Он проснется через двести лет (нет начала)

самым печальным образом на очередном словаре языка огнеземельцев по эмбриологии, которого, если верить заведующей редакцией Веташевской, ждали все народы от Огненной Земли до Таймыра.

Но чем хуже приходилось Андрею на службе, тем чаще мечтал он перенестись в сияющую эпоху фотонных ракет и марсианских пейзажей. Так зародился проект подземной камеры, где система холодильных установок будет автоматически поддерживать постоянно низкую температуру. По мере того, как одни агрегаты станут приходить в негодность, другие будут автоматически подключаться. Трудней всего было решить систему их питания. Даже самого мощного набора аккумуляторов могло не хватить на такой срок. Но когда, наконец, теоретическая часть была решена, в учреждении над Андреем собрались такие тучи, что нечего было и думать заняться этим практически. Веташевская предала Андрея служебной анафеме. Она не станет держать негодных работников! Негодным работником был он — Андрей. Дружба между народами, которая зиждилась на издании словаря по эмбриологии, оказалась под угрозой. В высшие сферы была отправлена мрачная реляция. Наконец, Андрея вызвали в кадры. После этого он работал, как вол, два месяца и сделал то, что полагалось сделать за год. Словарь огнеземельского языка по эмбриологии был доведен до буквы «В». Тогда он отложил карточки и занялся своими делами.

Эту поляну в лесу Андрей выбрал потому, что она казалась ему достаточно удаленной, чтобы гарантировать двухсотлетнюю неприкосновенность. Мешки с цементом пришлось доставлять на грузовике. Когда Андрей велел выгрузить их на опушке леса, шофер опешил. Он растерянно смотрел на Андрея, но потом, решив, что перед ним «ненормальный», сразу успокоился и полез в кузов. Правда, сомнения его полностью улеглись только тогда, когда Андрей расплатился с ним. Погромыхивая на кочках, грузовик укатил, и Андрей остался один на куче мешков.

Он работал в лесу все лето. Здесь он провел отпуск и еще месяц, который взял за свой счет. И вот только сейчас, в конце осени, все, наконец, было готово.

Когда люк наверху закрылся, Андрей зажег свет. Это была овальная камера с неровностями и асимметричностью, которые, очевидно, неизбежны, когда за такое явно берется неспециалист.

Последний раз Андрей опробовал системы. Все работало безотказно. Андрей включал еще раз. А потом еще. Он догадался что намеренно оттягивает время. Тогда, чтобы не было пути назад, Андрей быстро проглотил таблетки снотворного и лег на специальный помост в центре кабины. Свет погас. Когда через 20 минут он будет уже глубоко спать, включатся холодильные установки. Андрей закрыл глаза. Ему казалось, он слышит, как наверху ветер гонит по поляне сухие листья.

Он успел проститься со всеми. Это хорошо. Даже с Леной. У Андрея сжалось сердце, но он тут же заставил себя думать о другом.

Конечно, эти последние дни Андрей мог бы и не бывать на работе, но он все-таки приходил и делал все, что было ему положено. Сегодня была суббота, последний день, когда он пришёл в издательство. Для других этот день ничем не отличался ни от предыдущих, ни от последующих. Все встретятся в понедельник в этих же стенах. Только Андрей знал, что для него понедельника не будет. И от этой тайны, которой нельзя было поделиться с другими, было сладко и мучительно.

«Волоокий», «волокнистый», «волонтёр», — Андрей пытался перебирать карточки со словами, но сегодня работа не клеилась. Он посмотрел в окно, потом на машинистку Веру, которая, как всегда по субботам, предавалась тому, что с утра созерцала себя в маленькое зеркальце. Потом Андрей осмотрел пять знакомых голов, которые истово склонились над пятью столами, заваленными карточками, словарями, гранками, и принялся мысленно сочинять прощальную речь.

— Дорогие мои друзья и не только друзья, — так начал бы он, — я покидаю вас, и мы никогда больше не встретимся. Я отправляюсь в будущее, чтобы быть там делегатом от нашей эпохи. Я расскажу людям будущего о нашем времени, о всех вас.

