Новоселье

Темнота постепенно скапливалась на окраине города, чтобы двинуться отсюда в решающее наступление сразу по всем улицам. Только зубчатый силуэт полуразрушенной постройки в окружении жидких древесных крон чернел на фоне городского зарева, да великанами, изрыгающими тучи мрака, вставали над окраиной заводские трубы. Больше ничего не было видно.

Однако человек в долгополом плаще и шляпе, низко надвинутой на глаза, уверенно шел в темноте извилистой дорогой. Дорога, некогда асфальтированная, теперь была совершенно разбита, в выбоинах стояла жидкая грязь, и даже твердые участки покрывал слой скользкой глины. Под ногами у одинокого путника хлюпало, со всех сторон его окружали бесформенные кучи отвалов, но он, с упорством неодушевленного механизма, продолжал двигаться вперед.

По одному ему известным приметам незнакомец отыскал нужный поворот, и скоро перед ним выросла темная масса, вблизи оказавшаяся длинным деревянным строением в два этажа. Приблизившись к нему, человек остановился. На мгновение ему показалось, что в одном из окон мелькнул тусклый огонек свечи.

— Странно, — тихо прошептал незнакомец и взялся за дверную ручку.

Отчаянный скрип, казалось, пробудил уснувший дом. Эхо прокатилось по длинному коридору, и где-то в глубине его раздался не то плач младенца, н то кошачий вопль. Глухо отозвалось на чердаке. Из-под ног человека, ступившего в сырой мрак за дверью, с шуршанием и писком во все стороны бросились мелкие твари.

Двигаясь наощупь вдоль стены, он попал в коридор. Удушливый запах плесени и разложения не пугал его, сочившиеся влагой бесформенные лоскутья, свисавшие из-под потолка, он только отводил рукой, когда они задевали его по лицу.

Вот, наконец, и нужная ему дверь.

Незнакомец, не снимая перчаток, вынул из кармана ключ, вставил его в замочную скважину и осторожно повернул. Дверь открылась.

— Фф-уу! — вздохнул человек в плаще.

Он шагнул в комнату, и сейчас же тяжелые кожистые складки налетели на него сверху, обхватили голову, не давая дышать. Но человек не сдавался. Отчаянным усилием он освободился из опасных объятий и отшвырнул атаковавшее его существо в сторону.

— Нарочно, что ли, проход загородила? — сердито зашипел он.

В темноте вспыхнула спичка.

— Коля, ты? — жена, не вставая с кровати, зажгла свечу на столе и поправила одеяльца ребятишкам. Чего так поздно?

— Чего, — буркнул Коля. — Заседали опять!

— Пальто зря убрал. Повесь обратно на дверь. Из щелей дует невыносимо. Анечка кашляла весь день. Хоть бы ты прибил там рейки какие-нибудь или войлок…

— К чему там прибивать? Труха одна. И квадратности в косяках нет. А что со светом опять?

Жена пожала плечами.

— Отключили… Еще днем. Хорошо, я в обед успела каши сварить. А потом к плите было и не протолкнуться. Зоя Федоровна с Пасюхиной подрались… Да, в общем, как всегда.

Она откинулась на подушку и смотрела, как муж, с трудом балансируя в узком проходе между кроватями, пытается стянуть с ноги ботинок.

— Коль, а Коль. Вы про что заседали-то? Не про квартиры?

Николай, отогнув простыню, присел на матрас. Кивнул устало.

— Про квартиры. Будь они неладны.

— Ну?

— Ну что — ну? Не будет нам ни хрена! Ни в восемьдесят девятом, ни в девяностом!

— Ты ж говорил, на заводе денег много. От новых заказов. И все пойдут на жилье…

— Что деньги… — Николай задумчиво смотрел на пламя свечи. — Понимаешь, Галюха, какая беда: не в деньгах теперь счастье. Стройматериалов нет, и не достать. Строить некому. А если самим браться — половину людей придется с заказов снимать. Того и гляди — сроки полетят. И не будет ни денег, ни строительства. Вот и крутись… Ладно, давай спать.

