Нервы

НАЗОЙЛИВОЕ ДРЕБЕЗЖАНИЕ ТЕЛЕФОНА нарушило утренний сон доктора Феррела. Чем плотнее он прижимал к ушам подушку, пытаясь заглушить этот трезвон в голове, тем сильнее и навязчивее он становился. В противоположной стороне комнаты Эмма беспокойно зашевелилась на кровати. В тусклом свете раннего утра он мог только угадывать силуэт ее тела под простынями.

Кому это взбрело в голову звонить в такой час? Сквозь последние обрывки сна поднималось негодование.

Он сел и стал на ощупь искать свой халат. Когда человеку уже шестьдесят, и седина в волосах, и излишняя полнота в районе талии красноречиво свидетельствуют об этом, ему необходимо дать поспать вволю. Но телефон продолжал настойчиво звонить. Подойдя к лестнице, Феррел вдруг испугался, что звон оборвется. Опоздать к телефону сейчас, когда он уже встал, было бы самым тяжелым ударом.

Шаркая и спотыкаясь, он спустился вниз по лестнице к аппарату.

– Феррел слушает.

В голосе человека на другом конце провода слышалось одновременно и облегчение, и сильная усталость: – Док, это Палмер. Я тебя не разбудил?

– Я как раз готовился ужинать, – едко ответил Феррел.

Палмер был управляющим атомной станции, где работал доктор, и его начальником, по крайней мере, номинально.

– В чем дело? У твоего внука разболелся живот, или эта станция наконец взлетела на воздух? И какое отношение это все имеет ко мне в такой час? И вообще, мне казалось, ты говорил, что на сегодня я могу забыть о работе.

Палмер только тихо вздохнул в ответ. Он знал, как доктор отреагирует на звонок, и был готов к этому.

– Я знаю. Я поэтому и звоню. Разумеется, если у вас уже есть какие-то планы на сегодня, и вы не хотите их менять, я не могу просить тебя об этом. Видит небо, ты заработал этот выходной, но…

Он не договорил. Феррел знал, что это была просто приманка. Если он покажет, что ему интересно, он попался. Он ждал, и в конце концов Палмер снова вздохнул.

– Ну ладно, док. Похоже, незачем было беспокоить тебя. Дело в том, что я не очень доверяю чувству такта доктора Блейка. Хотя, может быть, мне удастся убедить его в том, что его шуточки не будут иметь успеха у группы конгрессменов. Извини, что вытащил тебя из кровати.

– Подожди минутку, – доктор Феррел тряхнул головой.

Плохо, что он не успел даже глотнуть кофе, чтобы хоть немного прояснилось в голове.

– Я думал, что комиссия по расследованию должна приехать только на следующей неделе.

Как опытный рыбак, Палмер помедлил несколько секунд, и только потом сделал подсечку.

– Да, должна была приехать. Мне сообщили, что их планы изменились. Они будут здесь уже сегодня утром – со всеми своими экспертами и репортерами. Да еще этот проект в конгрессе… Ну, приятно вам провести день.

Феррел выругался про себя. Сейчас ему оставалось только повесить трубку. Управляться с комиссией было делом Палмера, ведь это его станцию зашвырнут на какой-нибудь жалкий клочок неугодий, если в конгрессе пройдет этот проклятый билль. Доктор нес ответственность только за здоровье и безопасность людей.

– Я должен обсудить это с Эммой, – буркнул он в трубку в конце концов. – Где тебя можно будет застать через несколько минут? Дома?

– Сейчас я на станции.

Док посмотрел на часы – еще только начало седьмого.

Если Палмер считал, что дела обстоят настолько серьезно…

В то же время, сегодня был последний день коротких каникул Дика, на которые он вырвался домой из медицинского колледжа, и они всю неделю ждали этого выходного, думали, как проведут его. Эмма так хотела, чтобы в этот день вся семья собралась вместе и все были бы счастливы.

С верхних ступенек донесся какой-то шум, и он поднял глаза: там стояла Эмма в хлопчатобумажной пижаме и старых стоптанных домашних тапочках. Ее волосы были распущены. Без макияжа она напоминала маленькую девочку, которая состарилась за одну ночь, но так до конца и не осознала этого. Со своего лица она начисто согнала какое бы то ни было выражение. Она научилась скрывать свои чувства еще в те времена, когда Феррел много практиковал как терапевт. Однако по тому, как были напряжены мышцы шеи, как нервно она стягивала пояс халата вокруг своей слишком стройной талии, было понятно, что она все слышала, и это ее совсем не обрадовало.

Она поежилась, кивнула ему, пытаясь улыбнуться, и пошла вниз по ступенькам, стараясь не особо нагружать свое больное бедро.

– Ожидание завтрака отнимет у тебя много времени, тихо сказала она. – Постарайся немного поспать. Я разбужу Дика и все ему объясню.

Она пошла на кухню, а Феррел снова взялся за трубку.

– Все в порядке, Палмер. Я приеду. В девять – нормально?

– Спасибо, док. Жду тебя в девять, – ответил Палмер.

Эмма уже начала варить кофе. Док было повернулся к ней, но остановился: она права, ему действительно нужно еще немного поспать.

Но сон не шел. Давно прошли годы юности, когда он ни при каких обстоятельствах не терял равновесия. Всю свою жизнь он придерживался здорового образа жизни, но сейчас, кажется, от этого не было никакого толку. Может, Блейк и прав, когда шутит над ним? Может, он и в самом деле стареет? Он поймал себя на странной мысли, которая пришла вдруг к нему в голову, когда он смотрел на мускулистую фигуру своего сына: он так похож на самого доктора в молодости! И как же он отличался от того, что теперь отражало зеркало!

Мысли о положении на станции червем точили его сознание. Он почти совсем упустил из виду, что вокруг атомных станций в последнее время нарастало серьезное напряжение страх перед ними после стольких лет затишья внезапно вспыхнул с новой силой. Гражданские митинги протеста, законопроекты в конгрессе, в соответствии с которыми многие из этих станций придется перенести далеко от населенных территорий.

Он относил все это к разряду шумихи, которую обычно поднимают определенные истерично настроенные группировки. И все-таки, если Палмер воспринимает ситуацию настолько серьезно, может быть, сам Феррел и не прав? Возможно, ситуация обострилась после того, как несколько месяцев назад произошла авария на атомной станции в Кротоне. На самом деле это был просто микровыброс, хотя в результате оказалось, что небольшими дозами радиации заражено несколько сотен квадратных миль земли. Виновные не отыскались, да, похоже, никто и не был виноват, однако в прессе разразился скандал, затянувшийся на девять недель, и он мог послужить линзой, которая сфокусировала в единый пучок все разрозненные предрассудки и страхи перед атомными станциями.

В конце концов Феррел оставил попытки уснуть и стал одеваться, удивляясь тому, сколько времени он пролежал.

Дом наполнил запах горячих бисквитов, и Феррел понял, что Эмма готовит угощение к их совместному завтраку в этот последний единственный выходной. В ванной, за бритьем, он услышал, как она будит Дика и объясняет ему, в чем дело.

По голосу сына можно было понять, что он гораздо меньше расстроен изменением планов, чем мать. Непонятно почему, но дети всегда гораздо спокойнее родителей относятся к такого рода недоразумениям. К тому времени, как доктор сошел вниз, Дик уже был за столом. Он с головой погрузился в изучение утреннего выпуска «Кимберли Репабликэн». Дик поднял глаза и передал отцу половину газеты:

– Привет, пап. Жаль, что сегодня так получилось, но мы с мамой решили, что я отвезу тебя на работу на своей машине, и она поедет с нами, так что мы проведем немного больше времени вместе. Похоже, этот шум, который подняли вокруг атомных станций, становится все серьезнее, да?

– Палмер просто волнуется, и ничего больше. Перестраховываться – это его работа.

В настоящий момент доктора больше интересовали мед и печенье. Дик покачал головой:

– Лучше взгляни на передовицу.

Хотя обычно Феррел оставлял без внимания эти аноним ные штампованные, кочующие из газеты в газету передовицы, сейчас он посмотрел и увидел, что под статьей стояла чья-то подпись. В статье говорилось о законопроекте, по которому все предприятия, задействованные в атомной трансмутации или производстве изотопов, должны быть удалены от населенных пунктов с населением больше десяти тысяч человек как минимум на пятьдесят миль. На первый взгляд статья представляла собой беспристрастное изучение и критику проекта, но в ней на разные чаши весов угодили такие вещи, как благосостояние населения и государства, которое целиком и полностью зависит от промышленности, и здоровье детей, которому угрожали разве что редкие случайные радиоактивные выбросы. На уровне разумных доводов он доказывал, что заводы должны оставаться там, где они сейчас стоят, но на уровне эмоций в статье отстаивалось совершенно противоположное.

Несомненно, что большинство читателей этой газеты первым делом будут прислушиваться к своим чувствам.

На первой странице был помещен очерк о митинге по поводу проекта. Данные о количестве участников и список докладчиков производили сильное впечатление. Пока рядом с Кимберли не построили предприятия Национальной Атомной Производственной Компании, это был ничем не примечательный городок, каких в Миссури полно.

Теперь он превратился в город с почти стотысячным населением, и его благосостояние практически полностью зависело от деятельности Компании. В городе были и другие предприятия, но они не появились бы, не будь Компании.

Даже те из них, что не работали с искусственными изотопами, не могли обойтись без дешевой энергии, которая была почти что отходом производства. О чем бы ни вопили другие газеты Гильдена, и какие бы волнения ни происходили в других городах, казалось невероятным, что и здесь можно столкнуться с такой оппозицией.

С отвращением он отбросил газету, даже не посмотрев на результаты бейсбольных матчей, сердито взглянул на часы и сказал хмуро:

– Мне, наверное, уже пора бы двигаться.

Эмма подлила ему еще кофе и, хромая, стала подниматься вверх по лестнице, чтобы одеться. Феррел смотрел на нее и с грустью думал о том, как медленно она идет. Может, им следовало купить одноэтажный домик – один из тех, что снова входят в моду? Маленький эскалатор был бы еще лучше, но учеба Дика отнимала столько средств, что на это усовершенствование их уже не оставалось. Может, на следующий год, когда он закончит обучение.

– Пап, – голос Дика звучал теперь серьезно, и он старался говорить так, чтобы мать его не услышала. – Мы недавно говорили обо всем этом в школе. В конце концов медицинской промышленности нужны изотопы, которые производит Компания, так что это важно для всех нас. Мне не дает покоя одна вещь. Что, если тебя вызовут в Конгресс, чтобы ты выступил с докладом о потенциальной опасности атомных предприятий?

