Неторопливая машина времени

Он уже не вздрагивает каждый раз, когда звонит колокол, сообщая, что кто-то стоит у ворот Центра. Он давно осознал это, и теперь не сам звук, а скорее удивление, что он не вздрагивает, как всегда было раньше, заставляет его замереть, прервав жест или слово. И еще, пожалуй, возникающее где-то в глубине сознания смутное ощущение потери. Он догадывается, что со временем пройдет и это. Или, может быть, навсегда сохранится ничтожный след, след потери ощущения самой потери?

Вполне возможно, что и нет.

Он уже забыл, когда перестал вздрагивать, но хорошо помнит, когда первый раз осознал это. Как и сегодня, было начало зимы, и так же, как сегодня, стемнело очень рано. Как и в этот вечер, он тогда сидел склонившись над книгой в общем зале; и когда зазвонил колокол, он продолжал спокойно читать. Только необычная тишина, воцарившаяся в помещении после отдаленного удара колокола, заставила его оторвать взгляд от книги. На него никто не смотрел, но руки, только что сновавшие над обрабатываемым материалом, деревом, кожей или тканью, замерли, и резные фигурки застыли в воздухе, повиснув над шахматными досками. В большой печи, облицованной кафелем, громко загудело пламя от порыва ветра; снова раздался звон колокола. Кто-то поднялся, — конечно, это был Тенаден. И тут же вокруг него возобновились неторопливые движения; он же еще долго сидел в оцепенении, уставившись в книгу, но не видя ее страниц. Разумеется, он был захвачен воспоминаниями; конечно, он был немного испуган пропастью, неожиданно возникшей из-за этого движения между его сегодняшним днем и его прошлым, впервые оказавшимся ненужным. Он понял, что потрясен своей неожиданно осознанной независимостью. В его мозгу молнией промелькнула мысль: свобода? И он тут же внутренне отшатнулся от этого слова, словно оно означало предательство.

А если бы это она тогда вошла в общий зал вслед за Тенаденом?

Теперь он улыбается, вспоминая об этой мысли. Но в тот вечер она заставила его окаменеть до возвращения Тенадена, до того, как его спокойный голос возвестил:

— Это стажеры, трое парней и две девушки.

— С ними все в порядке? — поинтересовался кто-то.

— Конечно, группой путешествовать всегда безопаснее, — послышался чей-то комментарий.

Неожиданно он почувствовал, что сейчас для него крайне важно двигаться, говорить. Он сказал (не слишком ли громко прозвучал его голос? Почему-то ему показалось, что все окружающие вздрогнули от неожиданности):

— Так или иначе, настоящая зима еще не началась.

Он поднялся и подошел к печке, чтобы подбросить поленьев в огонь, хотя в этом не было необходимости. Мгновение отстраненности, последовавшее за ударом колокола, уже было всего лишь воспоминанием, хотя и поразительным по яркости, едва ли не обжигающим.

Этой же ночью во время сна его посетила другая мысль, и он хорошо помнил ее. А если бы это НЕ ОНА вошла вслед за Тенаденом? Несмотря на ее лицо, ее голос, ее тело и ее имя, которое она, разумеется, спокойно сообщила всем на следующее утро за завтраком — Талита Меланевич… Тенаден назвал себя, представил сначала других наставников, потом его (да, но то, что его он представил последним — было сделано нечаянно или сознательно?). Правда, у Талиты ни в лице, ни в голосе ничто не дрогнуло. Даже хуже: на ее лице мелькнула ироническая улыбка. Или это была заинтересованность?

После того случая подобная ситуация повторилась, и не однажды. Первый раз (он так часто вспоминал этот случай, так часто вновь и вновь разыгрывал эту сцену со всеми возможными вариантами) он прошел через это, не отдавая себе отчета в случившемся. «Ах, да», сказала она с улыбкой — ироничной? или заинтересованной? — «это было в трех дюжинах переходов отсюда. Некий Эгон Тьеарт содержит последнюю станцию перед ущельем. «Белое Ущелье» — так называется станция».

Это была Талита лет тридцати, но он сразу же понял, что она в Пути уже очень давно: «Некий Эгон Тьеарт». Она не впервые встречала человека, уже попадавшегося ей на Пути в других мирах. Удивление и любопытство, неизбежные первое время несмотря на тренировки, давно потеряли для нее какой-либо смысл.

До него, словно издалека, донеслись слова ответа: «Наша станция называется «Белые Ворота». И он ухватился за фразу, которую так часто повторял, шлифуя и совершенствуя, во время бессонных ночей, чтобы превратить ее в совершенство, во фразу, в которой содержится все: «Талита, которую я встречал, тоже была Путешественницей».

Все зависело от тональности фразы; он давно пришел к этому заключению. Слова нужно было произнести ровным голосом; не слишком непринужденно (да у него в любом случае так и не получилось бы, и небрежность явно показалась бы наигранной, что не могло не насторожить Путешественницу); не должно было прозвучать и излишней значительности (чтобы она не подумала, будто он вообразил, что имеет бог знает какие права на нее).

Выражение лица Путешественницы не изменилось, она просто наклонила голову, пробормотав ритуальную фразу: «Многих вам обителей». Она была верующей, эта Талита. Обменявшись с присутствующими еще несколькими фразами, она отправилась с Тенаденом в архив. А он вернулся к своей группе стажеров, чтобы продолжить рутинную утреннюю работу. В состоянии шока.

Через несколько дней она ушла, эта первая не-Талита. За все время они не обменялись и десятком фраз. Про нее явно нельзя было сказать, что она заинтересовалась им (да и с чего бы ей интересоваться?). А он никогда не позволял себе нарушать неписаные законы, регулировавшие отношения между Путешественниками и всеми остальными. Через несколько лет, быть может… Но после того, как промелькнула эта первая не-Талита, он перестал вздрагивать, когда раздавался звон колокола у входных дверей.

В то же время, ему потребовалось много времени, чтобы восстановиться; он даже едва не покинул Центр. Но потом он напомнил себе, что она сказала ему, что сказала ему та, которую он называл, из-за отсутствия другого имени, своей Талитой: Я вернусь, Эгон.

Сфера уже замкнулась вокруг нее, и голос ее уже изменился благодаря принятым препаратам. Когда он обратился к ней через интерком, она не ответила; ее путь через ледяное ничто уже начался. Она дождалась самой последней секунды, чтобы обратиться к нему с этими словами, дождалась момента, когда оказалась за пределами досягаемости. Почему? Он не знал. Но она все же оставила ему это двусмысленное обещание. И часы, дни, месяцы, годы, чтобы вспоминать их беседы, ее жесты, выражение ее лица, ее молчание. И ожидать ее. Построить свою веру на парадоксах Путешествия — и ожидать момента, когда человек получит полную власть над Путешествием, когда Путешественники смогут возвращаться, — если захотят этого, — в свою родную Вселенную после того, как потратят годы на посещение других Вселенных. Но за это время для их родственников, для их друзей может пройти всего лишь несколько лет, иногда даже несколько месяцев. Хотя может случиться и наоборот. Он знал случай, когда юная Путешественница смогла вернуться домой, на родную планету во время второго Путешествия, всего через два года по своему личному времени, тогда как для Центра прошло сто пятьдесят четыре года… Ему оставалось только надеяться, что парадоксы окажутся на его стороне, верить в капризную машину времени… и ждать.

Ты действительно все еще ждешь, Эгон? Или это ожидание уже стало частью тебя, превратилось в немного печальную — и немного сладостную — привычку, нечто вроде давно ставшей знакомой молитвы или обычного пари, в твою личную способность верить в предельную гармонию Вселенной? Если она вернется, что ты ей скажешь, этой Талите, которую ты считаешь своей?

Вообще-то ему казалось, что у него есть, что сказать ей.

— Наставник-врач! К входной двери! — раздался настойчивый голос Тенадена по интеркому. Кажется, что-то случилось. Эгон вскочил и бегом бросился вниз по лестнице. Он оказался на месте одновременно с Вирри, которого призыв застиг скорее всего в библиотеке. Вестибюль все еще был затоплен волной холодного воздуха, ворвавшегося в помещение, когда Тенаден распахнул входную дверь. Он увидел силуэт старика, склонившегося над неясной, присыпанной снегом фигурой со странным горбом.

Но горб оказался всего лишь большим рюкзаком, и Вирри с помощью Тенадена принялся расстегивать жесткие ремни, в то время как Эгон занялся неподвижным телом. Сначала он приподнял веко, затем попытался уловить биение пульса на горле; проверяя, нет ли переломов, он случайно задел небольшую грудь на почти неподвижной грудной клетке. Потом он закатал рукав, чтобы прижать к холодной коже диффузионный шприц. Только глубокое истощение; обморожений, к счастью, не было. Тепло и непродолжительный отдых — и все придет в норму.

Девушка оказалась сильно исхудавшей, очень бледной и очень юной, что едва удалось разглядеть под слоем покрывавшей ее тело грязи, накопившейся за время долгого пути по горам. Очевидно, она смогла продержаться только благодаря исключительному напряжению воли вместе с полной неосведомленностью, если она попыталась добраться в одиночку до Центра в это время года. И это предприятие успешно завершилось. Она ненадолго пришла в себя, когда Эгон осторожно растирал ее мочалкой в ванне, наполненной горячей водой. Она открыла ярко голубые глаза, посмотрела на Эгона затуманенным взором и пробормотала: «Это Центр?»

— Да, конечно, — ответил ей Тенаден с улыбкой, которой она, несомненно, не увидела, потому что ее тело тут же тяжело обвисло в руках Эгона, когда она снова потеряла сознание.

Аккуратно высушив девушку полотенцем, Эгон отнес ее в одну из свободных комнат. Его совсем невесомая ноша, от которой исходил аромат чистого детского тела, выглядела настолько трогательно, что Эгон с волнением и легкой иронией улыбнулся сквозь прядь влажных волос, прилипших к его щеке: несмотря на два десятка лет, проведенных им в Центре, он все еще сохранял свежесть восприятия, и удивительная самоотверженность учеников продолжала восхищать его. С помощью Тенадена он уложил девушку в постель. Пока он старательно укутывал ее одеялом, Тенаден осмотрел содержимое рюкзака. Там не было почти ничего, кроме самого необходимого для выживания высоко в горах. В конце концов, промежуточные станции на пути к Центру на расстоянии не более ста километров друг от друга, иногда даже меньше. Тенаден выпрямился с удовлетворенным восклицанием: он обнаружил то, что искал — удостоверение личности девушки, заложенное между страницами книги «Новые горизонты», которую почти наверняка можно найти у любого стажера.

Неожиданно Эгон увидел, что выражение лица Тенадена изменилось. Его старый приятель бросил на него быстрый взгляд, затем посмотрел на уснувшую девушку и протянул Эгону запечатанный в пластик конверт.

У Эгона в голове одновременно мелькнули две мысли; сначала это невозможно, потом ну, конечно. Судя по дате рождения — октябрь 1962 года — ей едва исполнилось девятнадцать лет. Она родилась в Монрёале, на Новеландии. Меньше, чем за три месяца, она пересекла два континента, если верить дате, отмеченной в карточке стажера. Этого не может быть.

И ее зовут Талита Меланевич.

Он никогда не думал об этом. Невероятность произошедшего едва не заставляет его улыбнуться. Тем не менее, все Талиты, которые прошли через Центр, родились на Земле, он точно знает это. Так же, как его Талита; точнее говоря, самая первая Талита. Но он никогда не предполагал, что одна из них может существовать здесь, в этой вселенной, именно на этой планете и, тем более, одновременно с ним.

Ладно, не совсем одновременно: эта Талита еще не родилась, когда он встретил свою Талиту двадцать четыре года тому назад.

Потрясенный ощущением нереальности происходящего, что бывает всегда, когда его охватывают воспоминания, связанные со временем, он зажигает лампу в изголовье постели и смотрит на тонкое лицо. Линия бровей, может быть, линия рта; скулы… голубые глаза. Да, похоже. Но она такая юная, такая бледная и такая истощенная. И лицо ее свободно от всех масок, стертых глубоким сном. Обязан ли он узнать ее (почему бы не проявиться своего рода голосу крови)? Он улыбается: нет, он все же не узнает ее. Но это тоже Талита, как и все предыдущие. Не та, которую он все еще ждет несмотря на все, не та, которая обещала ему вернуться. Эта девушка всего лишь ученица, она еще никогда не проходила через Мост. Как это странно. Совсем новая Талита. В то же время, чем-то неуловимым прежняя. Для тех, которые до сих пор проходили через Центр, первое Путешествие было в далеком прошлом — для тех Талит, которые не узнавали его. Или узнавали только потому, что уже встречали на своем пути, в какой-то из бесчисленных вселенных, другого Эгона. Им могло быть двадцать, тридцать, сорок и даже больше лет. Но обычно у них было больше сходства с его Талитой, чем у этой жалкой тощей девчонки.

Прикрыв за собой дверь в темную комнату, Эгон неожиданно подумал, что для нее все происходит в первый раз: она ведь впервые очутилась в Центре. И впервые встретила Эгона.

И потому, что это его обязанность, как наставника и врача, а также — и он хорошо понимает это, — потому что он ее первый Эгон и потому что она так мало похожа на его Талиту, он оказывается у изголовья постели, когда настает момент пробуждения девушки. Голубые глаза медленно открываются и останавливаются на его лице.

На редкость жесткий взгляд.

Удивленный, он ощущает, как в одно мгновение этот недоверчивый взгляд охватывает его, оценивает и отодвигает в сторону — как объект, не представляющий в данный момент опасности. Он мог бы поклясться, что на неподвижном лице промелькнуло и выражение презрения. Девушка произносит, как и накануне: «Центр», но странным голосом, лишенным какой-либо интонации. На ее лице ничего не изменилось — не нахмурились брови, не напряглись мышцы — она выглядит идеально расслабленной. И только глаза выдают то, что скрывает все ее тело: она настороже и готова к мгновенной реакции при малейшем признаке опасности.

