Нулевое кольцо

ПРИКОСНОВЕНИЕ К ВЕЧНОСТИ

«Если б существовала гора высотою B тысячу миль и каждую тысячу лет, нa вершиной ее пролетала бы птица, лишь слегка задевая крылом, за недоступное разуму время гора обратилась бы в пыль. Но даже тогда это время в сравнении с Вечностью было бы ко— роче секунды».

Мне не известно имя философа, чей интеллект сочинил эти строки, но с тех пор, как я в последний раз видел Аврора де Нанта, в прошлом профессора психологии Тулонского универси— тета, они никак не выходят у меня из головы. Когда в 1924 году я остановился на его курсе психопатологии, меня мучила одна мысль: чем бы заполнить окно в расписании занятий на вторник и четверг.

В ту пору я был веселым беспутным малым по имени Джек Ан— дерс, двадцати двух лет от роду, и такая причина казалась мне вполне нормальной. Во всяком случае, я убежден, что тем— ные волосы и милое личико Ивонны де Нант не имели к моему выбору абсолютно никакого отношения. Хотя, надо признаться, она была красивой, стройной девушкой, и было ей тогда всего шестнадцать лет.

Старик де Нант любил меня. Бог его знает за что: как сту— дент я ничем не выделялся из общей массы. Может быть, за то, что никогда не подшучивал над его именем, и он знал это. Ви— дите ли, его имя в переводе означает «Восход Пустоты». Може— те себе представить, что вытворяли с ним студенты. «Восходя— щий Нуль» и «Дырявое Утро» — две наименее безобидные клички, которыми они его наградили.

Это было в 1924 году. А через пять лет я уже делал бизнес на продаже акций и жил в Нью-Йорке, а профессор де Нант к тому времени подал в отставку. Он сам позвонил мне, чтобы сообщить эту новость, — как-то незаметно я отошел от прошлых студенческих забот и растерял все связи.

Профессор был бережлив. Работая в университете, он скопил кругленькую сумму, а уволившись, переехал в Нью-Йорк. Там я и встретился вновь с Ивонной, превратившейся в настоящую смуглую красавицу — копню терракотовой статуэтки из захоро— нений близ древнегреческого города Танагры. Дела мои шли как нельзя лучше, и я уже откладывал деньги к тому дню, когда мы с Ивонной…

По крайней мере, такова была ситуация в августе 1929 го— да. А уже в октябре я был гол как сокол, в отличие от стари— ка де Нанта, у которого оставалось еще кое-что, чем прикрыть свою бренную плоть. Я был молод и мог позволить себе посмеи— ваться над превратностями судьбы. Он был стар и потому впал в отчаяние. По правде говоря, когда мы начинали размышлять о будущем, нам с Ивонной становилось не до смеха, но, в отли— чие от профессора, мы не сокрушались так сильно.

Я помню тот вечер, когда он впервые завел разговор о ну— левом кольце. За окном сгустились сумерки, шумел дождь и дул сильный ветер. Смягченный абажуром свет настольной лампы ед— ва освещал комнату, и когда профессор начинал говорить, его шевелящаяся борода походила на клок седого тумана. В послед— нее время мы с Ивонной часто проводили вечера у нее дома. Развлечения стоили денег, к тому же я чувствовал, что она одобрительно относится к нашим беседам со стариком. И что немаловажно, он рано ложился спать.

Ивонна сидела на тахте рядом с отцом, как вдруг он ткнул в мою сторону пальцем с набухшими суставами и отрывисто про— изнес:

— Счастья без денег не бывает!

Я даже вздрогнул от неожиданности.

— Пожалуй, вы правы, — согласился я.

Его выцветшие голубые глаза блеснули в полумраке.

— Нам надо вернуть наши деньги! — проскрипел его голос.

— Но как?

— Я знаю как. Да, уж я-то знаю как. — Его губы слегка скривились в усмешке. — Они считают меня сумасшедшим. Ты то— же считаешь меня сумасшедшим. Даже Ивонна так считает.

