Ночь была мрачной и ненастной

Пока ночь ужасов становится всё ближе, Бетти-Джейн Левин, обозреватель «Лос-Анджелес Таймс» попросила нескольких наших авторов измыслить истории с самой, что ни на есть, леденящей душу начальной строкой: «Ночь была мрачной и ненастной»…

Закройте окна, заприте двери и выключите «Шоу Джерри Спрингера»[1]. Эти истории гораздо необычнее.

Марк Ли Один, опять один

Ночь была мрачной и ненастной, когда я одиноко сидел в комнате в самой глубине моего особняка. До меня доносилось далёкое ворчание грома, а потом и скрип половиц за дверью, когда по коридору прошаркал один из моих телохранителей.

Особняк насчитывал сотни лет и до меня здесь обитали десятки безумцев. Их боль и ярость впитались в стены, и, сколько их не штукатурь, душок тлена всё равно оставался.

Я был одинок. Моё единственное дитя отправилось в далёкую страну. Моя жена стала бледным призраком, бродящим ночами по лестницам. Недавно до меня дошли слухи о слоняющемся по округе упыре, что пожирал приятелей моей юности, пуская слюни и бормоча. Лишь я мог разбить эти чары. Лишь я мог обратиться к тому, в ком ещё оставалась красная и горячая кровь. Я позвонил и через мгновение она явилась.

— Моника? — прошептал я.

Деннис Этчисон Последнее письмо

Ночь была мрачной и ненастной. «Нет», подумал я с пузырящейся на губах кровью. Написать об этом я уже не успею.

Я притронулся ко рту, а затем к стене, пытаясь кровью намалевать слова. Это станет моим последним и важнейшим трудом, единственным, что имеет значение… имя монстра, который убил меня.

Мне потребовались ещё красные чернила[2]. Их было в достатке — они струились из двух крошечных дырочек в моей шее вниз по руке. Я собрался с силами и опять поднял руку.

Надпись должна быть разборчивой. Ради моей жены.

Можно было бы написать «Я тебя люблю», но она и так знала это. Гораздо важнее было имя — чтобы полиция сумела остановить монстра.

Как арестовать вампира? Копы не таскают с собой колья или святую воду. Даже казнённый, он вернётся, чтобы опять убивать. И в следующий раз жертвой может оказаться моя жена…

Я сознавал, что лишь один человек сможет её защитить. Не живой и не мёртвый, а немёртвый. Подобный тому, кто сделал это со мной. Но такой, кто восстанет даже из могилы и защитит.

Такое могло стать мне по плечу. Я уже был заражён.

«Пусть это случится», — думал я. Пусть я умру и восстану вновь, прежде, чем он настигнет её.

Я раздирал точечные ранки, в спешке выпуская остатки крови. Поскорее разделаться с этим и подняться снова.

В ожидании смерти я поднял руку и написал имя того, кто всё-таки убил меня, кто завершил дело и освободил меня, чтобы оберегать её. Я складывал неровные красные буквы в слова, моля, чтобы они продержались достаточно долго и она прочитала это, прежде, чем я отключусь.

Моё собственное имя.

Гэри Брэнднер Оцепенение

Ночь была мрачной и ненастной. Темно настолько, что ты не увидел бы и руки прямо перед лицом. Ты не увидел бы её, потому что эта рука ухватила тебя за шею сзади. Она сжимается. Сжимается. Сжимааается. Ночь становится мрачнее. Буря бушует яростнее. Ты пытаешься завопить, но из твоих запёкшихся губ вырывается лишь сдавленное мычание.

Ты поворачиваешь голову. О, вот оно. Теперь ты видишь лицо. Над тобой нависает бледное грозное лицо, глаза пылают, зубы оскалены. И тут у твоего уха раскатами грома грохочет ужасающий каркающий голос: «Ты сам поднимешься и соберёшься в школу или тебя вытащить из кровати?»

Ванда Колман Неоконченная страшилка

Ночью, как полагается, безлунной, тёмной и ненастной, дожди прекратились. В окне квартиры 18, наполовину завешенном тюлем и тяжёлым бархатом, теплилась старинная керосиновая лампа.

