела стрела, провожаемая криками и воем.

— Сейчас они соберутся с духом и бросятся! — крикнул Сапах через плечо.

— Вряд ли, — ответила Алианора. — Ты разве ничего не чуешь?

Хольгер потянул носом. Ветер дул ему прямо в лицо. Он ощущал его, чуял, что он очень холодный, что развевает ему плащ и треплет плюмаж, — и ничего больше.

— Ух! — сказал Сарах чуточку погодя. — Это тот смрад и есть?

В темноте за их спинами пронзительно взвыли дикари. Хольгер, чье чутье было притуплено курением, последним унюхал нарастающую вонь. Людоеды явно отказались от погони, Несомненно, они намеревались засесть поблизости и караулить врагов всю ночь, но по пересекали некую черту.

Если запах можно назвать густым и холодным, то именно таким был смрад тролля. У самого входа в пещеру Хольгеру невыносимо захотелось зажать нос.

Они остановили коней. Алианора спрыгнула на землю.

— Нужно найти, чем осветить дорогу, — сказала она. — Тут под ногами сухие ветки. Наверное, тролль их обронил, когда устраивал логово.

Она собрала охапку хвороста, а Гуги высек огонь. Хольгер увидел черную пасть пещеры, метров трех в высоту. Она вела в непроглядный мрак.

— Ну, пошли, — сказал он. В горле пересохло.

— Я бы хотела снова увидеть звезды, — сказала Алианора, и ветер развеял ее слова. Гуги сжал ее ладошки.

— Ну а если мы и наткнемся на тролля? — сказал Сарах. — Наши клинки нарубят его на кусочки. Сдается мне, что мы напугались бабушкиных сказок.

И он решительно вошел в пещеру. Хольгер двинулся следом. Меч в правой руке и щит на левом плече казались невероятно тяжелыми, он ощущал тупую боль в местах, где по доспехам пришлись удары. По спине ползли ручейки пота, свербило в местах, куда он не мог дотянуться и почесать. Воздух пещеры был насыщен запахом тролля, мешавшимся с душным смрадом гниющего мяса. Пламя факела приплясывало, затухало, вспыхивало, тени метались по бугристым стенам. Хольгер мог бы присягнуть, что видит на стенах каменные лица, разевающие беззубые рты при виде путников. Земля под ногами усыпана камнями (о которых он что ни шаг отбивал пальцы ног) и обглоданными дочиста костями зверей. Алианора внимательно смотрела под ноги, то и дело нагибалась, поднимала куски дерева и сухие ветки. Отчетливый звонкий стук конских копыт возвращался глухим эхом.

В противоположной от входа стене пещеры был пробит туннель — высотой метра в три и чуточку поуже. Хольгеру с Сарахом пришлось идти, едва не задевая друг друга локтями. Хольгер старался не гадать, голыми руками пробил тролль этот туннель или нет. Раз или два он споткнулся о кости, которые могли быть только обломками человеческих черепов. Туннель сворачивал, еще раз, и еще, чувство на правления совершенно отказалось служить Хольгеру, и вдруг он понял, что знает точно: они спускаются вниз бесконечной дорогой в самое нутро земли. Собрав всю силу воли, он удержался от крика.

Туннель привел их в пещеру, где зияли три прохода. Гуги вышел вперед, жестом приказал Сарах у и Хольгеру остаться на месте. Снег факела заострил черты его лица, огромная тень гнома казалась черным гротескным чудовищем, готовым на него броситься.

Он внимательно присмотрелся к пламени, ставшему желтым и коптящим, йотом послюнил палец, поднял его, поворачиваясь во все стороны, и выбрал левый туннель, буркнув:

— Туда.

— Нег, — сказал Хольгер. — Смотри, он ведет вниз.

— Ничего не вниз. И не ори так.

— Ты с ума сошел! — сказал Хольгер. — Каждый глупец…

Гуги глянул на него из-под клочкастых бровей:

— Каждый глупец вправе думать, как ему нравится. Вдруг ты и прав. Головой не поручусь. Только по-моему, хорошая дорога как раз тут, и о подземельях я знаю малость побольше твоего. Так как, пойдете куда я показал?

Хольгер проглотил слюну:

— Ладно. Извини. Веди нас.

Гуги усмехнулся:

— Ты дельный парень.

— И затопал в левый туннель. Остальные пошли следом.

Вскоре стало ясно, что туннель поднимается вверх.

Хольгер ни словом не обмолвился, когда Гуги миновал несколько боковых коридоров, не удостоив их и взгляда. Но когда они оказались в схожей пещере с тремя проходами впереди, гном какое-то время колебался.

Наконец сказал озабоченно:

— Все мне подсказывает, что средним надо идти. Вот только смрад тролля там сильнее.

— Ты даже отличаешь, где сильнее, где слабее? — поморщился Сарах.

— Наверное, там его логово, — шепнула Алианора. Чей-то конь фыркнул. В тесном пространстве это прозвучало как выстрел. — А ты не мог бы найти другую, окольную дорогу?

— Можно попробовать, — ответил Гуги неуверенно. — Только времени уйдет куча.

— А нам нужно как можно быстрее добраться до церкви, — сказал Хольгер.

— Зачем? — спросил Сарах.

— Сейчас это неважно, — ответил Хольгер. — Попросту поверь мне на слово, ладно?

