Посвящается светлой памяти моего деда Анания Ивановича Комаренко — одного из украинских первопоселенцев на Семипалатинской земле.
Бледное декабрьское солнце, не совладав с холодом, торопилось укрыться за горизонт. Мела позёмка. На иртышском льду стоял босой человек без шапки и верхней одежды. Это был нестарый ещё, стройный мужчина с правильными, даже красивыми чертами лица, окаймлённого аккуратной чёрной с проседью бородой.
Он понимал, что сейчас его будут убивать те двое не́людей, которые привели его сюда и предусмотрительно раздели. Крестьянская рачительность не позволяла им дырявить одежду смертника пулями и пачкать кровью. Авось пригодится. Они стояли напротив своей жертвы — один постарше в добротной борчатке, (добытой только вчера), опоясанный шашкой; в руке его зловеще поблескивал наган. Второй — помоложе, в солдатской шинельке с обрезанными полами и с винтовкой в руках. Рукавиц у молодого не было, и он постоянно дул на свои озябшие кисти рук.
Несмотря на трагизм ситуации, чернобородый держался достойно, хотя всё существо его было наполнено негодованием и протестом, а в душе кипело презрение к убийцам, загонявшее естественный для каждого человека страх смерти куда-то вглубь.
Чего нельзя было сказать о его собрате по несчастью. Рыхлый толстяк, владелец местного кинематографа «Прогресс», совсем раскис. Он упал на колени и, подвывая, пытался ползти навстречу своим убийцам. Молодой конвоир ударил его прикладом в грудь. Толстяк упал навзничь. Чернобородый помог ему подняться и старался как-то приободрить:
— Держитесь, сударь! Не показывайте этим подонкам свою слабость!
— А ты, что героя из себя строишь? — подскочил к говорившему старший из убийц. Его красную от мороза физиономию кривила злорадная гримаса.
— На быструю смерть надеешься? Не выйдет, землячок! У меня к тебе счёт особый. Буду убивать тебя медленно, пока в штаны не наделаешь со страху.
Тут чернобородый плюнул своему мучителю в лицо. Тот на секунду оторопел, а потом с диким криком рубанул свою жертву шашкой. Чернобородый упал.
— Добей его! — крикнул убийца своему пособнику. А у того, как назло, что-то случилось с винтовкой. Выстрела не последовало, а затвор перекосило.
— А-а! Мать твою! — красномордый направил наган в голову лежащему. Осечка!
— Да что он, заговорённый, что ли! — бормотал бандит, вторично взводя курок. Наконец грянул выстрел.
Владелец кинематографа в это время, икая, сидел на льду и тупо смотрел на происходящее, даже не пытаясь убежать. Его убили двумя выстрелами. Говорят, что у человека перед казнью в голове за какие-то секунды промелькнёт вся его прежняя жизнь. Мы никогда не узнаем, о чём думал чернобородый мужчина в эти ужасные мгновения. Жизнь его была подобна стремительному потоку. Отдельные её эпизоды дошли до наших дней, как подлинные факты.
Перенесёмся же, уважаемый читатель, из этого рокового дня на сорок с небольшим лет назад, в декабрь одна тысяча восемьсот семьдесят восьмого года. Место действия — Украина.
Господский дом Соболевских, в двадцати верстах от губернского города Каменец-Подольска, стоявший в глубине заснеженного сада, был ярко освещён. Отмечался юбилей хозяйки — очаровательной пани Ядвиги.
В жарко натопленном зале на первом этаже духовой оркестр наигрывал вальсы да польки. Ядвига заметно выделялась среди украшенных, как новогодние ёлки женщин. И дело было вовсе не в украшениях. Грациозная, чернобровая женщина, с годами нисколько не терявшая своей красоты, очевидно, пользовалась каким-то одной ей известным секретом, как утверждали её воздыхатели. Во всяком случае, никто не дал бы ей сегодня её пятидесяти.
Именинница вся светилась от счастья. Ну, ещё бы! Ведь рядом с ней стоял в белом гвардейском мундире её любовь, её гордость — сынок единственный, тёзка государев — Александр. Всеобщее внимание привлекал его новенький орден святого Георгия, полученный за отличие при взятии Плевны в недавно окончившейся русско-турецкой войне. Бог услышал материнские молитвы и не задели её сыночка турецкие ядра и пули.