Кто в наши времена мог жечь керосин? Месяцами он наблюдал за погодой, почти так же тщательно, как следил за желанной дверью. Он знал в ней каждую щепку, украдкой, в предрассветные часы, приникая к двери ухом, подслушивая её движения, шелест её длинных тёмных юбок, низкое контральто её смеха. Он вдыхал запахи её кухни, пока у него не забурчал живот. Он выучил ароматные масла, которые она втирала в кожу. Он считал шаги её необычайных гостей, которые заходили, один за другим, но никогда не возвращались. И то, лишь в ночи, вроде этой.

Её имя было стёрто с почтового ящика. Прочие жильцы даже не знали о её существовании. Его запросы к управляющей компании оставались безответными — новости о съёмщиках конфиденциальны. Один клерк заявил, что квартира 18 необъяснимо пустует уже годы и годы. Эти сведения лишь подпитывали его влечение. Почему, гадал он, её гости появлялись ровно в 10 вечера, а пропадали в пять минут пополуночи? Почему они всегда были стариками, седыми и со слезящимися глазами, как он сам? И почему, перед исчезновением, они казались на несколько десятков лет моложе, бодрее и счастливее?

Этой ночью он был намерен удовлетворить своё любопытство, притворившись гостем. В 10 часов он уже стоял у её двери, мысленно повторил сочинённое оправдание своему вторжению и постучался. Дверь отворилась. От безвременной тьмы за ней его чувства взорвались бурей. Слова застряли в горле, когда её мясистые руки обвили его и затащили внутрь. Сверкнули глаза цвета сепии, разверзлись толстые накрашенные губы и ему предстала зубастая улыбка. У его ног громко замурлыкала трёхцветная кошка.

— Давно пора! — усмехнулась она, когда за ним захлопнулась дверь. — Пришёл черёд забрать и тебя на веки вечные!

Питер Лэнс Гиблое место

Ночь была мрачной и ненастной, но дождя оказалось недостаточно, чтобы остановить разверзшийся на 55-й Западной улице ад. Эдди Бёрк, инспектор пожарной охраны, услышал сигнал тревоги, когда мчался по 8-й авеню в своём красном «Субурбане». Это была форма 10–75: запрос на три насоса, две лестницы и ответ командира батальона.

Когда Эдди доехал до места, машина № 105 заливала из шланга чёрный выгоревший остов многоквартирного дома. Эдди говорит с командиром, включает галогенный фонарь, входит внутрь. Тут же появляется смрад. Слабый тошнотворный душок встаёт комом в горле, пока Эдди идёт вдоль шланга к источнику запаха: маленькой однокомнатной квартирке. Тело на кровати целиком обуглилось. Оно скорчилось, словно жуткий зародыш — поза, которую принимают все трупы погибших в огне. Эдди окинул взглядом комнату. Что-то здесь было не так. Никаких горючих веществ. Никаких легкоиспаряющихся жидкостей. Никаких признаков источников возгорания — зажигалок, спичек, сигарет. Он осмотрел настенные шкафчики. На возгорание проводки это тоже не походило. Маленький труп просто вспыхнул и всё.

Эдди опросил жильцов. Жертвой оказался седоволосый старик по имени Зебуб, всегда держащийся особняком. Недавно в здании произошла несколько отключений электричества подряд. У четырёх молодых матерей случились выкидыши. А в подвале постоянно воняло канализацией. Плюс нашествие мух. Настолько поздней осенью подобного просто быть не могло. Но потом Эдди обратил внимание на адрес: 55-я Западная улица, 666 дом. Волосы у него на загривке встали дыбом. Жертву звали В.Л. Зебуб.

Немного покопавшись в памяти, Эдди Мильтон вспомнил это имя. Он вновь почувствовал смрад. Душок, пропитавший город в начале 50-х, когда здесь шатался Бешеный Подрывник. И ещё раз, в 70-х, когда орудовал Сын Сэма. И вот, это произошло опять. Вельзевул. Повелитель мух. Эдди глянул на часы. Это случилось через несколько минут после полуночи 31 октября. Теперь он был в этом уверен.