Галина отвернулась к стенке и долго лежала молча, но Николай знал — не спит. Минут через десять она стала тихонько всхлипывать, вздрагивая плечиком.

— Ну чего ты? — Коля повернулся и обнял жену, поместив ладонь в теплой выемке между ее большой мягкой грудью и большим мягким животом.

— Не могу я тут жить больше, Коля, — тихонько, чтобы не разбудить детей, рыдала Галина. — Воды нет, света нет, тепла тоже… Дети болеют, крысы последнее воруют, талоны вчера сожрали на крупу, идиоты. Соседи сволочи, перестреляла бы всех, гадов! Не могу-у!

— Ну ладно тебе… что ж теперь… потерпи еще, может это…

Коля помолчал, потом поцеловал ее в затылок и, тяжело вздохнув, прибавил:

— Как будто бы я могу!

Начальник отдела капитального строительства Григорий Ефимович Моралевич поднял глаза от чертежа и вздрогнул. Прямо перед ним, развалясь на стуле, сидел незнакомый субъект да еще и улыбался очень свободно. Между тем, Григорий Ефимович полагал, что в кабинете он совершенно один.

— Кхм! — с легким смущением кашлянул начальник. — Слушаю вас.

— Я по поводу жилья, начал посетитель, становясь серьезным. — Вчера было собрание…

Моралевич не дал ему закончить.

— Нет, нет! В жилкомиссию! — замотал он головой. — Я вам не могу дать никакой информации…

— А я могу, — тут же заявил субъект. — У меня есть именно то, что вам нужно.

С ловкостью фокусника он выдернул из воздуха визитную карточку и протянул ее Моралевичу.

— Мы готовы заняться вашим жилищным строительством. Из наших материалов.

Григорий Ефимович недоуменно поднял густую бровь и заглянул в визитку. На глянцевом картоне красовался фирменный знак, составленный из разноцветных концентрических окружностей, рядом мелко, но разборчиво было напечатано: «Совместное предприятие „Преистройка“». Григорий Ефимович еще раз перечитал название предприятия и поднял вторую бровь.

— А, это! — заулыбался посетитель. — Не обращайте внимания! Поначалу в документах вышла опечатка, а потом решили так и оставить. Для оригинальности. Время теперь такое, все спешат… Вот я вам проектик проектно-сметной документации покажу. Это же не дом, а игрушка! Пальчики оближите! Шесть тыщ пятьсот квадратов, двести шестнадцать квартир, как с куста. И все из наших стройматериалов, до последнего гвоздика…

— Валюты нет, — мрачно проронил начальник отдела.

— Ну разумеется! Мы же и не претендуем. За наши, за деревянные…

— По рыночным ценам? — воротил нос Моралевич, словно бы сердясь.

— Ну что вы! Зачем же? Все по госцене!

В голосе посетителя слышалась такая неподдельная искренность, что начальник отдела оказался в замешательстве. Он снова заглянул в визитку и, понизив голос, пробурчал:

— Извините… Аркадий Анатольевич… но я тогда не пойму, на кой ляд это нужно вам самим.

— А как же! — оживился представитель совместного предприятия. — Ведь у нас компаньоны-то! Ого! Сила!

— Буржуи? — спросил Моралевич.

Аркадий Анатольевич почему-то расхохотался.

— Вот именно — буржуи! Ха-ха-ха! Настоящие буржуи! Им на сиюминутные доходы наплевать, им главное, — он сделал широкое обнимающее движение, рынком овладеть…

— Понятно, — вздохнул Григорий Ефимович. Несмотря на объяснения представителя, особого энтузиазма он не испытывал. Что-то тут явно было нечисто. — Ладно, мы это обсудим. Вы зайдите на недельке…

Он искоса глянул на посетителя и снова, как в первый раз, вздрогнул. Стул, на котором тот только что сидел, был теперь пуст.

«Что за черт? — Моралевич вынул платок и промакнул лоб. — Привиделся мне, что ли, этот… Аркадий? Да нет же, вот на столе документы, вот визитка…»

Григорий Ефимович задумчиво полистал смету. Заглянул в проект договора. Дошел до пункта «Срок исполнения работ» и присвистнул.

