Нерасторжимая связь

Теодор СТАРДЖОН

НЕРАСТОРЖИМАЯ СВЯЗЬ

Баджи проскользнула в лабораторию как всегда без стука. Она порозовела и запыхалась, в се глазах сверкало нетерпение и любопытство. - Ну, что там у тебя, Мули?

Муленберг ногой захлопнул дверь покойницкой, не дав Баджи заглянуть внутрь.

- Ничего, - ответил он с напускным равнодушием. - А в списке тех, кого я не хочу видеть - сейчас это все на свете - ты стоишь первой. Уходи.

Баджи сунула перчатки в большую сумку, висевшую через плечо, и бросила ее на прозекторский стол в дальнем конце лаборатории:

- Меня не проведешь. Я же видела у ворот "мясницкий" фургон. И знаю, что в нем. Там были два трупа из парка. Эл рассказал.

- Этому Элу, который только и делает, что жмуриков по городу катает, не мешало бы заштопать рот, - с горечью буркнул Муленберг. - Нет, эту парочку ты не увидишь.

Баджи подошла к нему вплотную. Несмотря на раздражение, он не мог не заметить, какие мягкие и пухлые у нее губы. "Но всегда ли они такие?" подумал он и расстроился еще больше, вспомнив - Баджи запросто может прикинуться такой соблазнительной, что у любого мужика пар из ушей повалит. Ее чары и на него подействовали - за это он себя возненавидел.

- Отойди от меня, - проворчал Муленберг, - ничего не выйдет.

- Что именно? - промурлыкала Баджи. Муленберг заглянул ей прямо в глаза и промямлил, что предпочел бы Баджи, даже возведенной в двенадцатую степень, кусок сырой печенки.

Ее губы утратили мягкость, но и жесткими не стали. Она лишь добродушно рассмеялась:

- Раз обольстить тебя не удается, попробую убедить.

- Пустое, - отозвался Муленберг. - К тем двоим я тебя все равно не пущу, ничего о них не скажу и тебе не удастся накормить обывателя очередной порцией кровавой стряпни, которая у вас в газете именуется репортажем с места события.

- Как хочешь, - вдруг сдалась Баджи, прошла к прозекторскому столу и вытащила из сумки перчатки. - Прости, что оторвала тебя от работы. Тебе явно хочется побыть одному.

Муленберг уставился на нее молча - от удивления у него отвисла челюсть. Он стоял и смотрел, как Баджи вышла из лаборатории, как притворила за собой дверь, но тут же вновь се распахнула и обиженно спросила:

- Может, скажешь хотя бы, почему не хочешь говорить об этом убийстве? Он почесал в затылке.

- Ладно, скажу, - если будешь паинькой. - Муленберг умолк, затем продолжил:

- Не твоя это епархия, вот и все. Лучше, пожалуй, не выразишься.

- Двойное убийство на Лавер-лейн - не моя епархия? Да я только и пишу о том, как "вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана...".

- Баджи, на сей раз дело нешуточное. Оно ужасное. Попросту отвратительное. И очень серьезное - но по соображениям, совершенно отличным от тех, какие ты хочешь обрушить на читателей.

- Что же это за соображения?

- Медицинские. Биологические. Социальные.

- В моих статьях биологии всегда хоть отбавляй. И социального пафоса тоже: они пестрят банальностями о пороках общества - так я разбавляю сексуальные сцены. Или ты не знал? В общем, у нас остались только медицинские соображения. Что в них особенного?

- Уходи, Баджи.

- Брось, Мули. Меня уже не проймешь ничем.

- Знаю. В твоих репортажах больше клинических подробностей, чем в учебнике анатомии. Но все же, Баджи, об этом деле я лучше помолчу.

"Доктор Муленберг, подающий надежды молодой биолог и медэксперт городского полицейского управления заявляет: сам факт жестокого убийства двух человек и нанесения им тяжких увечий - мелочь по сравнению с теми ужасами, что таятся за этим преступлением. С медицинской точки зрения оно необъяснимо, считает Муленберг". Тут Баджи ему подмигнула:

- Ну как, звучит? - Она взглянула на часы:

- Успею вставить в утренний выпуск, если удачную "шапку" придумаю. Что-нибудь вроде: "Врач теряет дар речи от ужаса". И подзаголовок: "Медэксперт скрывает подробности двойного убийства". А внизу твоя фотография.

- Только посмей такое напечатать, - взревел Муленберг. - Да я тебя!..

- Ладно, остынь, - взмолилась Баджи, стремясь его успокоить. - Не стану. Правда, не стану!

- Обещаешь?

- Клянусь, Мули, если только...

- С какой стати мне с тобой торговаться? - воскликнул он. - Ну-ка вон отсюда! - Он хотел захлопнуть дверь у Баджи перед носом, но девушка сказала: "А что, если в редакционной статье поднять вопрос: "Имеет ли право мед-эксперт утаивать сведения о маньяке-убийце и его методах?". Произнеся эту тираду, она захлопнула дверь сама. Муленберг закусил губу - да так сильно, что чуть не вскрикнул от боли. С возгласом "Погоди!" он выскочил в коридор.

Баджи закуривала, прислонясь спиной к дверному косяку.

- А я и так, - резонно заметила она.

- Ну-ка, пойдем! - рявкнул он, схватил ее за руку, втащил в лабораторию и хлопнул дверью.

- Что за грубости? - пожаловалась Баджи, потирая руку и ослепительно улыбаясь.

- От тебя иначе, как все рассказав, не отделаешься.

Так?

- Так. Лучше всего будет, если ты дашь мне эксклюзивное интервью.

- А ты потом извратить каждое мое слово, - хмуро отозвался Муленберг и, взглянув на Баджи, буркнул:

- Ладно, садись.

- Слушаю и повинуюсь.

- Не отвлекайся. - В словах медика впервые промелькнула характерная ирония. Рассеянно закурив, он спросил:

- Что ты уже знаешь о случившемся?

- Совсем немного, - ответила Баджи. - Жертвы, что называется, общались без слов в парке, как вдруг на них напали хулиганы и убили - чуть более жестоко, чем обычно. Но, взглянув на трупы, санитар "скорой" распорядился отвезти их не в городской морг, а прямо к тебе.

- Откуда такие сведения?

- Если хочешь знать, я сама была в парке в момент убийства. Шла кратчайшим путем в музей и, пройдя по тропинке метров сто... - Баджи внезапно осеклась.

Муленберг учтиво ждал, когда она продолжит, но слова как будто застряли у нее в горле. Она сидела не шевелясь, с отсутствующим взглядом.

- Что было дальше? - не выдержал-таки медик.

- ., как вдруг услышала крик, - бесстрастно произнесла Баджи.., и разрыдалась.

- Вот тебе и раз, - вздохнул Муленберг, присел перед ней на корточки и положил руку ей на плечо. Баджи сердито отмахнулась и спрятала лицо в мокрый носовой платок. А когда убрала его, Муленбергу показалось, что она хочет посмеяться над собственной слабостью. Но попытка оказалась столь жалкой, что девушка отвернулась, дабы скрыть неподдельный стыд.

- Прости, - выдавила она срывающимся шепотом. - Этот крик, вернее, вопль, до сих пор звучит у меня в ушах. Ничего подобного я раньше не слыхала. Во мне словно что-то перевернулось. Вопль был исполнен такой боли, какую человек, кажется, просто не в состоянии испытать.

- Кричали мужчина или женщина? Баджи пожала плечами.

- Итак, - бесстрастно продолжил Муленберг, - что было дальше?

