Ночной звонок

Он так и не понял, что оживило в его памяти старые стихи. Но стихи возникли и зазвучали:

Представь, потом представь, и вновь представь, что провода, протянутые над землей, опутавшие мир из края в край, в себя вобрали мириады слов, произнесенных тихими ночами, и сохранили смысл всех разговоров.

Как там дальше? Да…

Настал момент — и, загудев во тьме, из ничего опять слова возникли. Так складывает первые созвучья ребенок, постигающий язык.

Он снова запнулся. Как же это кончалось? Погоди…

Тогда бездушный проволочный зверь, копаясь в памяти, до верха полной звуков, и повторяя логику людей, запричитал, заплакал, зашептал.

И вот однажды некто, человек, разбуженный ожившим аппаратом, снимает трубку и внезапно слышит небесный глас расплывчатого духа. И зверь, чудовище, смакуя звуки, собрав в пучок безумье расстояний, выдавливает: «Ал», и следом: «О-о», и наконец — уверенно: «Алло!»

Он перевел дыхание и закончил:

Такому собеседнику в ночи что ты ответишь, человек разумный?

Он сидел молча.

Он сидел, восьмидесятилетний старик. Сидел один в пустой комнате пустого дома на пустой улице в пустом городе на пустой планете Марс.

Сидел, как сидел уже шестьдесят лет: ожидая.

На столе перед ним стоял телефон, не звонивший очень, очень давно.

И вот аппарат затрепетал, словно собираясь с силами. Может, это тайное трепетание и послужило толчком к стихам?..

Он весь подался вперед, уставившись на аппарат. Телефон… ЗАЗВОНИЛ!

Он вскочил на ноги и отпрянул назад. Стул грохнулся.

Он закричал:

— Нет!

Телефон вновь зазвонил.

— Нет!

Он протянул руку, дотянулся уже — и опрокинул аппарат на пол. Трубка свалилась как раз на третьем звонке.

— Нет… Нет же, нет, — тихо повторял он, прижав руки к груди, а телефон валялся у его ног. — Этого не может быть… Не может быть…

Ибо он — все-таки! — был один в комнате пустого дома в пустом городе на планете Марс, где не обитало ни одной живой души, кроме него, Властелина Бесплодной Возвышенности.

— …Бартон…

Кто-то произнес его имя.

Нет! Что это жужжит, словно тысячи сверчков и цикад в далекой пустыне?

Бартон? Как… Как, да это же Я!

Он не слышал своего имени из человеческих уст так давно, что уже почти забыл его.

— Бартон, — сказала трубка, — Бартон. Бартон. Бартон.

— Заткнись! — заорал он.

И наподдал трубку ногой, и нагнулся, задыхаясь и обливаясь потом, чтобы подобрать ее и вернуть на рычаг.

Едва он сделал это, как проклятая штуковина снова зазвонила.

На этот раз он обхватил и крепко сжал аппарат пальцами, словно стараясь задушить в нем голос, но через несколько мгновений, глядя на свои побелевшие от напряжения суставы, он ослабил руку и поднял трубку.

— Бартон, — произнес голос за миллиарды миль отсюда.

Он выждал, пока его сердце отсчитало ровно три удара,

и сказал:

— Бартон слушает.

— Так, так, — произнес голос, уже с расстояния не больше миллиона миль — А ты знаешь, кто с тобой говорит?

— Господи Боже мой, — ответил старик. — Первый звонок за полжизни, и мы в кошки-мышки играем.

— Прости. Глупо, конечно. Собственного голоса по телефону ты узнать не мог. Да и кто узнает? Бартон, это говорит Бартон.

— Что?

— А ты что подумал? — сказал голос. — Что это капитан космического корабля? Решил, что тебе на помощь кто-то примчался?

— Нет.

— Какое сегодня число?

— 20 июня 2097 года.

— Послушай, старина, ты понял, кто я такой?

— Да, — он дрожал всем телом. — Я вспомнил. Мы с тобой одно и то же. Я Эмил Бартон, и ты тоже Эмил Бартон.