— Деловые, однако, ребята!

Он поднялся из-за стола, собрал бумаги в папку и, столкнувшись в дверях с уборщицей тетей Дашей, покинул кабинет.

— Люсенька, я у директора, — бросил он на ходу секретарше, а про себя подумал:

«И носит этих уборщиц с пустыми ведрами, когда руководство решает вопросы. Ох, не к добру!»

Лишь только по цехам и кабинетам пополз слух о строительстве жилого дома, как безмятежное существование жилищной комиссии разом прекратилось. Незыблемая твердыня, какой доселе была заводская очередь на жилье, пала в одночасье под градом заявлений, ходатайств и справок о разнообразных льготах.

Отдельный привилегированные очереди ветеранов, ценных специалистов и многосемейных работников насмерть бились на стихийно вспыхивающих собраниях, а в остальное время с небывалой активностью участвовали в художественной самодеятельности, демонстративно сдавали нормы ГТО и рвались в поля, хотя до уборки было еще далеко.

Счетно-вычислительный отдел предложил перевести различные виды льгот в числовые коэффициенты и, таким образом, получать порядковый номер в очереди как частное от деления числа взысканий на стаж работы, умноженный на количество членов семьи, возведенное в степень, равную суммарному льготному коэффициенту, деленному на 3,14. В случае сходимости полученного выражения после преобразования его по правилу Лопиталя, вся правая часть становилась равной нулю, а простое интегрирование в разумных пределах давало искомый результат, который, однако, никого не устраивал. Даже авторов предложения.

А строительные работы тем временем уже шли полным ходом. В строгом соответствии с проектным графиком бойкие ребята из «Преистройки» завезли оборудование на свежеогороженный объект, отрыли котлован и в мгновение ока залудили нулевой цикл. Из него, как из проросшего семени, дом бурно попер в стебель. На глазах поднимались новые этажи. Теперь в перерывах между битвами за место в очереди люди часто бегали любоваться строительством. Коля Таранкин обычно приходил сюда после работы, с женой и детьми. Обняв Галю за плечи и щурясь на заходящее солнце, он с удовольствием глядел, как медленно проплывает в небе банка с раствором, слушал завывание электромоторов подъемного крана.

— Где, интересно, будет наша квартира? — шептала жена. — Уж хоть бы не первый этаж. И не угловая, мы и так намерзлись…

— Будет, будет! — уверенно говорил Коля. — Не беспокойся.

— Да ведь в очереди-то ты еще далеко! А дом не очень большой. Вдруг не хватит квартир?

Такому предположению Коля усмехался.

— Глупая! — ласково говорил он. — А передвижки-то? Получает, скажем, семья трехкомнатную… Стало быть, двухкомнатную — освобождает? И квартиру мы, не новую, так освобожденную, обязательно с тобой отхватим!

— Правда? — Галя доверчиво прижималась к мужу широкой спиной. — А лучше бы новую. Мне здесь нравится…

Еще не успело как следует разгореться лето, а строители дома уже приступили к отделочным работам. К этому моменту и очередь понемногу стала устаканиваться. Было почти ясно, кто в какую квартиру въезжает, и даже конфликт из-за жилплощади, которую пришлось отдать райисполкому за землю, мало-помалу зарубцевался.

Недовольными остались только те, кто в очереди стоял не безнадежно далеко, но после расчета всех передвижек оказался, тем не менее, за бортом. Злая колина звезда завела его в стан этих последних. Все, что ему светило — это почетное четвертое место в новой очереди, той, что будет со стороны наблюдать нынешние новоселья и ждать своего часа. Возможно, годами.

И рассудок скромного технолога, члена общественного совета по жилью, не вынес удара судьбы. Прямо перед стендом жилкомиссии, вперив замутненный взор в списки новоселов, Коля Таранкин произнес страшную клятву. В присутствии многочисленных свидетелей он поклялся, что душу отдаст дьяволу, но вселится в новую квартиру.

