Сергей Юрьев Нить неизбежности

Часть 1

Жизнь, судьба, предназначение — эти слова обретают изначальный смысл лишь после того, как жизнь осталась позади, судьба сделала своё дело, а предназначение стало добычей забвения.

Никола из Берда «Философия отчаянья», 2633 г. от основания Ромы

Глава 1

26 августа 17 621 г. от Начала Времён (2985 г. от основания Ромы), 12 ч. 26 мин.

Можно было не прислушиваться к тому, как шелестит мелкий гравий, которым играет волна ленивого прибоя… Можно было не слышать щебета двух девиц, которые справа — всего в паре аршин — раскинули под солнцем свои загорелые тела, как будто трудно было найти место побезлюдней. Частный пляж: двадцать пять гривен за вход, бутылка пива с доставкой — полторы, только пальцами щёлкни… Зато тихо. Если не считать шелеста гравия и щебета девиц, которые явно неспроста пристроились рядышком, хотя за такую цену могли бы поиметь пару сотен собственных квадратных аршин тишины и покоя. Но, кроме шелеста и щебета, есть ещё много такого, чего так не хочется замечать, о чём надо забыть, к чему нельзя возвращаться. Иногда начинают истошно вопить чайки, присевшие на волнолом, косящий под натуральный базальтовый риф, но на это и вовсе можно не обращать внимания — в этих воплях смысла даже несколько меньше, чем в щебете скучающих милашек и тем более в шуме волн. Волна ленивая, а девицы скучающие — в этом-то вся и разница… Сейчас главное — постараться расслабиться, ни о чём не думать, при этом не позволив себе заснуть. Сон — не отдых, душа во сне бодрствует и творит такое, чего наяву никогда бы себе не позволила. Здесь мир — там война, здесь ещё можно вообразить себе какое-то подобие покоя — там смятение, здесь всё давно прошло — там каждый раз начинается заново и никак не может завершиться. Пусть уж лучше щебечут, шелестят и вопят, но только не требуют к себе внимания. Ну, лежит человек, поджаривает на густом природном ультрафиолете свои бицепсы, которые никак не размякнут после трёхлетней расслабухи. Просто лежит — и всё! Ещё бы внутренний голос заткнулся навсегда, и было бы совсем хорошо — как раз на двадцать пять гривен за солнечное бельмо на небе от рассвета до заката и две бутылочки холодненького…

— …а с вами, поручик, разговор будет особый. — Полковник Дина Кедрач смотрела на него то ли с суровой жалостью, то ли с жалостливой суровостью. — И если бы не ваши прошлые заслуги, разговора не было бы вообще.

— Я разжалован?

— Это — как минимум. — Теперь она отвернулась и уже уходила в сторону высокой серой скалы, одиноко торчащей из густой зелёнки. Если смотреть со спины, то и не подумаешь, что Их Превосходительству уже под пятьдесят. Словно девочка скачет. Её загорелые ноги, обутые в армейские ботинки, сначала лишь по щиколотку погружались в непроходимые джунгли, но на сотом шагу листва уже сомкнулась над её головой.

Значит — как минимум… А как максимум, значит, к стенке? Только стенку ещё найти надо. Но если она ушла, не договорив, значит, ещё есть возможность что-то сделать, как-то оправдаться. Да, оправдаться можно перед кем угодно, только не перед самим собой. И перед теми, кого уже нет, тоже поздно оправдываться. Оставалось одно: уже в который раз вернуться туда, где на берегу, словно раненый кит, лежит развороченный ракетами десантный бот, а вокруг него разбросано полторы дюжины неподвижных тел — полувзвод спецназа Соборной Гардарики, ряженый в эверийскую форму из соображений секретности. Их как будто ждали, как будто заранее пристреляли место десантирования. Его самого спасло только то, что, вопреки инструкции, он первым покинул бот и побежал вперёд, чтобы осмотреться. В этот момент ракетный залп распахал полосу прибоя. Собственно, его вина состояла лишь в том, что он остался жив, а оправдаться был только один способ: пустить себе пулю в лоб и упасть между двумя половинками унтер-офицера Мельника, которого разорвало пополам.

Потом оказалось, что всё было известно заранее, что их всех просто подставили — положили на алтарь международной стабильности и стратегических интересов Великой Родины. Погибнуть не было подвигом, а выжить — означало совершить преступление, за которое как минимум можно лишиться погон.

— Поручик Соболь! — Полковник снова была здесь, как будто никуда и не уходила. — С вас подписка о неразглашении и можете катиться на все четыре с почестями и выходным пособием.

Это была неслыханная щедрость — свобода в обмен на молчание. Неплохо. Только на хрена, спрашивается, нужна после всего этого и свобода, и сама Великая Родина вместе со всеми её интересами… Пожизненное содержание 12 000 гривен в год, и гуляй, Вася. Занимайся чистым искусством ничегонеделанья. Пей нектар жизни, пока не сдохнешь. А как, спрашивается, катиться на все четыре одновременно, тем более что четыре — это далеко не всё… Даже триста шестьдесят — не всё богатство выбора. Вот за одну только мысль о том, чтобы когда-нибудь покинуть пределы ласковой отчизны, можно легко получить в утренний кофий щепоть чего-нибудь такого, от чего сердечный приступ или заворот кишок. Славно — если совсем прижмёт, незачем руки на себя накладывать — знающие люди позаботятся, учтут прошлые заслуги перед отечеством.

— Поручик Соболь. — Полковник стояла перед ним чуть ли не навытяжку, и на глаза её наворачивалась тягучая нитроглицериновая слеза. — Если захотите вернуться в строй, напишите рапорт на моё имя. Я постараюсь…

— А вот это вряд ли.

Умение молчать — учебная дисциплина № 3 после боевой подготовки и Устава Спецкорпуса. Ороговелости на кулаках никогда не рассосутся, и застарелая мозоль на указательном пальце правой руки останется навсегда. Разница между Превосходительством и Высокопревосходительством определяется количеством орлов на погонах и их размерами, что никак не противоречит принципам Соборности. Язык сразу же присыхает к нёбу, как только заходит речь о чём-нибудь из списка на шесть листов — подписка о неразглашении. А насчёт вернуться — это действительно вряд ли. Лучше уж здесь всю жизнь пролежать — по двадцать пять за сутки, не считая трёхразового питания, от которого хоть и с трудом, но отбиться можно, чтоб его…

Вокруг шелестели джунгли и щебетали попугаи, в общество которых затесалось несколько придурковатых чаек. Нужно было идти вперёд, с целью реализации какого-то национального интереса верховного командования. С каждым шагом листва над головой становилась всё гуще, а почва под ногами — всё ненадёжней и податливей. Но это ещё не сон… Сон начнётся после того, как ноги провалятся в густую чёрную жижу, а воистину спящим можно считать себя, лишь когда болотная вонь станет на уровне глаз и будет всё равно — дышать или смотреть. Интересно, каково здесь было бы идти строевым? Ать-два! Соловей, соловей, пташечка! Эх!

— …азимут 106, — булькает рация, пристроенная к поясу.

А вот это уже не сон — это просто бред какой-то. Посреди тухлого болота растёт сосна, от которой изо всех сил пахнет Родиной, — значит, это гуманитарная операция по спасению отечественных зелёных насаждений, которым угрожает деградация и гибель, связанная с невозможностью укорениться в земле басурманской. А вот теперь следует закрыть глаза, поскольку заранее известно, что за украшения появятся через мгновение на этих разлапистых ветвях. И почему азимут 106, а не 108, например? Тут куда ни иди, а всё равно на это дерево напорешься. Может, кому другому берёза милей, а отставного поручика Онисима Соболя так и тянет на сосну — может, на ней висеть удобнее? Но пробовать пока чего-то не хочется. Вон они — все восемнадцать. Висят и весело моргают, и у каждого на лице написано неутолимое желание услужить национальным интересам. И глаза закрывать бесполезно — они и так уже закрыты неоднократно.

— Поручик Соболь!

Это ещё кто? Кто смеет тревожить прославленного ветерана, когда душа его погрузилась в привычную жуть? Кто смеет…

— Да очнись ты!

Голос женский, но привык командовать, причём явно не только в пределах кухни. Кстати, пока тепло, можно отсюда вообще не уходить — плату-то только за вход берут, а если здесь и переночевать, считай, четвертак заработал. Кстати, щебет куда-то исчез — только волна шелестит, и чайки орут, твари…

— Поручик!

А вот это уже лишнее. Если сон начинает вести себя слишком вызывающе, надо сделать над собой усилие — подняться, добежать до того места, откуда шелестит, а потом окунуться в эти навязчиво нежные волны, в молчаливую утробу этой густой синевы.

— Глаза открой — споткнёшься. — Оказалось, что на том месте, где совсем недавно расслаблялись щебечущие красотки, теперь стоит сама полковник Кедрач в чёрном купальнике и без погон. — Ты что — решил весь остаток жизни проспать?

— Азимут 108. — Когда не знаешь, что ответить, следует ляпнуть что попало. — Перебежками до шестой сосны в двенадцатом ряду.

— Прекрати юродствовать!

— Ах, если б мог я быть блажен, то предавался бы блаженству. — Он медленно поднялся, намереваясь добрести-таки до шелеста волн, чтобы погрузиться в прохладную солёную тишину, но на плечо легла маленькая твёрдая ладонь.

— Поручик. — Теперь её голос звучал из-за спины. — Сегодня в 18:00 жду вас в уездной комендатуре. Форма одежды произвольная.

— В плавках можно?

— Это — как минимум.

Она исчезла вместе с голосом, и тащиться к воде сразу же расхотелось. И какой, спрашивается, леший её сюда принёс… Случись война, он был бы только рад геройски погибнуть, но такого роскошного повода для возвращения в строй не предвиделось. Впрочем, Спецкорпус Тайной Канцелярии всегда находится в состоянии войны, так что, может, и вправду стоит прервать затянувшийся отпуск. Сегодня в 18:00. Похоже, бывшее начальство в самом деле знает его лучше, чем он сам. Полковник Дина явилась сюда именно сегодня, когда он впервые за три последних года почувствовал, что уютное беспамятство перестало спасать от застарелой боли, когда сквозь безразличие ко всему начало проступать отвращение к себе самому. Впрочем, не всё ли равно, что будет… Значит, в 18:00, и бороду обрить.


26 августа, 16 ч. 26 мин., Пантика, уездная комендатура.

— Дина, а, собственно, почему вы так уверены, что он явится? — Генерал Сноп сидел в глубоком кресле, наблюдая за вращением собственного большого пальца правой руки вокруг такого же пальца руки левой. — И с чего вы взяли, будто он именно тот человек, который нам нужен?

— Это не я взяла. Это подтверждают данные тестирования. Я сама не сразу поверила, когда он оказался в списке.

— Но там ещё шесть сотен имён. Не понимаю я вашей настойчивости.

— Если честно, я сама не очень-то понимаю.

— А по-моему, всё вы прекрасно…

— Да, я думаю ещё и о нём. В конце концов, поручик пару раз спасал мне жизнь, и если он окажется не хуже прочих….

— Но даже если он согласится, во что я, кстати, не верю, пятьдесят процентов за то, что он погибнет, остальное — за то, что он просто не вернётся. Мы, голубушка, к сожалению, сами толком не знаем, какого результата хотим добиться и что, собственно, надо делать, чтобы достичь незнамо чего. — Генерал кисло улыбнулся, глядя на собеседницу из-под взлохмаченных седых бровей. — Хотя, с другой стороны, я вас вполне понимаю — терять парню нечего и деваться ему некуда. Но нам-то не о нём думать надо, а о деле.

— Но мы в любом случае ничем не рискуем, кроме жизни человека, которому нечего терять, как вы изволили выразиться.

— Нет, голубушка, весь риск в том и состоит, что не мы одни интересуемся этим, с позволения сказать, феноменом. — Генерал потянулся к стакану с остывшим чаем. — Может, в том и не будет ничего хорошего, если мы докопаемся до сути, с позволения сказать, явления. Но если Конфедерация или ромеи раньше нас сообразят, что к чему, — вот тогда и будет нам на орехи. Тогда последствия в лучшем случае ещё сотню лет расхлёбывать придётся, а в худшем — некому будет расхлёбывать.

На этот раз Дина не ответила, она лишь подошла к бару и налила себе стакан минералки со льдом. Генерал зачем-то затеял разговор о том, что давно, ещё месяц назад, было решено и расписано во всех подробностях. Чтобы попасть на остров, агент не должен иметь ни малейшего понятия, что он выполняет чьё-то задание — оно должно затаиться до времени где-то в глубинах подсознания и всплыть только в нужное время в нужном месте. Одним словом, поручик Онисим Соболь, списанный в резерв по причине нервного срыва, длительной депрессии и внезапно выявленной потенциальной политической неблагонадёжности, представлялся самой перспективной кандидатурой — если, конечно, знающие люди из отдела психотехники сумеют ему ненавязчиво внушить всё, что от него требуется. Но люди, находящиеся в его состоянии, обычно легко поддаются внушению. Вот только придёт ли он? На аркане его тащить бесполезно, а если и притащить, то ни разговора, ни дела не будет. Такой вот он, поручик первого резервного реестра…

— Ваше Высокопревосходительство… — На этот раз Дина выбрала подчёркнуто холодный официальный тон. — Главное преимущество кандидатуры Соболя в том, что ему не надо будет составлять легенды, она всегда при нём. Мы же знаем, что и альбийцы, и ромеи, и Конфедерация уже пытались внедрить туда своих агентов, и, по косвенным данным, никого из них уже нет в живых. Они даже до места не добрались. А ведь среди них были истинные мастера: Йен Марфи — «Долото», Лея Лусс — «Принцесса-2», Марк…

— Голубушка, не утруждайте себя перечислением, — прервал её генерал, усаживаясь поудобнее. — С материалами дела я знаком не хуже вашего. Даже лучше — у вас нет допуска к некоторым документам.

— ?

— Но для того, чтобы принять верное решение, информации у вас вполне достаточно. Приказ о назначении вас руководителем операции я уже подписал. Так что кому за всё отвечать, тот и решает. Только учтите, моя хорошая, что в случае неудачи ни прошлые награды, ни двадцать пять лет безупречной службы — ничто не послужит оправданием… Слишком уж ставки в этом деле высоки.

— И что может считаться неудачей?

— Скажу. Хотя, думаю, вы и сами догадываетесь. Разве непонятно: тот, кто овладел этим «незнамо чем», теоретически может получить мировое господство. Этот «кто-то» опять же теоретически его уже имеет. Самое страшное начнётся после того, как теория станет практикой и появятся массовые жертвы. Мир если не погибнет, то изменится так, что большинству людей делать в нём будет нечего.

— Если такое случится, что вы можете мне сделать? Разжаловать? В отставку отправить? — Дина нашла в себе силы улыбнуться.

— Если такое случится, боюсь, голубушка, уже не нам придётся решать, кого карать, а кого миловать. — Генерал захлопнул кожаную папку, лежащую на столе, и резким движением поднялся на ноги. — А вот разжаловать вас придётся — это уж как минимум. Может быть — сразу, пока не началось…

Входная дверь бесшумно отворилась, и он двинулся вперёд мимо стоявшего навытяжку адъютанта. Мимоходом глянув на себя в зеркало, генерал Сноп решил, что уже пора слегка подстричь бороду, а то седые завитки закрывают верхний ряд орденских планок.


26 августа, 16 ч. 30 мин., Пантика.

До назначенного времени оставалось ещё полтора часа, а до комендатуры — пятнадцать минут неторопливым шагом. Но всё, что он планировал, было уже сделано. Кудлатая тёмно-русая борода осталась на горячем асфальте возле ног уличного цирюльника, а вместо нечёсаных косм, свисающих на несколько вершков ниже плеч, образовался уставной чубчик и полувершковый ёжик, совершенно не скрывающий неровностей черепа. Пятно густого загара вокруг носа и глаз обрамлено совершенно белой кожей, обтягивающей подбородок и верхнюю часть лба. Цветная рубаха навыпуск, белые шорты до колен, сланцы и тёмные очки выброшены в мусорный бак, стоявший возле магазина, где по дешёвке удалось купить неходовой в это время года полувоенный френч, брюки из парусины и лёгкие кроссовки, которые хорошо если протянут хотя бы несколько дней. В общем, вид получился не менее причудливый и экстравагантный, чем был. Прошлый прикид оставлял больше возможностей затеряться в толпе, но смысла в этом уже не было. Когда-то он надеялся, что пройдёт совсем немного времени, и Тайная Канцелярия забудет о существовании своего блудного сына, но сегодняшнее явление полковника Дины на пляже, во-первых, прикончило эту надежду, а во-вторых, дало понять, что он не так уж и раздосадован неожиданным вниманием.

«Сегодня в 18:00 жду вас в уездной комендатуре…» — звучало как приказ, но на самом деле за этими словами скрывалось нечто более значительное. «У меня есть предложение, от которого вы не сможете отказаться», — вот такая фраза лучше бы отражала суть происходящего. Но зачем, спрашивается, Тайной Канцелярии понадобился отставник, страдающий тихим помешательством, который за три года ни разу не попытался хоть как-то примирить своё прошлое с текущим моментом существования, а самого себя — с естественным для всякого гражданина чувством долга.

Теперь он шёл в противоположную от комендатуры сторону, время от времени оглядывая бредущую по улице пёструю толпу, выискивая недремлющее око наружного наблюдения. Но либо слежка была организована слишком умело, либо её не было вообще.

Итак, ещё три часа назад он считал себя ходячим мертвецом, за которым повсюду таскается навязчивый кошмар, без спросу приходящий из прошлого. Казалось, что любое воспоминание о шести годах службы в Спецкорпусе может вызвать лишь всплеск отвращения; казалось, что нет такой силы, которая заставила бы его выбраться из той ямы забвения, куда он старательно погружался три последних года; казалось, что жизнь давно закончилась, что физическая смерть — лишь пустая формальность, которая не стоит даже того, чтобы к ней готовиться; казалось, что вечность, наполненная то ли покоем, то ли страданием, уже плещется у самых ног. И вот — только одна фраза, сказанная как бы невзначай, разрушила эту иллюзию. Только одна фраза, сказанная вовремя… Вдруг оказалось, что на самом деле уже нет ни той привычной ноющей боли, от которой всегда знаешь, где расположена душа, ни страхов, которые уже казались родными и домашними, — на самом деле они давным-давно отвязались, а он, видимо, просто проспал этот торжественный момент. То, что действительно было, — это заботливо взращенная жалость к самому себе.

А может быть, не ходить никуда? Борода отрастёт, одёжка поизносится, за место на пляже со счёта капает автоматом — до поздней осени крыши над головой не потребуется… А если вдруг станет совсем невмоготу, можно пуститься вплавь к ромейским берегам — всего-то полторы тысячи вёрст, а если вертолёт пограничной стражи углядит нарушителя священных рубежей, значит, и того ближе — до дна на шельфе не больше сотни аршин…

Он поймал себя на том, что уже несколько минут смотрит на щербатую каменную кладку стены акрополя древнего ахайского города Пантики, из-за которой торчит шпиль новенькой часовни Поминания Погребённых Водами. Шальная мысль возникла внезапно, и не было особых причин, чтобы ей противиться. Он продвинулся вперёд на несколько шагов и ощупал ладонями выступы изъеденного временем камня. Вспомнился ночной штурм форта Гранда-Брохо на Бандоро-Ико, где засели последние противники законного президента Рокко Маро. Штурма, по сути, и не было — рота Спецкорпуса ночью поднялась по такой же вот стеночке, а наутро ей осталось только изобразить почётный караул для мёртвых врагов и конвой для пленных.

Нет, всё-таки с головой в порядке далеко не всё… Онисим отвлёкся от воспоминаний, когда уже висел над землёй на высоте полутора десятков аршин, внизу собралась толпа зевак, а из узкого переулка выруливал экипаж Службы Спасения. Интересно, что или кого они собрались спасать — придурка, который полез на памятник архитектуры, или сам памятник, который, по слухам, за последние две тысячи лет и так успел выдержать более семидесяти штурмов? В самом деле, цепляешься за выбоину и не знаешь, от чего она возникла — то ли от булыжника, брошенного согдийской катапультой, то ли от ромейского чугунного ядра. Но в любом случае следует поторопиться — столько времени старательно избегал всякого внимания к собственной персоне и вот на тебе — выпендрился: устроил цирк перед курортной публикой, разве что шляпу для подношений внизу не оставил… А может быть, спасатели как раз для того и прибыли, чтобы спасти сборы от представления, а потом вычесть сумму податей и стоимость амортизации памятника архитектуры?

Нога соскользнула с уступа, и вниз покатился камушек двухтысячелетней давности. Зеваки уже были оттеснены за волчатник, но несколько осколков всё же зацепили толпу, и снизу раздался усиленный мегафоном окрик:

— Эй ты, чудик! Лезь аккуратнее.

Но теперь можно было не обращать внимания на крики — на пути попалась быстро расширяющаяся трещина, и остаток пути занял не более пары минут. На верхней галерее, откуда в былые времена храбрые ахаи лили на врага кипящую смолу, не было никого. Соболь посмотрел на свои содранные ладони и присел в тени каменного парапета. Теперь, пока не повязали, надо было добраться до часовни. Зачем? А просто так — чтобы весело было. В конце концов, почему бы бойцу Спецкорпуса, следуя к новому месту назначения, не заглянуть в храм — причаститься и исповедоваться на всякий случай?! Помнится, в последний раз эту процедуру над всем взводом проделывал отец Анфим, полковой капеллан — как раз перед отправкой на ту самую операцию. «Что, греховодники, — припёрлись?! Ужо благословлю, так благословлю. Мало не покажется!» — Батюшка сам отслужил в десанте лет пятнадцать, пока его не контузило. А ведь неспроста оно возникло — это желание лезть на стенку — только-только созрел план отправиться в плавание, которое могло закончиться на дне морском, как на глаза попался шпиль вот этой самой часовни — Поминания Погребённых Водами. Значит, то ли душа пока не желает расставаться с судьбой, то ли судьба эту душу от себя не отпускает раньше времени. К тому же, оказывается, не так уж плохо сознавать, что ты хоть кому-то нужен или просто понадобился — пусть даже Родине, которая однажды уже чуть не пустила его на пушечный фарш. Но сознавать что-то более конкретное ещё рано — до 18:00 ещё не меньше часа, и можно приятно удивить Их Превосходительство своевременным появлением.

По галерее неторопливо двигались два попика в чёрных рясах, без особого любопытства поглядывая на Онисима — как будто каждый день по дюжине паломников берёт приступом их мирную обитель.

— Эй, отцы! — окликнул их бывший поручик, поднимаясь. — Как тут у вас насчёт благословить?

— Ну что — благословим? — спросил один попик у другого, теребя жиденькую рыжую бородку.

— Отчего бы не благословить, — отозвался другой, стягивая с себя лозу, которая служила ему вместо пояса. — Всё-таки надрывался человек, такую крутизну осилил. Давай — ты держишь, я благословляю.

— Отцы, полегче. — Онисим, сообразив, в чём дело, принял боевую стойку. — В Писании сказано: не принимай на себя ношу непосильную.

— Ого! Он нас ещё Писанию учить будет! — В голосе рыженького прозвучал боевой задор. — Обожди-ка, брат. Негоже двоим инокам одного мирянина усмирять.

— Негоже… — Онисим ещё не решил, как именно ему следует возразить, а попик, чёрной молнии подобный, рванулся вперёд и уже через секунду сидел на нём верхом.

— Это тебе не в чужой сад за яблочками, — приговаривал он, со знанием дела выкручивая правую руку незваного прихожанина. — Ну, ничего-ничего — мы тебя сперва исповедуем, а потом и отблагословим по всей форме.

Вот так попик! Вывернуться не было никакой возможности — служитель культа действовал грамотно и быстро, и такую конфузию никак нельзя было объяснить ни случайностью, ни потерей боевых навыков из-за длительного перерыва в тренировках. Бывший чемпион бригады по рукопашному бою лежал кулём и не мог даже пошевелиться.

— Ну, хватит! — кричал он. — Отпусти, что ли! Ну, хочешь, обратно спущусь — некогда мне.

— Куда кого спускать — это отец-настоятель решать будет, — заявил смиренный инок и одним рывком поставил Онисима на ноги. — То ли тебя со стены, то ли штаны с тебя. — Он рассёк воздух лозой и подтолкнул пленного в сторону лестницы, ведущей вниз, прямо к воротам часовни.

Спускаться с заломленной за спину рукой было труднее, чем ползти вверх по отвесной стене. Дубовые перила сгнили не одну сотню лет назад, а высокие каменные ступени были не меньше полуаршина шириной. Знать бы заранее, что попик таким шустрым окажется, — всё закончилось бы совсем по-другому…

— Брат Ипат, отпустил бы ты его — того гляди, навернётся, — попытался увещевать чернявый инок рыжего собрата, но тот только хмыкнул, давая понять, что вполне уверен в устойчивости своего подопечного.

Значит, брат Ипат… Надо будет госпоже полковнику при встрече посоветовать набирать инструкторов по рукопашному бою в стенах монастырей. Только теперь не стоило слишком рассчитывать на то, что удастся своевременно явиться на аудиенцию, разве что настоятелю будет некогда точить лясы с психом, взявшим приступом тихую обитель. А может быть, стоит ему намекнуть, что некое весьма уважаемое учреждение бывает не слишком довольно, если вызванные граждане не успевают прибыть к указанному в повестке сроку. Только вот повестки никакой с собой нет — одна магнитная идентификационная карточка гражданина болтается на шее, словно амулет от сглаза. Глаз у рыжего инока-ратоборца и впрямь недобрый, только не видно его глаза-то — шея на сто восемьдесят не ворочается, особенно когда рука за спину заломлена. Ну вот и лестница кончилась. Идти по ровному куда приятнее, тем более если знаешь куда. Хотя нет, оказывается, надо двигаться не к часовне, а вдоль стены, туда, где стоит новенький двухэтажный барак, сложенный из бетонных плит, — судя по всему, времянка. Помнится, года полтора назад приёмник над ухом проворковал, что ахайская крепость в Пантике, памятник архитектуры 153-го века от Начала Времён, передан в вечное владение Единоверной Соборной Церкви Гардарики, и там основан монастырь Святого Мартына, поскольку место сие связано с такими-то и такими-то деяниями упомянутого святого. Так что — с новосельицем!

Он вдруг почувствовал, что хватка конвоира ослабла, а значит, поп утратил бдительность, и самое время его примерно наказать, а то подловил, понимаешь, пользуясь тем, что не ожидали от него такой прыти… Расслабить руку, насколько это возможно, а теперь резко наклониться и — левое плечо вперёд! Вот она — свобода! Вот только куда этот подевался? Удар левой под рёбра просвистел мимо, и чьи-то цепкие пальцы вцепились в запястье. Прошло целое мгновение, прежде чем каменные плиты вместе с пробивавшейся между ними редкой пожухлой травой растворились в яркой звенящей вспышке, за которой последовала темнота, густая, тёплая и мерзкая, как овсяный кисель.


27 августа, 00 ч. 09 мин., Монастырь Св. Мартына, келья № 6.

Боль в затылке была где-то далеко… Не дальше самого затылка, конечно, но где он — затылок? Где-то кто-то играл на мандолине, и каждый звук рассыпался снопом разноцветных искр, которые с шипением гасли в клубящемся сером тумане. Под туманом хлюпало болото, может быть, то самое, на котором произрастала сосна — азимут 108. Или 106? Полковник Кедрач была права: разжаловать — это как минимум. Психов в армии не держат, но дают им выходное пособие. Только до него тоже надо уметь добраться, продираясь сквозь золотые буквы на чёрных обелисках Аллеи Славы. Топать по болоту всё-таки лучше, чем маршировать на плацу. Вперёд, за взводом взвод… Труба, в общем. Рация на поясе молчит, потому что нет ни её самой, ни пояса. Нет ни рук, ни ног, ни головы… Но что же тогда хлюпает? Болото, если на него не наступать, хлюпать не будет… Да и болота-то никакого нет — далеко внизу плещется океан, накатываясь на берег, поросший раскидистыми пальмами. А над тем, что дальше побережья, и впрямь клубится туман — ничего не видно, и, главное, видеть не хочется. Не хочется — а придётся, только не сейчас, а в здравом уме и твёрдой памяти. Главное, не перестараться — от избытка здравого ума порой приключается немало вреда для здоровья и личного благополучия. Твёрдая память тоже нередко жить мешает. Ну кто, спрашивается, может парить над тропическими морями, раскинув, словно крылья, руки, которых нет? Только последний кретин, обременённый душевной травмой, а если учесть боль в затылке, которая с каждым мгновением становится всё ближе и роднее, то и физической.

Берег неумолимо приближался, невзирая на желание набрать высоту и раствориться в облаках, которых тоже не было. Вот так бывает, господин поручик, Ваше Благородие. Хотя какое там Благородие… 17-й кадетский корпус, треть набора — из юных аристократов по рекомендациям высших чинов и заслуженных ветеранов, треть — после зверского тестирования на предмет умственного и физического развития, а остальные — по разнарядке Департамента Казённого Попечения. Через шесть лет, когда кадетов производят в юнкера, все становятся одинаковы — по крайней мере, в строю. Но хватит лирики — пора заходить на посадку. Опускаться на песчаный пляж гораздо приятнее, чем на гальку, которой усыпан частный пляж в Пантике. Только песок имеет обыкновение прилипать к мокрому телу, но это не имеет значения, когда тела нет, ни мокрого, ни сухого.

— Привет. — На него с ленивой улыбочкой смотрит юная дева в незначительном купальнике. Ромейский язык, смягчённый галльским грассированием… На правом плече сквозь загар проступает татуировка — две змеи, сплетённые косичкой.

Но она его уже не видит. Теперь она думает, что ей показалось, будто рядом на песок упал симпатичный парень, намеревавшийся завести приятное знакомство. Его не видит никто — ни тот престарелый оборванец, бесцельно бредущий по колено в прибое, ни два бойца в старинных эверийских касках и ромейских тогах, вооружённые снайперскими винтовками, ни группа бездельников, развалившихся неподалёку.

Песок не держит. Тело, которого нет, медленно погружается в него, как в то болото, на котором сосна. Когда песок окажется на уровне глаз, можно будет считать, что бред плавно переходит в сон, который надо будет срочно забыть, едва сознание из субъективной реальности вернётся в объективную…


27 августа, 7 ч. 22 мин., Монастырь Св. Мартына, келья № 6.

Звук доносился со стороны ноющего запястья и тяжким эхом отдавался в затылке. Водонепроницаемые, противоударные, с автоподзаводом — офицерские часы отличаются от прочих чрезмерной массивностью и слишком громким тиканьем. Если полсотни лет модель не меняется, значит, она стала частью традиций, ритуалов, можно сказать — воинским знаком различия, всё равно что орлы на погонах. Лежать было хорошо. К тому же явственно ощущалось, что тело на месте и в ближайшее время никуда оно не денется, а боль в затылке и в запястье рано или поздно должна пройти.

— А тебя, сын мой, за подобную выходку надо бы мухам скормить. — Приглушённый голос был едва слышен, но чувствовалось, что тому, к кому он обращён, очень скоро не поздоровится.

— А если бы сбежал…

— Туда бы и дорога! — Густой гневный баритон, похоже, принадлежал тому самому отцу-настоятелю, которым брат Ипат стращал агрессора. — И не стал бы он сбегать, если бы ты его силком сюда не потащил.

На сей раз инок промолчал, видимо, демонстрируя пастырю раскаянье и смирение.

— Соберёшь огурцы на двадцати грядках и засолишь. Бочки и приправы у брата завхоза возьмёшь. После вечерней службы пятьсот поклонов кому-нибудь из мучеников — сам выберешь. А тебе, отрок Саул, сто поклонов за попустительство и с засолкой помочь.

Торопливый удаляющийся топот возвестил о том, что иноки, в полной мере осознавшие свою вину, отправились исполнять епитимью. Но то, что настоятель примерно наказал их за содеянное, вовсе не обязательно должно было означать, будто он считал их действия ошибкой. На всякий случай следовало оставаться в бессознательном состоянии, пока… А что, собственно, пока? В конце концов, не на вражеской территории, и если просто встать и уйти, никто, кроме околоточного надзирателя или квартального пристава, не имеет права на временное задержание, а их, похоже, здесь нет и не предвидится.

— Ну, рассказывай, бродяга, чего тебе в обители понадобилось?

Бродяга… Бродяги бродят, а тут лежишь себе в позе трупа, никого не трогаешь… Приходить в сознание пока не хочется, да и лежать здесь ничем не хуже, чем на пляже, по крайней мере, никто не щебечет над ухом, и чайки не орут. А 18:00, наверное, уже произошло, и торопиться больше некуда.

Шершавая ладонь легла на запястье, и послышалось невнятное бормотание. Неужто настоятель решил от нечего делать помолиться за здравие незваного гостя? А может, просто бесов отгоняет, зелёненьких таких? Полезное дело, если заняться больше нечем, например, огурцы собирать…

Боль в затылке неожиданно угасла, а внутри грудной клетки начало растекаться приятное тепло. Ну прямо-таки чудеса Святого Коста… И струпья с тела его осыпались, и хворь живота его иссякла… Может быть, исповедаться, пока не выгнали? Трудновато, конечно, будет — за последние три года едва ли хоть однажды приходилось произносить подряд более десятка слов. Отчаянье — темница духа, бесконечная белая стена, великий грех, поскольку приходит оно, когда душа попускает телесным скорбям. Так, кажется, если память не подводит… Но глаза, пожалуй, стоит открыть.

— Ну вот и всё. И хватит тебе за хворью своей гоняться. — Настоятель легонько похлопал его по плечу и, судя по скрипу табурета, присел рядом.

По низкому сводчатому потолку неторопливо полз солнечный зайчик. Он казался невообразимо ярким, но не было ни сил, ни желания отвести от него взгляд или зажмуриться. От него исходил покой, тот самый, до которого, казалось, существовал только один путь — сквозь проклятое видение, сквозь сосну на болоте, символ Родины, увешанный лицами павших. Надо было встать и уйти — если соблазн слишком навязчив, в нём наверняка скрывается подвох, червоточина, западня. Всё кончается, и это пройдёт…

Но было поздно. Золотистое сияние уже разлилось по потолку, теперь оно было повсюду. Стоило закрыть глаза, и оно просачивалось сквозь веки. Исчезли окна, потолок, стены, на которых только что красовались лики святых, деяниями которых, видимо, и было прославлено это место. Значит, надвигающееся безумие решило сменить личину, чтобы подкрасться незаметно… Невидимого внутреннего врага потянуло на разнообразие. Испытание ужасом и бессильной злостью прошло. Началось испытание покоем, который, едва успеешь к нему привыкнуть, обрушится и похоронит останки разума под своими руинами. В невообразимой высоте распускались лепестки звёзд, а под хрустальным сводом небес перешёптывались голоса.

Надо только найти в себе силы не прислушиваться — это та же самая трясина, и если позволить ей поглотить себя, обратного пути уже не будет. Нельзя отзываться, иначе станешь частью этой, этого… Чего? И об этом лучше не думать. Наконец-то случилось то, чего ещё недавно так хотелось — каждый день, каждый час, каждую секунду. Покой и забвение стоят на пороге и стучатся в дверь. Стоит только сказать, что не заперто, что можно войти, и тогда… Тогда всё будет кончено. Нет! Надо уцепиться за что-нибудь — пусть даже за самые горькие воспоминания, за боль, за тоску, за отчаянье. Их всех тогда предупредили, что вероятность выжить невелика, но на самом деле её не было совсем. Погибнуть — означало выполнить задание, уцелеть — значило всё провалить. Во всей команде не было ни одного бойца, у которого оставались бы близкие родственники, почти за всеми числились грешки разной степени тяжести, а трое вообще угодили в Спецкорпус, выбрав из двух зол меньшее — пять лет безупречной службы или десять каторги. Классическое пушечное мясо, расходный материал, у каждого не менее двух нагрудных знаков «За честь и мужество», гроза трёх континентов. Нет, надо зарываться глубже… «И из вселенской глубины святые смотрят лики, храня покой моей страны — Соборной Гардарики…» — это он сам произносит, громко, как ему кажется, с выражением, стоя на небольшом возвышении — воспитанники младшей группы сиротского приюта № 958 дают концерт перед попечителями. То, что было раньше, уже давно стёрлось из памяти, и это к лучшему.

В невообразимой высоте распускались лепестки звёзд, а голоса, перекликавшиеся под хрустальным сводом небес, слились в один.

— …И скорбь тебя иссушает, и обида тебя гложет, и тоска до тебя добралась. И всех этих сестричек ты сам к себе цепями приковал. Отпусти их и живи в радости. Судьба тебя к нам привела, и Господь её надоумил. Может, останешься? Здесь место благодатное — душу исцеляет.

Огурцы, значит, будем собирать и солить их бочками… Занятие ничем не хуже и не лучше других. Только непонятно, с чего вдруг такое гостеприимство… То руки за спину заворачивают, а то… Кстати, о руках — неплохо бы выяснить между делом, где это брат Ипат так наловчился. А полковник Кедрач пусть ищет бывшего подчинённого, если ей приспичило. Попы, похоже, нелюбопытны, им-то что — пришёл странник, ушёл…

Солнечный зайчик на потолке впитался в побелку, и можно было повернуть голову — посмотреть на того, кто сидит рядом. Но табуретка, которую только что занимал настоятель, была пуста. Может быть, и его голос был обрывком сна. Последним. И только теперь настало время пробуждения.

ПАПКА № 1

Документ 1

Остров Сето-Мегеро открыт адмиралом Виттором да Сиаром в 2154 году от основания Ромы. Общая площадь около 6500 кв. км. До 2917 года — колония Ромейского Союза, с 2917 по 2970 г. — спорная территория, на которую претендуют Республика Даунди, Республика Корран и Наследное Президентство Сен-Крю. С 2931 по 2939 г. и с 2949 по 2980 г. на острове велись военные действия. С 2981 г. формально считается протекторатом Конфедерации Эвери. 72 % территории покрыто джунглями, с севера на юг остров пересекает горный хребет, наивысшая точка — г. Сквокуксо (две вершины — 3633 и 3178 м над уровнем океана). По данным на 2982 г., местное население отсутствует.

Краткий справочник «Острова». Равени, 2984 г.

Документ 2

Мария, мне до сих пор очень жаль, что ты не захотела принять участие в нашей экспедиции. Едва ли в этом мире найдётся хоть один человек, который мог бы похвастаться тем, что ему улыбнулась такая удача, которая выпала на мою долю. Я сейчас нахожусь почти на вершине блаженства, и лишь то, что тебя нет рядом, не даёт мне возможности признать своё счастье абсолютным.

Мария, мы нашли его! Я, честно говоря, рассчитывал лишь на приключение, которое развлечёт, даст возможность отдохнуть душой от серых буден. Но эта карта, на которую я наткнулся в архивах Морского департамента, оказалась настоящим сокровищем. Нашли мы совсем не то, что искали, но ЭТО несравненно ценнее сокровищ затонувшего галеона, который, как выяснилось, в своё время обчистил-таки Френс Дерни, хотя в отчёте адмиралтейству он утверждал, будто приказал затопить золото вместе с вражеским кораблём, поскольку пришлось принять бой с тремя ромейскими каперами. Каков хитрец! Потомки знаменитого корсара наверняка давно вложили эти денежки в акции, недвижимость и милые безделушки.

Но с тем золотом было бы больше хлопот, чем прибыли, и я, честно говоря, даже испытал некоторое облегчение от того, что его не оказалось на месте. Но то, что мы нашли, не снилось никакому Френсу Дерни! Когда это письмо доберётся до тебя, я, возможно, буду уже на полпути к дому, так что нет большого смысла доверять бумаге, которую будут лапать почтовые клерки, нашу с тобой тайну. Но когда я вернусь, ты узнаешь всё и, я уверен, будешь в восторге от тех перемен, которые сулит нашей жизни моя удивительная находка.

Навеки твой, Крис. 1 августа 2946 г.

Документ 3

Департамент Морского Транспорта Королевства Альби.

Марии Боолди, идентификационная карта № 36 876 980.

Ответ на запрос от 9-го сентября 2946 г.

Настоящим сообщается, что паровая яхта «Принцесса Кэтлин» (регистрационный № 34 777, порт приписки Камелот) 30 июля текущего года заходила в порт Сальви (Республика Сиар) и, приняв на борт запасы пресной воды, продовольствия и топлива, в тот же день взяла курс на Новую Александрию (Конфедерация Эвери). В указанном порту данная яхта не появилась. Сигналов бедствия с борта «Принцессы Кэтлин» не зафиксировано, предпринятые поиски результатов не дали. Постановлением Реестровой Комиссии Департамента Морского Транспорта от 31-го августа сего года № 2789 решено считать данное судно, а также весь экипаж и пассажиров без вести пропавшими.

Секретарь Реестровой Комиссии Стив Кросс.

Документ 4

Шплинт — Батону, 16 мая, 19–35.

10-го мая 2980 г. воинские подразделения Республики Корран (две мотострелковых бригады, батальон связи, сапёрный батальон, четыре артиллерийских дивизиона, две танковых роты) спешно покинули остров Сето-Мегеро, бросив в связи с недостатком плавсредств большую часть техники и вооружений. Накануне ни по агентурным, ни по дипломатическим каналам сведений о возможной эвакуации с острова Корранского воинского контингента не поступало. Более того, в период с начала апреля по 5-е мая Корранские войска практически завершили разгром полукомплектной парашютно-десантной дивизии НП Сен-Крю и вели успешные боевые действия против дуандийских диверсионных групп. По косвенным данным, причиной эвакуации стали слухи о том, что вулкан Сквокуксо может в ближайшее время проснуться.

Шифровальщик № 33.

Батон, передайте Шплинту, чтобы не занимался ерундой и предоставлял сведения только в рамках своего задания.

Зам. начальника 6-го сектора ЦАЦ[1] Тайной Канцелярии подполковник Ряба.

Документ 5

Расшифровка аудиозаписи показаний Анфима Кречета, младшего помощника штурмана сухогруза «Гремислав». 11.06.2980 г.:

«В ночь на 11-е мая загрузились мы в Сальви кофейным зерном под завязку, а наутро двинулись домой. Капитан ещё, помнится, трюмной команде пообещал премию выписать, если обеспечат 15 узлов вместо 14-ти с половиной.

Ну, короче — так короче… В общем, для краткости решили мы слегка зацепить Корранские территориальные воды, но там нас сторожевик шугнул. Отродясь там никаких сторожевиков не было, и на тебе.

Ну, по делу — так по делу… В общем, пришлось нам шлёпать мимо этого самого острова милях этак в семи. Я как раз с вахты сменился и вдруг слышу звон — стоп машина, а потом топот, аврал свистят, всех наверх, значит. Ну, я, как полагается, тоже наверх… А в море — кто на чём. Кто на доске, кто на пенопласте верхом, пара лодок тростниковых, а некоторые просто вплавь, как только акулы им ничего не отъели… В общем, приняли мы на борт человек этак сто, если не больше — это вам лучше знать, капитан их считал и уж доложил, наверное.

Ну, конкретней — так конкретней… В общем, там всякие были — и солдаты, но мы им, прежде чем на борт, приказали оружие выбросить, у кого было; и оборванцы какие-то, но у одного тоже пару гранат отобрали. Скажу по секрету: их матрос Кошка себе забрал, видно, рыбу глушить задумал, браконьер проклятый. И ещё там были эти — круглолицые плосконосые, коренные островитяне с бусами из ракушек. В общем, по-нашему из них никто ни слова, ни бум-бум. Только эти плосконосые все за борт попрыгали, когда мы мимо соседнего острова двигали. А что — привязывать их, что ли? Верёвки не напасёшься. Только одного удержать успели, потому как, по морскому кодексу, спасать положено без приказа, а чтобы за борт отпускать — тут без вышестоящего распоряжения никак…

Ну, не рассуждать — так не рассуждать… А настроение у них у всех так себе было. Они так и не ели ничего, аппетиту не было, пока мы их обратно в Сальви не доставили — только время потеряли. А того аборигена плосконосого капитан приказал запереть, видно, указание какое получил. Так что доставили мы его как положено, никто не проболтался. А нам тоже возле того острова не по себе как-то было, место порченое. Я, как до Новаграда дошлёпали, с таможни прямо в церковь пошёл, Святому Савве-Мореходу свечу за две гривны поставил…»

Документ 6

Выписка из отчёта сектора этнологии ЦАЦ ТК СГ от 17.06.2980 г. по делу № 821/177, гриф «Секретно»:

«…диалект, на котором изъясняется испытуемый, определён как разновидность нямри-урду-ученга (язык повелителей людей), на котором говорит большая часть коренного населения северо-западной части Южной Лемуриды. Имя испытуемого — Ляльялочеруппачакка (Временно Притихший Небесный Гром), принадлежит к племени Тахха-урду (Люди Зарослей). О сути явления сообщил следующее:

Бородатый человек, сошедший с большой лодки, поселился на склоне малой куксо (вероятно, груди) великой скво (женщины), плоть которой есть земля. Он построил хижину возле грохочущего молока великой скво (возможно, горной реки), и все урду (люди) поразились его бесстрашию. У него было много «затаившихся раскатов разящих молний» (вероятно, автоматических винтовок) и других диковинных вещей. Он помогал добрым урду против злых урду с железными головами, обтянутых зелёной пятнистой кожей (вероятно, солдат в касках и «хаки»). Однажды он бродил по каменоломням древних урду и разбудил сурового (злого, могущественного) духа Тлаа, и тот покорился ему. Потом этот человек стал стар и немощен, а потом умер, и пробуждённый дух Тлаа стал свободен (пуст, неприкаян). Нельзя жить на той земле, где есть дух, который могуч и пуст (неприкаян, свободен). И большим лодкам нельзя приближаться к земле великой скво, потому что неминуемая гибель настигнет тех, кто незваным ступил на этот берег, и разрушены будут их хижины в далёкой земле, и всех их близких ждут великие несчастья. На эту землю дух Тлаа допустит лишь тех, кто наполнит (пленит, утешит) его».

Глава 2

31 августа, 18 ч. 10 мин., Монастырь Св. Мартына.

— Значит, слушай, что тебе отец-настоятель передать велел. — Саул присел рядом на корточки возле корзины, наполненной только что собранным виноградом. — Сначала выслушай, а потом поступай как знаешь.

Онисим не ответил. Он сорвал с куста последнюю гроздь, начал отщипывать от неё по ягодке и отправлять в рот. Видения его не посещали уже третьи сутки, даже во сне. Больше всего он опасался, что вот сейчас ему укажут на ворота и надо будет куда-нибудь идти — то ли обратно на пляж, то ли в комендатуру, где его уже, наверное, не ждут, то ли просто куда подальше.

— Слушаешь, что ли? — Вопрос был не лишним. Бывший поручик уже давно заметил за собой, что приступы глубокой задумчивости временами начисто отключают его от внешних раздражителей.

— Говори, слушаю.

— Здесь тебе нельзя оставаться. Ещё день-два, и придут за тобой.

— А вам-то какое дело? — поинтересовался Онисим, разминая языком очередную ягоду. — И что будет? Я не прятался.

— Не прятался, а надо бы… — Саул с опаской огляделся. Виноградник одной стороной примыкал к стене акрополя и был огорожен шатким заборчиком, за которым проходила тропинка, а по ней к морю спускались «дикие» отдыхающие. — Отец Фрол зря говорить не будет. Так и сказал: доли своей ему не миновать, только за казённый счёт такие дела не делаются.

— Какие дела?

— Вот сам сходил бы и спросил, — с лёгкой обидой в голосе отозвался монах. — Ты и не ведаешь, к кому тебя Господь привёл. Благодать на нём, на отце-настоятеле. Третьего дня к нам сам епископ всея Таврийского уезда приезжал перед Малым Собором, так с отцом Фролом часа три говорил в келье, советовался о чём-то. Ты давай сходи-ка правда к нему, а я корзинку твою отнесу.

Саул, явно старавшийся избежать новых вопросов, схватил корзину и шустро понёс её к давильне.

Значит, и у этих вдруг возник странный интерес к бродяге с трёхлетним стажем… И епископ, похоже, не зря приезжал. Всё чаще спина чувствует любопытные взгляды, а уши слышат торопливое перешёптывание братии. Так, корзина уже убежала, ягоды на кусту кончились, значит — свободен… А вон и брат Ипат стоит возле открытой железной калитки и рукой машет — подзывает. Ну, с этим братом лучше не расслабляться. Шагов пятьдесят до него. Надо его как-нибудь проучить, когда будет не при исполнении. Только они всегда при исполнении, даже когда спят, им, наверное, трубящие ангелочки снятся. Благодать оптом и в розницу. Святая водица в посуду клиента… А теперь — рысью! Не стоит утомлять ожиданием ближнего своего. Кстати, как это кроссовки до сих пор не развалились? Как будто их тоже благодатью зацепило.

— Иди за мной, — чуть ли не приказал рыженький Ипат и, повернувшись к Онисиму спиной, двинулся по дорожке, посыпанной мелким гравием.

— Куда? — Онисим не сдвинулся с места, надеясь, что монах попробует повторить свой подвиг недельной давности. — Если к настоятелю, я и сам дорогу найду, а если на выход — тем более.