Дьявол вернулся в город.

Кэрол Маркин Неудачное свидание

Ночь была мрачной и ненастной, но на душе у меня царил восторг, потому что я предвкушала свидание на Хэллоуин со случайно встретившимся мужчиной. Высокий, обходительный и безупречный, он сказал, что избавится от костюма банковского менеджера и облачится во что-нибудь чудовищное. Я обещала явиться в сексуальном наряде принцессы Зены.

Через десять минут у моей двери появился несомненный Франкенштейн, в маске на всю голову и подвёл меня к «Лексусу». Я взволнованно трещала ни о чём, но вдруг до меня дошло, что мой парень до сих пор не произнёс ни слова.

— Как прошёл твой день в банке? — поинтересовалась я, сочтя это удобной темой для беседы.

— С чего ты взяла, что я банковский менеджер? — ответил он, насмешливо ухмыляясь. — Разве у меня руки банковского менеджера? — спросил он, шевеля грязными пальцами. — Разве у меня зубы банковского менеджера? — продолжил он, выставив в улыбке кривые и гнилые зубы.

— Тогда кто же ты? — я сглотнула, тяжело дыша.

— Тот, кто похитил твоего парня, — самодовольно ухмыльнулся тот тип. — Он сказал, что, если я приду вместе с тобой, то получу больше «сладостей на выкуп».

Я подумала: «Если он банкир, то, может, так развлекается». А если нет, то этот придурок может меня убить. Но что мне оставалось делать? Дверцы заперты. Оружия у меня нет. А сама я — 45-килограммовая женщина в скудном прикиде.

Так что я завела самую жуткую историю, которую рассказывала в жизни. О том, как предчувствовала человеческую смерть, особенно смерть своих парней.

— Это кошмарное совпадение, — сообщила я, когда «Лексус» рассёк лужу, заскользил и его занесло, — но все они встретили свою участь за рулём машины…

Монстр выскочил и удрал. Я поехала домой, позвонила в полицию и больше никогда не отправлялась гулять с незнакомцами в костюмах.

Лиза Мортон Ужасы!

Ночь была мрачной и ненастной, но именно за это Линдси и любила Хэллоуины. Ей нравился сам факт, что одну ночь в году посвящали пугающему. Каждый год Линдси наряжалась страховидной ведьмой, ужасным вампиром или кошмарным одержимым ребёнком. На этот год (наверное, в последний раз — в конце концов, ей уже исполнилось одиннадцать) она предстала пугалом, набитым соломой, что вываливалась травяными потрохами и с гниющей, полуразваливающейся головой-тыквой.

Но, как бы Линдси ни любила пугаться, этот дом всегда приводил её в оторопь. Это был последний дом на её конфетном пути и она всегда мялась, прежде, чем подойти к нему. В прошлом году дверь подпирал до ужаса натуралистичный гниющий труп; два года назад, после стука в дверь, оттуда выскочил упырь и стал кидаться конфетами в вопящих и удирающих простофиль.

В конце концов Линдси глубоко вздохнула и подобралась к двери. На крыльце стояли четыре тыквы, трещали свечи. Паутина свисала с карнизов и углов. Кошмарные стенания доносились из скрытых где-то рядом динамиков. Прежде, чем она успела хотя бы постучать, дверь резко отворилась, явив невесту-привидение, с бледным лицом и в истлевшем атласном платье. Фантом воздел серые руки и завыл на Линдси.

— Привет, мам, — вздохнула Линдси, шагнув в дом. Что ж, в этом году хотя бы за наряд призрака не придётся краснеть.

Ричард Дэвис Потрясение

Ночь была мрачной и ненастной, и свет прожектора Луны рассеивался в бледных ошмётках эль-ниньовского лета. Воздух, хоть и не свежий, был прохладен.