Хотя сарацин и достоин доверия, не время и не место посвящать его во все сложности. Слишком много значит Кортана, не зря враги так стараются помешать…

Моргана без труда могла бы опередить Хольгера, оказаться у церкви раньше, но это ей ничего не даст — она не смогла бы перенести Кортану в другое место. Меч чересчур тяжел для женских рук, а чары применить нельзя — мешает ореол святости Кортаны и лежащее на нем благословение. Кто-то должен помочь фее, унести меч самым естественным образом, с помощью физической силы — так, как и украли Кортану в прошлый раз. Однако все за то, что дикари панически боятся церкви святого Гриммина и никогда к ней не подойдут, даже если фея прикажет. А ее собственные полки из жителей других краев заняты подготовкой к войне с Империей.

Если у нее будет время, она безусловно найдет кого-нибудь в помощники. Или призовет силы, способные легко расправиться с Хольгером, прежде чем он достигнет церкви. По пока что ему везет — больше, чем он того заслуживает. Он прекрасно знал, что не одолел бы самых сильных союзников феи. Только святому такое под силу, а Хольгеру ох кок далеко до святости…

Эрго: нужно спешить изо всех, сил.

Сарах хмуро смотрел на нею. Потом вздохнул:

— Тебе виднее, друг мой. Идем кратчайшей дорогой.

Хольгер пожал плечами и двинулся вперед. Туннель изгибался, вел вверх, потом вниз, снова вверх, заворачивал, расширялся, сужался. Их шаги гремели, как удары в бубен. Мы здесь, мы здесь, тролль, мы здесь, мы идем…

Коридор сузился настолько, что они плечами задевали стены. Впереди — Гуги, за ним — Хольгер, за ним — Сарах, и последней — Алианора. Коней ведут под уздцы. Зыбкое пламя факела бросает на степы алое сияние и пляшущие тени. Хольгер расслышал приглушенный голос Сараха:

— Самый тяжелый мой грех — то, что я позволил столь прелестной девушке оказаться в столь зловонной дыре. Бог мне этого никогда не простит.

— Но я прощу, — шепнула Алианора.

Сарацин засмеялся:

— И этого достаточно! Госпожа моя, кому нужны солнце, луна и звезды, если рядом — ты?

— Прошу тебя, помолчи. Мы и так выдаем себя шумом.

— Хорошо, удовольствуюсь мыслями. Мыслями о красоте, грациозности, прелести и доброте, словом, мыслями об Алианоре.

— Ох, Сарах…

Хольгер закусил губы до крови.

— Тихо вы, там, сзади, — прошипел Гуги. — У самого логова идем. Коридор оборвался. Факел освещал крохотную часть огромной пещеры, когда пламя чуточку разгорелось, Хольгеру показалось, что он видит степы, плавными изгибами возносящиеся на невообразимую высоту. Землю устилал толстый слои веток, листьев, полусгнившей соломы и костей — повсюду обглоданные кости. И над всем этим царил неодолимый, парализующий запах смерти.

— Тихо! — сказал Гуги. — Думаете, мне тут нравится? Мы должны пройти мягонько, как кошки. Выход наверняка вон там.

Листья трещали под ногами, с каждым шагом все громче. Хольгер пошатывался, ступая по этому толстому, ненадежному ковру. Споткнулся о корягу. Сук царапнул его по щеке, словно целил в глаза. Датчанин наступил на человеческий скелет и тот рассыпался под сапогом. Слышно было, как кони собственной тяжестью проваливаются в эту труху, оступаются, фыркают с омерзением.

Пламя внезапно взметнулось с треском, стало ясным. И тут же Хольгер ощутил холодное дуновение.

— Мы недалеко от выхода, — сказал Гуги. — Го-о!

— Го-о! — ответило эхо. — Го-о-о!

Эхо!

Из огромной кучи сухих листьев вылезал тролль.

Алианора закричала. Лишь сейчас Хольгер услышал в ее голосе настоящий страх.

— Боже, спаси нас, — прошептал Сарах.

Гуги пригнулся, заворчал. Хольгер уронил меч, нагнулся, поднял его и снова выронил, — ладони взмокли от пота.

Тролль подошел ближе, неуклюже загребая ногами. В вышину он не менее двух с половиной метров. Точнее не определить — он страшно горбился, ручищи свисали до земли, кулаки волочились у ступней, огромных, когтистых. Безволосая зеленая кожа свободно болталась, словно троллю она была велика. Широкий шрам рта, нос не короче метра, черные бездонные колодцы глаз без ресниц и белков, глаз, словно впитывавших безвозвратно свет и ничего не отражавших.

— Го-о-о, — тролль идиотски оскалился и вытянул лапу.

Крик Сараха. Блеснула его сабля. Удар. Хлюпанье. Из раны поднялся дым. С той же идиотской ухмылкой, ни на йоту не изменившейся, тролль протянул к сарацину другую лапу. Хольгер бросился к нему, занес меч.

Тролль ударил его наотмашь. Хольгер принял удар на щит. Щит треснул, и датчанин отлетел на кучу гнилых листьев, покатился в угол. Лежал неподвижно, бессильно, пытаясь отдышаться. Увидел мельком: лошадь Сараха пронзительно кричит, брыкается и порывается встать на дыбы. Алианора повисла на ее узде, пригибая голову вниз. Взгляд Хольгера метнулся к Сараху.

