Окольцованные

Посвящается моей маме.

– И-эх! Когда же порядок будет? Ядрена мазь, блин! – мужичок в серой шапчонке бросил фанерную лопату, и, топоча валенками, заспе¬шил в дом.

– Маня! Маня! Поди, сбегай, посмотри, кто приехал, – мужичок вор¬вался в избу и всполошил женщину. Дородная, с круглым лицом, она спокойно повернулась и укоризненно взглянула на мужа.

– Степа, ты чего блажишь? Сам же и сбегай.

– Маня, а как же…– Степа крутил головой, топтался на месте, стряхивая снег с валенок, – двор-то убирать надо.

– Ничего, Степа, сбегай, – добродушно сказала Маня, – потом и уберешь.

Степа подхватился, сунул лопату за крыльцо и понесся по улице. Возле магазина шумела толпа. Вот-вот из магазина должен был появиться Федор, Сеньки Косого брат. Говорят, он в областном центре в какой-то партии большую должность занимает.

– Где он?

– Чего тянет?

– Федька важный стал… Голыми руками и не возьмешь.

Толпа волновалась. Как жизнь поворачивает? Давно ли Федька по огородам лазил. Помнится, как дед Егор палкой его охаживал за мелкие пакости. Гляди-ка, в люди выбился.

Дверь магазина с красивым названием «Аэлита» распахнулась, и на крыльцо вышел, нет, выступил Федор. Богатая дубленка, черная норковая шапка и улыбающийся до ушей рот. Глаза Федора быстренько окинули народ и вдруг затуманились.

– Земляки! – лирически воскликнул он, – в наше смутное время, – ¬он остановился, и, найдя кого-то в толпе, грозно продолжил, – да, да смутное время. Я решил посетить родные края.

– О-о-о, родина! – Федор закатил глаза, – многострадальная роди¬на! Земляки! В наше тяжелое время нужно срочно объединяться, вступать в ряды защитников народа!

– Вы посмотрите, – он патетически взмахнул рукой и указал вдаль. Крестьяне мгновенно обернулись. Грозно рыча и взметая клубы снега, к магазину прорывался иностранный джип. Джип лихо затормо¬зил, открылась дверца, и выкатился бритый молодой мужчина. Разуха¬бистая песня слышалась из машины. Джип был подержанный и подер-жанный изрядно.

– Колька здесь? – закричал мужчина от машины.

Толпа зашевелилась и вытолкнула Николая, мужика в разорванном ватнике и одетой на затылок шапке.

– Я – испуганно пролепетал Николай.

– Братан, – мужчина из джипа шагнул и широко раскрыл руки, – ты, что, гад, не узнаешь?

– Мишка! Ты что ли?

– Нет, ну ты гад, конечно, – довольно заулыбался мужчина.

Народ с любопытством смотрел на встречу братьев и ждал, что будет дальше. А дальше Колю запихнули в машину, и она понеслась к его дому.

Все – представление кончилось. Взоры людей обратились на оратора. А его и не было. Куда он смылся, никто и не видел. Разоча¬ровано вздыхая, народ расходился по домам. Развлечения так быс¬тро кончаются – не успеваешь и посмотреть.

Женщины шли, оживленно обсуждая последнюю серию очередной "тро¬пиканки", мужики же – раз собрались, что-то соображали. В общем, все расходились кто куда.

***

Неприятности начались под утро. Сначала погас свет, потом на¬чался сильнейший снегопад, какого отродясь не видели. Следом ударил мороз градусов под сорок. Деревня замерла – начиналось что-то не¬хорошее.

Председатель колхоза Иван Петрович стукал по клавишам телефо¬на, с напряжением дул в трубку – ничего. Что такое? Срочно надо бежать в контору, может там телефон работает. Выскочив за ворота, Иван Петрович резко остановился и задрал голову. Такого он еще не видел. По всей окружности деревни, за околицей, от самого неба до земли полыхало северное сияние. Неверующий, хотя в последнее вре¬мя он уже начал сомневаться, тем более, раз уж руководство страны верит, Иван Петрович начал поминать Бога. Несмотря на раннее утро, улицы были полны народа. Старики и дети, мужики и женщины все смотрели на чудо. Многие молились, осо¬бенно женщины.