«Меня зовут Эгон Тьеарт», — слышит Эгон свои собственные слова, звучащие, как предложение перемирия. Потом он добавляет: «я наставник и врач этого Центра».

Взгляд голубых глаз снова останавливается на его лице. Возможно, при этом совершается некоторая его переоценка, но лицо девушки продолжает сохранять свою маску полнейшего безразличия. Эгон думает, что девушка сейчас заговорит, он ожидает ее слов. Но она закрывает глаза, ничего не сказав.

Несколько мгновений он остается возле нее, потом встает и выходит из комнаты. Если ученик не хочет говорить, воспитателю не остается ничего другого, как помалкивать. Это незыблемое правило. Стажеры сами принимают решение и приходят в Центр; оказавшись в Центре, они сами определяют, говорить им, или молчать, остаться, или уйти. Наставники находятся рядом с ними только для того, чтобы отвечать на вопросы, но не для того, чтобы преподавать. Какой бы дикаркой ни казалась эта девушка, с ней будут обращаться точно так же, как с остальными стажерами. И на нее потратят столько времени, сколько потребуется.

В коридоре Эгон замедляет шаги, внезапно удивившись, что он так спокоен, что на его лице даже играет легкая улыбка. Что он ведет себя как все остальные. Ведь это ученица. Всего лишь ученица.

На протяжении нескольких недель после выздоровления девушки Эгон время от времени встречал ее. Очень редко это происходило в местах, где обычно собираются ученики и воспитатели — в столовой, в общем зале, в помещении для игр. Чаще всего он видел ее в спортивном зале, где она вытанцовывала яростные и смертельно опасные па боевого рал-ки — новеландского варианта карате, или в бассейне, по дорожкам которого она носилась взад и вперед так упорно, словно отрабатывала наказание.

Этим утром она одним движением выбросила свое тело из воды, достигнув конца дорожки, несомненно, только потому, что заметила его, но как бы по причине того, что просто закончила тренировку. Она взяла полотенце со стартовой тумбы, возле которой стоял Эгон, и принялась растирать обнаженное тело сильными, грубыми движениями. Она быстро оправилась после путешествия по зимним горам, и хотя оставалась столь же стройной, как раньше, на ее теле оформилась нервная, идеально контролируемая мускулатура. Линии тела казались четкими, экономными, словно бесполыми. Она очень коротко подстригла волосы, образующие нечто вроде гладкого черного шлема вокруг лица, на котором еще сохранились следы перенесенных испытаний. Но взгляд ее голубых глаз не изменился, оставшись жестким, неподвижным и напряженным.

— Вы давно здесь?

Он притворяется, что вопрос имеет отношение к данному помещению:

— Минут десять. Мне кажется, что в схватке без оружия вы будете опасным противником.

Ему показалось, что она несколько озадачена. Взгляд голубых глаз уходит в сторону.

— Разве это не обязательно для Путешественников?

Он снова притворяется, что понял вопрос иначе, чем рассчитывала она:

— В этих горах давно нет бандитов.

Он замечает, как сжимаются ее губы. Потом она повторяет вопрос, сделав ударение на последних словах: «…для Путешественников».

— О, — произносит Эгон небрежным тоном, — конечно, как и многое другое.

— Я занимаюсь всеми видами боевых искусств. — Она смотрит на воду бассейна, играющую голубыми бликами возле стенок из голубой керамики. — Но это есть в моем досье, как и все остальное.

В голосе, старательно изображающем нейтральность, все сильнее чувствуется напряжение. Эгон не пытается выяснить, о каком досье она говорить; наставники стараются задавать как можно меньше вопросов. Но он отвечает на вопрос, оставшийся невысказанным:

— Мы знаем только ваше имя, возраст и место рождения (это дает нам гораздо больше, чем ты думаешь, девочка).

Она напрягается, удерживаясь, чтобы не повернуться к нему; несомненно, она не хочет показать свое удивление. Чуть подождав и почувствовав, что снова способна контролировать себя, она снисходит до того, чтобы взглянуть на него.

— Вы принимаете кого угодно, — говорит она с понимающей улыбкой, которая означает: со мной это не пройдет, и вы хорошо знаете это.

— Конечно.

Несколько мгновений она изучает его, потом поворачивается к бассейну; отблески ряби играют на ее упрямом профиле, пробегают по короткой мокрой челке, кажущейся от этого еще более черной, по носу с небольшой горбинкой, по полным губам.

— Когда у меня начнутся занятия?

Похоже, в ее голосе прозвучал вызов.

— Прямо сейчас, — отвечает Эгон, стараясь не улыбаться; вот уже шесть недель, как она в Центре. Большинству учеников требуется гораздо больше времени, чтобы задать этот вопрос.

Поскольку теперь это входит в его обязанности, он прежде всего показывает ей Мост. Девушка внимательно рассматривает металлическую сферу, в полированной поверхности которой видно искаженное отражение зала и два деформированных силуэта; она дотрагивается до кабеля, связывающего сферу с генераторами, спрятанными в толще скал. Без малейшего оттенка вопроса в голосе, она произносит:

— Это и есть Мост.

— Да.

Эгон касается красного рычага, и сфера медленно раскрывается; теперь можно видеть камеру, прозрачная оболочка которой тоже отходит в сторону. Так как ему неизвестно, что она может знать про Мост, он кратко излагает стандартные сведения:

— Заняв место в камере, Путешественник засыпает, погруженный в раствор, охлажденный почти до абсолютного нуля. После этого начинается Путешествие.

Немного помолчав, она говорит:

— Я могла бы отправиться уже сейчас.

Все тот же сознательно нейтральный тон, стремящийся исключить возможность любого вопроса, любого признания в неведении, любой открытости. Что она знает и чего не знает про Мост? Родом из Новеландии, она выросла в условиях жесткой структуры материалистического общества, стремящегося к увеличению отдачи его членов и совершенствованию производства. Это общество не слишком благосклонно взирает на деятельность Центра, и информация о нем, циркулирующая в Новеландии, не может быть ни слишком подробной, ни достаточно точной.

— Может быть, и так.

— Это зависит от кого?

Она не спросила: «от чего?». Кроме всего прочего, общество Новеландии построено по строгому иерархическому принципу.

— Главным образом, от вас. Путешественники отправляются в путь, когда они готовы, но совсем не обязательно, что сами они в этот момент считают себя готовыми. Но Центр старается максимально обеспечить их успех. И не только обучая их боевым искусствам. Путешественники должны также в совершенстве освоить технические аспекты Путешествия, например, хорошо знать устройство Моста. Если возникнет необходимость, они должны суметь построить его копию.

Он с удивлением замечает, что она едва ли не пожимает плечами. Затем произносит с недоверчивостью, маскирующейся под презрительность:

— И зачем?

— Чтобы иметь возможность продолжать Путешествие, если они этого хотят. Но чаще всего такой необходимости не возникает, потому что обычно они оказываются на планете, где уже существует под тем или иным названием Мост, используемый для Путешествий или еще для чего-нибудь. Иногда Мост оказывается в пределах досягаемости на соседней планете; бывает, что неподалеку от Путешественника находится общество, научно и технологически подготовленное к тому, чтобы сконструировать Мост по его указаниям, если, конечно, ему удается убедить местных ученых. На все это может уйти много времени. Иногда даже у Путешественника пропадает всякое желание путешествовать, когда все бывает готово.

Теперь она действительно смотрит на него; ее лицо почти избавилось от выражения полного безразличия: едва ли не приоткрытый рот, едва ли не поднятые брови. Эгон подавляет улыбку и продолжает:

— Кроме того, Путешественники должны привозить что-нибудь из своих Путешествий, если они хотят этого. Но можно и ничего не привозить — только свое тело и свое сознание. Поэтому они и тренируют тело и сознание, чтобы тоньше воспринимать, усваивать и запоминать как можно лучше и как можно больше. Это бывает необходимо и для их выживания. Недостаточно уметь хорошо сражаться.

Он почти скатился на менторство; девушка улавливает это, берет себя в руки и снова замыкается в себе. Снова взглянув на сфере, она спрашивает:

— Так когда же я начну?

Он передал девушку в руки наставников, специализировавшихся на бесчисленных предварительных исследованиях. Их цель — выяснить, способна ли она выдержать тренировки и операции, которые превратят ее тело в совершенную машину для выживания. Он не волнуется за нее в связи с этим — организм стажера почти всегда хорошо справляется с любыми нагрузками, но его беспокоит дальнейшее: она старается выглядеть такой жесткой, такой решительной, но под этим панцирем она, несомненно, крайне уязвима. В конце концов, ведь это Талита. Существуют также тесты, позволяющие оценить чисто человеческие качества стажеров (добраться до Центра — значит, пройти первый из этих тестов). Но необходимо, чтобы они сами попросили проверить их. И если они не захотят этого, то никакая операция, никакая обработка препаратами не изменит в них то, что должно быть изменено, чтобы приспособить их к Путешествию.

Конечно, в других вселенных пытались, пытаются и будут пытаться изготовить нужные «модели» Путешественников. Существуют химические субстанции, разработаны операции и методы кондиционирования, чтобы изменять практически все, что может быть изменено в человеке; но единственным кардинальным способом контролировать Путешественников и Путешествие является убийство. Убить их душу, стереть их личность и отпечатать на полученной чистой странице образ цели, которую необходимо достичь… В результате — никаких открытий, никаких странствий по вселенным. Только банальное перемещение по нескольким планетам ближайших звездных систем внутри одной и той же вселенной. Процедура, полезность которой, в конце концов, оказывается весьма ограниченной. Вот две капитальных иллюзии: надежда использовать Путешественников в чьих либо целях; возможность получать выгоду из Путешествия. Никто другой кроме Путешественника не имеет власти над Путешествием; к тому же, ему приходится немало потрудиться, чтобы получить эту власть.

Дело в том, что сила, овладевающаяся человеком, когда он оказывается вблизи от абсолютного нуля и когда прекращается любое движение, сила, которая устремляется, увлекая за собой покорное тело, в другую вселенную, где вновь становится возможным движение жизни, — это не воля, не разум, не сознание. Тем более, это не то, что когда-то один из ученых другой вселенной назвал «подсознанием». Это не только все перечисленное и вместе взятое, это и нечто большее: синергетическое взаимодействие множества составляющих этой нематериальной матрицы, которая образует живое человеческое существо и которое, за неимением более подходящего термина, Эгону хотелось называть «душой», как это делают верующие. И в этой вселенной «душа» стажеров принадлежит им; Центр только отзывается на просьбы, но не подталкивает к ним. Обратиться в Центр — это первый шаг. Затем приходится подвергнуться проверкам, начать тренировки, узнать, что такое Мост, научиться работать с архивами, в которых находится информация, собранная Путешественниками… Каждый из этих последующих шагов совершается в нужное время, и каждый стажер сам определяет свой ритм. На тренировки и физические трансформации уходит обычно год, иногда два. Но требуется три-четыре года, иногда больше, чтобы стать настоящим Путешественником. Или чтобы понять и принять, что ты никогда им не станешь.

(Вернуться в мир после Путешествия, которое Путешественники совершают через множество вселенных, но которое можно проделать и внутри себя. Или остаться в Центре и стать наставником… Но, в любом случае, переделать то, что было сделано. Сбросить с себя одежду, надетую для Путешествия, которое ты уже не хочешь совершить; утратить силу костей и мышц, ошеломляющую скорость рефлексов, все заново приобретенные чувства. Утратить, да, утратить все это… Но то же самое происходит с Путешественниками, которые перестают путешествовать: это неизбежная цена, которую всегда приходится платить.)

Однажды утром Эгон просыпается необычно рано. Поняв, что снова заснуть ему не удастся, он встает и отправляется в сад, чтобы там дождаться завтрака. По дороге он захватывает с собой гитару — ему нравится играть среди зелени, наблюдая за любопытными зверьками, которые собираются со всего сада, чтобы послушать исполняемые им мелодии — по крайней мере, он думает, что они слушают его. Он усаживается на своем любимом месте, опускает гитару на колени, но не сразу касается струн. Некоторое время он наслаждается спокойствием вокруг него, заполненным тысячами живых звуков, и улыбается при мысли о неизбежном ритуале воспоминаний. Всегда, когда он приходит сюда, цепочка таких похожих и таких разных мгновений влечет его через время к тому самому моменту, тому первому воспоминанию: двадцать три года тому назад Талита (это был день ее ухода) протянула ему гитару со своей обычной странной улыбкой, одновременно печальной и ироничной, в которой он почувствовал столько нежности, что едва сдержал слезы. И еще долго после того, как она ушла, он не мог ни придти в сад, ни коснуться гитары, чтобы не заплакать. Но двадцать три года… За это время слезы успели высохнуть. У него даже перестал ощущаться привычный спазм в горле, и в его улыбке нет ни капли принуждения, хотя она, конечно, немного печальна, и, пожалуй, немного иронична. Но всегда полна нежности. Неужели он действительно успокоился? Пожалуй, да.