Сарацин приплясывал на ложе тролля. Каким-то чудом он удерживал равновесие на этой шаткой груде веток и листьев. Приседал, отскакивал, уклонялся от неуклюжих замахов тролля, от попыток чудовища сграбастать его; сабля его неустанно посвистывала, казалась смазанной туманной полосой, за которой блестели в улыбке белые зубы мавра. Что ни удар, лезвие глубоко вонзалось в зеленую тушу. Но тролль только покряхтывал. Сарах расчетливо и хладнокровно целил в одно и то же место — в правую лапу, над запястьем.

И вот очередной удар отсек кисть чудовища напрочь.

— Ага! — Сарах радостно засмеялся. — Гуги, посвети-ка!

Гном воткнул факел в развилку высокой коряги и бросился помочь Алианоре удерживать белую кобылу. Папиллон кружил вокруг дерущихся, выжидая удобного момента.

Он представился, когда тролль замахнулся на Сараха левой лапищей. Конь бросился на чудовище сзади. Его копыта ударили в широчайшую спину, как в барабан. Тролль рухнул ничком, а Папиллон взмыл на дыбы во всю свою невероятную высоту и обрушил передние ноги на голову. Череп тролля треснул.

— Великие небеса! — перекрестился Сарах и весело сказал Хольгеру, только сейчас сумевшему подняться: — Не так уж все страшно было, сэр Руперт, а? Хольгер посмотрел на свой искореженный щит.

— Ну да, — сказал он весело. — Вот только я себя неважно показал…

Кобыла Сараха дрожала крупной дрожью, но уже не взбрыкивала. Алианора ласково поглаживала ее.

— Быстрей, пошли отсюда, — сказал Гуги. — Нос мне этой вонью забило.

Хольгер кивнул:

— Выход где-то близко… Господи Иисусе!

Отсеченная рука тролля бежала по земле, перебирая пальцами, как огромный зеленый паук. Пробежала по кучкам листьев, по веткам, вскарабкалась по коряге, цепляясь за кору ногтем указательного пальца, скатилась вниз и неслась вприпрыжку, пока не достигла запястья, от которого была отсечена. И приросла к нему. Разбитая голова тролля была уже целехонькой. Чудовище встало по весь рост и осклабилось. Крошит сверкнули в свете догорающего факела его клыки. Путники оцепенели.

Тролль бросился на Хольгера. Датчанин испытал огромное желание пуститься наутек, но не знал даже, в какую сторону бежать. Сплюнул наземь, занес меч и ударил, вложив всю силу.

Меч раз за разом ударял по ручище, не уступавшей в толщине суку столетнего дуба. Звенела сталь. Зеленая кровь хлестала во все стороны и тут же чернела, окутанная клубившимся из ран дымом. Казалось, меч светится изнутри. И вдруг упала отсеченная ручища, покатилась по охапкам гнилых листьев. Перевернулась ладонью вниз и, упираясь пальцами, поползла назад к хозяину.

Сарах атаковал справа. Его сабля прошлась по ребрам тролля. Отсеченный кусок шкуры упал наземь и, шурша, похлюпывая, поволокся к троллю. Папиллон взмыл на дыбы и ударил копытами. Снес троллю морду. Челюсти упали под ноги коню и сомкнулись на бабке. Рысак заржал, заметался, лягаясь и высоко подскакивая. Сарах не успел увернуться от удара уцелевшей руки тролля, принял его на защищенный кольчугой живот, полетел наземь, перевернулся пару раз и уже не шевелился.

«Его и в самом деле нельзя убить!» — подумал Хольгер. — Господи, в какой дыре нам пришлось погибать…

— Алианора, беги!

— Нет! — она схватила факел и подбежала к ошалевшему от боли Папиллону. — Сейчас я ее оторву! Стой спокойно!

Тролль сцапал с земли свою руку и приставил ее на место. Уцелевшая половина морды жутко ухмылялась. Хольгер ударил что есть сил, и еще раз — но глубокие раны тут же затянулись. Датчанин споткнулся и отпрыгнул назад. Алианора увернулась от молотивших по воздуху копыт Папиллона, схватила его за узду и как-то успокоила на миг. Нагнулась, чтобы разжать впившиеся в ногу коня челюсти.

Когда она приблизила факел, челюсти разжались сами. Девушка удивленно вскочила и отбежала назад.

— Го-о-о! — ухнул тролль. Он отвернулся от Хольгера, подошел к челюстям, поднял их и вложил в рот. И вновь двинулся к датчанину, щелкая клыками.

И тут Хольгер вспомнил!

— Огня! — крикнул он. — Побольше огня! Спалите его!

Алианора бросила факел в кучу соломы, тут же вспыхнувшей. Дым щекотал ноздри, выжимал слезы из глаз… Чистый дым, подумал Хольгер отрешенно, чистое пламя, они разгонят смрад этой могилы. On взял себя и руки. Ударил мечом.

Отсеченная кисть тролля отлетела далеко. Алианора бросилась к ней, подняла. Лапища билась в ее руках, пальцы извивались, как зеленые черви, по Алианора швырнула лапу в огонь. Зеленая ладонь согнулась в кольцо, выползла из пламени — но почерневшая, уже опаленная. Застыла. Язык огня метнулся к ней и завершил дело.

Тролль плаксиво взвыл, молотя ручищей, как дубиной. Удар — и меч вылетел из руки Хольгера. Датчанин нагнулся. Тролль навалился на него всей тушей. Хольгер лежал, не в силах ни пошевелиться, ни вздохнуть. Но Папиллон ринулся в бои, и чудище оставило Хольгера.