— Иди куда хочешь, только за мной, — отозвался Ипат, не оборачиваясь, и можно было представить, как прячет он в своей реденькой бородке кривую усмешку.

Впрочем, не всё ли равно, куда идти, что делать, с кем беседовать… Вроде бы болячки на поверхности души начали подсыхать, и надо этому тихо радоваться, наплевав на всё остальное — и на прошлое, и на будущее, и на спину рыжего брата Ипата, за которой надо следовать, хоть она и загораживает почти всё видимое пространство.

— Эй, брат Ипат, а скажи, пока идём, где ты так драться научился? — Онисиму внезапно захотелось слегка подразнить своего «конвоира». — Ты не из наших?

— Из каких это ваших? — Монах остановился так резко, что Онисим чуть было не наткнулся на него.

— Из отставных бойцов спецназа.

— Нам, смиренным инокам монашеское звание издревле не позволяет носить оружие, кроме как по особому разрешению Малого Собора в случае угрозы Церкви или стране, — охотно начал объяснять Ипат. — Но не можем же мы быть беззащитны. В любой семинарии, пока монастырское единоборие не освоишь, сана не получишь.

Вот как, значит! Раззудись, плечо! Эх ты, удаль монастырская…

— А монахини — тоже?

— А сестры — особо.

Интересно люди живут, не то что некоторые… Но расспрашивать далее почему-то не хотелось, да и дверь в покои настоятеля была уже рядом, а брат Ипат куда-то исчез, словно в воздухе растворился.

Постучаться или не надо? А то явится отцу-настоятелю вместо благодати этакая рожа с четырёхдневной щетиной на красном обожженном подбородке…

Но дубовая дверь вдруг отворилась сама, изнутри пахнуло приятной прохладой, слегка сдобренной какими-то тонкими благовониями. Автоматика у них, что ли? Или сам настоятель на расстоянии предметы двигает одною только силою духа? Но надо идти, раз уж зовут. Переступить каменную ступеньку — и вперёд по длинному коридору сквозь строй одинаковых дверей с низкой притолокой, не поклонившись — не войдёшь… Только вот за какой из них та самая келья? Хоть бы встретился кто-нибудь, указал… Нужная дверь распахнулась сама, без посторонней помощи, едва он оказался рядом, и поперёк полутёмного коридора лёгла полоса солнечного блика. Оставалось только войти.

Отец Фрол стоял возле конторки и что-то писал перьевой ручкой в толстой тетради. Во время их первой встречи Онисим так и не разглядел его, и теперь было как-то странно видеть этого высокого, худого, как щепка, старика с юношеской осанкой. Настоятель смотрел прямо перед собой, не опуская глаз, а рука как бы сама по себе продолжала выводить на бумаге какие-то знаки. Солнечный луч, пробиваясь в узкое не застеклённое окно, падал ему прямо на лицо, но он не щурился, а огромные чёрные зрачки были неподвижны. Отец Фрол был слеп. Его глаза ничего не видели, и значит, можно было не бояться удивить его видом своим.

— Сядь пока и о душе подумай, — не отрываясь от дела, сказал священник. — Я скоро.

Сесть — это можно, а вот подумать — это сложнее. О душе, значит… О нематериальной субстанции… А вот интересно — у крупнокалиберного пулемёта ПК-66 есть душа? Ведь говорят, создатель в любое создание душу вкладывает. А вещь душевная — пятимиллиметровую сталь с полутора вёрст прошьёт и не заметит, по сравнению с ним эверийский SZ-17 — просто пугач, пукалка бестолковая. Хотя теперь какая разница… Сказал бы уж лучше этот занятой, зачем звал и для чего о душе думать… Душа бродит где ни попадя, и иной раз лучше не чуять того, чего она касается. Зачем только покоем поманили? Надо было вовремя выполнять свой воинский долг до конца и лечь на том берегу рядом со всеми. Тогда было бы всё ясно — тело в земле, душа на свободе, то ли в Кущах, то ли в Пекле — всё едино. А сейчас сидит она внутри, под рёбрами — горит и не сгорает, только корчится. Спокойно, спокойно… Почему надо думать о том, что сказал этот старик? Почему вообще надо о чём-то думать? Можно просто сидеть на этой твёрдой грубо сколоченной лавке и смотреть в стену, на которой ни трещинки, ни щербинки — ничего такого, за что мог бы зацепиться взгляд. Только какое-то перо скребёт по какой-то бумаге, но звук размеренный и спокойный — он не отвлекает от созерцания белой стены, за которой ничего нет. Отчаянье, темница духа, белая стена… Нет, никакого отчаянья — только молчание, которое внутри, которое не перекричит никакой внутренний голос.

— Что — видения, значит, тебя больше не мучают, а жить легче не стало? — Голос настоятеля ворвался в сознание так неожиданно и резко, что показалось, будто стена мгновенно покрылась густой паутиной едва заметных трещин.

Это уже было, и не раз — он даже сам себе порой признавался в этом, но уцепиться было не за что — не было того спасительного деревца, растущего на самом краю трясины. Родина однажды отправила его на убой; те, кого он считал друзьями, погибли; родителей не было никогда; Бог слишком далеко, и у него свои забавы — ничто не дорого, ничто не свято. Жить незачем, даже если и хотелось бы, а умереть — лень, да и тоже лишние хлопоты. И всё-таки старик прав — в таком состоянии что-то есть.

— А не желаешь ли ты зла виновным в том, что с тобой совершилось?

А вот этот вопрос попал в точку. Несколько суток, что пришлось скрываться в джунглях в компании змей и макак, он люто ненавидел того сиарского капитана, который визгливо командовал солдатами, грузившими на вонючий чихающий грузовик то, что осталось от его команды. Потом, умирая от жажды на рыбацкой лодчонке посреди океана, он возненавидел воду за то, что она солона, и скрывшийся за горизонтом берег — за то, что он чужой. В следственном изоляторе, куда его поместили, как только под ногами оказалась Родина, он ненавидел четверых дознавателей, которые, сменяя друг друга, целыми днями задавали одни и те же идиотские вопросы. А командование Спецкорпуса, как потом выяснилось, тем временем решало — отправить его в психушку, поставить к стенке или дать орден и с миром отпустить под надзор какого-нибудь уездного пристава. Но мучительней всего были короткие вспышки ненависти к госпоже полковнику Кедрач, стараниями которой он остался, во-первых, в живых, во-вторых, при выходном пособии. Потом, пытаясь объяснить, почему всё так получилось, она открыла ему часть запретной правды — вполне достаточно, чтобы понять всё остальное и перестать понимать, зачем надо жить. Лучше бы молчала. Если однажды вдруг окажется, что он исцелился от ставшего привычным ощущения, будто смотришь на мир со стороны, а не живёшь в нём, то возникшую пустоту тут же заполнит ненависть. Ненависть и страх…

— А глазоньки-то у тебя разгорелись. — Отец Фрол, казалось, был разочарован — в голосе прозвучала едва заметная тень досады.

И как это определил, что там у кого разгорелось? Онисим вдруг сообразил, что он ни в первую встречу с настоятелем, ни сейчас не сказал ни слова, а чувство было такое, будто старик знает о нём всё или даже несколько больше.

— … твоя же гордыня тебя и мучает…

Гордыня? Ну это уж слишком! Если человек хочет только одного — чтобы от него все отвязались — это гордыня? Всё-таки лучше отсюда уйти, и чем быстрее, тем лучше.

— …и в том она, что тоску свою превозносишь выше всех прочих скорбей, которыми мир полон, и выше благодати…

Нет никакой тоски! Просто разменял жизнь — получи сдачу.

— …и всяк гордыню свою по-своему нянчит. Вон ромеи взялись лета считать от основания града своего, как будто Начала Времён не было…

Ну и что?

— Ладно… Не о том я с тобой говорить хотел. — И снова показалось, что настоятель не то чтобы прочёл мысли, но точно знал, каков был бы ответ, если бы был произнесён вслух. — Хоть и влез ты сюда без спросу, но кто знает, может, сам Господь надоумил тебя мимо храма не пройти.

А действительно — зачем было на стенку лезть? А так — просто шёл, увидел, не пожелал пройти мимо. Есть такая работа — искать во всём высший смысл. Кесарю — кесарево, а хезарю — хезарево…

— …и перестань болтать сам с собой — нездорово это.

А похоже, этот поп и вправду мысли читает… Только лучше бы он этого не делал — к чему лезть в чужой котёл, когда бес под ним уже угли раздувает. Это уж точно нездорово. Вот если бы точно знать, что там, после жизни, и в самом деле тот самый покой, которым обернулся однажды солнечный зайчик на потолке, то ради этого можно ещё разок в атаку сходить. Но так, чтобы уж наверняка — в последнюю…

— Искали тебя по всему городу, только вчера унялись. И городовые весь берег от Фарха до Евпатии прочесали, и сыскари к пляжным бездельникам приставали — фотографию твою показывали. По-хорошему, надо было бы выяснить, что ты за птица…

Самому бы знать… И с чего вдруг такая забота? Отправить за ворота ко всеобщему удовольствию — вот и всем хлопотам конец. Значит, и у этих есть какой-то интерес к отставному поручику, который и себе самому не очень-то нужен.

— На днях, если пожелаешь, отправим тебя в Беловодскую обитель. И никто тебя там искать не будет, и места посетишь чудодейственные. И вернётся к тебе былая крепость духа.

Как же, вернётся… И зачем она нужна — былая? Но всё равно хотелось верить, что так оно и будет. Будет… Будет… Самое время вздремнуть. Пока есть возможность спать и не видеть навязчивых кошмаров — надо пользоваться, тем более если завтра в поход. Но почему так хочется верить, что этот старик действительно хочет помочь, и совсем не хочется знать — почему…

— Вот и славно. Хочешь верить — верь, не откажи себе хотя бы в этом…


2 сентября, 11 ч. 15 мин., Новаград, Южное Подворье, Главный штаб Спецкорпуса.

— Я полагаю, мы пришли к одним и тем же выводам. И то, что мы их по-разному формулируем, не должно стать препятствием нашим совместным действиям. — Дина подарила ещё не старому, лет сорока, епископу белозубую улыбку и сделала какую-то пометку в блокноте.

— То-то и оно, что вместе делать-то нам ничего не придётся, — отозвался епископ, взяв с подноса четвёртый бокал с кокосовым коктейлем оборотов на тридцать пять. — Я вас разве что благословить могу на это дело, а дальше — только и осталось, что молиться за здравие посланца нашего и за избавление всех нас от бед.

— Собственно, на первом этапе операции у нас единственная цель — понять, что же там происходит, и только потом можно будет действовать. — Дина позвонила в колокольчик, и бесшумный официант доставил гостю пятый бокал. — Если предположения наших аналитиков не во всех деталях совпадают с тем, что утверждают ваши старцы, это вовсе не значит, что мы не понимаем друг друга и всей серьёзности положения.

— Да нет, не понимаете, — прервал её епископ. — Мы и сами-то не понимаем, а вы и подавно. Но нам и понимать не надо — у нас Писание есть, Священные Скрижали и Пророчества, и толковать их нам ни к чему — там всё ясно написано.

— И что — там упоминается что-то похожее? — Дина постаралась не выдать удивления, но голос её слегка дрогнул.

— А как же! — Епископ одним глотком опорожнил очередной бокал и, не поморщившись, проглотил дольку лимона. — У нас в каждом храме со дня основания летопись ведётся. И последний раз такое было лет назад этак четыреста сорок шесть… Интересно?

— Буду весьма признательна.

— Вот это правильно. — Он изобразил глубокую задумчивость, как бы перебирая в памяти подробности давнего свидетельства, но потом потянулся к баулу, стоявшему на полу рядом с креслом, извлёк оттуда здоровенный том в чёрном переплёте и начал читать: — Так вот… Лета 17 175-го от Начала Времён в Мынты-Кульском (язык сломаешь) уезде, что в пограничье с Белыми Урукхами, начали пропадать люди, вещи и домашняя скотина, а шестого дня месяца Опадня, (сентября, значит) из храма в Усь-Мекташе прямо во время службы у всех на глазах исчезла дароносица. Местные инородцы, обращённые в веру Господню, после того перестали в храм ходить, утверждая, что шаманы их пугают пробудившимся и осиротевшим духом Длала (бесовское имя), которому нужны обильные жертвы, чтобы он утихомирился. По приказу уездного воеводы Кулеша два стрелецких куреня отправились в тайгу, дабы разорить капище, а шаманов зловредных вразумить плетьми. Но как только углубились они в тайгу на три версты, начался обильный снегопад, хлопьями с ворону (в сентябре-то). Вскоре снега стало по пояс, и двигаться дальше не было никакой возможности. Обратно стрельцы выбирались четверо суток (у инородцев, поди, по бабам шастали), а иные, числом девять, не вернулись совсем. А тем временем сам по себе сгорел терем воеводы со всем достатком, а сам воевода Спиридон Верба слёг с недержанием живота (с горшка, значит, не слезал). Кочевые инородцы — тунгуры, йоксы и замирённые хунны — сняли становища из окрестностей Усь-Мекташа и подались на север, как только снега потаяли. Да вы сами почитайте, а то ещё скажете, что мне книжку жалко дать. — Епископ отчеркнул ногтем нужное место и протянул книгу Дине.

Она, прежде чем положить себе на колени тяжёлый том, глянула на обложку. «Козни и благодать. Свод свидетельств (т. 67, 17 000–17 220 гг.). Адаптированное издание. Одобрено Малым Собором». И ниже мелким шрифтом — «Только для священнослужителей». Судя по номеру и весу тома, церковь располагала более полной информацией об аномальных явлениях, чем соответствующее ведомство Тайной Канцелярии. Борозда от ногтя епископа едва не протёрла насквозь дорогую, выделанную под пергамент, бумагу.

«…снега потаяли. И никакие увещевания, подарки старейшинам и угрозы не могли их остановить. Они ушли от острогов и откочевали на три сотни вёрст севернее. В то же время и среди поселенцев прошёл слух, будто тунгурский идол Длала привечает не только своих тунгуров, но и людей всякого племени, лишь бы те не замышляли против него злого. Некий расстрига Олгер, из варягов, начал проповедовать ересь, утверждая, что Господь Единый сразу не принимает рабов своих в Царствие Небесное, а иные должны при жизни пройти очищение в горниле веры идольской, и только познав малую истину, можно познать великую, а через идола можно получить благодать Господню, а явление духа Длала, взявшего из храма дароносицу, есть знамение того. Поскольку среди поселенцев большинство было подлого народу, проповедь его имела успех, и многие [люди] отправились в тайгу на поиски капища, дабы поклониться демону и снискать его милости. Многие из них пропали бесследно, других казаки нашли в тайге мёртвыми, а иные вернулись, но повредились умом. В начале месяца Ливня [ноября] из Усь-Мекташа [ныне Лисья Застава] исчезло несколько домов, а затем — возведённый за казённый счёт каменный храм. После сего воевода Кулеш приказал всем стрельцам, казакам и прочим поселенцам, кто ещё остался в вере Господней, уходить в Мынты-Куль [ныне Витязь-Град].

Св. Оладий [в то время епископ Нижнечуламский и Мынты-Кульский] особой грамотой установил под страхом анафемы запрет всякого звания [людям] пересекать реку Малая Тужина, который был отменён Малым Собором только через 64 года. Когда юго-восточные земли были вновь присоединены к Мынты-Кульскому уезду, там были обнаружены племена Белых Урукхов, которые частью были вскоре замирены, а остальные вернулись в свои исконные земли. О духе Длала никто с тех пор не слышал, а упоминания имени его стали избегать даже шаманы местных инородцев».

— Святой отец, вы позволите нам снять копию с этого текста? — спросила Дина, закончив чтение.

— Никак не можно. — Епископ торопливо дожевал бутерброд с чёрной икрой. — Эти книги, как это у вас принято называть, для служебного пользования. Да и толку от этого свидетельства негусто.

— Но ведь теперь мы знаем, что подобные явления уже случались, и ни к чему катастрофическому это не привело. — Полковник Кедрач уже представила себе большой восклицательный знак в конце своего отчёта о беседе с церковным иерархом, который неожиданно легко пошёл на контакт и чуть ли не сам предложил сотрудничество. — Только один вопрос: в какой мере эту информацию можно считать достоверной?

— В свод включены только те свидетельства, истинность которых несомненна. — Епископ сделал вид, что слегка обижен. — Все они признаны отцами Церкви, и подвергать сомнению хоть одну букву — почти богохульство.

— Можете считать мой последний вопрос чистой формальностью, — поспешно сказала Дина, закрывая книгу. Прочитанный текст почти дословно отпечатался в памяти, но изложить его на бумаге стоило сразу же после окончания беседы.

— Могу считать, а могу и не считать, — задумчиво протянул епископ, с тоской глядя вслед официанту, который катил прочь столик с остатками трапезы. — Только там, в книге этой, не всё написано. Вам интересно?

— Нам крайне интересно всё, что может пролить свет на интересующее нас явление. — Дина в который раз пыталась понять, почему гость так охотно делится информацией — уж не в благодарность же за роскошный ужин.

— Отец Фрол, настоятель Пантикской обители, в своё время изучил немало документов из Всеславского Епархиального архива.

— Но ведь он, насколько нам известно, слеп.

— Отец Фрол сам по себе, как вы это называете, явление. Он рукой читает, причём может понять тексты, написанные на любом языке, даже если он ему неведом. И давайте возблагодарим Господа за то, что сей настоятель не слышит, о чём мы тут с вами беседуем и какие планы строим.

— Но мы пока никаких планов…

— А вот за этим не станет. — Епископ икнул и погладил себя по животу. — Не затем же я сюда пришёл, чтобы пищу от щедрот ваших вкушать и лясы бездельные точить. — Он сделал паузу, которая, как ему казалось, придала значительности тому, что он собирался сообщить. — А теперь самое главное… Вы ведь, поди, никак в ум не возьмёте, чего это Их Преподобие, то есть я, напросилось в казённый дом и без умолку даёт, как это у вас называется, показания.

— Признаюсь…

— Да можно и не признаваться — и так всё ясно. Нас не меньше вашего беспокоит, как это вы говорите, явление, которое на острове…

— Сето-Мегеро, — подсказала Дина.

— …и Малый Собор этим немало обеспокоен, поскольку не так уж часто Лукавый искушает нас ложными чудесами, а если искушает, значит, на что-то надеется, собака.

— Зачем же собак обижать такими сравнениям?

— Верно, прости Господи, не стоит. — Темп выступления был сбит, и епископ на несколько мгновений умолк, сосредотачиваясь. — Ну так вот… В памяти отца Фрола сохранилось письмо святого Оладия архипрестольному диакону Луке Тихому, в котором написано, что через шесть лет после исхода за Малую Тужину расстрига, богоотступник Ольгер, который длалову ересь проповедовал, явился к нему с покаянием, заявив, что ересь сию он решил от себя отринуть, и просил просветлить сердце его, дабы оно вновь приняло Господа Единого и Церковь Его. И Оладий ответил ему, что сердце своё, полное смятения, каждый только сам просветлить может, когда разум его от сует избавится. В общем, этот самый Ольгер, не найдя успокоения, всеми отвергнутый, отправился в логово поганого духа, а ещё через год инородцы, которым грамота епископская нипочём, начали потихоньку возвращаться в свои урочища, а один шаман, напившись в кабаке, проболтался, что некий бледнокудрый человек именем Ольгер вошёл в золотую хижину Длалы, дух принял жертву и тем удовлетворился. И до сих пор, кстати, тунгурские шаманы, когда камлают, рядом с Солнцем, Луной, Ветром и духами предков поминают какого-то Ольгера, который увёл с их земель бесприютного духа в невозвратные пределы. А рассказал я всё это вот к чему: если вы и хотите послать своего человека на этот остров, он, во-первых, не должен знать, что его кто-то послал, во-вторых — чтобы не осталось в этом мире ничего такого, что ему дорого, за что бы душа его цеплялась…

— А почему вы так уверены, что у нас есть именно такой человек? — Дина поймала себя на том, что повторяет вопрос генерала Снопа, адресованный недавно ей самой.

— Таких людей немало, а уж вы-то, с вашими возможностями, найдёте…

— А почему вы не хотите поставить в известность о наших планах отца Фрола? Вы же утверждаете, что лучше него в таких вещах никто не разбирается…

— А потому! Вы думаете, почему я епископ, а он всего-навсего настоятель? Он ведь и старше меня лет на тридцать, и подвижник, чем я, как бы ни хотел, похвастаться не могу, и благодать от него исходит. А потому, что уже лет триста, как в Церкви утвердилось негласное правило — подвижников, которые готовы за каждый «аз» удавиться, высоко не пускать. Таким в настоятелях самое место. Прямолинейны они, как меч архангельский, а оттого им никакое благое дело до конца довести не можно. Нам-то ведь что нужно? Чтобы человек покинул сей мир и не угодил ни в Пекло, ни в Кущи, а унёс с собою этого Длалу куда подальше — за пределы мира нашего… Нет, отец Фрол не допустил бы, чтоб душа человеческая предначертанного пути миновала. Он не допустил бы, а я вот могу…

— Ну хорошо. — Дина почувствовала лёгкое утомление от продолжительной беседы, к тому же информации для первого раза было получено уже достаточно. Теперь надо было всё обдумать и быстро, очень быстро принять единственно верное решение. Где б его взять — единственно верное… — Последний вопрос: в какой мере Малый Собор осведомлён о вашем намерении сотрудничать с нами?

— А в какой мере Тайная Канцелярия осведомлена об этой вашей, как у вас называют, операции? — Епископ едва заметно усмехнулся. — В Малом Соборе более сотни иерархов — одни из них осведомлены, другие — не очень. Разве в этом дело?

Действительно, об этом спрашивать не следовало. Малый Собор — такая же контора, такое же ведомство, как и все прочие, чиновник в рясе, по сути, ничем не отличается от чиновника в вицмундире. Теперь надо выразить надежду на дальнейшее плодотворное сотрудничество и встать, давая понять, что аудиенция закончена и её, полковника Тайной Канцелярии, ждут неотложные дела. Но епископ поднялся первым.

— Так что сказать мне больше нечего, но и вы, надеюсь, долго думать не будете.


3 сентября, 1 ч. 44 мин., 4 версты восточнее Пантики, подножие скалы Орлиный Клюв.

— Да благословит Всевышний твоё одиночество, брат. — Пришедший был низкоросл и широк в кости, а на лицо его падала тень от головной накидки, которую отбрасывала ополовиненная луна, висящая над морем. Но видеть лица было совершенно не обязательно — достаточно было услышать верный пароль.

— Господь на небе, а я на земле. — Бессмыслица, но что поделаешь… Посланник должен услышать именно то, чего ожидает.

— Тебя не хватятся, брат Ипат?

А вот это было странно — обычно посланники не знают имён тех, к кому пришли.

— Нет, я сказал, что ушёл на всю ночь — молиться у скалы святого Иво, — Ипат умолк, ожидая, что скажет посланник, но тот присел рядом, уставился на луну и начал невнятно шептать какую-то молитву. Значит, должен сказать что-то действительно важное, если сначала решил обратиться к Господу.

— Хочешь ли ты пройти испытание и принять Посвящение в рыцари Второго Омовения?

Предложение действительно было совершенно неожиданным — Ипат полагал, что сможет удостоиться такой чести лет через семь, не раньше.

— Скажи, на что ты готов ради этого?

Значит, предстоит совершить нечто слишком опасное, либо пожертвовать чем-то очень дорогим, либо покрыть своё имя позором в глазах ближних своих. Что ж, если Ордену нужна его жизнь, он и ею готов пожертвовать.

— Я готов на всё, посланник. — Да, он был готов на всё, хотя вполне представлял, что может крыться за этим «всё».

— Тогда ты должен расстричься и вступить в секту еретиков. Завтра же.

— Завтра же расстричься или завтра же вступить? — Ирония была неуместна, но Ипат не смог сдержаться. Это был действительно удар. Но, с другой стороны, пояс рыцаря Второго Омовения… Минуя Первое! Это уже не просто быть каким-то Послушником Ордена.

— Завтра же начать действовать. Но не стоит слишком спешить. Но главное — ты должен увести с собой того скалолаза.

— Онисима?

— Да.

— Но как я смогу его в чём-то убедить? Его даже отец Фрол пронять не может.

— А это уже твоя забота. Орден не ставит перед своими солдатами лёгких задач.

Посланник возложил десницу на темя Ипата, скороговоркой прочёл краткий чин благословения и бесшумно удалился — так, что ни один камушек не звякнул под его башмаками.

ПАПКА № 2

Документ 1

Общественный Центр исследований аномальных явлений.

Заместителю начальника Департамента Безопасности Конфедерации Эвери Грессу Вико.

Глубокоуважаемый господин Гресс!

Никогда не посмел бы обратиться к Вам лично, но все нижестоящие инстанции так и не дали вразумительного ответа на наш запрос от 13-го декабря по поводу разрешения провести силами нашего Центра исследовательскую экспедицию на острове Сето-Мегеро, который, насколько нам известно, провозглашён подопечной территорией Конфедерации.

По нашим данным, на указанном острове в течение последних четырёхсот лет происходили различные аномальные явления, которые являются основным предметом нашего научного интереса. Пока на острове шли военные действия и он являлся спорной территорией, населённой к тому же дикими племенами, мы не имели возможности проводить там наши исследования в полном объёме из-за того, что не считали себя вправе подвергать опасности жизни и здоровье граждан Конфедерации. Теперь, насколько нам известно, ситуация кардинально изменилась. Десятки заинтересованных лиц, в том числе весьма влиятельные люди, уже выразили готовность вложить в это предприятие средства, достаточные для его осуществления, и дело осталось за малым — получить официальное разрешение от Управления Подопечными Территориями. Но там такого разрешения не дают, ссылаясь на то, что пока на указанном острове не будет восстановлен правопорядок и не начнёт функционировать гражданская администрация, он находится в ведении Департамента Безопасности. Настоятельно прошу Вас либо дать нам указанное разрешение, либо предоставить аргументированный отказ.

С уважением, Сид Метро, директор-администратор ОЦИАЯ.

Наискосок в правом верхнем углу: «Барди, не стоит беспокоить шефа этой ерундой. Я навёл справки. Этот ОЦИАЯ — всего-навсего контора по экстремальному туризму, причём абсолютно шарлатанская. А вывеска общественного объединения — чтобы налогов меньше платить. Отпиши им что-нибудь насчёт сейсмической активности или недобитых партизан.

Т. Брасс, делопроизводитель № 543».

Документ 2

«2.2. Послушник Ордена Святого Причастия имеет те же обязанности перед Орденом, что и рыцари всех Трёх Омовений, те же, что и сам Магистр Ордена. Воля Ордена для него должна быть превыше воли любой духовной или светской власти, превыше родственных связей, превыше всех прочих привязанностей, превыше жалости и страха.

2.3. Послушник Ордена Святого Причастия обязан безоговорочно подчиняться приказам старшего по степени Посвящения, даже если ему не ясны их цели и смысл. Слово старшего для него — всё равно что слово Господа.

2.4. Послушнику Ордена Святого Причастия отпускается любой грех, если он совершён во Славу Ордена.

2.5. Послушник Ордена Святого Причастия есть плоть и кровь Господня. Господь Единый не жалеет крови своей ради чад своих возлюбленных».

Из Устава Ордена Святого Причастия.

Документ 3

Служебная характеристика на командира 1-го взвода 6-й роты 12-й отдельной десантной бригады Спецкорпуса Тайной Канцелярии подпоручика Соболя Онисима.

Подпоручик Соболь Онисим зачислен в Спецкорпус в сентябре 2976 г. после прохождения трёхгодичной стажировки в общевойсковых частях. За полтора года службы в Спецкорпусе проявил себя как мужественный, думающий, инициативный, дисциплинированный офицер. Участвовал в 19-ти боевых, диверсионных и разведывательных операциях в Сиаре, Даунди, Бандоро-Ико, в течение трёх месяцев работал военным инструктором при штабе повстанческих отрядов в хуннской провинции Шао-Лю. Награждён орденом «Боевая Слава» и двумя медалями «За отвагу». Имеет опыт агентурной работы (дважды направлялся в Конфедерацию Эвери в качестве связного). Свободно владеет ромейским и альбо-эверийским языками. Прекрасный спортсмен, чемпион бригады по рукопашному бою, увлекается также горными лыжами и верховой ездой. Общителен, пользуется авторитетом среди офицеров. Во вверенном ему подразделении дисциплина, боевая подготовка и моральный климат поддерживаются на должном уровне.

Взыскания: два выговора от непосредственного начальства за нарушение формы одежды и устное замечание от интендант-полковника Могилы за «панибратство с подчинёнными».

Характеристика дана для предоставления в аттестационную комиссию Тайной Канцелярии Посольского Приказа для присвоения Соболю Онисиму очередного воинского звания — поручик.

Резидент Спецкорпуса по Юго-Западному региону подполковник Кедрач.

Документ 4

«Братья и сестры! Души ваши жаждут полёта, а сердца стосковались по чуду Господню, иссушены бесплодным ожиданием Благодати Небесной. С амвонов вам говорят о терпении, смирении и жизни вечной — той самой, которая воздаст нам вечным благоденствием за краткие скорби земные. На словах ваши пастыри склоняются перед величием Единого, а на деле анафематствуют каждого истинного свидетеля чуда Господня и Благодати, ниспосланной в сердца истинно верующих.

Четыре с половиною столетия назад блаженный Олгер вошёл прижизненно в Царствие Господне, но тупые ортодоксы, заседающие в Малом Соборе, несмотря на очевидность подвига его, объявили, что чудо Витязьградское — не что иное, как козни Лукавого, и корень их скрывается в Пекле. Тогда Врата Небесные закрылись, успев принять лишь немногих, и Господь отвернулся от чад своих, поскольку мир, погрязший в жестокости и несправедливости, устами духовников своих отверг Спасение. Прошли века, и вновь, пусть на ином краю земли, Врата, слава Господу, открываются снова.

Братья и сестры! Не убоимся же козней и препон, которые станут на пути! Не убоимся анафем лжепастырей, которые заполонили храмы! Не убоимся собственных страхов и сомнений! И тогда Врата отворятся перед всяким, кто преодолел невзгоды и расстояния, двигаясь к цели заветной, перед теми, кто не поскупился, уходя в паломничество, отписать своё имущество на сохранение Катакомбной Церкви…»

Расшифровка аудиозаписи проповеди преподобного Зосимы (в миру Маркел Сорока, 52 года, трижды судим за квартирные кражи и мошенничество), предстоятеля Катакомбной Церкви Свидетелей Чуда Господня. Архив Тайной Канцелярии.

Документ 5

Начальнику Финансового Управления Западного Пограничного Округа подполковнику Кулику.

За семь месяцев текущего года на участке границы с Угоро-Моравской Федерацией, охраняемом 512-м отрядом Пограничной Стражи (76 вёрст, три пропускных пункта), отмечен рост на 12 % попыток нелегального перехода границы и на 9,2 % — попыток выехать из страны по подложным документам или фальшивым визам. Почти вдвое увеличилось количество граждан, выехавших за рубеж по туристическим визам и не вернувшихся обратно в указанные строки (за соответствующий период прошлого года — 9, за семь месяцев текущего — 17). Более половины задержанных за нелегальный переход было отправлено органами дознания в гарнизонную психиатрическую лечебницу — практически у всех обнаружилась запущенная форма шизофрении и другие психические заболевания. Это вполне понятно — пытаться покинуть такую замечательную страну, как наша, могут только психи. Но тем не менее смею просить командование о выделении нашему подразделению дополнительного финансирования на укрепление границы, закупку сорока двух приборов ночного видения, тридцати собак, а также на строительство сауны для пограничных нарядов, вернувшихся с дежурства.

Начальник штаба 512-го отряда Пограничной Стражи майор Разводяга.

Документ 6

Мамочка! Прости меня, пожалуйста, что уехала, не попрощавшись. Я сейчас нахожусь в лагере для перемещённых лиц в Республике Корран — это в Южной Лемуриде. Как я сюда угодила — лучше не спрашивай. Мне здесь плохо. Хорошо, хоть паспорт у меня сохранился. Тем, которые без паспорта, даже домой написать не разрешают. Кормят ужасно, а отправлять назад бесплатно не хотят. У нас, говорят, расходов на таких голодранок сметой не предусмотрено. Мама, пришли, пожалуйста, денег — нужно 60 тысяч корранских песетос — это примерно 4 тысячи гривен. 2 тысячи надо на дорогу, а остальное — чтобы отпустили. Будь я проклята, если ещё раз послушаюсь каких-нибудь проповедников. Очень хочу домой. Обещаю — если мне удастся отсюда выбраться, то я и школу закончу, и без твоего разрешения вообще ничего делать не буду. Только очень тебя прошу: не обращайся в Посольский Приказ, а то меня могут отправить на принудительные работы лет на пять. Так мне господин Кордас сказал, начальник лагеря, а я ему верю. У него так: сказано — сделано. Жду с нетерпением. Только папе ничего не говори, если можно. Я сама чего-нибудь придумаю.

Твоя любящая дочь Милана.

Глава 3

3 сентября, 23 ч. 40 мин., Монастырь Св. Мартына, келья № 6.

Тепло, которое накапливается под одеялом, — совсем не то, что пляжная жара. Оно своё, оно родное… Можно лежать вот так и ни о чём не думать — только смотреть вон на ту звезду, которая за окном. Хотя не звезда это, а планета, но какая разница… Скоро придёт сон без сновидений, и только ради этого стоило бы здесь остаться. Здесь или в Беловодье, куда отец Фрол всё-таки упорно хочет его сплавить. Настоятеля, наверное, понять можно, только к чему старанья… Интересно, какой пользы он хочет добиться от отставного поручика без определённых занятий и места жительства? Странно — нет никакой связи между тем, что говорит этот настоятель, и тем, что при этом чувствуешь. Значит, смысл сказанного заложен не в словах и даже не между ними. И ещё — уходя, он явственно ощущал спиной взгляд его невидящих глаз. Взгляд, который чует спина, — это всегда угроза, знак опасности, сигнал быть настороже. Так было всегда — и в приюте, и в кадетском корпусе, и в юнкерском училище, и там — в Сиаре, на Бандоро-Ико, особенно в Шао-Лю, где любая чашка чая, поданная с поклоном узкоглазой служанкой, могла стать последней. Яд — любимое оружие хуннов. Стоп! Не стоит зарываться так глубоко в воспоминания. Есть тепло под одеялом, и жёсткая монастырская лежанка надёжно прикрывает спину от дурных взглядов, и звезда сияет за окном, далёкая и безопасная. А если судьба и готовит перемены, то всё равно заведут они не дальше смерти.

В коридоре раздались осторожные шаги, а потом кто-то застенчиво постучался в дверь. Что сказать? Да-да? Не заперто? И так все знают, что не заперто. Тут ни на одной двери нет ни замков, ни засовов. Братьям нечего скрывать друг от друга, и перед тем как войти, здесь вообще не принято стучаться.

Стук повторился, на этот раз громче, но Онисим только шумно вздохнул в ответ. Дверь медленно приоткрылась, и в келью вплыла свеча на подставке, похожей на лодочку с ручкой.

— Спишь? Эй, Онисим… — Это был рыжий брат Ипат, и чего только ему не спится. Может, зарезать пришёл ближнего своего. Хотя нет — смиренным инокам не полагается прикасаться к оружию без особого благословения от большого начальства. Тогда, наверное, задушить…

— Онисим.

— Чего тебе?

— Ты, помнится, как-то интересовался монастырским единоборием…

Вот оно что. Значит, решено-таки взбодрить незваного, но почему-то дорогого гостя любой ценой. Не мытьём, так катаньем выдрать из скорлупы — как морской енот ленивую устрицу.

— И что?

— Да так… За неустанною прополкой огурцов форму теряю, — пожаловался Ипат. — И соперника тут нет достойного, чтоб размяться иной раз. Не поможешь?

Вот так, значит. Не для душеполезных разговоров, значит, пришёл инок среди ночи, а помощи просить. Спарринг-партнёр ему понадобился! Селёдка по-монастырски. Мальчик для битья. Победа жаждет продолженья…

— Прямо сейчас?

— Как изволишь. Можно и сейчас, а можно и завтра, как стемнеет. После вечерней службы. — Ипат поставил свечку на стол, а сам присел на табурет. — Днём-то недосуг.

— Огурцы пропалывать надо?

— И огурцы, и репу… — в полумраке было явственно слышно, как монах скрипнул зубами. Не нравится ему, значит, сельское хозяйство. Смирения не хватает. — И службу нести, как велит Устав…

И здесь Устав, и здесь служба — почти забытые и когда-то милые сердцу слова, век бы их не слышать. Умиротворение, вызванное созерцанием заоконной звезды, куда-то испарилось, и на смену ему пришло давно забытое чувство здоровой злости: рыжего попика всё-таки стоит поставить на место, насовать ему по бокам, так чтобы мало не показалось. Главное — не расслабляться, как в прошлый раз, держаться настороже…

— Давай сейчас, — сказал Онисим, приподнимаясь на локте. — Да, сейчас. Чего тянуть… Время есть. Девать некуда. Вся жизнь впереди. Сегодня особенно…

Стоп! Пора прикусить язык. Это называется — понесло. Сказал «да» — и довольно. Надо только обговорить место и условия — до смерти, до первой крови или до последнего «сдаюсь».

— Поднимайся на башню, ту, что поцелее, — предложил Ипат. — Там наверху площадка есть. Только с лестницы не сорвись — там кое-где ступени обвалились. И давай без этих звериных рыков — нам ведь братьев будить ни к чему.

Ипат ушёл, оставив на столе горящую свечу вместе с «лодочкой» и противника в недоумении — к чему все эти хитрости, как будто всё происходит в каком-то скверном фильме. Только зашнуровывая кроссовки, Онисим сообразил, что гонг уже прозвучал и поединок уже начался. С этого момента нападения следует ждать в любой момент — и здесь, в келье, и во внутреннем дворе, и на полуразрушенной лестнице. Нет, монах вовсе не хочет его убивать, просто парню, похоже, надоело однообразное существование посреди монастырских стен, и он, борясь с иными искушениями и соблазнами, решил сыграть в войнушку. Что ж, сыграем, только шнурки надо завязать как следует. А то — последнее дело, если в самый разгар схватки наступишь на собственный шнурок.

Всё! Значит, единственное условие — не поднимать шума, чтобы отец-настоятель пребывал в счастливом заблуждении, будто вся братия вверенного ему культового учреждения смотрит ангелов во сне. Может быть, стоит только открыть дверь, как на сближение с переносицей стремительно пойдёт твердокаменная монашеская пятка…

Он задул свечу, лёг на пол, распахнул дверь и прислушался. В коридоре было тихо, если не считать сопения, и сдержанного храпа, доносившегося из соседних келий, и треска кузнечиков с улицы. Но неизвестно какое по счёту чувство, которое сумело-таки своевременно пробудиться, подсказывало, что противника в радиусе сотни метров нет. Может, и впрямь на башне поджидает, чтобы было откуда падать? Раз-два-три-четыре-пять, я иду искать. А кто не спрятался — хуже будет. Только вот какая из трёх башен целее остальных? Может, внутри там степень разрушения и разная, а снаружи они выглядят совершенно одинаковыми. Хотя нет… Помнится, если на них смотреть со стороны проезжей части, то в двух из них проломы как раз, чтобы на паровозе заехать. Но отсюда всё равно не видно… Хотя можно обшарить их все, одну за другой, — до рассвета времени достаточно.

Стремительная бесшумная тень промелькнула в полосе лунного света и скрылась за часовней, но через мгновение оттуда донёсся звук хлопающих крыльев — какая-то ворона решила размяться перед сном. Играть в прятки-догонялки сразу как-то наскучило, и Онисим, уже не таясь, двинулся через двор наискосок, стараясь всем своим видом показать, что не обращает внимания ни на заросли колючего кустарника, за которыми находится огуречная плантация, ни на густые тени от нескольких кипарисов, которые могли бы служить укрытием для притаившегося врага. Нет, внезапного нападения не получится — не прилетит же брат Ипат по воздуху, не вылезет из-под земли… Шаги всегда можно различить, даже среди треска кузнечиков.

Оказалось, что лестница, ведущая вверх, сохранилась только у одной из башен, а значит, её и следовало считать той самой наиболее целой, на которую и надлежало взбираться. Подъём занял не меньше четверти часа. Он замирал после каждого шага, но и теперь никаких подозрительных звуков ниоткуда не доносилось. И вдруг внутри распрямилась пружина — ещё не уяснив разумом, что произошло, Онисим одним прыжком преодолел три последних ступени, которых почти не было, приземлился на кувырок и резко поднялся, прижавшись спиной к булыжному парапету. Мгновение назад та самая пятка, которой он желал скорейшего вывиха, просвистела в вершке от его щеки, и, казалось, поднятый ею ветер ещё не стих. Но теперь рядом снова никого не было — не было слышно ни шорохов, ни дыхания.

Монах будто вылупился из сгустка темноты, которая растекалась по каменному полу вокруг лестничного лаза. Первая его атака была явно рассчитана на успех, полный и безоговорочный, и сразу же развеяла всякие иллюзии о том, что брат Ипат решил просто размяться и восстановить форму. Онисим даже не сразу понял, что заставило его упасть на каменный пол и резво откатиться в сторону. Когда он вскочил на ноги, смиренный инок, прикусив губу, одним глазом рассматривал кулак с разбитыми костяшками, а другим отслеживал перемещения противника. Если бы голова осталась там, куда этот кулак ударил, то челюсть наверняка была бы сломана, а в затылке могла образоваться вмятина недели на две постельного режима.

Ну, всё! Теперь главное не создавать шума — условия есть условия… Тем более что первая кровь, казавшаяся в лунном свете совершенно чёрной, уже пролилась, и теперь схватка пошла как-то не по-монастырски…


4 сентября, 8 ч. 15 мин., Новаград, Гостиная Слобода, строение № 512.

— Ну, нет! Вот завтра с утра он позвонит, и скажи, что меня нет и не будет три… Нет, лучше пять дней. — Серафим Ступа, владелец посреднической конторы «Туда-сюда», счастливый обладатель лицензии на внешнеэкономическую деятельность по тридцати восьми позициям, друг семьи уездного посадника, депутат уездного вече, № 17 в книге почётных прихожан Собора Святого Саввы-Мореплавателя, попечитель двух детских приютов и одного дома ветеранов, отключил переговорное устройство, торопливо сложил скопившиеся на столе бумаги в одну стопу и вышел из кабинета, тут же продолжив разговор с секретаршей уже без помощи технических средств: — Текущие сделки пусть ведёт Крот. — Он кивнул на дверь кабинета своего зама. — Новые заявки — мне на стол, а я в отпуске, и я опаздываю.

— Машина уже у подъезда. — Секретарша понимающе улыбнулась, хотя не имела ни малейшего понятия, куда это собрался шеф в такую рань, даже не допив свой утренний кофе. — Если будут спрашивать…

— Если будут спрашивать — я в отпуске! — Он даже слегка повысил голос, что делал крайне редко. — А для того типа из Гельсингхомма я в отпуске навсегда. Всё ясно?

— Да, шеф.

Последнее слово она сказала уже под хлопок входной двери. Через полминуты господин Ступа плюхнулся на заднее сиденье новенькой серебристо-серой «Лады».

— Домой, — распорядился он, хотя это было уже лишним — водитель уже давно научился по выражению лица дорогого шефа определять, куда тот изволит направляться.

Машина тут же сорвалась с места, так что какой-то не в меру ретивый проситель чуть было не попал под колёса, а городовой, стоявший у входа, не успел как следует щёлкнуть каблуками.

Попетляв по лабиринту узких улочек среди однообразных серых высоток Гостиной Слободы, «Лада» вырулила на проспект Посадника Николы Хоря и затерялась в потоке пятирядного движения.

— А побыстрей нельзя? — нервно поинтересовался господин Ступа, глядя, как мимо медленно и величественно проплывает памятник Олаву Безусому, словно регулировщик, стоящий на дорожной развязке.

— Пока никак нельзя-с, — услужливо отозвался водитель. — Штраф за превышение — двадцать пять гривен на ассигнации.

— Плевать.

— А если у меня права отымут?!

— Новые куплю.

— Воля ваша. — Водитель надавил на газ, и «Лада» начала резво, одну за другой, обходить машины, идущие параллельным курсом.

Через полчаса громады городских строений остались позади, и по обочинам замелькали стройные ряды аккуратных коттеджей. «Лада» подкатила к фигурным кованым воротам, за которыми возвышался трёхэтажный особняк в позднеахайском стиле.

— Жди здесь, — приказал хозяин своему кучеру и, не дожидаясь, пока откроются ворота, вышел из машины, приложил ладонь к распознающему устройству. Пока устройство думало, он нервно притопывал, а как только щёлкнул магнитный замок и калитка распахнулась, широкими торопливыми шагами направился к дому.

— Серафим! — крикнул он, едва войдя в сени. — Бегом сюда, бездельник.

Одна из дверей, ведущих на половину прислуги, распахнулась, и на пороге появился заспанный человек, похожий на хозяина, словно брат-близнец.

— Чего — опять на презентацию? — подавив зевок, спросил двойник, которого на самом деле звали вовсе не Серафимом, а просто в его обязанности входило откликаться на хозяйское имя.

— Нет! На Бергамы. Или ещё куда-нибудь. Лишь бы на курорт. И чтоб был всё время на виду.

— И когда? — Ему явно не хотелось никуда ехать, даже на курорт.

— Сейчас! — Настоящий Серафим уже начал подниматься по лестнице вверх, на ходу сбрасывая с себя одежду. — Одевайся в моё и пшёл вон в аэропорт! Машина у ворот. И чтоб пять дён честно отдыхал: валяйся на пляже, пиво пей и за бабами ухлёстывай. На! — Он протянул двойнику свою идентификационную карточку. — Тут двадцать тысяч на личном счету.

— Маловато будет, — попытался возразить двойник, но хозяин так глянул на него, что тот начал торопливо собирать в охапку разбросанные по лестнице брюки, жилетку, пиджак и ботинки.

— И чтоб не смел больше ублюдков плодить! — рявкнул на двойника Ступа, стоя на верхней ступеньке уже в одних носках и цветных трусах до колен. — Ты резвишься, а я их корми потом.

Через четверть часа Серафим Ступа, владелец посреднической конторы «Туда-сюда», счастливый обладатель лицензии на внешнеэкономическую деятельность по тридцати восьми позициям, друг семьи уездного посадника, депутат уездного вече, № 17 в книге почётных прихожан Собора Святого Саввы-Мореплавателя, попечитель двух детских приютов и одного дома ветеранов, вышел из собственного особняка, сел в собственный автомобиль и отправился во Внукодедово, аэропорт, 3,2 % акций которого принадлежали тоже ему.

А ещё через десять минут с чёрного хода того же особняка вышел слесарь-сантехник в синей униформе и висящей на плече сумкой с инструментом. От хозяина конторы «Туда-сюда» его отличали пара свежих морщинок над переносицей, накладные усы и отсутствие проседей на шевелюре. Он запер дверь собственным ключом на три оборота и направился к остановке рейсового автобуса, которая располагалась в полутора верстах — за лесопарковой зоной, чтобы бензиновая гарь и рёв моторов не беспокоили счастливых обладателей лимузинов и загородных вилл.


4 сентября, 19 ч. 05 мин., платформа 112 км.

Человек, одетый в потёртые парусиновые брюки и футболку, вышел из вагона пригородного поезда «Новаград — Курочки», ступил на платформу, имеющую название лишь по номеру версты, отсчитанной от начального пункта, и направился по узкой тропинке в лес мимо одиноко стоящей будки обходчика. Шёл он долго, и лишь когда почти стемнело, тропинка упёрлась в дубовые ворота, за которыми, бросая отблески на листву высоких деревьев, пылало пламя большого костра.

— Эй! — Он ударил стальным костылём по медному тазу, подвешенному на верёвочке. — Отворяйте, а то уйду.

В узкой прорези появились два глаза, едва заметно светящихся в темноте.

— Сер, ты, что ли? — хриплый надтреснутый голос прозвучал не вполне уверенно, и свечение глаз стало чуть ярче.

— А кто же, Буй-Котяра! Кого ещё сюда принесёт на ночь глядя!

— Тс-с, тихо! — Вместо глаз в прорези показался большой губастый рот, со всех сторон обросший кудлатыми волосами. — Нельзя пока. Кудесник жертву приносит, а ты припоздал малость. Жди теперь, пока не закончит.

— Ну вот… — хотел было возмутиться Серафим, но вовремя осёкся, вспомнив, что то положение в обществе, которым сейчас на всю катушку пользуется его двойник, здесь не даёт никаких привилегий. — А ты пропусти меня по тихому, петли-то у тебя, поди, смазаны — не скрипнут.

Буй-Котяра глянул в глубину двора, где проходил ритуал, а потом осторожно отодвинул засов и приоткрыл калитку, как раз настолько, чтобы Серафим мог протиснуться вовнутрь.

Две дюжины волхвов, взявшись за руки, стояли полукругом напротив кумиров, освещённых мерцающим пламенем жертвенного костра. Сёстры-близнецы Жива и Навь, одна — дающая жизнь, другая — отпускающая из жизни, Даж, Прах, Чур и Волос — владыки четырёх стихий и Род — владыка времени и продолжения жизни — вся Седьмица отогревалась сейчас у этого огня, и на лицах богов, казалось, застыло удивление. Народу на таинство собралось немного — с полсотни, большей частью молодёжь, и некоторых Сер видел впервые. Они толпились за спинами волхвов, задирая вверх подбородки, стараясь смотреть на кумиров поверх голов.