Северное сияние продолжалось минут десять. Свет в деревне, однако, не появился, и связи тоже не было. Напрасно Иван Петрович терзал конторский телефон. Тишина. Иван Петрович занервничал, от¬крыл сейф, и, оглянувшись на дверь, принял сто грамм лекарства. Крепкая, собака! Надо еще пару бутылок заказать. Так! Что же де¬лать? Сначала надо послать оболтуса Витьку на подстанцию. Пусть посмотрит. Дальше проверить котельную – заморозят ведь, обормоты. А потом по обстоятельствам.

***

Колян еле оторвал голову от дивана. Ломило ее страшно. На мгновенье показалось, что она не выдержит и вот-вот лопнет. Мут¬ными глазами он обвел комнату. Прямо на половиках, заботливо ук¬рытый одеялом, спал Мишка.

– Уже утро? – вяло подумал Колян и только хотел подняться, как Мишка вдруг заворочался и внезапно сел, дико вращая глазами.

– Где я? – охрипшим голосом спросил бритый Миша.

– Дома, где же еще, – уныло отозвался Колян.

Глаза Мишка прояснялись и скоро он смог сфокусировать их на брате.

– Колян! – радостно узнавая, захрипел Мишка, – Ты чего?

Он попытался бодро вскочить, но тут же схватился за бритую го¬лову.

– Слышь, Колян, мы что вчера пили?

– Да водку сначала, потом ты пиво из машины притащил, дальше не помню.

– Колян, опохмелиться надо. Сбегай в машину, у меня там нес¬колько ящиков…

Колян превозмогая боль, потащился во двор. Он с трудом открыл джип, залез в него и долго шарил. Ничего. Матерясь сквозь зубы, он поплелся обратно.

– Мишка, ты, конечно, может и новый русский, но врешь как старый.

– Что такое? – хрипло возмутился Миша.

– Да нету там ничего, иди, посмотри.

Охая и постанывая, Миша сходил во двор, и тоже матерясь, но уже не тихо, вернулся.

Они сидели друг напротив друга и мысленно решали задачу – ко¬му идти. Миша вроде бы как гость, но Коля все-таки старший брат. Старший-то старший, но он ведь хозяин, значит, ему и идти.

Одеваясь, Колян вошел на кухню и привычно ткнулся по кастрюлям, и вдруг чутье его вывело прямо на бутылку. Она мирно стояла за шторкой и будто дожидалась страждущих братьев.

– Мишка, топай сюда! Да побыстрее!

Мишка отреагировал быстро, он моментально определил интонацию брата. Через пять минут, Колян с братом тихо опохмелялись.

***

Очнулся председатель в сторожке конного двора. Как он туда попал, напрочь из головы вылетело. Не то чтобы он постоянно так напивался, но временами бывало, расслаблялся. Вот и сейчас Иван Петрович хлопал глазами, таращился на сторожа деда Матвеича и ничего не понимал.

В чувство его привел Матвеич, он налил ему крепчайшего чая и заставил выпить. Полегчало, правда, сердце забухало со страшной силой, но похмелье немного сбило. В конюховке тепло, в воздухе стоит резкий запах кожи. Сторож Матвеич чинит разную упряжь. Изредка он заворачивает «козью ножку» и тогда помещение заполняется дымом. Крепок у Матвеича табачок. Он сам садит его и готовит сам, никому не доверяет.

– Что же делать, Матвеич? – жалобно спрашивает председатель.

– Не переживай, все образуется! – отзывается Матвеич.

– Жди, как же…

– Да ладно, председатель, закури лучше табачку. А хочешь, я тебе побасенки расскажу.