- Ничего. Я отключилась, и даже не знаю, надолго ли. - Она ударила кулачком по столу и воскликнула:

- Журналистка я, черт побери, или нет?! Стояла там как кукла, как помойная крыса, контуженная взрывом газов! - Она облизнула губы. - Я пришла в себя у каменной стены, вцепившись в кладку. Вот, взгляни, - она растопырила пальцы. Я два ногтя сломала. Очнувшись, я побежала туда, откуда слышался вопль. Но наткнулась лишь на примятые кусты. Тут я заметила толпившихся за оградой людей и пошла к ним. "Мясницкий" фургон стоял там же, подле него суетились Эл и этот молодой костолом . Регал... Рагглз...

- Регално, - подсказал Муленберг.

- Точно, он. Они грузили в машину два тела, накрытые простынями. Я поинтересовалась, в чем дело. Регалио погрозил пальцем, сказал: "Это не для слабонервных" и осклабился так, что мне стало не по себе. Тогда я пристала с расспросами к Элу. Он ответил, что какие-то грабители убили двоих, очень жестоко их покалечив. И добавил, что Регалио приказал отвезти трупы к тебе, даже не дожидаясь полиции. Оба санитара показались мне здорово выбитыми из колеи.

- Еще бы, - изрек Муленберг.

- Я попросила их взять меня с собой, но они отказались. Тогда на первом же такси - а его пришлось ждать минут пятнадцать - я приехала сюда сама. Вот и все. Сижу здесь и выжимаю из тебя сведения каким-то безумным способом. Не я расспрашиваю тебя, а ты меня. - Она встала. - Может, ты и статью за меня напишешь, Мули? А я пойду в покойницкую жмуриков резать. Он схватил ее за рукав:

- Не надо! Тебе же объяснили - это не для слабонервных.

- То, что лежит у тебя в морозилке, явно не хуже того, что я себе уже навыдумывала! - огрызнулась Баджи.

- Извини, но ты сама виновата: не стоило загонять меня в угол, не дав времени поразмыслить. Видишь ли, жертвы - не два отдельных человека.

- А кто же? - спросила Баджи с усмешкой. - Сиамские близнецы, что ли?

Муленберг рассеянно посмотрел на нее:

- Вот именно. Странно, правда? Впервые девушка не нашлась, что ответить. Прикрыла рот ладонью, да так и оставила ее там.

- Здесь и кроется самое жуткое. Их.., оторвали друг от друга. - Муленберг прикрыл глаза. - Это зрелище, как назло, не выходит у меня из головы. Вот бредут по парку хулиганы, ищут, чем бы поживиться. Вот они учуяли добычу.., видимо, наткнулись на тех двоих. А потом...

- Ну, хватит, хватит, - хрипло прошептала Баджи.

- Нет, черт возьми, - рассердился Муленберг, - не хватит! Я давно занимаюсь подобными причудами природы, знаю обо всех сиамских близнецах на планете. И просто не верю, что кто-то из них мог жить в полной безвестности. Родись они хоть в сталинской России, сведения о них все равно просочились бы в печать.

- Конечно, сиамские близнецы - большая редкость. И все же об их появлении газеты вряд ли стали бы писать на первых полосах.

- Об этих - стали бы, - ответил он убежденно. - Во-первых, сиамские близнецы - не просто соединенные друг с другом двойняшки. Довольно часто они бывают разнояйцевыми. Еще чаще случается, что один рождается недоразвитым. Но такие обычно быстро умирают. А эти...

- Что?

Муленберг развел руками:

- Они были развиты прекрасно. Соединялись реберно, общих органов почти не имели...

- Сбавь обороты, профессор. Ты сказал "реберно", имея в виду "в области грудной клетки"?

- Верно. И связь эта не очень крепкая. Вообще удивительно, почему их не разделили при рождении. Возможно, объяснение еще отыщется, но придется подождать до вскрытия.

- Зачем ждать?

- Другого выхода нет. - Неожиданно Муленберг улыбнулся. - Честно говоря, Баджи, ты и не представляешь, как здорово выручаешь меня. Меня так и подмывает заняться "сиамцами", да раньше завтрашнего утра нельзя. Регалио сообщил об убийстве в полицию, а заманить сюда коронера среди ночи может лишь появление целой пятерки сиамских близнецов, соединенных общей пуповиной как сосиски. Мало того, у меня нет ни их имен, ни разрешения родственников на вскрытие. Поэтому мне пришлось ограничиться поверхностным осмотром, беспочвенными догадками и возможностью выговориться перед тобой, чтобы не сойти с ума от нетерпения.

- Значит, ты хочешь просто воспользоваться мною?

- Разве это плохо?

- Да, если мне от этого нет никакого удовольствия. В ответ Муленберг расхохотался:

- Мне всегда нравились твои зажигательные речи. Но распалить меня тебе не удастся.

Она скосила на него глаза:

- Никогда?

- Во всяком случае, сейчас.

Баджи призадумалась. Взглянула на свои руки так, будто именно они мешали ей соблазнить Муленберга. Повернула их ладонями вверх и сказала:

- Иногда мне по-настоящему нравится, что нас объединяют не только постельные "охи" и "ахи". Может, нам стоит сблизиться сильнее?

- Не понял.

- У нас нет ничего общего, - пояснила она. - Вообще ничего. Мы разные до мозга костей. Оба охотимся за фактами, но из совершенно разных побуждений. Ты пользуешься фактами просто для поиска истины.

- А ты?

Она улыбнулась:

- Сразу и не скажешь. Хороший журналист не просто описывает происходящее. Он передает и собственные впечатления - а они могут идти вразрез с фактами. В общем...

- Интересно, возникали ли подобные мысли у наших друзей, лежащих там, - он ткнул большим пальцем за спину, на дверь покойницкой.

- Наверняка. И разобраться в них было непросто. Кстати, это двое мужчин, две женщины или разнополые близнецы?

- Разве я не сказал? - искренне изумился Муленберг.

- Нет, - ответила Баджи.

Он открыл было рот, но не успел ничего сказать. Помешал вопль.

***

Он донесся и снизу, и снаружи, и отовсюду, и ниоткуда - из мира, которому нет названия. Он обволок их, проник в их души, наполнил и пространство, и время. Он казался отголоском их собственного первородного крика, который они издали, потеряв, как и все мы, тепло материнской утробы, вырвавшись в неуютный мир. В нем слышалась боль - отчасти из-за утраты, отчасти из-за лихорадочного осознания нестерпимого великолепия жизни. Долго ли он длился, понять было нельзя. Наконец он стих, боль отступила, но сколько еще после этого время стояло как зачарованное, они не знали.

Муленберг вдруг ощутил, как ноют икры и мышцы спины. Они недвусмысленно жаловались на усталость. Он осознал это и дал им отдохнуть - сел. Тогда рука Баджи вытянулась. Муленберг опустил глаза и увидел, что девушка вцепилась ему в предплечье. Тут и она пришла в себя, отпустила его, оставив на коже красные пятна - поутру они превратятся в синяки.

- Вот какой он, этот вопль, - сказала наконец Баджи. - В парке раздался точно такой же. Дважды его выдержит не всякий...

Только теперь Муленберг нашел в себе силы разглядеть ее лицо; на нем, белом как полотно, едва выделялись бескровные губы. Муленберг вскочил. - Как, опять?!

И потащил Баджи в коридор.

- Неужели ты не понимаешь? - воскликнул он в ответ на ее немой вопрос. Это случилось снова! Такое просто немыслимо, и все же...

- Ты уверен что это не... - Баджи кивнула в сторону покойницкой.