То-то порадовался бы отец успехам сына, да уже скоро два года, как покинул он прекрасный мир. А всему виной — чрезмерное увлечение охотой. Пустяковая, казалось бы, царапина вызвала столбняк. Врачи были бессильны. При воспоминании о муже Ядвига грустно вздохнула, но перевела взгляд на сына и расцвела пуще прежнего.
— Послушай, почему бы тебе не пригласить вон ту блондиночку. Это Лизонька Боровинская. Миленькая, не правда ли?
Но сын невпопад ответил: — Маман, а где та девушка, что прислуживала нам за завтраком? Ведь это Анюта, лесникова дочь?
— Анюта, конечно! — с неудовольствием ответила мать, — что это тебя на простолюдинок потянуло?
Нисколько не смутясь, сын гнул своё: — До чего же похорошела! Разговор принимал нежелательный оборот, но тут пани Ядвигу отвлекло прибытие запоздавших Ганецких. Она поспешила им навстречу; Александр при этом вздохнул с облегчением и направился в гостиную, где накрывали столы. Подойдя к одной из хлопотавших девушек, он сказал негромко: — Здравствуй, Анюта! Узнаёшь меня? Пять лет не виделись…
— Здравствуйте, барин. Узнаю, конечно, — так же негромко ответила девушка.
— Значит, ты теперь при доме служишь? А как отец твой?
— Батюшка умер. Вот так я и оказалась здесь. Спасибо пани Ядвиге.
— А помнишь, как ты меня спасала, когда я по неосторожности свалился в овраг и ногу подвернул? Сколько лет тогда тебе было?
— Четырнадцать, барин.
— А знаешь, Анюта, я хотел бы вновь побывать в тех местах и ты мне в этом поможешь.
— Так ведь снег кругом, барин.
— Ничего, я возьму лёгкую кошёвку. Заодно избушку лесникову навестим. Живёт там кто-нибудь?
— Нет там никого, новый лесник себе новый дом построил.
А дальше было всё, как в сказочном сне. Поездка двух молодых людей в зимний лес. Раскалившаяся чуть не докрасна печурка в сторожке. Романтический ужин при свечах. Шампанское, впервые испробованное Анечкой. Потом настойчивость Александра возобладала над стыдливостью девушки.
Закончилось всё это так же быстро, как началось. После Нового Года Александр уехал в свой полк. А когда ближе к весне у Анечки стал округляться животик, пани Ядвига быстро выдала её замуж за своего же конюха Ивана Комаря, до сих пор безуспешно добивавшегося благосклонности девушки. Жених имел в селе свой дом, куда и переехали молодые. Барыня даже денег выделила им на обустройство, словно старалась в чём-то задобрить Ивана. Мужик он был неплохой, хотя и странноватый какой-то. Жил бобылём до тридцати лет. Ходили слухи, что знается он с нечистой силой.
Анюта родила сына в день Покрова пресвятыя Богородицы (1 октября по старому стилю). Назван он был Ананием. Когда Ивану показали ребёнка, он пробурчал недовольно: — У-у, паныч! (на западно-украинском диалекте так называют помещичьего сына).
Эта фраза незамедлительно стала достоянием всех злоязычных сельских кумушек. Многих смущало то, что у двух светловолосых родителей появился мальчонка — брюнет. Так и шёл по селу нехороший шепоток. Впоследствии и Ананий, повзрослев, задавался этим вопросом и не находил ответа.
Зато, когда через три года у Анания появился братишка Андреян, тут уж в отцовстве Ивана никто не сомневался. Вылитый батько. Такой же белобрысый и веснушчатый.
С малых лет ощущал Ананий нелюбовь отцовскую. Любимцем был Андреян, а ему частенько приходилось слышать: — У-у! Паныч! — особенно, когда батько принимал чарку-другую горилки.