В ответ девушка с нежным упреком сказала:

— Отец!

— Но я не сумасшедший, — снова заговорил он. — Ты, Ивонна и те дураки, что попусту занимают места в университете, вы — может быть! Но только не я.

— Даже если ситуация в ближайшем будущем не изменится к лучшему, у меня, пожалуй, есть шансы продержаться еще неко— торое время, — заметил я, как бы размышляя вслух. Подобные вспышки случались уже не раз, и я успел к ним привыкнуть.

— Она изменится к лучшему — для нас! — тихо сказал он. — Деньги! Ради денег мы пойдем на что угодно, верно, Андерс?

— Пойдем. Но только честным путем, без обмана.

— А как же! Взять, к примеру, время. Ведь это чистое на— дувательство — то, что время отбирает у человека все и обра— щает в пыль. — Он пристально посмотрел на меня, я поежился.

— Попробую объяснить, как мы сможем одурачить время.

— Одурачить…

— Конечно. Послушай, с тобой случалось так, что, находясь в каком-нибудь совершенно незнакомом месте, у тебя вдруг возникало ощущение, что ты здесь когда-то уже был? Или, со— вершая ошибку, ловил себя на мысли, что где-то когда-то ты уже делал ее, хотя точно знаешь, что ничего такого с тобой раньше не было?

— Конечно. Такое с каждым бывает. Бергсон называет это явление «память о настоящем».

— Бергсон идиот! Голая философия без капли науки! Слушай внимательно. — Он наклонился вперед: — Ты что-нибудь слышал о законе вероятности?

Я рассмеялся:

— Мой бизнес — это акции и капитал. Я просто обязан его знать.

— Ах, вот как, — сказал де Нант. — Но ты знаешь не все. Представь себе, что перед тобой бочонок с миллионом триллио— нов белых песчинок и одной черной. Ты достаешь песчинки — каждый раз по одной, смотришь на них и бросаешь обратно в бочонок. Какова вероятность того, что тебе попадется черная песчинка?

— Один к миллиону триллионов при каждой попытке.

— А если ты достанешь сразу половину миллиона триллионов песчинок?

— Тогда шансы равны.

— Именно! — воскликнул он. — Другими словами, если ты бу— дешь доставать из бочонка песчинки достаточно долго, даже если при этом будешь бросать их обратно в бочонок, то рано или поздно тебе попадется черная; это лишь вопрос времени.

— Все правильно, — согласился я.

Он слегка улыбнулся.

— Теперь предположим, что в твоем распоряжении Вечность.

— ?

— Неужели не понятно, Джек? При неограниченном времени закон вероятности срабатывает безотказно. Рано или поздно случаются все возможные комбинации событий и условий. И по— тому я утверждаю, что в Вечности случается все, что может случиться! — Его выцветшие глаза слабо сверкнули в полумраке комнаты.

Голова у меня пошла кругом.

— Кажется, вы правы, — тихо сказал я.

— Прав? Ну, разумеется, я прав! Математика не лжет! Сей— час тебе ясно, что из этого следует?

— Ну… что рано или поздно все должно случиться.

— Ба! Теперь: ты знаешь, что будущее бесконечно, ибо не— возможно, представить себе, что однажды наступит конец вре— мени. Но Фламмарион незадолго до смерти указал, что прошлое также бесконечно. И поскольку в Вечности обязательно случа— ется все, что только может случиться, из сказанного следует, что все это уже должно было когда-нибудь случиться!

Я даже рот раскрыл от удивления.

— Постойте, постойте… Я что-то не пойму…

— Но это же элементарно! — прошипел он. — Остается лишь вслед за Эйнштейном предположить, что искривлено не только пространство, но и время, и что по прошествии бесчисленного множества тысячелетий все повторяется, потому что должно повториться! Об этом говорит закон вероятности. Прошлое и будущее суть одно и то же, поскольку все, что должно слу— читься, однажды уже случилось. Как ты не можешь понять тако— го простого логического рассуждения?

