Оборона дурацкого замка. Том 7

Пролог (1)

Я знаю, в аду не текут Жёлтые Источники, не сидят судьи людских грехов, не рождаются демоны. Злобные твари просто возникают из ниоткуда, из пустоты Дао, из людской ненависти, из грязной ухмылки Гвардейца Чжэня или мерзкой стряпни отрядного повара.

Возникают, чтобы пытать наши жалкие души, вытаскивать потаенные чувства из-под лицемерных поклонов и угодливой улыбки. Не ради справедливости или суда, просто еще один вид мучений — разочарование, горечь, предательство.

В настоящем аду абсолютно все служит инструментом для пыток.

Там почти нет огня, кромешная тьма сменяется приливами фальшивого солнца без капли тепла в длинных утренних лучах. Никаких вечных мук — всегда находится время для передышки, чтобы боль не притуплялась от бесконечных повторений.

Вместо гигантского лабиринта с камерами для грешников — лишь старый никчемный Форт, изъеденный демонами-термитами со всех сторон.

В нем не найти хитроумных устройств палача — все инструменты давно перепродали на сторону, лишь бы не давать в руки защитников, мрущих, как цикады осенью.

Нет демонов-чиновников, скрупулезных летописцев чужих грехов — каждый в этом месте виновен по высшей мере. Вместо них крепость оккупировали распорядители, десятники, офицеры и делопроизводители — в отличие от демонов, ты не имеешь права пытаться их убить. Жаль, это работает только в одну сторону: паразиты сами легко устраняют неугодных.

Если правила — линии, проведенные на песке, то черта на здешнем снегу заносится метелью уже спустя несколько ударов сердца.

В этом обманчиво жалком замке не имеется даже кипящего масла, которое можно было бы лить со стены, пускай и вместе с жареными защитниками, не имеется пыточных камер, где могла быть хоть малейшая возможность спрятаться от очередной волны, а демоны-палачи оставили пытки на откуп людям.

Сами адские чиновники почти не занимаются наказаниями — разве что учетом грешников. Некоторые вовсе назвались лазаретом и слишком часто, непозволительно часто возвращают усталые души обратно в строй. Быстрее, чем на этих сумрачных землях твердеет вода в бесполезный хрусталь.

В настоящем аду всегда холодно и сухо. Трескаются губы на грешном ветру, пыль лезет в глаза, орет начальство. Там горы нависают над небом, небо скребёт их вершины в бессильной злобе, сереет в истерике, крадет последние крохи тепла у фальшивого солнца.

Там нерушимые стены мелкого замка неутомимо крошат куски своих стен и незыблемо стоят в изнуряющей вечности.

Там всегда идёт борьба между смертью, скукой и амбициозными ублюдками. Глупое в своей незавершенности сражение пучеглазых жаб в колодце со скользкими стенами. Только звёзды манят сквозь дырявую крышку костлявой, унавоженной пепельными сединами казармы, но это лишь видимость, иллюзия выбора. Они светят не для нас, выбеленных стужей мертвецов, считающих себя живыми.

Сяхоу Цзе вздохнул на своей скамейке.

Неделя. Всего лишь одна неделя до ротации, до амнистии, до искупления грехов, до начала новой жизни, пусть даже в действующей армии, в незнакомой провинции с незнакомыми людьми, да хоть бездарным горшечником в глухой деревне, каким был его дед. Любые земные страдания бесконечно лучше самых спокойных дней в этой юдоли холода. Стоило радоваться, когда спасение так близко.

Он не радовался.

Крутится колесо перерождений, тяжкая карма тянет мятежную душу вниз, словно милосердная земля — ивовые ветви. Сюда, в приграничную крепость, попадают лишь те, кому отказали даже в перерождении камнем или собачьим хвостом. У вас нет других нас, иероглиф: «прощение» здесь расползается по четким ломаным линиям, простуженное горло не имеет права взывать в мольбе.

Луна Богини Чанъэ светит для каждого, кроме обитателей Облачного Форта.

«Интересно, как там родители? Жаль, они неграмотны, не будет ни письма ни рисунка. Я бы хотел услышать голос матери напоследок…»

Великие Даосы предостерегают нас от мечтаний. В аду даже желания могут извратиться, стать материальными. Вот почему этот умудренный прожитым годом ветеран никогда не попадет домой из этих проклятых пустошей, не важно, удастся уйти по ротации или нет.

