Огненный клубок

1

Линию жизни Софьи Петровны Иверневой определила встреча с шаровой молнией.

Детство и юность Сони прошли на окраине Москвы, в Лихоборах. Семья занимала угловую комнату в коммунальной квартире на седьмом этаже. Из одного окна виднелась цепочка прудов, за ней — старая церквушка, еще дальше — поля и здание речного вокзала; из другого окна в ясные дни можно было различить блестящий шпиль недавно построенного университета. Прямо перед домом раскинулся запущенный парк, изрезанный глубокими оврагами. В крутых склонах кое-где зияли гроты и устья пещер. В парке росли дубы, липы, березы громадные, древние, чуть ли не по сто-двести лет. Среди них стояли такие же древние зубчатые башни и ветхие стены, сложенные из красного кирпича.

В этих пещерах, башнях, в темных зарослях бывшего лихого бора целыми днями играла Соня. Родителей видела мало: отец работал на железной дороге, мать — на молокозаводе.

Среди ребятни гуляли легенды о разбойниках, кладах, скелетах. Соня верила в них свято. Верила, что от одной из башен тянется потайной ход аж до Кремля. Верила, что в самой темной пещере под грудой костей зарыт горшок с золотом. Верила, что в кустах у Лихачевского шоссе бродит тень купца Трынкина, убитого разбойниками неподалеку от собственной дачи…

В то лето Соня чувствовала себя счастливой: отлично закончила второй курс геологоразведочного института, провела сезон на Кавказе. Загорела, заработала бело-голубой значок альпиниста, который чудесно смотрелся на лацкане новенького английского костюма. До начала занятий было еще далеко, и она целыми днями читала, слушала музыку или бродила с Мишкой Иверневым по Москве.

Однажды они собрались в Парк культуры на концерт венгерского «Голубого джаза». Начавшийся после обеда дождь едва не нарушил планы. Соня мыла полы и с неудовольствием смотрела на окна, затушеванные косыми струями ливня. Однако все обошлось. Ветер унес тучу вместе с громами и молниями в сторону Химкинского водохранилища. Комната наполнилась свежий послегрозовым воздухом.

Весело мурлыкая песенку про Мишку и его улыбку, Соня скоренько попила чаю и переоделась в английский костюмчик. Длинную косу свернула спиралью и уложила на затылке. Глянула в зеркало. Светло-коричневый костюм гармонировал с шикарным высокогорным загаром, на значке белел двуглавый Эльбрус, светлые с желтизной волосы лежали идеально. Ничего, что лицо несколько треугольное, носик слишком длинен, а губы чересчур тонки. Зато глаза карие, выразительные. Мишка Ивернев называет ее Буратинкой. Ну и пусть. Попробовал бы он без Буратинки спихнуть сессию…

— Мишка, Мишка, где твоя улыбка, — пела Соня, сбегая с седьмого этажа, — полная задора и огня?..

Во дворе чернели лужи, отражая почти черную листву деревьев. В воздухе висела водяная пыль. Опасаясь за прическу, Соня торопливо миновала свой и соседский дома. Дальше асфальтовая дорожка вела между почерневшей от времени бревенчатой «Трынкиной дачей», в которой теперь жило несколько семей, и парком. Соня старалась не глядеть ни налево, где когда-то обитал злосчастный купец, ни направо, где среди мрачных кустов блуждал его окровавленный призрак. Не то чтобы она боялась, просто это было детское табу, сохранившее силу и через несколько лет.

По крутому откосу Соня поднялась на Лихачевское шоссе. Противоположная сторона дороги была застроена деревянными пакгаузами. За горбатым автомобильным мостом через окружную железную дорогу ждал двадцать третий трамвай. По обочине протянулась цепочка сигнальных столбиков, побеленных известкой. Блестящее после дождя шоссе было безлюдно. В разрывах облаков голубело небо.

Соня закрыла глаза и пошла мимо знакомых столбиков. На каждом пятом шаге она касалась правой рукой макушки очередного столбика и удовлетворенно улыбалась. Пять шагов — касание, пять шагов — касание. Не сбиваясь с пути, она могла с закрытыми глазами дойти чуть ли не до самого моста. Это тоже была детская игра. Пять шагов — макушка, пять шагов — макушка… Вдруг что-то ее остановило. Открыла глаза — и волна ужаса прошла по спине и ногам, прирастила ступни к земле. Навстречу, словно выпрыгнув из другого мира, катился огненный клубок. По его поверхности струились зловещие желтые и оранжевые сполохи. В поведении шара было что-то гнусное, подмигивающее…

Краем сознания Соня понимала, что нужно отбежать к пакгаузам или спрыгнуть под откос к подножию высоленных дубов. Но она только крепче стиснула макушку столбика, присела на корточки и зажмурилась. Огненный клубок продолжал оставаться перед ее мысленным взором. Он неотвратимо катился, подпрыгивал, приближался — и ударил по ногам. Соня слабо ойкнула: конец! Но ничего не произошло. Она даже не почувствовала боли или ожога. Осторожно открыла глаза. Шаровая молния, не докатившись до нее какого-то метра, плясала между ближайшими столбиками. Цвет ее был уже голубой, нестрашный… Потом, словно ее дернули за нитку, молния шмыгнула под откос.

Соня перевела дыхание. Осторожно выпрямилась и оглядела крутой склон. Огненный клубок пропал, исчез, растворился…

И странное дело, она сразу успокоилась, словно стряхнула дурной сон. Побежала на трамвай, поехала в парк Горького, встретила Мишку. Они слушали Гершвина в исполнении «Голубого джаза» и восторженно хлопали в ладоши. Потом дурачились до поздней ночи…

О встрече с шаровой молнией Соня никогда никому не рассказывала. Может быть, потому, что в ее реальной жизни с институтом, Мишкой, Парком культуры не было места для огненного клубка. Может быть, потому, что ей не хотелось признаться в пережитом страхе. А может быть, просто потому, что она не могла выразить словами своего тогдашнего состояния.

Прошло десять лет. Софья с отличием окончила институт, вышла замуж. Работала в геофизической партии, родила сына Женьку, защитила диссертацию. Жить было интересно. Как-то они проводили отпуск в столице у дедов. Случайно Софья узнала, что под Москвой организуется академический Институт молнии (сокращенно — ИМАН). Сама не зная зачем, поехала туда и вернулась на следующий день младшим научным сотрудником отдела шаровых молний.