Новенький

Ray Bradbury The Visitor

Сол Вилльямс проснулся в утренней тиши. Он устало выглянул из палатки, размышляя о том, как далеко от него Земля.

«Миллионы миль, — думал он. — И ничего нельзя сделать. Если твои лёгкие полны «ржавой крови»… Если ты всё время кашляешь»…

В это ничем не примечательное утро Сол проснулся в 7 часов. Это был высокий, худой, истощённый болезнью человек. Утро выдалось тихое. Не было ни малейшего ветерка, и плоское дно мёртвого, высохшего моря лежало перед Солом молчаливое и безнадёжное. В пустом небе висело маленькое негреющее Солнце. Сегодня оно было ясно видно. Он вымылся и съел завтрак.

После этого ему нестерпимо захотелось на Землю. В течение дня он перепробовал всевозможные способы, чтобы хоть на миг оказаться в Нью-Йорке. Однако, по большей части, ничего не получалось.

Позднее, тем же утром, Сол пытался умереть. Он лежал на песке и приказывал своему сердцу остановиться. Оно продолжало биться. Он представлял себе, как прыгает со скалы или перерезает себе вену, но сам же и издевался над этими мечтами — он знал, что у него не хватит отваги ни на то, ни на другое.

«Может быть, если я сожмусь в комок и буду достаточно сильно хотеть этого, то я смогу просто заснуть и больше никогда не просыпаться», — думал он.

Он попробовал и это. Часом позже он проснулся, и рот его был полон крови. Он поднялся, выплюнул кровь. Ему было очень жаль себя. Эта ржавая кровь — она заполняет твой рот и твой нос, она сочится через уши и ногти на руках. Ей требуется год, чтобы убить тебя. И единственный способ борьбы — запихнуть тебя в ракету и выстрелить тобою на Марс. Земля не знает средства против болезни и не может допустить, чтобы ты заражал остальных. И вот ты на Марсе, истекающий кровью и одинокий.

Сол прищурил глаза. Вдали, у руин древнего города он увидел человека, лежащего на грязном одеяле.

Когда Сол подошёл поближе, человек на одеяле слабо шевельнулся.

— Привет, Сол, — сказал он.

— Ещё одно утро, — ответил Сол. — Боже, как я одинок.

— Это проклятие «заржавелых», — ответил человек на одеяле. Он был очень бледен, и казалось, исчезнет, если до него дотронуться.

— Хотел бы я, — сказал Сол, посмотрев на человека, — чтобы ты мог хотя бы разговаривать. И почему это получается, что интеллектуалы никогда не заболевают ржавой кровью и не попадают сюда?

— Они в заговоре против тебя, Сол, — ответил человек, закрывая глаза. У него было слишком мало сил, чтобы держать их открытыми. — Когда-то у меня было достаточно сил, чтобы быть интеллектуалом. Теперь для меня мышление — тяжёлая работа.

— Если бы мы могли побеседовать, — сказал Сол Вилльямс.

Человек лишь слабо пожал плечами.

— Приходи завтра. Может, у меня хватит сил поговорить об Аристотеле. Я постараюсь. Обещаю тебе.

Он слабо шевельнулся и открыл один глаз.

— Помнишь, однажды мы разговаривали об Аристотеле, полгода назад. Тогда у меня выдался хороший денёк.

— Я помню, — сказал Сол, не слушая. Он глядел на дно мёртвого моря. — Иногда мне хочется быть совсем больным, вроде тебя. Тогда, да, возможно, я не волновался бы из-за того, что я не интеллектуал. Может, тогда я обрёл бы покой.

— Через шесть месяцев ты таким станешь, — ответил умирающий. — И тогда ничто не будет волновать тебя, кроме сна, одного только сна. Сон будет для тебя, как женщина. Ты всегда будешь к ней возвращаться, потому что она преданна и добра и действует освежающе, и обращаться с тобой будет всегда ровно и мягко. Просыпаться ты будешь только для того, чтобы иметь возможность думать о возвращении в сон. И эти мысли будут очень приятны.