Народ жил в тех краях небогато. Чтоб как-то прокормить семью, многие сельчане уходили с ранней весны и до поздней осени на заработки в город, артелями и поодиночке. Дома оставались одни бабы, старики, да дети малые. Иван за время работы у Соболевских скопил немного деньжат, на которые приобрёл пару лошадей и занялся перевозкой разных грузов. Нередко он брал с собой в поездки и Анания.
Однажды в начале осени они повезли на ярмарку целый воз глиняной посуды, купленную Иваном по дешёвке у местного гончара. Дорогой у брички сломалось колесо, пока его чинили, время прошло и прибыли они на место торга уже затемно. Отец распряг лошадей, стреножил их и отпустил пастись. Потом взял кнут за ремень так, что кнутовище волочилось по земле, и обошел воз кругом. После чего, взяв Анания, направился ночевать в одну из палаток, поставленных раньше приехавшими односельчанами.
— Тато! А наши крынки не разворуют? — спросил Ананий.
— Ничего, сынок… — ответил, позёвывая, Иван.
Когда они подошли к палаткам, мужики сидевшие у костерка встретили их радостным гомоном. Добрая горилка развязала языки. Один из мужиков прицепился к Ивану: — Покажи чёрта, Иванэ! Ты же с ним знаешься…
Иван лениво отнекивался. Потом неожиданно сказал: — Ты чёрта хотел увидеть? Ну, гляди — вот он перед тобой! С этими словами он ткнул пальцев в одиноко стоящий на обочине подсолнух, склонивший свою голову под тяжестью наливавшегося зерна. Это высказывание было встречено дружным хохотом всех присутствующих, кроме того мужика. Он видел что-то, чего не видели другие, поэтому, заметно побледнев, часто-часто закрестился, потом вскочил и бросился наутёк. Когда его догнали, то вести назад пришлось чуть ли не силой. Он испуганно вглядывался в подсолнух, потешая этим бражников. Однако посиделки на этом почти сразу закончились.
С первыми лучами солнца Иван разбудил сына и они поспешили на рынок. К удивлению Анания, прямо около их воза растерянно топтался какой-то мужичок, держа в руках глиняный кувшин. Завидев Ивана, человек взмолился: — Дядько! Отпусти!
— А шо с тобою? — прикинулся непонимающим Иван.
— Отпусти, Христа ради! — мужик чуть не плача встал на колени. Проклятый кувшин словно прилип к его рукам.
— Та иди соби, — усмехнулся Иван. Мужик опрометью бросился бежать, выронив кувшин. Ананию страшно хотелось расспросить отца о всех этих странностях, да боязно было. Иван, словно прочтя его мысли, сказал сыну: — Ничего я тебе сейчас не скажу. Мал ещё. После поговорим.
Почти год прошёл после этого случая. И вот накануне Ивана Купала Комарь-старший ночью разбудил Анания, шепнув ему: — Вставай, одевайся и выходи во двор. Настало время, когда я должен научить тебя кое-чему. Полная луна заливала всё вокруг холодным светом. Природа словно застыла в дремотном оцепенении. Даже цикады умокли. Ананию стало не по себе, и он прижался к отцу, а тот увлёк его к старой бане, притулившейся в углу двора. Там он зажёг две свечи, установил их на лавку и усадил между ними сына. Сам встал рядом, сказав: — Что бы ни случилось, не бойся. Молчи и с места не двигайся.
Прошло несколько томительных минут. Неожиданно дверь в баню со скрипом отворилась. На пороге стояла огромная чёрная собака. Глаза и пасть её горели фосфорическим блеском. Ананий вскрикнул в испуге и соскочил с лавки, теряя сознание. Когда очнулся, никакой собаки и в помине не было. Отец был страшно зол.
— Ты всё испортил, паныч! — бурчал он, наградив сына подзатыльником. Больше никогда отец с сыном, словно по молчаливому уговору, этой темы не касались.
Вошедшая в состав России в 1793 году после второго раздела Польши Каменец-Подольская губерния по количеству земли, приходящейся на одну крестьянскую душу, была на одном из последних мест в империи. Огромные плодородные пространства исстари принадлежали польским панам, перешедшим в российское подданство. Украинцам только и оставалось, как на них батрачить.