Феррел раньше никогда не задумывался об этом.

– Ну, предположим, меня вызовут…

А это вполне могло произойти: в Конгрессе его знали так же хорошо, как и любого другого, кто работал в этой сфере.

– Мне нечего скрывать. Мне несложно будет рассказать им всю правду.

Если это то, чего они действительно хотят. А что, если чиновник, который руководит всей компанией, вовсе не заинтересован в том, чтобы получить лестные отзывы в изданиях Гильдена? Возмущение Дика нарастало. Потом он посмотрел на лестницу и осекся. Эмма только-только начала спускаться вниз. Доктор одним глотком допил свой кофе и вслед за Диком пошел к его маленькому кабриолету с турбинным двигателем. Обычно он предпочитал несколько более медленный, но заслуживающий большего доверия автобус, но сегодня не мог противиться желаниям Эммы. Он забрался на заднее сиденье и недовольно пробормотал что-то, когда ветер ударил ему в лицо. Разговаривать было почти невозможно: все заглушали рев турбин и шум ветра, который со свистом и воем обдувал спортивного типа лобовое стекло.

Глушитель был укорочен наполовину, чтобы рев был громче, а машина казалась мощнее. Ну что ж, возможно, девушки в школе с возрастом и перестанут считать такие вещи привлекательными, во всяком случае, доктор надеялся на это, хотя его и мучили некоторые сомнения. А может, подумал он снова, он просто стал слишком стар.

Он смотрел, как постепенно изменялся характер застройки на протяжении их пятнадцатимильного пути: особняки сменились бесконечными рядами времянок. Целые поселения из таких хижин – собранных из чего попало похожих друг на друга коробок, размещенных на крошечных земельных участках. Внешний вид большинства из них свидетельствовал о том, что их предком был обычный грузовик, а с некоторых даже не были сняты колеса, на которых их сюда привезли. Последнее обстоятельство, возможно, показывало, насколько их владельцы не были уверены в долговременности своего трудоустройства и пребывания на этом месте.

Дорога была забита, и иногда им приходилось ползти с черепашьей скоростью. Доктор услышал несущиеся из соседней машины ругательства в адрес «тупых ядерных крыс».

Такое отношение до сих пор оставалось своеобразной визитной карточкой некоторых жителей Миссури. Проревел гудок, и из другой машины водитель закричал:

– Убирайтесь с дороги, проклятые мозгляки! Вы нам тут не нужны!

– Мозгляки! Еще три года назад, если ты был рабочим на атомном предприятии, ты мог рассчитывать на почет и уважение. Похоже, теперь пришли иные времена.

Чем ближе они подъезжали к заводу, тем заметнее становились признаки перемен и отнюдь не в лучшую сторону: на многих домах были объявления «Свободно». Раньше цена на участки вдоль шоссе была выше, чем в округе, но теперь из-за близости завода спрос на них упал.

Когда машина свернула с трассы на закрытую дорогу, ведущую к главным воротам, он испытал что-то вроде облегчения. Примерно в миле за шлагбаумом на территории в несколько акров бесформенным пятном раскинулись хозяйственные постройки, офисные здания, корпуса конвертеров.

Здесь не было зелени, да и человека встретить можно было нечасто. Специальные бригады, которые следили за территорией, заботились только о том, чтобы она не заросла сорной травой. По новым законам вокруг каждого завода должна была устроена зона безопасности, и Компании пришлось подчиниться. Это, однако, было ей не в тягость. За заводом лежал обширный участок такой же бесплодной земли. Он протянулся вдоль ручья, который больше напоминал сточную канаву, и дальним концом упирался в болото. Этому пустырю Компания хотя бы нашла применение: он служил свалкой для заводских отходов. По требованию того же закона пришлось от основной линии железной дороги на целых две мили протянуть подъездную ветку.

Раньше здесь была обычная атомная электростанция, одна из многих, которые снабжали энергией Сент-Луис. Ее прототипом была первая, успешно проработавшая долгое время атомная электростанция, построенная Дженерал Электрик. Она еще не успела состариться, когда двое молодых ученых, Линк и Хокусаи, открыли целое направление в атомной физике и прибыли сюда, чтобы проводить свои исследования. Было общеизвестно, что в принципе возможно получение элементов с атомным весом большим, чем у урана – таких, как плутоний и нептуний, но проблема была в том, что увеличение атомного веса приводило к существенному снижению стабильности таких элементов. Однако эти двое ученых обнаружили, что если продолжать наращивание веса элемента, в конце концов можно выйти на следующий уровень, на котором атомы снова станут стабильными. Оказалось, что многие из таких не существующих в природе сверхтяжелых элементов гораздо ценнее естественных форм. Исследование тяжелых изотопов позволило Компании расширить производство и приобрести небывалое могущество. Теперь электроэнергия стала всего лишь побочным продуктом, но, несмотря на это, электричества, которое вырабатывал завод, хватало на удовлетворение всех потребностей Кимберли.

Феррел заметил, как напряглась Эмма, когда машина подъехала к воротам. Она боялась заходить на заводскую территорию, и в этом ее страхе было что-то патологическое, порожденное необоснованной уверенностью в том, что ее второй ребенок родился мертвым из-за радиации. Ее самые жуткие ночные кошмары крутились именно вокруг завода. Дик помнил об этом и остановился, не доезжая до ворот. Доктор давно оставил любые попытки переубедить ее, а она свыклась с тем, что муж работает здесь, и от этого никуда не деться.

Он вылез из машины и немного смущенно пожал руку Дику. Дик и Эмма поспешно отъехали, и доктор проводил их взглядом. Он осмотрелся: все здесь было таким привычным и казалось незыблемым, и от его утренней угнетенности и тоски не осталось и следа. Завод – это целый мир, деятельный и очень плотно населенный. Нет ничего, что могло бы поколебать его. Он помахал рукой в ответ на улыбку охранника и прошел на территорию завода. Всем своим существом он впитывал звуки, запахи, сам вид предприятия.

Как обычно, в девять часов покрытые гравием дорожки были запружены толпами молодых здоровяков – заступавших на смену рабочих, и кафе компании было под завязку забито людьми, желавшими выпить последнюю перед работой чашечку кофе. Но перед ним, когда он шел в их плотной массе, рабочие добродушно расступались. Это было ему приятно, как всегда, но еще приятнее было то, что при его приближении они не обрывали свой шумный, иногда грубоватый разговор и не прекращали веселую толкотню, что сделали бы в присутствии любого другого. официального лица компании.

Для них он уже давно был просто «доком».

Он непринужденно кивнул им, протиснулся сквозь их поток и, не торопясь, направился по дорожке к лазарету: в его возрасте человек обычно убеждается в том, что его собственный покой и комфорт стоят того, чтобы оберегать их.

Кроме того, у него не было никаких причин суматошно бегать туда-сюда вместо того, чтобы спокойно усваивать такой замечательный завтрак. Он прошел через боковой вход. Хотя уже давно по его распоряжению были сняты запрещающие курить таблички в коридорах, по старой привычке он все-таки спрятал сигару в ладони и через приемный покой, в котором стояли шкафчики с лекарствами, прошел в свой кабинет – к двери с надписью

В комнате стоял тяжелый застарелый запах табачного дыма, тут и там валялся мусор. Его ассистент Блейк уже пришел и сейчас в поисках чего-то копался в рабочем столе доктора, по своему обыкновению, довольно бесцеремонно. Однако Феррел не имел ничего против этого. Он знал, что всегда и в любой ситуации может положиться на его уверенные руки и трезвый рассудок. Блейк поднял глаза и доверительно улыбнулся.

– Привет, док! Где у вас этот чертов бензин для зажигалки? А, ладно, нашел! Я думал, вы собирались взять отгул.

– Об этом можно забыть, – Феррел покачал головой, сунул сигару в рот и сел в старое кожаное кресло. – Палмер позвонил мне ни свет ни заря. У нас опять аврал.

– И все опять повесили на вас. Непонятно, зачем мы вообще ходим сюда – ничего серьезного все равно не происходит. Взять хотя бы вчера: ко мне пришло трое с дерматофитозом. Пускай лучше повесят напоминание в душевых, чтобы тщательнее проводили дезинфекцию. Потом был сопливый мальчишка-ипохондрик, и парень с занозой в пальце! Они приходят к нам со всем, кроме своих детей, а если бы могли, то и их приносили бы. Любое их заболевание вполне могло бы подождать неделю или месяц, – он щелкнул пальцами. – Да, чуть не забыл. Сегодня уже десять лет, как мы с Энн вместе. Вечером мы хотели бы отпраздновать, и, если вы свободны… Энн хочет видеть вас с Эммой у нас. А за конторой пусть присмотрит ребенок.

– Звучит заманчиво. Только прекратите называть Дженкинса ребенком.

Губы доктора изогнулись в натянутой улыбке: он вспомнил времена, когда и сам был так же чертовски серьезен, как этот новый врач. Он не пробыл на практике и недели, как понял, что не стоит думать, будто для спасения мира провидение выбрало именно его.

– Вчера к нему пришел первый настоящий больной, он все сделал сам, так что теперь он доктор Дженкинс, если вам так будет угодно.

Блейк, однако, вспомнил о своем опыте:

– Ну да! А как вы думаете, сколько времени ему понадобится, чтобы понять, что обо всем, что он делает «сам», он узнал от вас? И что же это было?

– Да все то же – несложные радиационные ожоги. Что бы мы там ни говорили всем поступающим на работу, большинство из них так и не понимают, почему нужно носить защитные костюмы с коэффициентом защиты девяносто пять процентов, если главный щит конвертера останавливает практически весь поток излучения, пропуская только десять процентов. С точки зрения математики, было очевидно, что суммарное действие трех слоев защитного костюма снизит поток радиации до одной девяностотысячной доли исходного потока, но убедить рабочих в том, что только суммарное действие слабых по отдельности слоев дает необходимый эффект, было невозможно.

– Он умудрился обойтись без двух внутренних вкладок и за шесть часов получил полугодовую дозу. Сейчас, наверное, лежит дома, потеет и надеется, что его из-за этого не уволят.

Это случилось на Первом Конвертере – том, с которого началось процветание Компании, позволившем ей взять под свой контроль все производство искусственных элементов – задолго до того, как Уэмрат в Калтехе нашел способ использовать некоторые сверхтяжелые изотопы для создания ультраэффективной радиационной защиты. У Первого Конвертера был лишь огромный старый бетонный щит, но конвертеры были дороги, и Компания не избавлялась от него, а продолжала использовать для сравнительно спокойных реакций. Если при работе с ним принимались все необходимые меры защиты, он не представлял никакой серьезной опасности.