— Ну отчего же… да. Но что это нам даст?

— Деньги, деньги!

— Что?

— Слушай и не перебивай. Если учесть, что в прошлом, то есть до настоящего момента, должны были произойти все воз— можные комбинации атомов и обстоятельств, то, — он выдержал эффектную паузу, затем внезапно ткнул в меня своим костлявым пальцем, — ты, Джек Андерс, представляешь собой одну из воз— можных комбинаций атомов и обстоятельств. Возможную, ибо в данный момент ты существуешь!

— Вы хотите сказать, что когда-то я уже существовал?

— А ты способный малый! Да, когда-то ты уже появлялся на свет и появишься еще не раз.

— Переселение! — я помотал головой. — Это ненаучно.

Он нахмурился, словно собираясь с мыслями:

— Поэта Роберта Бернса похоронили под яблоней. Когда, спустя годы после его смерти, наконец решили, что его остан— ки должны покоиться в Вестминстерском аббатстве, ты знаешь, что нашли на месте захоронения? Знаешь?

— Мне очень жаль, но я не знаю.

— Там нашли корень! Корень с шишкой вместо головы, с от— ростками вместо рук и ног и с маленькими корешками вместо пальцев. Яблоня съела Бобби Бернса, а кто съел ее яблоки?

— Кто… что?

— Вот-вот! Кто и что! Материя, бывшая некогда Бернсом, оказалась внутри детей и крестьян-шотландцев, внутри гусе— ниц, пожравших листья дерева и ставших затем бабочками, ко— торых в свою очередь съели птицы; наконец, частью самого де— рева. Куда же подевался Бобби Бернс? И если это не трансмиг— рация, то что же это?

— Но здесь совсем другое дело. Возможно, его тело и про— должает жить, но тысячью различных способов.

— Ага! А если когда-нибудь в будущем, спустя целую веч— ность, по закону вероятности образуется новая туманность, а из нее при охлаждении образуется новое Солнце и новая Земля, разве не существует шанс, что все эти распыленные атомы од— нажды вновь не воссоединятся и тогда на свете появится дру— гой Роберт Бернс?

— Да, но какой шанс! Миллион триллионов к одному!

— Не забывай, что речь идет о Вечности, Джек! На протяже— нии Вечности даже один-единственный шанс из всех этих трил— лионов должен когда-нибудь реализоваться — должен!

Я был сражен. Я растерянно посмотрел на милые бледные черты Ивонны, затем перевел взгляд на горящие глаза Аврора де Нанта и глубоко вздохнул.

— Ваша взяла. Но что толку? У нас по-прежнему 1929 год, и на рынке ценных бумаг наши акции попрежнему стоят не дороже оберточной бумаги.

— Да пойми же наконец! — простонал он. — Твое самое пер— вое воспоминание, ощущение того, что когда-то ты уже делал нечто подобное — это и есть воспоминание из бесконечно дале— кого будущего. Только бы… только бы оно было достаточно отчетливым. Но я знаю, как этого добиться. — Он вдруг повы— сил голос до пронзительного крика: — Да, знаю!

Безумные глаза профессора загорелись дьявольским огнем. В такие минуты со стариком лучше было не спорить, и я решил немного ему поддакнуть:

— То есть как восстановить в памяти наши прежние воплоще— ния и как вспомнить будущее?

— Именно! Перевоплощение! — Он дико захрипел. — Re-in-carnatione, что в переводе с латинского — «цвета алой гвоздики». Только это была не гвоздика, а яблоня. Гвоздика на латинском — Danthus ca— rophyllus, и это доказывает, что готтентоты на могилах своих предков сажали именно гвоздики, откуда и пошло выражение «пресечь в корне». А если бы гвоз— дики росли на яблонях…

— Отец! — резко оборвала его Ивонна. — Ты устал. — Голос ее смягчился: — Успокойся. Тебе лучше заснуть.

— Да, — сразу согласился он. — Заснуть на ложе из алых гвоздик.