Голос человека на одеяле стал едва различимым. Наконец он совсем прервался и сменился неглубоким ровным дыханием.

Сол пошёл дальше.

Вдоль берега умершего моря тут и там, как выброшенные приливом пустые бутылки, валялись тела спящих людей. Сол видел их всех, лежащих вдоль берега высохшего моря. Один, два, три — все спят по отдельности, большинство в худшем состоянии, чем он сам; у каждого свой тайник с провизией; каждый сам по себе, ибо общение и разговоры ослабляют, а сон идёт на пользу.

Поначалу они иногда разводили по ночам костёр, сидели вокруг него и разговаривали о Земле. Это была единственная их тема. О Земле, о том, как журчит вода в ручьях, каков на вкус земляничный пирог и как выглядит Нью-Йорк, когда ты ранним утром переправляешься на пароме с Джерси и тебя обдувает солёный влажный ветерок.

Хочу на Землю, думал. Сол. Хочу до боли. Я хочу того, чего у меня не будет никогда. И они тоже хотят и тоже страдают от того, что никогда этого не будет. Эта жажда сильнее, чем жажда пищи или жажда женщины, это жажда Земли. Проклятая болезнь так меня ослабила, что женщины мне уже и не нужны. Но Земля — это другое дело. Это не желание слабого тела, это тяга разума.

В небе ярко сверкнул металл.

Сол поглядел вверх.

И снова увидел блеск металла.

Через минуту на дно высохшего моря опустилась ракета. Открылся люк шлюзовой камеры, из него вышел человек, неся в руках нехитрый багаж. За ним вышли два человека в защитных бактерицидных костюмах. Они вытащили большие контейнеры с пищей, установили для новоприбывшего палатку.

Ещё через минуту ракета вновь взмыла в небо. Изгнанник остался в одиночестве.

Сол припустил бегом. Он не бегал уже несколько недель, и это было очень тяжело и мучительно, но он бежал и кричал на ходу:

— Хэлло, хэлло!

Когда он приблизился к молодому человеку, тот осмотрел его сверху донизу.

— Хэлло, — сказал он. — Это значит и есть Марс… Меня зовут Леонард Марк.

— А меня — Сол Вилльямс.

Они обменялись рукопожатиями. Леонард Марк был очень молод — на вид ему было не больше 18. Светловолосый, с розоватым лицом и голубыми глазами, он выглядел свежим, несмотря на свою болезнь.

— Ну, как там Нью-Йорк? — спросил Сол.

— Да примерно так, — ответил Леонард Марк. И посмотрел на Сола.

Посреди марсианской пустыни возник Нью-Йорк, зримый, ощутимый, из камня и стали, но продуваемый марсианским ветром. Неоны полыхали электрическими радугами. В ночной тиши шурша проносились жёлтые такси. Высились мосты, и в полночной гавани перекликались буксиры. На сценах мюзик-холлов взвивались занавесы с блёстками.

Сол в испуге обхватил голову руками.

— Стой, погоди! — закричал он. — Со мной что-то случилось! Что со мной? Я сошёл с ума!

На деревьях Центрального Парка пробивалась молодая, зелёная листва. Сол шёл по аллее и вдыхал её аромат.

— Стой, остановись, дурак! — закричал он самому себе. Он стиснул ладонями виски. — Этого не может быть!

— Может, — ответил Леонард Марк.

Башни Нью-Йорка сгинули. Марсианская пустыня вернулась. Сол стоял на пустом морском дне и бессмысленно пялился на новичка.

— Вы, — сказал он, протягивая руку к Марку Леонарду, — вы это сделали. Вы это сделали с помощью какой-то своей психической способности.

— Да, — согласился Леонард Марк.