Блейк насмешливо кашлянул:

– Док, вы стареете: раньше вы давали им повод попотеть! Ну, я, пожалуй, пойду и посмотрю за сотрудниками. Вдруг кто-нибудь опоздает на минуту. Что тогда с нами будет?

Феррел вышел за ним. По пути он заметил доктора Дженкинса: склонившись над какой-то книгой, тот сидел в своем кабинете. Молодой человек без улыбки кивнул ему в знак приветствия. Доктор также ответил поклоном и не стал отвлекать его расспросами о том, что тот читает. Дженкинс, по крайней мере, образован и любит трудиться. Неделя это слишком маленький срок, чтобы понять, достаточно ли он крепок, чтобы остаться и работать здесь, но, скорее всего, так и будет, если только у него выдержат нервы. Казалось, Дженкинс состоял из одних сухожилий, обернутых туго натянутой кожей, а из-под копны светлых волос на доктора смотрели глубоко посаженные глаза. Он больше походил на какого-нибудь прозябающего в мансардах полуголодного поэта, он всегда находился в каком-то нервном возбуждении, но его практическая подготовка была действительно отменно хороша.

На минуту доктор задумался, а не вернуться ли ему в кабинет и не вздремнуть ли в старом кресле. Со всей работой, которая была в лазарете, Блейк мог спокойно справиться сам. Все в конторе уже давно шло, как заведено, и устраивать какие бы то ни было проверки было незачем. У него еще оставалось несколько минут для сна до того, как Палмер позовет его. Он уже было повернул назад, но замешкался, увидев Дженкинса: при его теперешнем отношении к работе он мог и не понять сна на рабочем месте.

– Если я кому-то понадоблюсь, я в кабинете Палмера, – громко сказал он.

Дженкинс кивнул в ответ, и доктор вышел через боковую дверь и пошел по длинной дорожке по направлению к административному зданию. Над ним нависала уродливая громадина корпуса электрогенератора – старейшего строения на всей территории.

Все в кабинете Палмера, даже встроенный бар, было спроектировано так, чтобы обеспечить административному работнику все удобства, но при этом прямо посередине комнаты стоял старый чертежный стол, заменявший письменный. Он был весь завален схемами и таблицами, покрыт чернильными пятнами и захламлен какими-то настольными мелочами, стаканчиками для карандашей и скомканными листами бумаги. Один угол был сильно обструган: раньше Палмер отщипывал оттуда своеобразные зубочистки – до того, как перешел на комплексные обеды. Под стать кабинету был и его владелец: отлично выбритый и подстриженный, в дорогой безвкусной одежде, с умным выражением сурового лица; все говорило о том, что перед вами хороший администратор. Но сейчас он снял свой пиджак и бросил его на обитую кожей кушетку, сменив на старую потертую кожаную куртку. Его руки загрубели от тяжелой работы: вены выпирали из-под кожи, и костяшки пальцев распухли. Его хорошая физическая форма оставалась такой же хорошей, что и у простого инженера на стройке. Он кивком указал Феррелу на стул, но сам остался стоять.

– Спасибо, что пришел, док. Мы услышали об этом вчера поздно вечером. С ними едет даже инспектор АЕС, а он только и мечтает о том, как бы лишить нас лицензии, если мы не покажем себя пай-мальчиками. Но против него я ничего не имею: АЕС – единственные в правительстве, кто играет честно. Но вся остальная компания – репортеры Гильдена – им-то не нужно ничего, кроме сенсаций и неприятностей. Сегодня мне здесь понадобится каждый стоящий человек.

– Но ведь это бессмыслица! – запротестовал доктор. Они уже не смогут обходиться без заводов. Если мы прекратим производство, все больницы страны не смогут нормально работать, да и не они одни. Нельзя же переносить аакоть: туда, куда не доберется ни один рабочий.

– То же самое мы говорили о запрете, док: нельзя его вводить, но они это сделали, – устало вздохнул Палмер.

– Но ведь атомные станции совсем не так опасны!

– К сожалению, они могут стать очень опасными, – сказал Палмер. Он умирал от усталости, а его покрасневшие глаза свидетельствовали о том, что он, возможно, совсем не спал. Мы используем атомную энергию уже около четверти века. Это значит, что самые первые станции, которые мы строили, не до конца представляя себе, с чем именно имеем дело, – а я участвовал в строительстве некоторых из них, – возможно, находятся в очень плохом состоянии. Также это значит, что целое поколение рабочих и инженеров воспринимало атомную энергию как нечто само собой разумеющееся. Сейчас они потеряли бдительность. Проверки, которые проводились после происшествия в Кротоне, обнаружили, что местность вокруг полудюжины заводов загрязнена радиоактивными веществами. Их нужно специально охранять.

Он плюхнулся на кушетку, смахнул на пол стопки государственных бюллетеней и стал массировать виски.

– Я думаю, в этом мы чисты, док. Но ирония судьбы в том, что старик Гильден когда-то давно неправильно воспользовался одним из наших ранних препаратов и слегка отравился. Он объявил нам войну, и здесь направление его главного удара. Ну ладно, я вызвал тебя не для того, чтобы просто поплакаться. Я хочу, чтобы ты проверил возможного «звонаря».

На рассвете атомной промышленности многие компании буквально увязали в судебных тяжбах по заявлениям людей, будто бы пострадавших от радиоактивного облучения. Немногие из этих исков имели под собой реальную почву. Большинство из них было сфабриковано с целью выбить деньги под угрозой раздувания дела в суде. Тех, кто выставлял подобные иски, и называли звонарями.

– Кто-то с завода? – спросил доктор.

С ними было сложнее всего, так как за время работы на предприятии каждый получил какую-то дозу облучения.

– Служащая кондитерской в Кимберли. Я заезжал к ней вчера вечером. Мне показалось, она уверена в том, что сильно облучилась. Кто-то просто использует ее. У нее дорогой адвокат. Он ни за что не хотел говорить мне, кто ее лечащий врач. Но я заставил ее описать симптомы – она действительно выглядит больной.

Он передал доктору лист бумаги, исписанный его грубым угловатым почерком. Феррел внимательно вчитался в записи. Хоть и не без труда, он все же смог вычленить суть дела из нагромождения деталей, которые Палмер, как полный дилетант в медицине, считал важными фактами.

– Мне понадобится больше. Для начала как минимум побольше крови для анализа, – сказал он, отказываясь делать какие-нибудь выводы на месте.

– Я раздобыл и это. Под видом своей секретарши я взял с собой твою ассистентку Додд. Пока я отвлекал ее адвоката на улице, делая вид, что хочу все уладить по-тихому, она запугала женщину и заставила ее сдать кровь на анализ. Держи! – Он протянул пузырек, и доктор отметил про себя, что Додд постаралась на славу. Да и как могло быть иначе, если уж она умудрилась убедить женщину пойти на это.

– Я хочу, чтобы вы сообщили мне о результатах после того, как уляжется вся эта сутолока с проверкой. И все-таки, вы можете сказать что-нибудь уже сейчас?

Док ответил очень нехотя:

– Может быть, это и радиация. Мы же не можем установить наблюдение за каждой организацией, где используется наша продукция. По симптомам это похоже на лейкемию. Если она попадет в руки к разгильдяю-доктору, который не только перестал следить за техническим прогрессом, но и забыл о профессиональной этике, он может решить, что ему удастся обвести жюри вокруг пальца. Но на самом-то деле из этого ничего не выйдет.

– Мало того, этого нельзя допустить. Мы не можем позволить себе дать скандалу разразиться в суде в такой неподходящий момент. Общественное мнение обрушится на нас и сметет с лица земли, даже если позже выяснится, что мы здесь ни при чем. И мы не можем заплатить отступное, потому что тогда будем выглядеть виноватыми, – Палмер встал и зашагал по комнате. – В этом-то все и дело, док. Случись что-нибудь, пусть даже самая пустячная мелочь, и этого уже будет достаточно, чтобы заявить, что мы представляем собой угрозу. В то же время мы никак не можем доказать обратное, во всяком случае, преподнести это эффектно, так, чтобы об этом сразу заговорили в прессе. И я даже не могу поклясться, что от нас действи тельно нет никакой опасности! Лейкемия… Рак крови…

– Ну да, что-то вроде этого. Раньше процент смертности при ней доходил до ста. То же самое может случиться и с этой женщиной: если у нее действительно лейкемия, необходимо срочно начать лечение.

Палмер облегченно вздохнул:

– Уф! Значит, по крайней мере, есть какой-то шанс. Если у нее на самом деле лейкемия, мы найдем специалиста, который сможет убедить ее. Она наверняка променяет своего адвоката со всеми его советами на бесплатное лечение. Спасибо, док. Дайте мне знать, когда получите окончательные результаты.

Помрачнев, Феррел отправился обратно в лазарет. Если этой женщиной действительно пытается манипулировать какой-то потерявший стыд шарлатан, то необходимо узнать, кто это. Достаточно всего лишь несколько таких лекарей, чтобы подорвать так долго и тщательно созидаемое доверие к самой профессии врача. Он уже почти дошел до угла здания, когда увидел Дженкинса. Он стоял на улице и спорил о чем-то с Йоргенсоном – одним из главных инженеров производства. Это был огромный мужчина, телосложением напоминавший быка, и если то, что о нем рассказывали, являлось правдой – такой же сильный. Однако и его ум ни в чем не уступал его физическим возможностям.

Дженкинс очень быстро что-то говорил и тыкал пальцем в листок бумаги, который держал в руке, но Йоргенсон просто отвел его движением руки:

– А я говорю тебе, сынок: иди к черту, пока можешь. Иди в свой лазарет и пичкай всех подряд своими пилюлями.

Инженер круто развернулся и с гордым видом пошел по дорожке. Дженкинс некоторое время пристально смотрел ему вслед, а потом снова скрылся в лазарете. Доктор не понял, что произошло, но все равно ему это не понравилось. Если мальчишка будет мутить воду… Однако пока это его не касалось.

Еще ничего не известно, а значит, и волноваться не о чем. Когда Феррел вошел в помещение, Дженкинс уже успокоился и был, как всегда, сдержан и холоден. Он посмотрел на доктора:

– Я предупредил сестер, что они должны быть готовы к увеличению количества пациентов с незначительными травмами, – сказал он обычным ровным голосом. – Я думал, что после посещения мистера Палмера вы и сами отдадите такое распоряжение.

Феррел изучающе посмотрел на молодого врача:

– Почему это? Зачем, по-вашему, я ходил к мистеру Палмеру?