Я неспешно занимался хэллоуиновской рутиной: убирал со двора все вещи, не приколоченные гвоздями и складывал их в гараже, подальше от ожидаемых гоблинов. В свете свечей поблёскивали целлофановые мешочки, набитые маленькими конфетками.

Сердце подпрыгнуло в груди. Что? Стучат?

Представшее моим глазам ужасало больше, чем поход к дантисту без заморозки или чашечка кофе с бывшей подружкой.

Нет, не попрошайки сладостей — маленький мальчик, наряженный под Кена Старра[3] и девочка, наряженная под Кортни Лав[4] — заставили мою кожу покрыться мурашками, словно я переплыл Ла-Манш. Нет, всё дело в их родителях. Они были обуты в настолько омерзительный, настолько гнусный, настолько кошмарный писк моды, что даже теперь я с трудом могу его назвать. Прости меня, дорогой читатель: сандалии с белыми носками!

Ширли Тейлор Хэйзлип Твёрдоголовый

Ночь была мрачной и ненастной, когда доктор Санстет вёл свой «Порше» сквозь хмарь Тихоокеанского Шоссе. Он провёл весь день, обсуждая хирургическое обезглавливание с целью сохранить голову неизлечимо больного человека. Обезглавливание всегда завораживало доктора. Он видел фильм про последнюю французскую гильотину, где ясно показывалось, как отсечённая голова скатывается прямиком во вместилище, что должно её принять. Пока Санстет размышлял, сколь долго в голове остаётся сознание, сколь долго удерживаются мысли и чувства, «Порше» врезался в зад тихоходного грузовика-платформы, с выступающим над задним бортом листом алюминия. Доктор ощутил резкий удар в шею.

С заднего сиденья на глаза ему попались наручные часы. Было 10 вечера. Переведя взгляд выше по руке, доктор увидел пустой и окровавленный воротник. Его голова была срезана на уровне седьмого позвонка, будто хирургически точно отделённая одним из его коллег. Боль грызла кромки шеи доктора. Разум начал угасать. Но Санстет пока ещё мог видеть, чувствовать, думать. Часы показывали 22:05. Он подвигал губами, бровями, веками. Он наморщил лоб и пошевелил ушами. Он высунул язык. Погружаясь в забытьё, доктор услышал вой полицейских сирен. Вот бы рассказать им всё, что он узнал. Закрывающиеся глаза отметили окончание земного срока Санстета — 22:09. Это продлилось дольше, чем он ожидал.

Сьюзен Стрейт Девчачья сила

Ночь была мрачной и ненастной, а кошмарные наряды до сих пор ещё не готовы. Три мои дочери ждали в гостиной, пока мы вместе с соседкой Джули шили, а гладкая материя растекалась из-под иголки швейной машинки, образуя на ковре тканевые лужи. Девочки должны были преобразиться в певицу Жозефину Бейкер[5], писательницу Джо из «Маленьких женщин»[6] и телепузика По[7].

После заката не прошло и часа, как накатились орды. Дети требовали конфет получше; прежде, чем они успевали сойти с крыльца, взрослые уже копались в их трофеях, отыскивая маленькие «Милки Веи» и «Сникерсы». Каюсь, я и сама так поступала, но старалась подождать, пока мы дойдём до тротуара и обычно привязывалась лишь к своей малышке, которая действительно не любит шоколада. Правда-правда.

Мы докончили Телепузика и закруглились. В нашем районе к Хэллоуину относятся серьёзно. На каждом дереве висит безголовый труп; газоны утыканы надгробиями; крылечки кишат упырями, призраками и жуткими взрослыми, которые смотрятся ещё хуже детей. Моя малышка напугалась до телепузиковых слёз. Один мужчина, проходящий мимо, поинтересовался у меня: — Ну и что за хрень ты из себя изображаешь?

Я глянула на свои джинсы и футболку, и ответила: — Усталую, продрогшую, одинокую мамочку. А тебе что-то не нравится?

Джули покосилась и прибавила: — А ты ведь настоящий зомби, правда?