Теперь, во время игры на гитаре, он с удовольствием вспоминает и многие другие моменты. В особенности, его первый урок, когда Талита впервые прикоснулась к нему в его небольшой комнатушке над ангаром для катеров. Перед этим она показала несколько основных аккордов, и теперь хотела, чтобы он усвоил арпеджио и разный темп. Он ощущал себя чудовищно неловким, но она повторяла все снова и снова, терпеливо и с улыбкой. «У тебя будет получаться лучше, чем у меня, потому что я даже не в состоянии как следует согнуть пальцы». В ответ на его вопросительный взгляд она отложила гитару и вытянула вперед руку ладонью кверху. После этого она что-то проделала со своими пальцами… согнутыми оказались только последние фаланги безымянного и мизинца. А вот указательный и средний пальцы правой руки остались прямыми. Она показала ему эту руку: «Я как-то сильно порезалась, давно, когда я…»

Он попытался разглядеть шрамы, но не смог обнаружить их, если только этот небольшой длинный бугорок на указательном пальце не свидетельствовал, что… Уловив, как изменился ее голос, он поднял взгляд: она смотрела на него пристально, без улыбки, немного расширившимися глазами. Молчание затянулось, и когда он уже почувствовал тревогу, на ее лице снова появилась улыбка, но совсем другая, и смысл этой перемены он не смог понять.

«Я порезала руку перед тем, как отправиться в свое самое первое Путешествие», закончила Талита, и ее голос прозвучал очень необычно. Все с той же загадочной улыбкой, она протянула руку и медленно, глядя ему прямо в глаза, погладила по щеке. Что с ней случилось, о чем она думала в этот момент? Даже сейчас он не понимал этого, как в то время не понимал многие ее взгляды, многие паузы в разговоре. Но ему был очень дорого воспоминание об этом первом прикосновении холодных пальцев — очевидно, в них плохо циркулировала кровь — к его щеке.

Он извлекает несколько аккордов — это тоже своего рода ритуал. Он всегда начинает с той самой первой мелодии, которой она его научила. Это всего лишь несколько нот, но таким образом он приветствует ее через время. Звуки его гитары кажутся ему восхитительно насыщенными и объемными, а самая обычная последовательность нот — чем-то вроде чуда. Да, действительно, музыка, которую играют, так же, как танец, который танцуют, скорее всего, есть ничто иное, как отражение божественной гармонии. Может быть, музыка чем-то схожа с траекторией, которую описывают Путешественники между бесчисленными вратами миров? Нечто подобное говорят некоторые верующие; об этом иногда говорила и Талита.

Он снова улыбнулся, продолжая играть мелодию, которую она принесла ему в подарок с другой Земли. Гимнопедия. Медленная, но свободная мелодия; мерно звучащая, задумчивая, и в то же время освещенная тайной лукавой улыбкой; гимнастические вольты, контролируемое сознанием ликование юношеских тел, ловких и стремительных братьев и сестер… Путешественников?

Уголком глаза он улавливает движение слева от себя, но продолжает играть; наверное, это один из котов, обитателей Центра. Может быть, это хорошо знакомое ему животное с длинной бежевой шерстью, коричневой мордочкой и яркими голубыми глазами?

Действительно, его взгляд тут же встречается с голубыми глазами. Но это глаза Меланевич — так она сама называет себя, хотя окружающие для краткости недавно стали звать ее просто Меланэ. В связи с этим, он испытывает к ней нечто вроде благодарности, смешанной с иронией: ему, пожалуй, было бы трудно называть ее Талитой — слишком уж она непохожа на все, что будит в нем это имя. Он улыбается гостье, с радостью отмечая, что она не обратилась в бегство, заметив, что в саду уже есть кто-то. Наверное, ее привлекла музыка. Если звуки гитары могут очаровывать белок и котов, то почему бы им не привлечь эту маленькую дикарку? О, Орфей, помоги мне! Похоже, что его мольба была услышана: ресницы медленно прикрывают огромные голубые глаза, на губах появляется намек на улыбку, и она произносит: «Это было так красиво».

Эгон наклоняет голову и проводит пальцем по струнам, заставив коротко зазвучать высокое «ми», словно для того, чтобы поставить точку после ее комментария. Невероятно, но Меланэ продолжает: «Я помешала вам».

Это ее обычная манера задавать вопрос в утвердительной форме. Он спокойно отвечает в непринужденной манере, стараясь не спугнуть ее: «Нет, что вы. В это время я обычно играю для котов и птиц. Такой слушатель, как вы, для меня гораздо приятнее».

Согласится ли она вступить в игру? Она ничего не говорит в ответ, но усаживается на траву у ствола ближайшего дерева — здесь он может наблюдать за ней уголком глаза, не поворачивая головы в ее сторону. Он выполняет невысказанную просьбу и возобновляет игру. Через несколько мгновений он принимается негромко напевать слова песенки, которую наигрывает. Он знает, что у него приятный голос — слегка меланхоличное вибрато. Он незаметно поворачивается к девушке: она внимательно следит за тем, как он извлекает звуки из струн, переводя взгляд с его правой руки на левую. Когда он останавливается, она поднимает взгляд: «Это очень трудно».

Он старательно устраняет всякий намек на надежду в своем голосе, отвечая: «Я уже не помню, как научился играть, это было очень давно. Но я могу показать вам, если вы хотите».

И он протягивает ей гитару. Неужели, она действительно так легко поддастся на его уловку?

Кажется, да. Она берет инструмент и неловко опускает его себе на колени. В этот момент она внимательно рассматривает струны и гриф и не смотрит на Эгона, поэтому он позволяет себе улыбнуться: девушка слишком юная, он должен помнить об этом. Спасибо, Орфей.

Он кладет ее пальцы на гриф и струны; девушка позволяет ему прикасаться к себе, направлять ее движения, как будто не замечая этого. Она следует его указаниям серьезно и старательно: еще бы, если уж она знакомится с чем-либо, то для нее исключительно важно добиться успеха. Она сама догадывается, как исполнять самые простые арпеджио, и быстро овладевает последовательностью до-мажор. Она возвращается назад, ошибается, начинает снова. Потом спрашивает: «Есть и другие аккорды?»

Она продолжает знакомиться с гитарой еще добрых четверть часа, потом отпускает гриф, трясет левой рукой с забавной гримаской и дует на кончики пальцев, натертые стальными струнами.

«В конце концов у вас образуются мозоли», замечает Эгон, протянув к ней свою левую руку, чтобы показать кончики пальцев. «Но у вас слишком длинные ногти на этой руке». Она отвечает: «А у вас слишком короткие, не такие, как на другой. Мне всегда казалось странным, что у вас ногти разной длины на разных руках».

Отдает ли она себе отчет, что этим признается в необычном интересе к другому человеку? Похоже, что нет. Осмелев, он спрашивает: «Что, вам это показалось сложным?»

Ах, какая это ошибка — задать прямой вопрос! Она тут же кладет гитару на траву, и неохотно бросает: «Нет», продолжая массировать пальцы и не глядя в его сторону.

Он чувствует, что стоит ему задать еще один вопрос, и все закончится. Поэтому он берет гитару и начинает наигрывать под сурдинку. Меланэ поднимается, отряхивает с себя сухие травинки. Он вздыхает про себя, не замедляя быстрого перемещения пальцев по струнам. Вот тебе и на, Орфей. Впрочем, это было бы слишком хорошо.

«В Центре найдется еще одна гитара?» спрашивает Меланэ.

Разумеется, она не подходит к нему за советами, это было бы слишком откровенно. Но на следующий вечер он приносит свою гитару в общий зал — конечно, по просьбе Тенадена, с которым он договорился об этой просьбе. Он исполняет несколько отрывков мелодий, очень простых, которые легко запомнить и повторить. Еще через несколько дней он приходит в сад (Вирри предупредил его, что она там), застает ее за игрой, указывает на некоторые ошибки и дает несколько советов. Через пару недель, снова в саду (все наставники в курсе, что его нужно предупредить), он замечает, что Меланэ делает значительные успехи и говорит ей об этом. Она воспринимает его слова весьма сдержанно, не изменив нейтрального выражения лица, но ему ясно, что она довольна похвалой. Потом, с исключительно безразличным видом, она сообщает: «Я думаю, что мне понадобится несколько больше информации об игре на музыкальных инструментах».

Он с удовольствием слышит это «я думаю» и тут же показывает ей мажорные и минорные гаммы и обращение аккордов, рассказывает о различных тональностях… «Я думаю». Да, она делает успехи. Он следит, как она точно повторяет все, что он показал ей, с иронией воспринимая свою почти отеческую нежность к девушке. Короткая прядка черных волос, закрывающих щеку, прикушенная губка, нахмуренные брови. Она очаровательна в своем старании, эта маленькая Меланэ.

Ему приходится совершить усилие, чтобы напомнить себе, что это Талита.

Потом тренировки начинаются всерьез, и он реже видит ее с гитарой, чем на занятиях по теории Моста. Это прилежная, внимательная, целеустремленная ученица. После окончания занятий она ведет себя сдержанно, но почти нормально. Говорит то, что полагается, делает то, что требуется вместе с другими стажерами, которые находятся на той же стадии обучения, что и она — их всего десяток — как с другими наставниками, так и с ним. Только то, что требуется, но не больше. Редко улыбается, мало говорит, никогда ничего не предлагает, удовольствуется тем, что внимательно слушает и наблюдает. Но это поведение — ничто иное, как маска, только более искусная, чем те приемы, которые она применяла сначала. Тем не менее, это всегда своего рода броня, за которой скрывается подозрительность и настороженность. Надо надеяться, что она постепенно начинает понимать, что здесь ничто и никто ей не угрожает.

Если не считать ее саму. Никаких алиби (какими бы они не были в ее прошлой жизни), никаких уловок. Она должна научиться оставаться сама собой в разных ситуациях. В конце концов, разве не для этого она пришла в Центр, как пришли и все остальные? Тем не менее, это все же Талита, как бы сильно не отличалась она от той Талиты, какой он может представить ее в юности! Он не может не надеяться, что она примет его право на сравнение.

И все же он замечает, что другие стажеры меняются со временем, тогда как она остается все той же. По крайней мере, ее маска не меняется заметным образом, ничего не выдавая из того, что происходит под поверхностью — если там что-то происходит. Может быть, это тот напряженный покой достигших предела прочности глубинных слоев, покой, граничащий с великим сотрясением, благодаря которому они рано или поздно окажутся выведенными на поверхность? Или это тот окончательный покой водной поверхности, под которой навсегда исчезает угасшая жизнь? Вот будет любопытно, если… Он спохватывается и заставляет себя рассмотреть гипотезу более спокойно. Следует принять мысль — и он давно принял ее — что наравне с множеством миров, в которых вообще нет Талиты, существует хотя бы одна вселенная, в которой Талита так и не стала Путешественницей. Или такая, в которой ее попытка стать Путешественницей потерпела неудачу, и она не нашла другого пути.

И что этой вселенной может оказаться именно его вселенная.

«Меланэ попросила, чтобы над ней начали операции», — сообщил Тенаден однажды вечером Эгону. Он ничего не добавил к этому, потому что знал: это не нужно. Прошло более полугода с тех пор, как Меланэ появилась в Центре; два стажера из ее группы уже начали проходить специальную обработку и подверглись операциям, которые позволят им видеть, слышать и ощущать лучше, больше и иначе, чем это позволяют обычные человеческие чувства. Талита Меланевич успешно закончила первую фазу тренировок, готовящих к Путешествию, она знает все, что нужно знать об устройстве и функционировании Моста. Теперь она хочет перейти ко второй фазе, и у Центра нет права отказать ей в этом (или «согласиться»). У Центра есть только две возможности: во-первых, добиваться, чтобы все занимающиеся с самого начала продвигались в процессе подготовки к путешествию примерно с одинаковой скоростью; во-вторых, возвратить в исходное состояние уже подготовленного стажера, если он отказывается совершить Путешествие, или проделать то же с Путешественником, который не хочет продолжить свои странствия. Но всегда именно стажеры и Путешественники решают сами, должны ли они переходить к следующему этапу подготовки, и так продолжается до начала первого Путешествия; они сами принимают решение и о прекращении Путешествий.

Стажеры отправляются в путь, когда они готовы, но это не означает, что в этот момент они сами обязательно считают себя готовыми. В древние времена и в этом мире, и в других Вселенных совершались (совершаются, будут совершаться) многочисленные ошибки, промахи, злоупотребления и трагедии, после чего Центры постепенно пришли к тому, что были приняты своды писаных и неписаных законов. Даже теперь иногда случаются недоразумения, приводящие к трагедиям. Случается, что у стажера обнаруживается слабина, о существовании которой ничто не позволяло догадаться раньше, и он ломается. Иногда это происходит в самый последний момент, когда он уже находится в Сфере, за мгновения до начала Путешествия. Чаще же это случается на стадии физических преобразований, начать которые и попросила Меланэ.

Естественно, ей не будет отказа. Эгон знает, что Тенаден пришел к нему не за советом: он просто хотел проинформировать его. И не потому, что речь шла о Талите — точно так же он поступил бы и в случае любого другого стажера, в устойчивости которого он имел бы сомнения. Его цель — предупредить Эгона, как и всех других наставников, что они должны быть более внимательными, чем обычно.

Но с первыми жаркими летними днями в Центр прибыл Путешественник, и Эгон получил задание помочь ему вспомнить все подробности Путешествия и занести эту информацию в архив. Нагруженный сверх всяких норм работой, он на время потерял из виду Талиту. Мимоходом он узнавал от других наставников, от врачей-неврологов и от психологов, что она успешно перенесла все операции и сейчас нормально восстанавливается. Разумеется, сложности создают не сами операции и не восстановительный период; главной проблемой является последовательная адаптация мозга стажера к жестокой бомбардировке новыми ощущениями; он теоретически знаком во всех деталях с этим состоянием, но еще не умеет справляться с ним.