Вполне возможно, Андрей придумал бы еще что-нибудь, если бы его не вывел из творческого состояния голос Веры:

— Андрей, к телефону!

Он взял трубку.

Это был составитель словаря, вредный старикашка, который не мог найти более удобного времени, чтобы позвонить.

— Это очень важно, — въедливо бубнил он. — Слово «мутноглазый». В словаре оно у нас есть, но нужно дать образования: «мутноглазенький» и превосходную степень — «наимутноглазенький». Знаете, с префиксом «пых-пых-ха-ха-ха». Это важно с точки зрения академичности работы…

Старик был единственным специалистом по языку огнеземельцев и поэтому составлял гордость научных кругов. Он был учеником академика Белолошадского, который, в свою очередь, изучал этот язык под руководством академика Староцерковского. Староцерковский был учеником профессора Вольфа. А Вольф утверждал, что он занимался у Белолошадского. Если это действительно так, то круг замыкается, и мы имеем здесь дело, по всей вероятности с интересным научным явлением в области лингвистики.

Андрей нарочно постарался задержаться, чтобы уйти последним. Он хотел незаметно снять и унести с собой стенгазету. Вместе с пачкой брошюр, газет и любительских фотографий, уже собранных в камере, она составит то, что Андрей мысленно называл «реликвии эпохи».

Андрей осторожно снял кнопки, и сама свернулась в рулон. Стена сразу стала обнаженной.

И, хотя все уже было решено и Андрей знал, что сделает то, что задумал, в последний момент он почувствовал, что должен отрезать пути назад. Обычно при помощи такого приема нерешительные люди заставляют себя совершать решительные поступки. Поскольку никакая более блестящая идея не пришла ему в голову, Андрей просто нарисовал физиономию Веташевской, щедро снабдив ее развесистыми ослиными ушами. Одно ухо было торчком, а другое опушено. И, чтобы все было окончательно и бесповоротно, он подписал снизу: «Любимой заведующей от Андрея». Крадучись, он прошел в кабинет и сунул лист на стол Веташевской, под стекло.

Из издательства Андрей выходил в приподнятом настроении. Сам идиотизм этой выходки ставил его уже по ту черту. Мосты были сожжены. Пути назад не было. Был только путь вперед, в грядущее, туда, где в лазурное небо взмывали серебристые звездолеты, устремляясь к далеким мирам. И поэтому так приятно было опускаться по широкой белой лестнице — зная, что это — в последний раз!

Вспоминая все это, Андрей улыбнулся в темноте. Уже на станции, сойдя с электрички, он вспомнил о часах. Андрей отдал их какому-то мальчишке, и тот, ошалев от неожиданного подарка, припустил прочь.

Какое-то время Андрей лежал, ни о чем не думая. Только сейчас откуда-то из глубины сознания стала вдруг проступать жалость к миру, который он покидал. Тогда он стал повторять себе, что каждую секунду может прервать эксперимент, выбраться из камеры, уйти из леса. Он долго лежал, примиренный этой мыслью, и ему было хорошо. Но когда решение это созрело, и он попытался было (или ему казалось, что он пытается) встать, откуда-то сверху, с потолка, повалили вдруг какие-то черные хлопья, и он уже не мог подняться…

Прошел только миг, неизъяснимо краткий миг — и сознание стало медленно возвращаться. Золотистой точкой оно плыло, приближаясь, из черных глубин небытия. Потом появились какие-то круги, они все быстрее начали сходиться к центру, пока не замерли, подрагивая, и не стали маленькой электрической лампочкой, горевшей прямо над головой. Лампочка тлела слабым, чуть красноватым светом.

Понимание того, где он и что означает пробуждение, пришло сразу. Но он долго еще продолжал лежать неподвижно. Ему было страшно. Ему казалось, он — большая смерзшаяся кукла, у которой бодрствует только мозг. Он чувствовал каменистую неподвижность своего тела и боялся пошевелиться. Боялся бессильного ужаса, если окажется, что не сможет сделать этого. И, если температура так и не поднимется выше, чтобы его плоть обрела жизнь, он так и не сможет поднять ледяную глыбу руки, чтобы повернуть отопитель чуть вправо. Чуть вправо. Чуть вправо.