- Не городи чушь, - хмыкнул Муленберг. - Они - мертвее мертвого. - Он подтолкнул ее к ступенькам.

Там царил полумрак. Лаборатория находилась в захудалом административном здании, тусклые лампочки над лестницей висели только на нечетных этажах. Баджи и Муленберг почти ощупью пробирались мимо разношерстных заведений нотариальной конторы, фабрики игрушек и импортно-экспортной фирмы, единственным товаром которой служили телефонные звонки. В здании не было ни души, редкие плафоны под потолком едва теплились. Да и тишина стояла подстать потемкам - непроницаемая, как глухой ночью. Гробовая.

***

Наконец они спрыгнули с каменных ступенек на мостовую и остановились, сгорая от любопытства, но побаиваясь оглядеться. Впрочем, опасаться не стоило. Улица пустовала: одинокий фонарь, приглушенный звук автомобильного клаксона за углом... Тихонько щелкнуло реле светофора и никому не нужное изумрудное ожерелье огней сменилось столь же бесполезным в этот час рубиновым.

- Дойдем до угла, - предложил Муленберг, указав на него пальцем, и разделимся. Ведь кричали совсем близко.

- Нет, - уперлась Баджи, - Я с тобой.

- Ладно, - согласился Муленберг, да так легко, что сам себе удивился. Они добежали до угла. Улица была пуста. Редкие машины стояли у обочины, одна припарковывалась, но никто не уезжал.

- Куда теперь? - спросила Баджи.

Муленберг молчал, обдумывая ответ. Баджи терпеливо ждала, а он прислушивался к далеким звукам, из которых и соткана ночная тишина. Вдруг он сказал:

- Спокойной ночи, Баджи.

- Спокойной.., о чем ты!?

Оп отмахнулся:

- Пошли-ка лучше по домам.

- А как же?..

- Устал я, - признался Муленберг. - И вымотался. Этот вопль все жилы из меня вытянул, да и по лестницам скакать я не мастак. В этом уравнении слишком много неизвестных, с наскока его не решить. Так что пойдем спать.

- Ну Мули...

- Понимаю, - ответил он вздохнув. - Ты печешься о своем репортаже. Клянусь тебе, Баджи, ты получишь эксклюзивное интервью, как только мне будет что сказать.

Она внимательно оглядела его лицо в тусклом свете фонаря и удовлетворенно кивнула.

- Хорошо, Мули. Больше не стану на тебя наседать. Позвонишь?

- Обязательно.

Он поглядел ей вслед и подумал: "Хороша!". Потом спросил себя, почему она вдруг заговорила о том, что им нужно сильнее сблизиться. Раньше такое ее не волновало. Впрочем, в этой мысли что-то есть. Когда берешь нечто, называемое обтекаемым словом "все", подчас кажется, что ты получил не так уж много... Пожав плечами, Муленберг двинулся назад, к лаборатории, размышляя о морфологии, тератологии и случаях, когда чудовище, получившееся в результате ошибки природы, может ужиться с чудовищем, созданным по злому умыслу.

Внезапно он заметил свет. Мерцающий, мягкий, теплый. Муленберг остановился и задрал голову. Свет лился из окна четвертого этажа. Оранжево-желтый, но с ярчайшим голубым оттенком. Красивый, но.., это полыхала лаборатория. Вернее, покойницкая.

Муленберг застонал. Потом решил поберечь силы. Они еще понадобятся - в лаборатории.

Добравшись до двери покойницкой, он распахнул ее. В лабораторию выметнуло облако горячего дыма. Муленберг захлопнул створку, сорвал с вешалки халат и намочил его под краном в умывальнике. Потом вытащил из шкафа два ценных огнетушителя, закутал лицо и шею халатом, сунул огнетушители под мышку и снял со стены еще один - насосного типа.

Потом, уже не торопясь, он вскочил на подоконник, вытянулся в струнку и поглядел сквозь материю поверх облака дыма. Спрыгнул на пол, пригнулся, заглянул под дым. Удовлетворенно выпрямился, нацелил огнетушители - один прямо, другой вправо и вниз - и исчез в дыму, держа третий огнетушитель наготове.

Когда Муленберг вбежал в покойницкую, там что-то завыло, волна горячего воздуха ударила его в грудь, словно живая, и ушла в лабораторию. Дым немного рассеялся, и оказалось, что Муленберг стоит, задыхаясь, у стены близ рубильника. Включив с его помощью метровый вентилятор в верхней фрамуге крайнего окна, Муленберг быстро избавился от остатков дыма - их вытянуло на улицу.

Вдоль левой стены стояли полки с реактивами и стеклянные шкафы, в которых блестели хирургические инструменты. Рядом находились четыре массивных стола с мраморными крышками. Остальное пространство занимали стеллажи для химических опытов, раковины, отделенная светонепроницаемыми шторами проявочная и громадная центрифуга.

На одном из столов лежала куча чего-то, напоминавшего горелое мясо, вперемешку с топленым животным жиром. Это месиво дурно пахло - но не гнилью, а кислятиной и сыростью, если к запаху подойдет такая характеристика. Кроме того, ощущалась резкая вонь едких химикатов, от нее свербило в носу.

Муленберг снял с головы сырой халат и бросил в угол. Потом приблизился к столу, мрачно оглядел лежавшее на нем. И вдруг заметил в месиве кость.

- Ну и дела, - прошептал он.

Потом обошел вокруг стола, ткнул пальцем куда-то в середину кучи и тут же отдернул руку. Тогда он взял со стола щипцы и вытащил ими кусок твердого вещества, похожего на застывшую вулканическую лаву или шлак. Внимательно рассмотрев его при свете настольной лампы, Муленберг воскликнул:

- Это же термит!

Какое-то время он стоял не шевелясь, только желваками поигрывал. Наконец медленно шагнул прочь от омерзительной кучи и что было сил швырнул щипцы в угол. Затем вернулся в лабораторию, снял телефонную трубку и набрал номер:

- Это "скорая"?.. Привет, Сью. Регалио здесь? Муленберг беспокоит. Спасибо... Здорово, док. Лучше сядь, а то упадешь. Сел? Тогда слушай. Только что меня лишили сиамских близнецов. Их больше нет... Заткнись, и все поймешь! Я сидел в лаборатории, разговаривал с журналисткой, как вдруг услышал дьявольский вопль. Мы выбежали на улицу, но ничего не нашли. Я простился с журналисткой и вернулся в лабораторию. Меня не было минут пятнадцать-двадцать. За это время сюда кто-то проник, положил оба трупа на один стол, распорол им животы и нафаршировал смесью оксида железа и гранулированного алюминия - этого добра тут полно, добавил немного магниевой фольги и поджег. В общем, сделал из жмуриков термитные бомбы... Нет, черт возьми, конечно, от них ничего не осталось. Они минут десять жарились при трех тысячах градусов... Проспись, Регалио. Не знаю я, кто это сделал, и даже думать не хочу. Я устал как собака. Увидимся завтра, с утра... Какой смысл посылать сюда людей? Это же не поджог хотели просто уничтожить трупы и выбрали очень надежный способ... Коронер? Я не знаю, что ему сказать. Пойду выпью и завалюсь спать... Просто хотел ввести в курс дела тебя. С журналистами лучше помалкивай. Ту репортершу, что была здесь, я беру на себя. На кой черт нам огласка, заголовки вроде:

"В лаборатории медэксперта при таинственных обстоятельствах сгорели два трупа жертв умышленного убийства". И это всего в квартале от полицейского участка... Водитель пускай тоже держит язык за зубами. Ладно, Регалио. Я хотел поставить тебя в известность... Мне тоже очень досадно. Рождения очередной такой же парочки придется ждать лет двести.