Они молча глядели друг на друга. Наконец Сол, весь трепеща, схватил руку новенького и долго тряс её, приговаривая:

— О, как я рад, что вы прибыли сюда! Если бы вы знали, как я счастлив!

Они пили крепкий горячий кофе из оловянных чашечек.

День был в разгаре. Они проговорили всё тёплое время…

— И эта ваша способность… — говорил Сол, пристально глядя на юного Леонарда Марка поверх чашечки.

— Она у меня от рождения, — сказал Марк, глядя на свой кофе. — Моя мать была в Лондоне во время заварушки 57 года. А спустя десять месяцев родился я. Не знаю даже, как назвать эту мою способность. Телепатия, передача мыслей на расстояние… Я к ней привык и пользуюсь ею. Я объездил полмира. «Леонард Марк, психический феномен», — так писали на афишах. Под конец я выдохся. Большинство считало меня шарлатаном. Вы же знаете, что люди думают о тех, кто связан с шоу-бизнесом. Только я знал, что мой дар подлинный, но я не считал нужным никого убеждать. Так было даже безопаснее. Ну, конечно, несколько моих близких друзей знали о моих настоящих способностях. Некоторые мои таланты пригодятся мне, раз уж я попал сюда, на Марс.

— Вы напугали меня до смерти, — сказал Сол, держа в руке остывшую чашку. — Когда Нью-Йорк вырос прямо из-под земли, я решил, что свихнулся.

— Это что-то вроде гипноза, затрагивающего все органы чувств — глаза, уши, нос, язык, кожу… Чего бы вы сейчас больше всего хотели?

Сол отставил свою чашку. Он старался унять дрожь в руках. Облизнул пересохшие губы.

— Мне бы хотелось оказаться на берегу ручья в котором я часто купался ребёнком. Это в Меллин-таун, штат Иллинойс. Я бы хотел снова поплавать в нём совершенно голым.

— Прекрасно, — сказал Леонард Марк и слегка повёл головой.

Сол закрыл глаза и откинулся на песок.

Леонард Марк сидел и глядел на него.

Сол лежал на песке. Временами его руки двигались, возбуждённо дёргались. Губы его шевелились, он то сжимал их, задерживая дыхание, то расслаблял, с шумом выдыхая воздух.

Затем Сол начал размеренно загребать руками и вращать головой, ритмично вдыхая воздух с одной стороны и выдыхая на другую. Тело его раскачивалось, он разбрасывал в стороны жёлтый песок.

Леонард Марк не спеша допил свой кофе. И пока пил, не сводил глаз с шевелящегося, что-то шепчущего Сола, лежащего на дне умершего моря.

— Нормально, — сказал Леонард Марк. Сол выпрямился, сел, потирая рукой лицо. После паузы он сказал Леонарду Марку:

— Я видел ручей. Я бежал по берегу и сбрасывал с себя одежду, — на его лице была недоверчивая улыбка. — И я плавал и нырял!

— Я рад за вас, — сказал Леонард Марк.

— Вот, — Сол извлёк из кармана последнюю плитку шоколада. — Это вам.

— Что это? — Леонард Марк поглядел на подарок. — Шоколад? Вздор, я это делаю не за плату. Я это делаю, потому что это вас радует. Спрячьте шоколадку назад в карман, пока она не превратилась в гремучую змею и не укусила вас.

— Спасибо! Спасибо! — Сол спрятал шоколадку. — Вы не представляете, насколько хороша была вода в ручье.

Он сходил за кофейником.

— Ещё кофе?

Разливая кофе в чашки, Сол на мгновение закрыл глаза.

«У меня в гостях побывает Сократ, — думал он. — Сократ и Платон, а потом Ницше и Шопенгауэр. Этот человек, судя по его речам, гений. Просто невероятнейший талант! Какие нам предстоят приятные дни и прохладные ночи и какие беседы! Это будет не такой уж плохой год.»

Он не замечал, что льёт кофе мимо чашки.

— Что случилось?