Эта, произнесенная публично, клятва почему-то не на шутку встревожила стоявшего тут же Моралевича, который, кстати сказать, был сопредседателем жилищной комиссии. Улучив момент, он подошел к Коле и строго предупредил его, что коллектив не потерпит беззакония и самоуправства. Но несчастный отец семейства лишь разразился в ответ безумным хохотом.

Между тем, дни пустились дальше вслед за днями, и не так уж много успело их пройти до того момента, когда был подписан акт о сдаче дома.

К удивлению принимавшей дом комиссии, не только водопровод и электричество, но даже лифт исправно функционировал в каждом из шести подъездов, строительный мусор был весь вывезен, подъездные пути и автостоянка полностью соответствовали проекту. Комиссия шумно восторгалась оконным уплотнителем, колупала ногтем надежно приклеенные обои, и лишь Моралевич, включенный в ее состав, понуро бродил вслед за остальными. Он, собственно, и сам не знал, отчего так неспокойно было у него на душе, отчего не радовало, а наоборот, тревожило его каждое новое свидетельство высокого качество работ.

«Не по-людски как-то, — рассуждал он про себя. — Быть не может, чтобы за обыкновенные, в общем, деньги строители так упахивались. Кому теперь нужны обыкновенные деньги?»

Но особые опасения внушал ему Аркадий Анатольевич, входивший в комиссию в качестве представителя «Преистройки».

«Ишь, улыбается кооператор! — думал Моралевич. — К чему бы столько радости? Ох, не к добру!»

Однако, сданный на «отлично» дом был полностью готов к заселению, и никакие сомнения Моралевича не могли этому заселению помешать.

Решено было вселяться организованно, в субботний день, с музыкой и торжественным митингом. Накануне заветной даты весь грузовой автотранспорт на заводе был приведен в боевую готовность и даже украшен оставшимися от былых демонстраций лозунгами относительно роли рабочего класса и какого-то «скорейшего построения». С утра до глубокой ночи в разных местах города упаковывались коробки, ящики, чемоданы, разбиралась мебель, ближе к выходу перетаскивались диваны и укутанные в одеяла телевизоры.

Давно и с избытком обеспеченный жилплощадью Моралевич непосредственного участия в общих счастливых хлопотах не принимал, но, как лицо ответственное, держал руку на пульсе событий. Поздно вечером в его большой квартире раздался телефонный звонок. Начальник отдела капитального строительства тревожно взглянул на часы. Стрелки единодушно показывали полночь. Телефон звонил. Его металлическая трель неприятно вспарывала тишину.

Моралевич взял трубку.

— Да!

— Алло, Григорий Ефимович? Извините, что поздно. Это Подокошко беспокоит. Вы просили за Колькой Таранкиным приглядывать, что, мол, нервы у него на почве жилья… И как бы он не выкинул чего…

— Ну?

— Так вот, сегодня вечером подошла к бараку машина из трансагентства, загрузили они с Галкой пожитки, детей взяли… В общем, съехали подчистую! Я заглянул — в комнате пусто, и ключи в двери остались!

— А, черт! — прошипел Моралевич. — Когда это было?

— Ну, часов в восемь…

— Что ж ты сразу не позвонил?

— Так ведь от нашего барака пока до автомата дотопаешь… А мне еще укладываться к завтрему…

— Укладываться! Вот займет он сегодня твою квартиру, будешь сам выгонять, как хочешь!

— Это почему ж это мою? — забеспокоился Подокошко. — Я ему займу! У нас закон-то есть или нет? Подольше колькиного я в этом бараке клопов кормлю! И ордер у меня на руках!

Он выкрикивал в телефон еще что-то, но Григорий Ефимович уже положил трубку.

«Начинается! — думал он с тоской, расхаживая по комнате, — а сколько их еще таких, как Таранкин, недовольных? На пятнадцать домов хватит! Ох, будет скандал! Опять пойдут комиссии, опять разбирательства, кто сколько метров получил и за что…»

Он перешел в кабинет, но и там стал расхаживать из угла в угол. Проклятый Колька и предстоящий скандал с насильственным выселением никак не лезли из головы.