Повесив трубку, Муленберг вздохнул и вернулся в покойницкую. Выключил вентилятор и свет, запер дверь, вымыл руки в раковине лаборатории и ушел.

До его квартиры было одиннадцать кварталов - неблизко, если учесть, что Муленберг не жаловал прогулки на свежем воздухе. Впрочем, и не так далеко, чтобы нанимать такси. Добравшись до седьмого квартала, он ощутил сильнейшую жажду и ужасную усталость - у него словно все батарейки сели. Будто магнитом потянуло его в мексиканский бар "У Руди", где музыкальный автомат играл Иму Су мак и Вилла-Лобос.

- Привет, амиго, - сказал Руди. - Сегодня ты что-то невесел.

Муленберг устало сел за стойку.

- Дай-ка мне уна сухая текила, а вишенку можешь оставить себе, - попросил он на ужасной смеси испанского с английским и добавил:

- А чего веселиться... - Но вдруг замер, выпучив глаза, и прошептал:

- Руди, поди-ка сюда.

Бармен отложил, недорезав, лимон и подошел к Муленбергу.

- Не стану указывать пальцем, но кто она такая?

Руди взглянул на незнакомку и восторженно сказал:

"Ке чучин".

Муленберг вспомнил, что "чучин" точно на английский не переводится, а означает приблизительно "куколка". Он покачал головой и поднял ладонь. - Нет, так не пойдет. Куда ты лезешь со своим испанским? Скажи по-человечески.

Тогда Руди лишь пожал плечами.

- Пришла одна?

- Си.

Муленберг подпер подбородок ладонью.

- Неси выпивку. Тут надо подумать. Руди ушел, втянув смуглые щеки, загадочно улыбаясь.

Муленберг посмотрел на сидевшую в зале девушку. Она перевела взгляд на бармена и тихо спросила:

- Руди, ты готовишь сухую текилу?

- Си, сеньорита.

- Сделай порцию и для меня.

Руди весь так и вспыхнул. Он не повернул голову к Муленбергу, лишь скосил на него темные глаза, и тот понял, что бармен сильно заинтригован. Муленберг покраснел и ощутил себя полным идиотом. Ему вдруг померещилось, что уши у него стоят торчком как у собаки, а бархатный голос незнакомки угнездился в мыслях словно теплый пушистый зверек.

Муленберг встал с табурета, пошарил в карманах в поисках мелочи и пошел к музыкальному автомату. Но незнакомка опередила его - опустила монетку и выбрала изысканно-красивую мелодию - мексиканскую версию номера "Приходи ко мне домой".

- Ее-то я и хотел заказать! - воскликнул Муленберг. И, взглянув на музыкальный автомат, спросил:

- Вам нравится Има Сумак?

- Еще как!

- Хотели бы слушать ее часами?

В ответ она улыбнулась, и он прикусил язык. Опустил в автомат "четвертачок" и заказал сразу полдюжины песен Сумак. Между тем Руди с подносом в руках, на котором стояли два стакана с текилой, подошел к столику, где раньше сидела девушка. Лицо у бармена было совершенно непроницаемое, лишь в глазах стоял вежливый вопрос - куда поставить текилу Муленберга. Тот встретился взглядом с незнакомкой, и она едва заметно - то ли кивнув, то ли чуть опустив ресницы - дала понять, что согласна с его невысказанным предложением. Он сел за ее столик.

В ушах у него звучала музыка. И не только та, которую играл автомат. Муленберг сидел как зачарованный. Внезапно Руди принес вторую порцию выпивки, хотя ее никто не заказывал. Только тогда до Муленберга дошло, как давно сидит он здесь, не сводит глаз с лица незнакомки, любуется им, словно последней картиной любимого художника. А девушка не пытались ни привлечь его, ни оттолкнуть... Она не заглядывал;! восхищенно ему в глаза, но и не прятала взор. Казалось, она даже не хотела, не ждала от него ничего. Просто сидела рядом, и это было прекрасно.

Муленберг размышлял: "Ты отводишь в сокровенных мечтах укромный уголок, а потом ждешь то, что поселится в нем, заполнит весь, до последней пяди. И они приходят; но одна там не помещается, для другой уголок оказывается слишком велик, а третью окутывает столь густой туман, что не сразу и разберешься, где она поселилась... Потом они уйдут, лишь в памяти останется неизгладимый след. Но вот появляется та, что проскользнет к тебе в мысли незаметно, исподволь, а останется там навсегда. Она и станет твоей судьбой.

- О чем ты думаешь? - спросила незнакомка. И он рассказал ей все без утайки. В ответ она кивнула - так, словно речь шла о кошках, церквях, машинах; обо всем, что таинственно и прекрасно. Потом сказала:

- Ты прав. Но это не самое главное. Этого мало. Впрочем, остальное без этого вообще теряет смысл.

- Что значит "остальное"?

- Ты же сам знаешь.

Да, по-видимому, он знал. Но не наверняка. И решил подумать об этом позже.

- Пойдем ко мне?

- Хорошо.

Незнакомка стала у двери, глядя, как он направляется к стойке, на ходу вытаскивая бумажник.

- Сколько с нас? - спросил Муленберг по-испански. Взгляд Руди внезапно обрел несвойственную ему глубину.

- Нисколько.

- Угощаешь?! Мучиссимо грасиас, амиго. Он понял: бармен денег не возьмет, сколько его ни уговаривай.

Муленберг привел незнакомку к себе. Пока он разливал коньяк - а хороший коньяк прекрасно уживается с текилой - девушка спросила, известно ли ему заведение "У Шэнка", что в квартале складов. "Кажется, да, - ответил он. Во всяком случае, отыскать его я сумею".

- Встретимся там завтра, в восемь, - предложила она.

- Договорились, - ответил он улыбаясь и поставил графин с коньяком на место. Его переполняла тихая радость - он догадывался, что завтра станет ждать встречи с незнакомкой с самого утра. Он заводил ей пластинки, рассказывал о достоинствах своей аппаратуры, ощущая себя и строгим специалистом по звуку, и хвастливым мальчишкой. Он показал ей шкатулку сандалового дерева, хранившую томик "Аналектов" Конфуция, отпечатанный на рисовой бумаге и проиллюстрированный от руки; "потчевал" финским кинжалом с затейливой резьбой, составлявшей множество законченных оценок, и часами в виде четырех стеклянных дисков - стрелки были нарисованы на двух внутренних, а механизм находился в основании, поэтому казалось, что часы идут как бы сами по себе.

Незнакомка внимала ему с удовольствием. Она сидела в большом кресле и, пока он наблюдал, как за окном сгущаются сумерки, читала ему классику: из Шекспира или Тербера - для веселья и из того же Шекспира и Уильяма Морриса для благодатной грусти.

Однажды она даже спела. И наконец сказала:

- Пора спать. Пойди приготовься.

Муленберг отправился в ванную, принял душ и хорошенько обтерся. Потом прошел в спальню и услышал, как незнакомка переменила пластинку. Зазвучала вторая часть классической симфонии Прокофьева - та, где к спящему оркестру на цыпочках подкрадываются струнные. Незнакомка заводила эту запись уже в третий раз. Муленберг подождал ее окончания, но когда музыка смолкла, а девушка так и не появилась, он заглянул в гостиную.

Незнакомка исчезла.

От неожиданности он замер, рассеянно осмотрел комнату. Удивительное дело: все "достопримечательности", которые он показывал незнакомке, были аккуратно расставлены по своим местам. Только усилитель работал - видимо, она ушла раньше, чем доиграла пластинка. А проигрыватель выключился сам. Конверт с портретом Прокофьева стоял на полу, прислоненный к усилителю; ждал, когда в него уберут виниловый диск, оставшийся на "вертушке".