— Есть разница. Тебе восемьдесят, а мне только двадцать. И у меня впереди вся жизнь.

Старик начал смеяться. Потом заплакал. Он сидел, держа в руке трубку, словно глупенький, заблудившийся ребенок. Дальнейший разговор не имел смысла, не стоило продолжать. И все же он продолжил:

— Эй, ты там. Слушай! О Боже, если бы я мог предупредить тебя. Но как? Ведь ты же — только голос. Если б в моих силах было показать тебе, что значит одиночество столько лет подряд. Кончай с этим, убей себя! Не жди! Если бы ты знал, какую цену тебе придется уплатить, пока ты не станешь мной — сегодня, здесь, сейчас, на ЭТОМ конце провода.

— Это невозможно, — голос молодого Бартона засмеялся вдалеке. — Я даже не знаю, будешь ли ты когда-нибудь отвечать на мои звонки. Это же все чистая механика. Ты говоришь не более чем с записью. Сейчас 2037 год. Сегодня на Земле началась ядерная война. Все жители колонии были отозваны с Марса и улетели на ракете. А я остался, я отстал!

— Все помню, — прошептал старик.

— Один на Марсе, — захохотал молодой голос. — Месяц, год, какая разница? Полно еды, полно книг. В свободное время я составил целую библиотеку записей на десять тысяч слов — ответы в моем исполнении, и подсоединил к телефонным реле. Через несколько месяцев позвоню, будет с кем поболтать. А через шестьдесят лет мои собственные записи позвонят мне.

Слезы закапали из глаз старика.

— Я создал тысячу Бартонов — пленки, отвечающие на любой вопрос — в каждом из марсианских городов. Целая армия Бартонов рассеется по Марсу, пока я буду ждать ракету.

— Глупец, — старик устало покачал головой. — Ты прождал шестьдесят лет. Ты состарился, ожидая, и все это время ты был один. Теперь ты стал мною, и ты все еще одинок в этих пустых городах.

— Не бей на жалость. Ты для меня чужак, человек из другой страны. Я не способен на грусть. Я живу, пока создаю эти записи. И ты жив, пока слышишь их. Мы оба непостижимы друг для друга. Ни ты, ни я ни о чем предупредить друг друга не в силах, хотя оба говорим по телефону, один — как автомат, а другой — с человеческим теплом в голосе. Сейчас я живой человек. Ты будешь живым человеком потом. Безумие. Я не умею плакать, ибо, не зная своего будущего, смотрю в него с оптимизмом. Эти надежно упрятанные записи способны реагировать только на определенные побуждения, исходящие от тебя. Разве можно заставить плакать мертвеца?

— Прекрати! — воскликнул старик. Он ощутил знакомые приступы боли. К горлу подкатила тошнота, перед глазами почернело. — Господи, каким бессердечным ты был!

Бартон долго сидел, держа в руках безмолвный аппарат. Сердце болело.

Что за безумие это было? Какая глупость, какое тайное вдохновение в те первые, молодые годы его одиночества заставляло собирать эти телефонные мозги — пленки, электрические цепи, составлять графики звонков и вводить их в программу реле?..

Звонок.

— С добрым утром, Бартон. Это Бартон. Семь часов. Вставай и радуйся жизни.

Опять!

— Бартон? Это Бартон звонит. Днем отправляйся в Марсианский Город. Установи там телефонный мозг. Я решил, что надо бы тебе напомнить.

— Благодарю.

Звонок!

— Бартон? Бартон. Пообедаем вместе? Гостиница «Ракета»?

— Хорошо.

— До встречи. Пока!

ДРРРРИНННННННЬ!

— Это ты, Бартон? Решил подбодрить тебя. Выше нос, и все такое. Завтра, наверное, прилетит ракета и спасет нас обоих.

— Да, завтра, завтра, завтра, завтра!