Побасенки рассказывать дед умеет. Так расписывает разные истории, заслушаешься.

Ивану Петровичу все равно и он молча кивает, давай, куда от тебя деваться. Дед, смотрит на председателя, и тихо начинает.

Жил-был в одном городе парень Алеша, молодой, лет двадцать всего. Однажды помог он старичку улицу перейти. В благодарность старичок Алеше колечко подарил, подарил, да и сказал на прощание:

– Знаю, милок, знаю. Мается у тебя душа. Все хорошее хочет сделать, да не знает как. А так же жизнь ты, парень, хочешь понять. Да по книжкам и по ящику своему, «телевизеру» не поймешь ты ее никогда. Я же тебе подскажу маленько. Ты, парень, пойди, да найди пару колечку своему. Вот тогда и душа твоя успокоится. А пока искать будешь, и жизнь немного поймешь.

Слушал Алеша старика, и кольцо даренное разглядывал. Потом оглянулся, а старика-то и след простыл.

Прошло время, и забыл про колечко Алеша, другие заботы одолели. К слову сказать, и колечко-то немудреное, невзрачное оказалось. Не золото, не серебро, так – медь позеленевшая.

Послали как-то раз Алешу на работу. Далеко послали, трое суток поездом ехать. Делать нечего, собрался он и покатил. Приезжает он туда, а конторы-то нету. Развалилась «фирма». Что делать? Собрался Алеша обратно. Пришел он к поезду, потолкался на вокзале, хотел билет купить, сунул руку в карман… нет кошеля с деньгами. Сунул руку в другой, и документов нет. Все покрали. Хотел он в милицию идти, ладно, добрые люди отговорили. Попадешь туда, говорят, да продадут тебя кому-нибудь. Будешь за кусок хлеба работать. Страшно стало Алеше. А делать что-то надо. Вот и пошел он пешком по России-матушке.

Идет он налегке, а вещей-то, спички в кармане, да колечко старика, вот и все.

Идет Алеша и печалится, потеряют его на работе, да и дома переживать будут. Но вышел он за город, и сразу легче стало. Поля кругом, небо синее, ветерок молодой волосы шевелит. Хорошо. Шагал бы так и шагал. Да время к обеду подвигается, есть захотел Алеша. А есть-то и нечего! Пригорюнился он, уж и небо не мило стало и ветерок не радует.

Вдруг слышит, телега сзади громыхает. Дорога-то по полям шла, не для блестящих машин сделана. Повернулся он – мужик на телеге едет.

Посадил мужик Алешу на телегу и давай пытать его, мол, куда идешь, да почему потерянный такой. Ну, Алеша все и рассказал ему. Деваться-то ему все равно некуда.

Приехали они в деревню, заходят в дом, а хозяйка, как увидела Алешу, так мужу говорить стала, мол, молодец, работника привез, тяжко без него. Только пусть он не рассчитывает на большой заработок. Ну, Алеша отказался от денег, он готов за одну еду и жилье работать. Оно и правда, что Алеша может делать, а почти ничего – городской житель.

Вот живет он в деревне неделю, другую, делают, что ни скажут. А работа самая разная, учится Алеша быстро, все с лету хватает. И стал он приглядываться, да присматриваться к хозяевам, а в особенности к хозяйке. А баба такая была, что мужик у нее под пятой был, всех в доме строжила, чуть, что не по нее, сразу закричит, ногами затопает. Ну, дети, да муж замолкают и убираются подальше от греха.

Так вот баба эта завистливая была, спасу нет. Чуть у соседей что-нибудь хорошее появится, она переживает, зубами скрипит. Ей то же самое подавай, а то и получше надо. А уж детей своих хвалила…. Они у нее самые умные, самые красивые….