Ведь по его следам дорогу в родной край найдет та мерзость, что зовется судьбой и отправляет по их несчастные души темных тварей Аркадской пустоши.

Впрочем, для настолько стабильного места, как Облачный Форт, вещи здесь на диво эфемерны. Хлипкие, никчемные стены, слишком низкие для бесконечных битв, пассивный, ветреный комендант — воспринял свое назначение как почетную ссылку, а не хождение по мукам, всюду бестолковое устройство отрядов, случайное распределение ресурсов, стертая грань между героизмом и дезертирством.

Все понятия зыбки, действия — бессмысленны или вредны, стены — вызывающе бесполезны для действительно серьезных волн. Лишь мысли скачут песчаными блохами — гнус в Форте почти отсутствует, но это «почти» просто делает его более коварным, волны насекомых всегда самые сложные.

Только две вещи в ледяной пустыне имеют статус незыблемой реальности: огромные горы, чей перевал они защищают, а также отчаянная надежда, раз за разом пестуемая перед каждым из обитателей: от молодого, как эликсир Сюй Фу, новобранца, до старого, битого всем, чем только можно ударить, ветерана.

Все будет хорошо, стоит лишь пережить первый бой, первую неделю, первый месяц, первое испытание, распределение в Старый Город, ранг культивации, последнюю волну перед отъездом. Каждый раз маленький шажок вперед не дает израненной от надежды груди залечить кровоточащую плоть. И новый бой, новое предательство, новая пытка бьет по живому, по вере в лучшее, по мечтам о будущем.

К счастью, член отряда Сороки, ветеран Сяхоу Цзе, гордый обладатель выстраданного ранга Сборщика Ци с обращенным в обсидиан сердцем, давно нарастил себе огромный рубец через грудь — смирение, безнадежность, фатализм, принятие смерти.

Говорят: «Сажая цветы — надо увидеть их распустившимися; дожидаясь луны — надо увидеть ее полной; с красавицей — надо увидеть ее довольной, только тогда это будет реальным».

Свободу стоит высматривать лишь когда она у тебя в руках.

Об этом не знают свеженабранные отряды: всякие черноногие недоделки, земляные клёцки, чей жизненный удел в мирное время — стоя на четвереньках в позе навозных крестьян, объедать паразитов с ростков риса на манер рыб с затопленных грядок.

Радостные, гордые от выслуги, от собственного выживания, в иллюзии невиданных простому трудяге возможностей, глупые дыни начинают верить в счастливую судьбу, благоволение Богов, личный талант и прочую чушь.

Этот старый грешник Цзе устал потом счищать со стены их мерзлые, хрустящие от наледи внутренности.

Любой, кто пришел в это проклятое всеми Богами место, обречен, пусть и не знает об этом. И нет такой мощи или такого таланта, который старый Форт не смог бы прожевать своими гнилыми, мягкими пеньками от давно вырванных клыков, чтобы потом выблевать на глазах все еще живых недоделков.

— Ты опять бурчишь себе под нос, Цзе, — Тычок под ребра вывел его из душевного равновесия, из приятного своей мазохистской монотонностью негативного монолога, завуалированной жалобы самому себе, — Значит ты неправ. И отвлекся. Неужели заскучал?

Цуй. Не друг, не брат, всего лишь товарищ по отряду. Подвижный, как ручьи в южных провинциях, назойливый, как шершень подле пчелиного улья. Три отряда они вместе тянули лямку, десятки пар обуви стоптали, сотни людей схоронили. Каких-то спасали, других убили, чтобы не умереть первыми.

Они всегда стояли бок-о-бок, держались друг друга: когда бились на первой волне, когда вместе рыскали в поисках пищи с раздутыми от голода животами, когда отбывали наказание, когда искали среди обрывков разговоров, среди намеренной лжи, оговорок, уловок и корыстного сочувствия путь возвышения, секреты Ци.