Наступает день, когда Меланэ пробуждают, выводя из состояния искусственного сна, в который ее погрузили, чтобы тело быстрее приспособилось к изменениям психики. Тенаден попросил Эгона присутствовать при этом, и тот согласился. Он прекрасно понял, что Тенаден высказал эту просьбу не ради него (Меланэ так мало похожа на Талиту…), а ради девушки: он единственный сотрудник Центра, при общении с которым в поведении Меланэ проскальзывает нечто, напоминающее обычные человеческие отношения. Все ее контакты с другими аспирантами и другими наставниками представляют часть роли, которую она разыгрывает. Но музыка, гитара… это, и только это может быть настоящим.

По постепенному расслаблению всех мышц, долгое время находившихся в предельном напряжении, Эгон понимает, что Меланэ проснулась, но она не открывает глаз. Ему хорошо известно, что она ощущает в эти мгновения: она улавливает малейшие колебания температуры и поля силы тяжести, а отражения звуковых волн от стен и предметов обстановки дают ей полное представление о комнате, в которой она находится, о ее форме, предметах обстановки, количестве и поведении присутствующих людей. Он знает, что Меланэ, несмотря на усвоенные теоретические сведения, еще не способна разобраться в том, что сообщают ее органы чувств, что вокруг нее сейчас царит жуткий хаос, из которого ее мозг отчаянно пытается извлечь привычные краски, формы, звуки, воспоминания, что угодно: любую упорядоченность, только не этот головокружительный вихрь. И он понимает, что только гордость удерживает ее от отчаянного крика. Она дышит осторожно, словно с каждым вдохом к ней в легкие поступает отравленный воздух.

Многие в такой ситуации испускают вопли с момента пробуждения.

«Меланэ?»

(Одновременно с улавливаемыми ее слухом звуками, она отмечает тесно связанные с ними колебания воздуха от дыхания, пульсации волн звука/тепла на открытой коже лица и плеч.)

Она начинает поворачивать голову в направлении Эгона, но тут же останавливается с исказившимся лицом: это движение мгновенно разрушило и тут же восстановило — но уже в ином виде — вихрь ее восприятий. Потом, после исказившего черты ее лица усилия, она расслабляется. Она снова контролирует свое поведение.

Эгон не знает, можно ли радоваться этому, и повторяет ее имя: «Меланэ». Глаза девушки остаются закрытыми; она хорошо усвоила настойчиво повторявшиеся на тренировках советы наставников. Способна ли она различить его голос среди воспринимаемых ею хаотичных колебаний, заливающих ее волн хаоса? Ее лицо действительно расслабляется, по крайней мере, Эгону хочется верить в это, и она едва слышно шепчет: «Эгон».

— Да, это я. Теперь, если хочешь, можешь открыть глаза.

Она очень медленно поворачивает голову в его сторону, не открывая глаз. Он так же медленно наклоняется к ней. Она заметно вздрагивает: это плавное рассчитанное движение все равно слишком резко нарушило изменчивые сферы ее ощущений. Эгон прекрасно помнит свой собственный опыт: внезапное дробление того, что едва начало формироваться в некий порядок, диссонирующие ритмы, болезненные колебания… И он повторяет, все так же тихо: «Ты можешь открыть глаза».

Медленно поднимаются веки, в щелках между ними видны голубые глаза. Взгляд останавливается на его лице, но он знает, что Меланэ не видит его по-настоящему: перед ней не силуэт с четкими контурами, а множество отдельных его составляющих. Она улавливает биение его сердца, пульсацию легких, градиенты тепла на разных участках тела, даже непрерывный обмен молекулами между его кожей и окружающим воздухом. Он представляется ей чем-то вроде светящегося туманного облака постоянно меняющего свои оттенки; может быть, в центре этого тумана она и видит нечто материальное. Потребуются недели, может быть, месяцы, чтобы мозг научился правильно анализировать поступающую в него информацию, выстраивать связные структуры и, наконец, сознательно выбирать уровень восприятия. Она научится видеть нормально, в инфракрасном спектре, в ультрафиолете; слышать обычные звуки, ультразвуки, инфразвуки… Меланэ не закрывает глаза, выдерживая пытку хаосом необычных ощущений десять, двадцать, тридцать секунд…

— Очень хорошо, Меланэ, теперь закрой глаза, — шепчет Эгон.

Выдержав еще несколько секунд, она подчиняется.

Проходит неделя, затем еще одна. Меланэ уже научилась видеть, слышать, обонять. Она переживает второе рождение, второе детство; это ее очередной шаг к Мосту. Эгон, все еще занятый своим Путешественником, редко видит ее, но внимательно следит за прогрессом девушки — как, впрочем, и остальные наставники.

Еще три, четыре недели. Меланэ научилась самостоятельно передвигаться — она уже способна без посторонней помощи подняться в свою комнату этажом выше. Этим вечером звуки гитары заставляют Эгона остановиться перед закрытой дверью: мешанина звуков, обрывки искаженных мелодий, мгновения тишины, перемежающиеся, с негармоничными аккордами, раздраженно взятыми неловкими пальцами. Все более и более продолжительные перерывы и, наконец, глухой удар и жалобный звон лопнувшей струны.

Слишком рано, слишком рано! Меланэ еще не обладает координацией движений, необходимой для того, чтобы не затеряться в многообразии лабиринта звуков. Нужно было убрать гитару из ее комнаты! Он должен был подумать об этом, подумать раньше, чем другие наставники. Но теперь уже поздно, он уже не может зайти к ней — она просто не станет слушать его. И он идет дальше по коридору, немного согнувшись под тяжестью огорчения. Завтра, как можно раньше, он поговорит с девушкой.

Но ночью чья-то рука резко вырывает его из забытья. Меланэ оглушила чем-то тяжелым дежурного и заперлась в зале, где находится Мост. Ученики из комнаты, расположенной рядом с комнатой Меланэ, были разбужены диким воплем. Выскочив в коридор, они увидели Меланэ, обнаженную, с дико вытаращенными глазами; она отшвырнула парней в сторону и умчалась по коридору. Эгон смотрит на стажеров, Пайра и Шолтена. Пайр, огромный детина, похожий на сказочного великана, смущенно разводит руками; его физиономия с одной стороны постепенно приобретает фиолетовый оттенок. «Она отшвырнула меня в сторону как пушинку, и я врезался в стену…»

— Состояние берсерка, — говорит Тенаден. — Такой кризис случается у стажеров, прошедших метаморфозу.

Бегом они спускаются по лестнице. Пострадавший дежурный — это наставник Кюрре, сидит на полу, прислонившись к стене; ему оказывают срочную помощь. Дверь зала заперта изнутри. Ее можно открыть, если подняться к центральному пульту и включить аварийную цепь; подобная ситуация была учтена. Но сейчас гораздо важнее происходящее за дверью, состояние Меланэ. Эгон нажимает клавишу интеркома и связывается с девушкой у центрального пульта.

— Жоанн, ты видишь ее на экранах?

— Вижу. (Эгон несколько расслабляется; к счастью, она не вывела из строя систему связи, так что сохраняется возможность…) Но она открыла сферу. Сейчас она забирается внутрь.

Эгон обменивается взглядом с Тенаденом. Эгон нажимает другую клавишу, которая включает динамик интеркома в зале. Он думает об акустике зала, в котором звуки многократно отражаются от плоских и выпуклых поверхностей, беспорядочно дробясь при этом. Тем хуже. Он говорит медленно, четко выговаривая каждый слог, чтобы Меланэ смогла, несмотря на реверберацию, понять смысл произносимых им фраз.

— Меланэ, это Эгон. Ты не можешь отправиться в Путешествие без посторонней помощи. Кто-то должен закрыть сферу снаружи.

Неужели она забыла об этом? Это правило постоянно повторяют стажерам… Мост не всегда действовал таким образом, но после многочисленных ошибок и неудач постепенно выработалась окончательная процедура. Конечно, стажеры отправляются в путь, когда они готовы к Путешествию — но кто-то обязательно должен находиться рядом с ними, чтобы закрыть сферу. Это своего рода последний предохранитель, последняя возможность оказать помощь. Когда же сфера закрыта, — и только после этого, — стажер может нажать изнутри кнопку, которая включает дальнейшую последовательность полностью автоматизированных операций, после чего никто, даже стажер, уже не сможет остановить процесс. Внутри сферы есть еще одна кнопка, позволяющая открыть сферу. Система устроена таким образом, что одновременно может быть нажата только одна кнопка из двух: или пуск или возврат.

— Позволь мне войти, Меланэ. Я помогу тебе.

Он слышит, как за его спиной Тенаден негромко обращается к Жоанн:

— Что она сейчас делает?

— Никакой реакции… Нет! Она выбирается из сферы.

— Ты хочешь помочь мне? — произносит Меланэ, не подходя к интеркому.

— Да, помочь. Открой двери.

— Она не двигается с места, — бормочет Жоанн. — Слушай, Эгон, ведь я могу открыть двери отсюда.

Эгон молча качает головой. Жоанн не видит его, но он знает, что она все равно не станет включать механизм открывания дверей: Меланэ должна сама открыть их.

— Она выбралась из сферы, — снова звучит голос Жоанн. — Она шагнула мимо ступеньки и упала.

Эгон прикусывает губу; он слышит, как Меланэ бормочет что-то неразборчивое, так как микрофон интеркома находится далеко от нее.

— Она поднялась. Сейчас она подходит к консоли приборов.

Голос Меланэ приближается; теперь интерком отчетливо передает ее слова. Она говорит на новеландском, непрерывно повторяя одни и те же фразы, в которых Эгон различает проклятия, обрывки ругательств и молитв. Интонация отчетлива, но слова понять трудно; остается общее впечатление, что ей больно, что она в отчаянии и бешенстве.

— Я помогу тебе, Меланэ. Открой двери, — повторяет Эгон.

С той стороны не доносится ни звука. Не выдержав напряжения, Жоанн громко вздыхает у центрального пульта.

Дверь беззвучно скользит в сторону. За порогом виден ярко освещенный зал, открытая сфера. В глубине помещения, возле пульта, стоит Меланэ. Она оборачивается, двигаясь медленно, словно пловец в плотной воде. Мертвенно-бледное лицо, тело блестит от пота. Левое колено кровоточит.

Эгон приближается. Он тоже двигается медленно, страшно медленно. Девушка вскидывает перед собой руки, пытаясь принять оборонительную позу, но она плохо стоит на ногах.

— Я помогу тебе, Меланэ, — шепчет Эгон. — Забирайся в сферу. Я закрою ее за тобой.

Девушка всматривается в него, слегка прищурившись, словно пытаясь определить, насколько он искренен, но ее слепит искаженное восприятие окружающего.

— Почему? — спрашивает она наконец.

Он старается не поддаваться чувству облегчения; сейчас главное — сохранить контакт.

— Потому что выбор всегда за тобой, Меланэ.

— Ха! — она резко выдыхает воздух с гримасой, которая должна изобразить сардоническую усмешку. Эгон, словно зачарованный, смотрит, как замедленно опускаются ее руки, как будто они ведут себя независимо от ее сознания. Она еще раз повторяет свое «ха!» и добавляет, говоря слишком громко, словно вокруг бушует буря, и она не слышит себя:

— Никогда!

— Но ты сама выбрала Центр, Меланэ.

— Не выбрала… — старательно выговаривает она. — Нигде. Никогда.

— Но ты же находишься не нигде. Ты здесь, в Центре, Меланэ. Никто ведь не заставлял тебя прийти сюда, так?

Она качает головой.

— Заставлял… Заставлял! Да.

— Кто тебя заставлял, Меланэ?

Кто тебя заставил, девочка, что за призраки гнались за тобой до ворот Центра и, наконец, настигли здесь?

Она опирается одной рукой о приборную панель, лицо ее искажено гримасой. Ее губы шевелятся, словно неслышно произносят какую-то фразу. Неожиданно она громко заканчивает ее:

— … я не могла убить их всех.

Эгон старательно контролирует свой голос:

— Убить кого, Меланэ?

Она неопределенно машет рукой, пошатывается и снова хватается за приборную панель.

— Мост, — говорит она подчеркнуто отчетливо. — Я готова.

Спотыкаясь, она направляется к сфере. Двигаясь резко и беспорядочно, как будто полностью потеряв координацию, она поднимается по лесенке и ныряет внутрь сферы. Эгон поднимается следом и наклоняется к ней:

— Мост не убьет тебя, Меланэ. Он отправит тебя в другой мир, и тебе придется все начинать с начала.

Нахмурившись, она пристально смотрит на него.

— Начинать? С начала? (Кажется, в ее голосе звучит страх?) Снова убить его?

Эгон продолжает, наобум:

— Может быть. И там будут другие Меланэ.

Голубые глаза закрываются, голова мотается из стороны в сторону по мягкой внутренней обшивке капсулы.

— Закройте сферу, — шипит девушка сквозь зубы. — Все это брехня. Закройте сферу!

— Ты не умрешь, Меланэ, — настойчиво повторяет Эгон, отчаянно пытаясь казаться спокойным и уверенным в себе. — И ты не хочешь умереть. Иначе ты не пришла бы сюда. Ты не выбрала бы Центр. Ты знаешь это.

Она открывает глаза и растерянно смотрит на него:

— Я не хочу… Не хочу начинать с начала, — бормочет она с нотками совершенно детского протеста в голосе.

— Единственный способ не начинать с начала — это остаться здесь и закончить то, что не было закончено. — Эгон сознательно расстается со своей ролью наставника. — Ты не готова к Путешествию, Меланэ, и ты знаешь это. — Он набирает полную грудь воздуха и бросается, словно в холодную воду:

— Я сейчас закрою сферу, Меланэ, — говорит он решительно и нежно. — Ты сама должна решить, уйти тебе, или остаться. Никто не может заставить тебя, или помешать тебе. Выбор остается за тобой. Помни это.