Шатаясь, встал Сарах и тут же бросился в схватку. Папиллон уже свалил тролля. Сабля полоснула чудище по ноге, и еще раз. Огонь перекинулся на куски сухого дерева, его треск превратился в гул, в пещере стало светло, как днем. Алианора собрала все силы, и ей удалось забросить ногу тролля на пылающие поленья.

В строй вернулся Хольгер. Зеленые пальцы сомкнулись на его лодыжке, пальцы другой лапы, отсеченной Сарахом. Датчанин оторвал ее и швырнул в огонь. Она ухитрилась как-то извернуться на лету, упала в безопасном месте и поползла, пытаясь укрыться под корягой. На нее бросился Гуги, схватил. Гном и отсеченная рука, сцепившись, покатились по земле, взметая листья.

Голову тролля уже отрубил Сарах. Она щелкала клыками и брызгала слюной, когда Хольгер поддевал ее концом меча и швырял в пламя. Покатилась, пылающая, в сторону Алианоры. Хольгер вновь вонзил в нее меч, и хотя клинок мог лишиться закалки, придерживал голову в пламени, пока она не обуглилась.

Оставалось еще туловище. С ним пришлось труднее всего. Борясь со скользкими змеями потрохов, оплетавшими их, как щупальцами, Хольгер и Сарах поволокли тяжеленную, словно из металла отлитую тушу в сторону бушующего в середине пещеры огня. Потом Хольгер никак не мог вспомнить, как нм удалось дотащить ее и сунуть в пламя. Удалось как-то…

Гуги, оборванный и окровавленный, затолкнул в огонь руку тролля. Потом осел на землю и больше не встал.

Алианора подбежала к нему, присела на корточки.

— Он тяжело ранен! — крикнула девушка. Хольгер едва расслышал ее в гуле пламени. Жар и дым туманили сознание. — Гуги! Гуги!

— Лучше убраться отсюда, пока пещера не превратилась в печь, — крикнул Сарах в ухо Хольгеру. — Видишь, дым стелется вон туда, в проход? Выход там! Алианора пусть несет гнома, а ты мне помоги справиться с этой проклятой клячей!

Соединенными усилиями они успокоили кобылу. И бросились в проход, в дым, каждый вздох отдавался болью во всем теле, кашель раздирал грудь. Но они вырвались наконец из пещеры.

23

«Мы на равнине» — подумал Хольгер с тупым удивлением. Неизвестно, как долго они пробыли под землей, но луна уже спустилась на западе к горизонту.

Луна… Небо очистилось от облаков. Ветер их разогнал. Ветер над поросшей жесткой травой равниной, теребил засохшие кусты, выгибал голые ветки стоявших там и сям корявых деревьев. Темно-серая равнина, скупо освещенная кошмарным блеском луны и безжалостных колющих звезд. Дым, валивший из пещеры, тут же раздирало в клочья, и они мгновенно таяли. На севере равнина обрывалась пропастью, залитой непроглядным мраком — казалось, до нее рукой подать. Хольгер вроде бы разглядел там горные вершины, но не был в том уверен. Холод пронизывал его до мозга костей.

Сарах, хромая, подошел к нему. Должно быть, Хольгер выглядел точно так же — измученный, весь в ссадинах, измазанный кровью и копотью, одежда висит клочьями, шлем покрыт вмятинами, меч затупился. Облако заслонило луну, и Хольгер ничего теперь не видел.

— Все целы? — прохрипел он.

Сарах ответил так тихо, что его голос едва слышен был в беспокойном шелесте травы:

— Боюсь, с Гуги дело скверно.

— Ничего, — ответил голос, сохранивший басовитые нотки. — Сколько я получил, столько и сам влепил.

Луна выглянула из-за облаков. Хольгер присел на корточки рядом с Алианорой, державшей на коленях голову гнома. Ручеек крови из раны на его боку становился все тоньше.

— Гуги, — прошептала Алианора. — Ты не можешь умереть… Представить немыслимо…

— Не плачь, девочка, — пробормотал гном. — Вон та орясина за меня хорошо отплатила.

Хольгер склонился над ним. В белом, нереальном лунном блеске застывшее лицо гнома казалось вырезанным из старого, очень темного дерева. Только ветер трепал его бороденку, да кровяные пузыри вздувались на губах. Перевязать его рану было невозможно — чересчур она была велика для столь маленького тела.

Гуги поднял руку и потрепал ладонь Алианоры.

— Ну, не плачь, — вздохнул он. — И так с полсотни баб моего собственного племени уж найдут причины по мне поплакать. Но ты была мне дороже всех, — он втянул воздух. — Дал бы тебе добрый совет, да не успею… в… башке… шумит..

Хольгер снял шлем.

— Авве, Мария… — начал он. Здесь, на продуваемой ветрами равнине среди гор он не мог сделать ничего лучшего — и ничего другого. Он просил господа о милости и покое для души гнома, а когда Гуги отошел, закрыл ему глаза и начертил над ним знак креста.

И отошел, оставив Алианору наедине с гномом. Они с Сарахом выкопали клинками неглубокую могилку. Уложили в нее тело и прикрыли горкой камней. На вершине импровизированного надгробья Хольгер воткнул кинжал Гуги, рукояткой вверх. Где-то, примерно в миле отсюда, завыли волки. Хольгер надеялся, что до тела им не добраться.

И лишь после этого они осмотрели свои раны.

— Мы понесли тяжелые утраты, — сказал Сарах. От его обычного балагурства не осталось и следа. — Потеряли не только друга, но еще и коня и мула со всем имуществом. Наши мечи — тупые железки, наши доспехи вот-вот рассыплются. И вдобавок Алианора не сможет летать, пока ее крыло… ее плечо не заживет.