Теперь оба стали настоящими культиваторами, пробили глупые ограничения смертного тела, пускай и лишь до первого ранга. Он взял честный, понятный обсидиан, а его мелкий, вертлявый товарищ окрасил сердце в таинственный, почти бесполезный пурпур.

Впрочем, какая разница? Очередная пытка надеждой — с лестницы в Небо падать больнее, чем стоя по горло в мягкой грязи. Тараканов давят, даже если они вырастут размером с тигра.

Что и подтвердил первый, а затем и второй прошедший бой. Их отрядный гений, новичок Сунь, без особых проблем отполировал плиты арены своим оппонентом. И пусть оба противника находились в смертных телах, состояли в одном отряде, даже нести службу начали день в день, разница между ними оказалась едва ли не больше, чем между адептом ранга «Сборщик Ци» и ранга «Закалки Тела».

Вряд ли кто-нибудь еще из смертного ранга решит бросить Суню вызов, не после второй подряд разгромной, калечащей оппонента победы.

Жаль, высокое начальство не даст закончить представление после первой пары боев. Наверняка выпнут в круг ближайшего раззяву, только пообещают золотые горы победителю. Чтобы дурачок не успел сдаться сразу и испортить развлечение своей целой шкурой.

Комендант в очередной раз решил скрасить свою скуку, так что будет еще, минимум, три боя. Потом он устроит пир, скинет неотложные дела на и так занятых сверх меры помощников да завалится спать с ближайшей девкой. Может быть даже отрядной. Отказать ему все равно никто не сможет.

Больше одного раза.

В результате чуткого руководства такого талантливого наместника, ценные запасы на случай осады почти проедены, заработанные деньги растрачиваются на деликатесы и плату за красивых рабынь, кланы Гэ и Мэн исподволь наращивают влияние, чуть ли не открыто вербуют бойцов Старого Города, берут на себя расходы «мудрейшего» Ба, а тот и счастлив запустить руку им в карман.

Счастлив до такой степени, что готов выдать свою гениальную дочь замуж за старика, к тому же слабосилка первого ранга. Позор! Да с таким уровнем культивации она может раздавить его в постели как клопа…

А теперь из-за скуки или интриг коменданта Ба (а может, второго заместителя Лу. Вряд ли здесь прошли манипуляции первого — Фенга или командующего Лагерем Новобранцев Чжэнь Ксина, не их почерк) очередная арена окончилась опасной травмой.

Неплохой, крепкий боец целую неделю будет загибаться от мерзкого яда Суня. Выжить — выживет, все же особые тренировки приблизили парня к прорыву на «Сборщика Ци», но сколько мышц потеряет? Кто вернет ему гибкость суставов, дни пропущенных тренировок, душевное равновесие?

Кто вернет доверие в отряд, один член которого без колебаний калечит другого, причем по собственной воле?

«Если волна Люйшунь или первая волна месяца будет сильнее, чем обычно, то поломанный паренек может умереть, если не успеет полностью восстановиться за передышку в семь-десять дней. Интересно, бой с заведомо более сильным противником случайность или "случайность?», — Продолжал бубнить про себя Цзе:

"Кому он мог перейти дорогу? Тем более так публично, еще и с недостатком бойцов. Ведь зашиваемся каждый раз! Благо, хоть прорывы от очередной партии мяса последние три раза сюда не доходили. Палочная дисциплина Гвардейца Императора сотворила Чудо. Чудо, которое обязательно выйдет нам боком.

После потери Насыпи стало совсем тяжело. А тут еще… Эх! Брат Сунь казался таким… беспристрастным. Почти честным, пусть и на свой лад. А сейчас такая расправа да над своим сотоварищем! Неужели и на него есть чем надавить? О Митра, какой я осел…"

— Как тебе драка? Хотя нет, можешь не говорить. Ты так расстроился, что снова начал зудеть… — Друг, то есть товарищ, вернее, соотрядник снова начал болтать за них двоих, тормошить людей на соседних сиденьях, камнях, ветках чертодрева — всех доступных зрителей Арены.

Цуй аж извертелся, пока пытался одновременно выражать возмущение чужой жестокостью размахиванием руками, подпрыгивать на неудобной каменной лавке, законной собственности их отряда Сороки, тормошить самого Цзе, а также находить взглядом статную фигуру Главы на почетном месте позади семи аристократов комендантской ложи. Рядом с ней сидело только трое человек вместо пяти — командиров «Загадочной Улыбки Хризантемы» и «Вскрытой глотки» убрали к простым зрителям.