Что-то неожиданно словно подталкивает его в спину; он наклоняется и касается губами влажного лба под прядью черных волос. Быстро спускается вниз, подходит к панели приборов. Слышит, как Тенаден встревоженно окликает его в тот момент, когда он нажимает красную кнопку.

Сфера беззвучно закрывается.

Эгон опускается на пол, прислонившись к панели спиной. У него немного кружится голова. Интерком молчит, слышно только чье-то взволнованное дыхание. В зале воцарилась абсолютная тишина. Светильники заливают помещение слепящим светом. Эгон закрывает глаза. В голове у него абсолютная пустота.

Странный звук из динамика, закрепленного на сфере, заставляет его приподняться. Рыдание?

И он видит, как сфера начинает раскрываться.

— Ты сильно рисковал, — обращается к Эгону Тенаден, когда они выходят из комнаты, в которой спит обессилевшая от всего перенесенного Меланэ. Эгон кивает головой; разумеется, ему нечего возразить. Он ни на мгновение не пытался внушить себе, что знал, благодаря какой-то сверхъестественной проницательности, какую кнопку нажмет девушка. Это было своего рода пари, и сейчас он пытается с ужасом и растерянностью понять, на что он поставил. На свой почти двадцатилетний опыт преподавания? Или на еще более хрупкие отношения, наметившиеся между ним и Меланэ? Несколько музыкальных аккордов… Или все дело в убеждении, что если это Талита, то в ней обязательно должны обнаружиться скрытые резервы силы и рассудительности?

Да, это был большой риск. Он с внутренним трепетом думает про других Талит (по меньшей мере, одна такая должна существовать, существовала, будет существовать), которые нажали другую кнопку. И, соответственно, про Эгонов (по меньшей мере, про одного), которые должны, были должны, будут должны жить с воспоминаниями об этом.

— Теперь тебе нужно будет заняться девушкой, — обращается к нему Тенаден. Эгон не может сдержать удивление.

— Потому, что это Талита?

Но Тенаден только смотрит на него, слегка улыбаясь, и Эгон догадывается, что скажет ему его старый друг: наоборот, потому что это не Талита, или совсем немного Талита. Потому что благодаря случаю (или тому, что продолжают так называть, хотя верующие часто используют другое определение) здесь и сейчас его жизненный путь пересекся с путем этой девушки, и если бы даже ее звали иначе, Тенаден все равно обратился бы к нему с этой просьбой, и у Эгона был бы такой же ответ, который никого не может удивить. Эгон знает, что он уже согласен, хотя еще и не сказал этого.

Первое время Меланэ упорно молчит. Она открывает на несколько секунд глаза, уловив чье-то появление у ее изголовья, и тут же закрывает их, после того, как убедится, что это он. Он подолгу сидит возле нее, пытаясь представить, что она чувствует. Сравнивает с тем, что чувствовал он, когда отказался от Путешествия. Но он прекрасно понимает, что сходство пережитого ими чисто поверхностное. Он знает, что теперь должен попытаться построить между девушкой и остальным миром мост, без которого она никогда не сможет ступить на настоящий Мост.

И он начинает говорить. Он говорит про Мост, про Центр, сообщает новости из внешнего мира, которые сообщила группа стажеров, только что пришедших в Центр. Чтобы она думала о себе, он рассказывает ей про себя. Он знает, что девушка сама сопоставит, сама сделает нужные выводы. И даже если она отвергнет какое-либо сходство между ними, все же это заставит ее присмотреться к себе, оценить свои возможности, определить свои границы. Он видит, как вздрагивают ее ресницы, но она не смотрит на него, когда он говорит, что тоже был стажером и тоже подвергался операциям, когда вспоминает о своей растерянности, об ужасе, неожиданно охватившем его, когда он осознал изменения, произошедшие с его телом.

— Ты становишься чудовищем, — неожиданно говорит она, не открывая глаз.

Да он тоже так думал. Ему казалось, что ни с чем не согласующаяся, хаотичная вселенная, о которой сообщали его чувства, была всего лишь проекцией, неожиданной материализацией того, чем был он сам, чем он опасался стать: созданием рассеянным, бессвязным, недоступным познанию, никому не подвластным.

Теперь она смотрит на него. Или, по крайней мере, пытается смотреть на него, пытается извлечь необходимую информацию из лавины обрушившихся на нее ощущений, лавины, возникшей от простого движения ее глаз. Эгон незаметно переводит разговор на необходимость выполнять упражнения, позволяющие контролировать зрительные ощущения, и Меланэ следует его советам, может быть, даже не отдавая себе в этом отчета.

В другой раз темой разговора становятся вкусовые ощущения — он специально пришел во время завтрака. А когда Мирабель, его любимая кошка, представила ему, как обычно, свое очередное потомство, он положил пушистые комочки на ладонь Меланэ и описал ощущения котят до того, как у них откроются глаза. Меланэ тоже закрыла глаза и попыталась представить то, что чувствуют котята, которые негромко попискивали, тычась в ладонь в поисках куда-то пропавших материнских сосков. Она почти улыбалась при этом.

Наступил день, когда она согласилась снова испытать гитару (Эгон был весьма обрадован, потому что она попросила его сама, и ему почти не пришлось незаметно подталкивать ее к этому). Наконец, наступил день, когда она заговорила. Сыграв неизвестную ему мелодию, она внезапно остановилась и сказала:

— Он постоянно напевал эту мелодию.

Помолчав, она пристально взглянула на Эгона: «Разумеется, вы не спросите меня, о ком я говорю».

Он посмотрел на нее без улыбки и ответил без малейшей вопросительной интонации: «Разумеется».

Она резко рванула струны: «Вы действительно ничего не знаете о стажерах, которые приходят в Центр?»

— Мы знаем, что это стажеры, знаем, откуда они приходят, их возраст и то, что им удалось добраться до Центра. И этого достаточно.

— Но ведь это может быть кто угодно! (Несмотря ни на что, в ее голосе слышится протест). Воры… и… и другие преступники!

— Эти слова — просто этикетки. Нужно знать, кто и почему их наклеивает. Кроме того, человеку свойственно меняться.

— А если он не меняется?

— Значит, он умер.

Она опускает голову, упираясь упрямым подбородком в гриф гитары и бормочет:

— Есть много способов оказаться мертвым.

Эгон хочет возразить, что только один из них является окончательным, но вспоминает, что она сказала в зале Моста: «Я не могла убить их всех», и сдерживает себя. Лицо девушки помрачнело, глаза ее потускнели. Очень тихо Эгон спрашивает:

— А ты, Меланэ, неужели ты тоже мертвая?

Медленно подняв голову, она смотрит на него, словно откуда-то издалека. Потом выражение ее лица смягчается, и она произносит почти неслышно:

— Я — нет.

Эгон решает рискнуть и продолжает:

— А он — да.

Она резко выпрямляется с агрессивным блеском голубых глаз, но некоторое время молчит, не зная, какой ответ будет наиболее подходящим, потом решается и говорит:

— Кто это — он?

— Тот, кто постоянно напевал эту мелодию, — парирует Эгон.

Она пытается, хотя и довольно неубедительно, изобразить холодный сарказм:

— Да, уж теперь-то вы далеко продвинулись.

— Меня терзает любопытство, — отвечает Эгон с преувеличенной серьезностью. Девушка растерянно смотрит на него:

— А если я ничего не скажу?

Он извлекает из струн своей гитары легкомысленное стаккато:

— Значит, тебе нечего сказать.

Тут же прекратив игру, он наклоняется к девушке:

— Ты можешь ничего не говорить, Меланэ, ты не обязана говорить. Ты сама решаешь, как тебе поступить.

Отведя глаза, она начинает играть что-то сумбурное, но постепенно ноты складываются в мелодию, ту же, что в начале. Она дважды повторяет мелодию, потом останавливается.

— В любом случае, он не был моим отцом. Этот тип, который приютил меня, когда я сбежала. — Она берет аккорд и резко обрывает звук, прижав струны ладонью. — О, это патетическая история, которая заставит вас рыдать от смеха… Вы уверены, что хотите услышать ее? Настоящий сентиментальный роман… — Ее низкий голос вибрирует от презрения и бешенства; Эгон сидит, опустив голову.

Меланэ продолжает, не дожидаясь ответа:

— Героиня — бедная сирота. Ее приютило государство, доброе, справедливое, предусмотрительное государство. Неблагодарная героиня убегает. Ее ловят. У предусмотрительного государства есть заведения для неблагодарных сирот. Она убегает еще много раз. Это рассматривается, как черная неблагодарность. К моменту последнего побега ей исполняется двенадцать лет. Когда ее поимка кажется неизбежной, на сцену из тени неожиданно выходит спаситель. Он довольно невзрачный, этот новый герой. Бродяга, пьяница, вдобавок хромой. Если бы он не был пьян, он ни за что бы не вмешался. Впрочем, позднее, он не раз повторял ей это. Продолжать? Я продолжаю. Наша героиня погружается на самое дно вслед за своим спасителем, становится ради него фальшивой калекой, настоящей попрошайкой, в совершенстве усваивает искусство воровства. Короче, всячески поддерживает его в старости. Ему не удается изнасилование, когда ей еще нет и четырнадцати; впрочем, это происходит скорее случайно, чем для разнообразия сценария. Она вырастает на помойках, становится предводителем банды подростков, расправившись с ее прежним вождем в не слишком рыцарском поединке. Это был короткий период ее славы. Но вот в квартале появляется организованная преступность, настоящая преступность. Нужно сотрудничать с ней или уходить. Она выбирает сотрудничество, потому что ее спаситель, окончательно опустившийся, не хочет уходить. Какая преданность со стороны нашей героини, какая самоотверженность! Теперь ей остается только стать проституткой, чтобы обеспечить несчастному благородному старцу те несколько ежедневных бутылок спиртного, которые необходимы ему для счастья. Но нет; в последний момент происходит очередная неожиданная развязка: появляется еще один спаситель. Он молод, он силен, он уродлив, это восходящая звезда трущоб. Он видел ее поединок, она забавляет его и он предлагает ей свое бескорыстное покровительство. Она соглашается. Еще один период процветания. Ей шестнадцать. У нее имеется ежедневный кусок хлеба и не только хлеба; она может спать, когда и сколько ей хочется, у нее есть шикарные наряды. К тому же, она может читать книги. И она читает, читает, читает.

В неожиданно наступившем молчании Эгон бросает быстрый взгляд на девушку. Ее лицо искажено гримасой, руки судорожно стискивают гриф гитары, но она продолжает, звонко и насмешливо:

— Тем временем, благородный старец умирает, погубленный слишком высококачественными напитками, которыми его в избытке обеспечила неожиданно достигшая успеха воспитанница. Наступает день, когда юный и уродливый главарь банды требует у нее отдать должок — разумеется, его покровительство было не бесплатным. Испорченная прочитанными романами, наша героиня еще раз проявляет самую черную неблагодарность и отказывает ему, ожидая, что он поведет себя согласно традиционному сценарию, согласно которому отрицательный герой с великодушным сердцем, уходит и возвращается влюбленным, очарованным ее невинностью. Однако отрицательный герой, не знакомый с этим сценарием, пытается изнасиловать ее. Возмущенная, она убивает его и исчезает.

Казалось, Меланэ полностью исчерпала свое бешенство; она заканчивает лишенным выражения голосом:

— Она покидает родину-мачеху с полицией и бандитами на хвосте. К счастью, она встречает верующую женщину, которая рассказывает ей про Центр. Она записывается прихожанкой ближайшей Церкви Моста и в течение трех месяцев скрывается от преследователей, ощущая постоянно на спине их дыхание. Продолжение в следующем номере.

Эгон не торопится нарушить молчание, не столько по расчету, сколько из-за необходимости оценить все, что он узнал, заполнить пробелы, восстановить рассказ, исходя из отрицательных его аспектов: унижения презрением, виновности в насилии, любви в ненависти и, может быть, ненависти в любви. И эта свирепая ирония… Он никогда не подозревал ничнго подобного у Меланэ… О, нет! Это не обычная Талита. Обхватив гитару обеими руками и прижав ее к себе, она сидит с закрытыми глазами.

— Все это так важно? — негромко спрашивает, наконец, Эгон. Девушка вздрагивает, но он спокойно продолжает:

— Почему это может быть важным для того, что ты делаешь здесь, для твоего пребывания здесь, для того, что ты хочешь сделать, для того, кем ты хочешь стать здесь? Однажды ты не обратилась в бегство с помощью Моста, Меланэ. Ты не позволила преследованию продолжаться дальше. Может быть, это важнее для тебя?

Она смотрит на него расширившимися глазами. Эгон встает и оставляет ее наедине со своими вопросами.

Через несколько дней она возобновляет тренировки с предназначенными для этого наставниками, а Эгон возвращается к своей обычной работе — рассказывать стажерам о принципах действия Моста и способах его изготовления. Все это время, как и остальные наставники, он дежурит по неделе поочередно у Моста, в центре управления, в лазарете, на кухне, в саду.

Меланэ находит его именно в саду. Ничто в ее поведении не говорит, что она искала его. Он видит, как девушка небрежной походкой, раздвигая руками свисающие над аллеей ветки, постепенно приближается к нему. Он продолжает поливать цветы не поднимая головы, когда она останавливается возле него. «Добрый день», — говорит она наконец. Он отвечает: «Добрый день». Нежели она улыбнулась? Нет, конечно, но в ней не чувствуется обычное напряжение. Она присаживается на одну из каменных глыб, искусно расставленных вокруг фонтана.

Продолжая работать, Эгон время от времени поглядывает на девушку, которая смотрит в сторону, на горы. Приближается вечер, и темно-синее небо за стенками купола, защищающего сад, кажется монолитным и в то же время загадочно хрупким. Слабеющий солнечный свет оставляет на вершинах ледников вокруг Центра таинственные эфемерные знаки, сверкающие на вечных снегах.