Хольгер смотрел на серый, безрадостный пейзаж. Ветер бил ему в лицо.

— Это было мое дело, — сказал он. — Я в ответе перед вами за все, что вам пришлось перенести.

После долгого молчания Сарах сказал спокойно:

— Думаю, это дело всех людей чести.

— Сарах, я должен тебя предупредить, что мы сражаемся против самой королевы Морганы. Она узнает, что мы здесь. Думаю, она уже в Серединном Мире и ищет помощи у тех, кто в состоянии нам помешать.

— Ну да, они могут очень быстро передвигаться, эти, из Серединного Мира, — сказал Сарах. — Так что не стоит нам тут долго засиживаться. Послушан, а что будет, когда мы наконец доберемся до церкви?

— Тогда мои поиски окончатся… скорее всего… и мы, быть может, окажемся в безопасности. А может, и нет. Но знаю.

Хольгер наконец решился рассказать все с самого начала, но Сарах уже отвернулся и пошел к своей лошади — уходило драгоценное время.

Алианора села на Папиллона за спиной Хольгера. Ее руки обвили талию датчанина с шальной силой. Когда конь тронулся, она обернулась, чтобы взмахом руки попрощаться с тем, кто оставался на равнине.

Даже Папиллон был утомлен, а белая кобыла чуть не падала от усталости. Подковы стучали по камням, трапа расступалась с сухим шорохом, шелестели кусты, поскрипывали мертвые деревья. Луна над горизонтом светила в глаза Хольгеру, словно хотела его ослепить.

Вскоре Алианора спросила:

— Те туземцы, в ущелье, случайно на нас наткнулись, как думаешь?

— Нет, — Хольгер окинул взглядом лишенные красок, покрытые тенями окрестности. Далеко впереди на фоне звезд и облаков белел силуэт Сараха; видимо, он спал в седле, потому что никак не реагировал, когда Хольгер сказал: — Сначала пришла Моргана. Мы поговорили, она ушла и послала дикарей.

— Поговорили? И что она сказала?

— Да ничего особенного. Просто хотела, чтобы я сдался.

— Думаю, ома хотела гораздо большего. Когда-то она была твоей женщиной, правда?

— Да, — ответил Хольгер бесстрастным тоном.

— Она могла бы обеспечить тебе жизнь в роскоши.

— Я сказал ей, что предпочитаю остаться с тобой.

— Ох, любимый мой, — шепнула она. — Я… я…

Он слышал, что девушка пытается сдержать слезы, и спросил:

— Что с тобой?

— Ох, сама не знаю. Я не должна быть такой счастливой, а особенно сейчас, правда? Но я… но я ничего с собой поделать по могу… — она утерла слезы краешком изодранного плаща.

— Но… Я думал, ты и Сарах…

— Он? Конечно, он очень милый. Но неужели ты и вправду думал, Хольгер, что у меня есть и другие намерения, кроме как отвлечь его внимание от тебя и твоей тайны? Неужели ты ревновал? Но разве отыщется девушка, способная предпочесть тебе другого?

Хольгер вперил взгляд в Полярную Звезду.

Алианора глубоко вздохнула и положила руки ему на плечи.

— Давай об этом никогда больше не вспоминать, — сказала она категорическим топом. — Но вот если я увижу, Хольгер, что ты заглядываешься на кого-то, тебе придется плохо…

Он резко натянул поводья, остановил коня, крикнул:

— Сарах! Проспись!

— Что такое? — схватился за саблю сарацин.

— Наши лошади, — сказал Хольгер, думая совсем о другом. — Они падут, если не дать им передышку. Отдохнув с часок, мы сможем ехать гораздо быстрее.

Лицо Сараха казалось овальным пятном, его доспехи — матовым отблеском. Но видно было, что он останавливает коня.

— Не знаю… Если Моргана пошлет погоню, наши кони, думаю, найдут в себе силы помчаться вихрем. С другой стороны… — он пожал плечами. — Будь по-твоему.

Они спешились. Алианора прильнула к плечу датчанина, Хольгер кивнул сарацину, надеясь, что тот не расценит этот жест как чрезмерно самодовольный. Сарах сначала выглядел безмерно удивленным, потом широко улыбнулся:

— Желаю счастья, друг мой, — раскинулся в траве и принялся насвистывать что-то.

Хольгер с Алианорой ушли далеко. Датчанин забыл о боли и усталости. Он слышал стук своего сердца, ничуть не учащенный — размеренные, сильные удары, отдававшиеся во всем теле. Они с Алианорой остановились, взялись за руки и молча смотрели друг на друга.

Серебристо светила луна, круглая, покрытая кое-где тенями. По небу летели редкие облака, светившиеся по краям, меж ними блистали звезды. Ветер назойливо завывал, но Хольгер был глух к его вою. Перед ним стояла Алианора, серебристая фигурка, сотканная из теней и холодного белого сияния. Капли росы поблескивали на ее волосах, в глазах отражалась луна.

— Потом нам, быть может, поговорить уже не удастся, — сказала она.

— Да, возможно, — согласился он.

— Тогда скажу тебе сейчас — люблю тебя.

— И я люблю тебя.

— О, любимый мой… — Алианора приблизилась, и Хольгер обнял ее.