Непонятливость старика заставила Дженкинса нервничать, но он быстро справился с нетерпением, и его голос был по-прежнему преисполнен уважения:

– Конечно, по поводу проверки. По всему заводу уже ходят слухи. Об этом говорили еще когда я только-только пришел сюда. Не сложно догадаться, как они повлияют на уровень травматизма.

– Да, – доктор сам поразился своей недогадливости. – Хорошо придумано. Вы совершенно правильно сделали.

– Да, им грозил рост числа незначительных несчастных случаев. Это точно. В таких обстоятельствах, когда все дрожат в ожидании большой проверки, напряжение постоянно растет, а это самая благоприятная почва, на которой расцветают оплошности на работе. Если повезет, все обойдется какими-нибудь мелочами, не выходящими за обычные рамки.

Но нельзя было рассчитывать на простую удачу. Могло произойти все, что угодно. Палмер сделал упор на то, что даже один несчастный случай может стать аргументом в пользу их противников, показать, что станции не так уж безопасны. Они определенно не могли допустить, чтобы в отчетных ведомостях комиссии появились неудовлетворительные отзывы. Но в таком сложном процессе, как производство сверхтяжелых изотопов, какая-нибудь неприятность да случится, особенно, когда нервы у всех натянуты до предела.

Надо было послать Палмера ко всем чертям и оставаться дома!

В ДИСПАНСЕРЕ ФЕРРЕЛ застал Мейерс. Она была на своем дежурстве и с присущей ей скоростью и расторопностью разбиралась с обычными повседневными делами. В операционной Феррел предпочитал видеть суровую мрачную Додд, но с работой в приемной никто не мог справиться лучше Мейерс. Ей едва исполнилось тридцать, и она могла бы считаться хорошенькой, если бы не совершенно невыразительное лицо. Волосы, кожа и глаза – все было таким бесцветным, что никакое, даже самое большое количество макияжа не могло оживить их.

Когда Феррел вошел, она промывала глаз какому-то человеку. Закончив, сестра повернулась к доктору:

– Он случайно ткнул себе сигаретой в глаз, когда надевал защитные очки. Ничего серьезного. Это уже одиннадцатый за последние полчаса.

Доктор посмотрел на толстую пачку карточек на столе и еще раз подумал, что Дженкинс все-таки был прав: уровень травматизма возрос в три раза по сравнению с обычными днями. Но до сих пор не было ни одного серьезного происшествия.

– И то хорошо, что лодырей сегодня мало, – сказала она.

Обычно несколько рабочих просто притворялись больными, считая, что это лучший способ получить еще один выходной. Она еле слышно хихикнула:

– Доктор Дженкинс взялся за них, но, мне кажется, им не очень понравилось, что он всем выписывал слабительное. Даже телефонистка не приходила сегодня.

– Она только тогда говорит, что больна, когда ей становится скучно. Сегодня она, похоже, рассчитывает увидеть фейерверк, – заметил Феррел.

За годы у него уже вошло в привычку примерно раз в четыре недели давать этой девушке выходной, чтобы стимулировать ее воображение. Она единственная на всем заводе, когда хотела провести день в праздности, приходила с какими-то интересными симптомами.

– Вчера ее осматривал Дженкинс. Он определил, что у нее быстро прогрессирующая проказа, и дал ей что-то, от чего у нее несколько часов горели губы, – сообщила Мейерс.

Похоже, этот молодой человек ей очень нравился. Для Феррела это было первое свидетельство того, что и у доктора Дженкинса есть чувство юмора.

Он прошел обратно в главный корпус. Их лазарет был обеспечен медицинской техникой и сотрудниками так, как ни один другой заводской медпункт, где доктору приходилось работать. Иногда он даже стеснялся того, сколько все это стоило. Кроме Мейерс и Додд здесь работали еще три медсестры, двое подсобных рабочих, два водителя маленьких трехколесных тележек-носилок, регистратор и секретарь. В операционной находилось все, чего душа пожелает, были оборудованы даже небольшие палаты, где могли лежать пациенты, если бы в этом появилась необходимость.

Он прошел к аппарату крио- и гипотермической терапии, осмотрел его. Большая часть оборудования лазарета предписывалась законом, но приобретение этого аппарата было собственной идеей Палмера. Он предназначался для понижения температуры человеческого тела, или какой-то его части, до такого уровня, на котором тот уже не реагировал на боль.

Мысль о том, что холод может быть полезен, появилась в медицине довольно давно, и с тех пор для чего только его ни использовали – вплоть до лечения рака. В конце концов благодаря развитию техники появилась методика, которая позволяла действительно широко использовать холод. При срочных операциях он был гораздо эффективнее обычной анестезии.

Даже носилки были снабжены небольшими модулями, чтобы начинать заморозку тканей еще по пути в операционную.

Он не слишком беспокоился из-за проверки. Государственные законы в отношении атомных заводов постоянно ужесточались, и в соответствии с ними станциям предъявлялись такие суровые требования, которые АЕС никогда не выдвинула бы, а он меньше месяца назад с успехом прошел государственную проверку.

Вошел Блейк. Он улыбался от уха до уха и посмеивался.

Заметив доктора, он остановился.

– Док, инспекция уже здесь, – объявил он. – Но не репортеры! Старик Палмер оказался хитрецом. Он распорядился, чтобы на Первом Номере сегодня утром начали с какого-то заказа для армии. Этот заказ достаточно секретен, чтобы он смог объявить территорию завода закрытой, но не настолько, чтобы не допустить сюда конгрессменов. Теперь вся эта газетная братия носится вокруг завода, пытаясь проникнуть внутрь. Если им повезет, они все-таки осуществят свою затею, но к тому моменту, когда все уже закончится.

Доктор усмехнулся, но его сомнения все равно не рассеялись. Люди из команды Гильдена все равно напишут то, что захотят, а такое поведение Палмера могло расположить против компании даже благожелательно настроенных репортеров. Также это может отрицательно сказаться на отношениях с парой конгрессменов, которые затесались в комиссию только ради того, чтобы засветиться в газетах. Большинству же, далекому от всех интриг, просто покажется, что Компания пытается что-то скрыть от публики, и это вызовет подозрения.

Обычно Палмер знал, что делает, хотя доктор никогда до конца не понимал, какими мотивами он руководствуется.

Казалось, что на этот раз управляющий изо всех сил старается завоевать как можно больше врагов и потерять как можно больше друзей.

Но, как бы то ни было, Блейк занятно рассказал об этом, и, встретив в коридоре Додд, док заметил, что даже она улыбается. Внезапно, как бы интуитивно, Феррел вышел на улицу и отправился в кафетерий. Теперь там было немного людей, но в ожидании кофе доктор смог уловить обрывки их разговоров. Большинство из них вертелось, похоже, вокруг постигшей газетчиков злой участи. И в основном люди считали, что это лучший трюк Палмера за многие годы.

Взяв стаканчик кофе для Мейерс, которой он мог действительно пригодиться, Феррел отправился обратно. Пока всю работу в лазарете выполняла она одна. Он застал сестру в одиночестве.

– У вас, я вижу, затишье, – сказал он и протянул ей контейнер с кофе.

– Спасибо, доктор Феррел. Вы мой спаситель! – она насыпала столько сахару, что хватило бы сделать крепкий сироп, и начала размешивать горячую жижу, с благодарностью глядя на Феррела. – Похоже, моя популярность падает. За последние двадцать минут не было ни одного посетителя.

Феррел еще несколько минут послонялся по зданию и решил, что интуиция, которая погнала его в кафе, не подвела его. Палмер, как и Дженкинс, прекрасно знал о том, что весть об инспекции уже распространилась среди людей, и о рабочем настрое на сегодня можно было забыть. Он был готов к этому и сделал единственно правильный ход: дал людям повод посмеяться вместо того, чтобы трястись от страха. Сработает ли это, когда инспекция по-настоящему примется за работу – уже другой вопрос.

Додд сообщила свежие новости о проверке. Очевидно, группа проверяющих была больше, чем предполагал доктор. Пришли полдюжины конгрессменов и привели с собой некоторое количество «экспертов». Другие находились за пределами территории, делали выборочные замеры и пытались определить, заражены ли атмосфера и земля вокруг завода. Это, по крайней мере, было разумно, хотя их тесты просто дублировали периодические проверки, которые Компания проводила сама.

Они осмотрели уже два конвертера, и пока обошлось без неприятностей. Не было даже самого незначительного недочета, ничто не портило оценки комиссии. Пока не похоже было, что они собираются инспектировать больницу, хотя доктор считал, что сюда они заглянут в первую очередь. Он бросил взгляд на часы: уже полдень.

Он отправился на поиски Додд, чтобы узнать свежие новости о развитии событий, но она немногое смогла добавить к своему предыдущему рассказу. Теперь конгрессмены бесцельно ходили туда и сюда. Очевидно, сейчас они проверяли погрузочный комплекс. Окутанный клубами дыма, он посидел еще пятнадцать минут. Только посмотрев на обкусанный кончик сигары, он понял, что тоже волнуется. Он жевал и катал его во рту до тех пор, пока тот совсем не раскрошился.

Ворча про себя, Феррел стал сплевывать крупинки табака.

Он знал, что от тех, кого сейчас проверяли, или кого уже проверили, можно было не ждать никаких неприятностей.

Выше всего риск ошибки был среди работников, еще только ожидавших своей очереди в полном неведении, когда она подойдет. Самому Феррелу бояться было нечего, и все-таки он начинал нервничать.

Феррел подумал, а вдруг кто-нибудь знает, что еще запланировано на сегодня, и отправился в главный офис. Было бы только логично, что регистратор или секретарь поддерживают приятельские отношения с кем-нибудь из администрации, а Феррел был так хорошо знаком с ними, что ему было достаточно простого намека, чтобы все узнать… Едва он вошел, как уличная дверь открылась, и в комнате появился маленький жилистый человечек. Он направился к регистратору, на ходу снимая свою фетровую шляпу «Хомбург» и приглаживая тонкие усы. Когда он поднял глаза, Феррел сразу узнал его.

– Привет, Феррел, – вскричал человечек.

– Бузони! Что ты здесь делаешь? – спросил доктор, хотя и сам догадывался, что.

Ответ не обманул его ожиданий:

– Я здесь в качестве эксперта – буду тебя инспектировать С тех пор, как я увидел твою фамилию в списке, у меня так и чешутся руки прищучить тебя на чем-нибудь. Как твоя резня?

– Лучше, чем общая практика, во всяком случае, так было, пока не появился ты, костолом.