Он шевельнул пальцами. Потом пошевелил рукой. Это оказалось легче, чем он думал. Через минуту Андрей уже сидел. Он с трудом открыл люк. Прямо над головой сияли звезды.

И тогда ему еще раз стало страшно. Это был страх перед незнакомым и чужим миром, к встрече с которым он так стремился. Теперь мир этот, притаившись, ждал его там, снаружи. Чувство безмерного одиночества охватило его. Давно, давно были забыты даже могилы людей, которых он знал когда-то. Только сейчас почувствовал он необратимость происшедшего. И всю жестокость того, на что обрек себя.

Запрокинув голову, Андрей стал медленно подниматься по ступеням.

Он старался не думать о том, что откроется сейчас его взгляду. Испепеленная и спекшаяся степь и мертвые, безжизненные горизонты. Или белый город из светящихся пластиков. Или мир, лишенный человечества, уничтоженного эпидемиями, принесенные людьми, которые побывали на диких планетах.

Андрей приготовился ко всему. Он сделал последний шаг и выглянул из люка.

Вокруг был лес. Ветер гнал между кустами сухие листья.

Андрей помедлил. Где-то вдали прокричала ночная птица. Он решил идти в ту сторону, откуда пришел сюда два столетия назад. Андрей шел долго. Может, он много раз прошел уже то место, где раньше была железная дорога, давно погребенная под слоем земли и заросшая лесом. А ночь все длилась и лес не прерывался.

Если он никуда не выйдет до утра, придется вернуться к камере. Только сохранился ли запас продовольствии. который он сделал?

Андрей вскрыл пачку глюкозы и заставил себя съесть несколько таблеток.

Стало светать.

Лес внезапно поредел, и Андрей увидел вдруг длинный помост и то, что раньше он назвал бы вагонами. И тогда, подхваченный атавистическим, нелепым страхом опоздать, он вдруг, сам того ее ожидая, побежал к помосту. У него не было времени ни осмотреться, ни подумать. Едва Андрей оказался в вагоне, как сооружение тронулось и, набирая скорость, устремилось куда-то мимо предрассветно темневшего леса.

Андрей был один в большом продолговатом помещении, которое напоминало чем-то пригородные вагоны его эпохи. Даже скамейки были покрыты полосами пластмасс, в точности имитирующими дерево.

Когда через некоторое время лес кончился, изумление Андрея возросло еще больше. Он был готов к чему угодно, только не к этому. Это была очень, очень странная цивилизация. Цивилизация намеренной, хоть и не всегда удачной, имитации прошлого Поезд, не останавливаясь, проносился мимо домиков с Т-образными антеннами на крышах, мимо станционных зданий, выстроенных из каких-то неизвестных материалов, но в стиле, так хорошо знакомом Андрею.

Потом он увидел людей. Двое мужчин и женщина шли куда-то по полю. Андрей уже не удивился, увидев покрой их одежд. А когда поезд вскоре остановился и в вагон вошло несколько человек, Андрей увидел, что сам он одет примерно так же, как и они Никто не обратил на него внимания. По-одному, по-двое люди разбрелись по вагону. Некоторые тихо переговаривались о чем-то, но Андрей не слышал слов. Он только видел их лица — умные, добрые. Да, такими и должны быть люди будущего! Но что за странный мир!

Когда-то Андрей читал о деревнях Полинезии, вид которых не менялся тысячелетними, о городах средневековья, которые пребывали неизменными сотни лет. Правда, для эпохи, в которую жил когда-то он сам, характерны были резкие скачки и перемены во всем — в технике, архитектуре, но внешнем облике мира. Но почему эта тенденция должна продолжаться вечно? Разве прогресс не мог пойти по какому-то иному руслу, чем изменение внешнего облика мира?