Как-то она перед Алешей разговорилась. Вот раньше-то, говорит, было, все одинаково жили. Придешь в гости, видишь у них то же самое, что и у тебя, тебе и хорошо. Достанешь где-нибудь вещь или еще что, и покрасоваться можно. А сейчас, что, ведь не угнаться за всеми. А детей одевают, паразиты, мне вовек таких нарядов не носить. Вот втайне и плачешь, мечтаешь, чтобы этих паразитов накрыло, беда какая-нибудь.

Вот бы государство сделало границы для этих паразитов, чтобы не высовывались, не смущали народ. А то ведь глядишь по «телевизеру», вон они выплясывают, разодеты все… а отдыхают как.… За границы все время ездят. Эх, мне бы так пожить.

А вскорости кое-что приключилось. Муж-то хозяйки у себя в сарайчике кое-что вырезывал из дерева. И никому не показывал. Стеснялся видно мужик.

Приезжал как-то к ним родственник из города, это еще до Алеши было, ну и случайно увидал поделки из дерева. Выпросил он сколько-то и увез в город. А потом вдруг письмо из города приходит, а в письме грамота похвальная. Побывали фигурки на выставке и заняли какое-то место.

Увидала хозяйка грамоту и не знает, что делать, то ли хвалить мужа, то ли ругать. Она первым делом про деньги спросила, можно ли фигурки продать. Ну, муж-то и говорит, что нет, не купит никто. Тут баба и напустилась на него. Зачем, мол, занимаешься ерундой, делать тебе нечего. Ладно, спас мужика председатель колхоза, он к ним в гости пришел, поздравить хозяйкиного мужа. Про того уже в газете напечатали. И давай председатель нахваливать мужика, и какой он молодец, и какой у него талант…

Хозяйка стоит и опять не знает, что делать. Видела она эти поделки, ничего и нету такого, детские забавы какие-то…

Ушел председатель. Заставила хозяйка мужа фигурки домой принести. Принес он их, расставил на столе. Алеша и подивился про себя, не видал он еще такой красоты. Чудо, да и только! Медведь, как живой стоит, Змей Горыныч с молодцем бьется. Диво дивное! Дети облепили стол, смотрят, и тронуть боятся. А на столе, будто сказка ожила.

А хозяйка глядит на фигурки, ничего в них хорошего не видит. Стоит и злится. А муж-то не смотрит на нее, рассказывает ребятам про каждую фигурку, да так складно, заслушаешься.

Недолго молчала хозяйка. Что на нее взбрело, то ли позавидовала мужу, то еще что…, махнула она рукой и полетела сказка на пол. А она еще сильнее бесится, топтать их стала. Приговаривает все: «Неудачник ты, недоумок! Ничего у тебя доброго не получится!»

Муж-то побелел весь, молчит, только глаза бешеные стали. Развернулся он и выскочил из дома. А к вечеру напился страшно, и если бы не Алеша, убил бы свою жену. Алеша еле успокоил его.

С того дня не ходил уже мужик в свой сарайчик. Растоптала его мечту женушка. Запил он по-черному. Что ни день пьяный. А через неделю бросил все и в город уехал. Была семья, и не стало семьи. Дети хоть и малы были, а все равно на мамку коситься стали, выгнала, мол, папку.

Тяжело стало Алеше в этом доме, и ушел он.

Вот идет он по дороге и думает.

– Что зависть с людьми делает. Ведь разъединяет она, дробит их мысли. Заставляет думать только о мелком. Вот это мелкое и растет, набирает силу и вот уже заслоняет все и ничего доброго не остается. Человеку надо догнать и перегнать соседа, а при случае и утопить его. Все забывают люди, лишь бы своего добиться. А не смогут добиться, так сделают, чтобы и у других плохо стало. Вот зависть черная, все гнилое из человека наружу выворачивает. Гниет человек и других заражает. И всем плохо от него. Съедает она человека, ничего доброго не оставляет.