Муленберг выключил усилитель. И вдруг сообразил, что почти разрушил этим созданное незнакомкой очарование. Поэтому он лишь взглянул на обложку пластинки; не тронув ее, погасил свет и пошел спать, сказав себе:

"Ты встретишься с незнакомкой завтра". Мелькнула мысль о том, что он ни разу к ней не прикоснулся - даже за руку не взял. Если бы завтра ему перед свиданием завязали глаза и заткнули уши, он бы ее просто не узнал.

Вскоре нечто, покоившееся в сокровенных глубинах его души, перевернулось на другой бок и томно вздохнуло. А затем осведомилось у Муленберга: "Ты отдаешь себе отчет в том, что за весь вечер тебе ни разу не пришло в голову: "А вдруг это Она, Та Самая?". Ни разу. А ведь все прошло как по маслу".

Засыпая, он вспомнил, что не спросил даже, как зовут незнакомку.

Проснулся он посвежевшим, взглянул на будильник и изумился. Было восемь утра, и если учесть происшедшее ночью в лаборатории, выпитое у Руди и дома, да еще то, что спать Муленберг лег с рассветом, он чувствовал себя великолепно. Он быстро оделся и пошел на работу раньше обычного.

Телефон в лаборатории уже звонил. Муленберг попросил коронера приехать поскорее и взять с собой Регалио.

Объяснить им случившееся оказалось нетрудно - помогли закопченные стены покойницкой. Потом часок поговорили о причинах поджога, по безрезультатно. Поскольку Муленберг работал бок о бок с полицией, дело решили замять, надеясь, что ни родственники погибших, ни владелец какого-нибудь цирка, где могли работать близнецы, не объявятся. Так что лучше держать язык за зубами. Ведь мертвых уже ничто не воскресит.

Когда Регалио и коронер ушли, Муленберг позвонил в газету. Оказалось, Баджи на работу не приходила и не звонила. По мнению дежурной, она могла заняться чем-то, ее заинтересовавшим, самостоятельно.

День пролетел незаметно. Муленберг привел в порядок покойницкую, поработал над своей диссертацией. Но безрезультатно позвонив в редакцию четвертый раз (было уже пять вечера), он забеспокоился. Попробовал связаться с Баджи по домашнему телефону, но ему сказали, что она ушла па работу с утра пораньше.

Тогда Муленберг вернулся домой, принял душ, переоделся, нашел в справочнике адрес бара "У Шэнка" и отправился туда на такси. Приехал задолго до срока - было только четверть восьмого.

Заведение "У Шэнка" оказалось старомодным баром в угловом здании зеркальные стекла, засиженные мухами панели. Сев за столик, посетитель видел перекресток за окнами, и наоборот - с улицы были хорошо видны столики. Если примоститься у самых окон, попадешь в яркий свет фонарей на улице. Зато в глубине зала всегда царил полумрак. Рассеивал его только призрачный синий и зеленый свет неоновых реклам пива, развешанных по стенам.

Войдя в бар, Муленберг бросил взгляд на часы и остался недоволен. Внезапно он понял, что весь день придумывал себе заботы лишь для того, чтобы отогнать мысли о Баджи, о том, куда она могла запропаститься. И вот результат: делать ему больше нечего, приходится сидеть, ждать и беспокоиться.

Он выбрал столик на границе темной и светлой половинами бара, заказал пиво и призадумался:

"Некто - назовем его, как водится, господином Икс - пустился во все тяжкие, дабы уничтожить два трупа в покойницкой. Видимо, он из тех, кто привык доводить дело до конца. Однако, если господин Икс всерьез желает утаить о двух раскуроченных половинах убитого в парке чудовища, он не остановится на полпути. О преступлении знаем Регалио, Эл, Баджи и я. С Регалио и Элом сегодня утром все было в порядке, на меня тоже не покушались. Впрочем, и они, и я весь день находились неподалеку от полицейского участка, а это не лучшее место для нападения.

Между тем Баджи...

Мало того, что она беззащитна перед искушенным убийцей - ее еще и хватятся не сразу, такая уж у нее работа. Она же журналистка! Журналистка, а значит, представляет наибольшую опасность для того, кто хочет скрыть преступление!

Отсюда вывод: если Баджи уже убрали, на очереди я. Иначе и быть не может. Кроме меня никто трупы хорошенько не рассматривал. Именно я рассказал обо всем журналистке и могу проболтаться еще раз. Иными словами, если с Баджи уже расправились, покушение на меня самого надо ждать с минуты на минуту".

Он, слегка прищурившись, оглядел бар, подумал: "Заведение находится отнюдь не в самом безопасном районе. Кстати, что я тут делаю?".

Его вдруг словно обухом по голове ударило. Неужели незнакомка тоже участвует в заговоре? Нет, не может быть. Впрочем, он сидит здесь, как живая мишень, именно из-за нее.

Внезапно ему расхотелось мусолить в мыслях исчезновение Баджи.

"Не надо", - произнес он вслух.

А если убежать? Но стоит ли - вдруг он ошибается?

Муленберг представил, как незнакомка приходит сюда, тщетно ждет его, может быть, даже попадает в беду - такое в этой забегаловке вполне возможно, - и все только потому, что он попался на удочку собственных фантазий.

Нет, уходить нельзя. Раньше восьми, по крайней мере. А потом? Если его укокошат, кто станет следующей жертвой? Регалио, скорее всего. Затем Эл. И наконец коронер.

***

Телефонная кабинка была, конечно, занята. Звонила женщина. Муленберг выругался, распахнул дверь и.., изумленно воскликнул:

- Баджи!

Он судорожно ухватил ее за руку и вытащил из кабинки. Она безжизненно упала ему в объятия, и на миг его худшие опасения подтвердились. Но нет! Баджи зашевелилась, подняла ошеломленный взгляд, прижалась к Муленбергу.

- Мули, Мули! Как я рада, что это ты!

- Эй, чокнутая - куда ты запропастилась?!

- Я провела самый ужасный.., нет, самый восхитительный...

- Слушай, вчера ты уже плакала. Разве годовой лимит слез еще не исчерпан?

- Заткнись, Мули. Я просто не знаю, что и думать...

- Неужели? - усмехнулся он. - Тогда пойдем выпьем.

Они уселись за столик.

- Бармен! Два виски с содовой, - властно заказал Муленберг, а про себя усмехнулся, подумав, как сильно меняется мужчина, едва ощутит себя защитником женщины. Он взял Баджи за подбородок и спросил:

- Во-первых, где ты пропадала? Я до смерти за тебя перепугался.

Она подняла умоляющий взгляд и заглянула Муленбергу в глаза - в каждый поочередно. - Ты не станешь смеяться надо мной, Мули?

- Тут такие дела творятся, что не до смеха.

- Можно поговорить с тобой по душам? Я еще никогда этого не делала. - И как ни в чем не бывало переменила тему. - Не могу понять, что со мной.

- Тогда разберемся вместе.

- Все началось утром, - повела свой рассказ девушка, - когда я проснулась. Погода стояла чудесная. Но пути на остановку автобуса я решила купить газету, сказала продавцу: ""Пост", пожалуйста", и бросила десятицентовик ему в кружку одновременно с молодым человеком.., она осеклась.

- С молодым человеком, - напомнил Муленберг.