— Каким же я был глупцом, — сказал он. — Сам не знал, чего хочу. Думал, когда все это кончится, вернусь домой, бросив тебя здесь. Я был глупцом. Она простила его — глазами, губами, ладонями. Хольгер сказал:

— Если нам удастся из всего этого выбраться живыми, мы уже не расстанемся. Мое место — здесь. Рядом с тобой.

Лунный блеск отражался в ее полных слез глазах, но голос девушки был полон счастья:

— Ничего больше не говори…

И Хольгер вновь поцеловал ее.

Крик сарацина заставил их отпрянуть друг от друга. Слова долетели до них, разорванные ветром, лунный свет гасил их:

— Скорей! Скорей отсюда! Дикая Охота!

24

Где-то далеко, на границе слышимости, звучали рога. В них был шум ветра и моря, грохот огромных крыльев, крики ястребов, карканье ворон. И Хольгер понял: это мчится Дикая Охота. А дичь — они трое.

Он вскочил на Папиллона, конь помчал, Хольгер на скаку подхватил Алианору и усадил за спиной. Сарах уже обогнал его. Белая лошадь и всадник в изорванных белых одеждах неслись в лунном свете, как духи. Подковы звенели, грохотали оземь.

Слева серебристо светила луна. Обок проносятся деревья, под копытами стелется темнота, камни стреляют из-под подков; шелест травы и шум веток — как хохот. Хольгер ощущал, как под ним ходят напряженные мышцы коня, как сжимают его талию руки девушки — Алианора без слов указывала ему дорогу, рассмотренную ею с воздуха. Позвякивали доспехи, скрипели кожаные ремни, ветер свистел в ушах. Но громче всего было тяжелое дыхание Папиллона, его шалое хрипение.

Вокруг сняли звезды, невообразимо далекие. Созвездие Лебедя сверкало над головой, туманная дуга Млечного Пути протянулась по небу. Большая Медведица совершала свое извечное кружение вокруг Полярной Звезды. Все звезды были холодные. На севере Хольгер разглядел горные вершины, острые, как мечи, укутанные льдом, залитые лунным блеском. Сзади, за спиной, клубилась темнота.

Галоп, галоп, галоп! Рога в руках осужденных на вечное проклятье охотников трубили все ближе — пронзительно, рыдающе, с таким страданием, какого Хольгер в жизни не слышал. Сквозь посвист рассекаемого грудью коня воздуха датчанин расслышал в небе грохот копыт, лай бессмертных гончих. И пригнулся к гриве Папиллона, колыхаясь в ритме скачки; одной рукой он обхватил шею копя, другой придерживал Алианору.

Скорей, скорей, по серой, как пепел, равнине, под облаками и заходящей луной, галоп, галоп, галоп! Точка зачарованных охотников хлынула в его сознание мощной волной невыносимой безнадежности. Усилием воли Хольгер стряхнул ее, напряг взор, пытаясь рассмотреть цель их путешествия. Но впереди лежала пустынная равнина, а за ней — ледяные горы.

Сарах стал отставать. Его лошадь все чаще спотыкалась. Сарацин задирал ей поводьями голову, немилосердно шпорил. Хольгеру казалось, что адские собаки настигают. Неистовый вой раздался совсем рядом.

Он оглянулся, но все заслоняли разметавшиеся по ветру волосы Алианоры. Привиделся блеск металла, или нет? Что это за звуки, не грохот ли голых, лишенных плоти костей?

— Скорее, скорее, лучший из коней! Скачи, дружище, лети, как ни один конь никогда в жизни — вместе с нами они преследуют весь мир! Скорее, хороший мой, это гонка со Временем наперегонки, гонка с ордами Хаоса! Пусть поможет тебе бог, даст тебе силы!

От рева рогов едва не трескался череп. Грохот копыт, лай гончих, стук голых костей — уже за спиной! Хольгер ощутил, что Папиллон сбивается с аллюра. Алианора пошатнулась, едва не свалилась с коня. Хольгер крепче прижал ее к себе.

Но что это там впереди, вверху, что за острый силуэт на фоне неба? Церковь святого Гриммина! Дикая Охота, завывая, неслась по пятам. Хольгер слышал шум огромных крыльев, видел, как сгущаются перед глазами клубы мрака. Господи Иисусе, я недостоин, но помоги же мне в этот миг!

Стена выросла перед ними. Дикая Охота окружила их полукругом. Хольгер почуял жуткий невообразимый холод, проникший в самое сердце. Показалось, что ветер свистит меж его собственных ребер.

Но Папиллон напрягся и прыгнул. Огромный вороной скакун взмыл над стеной и приземлился на той стороне. От удара Хольгер с Алианорой едва не вылетели из седла. Сарах скакал следом. Но его лошадь перепрыгнуть не смогла. Упала. Сарацин отпрыгнул, ухватился за кромку стены и рывком перебросил тело на церковный двор. Крик его лошади, короткий и пронзительный, утонул в завывании Дикой Охоты.

И вдруг все стихло. Даже ветер умолк. Тишина обрушилась на них, как вопль.

Хольгер наклонился и дрожащей рукой схватил ладонь Сараха. Другой прижал к себе Алианору. Огляделся.

Двор зарос травой и диким кустарником, почти скрывавшим надгробья, окружавшие развалины церкви. Полосы мглы, кое-где выбеленные лунным светом, возносились вверх, неся влажные кладбищенские запахи. Прильнувшая к Хольгеру Алианора дрожала от холода.