Но годы сгорели, и остался после них один дым. На много лет Бартон «законсервировал» коварные телефоны, а в них — множество хитроумных, точных ответов. Он должен был услышать первый звонок только тогда, когда ему исполнится восемьдесят лет. Если к тому времени будет жив. И вот теперь, сегодня, телефон зазвонил, и прошлое задышало ему в ухо, зашептало, разбудило память.

Его рука сама подняла трубку.

— Привет, старый Бартон! Здесь Бартон молодой. Мне сегодня двадцать один! За прошедший год я установил говорящие мозги еще в двухстах городах. Я населил Марс Бартонами.

Старик вспомнил те ночи шестьдесят лет назад, когда он, счастливый, насвистывая, мчался через голубые холмы и долины на грузовике, полном аппаратуры. Еще один телефон, еще одно реле. Все же занятие! Занятие умное, замечательное и грустное. Спрятанные голоса. Спрятанные, спрятанные. В те молодые годы, когда он не понимал, что такое смерть, когда старость была подобна слабому эху из глубокой пещеры грядущих лет… Этот юный идиот, этот кретин с садистскими наклонностями ни разу не задумался, что настанет день, когда ему доведется пожать посеянное.

— Вчера вечером, — сказал Бартон, возраст двадцать один год, — я сидел один в кинотеатре в пустом городе. Я поставил себе старые фильмы с Лаурелом и Гарди. Боже, как я хохотал! И тут возникла идея. Я тысячу раз наложил свой голос на одну и ту же пленку. Потом включил все это в городе. Звучит, как тысяча человек. Такой успокаивающий шум, гул толпы. Я устроил хлопанье дверей, дети поют, играют музыкальные автоматы, — и все управляется часовым механизмом. Если не глядеть в окно, а только слушать, все в порядке. Но когда я выглядываю на улицу, впечатление разрушается. Кажется, мне становится одиноко.

— Это были первые признаки, — сказал старик.

— Что?

— Вот он, первый раз, когда ты признал себя одиноким.

— Еще я экспериментировал с запахами. Иду по пустой улице, а из домов пахнет беконом, яичницей, ветчиной, филе. Все — при помощи техники.

— Безумие.

— Самозащита!

— Я устал, — старик резким движением опустил трубку. Это уж слишком. Прошлое стало затягивать, поглощать его.

Бормоча проклятия, он медленно сошел вниз по ступенькам и оказался на улице.

В городе было темно. Не горели больше красные неоновые надписи, не звучала музыка, не доносились запахи еды. Он давным-давно расстался с фантазиями о механической лжи. Слушай! Что это, чьи-то шаги? Нюхай! Что это, земляничный пирог? И он положил этому конец.

В неосвещенном коттедже мягко зазвонил телефон.

Он шел, не обращая внимания. Звон прекратился.

Телефон зазвонил впереди, в следующем коттедже, будто кто-то видел, как он идет. Он побежал. Звон остался позади. Но его тут же подхватил телефон вот в этом доме, за ним — вон в том, и опять здесь, и там!

— Ладно! — завопил он, выбившись из сил, — Иду!

— Хелло, Бартон!

— Что тебе надо?

— Мне одиноко. Я живу только тогда, когда говорю. Так что я вынужден говорить. Закрыть мне рот ты не сможешь.

— Оставь меня в покое! — в ужасе произнес старик. — Сердце, у меня сердце болит…

— Говорит Бартон в возрасте двадцати четырех лет. Еще пара годков миновала. Я все еще жду. Чуть более одинок. Прочитал «Войну и мир», выпил все шерри, посетил рестораны с самим собой в качестве официанта, повара и хозяина. Сегодня вечером я — кинозвезда в Тиволи: Эмил Бартон в фильме «Бесплодные усилия любви». Во всех ролях, в париках и без оных!

— Перестань мне звонить. Перестань, или я убью тебя!

— Убить меня тебе не по силам. Попробуй сначала найти.

— Найду.