- Да, с молодым человеком лет.., впрочем, я не знаю, сколько ему лет. И продавец не мог решить, кому отдать газету, поскольку у него оставался всего один помер "Поста". Мы переглянулись - я и тот парень - и громко расхохотались. И продавец - то ли будучи истинным джентльменом, то ли потому, что я смеялась громче - отдал газету мне. Тут подошел автобус, мы с парнем вошли, он хотел сесть сам по себе, но я сказала: "Раз вы помогли мне купить газету, так помогите и прочесть ее".

Баджи умолкла, пока одноглазый бармен обносил их выпивкой.

Затем продолжила:

- В газету мы так и не заглянули. Мы просто.., разговорились. Я еще не встречала человека, с которым было бы так приятно беседовать. Даже с тобой сейчас мне приходится трудней, хотя я стараюсь изо всех сил. Вскоре стало казаться, будто мы знаем друг дружку давным-давно... Впрочем, нет, - она энергично тряхнула головой, - все не гак просто. Но я не могу это выразить, слов не хватает. Нам было хорошо друг с другом, вот и все.

Мы миновали мост, автобус поехал мимо луга, где обычно проходят ярмарки. Небо было синее-синее, трава - зеленая-презеленая, и меня прямо-таки распирало. От добрых чувств. Я сказала, что поиграю в хоккей на траве. Именно "поиграю", а не "мне хочется поиграть". И он ответил: "Давай"; хотя я его не приглашала, это подразумевалось само собой. Мне даже в голову не пришло спросить, куда он едет и не пропустит ли работу из-за меня - мы просто остановили автобус и отправились гулять по лугу.

Она пригубила виски, и Муленберг спросил:

- Чем же вы весь день занимались?

- Гонялись за кроликами. Бегали взапуски. Грелись на солнышке. Кормили уток. Много смеялись. Болтали. Словом, общались. Черт возьми, Мули, но потом, когда он ушел, я попыталась понять, что же произошло между нами - и не смогла! Если бы такое случилось не со мной, я бы не поверила.

- И все закончилось в какой-то паршивой телефонной кабине?

Баджи мгновенно спустилась с небес на землю.

- Мы условились встретиться здесь. Дома мне не сиделось, от мысли о работе мутило, вот я и пришла сюда пораньше. Села и стала дожидаться его. Не пойму, зачем он позвал меня именно сюда... Что с тобой?!

- Ничего, - выдавил Муленберг. Поначалу мне подумалось просто: "Мир тесен". Баджи хотела расспросить, что это значит, но он отмахнулся:

- Не стану тебя перебивать. Скажу только, что с нами творятся диковинные дела. Ну, продолжай.

- На чем я остановилась? Ага... Значит, сидела я здесь вся такая счастливая, ждала, но мало-помалу в сердце закралась тоска. Потом я вспомнила о тебе, об убийстве в парке, о вчерашних фантастических событиях, и мне стало страшно. Захотелось убежать, но потом я решила взять себя в руки и не поддаваться панике. Вдруг мы с ним разминемся? Нет, такое допускать нельзя. Потом я испугалась вновь - мне взбрело в голову, что он имеет какое-то отношение к убийству сиамских близнецов и прочему. И я возненавидела себя за такие мысли. В общем, я места себе не находила. Наконец пришла к выводу, что самое разумное - позвонить тебе. Но в лаборатории телефон не отвечал. Коронер вообще не знал, где ты, и я.., о-о, Мули!

- Неужели я тебе так дорог? Она кивнула.

- Ну ты и вертихвостка! Не успела с одним любовником проститься, как...

Баджи закрыла ему рот рукой и возмущенно воскликнула:

- Как тебе не стыдно! Это не измена, Мули. Так, такое случилось со мной впервые. Он ко мне ни разу не прикоснулся и даже не выказал такого желания. Да это было и не нужно. Наша случайная встреча не переросла ни во что большее, ни к чему нас не обязала. Мы просто.., черт, слов не хватает.

Муленбергу вспомнилась обложка с портретом Прокофьева, стоящая около усилителя. "Верно, слов не хватает", - подумал он и ласково спросил:

- Как звать незнакомца?

- Звать?.. - Она вскинула голову, медленно повернулась к Муленбергу и прошептала:

- Я так его и не спросила. - Ее глаза округлились.

- Так я и знал, - произнес Муленберг и спохватился:

"Зачем я это сказал? Наверно, потому, что был почти уверен в.., чем?".

Внезапно он поинтересовался:

- Баджи, ты влюбилась в него? На ее лице отразилось недоумение.

- Я об этом не думала. Может, я просто не знаю, что такое любовь. Раньше мне так не казалось. Но случившееся со мной было меньше, чем любовь... - Она вдруг нахмурилась. - А в чем-то, возможно, и больше.

- Скажи-ка мне вот что. Когда он ушел, проведя вместе с тобой чудесный день, ты ощутила.., утрату? Она призадумалась.

- Нет, пожалуй, не ощутила. Он наполнил меня до краев и не унес особой ни капли. В этом все дело. Любовь такой не бывает. С тобой, во всяком случае, я никогда такого не испытывала. Он не отнял у меня ничего.

- Она у меня тоже, - сказал Муленберг, кивнув.

- Что?!

Но он ее уже не слушал. Он медленно поднимался, не сводя глаз с входной двери.

***

Там стояла незнакомка. Она была по-иному одета, казалась спокойной и собранной. Только выражение лица и взгляд необыкновенных глаз остались прежними. На ней были джинсы, мягкие кожаные полусапожки на низком каблуке, просторный свитер из толстой шерсти, поверх которого лежал мягкий воротничок рубашки. Волосы у нее едва превышали по длине собственную шевелюру Муленберга, но были гораздо красивее.

Он отвернулся от незнакомки как от яркого света. Взглянул на часы. Восемь. И тут он заметил, что Баджи не сводит глаз со стоявшей в дверях, и лицо ее расцветает от радости.

- Мули, взгляни, - пролепетала она. - Взгляни, вот он!

Незнакомка заметила их и улыбнулась. Помахав им, она указала на крайний столик близ окон, выходивших на разные улицы. Муленберг и Баджи направились туда.

Когда они подошли, незнакомка уже села.

- Привет, - сказала она. - Присаживайтесь. Оба. Они устроились бок о бок напротив нее. Баджи разглядывала девушку в полном восторге. Муленберг стал тоже присматриваться к ней, и в глубине сознания зародилась безумная догадка...

- Быть не может... - изумленно пробормотал он.

- Может, - ответила незнакомка, обращаясь прямо к нему. - Так оно и есть. - И бросив взгляд на Баджи, спросила:

- Она еще ничего не знает?

Муленберг покачал головой:

- Я не успел ей рассказать.

- Может быть, и не стоило раньше времени, - откликнулась незнакомка.

Баджи повернулась к Муленбергу и выпалила:

- Так ты его знаешь!

- Да, знаю... - только и сумел выдавить он.

- Не можешь подобрать местоимение, да? - расхохоталась незнакомка.

- О чем это он, - заволновалась Баджи. - Хватит говорить загадками!

- Вскрытие развеяло бы тайну, верно? - догадался Муленберг.

- Разумеется, - кивнула незнакомка. - Все и так висело на волоске.

Глаза Баджи бегали от одного собеседника к другому.

- Объяснит мне кто-нибудь, в чем дело, или нет, черт побери!

Муленберг встретился взглядом с незнакомкой. Та кивнула. Он обнял Баджи. Слушай же, журналистка. Наш приятель - существо новое, на нас не похожее.

- Нет, не повое, - возразила девушка. - Мы появились здесь много тысяч лет назад.

- Неужели? - Муленберг пытался переварить услышанное, а Баджи съежилась и запротестовала:

- Но.., но.., но...