Волхвы пели гимн, в котором не было слов, а звучало лишь завывание ветра, шум дождя, шелест листьев и сияние звёзд. Молоденькая берегиня, девчонка лет двенадцати, держала перед Кудесником поднос, на котором грудой лежали скомканные купюры достоинством от сотни гривен и выше.

— Прими, Даж златокудрый, долю от пищи нашей, и от добычи нашей, и от трудов наших. — Кудесник бросал в огонь ассигнации одну за другой, и каждый раз бумага вспыхивала весёлым ярким пламенем. — Дари нам тепло своё, но не иссушай земли-кормилицы. Дай жизнь траве и дереву, зверю и птице, и нас, малых детей своих, не обдели теплом, светом и радостию.

Кудесник то повышал голос, то говорил почти шёпотом, и тогда за хором волхвов невозможно было разобрать слов. Но вскоре надобности в этом уже не стало — едва заметно задрожала земля под ногами, послышался серебряный звон колокольцев — голос самих звёзд небесных; дубовые изваяния богов, казалось, пошевелились, и теперь они смотрели живыми изумрудными глазами на тех немногих, кто ещё сохранил веру далёких предков, кто ещё верил, что живы и земля под ногами, и небо над головой, и каждое дерево, и каждая травинка, и каждая капля росы…

Беспечальные дети Дажа и Живы, взявшись за руки, вытягивались в цепочку. Когда хоровод сомкнётся, радость наполнит сердце каждого, а когда последняя бумажка, заменяющая ныне жертвенных телков, окунётся в пламя, можно будет, срывая с себя одежды, бежать к реке, где на берегу уже разведены костры и стоят открытые бочонки с золотистым вином. И будет трепетный восторг гулять по жилам, и это небо расцветёт алмазным блеском, и воды медленной реки запахнут мёдом, и шёпот травы обернётся словами нежности.

Вдруг чьи-то жёсткие пальцы вцепились в плечо и вырвали его из хоровода счастливых лиц, и звёздный перезвон начал стихать вместе с удаляющимся многоголосым смехом.

— Сер, останься. — Буй-Котяра, скитский сторож, уже держал его обеими руками, не давая броситься вдогонку за убегающими наядами. — Сер, останься — Кудесник велел. Успеешь ещё порезвиться.

Пространство вокруг богов опустело, погас изумрудный блеск в их глазах, и только всплески воды и голоса, доносящиеся со стороны реки, напоминали о том, что где-то происходит празднество в честь солнечного божества.

— Иди в дом. Кудесник ждёт. — Буй-Котяра наконец-то отпустил его, напоследок развернув лицом к высокому крыльцу, на которое медленно поднимался Кудесник. Теперь оставалось лишь идти за ним, с трудом переставляя негнущиеся ноги. — Явился бы ты пораньше, успел бы он с тобой поговорить, пока не началось, а теперь уж изволь… Не всякому такая честь, такая радость — с самим с глазу на глаз…

Когда Серафим дошёл до крыльца, оцепенение наконец-то покинуло его. Подняться вверх по ступеням и перешагнуть порог уже не составило труда. Спина ощутила дуновение ветра — это Буй-Котяра захлопнул за ним входную дверь. Значит, наедине… Значит, с глазу на глаз…

— Да ты присядь, Сер-Белорыб, не робей. — Кудесник сидел, поджав под себя ноги, на волчьей шкуре, а маленькая берегиня, та, что держала поднос с жертвенными деньгами, стояла за его спиной и расчёсывала длинные седые волосы старца деревянным гребнем, украшенным химерами и грифонами. — Разговор у нас будет недолгий. Можно было бы и опосля, да только неспокойно мне будет, пока не дашь ты мне ответа.

Ох, неспроста Кудесник назвал его тайным именем. Значит, не о деньгах речь пойдёт и не о том, чтоб пристроить какого-нибудь лишенца, за веру предков пострадавшего. Для таких дел телефон в конторе есть.

Серафим осторожно опустился на голый пол, стараясь не брякнуть коленями о половицы. От того, что в нём такая нужда, что даже Кудеснику не терпится, на душе было и приятно, и тревожно.

— Расскажи-ка, Сер-Белорыб, что у тебя за дела в Сиаре, — спросил Кудесник, давая знак берегине, чтоб отставила свой гребень.

— Поставки вычислительной техники и средств связи, — с готовностью ответил Серафим, хотя такой вопрос в устах Кудесника показался ему более чем странным. — С одобрения Посольского Приказа.

— Ну как же, попробовал бы ты без одобрения, — усмехнулся Кудесник. — А как доставляешь?

— Самолётами. Прикупил у военных парочку старых бомбовозов. У них отлетали, а мне ещё сгодятся. — Почему-то было совершенно ясно, что Кудеснику заранее известны все ответы, и тем сильнее хотелось понять, куда он клонит. — Дешевле получается, чем арендовать.

— А как летаешь — востоком или западом?

— Западом ближе. Не намного, но керосин нынче дорогой. Только сам я не летаю.

— А востоком — никак?

Чем дальше в лес, тем круче мухоморы! Да что ж ему надо-то?

— Можно и востоком, если склады в Соборной Гавани завести.

Казалось, Кудесник погрузился в глубокую задумчивость, и Серафиму даже подумалось, что он просчитывает экономическую целесообразность смены маршрута. В конце концов, чем богаче становятся дети Дажа и Живы, тем полнее казна Потаённой Верви.

— Знаешь ли ты, Сер-Белорыб, что наши боги мертвы? — Чувствовалось, что теперь каждое слово даётся Кудеснику с трудом. — Наши боги мертвы. Не только человек жив верой своей, но и боги живы его верой. Было время, когда Владыки запросто входили в избы, садились за стол вместе с детьми своими. Жива сама порой принимала младенцев у рожениц, а Навь сама поджигала хворост погребальных костров. Потом пришли ромейские проповедники, и многие, поддавшись их льстивым речам, коварным посулам и посмертным страхам, начали поклоняться Безымянному, невидимому, а потому страшному. Многие, поверив в свою ничтожность, отреклись от веры пращуров, начали вырубать священные рощи, изгонять волхвов из селений, жечь капища. Брат пошёл на брата, сын на отца, род — на род. И боги во гневе обрушили на неверных чад своих голод и мор, а потом начались буйства стихий — воды вышли из берегов, ветры валили деревья и рушили дома, солнце упало на землю, и твердь земная превратилась в зыбь. Знаешь ли ты об этом, Сер-Белорыб?

Да, он знал. Знал о великих бедствиях двухтысячелетней давности, но одно было для него ново в словах Кудесника — то, что боги мертвы.

— Да, боги мертвы, но смерть их подобна сну. Пока жив хотя бы один из детей Дажа и Живы, есть надежда, что боги воскреснут, — продолжил Кудесник, не дождавшись ответа. — Их бесприютные тени бродят по земле, даруя нам радость и надежду. А теперь слушай, Сер-Белорыб, я скажу тебе самое главное: возможно, приближается тот великий день, когда боги воскреснут и обретут былую силу. И мы снова будем ходить по живой земле, и живое небо будет сиять над нашими головами, и снова можно будет беседовать с огнём в очаге, и богатою жертвой можно будет призвать снисхождение вод небесных. Но! — Кудесник слегка повысил голос. — Для того, чтобы стало посему, мало хороводы водить да в жертвенном костре бумагу палить.

Серафим вдруг почувствовал, будто у него внутри всё холодеет. Неужто Кудесник задумал принести богам, как бывало встарь, человеческую жертву? И кто же это будет? Девица непорочная? Какой-нибудь беглый каторжник, из тех, что порою набредают на таёжные скиты? А может быть, это он сам — Серафим Ступа, владелец посреднической конторы «Туда-сюда», счастливый обладатель лицензии… Может быть, жертва должна сама войти в огонь, и чтобы человек был не последний из детей Дажа? Вот и дождался праздничка…

Он не сразу сообразил, что за звуки до него доносятся. Оказалось, что это Кудесник смеётся. Смеётся взахлёб, как будто только что выкушал целую братину густого отвара корней беспечальника.

— Ты уж никому не рассказывай, какие мысли тебя тут одолели, — сказал наконец Кудесник, смахивая со щеки слезу радости. — Я и сам-то хорош — сказал, не подумавши.

— Так и что же делать надо? — спросил Серафим, решив, что о своих недавних страхах и Кудеснику говорить не стоит. — И я чем могу…

— А твоё дело маленькое. — Кудесник снова стал серьёзен. — Ты самолёты-то свои застраховал?

Дались ему эти самолёты! Гробы летающие. Обноски Военного Приказа. Кто ж их страховать будет!

— Нет.

— Значит, придётся один из них забесплатно разбить во славу Рода.

На Собор Святого Саввы-Мореплавателя уронить, что ли?! А фиг ли толку?

— Значит, если востоком лететь до Сиара твоего, там по пути островок будет вёрст этак в сотню длиной. Туда надобно волхвов доставить.

— А по-другому никак? — Серафим по привычке попытался торговаться.

— А по-другому никак. Пытались уже. — Кудесник слегка подался вперёд и заговорил почему-то шёпотом: — Сила там пробуждается. Сила древняя, бесприютная… И кто первее прочих ею овладеет, тот и прав окажется перед жизнью земною, перед прошлым и будущим. Если наши люди принесут нашу веру в джунгли басурманские, боги воскреснут и воцарятся навеки. Такое нечасто случается. Может, в последний раз… Только многие лапы свои туда тянут. Вокруг три дюжины кораблей шастают и воду и небо под прицелом держат. Так что никак по другому, никак… А пилотов мы тебе своих пришлём. Прежних рассчитай. Я слышал — ты мастак придраться к трудящему человеку. Ну?

Сер-Белорыб смотрел в глаза Кудеснику и едва заметно улыбался. Чтобы ответить, не надо было слов — достаточно того, что сердце наполняется тихой радостью, а душа трепетным восторгом, какого он ни разу не испытывал даже в хороводе, кружащем неразрывной вервью перед взорами Владык, которые, оказывается, давно мертвы или спят мертвецки. Да! Да! Да! Всё что угодно! Пусть боги воскреснут. Пусть вода речная пахнет мёдом. Пусть обретёт свой голос каждый лист из священной дубравы. Пусть серебряный перезвон звёзд каждую ночь звучит под чёрным куполом неба. И чтоб можно было жить одной жизнью, а не двумя.

— А ежели чего, ты здесь ни при чём. — Голос Кудесника вернул его к действительности. — Ничего не знаешь, а язычников в пилоты нанял, потому что на дешевизну позарился.

Это верно, тем, кто к приходам не приписан, можно вдвое, а то и втрое меньше платить. И развалюхи с крыльями, раз такое дело, неплохо бы всё-таки застраховать. Если агенту сверху тыщонок пять накинуть, то, глядишь, и в убытке не останешься.

4 сентября, 21 ч. 54 мин., Новаград, Южное Подворье, Главный штаб Спецкорпуса.

— Дина, голубушка, присядь пока, а я доклад дочитаю, уж больно занимательно пишет этот триста семнадцатый. — Генерал Сноп углубился в чтение шестого листа из двенадцати, рассеянно помешивая ложечкой в стакане, хотя сахар давно уже растворился, а чай, скорее всего, остыл ещё четверть часа назад.

Она присела на высокий жёсткий стул с высокой прямой спинкой. Мебель, кроме хозяйского кресла, в собственном кабинете начальника Тайной Канцелярии была нарочито неудобной — видимо, чтобы замы не слишком засиживались и не докучали начальству полномасштабным изложением фундаментальных стратегических разработок. Доклады агентов тоже нечасто попадали генералу на стол — статс-резидент старался изредка подбрасывать ему только то, что могло позабавить старика.

— Вот шельмец! — не сдержался генерал. — Ну ты подумай! Девять лет, как этого парня внедрили младшим инспектором уголовной полиции в Равенни, так он уже пробился в окружные комиссары и просит разрешения баллотироваться в Ромейский сенат.

— Ну и как? Позволите?

— А вот фиг ему! Карьерист несчастный. На самом деле толку от него — чуть. Правда, и расходов почти никаких — сам зарабатывает, взятки берёт. — Генерал пробежал глазами по последним строчкам и сунул бумаги в кромсатель. — С чем пришла?

— С докладом. — Дина постаралась сесть ещё прямее, чтобы подчеркнуть всю серьёзность своих намерений. — Обстоятельства требуют моего непосредственного участия в операции «Тлаа-Длала».

— А это ещё зачем?! — Генерал, казалось, слегка опешил.

— Эверийцы опять усилили блокаду острова. Вчера туда отправился почти весь шестой флот Конфедерации. Без активного неофициального содействия властей Сиара туда никому не проникнуть.

— А чем они, интересно, могут посодействовать? И ради чего?

— Да хотя бы чтобы досадить Конфедерации. А чем — это только на месте можно выяснить.

— У нас что, своих средств доставки не хватает?!

— С сегодняшнего утра действует приказ главы Морского Департамента Конфедерации — в любого, кто приблизится к двенадцатимильной зоне, стрелять на поражение. Любая подводная, надводная или воздушная цель уничтожается всеми имеющимися средствами. А средств у них хватает.

— И с чего это они так разбушевались?

— За последний месяц — в среднем более сорока попыток в день. Плоты, каноэ, надувные матрацы, лёгкие самолёты, один прогулочный теплоход, до отказа набитый цыганами, воздушные шары, акваланги. Некоторые даже просочились. Сектанты всяческих мастей, психи, кликуши, террористы, просто отчаявшиеся люди — все туда ломятся, не жалея жизни и здоровья.

— Ну и раньше было то же самое.

— Раньше такого не было. Какой-то кретин разместил в информационной сети сообщение, что дух Тлаа примет всякого, кто ему приглянется, и тот ни в чём не будет знать отказа. Немедленное удовлетворение любого желания гарантируется.

— Кем гарантируется?

— Духом, Ваше Высокопревосходительство! Свободным, пустым и неприкаянным духом Тлаа, которого почему-то хуже смерти боятся тамошние аборигены. — Дина даже слегка привстала, упёршись ладоням в генеральский стол. — И будьте спокойны, найдутся и такие, кого никакая эверийская военная мощь не остановит. Никакой огонь на поражение.

— Эх, руки бы тому умельцу пообрывать за такие шутки. — Генерал залпом выпил свой остывший чай и откинулся на спинку кресла, погрузившись в глубокую задумчивость.

ПАПКА № 3

Документ 1

«Была белая пустыня без конца и без края. Она была холодной, и в ней не росли деревья, не было там белок, и лисиц, и лосей, и медведей. Людей там [тоже] не было. Длала сидел на холодном сугробе и совсем не знал, где он, кто он и куда [он] попал. Он знал только, что шибко наказан кем-то большим и сильным, которого больше [никогда] не увидит.

Потом он бродил по белой пустыне, но она [везде] была одинаковой, и Длала перестал. Потом он стал копать белое внизу, но дна ему не было, и Длала перестал. Потом он начал громко кричать, но никто не отозвался, и Длала перестал. Потом он стал ждать, но там не было края неба, куда уходит костёр великих духов, и никак нельзя было считать дни, потому что не было ночей, и Длала перестал.

И [тогда] вокруг ничего не стало, и Длала [точно] не знал, есть ли он [сам]. Но [однажды] Длала решил, что [если] он думает, значит, он есть. Он понял, что Длала есть, но не знал зачем, и это [его] мучило. И эта мука стала движением, криком и ожиданием, которые были [на самом деле], а не думались ему. И нашёлся человек, который его услышал и пришёл к нему. Человек знал, что есть деревья, белки, лисицы, лоси и медведи, и они стали. Человек знал, что есть женщина, и она стала. Человек знал, что есть мир, и он стал.

С тех пор никто не слышал Длала, потому что его мука кончилась, и он перестал кричать».

Ефим Кавун «Мифология и фольклор йоксов», издание АН СГ, Новаград — 17 613 г. от Н. В., стр. 298.

Документ 2

Статья 2. Общество и государство Соборной Гардарики.

2.1. Верховная власть в Соборной Гардарике принадлежит народу.

2.2 Народ осуществляет свою власть через волостные, уездные Вече и Верховное Вече, избираемые прямым тайным голосованием на срок 10 лет, а также волостных, уездных посадников и Верховного Посадника, назначаемых Вече соответствующего уровня на срок своих полномочий.

2.3. Право избираться и быть избранными в Вече всех уровней имеют граждане СГ, достигшие возраста 21 год.

2.4. Руководящей и направляющей силой общества СГ, хранящей его нравственные устои, моральные принципы и духовные ценности, является Единоверная Соборная Церковь Всея Гардарики.

Статья 3. Граждане и жители Соборной Гардарики.

3.1. Гражданином Соборной Гардарики считается:

— любой человек, если его родители являются гражданами СГ, независимо от того, рождён он на Родине или на территории любого другого государства, приписанный к одному из приходов ЕСЦГ;

— любой житель СГ, заявивший о своём намерении стать гражданином, получивший на это дозволение волостного Вече, приписанный к одному из приходов ЕСЦГ, предоставивший справку о Причастии от приходского священника;

— любой приезжий из-за рубежа, высказавший намерение постоянно проживать в СГ, получивший на то дозволение Верховного Вече и приписанный к одному из приходов ЕСЦГ.

3.2. Жителем Соборной Гардарики считается:

— любой человек, если его родители являются жителями СГ, независимо от того, рождён он на Родине или на территории любого другого государства;

— любой приезжий из-за рубежа, высказавший намерение жить в СГ, получивший на то дозволение Верховного Вече.

3.3. Жители Соборной Гардарики равны гражданам перед Законом, имеют те же имущественные и прочие права, кроме:

— права избираться и быть избранными в представительные органы власти;

— права занимать руководящие посты в структурах исполнительной власти;

— права занимать командные посты выше 4-го разряда в вооружённых силах, любых ведомствах, имеющих силовые структуры, а также административных органах исполнительной власти.

3.4. Жители Соборной Гардарики пользуются свободой вероисповедания и могут с дозволения волостных Вече создавать свои религиозные общины, которые подлежат обязательной регистрации.

Из Уложения (Основного Закона) Соборной Гардарики.

Документ 3

Коллегия Иностранных Дел Республики Сиар Президенту Конфедерации Эвери Индо Кучеру. № 12 от 15 августа 2985 г.

Господин Президент!

Правительство и народ Республики Сиар обеспокоены возросшей в последнее время активностью Военно-Морских сил Конфедерации в непосредственной близости от берегов Сиара. По нашим сведениям, в районе о. Сето-Мегеро, который расположен всего в 46 милях от наших территориальных вод, сосредоточено более четверти всех боевых и вспомогательных кораблей ВМФ Конфедерации.

Обращаем Ваше внимание на то, что соответствующие ведомства Республики Сиар не были предварительно осведомлены в установленном порядке ни о целях данной операции, ни о самом факте военного присутствия.

Заявление Командования ВМФ КЭ об объявлении соответствующего сектора запретной зоной было выдержано в грубых и безапелляционных тонах, что ни в коей мере не соответствует общепринятым в международных отношениях нормам и не способствует дальнейшему развитию добрососедских отношений между нашими странами.

Правительство и народ Республики Сиар требуют либо ограничить данное военное присутствие, которое вынуждает нас предпринять адекватные ответные действия, либо дать ему удовлетворительные объяснения.

С уважением, Глава Коллегии Иностранных Дел Республики Сиар, пожизненный консул Дуче Барсето.

Документ 4.

Заместителю начальника Департамента Безопасности Конфедерации Эвери Грессу Вико, лично, секретно.

Шеф! За истекшую неделю, к сожалению, не произошло ничего утешительного и ничего такого, что могло бы хоть в ничтожной мере пролить свет на суть и причины происходящего.

Визуальные наблюдения позволяют судить о том, что на острове в данный момент находится не менее пятнадцати человек. Личности десяти из них установлены:

1. Тана Кордо, гражданка Конфедерации, 31 год. Проживала в Новой Александрии, работала секретаршей в фирме по торговле недвижимостью.

2. Зуко Дюппа, гражданин Конфедерации, 46 лет, по образованию инженер-кораблестроитель. Проживал в Харди-Хоме, последние 6 лет — безработный, кроме пособия, имел значительные доходы не установленного происхождения.

3. Патрик Бру, гражданин Конфедерации, 24 года, художник-дезаэкспрессионист, 6 персональных выставок в Бонди-Хоме, Н. Александрии и Лютеции, наиболее известная работа «Темя и Вымя» куплена медиамагнатом Тедом Хермером за 200 000 фунтов. Последний год числится среди пропавших без вести.

4. Лида Страто, гражданка Ромейского Союза, 16 лет, подружка погибшего при попытке прорваться на остров Ромена Кариса, боевика и одного из идеологов террористической организации «Свободная Галлия».

5. Адриан Клити, 33 года, гражданин Ромейского Союза. Служил командиром взвода карабинеров в г. Равенни (провинция Лацо), уволен со службы за неоправданное применение оружия.

6. Анжел Клити, 29 лет (младший брат Адриана Клити), гражданин Ромейского Союза. Проживал в Роме, известен как криминальный авторитет. Бежал из тюрьмы в г. Пирсе, где отбывал пожизненное заключение.

7. Рано Портек, 30 лет, гражданин Угоро-Моравской Федерации. Последние несколько лет проживал в Равенни, выехав в Ромейский Союз по долгосрочной туристической визе после того, как получил по завещанию какой-то дальней родственницы пожизненную ренту. Не имеет ни профессии, ни образования. Страдает алкоголизмом.

8. Свен Самборг, 36 лет, гражданин Конунгата Копенхальм, профессиональный военный, участвовал в гражданской войне в Сиаре на стороне Директории, а также в военных действиях на территории Империи Хунну, Южной Ливии, Республики Даунди и др. За последние пять лет написал несколько книг (боевики), из которых одна («Пьяная Маруся с пулемётом») была издана им за свой счёт.

9. Мария Боолди, 77 лет, гражданка Королевства Альби, вдова профессора Криса Боолди, пропавшего без вести 39 лет назад, предположительно в этих же местах.

10. Сирена Прода, 21 год, гражданка Республики Корран. Проживала в г. Порт-Массор, занималась проституцией.

На данный момент в лагерях для перемещённых лиц, организованных нами на корранской территории, содержится 4846 человек, задержанных при попытках проникнуть на остров, — граждан 86 государств, а также лиц, не имеющих гражданства. За время блокады 36 лиц, оказавших сопротивление при задержании, было убито. Также обнаружено 112 тел погибших при невыясненных обстоятельствах.

Обращает на себя внимание тот факт, что «явление» избирательно само препятствует проникновению на остров. Вахтенный офицер корвета «Майор Зекк» докладывал, что на один из просочившихся к берегу плотов при полном безветрии со стороны острова обрушилась волна и гнала его не менее 12 миль прямо к борту патрульного корабля.

13 августа, согласно Вашей рекомендации, по острову были проведены пробные стрельбы. После первого залпа носовой башни крейсера «Бонди-Хом» были зафиксированы разрывы юго-восточнее горы Скво-Куксо, после чего замки орудий заклинило, а при детальном рассмотрении обнаружилось, что казённые части артсистем оплавлены, хотя никакого заметного повышения температуры в помещении боевого расчёта замечено не было.

В свете всего вышесказанного предлагаю отодвинуть зону патрулирования от берегов острова хотя бы на 30 миль, отправить на базу большую часть крупных кораблей и усилить эскадру 35 противолодочными катерами, 20 тральщиками и госпитальным судном.

Сид Батрак, полномочный представитель Департамента Безопасности при штабе операции «Морской Конёк», главный резидент ДБ по странам Южной Лемуриды. 21 августа, 17 ч. 00 мин.

Документ 5

«А здесь, кстати, не хреново!»

Записка из бутылки, обнаруженной с борта тральщика «Жнец» в 14 милях от острова Сето-Мегеро. Бутылка, кстати, была из-под галлийского арманьяка пятидесятилетней выдержки, стоимостью от 400 до 700 эверийских фунтов, смотря где покупать.

Глава 4

6 сентября, 21 ч. 35 мин., Лазарет монастыря Св. Мартына.

Теперь они лежали на соседних койках. У брата Ипата левая рука была по локоть в гипсе и ныли два сломанных ребра, а Онисим маялся головной болью от сотрясения мозга. Голова отказывалась принимать какие-либо мысли, а желудок — какую-либо пищу. Ночная разминка закончилась вничью.

Двое суток они лежали молча, будто сговорились, даже не отвечая маленькому лысенькому доктору на вопросы о том, у кого чего болит и как это они сподобились так друг над другом постараться…

На третью ночь постельного режима Онисим, впав в привычное забытьё, наблюдал лохмотья серого тумана, под которым скрывалось то самое болото, где должна была произрастать та самая сосна. Но почему-то идти по указанному азимуту не было ни сил, ни желания, а значит, привычный кошмар на этот раз не мог повториться. Откуда-то извне пробивалась тупая боль в затылке, и чей-то голос сочился из-под земли вместе с урчанием пузырьков болотного газа. У доносящихся фраз были такие же рваные края, как у тех клочьев тумана, что стелился под ногами:

— …если сказать нечего, это не значит, что надо обязательно молчать…..монах спит — служба идёт — всенощная или обедня, например…..а если подумать: Благодать-то — не картошка, и как её культивировать…..вот, например, почему, если к Небесам обращаешься, надо непременно башкой об пол стучаться… — Постепенно текст стал относительно связным, и даже голос начал казаться знакомым. — …и вот однажды оказывается, что вся жизнь — псу под хвост. А всё с того начинается, что каждому во что-то верить надо. Во что-то или хотя бы кому-то… Ждёшь одного, а получается совсем другое. Вот был у нас в семинарии отец Софрон, риторику вёл. Так он так и говорил: если не чуешь в себе сил верить каждой букве Писания, даже вопреки логике, здравому смыслу и научному знанию, иди в слесаря и посещай храм по пятницам, как все добрые граждане, — через раз. Ну а кому хочется, чтобы как все… Я уж не первый год в Писании копался. Только ничего нерукотворного там не откопал почему-то. Но думал: если уж есть логика, которая против, найдётся и другая — которая за, что не всякий смысл здравостью красен, а что до науки, то Господь нарочно нам испытание подбросил — вместе с миром сотворил ему прошлое, которого на самом деле не было. Однажды попробовал кафедральному левиту изложить насчёт этого, так он мне сразу велел заткнуться, потом начал выспрашивать, с кем из сокурсников успел я подобные вредоносные мнения обсудить, а потом отправил к коридорному смотрителю — на дюжину плетей, чтоб не пытался разумом постичь основы веры. Ну сходил я, своё получил, а наутро забрал из канцелярии карточку свою и ушёл в чём был. Вот так. Потом года три с половиной мыкался где попало, даже во Внутреннюю Стражу на два года завербовался — тут уж пришлось контракт оттрубить от и до, но тех лет мне как раз и не жалко. Там-то меня смирению и научили, спасибо старшине Зубу. И мысли свои держать при себе, делать, что надо и когда полагается.

Онисим вдруг понял, что не спит и нет никакого тумана перед глазами, а есть низкий потолок, на котором, покачиваясь от сквозняка, висит шарообразный матовый плафон, на который падает пробивающийся в окно лунный свет. Он повернул голову и обнаружил, что брат Ипат сидит на своей койке с закрытыми глазами и говорит, говорит, говорит…

— А сюда я пёхом пришёл. От Большой Засеки пять тыщ вёрст оттопал. А знаешь почему? Спешить было некуда. Рассудил, что если идти куда глаза глядят, рано или поздно суета разума в ноги уйдёт, и станет тогда разум чист и для веры открыт. А когда досюда добрался, пребывал я уже в счастливом заблуждении, что готов отныне посвятить остаток жизни служению Господу, посту, молитве и трудам праведным, не рассуждая в сердце своём, почему ящеры передохли за миллионы лет до Начала Времён. Отец Фрол меня даже расспрашивать ни о чём не стал и другим, похоже, не велел. Ему и вправду стоит только голос услышать или ещё как, и он о человеке сразу много чего понимает — что-то такое, чего самому лучше не знать. А мне он так и сказал — ты, говорит, к нам вряд ли надолго, потому как вера твоя — от томления духа и смирение твоё от ума идёт. Вот так. Насквозь видит, хоть и слепец, а в постриге не отказал. Значит, прикинул, что от меня тут польза какая-то будет, а может, ему план из епархии спускают по монашескому поголовью — не знаю… Только одно понятно: всюду лицемерие, корысть, трусость, а истину никто не хочет ни видеть, ни слышать, даже если она сама в глаза и уши лезет. Даже здесь.

— А что такое истина? — Онисим сам не ожидал, что такой вопрос может у него возникнуть и тем более что он произнесёт его вслух, причём вместе с ответом. — Для меня вот нет ничего важнее ночного бреда — значит, он и есть истина.

— Да ты не спишь. — Брат Ипат открыл глаза. — Ты не спишь, а я болтаю. Прости, брат, что побеспокоил.

— Ты меня побеспокоил, когда башкой о стенку шваркнул. А теперь-то чего извиняться… — Онисим вновь удивился собственной многословности. Впрочем, тому были оправдания: во-первых, боль в затылке заметно поутихла, а тошнота сменилась лёгким чувством голода.

— А вот это ты сам нарвался, — отозвался монах, едва заметно улыбнувшись. — Иначе ты бы мне вообще все кости переломал, вояка хренов. В десанте, что ли, служил?

— Да.

— Офицером.

— Да.

— Оно и видно. Удержу не знаешь. — Ипат попытался почесать через гипс сломанное запястье. — Старшина Зуб тоже как-то попытался на мне перед строем крутизну свою показать. Пока я его на неделю в санчасть не определил, не успокоился, бедолага.

— И как тебя на губе не сгноили за такое?

— За какое за такое?! Там всё строго по уставу было. Учебный поединок, обстановка, приближенная к боевой. Мне даже благодарность объявили за успехи в боевой подготовке и премию в размере месячного жалованья. Меня потом перевели инструктором по рукопашному бою в учебную бригаду Внутренней Стражи.

— Это которая каторжников ловит?

— Ага. Не только ловит, но и охраняет. А ловят больше диких старателей и браконьеров. Там, в Восточной Тайге, и сейчас ещё посадник местный власть имеет только в Большой Засеке, ну и ещё в округе вёрст на сто. Дальше всё на Страже держится. — Чувствовалось, что военная служба оставила у монаха не одни только горестные воспоминания, которым он предавался, думая, что разговаривает со спящим. — А тебя-то как сюда занесло? От хорошей жизни на стенку не полезешь.

От хорошей жизни! Интересное замечание. Жизнь может быть хорошей и плохой — это смотря как к ней относиться. А что делать, если жизни вообще нет? Была, и нету… Как можно с кем-то поделиться тем, чего нет? Как?

Язык вырвался на волю, начисто забыв о документе на шесть листов — подписке о неразглашении. Зачем скрывать то, чего не было? Почему-то захотелось довериться этому странному монаху, который если с кем-то и мог поговорить откровенно, то только со спящим.

Через час, когда небо посветлело, предчувствуя близость рассвета, брат Ипат знал о бывшем поручике Спецкорпуса Онисиме Соболе почти всё. Всё, кроме мелочей, которых тот не помнил или не придавал им значения, и ещё того, чего он не мог знать о себе сам.


6 сентября, 21 ч. 35 мин., Плёсский уезд, 14 вёрст южнее станицы Питьевой.

— …и каждый из вас вправе спросить меня: а сам-то ты, отец Зосима, чем заслужил благосклонность Господа и судьбы? И я отвечу каждому: не постом и не молитвой, не только смирением и не одним лишь терпением. Да, на меня снизошло знание, рядом с которым меркнет самая истовая вера! А чем я это заслужил? И я отвечу: ничем. Нет моей заслуги в том, что чудеса Господни, и не единожды, свершились у меня на глазах, но в тот миг, когда услышал я Глас Небес, меня, того, кем был я до того дня, не стало, а стал я, которого не было ранее. Значит, я — дважды рождённый, и это тоже чудо. В моей ладони — свет, в моих очах — радость, что я вижу вас, внимающих мне, на моём челе — скорбь о тех, кто не открыл свой слух проповеди моей, ибо их уделом остаётся блуждание во тьме. — Голос, доносящийся из небольшого репродуктора, установленного на приборной панели, звучал всё громче, и невзрачный капитан Внутренней Стражи убавил уровень звука.

— Ваш Превосходительство, не пора ещё? — с плотоядной надеждой в голосе спросил он, оглянувшись на полковника Кедрач, которая сидела тут же, в аппаратной, за его спиной.

— Нет. Во-первых, этот жулик наверняка скажет ещё что-нибудь ценное, — отозвалась Дина, неторопливо разглядывая мигающие лампочки на приборной панели. — А во-вторых, нам ни к чему лишний шум. Пусть сначала паства разойдётся.

— Мы его слушаем уже второй месяц. — Капитан будто выдавливал из себя каждое слово — внезапное вмешательство Спецкорпуса в дело, которое он лично практически довёл до победного конца, могло бы кого угодно довести до белого каления. Но приказ есть приказ. — Мы бы ещё на прошлой неделе эту лавочку прикрыли, а по этому «преподобному» уже давно вечная каторга плачет.

— Мне не интересно, капитан, кто по нему плачет, — сказала Дина с металлом в голосе. — Вам разве не сообщили, что наша операция идёт по категории «аз»?

— Воля ваша… — Капитан вернул голосу проповедника прежнюю громкость. — Только он может и до утра не угомониться.

— …причиною всех скорбей. Но каждый из вас может не только повторить мой путь, но и пойти дальше — к истинному свету, к истинному чуду, к истинной благодати. И среди вас уже сейчас есть те, кто доказал, что достоин вступить в Царствие Света и Радости. Путь не близок и опасен. Возможно, кто-то войдёт в это Царствие через собственную гибель, но наверняка будут и те, кто войдёт из жизни земной в жизнь вечную, минуя телесную смерть. И Глас Небесный назвал мне имена тех, кто может и должен ступить на этот путь уже сегодня. Лейла и Андрон! Пусть все братья и сестры восславят ваши имена пред ликом Господа!

Послышался струнный перебор, потом вступили аккордеон, ударник и саксофон. Дюжины три голосов постепенно подхватили слегка приблатнённый мотивчик, который вполне сгодился бы для сельской дискотеки.


Мы перед тобой, Отец Небесный, —

Не людская пыль, а зёрна света!

Пусть глупцы ещё не верят в это,

Мы Тебя восславим этой песней.

Мы перед тобой, Господь Единый, —

Навсегда едины в нашей вере,

И у нас всегда открыты двери

Всякому, кто душ растопит льдины.

Мы перед тобой, Всевышний Пастырь, —

Радостны, как дети, и смиренны.

Не страшны судьбы нам перемены,

Чудо заслонит нас от несчастья.

Мы перед тобой…


Капитан негромко, но явственно заскрипел зубами. За время проповеди прихожане пели эту жизнерадостную муть о двенадцати куплетах уже в шестой или седьмой раз, и будь его воля, он уже давно швырнул бы в тот бревенчатый барак, где происходило действо, противотанковую гранату.

— Кто такие Лейла и Андрон? — спросила Дина спокойно и по-деловому.

— Андрон Ливень, сын оптового торговца мылом, несовершеннолетний. Этакий юноша бледный со взором горящим, — отозвался капитан, мельком заглянув в тетрадь, исписанную аккуратным мелким почерком. — Лейла Кунь — наш агент, внедрена шесть месяцев назад. У неё и жучок в лифчике.

— А как до сих пор ваш подследственный не заподозрил, что за ним слежка? — поинтересовалась Дина. — Он ведь не мог не заметить, что больше половины его засланцев не могут получить выездные документы, остальные тоже, как правило, дальше Угора не добираются.

— Извиняюсь, конечно, Ваш Превство, но в вашей Тайной Канцелярии нашу Внутреннюю Стражу, по-моему, за дурачков держат. — Капитан, казалось, всерьёз обиделся за родное ведомство. — А мы ведь работаем с каждым клиентом этого негодяя, которого выводим из игры. И вся информация идёт к нему через нас.

— Вы же считаете его обыкновенным аферистом. Не много ли внимания?

— А это не просто афёра, это афёра с особо тяжкими последствиями. Мало того, что он людям мозги парит, чтобы они сами себе карманы выворачивали. Вы понимаете, что любой, кто переступил порог этого вертепа, рискует лишиться гражданства, а это пятно на всей семье! А он ведь, гнида, заманивает к себе молодёжь и старается, чтобы из весьма уважаемых семейств.

— Брат Андрон и сестра Лейла! — Хоровое пение наконец-то закончилось, и снова зазвучал голос «отца-предстоятеля». — Я горжусь вами. Не я выбрал вас, но Господь! А теперь, братья и сестры, попрощайтесь с Андроном и Лейлой, ибо встретитесь вы теперь только там, в жизни вечной. Но и ныне прикосновение к ним дарует благодать. Прикоснитесь каждый к нашим избранникам и проваливайте отсюда по очереди. Следующая служба через неделю в Бердском лесу, возле лесоустроительного столба 34/12. Сбор в 17:00, а тем, кто приведёт новообращённых, — на час раньше. И не опаздывать, сукины дети!

— Не сукины дети, а дети Господни, — напомнил проповеднику приятный женский голос, но его заглушил громкий чмок. Видимо, Зосима облобызал Лейлу где-то в районе спрятанного жучка.

— Ох, и пропишу я этому «святому» при задержании, — плотоядно заявил капитан.

— А эта самая Лейла вам не родственница? — Дина решила проверить собственную наблюдательность.

— Да. Племянница. — Капитан щёлкнул переключателем, и на экране появилось изображение барака, где происходило сборище. Люди выходили по одному или парами, направляясь к обочине узкой щербатой дороги, возле которой выстроились десятка два автомобилей.

— А вам, дети мои, предстоит увидеть истинное чудо. И не только увидеть, а стать частью его. — Жучок снова начал выдавать информацию. — Честно говоря, никакого голоса свыше мне не было, но я указал на вас, потому что увидел в вас искреннее стремление расстаться со всяческими суетами. Тебе, Андрюша, папаша на новое авто отвалил 14 тысяч, а ты двенадцать сюда принёс. Значит, веришь, что тебе тачка уже не понадобится. А ты, Лейлочка, мне просто нравишься, персик, тыковка. Так что вам честь великая улыбнулась во все тридцать два или сколько там у неё… В общем, не надо вам будет через границы перебираться и каждому стражнику доказывать, что вы тут просто гуляете.

— Вау-у-у! — Прихожанка Лейла, судя по всему, начала подпрыгивать и хлопать в ладоши. — У меня что, крылышки вырастут?

— Нет, ангелочек мой. Крылышки не вырастут, а врата откроются — так что прямо туда шагнёте. Наши братья, которые уже там, изнутри их для вас отворят и к себе возьмут. Мне видение было, что так и случится. Сегодня, сейчас. А ты, Андрюша, чего побледнел так?

— С-страшно. Б-боязно.

— А ты не бойся. Там тебя — как родного…

— Ну всё! Теперь-то уж точно пора! — Капитан схватил короткоствольный автомат, лежавший под приборной панелью. — Давайте-ка брать его, а то мало ли что ему в башку взбредёт.

Дина глянула на боковой монитор, где последняя машина с прихожанами, спотыкаясь о колдобины, уезжала прочь и уже вот-вот должна была скрыться за поворотом.

— Сначала я войду, а через тридцать секунд командуйте. — Она, не оставив капитану времени на возражения, вышла из аппаратной, замаскированной под хлебный фургон, и неторопливо направилась к бараку, до которого было не более трёхсот аршин.

Когда половина пути была уже позади, в единственном окне мелькнула яркая вспышка, и казалось, будто оттуда вырвался луч солнечного света. Закопчённые стёкла треснули и со звоном осыпались на широкую завалинку, а изнутри донеслись звуки какой-то возни, топот и невнятные голоса. Дина побежала, не обращая внимания на колючую цепкую траву, которая поднималась до колен, вынимая из сумочки маленький дамский пистолет. Было очевидно, что внутри происходит что-то странное, страшное и совершенно непредвиденное.

Дверь распахнулась перед ней сама, будто от резкого порыва сквозняка, и на неё пахнуло горячим влажным воздухом. Миновав захламлённую прихожую, она попыталась протиснуться в молельный зал, но несколько секунд пришлось уделить борьбе со встречным ветром, который мгновенно растрепал ей причёску и раздул колоколом лёгкое ситцевое платье. Впереди маячили три сплетённые тени — Лейла и подследственный пытались удержать брата Андрона, который упорно ломился к выходу, крича, что он всё отдаст, если его отсюда выпустят. За ними дощатый обшарпанный пол кончался и переходил в песчаный пляж, а дальше было ослепительно синее море, покрытое мелкой рябью.

— Стой, стрелять буду! — крикнула Дина и пальнула в потолок, которого не было, но от невидимой потолочной балки отлетели крупные щепки, и одна из них попала проповеднику прямо в глаз.

— Изыди! — взвизгнул он, отпуская «счастливца», которого только что пытался насильно затащить в рай, но, увидев наставленный на него пистолет, сам бросился навстречу набегающим на берег волнам.

Агент Лейла попыталась ухватить его за рясу, но он даже не заметил этого. Через мгновение ноги его по щиколотку утонули в песке, и он, оглядываясь и показывая язык, побежал зигзагами навстречу прибою.

Андрон на четвереньках рванулся к выходу, и в дверях об него споткнулся капитан Внутренней Стражи, который, растянувшись на полу, начал стрелять длинными очередями по беглецу.

— Прекратить! — Дина схватила автомат за ствол и отшвырнула его в дальний угол. — Видеокамеру сюда.

Боец с видеокамерой уже стоял слева от входа, прижавшись спиной к стене, и вёл оперативную съёмку. Только руки у него почему-то тряслись крупной дрожью.

— Не врал, значит, отец Зосима, — пробормотала Лейла, даже не пытаясь подняться с пола. — А вы, дядя, говорили — жулик, шарлатан…

Но беглецу так и не суждено было уйти слишком далеко. Две давно небритых личности в белых шортах и рубахах, завязанных на пупе, преградили ему путь, и тот, что оказался ближе, без предупреждения заехал ему в ухо.

— Что, хрен собачий, попался, скотина! — поприветствовал он Зосиму, который начал неуверенно пятиться назад. — Я те покажу щас такое чудо Господне, что будет тебе мигрень с подагрой на всю оставшуюся жизнь.

— Я… Братья… Того…

Но его никто не слушал, а второй из встречающих заехал «предстоятелю» ногой в живот.

— Вы чего как эти? — попытался возмутиться Зосима и, не дожидаясь ответа, в полусогнутом виде, держась обеими руками за живот, помчался назад. Погони не было — только свист и две горсти песка метнулись вслед убегающему. Когда нога «чудотворца» вновь ступила на пол заброшенного барака, его тут же встретила Лейла, поставив подножку и завернув ему руку за спину выше лопатки.

— Ай! Во имя Господа. Отпустите, падлы! — взмолился задержанный и попытался вырваться, но на помощь племяннице пришёл дядя.

Дина успела заметить валяющийся на полу диск, покрытый руническими письменами. Похоже, он был из красного дерева, и от него в сторону видения, высвечивая пыльную взвесь, тянулся луч, как от кинопроектора. Она нагнулась, чтобы поднять этот странный предмет, но капитан в пылу борьбы зацепил его ногой. Диск, прокатившись пару аршин по полу, застрял в песке, и видение сразу скособочилось, покрывшись диагональной рябью. Белые гребни волн помчались по песку, разрастаясь с каждым мгновением, и в тот момент, когда их невнятные очертания уже готовы были обрушиться на дядю с племянницей, прижимавших к полу Зосиму, который всё ещё норовил вырваться, всё исчезло. Видение растворилось, как будто кто-то выключил огромный телевизор.

— Вставай, сволочь. — Капитан выпустил руку задержанного, жестом приказав племяннице сделать то же самое. — Права свои знаешь или зачитать тебе?

Вместо ответа преподобный Зосима, в миру Маркел Сорока, 52 лет, трижды судимый за квартирные кражи и мошенничество, начал беспорядочно всхлипывать и слепо шарить ладонями по полу.

— Где? Ну где же оно? А? Ты не видела? — обратился он к Лейле, но тут же изменился в лице. — Сгинь, мерзавка! Ты! Всё ты!

Он потянулся к ней обеими руками, но капитан с размаху заехал ему по маковке кулаками, сцепленными в замок.

— Капитан, в своём отчёте об операции упомяните, что считаете всё произошедшее результатом гипнотического внушения. — Дина продолжала смотреть туда, где меньше минуты назад проходила линия горизонта, а теперь была лишь бревенчатая стена, освещённая несколькими керосиновыми лампами.

— А я так и думаю, — совершенно серьёзно ответил капитан.

— А чтобы вам так думалось ещё легче, прикажите вашему человеку отдать мне кассету с записью.


7 сентября, 16 ч. 20 мин., Новаград, Южное Подворье, Главный штаб Спецкорпуса.

— Интересы Ордена, церкви и государства в данном случае полностью совпадают. Впрочем, нам всем доподлинно известно, что иначе и быть не может. Очевидно, что любые попытки использовать феномен в каких бы то ни было целях слишком опасны, и последствия таких попыток совершенно непредсказуемы. Но, с другой стороны, мы должны пытаться всемерно пресекать подобные действия, предпринимаемые иностранными государствами — до тех пор, пока не будут заключены соответствующие международные соглашения. Тем более недопустимы попытки проникновения на остров частных лиц и представителей любых организаций — хоть благотворительных, хоть террористических. Замечу, что позиция властей Конфедерации Эвери по данному вопросу нам представляется достаточно взвешенной и дальновидной. Блокада — это лучшее, что они могли придумать. Не исключено, что тот, кто захочет воспользоваться силой, затаившейся на острове, в исключительно благих целях, навлечёт на нас (я имею в виду всё человечество) ещё более катастрофичные последствия, чем террорист, уголовник или религиозный фанатик. И прежде чем наша операция вступит в решающую стадию, мы должны дать друг другу хотя бы устные гарантии, что ни одна из договаривающихся сторон не будет делать попыток предпринимать самостоятельных, не согласованных с остальными сторонами действий и ни в коем случае не будет ставить перед собой задач по изучению феномена. Главное — все мы должны официально признать, что любые попытки использовать данное явление в личных, групповых или государственных интересах оцениваются как одно из самых тяжких преступлений. Я закончил. — Человек в красной мантии с капюшоном, закрывающим половину лица, сел на своё место, предварительно погасив крохотный светильник, стоящий возле него на столе.

Следующим поднялся архиепископ Савва Молот, временный глава Малого Собора.

— Нам эти словесные изыски ни к чему. Много чего такого есть, что люди хоть и считают преступлением, но всё равно делают, то есть совершают. Малый Собор полагает, что если что-то недоступно нашему пониманию, значит надо довериться Господу и не совершать действий, в полезности коих у нас нет уверенности. Так бы мы и поступили, но старцы в наших пустынях и прочих обителях в один голос утверждают, что в этом разе такое вот бездействие было бы гибельно. Но и с тем, что предлагает господин посланник Ордена, нам трудно согласиться. Насколько я знаю, на словах главная задача Ордена — сохранение чистоты веры и забота о благе нашего соборного государства, а то, что ты, Семеон, изволил здесь изложить, похоже на самую отъявленную ересь. Я бы даже сказал — на язычество это смахивает.

— Мы здесь не для богословских споров, — прервал его Семеон Пахарь, который на самом деле был не посланником, а пресс-секретарём, единственной публичной фигурой во всём Ордене. — Я не уполномочен вести вообще какую-либо дискуссию. Мы предложили решение, и нам следует его принять, поскольку никто ничего лучшего предложить не может.

За последние пятьсот лет несколько раз уже случалось так, что и Малый Собор, и Верховное Вече запрещали деятельность Ордена, и он, казалось, исчезал без следа, иногда — на многие десятилетия. Проходило время, и неожиданно выяснялось, что адепты Ордена занимают ряд важных государственных постов, а многие из них стали высокопоставленными иерархами Церкви. И часто оказывалось, что порой только Орден знает, как решить проблемы, перед которыми терялись и светские, и церковные власти. Спор действительно не имел смысла, и архиепископ понимал, что если они сейчас не придут к соглашению, то и Малый Собор, и Тайная Канцелярия рискуют остаться на обочине событий.

— Ну что вы, в самом деле, спорите, — вмешался в разговор генерал Сноп, добродушно поглаживая бороду. — Мне вот лично вы оба не сильно нравитесь, но я понимаю, что Церковь — духовная опора государства, а Орден — его, можно сказать, талисман, хранитель устоев. Моя работа, например, — никому не верить, а вам я верю. Точнее, верю в искренность ваших намерений сделать всё наилучшим образом. Но этого мало, голубчики, мало… Каждый из нас должен знать о деле всё то, что знают другие. Так что давайте делиться информацией, ничего не скрывая. Ни-че-го.

— А мне и скрывать нечего, — заметил архиепископ. — Так что вы и делитесь между собой, а я послушаю.

— Ну, тогда начнём с меня, — сказал генерал, взял саквояж, стоявший на полу возле его кресла, и извлёк из него видеокассету. — На-ка, Семеон, ты помоложе — поставь, а мы посмотрим.