— Ты ведь забыл, куда меня запрятал. А я везде — в телефонных будках, домах, проводах, башнях, подземках. Ну, давай, вперед! Как ты это назовешь? Телефоноубийство? Или самоубийство? Завидуешь, а? Завидуешь мне — двадцатичетырехлетнему, полному сил и молодости, с ясным взором. Ладно, старина, война так война. Между нами. Между мной и мной! Целые полки, а солдаты в них — мы с тобой. Ты в разных возрастах — против себя же, живого. Ну, давай, вперед, объявляй войну!

Он швырнул аппарат в окно.

Автомобиль мчал по глубоким долинам. В ногах Бартона на полу машины лежали пистолеты, ружья, взрывчатка. Рев мотора, казалось, терзал его тонкие, хрупкие кости.

Я найду их, думал он, и уничтожу всех до единого. Господи, ну как он может быть таким жестоким?

Он остановил машину. Освещенный сиянием поздних лун, перед ним раскинулся незнакомый город.

Он сжимал ружье холодными пальцами. Он вглядывался в столбы, башни, будки. Где-то в городе скрывался его голос. Но где? В той башне? Или в той, стоящей поодаль? Слишком много лет прошло…

Он поднял ружье.

Башенка упала после первого же выстрела.

Машина двинулась дальше по безмолвной улице.

Зазвонил телефон.

Он взглянул на пустую аптеку.

— Алло, Бартон? Хочу предупредить тебя. Не пытайся разрушить все башенки и взорвать все на своем пути. Лучше перережь себе горло. Подумай над моим предложением.

Щелк!

Он медленно вышел из будки и вслушался в гул телефонных башен, башен, которые все еще жили, все еще были не тронуты им. Он посмотрел на них, и тут он все понял.

Он действительно не мог разрушить башенки. А что, если с Земли прибудет ракета? Мысль, конечно, невероятная, но, допустим, она прилетит сегодня ночью, или завтра, или на будущей неделе? И опустится на другой стороне планеты, и люди попытаются дозвониться до него, до Бартона, — что тогда? Ведь телефонная сеть будет мертва.

Бартон уронил ружье.

«Не прилетит ракета, — тихо возразил он сам себе. — Я стар. И слишком много времени прошло».

Ну а вдруг прилетит? И ты этого никогда не узнаешь, думал он. Нет, линия должна оставаться свободной и неповрежденной.

И снова — звонок!

Он обернулся без всякого интереса. Нетвердой походкой вернулся в аптеку и нашарил рукой трубку.

— Алло? — незнакомый голос.

— Прошу, — произнес старик, — не надо беспокоить меня.

— Кто это? Кто говорит? Кто это? Где вы находитесь? — удивленно выкрикивал голос.

— Одну минуту. — Старик заколебался. — Это Эмил Бартон. С кем я говорю?

— Здесь капитан Рокуэлл, ракета «Аполлон-48». Только что прибыла с Земли. Вы меня слышите, мистер Бартон?

— Нет, нет, это невозможно!

— Где вы находитесь?

— Ложь… — старик прислонился спиной к стенке телефонной будки. Глаза его застыли, он ничего не видел. — Это ты, Бартон, ты смеешься надо мной и снова лжешь мне!

— Здесь капитан Рокуэлл. Мы только что сели. В Нью-Чикаго. Где вы находитесь?

— В Грин-Вилла, — произнес он задыхаясь, — в шестистах милях от вас.

— Слушайте, Бартон, вы можете приехать сюда? У нас тут не все в порядке с ракетой, требуется ремонт. Вы можете приехать, помочь нам?

— Да, да!

— Мы в поле за городом. Вы к завтрашнему дню доберетесь?

— Да, но…

— Что?

Старик погладил ладонью телефон.

— Как там Земля? Как Нью-Йорк? Война закончилась? Кто сейчас президент? Что там вообще делается?

— Приезжайте, у нас еще будет масса времени поболтать.

— Там все в порядке?

— Да.

— Слава Богу. — Старик повесил трубку и выбежал.

Они там, после стольких лет, — это невероятно! — люди, подобные ему, и они увезут его к Земле, к ее морям, небесам и горам!

Он завел мотор. Он будет гнать машину всю ночь. Стоит рискнуть, чтобы увидеть людей, пожать им руки, снова услышать их голоса.