Мало что изменилось и после отмены крепостного права. Формально свободные крестьяне земли не имели. Бедность коренного населения была ужасающей. Поэтому в конце девятнадцатого века появилась у народа устойчивая идея переселения на Восток — на Урал и в Сибирь. Говорили, что за Каменным поясом каждая семья получает земли столько, сколько может обработать. Новосёлам предоставляются ссуды и налоговые льготы, а лес для постройки домов — и вообще даром. Уезжали целыми селеньями.
К этому времени Ананий окончил четыре класса церковно-приходской школы. Священник отец Фёдор считал его одним из лучших своих учеников.
— Ему бы дальше учиться, — пытался убедить Ивана священник. Но тот уже загорелся идеей переселения, перевернувшей дотоле привычную жизнь. Вскоре он отправился в далёкий путь в переселенческом обозе, взяв с собой обоих сыновей. Ананию шёл тогда тринадцатый год. Не одну тысячу вёрст протряслись они в обозе до Омска. Затем семейство Комаря двинулось вверх по Иртышу на пароходе. В Семипалатинске Иван рассчитывал встретить земляков, что было опереться на кого в первое время.
Но судьба распорядилась по-иному. Ещё на пароходе Иван тяжело заболел. На семипалатинский причал он сошёл, еле передвигая ноги, и через несколько дней умер в больнице от крупозного воспаления лёгких. Антибиотиков тогда ещё не знали. На дворе стоял 1892 год. Перед смертью Иван обнял плачущих мальчишек, сказав Ананию:
— Тяжёлая участь тебя ждёт. Но я уже ничем помочь не могу. Ухожу… За Андреяна не бойся, он ещё тебя переживёт.
В переселенческой комиссии с должным вниманием отнеслись к осиротевшим малышам. Андреяна за казённый счёт устроили в техническое училище. Показав неплохие способности к математике, он потом всю жизнь проработал счетоводом — и при царе, и при большевиках.
Имея начальное образование, Ананий решил идти работать. Нужно же было как-то жить им с братом. Его взял рассыльным в свою фирму купец первой гильдии Прокопий Фёдорович Плещеев. Непривычная для русского слуха фамилия Комарь трансформировалась в Комаренко, да так и осталась навсегда.
Старательный Ананий пришёлся по душе Плещееву, и уже к восемнадцати годам он назначил его приказчиком. Ананий мотался по делам фирмы по всей губернии, на практике постигая непростые законы коммерции.
В 1902 году старший приказчик Плещеева Гавриил Васильевич Кузьмин отписал своей матери Марии Ивановне в Тюмень: «Есть тут у нас хохлёнок один, очень смышлёный парень. Лучшего жениха для Вареньки не сыскать. Отправляй её сюда в Семипалатный.»
Варенька была младшенькой, седьмым по счёту ребёнком в семье Кузьминых, всеобщей любимицей. Её отец — участник русско-турецкой войны, полковой лазутчик, георгиевский кавалер Василий Кузьмин, по возвращению с войны прожил недолго, так и не дождавшись появления Вареньки на свет. А она родилась в конце декабря 1879 года.
Впоследствии, как дочь героя войны, была принята на бесплатной основе в педучилище, окончив которое, преподавала в тюменской церковно-приходской школе.
Семипалатинск удивил северянку Вареньку своей экзотикой. Она с некоторой опаской взирала на верблюдов, увиденных ею на базаре. А помидоры боялась сначала пробовать, считая их чем-то ядовитым.
Вскоре Варенька была представлена своему нареченному. Молодые люди сразу понравились друг другу. Обручение, да потом и свадебка совсем сблизили их. Прокопий Фёдорович Плещеев на свадьбе вручил своему питомцу пухлый конверт с деньгами, пошутив: — это Варе на булавки. А потом сказал: — Пора тебе, Ананий выходить в самостоятельное плавание.
По традиции жизнь молодой семьи началась свадебным путешествием. Ананий повёз жену на Украину, познакомив с матерью. Побывали молодожёны и в Польше. Когда они прогуливались в одном из тамошних парков, Варенька заметила, что Ананий прямо-таки притягивает к себе взгляды ветреных полячек своей мужской красотой и статью. Улыбаясь, они что-то громко говорили друг другу, указывая на него пальцами.