Посланнику Ордена и в самом деле было чуть больше тридцати, и он с готовностью выполнил просьбу командующего Спецкорпусом, хотя для этого ему пришлось обойти круглый стол аршин пять в диаметре. Потом все трое, даже генерал, хотя он уже видел этот материал, с любопытством уставились на огромный, в полстены, экран.

— Материалы по вчерашней операции, — начал комментировать генерал, как только на экране замелькали неясные тени. — Задержание гражданина Маркела Сороки, подозреваемого в крупном мошенничестве, проживании по фальшивым документам, незаконном хранении оружия, создании незарегистрированной секты, применении психотропных средств без лицензии…

Человек с блестящей на солнце розовой лысиной и короткой всклокоченной бородой бежал зигзагами по песчаному пляжу, и у него под ногами поднимались фонтанчики песка от автоматных очередей.

— …смею заметить, что всё это он выделывает, не выходя из своего притона, который находился на заброшенной ферме в шести верстах от волостного центра Вязы. А вон та штука на горизонте, — он нажал несколько кнопок на дистанционном пульте, и многократное увеличение позволило разглядеть крупный военный корабль, — по мнению наших экспертов, фрегат «Хек» эверийских ВМС.

Когда изображение вернулось к обычному масштабу, объект задержания уже бежал назад под улюлюканье и обезьяньи ужимки двух небритых типов, которые явно получали удовольствие от такого зрелища, а потом произошёл сам захват.

— …при этом присутствовали люди, заслуживающие безусловного доверия, и, по их свидетельствам, в данной съёмке нет никаких спецэффектов, а значит, она может считаться документальной.

— Стоп! — неожиданно для окружающих закричал посланник Ордена. — Стоп. Что это там?

— Что — это? — осведомился генерал, заставив изображение замереть.

— Вон — у левой ноги.

Фрагмент увеличился, и рядом с армейским ботинком обнаружился деревянный диск, покрытый руническими письменами.

— Неужели… — Казалось, что посланник Ордена вот-вот потеряет дар речи. — Как это возможно? Быть не может.

— Что это, брат Семеон? — спросил архиепископ с некоторой тревогой в голосе.

— Вы всё равно не поверите. — Семеон начал ощупывать экран, как будто надеялся вытащить из-под стекла предмет, настолько поразивший его воображение. — Куда он делся? Приобщили?

Вместо ответа генерал вернул изображению подвижность, а когда диск от чьей-то ноги покатился по песку и сквозь смятый пейзаж с морем и пальмами начала проглядывать бревенчатая стена, посланник упал на колени и со сдавленным стоном схватился за голову.

— Ну, мы ждём объяснений. — Архиепископ старательно изображал спокойствие, но чувствовалось, что и ему не по себе.

— Вы всё равно не поверите.

— А как же полное доверие? — поинтересовался генерал.

— Доверие… — словно эхо, отозвался посланник. — Если я скажу, преподобный Савва ответит, что всё это ересь, а вы, генерал, наверняка решите, что я несу мистическую чушь.

— После такого, — генерал показал в сторону застывшего на экране изображения, — я могу во многое поверить, даже в чёрта с рогами.

— Ну это как раз проще всего, — заметил архиепископ. — Жизнь такова, что в чёрта верить гораздо легче, чем в Бога.

— Вы не понимаете, что случилось. — Семеон сидел на полу, и казалось, у него уже нет сил, чтобы подняться. — Если это там кто-нибудь найдёт… Это катастрофа. Это может оказаться страшнее атомной войны.

— Ну, голубчик, хватит загадок. — Генерал почувствовал, что начинает терять терпение. — Говорите, что это такое и чем нам это всё грозит.

— Сегодня… Сегодня ближе к вечеру я пришлю вам полную информацию. — Посланник Ордена поднялся с пола и, волоча ноги, направился к выходу мимо своего кресла. — Сейчас не могу. Я всего лишь посланник. У нас есть люди, которые лучше знают.

Когда он скрылся за дверью, генерал посмотрел на архиепископа и после минуты тягостного молчания спросил:

— Святой отец… Голубчик… Не позволите исповедаться? Прямо сейчас. А то, знаете ли, уже лет тридцать, как некогда. Всё дела, дела…

ПАПКА № 4

Документ 1

Выдержка из стенограммы протокола допроса гражданина Маркела Сороки, 52 лет, подозреваемого в крупном мошенничестве, проживании по фальшивым документам, незаконном хранении оружия, создании незарегистрированной секты, применении психотропных средств без лицензии.

Дознаватель: Во-первых, гражданин Сорока, вы должны дать подписку о неразглашении содержания данного допроса в следственных органах, которые будут вести ваше дело о мошенничестве, а также вообще где бы то ни было…

Подозреваемый: Иди на хрен, начальник.

Дознаватель: В случае отказа от подписки никакого дела о мошенничестве не будет в соответствии со статьёй 2 (пункт 3) Уголовного Уложения, согласно которому в случае предъявления обвинения, грозящего высшей мерой наказания, все прочие уголовные дела, заведённые на данного подозреваемого, прекращаются. Вас, гражданин Сорока, будут судить за государственную измену, а это верная «вышка».

Подозреваемый: Что ж вы, суки, делаете…

Дознаватель: Я в данном случае делаю всё, чтобы спасти вашу жизнь.

Подозреваемый: А если я чего ляпну где, не подумав?

Дознаватель: Любое разглашение подписки также рассматривается как государственная измена.

Подозреваемый: Ладно, начальник, давай бумагу.

(Оформлена подписка о неразглашении содержания допроса № 4567 от 7 сентября 17621 года, заверена штатным нотариусом следственного изолятора № 26 Тайной Канцелярии.)

Дознаватель: А теперь у меня единственный вопрос: сообщите всё, что вам известно о вещественном доказательстве № 22 по вашему делу, которое было утрачено во время вашего задержания.

Подозреваемый: Это об этой штуковине, что ли? Которая деревяшка? Ну, досталась она мне на зоне. Я её в картишки взял — у Бородавки. Он за браконьерство пятёрку мотал, но не повезло ему.

Дознаватель: Кто такой Бородавка?

Подозреваемый: Ну это вы сами выясняйте. Как его по-настоящему зовут, я не знаю. Он только говорил, что родом из белых урукхов, в общем, узкоглазый. Ну так вот — он уже и пайку на пять дней вперёд просадил, и портянки тёплые, и чаю две пачки. Ну а как до зубов дело дошло, он сразу эту штуку достал. Это, говорит, древний талисман, на нём, говорит, письмена какого-то бога — он называл, но я не помню, и всякого, кто им владеет, хранят великие духи. Я сперва отказался от этой хрени, но он сказал, что вещь страшно дорогая и любой коллекционер за неё последние штаны отдаст. Ну, в общем, не повезло ему. А через полгода по моей статье амнистия вышла — в честь трёхсотлетия добровольного присоединения Восточной Тайги к Соборной Гардарике. Доехал я в мягком вагоне до станции Сыч, а тут у меня и кончилось выходное пособие. Ведь специально, гады, мало дают — чтобы люди с Востока уехать не могли, а прямо на месте устраивались, народонаселение множили.

Дознаватель: Гражданин Сорока, не отвлекайтесь.

Подследственный: Ну, я и говорю — решил, значит, эту самую штуку загнать, хоть за треть цены. Думал, полкуска сторгую, мне и хватит до Новаграда пропереть. Спросил у станционного смотрителя, нет ли тут какого историка-краеведа побогаче, а тот, падла, пригрозил меня городовому сдать.

Дознаватель: Гражданин Сорока, не надо передо мной урку изображать. Я прекрасно знаю, что в своё время вы с отличием закончили классическую гимназию, у вас полтора заочных высших образования, а двенадцать лет назад вы прослушали народные курсы «Примерный прихожанин», и если бы не пометка о судимости, ритор рекомендовал бы вас в семинарию.

Подозреваемый: Ну, хорошо, хорошо… На станцию Сыч я прибыл, чтобы навестить своего старого приятеля Харитона Стругача. В своё время у нас дела были по хуннскому антиквариату. Насчёт интересующего нас предмета он сообщил, что он не из дерева, а из кости вымершей породы моржа, сделан более тысячи семисот лет назад, надписи на нём представляют из себя северогалльское руническое письмо, а знак в центре — некий магический символ. В Восточную Тайгу, к урукхам, данный раритет мог попасть в 16 312 году вместе с войсками варяжских конунгов, принимавших участие в совместном с дружинами боляр Гардарики походе против хунну. Примерная рыночная стоимость — от четырёхсот тысяч гривен. Он мне сразу предложил продать его за полцены, но я не согласился — двести кусков, сами понимаете, гражданин дознаватель, на дороге не валяются. Ночевал я тогда у него в мансарде. Но в первую же ночь как-то неспокойно мне стало. Сон дурной приснился. В общем, проснулся я среди ночи, гляжу, а саквояж мой из-под кровати выдвинут и открыт. При более внимательном рассмотрении я обнаружил, что моего сокровища, можно сказать, билета в жизнь с чистой совестью, на месте нет. В доме никого, кроме меня и Харитона, быть не могло, поэтому понятно, кого я заподозрил. Спустившись вниз, я обнаружил, что в гостиной никого нет, равно как и нет половины самой гостиной. А вместо неё — то же самое, что наблюдалось группой захвата в моём храме. Извиняюсь — на месте моего преступления. Интересующий нас раритет лежал на столе в целости и сохранности, а рядом с ним обложкой вверх лежала раскрытая книга «Магия древних галлов» некоего Жю де Овре. Она приобщена к делу как вещественное доказательство № 9. В общем, спрятал я свою вещь в карман пижамы, а потом услышал вопль хозяина дома. Харитон бежал в мою сторону по песку, размахивал руками и что-то кричал. Но он не успел. Картинка пропала вместе с ним, и с тех пор я его не видел до позавчерашнего дня, когда он меня, извините, ногой в живот саданул. В общем, всё оказалось просто — в книжке было что-то вроде заклинания, которое приводило в действие эту штуку, и я подумал, а почему бы мне самому такой полезной вещицей не попользоваться. Вот и пришлось создавать Катакомбную Церковь Свидетелей Чуда Господня, благо и чудо всегда под рукой, и образования хватает, чтобы его истолковать ко всеобщему удовольствию.

Документ 2

Магистру Ордена Святого Причастия, срочно, секретно.

Высокий Брат! Ситуация, сложившаяся в деле «Неприкаянный дух», стала угрожающей. Обнаружился подлинник так называемого «Путеводного диска конунга Олава Безусого», который именуется также Печатью Нечистого, и есть косвенные доказательства того, что данный магический предмет теперь находится на острове. Единственное, что вселяет надежду, — он, скорее всего, пока никем не обнаружен. К сожалению, в оккультной литературе встречаются утверждения, что его обладатель может получить возможность не только пользоваться благоволением пробуждённого духа Длалы (или Тлаа), но и подчинить его себе. Мы же прекрасно знаем, чем может обернуться подобное заблуждение.

На данный момент местонахождение диска определено с точностью до одной квадратной версты. Необходимо принять меры к тому, чтобы упомянутый диск был найден нашими людьми и незамедлительно удалён с острова.

Посланник Ордена Святого Причастия при Малом Соборе Единоверной Церкви, рыцарь Второго Омовения Семеон Пахарь.

Документ 3

«Прежде чем открыть эту книгу, подумай, достаточно ли ты крепок сердцем и разумом, чтобы без страха и сомнений заглянуть в Бездну». Так в V веке до основания Ромы писал Дион из Архосса на форзаце рукописного свода, где излагалось краткое содержание трактатов по магии, алхимии, метафизике и философии, созданных ещё более древними авторами. Некоторые богословы утверждают: великое счастье всех ныне живущих состоит в том, что все прочие страницы этого сборника были безвозвратно утрачены ещё в глубокой древности.

Корнелий Дракар, из трактата «Эпитафия смыслу», Рома — 2576 г.

Документ 4

Всякий, кто страдает избыточной цельностью мировоззрения, не обладая при этом восприимчивостью и гибкостью ума, никогда не упустит возможности навязать это мировоззрение другим. Во все эпохи философские идеи, религиозные догмы и социальные теории были причиной куда более страшного кровопролития, чем политика, корысть, страх. Любая идея, почувствовав за собой силу, стремится заполнить собой бесконечность.

Из Манифеста международного общества «Зеленый мир». Равенни — 2963 г.

Документ 5

Первой под сводами Пекла проплывает Каменная Луна, и плоть всякого, кто видит её восход, обращается в камень, и это есть страдание; второй поднимается Чёрная Луна, душа всякого, кто видит её восход, теряет зрение, и это есть страдание; когда наступает черёд Серой Луны, всё вокруг становится серым, и это есть страдание; Белая Луна дарует мученикам Пекла забвение, но тем страшнее страдания, которые приходят с Бледной Луной, которая и есть боль; восход Медной Луны наполняет пространство протяжным стоном, которое есть страдание для всякого, кто слышит его; Вчерашняя Луна заставляет всякого, кто видит её восход, вспомнить о желанном и невозвратном, и это есть страдание; Рыжая Луна обжигает души едким пламенем, а Холодная Луна — холодом пустого пространства, и это есть страдание; Кровавая Луна предшествует Железной Луне, поскольку соседство железа и крови порождает страдание; вслед за ними восходит Огорчённая Луна, она сама есть страдание; Последняя Луна даёт знак всем, кто видит её восход, что впереди их ничто не ждёт, кроме страдания…

Тринадцать Лун Пекла сменяют друг друга, а потом всё начинается заново.

Стефан Маласта «Видения медиума», книга 1-я «Мир без надежды и радости», Рома — 2766 г.

Глава 5

8 сентября, 4 ч. 45 мин., Лазарет монастыря Св. Мартына.

— Вставай, брат Онисим. — Ипат толкнул его в бок загипсованной рукой. — Вставай, пока не началось…

— Что? — Пробуждение было смерти подобно. Впервые за последние годы пришёл сон, с которым не хотелось расставаться, сон, в котором не было ни тумана, ни болота, ни сосны, ни оживших мертвецов. Там были искрящиеся на солнце брызги водопада, далёкое каменистое дно под прозрачной водой, и ещё там была женщина, которой он раньше не мог видеть никогда, потому что таких не бывает вообще. — Отвали, брат Ипат, некогда мне с тобой.

— Вставай, рассвет проспишь! — Рыжий попик, друг дорогой, был настойчив. — Дело у меня к тебе есть.

Дело… Какое дело? Какие могут быть дела среди ночи, если и днём-то одна забота — найти для головы такое место на подушке, чтобы затылок меньше ломило. Впрочем, в последний день и головная боль почти перестала беспокоить, и Онисим начал слегка волноваться о том, не вернётся ли с уходом боли телесной боль душевная…

— Вставай-подымайся! — Ипат проявлял необычайное упорство, хотя небо за окном едва начало светлеть.

— Ну, и чего ты от меня хочешь? — Онисим осознал, что сон всё равно ушёл, и уже нет особого смысла сопротивляться. — Опять поговорить приспичило?

— Доктор считает, что ты уже оклемался, — сообщил Ипат. — И я боюсь, что завтра тебя отец-настоятель решит куда-нибудь перепрятать — в то же Беловодье, например.

— И что?

— А то! Тамошние старцы за тебя могут так взяться, что от тебя вообще ничего не останется. Забудешь, кто ты есть и зачем живёшь на свете.

— А меня и так почти что нет, а зачем я живу, я и так не знаю. — Бывший поручик почувствовал, что слегка лукавит перед самим собой, но только слегка, самую малость… — Ну, и что ты предлагаешь?

— Уходить тебе надо. Для тебя было бы лучше бомжевать, как раньше, а иначе сделают из тебя машину для отбивания поклонов.

— Из меня?

— Знаешь, как в психушках от депрессии лечат?

— Не знаю, не лечился.

— В общем, депрессия — это когда ничто тебе не дорого, ничто не свято и кажется, что жить незачем. Так вот, добрый доктор сначала изучит твою биографию, прикинет твои финансовые возможности и прежние привязанности, а потом проводит несколько сеансов гипноза. И после этого у тебя в голове застревает навязчивая идея, что нет большей радости в жизни, чем коллекционирование бабочек, например. А чтобы удовлетворить себя в этой пламенной страсти и иметь возможность денёк в неделю побегать с сачком по зелёной травке, надо радостно трудиться на благо родины и быть примерным гражданином. В результате всем хорошо: и самому пациенту, и родственникам, и государству.

Онисиму вдруг вспомнилось золотое сияние, которое сочилось сквозь опущенные веки и растекалось по низкому сводчатому потолку кельи настоятеля, от которого исходил первозданный покой. Навязчивый соблазн, навстречу которому тянулась душа…

— В общем, уходить тебе отсюда надо. Прямо сейчас, а то поздно будет. — Ипат стянул с Онисима простыню, достал из-за тумбочки пакет и вытряхнул из него лёгкие парусиновые брюки, футболку с надписью: «Приезжайте в Пантику» и комплект нательного белья.

— Откуда? — Онисим не мог припомнить, чтобы его приятель по задушевным беседам куда-либо уходил.

— От верблюда! Какая разница…

Разницы действительно никакой не было, как не было и ясности, зачем, а главное, куда бежать.

— Вместе пойдём, — сообщил Ипат, доставая из-за тумбочки второй пакет. — Всё, хватит и мне здешней пылью дышать. Пост, молитва, огурцы — надоело.

— А как же… — спросил было Онисим, но не смог сформулировать вопроса.

— А вот так. Не хочу твои раны бередить, но ты же сам говорил, что после того как родина тебя подставила, ты утратил чувство долга перед ней, Соборной.

— Не совсем. Это я тогда считал, что утратил. А теперь думаю, что чувство-то у меня есть, только следовать ему надо не по приказу штабной сволочи, а по собственному разумению.

— Вот-вот! — Ипат, казалось, чему-то обрадовался. — И я вот точно так же однажды отделил в сердце своём церковь от Господа. Ты бы присмотрелся к местной братии. Одни почему-то думают, что чем больше огурцов собрал, тем благостнее жизнь твоя стала, другие карьеру делают по духовной части, третьим просто податься больше некуда, потому как ничего толком не умеют, четвёртые, как брат Саул, например, считают, что аскезою своей самому Господу доставляют радость великую, и оттого легче прощать Ему грехи человеческие. В общем, всё это — либо от слабости, либо от темноты и невежества. А мне тесно здесь. Тесно и душно. Вот если бы все отцы церкви у нас были такие, как наш настоятель, тогда бы другое дело. От него за версту чудом веет. Чудом и Благодатью. И ведь открыто ему наверняка такое, чего ни один из иноков никогда не узнает, будь он хоть вечным постником. В общем, решай сам. Либо сейчас, либо никогда.

— Почему никогда?

— Да потому, что стоит тебе ещё раз с отцом Фролом побеседовать, и ты весь будешь в его власти, — Ипат перешёл на едва слышный шёпот. — А ты зачем-то нужен кому-то в Малом Соборе. Может быть, за тем же, зачем твоё бывшее начальство тебя ищет… А мне тоже не резон здесь оставаться. Я вчера ввечеру на прогулку выходил, и брат Саул мне шепнул, будто вчера, когда в кельях прибирались, у меня из-под матраца тетрадь выпала, где я мысли свои записывал о расширении сознания и сути тайных учений.

— Каких учений?

— Неважно. Потом расскажу, если дальше нам с тобой по пути. Так я точно знаю — завтра отец Фрол их прочтёт, и меня либо выгонят с треском отсюда, либо сошлют в какую-нибудь глушь, если окажется, что мои измышления не просто ересь, а докопался я до чего-то такого, что от нас, простых иноков, должно оставаться тайною за семью печатями.

— Например?

— Некогда нам. Через полчаса уже на утреннюю молитву вставать.

— Ну а ты покороче. — Онисим уже сбрасывал с себя пижаму, похожую на арестантскую робу. — Пока одеваюсь, говори. А потом тебе помогу, — он кивнул на загипсованное запястье.

— Ну смотри… — Ипат взял здоровой рукой зелёное яблоко, из тех, что ещё позавчера принёс брат Саул. — Смотри…

Он поднёс яблоко к губам, прошептал что-то совершенно неразборчивое, а потом отпустил руку. Яблоко осталось висеть в воздухе, и по зелёной кожуре пробежали едва заметные голубые искорки. Оно провисело несколько секунд, медленно вращаясь, но потом со стуком упало на пол и закатилось под кровать.

— Рядом с часовней эти вещи слабо действуют.

— Где научился? — невозмутимо спросил Онисим.

— Когда во Внутренней Страже служил. Один каторжник за лишнюю миску овсянки обучил кой-чему. Но это всё так — цветочки.

— Как пойдём? — спросил Онисим, помогая Ипату натянуть футболку. — Ворота-то на ночь запирают.

— А вот как ты залез, так и выберемся. У меня прямо на стене под камушком верёвка припасена.

— А ты просто так уйти не мог, что ли?

— Мог. Только одному скучно. Я-то мог, а вот тебя за просто так никто отсюда не выпустит. И мне тоже хотелось бы знать, с чего это к тебе такой почёт и уважение.


8 сентября, 11 ч. 10 мин., Витязь-Град.

Экспресс «Белая Молния», следующий из Новаграда до Соборной Гавани с пятью остановками на двенадцать тысяч вёрст, не имел ни малейшего представления о существовании станции Сыч, поэтому полковнику Кедрач пришлось выйти в Витязь-Граде, где её поджидал на вокзале серый представительский «Лось-купе», укомплектованный двумя чинами в штатском из местного управления Тайной Канцелярии.

— Штаб-майор Проня, — представился тот, что был постарше и ниже ростом. — Дождались наконец-то! А то вторые сутки, знаете ли, только и делаем, что теряемся в догадках.

— Было бы в чём теряться. Нет у нас догадок никаких и быть не может, — заметил второй, помоложе, повыше ростом, но явно пониже по званию. — Капитан Сохатый к вашим услугам. На меня это дело и повесили, а у меня в роду, знаете ли, ни колдунов, ни ясновидцев не было.

— Отдохнуть с дороги желаете или прикажете прямо на место происшествия? — осведомился штаб-майор, не давая договорить подчинённому.

— Отдыхать нам некогда, — заявила Дина, усаживаясь на переднее сиденье рядом с угрюмым шкафообразным водителем. — Заодно, пока едем, сообщите, что накопали за последние семь часов.

— А нет ничего нового. Всё в докладе изложено — вы, наверное, уже ознакомились. — Штаб-майор похлопал водителя по плечу, и автомобиль, пятясь, выехал со стоянки.

Доклад из Витязь-Града, который с пометкой «весьма срочно» вчерашним утром лёг на стол генерала Снопа, был выдержан в сдержанно-панических тонах, и на первый взгляд могло показаться, что его авторы либо повредились умом, либо стали жертвой странной и дорогостоящей мистификации. Оказалось, что тем же вечером, когда происходило задержание Маркела Сороки, в посёлке Сыч, прилегающем к одноимённой станции, исчез особняк некоего Харитона Стругача, пропавшего без вести около года назад при невыясненных обстоятельствах.

Дом исчез среди бела дня, причём это не сопровождалось никакими световыми или звуковыми эффектами. Всё произошло настолько тихо и незаметно, что даже соседи поначалу не обратили внимания на отсутствие двухэтажного строения из красного кирпича под черепичной крышей. Впрочем, забор и одичавшая за год растительность на участке остались в неприкосновенности, а на месте самого дома образовались аккуратные траншеи и ямы, повторяющие форму фундамента и погребов.

— Какие данные есть по хозяину дома? — подчёркнуто официально спросила полковник Кедрач, как только машина выехала из города на широкое шоссе, по обочинам которого стеной стояла тайга.

— Капитан… — переадресовал вопрос подчинённому штаб-майор.

— Да, и это дело тоже на мне висит, поэтому до сих пор и капитан, — недовольно проворчал тот, прежде чем дать справку. — Стругач Харитон, 34 года (было на момент исчезновения), холост (тут мужики редко раньше сорока женятся), владел лесным наделом в полтораста квадратных вёрст и двумя лесопильнями. Сам ничего не нажил — всё наследство. Пять лет назад приговорён судом к принудительной продаже надела в казну за нарушение правил природопользования. В последнее время жил в своё удовольствие на проценты с капитала, который ему всучили. Меня бы кто так наказал. В перерывах между загулами скупал хуннскую керамику не моложе трёхсот лет и арендовал бабёнок не старше двадцати.

— Куда делась коллекция? — спросила Дина.

— Как куда! В доме и осталась. Поскольку дело не закрыто и пострадавший официально не признан погибшим, имущество оставлено в неприкосновенности. Было… — Казалось, что капитан несколько удивлён вопросом. — А если вы думаете, что здесь можно что-нибудь спереть, то это вы зря. Тут в малых посёлках даже приставов не держат, потому как чего зря казённые деньги переводить. В Витязь-Граде, бывает, шалят, а там — ни-ни. Тут даже бывшие каторжники, которые на поселении, и те знают: чуть что — на них первых подумают. Ну так вот… Ближайшие родственники, двоюродные братья, сестра, дядья, не общались с пропавшим несколько лет, поскольку были в ссоре из-за имущества, считают родственничка своего проходимцем, хамом и свиньёй (их собственные слова) и знаться с ним не желают. Соседи говорят, что дома он почти не жил — то в столицу на полгода уедет, то в Витязь-Граде пропадает. Там у него тоже квартира была, но она на месте, никуда не делась.

— Обыск делали?

— А как же. Ещё когда он сам пропал. Только без толку — ничего, проливающего свет. В общем, я ещё тогда подумал, что дело здесь нечисто, а теперь уж точно уверен, что без колдовства тут не обошлось.

— Прекрати чушь нести! — вмешался штаб-майор. — Знал бы, что ты начальства не постесняешься…

— Продолжайте, капитан, — потребовала Дина.

— А всё. И сказать мне больше нечего. Тут бы ещё шамана допросить.

— Какого шамана?

— Да какого-нибудь. И половина местных урукхов, йоксов и тунгуров причастия церковного не принимало, и почти в каждом их посёлке или стойбище свой шаман имеется. Только мне всяческие мистические версии не велено было во внимание принимать. А что, спрашивается, делать, если больше никаких зацепок…

Капитан умолк, полагая, что полностью отчитался о проделанной работе, и Дина не нашлась, о чём его можно ещё спросить, не давая повода для подозрений, что именно мистический след её интересует гораздо больше, чем всё остальное вместе взятое. Получалось так, что события развивались именно так, как четыре с половиной сотни лет назад, — тогда пропадали и люди, и дома, вот только инородцы в те времена спешно покинули места, показавшиеся им опасными, если верить свидетельству Святого Оладия. Сейчас, судя по всему, представители коренных народностей не проявили какого-либо беспокойства — даже те, что проживали в непосредственной близости от посёлка Сыч.

Примерно через час после старта машина въехала на полуверстовый мост через Малую Тужину, а когда река осталась позади, свернула с трассы на более узкую, но не менее прямую дорогу.

— Ну, считай, приехали, — впервые за всё время проронил слово водитель. — Сперва к старосте или сразу на место? — спросил он, не поворачивая головы.

— На место, — коротко скомандовал штаб-майор, и тайга расступилась от обочин дороги.

Посёлок состоял из полусотни добротных домов, выстроившихся двумя улицами вдоль прозрачной мелкой речушки с каменистым дном. У въезда на пятачке, где, вероятно, разворачивался рейсовый автобус, стоял вертолёт с эмблемой Внутренней Стражи на борту, а наперерез машине выдвинулись два бойца в полевой форме, не доставая, впрочем, автоматов из-за спин. Водитель замедлил скорость, и один из караульных, мельком заглянув в салон, небрежно взял под козырёк и, не опуская руки, дал разрешающую отмашку. Прежде чем впереди показались ворота, охраняемые ещё двумя бойцами, и наспех сколоченная караульная будка, пришлось притормозить ещё раз — уступая дорогу утиному семейству, неторопливо пересекающему проезжую часть.

— Ваш Высокиблаародие, — доложил бравый унтер-офицер штаб-майору, который первым вышел из машины. — За время несения караульной службы вверенным мне подразделением попыток проникнуть на территорию охраняемого объекта не зафиксировано. Глазеют только. — Он кивнул на трёх старушек, занимающих лавку у забора на противоположной стороне улицы.

— Вольно и посторонись, — приказал часовому капитан Сохатый, открывая переднюю дверцу и подавая руку даме, сидящей рядом с водителем. — Сейчас мимо тебя полковник пройдёт. Действуй строго по уставу.

Пока тот непонимающим взглядом провожал вполне изящную дамочку в сером деловом костюме, штаб-майор уже отворил калитку, состязаясь с капитаном в неуставной галантности. Дина шагнула вперёд, не сказав ни слова, жестом дав понять штаб-майору, что следовать за ней не надо. Дорожка, выложенная фигурной керамической плиткой, вела мимо поросших сорняком розовых кустов к отпечатку фундамента. Это был действительно отпечаток. Влажная глинистая почва образовавшихся траншей и ям в точности повторяла рельеф каждой неровности бетонных блоков, служивших опорой пропавшему особняку. Его никто не вырывал с корнем из земли, иначе следы выглядели бы совсем по-другому — он просто исчез, растаял, впитался в землю, стал воздухом.

Собственно, и смотреть тут больше было не на что. Наверняка дом стоял теперь где-нибудь среди пальм с видом на океан, и его хозяин, возможно, пил чай на веранде, разглядывая эверийские корабли, маячащие на горизонте. Ничего нового. Можно было и не приезжать.

На всякий случай она решила обойти отпечаток фундамента по периметру, и вдруг взгляд её упал на костяную бляшку, лежавшую прямо на бывшем углу бывшего дома. На неё смотрело одноглазое солнце, выскобленное тонким резцом, с улыбкой до ушей, которых не было. Дина торопливыми шагами прошла до следующего угла, проверяя внезапную догадку, и точно — там лежало такое же костяное солнышко. Охранительные талисманы наверняка лежали и по двум оставшимся углам, но в отчёте, который он прочла по дороге, упоминания о них не было, а значит, они появились здесь этой ночью. Вот, значит, как — «за время несения караульной службы попыток проникнуть на территорию охраняемого объекта не зафиксировано…» — наверное, стоит потрясти унтера, но это, скорее всего, бесполезно.

Дина подняла с земли одно из «солнышек», осторожно взяв его за края, и двинулась к калитке, через которую в четыре глаза наблюдали за ней коллеги.

— Это что? — Она сунула амулет под нос штаб-майору. У того стремительно побледнел кончик носа, и он молча двинулся к начальнику караула, которому, похоже, предстояла тщательная проработка с последующим понижением в звании.

— Позвольте. — Капитан вскользь глянул на её находку и вдруг тоже слегка побледнел. — Конечно, вам решать, но я бы на вашем месте положил это на место.

— Зачем?

— Я, конечно, не суеверен, но мало ли что… — он перешёл на шёпот: — Положите, а мы потом навестим того, кто это сделал.

— Вы знаете?

— Я знаю, кто может знать.

Так. Похоже, у капитана в голове информации несколько больше, чем он считает нужным отражать в отчётах. Впрочем, мистический след ему было не велено принимать во внимание… Кем не велено?

— Хорошо. — Дина прошла обратно во двор, запоздало подумав о том, что неплохо бы попытаться снять с амулета отпечатки пальцев. Но то, что она увидела через несколько секунд, заставило её начисто забыть о всякой криминалистике. На том месте, где недавно лежало «солнышко», уже вырос лопух странного ядовито-зелёного цвета с фиолетовой каймой по зазубренным краям, а сухая земля рядом с ним мелко вздрагивала, и из неё фонтанчиками вырывались струйки белого песка. Дина торопливо положила амулет на место. Подземная дрожь почти сразу же прекратилась, а нездешний лопух остановил свой рост и как будто начал слегка увядать.

— Вот те на… — Капитан Сохатый уже стоял рядом и тоже наблюдал явление. — Сказал бы кто — не поверил бы. — Он натянул на руки тонкие матерчатые перчатки и достал из кармана перочинный ножик. — А вам бы лучше отойти, а то мало ли чего оно ещё отчебучит.

«Солнышко» лежало на месте, и Дина поймала себя на том, что только благодаря этому к ней вернулось обычное самообладание. Капитан тем временем срезал лопушок и начал его рассматривать.

— Как хотите, а в наших краях ничего похожего не произрастает. — Он осторожно надкусил стебель, задумчиво пожевал мякоть растения, а потом лицо его исказилось гримасой отвращения, и он сплюнул фиолетовую кашицу, заботясь лишь о том, чтобы не попасть даме на туфли. — Вот ведь мерзопакость какая. Простите, сударыня, но я всё на зуб пробую — так вернее.

— Ну, так и чья это работа? — задала Дина вопрос, который давно вертелся у нее на языке. — Я требую полного отчёта — в том числе и о ваших непроверенных подозрениях.

— Вот заодно и проверим, — обрадовался капитан. — Только одна просьба — господина штаб-майора отправьте куда-нибудь подальше с заданием, срочным и неотложным.

— Хорошо. — Дина едва заметно улыбнулась. То, о чём просил капитан, вполне вязалось с её собственными соображениями.

Через пару минут штаб-майор Проня уже торопился в сторону вертолёта, чтобы срочно доставить в Витязь-Град образец неизвестной растительности с целью её консервации и идентификации, а также решить вопросы по усилению охраны места происшествия и организации, помимо наружного патрулирования, внутренних постов, круглосуточного визуального наблюдения за объектом и его непрерывной видеосъёмки.

— Тут недалеко, — загадочно сообщил капитан Сохатый, приказав водителю уступить ему место за рулём и дожидаться в караульном помещении. — Только вы уж постарайтесь, чтобы ни-ни…

— Чего ни-ни?

— Чтобы моё начальство узнало о наших, как бы это назвать, следственных действиях как можно меньше. Меня и так тут считают парнем с лёгким сдвигом.

Он, не дожидаясь ответа, включил зажигание, и через минуту посёлок остался позади, а по боковым стёклам начали хлестать лапы елей. Теперь дорога стала узкой, извилистой, слегка присыпанной мелким гравием.

— Тут с полторы версты — не более. Становище йоксов. Только вы молчите — я сам с ними говорить буду, а то ни слова от них не добьётесь, — заявил капитан, когда машина, переваливаясь с боку на бок, преодолела вброд ручей.

На просторной поляне посреди беспорядочно расставленных войлочных хибар возвышался двухэтажный бревенчатый особняк с резными ставнями и высоким крыльцом. Как ни странно, никто не проявил повышенного интереса к гостям, приехавшим на роскошной машине, — детишки продолжали как ни в чём не бывало купаться в небольшом пруду, старушки продолжали о чём-то беседовать, расположившись на коврах, расстеленных прямо на земле.

Капитан высунулся из окна и выдал какой-то набор квакающих звуков, обращаясь к проходящей мимо одетой по-городскому девице.

— Не знаю, — ответила она, не останавливаясь. — У Альчи-Тулан, может…

— В машине подождите, — обратился капитан к Дине и направился к одной из хибар. За войлочным пологом он пропал почти на полчаса, и Дина хотела уже посигналить, когда его голова высунулась наружу.

— Идёмте сюда, — позвал он, и Дине ничего не оставалось, кроме как пойти на зов.

— Я извиняюсь, выйти никак нельзя, а то хозяйке снова придётся весь ритуал встречи повторять с угощением и чаепитием, — сказал он, когда расстояние между ними уменьшилось до пары аршин. — В общем, шаман говорит, что сам удивляется. Эти амулеты у него вчера пропали, но человек взять не мог. Он говорит, что это Хой-Маллай взял.

— Кто такой Хой-Маллай?

— Местное божество, переводится примерно как Соль Земли. Шаман сказал, что Хой-Маллай взял тати, чтобы не пустить сюда Тлаа, потому что если сюда дотянулся, место ещё три дня тёплое.

— Что такое тати?

— Это так у них обереги называются. Так вот. Как насчёт того, чтобы объявить в розыск эту самую Соль Земли, назначить вознаграждение? А?

— Не паясничайте, капитан, вам не идёт. А мне можно пройти?

— Пройти-то можно… Только учтите, что я для них обычный гость, а вы будете большим гостем. Это значит, что раньше чем через двое суток они вас не отпустят, а если попробуете уйти — смертельная обида на всех большеглазых. Им только повод дай — полгода налоги платить не будут.

— На кого обида?

— На всех, у кого глаза не хуннского разреза. Тут, знаете ли, принято чтить обычаи. Это не только приятно, но и крайне полезно.

— А сюда выйти ваш шаман не может? Я хочу сама его до… расспросить.

— А шаман в любом доме — большой гость. Славный Акай-Итур гостит в этом доме только сутки — ему ещё столько же осталось.

— А может славный Акай-Итур дать мне такую же тати, а лучше две?

— Сейчас спрошу. — Капитан исчез за пологом, но теперь ждать его пришлось не больше пары минут.

— У него сейчас есть только три. Он говорит, что меньше не поможет, а больше нет. По пятьсот гривен за каждую.

— А тати у него настоящие? — поинтересовалась Дина, отсчитывая наличные.

— Нет на свете более простодушного народа, чем йоксы, — ответил капитан, принимая деньги, — За последние сорок лет — ни одного правонарушения.

— А что было сорок лет назад?

— Амулет на рельсы положили — хорошо, что поезд товарным оказался.


8 сентября, 23 ч. 15 мин., посёлок Сыч (становище Лай-Йокса).

— Было два брата — Йокс и Урукх. Йокс собирал грибы, бруснику и терпкий корень жиа, а Урукх охотился на быстроногих лосей и куниц. Они всегда делились друг с другом своей добычей, и потому никто из них не испытывал нужды. Но однажды Хакк, чёрная душа, позавидовал братьям, что они живы, а он уже мёртв, и начал шептать Урукху, притворяясь шелестом листвы, что он сильнее и отважнее своего брата, что грибы, брусника и терпкий корень жиа не имеют ног, чтобы убегать, и тяжёлых рогов, чтобы нападать. Урукх не слышал коварных речей, но они лились ему прямо в сердце, заполняя его чёрной желчью обид. Однажды Йокс пришёл к юту Урукха и принёс ему много грибов, но Урукх сказал, что не надо ему грибов, потому что мясо вкуснее и лучше утоляет голод. Йокс огорчился, что не угодил своему брату, подумав, что грибы недостаточно хороши, и принёс ему терпкого корня жиа, который отгоняет любую хворь. Но Урукх сказал, что сам может добыть себе корня, если захочет. Тогда Йокс пошёл к своему юту в большой печали, но тут и его настиг шёпот Хакки, чёрной души, и слова его были о том, что Урукх не любит брата своего, если отказывается от его даров, а значит, надо его убить. Тогда Йокс заглянул в свою душу и ужаснулся от того, что пожелал он зла брату своему. Но Хакка был силён, и Йокс не мог противиться ему. Шли дни, и он всё сильнее ненавидел Урукха. Тогда он собрал богатые дары, разжёг жаркий костёр и обратился к Хой-Маллаю, чтобы тот помог ему избавиться от ненависти, и Хой-Маллай дал ему тати, отгоняющий Хакку. Но Урукх ни о чём не просил Хой-Маллая, и ему не было дано тати. Однажды, не догнав быстроногого лося, он начал искать брата, желая ему зла за то, что он голоден. Но Йокс, узнав об этом от ветра, ушёл далеко навстречу холодам. Прошло много зим, и дети Урукха так умножились числом, что на всех не хватало оленей и куниц, и они тоже двинулись… — Акай-Итур вдруг замолк на полуслове, и стало слышно, как посапывает задремавший старик Лайса, прижав к груди потухшую трубку.

— Хозяин, Лайса-аяс, уснул, значит, и гостю пора, — сказал шаман, поднимаясь. Он стряхнул с колен хлебные крошки, многие из которых успели зачерстветь. — Айна, проводи меня.

Айна, внучка хозяина, рослая девочка лет двенадцати, с готовностью подставила плечо под его ладонь. С трудом переставляя ноги, затёкшие от долгого сидения, шаман двинулся к выходу, зажав под мышкой свой бубен, и многочисленное семейство Лайсы с беспокойством смотрело ему вслед. Большой гость покидает раньше времени гостеприимный дом, а значит, в мире духов случилось что-то такое, о чём лучше не думать — может, и пронесёт.

— Айна.

— Что?

— Беги в мой ют, Айна. Принеси ларец с тати. — Шаман подтолкнул девочку к выходу. — А вы все… Нужен большой костёр. Пусть все придут. Нужны все.

Акай-Итур еще не знал, не мог знать, что случилось — чтобы увидеть, нужно было ударить в бубен, потом дождаться, пока сотни сердец не начнут биться в такт костяной колотушке, обмотанной войлоком. А потом сила всех соплеменников должна отдаться единой воле, его воле… Он перестанет ощущать своё тело, которое будет продолжать исправно колотить в бубен и носиться по кругу, внутри которого костёр, а снаружи — лица, освещённые горячими сполохами священного огня, искорки пламени в остекленевших глазах и нечто такое, что когда-то оказалось сильнее стрел урукхов, а теперь уже пять сотен зим побеждало соблазны иной жизни, принесённые большеглазыми, которых много.

Айна поставила на землю ларец с тати, значит, пора коснуться бубна колотушкой — так, чтобы звук был едва различим, а потом прислушаться к тишине, нарушаемой лишь треском костра. Жёлтые искры впитывались в низкое чёрное небо, исчезая в нём без следа. Исчезли юты, не стало высокого крыльца, в бархатной тьме растворился весь мир, который остался за спинами людей, сомкнувшихся в кольцо. Удары бубна становились всё чаще и громче, и между ними протискивались слова песни, древней, как мир, а может быть, и древнее мира. Исчезли лица — остались только угольки глаз, которые раскачивались в такт стуку колотушки и биению сердец. Потом костёр оказался далеко внизу, и дух, выпущенный на волю, начал стелиться по небесам. Рядом промелькнули вершины вековых елей, и духовному зрению открылся пустой двор, где ещё недавно стоял ют большеглазого колдуна, который однажды ступил на тропу, ведущую к Тлаа, рождённому вновь. Сквозь влажное дно большой ямы виднелась сыпучая жёлтая земля, на которую набегала горькая синяя вода. За тонким слоем сырой глины был день, который вот-вот мог ворваться в ночь, и тогда лишь раскалённая земля утихомирит желания того, кто забрал отсюда свой ют.

Несколько тати упали на дно большой ямы, сложившись в запирающее заклинание. По земле пробежала мелкая дрожь, большеглазый в железной шапке прижался спиной к забору и начал стрелять. Нет, пули не причинят зла Акай-Итуру, Серебряному Облаку, тем более что дело уже сделано. Завтра это место остынет, и тати уже не понадобятся. Только бы большеглазые в пятнистой одежде не полезли на дно большой ямы и не взяли тати. Нет, та женщина, что купила три тати, не позволит им — она умна и осторожна. Они ей послушны. Так сказал Сохатый-аяс, а он тоже умён и осторожен и зря не будет говорить.

— Айна. — Шаман упал навзничь возле догорающего костра, не выпуская из правой руки бубен, а из левой колотушку. — Айна, набей мне трубку и принеси еды.

Камлать пришлось уже вторую ночь подряд, и Акай-Итур не знал, хватит ли у него сил даже на то, чтобы поесть. Два молодых охотника подняли его за подмышки и посадили на небольшой ковёр, где был выткан славный Хой-Маллай, пронзающий Хакку рыбьей костью. Айна подала ему раскуренную трубку, а от ближайшего юта донёсся запах жареной оленины. Всё было как обычно. Новый Длала остался где-то далеко, и те, кто поддался соблазну и попытался воспользоваться его могуществом, едва ли снова найдут дорогу к становищам йоксов.

ПАПКА № 5

Документ 1

Департамент Безопасности Конфедерации Эвери

Аналитический Центр общественной психологии и социальных технологий

Заместителю начальника Департамента Безопасности Конфедерации Эвери Грессу Вико, лично, секретно.

Аналитическая записка № 934.

Поскольку всякая информация о феномене на о. Сето-Мегеро строго засекречена и властями Конфедерации до сих пор не сделано официального заявления о причинах блокады о. Сето-Мегеро, в средствах массовой информации появились публикации, в которых выдвигаются различные версии происходящего, среди которых наибольшей (в порядке убывания) популярностью пользуются следующие:

— обнаружено поселение адептов некоего религиозно-мистического течения, хранящих сакральные знания о возникновении вселенной и человечества;

— в период военных действий коренное население применило против захватчиков некую древнюю магию, которую сами не смогли усмирить, и теперь человечеству грозит вялотекущая глобальная катастрофа;

— на острове обнаружена заброшенная база инопланетян, делаются попытки овладеть инопланетной технологией;

— на острове поселился некий мессия, но власти Конфедерации решили изолировать его с целью недопущения религиозной истерии и упадка традиционных конфессий;

— на острове обнаружен и вскрыт склеп с останками знаменитого альбийского пирата Френса Дерни, в результате чего возникла эпидемия ранее неизвестной смертельной болезни;

— обнаружены секретные лаборатории по разработке и производству некоего (скорее всего, бактериологического) оружия массового поражения, которое намеревался применить один из диктаторских режимов Южной Лемуриды для шантажа мирового сообщества;

— обнаружена некая древняя раса, обладающая высокими технологиями и имеющая агрессивные намерения;

— остров Сето-Мегеро — легендарный пуп земли, и страна, контролирующая его, — наиболее вероятный претендент на мировое господство.

Исходя из данных, полученных путём выборочных косвенных опросов населения, можно сделать вывод, что рейтинг популярности предлагаемых версий совершенно не совпадает с рейтингом доверия, который в данном случае в большей мере зависит не от самой версии, а от того, каким печатным изданием она выдвигается.

АЦОПиСТ рекомендует избрать в качестве официальной версию об эпидемии (разумеется, безо всяких склепов), поскольку она выглядит наиболее правдоподобной и наверняка отчасти охладит пыл тех, кто делает попытки проникнуть на остров, а также послужит адекватным обоснованием для ужесточения мер, связанных с блокадой Сето-Мегеро.

Гелл Серазю, начальник лаборатории социометрии Аналитического Центра общественной психологии и социальных технологий Департамента Безопасности КЭ, государственный эксперт 1-го ранга.

Документ 2

Когда речь идёт о метафизических категориях, какие-либо дискуссии, споры, поиски истины совершенно бессмысленны. Любые представления в этой области следует принимать как данность, потому что самая изысканная диалектика не в состоянии доказать или опровергнуть то или иное умозрительное построение картины мироздания. Недоказуемость чего-либо является оборотной стороной неопровержимости. Даже если разум стремится охватить бесконечность, Бог и Истина остаются ему недоступны, но именно этот единственный во вселенной несомненный, объективно неоспоримый факт придаёт жизни то, что может быть признано смыслом.

Реальность, в которой мы пребываем, может быть просто сном богов, но и любая вера вполне может оказаться грёзами чьего-то сознания. Можно одновременно быть агностиком и принадлежать к какой-либо религиозной конфессии. Просто надо осознать простую вещь: сфера разума и постулаты веры могут существовать параллельно, они не пересекаются и объективно не могут друг другу противоречить. В результате развития научного знания сфера разума постоянно расширяется, но она не достигла и не может достигнуть сферы божественного. Но сфера божественного порой сама вторгается в сферу разума и оставляет в ней нетленные следы. Наверняка среди наших знаний, представлений, иллюзий есть нечто, имеющее сакральные корни. Но едва ли возможно, по крайней мере, в этом мире и в этой жизни, выделить в громадной массе информации крупицы Истины. Впрочем, если бы такая возможность существовала, это настолько облегчило бы человеческую жизнь, что она стала бы невозможной.

Гай Претто, статья «Философия, данная нам в ощущении», альманах «Любомудрие», Равенни — 2966 г.

Документ 3

Обьеснительная записка

Я, рядовой втарой роты трицать седьмой атдельной бригады Внутринней Стражи Арсен Верба шестого синтября сиго года нахадился на посту. Караулил то что за забором хоть там ничиго и не было. В два часа ночи обнаружил что над серединой охроняимого объекта висит какое-то облако. Оно было чёрным, но блестело. Я не скамандовал стой кто идёт потому что никто ни шол, а оно само поевилось. Я начал стрилять потому что хател дать сигнал. А потом в яму упали какие-то штуки а ето пропало. Я тогда прикратил огонь а потом прибижал господин унтер-офицер и стал ругаца. Но потом сказал что я действавал правильно.

Рядовой Верба.

Документ 4

В 1876 г. от основания Ромы конунгаты Копенхальм, Стогхальм, Гельсигхомм, Мальмеборг и Тройнхайм заключили между собой военный союз с целью отражения предполагаемой агрессии со стороны Ромейской Империи. Но поскольку своих сил для эффективного сопротивления девяти ромейским легионам, выдвинувшимся к их границам, явно не хватало, конунги обратились за военной помощью в Новаград. Посадник Никола Хорь потребовал в обмен прекращения захватов торговых судов, в том числе и ромейских, в Варяжском море, идущих с товарами в Гардарику и обратно. После того как в крепости Кронхель был подписан соответствующий договор, ромеи отказались от вторжения, поскольку изначально преследовали цель прекращения морского пиратства.