В медицинском колледже они с Бузони были в одном классе. Тот специализировался на переломах. В дальнейшем он даже заслужил определенную репутацию, работая со старыми, плохо сросшимися переломами: он ломал их и лечил заново. Потом о Бузони опять заговорили, когда он нашел способ выводить из организма соединившиеся с костным кальцием радиоактивные ионы так, чтобы это не приводило к вымыванию самого кальция. Однажды доктор даже отправил к нему своего пациента, которому не. помогало обычное переливание крови, и лечение препаратами динатриевой соли.

Доктор придержал дверь, и Бузони вошел в кабинет. Он походил вокруг, осмотрел оборудование, ознакомился с общей компоновкой помещения и направился к раздевалке медсестер. Там он тщательно все осмотрел, покивал головой и стал делать какие-то записи в своей ведомости.

– Зачет. Я ставлю хорошую отметку любому мужчине, который может заставить женщин соблюдать порядок в их гардеробной.

Сказав это, он улыбнулся, но доктор не до конца понял, что тот имел в виду. На этом Бузони закончил со своими записями, резко захлопнул папку и расслабился.

– Я не очень-то мучил тебя, Роджер. Я сказал им, что мы знакомы, и они решили, что ты больше выболтаешь мне, чем кому-либо другому. Я-то лучше знаю, да только зачем разубеждать их? Но, мне кажется, на этот завод постараются насесть как следует. В комиссии по большей части вполне честные люди, но их напичкали разными грязными слухами о Палмере. Как, по-твоему, у него действительно рыльце в пушку, или ему стоит дать шанс?

– Ты видишь, что я здесь, – сказал Феррел. – Я здесь, хотя вполне мог бы взять отгул.

– Пусть это будет твоим ответом, – улыбнулся Бузони. Но не думаю, что смогу убедить остальных. Палмер допустил грубую ошибку, не пустив репортеров на порог. О, я могу понять, почему. Парочка людей в комиссии настроены очень недоброжелательно, и…

С улицы донесся протяжный вой электрической сирены.

Он постоянно нарастал, пока не превратился в пронзительный вопль, который проникал сквозь стены и врезался в уши.

Тревога! К обычному сигналу стали примешиваться переливы.

Значит, произошел крупный разлив высокорадиоактивного расплава.

– Доктор Феррел! – донеся громкий голос из аппарата внутренней связи. – К телефону!

Он схватил трубку: – Феррел!

– Объект двадцать! – Палмер выпалил эти слова и бросил трубку. Но и этой информации было достаточно: «объект двадцать» – это был реактор, который давал им всю энергию. Больше всего доктор боялся аварии именно здесь.

Он сорвал со стены свою сумку с набором для оказания первой помощи и направился к заднему выходу. Додд вышла с ним. Она несла его рабочий халат. Феррел отрицательно покачал головой, но она еще сильнее прижала к себе одежду, а мрачное выражение ее лица говорило о том, что она не отступится. В заднем приемном покое Билл уже установил на маленькую моторную тележку двое носилок и теперь заводил мотор. Он подождал, пока Феррел и Додд не ухватятся за поручни, и рванул с места, а второй водитель еще ждал Блейка и вторую медсестру. Доктор бегло просмотрел, какое оборудование было взято, и согласно кивнул головой. Джонс еще раньше доказал, что в качестве подсобного рабочего он превосходен, и до сих пор все, что он делал, было безукоризненно.

И только сейчас до Феррела дошло, что Бузони едет на одной тележке с ним.

– Там радиоактивный расплав! – предупредил его доктор, пытаясь перекричать завывание сирены. Но он и сам был рад тому, что в такой момент рядом будет еще один врач.

Несмотря на риск, к конвертеру стекались толпы народа, движимые стремлением поглазеть на аварию своими глазами. Их присутствие могло бы усложнить проведение спасательной операции, но охрана была на своем месте и оттесняла толпу назад. Мимо на предельной скорости пронеслась машина, похожая на старомодный пожарный автомобиль с выдвижной лестницей. Сложная конструкция напоминала объем ные ванты, на каждом конце которых ехал человек в тяжелом защитном костюме, чтобы управлять ими.

Машина остановилась рядом с боковым входом в огромное здание, в котором размещался реактор. В свое время это был самый большой в мире промышленный атомный реактор, и он все еще не сдавал своих позиций. В нем осуществлялась реакция расщепления ядер урана-235, а осколками ядер потом бомбардировали более распространенный уран-238, который при этом превращался в плутоний, обеспечивающий почти весь выход энергии реактора. В отличие от реакторов на некоторых заводах старой постройки, только вырабатывавших энергию, этот можно было использовать также для расширенного воспроизводства ядерного топлива, что делало его полезным при получении небольших объемов обычных радиоактивных элементов.

Выделяющееся в результате тепло отводилось сначала посредством жидкого натрия, потом передавалось пару, направляемому в две огромные турбины, вращавшие генераторы, которые и выдавали все те тысячи киловатт, что были необходимы для работы завода снабжения Кимберли, а также служили вспомогательным источником энергии для нескольких других участков. Но сейчас над реактором были вывешены красные флаги, а это означало, что все стержни замедлителя были полностью введены, а выработка энергии прекращена, чтобы дать людям возможность добраться до выходов.

Однако около одной из дверей произошла какая-то заминка. Когда тележка, на которой прибыл Феррел, остановилась, туда пыталась задом заехать замысловатая машина с захватом на одном конце. Помимо своей собственной защиты, она был нагружена защитными приспособлениями для людей, все еще находившихся внутри. Агрегату предстояло проникнуть в здание, а потом еще приноровиться к изгибам прохода. Как и во всех реакторах, эвакуационные туннели были построены так, что имели несколько правых поворотов.

Это было сделано, исходя из того, что вышедшее из-под контроля излучение распространяется прямолинейно, а значит, только небольшая часть его будет отражаться от стен, в то время как человек будет двигаться зигзагом, оказываясь после каждого поворота во все более безопасной зоне.

Вдруг аппарат резко затормозил и начал двигаться обратно с максимальной скоростью, на которой водитель успевал отслеживать повороты прохода. Охрана конвертера в защитных костюмах стала оттеснять толпу любопытствующих еще дальше, и один из секьюрити подошел к доктору с большим тяжелым скафандром в руках. Он поморщился, но начал с трудом облачаться в него.

– Что случилось?

– Я всего не знаю, – ответил охранник. – Похоже, они отмеривали порцию калия для больницы Кимберли. Кто-то из них упустил захват, и расплав разлился по полу или что-то в этом роде. Один рабочий не смог выбраться.

Доктор увидел, что остальные уже надели свои костюмы, и резко закрыл шлем своего скафандра. Машина, наконец, выбралась из здания. В обитых мягким материалом захватах безвольно покачивалось тело человека. Аппарат развернулся и опустил человека в защитный короб, также обитый мягким материалом. Феррел направился туда, и Бузони не отставал от него. Билл тоже успел надеть скафандр и сейчас разворачивал тележку и доставал все необходимое оборудование.

– Сколько он пробыл там? – спросил Феррел.

Ему ответил Мервин – суперинтендант реактора. Его голос глухо доносился через диафрагму шлема:

– Шесть минут. Тревогу почему-то объявили не сразу. Все, что мне удалось узнать, так это то, что он увидел, как падает контейнер с расплавом, и поймал его руками; швырнул в ящик с отходами, захлопнул крышку и побежал закрыть порты регенератора. Под воздействием облучения он находился примерно полминуты.

Доктор почувствовал себя нехорошо. Полминуты! Для него было бы лучше умереть прямо в камере.

Теперь трое работали вместе – доктор, Бузони и Бил. Рабочий был без сознания, и они готовили все необходимое, чтобы на месте начать переливание крови. Нужно было полностью заменить его зараженную кровь свежей. Группа крови рабочего была вытатуирована на его запястье. Феррел раздел пострадавшего, и на защищенный бокс установили опрыскиватели, чтобы смыть с тела радиоактивную пыль и грязь, если она попала на него. Доктор на минуту задержался и внимательно посмотрел на человека: это был Клем Мервин, сын суперинтенданта! За щитком шлема почти нельзя было разглядеть лица самого Мервина, но он медленно кивнул в ответ на быстрый вопрошающий взгляд доктора, и тот понял, что суперинтендант с самого начала знал об этом.

– Мы спасем его, – пообещал Феррел.

Если говорить только о его жизни, это была чистая правда. Теперь человека можно спасти даже после того, как он получит огромную дозу. Но мало было просто остаться в живых: у молодого человека впереди был как минимум целый год адских мучений, без всяких сомнений, он не сможет иметь детей, а его рассудок будет непоправимо поврежден.

Скрывать это от Мервина не было никакого толку: он и сам прекрасно знал об этом. В проход заехала крошечная машина, похожая на танк, за которой тянулись пожарные рукава. Она должна была тщательно вымыть помещение изнутри. Наконец она выехала, и красный флаг на здании реактора стал опускаться. Похоже, уровень радиации внутри опустился до безопасной величины – благодаря той жертве, которую принес Клем Мервин. То, что он закрыл контейнер с ценным, но смертельно опасным составом в герметичном боксе для отходов и захлопнул порты реактора, предотвратило слишком сильное повышение уровня радиации. Мервин, похоже, уже взял себя в руки:

– Док, что бы там ни было, делайте все, что можете. Я должен спасти оставшийся калий и отправить его в больницу, пока там никто не умер, не дождавшись его.

Он отошел, собирая по пути своих людей. Неподалеку уже стояла машина скорой помощи из городской больницы. Феррел дал рабочим знак, и они стали грузить в нее похожий на гроб бокс с так и не пришедшим в сознание человеком. Сам доктор и его спутники в это время снимали защитные комбинезоны. С этим случаем лучше всего справятся в больнице Кимберли – в отделении для пациентов с радиоактивным поражением. Оно было меньше, чем в заводской больнице, но для долгого и медленного процесса поддержания жизни в человеке оборудование там подходило лучше.

Доктор начал забираться в машину скорой помощи, но Блейк остановил его: – Возвращайтесь назад, док. Я сам займусь этим.

Что ж, и это было неплохо. Доктор отступил назад и проводил взглядом машину, которая отъехала под завывание сирен. Потом время от времени он будет заходить в больницу к Клему, но сейчас он не мог сделать для него большего. Потребуются месяцы напряженного лечения, чтобы восстановились сильно поврежденные ткани.

Он направился к тележке. Сохраняя молчание, Бузони пошел рядом с ним. Дорогу им преградила группа примерно из полудюжины мужчин. Один из них сделал шаг вперед:

– Значит, вот как вы обычно лечите ваших пациентов, доктор, – резко сказал он. – Успокаиваете их пустыми обещаниями, спихиваете на кого-нибудь другого и думаете, что ваша работа сделана?