Эгон заканчивает поливку, ставит лейку на бордюр фонтана и пьет воду, зачерпнув ее в пригоршню. Под куполом сегодня жарко, несмотря на хорошую вентиляцию. Меланэ сбросила комбинезон и на ней только короткая туника без рукавов, прихваченная поясом вокруг талии. Он любуется отдыхающим юным телом, непринужденностью позы, намеками на зарождающуюся женственную округлость ног и рук, которые уже не кажутся такими сухощавыми, как еще недавно. Его взгляд поднимается выше. Чтобы наткнуться на иронический ответный взгляд голубых глаз.

— Довольны мной? — спрашивает Меланэ.

Он проводит влажными руками по своим щекам и кивает головой.

— А ты?

— О, я очень довольна вами.

Ответ застигает его врасплох; особенно удивительной кажется намек на улыбку на ее лице. Он улыбается, и намек превращается в улыбку.

Через несколько мгновений девушка отворачивается — нельзя же рассчитывать сразу на слишком многое — и долго созерцает горные вершины.

— Там, снаружи, наверное, сильный мороз?

— Минус двадцать, не меньше.

— А здесь?

— Плюс двадцать шесть запятая шесть на этот час.

Меланэ протягивает руку, зачерпывает немного воды и смотрит, как она стекает назад в фонтан.

— Две вселенных. Если купол исчезнет, сад тут же погибнет. Если генераторы остановятся, Мост перестанет действовать, и Центр умрет.

— Мост перестанет действовать и сад исчезнет, но Центр не умрет. Конечно, жить в Центре станет гораздо труднее. Но ведь здесь раньше был обычный монастырь для лам. Основатели Центра изменили очень немногое, стараясь лишь облегчить адаптацию человека к жизни в условиях высокогорья. Мы не погибнем, и к нам будут прибывать, как прежде, Путешественники. Ведь им не нужен наш Мост, чтобы попасть сюда.

Она знает все это, но он хочет дать ей время, чтобы подготовить следующую фразу. Надо признаться, что и ему придется кстати небольшая передышка. Ему нужно обдумать, чего она собирается добиться. Она упирается локтями в колени, опустив подбородок на ладони, и задумчиво смотрит на струящуюся воду фонтана. С мимолетным сожалением Эгон пытается представить, что она думает, глядя на это вечное движение. Воссоздает ли она в своем воображении с помощью послушных ей чувств тончайшую и гармоничную структуру, которая создает для нее более всеохватывающую, более богатую, наконец, более верную картину мира?

— Что бы вы делали, если бы Мост остановился? А если бы его не было вообще?

Он старается не показать свое удивление — атака с этой стороны оказалась для него неожиданной:

— Если Мост перестанет действовать, я останусь здесь, по крайней мере, на некоторое время. У меня еще много дел в архиве. Но если бы его не было … Меня здесь не было бы вообще.

— И где бы вы были? Кем бы вы стали?

Она его удивляет — такие прямые вопросы личного характера!

— Я жил бы в Нью-Бедфорде на востоке Конфедерации северян и занимался бы продажей яхт, как мой отец.

Теперь, похоже, ее очередь удивляться:

— Здесь? На этой Земле? Так вы… вы не Путешественник?

Неужели она не знала этого? Быстро прокрутив в памяти их беседы и его монологи, он соображает, что действительно никогда не говорил, что никогда не путешествовал. Да, он сказал, что отказался от Путешествия. Очевидно, она никого не расспрашивала о нем, и никто из сотрудников Центра ничего не говорил ей о нем, раз она об этом не спрашивала. Естественно, она считала, что он относится к клану Путешественников.

Нужно ли ей, чтобы он был Путешественником?

Он внимательно следит за ней, произнося фразу:

— Нет, я отказался от Путешествия, когда был еще стажером.

Она потрясена, разочарована или удовлетворена? Когда она снова поднимает глаза, ее лицо не выражает ничего, кроме внимания:

— Почему?

Этот вопрос немного раздражает Эгона. Он был задан так, словно она имеет право на ответ, словно она имеет права на него. Потом он признает, заставляя себя отнестись к ситуации с иронией, что оказался в ловушке своей собственной стратегии: он говорил ей о себе, чтобы вызвать ее на ответную откровенность, в то время, как она ничего не требовала от него. А теперь она просит его продолжать рассказ. Должен ли он будет рассказать о Талите? Но разве можно не рассказать ей о Талите?

Что ж, он расскажет, но не станет упоминать ее имя. Меланэ и так трудно, ей ни к чему этот дополнительный груз.

— Потому что я должен был ожидать другого Путешественника. Точнее, Путешественницу. Если бы я отправился путешествовать, я потерял бы всякую надежду когда-либо увидеть ее.

Лицо Меланэ превращается в обычную, лишенную выражения маску. Может быть, она ревнует? С раздражением, иронией и покорностью Эгон признает вероятность такого предположения — это банально, но неизбежно. Одновременно с сочувствием приходит тревога. Его ожидает лавирование и хлопоты, чтобы избавиться от нее, отучить ее от себя. Он привык к подобным ситуациям, случавшимся уже не однажды. Пожалуй, даже довольно часто. И разве то, что эта ученица хотя бы по имени является Талитой, не привносит некоторую пикантность в их отношения?

Внезапно его удивляет, что он относится к происходящему с иронией. Он чувствует, что она неестественна, но пока не пытается разобраться, что скрывается за ней. Сейчас гораздо важнее разобраться с Меланэ.

— Но вы ведь собирались путешествовать. Вы даже подверглись операциям.

— И я прошел все этапы тренировки. Но когда я оказался в капсуле… — Стоит ли говорить ей, что он в конце концов нажал кнопку, и машина усыпила его, простерилизовала, заморозила… И что после всего этого он пришел в себя в том же месте, в той же капсуле? Нет. Если Меланэ тоже придется испытать нечто подобное, ничто не должно сгладить шок. Он решает сказать: «Я понял, что в действительности не хотел отправляться в Путешествие», задавая себе в то же время вопрос, насколько точно эти слова отражают то, что ему довелось пережить. Открыв капсулу, он увидел Тенадена, и они выяснили с помощью контрольных приборов, что Эгон ни на секунду не покидал капсулу. Прежде всего, он подумал, что Мост не сработал, поскольку он отказался отправить его в другую вселенную. Это обычная реакция стажеров, несмотря на постоянные напоминания наставников. Ему потребовалось время, чтобы свыкнуться с забытой истиной: Путешественника отправляет в Путешествие не Мост, а его собственное сознание; Мост ничего не может, ничего не решает. Он сам, его сущность, его сознание, его душа, именно он, он сам удержал себя в капсуле, отказался от Путешествия.

Да, ему потребовалось немало времени, чтобы понять этот вывод и принять его.

Нет, вот что он скажет: «Я понял, что в действительности я не хотел отправляться в Путешествие». Это будет то, что нужно.

Она внимательно смотрит на него и негромко говорит:

— Но почему перед этим вы хотели отправиться в Путешествие?

Как отделить воспоминание от того, как он сам себе объяснял случившееся? Кроме того, он должен думать о том, что Меланэ услышит — что она хочет услышать.

— Я пришел в Центр для того, чтобы не расставаться с моей Путешественницей. До самого последнего момента я был уверен, что она не решится уйти, что она не сможет бросить меня. — Он сдерживает ироничную усмешку, которую Меланэ вряд ли способна понять, и продолжает:

— Я начал тренироваться, чтобы произвести на нее впечатление. Мне сейчас кажется, что это был своего рода шантаж. Я хотел сказать ей: видишь, если ты уйдешь, то я тоже уйду, и ты никогда, никогда не сможешь встретиться со мной. Но она все-таки ушла. Хотя и сказала мне, что вернется. Она знала, что я не уйду, что бы я там не говорил. Я продолжал тренировки из чистого упрямства, как мне теперь кажется. А также из боязни, что мне придется ждать неизвестно сколько лет без малейшей надежды, что она действительно вернется… И еще из стыда, потому что в действительности мне совсем не хотелось уходить. То, что она была настоящей путешественницей, вызывало у меня восхищение. Если бы я тоже ушел, то во время путешествия смог бы поддерживать с ней своего рода призрачный контакт… Конечно, все это так противоречиво…

Он замолчал, осознав свою ошибку: решив ответить ей как можно более искренне, он быстро понял, что Меланэ его не понимает. Конечно, она пыталась; она пыталась провести параллель с тем, что пришлось пережить ей самой, но теперь иллюзия сходства оборвалась, и она должна отдавать себе отчет в этом. Отдает ли она себе отчет в том, что на пути к себе самой она должна будет проделать более короткий путь, чем выпало на его долю? Когда она стояла перед выбором, она не нажала на кнопку пуска. Но она действительно хочет уйти. Хотя, возможно, сама еще не понимает этого.

Внезапно Эгон почувствовал глубокое уныние. Зачем он пытается помочь этому ребенку? Во имя какого опыта, какой мудрости? Ему сорок девять, ей девятнадцать. Ничего себе! Что он в действительности знает о ней, в чем он может быть уверен? Эти сложные схемы, которые он построил, основываясь на ее скупых рассказах, эти интерпретации, эта его честность, которой он так гордится… А вдруг все это пустое, сооружение, воздвигнутое на вымысле, тогда как правда находится где-то далеко отсюда и отступает все дальше и дальше, и он ее никогда не узнает?

Он хотел бы поделиться своей неуверенностью с Меланэ и даже начинает фразу: «Я не знаю…». Он слышит свой голос, неуверенный тон, словно взывающий к прощению. Он видит, как лицо девушки твердеет: на нем словно тени быстро сменяются опасение, затем отрицание. Она ждет от него отнюдь не признания в слабости, эта хрупкая, эта безжалостная Меланэ. Он берет себя в руки. Теперь он снова контролирует свой голос, когда продолжает: «… да, я не знаю точно, но если я так никогда и не ушел, то только потому, что решил остаться».

И он снова опускает руку в струи фонтана в ожидании следующего вопроса.

Снова наступает зима, синева неба режет глаза, и на ее фоне с новым совершенством, почти с жестокостью, вырисовываются белоснежные вершины. Иногда небо становится черным, серым, белым, и пейзаж исчезает, стертый нагрянувшей метелью. Большинство стажеров, принятых в Центр этой осенью, начинает техническую подготовку; те, кто пришел прошлой осенью и подвергся операциям, продолжают с большим или меньшим успехом овладевать своими обострившимися чувствами. Меланэ настолько успешно проходит этот этап, что ей пора думать о тренировке абсолютной памяти.

Однажды вечером Тенаден сообщает об этом Эгону, и Эгон ожидает, что девушка навестит его. Разумеется, именно таким образом она и поступает, но раньше, чем можно было ожидать — она приходит в тот же самый вечер. Она останавливается перед ним в укромном уголке общего зала, где он устроился с книгой. Он поднимает глаза на нее, улыбается и жестом предлагает сесть. Меланэ садится напротив него.

Вероятны два сценария ее поведения: или она будет долго молчать, или она заговорит о чем-нибудь постороннем. И в том, и в другом случае из нее придется буквально вытаскивать то, ради чего она пришла. Эгон в определенной степени одобряет подобную сдержанность; она, возможно, избавит его от худшего — от бесконечных излияний в будущем, когда Меланэ неизбежно придет к эмоциональному этапу их отношений. С другой стороны, его утомляет необходимость постоянно решать загадки, то и дело рисковать, постоянно находиться начеку; так трудно иногда поддерживать равновесие между сочувствием, желанием помочь, реальной привязанностью и таящимися где-то в глубине горькими воспоминаниями. Но что делать — все наставники в тот или иной момент испытывают эти чувства по отношению к своим ученикам.

Меланэ долго сидит молча (способность предвидеть иногда кажется утомительной…), и Эгон решает несколько ускорить предварительную фазу, хотя и не хочет слишком явно оказывать на нее давление.

— Значит, ты должна начать тренировку абсолютной памяти?

— Я начинаю завтра утром, — говорит она тоном, означающим, что проблема не в этом; Эгон некоторое время чувствует растерянность. Его одолевает странная смесь иронии по отношению к самому себе и нечто вроде благодарности за испытанное удивление. В конце концов, Меланэ сама принимает решения, и она не слишком предсказуема. Он с нежностью смотрит на нее, с нежностью, со смирением и с уважением: она напомнила ему правило, которое каждый наставник должен непрерывно повторять: только стажеры решают, что им делать, и весь опыт и знания учителей нужны лишь для того, чтобы облегчить им выбор. Он закрывает книгу и ждет продолжения. Может быть, она собирается еще раз удивить его сегодня, оставив за собой инициативу?

Девушка смотрит на общий зал с тем старательно подчеркнутым нейтральным выражением, к которому он давно привык и которое означает, что она столкнулась с серьезной проблемой. Он пробегает взглядом по контурам ее лица, в сотый раз удивляясь, насколько эти черты, уже ставшие для него привычными, не похожи на черты его Талиты. Менее четкие, разумеется, своего рода набросок на коже, еще лишенной настоящих морщин, отражающих черты натуры. Но это те же густые брови, красиво выгибающиеся над миндалевидными глазами с легкими тенями под ними, нос с горбинкой, экзотические скулы, губы, одновременно тонкие и чувственные. И эти три таких разных лица: спереди широкое, словно у ребенка благодаря круглым щекам; в профиль четкое, массивное, немного грубоватое из-за резкого рисунка носа и подбородка; в три четверти странно мечтательное, нежное, беззащитное. Но может ли она быть Талитой? Нет, вряд ли. Может быть, ее дальней родственницей.