«Хватит! — сказал, наконец, Григорий Ефимович. — Что я, в самом деле, нянька им? Взломает двери — будет отвечать по закону.»

Он решительно отправился в спальню, разделся и лег. Но сон не шел к сопредседателю жилкомиссии, тяжелый груз ответственности давил на него поверх одеяла.

Поворочавшись часов до трех, Моралевич сдался, вылез из жаркой постели и, подойдя к окну, раздвинул шторы. Небо на востоке уже побледнело в предчувствии рассвета. Против обыкновения, ни одного горящего окна не было видно в соседних домах, только вдали, на окраине квартала, можно было заметить сияние, разливаемое прожектором. Там-то, на пустыре, и стоял новый дом.

Пойти, посмотреть, подумал вдруг Моралевич. Погода хорошая, воздух свежий. Почему не подышать для внутренней нормализации? Заодно глянуть на захватчиков, а то и пугануть…

Григорий Ефимович неторопливо оделся и вышел под звезды. Ночной воздух в самом деле несколько приободрил его, и он, преисполненный решимости, зашагал темными дворами к пустырю. Странно выглядели пустынные дворы, обычно с раннего утра до позднего вечера заполненные народом. Теперь же только у мусорных баков угадывалось какое-то движение. Там что-то шуршало и похрустывало, однако, к удивлению Григория Ефимовича, неприятный запах настиг его с большим опозданием, шагов через пятьдесят. Что-то словно бы вдруг проплыло за спиной, обдало ароматом гниения и тут же растворилось в ночной свежести. Моралевич поморщился и прибавил шагу. Скоро он был на пустыре.

В лучах прожекторов дом казался молочно-белым дирижаблем, уже зависшим над землей перед дальним перелетом. Он был безмолвен, как никогда, даже глубокой ночью, не бывает безмолвно обитаемое жилье.

Григорий Ефимович шел вдоль шеренги подъездов, вслушиваясь в терпкое эхо собственных шагов. Окна были темны. Представлялось совершенно невозможным обнаружить захватчика, притаившегося где-то посреди этого гигантского поля жилой площади размером в шесть с половиной тысяч квадратных метров.

Моралевичу вдруг стало жутковато и одиноко рядом с нависающей над ним громадой. Захотелось поскорее домой, в обитаемый уют. Он уже собирался повернуть назад, но тут увидел на крыльце одного из подъездов черную узенькую полоску ткани. Это был поясок от плаща, оброненный, как видно, в спешке при переезде. Григорию Ефимовичу сразу живо вспомнился долгополый колин плащ черного цвета, в котором Таранкин постоянно ходил на работу, выезжал к смежникам и даже участвовал в субботниках.

«Так!» — твердо подумал Моралевич, взошел на крыльцо и потянут за дверную ручку. По его личному приказу все подъезды должны были оставаться запертыми до самого момента заселения, тем не менее, дверь легко открылась. Значит, этот момент для кого-то уже наступил.

«Ага! — оживился Григорий Ефимович. — Взлом налицо!»

Он вошел в подъезд, слабо освещенный падавший с улицы светом. В нос вдруг ударила волна зловония, и точно так же, как там, в его собственном дворе, нахлынула и прошла. Моралевич плюнул.

«Вот это уже по-нашему, — подумал он, — не успеют въехать — тут же и нагадят.»

На площадке первого этажа он и задерживаться не стал, резонно полагая, что никакому самозахватчику не придет в голову поселиться на первом этаже, когда в его распоряжении абсолютно пустой дом. Миновав пару пролетов, Моралевич понял, что не ошибся. Где-то совсем рядом, казалось, за ближайшей стеной, вдруг раздался тяжелый скрежещущий звук, будто там двигали неподъемную мебель.

— Вот он куда въехал, паразит! — прошептал Григорий Ефимович. — Это чья-же должна быть квартира?

Вспомнить он не смог и стал слушать у двери. Внутри продолжало что-то сдвигаться и скрежетать.