- Тихо, ты, - цыкнул Муленберг и крепче прижал ее к себе. - Ты весь день гуляла не с мужчиной, Баджи, да и я провел полночи не с женщиной. Так?

- Так, - подтвердила незнакомка.

- И убили вовсе не сиамских близнецов, а таких же, как ты. И они...

- Они находились в состоянии конъюгации. - В голосе незнакомки, охарактеризовать который можно было и как контральто, и как тенор, зазвучала неизбывная скорбь.

- В каком состоянии? - переспросила Баджи. Муленберг решил ей объяснить:

- Некоторые формы жизни, - начал он, - и одноклеточный организм под названием парамеция - хороший тому пример - размножаются простым делением. Клетка и ядро удлиняются, потом ядро разделяется надвое и половинки расходятся в разные концы клетки. Наконец она тоже делится, и готово! - получаются две парамеции.

- Но ты.., он...

- Помолчи, - оборвал ее Муленберг. - Я еще не закончил. Недостаток простого деления в том, что оно не допускает обновления генов. Прямые потомки парамеции размножались бы, пока по теории вероятности гены вырождения не стали бы доминантными, и на этом род парамеций прекратился бы. Но простейшие обрели механизм зашиты от таких неприятностей. Заключается он в том, что две парамеции становятся вплотную и стенки клеток в месте соприкосновения постепенно исчезают. Сюда же передвигаются и ядра. В конце концов они сливаются, их содержимое перемешивается, затем они разделяются вновь и уходят каждая в свою клетку. Стенки парамеций восстанавливаются, парамеции отрываются друг от друга и расходятся.

Этот процесс и называется конъюгацией. Его ни в коем случае нельзя путать с половым размножением, ведь у простейших нет пола. Конъюгация вообще не связана с размноженном - оно может протекать и без нее. - Тут он обратился к незнакомке. - Но я никогда не слышал о конъюгации у высших форм жизни.

Незнакомка едва заметно улыбнулась.

- На вашей планете конъюгация присуща только нам.

- А остальное? - спросил он.

- Вас интересует способ нашего размножения? Мы - партеногенетические особи женского пола.

- Так вы.., вы - женщина? - пролепетала Баджи.

- Нет, это просто подходящее название, - пояснил Муленберг. - У каждой их особи есть и женские, и мужские половые органы. Она оплодотворяет сама себя.

- Тогда они - как это называется? - гермафродиты? - спросила Баджи и, стушевавшись, поспешила извиниться перед незнакомкой, чем сильно рассмешила и ее, и Муленберга. Впрочем, незнакомка была столь обаятельна, что даже смех ее не мог никого обидеть.

- Нет, такое определение здесь неуместно, - заговорил наконец Муленберг. Гермафродиты - это люди. А наша собеседница - не человек.

- Более человечного существа я еще не встречала! - вдруг выпалила Баджи.

Незнакомка протянула руку через стол и тронула девушку за плечо. "Она прикоснулась к нам впервые, - подумал Муленберг, - и это, видимо, большая редкость и огромная честь".

- Спасибо, - тихо молвила незнакомка. - Большое спасибо тебе за эти слова. - И кивнула Муленбергу. - Продолжай.

- Теоретически - впрочем, о таких случаях я не слышал - гермафродиты могут иметь сношения с представителями обоих полов. В отличие от партеногенетических женщин. Они никогда не пойдут на это - такие контакты им просто не нужны. У людей гены обновляются во время размножения. А при партеногенезе это отдельный процесс. - Он обратился к незнакомке:

- Скажите, как часто вы размножаетесь?

- Когда захотим.

- А коньюгирусте?

- По мере надобности.

- Как это происходит?

- Трудный вопрос. В принципе так же, как парамеции, но на более высоком уровне. Происходит взаимопроникновение сначала десятков, потом тысяч, сотен тысяч и миллионов клеток. А начинается оно отсюда, - незнакомка приложила руку к тому месту, где у человека сердце, - и идет по нарастающей. Ты же видел результаты процесса у тех, кого я сожгла. Помни, на твоем месте оказывались считанные единицы людей.

- Нет, я видел результаты другого процесса, - сдержанно напомнил он. Незнакомка кивнула - вновь с глубокой печалью в глазах.

- Это убийство - чудовищная глупость!

- Почему они занялись этим в парке? - спросил Муленберг хриплым от сострадания голосом:

- У всех на виду, беззащитные перед каждым мерзавцем.

- Они пошли на такой риск неспроста, - устало ответила она и подняла на собеседников искрящиеся глаза. - Мы обожаем простор. Любим землю - на ощупь и запах - и всех, кто живет на ней, всех, кого она кормит. Особенно при конъюгации. А те, о ком ты говоришь, уединились в самой чаще кустов, в очень укромном уголке. И эти.., эти хулиганы наткнулись на них совершенно случайно. А двигаться их жертвы не могли. Они находились.., с медицинской точки зрения в бессознательном состоянии. Но признаться, во время конъюгации нас охватывают такие чувства, какие в здравом уме и твердой памяти не дано испытать никому.

- Ты можешь их описать?

Она медленно покачала головой и никто не усомнился в ее искренности.

- Ты же не сможешь описать мне оргазм, правда? Мне не с чем его сравнить, нельзя провести никакие аналогии. И это, - незнакомка обвела взглядом собеседников, - изумляет меня. Отчасти я вам даже завидую, хотя подобных чувств мы из врожденной мягкости характера стараемся избегать. У вас же есть способность наслаждаться соперничеством друг с другом, а горе, страдания, бедность и жестокость - суть краеугольные камни всего, что вы создали. А создали вы больше, чем кто бы то ни было во всей Вселенной. Баджи распахнула глаза:

- Вы завидуете лам?! Вы?! Незнакомка улыбнулась.

- Поймите - качества, что восхищают вас во мне, для нашей расы вполне заурядны. Просто они редко встречаются у людей.

- А в каких отношениях вы с человечеством? - медленно произнес Муленберг.

- В симбиотических, разумеется.

- Вот как? Вы живете с нами, а мы с вами как разлагающие целлюлозу бактерии в термите? Как мотылек юкка, который питается только нектаром кактуса юкка, а кактус в свою очередь опыляется только при помощи этого мотылька?

- Да, кивнула незнакомка, - чистейший симбиоз. Но объяснить его суть не так-то просто. Мы питаемся тем, что отличает людей от животных...

- А взамен...

- Мы развиваем это свойство в людях.

- Ничего не понимаю, - призналась Баджи.

- Вспомните предания. В них мы упоминаемся довольно часто. Кем были бесполые ангелы? Кто этот пухленький купидон на открытках к дню святого Валентина? И откуда берется вдохновение? Кому известны три очередных такта новой симфонии, и кто напевает их, проходя под окнами композитора? Наконец для вас это главный вопрос - кто, как не мы, знает толк в том аспекте любви между мужчиной и женщиной, который не связан с сексом? Ведь иных, не платонических чувств нам испытать вообще не дано. Перечитайте свою историю, и вы поймете, какое место в ней занимаем мы. Взамен мы пользуемся вашими достижениями - мостами, самолетами, а с недавних пор - и космическими кораблями. Есть и другое, что нам по сердцу; стихи и песни, а в последнее время - ощущение единства, постепенно охватывающее человечество. Пока оно воплотилось в идее ООП, а когда-нибудь придет черед и межгалактического союза человеческих рас. Тогда на нашей улице наступит истинный праздник.

- Можешь ли ты охарактеризовать получаемое от нас - то, что по-твоему и отличает людей от зверей?