В действительности он знает, что не это лицо, не это тело выглядят иными; по-иному их оживляет только другой характер, настолько другой, что Эгон не может представить, как эта Меланэ может когда-нибудь стать Талитой; слишком много излишней жесткости, излишней твердости. Но сколько бы он ни думал, что пока она еще слишком юная, что она еще изменится, ему трудно представить, что из этой куколки может проклюнуться настоящая бабочка. Те Талиты-путешественницы, что прошли через Центр, больше напоминали его Талиту, даже та, последняя, что побывала здесь шесть лет назад, которой едва исполнилось двадцать пять лет. Но их прошлое тоже было другим, гораздо менее суровым, насколько он может судить по той информации, которой они сочли нужным поделиться с ним.

С сожалением, которое не смогло стереть время, Эгон снова повторяет себе, что он, по сути, очень мало знает о своей Талите. Повторяет с сожалением, в котором есть оттенок стыда; они говорили о самых разных вещах — разумеется, о других вселенных, о музыке, о любви, о жизни; он рассказывал ей о себе, подобно любому юноше, переполненному своими переживаниями… Да и как могло быть иначе? И она так чудесно умела слушать, так хорошо понимала его. Ей было тридцать пять, ему только восемнадцать; его больше интересовало то, чем он является для нее, чем то, чем она была для самой себя.

Лицо Меланэ поворачивается, наконец, к нему, проходя при этом через обычную последовательность быстрых метаморфоз: в профиль, в три четверти, анфас. Странно, но оно кажется умиротворенным — вероятно, этим оно обязано его экскурсии в свое прошлое. Эгон улыбается ей:

— У тебя не должно возникнуть проблем в связи с этим, — говорит он, чтобы завязать беседу.

Девушка кивает головой.

— Нет, конечно.

И после паузы:

— У меня и так хорошая память.

Вот, значит, в чем проблема.

— Слишком хорошая? — бросает Эгон, чтобы проверить свою догадку. Все правильно: лицо девушки освещает благодарная улыбка.

Противоположностью абсолютной памяти является абсолютное забвение; это первое, что должны были сказать ей наставники. Способность человеческого мозга к запоминанию хотя и огромна, но не бесконечна. Иногда приходится освобождать место для новых энграмм. А иногда Путешественники, прекращающие Путешествия, выбирают полное забвение, чтобы избавиться от воспоминаний о своих путешествиях. И абсолютное забвение — это своего рода гарантия безопасности: какой бы великолепной машиной для выживания не были Путешественники, они не всемогущи, и рано или поздно они могут оказаться в опасной ситуации; и есть знания, которые нельзя без риска передать в любые руки. Поэтому Путешественники могут по желанию избирательно забывать ту или иную информацию с такой же легкостью, с какой они ее запоминают.

— Что ты хотела бы забыть, Меланэ? — осторожно интересуется Эгон. В голубых глазах девушки что-то вспыхивает, прежде чем она отводит их в сторону. Эгон подавляет вздох. «Нет, моя дорогая я совсем не умею читать мысли, об этом нетрудно догадаться».

— Я не уверена, должна ли я забыть это, — бормочет Меланэ, и он не может не чувствовать восхищение — девушка продвинулась гораздо дальше, чем можно было подумать.

— Но ты хотела бы забыть? — снова спрашивает он. Девушка поворачивает к нему почти расстроенное лицо — она достаточно привыкла к нему, чтобы позволить себе проявить время от времени эмоции, даже самые яркие.

— Путешествие, — говорит она, — это… рождение заново. Я не хотела бы отправиться в Путешествие оставшись… грязной.

Эгон едва сдерживает улыбку. Он едва не возразил ей, что рождение — это всегда несколько «грязный» процесс, но промолчал, потому что Меланэ еще не готова воспринимать шутки.

— Значит, Путешествие — это рождение, Меланэ?

— Во всяком случае, появление на свет. Разве не так?

— Ты сама себя рождаешь. В другой вселенной ты не будешь ничем иным, кроме того, чем ты сама себя сделала.

— Но я могу выбрать, из чего я буду делать себя.

Ответ внезапный, словно шальная пуля. Эгон легко касается мягкой кожи книжного переплета. Он не спешит, ему нужно обдумать мысль, случайно пришедшую в голову. Не потому ли совсем другой кажется ему его Талита, и другими кажутся все остальные Талиты, прошедшие через Центр? Потому что они решили не уходить со всеми своими воспоминаниями? Но нет, нет, это невозможно, это неправдоподобно. Неужели его Талита могла отказаться от части самой себя, какой бы суровой она не была? Неужели она могла добровольно искалечить себя? Нет, только не она.

Но, может быть, Меланэ?

Огромность ответственности, которую возлагает на него эта девчонка, неожиданно раздражает его, и не только раздражает, но даже немного пугает. Ведь можно сколько угодно твердить, что выбор делают ученики, но нельзя не сознавать, что его мнение сыграло существенную роль в решении Меланэ. Поэтому, пусть ученики и свободны в своем выборе, но ответственности с преподавателя это не снимает. И у него нет даже привычного убежища верующих, убежденных, что все, что они — и их двойники в других вселенных — выбирают и делают, является частью великого божественного замысла.

— Когда я отказался от ухода… — Он замолкает, неожиданно рассердившись на самого себя. Неужели он снова будет использовать все ту же стратегию, снова будет говорить о том, что пережил нечто подобное — и совершенно иное? Но что тогда ему говорить? Исходя из чего он может быть таким, каким его ожидают увидеть, если не из того, каким он является на самом деле, каким был его личный опыт, пусть даже этот опыт будет относительным или сомнительным?

— Абсолютная память, — возобновляет он свой монолог, — не обязательно исчезает вместе со всем остальным, когда ты отказываешься уйти. Можно выбрать то, что ты хотел бы забыть.

Меланэ слушает, положив подбородок на ладони и упираясь локтями в колени, не сводя с него пристального взгляда голубых глаз. Она буквально впитывает в себя его слова. Эгон пытается примириться со своей неуверенностью, со своим раздражением — и своей тревогой — и продолжает:

— Некоторое время осознание того, что я приобрел неизмеримо более обширные способности к восприятию, было для меня чем-то… почти религиозным, как это часто бывает с учениками. И я знал, что не смогу сохранить их после того, как откажусь от ухода.

Меланэ знает об этом достаточно, чтобы понять, что он имеет в виду; она слегка кивает головой. Ободрившись, Эгон развивает дальше свою мысль:

— Сначала это была настоящая пытка, когда я не мог избавиться от сожалений, что от всего у меня остались одни воспоминания. Даже сейчас мне иногда тяжело думать об этом.

— Но вы никогда не хотели забыть все, — закончила за него Меланэ.

— Это были прекрасные, замечательные воспоминания. — Чтобы не оставалось никакой возможности неправильно понять его, он добавляет:

— Мои воспоминания не имеют ничего общего с твоими, Меланэ.

— О, они далеко не все такие уж ужасные, — после паузы тихо произносит девушка.

Установившееся молчание затягивается. Эгон не собирается объяснять ей, что хорошие и плохие воспоминания невозможно разделить, что если они не соседствуют в мозгу, то просто не существуют. И он не будет говорить ей, что отказаться от части самого себя, каким бы не казался иногда необходимым этот отказ, значит, добровольно искалечить себя, и эту травму ничто не может излечить, даже мысли о том, что это плата за развитие, за жизнь. Конечно, так думает он, а другие могут думать иначе…

Молчание нарушает Меланэ.

— Вы ведь могли выбрать забвение вашей Путешественницы, — говорит она. Эгон едва не вздрагивает от неожиданности; это же надо, как она осмелела!

— Забыть целый год моей жизни, удивительный год, — осторожно произносит он, — и затем забыть последующие три года? Потому что без… моей Путешественницы я никогда не пришел бы в Центр, никогда бы не стал учеником. Забыть саму причину, из-за которой я решил забыть нечто? Разве это не было бы несколько нелогично?

— Забыть, что она, может быть, вернется, — говорит Меланэ. Она следит за его лицом с выражением, которое можно назвать… внимательным? Неужели она подвергла его какому-то испытанию? Неужели их отношения зашли так далеко?

— Ничто не замещает воспоминания, удаленные из памяти, — отвечает он. В конце концов, ведь речь сейчас идет прежде всего о Меланэ. — В памяти остается пробел, дыра между тем, чем ты был и чем ты стал.

— По словам Вирри, можно создать псевдо-воспоминания, — говорит девушка. Эгон напоминает себе, что она отнюдь не делится с ним своими намерениями, она просто испытывает себя (испытывает его?), просто играет с возможными вариантами выбора. Она играет: она действительно проделала за последнее время большой путь.

— Да, это возможно. Но зачем тогда путешествовать? Мы можем отправиться, благодаря Мосту, во Вселенные, отвечающие нашим самым тайным помыслам, в миры, которые соответствуют нашей наиболее глубинной сущности, которую мы не всегда знаем до начала пути, но которая понемногу все полнее и полнее открывается нам при каждом очередном Путешествии.

Он позволяет ей сделать вывод самостоятельно: если человек добровольно исказил самого себя перед уходом, будет ли Путешествие иметь ту же ценность? И, кстати, кто может быть в этом случае судьей? Путешественники уходят — ушли — уйдут — самостоятельно. И, в конце концов, только они могут быть судьями себе.

— Но если перед уходом невозможно принять себя таким, каков ты есть, — бормочет Меланэ, — как можно согласиться с тем, что ты узнаешь о себе в других мирах?

С облегчением и благодарностью — и также с оттенком меланхолии — Эгон возвращается к упрямой реальности, к своеобразию этой девушки: она извлекла из его слов отнюдь не то заключение, которое казалось ему неизбежным, а совсем другое, но точно также справедливое. Да, выбирает она, именно она.

— Но в общем-то вы совершенно правы, — заключает она, глядя на него с крайне серьезным видом, и ему хочется засмеяться и поцеловать ее, настолько неадекватным выглядит этот ее вывод.

— Это ты права, Меланэ, — почти шепчет он голосом, дрогнувшим от сдерживаемой нежности. Девушка смотрит на него с несколько смущенным видом. И когда она снова начинает говорить после продолжительного молчания, то затрагивает совершенно неожиданную тему:

— А можно, я тоже буду обращаться к вам на «ты»?

Последняя фаза тренировок Меланэ протекает без каких-либо происшествий, в то время, как зима укрепляется и наваливается всей своей тяжестью на Центр, а затем начинает понемногу отступать. Она готова к уходу, она должна вскоре уйти. Но она не уходит. И это понятно.

То и дело она отыскивает Эгона ради какого-нибудь пустячного повода: сыграть с ним партию в шахматы или в туо, помузицировать, поболтать о чем угодно — о тренировках, об аспирантах и даже о себе, иногда. Впрочем, все эти встречи протекают быстро, она не навязывается, не надоедает. Она просто стремится рассказать ему о себе, о том, чего она уже достигла, как продвигается в учебе, что ее путь остается прямым, как стрела. Короче, что она достойна его. Он прекрасно понимает это, но ничего не может изменить. Он слушает, как она то и дело сбивается на «вы», пытается выйти из положения, обходясь без местоимений, но когда ей не удается избежать злополучного «ты», она произносит его очень быстро, хлопая ресницами, чтобы не отводить глаза. Все, что он может сделать, это оставаться спокойным, несколько сдержанным; такое его поведение девушка переносит легче всего. Но он доволен ее успехами, он рад за нее, хотя и знает, чем закончатся такие отношения. Время, которое она не проводит с инструкторами или с ним, она использует для общения с другими стажерами или для работы в архиве. Она упорно учится. Как и раньше, она говорит мало, но уже не колеблется, когда нужно высказать свое мнение. Она улыбается, смеется и даже сердится; ее поведение лишено свирепой замкнутости, столь характерной для нее вначале. Разумеется, она еще не полностью избавилась от своей защитной брони, но она старается избавиться от нее, и позволяет видеть себя через щели.

Именно потому, что она не противится тому, чтобы стать более открытой, старается быть не такой подозрительной, меньше замыкается в себе, ему с каждым днем все труднее оставаться с ней. После ее решения ничего не забывать о себе, принимать себя целиком, был период покоя, но он подходит к концу вместе с последними тренировками, одновременно с приближением возможности отправиться в Путешествие. Но что делать? Вызвать кризис, дать волю состоянию смятения, которое она еще не осознает, резко поторопить едва начавшуюся эволюцию? Нет, он не хотел торопить Меланэ. Но нашелся человек, который сделал это вместо него: в один из последних дней зимы в Центре появилась Талита.

Она одержима. Ее преследуют призраки, которых Эгон не в состоянии представить, о которых он никогда ничего не узнает. Ей лет тридцать, она истощена и молчалива. О ней удалось узнать только то, что она прибыла в эту вселенную, в этот мир около месяца назад, и что на протяжении всего этого времени она добиралась до Центра.

И ее имя, разумеется, стало известно ее имя.

В Центре всегда особенно тщательно соблюдали сдержанность во всем, что касалось личной жизни, и только наиболее старые наставники знали историю Эгона. Полностью она была известна только Тенадену. Тем не менее, после нескольких дней пребывания этой Талиты в Центре, Эгон ощутил вокруг себя нечто вроде осторожного молчания, уловил сдержанность, наполненную вниманием, стремление всех окружающих оберегать его…

Всех, но не Меланэ. Меланэ уклонялась от встречи с ним.

У путешественницы были обморожены лицо и руки, что помогло Тенадену, видевшему, насколько истощена ее нервная система, убедить девушку не трогаться немедленно в путь, как она хотела. В итоге она согласилась остаться в Центре на некоторое время. И все это время она с ужасом смотрела на Эгона, когда он заходил в палату, потому что была его очередь дежурить в лазарете. Не прошло и недели, как Талита дрожащим голосом, похожим на сдерживаемый крик, попросила, чтобы ее лечением занялся другой врач.