— Ничего, — Сол вздрогнул и сконфузился.

«Мы побываем в Греции, — думал он. — В Афинах. Побываем в Риме, если захотим, когда будем изучать римскую историю. Мы будем осматривать Парфенон и бродить по Акрополю. И это будут не просто разговоры, а настоящие путешествия. Этот человек сможет так устроить. Он всё может. Когда мы будем говорить о пьесах Расина, он сможет создать сцену и актёров и всё такое прочее для меня. Боже мой! Это будет даже лучше, чем настоящая жизнь! Поневоле придёшь к выводу, что лучше быть больным здесь, на Марсе, чем жить на Земле и не знать этого года! Многие ли видели представление древнегреческой драмы в древнегреческом амфитеатре в 31 г. до н. э.? И если я попрошу искренне и вежливо, сможет ли он принять облик Шопенгауэра или Дарвина, или Бергсона, или любого другого мыслителя прошлого?.. Ну, конечно, почему нет? Сидеть и беседовать с Ницше, разговаривать с самим Платоном!..»

Всё это хорошо, если бы не одно обстоятельство. Сол почувствовал, что земля уходит у него из-под ног.

Другие люди. Другие больные, разбросанные по дну умершего моря.

В отдалении он увидел фигурки направляющихся к ним людей. Они тоже видели садящуюся ракету, видели, как выгружают новенького, и теперь медленно и мучительно ковыляли, чтобы поприветствовать его.

Сол похолодел.

— Слушайте, — сказал он. — Марк, я думаю, нам лучше отправиться в горы.

— Почему?

— Видите этих приближающихся люден? Некоторые из них ненормальны.

— В самом деле?

— Да.

— Это следствие болезни и изоляции?

— Да, именно. Нам лучше уйти.

— Они не выглядят опасными. Они движутся так медленно.

— Это только видимость.

Марк посмотрел на Сола.

— Вы дрожите. С чего бы это?

— У нас нет времени на разговоры, — сказал Сол, быстро подымаясь. — Идёмте. Неужели вы не понимаете, что случится, как только они откроют ваш талант? Они начнут драку из-за вас. Они будут убивать друг друга… убьют вас… за право владеть вами.

— Но я никому не принадлежу, — заявил Леонард Марк. Он глянул на Сола. — Никому. И вам, в том числе.

Сол дёрнул головой.

— Я даже не думал об этом.

— И теперь не думаете? — засмеялся Марк.

— У нас нет времени на споры, — ответил Сол. Щёки его горели, веки дёргались.

— Идёмте!

— Я не хочу. Я намерен остаться здесь и дожидаться этих людей. Вы немного возбуждены. Моя жизнь принадлежит только мне.

Сол чувствовал в себе нарастающую тёмную ярость. Лицо его дрожало.

— Ты слышишь, что я говорю!?

— Как быстро вы превратились из друга во врага, — заметил Марк.

Сол ударил его. Это был быстрый, точный удар, но он промахнулся.

Марк, увернувшись от удара, засмеялся успокаивающе.

— Ну-ну… Это ни к чему.

Они находились в центре Таймс Сквэр. Мимо с рёвом проносились автомобили. Водители возмущённо сигналили. Над их головами высились небоскрёбы, раскалённые в голубоватой дымке.

— Это обман! — закричал Сол, ослеплённый ярким видением. — Ради бога, Марк, прекратите! Они сейчас придут сюда. Они убьют вас!

Марк сидел на тротуаре и смеялся, радуясь своей шутке.

— Пусть приходят. Я смогу одурачить всех их!

Нью-Йорк ошеломил Сола. Он и должен был ошеломлять — ошеломлять, приковывать внимание своей нечестивой красотой. Сколько месяцев он не видел всего этого! Он не мог напасть на Марка. Вместо этого он просто стоял, впитывая далёкие теперь, но такие родные виды. Он закрыл глаза.