Поезд замедлил ход и остановился. Вег стали выходить, вагон опустел. Андрей тоже направился к дверям. Он стоял на платформе, которая напоминала платформу любого из вокзалов прошлого. Нужно было где-то сесть и собраться с мыслями. Он должен выработать план действий.

Вдруг он услышал голос, который доносился неизвестно откуда. Это был громкий, гордый голос, который разносил слова над толпой. Пройдя еще несколько шагов, Андрей стал различать слова. Все напряглось в нем.

— Труженики города и деревни, — услышал он. — готовясь встретить знаменательную дату… Небывалый подъем царит в эти дни на предприятиях и стройках… Воодушевленные заботой…

Дикая, почти невероятная догадка молнией мелькнула у него в мозгу. Андрей почувствовал, как платформа уходит у него из-под ног. Покачиваясь, он сделал еще несколько шагов и остановился. Прямо перед ним был газетный стенд. Он подошел к нему, и ноги у него стали, как ватные.

Он поднял глаза и увидел название газеты. И год. И дату.

Оказалось, он проспал лишь немногим более суток! Был понедельник…

Андрей опустился на чей-то чемодан, и какая-то женщина толкала его в спину и зло кричала ему что-то, потому что это был ее чемодан и еще потому, что ей не было дела ни до Андрея, ни до того, что произошло с ним. И людям, которые торопливо текли куда-то мимо, тоже не было никакого дела. Андрей не мог ни сказать, ни закричать, ни объяснить им того, что случилось.

Когда прошло потрясение первых минут. Андрей, неожиданно для себя, не почувствовал ни разочарования, ни досады. А где-то в душе поднималась даже трусливая радость, что все обошлось. И этот мир, эти люди, которых он с таким легким сердцем собирался было покинуть, показались ему теперь дороже всех грядущих эпох и миров. Во всяком случае, теперь Андрей знал одно — он не сумел бы заставить себя повторить все это еще раз.

Но тут он вспомнил о Веташевской, и на душе у него заскребли кошки. И вообще. что теперь будет! Если она успела уже войти в кабинет, он погиб! И тут началась гонка между Андреем, судорожно пробиравшимся сквозь толпу на привокзальную площадь к такси, и Веташевской, которая в эту минуту не спеша поднималась по широкой лестнице. Она отвечала на приветствия, время от времени останавливаясь, чтобы благосклонно сказать то одному, то другому несколько снисходительных слов.

Когда Андрей, наконец, подбежал к машине, длинная очередь с детьми и чемоданами взревела от ярости. И снова бесполезны были слова и беспомощны жесты, люди кричали что-то ему в лицо и размахивали руками. Когда в конце концов он сел в такси, минутная стрелка на больших привокзальных часах заметно продвинулась вправо, приближаясь, а может уже перейдя ту точку, которая должна была оказаться роковой. В тот момент, когда Андрей хлопнул дверцей машины, Веташевская переступила порог своего кабинета.

Взбегая по лестнице, Андрей слышал, как громко стучало его сердце, а знакомые белые ступени, казалось, вытягивались вверх, и он никак не мог добежать до площадки. То, что он увидел, распахнув дверь кабинета, походило на страшный сон. Там сидели завкадрами, директор, а Веташевская, с лицом, покрытым красными пятнами, показывала им портрет. Еще издали Андрей увидел ослиные уши. Одно торчком, другое — опущенное.

Но почему-то никто даже не посмотрел в его сторону. А когда Андрей захотел сказать, крикнуть им что-то, он почувствовал только, как шевелятся его губы, но голоса не было.

В ту же секунду, похолодев, он начал понимать, почему никто на него не смотрит. На ковре, там, где должны были быть его ноги, ног не было. Он протянул руки, но не увидел их. Не было его тела. Не был его вообще. Но он не успел даже удивиться этому, потому что откуда-то сверху опять повалили густые черные хлопья…

Андрей лежал на возвышении, в центре круглой бетонированной камеры глубоко под землей. Он не был живым и не бы мертвым. На лбу у него выступил иней.

Он проснется через двести лет.