— Что они говорят? — спросила Варенька мужа.
— Ах. Какой красавец! — перевёл он и тут же добавил: — Не переживай! Ни одна женщина, кроме тебя, для меня просто не существует, моя Богом данная жёнушка.
В верности этих слов Варвара Васильевна убеждалась на протяжении всей их совместной жизни.
По возвращению домой Ананий Иванович с головой окунулся в работу. За время работы с Плещеевым он хорошо изучил потребности рынка в товарах и услугах. Поэтому он решил сосредоточиться на переработке зерна, построив две мельницы в сёлах Шелковниково и Топольное (теперь Алтайский край), в последнем спустя некоторое время соорудил и лесопилку. Чтобы быть ближе к производству, молодые обосновались в Топольном. Отсюда Ананий руководил делами, наезжая и в Шелковниково, и в Семипалатинск.
Варенька занималась домашним хозяйством. Всё вроде было неплохо, да вот беда — не удавалось пока обзавестись потомством. Двое новорожденных умерли во младенчестве. Поэтому, когда в 1905 году появилась дочка Руфочка, радость родителей была неописуема.
Вскоре подвернулось по-настоящему крупное дело. Городская управа подбирала подрядчика для строительства женской гимназии в Семипалатинске. По рекомендации Плещеева эту работу поручили малоизвестному ещё Ананию Комаренко. Но не все благосклонно смотрели на успехи молодого предпринимателя. Некоторые злобно шипели ему вслед: — Широко шагаешь, штаны порвёшь! Тем не менее, Ананий качественно и в срок завершил все работы. Теперь на него посматривали с уважением.
Это здание просуществовало до 1987 года, в советское время здесь размещался зооветинститут. После страшного пожара уцелели только стены. Здание не восстановлено до сих пор и стоит в городе памятником головотяпству.
Жизнь предпринимателя всегда таит в себе неожиданные трудности, схожие с подводными камнями на пути корабля в незнакомых водах. Анания Ивановича иногда подводили чисто человеческие черты. Он был излишне доверчив, не умел хитрить и пресмыкаться.
Однажды некий Дерябин одолжил у Анания крупную сумму. Когда речь зашла о расписке, пройдоха заморочил заимодавцу голову, обещая представить расписку от третьего лица. Никакой расписки наш простак не получил, а через некоторое время должник вообще стал его избегать.
Ананий был возмущён, но ругать приходилось самого себя. Его постоянный возчик Хасен, заметив неладное, спросил: — Что грустный такой, хозяин?
— Да вот, одолжил одному знакомому деньги и теперь не могу долг получить. Расписки нет, в суде ничего не докажешь.
— А зачем давал?
— Да он чуть не плакал, просил…
— Ай, Ананий Иванович! Ты больше так не делай! Он будет плакать просить, а ты плачь, но не давай!
Ананию только и оставалось, что грустно кивать в ответ. А в другой раз у него сорвался выгодный подряд из-за того, что не пожелал лебезить перед одной влиятельной дамой. На раут не поехал. Сказал, как отрезал: — Руку могу целовать только родной матери. Узнав об этом, мстительная дама соответственно подготовила своего супруга, и подряд уплыл к другому.
Оккультизмом Ананий Иванович не занимался, гадалок избегал. Но настал такой такой день, когда он получил весьма странное предсказание. Идя по базару, он был привлечён многоголосым шумом и подойдя ближе, увидел цыганёнка, укравшего крендель с лотка. Торговка была настроена решительно. Цыганёнку грозила расправа. Ананий Иванович пожалел беспризорника, помня о своём трудном детстве. Поэтому он рассчитался с лоточницей и попросил отпустить цыганёнка. У базарных ворот к нему подошла цыганка и рассыпалась в благодарностях за спасение сироты.
— Чем же тебя отблагодарить добрый человек? — сказала она. — Давай я тебе погадаю. Но внимательно посмотрев на Анания, цыганка вдруг нахмурилась: — Нет! Не буду я тебе гадать, но одно запомни — в сорок лет ждёт тебя беда большая, именно в этом городе. Надо бы тебе уехать отсюда подальше, может быть всё и обойдётс…