Остальные открыли рты от удивления и собрались одернуть говорившего, но Бузони опередил их:

– Заткнитесь же, черт побери! – грубо сказал он.

По сравнению с этим высоким человеком с тяжелой челюстью Бузони казался совсем маленьким, но он просто толкнул его и отодвинул с дороги, давая Феррелу пройти. Вместе с доктором он забрался на тележку, в то время как остальные члены комиссии конгресса оторопело смотрели ему вслед.

Потом они повернулись к мужчине, кричавшему на доктора, но Феррелу было уже все равно, что они скажут или сделают.

– Еще некоторое время он будет жаждать моей крови, но Морган успокоит его, Роджер, – сказал Бузони и криво усмехнулся. – Завтра мы оба извинимся друг перед другом и пожмем руки. И, что забавно, на этом все, скорее всего, и закончится. В этом кругу так обычно и происходит. У меня никаких неприятностей не будет, так что забудь об этом. Скажи еще спасибо, что большинство в комиссии не такие, как он. Они согласятся со мной, когда я скажу, что ты все сделал совершенно правильно. И, возможно, они проследят за тем, чтобы молодому Мервину дали медаль.

Доктор устало кивнул головой: это не имело значения. Он совершенно не беспокоился о том, какие отзывы о его работе появятся в отчете по этому происшествию. С технической точки зрения этот случай не представлял собой ничего из ряда вон выходящего, и с ним справились быстро и правильно. Он знал это. Также он знал, что его сотрудники просто не в состоянии были совершить чудо, чтобы на месте гарантировать, что молодой человек будет жив, а главное – здоров, хотя он, безусловно, заслужил право на то и на другое. При современном состоянии медицинской науки это невозможно сделать. И до тех пор, пока такие чудеса невозможны, он не сможет получать полное удовлетворение от своей работы.

Потом он отвлекся от раздумий над этим случаем, похоронил его вместе с воспоминаниями о других трагедиях, лежавшими глубоко в его памяти. Однажды их накопится столько, что он будет больше не в состоянии терпеть их боль, и это будет значить, что он состарился. Но пока он еще мог нести их груз. Когда тележка остановилась, он пожал Бузони руку, обменялся парой ничего не значащих фраз о том, что надо бы встретиться на следующей медицинской конференции. Но, скорее всего, они там не встретятся, слишком уж большой была разница между практикующим врачом – Феррелом и оставившим практику Бузони. Он особо проследил за тем, чтобы инструменты, которые касались Мервина, были помещены в дезактивационную камеру, и только потом направился к зданию администрации для доклада Палмеру. Наверно, управляющему уже в общих чертах доложили о происшествии, но он непременно захочет подробнее узнать, какие шансы есть у молодого рабочего, и что для него можно сделать.

И возможно, ему нужно будет, чтобы рядом находился человек, которого он хорошо знает. Человек, который сможет поддержать его, когда он поймет: произошла та самая случайность, которая одна могла положить конец всем надеждам на то, что завод оставят в покое. Для самого завода это было обычное происшествие, но для того, кто никогда не был свидетелем несчастного случая на атомном производстве, оно могло служить окончательным и неопровержимым доказательством того, что все относящееся к атомным станциям опасно, и что их близость к населенным пунктам таит в себе угрозу. Доктор подумал, как Эмма отнесется к переезду – если только весь завод может переехать.

АЛЛАН ПАЛМЕР ДАВНО твердо усвоил, что управляющий должен находиться на своем рабочем месте – в кабинете.

Он шел к этому знанию долго, и это был дорогой урок, но в результате ему пришлось смириться с этой участью. За своим рабочим столом он делал ту работу, которую, кроме него, никто не мог выполнить: он управлял. Если бы он покинул свое место и отправился совершать подвиги, требующие отчаянного мужества, рабочие, возможно, полюбили бы его за это, но сами же и пострадали бы, потому что кто бы тогда занимался его делом?

Это был его секрет, его тайное знание, и оно позволило ему вознестись по служебной лестнице от простого инженера на стройплощадке, работавшего под началом седьмого младшего помощника, до поста главы собственной компании по строительству атомных реакторов, а потом и принять дело из рук никудышного прежнего руководства Компании, которое почти развалило все производство. Сидя именно за этим столом, он убедил Линка и Хокусаи развернуть их исследования по производству сверхтяжелых элементов на его предприятии и добыл огромные суммы, необходимые им для постройки первого конвертера. Сидя именно за этим столом, он рассчитывал однажды увидеть изобретенное Хокусаи топливо, которое позволит человеку долететь до Луны и вернуться на Землю.

Теперь он не перебивая слушал рассказ Феррела о происшедшем, борясь со знакомым желанием срочно бежать туда, отдавать указания в последней отчаянной попытке доказатьтаки еще не успевшей уехать комиссии, что завод безопасен.

Он заметил признаки напряжения на лице Феррела и, зная этого человека уже очень долго, достаточно долго, чтобы угадать, что он чувствует, понял, что тот переживает за него.

Доктор еще не до конца осознал, какие неприятные перемены это происшествие сулило и ему, и всем остальным.

Палмер откинулся в кресле, посмотрел в окно на Кимберли. Если сторонники закрытия заводов победят, за пять лет этот городок превратится в город-призрак. Без дешевой энергии, без атомного завода, от которого зависело все производство, он просто никому здесь не нужен. Что тогда доктор сможет выручить за свой дом? На те гроши, которые он как врач общей практики будет получать в умирающем городе, он не сможет оплатить весь курс обучения своего сына в колледже. А каково будет хромой жене доктора жить в том захолустье, которое останется здесь, если все ограничения, предполагаемые законом о заводах, войдут в силу? Доктор и сам не избежит дегтя и перьев. Если позволить им победить, каждый, чье имя ассоциируется с атомной промышленностью, станет неприкасаемым. Док еще не стар и мог бы вернуться в больницу, но с таким клеймом работать ему будет слишком тяжело. А на всем заводе было больше тысячи людей, которых ожидала подобная судьба. Они думали, что это его забота, но он-то единственный из всех был в безопасности. Он мог бы сдаться, оставить борьбу, распродать все оборудование, хоть даже и за гроши, а потом уехать в Европу или уйти на покой. Его личным сбережениям ничто не угрожало.

И позволить этим проклятым глупцам, которые все говорят о перемещении атомных станций, попробовать перенести хотя бы один реактор, который проработал на этом месте уже двадцать пять лет, увеличивая свою радиоактивность каждую секунду?! Или оставить реакторы ржаветь и гнить без присмотра, пока заключенный в них ад не вырвется наружу, и люди не получат возможность потрогать радиацию своими собственными руками?!

– Док, – наконец проговорил он. – Ты со мной, по меньшей мере, двадцать лет. За все это время я хоть раз солгал тебе?

Губы доктора тронула улыбка, но Палмер и без этого знал ответ. Всегда говорить правду, говорить всю правду, как бы горька она ни была – вот еще один урок, который Палмер усвоил очень давно. Теперь, откинувшись назад в кресле, он старался придать своему лицу выражение спокойствия, которого на самом деле не было и в помине:

– Ну что ж, хорошо. Только, ради бога, не думай, что я приготовился сдаваться. Когда мы проиграем, я так об этом и скажу тебе. Возможно, из-за этого происшествия нас смогут на некоторое время загнать в угол, и скорее всего, с этим ничего не поделаешь. Но я знал, что что-то должно произойти – в таких обстоятельствах не могло не случиться какой-нибудь неприятности. Все, на что мы могли надеяться, что никто не пострадает, или что жертв будет не слишком много. Может, это обойдется несколько дороже, чем мы можем себе позволить, но не настолько, чтобы я с этим не справился. Они ведь еще не сдвинули нас с места, и пока я жив, им это не удастся! Это я обещаю. А теперь отправляйся домой и отдохни, или оставайся здесь, но все равно отдохни, и прекрати забивать свою голову моими заботами.

Он смотрел, как Феррел направился по дорожке к больнице, медленно кивая головой в ответ на свои собственные мысли.

Если даже он и солгал сейчас – впервые за эти двадцать лет, это была ложь во благо. Уходя, док выглядел на двадцать лет моложе того уставшего, сломленного человека, который принес ему известие о несчастном случае. И возможно, это была не ложь. Может, ему еще и удастся как-нибудь справиться с неожиданно свалившейся на него напастью. А если нет…

Он встал и подошел к висящей на стене таблице, на которой были отмечены все их потребители и объемы их заказов.

В верхних строках списка были больницы, однако они опережали остальных не по объемам потребления, а потому, что их заказы всегда выполнялись в первую очередь. Ниже шли военные организации, коммунальные службы, космические конструкторские бюро, которые использовали сверхтяжелые элементы для наружного покрытия корпусов ракет – другие материалы попросту не выдерживали экстремально высоких температур, с какими там имели дело. И дальше – практически все крупнейшие промышленные предприятия мира. За последние двадцать пять лет сверхтяжелые изотопы стали неотъемлемой частью всех областей деятельности человека. А теперь они хотят вырвать их с корнем – как будто все крупные промышленные объекты можно отодвинуть от всех городов с населением больше десяти тысяч. Через шесть месяцев после такого переноса рядом с ним возникнет город с населением в три раза больше прежнего. По-другому быть просто не может: должны же где-то жить строители и мясники, булочники и сапожники, без которых не обойтись тем же самым строителям! И это без учета всех остальных предприятий, которые нужны Компании, чтобы она могла нормально работать!

Из аппарата внутренней связи раздался мягкий голос секретаря:

– Мистер Палмер, пришел представитель комиссии Морган и хочет встретиться с вами.

– Телма, скажите ему, пусть войдет, – ответил он.

В этой комиссии Морган был лучше всех – единственный, кто был способен смотреть в лицо фактам. Однако сейчас Палмер смог сосредоточиться только на седой шевелюре Моргана: отбеливает он волосы, чтобы добиться такой поразительной белизны, или нет.

Но великолепная седина этого человека была не единственным, что производило сильное впечатление. Однажды порывшись в старых досье, Палмер вытащил на свет божий давно забытую страницу из жизни Моргана. Оказывается, он несколько лет под другим именем провел на подмостках, играя главные роли, и только после этого ушел в политику.

Он и до сих пор превосходно играл, когда хотел, а его публичные выступления всегда были настоящим событием. Однако сейчас он старался быть настолько откровенным, насколько мог. У него был очень усталый вид, и в том, как он протянул руку для пожатия, не было его обычной нарочитой сердечности и расположения.

– Я полагаю, все остальные уже разъехались? – сказал Палмер.