***

Федор Константинович страдал. Пе¬ред ним стояла неразрешимая на первый взгляд проблема. Ему надо остаться в деревне и вместе с тем нельзя оставаться. Задание нуж¬но выполнять, он обещал, что примет в партию сто человек, а этот Мишка… Федор его сразу узнал. Однажды в городе, Федор, вспомнив детство, подложил гвозди под колеса иномарки. И было за что. Эти паразиты, новые русские выжили их филиал партии из уютной комнат¬ки и нахально вселились сами. А им взамен дали где-то на окраине. Так вот, в джипе, который приехал в деревню, Федор и узнал ту иномарку. Надо было сматываться из деревни и поскорее. Вот гады! А так хорошо все начиналось. И народ собрался, слушал вни¬мательно, можно было уже записывать в партию и раздавать член¬ские билеты. Ан нет! Помешали сволочи! Вечно лезут, куда не надо.

В дом зашли брат с сестрой. Они о чем-то громко спорили. Свой спор они хотели разрешить у Федора Константиновича.

– Федор, – с уважением спросил младший брат Семен, – ты вот ска¬жи, может у нас быть северное сияние или нет?

– Какое северное сияние? – буркнул Федор.

– Да обыкновенное, как на Севере, – не отставал Семен.

– Что ты, Сема, чушь мелешь. Какое сияние? В наших то краях?

– Да вот такое. Сегодня утром, пока ты спал, оно и было. По краям деревни так и полыхало. Вон и Нинка подтвердит.

– Никакого сияния не было. Это просто от мороза такое бы¬вает, вмешалась Нинка.

– О чем вы говорите? – Федор не мог решить, то ли они серьезно, то ли разыгрывают городского.

Супруги, перебивая друг друга, рассказали об утреннем случае. А когда Федор узнал, что и электричество отключилось, и связи нет, он сразу засобирался. Напрасно Семен отговаривал, Федор был непрек¬лонен. Наскоро позавтракав, побрившись, Федор в сопровождении Се¬мена отправился к автобусной остановке. Была суббота, людей на остановке было немного. В такой мороз ехать никому не хотелось.

Через двадцать минут Федор начал подпрыгивать. Все-таки мороз нешуточный. Хорошо Семену, стоит себе в валенках, на голове шапка ушан¬ка, на руках шубенки. Красота.

Автобус запаздывал.

– Федор, да плюнь ты, завтра уедешь, – Семен уже растирал ва¬режкой щеки, – ты посмотри на себя, ты, по-моему, щеку отморозил.

– Как? – испугался Федор. Ему представилось, что завтра в офи¬се он будет ходить с обмороженной щекой.

– Сема, пошли. Черт с ним, завтра уеду.

По пути домой они зашли в магазин и взяли пару бутылок водки. "Согреться и щеку полечить", – объяснил жене брата Федор.

И началось лечение, благо был выходной.

***

Часам к десяти мороз отпустил. Иван Петрович был в панике. Электричества нет, связи нет, проехать никуда не возможно. Он вспомнил, как полчаса назад в кабинет заскочил его шофер Лешка.

– Петрович, я не могу проехать, – встревожено закричал он.

– Куда проехать? – не понял Иван Петрович.

– Да вы же сами меня посылали на станцию…

– Ну, посылал… Так ты съездил? – тупо спросил Иван Петрович.

– А как же… Не могу я проехать.

– Почему?

– Иван Петрович, меня что-то не пускает. Давайте вместе съез¬дим.

Иван Петрович залез в уазик, и они погнали по дороге на желез¬нодорожную станцию. Они отъехали от деревни километра три, как впереди появился какой-то серый туман. Иван Петрович вышел из машины, сплюнул и попытался пройти сквозь туман. Он сделал шаг, другой сопротивление возрастало и скоро стало та¬ким, что как ни старался Иван Петрович продвинуться вперед, ниче¬го не получалось. Серый туман не пускал. Иван Петрович прыг¬нул вперед, и его тут же отбросило.

– Вот так и меня. Только меня развернуло, – сказал подошед¬ший Леша.