Впрочем, до сих пор в некоторых исторических монографиях продолжает упоминаться версия о том, что вторжение предотвратили галльские маги, наславшие на ромейские войска морок. Живучесть этой легенды объясняется тем, что в её пользу свидетельствуют некоторые ромейские источники. Например, военный трибун Бронзового легиона Секст Конус пишет в своих мемуарах: «Перед рассветом первая когорта выдвинулась вперёд, чтобы занять господствующую высоту и произвести разведку боем. Но когда взошло солнце, легионы, готовые ступить на территорию врага, обнаружили, что прямо за пограничными камнями плещется море, а передовая когорта теснится на острове, и на неё прямо из воды наступают ватаги варваров».

Различные источники приводят несколько примеров подобных явлений, произошедших в период присоединения провинции Галлия к Ромейской Империи, но при более детальном изучении любому историческому факту, связанному с подобного рода легендами, находится вполне естественное объяснение, не связанное ни с какой мистикой. Что касается ромейских свидетельств, то вполне понятно, что полководцам и прочим должностным лицам Империи было гораздо удобнее объяснить провалы тех или иных своих действий магией и колдовством противной стороны».

Май Катулл, статья «Факторы исторического забвения» в ж-ле «Архивный вестник» № 7 за 2971 г., Рома-Равенни.

Документ 5

Ты всю свою недолгую, но стремительную жизнь жаждал личной свободы. Теперь твоя мечта сбылась — ты свободен! Ты всегда хотел свободы для своей многострадальной родины, Прекрасной Галлии. Может быть, там, где сейчас пребывает твоя бессмертная душа, Галлия свободна, и наши люди не сидят в Ромейском Союзном Сенате. Ты всегда придерживался принципа — свобода или смерть, и теперь ты наконец понял: свобода и смерть — одно и то же. Спи спокойно, дорогой товарищ. Ты получил то, чего так хотел. Когда-нибудь все мы, кто нехотя, а кто и с радостью, обязательно последуем за тобой.

Речь народного поэта Галлии Конде ле Бра на немноголюдном траурном митинге, посвящённом погребению Ромена Кариса, одного из руководителей военного крыла общественного движения «Свободная Галлия».

Глава 6

8 сентября, 11 ч.20 мин., 93 версты северо-восточнее Пантики.

— Ну и где же погоня? — поинтересовался Онисим, оглядываясь назад, на ленту щербатой, с выбоинами в асфальте, дороги, по которой неторопливо двигались два размалёванных фургона для семейного дикого отдыха. — Брат Ипат, ты погоню обещал. Где?!

— Это была шутка, брат Онисим, — как ни в чём не бывало отозвался Ипат, прибавляя газу на повороте. — Меня с тех пор, как мы со стенки слезли, пробило на хи-хи — до сих пор никак не отпустит. А к машине этой я давно присмотрелся. Этот катафалк уже полгода на обочине стоял. Наверное, хозяин бросил, чтобы за свалку не платить.

Ипат с явным наслаждением крутил баранку здоровой рукой и гнал облезлую развалюху с лысой резиной со скоростью, явно неприемлемой ни для этой машины, ни для этой дороги. Встречный ветер, врываясь в салон сквозь пробоину в лобовом стекле, забавлялся его нечёсаной длинной шевелюрой, и теперь невозможно было поверить, что этот лихой рыжий парень в ядовито-жёлтой футболке и драных парусиновых штанах ещё вчера носил чёрное монашеское рубище.

— Сковырнуться не боишься? — участливо поинтересовался Онисим, придержав не запирающуюся дверцу, чтобы не так сильно гремела на колдобинах.

— Слонов бояться — в цирк не ходить! — Бывший монах хищно оскалился, вписывая транспортное средство в очередной поворот. — А вот тебе разве не любопытно, как нас там встретят?

— Там — это где?

— В Караганде! На том свете, дружище. Не интересно?

— Знаешь… Наверное, я там уже был. — Онисиму вдруг показалось, что в чудом сохранившемся зеркале заднего обзора промелькнул всё тот же островок на болоте, увенчанный сосной. — Может быть, я там даже родился.

— Ну конечно! — Ипат с некоторым беспокойством оглянулся на него, оставив без внимания колдобину, на которой машина подпрыгнула так, что в ней что-то хрустнуло. — Ну конечно. Тяжёлое детство, кирпичи вместо кубиков, и далее — строем по жизни. Единственная любовь — это любовь к Родине. И что тебе не нравится? А я вот как думаю: в том, чтобы жизнь положить во имя чего-то, смысла ничуть не меньше, чем просто в сытой, долгой и счастливой жизни. Не знаю точно — больше ли, но то, что не меньше, — это точно. А если уж так вышло, что тебе ничто не дорого и ничто не свято, значит, надо искать. Искать хоть чего-нибудь — богатства, славы, любви, знаний, красивой жизни или красивой смерти. Отчаянье — великий грех. Что бы там с тобой ни сделали, как бы тебя ни подставили, отчаянье твоё — не беда, а вина, твоя вина, и только ты сам можешь с этим справиться. Может быть, если бы ты остался в монастыре, тебя бы и вытащили, в порядок привели. Но это была бы не твоя заслуга — ты должен сам. Понимаешь — должен!

— Никому я ничего…

— Вот именно! Никому и ничего — только себе самому.

— А почему ты, расстрига несчастный, о грехе вдруг заговорил?

— Сказал бы проще: сам дурак! — Ипат умолк, прислушиваясь к рёву двигателя, который вдруг начал подкашливать. — Ну всё. Кажись, приехали.

Не доехав сотни аршин до синего указателя «Ст. Доля — 40 вёрст», машина остановилась, прижавшись к высокому бетонному бордюру, отгородившему дорогу от глубокого оврага, поросшего густым кустарником.

— Всё, бензин кончился, — сообщил Ипат. — Давай спихнём колымагу вниз, а дальше пешком.

— Сорок вёрст?

— Пятнадцать. Напрямки пойдём. Огородами.

Они вышли из машины, прокатили её до ближайшего пролома в ограждении и благополучно сковырнули вниз. Заросли на дне оврага сомкнулись над серым обшарпанным кузовом, укрыв её от постороннего взгляда надёжнее бездны вод.

— О, горе нам! — театрально схватившись за голову, вскричал Ипат.

— Что такое? — Онисим даже вздрогнул от неожиданности.

— Пакет с едой там остался. Но я туда не полезу. Лучше уж голодать буду.

Бывший монах и бывший поручик с тоской посмотрели туда, где сгинули хлебный каравай, кольцо копчёной колбасы фунта на полтора и двухлитровая пластиковая бутыль с минеральной водой — время как раз приближалось к обеденному, а если учесть, что пришлось обойтись и без завтрака…

Из-за поворота, со стороны «ст. Доля», послышалось уверенное шуршание шин, которое сразу же заглушил вой сирены. Брат Ипат тут же перепрыгнул через бордюр и залёг за ним. Онисиму ничего не оставалось, как сделать то же самое. По дороге неторопливо проследовали два вездехода Дорожной Управы, сосредоточенно вращая мигалками.

— Вот тебе и погоня, — вполголоса сообщил Ипат, выглянув из-за укрытия. — Только они нас рассчитывают вёрст через полтораста встретить — не раньше.

— Ну ладно, мы с тобой развлекаемся, — заметил Онисим, когда вездеходы пропали из виду. — Но им-то до нас какое дело? Может, это не за нами гоняются. Может, они просто за пивом едут.

— Может, и просто, а может — и за нами, — рассеянно отозвался Ипат. — Только я не за тем келью покинул, чтобы в каталажку попасть. Угон кучи хлама на колёсах, вождение без прав, подозрение в бродяжничестве — уже три повода есть, чтобы нас ненадолго, но упечь. Пойдём быстрее, а то ещё кто-нибудь проедет, а нам бы лучше никому здесь на глаза не попадаться.

Короткий путь оказался не таким уж и прямым. Поднявшись по склону, над которым возвышалась кипарисовая роща, они вышли на тропу, которая то уходила вниз, в распадок, то упиралась в крутой подъём. Местность явно не была приспособлена для прогулок, особенно на голодный желудок. Часа через полтора тропа пропала совсем, взобравшись на лысину продолговатого холма, с которого, впрочем, уже можно было наблюдать железнодорожную ветку. Но Ипат, вместо того чтобы поторопиться туда, где наверняка есть чего перекусить, остановился у странного сооружения, сложенного из цельных, грубо отёсанных каменных плит. Оно было похоже на здоровенную собачью конуру, только вместо входа зияло чернотой небольшое круглое отверстие.

— Гробница, что ли? — спросил Онисим, потрогав массивную поросшую мхом крышу.

— Дольмен. Дом для духа.

— Так мы идём?

— Погоди. — Ипат обошёл дольмен и, зарывшись в низкорослый кустарник, компактно произраставший за задней стенкой, вытащил оттуда два новеньких синих рюкзака. — Вот тут и поесть, и переодеться, и переночевать с комфортом. Всё равно ближайший поезд только завтра утром.

Онисим посмотрел на находку с нескрываемым удивлением, и теперь все его подсознательные подозрения, которым он до сих пор старательно не придавал значения, сложились в единую картину. Сначала появилась одежда, невесть откуда взявшаяся в лазарете, потом — верёвка, загодя припрятанная под обвалившимся зубцом крепостной стены, не говоря уже о занюханном авто, которое оказалось не только на ходу, но ещё и заправленным чуть ли не под завязку. И рюкзаки, конечно, не могли оказаться здесь случайно — ровно два. Значит, не исключено, что брат Ипат — никакой не брат, а может быть, и не Ипат вовсе. Монастырское единоборие, понимаешь… Магия и чародейство, каторжник его обучил… Получается, что не только родной Тайной Канцелярии и Единоверной Церкви зачем-то понадобился отставной поручик Соболь, а ещё кому-то. Ну что, родственная душа, не сломать ли тебе ещё какую-нибудь конечность…

— А ты уверен, что хочешь именно этого? — Ипат непринуждённо распаковывал первый рюкзак, доставая из него спальный мешок, двухлитровый котелок и пару консервных банок без опознавательных знаков. — Может быть, сначала поговорим, а заодно и пообедаем?

— Ну, говори. — Онисим решил, что Ипат со сломанной рукой при всей его прыти едва ли в случае чего сможет оказать достойное сопротивление. К тому же хотелось, чтобы всё происходящее получило какое-нибудь приемлемое объяснение. — Говори, я слушаю.

— Ведь ты не желаешь, чтобы оказалось, будто я хочу тебя подставить, использовать и так далее… Так? — Ипат даже не смотрел в его сторону, демонстрируя полное непротивление и крайнее миролюбие. — Да, конечно, выглядит подозрительно, что всё вот так — всё учтено, всё схвачено. Да, я давно всё это и продумал, и спланировал — так, чтобы ни одна зараза за нами не увязалась. Да, я не один всё это устроил — помогли мне, причём совершенно небескорыстно. И колымагу покойную я купил ещё пять дней назад, как раз перед тем, как мы друг другу накостыляли, так что здесь никакого криминала. А всё потому, что есть у меня интерес один. Большой интерес. Но в одиночку за ним гоняться не то чтобы бесполезно, но скучно, а, кроме тебя, мне довериться некому. Понимаешь, некому. И вообще — никогда ничего не решай с голодухи. Давай перекусим как следует, а потом я тебе расскажу всё. А ты уж сам решай, нравится ли тебе моя компания. И иди потом куда хочешь — хоть со мной, хоть назад в монастырь, хоть на службу обратно. Они там тебя используют по назначению.

— По какому назначению?

— По специальному! На то и спецназ. Мне-то откуда знать… — Теперь уже Ипат, казалось, готов был вспылить. — Лучше бы ты дровишек добыл. — Он протянул Онисиму небольшой топорик, а сам, присев у начинающего зарастать травой костровища, вогнал в консервную банку здоровенный армейский тесак.

Сушняка поблизости не оказалось — видимо, поляна на вершине холма была местом посещаемым, и хворост в радиусе сотни аршин был выбран начисто, и нужно было немного спуститься вниз, в сторону железной дороги, где на краю обрыва торчал небольшой сухой дубок. Пришлось выпустить из виду Ипата, и от этого схлынувшие было самые чёрные подозрения вернулись вновь и пошли ещё дальше. Онисим попытался припомнить, что его заставило тогда залезть на эту проклятую стену, где его встретили два монаха. Оставалось время до назначенного полковником Диной срока, и надо было его куда-то деть? Нет, как убить лишних полчаса — такой проблемы тогда не было и быть не могло, время просто шло мимо, не оглядываясь, и на него тоже можно было не обращать внимания. Захотелось на всякий случай посетить храм? Тоже вряд ли — и раньше-то поручик Соболь молился только в строю под руководством полкового капеллана и никакого благоговения или душевного трепета при этом не испытывал. А может быть, так и было задумано? Помнится, ещё в Кадетском корпусе ходили слухи, что все они, будущие офицеры спецподразделений, проходят негласное кодирование на ключевые фразы. Скажут, например, «бойся таракана Васю», и либо на стенку полезешь, либо просто копыта отбросишь, а может быть, и впрямь начнёшь подозревать в каждом встречном таракане того самого Васю и будешь его исправно бояться. Ну нет — в такие фантазии лучше не углубляться, а то снова можно впасть в мировую апатию, которая ещё недавно казалась спасительной и уютной. Возвращаться к растительному существованию не хотелось, хотя Онисим чувствовал, что пока недалеко от него ушёл. В конце концов, будь что будет, а там разберёмся.

Дубок удалось вырвать с корнем, не прибегая к топору, и когда он приволок свою добычу к месту разделки, Ипат уже настрогал хлеба, намазал бутерброды серым паштетом из какой-то морской живности, а котелок, наполненный водой из пластмассовой канистры, дожидался, когда его поставят на огонь.

Обедали молча. Онисим сосредоточенно жевал, искоса поглядывая на своего спутника. Он вдруг понял, что сейчас нарушает три принципа, которых держался ещё с приюта — не жди, не бойся, не проси. Он ждал… Он ждал и надеялся, что Ипат в самом деле не лукавит и ему действительно нужен товарищ в том странствии, которое сейчас только начинается. Он боялся, что снова окажется пешкой в чужой игре, пешкой, которой пожертвуют ради каких-то «великих» целей или чьих-то «жизненных» интересов. А его душа безмолвно просила, чтобы эта жизнь наполнилась хоть каким-то смыслом и новый день стал действительно новым, а не продолжением бесконечного визга чаек, шелеста волн и навязчивого щебета пляжных красоток.

Когда Ипат отправил в костёр пустые консервные банки, солнце уже покраснело и лежало на склоне соседнего холма.

— Ну, благодарю Тебя, Господи, за хлеб наш. — Ипат поднялся, прижал ладони к груди и поклонился на четыре стороны света, а потом снова присел возле костра, подбросив в огонь несколько обломанных веток. — Знаешь, брат Онисим… Кем я только не успел побывать… И семинаристом был, и солдатом, и контрабандистом, и на бирже играть случалось. Я даже богатым был, не поверишь… Не потому, что денег хотел, а просто решил узнать, как это — быть богатым. Так что ты не думай, откуда у монаха деньги взялись — я всё, что нажил, перевёл на предъявителя. — Ипат вытащил из поясной сумки бумажник, а из него — кредитную карту и пачку сотенных купюр, показал и затолкал обратно. — Год таскал на горбу контрабандный шёлк из Хунну, потом в рулетку куш сорвал. Правда, для этого пришлось науку того зэка-колдуна применить, но полтора миллиона гривен имел. Потом прикупил у барыг чистую карточку и бродяжничал полгода. Месяц у язычников пробыл, даже в игрищах их участвовал, они, кстати, интересно живут, скажу я тебе… Вот. И в монастырь я пришёл не просто так. Любопытно мне было, как это — проводить все дни свои в молитве и трудах праведных. Кстати, отцу Фролу я на исповеди перед пострижением всё прямо так и выложил. Я ему вообще всё про себя рассказал, вот как тебе сейчас, кроме упражнений с ворожбой, конечно. Думал — выгонит с треском и от прихода отлучит без права восстановления гражданства. Но нет — благословил, хоть и знал, наверное, что я весь остаток жизни монашествовать не собираюсь. Но я бы, наверное, остался — в монастырской жизни всё-таки чуть больше смысла, чем в какой-либо иной. Но, знаешь ли, появился новый пряник, и мне очень интересно его попробовать. Правда, путь неблизкий, но, я думаю, мы доберёмся, если, конечно, ты не будешь сильно против.

— Против чего? — Онисим вставил вопрос, воспользовавшись тем, что его собеседник сделал паузу, плеснув чайку из котелка в свою кружку.

— Против того, чтобы попытаться добраться до одного места. Понимаешь, вся наша вера в Господа Единого — это только воспоминания о чуде, которое лишь однажды свершилось и называется сотворением мира. И нам дано к нему прикоснуться только после смерти. После нашей смерти. А тут до меня дошли слухи, очень похожие на правду, что есть такое место, где исполняются самые сокровенные желания, где можно исправить прошлые ошибки, где не судьба тобой вертит, а ты сам творишь судьбу вопреки всякой хиромантии. Интересно?

— Интересно, но не очень-то верится.

— Мне тоже — не очень-то. Но терять-то нам нечего, кроме остатка жизни, так что почему бы и не попробовать… На вот, почитай. Я ещё месяц назад из информационной сети выловил. — Ипат достал всё из той же поясной сумки сложенный вчетверо помятый листок. — Полюбопытствуй, а я пока до ветру схожу.

«Люди! Вас со страшной силой дурит эверийская военщина! Если вы думаете, что четверть военного флота Конфедерации торчит возле паршивого островка только ради санитарного надзора, вы — последние кретины. Правящая верхушка, погрязшая в коррупции и разврате, просто не хочет, чтобы все вы смогли войти в Золотой Век, который сейчас начинается на Сето-Мегеро. Они желают сами безраздельно владеть теми неисчерпаемыми возможностями, которые там таятся. Я, пожелавший сохранить в тайне своё имя, нахожусь в телепатической связи с Марией Боолди, вдовой альбийского профессора Криса Боолди, который сорок лет назад прибыл на Сето-Мегеро и нашёл там зерно, из которого может вырасти новая вселенная, не обременённая теми недугами, той извращённостью, тем неравенством и несправедливостью, которыми пронизан мир, где мы имеем несчастье рождаться, жить и умирать. Войти в новую вселенную и стать сотрудниками духа смогут лишь те, кто способен избавиться от груза собственных пороков, привязанностей, страстей, кто может без сожаления оставить за спиной все недуги этого мира. Там, на острове, уже есть люди, но, конечно, дух, стремящийся стать материей, примет не всех в царствие своё, но каждый, кто чувствует в себе достаточно силы, может попробовать стать подмастерьем нового демиурга. Люди! Здесь нам нечего терять — надо лишь понять это. Кто-то борется с бедностью, а кто-то — со скукой. Там, куда я вас зову, нет ни того, ни другого. Там есть только надежда или смерть. Здешняя надежда — удел наивных кретинов, глядящих на мир через розовые очки, здешняя смерть ожидает каждого. Там смерть подстерегает лишь того, чьи надежды не оправдаются. Люди! Может быть, я не так уж и верно понял то, что сообщила мне могучая старуха, но я намерен попытаться последовать за ней, потому что мне, как и всем вам, нечего терять, кроме своих долгов и ежедневных прогулок к мусорному баку, а приобрету я весь мир, которого пока ещё нет. Торопитесь, а то начнут без вас».

— Ну и как тебе? — Ипат вернулся, когда Онисим трижды перечитал послание.

— По-моему, чушь собачья.

— Может быть, и так. Но здесь есть кое-что такое… Понимаешь, дело в том, что эверийский флот действительно там торчит, и байку про эпидемию они запустили только через два месяца после начала блокады. Не знали, наверное, что бы такого придумать. В любом случае, что бы там ни было, — я туда хочу, а ты решай.

— А ты меня убеди.

— Так… Знаешь, а я ведь не просто так притащил тебя именно сюда. Здесь имеется как раз то, что само тебя убедит. Смотри, — Ипат указал на дольмен, который после заката, казалось, едва заметно светился в полумраке. — Бывают дольмены мёртвые, а бывают живые. Этот, хочешь верь, а хочешь нет, живой. То есть дух, которого кто-то когда-то сюда заселил, пока ещё никуда не делся, а потому многих из тех, кто здесь ночует, посещают всяческие видения, а потом не можешь отделаться от впечатления, будто это не просто бред или сон, а реальность, иная, непохожая на нашу, но близкая тому, кто с ней встречается. Давай подождём до утра, а там видно будет. Я тут бывал раньше, не раз бывал — когда ещё бродяжничал.

— А если я ничего такого не увижу?

— Увидишь. Ещё как увидишь. Только спать укладывайся к нему поближе. Можно и прямо здесь, только лучше поближе…

Восход Чёрной Луны, Пекло Самаэля.

Перед стоящим посреди свалки двухэтажным строением лежал пустырь, изъеденный воронками и траншеями. Полувзвод 6-й роты 12-й отдельной десантной бригады Спецкорпуса Тайной Канцелярии накапливался перед броском за здоровенной кучей битого кирпича, из которой торчали обрубки ржавой арматуры и покорёженных балок. Старшина Тушкан, унтер-офицер Мельник, рядовые Конь, Громыхало, Лом, Торба… Всего восемнадцать единиц живой силы при двух ручных пулемётах и трёх гранатомётах.

— Не хрен его ждать! — громыхнул рядовой Громыхало в ухо старшине. — Пошли, а то жрать уже охота, спасу нет.

— Ма-лчать, рядовой! — старшина Тушкан слыл интеллигентом, но при случае мог и в рожу заехать. — Готовность тридцать секунд. Время пошло!

Секунды шли медленно, и самая быстрая стрелка на огромном, в полнеба, циферблате нехотя преодолела десяток делений, а на одиннадцатом задумалась, начав едва заметно вибрировать.

— Гони, мать твою! — рявкнул Громыхало, которому явно чего-то не терпелось, и стрелка одним прыжком преодолела оставшийся путь.

— За мной, рвань! — Старшина Тушкан с пулемётом наперевес первым выскочил из-за укрытия, перепрыгнул через развороченную взрывом траншею, залёг в неглубокой воронке и выпустил несколько очередей по окнам, в которых мелькали тёмные силуэты призраков без лиц. Пули прошили одного из них, и на оконный проём налипли клочья фиолетовой слизи, которые тут же начали с шипением испаряться.

Солдаты ломаной цепью двинулись вперёд, оставив за спинами старшину с пулемётом, но несколько призраков, возникших на крыше, начали метать в них алые молнии, которые впитывались в землю, оставляя лужи расплава. Громыхало выстрелом из гранатомёта обрушил карниз, и вспышка поглотила призраков, но мгновением раньше двое из атакующих повалились ничком, накрывая телами огненные ручейки.

— Суки! — Унтер Мельник вырвался вперёд и, приставив автомат к животу, веером выпустил длинную очередь. — Подыхайте, падлы! — Крик утонул в грохоте взрыва, и Мельника, как всегда, разорвало пополам.

Рядовой Лом уже швырнул гранату в окно первого этажа и, когда раму вынесло наружу, запрыгнул на остатки подоконника. Алая молния пронзила ему грудь, но он продолжал стоять в оконном проёме, мертвеющим пальцем давя на спусковой крючок. Упал он только после того, как опустел магазин автомата.

Когда уцелевшие в атаке бойцы ворвались на первый этаж, дом был уже пуст.

— Ну и где? — Рядовой Громыхало, выплюнув окурок, брезгливо оглядывал стены с обвалившейся штукатуркой, облепленные всё той же фиолетовой слизью. — Эй, старшина, что за херня?! За что боролись?!

— Чего блажишь? Доложи по форме. — Из стены вышел унтер Мельник, обнажённый по пояс, с полотенцем на шее и пеной для бритья на лице. — И стоять как следует!

— Господин унтер-офицер, — Громыхало вытянулся во фрунт и зафиксировал растопыренную пятерню у своего виска. — Докладываю. Второй полувзвод шестой роты двенадцатой отдельной десантной бригады Спецкорпуса Тайной Канцелярии осуществляет прорыв из Пекла туда, где попрохладнее. В ходе боя взяли эту руину, хотя лично я не понимаю, на кой хрен она нам сдалась. Наши потери — четыре человека: трое рядовых и унтер-офицер Мельник, орден ему на задницу!

— Вольно.

Пока Громыхало докладывал, вокруг него собрался весь отряд, включая убитых и раненых, а стены приобрели благородную кремовую окраску, на них появились батальные полотна, изображающие сражения разных эпох, обрамлённые тяжёлыми резными багетами. Сама комната стала шире и светлее, а за окном защебетала наглая канарейка.

— Издевается, гадина! — Рядовой Конь передёрнул затвор.

— А-тставить! — скомандовал старшина Тушкан. — Патронов всего два ящика осталось.

— Так ещё у ангелов попросим, — рассудительно заявил рядовой Торба, но на него никто даже не посмотрел.

Стол, сервированный на восемнадцать персон, бесшумно возник посреди комнаты, наполняя замкнутое пространство чудными ароматами жареной телятины, специй и прочей снеди, названия которой никто из присутствующих не знал.

— Всем переодеться! — приказал Мельник, зацепив кулаком под ребро Громыхало, который протянул лапу к блюду с тонко нарезанной ветчиной. — А кто с небритой рожей за стол сядет, лично пристрелю.

— Может, всё-таки поручика подождём? — предложил рядовой Торба, когда драная окровавленная униформа распалась на нём и лохмотья просочились куда-то вниз сквозь сверкающий паркет, а вместо неё образовался новенький белый смокинг.

— Не хрен его ждать! — как обычно, рявкнул Громыхало и шумно высморкался в белоснежный платочек из нагрудного кармана. — Скорее мы отсюда выберемся, чем его кокнут.

Первым во главе стола занял своё место унтер-офицер, а потом остальные расселись, каждый — напротив таблички со своей фамилией. Убитым, раненым и особо отличившимся в последнем бою, как обычно, достались места рядом со старшим по званию. Старшина Тушкан плеснул себе в хрустальный бокал спирту на два пальца и пустил флягу по кругу. Спирт в его фляге никогда не кончался, поэтому каждый наливал себе по потребности.

— Ну что, братишки. — Унтер Мельник поднялся, чтобы стоя произнести первый тост. — Помянем наших живых.


9 сентября, 0 ч. 30 мин., 16 морских миль северо-восточнее о. Сето-Мегеро.

На этот раз неопознанный объект, ещё два часа назад зафиксированный бортовым радаром, двигался со скоростью девять узлов со стороны открытого океана, а не от материка, как это бывало значительно чаще.

— Капитана будить или потом доложим, мэтр премьер-лейтенант? — обратился вахтенный офицер поста слежения к старшему помощнику капитана корвета «Рысак».

— Успеется. — Старпом, прихватив с собой прибор ночного видения, вышел с мостика на открытую палубу и, дав максимальное увеличение, начал разглядывать судно, идущее на прорыв.

Облезлый катер тонн на семьдесят шёл вперёд внаглую, держа нос прямо на середину острова, совершенно не заботясь о том, чтобы сделать вид, будто заблудился. На палубе вповалку лежал народ, человек двадцать, не меньше, а на мачте гордо развевались два флага — бело-голубое полотнище Конфедерации и поменьше размерами штандарт с изображением трёх колец, симметрично пересекающих друг друга.

— Ну как? — спросил старпом у радиста, который уже далеко не в первый раз пытался выйти на связь с потенциальным нарушителем.

— Молчат, мэтр премьер-лейтенант, — отозвался радист, снимая наушники. — А если и отзовутся, всё равно ничего, кроме мата, не услышим.

— Три красных, — скомандовал старпом в переговорное устройство, и через полторы секунды с носовой палубы в чёрное небо взмыли три красных ракеты.

На палубе катера возникло шевеление. Некоторые из пассажиров даже поднялись на ноги и стали показывать друг другу пальцами то на догорающие ракеты, то на тёмный силуэт корвета.

— Предупредительный из носового!

На этот раз между командой и исполнением прошло почти полминуты. Видимо, артиллерийский расчёт успел накануне слегка задремать. Но запоздалость реакции с лихвой окупилась качеством выстрела — снаряд просвистел над катером и грохнул буквально в полукабельтове за противоположным бортом. Через минуту нарушитель застопорил машину и лёг в дрейф.

— Какие послушные… — Вахтенный поста слежения саркастически хмыкнул. — Не нравятся мне они.

— Малый вперёд!

Корвет не спеша двинулся на сближение с нарушителем режима блокады. Но когда оба судна уже стояли борт в борт и корвет застопорил ход, взревел двигатель, и катер, взяв с места в карьер, рванулся туда, где чернела полоса земли.

— Прикажете на поражение? — нетерпеливо осведомился старший артиллерийского расчёта.

— Отставить. — Старпом задумчиво смотрел вслед уходящему катеру.

— Уйдёт же, — обеспокоено заметил вахтенный поста слежения. — Вам же и нагорит первым делом, мэтр премьер-лейтенант.

— Никуда он не уйдёт, разве что на дно, — совершенно спокойно отозвался старпом. — Смотрите, сейчас цирк начнётся.

И точно, катер, удалившись не более чем на полмили, будто споткнулся о какое-то препятствие. Нос круто забрался вверх, взлетев на неизвестно откуда взявшийся встречный бурун, и его развернуло так, что через накренённый борт едва не хлынула вода, а пара пассажиров, не удержавшись за поручни, свалилась в набежавшую волну. Вслед за ними полетело два спасательных круга, а сам катер продолжало относить назад, прочь от острова.

— Людей принять на борт, катер затопить! Освободить третий кубрик.

— Может, пальнуть ещё разок для острастки, — донеслось через переговорное устройство из носовой башни. — А то достали, гады…

— Я тебе пальну! Три дня гальюн чистить будешь. Не посмотрю, что капрал.

Он хотел продолжить гневную тираду, но со стороны многострадального катера послышались вопли и всплески. Экипаж и пассажиры в спешке покидали судёнышко, с которым было явно не всё в порядке. Какая-то сила приподняла его над водой и начала медленно сгибать корпус в дугу, так что из него, словно пули, начали вылетать заклёпки, а внутри с грохотом лопались переборки. А потом всё, что осталось, отлетело в сторону, как будто рассерженный ребёнок отшвырнул сломанную игрушку, и бесформенный кусок металлолома плюхнулся в воду, оставив на поверхности слабый всплеск.

— Мэтр премьер-лейтенант, позвольте спросить, — обратился к старпому вахтенный офицер, наблюдая, как уцелевшие нарушители вплавь добираются до спасательного плота, сброшенного для них с борта корвета.

— Позволяю.

— Откуда вы знали, что так получится?

— Я? Знал? Ничего я не знал. И треске понятно, что с такой наглой рожей, как у этих, там делать нечего. — Премьер-лейтенант достал с полки том определителя флагов и штандартов, отыскал там белое полотнище с тремя симметрично пересекающимися красными кольцами и пробежал глазами по соответствующей справке: «Эмблема религиозной секты «Дом Мира», более 500 000 членов по всему миру, примерно половина — граждане КЭ. Считают, что существуют все боги, в которых кто-либо верит, отрицают антагонизм добра и зла, не едят мяса, не пьют спиртных напитков, зато поголовно курят лёгкие наркотики. Данный флаг, как правило, вывешивается на арендованных сектой судах».

— Ну точно обкурились, козлы, — прокомментировал ситуацию вахтенный офицер, заглянувший в справочник через плечо старпома. — Им, наверное, до сих пор кажется, что их глючит.

Через полчаса на борт подняли первую спасённую из вод, пухленькую бабёнку лет тридцати, на которой не было ничего, кроме кружевных трусиков.

— Брат! — истошно завопила она, прижавшись мокрыми телесами к первому попавшемуся ей на глаза матросу. — Брат! Хочешь достичь просветления? Прямо тут.

Матрос не без труда отодрал от себя её руки, после чего она в сопровождении двух конвоиров почти добровольно направилась в сторону третьего кубрика, на ходу пританцовывая и напевая: «Хайре-Тлаа-ла-ла-ла-ла, Хайре-Тлаа-ля-ля-ля…»

Восход Серой Луны, Пекло Самаэля, административный сектор № 2312.

Исполнение старинной солдатской песни «Траурный марш победителей» как подрывающей боевой дух и имеющей пацифистский подтекст было официально запрещено служащим вооружённых сил Соборной Гардарики, но запрет этот порой игнорировали даже те, кто когда-то подписывал соответствующий приказ.


Где-то искали Истину,

Где-то играли в кости.

По уши в вязкой тине

Шла, спотыкаясь, рать.

Пригород брали приступом,

Город не брали вовсе.

Город лежал в руинах —

Нечего было брать.


Полторы дюжины бойцов распевали её охрипшими голосами, и роскошный банкетный зал постепенно приобретал первоначальный вид. Теперь со стен снова свисали ошмётки штукатурки, вместо скатерти, украшенной золотым шитьём, неструганые доски стола прикрывали рваные газеты, а роскошный серебряный канделябр превратился в коптящую снарядную гильзу.

За пустым оконным проёмом громыхнуло, и по потолку пробежал отблеск алой вспышки.

— Хреново, — заметил рядовой Громыхало, на котором снова была обычная полевая форма, только свеженькая, как будто только что из прачечной.

— Что хреново? — спросил старшина Тушкан, поднимаясь из-за разрушенного стола.

— Воевать на голодный желудок хреново, а на сытый — ещё хреновей.

Прямо из стены вышли два призрака, но выстрел из гранатомёта, который уже держал наизготовку рядовой Конь, превратил их в фиолетовую кашу. Ещё трое свалились с потолка, и поручик Соболь бросился на них с топором. Алая молния ударила его под рёбра, прежде чем кто-то схватил его сзади и повалил на пол.

— Эй, ты чего это? — сквозь вязкую пелену проступило лицо брата Ипата, который сидел на нём верхом и, кажется, отвешивал уже не первую пощёчину. — Да проснись же ты наконец!

— Что? — Онисим попытался приподняться. — Какого… Слезай.


9 сентября, 1 ч. 23 мин., 6 вёрст от ст. Доля.

Левую сторону груди жгло нестерпимо, но, когда Онисим соблаговолил-таки подняться, стало немного легче. Он сел, задрал футболку и обнаружил на себе аккуратное круглое пятно ожога, посередине которого вздулось несколько пузырьков.

— Ну и где ты был? — поинтересовался брат Ипат, разглядывая травму, полученную во сне его спутником.

— Точно не знаю… В Пекле, наверное…

— Ну и как там?

— Хреново, как сказал бы рядовой Громыхало…

— Так ты идёшь?

— Обязательно. Пойду. Даже если ты отвалишь, всё равно пойду.

ПАПКА № 6

Документ 1

Комитет Стратегического Планирования Посольского Приказа Соборной Гардарики

Командующему Спецкорпусом Тайной Канцелярии генерал-аншефу Снопу (копия — Верховному Посаднику).

В конце сего года истекает срок действия договора между Республикой Сиар и Конфедерацией Эвери «О стратегическом партнёрстве». Согласно нашим агентурным данным, руководство Сиара планирует продление договора на десять лет, но против подобного решения выступает значительная часть патриотически настроенного офицерства, в том числе и высшего, гражданские власти и население территорий, где расположены эверийские военные базы, профсоюзы и предприниматели, недовольные таможенными льготами для эверийских товаров и преимущественными правами эверийских компаний на разработку природных ресурсов Сиара.

С другой стороны, сиарская экономика, разрушенная гражданской войной, нуждается в долгосрочных кредитах, инвестициях, а также поставках машин и оборудования из Эвери, но здоровые силы сиарского общества понимают, что это в итоге ведёт к усилению политической и экономической зависимости Сиара от Конфедерации.

Если учесть, что на территории Сиара сосредоточено около 12 % мировых природных ресурсов, то в условиях политической стабильности любые инвестиции в экономику этой страны крайне выгодны, и единственным препятствием для более активного участия в восстановлении экономики Сиара предпринимательских гильдий Соборной Гардарики является наличие указанного договора.

Поскольку углубление взаимовыгодного экономического, политического и военного сотрудничества с Республикой Сиар является неотъемлемым элементом жизненных интересов Соборной Гардарики, Комитет Стратегического Планирования Посольского Приказа считает необходимым принять срочные меры, направленные на поддержку здоровых сил сиарского общества, выступающих против продления договора «О стратегическом партнёрстве» между Республикой Сиар и Конфедерацией Эвери.

По мнению экспертной коллегии нашего Комитета, Тайной Канцелярии следует в период со 2-го по 11 мая сего года (во время учений ВМФ Конфедерации у северо-восточных берегов Сиара) провести силами Спецкорпуса имитацию несанкционированной высадки эверийского десанта на сиарском побережье и через агентурные каналы передать информацию о готовящейся операции командованию Берегового Патруля Республики Сиар.

В результате предполагаемого дипломатического скандала противники продления договора получат дополнительные и, вероятно, решающие аргументы в свою пользу.

Глава Комитета Стратегического Планирования Посольского Приказа Соборной Гардарики, действительный явный советник Фома Мечник.

Документ 2

Главный Штаб Спецкорпуса Тайной Канцелярии

ПРИКАЗ № 562, от 30 апреля 17618 года Совершенно секретно

1. 6-го мая текущего года силами полувзвода 6-й роты 12-й отдельной десантной бригады Спецкорпуса (19 единиц живой силы) произвести высадку на побережье Республики Сиар, в двухстах верстах севернее Вальпо.

2. Обеспечить указанное подразделение эверийским обмундированием, а также вооружением и десантным ботом эверийского производства.

3. Утвердить смету расходов на данную операцию в размере 3 266 378 гривен 34 деньги.

4. Утвердить плановые потери в ходе данной операции в количестве 19-ти единиц живой силы.

5. Непосредственное руководство операцией возложить на командира 1-го взвода 6-й роты 12-й отдельной десантной бригады Спецкорпуса поручика Соболя Онисима.

6. Доступ к информации по данной операции ограничить 32 лицами (список в приложении 1 к данному приказу).

Командующий Спецкорпусом Тайной Канцелярии генерал-аншеф Сноп.

Документ 3

29 января 2984 г.

Вся эта зажравшаяся сволочь даже не подозревает, что их ждёт, если мы с Лидой доберёмся-таки до этого проклятого и благословенного места, откуда можно нанести удар по ненавистным поработителям. Возможно, конечно, что всё это брехня, очередная газетная утка, но другого выхода я для себя не вижу, все прочие способы борьбы исчерпали себя, а товарищи один за другим либо садятся за решётку, либо не выдерживают лишений и становятся как все. Уже семьсот лет Галлия под пятой ромейского сапога, и пусть принято считать, что сапог этот превратился в домашнюю тапочку с тех пор, как Империя стала Союзом, но добровольное рабство для истинных сынов своей родины гораздо страшнее, чем рабство, державшееся на штыке завоевателя. И всё же я надеюсь, что 2985-й год от основания Ромы станет первым годом от крушения этого проклятого города, и тогда распадётся Союз, который, по сути, так и остался Империей, тюрьмой народов, где медленно, но неотступно уничтожается их самобытность и национальная культура. Ради одной надежды на это можно легко пожертвовать жизнью, и не только своей.

Последняя запись в дневнике галльского террориста Ромена Кариса, тело и личные вещи которого были обнаружены спасательной командой тральщика «Медуза-3» в резиновой лодке в 21 миле юго-западнее о. Сето-Мегеро.

Документ 4

Заместителю начальника Департамента Безопасности Конфедерации Эвери Грессу Вико, лично, секретно.

Шеф! Настоящим сообщаю, что прогулочный катер «Утюг-16», на котором сделала попытку прорваться на Сето-Мегеро группа членов секты «Дом Мира», поднять со дна не представляется возможным, поскольку он затонул в пределах зоны опасного приближения к острову, и любые попытки добраться до места его затопления чреваты непредсказуемыми последствиями и сопряжены с неоправданным риском. В соответствии с рапортами, поданными старшим помощником капитана корвета «Рысак» премьер-лейтенантом Сатто, вахтенным офицером службы слежения мичманом Торесом и старшим артиллерийского расчёта капралом Корбом, по катеру не велось прицельной стрельбы на поражение, и он не был задет ни одним из выпущенных снарядов. О том же свидетельствуют показания прочих членов команды корвета и практически всех задержанных нарушителей. Также установлено, что ни один корабль ВМФ Конфедерации к уничтожению катера никакого отношения не имеет. Таким образом, можно сделать вывод, что инцидент был вызван исключительно проявлениями феномена, находящегося на острове.

Смею напомнить, что я уже уведомлял Вас о шестнадцати случаях, когда плавсредства нарушителей режима блокады либо сами по себе приходили в негодность, либо натыкались на невидимые препятствия, либо уничтожались взрывами.

В связи с этими событиями, а также на основании изучения статистического материала считаю своим долгом донести до вас некоторые выводы:

1. На остров никоим образом не может проникнуть группа, в которой более трёх человек.

2. На остров никоим образом не могут проникнуть люди, преследующие какую-либо конкретную цель или желающие осуществить какие-либо определённые планы.

3. На остров никоим образом не могут проникнуть лица, ставящие перед собой цель изучения феномена.

4. На остров, кроме исключительных случаев, не могут проникнуть члены каких-либо сект или представители религиозных конфессий, выполняющие какую-либо определённую миссию.

5. На остров никоим образом не могут проникнуть агенты спецслужб каких-либо государств или корпораций, имеющие конкретное задание.

6. На остров может попасть лишь тот, кто толком не знает, зачем ему это надо, либо тот, кто пытается это сделать просто за компанию или от нечего делать.

Сид Батрак, полномочный представитель Департамента Безопасности при штабе операции «Морской Конёк», главный резидент ДБ по странам Южной Лемуриды. 9 сентября, 10 ч.15 мин.

Документ 5

Магистру Ордена Святого Причастия, срочно, секретно.

Высокий Брат! Я полагаю, что не стоит торопить события в деле «Неприкаянный дух». Послушник Ордена, который удостоен высокого доверия подготовить Посланника, ведёт дело достаточно грамотно и, насколько это возможно, максимально быстро. По последним данным, Посланник уже выразил желание последовать туда, где так необходимо его присутствие. Разработана также схема доставки Посланника в указанное место, которая хоть и сопряжена с определённым риском, но в сложившейся ситуации представляется единственно возможной. Эту часть плана мы намерены осуществить с помощью язычников, которые, впрочем, сыграют свою роль, не ведая, что творят.

Единственным на данный момент слабым местом нашего плана является то, что наш Послушник испытывает к Посланнику всё больше личных симпатий, что крайне неполезно для осуществления его миссии, поэтому я настоятельно рекомендую в ближайшие дни изыскать возможность посвятить его в рыцари Первого Омовения, чего он, несомненно, заслуживает.

Полномочный Представитель Ордена Святого Причастия при Малом Соборе Единоверной Церкви, рыцарь Второго Омовения Семеон Пахарь.

Глава 7

22 сентября, 19 ч. 00 мин., 120 морских миль западнее о. Сето-Мегеро.

— А почему бы прямо сейчас не попробовать? Каких-то двести вёрст, и мы на месте. — Мал-Туробой, штурман бывшего бомбовоза, мирно летящего над океаном в сторону сиарских берегов, многозначительно побарабанил пальцами по приборной доске, нетерпеливо поглядывая на Люта-Шаркуна, первого пилота.

— Ну нет, — отозвался пилот, глядя на одинокое лёгкое облако, висящее прямо по курсу. — Ты думаешь, Кудесник не соображает, как лучше? Сказано — не раньше третьего рейса, значит — не раньше. А то раздолбают нас, как ту каракатицу, и толку не будет никакого. Пусть привыкнут сперва, что мы тут летаем. Глянь-ка. — На приборной доске замигала жёлтая лампочка, сообщая, что самолёт угодил в поле действия радара, и он нажал на соседнюю кнопку, посылая в эфир набор сигналов, содержащих в себе номер воздушного судна в международном реестре, цель полёта и код воздушного коридора. — Вот так.

Над фонарём кабины промчались, идя на обгон, два истребителя с белыми звёздами на крыльях и тут же отвалили в сторону, давая тем самым понять, что не имеют никаких претензий к борту 124/714, выполняющему коммерческий рейс Соборная Гавань — Лос-Гальмаро.

— Вот так, Мал-Туробой. А говоришь — попробуем… — Лют почувствовал полное удовлетворение от того, что оказался прав, и начал тихонько насвистывать старинный мотив «Смело в огонь пойдём за веру предков».

— А по-моему, всё дело в том, что брат наш Сер-Белорыб никак страховку на эти гробы с крыльями не оформит, а даром жертвовать во славу Рода не желает. — Штурман, поняв, что в этом споре он потерпел полное поражение, как бы невзначай посмотрел на часы и отправился будить Лесю-Тополицу, второго пилота, которая уже проспала положенные ей четыре тысячи вёрст. Место для отдыха было оборудовано в хвосте бывшего бомбовоза, в кабине стрелка, которую хозяин вообще планировал удалить вместе с четырёхствольным пулемётом на турели, но ещё прежний экипаж воспротивился этому, желая сохранить для себя хотя бы минимум удобств. Узкий коридор, по которому можно было двигаться только согнувшись в три погибели, на всём протяжении освещали всего три тусклых лампочки, и когда впереди мелькнула какая-то тень, Мал-Туробой в первое мгновение решил, что это Леся, пробудившись самостоятельно, направляется в пилотскую кабину. Но тень растаяла, а потом, уже значительно ближе, возник человеческий силуэт, затмевающий лампочку, висящую посредине стального коридора. Это была явно не Леся. На узкие плечи незнакомца падали длинные нечёсаные волосы, а сам он был необычайно тощ, чего никак нельзя было сказать о втором пилоте. Присмотревшись, штурман разглядел бледное лицо в редкой бороде, волосатую грудь, украшенную массивной цепью… Он зажмурился, не желая верить собственному зрению, а когда вновь распахнул глаза, тот же тип, став совершенно плоским, уже протискивался между ним и стенкой. Смотреть на это сил никаких не было, и Мал, упав на четвереньки, бросился в сторону хвоста, желая, во-первых, оказаться подальше от безбилетного призрака, а во-вторых, ощутив внезапное беспокойство за судьбу второго пилота.

Леся дрыхла как ни в чём не бывало, свернувшись калачиком в раскинутом кресле. Она прижимала к груди оберег с изображением Живы и мирно посапывала, не ведая о наличии посторонних на борту.

— Эй! — он легонько толкнул её в бок и добавил почему-то шёпотом: — Вставай, что ли. Кто тут был у тебя?

Она не успела толком проснуться, как самолёт клюнул носом и начал терять высоту.

— Охренел он там, что ли?! — немедленно среагировала Леся и, отпихнув в сторону оцепеневшего штурмана, бросилась в сторону пилотской кабины.

— Там… — попытался предупредить её Мал, но она была уже далеко. У него лишь мелькнула мысль, что если дальше так пойдёт, предупреждать скоро будет некого и незачем.

Он осторожно двинулся вперёд, но машина успела сначала выровняться, а потом, задрав нос, пошла вверх. Сила земного тяготения вновь оттащила его в хвостовую кабину, и прошло почти полминуты, пока снова появилась возможность последовать за Лесей. Теперь ему мерещилось, что в промежутках между чахлыми осветительными приборами затаилось нечто, и оно вот-вот бросится на него, желая оставить борт 124/714 без штурмана, а Потаённую Вервь — без верного сына Дажа и Живы.

Дверь в пилотскую кабину была приоткрыта, и оттуда доносилась какая-то непонятная речь. Двое, мужчина и женщина, несли какую-то тарабарщину, причём женщиной, похоже, была-таки Леся-Тополица, и её торопливая речь вдруг прервалась сдержанным смехом.

Мал, прежде чем войти, на всякий случай прихватил огнетушитель, висевший на внешней стороне дверцы, но, вооружившись, он не ощутил, что у него прибавилось уверенности в себе.

Призрак, тощий, небритый и патлатый юнец, нагло сидел в штурманском кресле, перекинув ноги через подлокотник. На нём были просторные штаны, сшитые из множества разноцветных лоскутов, чёрная рубаха с широким воротом и расклешёнными рукавами.

— Эй, вы это по-каковски?! — похоже, не в первый раз спросил Лют-Шаркун, поглядывая то на странного гостя, то на приборную доску, то на фотографию Кудесника, закреплённую над альтиметром. — Да отвечай же ты, проклятая баба.

— Ты бы помолчал лучше, — огрызнулась Леся и как ни в чём не бывало обратилась к призраку с очередным набором квакающе-мяукающих звуков.

— Йес! — отозвался тот, широко улыбнувшись тонкогубым ртом. Он достал из нагрудного кармана щетинную кисть в два пальца шириной, выскочил из кресла и начал наносить широкие мазки прямо на переборку, отделяющую кабину от грузового отсека. Кисть в его руке странным образом сама наполнялась краской нужного оттенка.

Через несколько секунд вытирание кисти о стенку вылилось в неряшливо набросанный пейзаж, где над двумя вывернутыми наизнанку лиловыми горами горизонтальной восьмёркой висела лента Мёбиуса.

— Погуляем? — предложил он Лесе, демонстративно игнорируя прочих членов экипажа, и, не дожидаясь ответа, взял её за руку.

Она могла бы поклясться, что в тот миг не сделала ни шагу, но лиловые горы вдруг сделались ближе и приобрели объём. Под ногами скрипел крупный фиолетовый песок, и небесная восьмёрка дёрнулась в тщетной попытке разорвать аллегорию бесконечности.