– Они уехали пятнадцать минут назад, – кивнул Морган. – Они увидели то, за чем приезжали. О, большинство из них вполне искренни, Аллан. Даже Шенклер верит в ту белиберду, которую несет. Но, используя этот несчастный случай, они легче найдут язык с теми избирателями в своих штатах, которые ратуют за принятие законопроекта. Это была серьезная неудача.

– Возможно. По крайней мере, в газетах Гильдена не появятся снимки с места происшествия. В этом я оказался на высоте, – ответил Палмер. – Можешь называть это обдуманным риском. Когда ты сказал мне вчера вечером, что грядет инспекция, я не мог решить для себя, когда ей было бы лучше прийти: сейчас, или когда-нибудь потом. Я и до сих пор не знаю ответа, но теперь уже поздно менять решения. Бурбон?

Морган кивнул, и он налил два стакана. В свой он добавил немного красителя, чтобы напиток казался крепче, чем в действительности.

– Чем планируешь заниматься, Фил?

Морган рассмеялся своим теплым густым смехом, о котором его недоброжелатели говорили, что слишком уж долго он репетировал, чтобы сделать его таким приятным. На этот раз он рассмеялся так легко, что не было никаких сомнений в его искренности. Этот смех очень подходил к его мягкому голосу и ненавязчивому тягучему южному говору, который мог превращаться в сильно выраженный акцент, когда Морган проводил избирательные кампании в «черных округах».

– Буду снова участвовать в предвыборной грызне, – с легкостью признался он. – И бороться с компанией наших противников-дуралеев за место под солнцем. В последнее время они сильно активизировались. Аллан, что будет, если законопроект не будет утвержден и задержится в Комитете?

Палмер знал, что это убьет законопроект. События в Кротоне и обнаружение радиоактивного загрязнения в других местах были на руку относительно небольшой группе законченных фанатиков. За два года вокруг заводов можно организовать охрану и наблюдение, люди снова почувствуют себя в безопасности, и движение угаснет само собою, как большинство массовых психозов. Конечно, в своем роде это тоже было решением. Такое скрытое медленное противодействие.

Уже не раз это спасало страну от опасности впасть в ту или иную крайность, несмотря на то, что газеты во весь голос ругали недостатки системы, которая делала это возможным.

Морган был главой комиссии, которая должна будет послать в конгресс сам законопроект и рекомендации к нему.

– Я слушаю тебя, – сказал Палмер, – Но ты уверен, что сможешь это сделать?

Морган внимательно изучал свой стакан, закрутив его так, что виски образовало маленький смерч, а пузырьки в нем заиграли на солнце. Потом медленно покачал головой:

– Фил, ты можешь не верить этому, но для меня благосостояние моей страны важнее меня самого. Если из-за того, что я приостановлю работу над законопроектом, он канет в Лету, я так и сделаю. Но для этого нужно, чтобы меня переизбрали на выборах через четыре месяца. В этом случае мы выиграем еще два года. В некотором смысле мне повезло: Миссисипи до сих пор в большой степени сельскохозяйственный штат, и у нас там еще не понастроили столько атомных станций. И если избиратели поддержат меня, я не буду особенно беспокоиться о том, чтобы слушания по проекту все-таки состоялись.

Он отхлебнул еще виски и вздохнул то ли от удовольствия, то ли в ответ на собственные мысли.

– Это возможно! Но ничего еще нельзя сказать наверняка. Если только я не покажу им, что много для них делаю, ничего не получится. Есть множество вещей, которые имеют большее значение, чем какой-то там старый законопроект вроде этого. И здесь на сцену выходишь ты.

– Как это?

– Заметь, я не гарантирую, что смогу провернуть все это. Если их действительно припечет, они могут настоять на слушаниях по проекту, и тогда все мои усилия окажутся бесполезными! Все, что я могу пообещать, это постараться не допустить голосования по нему.

– Все это понятно, – согласился Палмер. Он делал свои замечания как что-то само собой разумеющееся.

– У тебя есть экземпляр этой вашей многотиражки, которую вам рассылают?

Палмер взял газету со стола и протянул ее Моргану. Интересно, зачем она понадобилась политику – ведь «эта их многотиражка» была ведущим научным печатным изданием в этой области. Но когда Палмер увидел, какая статья заинтересовала Моргана, он хитро прищурился: или Морган разбирается в математике и производстве гораздо лучше, чем это можно было предположить, или на него работает кто-то с головой.

– У нас столько времени уходит на борьбу с долгоносиком! – сказал Морган. – Здесь говорится, что есть способ покончить с ним за четыре месяца. И через четыре месяца, когда я приведу фермеров на землю, свободную от этой заразы, землю, которую снова можно обрабатывать и использовать, они проголосуют за меня, даже если я на их глазах плюну на портрет Ли, или они узнают, что я стал атеистом. О деньгах не беспокойся, на это они у меня есть. Я могу выбить на испытания сто тысяч акров. Все, что мне нужно, это достаточное количество этого вещества, чтобы обработать такую территорию, и я заверну проект.

Управляющий внимательно посмотрел на карту, которую дал ему Морган, оценил примерные объемы. Чтобы выполнить заказ, потребуются нагрузить на полную мощность один конвертер, или два, чтобы уж наверняка.

– Но его еще не производят, – возразил он. – Йоргенсон провел испытания и разработал технологическую карту этого процесса. И это все. Мы не можем гарантировать высокую производительность, или…

– Для начала дайте мне хотя бы четверть этого количества. Мы справимся, если потом вы сможете изготовить остальное.

Палмер еще раз всмотрелся в карту. Нужно было бы поговорить с Хокусаи, спросить еще несколько человек. Но на это уже не было времени. Чтобы как-то повлиять на результаты выборов Моргана, нужно было прямо сейчас начинать загрузку реакторов.

– Давай, я позову Йоргенсона, и мы еще раз это обсудим, – предложил Палмер. – Если он скажет, что мы, в принципе, сможем сделать это, я прикажу незамедлительно перевести конвертеры на новый процесс и введу сегодня дополнительную смену. Хорошо?

– Все, что мне было нужно, это твое слово, – Морган встал, допил свой виски и протянул руку для прощания. А теперь мне надо показаться перед своими коллегами, пока они не заподозрили неладное.

Палмер посмотрел ему вслед и снова углубился в газету.

В конце концов он пожал плечами и попросил Телму установить, где находится Йоргенсон, и прислать его в кабинет. Он недостаточно хорошо разбирался в тонкостях современной конвертерной техники, чтобы понять математические выкладки в статье. В этом ему придется положиться на главного инженера. Кто-нибудь другой потратил бы часы на то, чтобы взвесить все за и против, составить свое собственное мнение, но у него этих часов не было.

Он выругался и в сотый раз пожалел, что Келлара больше не было в живых. Это был его главный конкурент, и все шло к тому, что он не останется просто конкурентом, а обойдет его. Но при этом он был гений, единственный, в ком талант инженера сочетался с присущей настоящим ученым способностью мыслить чистыми математическими категориями. Причем, и то и другое он делал почти инстинктивно. Палмер дорого дал бы за возможность позвать сейчас Келлара и быстро прикинуть, что к чему. Но Келлар был мертв, а единственным человеком, который когда-либо работал под его руководством, был Йоргенсон.

Йоргенсон пришел почти сразу, и, когда он вошел, комната сразу показалась очень маленькой. Палмер обрисовал сложившуюся ситуацию. Йоргенсон внимательно выслушал его и медленно сказал:

– Это будет непросто сделать. Понадобится серьезно изменить настройки конвертера, а для этого мне придется потратить несколько часов, чтобы проинструктировать своих бригадиров. Какие конвертеры будут задействованы?

– Выберите сами. Они все свободны, кроме Первого и Шестого.

– Тогда пусть будут Третий и Четвертый. Довольно сложно запускать в работу над новым проектом сразу оба, но, думаю, я справлюсь. Хотя мне будут нужны новые материалы, а некоторые из них очень дороги.

Палмер криво улыбнулся. Новые материалы всегда влетали в копеечку, а если предоставить инженерам свободу действий, ни один новый проект не окупился бы и за десять лет. Но сейчас цена не имела значения. Сколько бы Йоргенсон ни потратил, в случае успеха все его расходы покроются с лихвой.

– Забудьте о цене. Делайте все необходимое, а потом уж мы учтем все это в какой-нибудь статье расходов.

И после паузы: – Если вы возьметесь за это.

Огромный инженер сердито посмотрел на него:

– Конечно, я возьмусь за это. Почему бы и нет?

– Потому что вам придется работать с людьми, которым сегодня уже довелось быть свидетелями одного несчастного случая. Они будут утомлены переживаниями, тем, что уже выстояли одну смену, и неопределенностью, постоянными раздумьями о том, что с ними будет, когда отчет комиссии пойдет по инстанциям. Это уже не полноценные рабочие, не забывайте об этом. Я могу дать вам вдвое больше людей, если это облегчит вашу задачу, но я не могу дать вам свежих, способных сосредоточиться работников. Вы все еще хотите взяться за это?

– Я справлюсь.

Йоргенсон задумался в нерешительности. В конце концов, пожав могучими плечами, он заговорил:

– Послушайте, Палмер, я уже сто раз анализировал эти выкладки, и три раза запускал опытную партию. Мне не к чему придраться. Но, если уж на то пошло, я думаю, нелишне будет сказать, что однажды был приведен один довод против этого процесса. Один человек… Никто, кроме него, и не подумал об этом. Но мне кажется, вам следует об этом знать.

– Да, мне нужно об этом знать, – согласился Палмер. Так кто это был?

– Это непрофессионал. Похоже, атомная физика это для него просто хобби, но он заявил, что в результате мы можем получить изотоп R.

Палмер почувствовал, что кожа на его спине начала покрываться мурашками. Даже чисто теоретическая возможность существования изотопа R сама по себе должна была привести к тому, что все поголовно и каждый конкретный житель этой страны, и даже Морган, встанут на защиту законопроекта. Временами ему даже снились кошмары, в которых сведения об этом изотопе проникали на страницы гильденовских газет, но до сих пор среди тех немногих, кто знал о нем, не было человека, через которого эта информация могла бы просочиться в прессу.

– Любитель, и вдруг знает об этом изотопе? – резко спросил он.

– Его отец работал на станциях, – ответил Йоргенсон. Он снова нахмурился и опять пожал плечами. – Послушайте, с тех пор, как он объявился, я несколько раз проверял его расчеты. Если бы мне показалось, что есть хотя бы один шанс из миллиарда, что мы получим изотоп R, ни за какие деньги вы не заставили бы меня взяться за это. Это уже не первый раз, когда мы сталкиваемся с ним.