Иван Петрович со страхом смотрел на серую преграду, сквозь ко¬торую ничего не было видно.

– Леша, ты попробуй там внизу, возле дороги.

Леша, недовольно морщась, полез в кювет. Но и там повторилось то же самое.

Когда они вернулись в контору, Иван Петрович строго настрого запретил Леше болтать. Сам же, сидя за столом, потихоньку лечил¬ся. Паника не проходила. Тогда Иван Петрович жахнул целый стакан лекарства. В голове зазвенело, потом стало все до фени. Ну и пусть. Поживем пока так. А там видно будет.

***

Деревня оказалась в кольце. Что это было, испытания военных, какие-то неведомые силы, всем было все равно. Главное, что не было электричества и никуда нельзя было выехать. К слову сказать, в деревне застряли не только новый русский Миша и демократ Федор, в западне оказались еще отставной военный, подполковник Скарлыгин и ярый коммунист Геннадий Стешин. Они тоже приехали на выходные к родственникам, и вот такая незадача.

***

И снова председатель на конном дворе. Дремлет и слушает сторожа Матвеича. А сторож, поплевывая на пальцы, сучит дратву и готовится подшивать валенки. Поглядывая на дремлющего председателя, Матвеич ведет нить рассказа.

Случайно Алеша попал в хозяйство, которое работало на область, на начальство. В красивых лесах, возле прудов стояли хорошенькие домики. В них и отдыхало в выходные, да и просто в такие дни областное начальство.

Алеша пристроился на кухне простым рабочим. Работа была нетяжелая, а он парень расторопный, делал все быстро и ладно. Приглянулся он чем-то одному повару, толстому веселому мужчине. Они часто вместе сидели и разговаривали.

Все бы хорошо, да вот стал Алеша сторониться повара. Все разговоры у него про еду. Начнет Алеша про погоду, повар посмотрит на небо, подумает, да и скажет, мол, в такую погоду хорошо шашлычок на природе делать. Начнет Алеша про домики спрашивать, повар опять про еду. Какую еду, какой начальник любит. И так говорит, что поначалу у Алеши слюнки текли, потом уж привык.

И вот однажды повар Алеше свою тайну выдал. Ну, тайну не тайну, но учение у него свое было.

В общем, как-то вечером подозвал повар Алешу, уселись они в беседке, повар достал бутылочку вина. Алеше не наливает, знает, что не пьет парень. А себе в серебряную чарочку капнул немного, отпил, покатал языком и давай причмокивать, да глаза закатывать. Мол, вкусно очень. Ну, Алеша, что, смотрит, молчит, ждет, что дальше будет.

А дальше начал повар говорить. Еще в молодости он задумался, почему это для глаз картинки всякие есть, фильмы, для ушей музыка, а вот для языка ничего нет. Непорядок это. И решил повар сделать музыку для языка. С тех он и начал он собирать вкусы. Накопилось порядочно. И задумал он их смешивать между собой. Сколько лет он потратил, пока научился. Потом он стал предлагать свою вкусовую музыку другим, но люди только плевались, пробуя его музыку. От злости повар бросил все и ушел на другую работу. Но его растравленное тело уже требовало музыкальной еды. Пришлось повару подчиниться, куда деваться. Опять он пошел в повара. И вот сейчас у него уже много песен и даже симфоний вкуса. Но… вздыхал повар, никто не понимает его.

Алеша хотел понимать людей и сдуру вызвался попробовать. Повар обрадовался. Целый день он колдовал на кухне, а к вечеру позвал Алешу. Тот смотрел на большой стол, и его глаза разбегались. Слов нет, все было красиво, но вот как оно на вкус.

Повару было приятно глядеть на удивленного Алешу, и он начал свою музыку. Он подкладывал на тарелку понемногу еды, Алеша кушал и успевал хвалить. Прошло время, и Алеша наелся. «Все!» – сказал он и хотел встать из-за стола. Повар же, подлец, дал ему полстакана воды. Алеша выпил, и его тут же вырвало. Ладно повар тазик подставил.