— Ну и как тебе? — поинтересовался пришелец, чуть сильнее сжав её ладонь.

Ей вдруг стало страшно. Леся оглянулась назад и увидела, что к ней обращены совершенно плоские лица штурмана и первого пилота, они как будто размазались по стеклу и были искажены то ли ужасом, то ли безмерным удивлением.

— Ты, вообще, кто? — спросила она, стараясь овладеть собой. — Что это здесь за фигня? А?

— Патрик Бру, единственный и неповторимый мастер дезаэкспрессионизма, — с готовностью представился парнишка, улыбнувшись ещё шире. Казалось, её смятение доставляет ему несказанное удовольствие. — Любое истинное произведение искусства являет собой вселенную, единственную и неповторимую. И благодаря тому, что я проживаю не абы где, а на благословенном острове Сето-Мегеро, мне дана возможность слить воедино свою жизнь и своё искусство. Плоскость полотна для меня перестала быть непреодолимой гранью. Слава Тлаа!

— Кому-кому? — переспросила Леся, мысленно обращаясь к Роду и поочерёдно к другим богам.

Фиолетовый песок в сотне аршин впереди внезапно вздыбился, и сквозь него протиснулись макушки кумиров. Они росли на глазах — все семеро, и аллегория бесконечности завязалась в узел Линча. Вывернутые наизнанку горы наполнились раскалённой лавой, и порыв горячего ветра вышвырнул их обратно в пилотскую кабину. Некоторое время Леся ошарашенно смотрела на пейзаж, сохранивший все изменения, свидетельницей которых она только что была, только краска покрылась густой паутинкой трещин, как будто потрескалась от жара раскалившейся переборки.

Художник как ни в чём не бывало снова сидел в штурманском кресле, только от подошв его кед пахло палёной резиной.

— Шёл бы ты отсюда, маляр хренов! — в сердцах рявкнула на него Леся на родном языке. — Вали, откуда пришёл.

— Бай! — отозвался «заяц», помахал ручкой и растворился в воздухе.

— И что там было? — спросил Лют-Шаркун, когда запах палёной резины рассеялся.

— Что видели, то и было. — Ей вовсе не хотелось сейчас отвечать ни на какие вопросы, но было совершенно ясно, что братья по Верви от неё не отстанут, пока не узнают всё.

— Ну и как там? — принял на себя эстафету дознания Мал-Туробой.

— Мерзопакостно.

— Ну, — нетерпеливо потребовал штурман более полного ответа на свой вопрос.

— Не нукай! Не запряг, — парировала Леся, падая в освободившееся кресло. — Общались мы по-эверийски. Сам он родом из Бонди-Хома. Сейчас живёт здесь, на острове. Художник. Я ему понравилась. Любит пухленьких. Хочет писать мой портрет. Правда, говорит, мне его лучше не видеть. У него такая живопись, что головы от задницы не отличишь. Да вон — сами посмотрите. — Она ткнула пальцем в сторону картины, которая продолжала украшать переборку.

— А ты откуда по-ихнему можешь? — поинтересовался штурман, продолжая держать огнетушитель в боевой готовности.

— Учила — вот и знаю, — резко ответила Леся. — Это вы всю жизнь на кукурузниках летали, а я шесть лет на международных пассажирских рейсах отработала, пока начальство не чухнуло, что я в Верви состою.

— Он-то, хмырь этот, откуда взялся? И делся куда? — спросил Лют, подозрительно косясь на штурмана.

— А может, не такой уж он хмырь… Его, между прочим, Патриком зовут. Я спрашивала, а он говорит, что прилетел на волне собственного воображения, а как — сам не знает, да и наплевать ему на это.

— Волна воображения, значит… — задумчиво произнёс Лют-Шаркун. — Если когда-нибудь на остров попадём, будет ему на орехи, все его патлы вшивые повыдергаю.

— Ну нет. Только попробуй. — Леся гневно погрозила ему кулаком. — Забыл, что Кудесник сказал? Никакого насилия. Тлаа, говорят, ласку любит. Уж чего-чего, а этого добра у меня найдётся. А ты, психопат, положь огнетушитель, откуда взял, а то я тебя так приласкаю, что никакой доктор лечить не возьмётся! — рявкнула она на штурмана, который тут же послушно отправился разоружаться.

Сигнал радиомаяка возвестил о том, что борт 124/714 уже летит над территориальными водами Республики Сиар.


22 сентября, 22 ч. 18 мин., Славнинский уезд, г. Репище.

На сей раз посланник был в серой кепке, потёртом костюме с чужого плеча, украшенном двумя рядами орденских планок, и жёлтой рубахе сомнительной свежести. Он сидел на лавочке у входа в сельскую гостиницу, весьма успешно изображая из себя военного пенсионера. Ипат собирался пройти мимо, размахивая пустой авоськой, но дедок, едва они поравнялись, ухватил его за рукав и едва слышно прошептал:

— Да благословит Всевышний твоё одиночество, брат. — Со стороны всё это выглядело так, будто ветеран, стеснённый в средствах, просит у прохожего на опохмелку. — Тока тс-с-с-с…

— Господь на небе, а я на земле. — Пароль с прошлого раза не изменился, и это не шло на пользу дела — следовало придумать что-нибудь более будничное. Впрочем, отзыв произносить не было никакой необходимости, раз уж посланник знает его в лицо, но порядок есть порядок.

— Ну, как твой подопечный? — поинтересовался посланник, стряхивая с колен хлебные крошки.

— Спит. Умаялся…

— До утра не проснётся?

— Да вроде не собирался. Я бы и сам не прочь…

— Успеешь ещё. Иди за мной, только на пятки не сильно наступай.

Посланник поднялся и двинулся шаркающей походкой в сторону остановки, где под парами уже стоял бело-голубой автобус. Он согнал какого-то юнца с сидячего места, сделал попытку предъявить кондуктору красное удостоверение, но тот отмахнулся от него, давая понять, что и так всё видит. Ипат пристроился на задней площадке, стараясь прикинуть по цене билета в сорок четыре деньги, как далеко придётся ехать. Долгого путешествия не хотелось — и так пришлось почти сутки провести в переполненной электричке, которая лениво ползла от станции Доля, останавливаясь возле каждого столба.

Автобус двинулся в сторону уездного центра, но проезд до самого города Славного стоил бы по меньшей мере гривны полторы, а значит, «пос. Вес. Ситец», как было написано на табличке под ветровым стеклом автобуса, располагался где-то на трети полуторачасового пути. Только бы Онисим в самом деле не проснулся посреди ночи. Хотя это вряд ли. Ещё после той, самой первой, встречи с отцом-настоятелем сон его пришёл в норму, и за время совместного пребывания в монастырском лазарете никакие ночные кошмары не заставляли его пробуждаться. И вообще, непонятно, почему вдруг такая спешка — вроде бы все инструкции получены заранее, и следующая встреча с посланником планировалась только в Соборной Гавани. Значит, что-то изменилось? Может быть, они передумали отправлять Онисима к чёрту на рога неведомо чего ради? Временами Ипат с трудом удерживал себя от того, чтобы рассказать своему спутнику всё, что знал сам, в том числе и об Ордене. С каждым днём всё острее становилось ощущение, что во всём происходящем есть что-то неправильное, что-то гадкое. Но «…воля Ордена для него должна быть превыше родственных связей, превыше всех прочих привязанностей, превыше жалости и страха…» — так, кажется, в уставе сказано. Превыше жалости и страха… Да нет никакого страха и никакой жалости — просто противно. Впрочем, его предупреждали, когда ещё было не поздно отказаться от посвящения в Послушники Ордена, что порой придётся преодолевать собственную брезгливость.

Ему вспомнилась ночь на лысом пригорке возле каменной конуры. Тогда он рассказал Онисиму о «живом дольмене», чуть ли не дословно повторяя то, что должен был сказать согласно инструкции, не веря ни единому своему слову. Но та ночь пронзила и его сознание видением, которого он чуть ли не всю предыдущую жизнь и ждал, и боялся. Нет, там не было никаких встреч с прошлым, никаких грёз о будущем — ничего такого, что могло бы поднять из глубин памяти горькие воспоминания или несбывшиеся надежды. Там была дорога, мощёная булыжниками, которые, стоило сделать шаг вперёд, осыпались за спиной в невидимую пропасть, на которую ни в коем случае нельзя было оглядываться, но до слуха доносился грохот камнепада, и хотелось мчаться вперёд всё быстрее и быстрее. Стоило остановиться, и камнепад прекращался, но окружающий мир начинал сразу же сереть, наполняться запахом плесени, терять ясность очертаний, растворяться в первородном хаосе.

— Так уж ты устроен, парень. — Оказалось, что рядом, старательно кутаясь в чёрный арестантский ватник, идёт Вук Калин, тот самый каторжник, что когда-то научил его двигать предметы силою мысли. — Остановишься — и тебе кранты. Ты иди себе. Можешь даже бегом. Устать всё равно не успеешь — такие, как ты, долго не живут, поверь моему опыту.

Ипат, послушно следуя совету, побежал тогда со всех ног туда, где в невообразимой высоте сверкала остроконечная снежная вершина, и голос каторжника утонул в грохоте обвала, оставшегося за спиной. Он бежал, но вершина не становилась ближе. Он бежал, пока первый рассветный луч не коснулся его лица и не заставил пробудиться.

Посланник начал проталкиваться к выходу, когда впереди показался дорожный указатель «Весёлый Ситец — 6 вёрст». Ипат едва успел протиснуться вслед за ним в раскрывшуюся дверь.

Значит, следовать, только на пятки сильно не наступать… Значит, делать вид, будто он не с ним. А перед кем, спрашивается, разыгрывать спектакль с переодеванием, если все зрители предпочли оставшиеся шесть вёрст проделать на автобусе, а не пешком.

Дедок как ни в чём не бывало спустился с обочины шоссе и двинулся по тропинке, ведущей к неухоженному хутору, освещённому парой тусклых фонарей. Что ж, конспирация есть конспирация, и если надо таиться даже от сусликов, проживающих на этом чахлом поле, то можно, конечно, сделать вид, что идёшь по грибы, благо авоська, изначально предназначенная для двух бутылок кефира и белого батона по 22 деньги, была пуста. Ипат пошёл за посланником, старательно соблюдая дистанцию в пару дюжин аршин.

Со стороны хутор действительно казался заброшенным. Даже тропа, ведущая к нему, была слегка заросшей, а калитка в створке почерневших от времени ворот болталась на одной петле. Посланник остановился, едва оказавшись во дворе, и бывший монах и впрямь едва не наступил ему на пятку.

— Всё. Дальше мне по чину не положено, а ты иди в дом — там тебя ждут, — сообщил дедок и присел на лавку возле колодца. — А я пока здесь посижу.

Ипату, Послушнику Ордена, вдруг показалось, что сейчас, едва он войдёт в просторные сени, случится что-то важное. Впрочем, важен вообще каждый шаг, если учесть, что обратного пути не существует, и булыжники мостовой, только что служившие надёжной опорой, с грохотом обрушиваются в пропасть, стоит только оторвать от них ступню. Каждый следующий шаг необратим, как время, как судьба. Задумавшись, он не заметил едва выступающего приступка и чуть не потерял равновесие, шагнув в полумрак сколоченной из горбыля прихожей. Дверь за его спиной сама собой захлопнулась, но он удержался от того, чтобы оглянуться. Теперь вообще невозможно было что-либо разглядеть, и двигаться дальше предстояло исключительно на ощупь. Как сказал давеча посланник, его здесь ждут. Выходит, что не ждут, а, скорее, поджидают. Такой нетрадиционный приём мог означать только одно — предстоит очередное испытание, тест на верность неизвестно кому или неведомо чему.

— Ты готов? — спросил голос из темноты, предварительно кашлянув, чтобы привлечь внимание.

— Всегда готов, — отозвался Послушник, понимая, что терять ему нечего, уже давно, с тех самых пор, как сам выразил желание вступить в Орден. — А к чему?

— Неплохо, неплохо… — теперь голос звучал сзади, и Ипат почувствовал, как его висков коснулись чьи-то осторожные пальцы. — Так и следует истинному Послушнику — сначала выражать готовность, а потом уже выяснять, к чему именно.

Впереди мелькнул едва различимый отблеск, как будто тонкий лучик света отразился от крохотной алмазной грани.

— Расслабься, — теперь тот же голос донёсся сверху. — Неужели ты думаешь, что в чертоге Ордена тебя может подстерегать какая-то опасность? Можешь не отвечать. Просто пойми простую вещь — существуют таинства, которые теряют немалую часть своей силы и своего значения, если они ожидаемы. Что для тебя важно? Прежде всего то, чтобы в твоей жизни был заключён некий смысл, который даже для тебя самого был бы более значим, чем эта самая жизнь. Так?

Впереди мелькнули ещё две холодные белые искорки, мешая глазам привыкнуть к темноте.

— Любая достижимая цель слишком ничтожна, чтобы стать смыслом жизни, любая недостижимая — слишком призрачна, чтобы иметь значение. Можно искать всю жизнь, а можно однажды удовлетвориться тем, что имеешь — и то и другое требует мужества и осторожности. Выбора нет лишь у тех, кому всё равно, на что будут растрачены отпущенные им годы, кому интересна не столько сама жизнь, сколько её внешние атрибуты — богатство, власть, восторги толпы, плотские утехи.

Теперь блики, игравшие на фоне чёрной стены, сложились в шар, который медленно вращался, наполняясь сдержанным тёплым сиянием.

— Ни одному человеку, даже прожившему долгую жизнь, полную славных свершений, даже на смертном одре не кажется, что он достиг всего, что хотел, или даже всего, что мог, — голос уже заполнил всё окружающее пространство, заполнил или просто заменил его собой. — Послушник, проходя через Первое Омовение, не отрешается от человеческих слабостей и мирских соблазнов, но они сами отрешаются от него. — Шар приближался, медленно и плавно играя искрящимися гранями. — Послушник, проходя через Первое Омовение, не обретает духовной силы, но духовная сила обретает его. — Теперь он был внутри шара, и его грани стали подобны небесам. — Послушник, проходя через Первое Омовение, не становится ближе к Господу в сердце своём, но сам Господь приближается к нему.

Полоса бледного заката была едва различима над заревом пожарища. Языки пламени венчали высокую башню полуразрушенного замка, и сквозь пролом в стене продиралась колонна железноголовых. Где-то внутри обрушилось перекрытие, и вверх, к низким облакам, взвился густой сноп раскалённых искр.

— Поздно, — горестно прошептал всадник в простом сером камзоле, держащий на поводу мула, гружённого доспехами и связкой мечей. — Мы опоздали, сир.

— Подай «Блистающего в сумерках», — сказал Ипат, слезая с коня, и оруженосец, наклонившись, вытянул из связки короткий, слегка изогнутый меч в ножнах из чёрной кожи, без украшений.

В пылу атаки воины обычно принимают за своего всякого, кто движется в том же направлении, что и они. Значит, ещё не всё потеряно. В конце концов, не было задачи спасать ни замок Ханн, ни самого герцога Люса ван Ханне. Ордену нужно лишь, чтобы осталась в добром здравии Мирра ван Ханне, юная дочь престарелого герцога. И ещё нельзя допустить, чтобы железноголовым досталось священное таро, сокровище, которое уже пятьсот лет передаётся по наследству в роду Ханне. Таро, которое дороже самого замка и всех ленных земель герцога, дороже всех прочих ценностей, что награбили за столетия несколько поколений благородных предков. Империя и так слишком сильна — если ромеям достанется ещё и таро, они сомнут железной пятой весь остальной мир, а потом начнут загнивать, почив на лаврах самодовольства и ложного величия. Тогда история остановится, и человечество вернётся в звериное состояние, от которого оно, впрочем, не так уж далеко и ушло.

Ипат… Нет, теперь его имя Лаэр дю Грассо, Посланник Ордена Святого Причастия, и он не имеет права на смерть.

Если слиться с колонной идущих на приступ, кричать «Слава цезарю Консту!» или «Смерть варварам!», то никто не сможет заметить, что на его голове нет посеребрённого шлема с коротким гребнем, а на бронзовом нагруднике не выбита эмблема легиона и номер когорты. Толпе, если ею движет единый порыв, нетрудно внушить всё что угодно, особенно то, чего она хочет. В рядах атакующих могут быть только свои — это знает каждый легионер Империи. Смерть варварам!

Впереди уже показалась площадь перед дворцом герцога, перегороженная несколькими рядами щитоносцев, а из-за их спин вырывается стая пылающих стрел. В первых рядах атакующих происходит короткое замешательство — многие падают, пронзённые тяжёлыми стальными наконечниками, и живые начинают спотыкаться о павших. Но железную змею, ползущую по узкой улице, уже не остановить, теперь уже хвост командует головой, подпирая её сзади. Гора тел поднимается выше передней шеренги щитоносцев, и легионеры, взбираясь на неё, обрушиваются сверху на врага, который уже начинает терять стойкость. Длинное тяжёлое копьё бесполезно в ближнем бою, и схватка превращается в резню. Слава цезарю Консту!

Последним защитникам замка не позволили сдаться в плен — да и кто бы простил их за ту гору трупов, что пришлось навалить перед железной стеной тяжёлых щитов, ощетинившихся сотнями копий. Смерть варварам!

Из окон полуподвала начинает сочиться тяжёлый сизый дым, который стелется по земле, накрывая тела павших. Значит, юная герцогиня жива, ведь только ей послушно древнее таро… Несколько резких команд, и железная змея начинает двигаться назад. Никто не помогает отползти раненым — их всё равно не спасти, никто не забирает убитых — ещё будет время воздать им последние почести.

Он, Лаэр дю Грассо, Посланник Ордена, теперь единственный живой человек, оставшийся на площади. Магия таро — всего лишь иллюзия, но для тех, кто задохнулся в сизом дыму на подступах ко дворцу герцога, иллюзия собственной смерти уже стала реальностью. Центурионы знают, что скоро, очень скоро эта магия рассеется, что магия пьёт силы из тех, кто ею пользуется, и скоро, очень скоро легионеры беспрепятственно пересекут площадь. Когда последние из семейства герцогов Ван Ханне будут убиты, их земли станут частью Империи. Слава цезарю Консту!

Теперь надо положиться на чутьё и стараться не думать ни о чём, выбирая путь по длинным тёмным запутанным коридорам пустого дворца. Только так можно найти ту самую комнату, где юная герцогиня творит своё колдовство. Путь преграждают два стражника, вооружённых секирами, значит, он, Лаэр дю Грассо, на верном пути. Этими людьми придётся пожертвовать, поскольку нет времени объяснять, что он пришёл спасать их наивную госпожу. Упрямого осла легче убить, чем втолковать ему здравую мысль. Впрочем, если бы было время, он бы попытался… Два росчерка стали в полумраке, и теперь остаётся только перешагнуть через трупы, а потом ударом плеча высадить дверь, из-под которой сочится слабый мерцающий серебряный свет.

— Остановись или я превращу тебя в жабу! — В глазах юной герцогини ничего, кроме бессильной ярости. По всему видно, что она едва держится на ногах, сжимая обеими руками серебряный жезл, покрытый причудливой вязью древних магических рун.

Магия таро — магия иллюзий, а против рыцарей Ордена иллюзии бессильны. Какая там жаба! Девчонка, похоже, до сих пор не сообразила, кто перед нею. Надо просто рассмеяться ей в лицо, и это будет красноречивее любого ответа.

— Не подходи! — Она отпрянула назад, но бежать некуда. А хоть бы и было…

— Если хочешь смерти, оставайся здесь. — Он ухватился за жезл и потянул его на себя. — А это я заберу с собой, ведь ты же не хочешь сделать подарок цезарю…

— Ты из этих… — Её пальцы продолжали судорожно цепляться за таро. — Уйди или я…

— Или ты умрёшь. Только сначала с тобой позабавится пара имперских когорт. — Разговор слишком затягивается, и, похоже, убедить её хоть в чём-то не легче, чем тех стражников, которых уже нет.

Рывок, и таро у него в руках, а юная герцогиня выходит из оцепенения. Но единственное, что она сейчас может, — это медленно повалиться на роскошный ковёр с изображением Большой Охоты. Остаётся только подставить плечо, подхватить почти бесчувственное тело и попытаться выбраться отсюда, пока волна разъярённых легионеров не хлынула во внутренние покои.

Теперь главное, чтобы ни один из ромеев, видевших его здесь, во дворце, не остался в живых. Там, на улицах, где битва наверняка уже плавно перетекла в пьяную потасовку между своими, герой, несущий на плече какую-то девку из благородных, — вполне понятное зрелище, не способное ни у кого вызвать подозрений — разве что зависть. Впрочем, юная герцогиня — не главное. Если даже не удастся доставить её живой в ближайший Чертог, большого ущерба Ордену не будет. Главное — таро, древнее сокровище галлов, которое веками копило в себе неведомые силы и веками их тратило…


23 сентября, 1 ч. 18 мин., 6 вёрст от пос. Весёлый Ситец.

Очнувшись, Ипат почувствовал, что лежит навзничь на голом полу посреди комнаты, освещённой несколькими керосиновыми лампами, а в проёме между двумя зашторенными окнами стоит человек в серой монашеской хламиде, подпоясанный вервью с тремя серебряными кистями — знак полномочного легата Магистра Ордена.

— С Первым Омовением тебя, брат… — со сдержанной торжественностью произнёс легат, сделал пару шаркающих шагов и наклонился, чтобы помочь Ипату подняться.

— Что? Уже? — Он не сразу сообразил, куда его занесло и что это за люди составляют ему компанию.

— Поздравляю тебя, брат, с посвящением в рыцари Первого Омовения, — повторил тот самый голос, который завёл его в недра искрящегося шара.

— Как?

— А ты думал, что просто преклонишь колено, тебя шлёпнут мечом по плечу — и всё? — буднично сказал легат, и свет одной из ламп упал на его массивный бритый подбородок, оставив остальную часть лица в тени от капюшона. — Ты пока не осознал, какую мощь обрёл твой дух и какая вера влилась в твоё сердце.

Ипат заметил, что его рука сжимает какой-то предмет, от которого по всему телу растекается приятная бодрящая прохлада. Присмотревшись, он обнаружил в своей руке жезл, тот самый — который таро. Значит…

— Значит, отныне и навсегда, пока бьётся твоё сердце, славный рыцарь Ордена Лаэр дю Грассо, прославленный многими подвигами, навсегда пребудет с тобой. Таро помнит множество великих событий и славных подвигов. Оно открылось перед тобой, и это означает, что ты по праву удостоился Омовения. Оно подарило тебе Омовение подвигом, и ты сделал всё, как надлежало.

— Но это же…

— Ересь, ты хочешь сказать. Галльская магия, оружие язычников, воплощённая скверна… — Легат едва заметно усмехнулся. — Ересь — прежде всего не замечать очевидного, закрывать глаза на опасность, отгораживаться канонами от реальности и отрицать знание. Ересь — испытывать какие-либо сомнения, когда речь идёт о Служении. Иди и сделай то, что должен. Если останешься жив, тебя ждёт Второе Омовение. Ты помнишь?

— Да, Высокий Брат… — Ипат вдруг почувствовал, что сердце его наполняется спокойной радостью. — Да, Высокий Брат. Я сделаю. Всё.

— Кто бы сомневался. — Легат протянул руку к жезлу. — Иди. Только таро не забудь вернуть. Вот так. Иди. Обратный автобус — через полчаса.

Ипат вышел во двор, мельком глянул на Посланника, который так и продолжал сидеть на лавочке, кивнул ему, получив в ответ глубокий поклон, и двинулся назад по узкой заросшей тропинке в сторону шоссе.

— Эй, погоди! — Возглас Посланника за спиной казался лишним, но Ипат заставил себя оглянуться. — Вот возьми. Это теперь твоё. — Посланник протягивал ему короткий, слегка изогнутый меч в ножнах из чёрной кожи, без украшений. «Блистающий в сумерках», клинок из арсенала славного рыцаря Лаэра дю Грассо.

Ипат кивнул ещё раз, забирая меч, совершенно не думая о том, как он с такой штукой покажется на людях. Сомнения, угнездившиеся в его душе, остались при нём, но отныне они не доставляли ему никаких неудобств.

ПАПКА № 7

Документ 1

«Что есть магия? Почему заклинания и древние рунные знаки несут в себе силу, которая не замечает Законов, данных Творцом? Как в мир просочились знания, способные дать людям нечеловеческое могущество? Эти вопросы столетиями ставят в тупик самые пытливые умы, пробуждая в неокрепших душах великие соблазны.

Может быть, Враг искушает нас? Может быть, Господь испытывает нашу веру? Нет ответа.

Можно рассуждать лишь о причинах и следствиях, но невозможно осмыслить суть явлений, которые не от мира сего.

Дион из Архосса предполагал, что существует бессчётное множество миров, поскольку Промысел Творца не имеет предела, и каждому из них Господь дал свои законы. Порой миры соприкасаются и снова расходятся, но ничто не проходит бесследно. Обыденность одного мира становится магией другого, и силы, не поддающиеся объяснению, обретают новых хозяев. Так ли это — нам не дано знать наверняка. Возможно, это была просто попытка дать объяснение необъяснимому, но не исключено, что древнему ахайскому философу было открыто нечто неведомое нам».

Жю де Овре, из предисловия к книге «Магия древних галлов», Массили — 2866 г.

Документ 2

Командующему Спецкорпусом Тайной Канцелярии генерал-аншефу Снопу, лично, секретно.

К сожалению, до сих пор не удалось точно установить личность Магистра Ордена Святого Причастия. Определён круг лиц, с которыми за последние полгода периодически вступал в контакт предполагаемый легат Магистра — среди них семнадцать священнослужителей (в том числе два епископа), двадцать два офицера различных силовых ведомств (от подпоручика до полковника), девять представителей предпринимательских кругов, четыре государственных чиновника, шесть официантов, четыре фермера, один врач, один администратор гостиницы и один дворник. Личность Магистра глубоко законспирирована внутри самого Ордена, и с ним не имеют прямых контактов даже большинство так называемых рыцарей Второго Омовения. Выполнение задания затрудняет то обстоятельство, что в соответствии с инструкцией никоим образом не позволяется пользоваться техническими средствами наблюдения и прослушивания, а также запрещены любые попытки вербовать агентов из выявленных функционеров Ордена.

Смею высказать личное мнение: если Тайная Канцелярия заинтересована в дальнейшем сотрудничестве с Орденом, операцию «Репка» следует немедленно прекратить, поскольку успешно завершить её, пользуясь лишь дозволенными инструкцией средствами, не представляется возможным.

Специальный агент № 073, «Гном».

Документ 3

«Живопись Патрика Бру поражает кажущейся противоестественностью колорита, композиции и самих образов, которые в ней заложены. Но присмотревшись, я бы даже сказал, предавшись созерцанию, непредубеждённый и искушённый зритель вскоре обнаружит в его картинах строгую внутреннюю гармонию, которая хоть и основана на противоречиях и эпатаже, но тем не менее таит в себе массу положительной энергии и созидательного смысла. Взять, например, нашумевшее полотно «Темя и Вымя», купленное одним известным коллекционером за баснословную сумму, — название исключительно символично, поскольку на самом полотне нет ни темени, ни вымени. «Темя» в данном случае символизирует всё тонкое, вдохновенное, возвышенное, «Вымя» — всё низменное и порочное, а название целиком отражает сосуществование этих двух ипостасей в реальном мире, их отрицание друг другом и в то же время невозможность существования одного без другого.

Словесное описание полотна, безусловно, не дало бы ни малейшего представления о тех чувствах и ассоциациях, которые оно вызывает у искушённого ценителя и даже у человека, далёкого от живописи. Удивляет и восхищает то, что, казалось бы, совершенно ирреальная композиция воспринимается сторонним зрителем как реальность, странная, непонятная, уродливая и прекрасная, но в то же время такая, что каждый может найти внутри себя её отражение».

Пит Биде, статья «Первый сполох дезаэкспрессионизма» в журнале «Меценат», № 9 за 2983 год.

Документ 4

Верховному комиссару Центральной комендатуры Уголовного Дознания провинции Галлия, мессиру Анри Беллю.

Сир! Я полностью разделяю ваше беспокойство в связи с участившимися кражами в супермаркетах и на рынках городов Монбар и Сольё. Местная пресса, к сожалению, поднимает шумиху вокруг роста количества нераскрытых мелких преступлений, что пагубно сказывается на престиже правоохранительных органов вообще и нашего комиссариата в частности.

Результаты расследования, длящегося уже два месяца, позволяют утверждать, что, скорее всего, 91,2 % нераскрытых краж связано между собой и совершено одним и тем же человеком или группой лиц. На это указывают ассортимент похищенного, отсутствие каких-либо следов и зачастую совершенно абсурдные показания немногочисленных свидетелей.

Во-первых, ассортимент. Среди пропаж постоянно встречаются следующие наименования товаров: готовые мясные завтраки в вакуумной упаковке — «Галльский петух» или «Галльская свинья», сигареты «Король Хильперик», минеральная вода «Галльский Источник» в бутылках по 0,6 литра, футболки и зажигалки с портретом Ромена Кариса, шоколад «Золото Галлии», апельсиновый джем, книги стихов Конде ле Бра и исторические романы из периода Галльско-Ромейских войн, вино «Лоза Галлии», зонтики от солнца, модные купальники, косметика и средства личной гигиены серии «Галльская Краса», соломенные шляпы с широкими полями, маринованные огурцы, горячие пончики, красные гвоздики, сапёрные лопатки, пляжные сланцы. Следует отметить, что похищаются исключительно товары местного производства.

Что касается свидетельских показаний, то они наличествуют только по четырём эпизодам. В трёх случаях свидетели утверждают, что товар исчез прямо у них в руках. В первом случае — бутылка минералки, во втором — томик стихов, и в третьем — прямо в примерочной шестнадцатилетняя гимназистка обнаружила, что на её отражении в зеркале отсутствует купальник. В четвёртом эпизоде есть даже один серьёзно пострадавший, полковник ВВС Гней Крассис, на которого прямо из (заметьте — «из», а не «из-за») витрины винного ряда набросилась некая девица, попыталась влепить ему пощёчину и тут же растворилась в воздухе вместе с двумя бутылками того же вина «Лоза Галлии» (кстати — рекомендую). Полковник, по имеющимся у нас данным, до сих пор заикается, и стоит вопрос о его увольнении из лётного состава. Не исключено, что подобных свидетельств могло быть и больше, но добропорядочные обыватели Монбара и Сольё предпочитают в массе своей не попадать в ситуации, когда их могут принять за психов или идиотов.

Считаю необходимым передать дело № 317/26 «О кражах в супермаркетах» в ведение 12-го Особого сектора Центральной комендатуры Уголовного Дознания провинции Галлия, поскольку в данных преступлениях, общим количеством (на период с 12 июня по 12 сентября) 84, явно наличествует аномальный характер, и есть все основания полагать, что некто использует для своей преступной деятельности паранормальные способности, в частности телекинез. Наш городской комиссариат не располагает техническими возможностями для успешного ведения подобного расследования и специалистами соответствующего профиля.

С почтением, начальник объединённого комиссариата Уголовного Дознания городов Монбара и Сольё, Поль Ферран.

Документ 5

Поль, отнесись, пожалуйста, со всей серьёзностью к моим рекомендациям, которые тебе непременно надлежит выполнить, поскольку в противном случае последствия и для тебя, и для меня могут оказаться самыми плачевными.

Итак! Дело № 317/26 необходимо завершить в ближайшие дни. Заметь, Поль, именно завершить, а не прекратить за невозможностью расследования (нет у нас такой статьи) и не передать другому подразделению. Через три, максимум пять дней у тебя должен быть подозреваемый, склонный к чистосердечному признанию. Я думаю, в вашей глуши найдётся хотя бы один негодяй, который с радостью согласится взять на себя эту мелочёвку, лишь бы не сильно копались в том, что он действительно натворил.

Я со своей стороны могу тебя заверить, что после этого кражи, от которых у твоего комиссариата ничего, кроме головной боли, прекратятся или станут происходить значительно реже — соответствующие меры уже принимаются.

Поверь, это не попытка отмазать какого-нибудь аристократического ублюдка — дело куда серьёзнее, и то, что я тебе предлагаю, — единственный приемлемый выход из сложившийся ситуации. Обещаю, что при личной встрече я посвящу тебя в некоторые подробности дела, и тебе многое станет ясно.

Думаю, тебе не надо объяснять, что это письмо следует уничтожить сразу же после прочтения в присутствии моего курьера. Когда всё устроишь, возьми недельный отпуск и приезжай ко мне — у нас на Лайре сейчас чудная рыбалка. Передавай привет супруге и дочке.

Кстати, о делах семейных: в определённых кругах есть мнение, что тебе пора добавить ромб в петлицу, но это произойдёт не раньше, чем ты отчитаешься передо мной лично об исполнении вышеуказанных рекомендаций.

Твой преданный друг Анри Беллю.

Глава 8

23 сентября, 1 ч. 18 мин., Славнинский уезд, г. Репище.

Откуда-то издалека доносились частые раскаты взрывов, сухой треск автоматных очередей и едва различимые крики, приглушённые густой упругой пеленой. Тяжёлый ядовитый дым клубился у самых ног… Каких ног? Нет, теперь Онисиму удалось перенести в это сновидение лишь свои глаза, а всё остальное так и осталось лежать на койке в занюханном гостиничном номере. Теперь на его пути стояло нечто… Какая-то сила препятствовала его дальнейшему продвижению на ту сторону жизни и смерти, и тот самый сон, который после ночёвки у дольмена повторялся почти еженощно, не мог ворваться в сознание отчётливой картиной. Поручик Соболь чувствовал себя, как будто его заключили в клетку с упругими и невидимыми прутьями, которые не позволяют пробиться туда, где «второй полувзвод шестой роты двенадцатой отдельной десантной бригады Спецкорпуса Тайной Канцелярии осуществляет прорыв из Пекла туда, где попрохладнее…» — так, кажется, Громыхало докладывал.

А кто сказал, что грань между жизнью и смертью непреодолима?! Дорога отсюда туда давным-давно и накатана, и утоптана, и никому до сих пор не удалось её миновать. Есть масса способов угодить в Пекло, а вот обратно выбраться — это уже сказка о дохлой принцессе. Чтобы оказаться рядом со своими, можно просто сунуть голову в петлю, но и тогда рискуешь оказаться совсем не там, куда ломился, — наверняка для павших в бою и для самоубийц в Пекле предусмотрены разные номера, и обслуживают их там по-разному. Нет, так едва ли возможно их отыскать, а если и свершится такое чудо, то чем может помочь покойник покойнику… Путь, которым предлагает следовать брат Ипат, кажется более надёжным. И лучше не вникать в подробности — чем больше знаешь, тем меньше причин на что-то надеяться. Кстати, а сам-то Ипат где?

Соседняя кровать была пуста, хотя настенные часы, на которые падал свет заоконного фонаря, показывали начало первого ночи. И куда он делся? Пошёл превращать ртуть в золото или слизняка-администратора — в жабу? Колдун хренов, инок смиренный… Не за бутылкой же кефира он ходит до сих пор… А может быть, его всё-таки повязали? Или всё это время он разыгрывал спектакль, который теперь закончился? Не лучше ли задуматься об этом поутру, а пока попытаться ещё раз пробиться сквозь безмолвие неосязаемых пространств… Стоп! Откуда в голове взялись эти слова — «безмолвие неосязаемых пространств»? Он понимал, что это не его слова, и в то же время откуда-то знал: это точное название того, что предстоит ему преодолеть, прежде чем он сможет стать девятнадцатой единицей живой силы или какой там ещё — мёртвой, дурной, нечистой — неважно…

Сон упорно не хотел возвращаться, но и бодрствовать тоже особого повода не было. Значит, надо просто встать и попытаться таковой повод найти — прогуляться, посетить какое-нибудь злачное место, схлопотать приключений на свою голову, дойти пешком до океана, а там пуститься вплавь… Всё! Хватит бредней! Если до утра брат Ипат не обнаружится, придётся продолжать двигаться в намеченном направлении, но уже в одиночку. Одному, конечно, труднее будет добраться туда, не знаю куда, но, кроме Ипата, не с кем, а он куда-то пропал, даже записки не оставил. Может быть, вышел прогуляться, и его повязали? Нет, тогда бы и его уже сейчас везли бы в синем воронке в неизвестном направлении, на ходу снимая допрос. Ну и что? Никаких наказуемых деяний за ним не числится, и чем вызван дружный интерес церкви и государства к его скромной персоне, совершенно непонятно. Вот и был бы случай выяснить…

Итак, куда мог подеваться среди ночи беглый монах в городишке тысяч на шесть народу с одной баней, двумя кинотеатрами, тремя церквями, придорожным рестораном и дирижаблестроительным заводом? Одно точно — не в церковь пошёл. Может быть, он решил возместить себе годы всяческого воздержания и предаться всяческому пороку? Правда, место для этого здесь не слишком пригодное, но если брату Ипату что-нибудь втемяшится, то с последствиями лучше смириться заранее.

Онисим резким движением сбросил с себя одеяло, поднялся и начал одеваться. Через пять минут он уже бросил ключ от номера заспанному администратору и не спеша двинулся к выходу.

— Эй, ты куда это?! — встрепенулся администратор. — А платить кто будет?

— Я ещё никуда не уезжаю, — ответил Онисим, останавливаясь. Для того, чтобы затевать скандал, момент был явно неподходящий.

— А мне откуда знать? Один ушёл — и нету, а теперь другой куда-то сваливает. Расплатись за двое суток и гуляй себе сколько хочешь. Мне и раньше показалось, что вы с приятелем подозрительные типы — пришли без вещей, а значит, и смыться можете налегке. — Он потянулся пальцем к красной кнопке, демонстративно торчащей посреди стойки. — Плати или городового вызову. Тут Управа в трёх минутах за углом.

Сейчас можно было в прыжке воспарить над стойкой и заехать бедолаге пяткой в лоб, после чего тот надолго утратил бы способность сыпать угрозами и вообще шевелиться. Но пока нет ясности с Ипатом, лучше обойтись без лишнего шума, да и потом неплохо бы подольше не привлекать к себе постороннего внимания…

— Заткнись, скотина. — Онисим подошёл к стойке, на ходу снимая с шеи идентификационную карточку. — Подавись. — Он воткнул карточку в прорезь кассового аппарата, и с его счёта в банке «Ветеран» моментально снялась двадцатка.

— Вот теперь тебя люблю я! — нараспев заявил администратор. — Простите, гражданин любезный, что плохо о вас подумал. Но тут какая только шушера не бродит. Приходится быть начеку… Может, ещё чего-нибудь изволите?

— Где тут можно хорошо посидеть? — спросил Онисим, вспомнив, что со вчерашнего утра ничего не ел.

— Только в станционном буфете, — с готовностью посоветовал администратор. — Всё остальное сейчас закрыто. Глушь, знаете ли…

Он явно хотел продолжить разговор, но Онисим уже шёл через площадь, освещённую лишь парой фонарей, в сторону переулка, ведущего к станции. Сразу же после того, как он расплатился, у него возникли смутные предчувствия, что эта ночь добром не закончится — даже пропало желание искать приключений, но проходить ещё раз мимо кретина за администраторской стойкой хотелось ещё меньше.

Городок казался вымершим, и на всём пути до станции не обнаружилось ни одного прохожего, только собаки из-за высоких заборов встречали его сдержанным лаем. До двухэтажного станционного здания, на котором неоновой зеленью горело «Добро пожаловать в Репище», он добрался минут через пятнадцать. После тёмных запутанных переулков это место казалось центром мировой цивилизации — на скамейках в небольшом скверике расположилось несколько воркующих парочек, со стороны железнодорожных путей доносился грохот состава, проходящего мимо, а из буфета, который больше походил на летнее кафе под матерчатой крышей, сквозь треск атмосферных помех доносилось писклявое пение заморской поп-звезды Лизы Денди.

— Окрошку, сосисок с хреном и пива!

— Окрошки нет, сосисок — тоже, — буркнула буфетчица, не отрываясь от чтения тонкой книжки в мягком переплёте с трупом на обложке. — Здесь вам буфет, а не ресторан. Есть салат из квашеной капусты и бутерброды с ветчиной.

— Давай. — Онисим уселся за столик, и буфетчица, с явным неудовольствием отложив своё чтиво, выставила на стойку бутылку «Ячменного колоса» и тарелочку с салатом, забыв, видимо, о бутербродах.

— Забери. Вас много — я одна, за каждым не набегаешься.

Онисим огляделся по сторонам, но, кроме себя, не обнаружил ни одного посетителя. Спорить не хотелось. Казалось, что к нему снова подбирается то состояние, когда вообще ничего не хочется. Он подошёл к стойке, взяв бутылку за горло, большим пальцем сорвал с неё пробку и не спеша влил в себя содержимое.

— Ещё дюжину, — потребовал Онисим, и буфетчица, милостиво решив, что перед ней серьёзный клиент, взялась за сервировку стола — батарея бутылок, горячие бутерброды, расчленённая селёдка, присыпанная лучком…

Всё, теперь можно если не расслабиться, то хотя бы отвлечься. Благо есть чем заняться в ближайшие часа полтора. В конце концов, военные действия на том свете никуда не денутся, и, чтобы попасть туда же, куда угодили парни, надо, как и они, погибнуть в бою или хотя бы в драке — впрочем, и тут бабуля надвое сказала… Просторы Пекла безграничны, и прежде чем на что-то решиться, надо хоть что-нибудь знать наверняка. Ясно одно — дальше смерти их не отправят, и как бы там ни плевались огнём безликие призраки, в тех краях быть разорванным пополам не означает гибель, только больно, наверное… Вот и получается, что посмертные муки стали для них продолжением здешних привычек. А может быть, ничего этого нет? Как закопали их в прибрежном песке, так они и лежат там, никого не трогают… Нет, эти сомнения на самом деле ничего не стоят. Что бы там ни было — всё равно надо двигаться в сторону того острова, о котором наплёл возле дольмена брат Ипат — иначе и жить-то незачем. Значит, вперёд — сквозь безмолвие неосязаемых пространств…

Когда опустела восьмая бутылка, Онисим обнаружил, что сидит за столиком не один. Что-то тёплое и округлое прижалось под столом к его колену.

— Может, и мне стаканчик нальёшь? — Оказалось, что напротив сидит элегантная зеленоглазая девица в клетчатой рубахе с засученными рукавами. — Мне до поезда ещё час, а потом вещи подтащить поможешь, — заявила она, без спросу наполняя пластмассовый складной стаканчик, который был у неё с собой. — Лейла, — представилась девица, и Онисим вдруг почувствовал, что испытывает к ней полное доверие и искреннюю симпатию, чего с ним не случалось уже очень давно. Он тряхнул головой, чтобы сбросить с себя наваждение, и взялся за очередную бутылку.

— А что, стаканов здесь не подают? — поинтересовалась Лейла, покосившись на буфетчицу, которая как ни чём не бывало продолжала читать. — На, выпей, а я потом. — Она подтолкнула к нему свой стаканчик, и Онисим выпил, не в силах объяснить себе самому такую сговорчивость.

— За тебя, птенчик. — Он выпил, и «птенчик» немедленно превратился в зеленоглазого ангела, который нежно взял его за руку, и они вместе воспарили к тусклым небесам, по которым всё быстрее и быстрее начали пробегать отсветы от синей мигалки. Но погоня неизбежно останется далеко позади — никакой Дорожной Управе не догнать ангела, стремящегося к небесам.

— Ты покажешь мне путь? — спросил Онисим, полагая, что ангелу должно быть известно, куда он желает попасть.

— Укажу, — ответил ангел. — Иди прямо, только никуда не сворачивай. А пока идёшь, говори, куда тебе надо и зачем тебе надо туда. Твой язык приведёт тебя прямо к цели, только ты, главное, не умолкай. Не забывая даже самых мелких деталей, самых мимолётных мыслей — иначе путь может оказаться слишком долгим.

Ангел исчез, зато сквозь серые небеса пролегла ковровая дорожка, и, встав на её край, можно было разглядеть, как далеко внизу вслед за синим воронком Внутренней Стражи бежит буфетчица и кричит, что ей на всё плевать, но если этот придурок, которого забирают, не расплатится, она ляжет поперёк дороги, и пусть давят, а она законы знает…


23 сентября, 5 ч. 45 мин., Славнинский уезд, г. Репище.

Обратный путь до Репищ пришлось проделать пешком — светиться в автобусе с холодным оружием было как-то не с руки. Когда Ипат вошёл в гостиницу, небо на востоке уже посветлело. Обнаружив, что Онисима нет в номере, он сунул под матрац «Блистающего в сумерках», скатился вниз по лестнице, схватил за воротник администратора и задал единственный разумный в данной ситуации вопрос:

— Где?

— А-а… Ваш приятель расплатился за номер и ушёл.

— Куда?

— На станцию, сказал…

Не прошло и пяти минут, как впереди показалось «Добро пожаловать…». Оставшийся путь пришлось проделать шагом, а потом и вовсе присесть на свободную скамейку в сквере. Посреди площади стояла патрульная машина Внутренней Стражи, и, судя по всему, брат Онисим был уже внутри. Ипат почувствовал, что им овладевает гнев, священный гнев рыцаря Ордена Святого Причастия Лаэра дю Грассо.

25 сентября, 19 ч. 30 мин., Спецучреждение ГУ Внутренней Стражи, 38 вёрст от г. Славного.

— …да, я согласен, что эти деятели из Посольского Приказа часто превышают свои полномочия! Думают, что если они делом занимаются, то оно больше никого касаться не должно. Несомненно, следовало их проучить. Несомненно, следовало. — Тайный Советник Бортник долго жал руку сначала капитану Барсуку, а потом специальному агенту Лейле Барсук. — Как, говорите, вы его вычислили?

— Имел неосторожность расплатиться идентификационной карточкой! — с готовностью доложил капитан. — А одна из наших опергрупп находилась в Славном, согласно ориентировке.

— Хорошо, хорошо… — Тайный Советник широко улыбнулся. — Однако из его бредовой болтовни пока едва ли можно выловить полезную информацию. Он всё ещё бредит?

— Он не очнётся, пока не попадёт куда хочет, — сообщила Лейла. — А надо ему, по его же словам, в ту точку Пекла, где вверенное ему подразделение, погибшее при проведении секретной операции, якобы пытается прорваться в лучший мир. И это не совсем бред. Ему дана установка — сообщать обо всех своих воображаемых перемещениях.

— Любопытно, любопытно… — Тайный Советник стряхнул с лацкана мундира невидимую пылинку. — И что нам всё это даст?

— Есть мнение, что он закодирован на выполнение некоего задания Тайной Канцелярии, связанного с возможным использованием паранормального явления на острове Сето-Мегеро в своих ведомственных интересах, — доложила Лейла. — Вероятно, это также связано с заметанием следов несанкционированных тайных операций Тайной Канцелярии за рубежом.

— Вы представляете, когда мы брали жулика Маркела Сороку, они даже видеозапись операции конфисковали, забрали себе задержанного и настоятельно требовали, чтобы я, в нарушение должностных инструкций, изъял из своего отчёта описание обнаруженного явления, — добавил капитан Барсук. — Как будто только они делом занимаются, а мы так — сбоку припёка.

— Прискорбно, прискорбно… — Тайный Советник одарил своих собеседников одобрительным взглядом. — И что же показал анализ его высказываний?

— Всё есть в моём докладе, — коротко сообщила Лейла, посмотрев с некоторым удивлением на высокое начальство.

— А за последние полтора часа?

— Ничего принципиально нового — видит ангелов и каких-то призраков, с ангелами общается, призраков пытается преследовать, надеясь по их следам добраться до цели. Иногда в него стреляют, и на теле образуются небольшие ожоги, но это явная психосоматика. Если бы он ещё цитировал, что ему там отвечают…

— Там — это где? — Тайный Советник слегка скривился, заподозрив, что его подчинённые могут верить в какие-то мистические бредни.

— В пространстве, которое он себе воображает, — осторожно ответила Лейла. Ей вдруг подумалось, что, возможно, неспроста этого Тайного Советника прислали с инспекцией именно в тот момент, когда всё начальство, которое было в курсе операции, вызвано на «ковёр» в Новаград.

— Интересно, интересно… — скучающим голосом сказал Тайный Советник. — Позвольте же и мне посмотреть на вашего подопечного.

— Прошу, — капитан жестом предложил ему следовать за собой и направился вдоль по низкому длинному коридору, ведущему в глубины Центра Исследования Психологических Аномалий и Социальных Технологий Главного Управления Внутренней Стражи при Верховном Посаднике Соборной Гардарики.

Часовой у входа в палату стал навытяжку и отдал честь высокопоставленному посетителю, а капитан Барсук услужливо открыл перед ним дверь.

Отставной поручик Онисим Соболь лежал на просторной кровати, окружённый многочисленными датчиками, записывающей аппаратурой, двумя санитарами и дежурным офицером.

— Не отвлекайтесь, не отвлекайтесь… — добродушно сказал Тайный Советник, когда они попытались поприветствовать его вставанием. — Молчит, значит…

— Ну нет! Это мне ни к чему, — заявил вдруг задержанный и попытался встать, но запястья, схваченные ремнями, не позволили ему оторваться от кровати. — Мне бы подошёл ПП-16 с подствольником.