Из отброшенной развалинами тени донеслись какие-то звуки. Шаги лошади, бредущей меж могил, старой, хромой, неимоверно измученной; она ступала неуверенно, спотыкаясь о надгробья, но двигалась прямо к ним, искала их. Горло Хольгеру перехватило от страха — это была, он знал, Кладбищенская Лошадь; кто ее увидит — умрет.

Папиллон не мог идти быстро — надгробья торчали из земли, как жадные пальцы, готовые схватить коня и свалить на землю. Сарах взял его под узду и осторожно повел. Они шли меж каменными плитами, пьяно накренившимися. Высеченные некогда на них имена давно стерлись и забылись. Шаги старой хромой клячи звучали все громче — шаткие, неуверенные, они неотвратимо приближались.

Тьма все гуще клубилась вокруг церкви, словно хотела скрыть ее от глаз нежданных пришельцев. Колокольня лежала в руинах, крыша провалилась внутрь, степы зияли пустыми глазницами окоп. Путники медленно приближались к развалинам, нащупывая дорогу среди окутанных туманом надгробных камней. Копыта Кладбищенской Лошади захрустели по гравию совсем рядом. Но они уже были у входа в церковь. Датчанин спрыгнул с седла. Алианора упала в его протянутые руки. Хольгер взошел по стертым временем ступеням, бережно неся девушку.

— И ты тоже, — ласково сказал Сарах, заводя Папиллона внутрь.

Они остановились и смотрели на алтарь, освещенный сиянием заходящей луны. Высоко над остатками пресвитериума сохранилось распятие. Хольгер увидел Христа в короне из звезд. Сиял шлем и опустился на колени. Рядом с ним преклонили колени Алианора и Сарах.

Они услышали, как уходит прочь Кладбищенская Лошадь. Когда ее неуверенные шаги растаяли в тишине, повеял ветерок, и мгла рассеялась. Хольгер подумал, что церковь не умерла, не обесчещена, осталась символом мира и покоя.

Небо было ей крышей, а стенами — пульсирующий жизнью свет.

Он поднялся и привлек к себе Алианору. Знал, что поиски его окончены, и это знание причиняло боль. Нежно поцеловал девушку. И услышал тихий, ласковый голос Сараха:

— Так что же ты собираешься тут искать?

Не ответив, Хольгер подошел к алтарю. Перед ним увидел большую каменную плиту. Дрожь пробрала его тело, когда он коснулся ввинченного в плиту железного кольца.

— Вот оно, — сказал он. Вынул затупившийся, бесполезный уже меч, просунул в кольцо, действуя им, как рычагом. Плита оказалась ужасно тяжелой. Клинок выгнулся дугой, вот-вот мог сломаться.

— Помоги мне! — прохрипел Хольгер.

Сарах вогнал саблю в образовавшуюся щель. Мигом позже меч переломился с треском. Вдвоем они подняли плиту, перевернули. Она рухнула с глухим грохотом и разломилась на три части. Алианора схватила Хольгера за руку, шепнула:

— Слушай!

Он поднял голову и услышал далекий шум марширующих армий. Мощный грохот копыт, звуки труб, предвещавшие смерть, лязг оружия.

— Это орды Хаоса двинулись на человечество. Хольгер глянул в яму у своих ног. Там в нарождавшемся рассвете отливал голубым огромный меч.

— Со страхами покончено, — сказал Хольгер. — Тому, что заключено в этом мече, никто не сможет противостоять. А когда демоны, которых дикари чтут, как богов, будут побеждены, их союзники — люди враз потеряют отвагу и разбегутся. Сейчас мы ими займемся.

— Но кто же ты? — шепнула Алианора.

— Еще не знаю, — сказал он. — Но скоро узнаю.

Он выжидал. Чуял в себе мощь, но то, что его ожидало, превышало все людские меры и надежды. Он не собрал еще достаточно отваги, чтобы взяться за рукоять.

Взглянул вверх на Распятие. Нагнулся. И выпрямился, держа Кортану в руке.

— Я знаю этот меч, — прошептал Сарах.

Хольгер чувствовал, как его фальшивый облик тает, исчезает. И возвращается память. Теперь Хольгер знал, кто он такой.

Алианора прижалась к нему, Сарах положил Хольгеру руку на плечо, Папиллон ласково коснулся мордой его щеки.

— Что бы ни случилось, что бы со мной ни произошло, знайте — вы вернетесь невредимыми и с вами всегда будет моя любовь.

— Я искал тебя, друг, — сказал Сарах, — Искал тебя, Огер.

— Я люблю тебя, Хольгер, — сказала Алианора.

Огер Датчанин, Хольгер Данске, которого старые французские хроники именуют «Огир ле Дапоис», вскочил в седло… Он был датским принцем, которого еще в колыбели одарили силой, удачей и любовью те из жителей Фаэра, что желали людям добра. Был тем, кто направился служить Карлу Великому и стал одним из знаменитейших его рыцарей, защитником христианства и человечности. Был тем, кто победил в бою Сараха, короля Мавритании, и стал его другом, и они странствовали вместе долгие годы. Был тем, кого любила фея Моргана; тем, кого она, когда подступила к нему старость, взяла к себе на Авалон, чтобы вернуть ему молодость. И он жил там с ней, но сто лет спустя язычники стали угрожать Франции, и он вернулся, чтобы задать им трепку. А потом, в миг своего Триумфа, был перенесен из мира смертных в неизвестность.

Одни уверяют, что он на Авалоне, на острове, не знающем власти Времени, ждет, когда вновь придет час спасти Францию; другие говорят, что он спит в подвалах замка Кронборг и проснется, когда враг станет угрожать Дании; но все забыли, что он был и останется человеком со всеми нуждами и слабостями рода человеческого. Для всех он — попросту Заступник.