Сяхоу поневоле улыбнулся энтузиазму своего… сокомандника. Стоит ценить простые радости, искать вечное в мимолетных жестах. Ведь дальше всегда будет только хуже, больнее и гаже. Демоны бьют по телу, пока люди топчутся на светлых чувствах.

Он знал, когда-нибудь Цуй предаст его. Или он предаст Цуя. Это нормально, в Желтых Источниках никак не может быть по-другому.

В аду нельзя привязываться к другим грешникам, но и быть саму по себе невозможно. Извечная дилемма: медленная пытка одиночеством или резкая, ослепляющая боль от предательства.

— Это уже пятый за неделю! Теперь каждое выступление на арене не обходится без серьезных увечий, а то и смертей! — Возмущенно лепетал ему на ухо Цуй.

Несмотря на подчеркнуто безалаберный вид, товарищ отличался поистине демоническим коварством: он научился говорить странным тоном полного энергии восьмилетнего ребенка, что серьезно осложняло все попытки услышать разговор, а также поневоле убирало подозрительность, расслабляло возможных доносчиков.

Даже самые хулительные речи Цуй произносил так, что весь их смысл мог дойти до незнакомых с ним собеседников лишь спустя некоторое время, а то и вовсе забыться под натиском повседневных забот.

— Это я же тебе и сказал, еще вчера. И про официальное донесение Фенг-лаоши тоже я, — Предупредил он следующую фразу-предложение Цуя. При всех своих достоинствах, память на разговоры и лица у прия… сокомандника была ужасно, раздражающе отвратительной.

— Ну тогда…!

— Глава разберется. Тем более, день еще не кончился, кто знает, что…

— А теперь на арене мо шен рен! Загадочная красавица вышла попытать силы…

Такого действительно никто не ожидал. Таинственный путник, незнакомец, партнер по спаррингам, смесь тренировочного столба для отработки ударов с палкой из рук наставника — это и многое другое представляло из себя явление мо шен рен.

Человек с признанной силой, но дешевой жизнью, отчаянный или безразличный, черная клетка на поле игры бел-накбу, непредсказуемый элемент хаоса, обезличенный демон в сетке боев, пронизанных эмоциональными связями сверху донизу.

Отличный вариант, когда надо через опасную, непредсказуемую схватку возвысить бойцов на грани прорыва, когда нужно расшевелить сонное царство, встряхнуть болото, ударить по носу слишком много о себе возомнивших лягушек…

Однако ситуация в Форте как никогда близка к критической: играть в такие игры сейчас — безумие, особенно без благословения Митры, пусть это и официальный праздник коменданта. Вот только главный жрец Воинственного в этих мерзлых стенах отказался даже смотреть на представления, а значит все бои проходят под незримой эгидой Апладада.

Проклятый горшечник в этот раз снова получит себе материал для глины из сырых человеческих душ.

Щуплая, трогательно-невыразительная фигурка появилась на арене с деликатностью приблуды в глухой деревне.

Традиционный черный плащ странника, капюшон накинут так глубоко, что на обозрение остаются только узкие, плотно сжатые губы, худые руки неуверенно тискают странный посох — возмутительно дешевый вид без нанесенных глифов, украшений или хотя бы личных девизов диссонирует с несомненно качественной обработкой: дерево настолько гладкое, что почти сливается с кожей маленьких узких ладоней мо шен рен, и от этого почему-то становится не по себе.

Опять загадки, странности, совпадения. Только и разницы, что теперь видна точка отсчета — девка для битья на арене.

Он сам не заметил, как пристальный взгляд перетек в транс. Сознание щелкнуло рабочим кнутом коменданта, образ странницы в черном плаще вырос в его глазах, оказался совсем рядом. Темные фалды объяли его сухие, исчерченные венозными нитями предплечья.

Запах чужой Ци — плотный, угрожающий, словно каменная змея из леса подле Форта, миазмы гнилой старой крови из-под плаща, тлеющий уголь глаз в глубине капюшона.