Меланэ, очевидно, не знала, что в Центре находится очередная Талита, а если и знала, то делала вид, что ее это не интересует. Впрочем, она старательно избегала встречи с Эгоном.

Эгон часто думает о ней, о том, что она может переживать сейчас, и только эти мысли позволяют ему хоть ненадолго избавиться от обволакивающего его дурмана. Боль от шока не проходит — он не может забыть полный ужаса взгляд, которым встретила его путешественница… Это не его Талита, точно так же, как он не тот Эгон, которому предназначен этот взгляд, но это не имеет значения, он никак не может прийти в себя. Словно все рушится вокруг него, а у него нет даже сил на то, чтобы удивиться, чтобы обеспокоиться. Он не понимает, почему, но у него нет убежища, он остался беззащитным, голым, покинутым, обезоруженным.

Когда путешественница покидает Центр через десять дней, показавшихся ему вечностью, Меланэ заходит к Эгону в лазарет. Она останавливается на пороге, потому что просто не в состоянии сделать хотя бы еще один шаг, бормочет: «Мне очень жаль» и исчезает. Эгон долго не может сдвинуться с места. Потом он идет в сад, чтобы найти убежище.

Разумеется, именно этот момент выбирает Меланэ, чтобы появиться на сцене. Кто мог сказать ей, где он находится? Он не уверен, испытывает ли он гнев или благодарность — наверное, и то, и другое одновременно. Стоящая перед ним девушка несколько мгновений выдерживает его взгляд, потом резко опускается на землю у подножья соседнего дерева.

— Это была не ваша путешественница, — говорит она, с трудом выдерживая нейтральный тон. Эгон с огорчением отмечает, что она снова обращается к нему на вы. Он пытается собраться, подготовиться к назревающей стычке, но ему удается только подумать: «Боже, не сейчас!».

— Почему вы не сказали мне, что ее, эту вашу путешественницу, звали Талитой?

Он не отвечает, чувствуя, как его внезапно охватывает раздражение. Ведь ответ так очевиден! За прозрачной пленкой купола медленно меняется цвет неба: день подходит к концу. Заканчивается день, заканчивается время. Двадцать три года. Она не вернется. Она никогда не вернется. Но откуда в нем эта уверенность? Появившаяся именно сейчас, а не после посещения Центра предыдущей Талитой? Или той, которая была еще раньше? Он совсем не страдает; его словно подвергли анестезии. Но он не может объяснить свое состояние. Ведь это была одна из многих Талит, всего лишь еще одна Талита. Ему пора бы привыкнуть. Впрочем, он давно привык. Талита, обожженная морозом, Талита, которая ненавидела его, которая его боялась… В конце концов, он уже думал об этом, он понимал, что такое возможно. Конечно, пережить такое в действительности, это совсем другое, но не настолько же! Стоит ли превращать это в трагедию? Ну, хорошо, еще одна Талита. А его Талита… Действительно ли он ждал ее все эти годы? Можно ли продолжать любить на протяжении двадцати трех лет женщину, которая, может быть… нет, которая наверняка уже не вернется? И верил ли он в эту любовь?

— Так вы занимались мной только потому, — слышит он упрямый голос, — что я тоже Талита?

Это уж слишком! «Талита! Ты совсем не Талита! Или только чуть-чуть Талита… Ты не задумывалась, почему тебя зовут здесь Меланэ?»

Видно, что ее плечи немного опускаются, в ее вопросе звучит свирепый сарказм. Боже, что он наделал! Она думает только о ней, эта девчонка! — слышит он внутренний голос, полный укоризны. «А ты, — мелькает у него мысль, и он ощущает отвращение к себе, — о чем думаешь ты?» Он старается дышать медленно и глубоко.

— Меланэ, я смог заниматься тобой только потому, что ты не Талита. Ты — Меланэ, ты уникальна, как любой человек. Ты же видела эту Путешественницу, которая только что ушла. Ты думаешь, что это ты?

С удивлением он слышит через несколько мгновений, как она шепчет:

— Но это могла быть я.

— Но ведь это же не ты, не так ли?

После некоторого колебания:

— Теперь уже не я.

— И все остальные Талиты, которых ты можешь встретить, если пройдешь по Мосту, они тоже не будут тобой, ты же знаешь это?

— Да.

Разумеется, она знает это, но ей еще нужно будет усвоить, воспринять через непосредственный опыт, что ей придется жить с сознанием, что в других Вселенных живут ее двойники. Как и тебе, Эгон, потрясенному этим ужасом во взгляде, предназначенном другому Эгону…

— Какая она, ваша Талита?

Применение настоящего времени, обнаженная прямота вопроса поражают его и глубоко трогают. Он не может сдержать легкой улыбки, когда отвечает:

— Хотелось бы сказать, что она совсем другая. Более полная, более… Ей ведь было тридцать пять лет, когда я встретил ее, а мне только восемнадцать…

Меланэ понимающе кивает головой — и что она может понимать? Но его уже затянуло в нежные и горькие шестерни механизма воспоминаний, он перестает оценивать каждое свое слово и продолжает говорить. Их первая встреча в солнечной гавани, веселые краски парусов и яхт, необычное удовольствие от звуков ее голоса, от ее улыбки. Потом совместные прогулки, споры, молчание. Волшебное ощущение того, что тебя понимают, что бы ты ни болтал, что бы ты ни делал. Что тебя понимают, принимают, любят. Искренность, даже тогда, когда он признавался в самых болезненных своих чувствах, в своих самых сумасшедших мечтах. И даже в спорах он всегда чувствовал, что она с ним, несмотря ни на что, что она не осуждает его…

Однако, по мере того, как он говорит, он начинает слышать себя. И начинает думать, что же слышит Меланэ? Он всматривается в ее невозмутимое лицо. Как она воспримет его рассказ? С улыбкой сочувствия, с недоверием… Или как «патетическую историю, способную вызвать у вас слезы от смеха»? Он прекрасно помнит, как она рассказывала о себе, с какой яростью. Он знает, что у нее чувство справедливости, но оно покажет себя позднее, а сейчас она не может не быть жесткой. Она не будет успокаивать его, даже если вообразила, что влюблена в него — в особенности, если она вообразила это.

Он останавливается, несколько обескураженный ее молчанием.

— И вы ждете ее вот уже двадцать три года.

Он пожимает плечами:

— Да. Но за это время мне пришлось заниматься и многим другим.

— Но вы все еще любите ее.

В ее голосе отсутствуют вопросительные интонации, совсем как в первые дни. Она возвращается к старому? Или это что-то другое? Эгон вздыхает: он утратил свои способности преподавателя. Сейчас они равны. Но этот ее вопрос… Разве не об этом же он только что спрашивал себя? И он знает ответ; кстати, почему бы не признаться себе, что он давно уже знает его?

— Не так, как это было двадцать лет назад. Это любовь… любовь как бы потенциальная, в скобках. Уверенность, что если она вернется, то мы могли бы быть вместе; не так, как раньше, но вместе. Это реальность моего существования, важная часть моей жизни. Но это… не главное.

— А что тогда для вас главное?

Как она ухватилась за это слово! Да, сейчас она смотрит на него с выражением какой-то неосознанной свирепости. Она испытывает его. Да, все вернулось на круги своя.

— Главное, — отвечает он, глядя на свои руки, повернутые ладонями к собеседнице, — это жить. То, что я и делаю здесь. Это занятия со стажерами, изучение архивов, музыка, работа в саду. Жизнь. Это и дала мне Талита — возможность разумного существования в мире с самим собой. Знание того, что я нахожусь там, где должен находиться, что я стал тем, чем должен быть. Она помогла мне стать самим собой.

— Уйдя отсюда.

Он улыбается, радуясь этой проницательности, которую не ожидал встретить у Меланэ.

— Разумеется. Полагаю, что я всегда стремился к недостижимому. И, потом, у меня были бы проблемы с ее реальностью, если бы она осталась. Она была совсем не сахар, эта Талита, даже если учесть, что сегодня я вспоминаю прежде всего самое хорошее в ней. Двадцать лет разницы между нами. Целая жизнь. И какая при этом жизнь для нее! Путешествия… Нет, я не готов был стать ее спутником, даже если она и была готова к этому. Может быть, теперь…

Похоже, что Меланэ немного расслабилась. Вместо маски напряженной невозмутимости на ее лице появилось выражение строгости и мягкости одновременно.

— Она любила вас?

Да, строгая Меланэ, строгая и невольно жестокая. Ей необходимо знать. У Эгона ушло немало времени на то, чтобы смириться с этим ответом, но теперь он знает его:

— Она любила меня иначе. Скорее, как мне кажется, любила того, кем я должен был стать когда-нибудь.

— Именно поэтому она сказала, что вернется?

Это действительно вопрос, вопрос из любопытства, а не очередное испытание; Эгон может позволить себе признаться, что не знает ответа.

— Я не знаю, действительно не знаю, почему она сказала это. (А также не знаю, почему она сказала это в тот момент, когда уже находилась в сфере и была недосягаема…)

— Но вы все еще верите, что она вернется.

Он улыбается.

— Если бы ты задала этот вопрос десять минут назад, я ответил бы «нет». А теперь я отвечу: «Я не знаю. Механика Путешествия позволяет это. Темпоральные парадоксы Путешествия даже позволяют, чтобы она вернулась ничуть не состарившись. Или чтобы разница в возрасте исчезла. Но, возможно, она никогда не вернется. Я не знаю. Но… я выбрал ожидание. Я решил находиться здесь, независимо от того, вернется она, или нет. Я останусь здесь». — Он снова улыбается, почувствовав, как к нему возвращается уверенность. — Я здесь.

На лице Меланэ начинает проявляться ответная улыбка, но она тут же отводит глаза в сторону. Потом она спрашивает старательно нейтральным тоном:

— У вас никогда не было других женщин?

Эгон готов засмеяться, но понимает, что сейчас смеяться нельзя. Она теперь хочет говорить о себе, а не о нем. У него мелькает мысль о возможных последствиях его ответа — но что еще он может сказать, кроме правды?

— Конечно были, Меланэ. — И продолжает легким, но не слишком легким, тоном:

— Это тебя шокирует?

— Знать, что вы нормальный человек? — парирует девушка, глядя ему прямо в глаза. — Нет, я чувствую облегчение.

Ответ столь неожиданный, что он не может сдержать смех. Но Меланэ даже не улыбается и произносит спокойным тоном:

— Значит, и у меня есть шанс.

Смех Эгона мгновенно обрывается.

— Меня нельзя считать героиней бульварного романа, — продолжает она после короткого молчания. — А вас не назовешь тупицей.

— Да, пожалуй, не совсем, — бормочет Эгон. Он уже думал, что она рано или поздно признается, в своем обычном агрессивном тоне, но не предполагал, что так рано.

— Ты заметила, — негромко говорит он, — что ты стала обращаться ко мне на «вы»?

Она мгновенно бледнеет И бросает, стиснув зубы, не глядя на него:

— Отеческий образ. Так лучше, когда на «вы». Эротичнее.

Он встревоженно наклоняется к ней; такого тона он давно не слышал.

— Не нужно так, Меланэ, не нужно. Не отвергай то, что ты чувствуешь.

— А вы, вы не отвергаете это? — огрызается она, все тем же жестким тоном.

Конечно, он тоже часто думал об этом. Иногда растроганно, иногда забавляясь или раздражаясь. Но разве можно отвергнуть? Отвергнуть ее?

— О, нет, Меланэ. Талита тоже была своего рода «материнским образом» для меня. Об этом мне говорили другие, об этом думал я сам. И это было правдой. Но было и многое другое, я знал это, и она тоже знала.

— Но я не… — на этот раз ее голос срывается, и она начинает сначала, более низким голосом. — Я не Талита.

Эгон молча смотрит на нее. Неожиданно его разбирает смех, потому что ему в голову пришла фраза, и эта фраза объясняет ему, насколько он был слеп, несмотря на весь свой опыт. Он протягивает руку и поворачивает к себе это изменчивое лицо — единое в трех ипостасях, и такое разное в профиль, в пол-оборота, в анфас: три облика одной личности. И произносит с улыбкой:

— Нет, конечно, ты не Талита. И именно поэтому у тебя есть шанс.

Две недели. Это продолжается две недели. И на протяжении этих двух недель Меланэ становится все спокойнее и спокойнее, словно ее охватила уверенность, природу которой Эгон не может понять. Каждый раз, когда он пытается расспросить ее, она с едва заметной улыбкой прикладывает палец к губам; все его уловки наставника не срабатывают, он должен признать это с чувством легкого беспокойства. Он продолжает наблюдать. И слушать. Она совершает акт любви с какой-то свирепой решимостью. Она удивила его, но не тем, что оказалась не девственницей, о чем он догадывался и раньше, а тем, как быстро она научилась искать и находить наслаждение.

По мере того, как проходят дни и Меланэ кажется все более уверенной (но в чем?), Эгон чувствует, как исчезает его уверенность под влиянием какого-то противоположного процесса, который он сознает, но с которым ничего не может поделать. Чего она хочет? Что она переживает? А он, как он собирался вести себя? Как он ведет себя в действительности? Краткое прозрение в саду — это не Талита, он может, он имеет право (он обязан?) позволить проявиться своей нежности к ней — это освободившее его прозрение больше не повторяется. Правильно ли он поступил? Может быть, это было ошибкой? Ведь это такое юное создание… Ему потребовалось время, чтобы понять: его Талита любила его не так, как он любил ее. Понять и принять это.