В этом Йоргенсон был совершенно прав. Однажды Палмер уже упустил возможность осуществить очень выгодный процесс только потому, что какой-то профессор просто в порядке предположения взял да вывел цепочку реакций, которая могла в итоге привести к этому наводящему ужас изотопу.

Маленькие заводы, которые делали слабые попытки составить конкуренцию заводам Компании, без каких-либо сложностей осуществили эту реакцию и теперь использовали ее в качестве основы своего бизнеса.

Он снова посмотрел на таблицу с показателями производительности, потом бросил взгляд на завод. Если бы дело было только в потере прибыли, он настаивал бы на отсрочке до тех пор, пока все цифры и вычисления не перепроверят по двадцать раз. Но теперь на одной чаше весов были неясные, возможно, неоправданные и глупые опасения человека, который не был даже профессионалом, а на другой – судьба всех станций, а возможно, и всего цивилизованного мира на ближайшее десятилетие.

– Хорошо, – в конце концов сказал он. – Начинайте.

Но, не успел Йоргенсон дойти до двери, как Палмер уже взялся за телефонную трубку.

– Соедините меня с Феррелом, – сказал он оператору.

Конечно, не было никаких оснований просить его задержаться на ночную смену, и Палмер понимал это, но все равно позвонил. В его поведении не было никакой логики, только инстинктивный порыв, но Палмер привык следовать своим инстинктам. Особенно, когда они настолько обострялись.

В конце концов, людям будет спокойнее работать, если они будут знать, что доктор рядом. Они привыкли полностью доверяться ему. А как раз сейчас нужно было сделать все возможное, чтобы вселить в них уверенность.

ФЕРРЕЛ ТОЛЬКО-ТОЛЬКО успел закончить ужин и направился к своему офису, когда прозвучал свисток, отмечающий конец смены. В кафе начиналась обычная для пяти часов суматоха, только сейчас там было еще беспокойнее и многолюднее, так как к обычным посетителям добавились те, кто должен был остаться на ночную смену. Среди них нетрудно было узнать семейных рабочих: они оживленно обсуждали, сколько они получат за сверхурочные, в то время как холостяки ворчали и ругались из-за расстроенных планов и сорвавшихся свиданий. Казалось, что тревоги и усталость прошедшего дня совсем не сказались на них, однако это совсем не значило, что так оно и было на самом деле.

Через боковую дверь Феррел вошел в офис. Блейк сидел на краю своего стола и просматривал немногочисленные служебные записки, полученные за день.

Он мрачно покачал головой и прищелкнул языком:

– Вы стареете, док. Пить кофе в такое время! И вы забыли об этом приказе о дезинфекции в душевых кабинах. Если так пойдет и дальше, там наверху решат, что в лазарете нужен кто-нибудь посвежее и помоложе.

Затем он встал и улыбнулся: – Давайте, док, взбодритесь. Нам ведь еще надо отметить нашу годовщину.

– Извините, Блейк. Сегодня никак не получится, – он совсем забыл о том, что Блейк пригласил его на праздник, но сейчас было уже слишком поздно отказываться от обещания, которое он дал Палмеру, – Завод сегодня будет работать сверхурочно, и меня попросили остаться в ночную смену. Там какой-то срочный заказ на Третьем и Четвертом.

Блейк помрачнел: – Разве Дженкинс не может управиться здесь один? Энн рассчитывала на вас с Эммой.

– Такая уж у меня работа. И, если уж на то пошло, Дженкинс тоже остается со мной.

– Энн будет разочарована. Хорошо хоть ей не придется долго объяснять, она знает, что значит работать врачом. Если вы освободитесь пораньше, зайдите с Эммой ненадолго к нам. Ничего, если это будет и после полуночи. Ну, ладно, не расстраивайтесь.

– Спокойной ночи.

Благодушно улыбаясь, Феррел смотрел Блейку вслед, пока тот не ушел. Когда-нибудь и его Дик закончит медицинский колледж и начнет работать под началом Блейка. С таким начальником хорошо начинать путь наверх. Сначала на него будет давить мысль о своей миссии, долге перед человечеством, он будет во всем неуверен. Но потом, так или иначе, все пойдет по накатанной колее: сначала – до уровня Блейка, а затем – выше и, может быть, он доберется даже до таких же высот, как и сам Феррел, где все старые как мир проблемы уже разрешены таким же старым как мир способом, а рутинное течение жизни лишь изредка нарушается каким-нибудь неудачным днем, вроде этого.

Конечно, он жил не такой уж и скучной жизнью, хотя в ней не было убийств, похищений или таких невероятных происшествий, как в том фильме, что он недавно видел по телевизору. Там хромированные конвертеры, сплошь опутанные трубами, в которых заманчиво светился неон, каждые два дня по неизвестной причине взлетали на воздух, и в кадре мелькали охваченные голубыми языками пламени рабочие, но их тут же лечили, и они вновь бросались в самое пекло, чтобы снова голыми руками воевать с огнем.

На минуту он задумался о том, что, возможно, такие фильмы отчасти порождают живущий в сердце рядового человека страх перед атомной промышленностью, а может быть, просто отражают его. Наверное, всего по чуть-чуть, решил он и плюхнулся в кресло.

Он слышал, как в операционной Дженкинс быстрыми нервными движениями расставляет все по своим местам. Нельзя было допустить, чтобы юноша увидел, как Феррел здесь предается ничегонеделанию, когда всем ясно, что судьба всего мира, возможно, зависит от быстроты его реакции, его готовности. Каждый молодой врач преисполнен иллюзий, и если позволить им рухнуть в одночасье, в первую очередь пострадает работа. Новичков нужно постепенно возвращать с неба на землю. Нервозность Дженкинса забавляла и умиляла его, и в то же время, глядя на тонкое лицо молодого человека, его расправленные плечи и плоский живот, он не мог не завидовать ему. Возможно, Блейк был прав: а что, если он действительно стареет?

Дженкинс придирчиво осмотрел свой костюм, быстрым движением расправил складку на белой куртке и заглянул в кабинет Феррела.

– Доктор Феррел, я все приготовил в операционной. Там хоть сейчас можно работать. Здесь остались только Додд и один рабочий. Это – минимум, который необходим по закону, но не считаете ли вы, что этого недостаточно? Может, нам стоит взять еще кого-нибудь?

– Додд и одна может заменить целый штат сотрудников, – сказал Феррел. – А вы думаете, что сегодня ночью у нас будет больше работы?

– Нет, сэр. Это не совсем так. Однако вы знаете, чем сегодня будут заниматься на заводе?

– Нет, – Феррел и не спрашивал Палмера об этом. Давным-давно он понял, что атомная промышленность развивается слишком быстро, и оставил всякие попытки угнаться за ней. – Что-нибудь новенькое для армии?

– Хуже! Они приступают к производству первой промышленной партии изотопа 713, да еще сразу в двух конвертерах – Третьем и Четвертом.

– Ну и что? Мне кажется, я что-то о нем слышал. Это не связано с борьбой с хлопковым долгоносиком, нет?

Феррел смутно представлял себе весь этот процесс: сначала по кольцу вокруг зараженной вредителем территории в землю заделывают радиоактивную пыль, чтобы предотвратить распространение насекомых. Потом начинают обрабатывать площадь по направлению к центру. Если принять все необходимые меры предосторожности, то все насекомые на этой территории погибают, а общая занимаемая ими площадь сокращается вдвое.

На лице Дженкинса отразилось разочарование, удивление и легкое превосходство.

– Доктор Феррел, в последнем выпуске еженедельника Компании была статья как раз на эту тему. Вы, возможно, знаете, что до последнего времени применялся изотоп 544, а его главный недостаток – то, что период его полураспада составляет больше четырех месяцев. Поэтому землю, обработанную в этом году, можно использовать только через год, так что обработка велась достаточно медленно, маленькими участками. У И-713 период полураспада меньше недели, а уровень радиации достигает безопасного примерно за четыре месяца. С этим изотопом можно будет зимой изолировать целые полосы земли длиной в сотни миль, а к весне на них уже можно будет сеять. Полевые испытания опытной партии прошли чрезвычайно успешно, и только что наш завод получил срочный государственный заказ на изготовление огромной партии этого изотопа.

– И это после того, как законники там наверху целых полгода спорили о том, использовать его или нет, – Феррел ничего не знал об этом, но у него был уже большой опыт, и этим замечанием он наверняка попал бы в точку. – Гм… Звучит заманчиво, конечно, если потом удастся заселить почву достаточным количеством земляных червей, чтобы снова привести ее в нормальное состояние. Но из-за чего же вы так волнуетесь?

Дженкинс возмущенно встряхнул головой:

– Я не волнуюсь. Я просто думаю, что нам необходимо принять все меры предосторожности и быть готовыми к чему угодно. В конце концов запускается новый проект, а период полураспада в неделю что-нибудь да значит! Или вы так не думаете? Кроме того, я просмотрел таблицы реакций, приведенные в статье, и… Что это было?

Откуда-то слева снаружи послышался приглушенный рев, и по земле пробежала дрожь. Затем до них донеслось шипение, которое все никак не прекращалось, хотя из-за толстых стен здания оно было едва слышно. Феррел на минуту прислушался и пожал плечами.

– Нет никаких причин для беспокойства. Дженкинс. С тех самых пор, как я начал здесь работать, Хокусаи все не унимается и ищет формулу атомного ракетного топлива. Он не доволен тем, как идут дела на космической станции: ему не терпится поскорее запустить ракету с полной полезной нагрузкой. Вот увидите: в один прекрасный день он окажется здесь – без головы, а пока что он не смог подобрать топливо с подходящими стартовыми характеристиками, с которым ему было бы под силу справиться. Ну, так что же там с этим И-713?

– Пока, я полагаю, ничего определенного, – Дженкинс нехотя отвлекся от все еще доносившегося шипения. Его лицо по-прежнему было мрачно. – Я знаю, что в случае небольших партий все проходило нормально, но есть одна промежуточная ступень, которая вызывает у меня серьезные сомнения. Мне показалось, что я правильно определил… я попробовал поговорить с Йоргенсоном, но вы и сами можете догадаться, что из этого вышло. Он ни за что не станет обсуждать это со мной.

Юноша с силой сжал зубы. Феррел заметил, как побледнело от напряжения его лицо, и сдержал улыбку, только медленно кивнул. Если вспышка гнева Йоргенсона, которой он был свидетелем, была вызвана именно этим, то все было достаточно ясно. Но в целом картина не складывалась. Конечно, самолюбие Дженкинса должно было пострадать, но ведь нельзя же было принимать это так близко к сердцу! За всем этим что-то скрывалось: что именно – когда-нибудь Феррел должен будет выяснить, а пока лучше было оставить этот разговор.