Он упал вперёд, увлекая за собой Марка. Клаксоны надрывались. Шуршали шины и визжали тормоза. Изо всех сил он ударил Марка в подбородок.

Тишина.

Марк лежал на дне моря.

Взвалив потерявшего сознание человека на плечи, Сол тяжело побежал.

Нью-Йорк исчез. Осталось только бескрайнее безмолвие мёртвого моря. Остальные больные были уже близко. Они окружали его. Он бежал к холмам, неся на плече драгоценный груз — Нью-Йорк и зелёные деревенские пейзажи весенние грозы и старых друзей — всё это он нёс на своём плече. Один раз он упал, но, задыхаясь и шатаясь, поднялся и побежал дальше. Он бежал, не останавливаясь.

Ночь наполняла пещеру. Ветер продувал её насквозь разжигая маленький костёр, разбрасывая искры и золу.

Марк открыл глаза. Он сидел лицом к костру, спиной прислонясь к стене пещеры. Он был связан верёвкой.

Сол подбрасывал в костёр топливо, время от времени нервно оглядываясь на вход в пещеру.

— Ты дурак.

Сол вздрогнул.

— Да — сказал Марк, — именно дурак. Они разыщут нас. У них есть ещё шесть месяцев, и им совершенно нечего делать. Они нас найдут.

Они видели Нью-Йорк издали, как мираж. И они видели нас в его центре. Неужели ты думаешь, что они не заинтересуются и не попытаются нас выследить?

— А я уведу тебя ещё дальше, — ответил Сол, пристально глядя в ночь.

— Они тоже пойдут дальше.

— Заткнись.

Марк усмехнулся.

— Так-то ты разговариваешь со своей жёнушкой?

— Говорю тебе — заткнись!

— Согласись, очень гармоничный брак твоя алчность и мои ментальные способности. Чтобы ты хотел сейчас увидеть? Показать ещё пару сцен из твоего детства?

Сол почувствовал, что лоб его покрыла испарина. Он не понимал — шутит Марк или нет.

— Да, — сказал он.

— Хорошо, — ответил Марк. — Гляди!

Языки пламени били из скалы. Сол задыхался в серном облаке. Струи серного пламени вырывались из расщелин. Стены пещеры сотрясались. Сол кашлял, тыкался вслепую, вытягивался в струнку, обожжённый, ослеплённый, иссушенный в этом аду.

Затем ад исчез. Он снова был в пещере.

Марк смеялся.

Сол стоял над ним.

— Ты, — сказал он холодно, наклоняясь к Марку.

— А чего ты ещё ожидал? — воскликнул Марк. — Тебя связывают, похищают, делают интеллектуальной женой человека, свихнувшегося от одиночества… Что ж ты думаешь — мне это нравится?

— Я развяжу тебя, если ты пообещаешь не убегать от меня.

— Я ничего не собираюсь обещать. Я свободный человек. Я никому не принадлежу.

Сол опустился на колени.

— Но ты должен кому-то принадлежать, слышишь? Ты должен. Я не могу позволить себе упустить тебя!

— Дружище, чем больше ты несёшь этот вздор, тем упрямее становлюсь я. Если бы ты смог проявить благоразумие и вести себя пристойно, то мы стали бы друзьями. Я был бы только рад проделывать для тебя все эти гипнотические чудеса. Мне это ничего не стоит. Для меня это забава. Но ты всё испортил. Ты хочешь, чтобы я целиком принадлежал тебе. Ты боишься, что другие уведут меня от тебя. Ты заблуждаешься. У меня достаточно силы, чтобы сделать всех вас счастливыми. Я мог бы принадлежать всем вам, как котёнок в многодетной семье. Я бы чувствовал себя, как сошедший к детишкам добрый бог, творящий добрые чудеса, а взамен вы одаривали бы меня всякими мелочами, вроде той твоей шоколадки.

— Прости меня, прости! — воскликнул Сол. — Но я слишком хорошо знаю этих людей.