Восход Белой Луны, Приёмный покой Пекла Самаэля.

Главное — не позволять себе ничему удивляться. А ещё лучше — постараться хотя бы на время представить себе, что всё это игра подлого воображения и на самом деле не существует ни вон той зловещего вида скалы, торчащей из густых тёмно-серых облаков, внутри которых вспыхивают бесшумные молнии, ни фиолетового неба, в котором мерцают разнокалиберные звёзды, некоторые — размером с помидор, ни ковровой дорожки под ногами, которая, находя опору в пустоте, тянется куда-то в бесконечность… Нет, дорожка пусть лучше будет, а то недолго загреметь вниз, и тогда точно костей не соберёшь. Или соберёшь? Если уж добрался до Того Света, то дальше, пожалуй, и некуда…

Зеленоглазый ангел исчез, и спросить, что делать дальше, было не у кого. Язык, значит, доведёт… Его ещё поймать надо, языка-то. Хотя насчёт того, куда двигаться дальше, выбор небогатый: либо так и идти по непрочному ковровому мосту, который предательски прогибается под ступнями, либо просто спрыгнуть вниз, и будь что будет.

— А вот этого я вам категорически не советую, — заявил голос, писклявый и одновременно слегка хрипловатый. — Уверяю, вам там совсем не понравится.

На него изучающе смотрела чёрная крыса размером с годовалого поросёнка. Только глаза у неё были абсолютно человеческие, и шею стягивал белый накрахмаленный воротничок.

— Ты кто? — Онисим слегка опешил и на всякий случай сделал шаг назад.

— Я? Я, извините, мелкая сошка, но это вовсе не повод, чтобы мне грубить. — Крыса была явно обижена, но за угрожающими интонациями, которые она старательно демонстрировала, скорее всего, стоял её собственный испуг. — К тому же я ещё вполне могу сделать карьеру и тогда однажды припомню всё своим недоброжелателям — каждый косой взгляд, каждую усмешку, каждое грубое или хотя бы нелестное слово, сказанное в мой адрес.

— Извините, я не хотел вас обидеть, — Онисим сразу же сменил тон, понимая, что добиться какой-либо полезной информации от крысы, которая лезет в бутылку, будет почти невозможно. — Я хотел спросить — с кем имею честь…

— А вот имеете ли вы честь — это ещё вопрос! — крыса и не думала успокаиваться. — Вы проникли сюда в живом виде, а это, извините, абсолютно бесчестно!

— Я жив? — искренне удивился Онисим. — Виноват, но мне об этом не сообщили. Я полагал, что меня отравили.

— Сейчас проверим. — Крыса выхватила из пустоты пергаментный свиток и начала его стремительно раскручивать, стреляя глазками по строкам. — Вот! Соболь Онисим… Странно. Очень странно. В любом случае я вам совершенно не завидую.

— Почему?

— Потому что здесь нет даты вашей смерти! Это прискорбно, поскольку формально вы уже сейчас вне сферы нашей юрисдикции. Прощайте.

— Куда?

Но крыса уже исчезла вместе со свитком и воротничком, оставив одинокого странника наедине с самим собой и неизвестностью. Онисим сразу же пожалел о том, что пытался с ней любезничать — надо было просто накрутить этой твари хвост, и тогда, глядишь, ситуация обрела бы хоть какую-то ясность. Впрочем, крыса и так сообщила два важных факта: первое — он жив, второе — здесь как бы считается, что он бессмертен. Впрочем, и то и другое вполне может оказаться не соответствующим действительности, поскольку и действительности-то кругом никакой нет — нечему соответствовать. С другой стороны, если смерть ему не угрожает, значит, можно-таки без опаски сигануть вниз. Правда, крыса утверждала, что ему там не понравится, но ведь не на экскурсию же он сюда припёрся. Раз-два-три-четыре-пять, вышел зайчик погулять…

Сделав шаг в бездну, он не ощутил летящих навстречу упругих воздушных струй, которые, стоит только раскрыть парашют, ударят в купол, и падение прекратится. Может, тут и воздуха нет? Тогда что же он вдыхает?

Оказалось, что нет вовсе не воздуха — нет падения. Облака, дышащие холодным пламенем, не только не стали ближе, но, напротив, начали отдаляться, и попытка выгрести руками обратно к ковровой дорожке ничего не дала.

— Куда изволите? — Оказалось, что рядом висит повозка без колёс, запряжённая существами, похожими на морских коньков, а на козлах сидит давешняя буфетчица, продолжающая читать книжку с трупом. — Язык, что ли, проглотил?

— Мне в зону боевых действий, — поспешно сказал Онисим, пытаясь оттолкнуться ногами от пустоты, чтобы преодолеть пол-аршина, отделяющие его от повозки.

— Две тысячи триста двадцать две гривны двадцать четыре деньги — оплата вперёд. — Она наконец-то посмотрела в его сторону. — И семнадцать гривен за вчерашний заказ.

— У меня нет наличных.

— Можно снять со счёта. — Она щёлкнула пальцами, и идентификационная карточка отставного поручика сама потянулась к кассовому аппарату, увлекая за шейный шнурок своего хозяина. Раздался звон, возвещающий о том, что оплата произведена, и Онисим плюхнулся на дно повозки.

Мимо промелькнула скала, торчащая из облаков, а потом повозка погрузилась в дурно пахнущую взвесь, которая то и дело озарялась то алыми, то голубыми вспышками. Внизу промелькнуло бескрайнее, от горизонта до горизонта, поле, на котором под грохот какого-то забойного шлягера эверийской поп-дивы Лизы Денди дёргалась в конвульсиях плотно сбитая толпа.

— А теперь кто не спрятался — я не виноват! — прокатился над безбрежной дискотекой громогласный шёпот, и на толпу посыпались раскалённые угли.

Прятаться никто и не собирался — те, кого охватило пламя, продолжали корчиться согласно заданному ритму, даже когда от них оставался лишь обугленный скелет. Когда повозка опустилась слишком низко, кто-то в прыжке ухватился за борт и попытался подтянуться, но буфетчица наотмашь хлестнула по рукам кнутом, и под ноги Онисиму упали отрубленные пальцы, которые тут же обратились в синеватую слизь, а через мгновение испарились.

Повозка пронеслась над огненной рекой, миновала овраг, доверху заполненный чьими-то костями, обогнула белокаменный замок, окружённый цветущим садом…

— Проскочили, — со вздохом облегчения сообщила буфетчица. — Уже скоро…

— А что проскочили?

— А видишь вон тот замок? Красивый, да? Это, между прочим, самое жуткое место во всём Пекле. Его даже нормальные бесы стороной обходят. — Заметив, что в замке зажглись окна, она хлестнула коньков. — Но-о-о, проклятые! — И место средоточения Зла стремительно скрылось в лиловом тумане.

— Всё. Дальше пешком потопаешь. — Буфетчица потянула на себя поводья, и повозка плюхнулась на землю, смяв ядовито-зелёные кусты, за которыми начиналось булькающее болото, покрытое грязно-жёлтой ряской. — Ну, чего расселся. Вали!

— А дальше куда?

— Прямо! — Она махнула рукой в сторону развороченных бетонных дотов, торчащих прямо из топи. — Надо? — Она вытащила из-под сиденья ржавую саблю с обломанным наполовину клинком.

— Ну нет! Это мне ни к чему. Мне бы подошёл ПП-16 с подствольником.

— Недёшево обойдётся, — заявила буфетчица, стягивая с себя короткий белый халатик, под которым не оказалось каких-либо иных предметов туалета, зато обнаружилась довольно основательная мускулатура. — Ну, давай, сколько сможешь…

— Нет, — ответил он, опасливо отстранившись от её объятий. — Мне силы беречь надо. — Почему-то её атлетическая фигура не возбуждала в нём никаких плотских желаний.

— Значит, слушай сюда. Я тебе не ангел. Я даром ничего не даю. — Она извлекла из-под того же сиденья 12-миллиметровый пистолет-пулемёт с подствольным гранатомётом и примкнутым штык-ножом, три запасных магазина и пару бронебойных выстрелов. — Вот так. Всё на все.

— Что — всё?

— Всё это — на все твои сбережения, кретин, — почти добродушно уточнила она свои требования и, не дожидаясь ответа, сорвала с его шеи идентификационную карточку. — Она всё равно тебе уже на хрен не нужна. И не вздумай, если выберешься, заявить о пропаже. Я тогда тебя самого выпотрошу.

Буфетчица вместе с повозкой растворилась в тумане, но поверх кустов на смятом белом халатике остался лежать весь арсенал. Из-за болота тянуло запахом гари, и доносился грохот взрывов — всё как в давешнем сне, явившемся ему у дольмена. Значит, есть вероятность, что он движется именно туда, куда надо. Болото выглядело крайне неаппетитно, но если верить давешней крысе, его смерти даже отсюда не видно. А из этого следует, что и риска особого нет.

Он рассовал по карманам выстрелы к гранатомёту, заткнул под ремень запасные магазины и, повесив на шею оружие, сделал первый осторожный шаг. Нога никуда не провалилась. Она даже по щиколотку не ушла в тину. Поверхность болота оказалась твёрдой и скользкой, как лёд. Но доверяться первому впечатлению не следовало, и каждый следующий шаг он делал, соблюдая все возможные предосторожности.

— Стой, кто идёт! — На крыше ближайшего из дотов буквально из ничего возник боец в униформе тропического образца со сморщенной пёсьей головой на гусиной шее. В нормальных человеческих руках он сжимал короткую трубку, конец которой светился алым пламенем.

Онисим не стал дожидаться второго уставного предупреждения «Стой, стрелять буду!», он просто срезал часового короткой очередью, и того просто разорвало на мелкие брызги. Но в следующее мгновение поверхность болота утратила твёрдость, и он провалился по колено в вязкую зловонную жижу, а из всех щелей покорёженных укреплений начали вылезать мерзкие существа, как две капли воды похожие на только что убиенного.

— Врёшь — не возьмёшь! — проорал он классическую фразу и в падении выпустил по наступающему противнику веером длинную очередь.


25 сентября, 20 ч. 06 мин., Спецучреждение ГУ Внутренней Стражи, 38 вёрст от г. Славного.

— Врёшь — не возьмёшь! — выкрикнул исследуемый объект, и ремень, опоясывавший его правое запястье, лопнул. Санитары тут же бросились к нему, но один из них тут же повалился на пол со сломанным носом, а второй замешкался, сделав вид, будто выбирает позицию, которая позволит ловчее навалиться на разбуянившегося пациента.

— Что… Что это?! — сдавленно проговорил Тайный Советник, озираясь по сторонам.

Отовсюду донеслось частое хлопанье, как будто где-то рядом пошла на взлёт стая вдребезги пьяных пеликанов. Начала лопаться пластиковая обшивка стен, на потолке взорвался один из светильников, и многочисленная аппаратура начала мелко вибрировать, с каждой секундой наращивая темп и амплитуду колебаний. Капитан Барсук, схватив за руку племянницу, повалил её на пол, и в тот же миг место, где она только что стояла, пронзила алая молния.

Противоположная от входа стена начала прогибаться вовнутрь помещения, и сквозь неё проступили размытые тёмные силуэты странных существ, явно не имеющих добрых намерений. Дежурный офицер выхватил табельное оружие и даже успел сделать два выстрела, прежде чем его пронзил насквозь луч алого пламени. Тайный Советник бросился к выходу, но на нём вспыхнул вицмундир, и у самого порога потусторонний выстрел проделал в его затылке дыру диаметром в три деньги. Но ещё до того как он рухнул на пол, Лейле удалось отпихнуть от себя дядю, перевалиться через прижавшегося к полу санитара и, поднявшись на колени, схватить заранее приготовленный и чудом уцелевший шприц с нейтрализующим раствором. Она, как кинжал, воткнула иглу в левое запястье поручика, которое ещё оставалось на привязи, и, прежде чем игла сломалась, успела надавить на поршень.

25 сентября, 20 ч. 10 мин., там же, в двух шагах от Пекла Самаэля.

Чудовищ, обступающих его с трёх сторон, смыла волна ослепляющего света. Она заставила его зажмуриться и упасть навзничь. Хотелось зарыться в болотную жижу, но её тоже почему-то не стало. Онисим попытался нащупать выпавшее из рук оружие, но кто-то держал его за левое запястье. Он сосчитал до десяти и решился открыть глаза.

Вокруг лежала в руинах какая-то аппаратура, чуть дальше — два обугленных трупа. Три до смерти напуганных человека, двое в белых халатах, один — в мундире офицера Внутренней Стражи, отползали от него к растрескавшимся кривым бетонным стенам. Он тряхнул головой, желая изгнать из своего сознания новое наваждение, но тут взгляд его упал на существо, стоявшее рядом, всего в полуаршине. Это был всё тот же зеленоглазый ангел, немного испуганный и очень печальный…

ПАПКА № 8

Документ 1

«Есть все основания полагать, что сорок веков назад, задолго до основания Ромы, на земле существовала цивилизация, обладавшая значительным могуществом, которое вполне сравнимо со всеми теми возможностями, которые дают нам современные технологии. В древних папирусах, обнаруженных в Каттауре, как об обыденных вещах упоминается о плавании по небу на лодках, о строительстве гигантских дворцов и храмов за один день, о временном воскрешении мёртвых, чтобы они могли посетить собственные поминки. Древним магам ничего не стоило поговорить друг с другом, не обращая внимания ни на какие расстояния, превратить воду в вино, медь — в золото, вражеское войско — в нагромождение камней, сделать любой металл мягким, как глина, а после придания ему нужной формы вернуть ему твёрдость и т. д.

Большинство исследователей считают эти свитки собранием каттаурских народных сказок, игнорируя тот факт, что уже обнаружены следы многих памятников материальной культуры, которые упомянуты в рукописях.

Согласно теории доктора богословия Гуго Марша из Галльского Университета, Творец не допускает, чтобы Его возлюбленные чада перешагнули тот порог могущества, за которым их ждёт неминуемая гибель. Доктор естественных наук Мори де Греза из того же Галльского Университета утверждает, что существует некий закон сохранения могущества — чем быстрее движется вперёд наука, чем более совершенными технологиями мы овладеваем, тем менее заметной и значимой становится магическая составляющая нашего бытия.

Когда человечество совершит следующий виток технического развития и нам станут доступны, например, молекулярный синтез, телепортация, антигравитация и так далее, на земле, вероятно, умрёт последний шаман…»

Гней Тулл, адъюнкт кафедры Древней Истории Новокарфагенского Университета, из доклада на конференции «Научный анализ антинаучных теорий», Равенни — 2966 г.

Документ 2

НЕ ПЕРЕВЕЛИСЬ ЕЩЁ ПРИЛИЧНЫЕ ВЕДЬМЫ В СОБОРНОЙ ГАРДАРИКЕ

Удивительный, загадочный, можно даже сказать, жутковатый случай произошёл вчера на станции Репище, в семидесяти верстах от нашего славного города. В ночь с 13 на 14 сентября наряд Внутренней Стражи в станционном буфете взял под белы ручки некоего гражданина, имя которого и мотив задержания пресс-служба компетентных органов почему-то тщательно скрывает. К тому, что у нас могут схватить на улице любого добропорядочного гражданина, даже если он регулярно посещает храм и исправно платит налоги, мы уже привыкли, так что эта лежалая новость сама по себе едва ли может вызвать чей-либо живой интерес. Но через неделю после данного непримечательного эпизода, а именно 20-го сентября в полдень, произошло событие, которое произвело неизгладимое впечатление на всех, кто оказался в числе его случайных свидетелей.

Итак: в тот же станционный буфет в сопровождении конвоя из трёх городовых, вооружённых почему-то автоматическими карабинами, явился курьер из Уездной Управы Внутренней Стражи, чтобы вручить служащей буфета Маргарите Ручеёк требование явиться для дачи свидетельских показаний и немедленной доставки её в г. Славный. Упомянутая гражданка заявила, что у неё сейчас самая работа, а тем, которые честных людей от дела отрывают, следует пойти в задницу, а про того гражданина она только и знает, что он выдул восемь бутылок «Колоса» и хрен чего заплатил, потому что вырубился, а подоспевшие правоохранительные органы не позволили проверить его бумажник, которого, скорее всего, не было.

После длительного препирательства курьер вынужден был приказать городовым упаковать работницу прилавка в специально для неё поданное транспортное средство, именуемое в народе «синим воронком». Но как только указанная акция вроде бы завершилась полным успехом доблестных органов правопорядка, у автомобиля, который даже ещё не тронулся с места, отвалились все четыре колеса, Маргарита молодецким ударом выбила заднюю дверь своего временного узилища, поочерёдно сбила с ног двух городовых, почему-то оказавшихся у неё на пути, а потом, отобрав метлу у подметальщицы Устиньи Груздь, уселась на неё верхом, оторвалась от земли и с молодецким посвистом исчезла за облаками. Городовые открыли по ней беглый огонь, в результате чего был убит один петух, неосторожно взлетевший на забор, и получила серьёзные повреждения линия электропередач, которую, кстати, ремонтируют до сих пор.

Местный старожил Макар Сотка, 93-х лет, наблюдая полёт своей землячки, заметил: «Стареет Маргаритка. Раньше, бывалыча, такие кренделя выделывала…»

Некий источник в Уездной Управе конфиденциально сообщил нашему корреспонденту, что двоих городовых, участвовавших в описанной попытке задержания, которые, в отличие от третьего, отказались добровольно пройти обследование у психиатра, сразу же после инцидента направили на принудительное лечение в Белые Столбы. Так что скоро их вылечат, а потом и до нас до всех доберутся.

Фим Задорный.

Независимая газета «Однозвучный Колокольчик» (издание местного отделения Конгресса Социальных Большинств города Славного) от 25-го сентября 17621 года.

Документ 3

«Сторонники ортодоксальных религий утверждают, что пути Господа неисповедимы, и они по-своему правы, но только по-своему. Их правота касается лишь их самих и тех, кто верит им на слово. Сыны Господа Сакья-Пруни, обретя свет в сердце своём, ступили на путь, цель которого проста и понятна, но лишь для тех, кто осознал, что он не пылинка, затерявшаяся в безбрежности Мироздания.

Пути Господа Сакья-Пруни не запутаны многовековыми толкованиями, бесполезны и нелепы всякие попытки осмыслить их — надо просто идти вперёд по божественным следам, созерцая незамутнённым разумом свет, который всегда впереди.

Сынам Господа Сакья-Пруни нет нужды постигать смысл своего движения, которое естественно, как бег волн, гонимых ветром.

Сынам Господа Сакья-Пруни не нужно насиловать плоть аскезой, противной человеческой природе, не нужно во имя своей веры осуществлять насилия над кем-либо, в том числе и над собой.

Сынам Господа Сакья-Пруни доступно всё, что им желанно, поскольку желанно им лишь то, что доступно.

Сынов Господа Сакья-Пруни ведёт за собой Радость, которую источает Свет Господа, а значит, движение и цель сливаются воедино в сердце каждого из них.

Мир, который нас окружает, — плод коллективного воображения всего человечества, и поэтому каждый отдельный человек в нём несчастен. Каждому из сынов Господа Сакья-Пруни открыт путь в собственную вселенную, полную радости и света…»

Из проповеди Лотоса Пургани, верховного адепта религиозной общины «Сыны Господа Сакья-Пруни», произнесённая им 12 апреля 2984 г. от основания Ромы.

Документ 4

«…что касается самого явления, в результате которого погиб Тайный Советник Бортник и еще двое служащих ЦИПАСТ ГУ Внутренней Стражи, то я не считаю возможным даже пытаться каким-либо образом объяснить произошедшее. Я всего лишь капитан, начальник следственно-оперативной бригады, и моё мнение по поводу всяческой чертовщины, с которой сталкивается вверенное мне подразделение и я лично, никакой ценности не имеет и иметь не может. Могу лишь предположить, что у задержанного под воздействием препаратов, повышающих внушаемость, прорезались паранормальные способности, и он каким-то образом погнул стены в помещении, уничтожил медицинскую аппаратуру и заставил всех присутствующих погрузиться в собственные бредни.

Хорошо ещё, что данный инцидент произошёл на режимном объекте, а не на Вечевой Площади при большом скоплении народа. И кто знает, возможно, он способен на нечто подобное и безо всяких там препаратов. Что бы там ни было, но я полагаю, что этот человек представляет несомненную опасность для общества и его следует немедленно ликвидировать, поскольку безопасность граждан и государства — главная задача всех структур и подразделений Внутренней Стражи».

Из рапорта капитана Внутренней Стражи Якова Барсука.

Документ 5

Командующему Спецкорпусом Тайной Канцелярии генерал-аншефу Снопу.

Ваше Высокопревосходительство! Настоятельно прошу Вас немедленно отозвать Ваш запрос в Личную Канцелярию Верховного Посадника «О несанкционированном вмешательстве ГУ Внутренней Стражи в действия Тайной Канцелярии». Если данному запросу дадут ход, то нашему общему делу может быть нанесён непоправимый ущерб. Я уполномочен передать Вам личные гарантии Магистра Ордена, что данный инцидент в ближайшее время будет разрешён силами Ордена, и не далее как послезавтра ход операции вернётся в нормальное русло. К сожалению, пока не могу Вас посвятить в подробности наших действий в этом направлении, но могу утверждать, что никакого ущерба престижу Вашего ведомства они не нанесут.

Полномочный Представитель Ордена Святого Причастия при Малом Соборе Единоверной Церкви, Семеон Пахарь.

Глава 9

25 сентября, 20 ч. 10 мин., г. Славный, парк культуры и отдыха им. народного героя Никиты Кожемяки.

— Ты ещё не осознал всех возможностей, которые таит в себе Омовение, и только в этом причина твоего отчаяния, брат. — Посланник посмотрел на него с лёгкой укоризной и поднялся со скамейки, собираясь уйти. — За всю долгую историю Ордена ни разу не случалось так, чтобы рыцарь позволил себе отступиться или умереть раньше, чем исполнит возложенную на него миссию. И на сей раз такого не произойдёт.

— Но как… — Ипат замолк, не закончив вопроса, — неясная тень пришлой мысли шевельнулась у него в голове, не позволяя усомниться в правоте Посланника. — Я считал, что хотя бы необходимую информацию…

— До сих пор ты справлялся, брат. Справишься и теперь. — Посланник двинулся вдоль тёмной аллеи неторопливым широким шагом, размашисто выбрасывая вперёд роскошную трость. В этом престарелом щёголе, одетом в чёрный смокинг и серый распахнутый по моде плащ, почти невозможно было узнать давешнего ветерана, но это был он.

Значит, как хочешь, так и крутись… Может, после Омовения нюх обостряется так, что можешь учуять за сотню вёрст, куда кого упрятали?

Ипат потянул носом прохладный ночной воздух, но ясности в ситуацию это упражнение не добавило. Итак, что известно: Онисима забрали с площади перед станцией в Репищах и увезли в сторону Славного — всё. И после этого делай что угодно, а человека верни… А вдруг его уже грохнули для простоты? На Тот Свет за ним отправляться? Сам-то брат Онисим вроде бы намеревался в Пекло слазить, чтоб кому-то там помочь. Вояка хренов! Дёрнуло его среди ночи просыпаться и приключений искать!

Ветер неторопливо гнал по асфальту обрывок газеты, из кустов вывалилась какая-то хихикающая парочка, чёрная кошка дремала на бетонном бордюре фонтана, отключённого от водоснабжения за неритмичное журчание. Швырнуть бы в неё кроссовками и идти босым товарища выручать. Только вот куда идти? Куда?

Вдруг оказалось, что никакой кошки нет, а по влажной, начинающей желтеть траве крадётся едва заметная тень, которую некому было отбросить. В то же мгновение Ипат явственно почувствовал, что он не так уж и одинок.

«Знаете, сир, вам не стоило бы насиловать свой драгоценный разум непомерными для него потугами… — чей-то голос прозвучал вовсе не извне, слова рождались где-то внутри, но это были не его слова — чужие, чуждые, не свои. — Извольте занять позицию в тридцати лье от этого захолустья, на дороге, ведущей строго на север…»

Голос, заделавшийся внутренним, звучал на чужом языке, каждое отдельное слово было совершенно непонятно, но смысл сказанного чудесным образом был абсолютно ясен. Кстати, лье — это сколько?

Ипат вдруг почувствовал, что собственное тело отказывается его слушаться. Он попытался подняться со скамейки, но на коленях неподъёмным грузом лежала всё та же тень, которая ещё недавно прикидывалась мирно дремлющей чёрной кошкой. Казалось, ноги налились свинцом, зато голова стала необычайно лёгкой.

«Я вижу, любезный сир, вы ещё не привыкли к тому, что гнетущему одиночеству вашего алчущего духа пришёл конец…» — теперь голос звучал уже со стороны, к тому же Ипат вдруг обнаружил, что и сам он странным образом воспарил над собственным телом, которое безвольно откинулось на спинку скамейки, обратив к звёздному небу выступающий кадык.

Почему-то стало светло как днём, и сеть парковых дорожек, оплетавшая начавшие желтеть насаждения, становилась всё мельче и вскоре затянулась густой серой пеленой. Из клубящихся облаков торчали закопчённые руины замка Ханн, от которых доносился явственный запах гари. Покосившиеся башни, казалось, кланялись друг другу, выражая взаимное сочувствие общей незавидной судьбе, и, судя по звукам, доносившимся оттуда, за полуразрушенными стенами происходила то ли драка, то ли просто шумная пирушка.

— А вот туда вам, дорогой сир, идти не следует. Во-первых, вас там всё равно не заметят, а во-вторых, на самом деле там никого нет — все давно умерли и сейчас получают воздаяние в справедливейшем из миров. — Лаэр дю Грассо, рыцарь Ордена Святого Причастия собственной персоной, изволил возлежать на облаке, задумчиво теребя аккуратно постриженную короткую бородку. — К сожалению, у вас нет времени для обстоятельной беседы со мной, но если учесть, что отныне мы вообще неразлучны, мы ещё успеем исправить это досадное упущение.

Выходило, что пройти обряд Омовения было всё равно что свихнуться. Может быть, Посланники Ордена специально выискивают тех, кто в состоянии скрывать от мирных граждан собственное безумие? Сейчас тот, чьи кости давным-давно истлели в фамильном склепе, даст ему ценные указания и бесценные советы, каким образом надлежит выполнять возложенную на него миссию, и жить сразу же станет легче…

— Вот именно! Только я, разумеется, не даю никаких указаний. — Оказалось, что мёртвый рыцарь, ко всему прочему, умеет ещё и мысли читать. — Моё дело — делиться собственным опытом и предоставлять вам, дорогой сир, необходимые сведения. Ещё я могу иной раз повергнуть в ужас тех, кто препятствует осуществлению вашей миссии, — живые почему-то боятся покойников, хотя, уверяю вас, для этого нет никаких реальных причин.

Ипат попытался ответить, что был бы рад любому содействию со стороны Высокого Брата, даже после смерти хранящего верность целям и задачам Ордена, но оказалось, что говорить ему нечем, поскольку речевой аппарат вместе с остальным организмом остался в центральном парке города Славного. Впрочем, и об истинных целях и задачах Ордена он сейчас знал не больше, чем три дня назад, когда ещё был Послушником.

Тем временем благородный сир Лаэр дю Грассо исчез, а в облачной пелене на том месте, где он только что возлежал, образовалась полынья. Оттуда послышалась чья-то сдержанная ругань и кудахтанье автомобильного стартера. Ипат, сам не зная как, завис над отверстием в облаках, и его духовную субстанцию тут же закрутило воронкой и потянуло вниз. Теперь он затаился в низкорослой траве, и зрение его одновременно охватывало всё, что происходило вокруг, как будто на затылке, которого у него с собой не было, прорезалась ещё одна пара глаз.

— И предупреждаю: если кто-то где-то что-то ляпнет об этом — лично язык вырву! — предупредил двух сержантов невзрачный капитан Внутренней Стражи. — И чтоб никаких следов и никаких свидетелей!

— Есть, Ваш Блаародь! — с энтузиазмом отозвался коренастый сержант в фуражке, нахлобученной по самые брови. — Только, может, его прямо тут… того? А то, чего доброго, закричит не вовремя.

— Выполнять! — отрезал капитан, и в тот же миг со скрежетом распахнулась дверь, вырезанная в створке железных ворот, закрывающих вход в подземный бункер, аккуратно прикрытый толстым слоем дёрна.

Четверо в белых халатах чуть ли не волоком тащили к патрульной машине брата Онисима, который с удивлением и, казалось, с сочувствием смотрел на своих конвоиров.

— Значит, так — проедете через город с мигалкой, чтоб под светофорами не стоять, потом — по трассе на Варенец до двадцатой версты. Там в лес свернёте, и вперёд — пока проехать можно. И чтоб от ближайшей просеки оттащили не меньше чем на версту, а то знаю я вас, сачков.

Видение рассеялось мгновенно. Он вновь ощутил себя сидящим на скамейке, освещённой одиноким фонарём, и обнаружил, что рядом стоит пара городовых, и один из них дёргает его за рукав, стараясь разбудить затеявшего ночевать в неположенном месте бродягу.

— Прощения просим — задремал, — Ипат поспешил извиниться, чтобы избежать разбирательства, на которое совершенно не было времени.

— В участке извиняться будешь — суток пятнадцать без перерыва, — отозвался городовой, потянувшись к висящей на поясе резиновой дубинке с электрошокером. — У нас город тихий, нам здесь бродяги ни к чему. Сам пойдёшь или тащить тебя прикажешь?

Стало ясно, что блюстители порядка просто так от него не отвяжутся. Пока городовые раздумывали, как ловчее схватить добычу, Ипат резким движением без замаха ударил одного из них в солнечное сплетение и увернулся от просвистевшей над головой дубинки. Второго городового он схватил за ноги, и тот в падении ударился головой о каменный бордюр. Первый, лёжа в согнутом виде на асфальте, потянулся к кобуре, но удар ногой по рёбрам заставил его отказаться от этой затеи. Можно было уходить. Ипат поднял со скамейки меч, тщательно обмотанный тряпицей в несколько слоёв, и направился в сторону патрульной машины, сиротливо мигающей синим огоньком в конце аллеи.


Восход Бледной Луны, Замок Самаэля.

— Мессир, я всего лишь скромный служащий, канцелярская крыса, так сказать… Мои возможности весьма невелики. У меня даже нет лицензии на подделку документов, и моя должность позволяет мне лишь враньё тринадцатой категории. — Канцелярский Крыс поджал ушки, готовясь получить заслуженную затрещину, но ожидания его не оправдались. Впрочем, насчёт того, что он удостоился-таки подобной чести от самого Самаэля Несравненного, одного из Шестерых Равных, коллегам можно было с чистой совестью наврать, поскольку подобная ложь не выходила за рамки тринадцатой категории, а если и выходила, то самую малость.

Несравненный, казалось, его вообще не слушал, и правильно — если прислушиваться к каждому писку, то никаких ушей не хватит. Тогда, спрашивается, зачем звал?

— Разве Несравненный позволил тебе замолчать? — ехидно поинтересовался зелёный чёртик, почему-то не занятый исполнением своих прямых обязанностей, а именно — обслуживанием какого-нибудь майора ветеринарной службы, страдающего белой горячкой.

— А я всё сказал, — соврал Крыс в пределах своих полномочий. — Ничего не видел, ничего не знаю. Нашли дурака за тридцать три сольдо. Да я, может, вообще взяток не беру — выслужиться желаю…

— Может или не берёшь? — спросил уже сам Несравненный, неторопливо принимая человеческое обличие.

— Может… — не совсем уверенно отозвался Крыс и тут же пожалел о сказанном: Несравненный выпустил когти, и шерсть у него на загривке поднялась дыбом. Это означало, что Канцелярскому Крысу предстоит быть немедленно съеденным и пережить очередную трансформацию — крест на всей карьере, столетия верной и непорочной службы без единого взыскания — псу под хвост.

— Осмелюсь заметить, мессир, что у него нет сертификата, дающего право говорить правду в глаза сильным мира сего, — своевременно вступил в дискуссию зелёный чёртик, высунув голову из вороха разбросанных на полу документов.

— Правила для того и существуют, чтобы их нарушать, — отозвался Самаэль, спрятав когти и нахлобучив на голову судейский парик.

— Но речь идёт о несанкционированном вторжении на контролируемую вами территорию! — заметил чёртик, поднося Несравненному на подпись соответствующий бланк с золотым тиснением.

— Так, — Самаэль Несравненный обмакнул воронье перо в чернильницу, наполненную кровью серийного убийцы, и аккуратно вывел замысловатый вензель: подписывая документы и прикладывая к ним наперсную печать, он всегда испытывал мгновение лёгкого восторга. — А теперь говори.

— Гадом буду — ни сном, ни духом… — Канцелярский Крыс торопливо спрятал сертификат в серую папку на завязках. — В общем, по документам — одно, а на деле совсем другое. Но я не виноват — он сам пришёл.

— Ты, придурок, отвечай коротко и ясно! — взвизгнул зелёный чёртик и скосил зрачки в сторону Несравненного, ожидая похвалы. — Без должного порядка не видать нам приличного Хаоса в нашем родном Пекле.

— Ну… это… — Крыс замялся, соображая, с чего начать. — В общем, неподалёку от Врат Чистилища мне повстречался какой-то тип, который ещё не умер и, по документам, вообще этого делать не собирается.

— Фамилия?! — рявкнул чёртик, приготовившись записывать.

— Чья? Моя?

— Того типа, дубина!

— Соболь его фамилия, — торопливо сообщил Крыс. — Следовал, по его словам, в зону беспорядков.

— Каких беспорядков? — тут же заинтересовался Несравненный.

— Извините, мессир, я как раз собирался вам доложить. — Зелёный чёртик вытянулся по стойке смирно. — В две тысячи триста двенадцатом секторе некое подразделение, а именно второй полувзвод шестой роты двенадцатой отдельной десантной бригады Спецкорпуса Тайной Канцелярии Посольского Приказа Соборной Гардарики в полном составе отказалось явиться на процедуры и принять, согласно графику, плановые истязания. По нашим данным, — чёртик вытащил из вороха бумаг здоровенный том в чёрном переплёте и, не глядя, открыл нужную страницу, — все они геройски погибли, за исключением своего командира, поручика Соболя, — всё совпадает, мессир. Положение крайне серьёзное — если он их отсюда вытащит, то может рухнуть весь мировой порядок, который мы под вашим мудрым руководством старательно, себя не жалея, наводили все последние тысячелетия.

Он не успел договорить, как на него обрушился тяжёлый чешуйчатый хвост Несравненного, и посреди нагромождения бумаг образовалось мокрое место.

— На данный момент их попытка покинуть соответствующий сектор ещё не пресечена, — сообщило Мокрое Место, покрывшись пузырями. — Кто-то постоянно снабжает их оружием и боеприпасами, и лично я склонен полагать, что всё это — происки Врага, которые являются прямым нарушением договора о разделении сфер влияния.

— Почему раньше молчал? — беззлобно спросил Самаэль, и чёртик, начавший было выбираться из лужицы зелёной слизи, предусмотрительно нырнул обратно.

— Не хотел вас беспокоить, мессир, — сообщило Мокрое Место, подёрнувшись мелкой рябью. — Думал — само рассосётся.

— Могу сообщить, кто располагает более полной информацией о данном инциденте, — торопливо сказал Канцелярский Крыс, подавляя в себе желание попятиться к выходу. — Его увезла какая-то ведьма, занимающаяся частным извозом.

— Маргарита Ручеёк, двадцати девяти лет, не замужем, гражданка Соборной Гардарики, — немедленно выдал справку зелёный чёртик, стремительно вернув себе первоначальную форму. — Вот договор! — Он извлёк фирменный бланк, под которым стояла неразборчивая кровавая подпись и оттиск Большой Канцелярской Печати. — Ей полагается двести лет жизни и отсрочка посмертных мучений на семьсот лет в обмен на бессмертную душу. Пока никаких нареканий…

— Сюда её.

Зелёный чёртик свернул договор в трубочку и плюнул сквозь неё на фреску, реалистично, во всех подробностях изображающую страсти святого Иво. Сгусток жёлтой слюны потёк вниз по фартуку палача и вскоре с шипением испарился. Из облака жёлтого едкого дыма появилась сама ведьма в обгоревших лохмотьях бывшего белого халата. Она уже открыла рот, чтобы обложить сверху донизу всех присутствующих, но тут взгляд её зацепился за самого Самаэля, который успел принять одно из своих человеческих обличий — юноши бледного со взором горящим.

— Простите, мессир… — Несравненного она видела впервые, но инстинктивно почувствовала в нём высокое начальство. — Вы меня хотели?

— Размечталась, сучка! — взвизгнул зелёный чёртик и тут же, расчистив письменный стол, положил на него чистый лист пергамента и воткнул перо в чернильницу. — Перед Высокой Коллегией Мрачнейшего Дознания предстаёт Маргарита Ручеёк, согласно договора, — он заглянул в документ, — номер 4 567 444 — ведьма второй категории. Ну-ка, сладенькая, положи ногу на «Молот Ведьм» и поклянись врать, да не завираться. А ты, — обратился он к Крысу, — иди сюда и пиши протокол.

Крыс бросился к перу, а ведьма лениво задрала ляжку на толстенный фолиант размером с тумбочку и вяло произнесла: «Ну, клянусь…» Чёртик немедленно начал допрос:

— Итак, Маргарита, отвечай, что ты делала 16-го сентября сего года в два часа пополудни?

— Пивом торговала, как всегда. Я в буфете работаю. Трое потом обосрались по полной программе.

— А вот младший регистратор Приёмного Покоя бес семнадцатой категории Крыс Канцелярский утверждает, что наблюдал тебя, Маргарита, в другое время и в другом месте. Нам всё известно, отпираться бесполезно! — крикнул он ей прямо в ухо.

— А раз всё и так знаете — чего тогда спрашивать?

— А известно ли тебе, дрянная баба, что тот кретин, которого ты доставила из Чистилища в Пекло, минуя Врата и таможенный контроль, вовсе не был никаким покойником? — в упор спросил зелёный чёртик, удостоившись одобрительного кивка Несравненного. — Ты хоть понимаешь, что натворила?!

— Да как это! Я-то думала, его в участке грохнули, вот он и заявился.

— Отвечай, Маргарита, — была ли ты ранее знакома с… — чёртик заглянул в шпаргалку, — Соболем Онисимом, поручиком Спецкорпуса.

— А у меня полно поручиков знакомых. Я что — всех помнить должна?!

— Вон, — тихо сказал Самаэль, пронзив её безучастным взглядом, и ведьма беззвучно испарилась, забыв прихватить с собой лохмотья халата.

Зелёный чёртик и Крыс зафиксировали преданные взоры на заострённом кончике носа Несравненного, и обоих переполнили самые дурные предчувствия — судя по всему, следовало ждать либо суровой кары, либо невыполнимого приказа.

— Бросить туда второй легион имени меня, — небрежно распорядился Самаэль. — И чтоб завтра же весь этот сброд доставили сюда в гробах. Я лично допрошу каждого.


26 сентября, 3 ч. 47 мин., 20 вёрст от г. Славного.

Он стоял по колено в росе, прижавшись плечом к высоченной разлапистой сосне. Рукоять «Блистающего в сумерках» приятно согревала ладонь, и казалось, будто меч предчувствует, что скоро, очень скоро ему предстоит вспомнить привычную работу. По трассе изредка проползали дальнобойные фуры, и каждый раз, заслышав далёкий рокот мотора, Ипат чувствовал, как меч начинает едва заметно вибрировать. До рассвета оставалось немногим более часа, а воронок, на котором должны были привезти Онисима, всё не появлялся. Впору уже было поверить, что там, на парковой скамейке, он увидел лишь сон, обыкновенный сон, плод не вполне здорового воображения.

На шоссе, волнообразно уходившем к затуманенному горизонту, показалась очередная пара светящихся глаз. Неопознанный автомобиль приближался стремительно, но, не доехав версты до места, где притаился Ипат, сбросил скорость и прижался к обочине — видимо, водитель боялся проехать мимо нужного поворота.

«Смотри и учись…» — донёсся до него внутренний голос, говоривший устами славного рыцаря Лаэра дю Грассо. В тот же миг Ипат почувствовал, что теряет контроль над собственным телом и ему остаётся лишь наблюдать за тем, что сейчас произойдёт. Он успел подавить в себе неуместное чувство досады, наблюдая, как его тело, послушное чужой воле, ловко взбирается на сосну, забыв о сломанной руке, и спокойно идёт по шатающейся ветке, нависающей над лесной дорогой. Вскоре воронок притормозил возле поворота, и из него вышел один из тех самых сержантов, которые являлись ему в давешнем бреду.

— Кажись, тута, — удовлетворённо сказал сержант тому, кто остался за рулём. — А если и не тута, то какая, хрен, разница. — Он вновь забрался на своё место рядом с водителем, и машина, недовольно урча, начала сворачивать в лес.

Значит, смотри и учись… Ипат сделал отчаянную попытку освободиться, но сразу же почувствовал, как его сознание проваливается в какую-то чёрную бездну. «Не мешай…» — сказал внутренний голос, и вновь появилась возможность видеть, что происходит. Его тело, одержимое покойным рыцарем, уже скатилось с ветки на крышу проползающего внизу воронка.

— Кузов, блин, поцарапали, — раздался из кабины огорчённый возглас водителя, и в этот момент «Блистающий в сумерках» вонзился в крышу автомобиля и начал вскрывать его, как консервную банку. Старинный клинок резал миллиметровую сталь, совершенно пренебрегая сопротивлением материалов, а вниз, в салон, сыпались холодные голубые искры.

— Сгинь, Нечистый! — истошно завопил один из сержантов, выхватывая из кобуры пистолет. — Сгинь, а то этого пристрелю. — Он ткнул стволом в бесчувственное тело, лежащее на заднем сиденьи.

Водитель, воспользовавшись суматохой, распахнул дверцу, скатился в мокрую траву и бодренько побежал на четвереньках в темноту. Воронок тут же ткнулся бампером в ближайшее дерево, и славный рыцарь Лаэр дю Грассо едва удержался на железном скакуне.

Ипат впервые в жизни наблюдал полёт пули в ночи. Раздался грохот выстрела, и время тут же замедлило свой бег. Пуля ударила снизу в крышу воронка как раз под его коленом. Тело, послушное чужой воле, успело вскочить на ноги и пропустить мимо себя смертоносный кусок металла. Смотри и учись…

Короткий взмах «Блистающего в сумерках» — и тусклая сталь ещё раз вспарывает стальную крышу и, не замечая препятствия, отсекает руку с пистолетом, направленным на брата Онисима. Указательный палец всё-таки успевает надавить на спусковой крючок, но выстрел раздаётся уже под сиденьем, куда падает оружие вместе с обрубком руки.

Противник уже объят ужасом, но ещё не почувствовал боли. Он пытается скрыться, но его бегство прерывает удар милосердия — от плеча до середины сердца, чтобы смерть была скорой и без лишних страданий.

«Шёл бы ты…» — безмолвно выкрикнул Ипат, ощутив, что не только его тело подчинено чужим движениям, но и его голова заполняется чужими мыслями.

«Прошу прощения», — послышалось в ответ, и чужая воля покинула его. Ипат не почувствовал облегчения, а наоборот, ощутил растерянность. Что делать — догнать водителя и прикончить его или вытаскивать Онисима?

«Брат Онисим никуда не денется, а того, кто скрылся в ночи, надо заставить замолчать…» — пространно высказался голос, звуча теперь откуда-то со стороны.

Треск в зарослях ещё не стих, и было слышно, как беглец, сделав полукруг, продирается к шоссе. Ипат бросился наперерез, прорубаясь мечом сквозь густой подлесок. Едва слышимый хлопок выстрела раздался, когда он уже почти выбрался на обочину. Над телом водителя, свинчивая с пистолета глушитель, стоял посланник, тот же самый, только одетый в полувоенный костюм из дорогого сукна, из тех, в которые люди с приличным достатком одеваются обычно на охоту, или рыбалку, или просто для прогулки на лоне дикой природы. За его спиной на дороге стояла «Лада» серебристой окраски с распахнутой передней дверцей.

— Возьми, брат Ипат. — Посланник протянул ему увесистый бумажник. — Здесь вам новые карточки, наличные деньги, водительские права и документы на машину.

— И часто этот летучий труп будет влезать ко мне в башку?! — прервал его Ипат, отправляя «Блистающего в сумерках» в ножны.

— Часто, — ничуть не смутившись, ответил посланник. — Как только ты научишься противиться этому, не нанося ущерба своей миссии, мы сочтём, что ты достоин Второго Омовения.

Возразить было нечего, и отступать было некуда. Теперь оставалось одно — всю оставшуюся жизнь следовать однажды выбранному пути.

— Забирай, брат Ипат, своего подопечного, и отправляйтесь на машине до Витязь-Града. Там сядете на экспресс до Соборной Гавани, — продолжил посланник. — И поторопись, а то второй раз Внутренняя Стража точно своего не упустит. А я пока тут приберусь.

26 сентября, ночь, трасса г. Славный — пос. Варенец.

В том, что его собираются убить, не было ничего страшного, ничего непоправимого. В конце концов, есть ли разница, каким путём пробираться в Пекло. Очнувшись в развороченной палате, Онисим почему-то сразу сообразил, что живьём его отсюда не выпустят — либо засадят в клетку и будут использовать как мартышку для опытов, либо просто убьют, чтобы не смущал самим фактом своего существования их казённые мозги. Самым правильным было бы вернуться в то однажды ставшее привычным состояние вечной спячки, когда всё равно — быть или не быть, жить или не жить, копать или не копать… Но сейчас, когда его дух обрёл хоть какую-то цель, пусть даже совершенно нелепую и абсолютно призрачную, возвращаться к растительному существованию было поздно. Да и не вышло бы ничего — слишком у многих он почему-то стал вызывать живейший интерес, а его хочешь — не хочешь, а надо как-то оправдывать.

«…никаких следов и никаких свидетелей!» — Значит, всё ясно — решение принято. Здравствуй, лучший из миров! Соборный строй являет собой пример сочетания абсолютной демократии с высокими нравственными ориентирами общества, государства и каждого отдельного гражданина — это позволяет утверждать, что в Соборной Гардарике понятия «общество» и «государство» в целом идентичны друг другу. Сам, помнится, политзанятия проводил во вверенном подразделении. И верил, между прочим, в каждое сказанное слово. Вот так. Никаких следов и никаких свидетелей. Голова была абсолютно ясной, а вот пошевелиться никаких сил не было — значит, опять они напичкали его какой-то гадостью для собственного удобства. Машина двигалась по ночному шоссе, а две «гориллы» на передних сиденьях оживлённо трепались о бабах и о премиальных, которые будут завтра прямо с утра. Человек, лежащий в связанном виде на заднем сиденьи, не стоил того, чтобы на него обращать хоть какое-то внимание — покойник он и есть покойник, а что ещё дышит — так это временно…

Онисим попробовал уснуть, чтобы прижизненно войти в иную реальность, оставив на растерзание палачам лишь мешок с костями, но машина то и дело подскакивала на колдобинах, и это никак не способствовало расслаблению. К тому же две «гориллы», которые везли его к месту утилизации, непрерывно трепались под лязги-визги, доносящиеся из магнитолы.

Когда воронок выехал из города, ему удалось-таки впасть в забытьё, но видения, которых касалось его сознание, почему-то оставались неясными и размытыми. На фоне тусклых сполохов алого огня мелькали бесформенные тени, и только однажды сквозь трансформаторное гудение до него донёсся знакомый возглас рядового Громыхало: «Не хрен его ждать!» Действительно, ждать и догонять — последнее дело. Пусть всё идёт своим чередом, пусть идёт оно всё… Где-то есть Пекло — вместилище высшей справедливости, мир без надежды и радости, горнило, где боль переплавляется в раскаянье. Только почему бы стране, которая посылает на смерть своих пасынков, не принять на себя все их грехи и прегрешения? Те, кто погиб, выполняя нелепый приказ, достойны хотя бы покоя. Не Света, но хотя бы Покоя… А он, старший по званию, которого спасло какое-то чудо, нелепое, невозможное стечение обстоятельств, должен быть там, рядом с ними. Даже если это не поможет им вырваться из Преисподней, он должен разделить их судьбу, тем более что терять, похоже, нечего.

Ему вдруг показалось, что сиденье под ним стало мягче, а руки и ноги свободны — только боль в запястьях осталась почти прежней. Впрочем, с каждым сном становится всё труднее отличить бредни от реальности, и наоборот. Для начала, пожалуй, следует открыть глаза, а там видно будет.

Машина продолжала свой бег по ночному шоссе, только отсветы синей мигалки более не гуляли по обочинам, да и «горилл», его несостоявшихся убийц и могильщиков, в салоне не было. У того, кто сидел за рулём, нечёсаные патлы ниспадали ниже плеч, а когда он, сбрасывая скорость перед постом Дорожной Управы, потянулся к рычагу переключения скоростей, на запястье обнаружился знакомый гипс.

— Это ты или ты мне кажешься? — спросил Онисим без особой надежды на вразумительный ответ.

— Это я тебе кажусь, — отозвался брат Ипат, глянув на него через плечо. — Вот оклемаешься маленько, так я тебе накостыляю, чтоб больше без дела не высовывался.

— А где эти? — Онисим почему-то сразу поверил, что за рулём действительно сидит брат Ипат собственной персоной — не потому, что на то были какие-то основания, а просто так хотелось. — Куда «горилл» моих подевал?