– Хорошо, хорошо, – суетился повар и опять накладывал еду на тарелку.

Алеша, конечно, ничего не понимал, но послушно кушал. Но когда его вырвало в третий раз, есть он отказался.

– Зачем мне кушать, если меня рвет?

– Дурачок ты, Алеша. Так все и задумано, – говорил повар, – это симфония такая. Надеюсь, тебе понравилось.

Алеша был, конечно, не грубый человек, но тут ему очень хотелось сказать: «Что видел он эту симфонию вместе с поваром в одном месте!» До того ему опротивела эта музыкальная еда. К слову сказать, Алеша особых вкусов и не почувствовал, может не так воспитан у него язык был, кто знает.

Пришлось ему срочно уйти с того совхоза, иначе бы сделал из него повар какого-нибудь музыкального вкусового певца, если бы ненароком не отравил.

Шел он и думал:

– А ведь такие люди все на вкус пробуют. И уж если найдут что вкусное, то и не отцепятся. Тут-то и пропал человек. Все. Не хозяин он себе. Царь у него язык, да живот. Такие люди все время жуются. Язык-то еду требует, да еще живот просит. Животу-то плохо без еды становится, болеет он, вот и приходится человеку кормить его все время. Так и получается не живот для человека, а человек для своего брюха живет.

А потом и думать животом человек начинает. И вся жизнь человеческая вокруг живота крутиться начинает. Да-а-а, был человек, а остался живот один.

***

Деревня забеспокоилась. Уже многие знали, что окружены они какой-то неведомой стеной. Используя выходные, мужики пробовали съездить за сеном. Но, увы. Вернулись раздраженные и озадаченные.

Потихоньку к конторе начал стягиваться народ. В коридорах гудели, матерились, ругали власть. Все как обычно. Секретарша Елизавета Павловна никого не пускала к председателю. Он сидел с участковым милиционером и решал вопросы.

Снег летел из-под широких колес и вот уже джип, скрипя тормозами, остановился у самого крыльца. Из машины выбрались два брата. Миша в расстегнутой замшевой куртке и Колян в чистой телогрейке. Впереди шел Михаил, за ним семенил Колян.

Женщины зашептались. Какая цепь, а кольца-то, кольца… Цепь действительно была богатая, почти в палец толщиной, она ярко блестела золотом на широкой груди Михаила.

Михаил уверенно и нагло прошел мимо секретарши и без стука ворвался в кабинет. Милиционер, мужчина, лет тридцати пяти, чуть не поперхнулся водкой. Он закашлялся, и Иван Петрович стал его хлопать по спине.

Миша, увидев мента, смутился, но потом, оправившись, спокойно подошел к столу и опустил на поверхность огромные кулаки.

– Ну, что, Иван Петрович, – враждебно глядя прямо в глаза председателю, спросил Михаил, – Что делать-то будешь?

– Только мы собрались с братом на охоту, – он повернулся к милиционеру, – бабы кричат, не проехать, не проехать. И точно. Какая-то зараза не пускает. Туман какой-то появился. Что, испытания нового оружия начались? Опыты над вами делают?

Иван Петрович переводил взгляд с участкового на Мишу и моргал глазами.

– Кому я сейчас неустойку предъявлять буду? Военным? Ну, уж нет! Я тебе – колхозу предъявлю! Заберу весь колхоз с потрохами…. Чего молчишь, Иван Петрович.

– Ты того…. Не нервничай…. Разберемся, – встрял в разговор милиционер.

– Нет, ну что вы. Я все по закону. У меня адвокаты имеются, так что все будет нормально без э-э-э…, – Миша забыл слово «эксцесс» и сейчас, как назло не мог вспомнить, – ну, в общем, я все сказал.

Михаил, уверенно шагая, вышел из кабинета и, подхватив Коляна, сидевшего в приемной, гордо прошествовал по коридору.