— А ты разве отличаешься от них чем-нибудь? Сомневаюсь! Кстати, выгляни-ка наружу — не идут ли они. Мне кажется, что я слышу шум.

Сол вскочил на ноги. Он долго вглядывался в ночное ущелье, приставив ладонь к глазам. Там шевелились неясные тени. Может быть, это были клубки марсианского перекати-поля, раскачиваемые ветерком? Он начал дрожать — болезненной, сладко-томительной болью.

— Я ничего не вижу, — сказал он, вернувшись в пещеру. И уставился на пустое место у костра.

— Марк!

Марка не было.

Не было ничего, кроме пещеры, валунов, камней, гальки, одиноко мерцающего костерка да вздохов ветра. Сол стоял, оцепенев от изумления.

— Марк! Марк! Вернись!

Ясное дело, парень освободился от пут — медленно, осторожно, затем внушил ему шум приближающихся людей, а сам смылся. Но куда?

Пещера была глубокой, но заканчивалась глухой стеной. А мимо него Марк проскочить никак не мог. Следовательно?

Сол обогнул костёр. Он вытащил нож и приблизился к большому валуну, привалившемуся к стене пещеры. Улыбаясь, он постучал по валуну рукояткой ножа. Затем поднял нож так, словно намеревался с размаху пронзить валун.

— Стой! — закричал Марк.

Валун исчез. На его месте сидел Марк. Сол придержал руку с ножом. Огненные блики плясали на его щеках. Глаза горели безумием.

— Не вышло у тебя, — прошептал он. Он протянул руку и вцепился пальцами в горло Марка. Марк молчал, только напрягал мышцы, но глаза его светились иронией. Они как бы говорили Солу вещи, которые он и без того знал.

— Если ты убьёшь меня, — говорили глаза, — куда сгинут все твои грёзы? Если ты убьёшь меня, куда исчезнут все ручьи и горные потоки? Убей меня — убей Платона, Аристотеля, Эйнштейна… Да, убей всех нас! Валяй, души меня. Ну давай же!

Сол разжал пальцы.

У входа в пещеру мелькнула тень.

Оба повернули головы.

В пещеру входили остальные изгнанники. Все пятеро, измотанные долгой дорогой, задыхающиеся.

— Добрый вечер, — засмеялся Марк. — Входите, джентльмены, добро пожаловать.

Когда рассвело, ругань и споры всё ещё продолжались. Марк сидел среди свирепо сверкающих глазами спорщиков и растирал только что освобождённые от пут кисти рук. Он превратил пещеру в облицованный красным деревом конференц-зал и сотворил посреди неё мраморный стол, за которым и сидели все эти небритые, грязные, потеющие, алчные люди, пожирающие своё сокровище. От них исходил тяжёлый запах — запах самого Зла.

— Договоримся так, — сказал наконец Марк, — для каждого из вас устанавливаются определённые часы или дни для встречи со мной. Я буду обходиться с вами одинаково. Будем считать, что я — общественная собственность, обладающая правом свободы передвижения. Я думаю, это справедливо. Что касается Сола, то ему будет назначен испытательный срок. Если он оправдается в моих глазах, я снова дам ему сеанс-другой. До этого времени я не хочу иметь с ним никаких дел.

Остальные изгнанники ухмыльнулись, глядя на Сола.

— Извини, — сказал Сол, — я сам не знал, что делаю. Сейчас я уже пришёл в себя.

— Увидим, — ответил Марк, — давай не будем спешить. Месяц, я думаю, достаточный срок на размышление.

Остальные ещё раз ухмыльнулись в сторону Сола.

Сол ничего не ответил. Он молчал, уставившись в каменный пол пещеры.

— Теперь с вами, — сказал Марк. — Понедельник будет твоим днём, Смит.

Смит кивнул.

— По вторникам я примерно в течение часа работаю с Питером.

Питер кивнул.

— По средам занимаюсь с Джонсоном, Холцманом и Джимом, вот.