Когда мы вернулись домой, последний и самый громкий стук раздался где-то после 10 часов. Это оказался он, человек-ухмыляющийся зомби, навалившийся на ограду и требующий: — Сладость или гадость.

— Сладости у нас кончились, — ответила я.

— Тогда притарань мне пива, — велел он.

Джули открыла дверь и сильно его пихнула. Он приземлился прямо в липкую паутину, замотавшись и запутавшись в серебристые нити.

— Вот ведьмы, — услыхали мы, когда он поковылял прочь. Мы рассмеялись, захлопнули дверь и слопали несколько сникерсов.

Эйприл Смит Погодные страшилки

Ночь была мрачной и ненастной. Холодный атмосферный фронт породил ряд ливневых дождей с грозами, в результате которых в Канзас-Сити выпало 3 дюйма осадков. В долине реки Огайо ожидаются более сильные грозы, а, возможно, и несколько торнадо, поскольку циклон нарушил течение ветряных потоков.

Тем временем Центральным равнинам грозят снегопады, а местами — сильная облачность. На северо-востоке погода в основном солнечная, благодаря пришедшему с канадского Онтарио фронту высокого давления, с температурой около 18ºC — идеальные условия, чтобы любоваться самым пиком листопада.

А Тихоокеанское побережье наслаждается не по сезону тёплым и сухим воздухом, который принёс приятный береговой бриз.

Уильям Ф. Нолан Рэй, ты ли это?

Ночь была мрачной и ненастной. Жена уехала из города, кошка дремлет, я одиноко корплю в своей берлоге над рассказом про вампиров. По рукам бегали мурашки. Вампиры — это жуть. То и дело ощупываю шею, чтобы убедиться, что там нет отметин от клыков.

Внезапно утихает ветер. Прекращается дождь. Воцаряется тишина. Пока не заговорил он. Прямо за моим креслом. Призрак Раймонда Чэндлера. Когда он здоровается: — Всем привет. — я так поспешно вскакиваю, что трескаюсь головой о настольную лампу. — Спорю, это больно, — замечает он. Не вслух, а в моём разуме. Телепатия. Для призраков такие штуки — обычное дело.

Я спрашиваю его, зачем он сюда явился и призрак отвечает, что я много о нём писал, а он терпеть не может, когда искажают цитаты. К примеру: я процитировал его фразу: «Она была блондинкой такого сорта, что епископ разбил бы витраж вдребезги». Ведь так?

— Вообще-то, там было: «Она была такой блондинкой, что епископ мог бы высадить витражное стекло в соборе». Разницу видишь?

Я отвечаю, что да и прошу прощения. Призрак вручает мне пластиковую визитку и поясняет, чтобы каждый раз, когда мне понадобится что-нибудь узнать о нём — но, пожалуйста, ничего про секс даже не спрашивай — я просто суну карточку в рот и он тут же явится. — Терпеть не могу, когда искажают мои цитаты.

И он исчезает. Снова поднимается ветер. Возобновляется ливень. Прячу визитку в бумажник и возвращаюсь к письменному столу. Мурашки бесследно пропали. Почему-то, после встречи лицом к лицу с призраком Чэндлера, вампиры не кажутся мне такими уж жуткими.

Ричард Лаймон Что увидел Джимми

Ночь была мрачной и ненастной. В доме у кладбища Джимми таращился в окно, встав в кровати на колени. Стекло холодило его лоб и кончик носа.

«Что это было?» — недоумевал он. Пижамным рукавом Джимми вытер запотевшее от дыхания стекло.

При последней вспышке молнии ему что-то привиделось, там, в буйстве ветра и ливня. Что-то шустрое, копошащееся у покосившегося надгробия. Может, человек. Может, что-то другое.

«Что это было?» — гадал Джимми.

Наверное, ему стоило бы разбудить маму и папу, но сначала следует выяснить, что же он видел.

Ему отчаянно хотелось, чтобы молния сверкнула снова.

Она сверкнула.

И Джимми опять увидел это.

Пискнув, он юркнул под подоконник, молясь, чтобы оно не увидало бы его тоже.