***

Маня растолкала Степана и послала его к соседям. Время было колоть борова. Маня торопилась, она затопила баню и приготовила тазы и ведра.

Степа вернулся с Коляном и Мишей.

По дороге перехватили, – оправдывался Степан, – вот Миша и заколет хряка. Он умеет.

Маня недоверчиво посмотрела на Мишу, но, увидев, мощную грудь и широкие плечи, успокоилась.

– Ну, давайте начинайте, я в избу пошла.

Степа принес длинные острые ножи, чистую тряпку – вытереть кровь и подал Мише.

– Вот, вчера наточил, – сказал он.

– Ты, что, – презрительно глядя на ножи, – заявил Миша, – сейчас не так делают. Я вот был у друзей, так там бьют кувалдой… Раз! И готово!

Степан поверил Мише и засуетился. Через минуту он выволок тяжеленную кувалду (молоток, только очень большой), из гаража и подтащил ее к Мише.

Колян стоял, курил и качал головой. Ну-ну!

Миша подхватил кувалду, примерился и нанес несколько ударов по воздуху. Сила чувствовалась. С опаской и уважением Степа подошел к Мише.

– Так, я встану возле двери, а ты Степан давай выгоняй борова. Как только его башка покажется, тут я и хлопну, – Миша еще раз взмахнул кувалдой, она с шумом пронеслась мимо лица Коляна.

– Ты чего? – шарахнулся в сторону Колян.

– Уйди, братан, не мешайся.… Ну, Степан, пошел!

С вечера не кормленый хряк остервенело урчал.

– Жрать хочет, собака, – бормотал Степа, открывая дверь в сарай.

Он осторожно зашел туда. С минуту было тихо, потом послышалась отчаянная ругань. Степа загибал трехэтажные маты, боров не слушался, и не хотел выходить. Степа и толкал его, и пинал в жирный бок – ни в какую.

– Чего ты возишься? Давай скорее! – опохмелившийся Миша нетерпеливо перебирал ногами, примеряясь для точного удара. Он ждал, сейчас появится морда хряка и надо только успеть шибануть.

– Счас, счас, – торопился Степа, – он, собака, не выходит!

– Ты его вилами, вилами, – посоветовал Колян.

– Ага, вилами, – заворчал Степа, – шкуру-то портить.

Миша уже устал держать кувалду над головой. Он только хотел опустить ее на землю, как что-то зашевелилось у порога, и вдруг появилась желтая лоснящаяся морда.

– Ну и откормил! – успел подумать Миша, а руки сами опустили кувалду на морду борова.

Кувалду по инерции пронесло в открытые двери сарая. Оттуда с тонким визгом выскочил огромный хряк и играючи сбил с ног Коляна.

Из сарая понеслась не трехэтажная, а какая-то извращенная с примесями политических слов, ругань. Из дверей, припадая на обе ноги, выполз Степан. В руках у него были вилы. Беспрестанно матерясь, он стал наступать на Михаила.

– Ты, что б…! Не видишь, что ли кого бьешь? Ты что…, мне по ж… лупишь? Я тебя, зараза…, наизнанку выверну!

Миша, на что вроде бы смелый, мгновенно отскочил в сторону и приготовился бежать за ворота. Только Маня остановила кровопролитие. Позже выяснилось: Степа, как ни старался, не мог вытащить борова из сарайки. Тогда он, совсем забыв о Мише, начал вытягивать хряка за большие, как лопухи уши. Тот, конечно, упирался, но Степа тоже не хилый мужик, все-таки сумел подтащить его к дверям. Осталось немного – переступить порог и вытащить хряка на улицу. Вот здесь и получился казус. Обтянутую желтыми выцветшими штанами, задницу Степана, Миша и принял за морду зверя. И ударил. Хорошо скользом, а то быть бы Степе инвалидом. Хотя синяк на всю ж…, держался у него почти два месяца.