«Не спят, голубчики! Врастают в быт. Корни, так сказать, пускают. А вот мы их вместе с корнями!..» И откуда это у Таранкина столько мебели? По родственникам держал, иначе как же? Беднотой прикидывался, правдолюбцем. Вот они, правдолюбцы. Чужие квартиры взламывают.

Григорий Ефимович легонько тронул дверь, она подалась, но уперлась во что-то мягкое. Моралевич нажал посильнее, выиграл еще пару сантиметров, но тут на дверь навалились изнутри, и она медленно пошла назад.

— Бесполезно, Таранкин! — закричал, упершись, Григорий Ефимович. Что за детские игры, в самом деле! Прекратите сейчас же!

Дверь упруго колебалась в приливах противоборствующих сил, из-за нее доносилось чье-то упрямое сопение. Моралевичу приходилось труднее — он должен был еще выкрикивать в щель у косяка обвинения и увещевания.

— Послушайте, Николай! Не дурите, все равно ведь придется открыть. Давайте договоримся без этих сцен! Чем вы, собственно, недовольны? Очередь ваша теперь совсем близко. В будущем году получите новую квартиру на законных основаниях… Слышишь, Коля? Да открывай же, я сказал!

Григорий Ефимович еще приналег, хотя и так уже изгибался дугой. Ноги его упирались в пол далеко от двери, руками и даже лбом он толкал ее изо всех сил.

И тут вдали прокричал петух.

Собственно, ничего особо замечательного в этом крике не было. Шел он, несомненно, из курятника в частном секторе, начинавшемся сразу за пустырем. Крикнуто было вполне заурядно и в самое обычное время. Но едва раздалось это веселое предутреннее пение, как из-за двери пахнуло вдруг тяжелым, теперь уж вовсе могильным смрадом, и чей-то протяжный стон пронесся по подъезду. Тотчас сила, удерживающая дверь изнутри, исчезла. Григорий Ефимович с грохотом влетел в квартиру, ударился головой о стену и повалился на пол, успев только заметить, что и прихожая, и смежная с ней комната были абсолютно пусты…

Утро нового дня по всему городу ознаменовалось радостной суматохой и милыми недоразумениями, сопровождающими любой переезд. Там разбили большую китайскую вазу настоящего ленинградского фарфора, в другом месте никак не могли найти давно погруженную в кузов бабушку, а еще в одном — самого хозяина, загодя обрадованного новосельем, заперли и забыли в шкафу. Как всегда, на практике не хватило гораздо большего количества машин, чем должно было не хватить по плану. Но тут уж ничего нельзя было поделать; единственный грузовик, не участвовавший в перевозке вещей, был оборудован под трибуну для торжественного митинга.

Так или иначе, к полудню все жильцы нового дома были доставлены, что называется, «с вещами», и митинг начался. Открыть его должен был Моралевич, но к началу торжества он не явился, и найти его нигде не могли. Пришлось начинать самому директору.

«Мы неоднократно подчеркивали о том, — сказал он в своем докладе, — что общественности завода пора сказать свое веское „Я“, и только нехватка средств мешала нам воплотить этот лозунг. Теперь нам следует шире использовать прогрессивные формы и хозяйственный способ строительства, вот только денег, к сожалению, опять нет… В заключение, товарищи, позвольте от души поздравить вас с долгожданным вселением и пожелать успешного завершения вселенских работ!»

Засидевшись на чемоданах, новоселы не заставили себя долго упрашивать и дружно приступили к «вселенским работам». Специально приглашенный оркестр подбадривал их популярной когда-то мелодией «Мы на край земли пойдем, мы построим новый дом…» В какие-нибудь три часа жильцы полностью овладели всеми девятью этажами и, прочно закрепившись на отвоеванных у судьбы плацдармах, стали праздновать победу.

Вся мебель небрежно сдвигалась к одной стене, свинчивались только столы и табуретки, распаковывались коробки с посудой, разогревались кастрюли с едой, а в холодильнике, стоящем посреди кухни, охлаждалось все остальное. К пяти часам кое-где уже сели за столы. Минут через сорок на восьмом этаже затянули песню, на шестом подхватили, на балконе четвертого курили и спорили о политике, а на первом кому-то съездили в ухо.