— А они, брат Онисим, пребывают сейчас там, куда ты упорно хочешь попасть. — Ипат надавил на газ, обгоняя здоровенную дальнобойную фуру. — Извини, привета тем, к кому ты так стремишься, я передавать не стал — некогда было.

— Извиню. — Онисим с трудом принял сидячее положение. — Только скажи мне сначала, как ты меня нашёл?

— Давай ты меня об этом завтра спросишь. А лучше — послезавтра, если желание не пропадёт.

Вот так… Маг, монах, боец, угонщик, убийца, да ещё и ясновидящий ко всему прочему… Неплохая компания для путешествия в Пекло… Впрочем, едва ли брат Ипат будет сопровождать его до самой конечной цели, в реальность в которую хочется верить, но пока не очень-то получается. А желание задавать вопросы, кажется, уже пропало, растворилось, размазалось… Главное — оба они пока живы и как будто продолжают двигаться по выбранному пути.

ПАПКА № 9

Документ 1

Лаэр дю Грассо (1676–172?), родился предположительно в крепости Монбар (северная Галлия) в семье мелкопоместного дворянина. Один из организаторов сопротивления вторжению легионов цезаря Конста в герцогства Руа и Шамо, позднее служил военным советником в Арлонском Королевстве. Активно выступал за объединение войск мелких суверенов под единым командованием. Принимал непосредственное участие в нескольких крупных сражениях. Кавалер ордена «Пёстрая Лента», который получил за активное участие в обороне замка Ханн. Более известен как прототип известного персонажа легенд и исторических анекдотов (см. Галльский Мифологический словарь, ст. «Лаэр Чокнутый» и «Блистающий в сумерках»).

Галльская Энциклопедия, т. XII, стр. 1657.

Документ 2

Согласно верованиям вабассо-урду (Люди Молчаливого Кролика), если человек умирает от старости или болезни, значит, он своей жизнью не заслужил права сидеть вместе с предками у небесного костра. Дух умершего естественной смертью обречён на вечное одиночество и скитания по мёртвой земле, которая, куда ни иди, везде одинакова. Но изредка его зов может достичь мира людей, и если найдётся женщина, которая, услышав этот зов, решает присоединиться к нему, добровольно принеся себя в жертву одинокому духу Тлаа, то мёртвая земля оживает и в небе зажигаются звёзды.

Справочник «Религии и верования коренных жителей Южной Лемуриды», Равенни — 2917 г. от основания Ромы

Документ 3

Главный Штаб Спецкорпуса Тайной Канцелярии

ПРИКАЗ

№ 762 от 27 сентября 17621 года. Совершенно секретно.

1. В соответствии с планом проведения операции «Тлаа-Длала» направить резидента Спецкорпуса по Юго-Западному региону полковника Кедрач в Республику Сиар с целью выявления возможности содействия сиарских властей действиям Посольского Приказа Соборной Гардарики в рамках указанной операции на официальном уровне.

2. Обосновать формальный повод для визита пакетом предложений по оказанию технической помощи соответствующим ведомствам в расследовании преступлений режима директории против сиарского народа.

3. Разрешить полковнику Кедрач любые действия, направленные на выполнение задания, не выходящие за рамки её полномочий.

4. Запретить полковнику Кедрач какие-либо действия, которые могут нанести ущерб межгосударственным отношениям Республики Сиар и Соборной Гардарики.

Командующий Спецкорпусом Тайной Канцелярии генерал-аншеф Сноп.

Документ 4

«Дорогой шеф! После того, как Вы прочтёте это письмо до последней точки, Вам предстоит забавное приключение под названием «мучительная смерть». Впрочем, Вы можете скомкать его прямо сейчас и выбросить в урну для бумаг — только это ничего не изменит. В этом случае Вы даже не поймёте, что случилось, и тем более не сообразите, за что Вам такое наказание. А мне бы очень хотелось, чтобы Вы это знали. Пишет Вам ваша драгоценная, ваша покорная, ваша вышколенная Тана, которая пять лет просидела в Вашей приёмной и таскала Вам на подпись вонючие бумажки. Помните, шеф, одной рукой Вы их подписывали, а другую запускали мне под трусики и гладили мою тугую попку. Наверное, вам это всё было очень приятно. Помнится, когда я пыталась возражать, мне было сказано, что выбор у меня небогатый: либо терпеть, делая вид, что я балдею от ваших щипков, либо записываться в портовые проститутки. Как выяснилось, Вы ошибались, дорогой шеф: выбор у меня был, и я его сделала.

Понимаю, что Вам не очень-то интересно, куда я так скоропостижно исчезла, даже не попрощавшись и не потребовав расчёта, но я не откажу себе в удовольствии упомянуть и об этом. Я сейчас далеко от Вашей мерзкой конторы, но вполне могу доплюнуть до Вашей поганой рожи. Впрочем, делать этого я не буду — нечего глумиться над тем, кто всё равно уже покойник. Вам пока забавно это читать? Что ж, даже такая сволочь, как Вы, имеет право на последнюю радость. Через часок-другой та, что сидит сейчас на моём месте, слегка удивится тому, что её слишком надолго оставили в покое, а потом обрадуется, увидев Ваш великолепный труп.

Тана Кордо, ваша бывшая секретарша.

P. S. Шеф, у вас есть ничтожный шанс спасти свою задницу — как только почувствуете резь в желудке, попробуйте съесть это письмо. Может быть, оно сработает как противоядие, но я в этом не вполне уверена».

Письмо, обнаруженное криминальной полицией г. Новая Александрия во рту Гвидо ван Хотти, председателя совета директоров риэлторской фирмы «Дженти-Хом», умершего в своём кабинете при невыясненных обстоятельствах.

Документ 5

Биографы известного альбийского пирата Френса Дерни всегда терялись в догадках, пытаясь найти хоть какие-то свидетельства о полутора годах его жизни после знаменитого разгрома Золотого Конвоя в начале октября 2430 года. Бич Двух Океанов бесследно исчез вместе со своим кораблём и всем экипажем, и вскоре поползли противоречивые слухи о его гибели. Через год после этого генерал-губернатор провинции Гидальго даже устроил по нему пышные поминки, отмеченные сотней орудийных залпов одноимённого форта, массовым народным гулянием и раздачей щедрой милостыни. В Ромейский Сенат в разное время от шести капитанов ромейских каперов поступили рапорта об уничтожении корабля, похожего на двудечный шлюп «Квин Маргарита». Впрочем, в метрополии и общественность, и официальные лица довольно скептически отнеслись к этим сообщениям, поскольку во всех случаях каперы якобы встречались с пиратским кораблём один на один — на самом деле едва ли кто-то из ромейских капитанов решился бы в одиночку напасть на корабль Дикого Френса.

В апреле 2432 года бесследно исчезли два ромейских галеона, вышедших с грузом пряностей и серебра из порта Сальви, а ещё через несколько дней произошло нападение на Порт-Массор, в результате которого гарнизон крепости был полностью истреблён, а город сожжён дотла. Примечательно, что в тот же день, а именно 29 апреля, аналогичному нападению подвергся форт Вальпо. В обоих случаях уцелевшие свидетели утверждали, что посреди гавани внезапно появился шлюп Френса Дерни и в упор расстрелял береговые батареи. Некоторые утверждали, что сами наблюдали, как Бич Двух Океанов выбил скамейки из-под ног коменданта Вальпо и командующего гарнизоном Порт-Массора. Если учесть, что Вальпо располагается на восточном побережье Западного Океана, а Порт-Массор — на западном побережье Восточного, то «Квин Маргарита» должна была за пару часов обогнуть материк, преодолев при этом более 12 000 миль, чтобы оба эти свидетельства можно было счесть правдивыми.

Впоследствии, когда Френс Дерни уже коротал старость в собственной усадьбе неподалёку от Камелота, ему не раз задавали вопрос, где он пропадал полтора года и каким образом ухитрился одновременно быть в двух местах, но даже под угрозой обвинения в колдовстве и лишения рыцарского звания он не ответил на эти вопросы никому, даже самому королю. Лишь его внучатый племянник Роб Дерни в своих мемуарах приводит следующие слова своего знаменитого родственника: «Есть вещи, которые не только стоит скрывать от кого бы то ни было, но и постараться забыть самому. Однажды я мог получить всё, что только сумел бы себе вообразить, но тогда мне пришлось бы лишиться всего, что добыто тяжкими трудами всей моей жизни».

Бен Чартер «Тайны, которые останутся тайнами», Уэлл-Сити — 2966 г.

Документ 6

Иные мистики, пытаясь придать вес своим нелепым измышлениям, утверждают, что сами они ничего не утверждают, но их устами овладевает голос Высшего Разума.

Иные художники ухитряются сделать модной и продаваемой свою мазню, утверждая, что их так называемое «виденье» уникально, неповторимо и открывает некую новую эстетику.

Иные политические деятели, затевая очередную афёру, во всеуслышанье призывают в свидетели Господа, что их цели благородны, а намерения чисты.

Даже если и одно, и другое, и третье совершенно случайно оказывается правдой, от этого измышления останутся измышлениями, мазня — мазнёй, а афёра — афёрой.

Дело в том, что в человеческом сообществе сложились представления о бытии, не позволяющие массовому сознанию отличать истину от моды, реальность — от иллюзии.

Впрочем, возможно, что чья-то иллюзия однажды стала нашей реальностью.

Из лекции Гуго Стилло, профессора натурфилософии Новокарфагенского университета.

Глава 10

28 сентября, 6 ч. 00 мин., Новаград, Сторожевая слобода, строение № 76.

Итак, что мы имеем…

9:00 — визит к командующему и последний инструктаж;

11:30 — приём груза, согласно утверждённого реестра;

12:45 — телефонный разговор с генералом Раусом, премьер-министром переходного правительства Республики Сиар — пять лет, как правительство у них переходное — до очередной заварухи, не дай Бог, конечно…

13:10 — ознакомление с последними агентурными данными о политической ситуации в Сиаре;

15:00 — обед с командующим без отрыва от продолжения последнего инструктажа;

16:30 — прибытие на аэродром 3-й дивизии стратегических бомбардировщиков;

17:25 — «Аист-277» с представительной делегацией депутатов Верховного Вече, чиновников личной канцелярии Верховного посадника и группой гражданских и военных экспертов на борту поднимается в воздух, но вздремнуть всё равно не дадут, поскольку и те, и другие, и третьи отличаются крайней общительностью.

Дина сбросила с себя одеяло, но подниматься не спешила — до 9:00 оставалось ещё три часа, и можно было ещё некоторое время созерцать, как висюльки хрустальной люстры ловят первые лучи восходящего солнца, слегка покачиваясь от ветерка, проникающего сквозь открытую форточку.

Сиар — как много в этом звуке… Сезар дю Гальмаро, команданте, предводитель повстанцев, государственный преступник № 1, любимец народа, а впоследствии — то ли отец народа, то ли сын отечества. Власти директории тогда каким-то образом выяснили, что подружка верховного партизана Диана Иберро вовсе не Диана, вовсе не Иберро, а шпионка иностранного государства, которое тянет из-за океана свои лапы к недрам многострадальной земли Сиара. Сезару тогда поставили условие: либо он лично расстреляет эту сучку, либо Революционный Совет выведет его из своего состава, невзирая на прошлые заслуги в борьбе против кровавого режима. Тогда будущий «отец народа» был лишь одним из множества предводителей разрозненных отрядов повстанцев и вынужден был исполнить волю товарищей по оружию — через сутки на все партизанские базы отправились курьеры с пачками фотографий: шпионка из Гардарики перед расстрелом, команданте Гальмаро с дымящимся пистолетом в руке, труп, лежащий в свежевыкопанной яме, пулевые отверстия крупным планом, столб на могиле и улыбающийся команданте, снявший в знак траура пилотку с начинающей седеть головы…

На самом деле был и труп, и могила, но Дина даже не знала имени той, которую застрелил Сезар. Встретились они только через двадцать лет, когда её вновь арестовали на сиарской территории, но тогда у Сезара было уже достаточно власти, чтобы не прибегать к мистификациям — слово «команданте» стало законом для любого «истинного патриота, желающего своей стране свободы и процветания».

И, конечно, Сезару не надо будет долго объяснять, какая опасность может таиться на том проклятом острове — весь сиарский народ, от высшего общества до портовых нищих, продолжает верить в колдовство, гадания, порчу, духов предков и стихий, магические знаки, древние проклятия… Даже тамошние священники продолжают ставить рядом с ликами святых фигурки, символизирующие духов огня, воды и земли, жизни и смерти; а в орнаменты храмовых ворот хитро вплетаются изображения маси и ватаху — Мудрого Енота и Красного Беркута. В первые века колониального режима церковь пыталась бороться против «местных суеверий», но когда пришельцы из-за океана и уцелевшие аборигены слились в один народ, местная церковь уподобилась причудливой химере.

Ей вдруг показалось, что в солнечных бликах, играющих на люстре, она разглядела фигуру команданте — серый френч со «Звездой Сиара» в петлице, копна седых волос, плотно сжатые губы, гладко выбритый волевой подбородок… Сезар дю Гальмаро, жестокий и любвеобильный, тщеславный и суеверный, пылкий и волевой, любящий свою родину и свой народ, потому что это ЕГО родина и ЕГО народ.

Стоп! Пора-таки подниматься, а то что-то снова в сон клонит… Дина потянулась и резким движением приняла сидячее положение. Теперь важно встать с той ноги, а то день и так предстоит не из лёгких. Она посмотрела на себя в зеркало, занимавшее полстены, и осталась вполне довольна собой — даже спросонья, даже в ночной рубашке в свои пятьдесят с небольшим она вполне выглядела на тридцать с хвостиком, а если со спины, то ещё моложе. Впрочем, и Сезар со спины на свои семьдесят не выглядит, даже если с тростью.

«Так. Спокойно, девочка, не на свидание собралась, а на защиту национальных интересов», — осадила она себя и не спеша отправилась в душ.


1 октября, 11 ч. 15 мин., Соборная Гавань.

Из окна тридцать девятого этажа гостиницы «Соборная» открывался вид на гряду сопок, опоясавших город полукольцом. Лучшими почему-то считались номера с окнами, смотрящими на запад, в сторону, противоположную от вечно гудящего порта. Сопки были чересчур похожи друг на друга, и поэтому смотреть в окно не очень-то хотелось. Но брат Ипат, в очередной раз уходя по каким-то одному ему ведомым делам, настоятельно не рекомендовал Онисиму покидать апартаменты, ядовито намекая на недельной давности случай в некоем станционном буфете. Приходилось третий день подряд созерцать проклятущие сопки и читать газеты, которые в больших количествах приносила горничная, — вместе с завтраком, обедом и ужином.

«Архиепископ Савва Молот, временный глава Малого Собора, отслужил в Кафедральном Соборе Всех Святых в Новаграде торжественный молебен во славу и процветание Державы…»

«Со стапеля корабельной артели «Северная Звезда» спущен на воду подводный стратегический крейсер-ракетоносец «Олав Безусый». На торжественной церемонии присутствовали правительственные делегации шести конунгатов…»

«Уже более двух месяцев продолжаются манёвры шестого флота Конфедерации Эвери у берегов Южной Лемуриды. Эта беспрецедентная демонстрация военной мощи вызывает серьёзное беспокойство правительств и народов государств региона…»

«На полях Соборной Гардарики в этом году собран рекордный урожай зерновых культур…»

«В издательстве «Соборная Гардарика» вышла новая книга известного писателя Всеволда Кочета — «Уездный Посадник», повествующая о трудовых буднях руководителя среднего звена…»

Бац! Удар кулака пробивает в газете аккуратное отверстие, и вырванный клочок бумаги, покрытой мелким шрифтом, с трудом преодолевая сопротивление воздуха, падает на ковёр. Тоска. Спать гораздо интереснее, чем бодрствовать, но сколько же можно… Четыре дня провести безвылазно в купе экспресса, а теперь торчать вот здесь, не зная, когда это кончится — всё это ничем не лучше, чем сутками валяться на частном пляже под вопли чаек и щебет загорающих дамочек. Правда, теперь есть надежда, что в ожидании заключён хоть какой-то смысл, и откуда-то, пусть даже из снов и видений, брезжит хоть какая-то надежда когда-нибудь обрести ясность и покой.

В дверном замке лязгнул ключ, и в проёме появился брат Ипат, отягощённый двумя здоровенными чемоданами.

— Всё. — Он захлопнул за собой дверь. — Сегодня ночью отправляемся, с Божьей помощью. Только сначала придётся сыграть в ящик.

— Кому? — живо поинтересовался Онисим, втаскивая в комнату один из чемоданов.

— Нам обоим. Да успокойся ты — в ящик можно и живьём сыграть, правда, так дороже выходит, но нам с тобой деньги ни к чему.

— Ты бы толком объяснил, колдун хренов.

— В общем, придётся нам с тобой скосить под контрабандный груз. Здесь. — Он кивнул на чемоданы, — оружие и парашюты. Грузовой рейс на Сиар — в два часа ночи. Только нам придётся в ящики загружаться со всем нашим скарбом — в заколоченные и опломбированные, с надписью: «Не кантовать». С таможней я договорился.

— Хорошо, хоть не кантовать, — заметил Онисим. — А где парашюты достал и всё остальное?

— На рынке купил, у одного старшины в отставке. Правда, списанное всё, но выглядит как новое. Кстати, проверь — ты же в этих штуках разбираешься.

— Разбираешься… — Онисим открыл занимающий полкровати чемодан и обнаружил упакованный парашют в комплекте, крупнокалиберный пулемёт ПК-66 в разобранном виде, два пистолета, два цинковых ящика с патронами, контейнер с армейскими сухими пайками — недельный рацион, самшитовый боевой цеп — настоящий, хуннский, перевязь с метательными ножами и звёздочками, десантный гидрокостюм… — Ты что — на войну собрался?

— Это ты на войну собрался, — парировал Ипат, открывая второй чемодан, — его содержимое несколько отличалось от первого. Рядом с точно таким же парашютом лежали тщательно запаянные в полиэтилен камни, глиняные черепки, серебряные бляхи, книги, фигурки из красного и чёрного дерева… — Это тебе надо к своим прорываться, а я просто понять хочу, что там такое творится. Любознательный я, понимаешь ли… Считай, всё состояние промотал за пару часов.

Онисим хотел было ему посочувствовать, но не стал — у него возникло странное чувство, что всё это уже было, причём не один раз — и чемодан с оружием, и перспектива сыграть в ящик.

2 октября, 3 ч. 35 мин., 320 морских миль на юго-восток от Соборной Гавани.

— Ну, слава Роду, догадались наконец. — Волхв, мелко стуча зубами, с помощью Леси-Тополицы выбрался из ящика. Меховой комбинезон, шапка-ушанка и унты не спасли его от морозного воздуха — из грузового отсека в целях экономии была удалена отопительная система, и на высоте шести тысяч аршин днище и переборки покрылись тонким слоем изморози. — Давай-ка, девка, веди меня поближе к печке, а то околею раньше времени — что тогда Кудеснику скажете?

— Если ты, дедуля, копыта отбросишь, нам с тобой одна дорога, — успокоила его Леся. — Хочешь, отогрею? — Она обняла его костлявое тело и прижала к себе, так что раздался хруст позвонков.

— Пусти. — Он попытался вырваться, а когда объятия ослабли, заявил: — По мне тёплая печка лучше, чем тёплая баба. Восьмой десяток, слава Роду, разменял.

Леся уже открыла рот — сказать старику, что он ещё хоть куда мужчинка, но из хвостовой части отсека раздался неприятный скрежет. Десятислойную фанеру одного из ящиков в нижнем ряду вспорол изнутри какой-то клинок, слегка светящийся в полумраке. Леся выхватила пистолет и прикрыла волхва своей широкой грудью.

— Дедуля, дуй наверх, — скомандовала она, подтолкнув волхва локтем к лестнице. — И пусть Мал-Туробой сюда чешет!

Уговаривать старика долго не пришлось, и через мгновение тот уже бодро взбирался вверх — к распахнутому люку. Тем временем из стенки ящика вывалился кусок фанеры, и какой-то патлатый тип в футболке и парусиновых штанах начал протискиваться в образовавшееся отверстие.

Так. На борту посторонние — как минимум один. И промахнуться нельзя, а то ещё зацепишь какой-нибудь трубопровод или кабель — так и придётся добираться до места вплавь. Ещё двенадцать тысяч вёрст, или десять часов полёта на крейсерской скорости.

Когда она сочла, что цель на мушке и пора стрелять, патлатый «заяц» со странным ножичком в руке вдруг исчез из поля зрения. Не успела она проморгаться и оглядеться, как перед глазами мелькнула тусклая молния, и оказалось, что ствол пистолета аккуратно срезан.

— Спокойно, барышня. Нашла место стрелять. — Оказалось, что клинок, едва заметно светящийся в полумраке, уже приставлен к её горлу, а в спину, чуть пониже левой лопатки, уткнулось что-то твёрдое и обжигающе холодное. — Закрой глаза. — Блистающее в сумерках лезвие медленно проплыло перед её глазами сверху вниз, отделяя видимое пространство от невидимого, и вслед за этим расплывающимся блеском вниз опустились её веки. — Иди наверх и скажи, что гоняла крысу, гадину. Давно пора отсек обработать, а то не вымерзают, сволочи… — голос растворился в рёве двигателей, и она, тряхнув головой, сбрасывая с себя полусонное состояние, двинулась вверх по лестнице к открытому люку, в котором скрылся волхв.

Когда она закрывала за собой крышку люка, из которого нестерпимо несло холодом, к ней с громким топотом подбежал Мал-Туробой, а из-за его спины опасливо выглядывал волхв.

— Что там стряслось? — спросил штурман, явно испытывая облегчение от того, что обнаружил второго пилота живой и невредимой.

— Да так… Гоняла крысу, гадину. Давно пора отсек обработать, а то не вымерзают, сволочи! — гневно заявила Леся-Тополица, потирая закоченевшие ладони. — Как бы они Владык нам не попортили, — добавила она, вспомнив, что в семи длинных ящиках, сложенных особняком от прочего груза, спрятана Божественная Седьмица, деревянные изваяния — сёстры-близнецы Жива и Навь, одна — дающая жизнь, другая — отпускающая из жизни, Даж, Прах, Чур и Волос — владыки четырёх стихий, и Род, владыка времени и продолжения жизни. Кумиров везли, чтобы установить на благословенном острове, где должно было свершиться воскресение богов.


2 октября, 3 ч. 47 мин., 430 морских миль на юго-восток от Соборной Гавани.

— Эй! — Ипат постучал по ящику, соседствовавшему с тем, из которого вылез он сам. — Эй! Ты живой?

— Не Эй, а Ваше Благородие, — донёсся в ответ голос бывшего поручика. — Что, прилетели?

— Приплыли. — Ипат оглядел ящик, прикидывая, как вскрыть его без риска повредить содержимое. — Сейчас я тебя извлекать буду.

— Меня? Извлекать? — возмутился из ящика Онисим. — Я ещё не настолько примёрз. — От удара изнутри в фанере образовалась трещина, а после второго наружу проклюнулась рифлёная подошва армейского ботинка.

— Тихо ты, — остановил его Ипат. — Не шуми, а то нам раньше времени светиться здесь ни к чему.

Он аккуратно вырезал «Блистающим в сумерках» лист фанеры, в который раз поражаясь удивительным возможностям старинного клинка, и из образовавшегося проёма на обледеневший ребристый пол выкатился Онисим, прижимающий к груди ручной крупнокалиберный пулемёт.

— Ну тебя и скособочило, — заметил Ипат, пытаясь помочь товарищу разогнуть пальцы, примёрзшие к оружию. — Расслабься ты.

— А что, нам и дальше в этом холодильнике торчать? До самого места, да? — поинтересовался Онисим, с трудом ворочая языком.

— Не торчать, а двигаться к желанной цели, — поправил его Ипат, вытаскивая из своего недавнего обиталища две дохи из оленьих шкур и бутылку с зелёной этикеткой «Спирт питьевой». — Давай этим будем греться снаружи, а этим изнутри. А экипаж сюда не скоро сунется — кому охота сопли морозить.


2 октября, 13 ч. 30 мин., 270 морских миль северо-восточнее о. Сето-Мегеро.

Когда до северной оконечности острова лететь осталось не более получаса, Леся поймала себя на том, что чего-то ждёт. О визите гостя, намалевавшего на переборке странный пейзаж, все трое, докладывая о результатах первого рейса Серу-Белорыбу, предпочли умолчать, и теперь Лют-Шаркун и Мал-Туробой старались об этом даже не вспоминать, как о дурном нелепом сне, который может оказаться явью. Леся тоже упорно не признавалась себе самой в том, что ей почему-то хочется вновь увидеть того неуклюжего оборванца. О нём теперь напоминали теперь лишь царапины от титанового скребка, которым штурман торопливо сдирал его мазню, чтобы успеть до посадки в Лос-Гальмаро.

— Дедушка, расскажи-ка нам, несмышлёнышам, как ты богов оживлять собираешься? — спросила Леся-Тополица у волхва, стараясь отвлечься от несвоевременных мыслей. — Заклинание какое скажешь или жертву принесёшь?

— Ага! — с готовностью отозвался старик. — Только не заклинания, а просто слова, какие по чину полагается. Мы ж не колдуны какие-нибудь. И жертва тоже не помешала бы, только вот надо подумать, кого из вас первого поднести Роду на закуску…

— Шутишь! — встрепенулся Мал и с опаской посмотрел на волхва через плечо.

— Ага! Шутю, — тут же согласился тот, надевая с помощью Леси через голову длинный, до пят, балахон из выбеленного льна с красной вышивкой на груди. — Вы, главно дело, тарахтелку свою посадите без ущерба и куда надо, а я уж соображу, чего дальше делать.

— А ну как опоздаем? — не унималась Леся. — Может, не одни мы такие умные. А если, скажем, сиххи какие-нибудь своего бога Вшиву туда уже припёрли? Мы прилетаем, а они там уже вовсю колокольчиками звенят и палочками-вонючками дымят — тогда чего?

— Ну, это ты, девица, брось. У нас вера истинная, а у них — ложная. Вот и весь сказ. — Волхв довольно погладил бороду. — Сомневаться нам ни к чему, иначе толку от нас не будет никакого. И пожертвовать собою ради такого дела тоже бояться нечего — всё едино, хуже, чем здесь, не будет. Жертвуется что — мясо да кости, а дух-то и воспарит, от лишней тяжести опроставшись. Кого Навь обласкает, тому Прах не страшен… Вот смотрите на меня — того гляди окочурюсь, а духом крепок и умом не слаб — а всё потому, что смерти не страшусь. Знаю — нет её. Ни смерти, ни греха, ни страха нет — это всё поповские выдумки, чтоб людей в узде держать. Наши боги своих не оставляют. Мы, дети Рода, — люди вольные, а тело-то, мешок с костями, — чего его жалеть.

— Была бы я такая же костлявая и сморщенная, как ты, дедуля, мне бы тоже не жалко было, — заметила Леся, не отрывая взгляда от приборов. — А пока я себе и здесь нравлюсь — губки пухленькие, щёчки румяные, — она вдруг замолкла, с удивлением глядя на переборку справа от выхода из кабины — на покрытой глубокими царапинами металлической поверхности начало медленно проступать изображение вывернутых наизнанку лиловых гор, над которыми горизонтальной восьмёркой висела перекрученная лента, готовая упасть на идолов, торчащих из фиолетового песка.

— Патрик, эй! — позвала Леся, полагая, что вслед за картиной непременно должен появиться и автор.

— Я те дам — Патрик! — осадил её Лют-Шаркун. — Нас уже радаром щупают, а ей этого проходимца подавай! Всем пристегнуться, сейчас в пике уходим. Потом — на бреющем до берега. Садимся на воду — носом в пляж. Всем понятно? И хватит глазами лупать — лучше помоги пассажиру пристегнуться, а потом к себе в хвост отправляйся.

Художник не явился, и Леся взяла за руку волхва, чтобы препроводить его в кресло второго пилота. Но тот вдруг резким движением вырвался и указал костлявым пальцем на пейзаж, который успел налиться всеми цветами и даже обрёл выборочную объёмность, которой в прошлой жизни за ним не замечалось.

— Вот оно. Сбывается. Радость-то какая! — Волхву было уже не до острова и не до окопавшегося там вольного духа, которого ему следовало приручить. — Прими, Род, владыка времени и продолжения жизни, радость нашу единения с тобою, прими, Даж златокудрый, долю от пищи нашей, и от добычи нашей, и от трудов наших. Прими, Светлая Жива и Тёмная Навь, всю нашу жизнь от рождения до смерти, за вратами которой — иное рождение и иная смерть, — продолжая произносить чин жертвоприношения, он шагнул навстречу Владыкам, продолжавшим неподвижно стоять посреди фиолетовых барханов. Через мгновение он исчез из кабины, а в глубине пейзажа возникла неуклюжая фигурка, идущая навстречу кумирам, по колено проваливаясь в фиолетовый песок, и порывы безмолвного ветра на каждом шагу пытались сорвать с волхва белый балахон.

— Эй, старичок! Назад давай! — призвала его к порядку Леся, но волхв никак не отреагировал на её зов — он уже по пояс провалился в фиолетовый песок, а по горизонтальной восьмёрке, висящей над его головой, пробежала мелкая дрожь — аллегория бесконечности сделала попытку вывернуться наизнанку, под стать холмам, подпирающим бессмысленный горизонт. — Да возвращайся же ты, старый хрыч! — Леся вдруг пожалела, что за все несколько часов полёта так и не поинтересовалась, как волхва зовут. Она хотела было броситься за ним, но почувствовала, что одна мысль о том, что эти тошнотворные формы и цвета вновь станут похожи на реальность и окружат её со всех сторон, внушила ей непреодолимое отвращение.

— Ну, нашёл он время… — тихо возмутился Мал-Туробой и, сорвав со стены огнетушитель, швырнул его о настенную живопись. Но тяжёлая стальная колба не преодолела грани, за которую проник волхв, — она с грохотом отскочила от переборки, и на месте удара краска начала шелушиться, отслаиваться от переборки и разноцветными хлопьями опадать на пол кабины.

— Куда?! — Штурман упал на колени, прижал ладони к погибающему шедевру дезаэкспрессионизма. Но процесс, похоже, уже стал необратимым — изнанка холмов, увенчанная аллегорией бесконечности, вместе с изваяниями Владык и крохотной фигуркой волхва, вздувалась волдырями, покрывалась трещинами, и ошмётки краски, сворачиваясь в стружку, сыпались ему на колени.

— Командир, отбой! — крикнул он в отчаянье и закрыл лицо руками, считая себя виноватым во всём, что только что произошло. — Назад нам надо — за другим волхвом, а то этот кончился.

— Поздно… — выдавил из себя Лют-Шаркун, глядя на лежащие поперёк курса реактивные следы трёх истребителей. — Поздно делать вид, что заблудились. Все по местам — сейчас клевать будем.

Повторного приглашения не потребовалось — штурман и второй пилот плюхнулись в свои кресла и торопливо пристегнули ремни.

— Ну попадись мне этот маляр хренов! Из-под воды гада достану, — со сдержанной злостью заявил Лют, направляя самолёт в глубокое пике.


2 октября, 14 ч. 00 мин. (местное время — 7 ч. 00 мин.), 35 морских миль северо-восточнее о. Сето-Мегеро.

Иллюзия, в которой есть хоть какой-то, пусть даже придуманный, смысл, всё-таки лучше бессмысленной реальности. Пролом в стене, заполненный гудящим пламенем, несомненно, был частью иллюзии, как и сама стена, сложенная из грубо отёсанных гранитных глыб. Но там, за огненной преградой, скрывалось что-то несравненно более важное, чем всё, с чем ему приходилось сталкиваться в реальной жизни, которая, впрочем, на поверку оказалась бесконечной цепью иллюзий, окружавших его от рождения, тех иллюзий, которые были расстреляны ракетным залпом там, на сиарском берегу. Но то, что происходит сейчас, — всего лишь сон, просто сон, который вот-вот сам по себе закончится, стоит только проснуться — брат Ипат, помнится, говорил, что не даст проспать самого интересного. Всё-таки не слишком ли много он знает — этот брат Ипат? Не слишком ли легко всё сложилось именно так, как сложилось? Но даже если и слишком, — какая разница, когда наконец-то можно смотреть просто сон, имея полное право выбора — то ли шагнуть в это пламя, то ли начать взбираться по стене (правда, это уже, кажется, когда-то было), то ли развернуться и уйти, одолев превосходящей силой воли праздное любопытство, подогретое нездоровым куражом, причины которого следует искать в жидкости, принятой для сугреву. Здесь, на высоте восьми с лишним вёрст, если верить науке под названием «география», они успели перекочевать из осени в весну, но теплее от этого не стало. То есть стало, но не от этого… Предусмотрителен брат Ипат, язви его душу… Может, у него и спросить, как действовать дальше? Сон есть помесь зрительных ассоциаций и воображения, профильтрованная сквозь шлаковые отложения подсознания. Так что не лучше ли проснуться, а то за этой стеной вполне может оказаться то же самое проклятое болото, через которое ведёт пресловутый азимут 106.

— Смею заметить, что движение в каком-либо направлении в данный момент лишено всякого созидательного смысла. — Оказалось, что рядом стоит какой-то тип, закованный в латы, только на голове вместо ведра с прорезями для глаз — широкополая шляпа с павлиньим пером. Славная птица — павлин, смысл жизни этой глупой птицы ясен и прост — отрастить это самое перо, чтобы оно и после её кончины служило красоте и радовало взоры.

— Спасибо за участие, — поблагодарил его Онисим, — но я всё-таки пойду. Что так, что этак — всё равно время терять.

— Ну-ну… — успел напутствовать его тот, который в шляпе. Онисим уже оторвался от земли и неимоверно длинным прыжком преодолел расстояние, отделявшее его от пролома.

Пламя оказалось обжигающе холодным, но он не успел в него войти. Стена вместе с проломом вдруг повалилась навзничь и превратилась в булыжную мостовую, заполнившую собой всё пространство до горизонта, утопающего в розоватой дымке.

— Держись ты! — Это уже не тот странный тип в латах, это уже брат Ипат орёт ему в ухо, вцепившись в воротник его дохи той самой рукой, которая ещё недавно была запечатана в гипс, а другой держится за какой-то поручень.

Во всём теле возникла необыкновенная лёгкость, и казалось — если Ипат сейчас отпустит его, то падать придётся не вниз, а вверх. Всё ясно — самолёт ушёл в пике, и сейчас происходит ускорение свободного падения, невесомость, понимаешь… Это ненадолго, всего на несколько секунд, а потом начнёт плющить. Надо за что-то уцепиться, а то и вправду раньше времени костей не соберёшь.

Руки сами ухватились за какую-то скобу, ноги упёрлись в металлический ящик, и в тот же миг весь корпус бывшего бомбовоза начал вибрировать, а потом Онисиму показалось, что он на какую-то долю мгновения потерял сознание.

— Давай быстрей, а то не ровён час собьют. — Ипат сидел рядом на корточках и застёгивал у него на груди лямки парашюта.

— А ты? — забеспокоился Онисим, заметив, что парашют его спутника ещё валяется на металлическом полу.

— И я — сразу же за тобой. — Ипат помог ему подняться и подтолкнул к лестнице. — Там сзади есть кабина стрелка…

— Я знаю.

— Вот. Увидишь землю и сразу прыгай. Меня не жди — я тебя сам потом найду.

— А ты чего тут забыл?

— Да так… Пойду с экипажем поздороваюсь.

— Зачем?

— Потом расскажу. Давай вперёд, и не зли меня, а то будет как в прошлый раз.

Ясно. Шутки кончились. Всё-таки не так прост брат Ипат, как хочет казаться, и есть ему что скрывать. Но теперь это всё уже не важно. Главное — попасть на остров, а уж оттуда — на прорыв, навстречу полувзводу 6-й роты 12-й отдельной десантной бригады Спецкорпуса Тайной Канцелярии, а то Мельник там, пожалуй, накомандует… Плановые потери — 100 %, понимаешь…

Два прыжка, и лестница осталась позади. Крышка люка заботливо распорота на четыре дольки и валяется рядом с лазом. Теперь вперёд — с громким топотом к хвостовой кабине, там и аварийный выход. Перед тем как протиснуться в бывшие апартаменты стрелка-радиста, Онисим оглянулся и обнаружил, что Ипат и впрямь движется к пилотской кабине, держа за спиной светящийся в полумраке короткий слегка изогнутый клинок. Поздороваться, значит, идёт…

Сквозь прозрачный колпак было видно, что самолёт летит в версте от поверхности воды, сверху на него заходят три истребителя, а вокруг расцветают разрывы — два корвета ведут артиллерийский огонь по нарушителю воздушного пространства. А вот и земля — она уже близко, только вот самолёт почему-то начинает задирать нос и заваливаться набок. Пора, брат, пора… Замки аварийного выхода отщёлкнулись неожиданно легко, и колпак с кабины сорвало мгновенно. Всё — путь свободен, если, конечно, шальной болванкой не зацепит.

Казалось, что вернулись старые добрые времена, когда в жизни был смысл, за спиной — горячо любимая Родина, а впереди — коварный враг, козни которого необходимо пресечь во славу национальных интересов. Поручик Соболь Онисим, Наше Благородие!

Он поторопился выдернуть кольцо, и восходящие воздушные потоки подхватили спасительный купол, почему-то оказавшийся предательски рыжего цвета. В Спецкорпусе парашюты подбираются под цвет местности предполагаемого десантирования — не всё, выходит, брат Ипат предусмотрел, так что, может, и не стоит винить его в задних мыслях. Может, у него и передних-то нет, а так просто парень развлекается по полной программе — приключений ищет на собственную задницу.

Самолёт, оставшийся внизу, развернуло хвостом вперёд, и он, входя в полное противоречие с принципами аэродинамики и законом всемирного тяготения, набирал высоту, раскачиваясь из стороны в сторону, оставляя за собой широкую полосу желтовато-серого дыма. Попали, значит… Ну, в такую дуру не мудрено попасть — барахло времён последнего пограничного конфликта с Империей. Сорок лет в строю. А Ипат что — решил там остаться? Ну нет, такое приключение едва ли может доставить ему радость.

Тяжёлая машина развалилась на несколько частей, и её обломки, вместо того чтобы мирно упасть в тёплые воды океана, начали неторопливо разлетаться в разные стороны. Вперемежку с ними возникли четыре парашютных купола — один рыжий и три белых. Значит, Ипат ножик нёс с собой не для того, чтобы кого-нибудь зарезать. Все живы, все счастливы, все приближаются к цели, а конфликт исчерпан. Вот только почему они поднимаются всё выше и выше, и куда их всех несёт? Видно, что пытаются спланировать прямёхонько на песчаный пляж, а тащит их туда, где над водой возвышаются башни эверийских корветов, а вдоль невидимого периметра снуют, словно тараканы, патрульные катера. Хотя нет — один из белых куполов преодолел сопротивление неведомой силы или сама сила, внезапно сменив гнев на милость, потащила его в своё логово. Остальных, в том числе и брата Ипата, похоже, ждут застенки эверийской военщины, голод и истязания — если, конечно, верить тому, что когда-то говорил старший наставник учебного взвода в Кадетском корпусе. Впрочем, возможно, кому-то из них и повезёт, как повезло однажды ему… Подводные стратегические крейсеры Соборной Гардарики охраняют мир и международную безопасность в любой точке Земного шара — отлично сказано, кадет Соболь!

Берег, золотой песчаный пляж, узкой полосой обрамляющий зелень густых зарослей, неумолимо приближается, и от этого никуда не деться — дорога назад в высоту закрыта, и невозможно раствориться в облаках, которых нет посреди этой пронзительной небесной голубизны. Вот так бывает, господин поручик, Ваше Благородие. Хотя какое там Благородие… Опускаться на мягкий тёплый песок гораздо приятнее, чем на гальку, которой усыпан частный пляж в Пантике, двадцать пять гривен за вход. Осталось только упасть на колени и привычным движением отстегнуть парашют — рыжий купол тут же сносит в медленные волны, которые почти не отличаются по цвету от небес.

— Привет. — На него с ленивой улыбочкой смотрит юная дева в незначительном купальнике, неохотно оторвав взгляд от крохотного томика в коричневом переплёте. Ромейский язык, смягчённый галльским грассированием… На правом плече сквозь загар проступает татуировка — две змеи, сплетённые косичкой.

Что-то похожее уже однажды было, только где и когда? Неважно…

Престарелый оборванец бесцельно бредёт по колено в прибое, два бойца в старинных альбийских касках и ромейских тогах, вооружённые снайперскими винтовками, нервно курят, вглядываясь в океанские просторы, несколько пёстро одетых бездельников, развалившихся неподалёку, орут дурными голосами под расстроенное банджо — всё это кажется до боли знакомым и бесконечно чужим.

— Ты что — глухонемой? — Девочка поворачивается набок и выдёргивает из песка пузатую бутылку. «Лоза Галлии». Странно, но бутылка вроде бы запотевшая, как будто только что из холодильника. — Отхлебни, может, разговорчивей станешь.

ПАПКА № 10

Документ 1

Заместителю начальника Департамента Безопасности Конфедерации Эвери Грессу Вико, лично, секретно.

Шеф! Настоящим сообщаю, что 30 сентября в 19:43 по местному поясному времени в 30 милях к северо-западу от о. Сето-Мегеро сбит транспортный самолёт с опознавательными знаками гражданской транспортной авиации Соборной Гардарики (по международному реестру, борт 124/714), отклонившийся от заданного курса и совершивший попытку прорваться к острову. По данным визуального контроля, два члена экипажа из пяти, покинувших самолёт, сумели высадиться в запретной зоне. Два члена экипажа (первый пилот и штурман) приняты на борт корвета «Леопард», ещё один предположительно погиб. На данный момент задержанные отказываются давать какие-либо показания об обстоятельствах происшествия в отсутствие представителя консульства СГ в Лос-Гальмаро.

Шеф, разумеется, данный инцидент не мог быть простой случайностью, и остаётся выяснить, что это было — частная инициатива, операция спецслужб или действия религиозных фанатиков. Последнее мне представляется наиболее вероятным, поскольку двумя часами позже на борт корвета «Рысак» был поднят ящик, в котором обнаружился идол (предположительно богиня Навь из древнеаройского пантеона).

В любом случае достаточно велика вероятность того, что на остров попали лишь члены экипажа самолёта, но никак не служители умирающего культа и тем более агенты спецслужб. Я остаюсь при своём мнении (и имеющиеся у нас данные это подтверждают), что в аномальную зону ни при каких обстоятельствах не могут проникнуть лица, имеющие какие-либо агрессивные намерения или выполняющие какое-либо задание, связанное с использованием феномена.

Но тем не менее опасность не следует недооценивать, и, по моему мнению, в течение ближайших двух-трёх недель подразделения полиции, спасателей и пожарной охраны на всей территории Конфедерации следует держать в состоянии повышенной готовности.

Сид Батрак, полномочный представитель Департамента Безопасности при штабе операции «Морской Конёк», главный резидент ДБ по странам Южной Лемуриды.

2 октября, 20 ч. 35 мин.

Документ 2

Самаэль Несравненный — в галльской мифологии одно из воплощений Нечистого. Мерзости, им творимые, отличаются особым цинизмом и претензией на изысканность. Удел Самаэля — творить Зло, не снимая белых перчаток. Согласно ряду апокрифов, на его попечении в Пекле находятся души аристократов, полководцев, героев, актёров, трубадуров, университетских профессоров, алхимиков, магов, карманных воров, дорогих куртизанок, растлителей, серийных убийц и высокопоставленных государственных чиновников. Слово, сказанное Самаэлем, приносит грешнику большие страдания, чем иглы, загнанные под ногти, и кипящая смола, обжигающая тело, поскольку оно есть правда, звучащая в устах Отца Лжи.

Галльский Мифологический словарь, ст. «Самаэль Несравненный».

Документ 3

Магистру Ордена Святого Причастия, срочно, секретно.

Высокий Брат! Посланник на острове, и он начал свой путь навстречу Неприкаянному Духу. Нам осталось лишь ждать, молиться и надеяться, что выбор, сделанный нами, не был ошибочным.

С прискорбием уведомляю Вас, что нет никакой возможности брата нашего Ипата Соболя посвятить в рыцари Второго Омовения, поскольку этот достойный муж, выполняя волю Ордена, уже принял Третье Омовение. Теперь он присоединился к Призрачному Воинству и стоит в одном ряду со славным Лаэром дю Грассо, могучим Добрыней Криволапом, мудрым Цо Вай-Золинем, верным Халимом Эль-Сбагри и всеми прочими, кто составляет вечный цвет Ордена Святого Причастия.

Данные сведения подтверждаются братьями из Сиарского Дома, соответствующими ведомствами Тайной Канцелярии и нашими источниками в Департаменте Безопасности Конфедерации Эвери.

Прошу Вашего дозволения уведомить Малый Собор о благоприятном разрешении начальной стадии дела «Неприкаянный дух».

Посланник Ордена Святого Причастия при Малом Соборе Единоверной Церкви, рыцарь Второго Омовения Семеон Пахарь.

Документ 4

ВЕРХОВНОЕ ВЕЧЕ СОБОРНОЙ ГАРДАРИКИ

НАГРАДНОЙ ЛИСТ

Сей грамотой удостоверяется, что явный государственный советник Афанасий Соболь Указом Наградной Палаты по представлению Казённого Стола Опеки и Попечительства награждён орденом «Святой Савва» золотого достоинства, поскольку от щедрот своих дал средства на воспитание, обучение и пропитание полутора дюжин сирот. Благодаря его щедрости и человеколюбию ныне восемнадцать граждан во цвете лет, носящие родовое имя Соболь, достойно служат Отечеству своему, умножая его славу и богатство.

Регистратор Наградной Палаты при Верховном Вече

Матвей Поляна.

Документ 5

«…но у жрецов этого странного народа иное призвание — они не приносят жертв неким богам, не общаются с духами предков, они вообще не совершают каких-либо обрядов. Их задача в том и состоит, чтобы уберечь своих соплеменников от соблазна приближаться к святилищу, расположенному на седловине между двумя горами. Никто из тахха-урду, Людей Зарослей, никогда не посещал это место, поскольку таков завет, передаваемый от предков из поколения в поколение.

Они позволяют мне сидеть возле их костра и присутствовать при их разговорах, полагая, что я не понимаю их речи, но я в своё время почти шесть лет посвятил изучению нямри-урду-ученга, «языка повелителей людей», и местный диалект на 80 % совпадает по словарному запасу с языком коренного населения междуречья Гуальято и Амалято. Остальное, скорее всего, — остатки языка, на котором когда-то говорили ещё более коренные островитяне, чем нынешнее население Сето-Мегеро.

Я подарил Сатьячепалитья, вождю тахха-урду, два «затаившихся раската разящих молний», и он как человек, имеющий опыт общения с бледнолицыми, оценил, что я приволок ему не ведро бисера, дюжину алюминиевых ложек или фигурку зверя с двумя хвостами. Теперь я почти полноправный член племени, осталось только сделать два шага — попросить у сетти-тахха-урду (буквально — людей, умеющих ходить в зарослях, что-то вроде совета мудрецов) дать мне имя. Но я не тороплюсь. Во-первых, не хочется обманывать этих добросердечных людей, а во-вторых, когда придёт время возвращаться на «Принцессу Кэтлин», им может не понравиться, что их соплеменник отправился на «большую лодку». Тахха-урду не должны ходить к святилищу Тлаа и покидать родные заросли — за попытку несоблюдения первого правила — немедленная смерть, за игнорирование второго — клеймение огнём и изгнание к бяаакая-урду (чужим людям). Второе меня, кстати, вполне бы устроило, если бы не клеймение огнём.

Сокровищ Френса Дерни на месте не обнаружилось, но экипажу яхты уже уплочено за трёхмесячное пребывание в этих водах, и они скорее предпочтут торчать тут лишний месяц, чем отказаться хотя бы от части своих денег. Так что придётся и мне с пользой провести это время — книга о загадочном народе тахха-урду вполне может стать бестселлером, и таким образом мне удастся хотя бы возместить себе издержки на эту безумную экспедицию. В общем-то, я даже рад, что золота не нашлось — кто знает, как повели бы себя господа матросы, попадись им на глаза сундуки с сокровищами…

Теперь же я нахожусь в уникальном положении — эти урду говорят при мне обо всём, полагая, что я их не понимаю, друг от друга у них, похоже, также нет секретов. Таким образом, у меня появилась исключительная возможность за короткий срок провести исследование, на которое в иных условиях могли бы потребоваться годы кропотливой работы. Не скрою, святилище загадочного Тлаа также пробуждает во мне любопытство, но пока из всего, что было сказано при мне об этом духе, можно выжать следующую квинтэссенцию: Тлаа спит и нельзя будить его, поскольку нет человека достаточного мудрого, чтобы не поддаться соблазну воспользоваться дремлющим могуществом.

Скорее всего, это некое древнее суеверие, но все тахха-урду относятся к этому со всей серьёзностью, а когда заснеженные вершины Сво-Куксо не скрыты зарослями или облаками, они даже стараются не смотреть в их сторону…»

Дневник профессора Криса Боолди, запись от 2 июля 2946 г. от основания Ромы.

Загрузка...