Он выехал из церкви на равнину. Казалось, следом едет весь мир.

Эпилог

Вскоре после окончания воины я получил письмо от Хольгера Карлсена. Узнал, что он жив, но больше не имел от него никаких известий, пока два года назад он в один прекрасный день не появился у меня в конторе.

Он очень изменился, выглядел гораздо спокойнее и старше, что меня ничуть не удивило — я помнил из того письма, сколько ему пришлось пережить, сражаясь в подполье. Он рассказал, что снова нашел себе работу в Штатах.

— Зарабатываю на жизнь и только, — пояснил он. — А главное мое занятие — рыскать по антикварным магазинам. Старинные книги. Я отыскал несколько великолепных экземпляров в Лондоне, Париже и Риме, но этого мало.

— Это что-то новенькое! — воскликнул я. — Ты стал библиофилом?

Он рассмеялся — не очень весело.

— Не совсем. Расскажу при случае, — стал расспрашивать о наших общих знакомых. Пребывание в Лондоне несомненно улучшило его английский.

Случай выдался вскоре. Думаю, ему позарез нужен был благожелательный слушатель. Он вступил в лоно католической церкви (учитывая его прежние взгляды, я готов считать этот шаг сильным аргументом в пользу подлинности его рассказа), но не это стало темой его излияний.

— Не думаю, что ты поверишь хоть слову из того, что услышишь, — сказал он как-то в полдень, когда мы сидели у меня дома за пивом и бутербродами. — Но выслушай все же, ладно?.

И он рассказал эту историю, как она ему помнилась. Закончил перед самым рассветом. Улицы были пусты, а фонари светили так тускло, что можно было разглядеть звезды. Он палил себе пива и долго созерцал стакан.

— И как же ты вернулся? — спросил я тихо, чтобы не вырвать его резко из задумчивости. Он посмотрел на меня взглядом лунатика:

— Понятия не имею. Я вдруг оказался здесь. Там, в том мире, я выехал на равнину и разогнал орды Хаоса, рассеял его войско. В какой-то миг мне стало казаться, что я одновременно сражаюсь на берегу, в другом миро и другом времени.

И очутился на берегу, совершенно голый. Моя здешняя одежда вместе со мной не путешествовала и лежала теперь рядом. Меня зацепила парочка пуль — так, царапины. Я двигался чертовски быстро. Быстрее, чем может это сделать нормальное человеческое тело. Врачи говорят, что при сильных нервных потрясениях такое иногда случается. Резкое повышение адреналина в крови, или что-то вроде этого. Словом, я оказался среди немцев, вырвал у одного карабин и заработал им, как дубиной. Вскоре с ними со всеми было покончено.

Он скривился, вспоминая ту неприятную сцену, но продолжил:

— Те два мира — а миров наверняка гораздо больше — словно бы составляют одно целое. И там, и здесь шла та же борьба. Здесь — с нацистами, там — с Серединным Миром, но в обоих случаях — борьба Порядка против Хаоса, древней дикой магии, слепо пытавшейся уничтожить род людской, все его свершения. В обоих мирах помощь требовалась Дании и Франции. И в обоих появился Огер. Здесь, в этой Вселенной его деяния были рангом пониже — всего лишь какой-то берег, и человек в лодке, бегущий к союзникам, где он был необходим. И он обязан был спастись. Зная все, что случилось потом, легко понять, почему. Вот Хольгер Данске и помог ему вырваться на свободу. В том мире Каролингов я провел несколько недель, а сюда вернулся в ту самую секунду, из которой был взят. Забавная штука Время…

— А что с тобой было потом? — жадно спросил я.

Он тихонько засмеялся:

— Ну и намучился же я, когда они добивались, зачем я разделся, перед тем, как кинуться на немцев, и когда успел скинуть одежду… Хорошо еще, времени было мало — мы разошлись поодиночке, прежде чем я успел окончательно запутаться. И с той поры я был самым обычным Хольгером Карлсеном. А что мне еще оставалось? — пожал он плечами. — Я уже все знал о себе, знал, что — и в самом деле Заступник, что разогнал в том мире орды Хаоса. А потом силой наложенного на меня заклятья был возвращен сюда, чтобы и здесь закончить свое дело. Кризис в обоих мирах миновал, задание было выполнено… ну и вот, все пришло в норму, равновесие восстановилось, улегся вихрь, перемещавший меня во времени и пространстве. И я остался здесь, — он посмотрел на меня устало.

— Знаю, о чем ты думаешь. Галлюцинации, видения и тому подобное. Я не в претензии. Спасибо, что хоть выслушал.

— Честно говоря, не знаю, что и думать, — сказал я. — А зачем тебе книжки?

— Не книжки, а книги. Старинные. «Гримоирес». Да-да, трактаты по магии. Сумела же как-то Моргана отправить меня в другой мир, — вдруг он грохнул кулачищем по столу: — И я найду способ вернуться!

С тех пор я не встречал его, не получал от него писем, не слышал о нем. Что ж, случается, что люди пропадают бесследно. Быть может, ему удалось перенестись в мир, о котором он мне рассказывал — если все это правда. Я хотел бы воздержаться от безапелляционных суждений. Но надеюсь, что так оно и есть.

Но сейчас на наш мир надвигаются новые бури. И может настать миг, когда нам вновь потребуется Огер Датчанин.