«Ой, мороз, моро-оз!» — неслось из окон навстречу вечерней прохладе июльского лета.

В этот час возле дома появился Моралевич. Он долго ходил вокруг, рассеянно кивая в ответ на приветствия и приглашения, но никак не решался войти в подъезд. Наконец, осмелевший от новоселья Подокошко почти силой затащил его в свою квартиру.

— Где же вы днем-то были, Григорий Ефимович? Мы вас по всем телефонам искали!

— Да так, — неопределено поежился Моралевич. — Приболел слегка.

Глядя пустыми глазами в пространство, он выпил большую рюмку водки и тихо спросил у Подокошко:

— А где… Таранкин?

— А черт его знает! Я спрашивал у ребят — никто не видел. Должно быть, к родне поехал…

— К родне, — грустно повторил Моралевич. — И никто не видел…

Быстро распрощавшись, он покинул компанию, бегом спустился по лестнице и что есть духу припустил прочь от веселящегося дома. У себя в квартире он прежде всего закрыл дверь на все замки, затем разделся и лег в постель, но свет так и не выключал.

Неизвестно, удалось ли заснуть Григорию Ефимовичу этой ночью, зато известно, что поднял его на следующее утро телефонный звонок.

— Вот, значит, как?! — кричал в трубке визгливый женский голос. Прихранить решил пару квартирок? Для своих? Для жены своей разведенной припас? Для торгашей? Не выйдет, гад, не надейся!

— Что? Кто это? Какие квартирки — залепетал окончательно деморализованный Моралевич.

— Он не знает! Вы поглядите на него! Кто на собрании говорил, что весь дом будут разом заселять? А сегодня выясняется, что там пустых квартир полно!

— Каких квартир? — простонал Григорий Ефимович. — Кто вам сказал?

— Представитель от строительства сказал, вот кто! Нашелся один честный человек среди вас — подлецов! Ну ничего, всех выведем на чистую воду! Мы из-за ваших шашней не собираемся по сто лет в очереди стоять! Сегодня же заезжаем, так и знайте!

— Постойте! Нельзя! — вскричал Моралевич. С испугу у него перехватило горло — он начинал понимать, что произошло. — Подождите! Это опасно!

Но на том конце уже повесили трубку.

Григорий Ефимович, едва набросив что-то из одежды, выскочил на улицу и побежал к проклятому дому.

— Ведь так и чуяла душа! — всхлипывал он на ходу. — С первого дня видно было, что тут нечисто! Да где ж им объяснишь?! Жилье подавай, жилье! Прут, как танки!.. А теперь вот что прикажете делать? Пора уж, казалось бы, понять: ну нет в стране жилья! Нету. И быть не может. А если где-то и появляется, то это обман и ловушка…

Дом встретил Моралевича тем же необитаемым безмолвием, что и позапрошлой ночью. С первого взгляда стало ясно, что никаких не несколько квартир, а весь дом абсолютно пуст. Все же Григорий Ефимович заглянул наудачу в один из подъездов, прошелся по этажам, заглядывая в квартиры. Все они были не заперты, светлы и просторны, как в день сдачи дома. И абсолютно пусты. Ни мебели, ни людей нигде не было, и о судьбе их можно было только догадываться.

С улицы послышался рокот моторов. Григорий Ефимович торопливо вышел из подъезда и сразу увидел въезжающие во двор грузовики, доверху нагруженные домашним скарбом.

Вот оно! Начинается!

Моралевич бросился навстречу колонне, размахивая руками.

— Стойте! Сюда нельзя!

Передняя машина остановилась, за ней остальные. Из кузовов и кабин посыпались люди.

— Ага! Он уже здесь, деляга! Ну, блин, только скажи, что заселяемся незаконно! Вот только рот раскрой!

Моралевича окружили.

— А ну-ка ответь, начальник, почему осталось много незаселенных квартир? Для кого бережешь? Подсуетиться решил? Блатных на нашу жилплощадь вселить?

— Люди! — громко, со слезой воззвал вдруг Моралевич. — Люди! Вас обманывает проклятый представитель Аркадий Анатольевич! Не слушайте его! Он гибели вашей хочет!