Внезапный ветер обошелся без завываний и ледяной крошки. Задумчивый порыв не дал заглянуть слишком глубоко, оставил лишь парочку противоречивых эмоций, нервную дрожь, предвкушение. Весь этот клубок ощущался наносным, почти наигранным. Только неясная тоска панибратски свернулась кошачьим клубком между ребер, пустила острые коготки в легкие…

«Я не доживу… скорее всего не доживу до конца дня», — Вдруг понимает Сяхоу и некий влажный, тяжелый узел в груди блаженно распрямляется, убирает обратно на полку темных эмоций клубок страхов, противоречий, чужих и собственных чаяний.

Единственный посыл, распознать который удается чуть ли не сразу. Впрочем, это не приговор, просто возможный путь, спасибо духам предков и за такое видение. В любом случае, он в выигрыше.

Его мучения так или иначе подойдут к концу, это ли не считать хорошей новостью?

Может и нет, если он снова избежит напророченой смерти, как в ту проклятую ночь падения Насыпи. У них, бойцов обсидиана, лучше остальных получается читать знаки судьбы, чувствовать угрозу и морось чужих намерений. Поэтому и гибнет их вдвое меньше, чем пурпурных выскочек.

В аду нужно доверять своей интуиции. Фальшивые улыбки плывут, как плохие иллюзии, треск огня в жаровне может перейти в хруст костей самого невезучего из часовых, старый, казалось бы изученный, вид демонов всегда выдает новую подлянку, а товарищ рядом может в самый ответственный момент бросить тебя и твою спину, лишь бы максимально отдалить от стены свою.

Разумеется, в итоге трусы всегда умирают. Вторыми.

Первыми — те, кого они бросили.

Вряд ли это утешит храбреца, когда мерзкое, уродливое существо обглодает тело до костей, а потом выдавит из своей задницы где-то на холодной обочине плотный до черноты результат десятков лет твоей жизни. Пустой и никому не нужной, разумеется, как и сама борьба за человечество и Империю.

Империю, в которой никто из жителей других областей не знает даже о самом факте существования Форта.

Поэтому смотри, слушай, чувствуй других людей вокруг себя. Демонов невозможно понять, в отличие от собственных товарищей по оружию.

Цзе всегда пытался узнать о проблеме конкретного человека прежде, чем она ударит наотмашь по всему отряду. Он был хорош в этом, еще с самого детства, когда по одной лишь походке отца мог предсказать очередной приступ ярости или темное желание отыграться за плохой день.

Эта мо шен рен выглядела, ощущалась и даже пахла, как опытный культиватор, которым она не могла быть ни в каком виде. Смертные не имеют ауры, лишь высокомудрые практики, начиная со Сборщика Ци, испускают вовне свое уникальное энергетическое давление.

Не специально — просто присутствие возвышенного существа продавливает реальность, оставляет след, как солнце высвечивает тень человеческой фигуры.

И теперь все его чувства, ощущения, смутные догадки, интуиция вопили: о подставе, о серьезных переменах, о чем-то остро-сладком, о благостном, мученическом страдании пополам с возможностью вознестись.

Эти шансы витали в воздухе, вились вокруг черного плаща субтильной заклинательницы, словно духи ветра или морозные призраки на отрогах гор, сновали между ней и ложей аристократов.

Чжэнь Ксин, который наверняка и вытащил свою «живую куклу» из коробки с театральным реквизитом, позволил забраться перспективному ребенку себе на плечи;

Фэнг, что давно уже бросил попытки решить все миром, все сильнее увязал в долгоиграющих интригах, пытался растить сад на пепелище;

Ба Мяо, гениальная и гениально-послушная дочь коменданта, которая, по неизвестной причине, никогда не принимала участия в обороне Форта, но всегда сама зачищала руины от оставшихся отродий, ходила с исследователями вглубь территории бывшего Аркада, договаривалась со знатью провинции.

Имелись и другие связи, столкновения, случайности и встречи.

Возможности пополам с опасностями сыпались на зрителей арены опавшими листьями красного клена глубокой осенью. Вероятности смерти, возвышения, бесчестья и множество, множество самых разных путей сверкали над головами посетителей арены сияющими тропами, менялис…