Трое названных переглянулись.

— Конец недели должен быть мой, вы оставляете меня совсем одного, слышите? — сказал им Марк. — Может, это немного, но это лучше, чем ничего. Если вы не согласны на эти условия, то я вообще не буду устраивать сеансов.

— Мне кажется, ты их будешь устраивать, — сказал Джонсон. Он скосил глаза и перехватил взгляды остальных. — Ребята, нас пятеро, а он один. Мы с ним можем сделать всё, что хотим. Если мы дружно возьмёмся за дело, то устроим себе хорошую жизнь.

— Не будьте дураками, — предупредил остальных Марк.

— Дайте мне сказать, — продолжал Джонсон. — Он говорит нам, что он намерен делать. Почему бы теперь ему не послушать, что мы будем делать? Разве мы не сильнее его? А он угрожает нам тем, что не будет давать сеансов! Прекрасно, дайте его мне! Можно загнать ему под ноготь деревянную щепочку, можно слегка обжечь ему пальчики раскалённым напильником… Тогда и посмотрим — откажется ли он давать сеансы. Почему бы нам, хотел бы я знать, не иметь представления каждую ночь, всю неделю?

— Не слушайте его, — сказал Марк. — Он сумасшедший. Ему нельзя верить. Знаете, что он с вами сделает? Он расправится с вами поодиночке, убьёт одного за другим, так, чтобы остаться одному — чтобы остались только он да я. Это такой тип.

Мужчины переглядывались, моргали глазами, смотрели то на Марка, то на Джонсона.

— И вообще, — заметил Марк, — в этом деле ни один из вас не может доверять другим. Это какое-то сборище идиотов. В ту самую минуту, когда кто-нибудь повернётся спиной к остальным, он будет ими убит. У меня такое ощущение, что к концу недели вы все будете трупами или умирающими.

Холодный ветер продувал комнату из красного дерева. Комната растворилась и снова превратилась в пещеру. Марку надоела его шутка. Мраморный стол расплылся, деформировался, растёкся по полу и испарился.

Изгнанники глядели друг на друга звериными сузившимися зрачками, их глаза светились. Они знали, что всё сказанное — правда. Им мерещилось будущее — засады, убийства, схватки — до тех пор, пока последний счастливчик не останется, один, чтобы самому насладиться доставшимся ему интеллектуальным сокровищем.

Сол глядел на них и чувствовал себя очень одиноким и несчастным. Стоит совершить ошибку и как же трудно потом признать свою неправоту, вернуться назад, начать сначала. Все они неправы. Они давно уже были погибшими душами, а теперь они ещё хуже, чем погибшие.

— И что хуже всего, — сказал под конец Марк, — у одного из вас есть револьвер. А у остальных только ножи. Но один точно имеет револьвер, я знаю.

Все вскочили на ноги.

— Обыщите друг друга! — сказал Марк. — Отыщите того, с револьвером, или вам всем конец!

Они послушались. Они метались и суетились, не зная, кого первого обыскать. Они хватали друг друга за руки и орали, а Марк с отвращением следил за ними.

Джонсон упал на спину, шаря рукой у себя за пазухой.

— Ну, хорошо же, — кричал он. — Раз так, то получайте! Вот тебе, Смит!

И он выстрелил Смиту в грудь. Смит упал. Остальные завопили и бросились врассыпную. Джонсон прицелился и выстрелил ещё два раза.

— Стой! — закричал Марк.

Вокруг них из камней вырос Нью-Йорк. Солнце горело в стёклах высоких башен. Грохотали надземки. В гавани гудели буксиры. Зелёная дама с факелом в руке глядела в воды залива.

— Глядите, дураки! — сказал Марк.

Центральный парк сверкал созвездиями весенних бутонов. Ветерок нёс волны запахов над свежеподстриженньми газонами.