— Что-о?! — возмутились в толпе. — Ты чего несешь-то? Скажи еще, что пустых квартир нет!

— Есть! — ответил Григорий Ефимович. — Они все пустые. До одной. А те, кто вчера заселялся, пропали.

— Как пропали? Что он такое говорит? Куда пропали?

— Неизвестно. Только можете убедиться — дом пустой!

Кое-кто побежал проверять, и скоро с разных сторон послышались крики:

— Точно, пусто!

— Ни души!

— Куда же они все подевались?

— А может он вообще никого не заселял? Сэкономил целиком для своих?

— Да я же вчера только тут у Саньки Ерошкина водку пил! Полно было народу кругом!

— Вот так штука! Как это понимать?

Все смотрели на Моралевича и ждали ответа.

— Дом был полностью заселен вчера, — сказал Григорий Ефимович. — Все квартиры, до одной. Но по ночам здесь происходит что-то странное. Вечером дом переполнен, а к утру — ни мебели, ни людей…

— Вранье… — сказали где-то.

— Вранье? Что же, по-вашему, они по старым адресам разъехались? Ну-ка, скажите, вернулся кто-нибудь?

— Нет. — раздались голоса. — Не возвращались они.

На некоторое время во дворе установилась тяжелая тишина.

— Что же теперь делать? — спросил кто-то.

— Прежде всего, поймать этого представителя! — твердо заявил Моралевич. Затем составить списки пропавших, позвонить в милицию…

— А как же новоселье?! — пискнул жалобный женский голосок.

— Да какое новоселье?! — Григорий Ефимович всплеснул руками. — Вы разве не поняли, что новоселье невозможно?

— Это что же? — угрюмо произнес литейщик Якутин. — Назад возвращаться?

— Ну нет, — сказали в толпе, — я лучше повешусь.

— Но ведь здесь жить нельзя!

— А там можно? На меня сосед сверху тринадцать лет протекал, потолок совсем провалил. Так я, когда уходили, специально дверью хлопнул посильнее. Что-то рухнуло там, попадало — я уж и не оглядывался…

— Да-а… А тут столько квартир! И все пустые.

— Вот что, братцы, — почесал в затылке Якутин. — Я, пожалуй, остаюсь.

— Как это, остаюсь?! — изумился Моралевич. Я же вам объяснил, здесь люди исчезают!

— Ну, подумаешь, разок исчезли! Может, больше не повторится…

— Нет, не разок! Знаете Колю Таранкина? Он со всей семьей исчез еще позапрошлой ночью. Это повторилось уже два раза.

— Ну два раза повторилось, а на третий заклинит… — литейщик взвалил на плечо телевизор и направился к подъезду.

— Пропадешь ведь! — пытался остановить его Григорий Ефимович.

— Да чего там! — закричал молодой, но многосемейный специалист Бернулис. Лучше пропасть, чем назад возвращаться!

И с двумя чемоданами кинулся в другой подъезд.

— Правильно! Где наша не пропадала! — раздалось в толпе. — Давай! Разгружай!

Люди зашевелились, принялись сбрасывать вещи с машин.

— Ну чего ты стоишь, раззява? — слышался мелодичный женский голосок. Достоишься опять, что одни первые этажи останутся!

Моралевич поймал за рукав потомственного токаря и почетного пенсионера Шерстюка.

— Ну куда ты, Василь Поликарпыч! Опомнись! Ведь это смерть! Понимаешь? Смерть!!!

— Да не дергай ты! Заладил: смерть, смерть… А я, может, так и решил? Перееду вот в новую квартиру и помру. Пускай внучатам останется… Ну ладно, Ефимыч, пусти, больно народу много, боюсь, не поспею! И за машину ж деньги идут!

Он высвободил руку и скрылся в ближайшем подъезде.

А мимо Моралевича уже сплошным потоком шли люди. Они толкали его узлами и чемоданами, детскими кроватками и стиральными машинами. И их можно было понять — они очень спешили. Они торопились вселиться в свой новый дом…