Этот голос. Капитан Рокуэлл. Нет, это не голос Бартона сорокалетней давности. Такой записи он никогда не делал. Или сделал? Во время очередного приступа депрессии, с цинизмом, сопутствующим состоянию опьянения, — разве тогда, однажды, не сделал он эту «фальшивую» запись «фальшивого» прибытия на Марс ракеты с синтетическим капитаном и воображаемой командой на борту? В бешенстве он дернул головой. Нет. Мнительный болван! Нашел время для сомнений. Он будет мчаться вровень с лунами Марса, не останавливаясь, всю ночь!

И взошло солнце. Он устал, сердце при каждом ударе словно проваливалось, пальцы едва держали руль. Но его подбадривала мысль об одном — последнем — телефонном звонке. Алло, Бартон молодой, говорит старый Бартон. Сегодня я улетаю на Землю. Я спасен! Слабая улыбка озарила его лицо.

Он въехал в тенистые пределы Нью-Чикаго на закате солнца. Выйдя из машины, он стоял, напряженно вглядываясь в площадку для посадки ракет, и тер кулаками покрасневшие глаза.

Поле было пусто. Никто не спешил ему навстречу. Не жал ему руку, не кричал, не смеялся.

Он почувствовал, как взбунтовалось его сердце. Он знал: сейчас перед глазами встанет чернота и появится ощущение, будто проваливаешься в разверстые небеса. Он заковылял к офису.

Там, внутри, аккуратным рядком притаились шесть телефонных аппаратов.

Он поднял тяжелую трубку.

Голос сказал:

— А я все гадал, доберешься ты живым или нет.

Старик молчал.

Голос продолжал:

— Капитан Рокуэлл докладывает. Будут приказания, сэр?

— Ты! — простонал старик.

— Как сердечко, старина? Так или иначе, но я должен был уничтожить тебя. Чтобы самому остаться в живых. Если записи вообще можно назвать живыми.

— Я выйду сейчас отсюда… — ответил старик. — Я плевать на тебя хотел… И все тут вокруг взорву, пока не убью тебя.

— Сил не хватит. Думаешь, почему я заставил тебя проделать такой длинный путь да на такой скорости? Это была твоя последняя прогулка.

Старик почувствовал, что сердце застучало с перебоями. Ему никогда не добраться до других городов. Война проиграна. Он опустился на стул и застонал. Он поглядел на пять других аппаратов. Они зазвонили все вместе, как по команде. Целое гнездо омерзительных визжащих птенцов. Автоматические приемники включились с резким хлопком.

Офис наполнился голосами.

— Бартон! Бартон! Бартон!

Он сжимал в руках телефон, он душил его, а трубка хохотала над ним. Он ударил аппарат. Потом еще раз — ногой. Он скрутил в пальцах провод, словно серпантин, и разорвал его. Аппарат упал.

Он разбил еще три телефона. И тут вдруг наступила тишина.

В этот момент его тело словно осознало нечто такое, что долго скрывало само от себя. Это нечто в мгновение ока навалилось на его кости. Плоть его век опала, превратившись в лепестки цветов. Рот пересох. Мочки ушей стали таять, как воск. Он схватился обеими руками за грудь и рухнул лицом вниз. Сердце не билось.

Прошло время. Зазвонили два уцелевших телефона.

Где-то щелкнуло реле. Оба голоса замкнуло друг на друга.

— Алло, Бартон?

— Да. Бартон?

— Мне двадцать четыре.

— А мне двадцать шесть. Мы оба молоды. Что стряслось?

— Понятия не имею. Слушай!

В комнате стояла тишина. Старик не шевелился. В разбитое окно дул ветер. Воздух был холоден.

— Поздравь меня, Бартон. Сегодня мне двадцать шесть!

— Поздравляю!

И оба голоса затянули песню. Какую поют на днях рождения. Песня вылетела в окно и тихо-тихо зазвучала на улицах мертвого города.

Перевел с английского С. НИКОЛАЕВ