А в центре Нью-Йорка барахтались перепуганные люди. Джонсон выстрелил ещё три раза. Сол побежал к нему. Он налетел на Джонсона, свалил его на землю, стал выворачивать ему руку с револьвером. Револьвер выстрелил ещё раз.

Все замерли.

Сол держал Джонсона за руки, придавив ему грудь коленом. Но тут они прекратили борьбу.

Наступила ужасная тишина. Нью-Йорк погружался в море. С шипением, бульканьем, вздохами. Со скрежетом ломаемого металла и гибнущих старых времён огромные конструкции деформировались, расплывались, таяли, проваливались в никуда.

Марк стоял среди зданий. В его груди зияла аккуратная красная дырочка. Затем он беззвучно упал, как и созданный им город.

Сол застыл, глядя на его тело, на лица остальных людей. Потом встал, держа в руках револьвер.

Джонсон не шевелился — был слишком напуган, чтобы шевелиться.

Они все закрыли глаза, потом открыли, думая, что это поможет оживить лежащего перед ними человека.

В пещере было холодно.

Сол стоял, отрешённо глядя на револьвер в своей руке.

Затем он выбросил его из пещеры и не стал смотреть, где тот упадёт.

Они глядели на тело, как будто не могли поверить своим глазам. Сол нагнулся и тронул безжизненную руку.

— Леонард? — он встряхнул руку. — Леонард!

Леонард Марк не шевелился. Его глаза были закрыты, он не дышал. Его тело уже начало остывать.

Сол поднялся на ноги.

— Мы убили его, — сказал он, ни на кого не глядя. Во рту он ощущал какой-то отвратительный привкус. — Единственного, кого мы не хотели убивать, мы и убили.

Он поднёс к глазам трясущуюся руку. Остальные стояли, не двигаясь.

— Принесите лопату, — сказал Сол. — Похороните его.

Он отвернулся.

— Не хочу иметь с вами никаких дел.

Кто-то побрёл за лопатой.

Сол так ослабел, что не мог двигаться. Ноги его вросли в землю, как корни, глубоко погружённые в одиночество, страх и холод ночи. Костёр почти погас, и только две луны освещали верхушки голубых гор.

Послышался стук лопаты, вгрызающейся в землю.

— В любом случае, он нам не нужен, — сказал кто-то слишком громко.

Лопата продолжала копать. Сол медленно побрёл прочь, наткнулся на тёмное дерево, опустился на песок, прислонился к его стволу и сложил руки на коленях.

«Сон, — думал он. — Теперь нам остаётся только сон. По крайней мере, этого-то у нас предостаточно. «Заснуть и видеть сны, быть может…» Быть может, Нью-Йорк или ещё что-нибудь…»

Он устало закрыл глаза, ощущая, что в носу и во рту, и под дрожащими веками скопилась ржавая кровь.

— Как это он делал? — спросил он усталым голосом. И уронил голову на грудь. — Как это он переносил сюда Нью-Йорк, так, что мы могли ходить по его улицам? Может, попробовать? Это, должно быть, слишком сложно.

— Думай! Думай о Нью-Йорке, — прошептал он, погружаясь в сон. — Нью-Йорк и Центральный Парк, и Иллинойс весной, и цветущие яблони, и зелёная трава.

У него ничего не получилось. Это было совсем другое. Нью-Йорк исчез, и он ничего не мог сделать, чтобы вернуть его. Каждое утро он будет просыпаться и выходить на дно мёртвого моря и глядеть на него, пытаясь найти здесь Нью-Йорк; до последних дней своих он будет ходить по Марсу, пытаясь найти здесь Землю, и никогда он не найдёт её. А под конец когда иссякнут силы он будет лежать, пытаясь найти Нью-Йорк в собственной голове, но и там ничего не отыщет.

Последнее что он слышал перед тем, как заснуть был звук лопаты, копавшей яму, в которую погружался Нью-Йорк с его красками, запахами, шумом и золотым туманом.

Всю ночь он плакал во сне.