- Точно не могу. Назовем это способностью творить. Если она приносит вам радость, тогда насыщаемся и мы. А наибольшую радость человек испытывает, когда созданное им нравится другим.

- Почему вы скрываетесь? - вдруг заинтересовалась Баджи. - Зачем? - она даже руки заломила. - Вы же так прекрасны!

- Иначе нельзя, - ласково ответила незнакомка. - Ведь вы по-прежнему уничтожаете то, что считается.., отклонением от нормы. Муленберг взглянул в открытое симпатичное лицо незнакомки, и ему стало так тошно, что он едва не разрыдался.

- Разве вы никогда не убиваете? - спросил он, повесив голову: его слова прозвучали как бы в защиту заложенной в некоторых людях тяги к убийству. Впрочем, почему "как бы"? Так оно и было.

- Да, - ответила незнакомка очень тихо, - убиваем.

- Разве вы умеете ненавидеть?

- Это нельзя назвать ненавистью. Та в первую очередь подразумевает отвращение к самому себе. Есть другое чувство. Назовем его праведным гневом. Только оно может толкнуть нас на убийство.

- Не могу представить себе подобную ситуацию.

- Который час?

- Почти без двадцати девять.

Незнакомка поднялась из-за столика и выглянула в окно. Уже стемнело, иод фонарями колобродили группки молодых людей.

- Сегодня я встречаюсь еще с тремя представителями вашей расы. Это убийцы.

Внезапно двое из стоявших под ближайшим фонарем подростков заспорили. Из окружавшей их толпы раздались несколько протестующих окриков, но потом она умолкла и расступилась, образовав кольцо. Внутри него, кроме двух споривших, оказался еще один - меньше ростом, грузнее и гораздо беднее одетый, чем прилизанные спорщики: рукав его суконной куртки был разорван почти до локтя.

События развивались стремительно. Один из забияк ударил другого по зубам. Тот отшатнулся, выплюнул кровь, и его рука молниеносно мотнулась в карман плаща за ножом. В пульсирующем свете неоновой лампы лезвие сверкнуло как золоченый веер. Раздался крик, но быстро захлебнулся, перешел в глухой звериный вой; противники, сцепившись, покатились по мостовой. Полилась кровь, испортила хорошо отутюженные брюки и яркие галстуки.

С другого конца улицы донесся полицейский свисток. И место схватки вдруг стало для толпы полюсом отталкивания. Подростки бросились врассыпную, и сверху картина стала похожа на ту, какая возникнет, если бросить камень в болотную жижу: пойдут круги, но быстро улягутся, и все станет как прежде... На мостовой остались только трое: два бездыханных окровавленных тела лежали у фонарного столба, третий переминался с ноги на ногу, не зная куда податься. Затем послышался звук пары бегущих ног - они принадлежали изрядно запыхавшемуся полисмену, пронзавшему воздух резким свистом.

Молодец в куртке пустился-таки наутек. Полицейский что-то крикнул вдогонку, не выпуская свистка изо рта. Потом грохнули два выстрела. Парень вскинул руки и со всего маху грохнулся ничком, проехался по асфальту лицом и замер, выпростав одну ногу и поджав другую.

***

Девушка в толстом свитере и джинсах отвернулась от окна и снова уселась за столик, спокойно заглянула в осунувшиеся лица собеседников и пояснила:

- Эти двое и совершили убийство в парке. - Помолчав, она добавила:

- Вот так убиваем мы.

- Совсем как люди, - устало отозвался Муленберг, вытащил платок и промокнул губы. - Трое наших за двоих ваших.

- Нет, вы ничего не поняли. - В голосе девушки зазвучала жалость. - Мы уничтожили их не за то, что они убили тех двоих. А за то, что они их разделили.

***

Постепенно смысл сказанного дошел до изумленного Муленберга, и он изумился еще больше. Раса, представитель которой сидел перед ним, не только отделила оплодотворение от обновления крови, но и обрела еще одну ярко выраженную способность - к внушению. Именно благодаря ей незнакомка подарила Муленбергу незабываемый вечер, а Баджи - волшебный день. То были безмятежные часы, не омраченные недопониманием или честолюбивыми устремлениями.

И если человек - а его не зря называют венцом божественного творения, едва соприкоснувшись с этим даром, сохраняет добрые воспоминания о нем на всю жизнь, то какие же страдания должны испытывать мыслящие существа, наделенные им в полной мере, когда их телепатическое общение безжалостно прерывают? Это хуже самого изуверского надругательства над обычными людьми; между тем, если человек ничтоже сумняшеся сажает себе подобных в тюрьму на целый год лишь за кражу пары башмаков, то эти существа за самое страшное кощунство стремятся отплатить одним ударом ножа в сердце. Они не наказывают, а уничтожают врагов. Им чужда сама мысль о наказании.

Муленберг неспешно встретился глазами со спокойным, открытым взглядом незнакомки:

- Почему ты открылась нам?

- Я оказалась вам нужна, - ответила она безыскусно.

- Но ты же уничтожила трупы, чтобы никто не узнал...

- И столкнулась с вами двумя. Каждому из вас хотелось получить от другого то, что тот запросто мог дать, но вы этого не сознавали. Впрочем, нет, сознавали. Я помню, ты сказал: если у людей есть что-то поистине общее, они могут стать очень близки. - Она рассмеялась. - Вспомни, как ты говорил об укромном уголке, который человек создает в сокровенных мечтах, а потом ждет того, кто поселится в нем. Тогда я ответила, что нельзя просто заполнить этот уголок кем-то, как нельзя обойтись совсем без него. А ты, - она с улыбкой обратилась к Баджи, - вообще не скрывала свои устремления. Словом, вы стремились заполучить то, что уже имели, и не обращали внимания на то, что вам было по-настоящему нужно.

- Я придумала хорошую "шапку" для статьи, - заявила Баджи. - "Духовное родство - это главное".

Муленберг решил ей подыграть и с улыбкой воскликнул:

- Подзаголовок: "Мужчина с укромным уголком встречает девушку с устремлениями". Незнакомка встала из-за столика.

- У вас все получится.

- Подожди! Неужели ты уходишь навсегда?! Неужели мы больше не встретимся?

- Разве что невзначай. Но тогда вы меня не узнаете, потому что скоро забудете обо всем.

- Как тебе удастся?..

- Тс-с, Мули. Ты же видел, на что они способны.

- Да, видел.., но постой! Ты на многое открыла нам глаза, а теперь вновь хочешь погрузить нас в неведение? Какой во всем этом смысл?

Незнакомка пристально на них посмотрела. Она казалась гораздо выше своих собеседников - наверное, потому, что они сидели, а она стояла. На миг у Муленберга закружилась голова, ему почудилось, что он смотрит на ослепительный свет, льющийся с высокой горы.

- Ах, бедняжка - неужели ты опять ничего не понял? Знания и способность понимать - не подпорки друг другу. Первые похожи на кирпичики, а второе способ построить из них законченное здание. Так стройте же для меня!

***

Оказавшись свидетельницей тройного убийства, Баджи быстренько накрапала о нем репортаж и передала в газету по телефону. Только тогда они с Муленбергом покинули бар "У Шэнка".

- Мули, - внезапно спросила она, - что такое конъюгация?

- Почему тебя вдруг заинтересовала такая заумь, черт побери?

- Не знаю. Просто в голову взбрело.

- Так знай: это бесполый обмен содержимым ядер двух организмов.

- Такого я еще не проделывала, - задумчиво произнесла девушка.

- И не начинай, пока мы не поженимся. Они шли по улице, крепко держась за руки.